Бесплатный фрагмент - Живи, Изабелла

живи, изабелла
пролог

Черная, черная ночь, если не считать редких звёзд на небе. Ночь безлунная, поэтому на земле ничего не видно. Только слышится мягкое, уютное пофыркивание. Глухое перетаптывание предполагает наличие огромного табуна лошадей. Слышно шуршание могучих боков. Видимо, кони очень тесно соприкасаются. Лошадей не видно, но очень хорошо слышно, ведь их здесь не менее миллиона. Такое количество могло расположиться на необъятном просторе гигантского альпийского луга.

Внезапно на востоке обозначилась тонкая раскалённая линия, хотя сначала она возникла как точка, постепенно точка растянулась в обе стороны и начала не только удлиняться, но и расти в толщину, превращаясь в кроваво-красную, похожую на перевёрнутую лодку. По мере роста этого ломтя начался рассвет. Окрестности приобрели прекрасные очертания гор и ущелий. Спины лошадей превратились сначала в море колышащихся грив и хвостов, великолепные тела прорисовались, озарённые огненным светом, возник океан сначала красных, а потом и розовых коней. Солнечный диск уже почти полностью висит над горизонтом. И по мере того как он поднимается всё выше и выше, розовые кони превращаются в белоснежных существ, совершенных в своей неописуемой грации и красоте.

Это немыслимо плотное скопление фантастических созданий начинает активно дергаться, встряхивать головами, издавая более громкое фырчание и изредка производя пронзительное ржание. Но в табуне миллион лошадей и их ржание сливается в оглушительный органный хор, который не может выдержать ни одно человеческое ухо. Но здесь нет ни одного человеческого существа.

Внезапно море скакунов срывается одновременно с места и устремляется в сторону солнца, грохот копыт уже просто непереносим, но это не может никого встревожить, никого, кроме них нет на Земле. Белоснежный океан устремился вперед и это зрелище достойно только божественного лицезрения. Великолепный белый океан, состоящий из совершенных мускулистых гладких живых торпед мчится вперед. А куда, собственно? Конечно к воде, вся эта волшебная армада скатывается по пологому склону к океану.

Не прошло и часа и весь этот белый «персидский ковёр» уже коснулся береговой линии. Белоснежные мохнатые копыта переднего края лошадиного табуна погрузились в неглубокую воду. Постепенно продвигаясь вперед одним краем и растекаясь флангами по обеим её сторонам от середины всё это лошадиное море влилось и смешалось с аквамариновой водой неглубокого берега неизвестной бухты этого райского уголка земли.

Вода вскипает, белое смешивается с зелёно-голубыми изумрудами. Кажется, табун плывёт, но это не так: просто здесь очень мелкое дно и оно почти бесконечно. Оно способно вместить и не такое количество этих прекрасных существ.

Начинается незабываемое зрелище: миллиарды бриллиантовых брызг поднимаются на сотню метров. Но у этого зрелища нет ни одного свидетеля… Табун двигается всё время вперед, пересекая неглубокие морские перешейки, оказывается на прелестных лугах, где пасётся вволю, они никогда не возвращаются назад. Зачем? Ведь впереди столько всего прекрасного: разнотравье, перелески, протоки, неглубокие озёра, диковинные мохнатые леса, в которых так чудно ночевать, заниматься любовью, о чём свидетельствуют скачущие за взрослыми особями изящные и хрупкие разновозрастные жеребята.

Итак, всё время вперёд к новым берегам, островам, ковыльным степям. И так до бесконечности, но у этого зрелища нет ни одного свидетеля. Хотя…

Часть первая

Звонок раздался поздно ночью. В четыре часа, хотя для меня это не очень поздно, поскольку я ложусь обычно в три. Четыре часа утра («час волка») — это время, когда ты уже глубоко погрузился в сон и вылезать из такого «колодца» очень тяжело. К тому же, звонок — это всегда ужас. Вообще тема звонков для меня очень болезненная. Я их боюсь, всяких: и телефонных, и дверных. Звонков без предупреждения. Звуки их бывают разные, но даже достаточно мелодичные вызывают во мне тревогу, что за ними или кто за ними. А бывают звонки столь отвратительного звучания, что поневоле думаешь, как жильцы годами терпят этот слуховой террор. Возможно у них просто отсутствует слух, музыкальный, иначе они уже давно сошли бы с ума. А может у меня просто такая болезнь — «боязнь звонков», не знаю, как это называется по-научному.

Как хорошо было раньше, когда жили разумные люди, звонки у них были почти неслышные, нужно было несколько раз провернуть металлическую штучку. Такой звонок не травмирует, он слишком тих, чтобы ошарашить, и если посетитель был настойчив, то мог в конце концов докрутить его до момента, когда кто-нибудь в квартире обратит, наконец, внимание на то, что за дверью кто-то есть и значит ему очень нужно сюда, а то ведь бывает, что крутят кто ни попадя, просто проходя мимо и хулиганя. Так таким и вовсе открывать незачем. Но вот звонки, когда надо какой-нибудь железкой колотить в дверь (его и звонком-то назвать язык не поворачивается), сразу могут напугать, особенно, уже в более поздние времена, и всё-таки — это более интеллигентно, чем колотить в дверь кулаком. Тут уж точно надо куда-нибудь прятаться, хоть под кровать, хоть запереться в туалете: нас нет дома и весь разговор.

Но ночной звонок без предупреждения — это что-то особенное. Это может довести до нервного срыва, кому это ты вдруг понадобился «ночь-заполночь». Я немножко выждала, сотрясаясь от страха, а вдруг ошибся кто, пьяный какой-нибудь дверь перепутал. Но звонок настойчиво повторялся и хотя я давно уже поставила звонок с имитацией пенья соловья, но оказалось, оно тоже может стать очень зловещим в такое время, как-будто это коллекторы рвутся к тебе в квартиру, чтобы выбить долги (другого-то времени не нашли). Но, вспомнив, что я нигде никаких кредитов не брала, я немного успокоилась и решила всё-таки выяснить, кому это «не спится в ночь глухую».

Подойдя босиком к двери, я затаив дыхание, заглянула в глазок. Передо мной предстала объёмная «семейная фотография»: сестра Клава и пятеро её разновеликих и разновозрастных детей: близнецы Толя и Поля, старшенький Владик, средняя Лера и младшенький Костик. Все они смотрели на мой глазок с выражением такой радости, что я подумала, может я что-то пропустила, может у меня завтра день рождения и они приехали меня поздравить, а поезд ночной и куда деваться, всё логично. Я почти успокоилась, но придя в себя, вспомнила, что день рождения у меня был полгода назад и ни одна, я извиняюсь, сволочь не вспомнила об этом. Из них-то уж точно.

Я продолжала тихариться, но у меня уже начали замерзать ноги. Надо что-то делать.

— Кто там? — спросила я тихим заспанным голосом (хотя уже давно и агрессивно проснулась, то, что я хотела крикнуть им через дверь — не для печати).

Посетители задёргали руками и задрыгали ногами.

— Это мы, тётя Таня.

— Танечка, это я — Клавдия, мы к тебе всей семьёй, кроме папы. Беда у нас, открой, пожалуйста.

— А папку по дороге потеряли, где Пётр Михайлович?

— Да он сильно занятой на работе, да и толку от него никакого.

Я всё ещё раздумывала: открывать, не открывать. Не открыть нельзя, это ясно, но если я открою, моя жизнь, устоявшаяся и комфортная, изменится и, может быть, навсегда.

И я открыла дверь.

И я открыла дверь.

***

Я очень довольна своей квартирой, мне её оставил бывший муж, Марат, вернее, не оставил, а купил. С ним мы жили в особняке за городом, конечно в престижном районе. В отличие от меня, Марат — трудоголик. Это его не единственный недостаток, но по-моему, самый тяжёлый.

Я — идейная тунеядка, никогда не работала. Живя с Маратом, в этом не было нужды, одной обслуги у нас были восемь человек. Женился он на мне чисто из престижных соображений. Жена нужна? Нужна. Для походов на рауты, деловые встречи, конгрессы, фестивали, путешествия заграницу на отдых. Внешность у меня для этого самая супер соответствующая: блондинка с безупречной фигурой, характер — никакой (якобы). Я не доставляла никаких проблем. Но в какой-то момент возникло неудобство для Марата в плане некоторого несоответствия стандартному уровню уважаемого человека. У нас не было детей. Это большой недостаток для таких, как он — отсутствие наследников. И тут выяснилось, что его жена, то есть, я, категорически не хочет детей. Принципиально, так сказать, идейно не желает ими обзаводиться. Я не только идейная тунеядка, но и столь же убеждённая «фричайлд». Как человек восточный, Марат не мог этого допустить. В конце концов, на кого оставить несметные сокровища, которые он натрудоголил? Короче, два жизненных принципа столкнулись «лоб в лоб» и его лоб не выдержал. Он бросил меня, но не на произвол судьбы, а обеспечил мне, я считаю, вполне безбедное существование. Купил приличную квартиру, конечно же, в престижном районе Москвы, я не говорю о всякой мелочи типа «Бентли», нанял приходящую прислугу, у меня есть личный шофёр. Подарил домик у моря в деревушке Фуэнхеролла в Испании. И назначил пенсион в пятьдесят тысяч евро ежемесячно. Марат уважал чужие идейные принципы и серьёзно воспринял мою приверженность убеждениям.

Квартира была однокомнатная, размером в пятьдесят квадратов, небольшая кухня (Марат знает, что я почти не готовлю), зато санузел — огромный, с джакузи, эксклюзивным душем, ну и всем остальным, что полагается для подобных аппартаментов: гардеробной для моего необъятного барахла, накопленного за время жизни с Маратом. Ещё у меня есть великолепная терраса, с которой открывается вид на открыточную Москву, даже Кремль было видно, правда не целиком.

И вот во всё это великолепие вваливается «винегретная» гурьба моей двоюродной сестры Клавдии, которую я не видела уже лет пятнадцать. Почему «винегретная», а потому, что более разношёрстную публику представить трудно.

Поля и Толя были похожи друг на друга как два зёрнышка карата, я в этом толк знаю, но определить, кто из них мальчик, а кто девочка, было совершенно невозможно: одинаково подстрижены, абсолютно одинаково одеты, без половых признаков. Я не стала уточнять, кто есть кто. И главное, они были абсолютно индеферентны, по-видимому, из-за того, что у обоих в ушах были затычки с проводами и, к тому же, не отрываясь от телефонов, они без перерыва тыкали в них двумя большими пальцами с такой скоростью, что я восхитилась. Единственное было непонятно, кто мог быть на противоположном конце, куда посылались сообщения в четыре часа утра. Хотя, если честно, мне было наплевать. Позже Костик, младшенький, мне сказал, что они переписываются друг с другом. Жесть!

Старшему — Владику, было пятнадцать. Он был высоковат для своего возраста и как-то слегка высокомерен, видимо, знал себе цену. Я не стала прицениваться к нему, я хотела спать.

На Леру и Костика у меня сил уже не было. Более разных созданий было трудно представить, Лера показалась мне очень красивой девочкой, только один недостаток её портил: косоглазие довольно сильное, я никак не могла поймать её взгляд, не знала, в какой глаз смотреть. Плюнула и на это. Костик же был очень миленький белокурый мальчик, довольно субтильный, без каких-либо проблемных особенностей. Но выяснилось, что вся эта компания нагрянула в Москву именно из-за него. Оказалось его надо лечить.

Клава уже собралась рассказывать всю его историю болезни, но я довольно резко прервала её.

— Ой, нет, нет, только не сейчас, всё потом, сил нет, хочется спать, а вам с дороги надо отдохнуть. Располагайтесь. Еды не предлагаю, так как ничего не готовила. А на ночлег постараюсь устроить.

Мне мало что удается, но тут был редкий случай, когда всё получилось. Первым делом я определила сразу свое место в этой иерархии. Я выбрала роль столба, я буду возвышаться над всеми, не в прямом, конечно, а в переносном смысле и моё слово должно быть законом. В общем, я захотела быть столбовой дворянкой.

Можно сказать, что спать все устроились идеально. Поля и Толя залезли в двухспальный мешок, который они, свёртывая, носят всегда с собой, я уложила их на кухне. Лера устроилась на кресле-кровати, Владик и Костик прекрасно поместились на огромном диване в зоне гостиной. На фоне Владика Костик смотрелся маленькой комнатной собачкой. Ну а мы с Клавдией улеглись на мою широченную кровать королевского размера: два на два.

Клава уж было начала мне рассказывать, чем всё-таки болен Костик, но я резко, как настоящая столбовая дворянка, прервала начавший изливаться поток.

— Всё завтра, всем спокойной ночи. Вот так!

Все затихли и засопели. Мне понравилось командовать. С Маратом мне командовать не приходилось. Вдруг меня посетила достаточно неадекватная, на мой взгляд, мысль, что я вполне могла содержать этот небольшой зверинец. Мысль неадекватная, конечно, для чайлдфризера. Отказаться от своих и приютить чужих, это первый признак непорядка в голове, тем более в голове идейного тунеядца, который должен понимать, какая это морока: такая орава на попечении. В Библии сказано: «У кого нет детей, будет много детей». Клавины детки казались мне, мягко говоря, странными. Но может, сейчас все дети такие, всё поколение. Эта мысль (о содержании Клавиных детей, конечно, не без самой Клавы — а куда ж её девать?) задержалась в моей голове ровно на три секунды.

***

Утром я не сразу сообразила, что в моём доме произошли изменения. Потянувшись в кровати, как это делают кошки (очень приятное упражнение, чувствуешь каждую жилочку отдохнувшего организма), я наткнулась на пять пар глаз, уставившихся на меня, это были глаза детей, вернее, пар было три, остальные две упорно глазели в телефоны, они стояли рядом и создавали толпу, от вида которой мне захотелось спрятаться с головой под одеяло. Вот тебе и столбовая дворянка.

— Вам чего? — задала я очень глупый вопрос детям поутру.

— Мы есть хотим.

— А где Клава-то? — на постели рядом со мной её не было. — Где мать-то ваша?

— Стирает.

— Что? Зачем?

— Она всегда стирает, очень любит, чтобы мы были чистенькими.

За всех отвечала Лера.

— А что мы будем кушать? — вежливо и тихо спросил Костик.

— Не волнуйся, милый. Знаешь сказку про «скатерть-самобранку»?

— Нет.

Ну конечно, куда им, они ни черта не знают, кроме своих «гадовже» (так я называю всю эту телефонную нечисть, хотя и постоянно пользуюсь ей).

Я залезла в приложение по доставке еды и заказала столько жратвы, что на том конце провода меня несколько раз переспросили, уверена ли я в количестве и устраивает ли меня сумма заказа. Я всё подтвердила и через пятнадцать минут (ресторан располагался рядом) в дверь позвонили и три курьера притащили ранцы с закусками на всю ораву.

Кухня у меня от комнаты отгорожена огромной трёхметровой барной стойкой, довольно широкой. Дети с удовольствием взобрались на табуреты, пока мы с Клавой, которую я еле вытащила из ванной, расставляли это съедобное богатство на стойке. Детские глаза становились всё шире и круглее. Таких деликатесов они точно никогда не пробовали, я уж постаралась.

— Ну что, Костик, понял, что такое «скатерть-самобранка»?

— Да нет, тётя Таня, ты ошиблась, это другая сказка, она называется «Трое из ларца, одинаковых с лица».

Какой умница, курьеры и правда были все на одно лицо — азиатское.

— Ешь, не болтай, — строго сказала Клава.

Клавина любовь к стирке показалась мне естественной чертой многодетной мамаши, детки должны выглядеть опрятными, лишь бы это не переросло в «синдром енота».

Дети принялись за еду, голодные дети, поедающие всё подряд, это живописное зрелище. Мне стало обидно, никто из них не восторгался, они молча жевали, запихивая в себя всё подряд.

Пожалуй, настало время выяснить, что же всё-таки случилось с Костиком.

— Клава, а что у Костика за проблема?

— Я точный диагноз тебе не скажу, он очень сложный, тем более по-латыни. Но если одним словом — он неадекватен.

Я чуть не поперхнулась.

— Нет такого диагноза, а тем более болезни, — твёрдо сказала я, — ишь чего удумали. Хотите пацана в психушку запихнуть?

Я посмотрела на Костика — малышу пять лет, в этом возрасте мы все были неадекватными.

— Ерунда всё это, — голос Влада звучал очень авторитетно, — самая неадекватная у нас — это Лерка. Тётя Таня, вы знаете, что она представляет собой абсолют знаний. Она знает буквально всё. Все решения всех проблем, уравнений. Знает всё об устройстве Вселенной, сколько в ней звёзд, её размер. Теоремы всех великих учёных для неё пустяк. Она знает всё о прошлом, настоящем и будущем. Она даже знает, кому Эйнштейн показал язык на знаменитой фотографии.

— И кому же? — я посмотрела на Леру с острым любопытством.

Лера подняла большой палец правой руки вверх.

— Ему.

— А почему?

— Потому что, он Его надул. Вся его квантовая теория — это один большой розыгрыш.

— Лерка знает, что все теории, открытые за всё время существования Вселенной, это надувательство. Яблоко Ньютона, теоремы Пифагора, таблица Менделеева и тому подобное она считает большой хренью.

Владик выражений не выбирал и говорить мог до тех пор, пока его кто-нибудь не прерывал и не останавливал, физически, например, стукнув ложкой по лбу, что и сделала Клава. Владик потёр место ушиба и тем не менее продолжил свой спич, это было сильнее его.

— Она знает всё про всех, она даже знает, что Вселенной как таковой нет и скоро не будет здесь ничего и никого, так что завтра у нас похороны Лерки, а послезавтра похоронят всех нас вместе с Вселенной.

— Это он так шутит, — насмешливо произнесла Валерия.

И они ещё называют Костика неадекватным.

Над столом повисла (как пишут в романах) «тяжёлая гнетущая» тишина. Она была такой тяжёлой, что даже пробила затычки в ушах Толи и Поли, которые всё это время ели, не отрываясь от телефонов, правда, тыкали в них уже одной рукой, в другой была вилка.

Они синхронно подняли головы и это был редкий момент, когда я смогла увидеть их лица, которых по сути не было. Раньше говорили: «лицо — лепёшка, глаза, как плошки». Это был тот самый случай, они просто смотрели на присутствующих, я даже не уверена, что у них что-то шевелилось в извилинах, им это, кажется, не требовалось.

— А ты что, точно знаешь день конца света? — я, конечно, ни во что такое не верю.

— Конечно.

— А почему не объявишь, ведь надо как-то предупредить людей.

— А смысл? Во-первых, никто не поверит. А если бы и поверили, началась бы паника. А это ещё страшнее конца света. Вот в самолёте вы летите, например, все иллюминаторы зашторены, вы дремлете, а в кабине пилоты ведут самолёт прямиком на горную гряду, может у них крыша поехала или из-за переработки уснули оба… да мало ли что. Самолёт врезается в гору, он разбивается вдребезги, а вы даже ничего не почувствовали, «моменто море». А если б я даже объявила и мне (о чудо!) вдруг поверят, ничего не изменится, кто-то может и истерил бы, но большинство уже настолько привыкло к катаклизмам, что не очень-то и задёргались бы. Сами знаете, что сейчас творится в мире: Земля горит, заливает её по самое немогу, землетрясения, лавины, ураганы и что? Отряхнулись и пошагали дальше, привыкли уже. Вон Турция горит синим пламенем, пляжи покрыты пеплом, но ни один турист не уехал, будут ждать, пока задницы не задымятся. А вы говорите, предупредить. Нет пусть всё случится внезапно, в одну секунду.

— А тебе самой-то не страшно?

— Нет. Было бы страшно, если бы это касалось меня одной, обидно: я погибну, а на земле всё останется по-прежнему, цветы цветут, птички поют, солнышко светит, народ тусуется, даже сериалы те же по телеку крутят. А так, если все сразу, нисколько не страшно, но только чтобы все и сразу и чтоб после ничего… насын, как говорят англосаксы.

— А все эти знания ты сама освоила? За такой короткий срок, как тебе это удалось?

— Я родилась со всеми этими знаниями.

А она, оказывается, девочка с юмором. Но она не шутила.

— То есть, уже в утробе матери твой мозг был заполнен этой уймой информации. Как это возможно?

— Мозг тут ни при чём. Он у меня как и у всех нормальных людей. Все эти знания заложены в мой геном.

Я посмотрела на Клаву, она сидела так, как будто слышала это уже не в первый раз.

— Что, прямо вся-вся информация? От Большого взрыва до конца света?

— Ага.

— А Большой взрыв как произошёл?

Лера щёлкнула пальцами. «Вот так, по щелчку».

— А конец тоже, по щелчку?

— Именно. И в этом вся прелесть. Раз — и насын.

— Но это же будет не скоро, Вселенная, как говорят, пока только расширяется, когда ещё сожмётся до конечной точки.

— Заблуждение. Все теории о расширении — это блеф. Ничего не расширяется и ничего не будет сужаться, не надейтесь.

Мне стало не по себе.

— Слушай, Лерок, может ты хоть нам, своим родным и близким, скажешь, мы хоть морально подготовимся.

«Ничего не сказала золотая рыбка, только хвостиком махнула и уплыла в далёкое море».

— Ну ты прямо кремень.

— Нет, просто я вас оберегаю, нервы ваши щажу.

— Ну, спасибо.

Я посмотрела на Владика. Может хоть он нормальный пацан. По крайней мере, в его внешности не было ничего настораживающего. Симпатичный парень, похожий на любого подростка его возраста.

— Влад, а ты тоже придерживаешься теории Леры?

— Нет. Для меня главная книга — это Библия, согласно ей мы живём и мир развивается по библейским канонам.

Ещё не легче. Да в этой семье, похоже, только один Костик адекватен. Даже на Клаву у меня уже не было надежды. Ясно, что в создании этих детей она участвовала чисто технически. Но ведь кто-то поработал над этими молодыми мозгами.

— И как же, по-твоему, всё было на самом деле? — спросила я Владика.

Вот тут я допустила оплошность, но меня никто не предупредил, так что, вышло как вышло.

— А всё было как по-писаному, — начал Владик своё повествование, которое длилось два с половиной часа, он не сделал ни единой паузы, ни разу не запнулся, не перепутал слова. Цицерон по сравнению с ним казался Черномырдиным.

Оказывается самый большой грех, за который человечество было изгнано из рая — это был отказ от той жизни, которую они вели там, то есть ничегонеделание, проще говоря, тунеядство. Им, видите ли, захотелось яблок или инжира, не будем уточнять, чем их соблазнил змей (и откуда он только там взялся?). Какое было главное наказание? Труд, работа. Будете вкалывать и не только руками, но и головой. Если б только руками — это ещё не так страшно, но они начали ворочать мозгами. Именно этот орган — главное зло в человеке. Цивилизация зародилась в мозгу человека и привела в конце концов к тому, что мы имеем сейчас. Владик осветил все исторические аспекты развития человечества, перечислил все изобретения и открытия, причём всё это детально, в мелких подробностях. Он, как и Лера, знал всё, но в его истории всё было согласно Библии. Бог сотворил этот мир и всё, что в нём было. И закончиться всё должно было Апокалипсисом, но, в отличие от Леры, он не знал, когда это произойдёт.

— Если ты этого не знаешь, значит это может произойти хоть завтра.

— Не исключено, — как-то загадочно произнёс Владик.

И тут раздался тоненький голосок Костика.

— Милостивые государи и милостивые государыни, а какого… (и тут он ввернул такой живописный и пятиходовый непечатный оборот, что я чуть с табуретки не свалилась) вы все сюда припёрлись?! И вообще, кто здесь больной?

Я посмотрела на Клаву, она глядела на меня, губы у неё дрожали, в глазах заблестели слёзы.

— Вот видишь, я же говорила.

— Клава, да ты что, с ума сошла. Сейчас все дети ругаются матом, их этому в детских садах учат, все воспитательницы жуткие матерщинницы. Это пройдёт со временем, главное, не зацикливаться на этом. В школе будет то же самое, сейчас все дети разговаривают матюгами, они не ругаются, они на нём общаются -«коммуницируют». Из-за них скоро от этого замечательного богатства нашего великого и могучего не останется ничего. Пшик один, вот в чём весь ужас. Раньше о нём писали диссертации и научные труды. Ты не представляешь, какое количество чудес сотворил этот язык, сколько жизней спас, сколько инсультов и инфарктов помог избежать, сколько семей сохранил и сколько убийств предотвратил. Потому что он, язык этот, существует, чтобы человек мог выбросить в этих словах свою злую энергию и уменьшить боль от травм и ударов судьбы. А нынешние его уничтожили. Теперь человеку нечем лечить раны, душевные и физические. Теперь чуть что, так сразу за пистолет или биту на худой конец.

— Да ты что, причём здесь мат. А как тебе: «Милостивые государи и милостивые государыни». Откуда это?

Я опешила. Так вот, что их беспокоит. Они Костика от этого хотят лечить! А действительно, где он сейчас мог услышать подобное обращение?

— А правда, Константин (я обратилась к нему, как к взрослому), почему ты так странно говоришь?

— Если бы они не были моей семьёй, я бы обращался к ним исключительно: «Смерды».

— Смерды? Ты шутишь?! Ты себя кем считаешь? Помещиком- латифундистом?

(Между прочим, а я-то сама от него не очень отличаюсь, какого я сама-то себя назвала «столбовой дворянкой»? )

— А что они ко мне привязались? Я что, единственный уникум в этой семье? Этих я, конечно, не считаю, — он указал на близнецов. — Эти вообще два продувана, ни на что негодные, два предмета мебели. Не понимаю, зачем мать их за собой таскает.

Тут откликнулась Клава.

— Что ты такое говоришь? Это твои брат и сестра.

Во время этого разговора я смотрела на Толю и Полю и понимала, что Костик вообще-то прав. Эти роботообразные не реагировали ни на что и ни на кого.

Мне стало не по себе. Это какой-то паноптикум. А главное, я не знала, что со всеми ними делать. И кого первого лечить? Тут я подумала, а как же выглядит их папаша? Ясно одно — этим уже никто не поможет.

Тут опять раздался тоненький голосок Костика.

— Как я понимаю, единственный адекватный здесь — я, так что все слушают меня.