Бесплатный фрагмент - Жора-обжора

УРОК ПСИХОЛОГИИ

Лёнька сдал последний экзамен. Да ещё как сдал! Пятёрка «с плюсом» — препод его очень хвалил и поставил всему курсу в пример. Эх, не зря пыхтел Лёнька над конспектами, старательно зубрил учебник да вникал в дополнительную литературу. В то время как друзья, напустив на себя строгости, говорили: «Алексей…» — на самом деле его так и звали, но почему-то с первого курса ещё с момента заселения в общагу, сокращали его не до «Лёши», а до «Лёньки», так вот:

«Алексей, — говорили они ему сурово, — вы загубите свою молодость в служении своей загадочной науке — психологии! Достаточно уже штудировать Фромма и Фрейда, внутренне полемизировать с Маслоу, осмысливать экзистенциальную фрустрацию Франкла и опровергать Карнеги. Пора покинуть родную неустроенность общаги и явить себя окружающему миру. Там столько всего прекрасного, Алексей, вы бы только знали: девочки в коротких юбочках, запотевшее пиво, тенистые аллеи набережной, прогревшийся, наконец-то, пляж!»

Лёнька отвечал, что обязательно, вот-вот, как только сдаст экзамены, приобщится ко всему прекрасному в летнем городе, но в то же время отчетливо понимал, что это не так: закрыв сессию, он соберёт вещи и помчится в родной посёлок, где его ждут с нетерпением мать и две маленьких сестрёнки, и где он будет подрабатывать у матери на овощебазе, да помогать по дому, а там глянуть не успеешь — новый сентябрь, пора брать в руки учебники и писать бесконечные конспекты.

И всё же Лёнька был доволен. Наконец-то свобода, можно не изводить себя напряжённым графиком подготовки, не повторять бесконечно в голове самые трудные вопросы, не вчитываться в закорючки набросанных в бешеном темпе конспектов.

День ещё такой хороший, солнечно, но не жарко, с реки тянул приятный прохладный ветерок. Лёнька не спешил в общагу: друзья его или носились по универу, пытаясь досдать хвосты и закрыть уже сессию, либо разъехались по домам — сегодняшний экзамен в графике сессии стоял самым последним.

Идти пешком было лениво, и Лёнька пришёл на остановку, откуда на маршрутке до общаги было ехать всего десять минут. Но в пыльную комнату не хотелось. Зато захотелось есть. Лёнька вдруг понял, что последний раз нормально ел вчера в обед: на ужин перехватил крепкого чаю, потом пол ночи повторял материал, так что к утру от усталости и нарастающего предэкзаменационного мандража есть не хотелось совершенно, к тому же в полупустой общаге имелся только пустой холодильник и совсем задубевшие сушки, забытые кем–то из гостей в их комнате года два назад.

«Эх, сейчас бы супчику! Лучше даже борщеца… да с пирожками! — подумалось Лёньке, — Или хотя бы просто свежего горячего пирожка!»

И конечно, как водится, аккурат рядом с остановкой пристроился небольшой скромный киоск с выпечкой. А там на витрине чего только не было: пирожки с картошкой, пирожки с капустой, с яйцом, с луком, с оранжевым неровным тестом беляши, и ещё полно всего. На сладкое Лёнька даже не посмотрел. Взгляд его моментально приковал к себе здоровенный красавец эчпочмак. Печёный треугольник татарской, или, может, башкирской кухни из хрустящего теста, полный мяса, а внизу тонкий слой картошки. Это вам не самса, и не курник какой-нибудь, где один только лук и найдёшь в начинке. В этих эчпочмаках рубленое мясо — сочное, ароматное, чудодейственным образом насыщает студента на целый день. Лёнька уже как-то ел эчпочмаки этой сети и знал, насколько они гастрономически бесподобны.

Удивительное дело — Лёньке хватало денег как раз на эчпочмак и билет на маршрутку. Вот же удачный день! И он купил большой, обжигающий, умопомрачительно пахнущий треугольник. Вдыхая дивный аромат, Лёнька отошёл на газон за остановку, решив съесть его тут же, незамедлительно, не везти же в общагу — остынет, а то и нахлебники найдутся, они имеют чудесное свойство обнаруживаться всегда, даже когда общага бывает почти пустой, как сейчас.

Едва только упаковочная бумажка была развернута, а молодые зубы студента готовы были вонзиться в мясо-мучную плоть кулинарного изделия, как вдруг Лёнька то ли заметил краем глаза, то ли просто почувствовал на себе взгляд. Прямо как был с открытым ртом, и изготовленным к поеданию эчпочмаком, Лёнька обернулся и увидел за спиной, прямо у своих ног небольшую собачку. Обычную уличную собачку: лохматенькую, тёмненькую, с блестящими карими глазками и пуговкой чёрного носика. Собачка сидела и внимательно смотрела прямо Лёньке в глаза.

Вот ведь зараза какая, явно жрать просит. Лёнька не особо любил животных, точнее был равнодушен к собакам и кошкам, а всяких крыс и хомяков терпеть не мог. Но, как всякий нормальный человек, запросто мог отломить горбушку уличной псине или отдать попку колбасы котикам, жившим в гаражах рядом с общагой — живые же создания, а кушать хотят все божьи твари. Но сейчас собачка была прямо вот некстати. Маленькая, нечёсаная, с виду несчастная. Её как-то сразу стало жалко. И всё же Лёнька был жителем общаги уже несколько лет, и время это не прошло зря, научило кое-чему. Если кормить каждого, кого жалко, можно и с голоду загнуться. Нет, уж, собачка собачкой, а эчпочмак он честно заслужил, и сожрёт его сам единолично, здесь и сейчас. Ну ладно, не здесь. Лёнька повернулся и отошёл от остановки поглубже в газон.

Собачка пошла за ним, ступая осторожно и несмело. Глаза её всё также внимательно и неотрывно смотрели в Лёнькины, смотрели проникновенно и куда-то глубоко, прямиком в самое обиталище души.

— Тьфу ты, чёрт! — ругнулся Лёнька и вернулся обратно к остановке. Плевать на собачку, сейчас он съест эчпочмак, сядет в маршрутку, а через полчаса будет уже валяться на кровати в родной общаге, слушать музыку, сытый и довольный, а вечером пойдёт, наконец-то, гулять на набережную и…

В это время собачка снова осторожно подошла к Лёньке и вдруг: ап! Встала на задние лапки. Вот это номер! Лёнька оторопел от неожиданности и чуть машинально не засунул жирный эчпочмак в карман брюк, но вовремя спохватился. А собачка продолжала исполнять. Трогательно перебирая задними лапками, она подошла к Лёньке, почти вертикально, встала перед ним и помахала сложенными у мордочки передними лапками. Потом протянула одну лапку, чуть тронула Лёньку за штанину и после прижала обе лапки к груди.

Вид у собачки был и смешной, и несчастный, и старалась она усиленно, да так смотрела, что сердце Лёньки растаяло. Он отломил уголок эчпочмака, совсем маленький, где ещё не было даже мяса, и кинул собачке. Кинул неудачно, кусочек не долетел до собачьей пасти и упал к ногам. Собачка спрыгнула на все четыре лапы, понюхала кусок и вопросительно посмотрела на Лёньку.

— О как! — прокомментировал он собачке, — Без мяса тебе не нравится, да? Нормальные запросики!

Ладно, так уж и быть, Лёнька отломил кусочек уже с мясом и кинул собачке его. Та ловко поймала гостинчик зубами, чавкнула и выплюнула перед собой. Понюхала, укоризненно посмотрела на Лёньку и села на газон, не став есть.

— Да чтоб тебя! Что не так-то? — Лёнька поднёс к носу эчпочмак, он пах вроде бы как полагалось эчпочмаку: тестом, мясом, луком и специями. Лёнька разломил кулинарное изделие и понюхал снова, в самой глубине. Ну, вроде чем-то пахнет не таким, как надо, а может, и не пахнет.

Лёнька аккуратно пальцами выудил из самой середины выпечки кубик мяса и снова кинул собачке. Собачка понюхала кусочек, с презрением отвернулась и потеряв всякий интерес к Лёньке с его эчпочмаком, принялась глазеть на дорогу.

Нет, ну это что такое. Они там сдурели что ли? Несвежее продают. Опять же, как житель общаги Ленька не понаслышке знал, что бывает с организмом, накормленным испорченными продуктами, и подобных последствий совершенно не хотел. Как ни жаль, но придётся эчпочмак всё же выкинуть от греха подальше.

Совсем расстроившись, он отнёс дискредитировавший себя кулинарный продукт к урне, что врастала в асфальт рядом с остановкой, и опустил эчпочмак туда. Отойдя к людям, ожидавшим маршрутку, он грустно оглянулся и вдруг увидел, как собачка на всех парах семенит к урне. Подбежав, она ловко вскочила на задние лапки, на секунду занырнула внутрь и вытащила многострадальный эчпочмак, после чего с довольным видом улеглась рядом и принялась с аппетитом уминать его за обе свои нечёсаные щеки, кряхтя и чавкая от удовольствия.

Обалдевший Лёнька смотрел на собачкину трапезу и думал: ну надо же, она вот так взяла и обвела его вокруг пальца. Его, почти отличника, без малого уже профессионального психолога. Вот тебе Юнг, Карнеги и Хорни. Обыкновенная уличная собачка запросто преподала ему урок манипуляции самым наглядным образом, да ещё и подкрепила результат — простимулировала к успешному обучению, лишив вожделенного обеда. Лёнька даже не злился на собачку, он с умилением смотрел, как она доела последние крохи, глянула на Лёньку на прощание, словно бы даже подмигнув ему, и отправилась восвояси.

В кармане оставалось денег ровно ещё на один эчпочмак. Правда, до общаги тогда придётся идти пешком, но разве это проблема для молодого организма, который только что успешно сдал сессию, у которого впереди ещё половина лета, хотя и полного домашних забот? Да и день был такой приятный.

Лёнька купил ещё один эчпочмак, и, словно опасаясь потерять и его, немедленно откусил огромный кусок. Пережёвывая удивительное сочетание теста, рубленого мяса, лука и картошки, он думал о том, что позитивное подкрепление урока действует, поди, не хуже негативного, что, поскольку парни в основном разъехались по домам, особо и некому рассказать про сегодняшнее забавное происшествие, и что может быть, он когда-нибудь даже заведёт себе собачку, раз уж они такие умные.

МАМИНЫ ПИРОЖОЧКИ (рождественская история)

Посвящается моей маме Светлане Николаевне Елисеевой, которую в детстве звали просто Светочкой, и у неё были пухлые щёчки, курносый носик и выразительные голубые глаза.

Какая это невыносимая скука — ждать праздника, когда до него осталось совсем немного! Светочка сидела на большом деревянном стуле за большим деревянным столом посреди тщательно убранной и украшенной праздничной мишурой залы и болтала ногами.

Только утром они с мамой приехали отмечать Новый Год, а потом все новогодние праздники и, конечно, бабушкино любимое Рождество, сюда к бабушке в большой деревенский дом. До села добирались сначала на электричке, потом на пыхтяще-скрипящем стареньком автобусе, сидя на холодных сиденьях среди хмурых и тщательно укутавшихся от холода местных жителей. Папа не смог приехать, его вахта «на северах», как он выражался, совпала с праздниками в этом году. Зато Светочке были, как всегда, обещаны сельские зверюшки, кошечки-собачки, настоящая ель во дворе и развесёлые забавы с деревенскими ребятами.

По приезду все были рады Светочке, бабушка ласково гладила её по голове, а тётя Оля, мамина сестра, долго восхищалась Светочкиными пухлыми щёчками, курносым носиком, светлыми волосами и выразительными голубыми глазами. Тётя Оля несколько раз сказала, что Светочка похожа на куклу, что Светочке не очень понравилось, потому что куклы, которые были у Светочки и её подруг дома, а также продавались в магазинах, все имели глуповатые выражения лиц и полуоткрытый рот, а Светочка считала себя умненькой девочкой.

Бабушкин дом был и правда огромный. Вообще-то он был бабушкин и дедушкин, но в их семье почему-то говорили только «бабушкин». Отчасти, наверное, это потому, что дед всегда был чем-то занят в своей мастерской, и в доме появлялся только для приёмов пищи и сна. Дед был немногословен и постоянно после полутемной мастерской, где свет в основном зажигался только над верстаком, щурил глаза на свету под толстыми линзами очков, отчего бабушка называла деда «мой крот». Кроме деда-крота и бабушки, при доме жили: белая коза Машка, чёрная корова Цыганка, три трёхцветных кошки, каждую из которых звали Мурка, чтобы не путаться, и большая красивая собака Пушича. Светочка очень любила Пушичу — кошки были слишком независимы и жили абсолютно своей жизнью, почти не обращая внимание на людей, коза и корова казались слишком экзотическими и непонятными, а Пушича была общительной и ласковой собакой, поэтому каждый свой приезд Светочка привозила какую–нибудь вкусную косточку для своей «Пушиченьки» и всегда с нетерпением ждала их встречи.

В этот приезд, однако, всё пошло не так, как обычно. Примчавшуюся в радостном предвкушении Светочку огорошили сообщением, что поиграть с Пушичей не выйдет, у Пушичи щенки, и посмотреть их можно будет попозже, когда они поедят и поспят.

Бабушка дала Светочке ароматный свежайший пирожок с капустой, чтобы девочка не сильно огорчалась новости, отчего получила замечание Светочкиной мамы, что закармливать ребёнка не надо. У неё и так щёчки вон какие пухлые. Пирожок правда не отобрали, но на кухне внезапно разгорелся спор. Бабушка сказала, что праздничный стол готов: она напекла пирожков с разными начинками, достала из погреба соленья, есть копчёное сало для тех, кто не соблюдает пост, и на десерт большой пирог с вишнёвым вареньем. Мама и тётя Оля ей возражали, что новогодний стол должен быть более праздничным, а пирожки можно есть до Рождества, раз уж бабушка настаивает, чтобы они все выходные были вместе, и Рождество отметили масштабно, как полагается. Бабушка настаивала, что она старалась, целый день пекла. И что до Рождества положено есть постное, а мама и тётя Оля в ответ говорили, что очень любят мамины пирожочки, но придут ещё гости, и что в их доме стол должен быть не хуже, чем у других. Спор как быстро разгорелся, также резко и утих: бабушка в итоге сдалась, и все трое принялись усердно готовить.

На кухне они провели весь день, предоставив Светочку самой себе, а тут ещё выяснилось, что улицы замело снегом, и сразу же сильно похолодало, поэтому местная детвора гулять на улицу не пошла, телевизор показывал плохо, с помехами, всего одну программу и по той шёл какой-то очень уж скучный концерт. Светочка ходила по дому с несимпатичной куклой в руках, и всё вспоминала, как они летом играли с Пушичей, и какая Пушича умная. Она выполняла команды, приносила палочку, прыгала на яблоню за яблоками, следила за порядком во дворе, куда выпускали гулять цыплят, которых бабушка брала подращивать на лето, а осенью продавала, чтобы не кормить в холода, потому что у неё уже возраст не тот, как она сама говорила. Пушича внимательно смотрела, чтобы посторонние коты и кошки не заходили в их двор, свои к цыплятам были равнодушны то ли в силу привычки, то ли по своей кошачьей лени. Коза Машка на цыплят не охотилась, но могла подавить копытцами, и чтобы этого не случилось, Пушича следила, чтоб цыплята не шлялись у плетня, к которому бабушка привязывала козу. Корова Цыганка цыплятам была совсем не опасна: с утра она была всегда на пастбище, вечером — в хлеву. А вот хищники в округе водились. Однажды над двором принялся кружить коршун, а потом резко как бросился с неба прямо к земле на одного из цыплят, так Пушича, выскочив будто из-под земли, с лаем прыгнула на коршуна, так что птица резко отвернула и, взмыв вверх, убралась от бабушкиного двора куда подальше.

Светочка от воспоминаний так разволновалась, что решила пойти на кухню, поканючить, чтобы ей уже наконец-то показали Пушичу. Как это иногда случается, нытье вдруг неожиданно сработало, и тётя Оля, наверное, устав нарезать салат, накинула на Светочку полушубок, да отвела её на отапливаемую веранду, где на охапке старых одеял и обветшавшей одежды спала Пушича и пятеро щенков, все, как сама Пушича, лохматые и чёрно-белые, упитанного вида, пахнущие молоком, собачьей шерстью и ещё непонятно чем. Светочка тормошила и обнимала Пушичу, тискала её прекрасных детей, но дети никак не хотели просыпаться, вяло пищали и уползали к мамке, а сама Пушича слабо повиляла Светочке хвостом, лизнула ладонь и улеглась обратно, сонно разглядывая собственный приплод.

— Они уже большие, бегают вовсю! — сказала тётя Оля, — Вечером ты сможешь с ними поиграть.

— Какие они славные! — восхищалась Светочка, — Миленькие и пухлые такие!

— Ага, просто не щенки, а мамины пирожочки, — согласилось тётя Оля и увела Светочку обратно в дом.

Вечером долго накрывали стол, носили большие блюда, миски, тарелки, вскрывали консервы и нарезали колбасу и сыр. Мама и тётя Оля с мужем дядей Валентином, оказывается, привезли с собой много вкусных и редких продуктов, из которых некоторые Светочка прежде никогда не пробовала, например, каких-то кальмаров, форель и ещё всякое, чего она совсем не запомнила. Еды было столько, что пирожкам не хватило места и их оставили пока на кухне — до лучших времён, как выразилась мама.

Наконец стол был накрыт, гостей ожидали примерно через полчаса, и женщины ушли в комнаты наводить красоту, а дядя Валентин ушёл звать деда в мастерскую, да там и запропал. Светочке было ужасно скучно опять сидеть на стуле и чего-то ждать. Всё-таки Новый Год, а ни подарков, ни веселья, про неё опять все забыли и даже не нарядили в специальное новогоднее платье снегурочки, которое мама сшила сама, тарахтя по вечерам швейной машинкой.

Светочка подумала, что уже совсем вечер, а как раз вечером ей обещали поиграть со щенками, а раз никого нет, она возьмёт и пойдет поиграть сама. В конце концов, мама часто ей говорит, что она уже взрослая, и пора быть самостоятельной.

Она вышла в прихожую, которую бабушка почему-то смешно называла «сени», до полушубка дотянуться не сумела, поэтому повязала вокруг себя большой шерстяной бабушкин платок, который был ей размером как плед, и отодвинула засов, запиравший дверь на веранду. Аккуратно приоткрыв дверь, Светочка протиснулась в тёмное помещение и позвала: «Пушича! Пушича, вы проснулись?» Раздался шорох, потом грохот, и через секунду на Светочку напрыгнул целый ворох мохнатых щенков, обнюхал, облизал, пихнулся множеством лап, да и повалил Светочку попой прямо на пол. А сами щенки унеслись в распахнутую дверь. Светочке было не больно, но немного обидно, что Пушичины дети ей уделили совсем немного внимания, и тогда она принялась звать Пушичу, чтобы та усмирила и вернула своих щенков.

Пушича проснулась где-то там, в глубине веранды и, видимо заметив, что дети словно испарились, помчалась на их поиски, прямиком мимо Светочки. Светочка поднялась на ноги и побежала за собаками.

А в комнате уже происходило настоящее стихийное бедствие: щенки, проявив чудеса смекалки, с маленькой табуреточки — бабушкиной подставки для ног, запрыгнули на стул, где три минуты назад скучала Светочка, а со стула — на стол, и моментально принялись впятером уплетать расставленное к празднику угощение. Салаты, колбаса, все форели и кальмары с катастрофической скоростью разметались с блюд по всему столу и поедались маленькими щеньячьими ртами с чмоканьем и чавканьем. А Пушича, вскочив на стул, пыталась по очереди за шкирку оттаскивать от праздничной еды разнуздавшихся детей, отчего становилось только хуже: на пол летели тарелки, объедки вперемешку с нетронутой снедью, еда растекалась по столу, и белая ещё недавно скатерть, уже предательски поехала со стола на пол, угрожая уронить вообще всё.

Светочка визжала, но сначала это не помогало, а потом внезапно помогло, когда мама с тётей Олей вбежали в комнату, постояли секунду в замешательстве, но, придя в себя, кое–как похватали всех пятерых щенков на руки, отправив Пушичу на её место, обратно на веранду.

Когда порядок был восстановлен, перед семьёй предстало удручающее зрелище. Безжалостный продуктовый погром уничтожил всё, что готовилось и подавалось к новогоднему празднику, а гости уже должны были подойти, даже чуть запаздывали, и до самого прихода Нового Года оставался примерно час времени. Взрослые вздыхали и разводили руками, а Светочка плакала. Бабушка снова ласково гладила её по голове.

— Это просто какой-то ужасный фарс! — объявила Светочкина мама.

— Вот тебе и миленькие щенки — мамины пирожочки! — заметила тётя Оля.

— Точно, пирожочки! У нас же полно пирожков! — обрадовалась бабушка, — А вы говорили, зачем я их напекла к Новому Году. А вишь, пригодились.

Дядя Валентин с дедом собрали побившуюся посуду, мама и тётя Оля вытерли следы раскиданной и размазанной еды, а бабушка со Светочкой принесли с кухни пирожки и остальную снедь, для которой не хватало места на столе. На стол постелили старую скатерть с вышитыми крестиком красно-чёрными петухами. Получилось, конечно, не очень по-новогоднему, но вполне прилично, вкусно и красиво.

Гости в итоге остались довольны и столом, и историей про внезапный налёт банды Пушичиных щенков, и Светочкиными стишками да песенками, которые она исполнила, по традиции стоя на маленькой табуреточке, с которой щенки транспортировались на праздничный стол. Светочке больше не было скучно, она десятый раз рассказывала гостям о происшествии, и гости каждый раз непременно начинали дружно хохотать. И ещё всем понравилось её платье. И было много подарков…

Да, тогда получился хороший праздник — милый и добрый Новый Год, а за ним весёлые новогодние выходные и, конечно, бабушкино любимое Рождество. А Пушичу и её шустрых детей больше к столу не подпускали. Светочка сама проследила.

ПЕТЯ И ЩЕН (рождественская история)

Моей жене с нежной любовью и благодарностью за идею

Мальчик Петя никогда не любил собак. Поэтому в тот момент, когда на перекрёстке Осенней и бульвара Восставших к нему подбежал щенок, он думал сначала, как обычно, оттолкнуть его ботинком в сторону, но никаких моральных сил на такое у Пети не было. Последние два дня у Пети вообще не было сил абсолютно ни на что. Это было бы удивительно, с учётом того, что Петя был крупным розовощёким парнишкой и выглядел явно старше своих восьми лет. И под стать внешнему облику, мальчиком он рос активным весёлым и общительным, даже экстравертным, как любил говорить про него школьный психолог, а уж он-то разбирался в характерах, будьте уверены. Однако буквально вот неделю назад приключилась с мальчиком Петей большая и досадная неприятность.

Как и многие другие мальчики, Петя обожал салюты, фейерверки и петарды. И на Новый год он, конечно, упросил родителей накупить всякого пиротехнического добра, чтобы они с соседом Борькой могли посоревноваться в праздничную ночь, чье грохочущее светопреставление оставляет больше впечатлений: позитивных у его организаторов, и совсем противоположных у большинства окружающих. Но на этих окружающих можно было внимания не обращать, так думал Петя, потому что ни папа, ни мама, ни даже бабушка и дедушка никогда не говорили ему про это, а наоборот, максимально обращали внимание на самого Петю.

Так что Петю ничего не смущало, когда они с Борькой пулялись своей пиротехникой, нервируя прохожих, да сотрясая грохотом новогодние окрестности. Но в этот раз что-то пошло не так. Вместо того чтобы выстрелить вверх грохочущим залпом, размётывая по небу цветастые звёзды, пиротехническая коробка подскочила сама, приземлилась возле ног Пети, после чего громоподобно рванула, оставив в сугробе приличного размера воронку.

Мальчик Петя сначала оглох, потом несколько минут не мог вдохнуть воздух, потом немножечко позаикался и, наконец, заплакал навзрыд, а когда рыдания иссякли, он вдруг понял, что не может вымолвить ни слова. Он очень испугался, часто и нервно задышал, почти как собака в жару, разве что язык не высунул, потом похлопал себя руками по щекам и по лбу, попробовал закричать, но и это не удалось. Рот раскрывался в абсолютной тишине и не издавал ни звука.

На следующий день мама и бабушка повели Петю в больницу, где врач с окладистой бородой и блестящим фонендоскопом, очень похожий на доктора Айболита из мультика, долго осматривал его, стучал молоточком по коленкам, цокал языком и что-то активно писал в медицинской карте. Потом он долго и непонятно объяснял маме и бабушке, что же приключилось с Петей, но сам мальчик понял только, что у него какая-то «нервическая реакция» и она пройдёт сама, но только не понятно, когда, может быть, через час, а может быть, через день.

Однако со взрыва прошло уже шесть дней, а голос и речь к Пете всё никак не возвращались. Родители и бабушка с дедом консультировались с разными специалистами, но те в основном пожимали плечами или давали дурацкие советы навроде пить чай с валерианой, принимать успокоительные ванны, а один даже предложил напугать Петю тем же самым способом второй раз, дабы вызвать повторный шок, который иногда (оказывается даже не всегда) помогает в подобных случаях. Ванны и валериана не помогали, а идею шоковой терапии родители, и особенно бабушка с дедушкой, с негодованием отмели.

Что делать с голосом, было совершенно непонятно. Так и проводил Петя новогодние каникулы в полном молчании, что, казалось бы, в наш век интернета и социальных сетей не так уж и страшно: куда ни глянь, всюду сидят отроки, уткнувшись в телефоны, где проживают своё бодрое и весёлое детство, но в тоже время личное общение, смех и задорные вопли никто отменять не хотел, так же как и Петя. От этого своего вынужденного молчания Петя стал смурной и кислый как прошлогодний лимон, забытый где-то в дебрях кухни, внутри пакетика из-под продуктов с фирменным логотипом торговой сети.

Молча играть с друзьями в подаренные Дедом Морозом игрушки Пете не хотелось, смотреть телевизор и сидеть в интернете подзадолбало, поэтому сегодня Петя вышел из подъезда и просто побрёл куда глаза глядят, без цели, лишь бы не торчать дома под сочувственными вздохами и печальными взглядами родни.

На перекрёстке Осенней и бульвара Восставших Петя остановился и задумался, по какой из улиц идти дальше. На Осенней располагался известный магазин «Сказка детства», где продавались радиоуправляемые модели, какую-нибудь из которых очень хотел себе Петя, но ни родители, ни бабушка с дедушкой, ни даже Дед Мороз никак не соглашались это Пете подарить. На бульваре был каток и большая снежная горка, с которой Петя любил кататься на ледянке, а когда ледянки с собой не было, подходила любая картонка или просто ничего.

И именно в этот момент, здесь, на перекрёстке Осенней и бульвара Восставших к нему подбежал щенок, Петя хотел сначала, как обычно, оттолкнуть его ботинком в сторону, но никаких моральных сил на это, как уже говорилось, у Пети не было.

«Ну и чего тебе нужно?» — мысленно, про себя, проговорил Петя.

«Привет!» — ответил щенок.

Петя аж вздрогнул. Голос щенка отчётливо прозвучал, но не в ушах, а сразу в голове, громкий, детский, с лёгкой хрипотцой, какой бывает у актрис, озвучивающих мальчиков в мультфильмах и иностранном кино.

«Показалось?» — подумал Петя.

«Нет, не показалось! Это я тебе говорю: привет!» — снова раздался голос.

«Ты что, мои мысли читаешь?» — испугался мальчик. Не то, чтобы он имел какие-то особенно крамольные мысли в своей голове, но, согласитесь, очень неприятно было бы, если бы все наши мысли сразу становились известны другим. Иногда мы думаем всякие глупости, сами не желая того.

«Глупыш, мысли нельзя читать. Я слышу слова, которые ты произносишь в своей голове, а слова — это уже оформленные мысли», — щенок сел попой в заснеженный газон и смотрел на Петю умными чёрными глазками.

«Я что, спятил? Мама! Надо срочно домой, рассказать всё маме с бабушкой!» — Петя знал, что взрослые всегда готовы помочь там, где он сам не может справиться, например, со сложными уроками, тяжёлыми вещами или всякими там болезнями.

«Ну, беги!»

Пете показалось, что щенок смеётся: его глазки-пуговки немного прищурились и рот растянулся в улыбке.

«Тебя и так считают нервно больным, а теперь вообще в психушку отправят! Хочешь полежать среди настоящих психов? Тебе не понравится!»

Петя, уже было развернувшийся в сторону дома, остановился. А ведь щенок прав, лучше взрослым о таком не рассказывать. Опять потащат ко врачам, а там вдруг и правда психом посчитают. А какой Петя псих? Просто разговаривает со щенком. Щенок устанет, уйдёт к себе домой в будку, или где он там живет, и это прекратится само собой. Петя сразу успокоился и даже повеселел.

«И чего ты от меня хочешь, шибздик блохастый?» — поинтересовался у себя в голове Петя, стараясь придать мысленной фразе нагловато-развязный тон. На одноклассников и соседей по двору этот тон всегда действовал обескураживающе.

«Во-первых, я хочу, чтобы ты со мной поздоровался. Как это сделал я, и делают вообще все вежливые люди при встрече. Во-вторых, я хочу, чтобы ты был вежливым», — спокойно ответил щенок. В голосе его не было поучающего тона, но какая-то уверенность и твёрдость ощущалась настолько, что Петя сразу стушевался. А ещё ему вдруг стало стыдно.

«Ну, привет!» — хотел Петя буркнуть щенку недовольно, но в голове это прозвучало жалостно и как-то извинительно. Щенок снова как будто заулыбался и вильнул коротким полукруглым хвостиком.

«Как тебя зовут?» — спросил щенок.

«Я — Петя! А тебя как зовут?»

«Пока ещё никак. Я — абстракция, но ты можешь звать меня Щен»

«Какая абстракция?» — Петя недоуменно почесал подбородок.

«Обыкновенная. Я как бы есть, но меня как бы и нет, — серьёзно ответил Щен и внимательно посмотрел на Петю, — Это сложно тебе объяснить, лучше будет, если ты просто поверишь мне».

«Ты хочешь сказать, что тебя вижу только я? Остальные не видят?» — растерянно спросил щенка мальчик.

«А ты их сам спроси! Ой, прости, я забыл, ты же не можешь, — Щен подошёл к Пете и тронул лапой его ботинок. — Не расстраивайся, это обязательно пройдет».

«Почему ты не знаешь, как меня зовут, но знаешь, что я не могу говорить… ну, то есть, у меня не получается… перестало получаться?..» — Петя перестал смущаться происходящего и теперь говорил у себя в голове немного уверенней.

«Потому что имя не может быть видно, а твои проблемы и горести все у тебя на лице», — щенок слегка вздохнул.

«Как это — на лице? Написаны что ли?» — опять растерялся Петя.

«Не написаны, а как будто нарисованы. Проступают как переводные картинки».

«Ладно, пусть проступают. А почему ты подошёл именно ко мне, ты же эта… абстракция… Зачем я тебе?»

«Ты мне ни зачем, просто я шёл мимо, увидел, что тебе грустно и решил подойти», — щенок сел возле Пети и прижался бочком к ногам, но то ли потому, что он был абстракцией, то ли потому что на Пете было двое штанов: внутри домашние треники, а снаружи толстые штаны с начесом, Петина нога ничего не ощутила.

«То есть ты от меня вообще ничего не хочешь, просто так взял и подошёл?» — продолжал допытываться Петя у щенка.

«Просто так взял и подошёл, — подтвердил Щен. — Это совершенно нормально, просто так подходить и говорить с другими».

Петя принялся вспоминать, подходил ли он когда-нибудь просто так к кому-то: друзьям, родителям, бабушке с дедушкой, одноклассникам, соседям, и не смог вспомнить. Он даже и не заметил, что они со Щеном уже шли неторопливым прогулочным шагом, но не по улице Осенней в сторону магазина и не по бульвару Восставших в сторону горок, а куда-то совсем в другую сторону.

«Если ты абстракция, — поинтересовался Петя, — есть ли у тебя мама?»

«Конечно, есть, — задумчиво пошевелил носом Щен, — но, если точнее, будет!»

«Это вообще как?»

«Знаешь, я, наверное, это не смогу тебе объяснить. Давай поговорим о чём-нибудь другом. Что я объяснить смогу».

«Почему у меня голос пропал?!» — неожиданно для себя самого выпалил Петя.

«Может быть, ты говорил много лишнего?» — улыбнулся щенок.

«Как это, лишнего?»

«Понимаешь, люди часто говорят то, чего говорить им бы не следовало, и не говорят того, что от них ждут».

«А собаки?» — зачем-то спросил Петя.

Щен немного подумал, забавно наморщив шкурку на лбу, и ответил: «Собаки не говорят, за них говорят глаза и хвост, они не могут сказать лишнего, а тем более не могут промолчать».

Они некоторое время шли молча. Петя решил, что он задает много вопросов, а оказывается, говорить надо поменьше. Но он всё-таки не сдержался и спросил: «Но… мы же с тобой разговариваем прямо сейчас? Как же тогда это?!»

Щенок посмотрел на мальчика, хитро прищурился и сказал: «Это особый случай!»

«Почему?!!»

«Сегодня волшебный вечер. Завтра Рождество».

«Это где Санта-Клаус и олени что ли? Так это у них там…, — Петя неопределенно махнул варежкой куда-то в сторону… то ли западных стран, то ли их же кинофильмов. — У нас так-то больше Новый Год…»

«Какой ты смешной, — щенок повилял хвостиком. — Рождество у всех и для всех, и когда оно наступает, усиливается волшебство».

«Волшебство?! — удивился Петя и решительно заявил: — Никакого волшебства не существует!» Так им говорили в школе, и ещё это Петя знал из научных видео и телепередач.

«Правда? — ехидно поинтересовался Щен, — А как мы с тобой тогда разговариваем?»

«Благодаря волшебству?»

«Конечно! Оно усилилось сегодня. А ещё Там сегодня все были очень заняты, вот я и улизнул погулять. А может и не улизнул, а в этом был План, потому что я встретил тебя».

«План, чтобы встретить меня?» — Петя удивлялся всё больше.

«Ну а почему нет? Посмотри, ты был такой несчастный, одинокий. А теперь мы вместе идём и болтаем, разве это не отлично?!» — щенок вдруг пустился вскачь вокруг Пети.

«Конечно, отлично!» — Петя вдруг осознал, что его горести и печали давно улетучились, и наклонился погладить щенка, но Щен каким-то удивительным образом увернулся и засеменил вперёд по улице.

Петя побежал за ним.

Долго-долго они шли вдвоём по синему зимнему вечеру, уютно поскрипывая снегом и рассуждали обо всём.

На фонарях давно зажелтели пятна света, прохожие куда-то стремились по своим прохожим делам, дети весело возились в сугробах, а на домах сквозь тихо падающий снег разноцветными огоньками светились гирлянды в окнах.

Пете стало от всего этого вдруг очень уютно и даже тепло, ему впервые необыкновенно нравилось то, на что он раньше вообще не обращал внимания, а ещё нравилось, что где-то рядом, возле Петиных ног беззвучно семенил Щен, чьи слова по-прежнему возникали сами собой в Петиной голове и, хоть были не всегда понятны, но рождали какую-то трогательную и даже тёплую волну в душе мальчика.

«Люди много говорят всегда, ты ещё не раз в жизни обратишь на это внимание, — добродушно вещал Щен, — Но за людей больше всего говорят их поступки».

«Это типа — надо помогать старшим, хорошо учиться, не врать?» — озадаченно спрашивал Петя.

«Не совсем, — отвечал Щен, — То есть, конечно, да, но это не самое главное».

«А что главное?» — торопился Петя.

«Главное — это как люди делают свой выбор в важных ситуациях».

«А если у них нет выбора?»

«Это полная ерунда. Выбор есть всегда. Люди только говорят, что его нет, чтобы оправдать тот, который им не нравится».

«Значит, надо выбирать то, что нравится?» — Петя изрядно удивился такому повороту.

«Вовсе нет, — смеялся Щен. — Выбирать надо так, как выбрал бы тот, кем ты хочешь быть».

«А кем я хочу быть?» — снова удивлялся Петя.

«А вот это тебе решать», — уверенно говорил Щен и снова морщил мордочку, будто улыбался.

Петя подумал, что в словах Щена есть какая-то глубокая правда, которая вроде бы и не противоречила правде родителей, школьных учителей или Петиных друзей, но в то же время как будто проступала сквозь них чем-то новым, свежим, не до конца понятным, о чём ещё нужно было как следует поразмышлять.

Внезапно Щен остановился и сказал: «Мы пришли».

Петя словно очнулся и увидел, что они стоят в десяти метрах от подъезда Петиного дома, что уже поздно, родители уводят с улицы своих вечно недогулянных чад, и что в окне их квартиры, отодвинув занавеску, бабушка поливает цветы.

«Мне, наверное, пора домой», — неуверенно произнёс Петя.

«Конечно, — согласился Щен. — Поэтому мы и здесь».

«Ты пойдёшь со мной? Пожалуйста!», — попросил мальчик, внутренне отчего-то сразу понимая, что щенок ответит отказом.

«Я не могу, — грустно сказал Щен. — Мне тоже уже пора!»

«Мы ещё увидимся?» — Пете вдруг на секунду опять стало невыносимо одиноко.

«Обязательно! — улыбнулся своей милой и немного хитренькой мордочкой Щен, — Правда, говорить с тобой я уже смогу только хвостом и глазами».

«Это неважно!! — Петя очень обрадовался, и тепло снова вернулось, окутав мальчика с ног до головы словно маминым шерстяным пледом. — Я обязательно тебя пойму! Я научусь! А может, уже умею!!!»

«Хорошо! — кивнул одобрительно Щен. — Но для этого ты должен сделать одну вещь…»

В квартире у Пети раздался звонок в дверь. Долгими настойчивыми трелями. Бабушка Пети бросила поливать герань на подоконнике и недоумённо повернулась к деду, сидящему на диване с газетой, тот снял очки и удивленно посмотрел в ответ. Так Петя всегда трезвонил, когда прибегал с улицы мокрый и раскрасневшийся, влетал в дом и начинал швырять с себя верхнюю одежду. Домашние сто раз ругали Петю и просили звонить потише, даже грозились наказать, но на непослушного и избалованного вниманием «младшенького» ничего не действовало. Но, когда Петя потерял голос, настойчивые звонки резко прекратились. Мальчик звонил один раз, потом смиренно ждал пока откроют, заходил боком в дверь и неспешно, как старичок, раздевался. Это расстраивало домашних не меньше, чем потеря голоса и добавляло осознания, что ребёнку плохо, а его психика травмирована, и, возможно, серьёзнее, чем предполагали врачи.

А тут сразу возникло чувство, что к ним вернулся их нормальный Петя, обыкновенный, активный и невоспитанный, такой любимый и родной. Да пусть звонит сколько хочет, лишь бы у него всё было хорошо!

— Герман, отец, иди открой, а то я с лейкой, — радостно сказала деду бабушка, — а то эти, поди, опять сидят, уткнулись в телефоны да с наушниками «ар подсами–шмобсами» своими, и не слышат ни черта!

Дед, кряхтя, как и положено деду, встал и поплёлся в коридор, пошаркивая, как тоже положено деду, на то он и дед, как говорил Петя.

Звонки меж тем настойчиво продолжались, на этот раз так активно, что на пороге прихожей, вслед за дедом, уже возникли и мама, и папа, действительно вынимавшие из ушей наушники, и сама бабушка с лейкой, которую в суматохе забыла оставить на окне.

Дед, наконец, отщёлкнул все два замка и засов входной двери и с тяжелым скрипом толкнул её наружу, да и она сама тут же моментально распахнулась.

В коридор влетел раскрасневшийся и запыхавшийся, как в лучшие времена, Петя и с порога на всю квартиру, к вящей да неожиданной радости домочадцев, заорал:

— Мама! Папа! Дед! Ба! Я хочу собаку!!!!!!!

ПРОГУЛЬЩИКИ

Солнечный зайчик от раскрытого где-то окна, проскакал по вымытому асфальту, искупался в луже, и, отразившись от белоснежной кроссовки Маргариты Васильевны, умчался в неизвестном направлении.

Очередное прекрасное московское утро. Свежая влажная нега. Чистый ветерок несёт запах липы, душистого табака и какой-то зелени. Летом в Москве машин становится меньше. Обыкновенная суета всегда спадает, а здесь, в утреннем парке, так вообще спокойная идиллия — торжество гармонии человека с природой, которую олицетворяет собственно сам парк, населявшие его лесные птицы и шустрые белки, а также собаки, выгуливаемые москвичами в любое время в течение дня, словно работать в столице было совершенно не обязательно.

Маргарита Васильевна дышит медленно и глубокими вдохами, наслаждаясь лёгким летним ветерком, едва заметно шевелящим плотную зелёную листву на деревьях и каштановые волосы Маргариты Васильевны.

Уже почти полгода прошло, как она обрела полную свободу, ну, по крайней мере, так ей казалось, и за это время она приучила себя к долгим прогулкам каждое утро в любую погоду, что ранее казалось ей совершенно немыслимым. Поначалу отсутствие необходимости продолжать офисную жизнь: к определенному часу бежать к метро, потом в давке переполненного вагона пытаться не заснуть, потом в офисе выполнять скучные обязанности бухгалтера, чтобы вечером, наполнив сумки продуктами, вернуться домой, к семье и хозяйству, чрезвычайно радовало и вдохновляло.

Теперь она вспоминала бывшую работу совсем без раздражения, все эти бессмысленные задания эмоционально нестабильного руководства, запросы банков, бумажно-цифровую рутину с перерывом на обед в сорок пять минут казались чем-то давним и ненастоящим.

С приходом в мировой порядок затянувшейся пандемии короновируса неожиданно выяснилось, что офисы не так уж сильно нужны экономике, а порой, оказывается, что без них даже и лучше. «Удалёнка» для Маргариты Васильевны плавно перетекла в работу на аутсорсинге, а потом и он сведён был к совершенному минимуму, а чем финансово компенсировались необходимые для жизни источники дохода, это уже совсем другой вопрос, совершенно не имеющий какого-либо отношения к свежему летнему московскому утру, чудесному парку с щебечущими птицами и резво скачущими по зелёным просторам газонов собаками.

Через некоторое время после того, как необходимость бежать утром в офис отпала, а проводить долгие пешие прогулки возникла, у Маргариты Васильевны улучшилось кровяное давление, перестал скакать пульс, отличное настроение портили только мировые новости и иногда сын — великовозрастный оболтус, а заодно совершенно пропали мигрени и головокружения. Ей думалось, что конкретно в перепадах давления и мигренях виноваты её бывшие коллеги, с которыми нужно было как-то выстраивать отношения, а значит, общаться каждый день, что абсолютно не прибавляло в жизни радости и душевного комфорта.

Теперь здесь на аллее парка, глядя как собачники, чьи псы неподалеку выясняют, притязания кого на изгрызенную палку убедительнее, оживленно болтают о разнообразном ни о чём, Маргарита Васильевна не испытывала ни малейшего желания завязывать знакомства, или хотя бы невзначай вступать в ни к чему не обязывающие разговоры. Она лишь следила, чтобы её собака не заигралась и не умчалась с палкой из зоны видимости, да ещё всегда вежливо кивала собачникам при встрече. Этого и хватит, к чему пустая болтовня?

Ох уж эти досужие разговоры. В очереди супермаркета, у подъезда дома, на парковке чужие люди зачем-то делают вид, что им интересно мнение друг друга и вступают в беседы без начала и конца, как будто бы делающие их ближе, хотя очевидно, что нет. Когда Маргарита Васильевна заимела собаку, к досужим разговорам прибавились ещё попытки местных собаковладельцев постоянно заводить около-собачьи беседы. Большинство мнили себя опытными кинологами и раздавали направо да налево советы уровня русских народных примет в обработке газеты «Домашний досуг», которые, ко всему прочему, практически все переводились в итоге на рассказы о знакомых и родственниках, у которых даже и собак-то не было, зато было много недостатков и возмутительных черт личного характера. Почему люди в эпоху интернета продолжали обмениваться когда-то кем-то услышанной и плохо пересказанной информацией, Маргарите Васильевне было непонятно. Она вежливо кивала, пропуская разговоры мимо ушей, и стараясь как можно быстрее покинуть место собрания клуба любителей четвероногих. Это было несложно, собака ей досталась любопытная, и возиться по газону часами в одной и той же стае не хотела, а, бросив игру, всё подбегала и подбегала к людям, словно зазывая хозяйку идти за собой вперёд, в манящую даль парка.

Сегодня утром Маргарите Васильевне почему-то снова и снова вспоминалась прошлая офисная жизнь. По какой-то странной причине завзятые бездельники считали бухгалтерию наиболее подходящим местом для проведения досуга, чем-то средним между курилкой и любимым ирландским пабом, куда обязательно стоило зайти, поделиться новостями, послушать свежие сплетни или просто «отметиться» хотя бы два-три раза в день. И тут было уже сложно не поддерживать разговор, хотя бы вполуха слушая жалобы на начальство и сомнительной интересности истории, потому что прослыть в офисе неприятным человеком и противопоставить себя «дружному» коллективу означало надолго обречь себя на дополнительный и чрезмерный ежедневный негатив, а кому это, в конце концов, нужно-то?

Маргарита Васильевна извечно вела вынужденные разговоры о каких-то домашних солениях, странных секретах хороших хозяек, малоприятных личных качествах не присутствующих здесь сотрудников и, конечно, о множественных мужских недостатках.

Особенно противной собеседницей, излюбленными разговорами которой являлись гнусные мужские поступки, была юрист Эльвира. Неприятная женщина немногим за сорок, почему-то приняла осторожную доброжелательность Маргариты Васильевны за дружеский интерес, и ежедневно изводила её разговорами о своей неудачной личной жизни и аналогичных тенденциях среди родственниц и подруг. Особенно доставалось некоему Сергею — мужу юристовой подруги, который вообще был так себе, ни рыба ни мясо, нормального обеспечения семье предоставить никогда не мог, а вот глядите-ка, всё время тратился на свои собственные развлечения: то солдатиков каких-то понакупит втридорога и красит потом целыми выходными, то из бумаги оригами, видите ли, мастерит, то малюет картины некрасивые дорогими импортными красками, а потом вообще в конец обнаглел и завёл себе собаку, никого не спрося, ни с кем не считаясь. А собака-то активная, терьер какой-то, и не дешёвая, ей витамины и корма нужны дорогие. А он сам на работе прибавку никак получить не может, за счёт жены живет, так в издевательство ещё и собаку свою назвал — Альфонсо. Как бы издевается, паразит.

Рассказы про ужасного Сергея больше всего раздражали Маргариту Васильевну, и она каждый раз старалась или выйти из кабинета якобы по срочному делу, или хотя бы просто перестать слушать юриста Эльвиру, но та неизменно продолжала пересказывать бытовые драмы своей подружки, иногда для привлечения внимания меняя громкость и тембр голоса.

Последний раз Эльвира приходила незадолго до объявления всеобщего карантина и сообщила, что негодяйскому Сергею собака надоела, и Альфонсо пристраивают в приют.

На карантине юрист звонила несколько раз Маргарите Васильевне, но та быстро прекращала разговор, ссылаясь на параллельный входящий звонок, а, уволившись и перейдя на вольные хлеба аутсорсинга, просто заблокировала Эльвирин номер.

Ирония судьбы нередко проявляет себя в неожиданных житейских совпадениях. У Маргариты Васильевны такое совпадение выразилось в том, что Сергеем оказался её дальний родственник, о чём она сразу как-то постеснялась сообщить противной юристке, а уже потом рассказать это стало решительно невозможным, не поставив её в положение глупой склочницы, и испытать самой вдвое больше стыда от всей этой ситуации. Сергей был неплохим мужиком, но слабохарактерным рохлей, и жена вертела им как угодно. Зарабатывал он и правда немного, но был домоседом, любил детей и животных, и долго выпрашивал разрешения завести себе собаку, которую назвал Альфонсо в честь какого-то испанского короля. Зловредная жена Сергея принялась собаку всячески изводить и к супругу на эту тему постоянно придираться. Альфонсо пришлось отдать, отчего Сергей теперь совсем расстроен и ездит навещать собаку каждую субботу. Обо всём этом юристу Эльвире знать было не обязательно, да и вряд ли эта информация изменила бы её отношение, всё же подруга, каковой бы не оказалась, всегда ближе к сердцу любой матёрой сплетнице. Тем более ведущей унылую офисную жизнь с мелкими радостями сплетен о незнакомых людях.

А жизнь настоящая она оказалась вот где: в этом парке, в этом свежем московском утре, в этих запахах и пении птиц. Там, куда ты идешь с удовольствием каждое утро, в любую погоду, где тебе радостно и душевно комфортно.

Маргарита Васильевна вдруг осознала, что они, все причастные к такому простому и удивительному счастью, похожи на школьных прогульщиков, которые безответственно сбежали с уроков, совершенно не думая о возможных последствиях своего поступка, и теперь наслаждаются своим мимолётным и незаслуженным счастьем здесь и сейчас, и от этого счастье их и ярче, и слаще любого ожидаемого и заработанного.

И пусть завтра будет то, что будет, сегодня мы счастливы! «Мы прогульщики, и пусть. Зато мы не прогуляли собственную жизнь, вот что важно, вот что здорово!»

Именно так подумала Маргарита Васильевна, свистнула копавшегося где-то рядом в кустах Альфонсо, и они вдвоём зашагали по тропинке домой, где Маргариту Васильевну ожидал ромашковый чай и хороший классический роман в самой своей середине, а Альфонсо — миска отличного жилистого мяса с хрящами и тёплый пледик на диване перед уютно воркующим ни о чём телевизором. Если уж взялся прогуливать, то надо брать от жизни всё!

ХОРОШИЙ МАЛЬЧИК

Юра подумал, что возможно, он влюбился. Ему давно ничего такого не приходило в голову. Тридцатка — это возраст, когда некоторые уже по второму разу женятся, или уже много лет заморены семейным бытом да воспитанием детей, а вот у Юры как-то до сих пор не сложилось. Пережив затяжные «токсичные» — как сейчас модно говорить — отношения, Юра уже несколько лет жил один, но вовсе не потому, что озлобился, а просто как-то не было подходящей кандидатуры. Девушки, с которыми он встречался, не вызывали у него привязанности, даже каких-то устойчивых и внятных тёплых чувств к ним он ни разу не испытал. А просто жить с девушкой, потому что так принято, было для него как-то неправильно и некомфортно.

Друзья и, конечно же, родственники, особенно родственники, пугали его одиночеством. Юра одиночества не боялся, его больше пугала жизнь с незнакомым человеком и те сюрпризы, которые она могла преподнести, а уж он таких насмотрелся — будьте спокойны.

Юрина бывшая привнесла в его жизнь горы косметики в ванной, забитый нарядами шкаф, зловредную собаку породы мальтийская болонка и бесконечные эмоциональные качели, которые с одной стороны легко могут подсадить на адреналин склонного к такому человека, а с другой — тотально разрушают психику, вплоть до нервных срывов, психозов, а то и депрессии и чего похуже, не приведи господи. Этот опыт Юра пережил с большим трудом, и никогда не хотел бы повторить — слишком уж тяжело и трудно дался ему тот период жизни.

Однако любые отношения, как всем известно, всегда несут в себе и что-то хорошее, и это самое хорошее предательски всплывает в воспоминаниях, заставляя временами грустить и сожалеть об ушедшем. Именно по этой причине люди иногда заглядывают в соцсети к своим бывшим, интересуются их жизнью у общих знакомых, и нет-нет, да и потревожат звонком самих их, крепко подвыпив, или хотя бы отправят смс.

Нет, не подумайте ничего такого, Юра был совсем не из таких, он никогда не звонил и не писал, и даже, если ностальгическая грусть вдруг подкатывала комком к горлу, заставлял себя вспоминать, как противно вела себя болонка, сколько упрёков и истерик выслушивал он за следы от зубной пасты на раковине и разводы на столешнице от стакана с водой, сколько невообразимых перепадов настроения, сколько надуманных обид он перенёс, и то, как не были оценены его усилия сохранить их отношения и хоть как-то стабилизовать.

Тем не менее, чего-то тёплого и душевного с привкусом домашнего уюта и человеческой близости хотелось, и особенно в последнее время. Дело было в карантине. В пандемию короновируса многие семьи трещали по швам, разваливаясь на глазах, и об этом много говорилось в интернете, но почему-то не особенно заострялось внимание публики на переживаниях одиноких людей, которые оказались месяцами заперты в четырёх стенах, абсолютно без возможности перекинуться хотя бы парой слов с кем-то без использования технических устройств.

Юра честно сидел дома весь запрещенный период, пользовался доставкой, работал удалённо, что вполне позволяла его специальность, заодно принялся учить французский по самоучителю, заниматься йогой, просматривая видеоуроки, и обучаться на кулинарных курсах онлайн. Впрочем, все эти занятия, а также просмотр сериалов и компьютерные игры, успевали Юре наскучить, и он всё чаще проводил время просто глядя в окно.

Юра завидовал редким людям, которые имели право покидать помещения и ходили по улицам, а также собачникам, чьё нахождение на воздухе никак не ограничивалось властями. Глядя сквозь плохо помытое стекло (а какому холостяку охота их намывать), на скачущих по газонам питомцев и их счастливых хозяев, Юра жалел, что у него нет собаки, хотя бы той противной мальтийской болонки, с которой можно было бы пусть хоть рано утром или в дождь, но выйти и пройтись по району, не опасаясь вопросов патрулей или записи видеокамер слежения. А может, собака могла бы быть и не противной, Юра плохо в них разбирался: с детства в их семье всегда держали только котов.

Сейчас Юра опять стоял и смотрел в окно. По телевизору фоном какие-то специалисты бубнили про очередную мутацию вируса, вся работа была сделана, привычные интернет-ресурсы просмотрены, французский и йога надоели, равно как и кулинария. За окном опять гуляла девушка с собакой. Юра видел её не первый раз, кажется, она жила в его подъезде, и, если он правильно понимал, вернулась откуда-то по месту прописки с началом карантина. Точно он сказать не мог, потому что в окно лица видно не было, а в подъезде соседи старательно носили медицинские маски, но лай собаки слышал на лестнице несколько раз.

Собака, кстати, была совершенно невоспитанной, а хозяйка ещё и любила отпустить её с поводка, едва отойдя от подъезда. Белое с чёрными пятнами существо неопределенной породы с диким лаем носилось по двору, разгоняя голубей да воробьев, пугая редких прохожих: это ещё сейчас карантин, а что же будет потом? Вон старушку чуть с ног не сбила, бредшую через двор с ведром мусорным. Кстати, надо бы выкинуть мусор. Это была единственная причина, позволявшая Юре покидать квартиру. Мусоропровод в их доме давно был заварен по решению жильцов, и теперь Юра был этому очень рад. Он схватил на кухне пакет с отходами, натянул кеды и пошёл к выходу, предвкушая как будет медленно идти от подъезда, вдыхая ароматы весны и подставляя лицо мягкому майскому солнцу, и как постоит потом несколько минут у подъезда, открыв входную дверь, таким образом отгораживаясь ею от камеры. Десять минут прогулки — скромная ежедневная радость человека на длительном карантине.

На лестнице снизу внезапно возник и стремительно нарастал топот, тяжёлое пыхтение перебил грохот задетого чем-то почтового ящика на площадке между первым и вторым этажами. «Стой! Барон! Но куда ты, не тяни!» — молодой женский голос. Точно та девушка, что была за окном. Юра вдруг понял, что забыл дома маску. Он хотел уже было развернуться и подняться обратно на этаж, как снизу на него буквально налетел белый с чёрными пятнами вихрь.

— Барон! Перестань!

Да какой там перестань. Собака неслась по лестничным пролётам вверх, а сзади на поводке болталась девушка-хозяйка, отдуваясь и взывая пса ко всем лучшим чувствам, которых у него явно было немного.

Юра отметил, что девушка тоже была без маски, и вот тут его сразу словно ужалило что-то. Если бы Юра был поэтом, он бы сказал, что сердце поражают не стрелы амура, а особенные божественные пчёлы, потому что после попадания в него по телу словно яд разливается щемящее чувство, сковывающее дыхание и парализующее организм, превращая ещё секунду назад бодрого человека в молчаливое изваяние. Но Юра не был поэтом, он просто застыл, пытаясь вымолвить что-то вроде: «Здрассти!», впрочем, совсем безуспешно.

И тут чумовая собака просто взяла и бросилась на него с истошным лаем. Зубы так называемого Барона уже щёлкали где-то у Юриной штанины, когда девушка-хозяйка, наконец–то, упёрлась обеими ногами в ступеньки, схватилась двумя руками за поводок, и что есть сил дёрнула Барона на себя. Обладатель дворянского титула полетел тормашками вверх по ступенькам вниз, как последний затрапезный холоп, и Юра спешно ретировался в свою квартиру.

Под впечатлением от происшедшего он даже не пошёл выкидывать мусор. Но не агрессивный, не имеющий тормозов Барон волновал его. Хозяйка! Она была прекрасна! Чуть раскосые, при этом огромные небесно-голубые глаза, точёный тонкий нос, изящный изгиб губ — просто картинка из сказки про принцессу, а не девочка. Юра думал о ней весь оставшийся день. Да, собака у неё — редкое долбанько, но это ничего, привыкал же он раньше к противной мальтийской болонке. Судя по тому, что с собакой она всегда гуляла одна, и ранее она ему не попадалась на глаза ни сама, ни тем более с кавалером, вполне вероятно, что у неё никого нет, а судя по одежде, она не мажорка, то есть, вероятно, запросы материальные её не слишком высоки, как это бывает у современных девушек.

Юра сам не заметил, как настроил планов и замков мечты на полжизни вперёд. Наверное, карантин всё же повлиял на его романтическую сторону, кто знает… На следующий день, дождавшись у окна, пока незнакомка пойдёт гулять с Бароном, он схватил вчерашний мешок мусора и помчался во двор. Маршрут был выбран специально так, чтобы пройти мимо газона. Но когда Юра подошёл, глупая собака снова кинулась на него с лаем, оскалив клыки. Повезло, что незнакомка уже пристегнула к буйному псу поводок, видимо, собираясь возвращаться домой. Юра шарахнулся, но устоял, успел даже сказать «Привет» и получил в ответ своё «здравствуйте» и даже некое подобие улыбки.

Это дало Юре серьёзную надежду на успех, и он стал, рискуя получить штраф, выходить из квартиры по нескольку раз в день, стараясь столкнуться с соседкой. Когда ему это удавалось, она всегда была с собакой, и собака неизменно рычала на Юру, впрочем, кидаться со временем Барон перестал, видимо, даже ему это совсем надоело. Девушка уже здоровалась с Юрой тепло и приветливо, но что делать дальше, Юра придумать не мог. Завести разговор при скалящейся собаке было бы явно нелепым.

Тем временем наступило лето, карантин заметно ослабили, и можно стало выходить из дома сколько хочешь, гулять в парках и посещать общественные места, хоть и с соблюдением ряда ограничений.

Одним прекрасным вечером Юра возвращался откуда-то в приподнятом настроении, хорошо одетый и слегка взбодрённый некрепким алкоголем, и вот так бывает в нужное время в нужном месте, а точнее, всё там же у подъезда, повстречал свою незнакомку, которая тоже откуда-то возвращалась, одна, наконец-то без собаки. На девушке было короткое летнее платье, почти не скрывавшее молодое восхитительное тело, отчего Юра взбодрился куда сильнее, чем от алкоголя, и решил: пора действовать.

Он поздоровался, заметил, что сегодня отличный вечер, девушка охотно согласилась и спросила, не знает ли он соседку с первого этажа, которой Барон на днях нечаянно отгрыз дерматин от входной двери. Юра назвал соседку и заодно представился сам, не забыв спросить имя собеседницы. Так он узнал, что девушку зовут Евгения, «можно просто Женя», и это опять дало ему надежду. Они стояли и разговаривали о соседях, погоде, пандемии и ценах в соседнем сетевом магазине, о том, что Женя недавно вернулась из-за границы, где жила много лет, в квартиру, которая досталась от бабушки, и здесь теперь почти никого не знает. Юра рассказывал о жизни в их районе, давал советы и рекомендации, вспоминал что-то забавное. Тёплые нежные чувства совсем охватили его. Юре было легко и уютно, он чувствовал, что мог бы проговорить так весь вечер и даже ночь до утра, но для первого знакомства это было неприлично, и он снова решил действовать дальше.

Он сообщил Жене, что знает недалеко отличный ресторанчик, где по случаю карантина построили веранду и теперь там можно забронировать столик, и не согласится ли она любезно составить ему компанию там завтра или послезавтра вечерком.

— Извини, Юра, но нет, — глаза собеседницы вдруг посерьезнели, — я не буду с тобой встречаться. Ты не нравишься Барону.

— Что?!! — Юра просто опешил, не понимая, что ему тут можно сказать.

— Ты не подумай ничего такого, ты — милый и симпатичный, но Барон, понимаешь, он всегда очень хорошо чувствует плохих людей и, если ты ему не нравишься, с тобой точно что-то не так, извини, — Женя помахала ему рукой и, даже не попрощавшись, скрылась в дверях подъезда.

Если бы Юра курил, он непременно закурил бы сейчас. А так он просто сел на лавочку и сделал три глубоких вздоха. С каждым выдыхаемым литром тёплого летнего воздуха, уходило наваждение, которое Юра, то ли устав от одиночества, то ли под влиянием карантинной жизни, даже было принял за любовь. Серьёзно? Барон разбирается в людях? Это тот Барон, который вчера уронил на газон женщину из соседнего дома, шарахнувшись ей под ноги в припадке возбуждения, пытался укусить курьера доставки в субботу, а позавчера облаял соседскую дочку лет десяти? Нет уж! Боже упаси нас от таких знатоков! Если такая проблема с псом, что же тогда в голове у самой Жени? Даже и представлять как-то не хочется.

Нет, этот пёс на самом деле не так-то плох, вот его, Юру спас только что от возможных отношений, которые с первой же встречи уверенно пообещали стать токсичными. Спасибо большое! Нет, правда, спасибо! А ты ничего такой, Барон, хороший мальчик!

ЖАДИНА–ГОВЯДИНА

Мопса Алёны звали Бадди. Бадди — это английское «buddy», что означает: чувак, дружище, кореш, приятель. Бадди, и правда, шло его имя. Он был необыкновенно общительным, дружелюбным и понятливым псом. Просто золотое золотце самой высокой пробы, а не пёс, если бы не одно «но».

Бадди был очень жадным. Нет не так, он был эсктра-, мега-, гекто-, тера-, дека-жадиной и крохобором. И объектом его вожделения были вовсе не любимые игрушки: мячики, пищалки и канаты, не пластмассовые косточки и деревянные палочки «погрызайки», не лучшие места в креслах и на диванах. Всё это он был готов разделить с кем угодно.

А жаден был Бадди только в одном отношении, зато абсолютно во всём, во всём, что касалось еды.

Еда. Еда! Еда-а-а!!! Сахарные косточки с волшебным говяжьим флёром, задорно хрустящие капсулки сухого корма, кусочки мяса с небольшими прожилками и тоненькими хрящиками, м-м-м… а ещё куриное филе, варёная индейка, каши, овощи: варёные и свежие, сушки, сухарики, собачьи лакомства и особенно стыренные с хозяйского стола запретные лакомства! За такое Бадди мог продать всё, что у него было, если бы у него было хоть что-то, но поскольку не было, то за такое он был готов сделать всё, а если вы знаете, то слова: «мопс» и «сделать» практически никогда не стоят в одном предложении, если там же, как минимум, нет частички «не».

Алёна давно привыкла к этой особенности характера своего пса и махнула бы рукой на его увлечение продуктами питания, если бы это не вредило собачьему здоровью, причём вполне серьёзно. В этом её неоднократно уверял ветеринар, пересчитывая купюры и одновременно в красках расписывая, какие ужасы неминуемо ожидают Бадди в случае дальнейшего его масштабирования в плюс. Было бы приятно не поверить этому ветеринару, посчитав его корыстным манипулятором (а также и всех остальных ветеринаров, кому показывался Бадди, и твердивших примерно то же самое), но о том же писали и в интернете, а Алёна, будучи человеком современным, интренету очень сильно доверяла.

Поэтому Бадди в последнее время (особенно после того, как набрал за неделю три килограмма) был серьёзно ограничен в потреблении калорий даже в основном рационе, а уж на вкусняшки и «ням-нямки» для него был наложен строжайший запрет.

Бадди душевно и физически страдал. А кто бы не страдал, если такие горячо любимые, милые сердцу и во всех своих проявлениях замечательные… абсолютно любые разновидности еды, были теперь недоступны, как дефицитные продукты в советских продовольственных магазинах. Те хотя бы получали иногда по талонам, а тут, сколько Бадди ни ходил за Алёной, сколько не намекал иносказательно, а потом напрямую не просил, вожделенные лакомства более не падали в черте доступности алчущей мопсовой пасти.

Эта печаль теперь постоянно читалась в глазах Бадди, отчего тот стал сильно похож на актёра Хабенского, если бы, конечно, Хабенский так распустил себя, что минимум год питался фастфудом безо всякой физической нагрузки.

Мопса было очень жаль, но, вспоминая ужасы, рассказанные ветеринарами, Алёна крепилась, и, как уже было сказано, продолжала удерживать вне зоны доступа Бадди все возможные лакомства, отчего мопс стал очень внимательным. Любое падение на пол хоть сколько-нибудь съедобного элемента бывало им предугадано, выбрана стратегически верная позиция туловища, и стремительный «бросок кобры» к вожделенному куску эффектно довершал операцию.

Вторым результатом изнурительной диеты стало то, что Бадди утерял всякую совесть, и при случае теперь не брезговал присвоить не своё, иными словами — стрибрить любой съедобный продукт, неосмотрительно оставленный без присмотра на несколько секунд. Алёна, конечно, ловила его и отбирала съестное (сколько он не успевал заглотить), клялась себе внимательно следить за съедобными «материальными ценностями», но потом забывала и всё повторялось снова. Осложнялась ситуация тем, что, будучи очень стройной, Алёна могла себе позволить, даже обожала и постоянно употребляла всякие чипсы, орешки и прочие снеки, которые Бадди было нельзя особенно, а выпрашивать их удавалось довольно легко.