Бесплатный фрагмент - Журнал экспедиции, открывшей исток Нила

Глава VI. Узинза

Страна Узинза,* в которую мы вошли, населена народом вазинза, но управляется двумя вождями иноземного происхождения, конкретно — вахума, представителей этой нации мы встречали по всему Уньямвези, и они распространились также на юг до Фипы. Однако, путешественники редко встречают вазинза, поскольку, будучи пастухами, они бродят со своими стадами и строят хижины далеко от караванных путей. Одежда вазинза очень проста и состоит, в основном, из коровьей шкуры черного цвета, нескольких амулетов, медных браслетов и огромного количества колец на ногах, которые выглядят очень нелепо. Они мажут себя прогорклым маслом, и, следовательно, очень противно пахнут по мнению всех, кроме негров, которые, кажется, наслаждаются этой вонью.

* Узинза — территория к югу от озера Виктория. В Африке много географических объектов, названия которых на туземных языках бывают очень похожи и даже одинаковы с другими. В данном случае не стоит путать Узинзу с территорией Узинзе (территорией в 150 км к востоку от озера Танганьика), которую Спик посетил в 1858 году в экспедиции совместно с Ричардом Бёртоном, который описал это путешествие в книге «Экспедиция в неизведанный регион великих озер Центральной Африки» — А.С.

В качестве оружия вазинза носят лук и копье. Вазинза в южных частях этой территории настолько похожи на ваньямвези, что их легко спутать, но на севере, где страна более холмистая, они гораздо более энергичны и имеют более крепкое сложение.

Все вазинза живут в деревнях из травяных хижин, окруженных колючей оградой на юге страны, но открытых на севере. Эта местность поднимается вверх пологими волнами, достигая значительной высоты по мере приближения к Лунным горам. Земли здесь хорошо обработаны и поливаются большим количеством периодических дождей, чем те районы, которые мы оставили позади, хотя водные источники, по моему мнению, не настолько многочисленны, как в других местах.

Пройдя несколько миль по джунглям, перемежающимся с низкими кустарниками, мы вышли к месту расположения нескольких старых бом, которые недавно были уничтожены ватутами. Далее, когда мы хотели войти в новопостроенную бому, вождем которой был Мафумбу Хоуту, мы ощутили последствия действий этих безжалостных мародеров.

Жители деревни, думая, что мы являемся переодетыми ватутами, не пустили нас за ограду. Как они сказали, ватуты раньше обманывали их, входя в их деревню под видом торговцев, несущих слоновую кость и другие товары, а затем грабили жителей. Я, однако, не испытывал большого желания останавливаться здесь, поскольку Мафумбу Хоуту, как и Мьинога, был известен своим вымогательством по отношению к путешественникам. Затем мы добрались до первой деревни в местности под названием Богу, где я хотел получить носильщиков и вернуться с ними к Гранту, поскольку это место, казалось, было многолюдным. Однако, обнаружив, что я не мог получить здесь достаточное количество людей для этой цели, я направил к Гранту тех немногих, кто согласился работать у нас.

Здесь я обнаружил множество туземцев, которые собрались со всех концов округа с целью сражения с Мьиногой; но их вождь Рух, услышав о моем прибытии, позвал меня в свой крааль который, по его словам, был на моем пути, чтобы он мог увидеть меня. Как выяснилось, этот дикарь никогда не видел белого человека и был так рад услышать о моем прибытии, что отдал приказ о роспуске своих военных отрядов. Я хотел пройти мимо крааля этого гостеприимного вождя, так как подобные приглашения получал почти ежедневно, но проводник Унггуэ, как выяснилось позже, имел договоренность с Рухом завлекать караваны в его деревню, и потому настаивал на том, чтобы я выполнил желание вождя, иначе ни он, ни кто-либо из его «сыновей» не сделает ни одного шага дальше. Как этот мерзавец объяснял, таков был закон этой страны, выполнение которого было обязательным. Подчинившись уговорам, я посетил бому Руха, где на шестах красовались черепа его врагов. Вместо того, чтобы встретиться непосредственно со мной, вождь наблюдал за «вазунгу» издали, «боясь сглаза». Поэтому переговоры по размеру «хонго» велись через Бараку, так же, как и я в случае с Мьиногой. Мой посредник получил инструкцию настаивать на уплате не более, чем пятью ярдами ткани.

Загрохотал барабан, как известие о совершившейся уплате «хонго», и мы отправились в деревню Михамбо, на границу восточной части Узинзы, которая называется Уханга. Эта деревня возглавляется вождем по имени Макака, чьи вымогательства были настолько печально известны, что ни один арабский караван не приближался к его владениям. Я тоже не хотел этого делать, хотя крааль Макаки лежал на моем пути. Было решено, что мы обойдем этот район с востока, и я даже обещал, что дам проводнику Унггуэ десять ожерелий в дополнение к его зарплате, если он проведет нас в обход всех знакомых ему вождей, и мы будем проходить не менее десяти миль каждый день. Поступая таким образом, нам следовало избегать бродячих ватутов, чьи грабежи опустошили почти всю эту страну. Но подлый кирангози, вопреки моим пожеланиям, решил ввести всех нас в заблуждение и спокойно направил караван прямо в деревню Соромбо, где зависимый от Макаки мелкий вождь по имени Мфумби запретил любому из своих подданных продавать нам еду до тех пор, пока мы не оплатим «хонго». Отдав пять ярдов ткани, мы хотели продолжить путь, но мне сказали, что Макака, главный вождь всего района, настойчиво приглашал меня к себе, хотя его крааль находился в десяти милях к западу, то есть в стороне от нашего маршрута. Вождь заявил, что это его право, приказывать проходящим караванам прибыть в его резиденцию. Более того, он жаждал увидеть белого человека; поскольку, хотя он путешествовал по всей Уганде, Усоге и Масаиленду, а также на побережье, где он видел как арабов, так и индейцев, он еще не видел ни одного англичанина. Если я выполню его просьбу, он обещал, что даст мне проводников к Сувароре, который был его «мкамой» или королем. Конечно, я хорошо понимал, что все это значило; и в то же время, сказал, что не могу подчиниться, но пообещал передать ему «подарок дружбы», послав в его резиденцию Бараку.

Мой отказ привел к задержанию нашего каравана. Макака слышать не хотел о таком моем решении. Он очень хотел увидеть меня. Барака и все мои люди умоляли, чтобы я подчинился, так как они были уверены, что он должен быть хорошим человеком, раз отправил такое гостеприимное послание. Я старался сопротивляться, но мои негры пригрозили, что не понесут грузы, если я не подчинюсь; поэтому я пошел к главному вождю, в компании, однако, с Мфумби, который теперь притворился моим другом. Но каков был результат? При входе в крааль мы были остановлены в загоне для коров, на солнце без единого дерева или другого объекта, дававшего тень. Никому из местных негров не разрешалось продавать нам пищу, пока вождю не был отправлен «подарок дружбы», и только после этого будет обсуждаться размер «хонго».

Однако «цена за дружбу» не была решена в тот день, и мои люди должны были бездельничать. Барака предложил Макаке одну обычную ткань, а затем другую, все это вождь категорически отверг. Макака настаивал, чтобы я дал ему дорогие ткани, я протестовал, что у меня их нет, ибо все дорогие ткани, которые я привез с побережья, были украдены дезертировавшими носильщиками в Мгунде Мхали. Однако, в то время у меня было три рулона, которые я купил у Мусы по 40 долларов каждый, и скрывал их, так как они предназначались для царей Караджи и Уганды.

Непрекращающийся спор длился часами, пока, наконец, Барака, не заявил этому жадному вождю, что, к сожалению, он должен уйти и проверить, не найдется ли небольшого количества дорогой ткани в его личных запасах.

Затем Барака принес один отрез в мою палатку и сказал мне, что он купил его за восемь долларов на побережье. Так как это был наш единственный шанс, я согласился, чтобы мой помощник отдал отрез дикарю. Но Макака не согласился даже взглянуть на подарок, пока я не отдам ему ткани в два раза больше. Он не верил, что у белого человека не было большого количества дорогих тканей. Всякий раз, когда он встречался с арабами, все они говорили, что они бедняки, которые получили все свои товары от белых людей в кредит, который они должны впоследствии возвратить, платя большие проценты слоновой костью.

Я не уступал до позднего вечера, но на следующий день, после изнурительных споров, «подарок дружбы» был оплачен Баракой, который выплатил вымогателю двенадцать ярдов разной ткани, причем каждый ярд выпрашивался вождем самым отвратительным образом. Затем мои люди получили свой первый обед, после чего следовало заплатить «хонго». Макака сразу сказал, что он не будет удовлетворен до тех пор, пока он не получит «хонго», ровно вдвое большее, чем я дал ему в виде «подарка дружбы». Это был страшный удар по моим запасам, Унггуэ (Свинья), видя мою озабоченность, просто рассмеялся и сказали: «Все эти дикие вожди здесь одинаковы. Вам придется платить за каждый этап похода. Все эти люди, хотя они и корчат из себя вождей, на самом деле, являются просто слугами Сувароры, которому они обязаны платить большую часть полученного с караванов, и который будет сердиться, если они будут платить мало».

Барабаны еще не начинали грохотать в знак состоявшейся сделки, поскольку Макака сказал, что он не будет удовлетворен, пока мы не обменялись подарками, чтобы доказать, что мы лучшие друзья. Чтобы выполнить это последнее условие, я должен был подготовиться к тому, чтобы дать дикарю что-то стоящее, пока он вел ко мне подарок в виде быка. Во время этого шествия я был обязан произвести «королевский салют», или барабаны не будут греметь (то есть сделка сорвется). Я никогда не чувствовал себя таким униженным, как в этой ситуации, когда был вынужден подчиниться. Я приказал своим людям дать залп из мушкетов, когда Макака приблизился к моей палатке. Сдержав себя, я встретил наглого вождя, как будто ничего не случилось.* Мои люди, однако, не смогли произвести салют достаточно быстро. После первого залпа этот мерзавец заявил: «Теперь, снова огонь, и снова огонь, только быстрее! Какая польза от ваших ружей? Мы могли бы перебить всех вас, пока вы перезаряжаете. Будьте быстрыми, быстрыми, говорю вам!». Но Барака ответил «Нет, чтобы стрелять снова, я должен спросить Бвану (хозяина). Мы делаем салют по установленному порядку, а не торопимся потому, что это вовсе не война».

* Для сравнения приведу манеру общения с негритянскими вымогателями начальника германской экспедиции, Карла Петерса, который, имея всего два десятка вооруженных сомалийцев, прошел от Занзибара до Уганды и обратно, не платя «хонго» ни одному из вождей, из-за этого вступая в сражения с более многочисленными и воинственными племенами (в том числе с масаями), побеждая их и отбивая охоту к вымогательствам и воровству. Если бы подобный Макака встретился Петерсу, то был бы публично выпорот кнутом на глазах всех его подданных. Книга Карла Петерса «Операция Эмин-паша» об этих собы-тиях доступна по адресу lmu52@mail.ru (примечание переводчика)

По моему приказанию был дан второй залп, и вождь вошел в мою палатку. Я жестом пригласил его занять стул, красивую обивку которого он сразу же испачкал вонючим маслом, которым был намазан по негритянской моде. Хорошо выглядевший мужчина лет тридцати, он носил на голове большую плоскую морскую раковину, дополненную несколькими рогами маленькой антилопы дик-дик. Эту «корону», содержащую «волшебный порошок», он привязывал ко лбу, чтобы охранять себя от сглаза. Его слуги пресмыкались перед ним и щелкали пальцами всякий раз, когда он чихал. Произнеся приветственную речь, я дал ему ярд ткани «в знак дружбы», и спросил, что он видел, когда путешествовал в страну масаев. Он заверил меня, «что там есть два озера, а не одно»; потому что, переходя из Усоги в страну масаев, он пересек обширный пролив, который соединил большую Ньянзу с другим озером на северо-востоке. Как только вождь закончил рассказ об озерах, он тут же заторопился уйти, сказав: «Теперь я ответил на твои вопросы, ты показал мне все, что у вас есть, потому что я теперь твой хороший друг. Увидев тебя в первый день, я не подошел к тебе потому, что ты был иноземцем, и мне нужно было сначала изучить магический рог, чтобы убедиться, что ты для меня не опасен. Теперь я узнал, что я в безопасности, а также видел, что твой путь будет благополучным. Я очень рад тебя видеть, потому что ни мой отец, ни кто-либо из моих предков никогда не удостаивались чести общаться с белым человеком за всю свою жизнь».

Мои ружья, одежда и все другие вещи были осмотрены с большим интересом и выпрашивались в качестве подарков самым назойливым образом. Макака попросил отдать ему книги с картинками, с восторгом рассматривал чучела птиц, пытаясь просунуть под перья свои длинные ногти, которые туземные вожди выращивали, согласно моде, как китайцы. Затем, повернувшись к чучелам животных, он поочередно ревел диким голосом над каждым, а затем произносил их местные названия. Мой фонарь с выпуклым стеклом едва удалось отстоять от попыток Макаки его присвоить. Затем он начал просить спичек, которые так сильно очаровали его. Он просил отдать ему одну коробку, но я не уступал и поклялся, что не могу расстаться с ними. Он продолжал умолять, я — сопротивляться. Вместо спичек я предложил нож, но вождь отказался, поскольку спички казались ему очень ценными для его магических обрядов. Наконец, я выпроводил нахала, подарив ему пару моих тапочек, которые он испачкал своими грязными ногами, надев без моего разрешения. Я отказался принять его быка, потому что подозревал, что за эту скотину будут просить дополнительные подарки. Макака, со своей стороны, решил не бить барабан в знак завершения сделки; но любезно сказал, что он подумает об этом, если я заплачу еще столько же ткани, сколько отдал ему до этого.

Я начал серьезно рассматривать вопрос о том, не должен ли я застрелить этого вождя в качестве награды за его гнетущее вымогательство, и как предупреждение другим попрошайкам. Но проводник Унггуэ сказал, что арабы были подвергнуты в Убене подобным вымогательствам, и они посчитали, что лучше всего заплатить, и сделать все, что им было приказано. Если я желаю поступить правильно, то следует принять быка, а затем отдать ткань. Барака по этому поводу сказал: «Мы застрелим Макаку, если вы отдадите приказ, только помните, что за нами идет Грант, и если вы начнете войну, вам придется сражаться весь путь, потому что каждый вождь каждой деревни будет настроен враждебно против вас».

Я приказал проводнику и Бараке побыстрее уладить спор. Как только они отдали требуемую ткань, ударили барабаны, и Макака, в веселом настроении подошел, чтобы сказать, что теперь у меня есть разрешение идти, но он надеялся, что я отдам ему ружье и коробку спичек. Это было слишком. Поэтому я сказал, что если он когда-нибудь снова упомянет ружье или спички, я окажу вооруженное сопротивление, ибо я пришел сюда не за тем, чтобы надо мной издевались. Макака уступил, но умолял, чтобы я приказал своим людям стрелять в воздух, когда мы выйдем за пределами его бомы, поскольку ватуты жили за небольшой линией гранитных холмов, примыкавших с запада к его району, и он хотел показать им, какая мощная дружеская сила пришла к нему. Я это сделал, но расчет Макаки на демонстрацию силы превратился в насмешку. В тот же вечер ватуты совершили нападение на его деревни и убили троих его подданных, но были лишены возможности причинить дополнительный урон. Мои люди, увидев боевые действия ватутов, начали стрелять в воздух из мушкетов и отогнали разбойников, а затем сами бежали «с поля боя» в мой лагерь и, как обычно, щеголяли своей доблестью.

Затем я приказал готовиться к маршу на следующее утро и вышел в поле, чтобы провести астрономическое определение широты места. Пока я занимался этой операцией, Барака в сопровождении Вадимойо, одного из освобожденных рабов, в спешке подбежали ко мне и зашептали, что у них есть какая-то страшная новость.

В ответ на мой вопрос Барака сказал: «Я только что услышал от Макаки, что человек, который прибыл из Усуи всего несколько минут назад, сказал, что Суварора так обозлился на арабов, что задержал один караван в своей стране и поместил под арест всех торговцев и их подручных по деревням (по одному в каждом селении), приказав своим деревенским вождям, что если ватуты (союзники арабов) вторгнутся в его страну, казнить пленников без церемоний. Мы тоже рискуем попасть в плен».

Я ответил: «Барака, как ты можешь быть таким глупым? Разве ты не видишь, что это обман? Макака хочет оставить нас здесь, чтобы отпугнуть ватутов». В этот раз, как и в других случаях такого же рода, я попытался вселить уверенность в своих людей, объяснив, что мы не одни в этой стране (намекая на экспедицию Джона Петерика, который в это время также стремился обнаружить истоки Нила). Я сообщил своим чернокожим, что договорился встретиться с белыми людьми, идущими сюда с севера. Барака наконец сказал: «Хорошо, я не боюсь и сделаю то, что вы пожелаете». Но когда они уходили, я услышал, как Вадимойо сказал Бараке: «Разве он не боится, что не вернется?» Эта фраза встревожила меня больше, чем сообщение про захваченный арабский караван потому что я начал подозревать, что не Макака, а Барака с Вадимойо придумали эту историю, чтобы остановить экспедицию.

Всю ночь люди Макаки патрулировали вокруг деревни, барабанили и кричали, чтобы испугать ватутов, а на следующее утро я обнаружил, что все мои носильщики, включая «сыновей» Свиньи, пропали. Выяснилось, что они ушли и спрятались, заявив, что они не такие глупцы, чтобы идти дальше, так как ватуты вырежут нас по дороге.

Я знал, что носильщики не ушли далеко, поэтому я велел Свинье привести их назад, чтобы мы могли обсудить наши дальнейшие планы. Ушедшие вернулись, но поклялись, что не двинутся дальше. Большинство из них были людьми из Утамбы. Ватуты вторглись в их страну и полностью разорили ее, убив всех их жен и детей и уничтожив все, что им дорого. Они не хотели перед побегом обворовать меня и намеревались отказаться от своей платы, но ни на шаг не желали двигаться вперед.

Затем появился Макака. Он вышел вперед и сказал: «Просто остановись здесь со мной, пока этот плохой ветер не утихнет». Но Барака, испытывавший страх перед Макакой, больший, чем перед кем-либо, сказал: «Нет, он сделает какую-нибудь гадость и нанесет нам вред».

Я сказал своим людям: «Если вы не желаете идти вперед, лучший план, который я могу придумать, — это вернуться в Михамбо, в Боге, и там создать склад, где, будут храниться мои грузы. Затем я дам Свинье целый тюк или 63 фунта бус, если он возьмет переодетого Бараку к Сувароре и попросит его направить мне восемьдесят человек. С этими людьми я вернусь в Уньяньембе, чтобы проверить, каких людей я смогу получить из оставшихся слуг Мусы. Там мы воссоединимся с Грантом и вместе двинемся вперед».

Сначала выступил Барака: «Вы хотите, чтобы нас убили? Как вы думаете, если мы отправимся к Сувароре, вы когда-нибудь увидите нас снова? Вы будете ждать и ждать нас, но мы никогда не вернемся».

На что я ответил: «Барака, не думай так! Бомбей, если бы он был здесь, ушел бы уже через минуту. Суварора знает, что я иду, и он заинтересован в том, что мы будем находиться в Усуи, так же, как Макака заинтересован держать нас здесь. Суварора не может навредить нам, поскольку „царь“ Руманика, его верховный правитель, также ожидает нас».

Тогда Барака, с самым печальным видом ответил, что он пойдет, если с ним пойдет Свинья. Свинье, однако, тоже не понравилась такая перспектива, но он сказал, что это дело так важно, что он всю ночь будет смотреть в волшебный рог и даст свой ответ на следующее утро, как только мы доберемся до Михамбо.

По прибытии в Михамбо на следующий день все носильщики принесли мне свой аванс и сказали, что они не пойдут дальше и ничто не заставит их двинуться. Я ничего не сказал в ответ, но с тяжелым сердцем отдал им плату, которую они заработали с начала найма по сей день. Затем я вызвал Свинью, чтобы узнать о его решении, одновременно опросил своих оставшихся людей, но не обнаружил ни одного, кто хотели бы продолжить путь. Все были единодушны в том, что Усуи был «в огне», и я не имел права жертвовать ими. Тогда Свинья тоже отказался идти, сказав, что даже три тюка бус не соблазнят его, потому что все из страха за свою жизнь противятся дальнейшему походу. Весь лагерь был единодушным против меня. Затем я заставил Бараку разместить все мои грузы в укрепленной боме, оставив только такие бусы, которые я намеревался обменивать на ежедневные продовольственные пайки, и приказал ему отобрать несколько мужчин, которые вернутся со мной в Казе. В завершение я сказал: если я не смогу нанять достаточное количество людей, из тех, кто не боялся, пойти в Усуи, я не остановлюсь перед тем, чтобы вернуться в Занзибар и сформировать там новый караван, поскольку ничто в мире никогда не побудило бы меня отказаться от экспедиции.

Это заявление Бараку не тронуло; не отвечая, он угрюмо начал собирать людей, чтобы сопровождать меня обратно в Казе. Сначала никто не хотел идти, затем отобранные начали торговаться, требуя большее количество бус. Наибольшее, однако, что они могли получить, это то, что я всегда платил «временным» ваньямвези, а это было больше, чем они получали, будучи «постоянными» работниками. Им пришлось согласиться на это, и на следующий день, после того, как я передал надзор за своей палаткой и имуществом Бараке, мы двинулись назад. Меня начали мучать приступы кашля, вызванные холодными восточными ветрами, которые дуют над высоким плато в течение шести месяцев сухого периода.

На следующий день я снова воссоединился с Грантом и обнаружил, что он набрал несколько людей из деревни Соромбо, надеясь последовать за мной. Я поведал ему обо всех моих неудачах в Соромбо, а также о страхах, охвативших всех моих людей. Перспективы экспедиции были мрачными, и я не знал, что должен делать дальше. Мой кашель ежедневно ухудшался. Я не мог лежать или спать с на обоих боках. Тем не менее мой ум был так взволнован и обеспокоен, что после одного дня, проведенного в обществе Гранта, я снова пошел вперед, взяв с собой Бомбея.

По прибытии в нашу бому я обнаружил, что Свинья, готов принять мое предложение, соблазнившись на 63 фунта бус. Барака и носильщики-вангуана, по словам проводника, обманули его и отговорили от похода к Сувароре. Сейчас Свинья был готов идти, но с Бомбеем, вместо Бараки. Хотя я был склонен принять его предложение, но, поскольку он так часто меня обманывал, я решил сам идти к Сирбоко, и через пару дней уже вел с ним разговор о моих планах. Этот вождь считал, что я не смогу пройти через Усуи, пока все торговцы Казе не отправятся на север в одном большом караване. Поэтому бесполезно пытаться заставить моих людей идти вперед, и если я не приму меры, то они все дезертируют.

Мое здоровье ухудшалось, кашель усиливался и мне стало так плохо, что, поднявшись на холм после входа в Унгугу, на второй день после этого, я был вынужден остановиться на день. Тем не менее, сделав еще два марша, я добрался до Казе и 2 июля встретился со старшим сыном Мусы, Абдуллой, который теперь превратился из пьяного неряшливого молодого человека в важную персону, сидевшую на корточках весь день, как привык его старый отец. Домашние и прислуга, однако, не считали его достойным последователем отца — никто не уважал его. Шейх Саид был его клерком и постоянным компаньоном, и готтентотов хорошо кормили козлятиной за мой счет. Выслушав мое решение, Абдулла сказал, что у меня должны быть носильщики, более того, он пойдет со мной, как обещал его отец; но у него был большой караван, задержанный в Угого, который он должен подождать.

В этот момент Мануа Сера находился в боме в Киге, в союзе с вождем этого места; но теперь у него не было никакой надежды на победу, так как все арабы объединились с окружающими вождями, включая Китамби, и, сформировав окружение, отрезали его от воды. Теперь арабы ежедневно ожидали услышать о его сдаче. Последние новости, которые дошли до них, сообщали, что один человек был убит и ранено два араба; в то время как, с другой стороны, Мануа-Сера потерял многих людей и был поставлен в такое затруднительное положение, что был вынужден опять бежать. Арабы, со своей стороны, заявили, что если Мануа Сера «заберется на вершину самой высокой горы или спустился в ад, они последуют за ним и убьют».

3 июля. После многих неприятностей и разочарований я был уверен, что не смогу ни от кого получить помощь, пока война не закончится. Арабы были в Угого и держали там свое имущество. Я нанял двух человек в качестве проводников — одного по имени Буй, очень маленькое существо с очень большими претензиями, которого дал мне Абдулла. Другой, старый путешественник по имени Насиб (или Фортуна), которого мне дал Фанди Сангоро. Эти два раба знали всех вождей вплоть до Уганды и владели почти всеми местными языками. Они пообещали мне, что отправятся с Бомбеем в Усуи и вернутся с носильщиками в достаточном количестве, чтобы Грант и я продолжили экспедицию вместе. Они смеялись над моими рассказами об ужасе, который охватил Бараку и всех вангана, и сказал мне, что эти люди, особенно Барака, еще во время моего первого посещения Казе решили, что они не пойдут в Усуи, и вообще никуда на север.

Я назначил этим двоим ту же зарплату, что и Бомбею, а затем попытался купить у арабов некоторое количество бус, поскольку понял, что это абсолютно необходимо для продолжения нашего похода. Я должен был пополнить свои быстро тающие запасы, если хотел надеяться добраться до Гондокоро. Попытка не удалась, так как арабы не продавали бусы менее, чем в 20 раз дороже их обычной стоимости на побережье (то есть, стремились получить 2000 процентов прибыли). Я написал письмо полковнику Ригби, заказав пятьдесят вооруженных людей, нагруженных бусами, бисером и красивыми полотнами, которые, как я знал, обойдутся мне, по крайней мере, в 1000 фунтов стерлингов, и 5-го июля снова пошел на север.

Переход проходил медленно, так как мои люди все время болели, и я не смог воссоединиться с Грантом до 11-го июля. Его здоровье настолько улучшилось, что он танцевал с жителями деревни вождя Укулимы, что видно из сопровождающей гравюры. Итак, поскольку я был вынужден ждать некоторое время, чтобы вернулись туземные проводники Буй и Насиба с Бомбеем, мы наслаждались часами досуга, охотясь на гвинейских цесарок. Затем к нам пришло известие о том, что Суварора с недовольством услышал, что моя попытка встретиться с ним была сорвана распространяемыми слухами о его враждебности. Эта неожиданная новость меня порадовала; подтвердив мое предположение, что Барака был просто трусом, и побудила меня послать Бомбея, чтобы тот выполнил то, что Барака сделать испугался. На что Бомбей ответил: «Конечно, я это сделаю».

Ко мне явились несколько «сыновей» Свиньи, которые вернулись раньше потому, что у них было большое желание пойти со мной, но им препятствовал Барака, как сказали они. Поэтому, я снова изменил свои планы, намереваясь, по моему прибытию в лагерь Бараки, собрать всю партию и пойти вперед, так как теперь испугавшиеся носильщики не смогут отказаться, так как Суварора прислал нам приглашение.

Повторное разделение экспедиции на две части и расставание с Грантом было неизбежным злом, но мы ничего не могли поделать. При прощании мы оба обещали сделать все возможное для успеха предприятия. Самым неприятным было то, что я не смог убедить своих людей смотреть на вещи, как это делал я. Ни мой опыт работы с местными вождями, ни мои деньги, ни ружья не были полезны в данной ситуации потому, что мои люди были такими непонятливыми дураками. Хотя многие из них, кто путешествовал с караванами раньше, должны были лучше оценивать наши шансы.

Ничего заслуживающего упоминания не произошло, пока мы не достигли границы Мсалалы, где приближенный вождя Мьенги объявил, что он является более могущественным и влиятельным человеком в этой стране, чем его начальник, и потребовал плату за проход, которую я отверг. Спор закончился тем, что он выхватил ружье из рук проводника Насиба. Буи, и Насиб были настолько напуганы, что, прежде чем я успел сказать хоть слово, они снова вернули ружье, заплатив вымогателю четыре ярда ткани. Мы снова продолжали ссориться, потому что Буи так испугался такого рода грубого обращения со стороны туземцев и моего нежелания платить «хонго», что я едва убедил его вести нашу партию вперед.

Однако, 18-го июля, после завтрака, мы вошли в Михамбо, где обнаружили лагерь, оборудованный Баракой. «Юнион Джек» (флаг Британии) был поднят на флагштоке над бомой, возвышаясь над окружающими деревьями. Барака пояснил, что он поднял флаг, чтобы показать ватутам, что это место заняли люди с оружием — необходимая мера предосторожности, поскольку все деревни в окрестностях с момента моего ухода были ими разграблены. Лумереси, вождь округа, который жил в десяти милях к востоку, настаивал на том, чтобы Барака покинул это место и перебрался в его бому, так как он чувствовал себя очень обиженным из-за того, что мы избегали его. Он не просил «хонго», но не мог вынести того, что чужеземцы жили рядом с деревней подвластного ему вождя по имени Рухе, и не хотели прийти к нему самому. Лумереси подозревал, что упрямство Бараки, отвергающего его гостеприимство, было вызвано влиянием вождя деревни, и пригрозил, что, если Барака не прибудет к нему в гости, то Рухе будет обезглавлен. Затем, изменив свои намерения, Лумереси решил, что чужеземцы должны заплатить ему «хонго». На все эти приглашения и требования Барака отвечал, что он всего лишь слуга, и, поскольку он получил приказ остановиться там, где он был, он не мог оставить это место, пока я не приду; но чтобы показать, что он не испытывает неприязни к вождю, послал тому немного ткани.

После того, как Барака объяснил мне ситуацию, я вошел в свою палатку, где Барака жил в мое отсутствие, и там я обнаружил множество моих медных проводов, разбросанных по земле. Мне это не понравилось, и поэтому я приказал Бомбею провести ревизию наших товаров. Пока велся пересчет наших статей бартера, ко мне пришел один сельский житель с медным проводом и попросил меня обменять проволоку на ткань. Я сразу понял, что это была за игра; поэтому спросил туземца, где он взял это, на что тот сразу указал на Бараку. Я спросил Бараку: «Как у этого человека оказалась моя проволока? Я приказал не трогать грузы и не распаковывать их во время моего отсутствия». На что он хладнокровно ответил: «Это не ваша проволока; я никогда не отдавал ни одной вещи из ваших грузов. В стране много других проводов, кроме вашего. Человек говорит ложь; у него был провод, добытый им раньше, но теперь, видя, что у вас есть ткани, он решил обменять проволоку». «Если это так, — сказал я, не задумываясь, — почему ты вскрыл мои тюки и разбросал провода в палатке?» «Я должен был позаботиться о них; если бы проволока оставалась снаружи всю ночь вместе с остальной частью имущества, кто-нибудь украл бы их, и я был бы обвинен в этом».

На следующий день Барака сказал мне, что его сердце сжалось до размеров очень маленькой ягоды, когда он увидел, кого я привел со мной вчера, то есть Бомбея и тех носильщиков, которых он раньше уговаривал не продолжать поход со мной.

Я сказал ему: «Покончим с оправданиями и уйдем отсюда, как можно быстрее. Используй свое влияние на вождя деревни, и попытайся получить от него пять или шесть человек, чтобы пополнить количество наших носильщиков. После этого мы пойдем к востоку от Соромбо до Усуи, потому что Суварора пригласил нас к себе».

Это, однако, было не так просто потому, что Лумереси, услышав о моем прибытии в лагерь, послал своих «ваньяпару» (или седобородых старцев) просить, чтобы я навестил его. За всю свою жизнь он никогда не видел белого человека, как и его отец и более ранние предки, хотя он часто бывал на побережье; Я должен прийти и навестить его, как я навестил подвластного ему вождя Рухе. Он не просил «хонго», но хотел только удовольствия от моей компании, чтобы он мог рассказать всем своим друзьям, какой великий человек жил в его доме.

Это было ужасно: я сразу понял, что если бы я пришел туда, все мои трудности в Соромбо пришлось бы пережить снова. Я невольно застонал, когда подумал, какой трюк сыграл со мной Свинья, приведя мою партию в это место; ибо, если бы я тогда продолжил свой марш, как я хотел, я бы проскользнул мимо Лумереси, и он даже не узнал бы об этом.

Я должен был вызвать бурю протестов у «серых бород» и сказать, что не могу сойти с маршрута, чтобы встретиться с кем-либо потому, что я уже потерял так много времени из-за обмана Макаки в Соромбо. Тогда Буи, испугавшись моего упрямства, сказал: «Вы должны сдаться и поступать с этими дикими вождями, как арабы, когда они путешествуют, проявляя крайнюю уступчивость». Я все еще упрямствовал, и седобородые ушли, чтобы рассказать об этом своему вождю. На следующее утро он отправил их обратно, чтобы сообщить мне, что мой отказ посетить его — это нарушение его прав, как главы этого района, которое он не будет терпеть. Тем не менее, я не сдавался, и весь день продолжался безрезультатный спор, потому что я не мог заставить никого из моих людей идти со мной, пока вождь этой страны не даст свое разрешение. Затем я попытался отправить к вождю Бомбея с Буем и Насибом, но, хотя Бомбей был готов выполнить мой приказ, двое других убеждали меня идти к Лумереси самому. В результате длительных споров Буи попросил, чтобы я позволил ему идти к Лумереси и посмотреть, не станет ли этот вождь менее категоричным, получив от меня подарки. Действительно, Буи теперь был моим единственным резервом, поэтому я отослал его. Вернувшись, он сообщил, что бома Лумереси находилась не слишком далеко от нашего предполагаемого маршрута, поэтому небольшое отклонение в сторону не вызовет большой задержки всей партии. Что касается подарков, то вождь не принял ни куска из предлагаемой ему ткани. Стараясь заманить меня к себе, Лумереси сообщал, что он даст мне столько людей, сколько я захочу и, как проявление своих благих намерений, он послал мне медный топорик, своего рода «скипетр монарха» этого округа, как гарантию безопасности для меня.

Я понял, что ждать здесь дольше было бы пустой тратой времени, поэтому я приказал своим людям собрать грузы и готовиться к маршу. Мы все направились к Лумереси и вскоре прибыли к его боме. Самого вождя там в это время не было, но, когда он прибыл ночью, загрохотали все барабаны, чтобы отпраздновать это событие. В ответ я сделал три выстрела в воздух из ружья.

В ту же ночь, когда я сидел и проводил астрономические наблюдения, мне внезапно стало очень холодно — настолько, что я вернулся в кровать, но затем не смог снова встать. Кашель, который мучал меня в течение месяца, стал еще сильней. Появились признаки лихорадки, и после приступа простуды на следующее утро я был настолько обессилен, что не мог стоять. В течение последнего месяца я не мог спать ни на одном боку, так как вызванное этим внутреннее давление провоцировало кашель. Я нуждался в отдыхе. Симптомы болезни, в целом, были довольно тревожными, так как сердце учащенно билось и покалывало, почти каждый глубокий вздох сопровождался изнуряющим кашлем. Левая рука стала наполовину парализованной. Кроме того, я неоднократно ощущал приступы сильных болей в селезенке, печени и легких; в то время как ночью мне снились разные абсурдные сны: например, я планировал пройти через Африку с сэром Родериком Мерчисоном (председателем Королевского Географического Общества); и мне показалось, что некоторые любопыт-ные существа, наполовину люди и полуобезьяны, пришли в мой лагерь, чтобы сообщить мне, что Джон Петерик ждал меня на лодках в юго-западном углу Ньянзы и т. д. и т. д.

Хотя мой разум был чрезвычайно слаб и взволнован, когда я просыпался от этих видений, я не думал ни о чем другом, кроме как о марше и о том, как бы поскорей уйти от Лумереси. В первое же утро вождь с самым мягким выражением лица пришел ко мне, чтобы узнать о моем здоровье. Чтобы доставить ему удовольствие настолько, насколько я мог, у двери палатки был выставлен почетный караул, чтобы приветствовать его. Затем я дал ему свой железный стул, чтобы он мог сесть рядом, что было очень рискованно, поскольку Лумереси был очень тучным, и ножки стула могли сломаться под его весом. Мы долго разговаривали, хотя мой мозг был очень слаб.

Доброжелательный на вид, вождь сразу же забыл все свои обещания не требовать «хонго» и не просить каких-либо подарков. Едва произнеся первое приветствие, Лумереси начал уговаривать меня подарить ему разные вещи, но которые падал его взгляд. Особенно его заинтересовали предметы одежды, которые он собирался надевать по торжественным случаям, чтобы показать своим соотечественникам, «каким великодушным человеком был его белый гость». Я скоро потерял самообладание, стремясь уладить «хонго», и пообещал ему часть своих обносков.

С 23-го по 31-е июля. На следующее утро я был слишком слаб, чтобы спорить, но вождь, забыв о своих обещаниях, продолжал запугивать меня. Он не оставлял меня в покое и не соглашался ни на какие мои условия до 25-го июля, когда сказал, что примет от меня определенное количество довольно красивых одежд для своих детей и красное одеяло для себя. Я ухватился за эту уступку с величайшим рвением, расплатился с ним на месте, думая, что наконец-то я свободен. Готовясь продолжить марш, я приказал повесить гамак на шест, чтобы я в нем мог на следующий день покинуть эту деревню. Однако, на следующее утро, увидев, что я действительно готовлюсь продолжить путь, Лумереси обнаружил, что не может отпустить меня, пока я не увеличу «хонго» еще на три отреза ткани, так как некоторые члены его семьи жаловались, что у них ничего нет. После некоторых издевательств, я заплатил то, что он просил, и приказал, чтобы мои люди вынесли меня из бомы, прежде чем Лумереси не начнет выпрашивать что-либо еще. Тогда вождь преградил путь моим носилкам и сказал, что он не позволит людям своей страны оказывать мне какую-либо помощь, пока я не оправлюсь от болезни, потому что для него была невыносима мысль, что он, взяв у меня так много одежды и тканей, позволит мне умереть в джунглях. Поэтому он отговорил моих людей выполнять мои приказы.

Напрасно я взывал к его жалости, заявив, что единственный шанс спасти мою жизнь — это смена климата во время передвижения в гамаке. Лумереси не хотел слушать, объясняя мою задержку своей гуманностью, хотя реально имел в виду грабеж; и теперь я обнаружил, что он полон решимости не бить в барабан, пока я не заплачу ему еще немного, и размер оплаты он обдумает и сообщит мне на следующий день. Когда наступило утро, он не пришел ко мне, но велел передать, что я должен иметь «деоле» (большой отрез дорогой шелковой ткани), иначе мне не следует рисковать появляться в Карагве, потому что еще никто никогда не был допущен к королю Руманике без нее. Я чувствовал себя очень несчастным, и мне стало хуже. В конце концов, предлагая Лумереси все, что он мог бы считать эквивалентом «деоле», чтобы добиться своего освобождения, я так и не добился результата. Этот негодяй сказал, что будет считать меня своим пленником, а не гостем, если я буду упорствовать, не давая ему «деоле», такого же, как платят королю Руманике. Затем он снова повторил приказ всем своим подданным не помогать мне в переноске грузов. После этого, на мгновение притворившись щедрым хозяином, он предложил мне корову, от которой я отказался.

С 1-го по 4-е августа. 2-го августа он опять предложил мне корову, и по совету моих людей, я принял ее, надеясь таким образом угодить ему; но это было бесполезно. Теперь он сказал, что у него должно быть два «деоле», иначе он никогда не позволит мне покинуть его бому. С каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Мфумби, второстепенный вождь Соромбо, пришел ко мне, чтобы, сообщить, что Макака послал его передать мне привет и выразить соболезнование, услышав, что я заболел здесь. Он также сообщил мне, что дорога между этим селением и Усуи была закрыта потому, что Макака только что сражался там и убил вождя Гомбу, сжег все его деревни и прогнал в джунгли всех его людей. Эти беженцы, спрятавшиеся в зарослях, грабили каждого человека, который проходил мимо. Макака, этот злой, отвратительный мерзавец нанес мне еще одно поражение. Я знал, что принесенное известие — это ложь, но Буи и Насиб, испугавшись, просили их уволить. В страшной тревоге я уговаривал их набраться терпения и увидеть, как «хонго» уладит ситуацию, так как не было никакой необходимости в немедленной спешке. Я хотел, чтобы они продолжили свой путь с Бомбеем, поскольку через четыре дня они могли бы добраться до Сувароры. Но они сказали, что не хотят даже слышать об этом — они не пойдут дальше этого места. Все вожди на нашем маршруте будут делать то же самое, что и Лумереси; вся страна была взбудоражена. У меня не было даже половины ткани, чтобы удовлетворить требования племен народа васуи; и мои верные спутники никогда не согласятся быть свидетелями того, как меня «разорвут на части».

5-го и 6-го августа. Весь день и половина следующего прошли в обсуждениях. Наконец, мне удалось заставить Буи пообещать, что он пойдет в Усуи, как только вопрос «хонго» будет решен. Это очень обрадовало меня, я поставил свой стул под дерево и выкурил свою первую трубку. Увидев это, все мои люди начали танцевать под звуки барабанов, и эти танцы продолжались всю ночь, не прекращаясь до вечера следующего дня. Этот затяжной карнавал должен был рассматриваться, как их поздравление с моим улучшением здоровья; ибо, пока я не сел на свой стул, они думали, что я умру. Затем они с большой радостью и оживленной мимикой рассказали мне о многих абсурдных сценах, которые произошли у них во время моих переговоров с Лумереси, чему я по своему состоянию здоровья не мог быть свидетелем. Бомбей в это время совершил глупость, сказав Лумереси, что, если он действительно хочет «деоле», он должен послать за ним людей к Гранту. Эти слова привели Лумереси в бешенство. Он знал, что в моем сундуке был один «деоле», и если я не отдам его, то сюда должен быть доставлен «деоле» Гранта; ибо ни при каких обстоятельствах он не допустит, чтобы я продолжил путь на север, пока не получив вожделенный «подарок». Затем Буи и Насиб ускользнули из лагеря и спали в ту ночь в соседней боме, о чем я не знал.

7–9 августа. — Поскольку сейчас конфликт зашел так далеко, я отдал Лумереси «деоле», который хранил для Руманики, и в то же время сказал ему, что он грабит Руманику, а не меня; но я надеялся, теперь, он даст команду бить в барабаны. Негодяй только засмеялся, когда обернул мой прекрасный шелк на своих широких плечах и сказал: «Да, это завершает то, что входит в „подарок дружбы“; теперь для „хонго“ у меня должно быть ровно вдвое больше всего, что ты дал до этого». Это было повторение трюка в Соромбо, который я приписал подстрекательству Макаки, потому что эти дикари никогда не перестают пакостить белому человеку, когда могут. Я подозревал, что жирный черный мерзавец Мфумби пришел сюда от своего шефа не только для того, чтобы спросить о моем здоровье. Он рассказал Лумереси, как Макака обобрал меня, чем вызвал у последнего желание повторить подлость своего «коллеги». Я потребовал, чтобы алчный негр окончательно определил, что я должен ему заплатить. У меня больше не было «деоле», но я мого отдать медную проволоку. Лумереси установил «хонго» в пятнадцать браслетов из «масанго» или латунной проволоки, шестнадцать сортов разной ткани и сто ожерелий из «самисами» или красного коралла, которые должны были стать платой не только за мою партию, но и отряд Гранта. Я заплатил требуемое, и барабаны подтвердили «удовлетворение» вождя. Мы могли продолжить марш.

Но Буи и Насиб сбежали, и их не удалось найти. Шок чуть не убил меня. Я прошел весь путь до Казе и обратно, чтобы нанять этих людей, дал им хорошую зарплату и тройной рацион, такой же, как у Бомбея и Бараки, — и все же они предпочли дезертировать. Я не знал, что делать, где еще достать проводников. Мне казалось, что мы никогда не добьемся успеха, и неудача казалась неизбежной.

8-е августа. Поскольку у меня не было переводчиков и проводников, я не мог идти вперед. Поэтому сразу же решил отправить всех своих людей с Бомбеем к Гранту. Присоединившись к нему, Бомбей снова отправится в Казе искать других проводников, а по возвращении заберет Гранта и приведет его сюда. Это внезапное решение привело всех моих людей в замешательство; они поклялись, что бесполезно пытаться пройти в Карагве. Они не пойдут со мной; они пришли сюда не за тем, чтобы быть убитыми. Если я решил потерять свою жизнь, это было мое личное дело, но они не хотят разделить со мной мою участь. Все они хотели получить увольнение. Мои люди не намеревались дезертировать, но требовали дать им письмо, подтверждающее, что они ушли от меня с моего разрешения, после чего, вернулись бы в свои дома в Занзибаре. Но когда они убедились, что никакого письма им от меня получить не удастся, они сказали, что вернутся за Грантом, а когда выполнят это поручение, они уйдут.

С 10-го по 15-е августа. Это дело, наконец, улажено, я написал Гранту инструкцию и отослал к нему всех людей, которые не были больны. Мой кашель был настолько непрекращающимся, что я не мог спать по ночам. Теперь мне не о чем было думать, кроме как облегчать свои боли или же готовить крепкие отвары, чтобы придать себе силы.

15-го августа Барака, в той же печальной манере, что и в Соромбо, подошел ко мне и сказал, что ему есть, о чем пообщаться, и то, что я услышу, будет так ужасно, что я должен буду отказаться от продолжения марша. Лумереси поручил ему передать это мне, но он не скажет, пока не придет Грант. Я сказал ему: «Давайте подождем, пока прибудет Грант». Но когда пришел Грант, мы обнаружили, что «ужасная тайна» Бараки заключалась в том, что Лумереси категорически советовал нам не пробираться через Усуи с таким маленьким запасом тканей.

16—19 августа. Ночью у меня был такой ужасный приступ кашля, и я издавал такой шум, что это встревожило весь лагерь настолько, что чернокожие бросились в мою палатку, чтобы увидеть, как я умирал.

Утром Лумереси отправился в обход своих владений, но как только он уехал, его деревню 17 августа посетил вождь Исамиро, чья территория находилась недалеко. Прождав день в надежде встретиться со мной, он ушел (18-го августа), как я слышал впоследствии, чтобы рассказать своему великому вождю Рохинде (правителю Уханги), какие подарки выпросил у меня Лумереси, а также какого размера «хонго» я был вынужден заплатить. Будучи верховным вождем этой страны, Рохинда сам имел право на большинство из того, что досталось его вассалу. По возвращении Лумереси все жители деревни устроили танцы и били в барабаны весь день и всю ночь.

20–21 августа. Следующей ночью им пришлось бить в свои барабаны по совершенно другому поводу, так как ватуты, угнав весь скот Макаки в Соромбо, пришли сюда и объявил, что будут сражаться, пока не захватят весь скот, который пасся вокруг бомы Лумереси. Как выяснилось, последний позволил большой группе народа ватоси, также известных под названием вахума, держать свой скот в больших загонах вокруг своей резиденции. И теперь эти ватуты «положили глаз» на эти стада. После небольшого размышления, однако, они отказались атаковать деревню, так как боялись моих вооруженных ружьями людей.

В этот же день я получил самые радостные новости, которые подбодрили меня. Большой смешанный караван арабов и жителей побережья, прибывший из Карагве, объявил, что и Руманика, и Суварора с тревогой наблюдали за нами, задаваясь вопросом, почему мы до сих пор не пришли. Действительно, Суварора так сильно хотел увидеть нас, что послал четырех человек в качестве проводников. Эти люди пришли к нам, только один из них заболел по дороге, а остальным пришлось задержаться из-за него. Не теряя времени, я написал об этом Гранту и заставил этих людей отнести ему это письмо.

На следующий день (22 августа) прибыли люди племени васуи из Сувароры. Это были приятного вида, симпатичные негры, маленького роста, но хорошо сложенные. Они грациозно подошли к моей палатке, а затем встали на колени у моих ног и начал хлопать в ладоши, говоря в то же время: «Мой великий вождь, мой великий вождь, надеюсь, у тебя все хорошо. Суварора, услышав о твоей задержке, отправил нас заверить тебя, что все те сообщения, которые были распространены относительно его жестокого обращения с караванами, не имеют под собой никаких оснований; он сожалеет о том, что нелепые обстоятельства помешать твоему маршу, и надеется, что ты вскоре же придешь к нему в гости». Затем я рассказал им обо всем, что произошло, и попросил их помочь мне, отправившись в лагерь Гранта, чтобы вдохновить всех наших людей и принести сюда все оставленные позади грузы. Я подарил им некоторое количество тканей и бус и пообещал, что когда они выполнят мое поручение, я дам им еще больше.

Барака, увидев это, сказал мне, что они не заслуживают доверия, потому что в Михамбо к нему пришел старик и попытался уговорить его таким же образом, но Барака выгнал его из лагеря, потому что знал — этот старик был подлецом, который хотел просто заманить его сладкими словами, чтобы потом убить.

Затем я написал Гранту еще одно письмо, которое должны были доставить эти люди.

Лумереси вскоре услышал о бусах и тканях, которые я им подарил, и он впал в ярость, назвал их самозванцами, оскорбил их за то, что они не явились к нему до того, как пришли ко мне, и сказал, что не позволит им уйти. Затем последовал спор. Я сказал, что это мое дело, а не его, и он не имел права вмешиваться, а васуи должны идти. Тем не менее, Лумереси был упрям, и решил задержать их, потому что я был его гостем, он не позволил бы никому обмануть меня. Для него было большим оскорблением, что Суварора попытался вызволить меня из его дома.

Когда этот скандал утих и Лумериси ушел, я сказал васуи не обращать на него внимания, а делать то, что я им приказал. Они ответили, что у них есть приказ доставить меня, и если Лумереси не разрешит им отправиться за Грантом, они остановятся здесь, потому что они знали, что если Суварора обнаружит, что его люди задерживаются надолго, он отправит сюда больше людей освободить их. Однако мир еще не наступил. Лумереси, обнаружив, что васуи спокойно устроились у меня в лагере, приказал им уйти из своих владений, угрожая силой, если они не подчинятся. Я старался изо всех сил уговорить васуи остаться, но они сказали, что уйдут, чтобы сообщить о случившемся Сувароре, и через восемь дней они вернутся, приведя с собой что-то, вид, которого вызовет у Лумереси трепет от страха. Дальнейшие уговоры были бесполезны, поэтому я дал им еще больше ткани и отослал их. Барака, который, казалось, считал эту щедрость безумной, ворчал, что, если у меня так много лишней ткани, было бы разумней одарить ею своих людей, чем «выбрасывать на ветер».

На следующий день (26-го августа), так как я все еще чувствовал себя плохо, я отправил четырех человек к Гранту с просьбой прислать лекарства. Посланникам потребовалось четыре дня, чтобы прибыть назад с информацией о том, что Бомбей еще не вернулся из Казе, но что Грант, надеясь получить людей, планирует начать марш примерно 5-го числа следующего месяца. В то же время они принесли мне информацию о том, что ватуты блокировали вождя Рухе после того, как угнали весь скот в близлежащих деревнях, и объявили о своем намерении затем расквитаться с Лумереси. Вследствие этого Лумереси ежедневно собирал своих «седых бород» и держал военные советы в своей барабанной комнате. Его подданные постоянно посылали ему просьбы прислать вооруженные отряды для защиты, но он не намеревался помогать им.

31-го августа прибыл еще один караван из Карагве, в котором я нашел старого друга, наполовину арабского происхождения, по имени Саим, который, когда я жил у шейха Сная в Казе в моей предыдущей экспедиции, научил меня готовить вино из подорожника. Он, как и остальные носильщики в караване, носил рубашку из коры фигового дерева под названием «мбугу». Поскольку мне часто приходится использовать это слово в «Журнале», я могу здесь дать объяснение его значения. Упомянутый носильщик сказал мне, что все люди на экваторе носили такое же покрытие и делали его из множества сшитых вместе кусков коры, которые они срезали с деревьев. Такая операция не убивала деревья, потому что, если покрыть «рану» листьями, пока она была свежей, через некоторое время появлялась новая кора. Туземцы размягчали кору, превращая ее в ткань путем погружения ее в воду с последующими сильными ударами молотком.

Саим рассказал мне, что прожил десять лет в Уганде, пересек Нил и торговал с территориями на востоке, вплоть до Масаиленда. Он полагал, что Ньянза (озеро Виктория), давала начало реке Рувума; эта река, которая вытекала из Ньянзы, после того, как она протекала между Угандой и Усогой, дальше пересекала Уньоро, а затем в обход озера Танганьика, впадала в Индийский океан к югу от Занзибара. Он также сказал, что киганду (язык, на котором говорят в Уганде), он знал так же хорошо, как и свой собственный язык, а поскольку мне нужен был переводчик, он с радостью пошел бы ко мне на службу. Это было именно то, что я хотел — невероятная удача. Я с жадностью ухватился за его предложение, подарил ему новый костюм, в котором он выглядел вполне джентльменом, и предложил отправить его на следующий день с письмом к Гранту.

1-го и 2-го сентября. Большой шум и суматоха охватили теперь всю округу, потому что ватуты прокрались сюда и убили женщину, которая была ранее захвачена ими на войне, но потом бежала и с тех пор жила здесь. Чтобы отомстить за это, Лумереси возглавил свою толпу и вышел на поиски врагов, сопровождаемый также и моими людьми; но им ничего не удалось добиться, кроме как отпугнуть врагов и вернуть себе тело мертвой женщины. Затем возникла другая тревога, потому что было обнаружено, что три женщины-вахума пропали без вести; и, поскольку они больше не появлялись, Лумереси подозревал, что люди из последнего каравана забрали их, как рабынь. Он послал за начальником каравана и вернул его, чтобы тот ответил на обвинения. Конечно, мужчина поклялся, что ничего не знает по этому поводу, в то время как Лумереси поклялся, что должен задержать начальника каравана до тех пор, пока женщины не будут освобождены, поскольку это не первый раз, когда его женщины были похищены таким образом. Примерно в то же время местный житель, который ходил в Соромбо, чтобы купить коров, вернулся со стадом и был сразу же схвачен вождем, поскольку во время его отсутствия одна из дочерей Лумереси была обнаружена с ребенком, и когда ее спросили, кто был отцом, она указала на этого мужчину. Чтобы компенсировать ущерб, нанесенный вождю Лумереси, поскольку таким образом, рыночная стоимость его дочери сократилась наполовину, Лумереси конфисковал весь скот, который этот человек пригнал с собой.

С 3-го по 10-е сентября. По прошествии двух дней, одна из трех пропавших женщин-вахума была обнаружена в соседней деревне. Как она сказала, она сбежала, потому что ее муж жестоко обращался с ней, ее пороли, чтобы научить вести себя, как желал ее супруг. Сообщалось, что других пропавших видели в краале вождя Мьонги. В то же время ходили слухи, что мужья, которые отправились искать исчезнувших жен, по возвращению столкнутся с требованием Мьонги заплатить выкуп, поскольку женщины теперь являются его законным имуществом в соответствии с признанным законом «буни» (правом собственности находки и компенсации за ее хранение).

В течение следующих четырех дней в разговорах не было никаких других тем, кроме грядущей войны. Ватуты были со всех сторон, угоняя скот, грабя и сжигая деревни, и местные вахумы были перепуганы до такой степени, что некоторые скрытно уходили со всеми своими стадами к соседнему вождю, у которого случайно гостил один из «седых бород» Лумереси. Старейшина с помощью своих людей поймал бежавших, высек их и отправил всех обратно, упрекая за их неблагодарность к своему вождю, который принял их, когда они искали убежище, а теперь они покинули вождя при первых же слухах о войне.

10-е сентября. Теперь, желая получить больше информации о Гранте, я приказал нескольким из моих людей отнести ему письмо; но все они боялись встретить по дороге ватутов. Как раз тогда пришло сообщение о том, что один из сыновей Лумереси, который приехал в столицу Укханги, чтобы купить коров, был схвачен Рохиндой (вождем Укханги и братом Сувароры) в результате того, что вождь Исамиро сообщил ему, что Лумереси забрал у меня неисчислимые богатства. Рохинда намеревался удерживать у себя сына Лумереси, пока тот не отправит меня в Укханги, чтобы он сам мог обобрать меня таким же образом. Лумереси был очень озадачен этим и искал моего совета, но ничего не мог получить от меня, потому что я в душе смеялся над ним и сказал, что это было следствием того, что он был слишком жадным.

С 11-го по 15-е сентября. Из Мчимеки прибыл Масуди со своим караваном. Унгурью «Свинья», который сбил меня с пути, был, кстати, его кирангози или проводником каравана. Масуди рассказал нам, что он наиболее сильно пострадал от потерь, когда его люди убегали один за другим, как только они получали зарплату. Он полагал, что Грант скоро присоединится ко мне, так как, когда собранное с полей зерно закончится, люди в Рунгуа, естественно, будут искать возможности наняться в караваны. Он понес большой убыток из-за алчности Мьонги, которому он заплатил налог за проход в виде ружья, пороха и огромного количества тканей. То же самое Масуди был вынужден заплатить вождю Рухе с добавлением двадцати медных проволок и одного тюка красных коралловых бус. Это побудило меня немедленно отправить всех людей, которых я мог освободить от службы здесь, к Гранту, предостерегая его избегать владений Рухе, поскольку Лумереси обещал мне, что он не допустит, чтобы у меня еще забрали хотя бы одну вещь.

Лумереси к этому времени получил несколько уроков по политике умеренности, которые я ему преподавал; ибо когда он попытался выжать из Масуди столько же, сколько взял Рухе, дикарь все же уступил и позволил торговцу дешево уйти. Он видел достаточно примеров с соседними вождями, чтобы убедиться, что система неограниченного налогообложения или грабежа, в конце концов, окажется проигрышной игрой, от которой в то время пострадали Унямьембе и Угого, территории, по которым избегали проходить караваны.

В полночь (с 15-го на 16-е сентября) я был разбужен поспешным вторжением нескольких мужчин, которые заявили, что они были носильщиками Гранта, которые бежали от него. В бессвязных, коротких и взволнованных предложениях они рассказали, что оставили Гранта, стоящим под деревом, с одним пистолетом в руке. Все вангуана были либо убиты, либо отогнаны людьми Мьонги, которые внезапно появились и напали на караван, стреляя, убивая людей копьями и грабя, пока ничего не осталось. Носильщики, увидев Гранта в одиночестве, не в силах помочь ему, побежали, чтобы сообщить мне и Лумереси, как лучшее, что они могли сделать. Несмотря на то, что я не верил истории во всех ее подробностях, я чувствовал, что что-то серьезное должно было случиться; поэтому, без промедления, я отослал последних из моих людей, достаточно сильных, чтобы идти и помочь Гранту, неся с собой мешок с бисером. Затем Барака вышел из моей палатки и сказал громким голосом, специально для моего назидания: «Зачем мне больше думать о поездке в Карагве? Я все время говорил, что это невозможно»; Услышав это, я поставил его перед всеми оставшимися людьми, он прочитал ему лекцию: «Что бы ни случилось, я должен умереть или продолжить путешествие, потому что угроза позора не позволила бы мне отступить, как это делал Барака». Барака ответил, что он не боится — он только хотел сказать, что люди не могут действовать против непреодолимых обстоятельств. «Непреодолимые обстоятельства?! — сказал я — Разве я не могу продолжать путь с первым попутным караваном или купить целый караван, если мне захочется? Это невозможно? Ради бога, не пытайся больше пугать моих людей, потому что ты уже чуть не уничтожил этим экспедицию».

На следующий день (17-го сентября) я получил письмо от Гранта, повествующее обо всех его катастрофах:

«16 сентября 1861 года

Мой дорогой Спик, караван был атакован, разграблен, а людей угнали в страну Мьонги.

Проснувшись рано утром, я поднял лагерь, стремясь воссоединиться с Вами, и пока грузы паковались, мое внимание привлек яростный спор между десятниками носильщиков и восемью вооруженными людьми, присланными вождем Мьонгой. Люди этого вождя настаивали на том, чтобы я провел день в его деревне. Им вкратце сказали, что, поскольку Вы уже сделали ему подарок, он не должен ожидать визита от меня. Придерживаясь (в чем я не сомневаюсь), инструкций своего хозяина, они предложили себя в качестве проводников и шли с нами, пока мы не сошли с выбранного ими маршрута. Тогда люди Мьонги быстро вышли вперед и остановили нашу группу, выставив копья.

Эта угроза укрепила нашу решимость, и мы двинулись дальше мимо угрожающих нам копий. После того, как мы прошли, примерно, семь миль, громкий визг из леса встревожил нас, и мы подверглись внезапной атаке двухсот людей. В одно мгновение они проникли в центр каравана и напали на бедных носильщиков. Борьба была короткой, под угрозой стрелы или копья, приставленных к груди носильщиков, у них была отнята их одежда и украшения, а грузы были унесены прежде, чем могло быть организовано сопротивление. Только три человека из ста остались рядом со мной, остальные, единственной мыслью которых было спасение их жизни, сбежали в лес. Только один человек, маленький и щуплый Рахан, стоял с взведенным ружьем, защищая свой груз, против пяти дикарей с поднятыми копьями. Больше никого не было видно. Двое или трое наших были убиты, некоторые были ранены. Бусы, коробки, ткани и т. д. лежали разбросанными среди деревьев. Я чувствовал себя разбитым. Моя попытка пойти и потребовать возмещение от Мьонги была им отвергнута, и я в полном отчаянии уселся среди толпы негодяев, насмехавшихся вокруг меня, и обнаглевших после успеха этого дня. Некоторые были одеты в ту же одежду, что украли у моих людей.

После полудня около пятнадцати человек с грузами были посланы ко мне с сообщением от вождя, что нападение было ошибкой его подданных — что одному человеку за это отрезали руку, и что все наше имущество будет возвращено.

С уважением, Дж. В. Грант»

Теперь, судя по сообщению, посланному Гранту Мьонгой, мне показалось, что его люди ошиблись в приказах своего вождя и действовали, превысив его инструкции. Было очевидно, что вождь просто намеревался помешать Гранту пройти мимо или уклониться от пересечения своего района, не заплатив «хонго», иначе он не послал бы своих людей, чтобы пригласить капитана в свой дворец. Несомненно, отряду негров была дана инструкция при необходимости применить силу. Это становится более очевидным из факта его последующего раскаяния и необходимости посылать оправдания, когда имущество находилось в его руках. Поскольку местные вожди понимают, что они должны соответствовать какой-то системе, чтобы спасти себя от войны или игнорирования их территорий всеми путешественниками в будущем. Чтобы помочь Гранту, я умолял Лумереси немедленно отправить ему какую-нибудь помощь в виде носильщиков, но он отказался под предлогом того, что Мьонга ранее воевал с ним, и убьет его людей, если они появится во владениях Мьонги. Это было тем более неприятным, так как Грант в письме на следующий день сообщил мне, что не может снова собрать всех своих людей, и хотел знать, что ему дальше делать. Он получил назад все имущество, кроме шести партий бус, восьмидесяти ярдов американской ткани и множества мелких предметов. Кроме того, были утрачены разные полезные вещи, практически, из каждого тюка. В том же письме он попросил меня доставить женщину народа мхума мужчине, который пришел с носителями его послания, поскольку она занималась любовью с Саимом в резиденции вождя Укулимы и сбежала с моими людьми от своего мужа.

Расспрашивая ее об этом, я узнал, что мужчина, который теперь утверждал, что она его супруга, на самом деле украл ее у ее родителей в Уджиджи, и насильно сделал ее своей женой, но с тех пор жестоко обращался с ней, часто избивал и никогда не давал ей достаточно еды и одежды. Именно по этой причине она влюбилась в Саима; ибо он, сочувствуя ее печальным историям, пообещал хранить ее, пока он путешествует со мной, и в конце концов отправить ее обратно к родителям в Уджиджи. Она была красивой женщиной, с глазами газели, овальным лицом, тонким носом и прекрасными губами. Она отлично подошла бы Саиму, наполовину арабу. Но так как я не хотел, чтобы в моем лагере было много женщин, я дал ей несколько бус и отослал ее с посыльным, который требовал ее, во многом вопреки моим собственным чувствам.

Так как территория Лумереси простирались отсюда на расстояние до восьми миль от владений Мьонги, я посоветовал Гранту попытался перебраться через границу Мсалалы методом нескольких последовательных переходов, а затем я отправлю несколько туземцев, чтобы встретить его. Лумереси не рискнул отправить своих людей в качестве носильщиков для Гранта в лапы Мьонги, он очень хотел, чтобы у него появился еще один белый гость.

20-го и 21-го сентября. Я снова призвал Лумереси помочь Гранту, сказав, что он должен призвать Мьонгу для объяснения жестокого обращения с носильщиками Гранта, которые были его собственными подданными. Иначе его разбой станет известен всем торговцам вплоть до побережья и дорога к нему будет закрыта, а Мьонга потеряет все «хонго» которые он в будущем намерен получать с караванов. Более того, он не сможет отправлять свою собственную слоновую кость на берег. Это обращение возымело эффект: Лумереси призвал своих людей выступить добровольно, и вышли двенадцать носильщиков. Эти люди только ушли, как я получил другое письмо от Гранта, сообщавшего мне, что он собрал почти достаточно людей, чтобы идти дальше, и что Мьонга вернул еще шесть тюков из пропавших грузов и пообещал помогать Гранту во всем.

Однако, на следующий день я получил от Гранта два совершенно противоположных по смыслу сообщения — одно утром, полное ликования, в котором он сказал, что надеется достичь резиденции Рухе в тот же день, так как его штат носильщиков был полностью укомплектован. Другим посланием, доставленным вечером, я был шокирован, узнав, что Мьонга, вернув все грузы, значительно уменьшенные за счет воровства из тюков, потребовал в качестве «хонго» два ружья, два ящика патронов, сорок мотков медной проволоки и 160 ярдов американской ткани. При невозможности уплаты этого «хонго» Грант должен был отдать Мьонге десять вангуана, чтобы построить бому на западной границе его округа. Эта укрепленная бома даст ему возможность сражаться с васонами, которые временами вторгались на его территорию, иначе он не позволит Гранту выйти из своего крааля. Грант не знал, что делать. Он не осмеливался отдать дикарю оружие, потому что знал, что это противоречит моему принципу, и поэтому откладывал ответ до тех пор, пока не услышит мое мнение. Все собранные им носильщики начали нервничать, а двое сбежали. В этой страшной для нас ситуации я отослал Бараку со строгим приказом забрать Гранта любой ценой, кроме жертвы людьми, оружием и боеприпасами, поскольку задержка еще на один день может закончиться дальнейшими поборами. В то же время я предостерег Бараку, чтобы он как можно больше сохранил (а точнее, спас) мою собственность.

После разграбления ящиков Гранта с бисером, люди Мьонги, по-видимому, получили от своего вождя приказ продать многих имевшихся у него женщин-рабов, среди которых были две женщины-вахума, которые сумели избежать продажи. Люди Мьонги, которым поручили продажу, не зная истории этих женщин, привели их на невольничий рынок в район, где их сразу узнали несколько человек Лумереси и привели к нему. Дело не было рассмотрено сразу, так как вождь случайно отсутствовал; поэтому, чтобы в ожидании Лумереси «сделать свой бизнес», люди Мьонги, торгующие рабынями, принесли мне бусы, чтобы обменять на что-то другое, не зная, что награбленное в лагере Гранта тоже было моим, и у них в руках были украденные у меня бусы. Конечно, я забрал их у них, но не стал пороть плетью, так как знал, что они сразу же отомстят Гранту. Бедные женщины-вахума, как только Лумереси прибыл, были убиты своими мужьями, потому что, став рабынями, они «нарушили законы своего народа». Дикари, вместо того, чтобы попытаться защитить или спрятать своих жен, когда узнали о приближении противника, просто бежали, спасая свои черные шкуры. Когда опасность миновала, они казнили женщин за то, что сами бросили их на милость разбойников. Вот такая у негров Африки СПРАВЕДЛИВОСТЬ.

С 22-го по 24-е сентября. Наконец, я начал поправляться. Все эти захватывающие новости, с перспективой скорого свидания с Грантом, вернули меня в мир добра настолько, что я начал охотиться на маленьких птиц для пополнения коллекции чучел. Также наблюдал за кузнецами, которые изготавливали инструменты, копья и браслеты.

Теперь мне удалось заставить Лумереси отправить своих людей и угрожать Мьонге тем, что если он не выпустит Гранта сразу, мы объединимся, чтобы заставить его сделать это. Они, однако, прибыли слишком поздно, потому что вопрос с «хонго» был улажен, как мне сообщило на следующий день письмо Гранта, доставленное мне Бомбеем, который только что вернулся из Казе после шести недель отсутствия. Он привел с собой старого Насиба и еще одного человека и сказал мне, что и Буи, и Насиб спрятались в боме недалеко от резиденции Лумереси, когда мой «хонго» вызвал шумный спор. Еще больше они испугались, когда били барабаны, а мои люди произвели салют из ружей, чтобы отпраздновать удачное завершение переговоров. Буи и Насиб предположили, что шум был вызван нашей борьбой с Лумереси. Затем эти трусы направились прямо к Казе, где Фанди Сангоро выпорол Насиба за то, что он бросил меня, и заставил его поклясться, что никогда больше не сделает подобного. Буй также был выпорот. Вместе с Насибом Бомбей также привел трех новых людей, за которых мне пришлось заплатить 160 долларов, а также сведения о том, что война с Мануа Серой еще не закончилась. Этот мятежный вождь в обычном порядке прорывал устроенные ему облавы и заставлял арабов безрезультатно гоняться за собой.

Утром 25-го сентября, ожидая встречи с Грантом, я прогуливался, насколько мои силы позволяли мне, в направлении к владениям Рухе. Но этот вождь задержал Гранта, стараясь вымогать у него «хонго». Лумереси, также услышав об этом, попытался вмешаться, согласно плану, согласованному между нами в случае такой ситуации, отправив своих старейшин к Рухе, с приказом не препятствовать маршу моего «брата». Однако, в тот же день я услышал от Гранта, что Рухе не отпустит его, пока он не заплатит «хонго» в размере шестнадцати красивых полотен ткани, шести мотков проволоки, одного ружья, одной коробки патронов и одного тюка бус. Этот мерзавец хладнокровно заявил, что от меня он получил только пустяковую мелочь, а мы с ним якобы договорились, что основные подарки Рухе получит от Гранта, когда его партия прибудет во владения этого дикаря. Я сразу же прочитал это письмо Лумереси и спросил его, как мне ответить на него, поскольку Грант отказывался что-либо платить, пока я не дам согласие.

На что Лумереси ответил, что Рухе, «его ребенок», не смел вмешиваться в дела Гранта после прибытия его (Лумереси) старейшин, и посоветовал мне подождать до вечера. В любом случае, если в дальнейшем сохранятся препятствия, он сам пойдет к Рухе с военным отрядом и освободит Гранта. Вечером от Гранта прибыл еще один посланник, который перечислил потери и расходы, понесенные нами во владениях Мьонги. Всего мы лишились восьми тюков, содержащих: 100 ярдов ткани и 4600 ожерелий из бисера (они были отложены нами в качестве заработной платы для носильщиков); 300 ожерелий из бисера, украденных из общих грузов; один моток латунной проволоки, один ружейный штык, зеркало Гранта, одна пила, одна коробка с боеприпасами. Кроме этого, я заплатил «хонго» — 160 ярдов ткани; 150 ожерелий; одно алое двойное одеяло, один ящик боеприпасов, десять мотков медной проволоки. Наконец, один осел был забит дикарями до смерти. Это было хуже всего; этот бедняга возил меня в прежнем путешествии к южному концу Ньянзы, как и в нынешнем походе, и был отличным питомцем.