Бесплатный фрагмент - Жить запрещено

Стребков Александр Александрович

ЖИТЬ ЗАПРЕЩЕНО
РОМАН-ХРОНИКА

ОТ АВТОРА

Сюжет романа-хроники основан на реальных событиях, в которых главные герои произведения, как и некоторые пер- сонажи, проходят под собственными именами и фамилиями. Роман написан по рассказам и воспоминаниям главного ге- роя романа Сударикова Павла Тимофеевича и на основе биографий остальных участников событий потому он и назы- вается хроникой, ибо события, как и отдельные эпизоды и персонажи являются не вымыслом, а представлены в хроно- логическом порядке во времени и в реальных его персона- жах. В романе если и имеются в описании для полного рас- крытия картины событий и образов какие-то вымыслы, то это вовсе не выдумка автора, ибо при определённых событиях, ситуациях и обстоятельствах они не могли быть иными.

Россия — страна проклятая: в ней прежде надо умереть человеку, чтобы его признали. Очень уж любят у нас покойничков! Тихие они лежат в гробах, не скандалят, ничего не про- сят… Коммунистическое учение — это кризис гуманизма. История — это всегда прошлое. Но в том-то и суть её, что изучается она всегда в будущем.

(Валентин Пикуль)

ГЛАВА 1

Начнём мы свой рассказ издалека ещё с тех на отлёте минувших лет — в начале двадцатого столетия, когда Россия стояла на пороге больших потрясений. Казалось — ничто ещё не предвещает того кошмара, который предстоит ей пере- жить в ближайшие десятилетия. Ну, идёт война с Германией и Австрией — так что из этого?.. впервые, что ли Россия вою- ет?.. Немногие на то время осознавали, что очередная смута на просторах Российских затянется на такой долгий срок.

И начнём мы свой рассказ с тех смутных дней, в дейст- вия которых вовлечены были персонажи романа, а события происходили на землях в Калужской губернии в начале зимы 1918 года.

Калужские земли всегда славились чисто российскими красотами природного окружающего ландшафта, ибо летом здесь кругом, как в раю: многочисленные реки, берега кото- рые утопают в зелени, уютные поляны среди лесов, пение птиц, крик кукушки в тишине — и покой, который создавал в душе у каждого иллюзию земного счастья. Зимой, к сожале- нию: всё серое, мрачное, неприветливое к тому же непро- лазная грязь в распутицу, но в такой период года эти места мало кто и посещал.

Об этих местах в русской литературе писано-переписано, как и про все те беды и испытания, которые из столетия в сто- летие сваливались на плечи жителей этих мест. Кто только здесь не проезжал, кого здесь только не носило все прошли через Калугу и её земли. Приходил, наконец, день: и то пло- хое, порой страшное — отступало, а на смену приходили дни мирной жизни — упорного труда и творчества. Сюда устремля-

лись живописцы и писатели, поэты и композиторы все те, ко- торые желали вдохнуть в себя саму атмосферу бытия, почув- ствовать вдохновение и создать очередное творение искусст- ва. Здесь все побывали — как гении, так и менее знаменитые личности, вошедшие в золотой фонд русской классической мысли.

У самой границы Смоленской губернии расположился уезд Барятинский. Через Барятино — название в своё время произошло от имени князей Барятинских — проходила желез- ная дорога, потому и сам населённый пункт назывался стан- цией Барятино. Если от этой станции ехать по дороге на вос- ток — в сторону города Козельска, то уже через два десятка вёрст попадаем на земли, принадлежащие дворянской граф- ской — одной из ветвей Гончаровых. Эти места так и называ- ются: «Гончаровы Зеваки», почему именно — «Зеваки»?.. — сказать не можем: скрыто — там где-то — в позапрошлом веке. Наша главная героиня рассказа являлась продолжательницей и наследницей в свое время одной из ветвей Гончаровых — ветви московской — проживала с семьёй в Москве и лишь в летние периоды приезжая в имение — иногда на всё лето. Но в тот год, о котором пойдёт речь: начало декабря восемнадца- того года явилось вынужденным посещением своего имения, а точнее говоря переселением. Ещё летом, казалось, ничто не предвещало страшных событий, но уже с шестого июля в Мо- скве начались беспорядки и боестолкновения между сторон- никами эсеровской партии и большевиками. Вслед за этим последовал красный террор в отношении класса имущих сло- ёв населения, из-за чего многим пришлось покидать пределы города. Тот, кто предвидел, что всё это надолго, к тому же, имея за границей счета в банках и недвижимость, продолжа- ли уезжать в Париж и Лондон, но имелась масса не очень бо- гатых, а то и вовсе обедневших дворянских семей, которым бежать за границу было попросту не с чем. Вотчина в глубинке

в захудалом состоянии; семейное подворье в деревне на тот момент или ранее принадлежавшее им являлось зачастую единственным местом, где можно было укрыться от тех бед и страданий подобным семьям. Лавиной нарастающей бедами с каждым прожитым днём — заражали как эпидемия тем бе- зумием большевизма вначале города, а за тем и деревни. Ни- спосланное провидение многим спасло жизнь в отличие от тех, которые оставались до последнего жить в той же Москве или Питере. Давно всем известно, что на волне всяких смут и революций первыми и самыми активными в рядах идут вся- кие подлецы, а зачастую просто садисты мало чем похожие на людей — «Нелюди!». С шашкой — наголо, с маузером — к за- тылку, со штыком — наперевес: это потом — уже в мирное вре- мя — такие борцы станут «Героями» в борьбе за Советскую власть, но было бы не лишним припомнить им — скольких не- винных душ они загубили? В мутном потоке воды несущейся под уклон — всегда на поверхности плывёт всякое дерьмо! Никто не отрицает, что среди революционеров не было лю- дей идейных — были! И немало, — ибо в противном случае — эта новая власть не просуществовала бы и года. Честь им и слава, ибо, веря в утопию: «Равенства и братства» — они пона- прасну сложили свои головы, а тем, которым удалось остаться в живых после мясорубки Гражданской войны, тех уничтожи- ли в репрессиях тридцатых и сороковых годов.

Первые числа декабря восемнадцатого года отметились небольшой оттепелью. Снег хотя и укрывал вокруг землю тонким слоем, но дороги раскисли, превратившись в непро- лазную грязь, смешанную со снегом.

По тракту со стороны Калуги двигался небольшой обоз, состоящий из трёх единиц гужевого транспорта. Впереди ехала карета впряженная тройкой лошадей: карета, на кото- рых уже мало кто в то время ездил, ибо этой карете было яв- но не меньше чем полвека. Когда-то добротно исполненная

мастером каретных дел, окованная ажурным кованым ме- таллом, инкрустированная гербами и завитушками цветов сейчас она представляла жалкое подобие того, что было воспроизведено когда-то мастером. Следом за каретой дви- гались две подводы гружёные домашним скарбом: мебе- лью, узлами, среди которых торчала труба граммофона, мно- гочисленными сундуками и чемоданами. На козлах каждой подводы сидело по два человека — ездовые из числа кресть- ян живших в имении Гончаровых и прибывшие в Москву для того чтобы забрать семью Чигарёва Егора Владимировича с его женой Екатериной Дмитриевной в девичестве Гончаро- вой и тремя их малолетними детьми.

— Много вещей нагрузили, — сказал ездовой, правивший лошадьми своему рядом сидящему товарищу, — кони еле тащат, к тому же дорога вся раскисла. И мороз, как на грех куда-то запропастился.

— Насовсем барин перебирается к нам в деревню, потому и барахла много, а остальное-то, всё считай там осталось — в московском доме, взяли лишь частицу.

— Тяжко им придётся в деревне-то жить да к тому же зи- мой, это не летняя пора в пару месяцев, когда приезжали чтобы рыбу поудить да в речке поплескаться.

— А куда деваться?.. голову под пули кому охота подстав- лять; сам видел, что там творится в городе-то этом, я уж ду- мал, что благополучно из него и не выберемся…

— Жить то где собираются… в своём барском доме?

— Кой там — дом! Был я там намедни — кругом один ветер гуляет. Желающих похозяйничать хоть отбавляй. Стоял бы в самой деревне дом-то этот — хотя бы ревком разместили в нём, а так — на отшибе… кто бегать туда станет?

— Председателем ревкома в Вяжичках нашего деревен- ского назначают, тот — Давыдов Калужский комиссар уехал в Москву своим на помощь.

— Хто же будет?..

— Сказали, что будет старший сын Василия Сударикова — Тимошка. Брат его меньший Иван приезжал в деревню нака- нуне как раз, перед тем как уехать Давыдову в Калугу. Иван хоть и молодой ещё, а в комиссарах уже ходит, вот он и при- вёз распоряжение, — назначить председателем ревкома Ти- моху.

— Тот потянет — дерзкий парень. Вон — до всего этого как умело справлялся со всеми мастерскими и даже бондарей под себя подобрал, а меньший Сударик всё в городе скитал- ся, говорят, к большевикам примкнул сразу после револю- ции. Теперь другое время: кто быстрей на верхушку дерева вскарабкается тот и царь.

Мещёвск минули стороной, откуда, сейчас, доносился благовест церковного звона, вероятно по завершении бого- служения в храме. В самой карете сидя друг против друга, коленка в коленку пассажиры дремали. Двухлетний Ваня си- дел на руках у Екатерины Дмитриевны, прижавшись к её груди, посапывал простуженным носом; рядом с ней скло- нившись на плечо, сидела старшая дочь Полина, которой в этом году восемь лет исполнилось, а средняя четырёхлетняя Ефросинья сидела рядом с отцом напротив остальных, ут- кнувшись к его боку. Егор Владимирович закутав в полу шу- бы дочь, иногда ласково поглядывал на неё, поправлял сползающий край шубы, при этом крепче прижимал к себе ребёнка. Сам короб кареты на неровностях дороги постоян- но раскачивался, издавая скрип: но иначе-то и быть, не мог- ло, ибо, если бы можно было припомнить всех, кого она пе- ревозила за эти десятилетия, то мы бы, несомненно, удиви- лись всем тем знаменитостям и просто довольно известным личностям, которые в ней побывали. Вопреки тому, что этот вековой давности транспорт невзрачно выглядел снаружи — внутри его было тихо и намного теплее, чем на улице; к тому

же защищал обитателей салона от непогоды: холодного вет- ра и дождя.

События, развернувшиеся в 1918 году во второй полови- не лета в Москве, внесли смятения, беспокойство в сознание молодой семьи и посеяли животный страх за безопасность своих малолетних детей. Памятен был год девятьсот пятый, когда улицы Москвы перегородили баррикадами: на «Крас- ной Пресне», как её после — исторической назовут, гремели выстрелы, а по улицам и переулкам на полном аллюре носи- лись казаки с шашками наголо. Медленным шагом конники не ездили, опасаясь выстрелов из окон: проскакав, разгоняли прохожих с улиц всех подряд — без разбора, многим зазевав- шимся прохожим доставался удар плётки, а то и плоской сто- роной шашки по спине. Городским обывателям в те зимние месяцы первой русской революции жилось не просто, потому, что по большому счёту, они не нуждались ни в каких револю- циях, как это произошло и в том же семнадцатом. Но, если двенадцать лет назад власть всё-таки удержалась на своём месте, применив способ, который давно испробован в других странах: способ реакции и расправы, тем самым вскоре наве- ла относительный порядок, то на этот раз — минул год со дня начала смуты, но положение становилось только хуже. От той старой власти не осталось и следа и надежды на возвращение её с каждым прожитым днём таяли, что она вообще может когда-нибудь вернуться. Большинство москвичей глубоко в душе новую власть не признавали, всё, надеясь, что не сего- дня-завтра она рухнет и исчезнет как наваждение.

— Егор, — обратилась Екатерина к мужу, — может мы по- торопились с отъездом из Москвы?.. Крестьяне, которые прибыли из деревни говорят, что от дома-то нашего одни стены остались — жить-то, где будем?

— Знаю… — мне тоже говорили, ну и что из этого?! Все- лимся пока в дом старосты — всё равно пустует; да по праву,

он-то дом наш и есть. Староста вор был, крестьян обижал, потому и сбежал ещё в прошлом году — туда ему и дорога. Правда, мерзкая тварь наворовал за последние годы не ма- ло, видимо, коль дом в Калуге приобрёл. Бог ему судья. Сей- час времена настали такие — что, сколько ни имей — в один день потерять всё можешь. Деваться-то нам всё равно не ку- да: «Ищите и обрящете»… так, кажется, в святом писании го- ворится?..

— Полина только лишь приступила к занятиям в началь- ной гимназии, — сказала, с грустью в голосе жена, — как же дальше с этим быть?..

— Сами учить детей станем, мы же с тобой люди образо- ванные и ничем не хуже преподавателей в гимназии.

Егор Владимирович Чигарёв, дослужившись до чина коллежского советника, шестого класса табеля о рангах Рос- сийской империи с приходом к власти большевиков про- должал находиться на службе, но теперь уже в городском Совете народных комиссаров города Москвы и, кстати, по их же просьбе. В марте восемнадцатого года правительство большевиков перебралось в Москву, после чего из-за обиль- ного наплыва комиссаров в кожанках, а вместе с ними при- была из Петрограда всякая мелюзга, ранее находящаяся на службе у чиновничества, а теперь вдруг взлетела на такие высоты власти: выслуживаясь, вылизывая каждый след тех, которых совсем недавно называли каторжанами. Ближе к лету Егор Владимирович устав терпеть всякие притеснения от ничтожных клерков, которые совсем недавно задним ме- стом открывали двери высоких кабинетов, покидая его и до полу при этом, раскланиваясь — принял решение покинуть службу. Даже тот продовольственный паёк, который он по- лучал в комиссариате не смог удержать его. Сославшись на то, что со здоровье нелады и требуется поправить его в де- ревне, распрощался любезно со своим новым начальством,

но до самой зимы продолжали жить в Москве. В ноябре, ко- гда воочию поняли, что в городе оставаться опасно он убыл в деревню Вяжички. Спустя неделю Егор Владимирович при- был с двумя единицами гужевого транспорта, чтобы забрать семью. Вытащили на сет божий из сарая старую карету: ре- шили поставить её на ход, чтобы семье, в особенности детям было ехать в чём, а деревенские мужики, прибывшие из де- ревни, вместе Егором Владимировичем за пару дней подре- монтировали этот экзотический транспорт. После чего в неё запрягли пару лошадей, оставив в телегах по паре вместо тройки, погрузили вещи самые необходимые и отправились в семейную вотчину, может быть, как сказал Егор Владими- рович, что придётся доживать там остаток своей жизни.

Наконец измучившись в тяжёлых условиях просёлочных дорог стали приближаться к месту цели. Обоз медленно вползал на окраину деревни — на ту улицу, которая шла в сторону дороги на Калугу. Окружающую тишину первыми нарушили деревенские собаки: зачуяв незнакомый чуждый деревне запах вещей лежащих на подводах злились, рвались с цепи, а те которые вольно гуляли, выскакивали из каждой дырки в заборе и бежали, преследуя телеги, и даже пыта- лись зубами уцепиться за обод колеса. Жители деревни, за- слышав столь злобный лай собак, следом выходили за забор, а увидев своих теперь уже бывших хозяев части их деревни и поместья по соседству вначале троекратно раскланивались в сторону кареты, после чего пристраивались в хвосте обоза и шли следом. Несмотря на всякие революции, деревня Вя- жички пока что продолжала жить своими давно установив- шимися патриархальными законами. На доме, где ранее размешалось правление старосты деревни, на фронтончике слухового окна крыши теперь развевался красный флаг но- вой власти. Над дверьми прибитая гвоздями висела квад- ратная табличка, на которой чем-то чёрным было написано:

«Ревком», буквы на ней расплылись, видимо вместо краски написали дёгтем. В самом доме кроме комнат, относящихся к управе, имелось несколько помещений для приезжих, а также для служебных нужд, и вход в них был со двора. Сейчас в этом здании находился представитель новой власти ещё со- всем молодой к тому же не женатый Судариков Тимофей Ва- сильевич. Услышав собачий переполох, доносившийся с ок- раины деревни, он, выйдя на крыльцо, вытянув шею — в ту сторону, откуда слышался лай собак и, повернув голову, сдви- нул шапку набекрень, освободив тем самым ухо, стал вслуши- ваться. Спросить было не у кого — кругом ни души. Вопроси- тельно поглядел на коня, стоявшего в конце двора у кормуш- ки и жующего в это время сено; седло висело рядом на стол- бике привязи, а седлать лошадь желания не было. Выплюнул на сторону недокуренную цигарку — козью ножку, быстро сбежал по ступенькам и направился в тот край улицы, в сто- роне которой раздавался шум. Последнее время у Тимофея появлялось в душе всё больше беспокойства за свою безопас- ность, потому как на этот день, вот уже тритий месяц подряд он в деревне остался единственным представителем власти. Весь его комсомольский актив, который он возглавлял, ещё осенью был призван в ряды Красной армии на защиту рево- люции. Ещё в мае того года вышел декрет ВЦИК о принуди- тельном призыве в Красную армию, а вслед за ним новый декрет — по борьбе с кулачеством, который ознаменовал на- чало «Военного коммунизма», всё это вместе взятое порож- дало скрытую ненависть к власти и в первую очередь к её представителям. У Тимофея был ещё меньший брат Иван, ко- торый в свои семнадцать лет успел поучаствовать в событиях первого года становления Советской власти. Спустя ещё год вступил в партию большевиков, после чего в родную деревню Вяжички прибыл не столько на побывку, а как для помощи в установлении Советской власти. Пробыв не слишком долго в

родных краях, создал из числа молодёжной бедноты костяк комсомольского актива, которые тут же прицепили красные банты на грудь. Распрощавшись с братом Тимофеем — комсо- мольским вожаком и с присланным из Калуги комиссаром Давыдовым отбыл в Москву — поближе к власти. Как сказал их вождь Ленин: «Требуется собрать всех в кулак, чтобы отстоять дело революции». Но, пока что бог миловал: в округе Вяжичек и рядом расположенных Гончаровых Зевак до самого Баря- тинска было тихо. Выстрелы если и гремели где-то — не так уж и далеко — до Вяжичек пока что ещё не доносились. Бороться с кулачеством, выполняя тем самым постановление Декрета ВЦИК и отнимать у кого-то зерно, на этот момент здесь было просто некому.

На всякий случай — передвинув деревянную кобуру с маузером наперёд туловища и расстегнув её, немного выта- щил рукоять маузера наружу, Тимофей ускорил шаг, вгляды- ваясь вдаль — в конец улицы. О том, что две подводы уехали в Москву вместе с бывшим владельцем имения Чигарёвым, затем чтобы перевезти сюда семью Тимофей знал. Хотя это было вопреки его желанию, ибо он, от чистого сердца ува- жая Егора Владимировича, в душе мало верил в то, что ему удастся эта затея, он даже его отговаривал от задуманного: говорил, что не то время стоит на дворе, чтобы с кучей ве- щей ездить по дорогам в такую даль. Советовал привезти семью поездом — железка-то рядом проходит, хотя поезда по ней последнее время ходить почти перестали. Сейчас идя навстречу обозу и видя впереди какую-то непонятную карету Тимофей, просто забыв о Чигарёве, ломал голову: «Что за наваждение, никак бродячий цирк в деревню пожаловал?..».

Поравнявшись с обозом и стоя немного в стороне на обочине, Тимофей с трудом узнал своих деревенских боро- датых мужиков сидящих на козлах кареты. Обляпанные и ис- пачканные грязью их бороды и кожухи, как и парусиновые

балахоны на головах до неузнаваемости предстали в глазах Тимофея, как порождение выбравшихся из леса полудиких людей. Но в это время тот, что сидел на козлах с кнутом в ру- ках и правивший лошадьми крикнул в его сторону:

— Кланяемся вам, дорогой Тимофей Васильевич!.. А ты Тимошка, не верил, что доедем от Москвы. Смотри?.. мы — тута уже! Куда, ваше величество товарищ комиссар, девать- то — господ-то наших бывших? Не в лесу же их селить?

— Правьте в дом старосты, там одна Парашка приживал- ка ютится.

В это время открылась дверца кареты, и на землю спрыгнул Егор Владимирович. Он подошёл к Тимофею пожал ему руку и далее они продолжили путь вдвоём, разговари- вая на ходу. Тимофею нетерпелось узнать московские ново- сти, потому как сюда — в эту глухомань не долетало ни одной весточки, а если какая приходила, то обычно с большим за- позданием, а то и не актуальная уже на тот период. Хотя Мо- сква от Вяжичек была и не за тридевять земель, но Тимофею в ней пришлось побывать лишь один раз всего и не так уж давно — в самом конце октября и до четвёртого ноября он был одним из делегатов на первом съезде рабоче- крестьянской молодёжи. Прошёл всего-то месяц с того дня как он вернулся, но до сих пор ходил под впечатлением той недели проведённой в Москве. Сейчас он ловил каждое сло- во произнесённое Егором Владимировичем: задав вопрос — внимательно выслушав, а если что непонятно было, а непо- нятного получалось много, от этого часто переспрашивал, и получалось одно и то же; отчего собеседник в недоумении вскидывал на Тимофея взгляд. Подошли ко двору усадьбы старосты и остановились у калитки в ожидании обоза, кото- рый по-черепашьи полз по улице села. На крыльце дома появилась Паранья, осеняя, беспрестанно себя крёстным знаменем что-то бормотала; толи молитву, толи бога благо-

дарила за благополучное прибытие барской семьи. Вскоре подъехала карета и из неё вышла Екатерина, а вслед за ней выпрыгнули дети. Паранья бросилась вначале к Кате, покло- нившись ей, стала расцеловывать детей по очереди, при этом говорила не умолкая:

— Божьи вы мои деточки, какой же злой нечистый на ва- шу бедную головушку свалился!.. Екатерина Дмитриевна, миленькая, как хорошо, что вы покинули тот вертеп греха господнего, и я всем сердцем радуюсь полноте вашего се- мейного счастья с малыми детками. Сам господь Бог вам помог благополучно добраться сюда: до своей родной зем- ли, где ваши дедушка и бабушка когда-то бегали по ней бо- сыми ножками…

Екатерина Дмитриевна, прервав причитания, Параньи сказала, чтобы заводила детей в дом потому как они изму- чились в такой тяжёлой дороге и в отвратительной погоде. После чего та, взяв за руки Фросю и Ваню, повела их в дом, а старшая Полина последовала за ними. Подошедшие ко дво- ру вместе с обозом жители деревни дружно взялись разгру- жать вещи и заносить в дом. Уединившись с детьми в одной из спален, Екатерина предпочла отдыхать, а в доме тем вре- менем до позднего часа: расставляли, чистили и убирали; и так получилось, что когда ранним утром Катя вышла из спальни и прошлась по дому, кругом наблюдалась безуко- ризненная чистота и порядок. Егор Владимирович встав с по- стели намного раньше жены: оделся, натянул на ноги охот- ничьи сапоги, тихо вышел из дома и направился в располо- жение усадьбы Гончаровых поглядеть, что сталось с самим домом. Выскочившая навстречу ему Парашка, с беспокойст- вом оглядев его, спросила:

— Егор Владимирович, куда это вы так рано?

— Схожу к усадьбе — дом погляжу, — ответил он, направ- ляясь к калитке, — прогуляюсь по деревне заодно.

— Да не стоит туда ходить по грязи в такую даль, лишь бы душу расстраивать. Забудьте вы о нём! — прокричала Пара- нья уже вдогонку.

Катя, обследовав дом, подошла к зеркалу, уселась перед ним на мягкий пуфик — стала внимательно разглядывать своё отражение, словно отыскивая следы на лице тех мук и пережи- ваний за последние дни. Паранья, заслышав шаги в соседней комнате и поняв, что хозяйка проснулась, тут же вошла к ней и словно мать своей маленькой дочери стала выговаривать:

— Екатерина Дмитриевна, голубушка, зачем в такую рань вы встали, отдохнули бы с дороги, никак все косточки во всём теле болят-то. И Егору Владимировичу не сидится дома, понес- ла его нелёгкая в то имение. Господи, какие вы только моло- дые непоседливые! Я Катенька, как предчувствовала, что вы явитесь к нам надолго. По осени, откуда и силы взялись: всё солила, всё заготавливала на зиму, как и раньше — ещё при управляющем Савелии. И грибочки, и огурчики с капусткой и мочёными яблочками — всё в бочечки. Покуда жив был преж- ний наш управляющий Савелий Бабичев и жизнь в деревне нашей по-людски была. Царство ему небесное — добрейшей души был человек, где твои родители только и нашли такого праведного человека. Пожил мало на белом свете, как умерла его жёнушка при родах, так с тех пор и пошла жизнь у него ко- лесом: отгулял сердечный и отлюбил на этом свете, отплясал на свадьбах и отслужил господу Богу слишком быстро. А этот Герасим — ещё немного и по миру бы всех в деревне пустил, супостат окаянный! Чтоб ему ни дна, ни покрышки над голо- вой! Говорят, — в богатом доме в Калуге живёт.

Неожиданно в дверь постучали, Паранья быстрым шагом направилась к входу. Через минуту она вошла, а вслед за ней вошёл Тимофей: сняв шапку, кивнул головой, опустив подбо- родок на грудь, немного замявшись, увидев в одиночестве Ека- терину, как бы заволновался, после чего несмело спросил:

— А… это, Егор Владимирович никак спят ещё?

— Какой там спят, — ответила Паранья за хозяйку, — чуть свет, нацепил на себя сюртучишко да сапоги одел те, что за утками в речку лазят, и понесло его в старое имение, только там уже быльём всё поросло.

Тимофей удовлетворительным взглядом окинул поме- щение и, поглядев на Екатерину, сказал:

— Вот. Так бы давно, а то сидели там в этой Москве друг друга в чиновничьих креслах подсиживали, как квочки кто вперёд цыплят выведет. В деревне проще, как сам народ, так и вокруг природа всякая — дышится легче. Я чуть больше не- дели побыл там у вас, когда на съезд ездил и то тогда поду- мал: как вы там живёте в такой тесноте? Да и вся ваша го- родская жизнь она — какая-то неправдашняя — перед каждым в струнку тянуться надо. Отец — вон наш, как нас с Иваном не нагибал в ту торговлю да в мастерские всякие, а мы с ним решили своим кумполом по жизни идти. Я лично только и пользуюсь верстаком сапожным, потому как сапоги часто приходится ремонтировать. Если у вас Екатерина Дмитриев- на вдруг возникнет надобность в ремонте ботиночек ваших — милости просим, для меня это не в тягость будет.

Катя в отличие от Егора Владимировича относилась к Ти- мофею с какой-то опаской. Может быть от того, что на подсоз- нании присутствовало устойчивое чувство страха, которое у неё поселилось в душе ещё в Москве, когда в дом вламывались вооружённые люди с красными повязками на рукаве и шапке, а перед этим стучали в дверь прикладами винтовок и матери- лись нецензурно. Иногда приходили матросы: пьяные, с пере- кошенными харями и с тем же сквернословием в своих речах; только уйдут одни — за ними явились в английских френчах, и пойми, кто и за кого ратует. Каждый раз спасало лишь то, что Егор Владимирович являлся служащим в Московском город- ском Совете рабоче-крестьянских депутатов. Но тот страх, тех

роковых минут переживаний остался в душе у Кати, и внутрен- не она ассоциировала личность Тимофея с теми — с повязками на рукавах. Помимо её воли в ней возникал протест и нереши- тельность перед ним, что приводило к неприязни. Разумеется, что Тимофей по своей сущности — как человек к тому же дере- венский был далёк от тех «Стражей нового порядка» в городе в лице погромщиков и искателей на ком бы, если не поживиться, то зло согнать. Немного ещё постояв для приличия, понимая, что Екатерина разговор продолжать с ним желания не имеет, Тимофей распрощался и покинул дом, тихо прикрыв за собой дверь. В прошлом — ещё до революции: семья Гончаровых, а в летнюю пору приезжавшая в деревню и молодая семья Чига- рёвых среди жителей деревни пользовались уважением и хо- рошим отношением к ним, именно это и стало причиной их переселения сюда из Москвы. Егор Чигарёв был родом из Пе- тербурга, где и жили его родители, о судьбе которых он не ве- дал уже второй год. Когда-то он был направлен на службу в Москву, где и познакомился с Екатериной Гончаровой. Вскоре состоялась свадьба, а в одиннадцатом году появился на свет первый ребёнок — девочка, которой дали имя Полина; через четыре года родилась снова дочь — Фросей назвали, а в шест- надцатом году — Ванечка родился. Егор Владимирович успешно исполнял службу в городском совете в должности коллежского советника шестого класса табеля о рангах, и казалось, что се- мейному счастью не видно конца. По сути, они оба — хотя и яв- лялись представителями дворянского сословия, а Екатерина к тому же ещё и из графской ветви Гончаровых, были они по жизни обычными городскими обывателями, а таким людям всегда было гораздо тяжелее переносить невзгоды всяких смут. Это одно и то же, что выращенную в тепле и ласке ком- натную собачку вдруг выбросить на улицу да ещё в стужу — жить ей от силы несколько дней, а бродячие собаки припеваю- чи живут годами.

Перебравшись в деревню, с каждым прожитым днём в душе смиряясь со своей участью, постепенно привыкали к той жизни, какой жили все в округе. По весне в Вяжичках в который уже раз крестьяне вновь делили землю: на каждого хозяина с хозяйкой — плюс на едоков с детьми и стариками. Земельный надел был выделен и семье Егора Чигарёва. По старой привычке, не считая это в тягость, хором и помогали, обрабатывать сей выделенный надел, учитывая то, что мо- лодые вряд ли понимают что-то в этом деле, тем более тре- буется ещё умение, хотя бы править лошадьми. В девятна- дцатом году — весной, как-то Егор Владимирович поехал в Калугу, а когда вернулся домой — заявил, что ему предложи- ли там место служащего в городском Совете народных депу- татов. Людей образованных, как и специалистов, катастро- фически у новой власти не хватало. С этого времени он лишь периодами, наскоком, на два-три дня приезжал домой, по- сле чего уезжал на две недели в Калугу. В те сложные вре- мена власть вела упорные бои на всех фронтах Гражданской войны. Иван Судариков находился где-то там — на переднем плане борьбы за власть. О нём вот уже год как не было ни слуху, ни духу. И лишь случайно Тимофей узнал, будучи в Ка- луге уже в двадцатом году, что брат его в то время находился на польском фронте в армии Тухачевского, воюя против так называемых белополяков. Тимофей продолжал возглавлять теперь уже Сельский совет, и в том же году надумал женить- ся. Как высказала Паранья своё мнение в разговоре с Екате- риной Дмитриевной о достоинствах невесты Тимофея: «Див- чина — красавица, каких ещё свет не видывал!..», на это вы- сказывание Катя лишь скептически улыбнулась, ничего так и не сказав в ответ. Семнадцатилетняя невеста, у которой имя было Арина, по праву считалась одной из красивых девушек в деревне, а Тимоха на неё глаз давно положил, когда она ещё девчонкой бегала по деревне. Всё ждал, когда подрас-

тёт и, наконец, дождался — заслали сватов. Хотя и был он комсомольцем, но пришлось под венец идти на благослов- ление к батюшке в свою захудалую церковь иначе — ни не- веста, ни её родители по-другому не соглашались. Неприми- римая борьба с религией предстояла ещё впереди, так — что Тимофею повезло в этом плане — успеть обвенчаться с краса- вицей женой Ариной Осиповной. Одного лишь Тимофей не мог знать, что судьба ему отмерила довольно малый срок наслаждаться этой красотой. В тот памятный свадебный день: вначале обвенчавшись в церкви, после пройдя к сель- совету внесли запись в книгу бракосочетаний, и Арина Оси- повна с того дня стала Судариковой.

Ещё в начале того же года, а если быть точнее — двадца- того января Екатерина Дмитриевна родила дочь, которую назвали чисто греческим именем — Лена, которая в даль- нейшем станет одной из главных героинь нашего рассказа. Эти маленькие радости в деревне будут в конце года с лих- вой покрыты большой печалью.

Ещё год назад в январе девятнадцатого вышел Декрет о продразвёрстке, который предусматривал изъятие излишков продовольствия у населения. Вскоре на железнодорожной станции Барятинск был создан пункт по сбору продовольст- вия и в основном хлебных запасов для отправки в Петроград и в остальные голодающие города Советской России. Стан- ция Барятинск как никакая другая подходила для пункта сбо- ра продовольствия: там существовали склады и даже под- земные холодильные хранилища, созданные ещё царским правительством в 1903 году. Со всей округи обозами прод- отрядов свозилось продовольствие на станцию, затем фор- мировался состав и отправлялся по назначению туда, куда отстукивала телеграфная лента из Москвы. В ноябре двадца- того, подлечив в госпитале ранение в бедро, опираясь на па- лочку, приехал в деревню Иван Васильевич Судариков. Пункт

сбора продовольствия нуждался в хорошей организации от- правки, потому сюда продолжали присылать всё больше пре- данных партии людей, одним из которых и был Иван. В день его прибытия, прежде чем отправиться в Барятинск уже вече- ром сидя за столом с Тимофеем за рюмкой водки полушёпо- том Иван рассказывал, как ему чудом удалось избежать — если не гибели, то пленения в той проклятой Польше, куда Туха- чевский с пылу жару завёл армию в капкан под Варшавой. Лишь ранение накануне и отправка в Советскую Россию спасли его от той участи, которой подверглись тысячи крас- ноармейцев и командиров. Тимофей болезненно и близко к сердцу воспринял рассказ брата, возмущаясь поражением Красной армии в Польше.

А уже на следующий день оба отбыли на станцию Баря- тинск. Последующие дни декабря Иван хромая торопливо скакал по платформам у железнодорожных путей, помогая брату, который был назначен комиссаром по продовольствию складов на стации Барятинск — формировать и отправлять со- ставы с продовольствием. На одном из составов поезда с продовольствием начальником на правах комиссара сопро- вождения отправился Тимофей, в команду которого вошли в основном активисты и комсомольцы из Вяжичек. Состав был особой важности, потому как продовольствие предназнача- лось городу Петрограду и в телеграфной ленте из Москвы строго предупреждали: «Доставить любой ценой!»

Прощаясь на перроне с братом Тимофей, словно пред- чувствуя что-то недоброе и с тоской глядя куда-то в сторону — на опушку дальнего леса избегая встретиться взглядом с бра- том, внутренним голосом сказал ему:

— Арина через два месяца рожать будет, если что при- смотри за ними. Вдруг не вернусь, не оставляй их в беде…

— Да брось ты Тимоха беду накликивать! — сказал Иван, — вернётесь, куда вы денетесь! Ещё и сельхозинвентаря приве-

зёте с Путиловского завода, к весне как раз, кстати, будет — в особенности в коммунах.

На заявление брата Тимофей через силу улыбнулся, про- тянул руку, второй обнял брата и всё-таки высказал до конца то, что чувствовал в душе:

— Да нет брат, сердце редко обманывает — такой тоски в душе у меня ещё никогда в жизни не было. Ну ладно, будь что будет, прощай Иван. Не забывай за моих.

— Обещаю. Она у тебя славная жена. Возвращайся Тимо- фей!

Пробуксовывая колёсами паровоз уже тянул состав, Ти- мофей уже на ходу запрыгнул в открытые двери «Столыпин- ского» вагона, ладонью ещё раз помахал брату, опёрся пле- чом на открытую створку двери и ещё долго стоял так и гля- дел на удаляющиеся строения станции, словно прощаясь на- всегда с ними.

Предчувствие Тимофея не обмануло. Продовольствен- ный поезд был остановлен в дороге среди глухого леса. В коротком бою из-за большого неравенства сил в пере- стрелке погибли почти все, кто сопровождал и охранял со- став, в том числе и Тимофей. Его уже раненного нападавшие бандиты взяли и подтащили к паровозу, затем прислонили спиной к нему и расстреляли. Продовольствие из вагонов телегами вывезли в лес, а сам состав подожгли. В те смутные времена грабить поезда — не только продовольственные, но и пассажирские к тому — же убивать сопровождающих, было широко распространено по всем направлениям Российских железных дорог. Есть вещи, которые не могут рассматри- ваться иначе как бандитизм высшей категории. Если тебе не нравится Советская власть, и ты её объявляешь своим врагом

— бери в руки оружие и иди честно, как умеешь — воюй про- тив неё! Но не прячься по лесам, не стреляй из-за угла в спи- ну и как последний грабитель, выходящий на шлях с кисте-

нём не грабь поезда с продовольствием, которое предна- значено для того чтобы накормить голодных детей и не дать им умереть с голоду. Не зарься на побрякушки, отнимая их у мирных граждан которые едут в поезде ради того чтобы ук- рыться от произвола и насилия или найти себе приют. Бан- дит — какую бы он не нацепил цветом повязку на рукав и шапку — как бы он не рядился и не прикрывался лозунгами — всегда останется бандитом. И ровным счётом не имеет ника- кого значения, по какую из сторон баррикады он находится: за красных он, или за белых.

Минули всего сутки, как тишайшие Вяжички огласились женским воем и плачем. Хрупкий мир деревенской жизни был взорван непоправимым горем:

— Убили-и-и…! Родненьких сыночков…! Изверги окаян- ные-е-е…! Глумились над вами раздёрганными и раздетыми донага! Будь вы прокляты по десятое колено! Сколько моло- дых душенек загубили, душегубы вы проклятые!

Все жители деревни — от мало до велика, выйдя на сере- дину улиц, голосили и причитали. Спустя ещё день: со стороны Барятинска подошёл и остановился напротив Вяжичек паровоз с одной открытой платформой, на которой лежали рядком прикрытые парусиновым пологом мёртвые все девять человек молодых и таких здоровых парней. Погибли все Тимофеевы активисты и первые комсомольцы вместе со своим вожаком, а на следующий день состоялись похороны погибших.

В конце зимы — уже наступившего двадцать первого го- да, а если быть совсем точным, то и число двадцать первое февраля — Арина родила мальчика. Эта цифра: «21» станет роковой для новорождённого, которого назовут Павликом. Дойдя до финала нашего рассказа, мы обязательно заострим наше внимание на этой цифре, казалось бы — суеверной примете; но веришь ты в это или нет — факты зачастую гово- рят сами за себя.

Екатерина Дмитриевна трагическую новость гибели од- носельчан и самого Тимофея встретила с особой болью в сердце. Годовалая её дочь Леночка не слазила у неё с рук: но- ся её по дому мысли, постоянно возвращались туда, в тот прошлый день их приезда, когда к ним пожаловал Тимофей. Теперь она осуждала и раскаивалась за ту холодность к нему, которой она его тогда встретила в своём доме. Если в то вре- мя он ей казался чем-то сродни с теми московскими вершите- лями власти, порой мало отличавшиеся от тех, которые вы- скочив из леса, напали на продовольственный поезд, то сей- час предстал в образе агнца на заклание. Порой неосознанно думая о нём и о его такой ещё совсем молоденькой жене Катя начинала плакать. Пришедшая навязчивая мысль о дружбе Тимофея с её мужем и то, что именно Тимофей способствовал их благополучному переселению в деревню, а после обуст- ройству: от этой мысли, чувствуя какую-то неблагодарность со своей стороны, она начинала плакать уже навзрыд. Вошедшая в комнату Паранья, оторопело став у порога с явным недо- умением смотрела на плачущую хозяйку, мысленно переби- рая в своей голове и ища этому причину.

— Голубушка вы моя, — ласково спрашивала она Екатери- ну Дмитриевну, — никак обидел вас кто? Зачем столько слёз, от них только морщинки на вашем красивом личике появят- ся. Успокойтесь Катенька, если можете, поделитесь своей бедой со мною, гляди и помогу вам в чём-то.

— Не во мне дело Паранья Михайловна; по Тимофею я плачу, жаль его — как родного, а почему и сама не знаю. Сто- ит перед глазами как живой и мне каждый раз кажется, что с укором смотрит на меня.

— Мне Катенька их всех жаль, а Тимофея в особенности. Но что поделаешь — с того света не возвращаются, царство им небесное страдальцам. Завтра суббота: я побуду с Леноч- кой, а ты Катенька сходи в церковь, помолись за него убиён-

ного поставь свечечки за упокой души его грешной, закажи батюшке поминальную молитву по нему, гляди и полегчает — на душе-то. Арина-то бедненькая и жить ещё не жила вчера сама в куклы играла и уже вдова. Ты Катенька, как будешь возвращаться с богослужения зайди к ней голубушка. Оно — горе-то женское, к тому же когда ещё и в одиночестве всегда тяжестью на сердце давит. Зайди к ней. С тебя не убудет, а вам обоим, может и легче от этой встречи на душе станет. Ей — страдалице- то… — Ой! как тяжело сейчас, да ещё и с младенцем на руках!

На отшибе деревни чуть в стороне от остальной части до- мов стоял домик, в который совсем недавно поселился Тимо- фей со своей молодой женой. Сейчас там проживала Арина с грудным ребёнком. В родительский дом она пока что решила не возвращаться. Дивное сияние той тихой радости под кры- шей собственного дома и семейного счастья рухнуло в одноча- сье, как хрупкий снежный наст на ветках ёлки; на смену пришла печаль одиночества и неизвестность покрытого в тумане буду- щего. От всего того горя, которое разом навалилось на её мо- лодые плечи ей свет был не мил, а тут ежедневно, кто-нибудь да заявится из деревенских жителей. Вот и сегодня перед обе- дом заходила Екатерина Дмитриевна: посидели молча, так и не найдя тех слов успокоения друг для друга; после распрощались испытывая неловкость и Катя ушла; а вскорости и Иван Василь- евич пришёл. Арина продолжала обращаться к нему по имени и отчеству: прежде всего усматривая в нём представителя се- годняшней власти, к тому же ей он казался не по возрасту сво- ей молодости каким-то намного старше её самой.

Минуло несколько дней, как однажды с улицы донёсся лошадиный храп: Арина, выглянув в окно, увидела подъе- хавший ко двору дилижанс, из которого не торопясь, слез Иван: на подводе остались сидеть ещё двое красноармейцев в будёновках и при оружии, один из которых подал Ивану

Васильевичу трость вслед за ней рюкзак, наполненный до половины чем-то. После этого красноармейцы, спрыгнув на землю стали прохаживаться по-над забором разминая ноги. Иван Васильевич, всё так же хромая на ногу и опираясь на палочку, не торопясь направился к дому. Рана в бедре давно уже зажила, но при ранении был задет седалищный нерв и как сказал хирург делавший операцию, хромать ему придёт- ся долго, возможно до двух лет.

Арина в это время стояла у окна, качая на руках сына, и пристально глядела на идущего по двору в дом Ивана: сей- час она по какой-то непонятной даже для неё самой причине с затаённым интересом совсем иными глазами смотрела на него. Откуда-то взявшаяся промелькнула мысль: «Как люди быстро меняются… такой же недавно деревенский парень, а сейчас и не скажешь: благородный и учтивый и скорей всего ещё и храбрый, как мой Тимофей… — немного запнувшись на этой мысли, закончила её, словно поводя итог, — разве мо- жет быть иначе — они ведь родные братья!».

Войдя в дом, Иван поздоровался, немного смущаясь мо- лодой девушки, прошёл к столу и, водрузив на него рюкзак, сказал:

— Здесь продукты вам. Ты Арина Осиповна, — обратился он к ней как к старшей по возрасту или по положению, — кормящая мать, потому должна хорошо питаться. Не поду- май, что продукты незаконно добытые, я от своего усиленно- го пайка собирал, мне, как ещё не излечившемуся полностью от ранения — комиссаром по продовольствию назначен уси- ленный паёк, а мне этого много.

Снял с себя кожаное пальто на овчине, повертел в руках не находя куда повесить кинул на рядом стоявший топчан и на него же усевшись, продолжил:

— Как ты тут в одиночестве да ещё на отшибе… не страш- но одной-то?

— Кому я нужна, тот, кто нужен им был… — они уже его забрали, а я так… вроде есть, а может быть, меня и нет уже вовсе!

— Ну что ты такое говоришь!.. у тебя Арина, ещё жизнь вся впереди. Ты думаешь, мне легко? Я, по-видимому, буду клясть себя до конца дней своих за то, что не отдали им пу- лемёт. За несколько дней до этого нам поступила информа- ция, что на базу в Барятинске будет совершено нападение с целью — сжечь всю, вот потому и не дали пулемёт. Тимофей сам настоял на этом, — сказал, что нам он может больше при- годится. Вот и пригодился. Теперь-то я понимаю, что нас как последних идиотов, обвели вокруг пальца. Да, по правде сказать, там и жечь уже нечего было — пустые склады стоят; округу вычистили под метёлку. У крестьян хозяйства захуда- лые… кому управлять и ходить за ним, когда на германском фронте скольких мужиков потеряли. У крестьян на сего- дняшний день — блоха в кармане да вошь за пазухой на ар- кане — вот и всё продовольствие.

— Иван Васильевич давайте я вас чаем из лесных и поле- вых трав напою, а?

— Как-то неудобно, ребята на улице прозябают, а я чаи распивать стану, к тому же времени на это нет, как-нибудь в другой раз. Я вот что хотел сказать тебе Арина; ранее мол- чал, не до разговоров было: Тимофей в последнюю минуту просил меня за тебя с сыном, чтобы не оставлял вас я, он будто наперёд знал всё как будет, очень грустный был, даже слёзы, кажись на глазах поблёскивали. Конечно, возможно позже — ты выйдешь ещё раз замуж на то она жизнь…

— Никого мне не надо, — прервала она Ивана, — и говорить об этом не надо, я запрещаю вам! Я даже слушать подобное отказываюсь! — сказала она громко и со злостью в голосе.

— Прости, если сказал что не так, наверное — пойду я, ре- бята ждут, — сказал Иван виновато.

— Иван Васильевич вы никак обиделись? Не обращайте на мои слова внимания, поверьте, я вовсе не намеривалась вас обидеть — так вышло. Приезжайте в любое время, я все- гда буду рада вам, у меня-то не так уж и много тех, кто мне дорог на этом свете и вы один из них.

Тот год — год двадцать первый — был первым мирным годом для молодой республики Советов: на её окраинах ещё долгие годы будут греметь выстрелы, а голод в Поволжье и в других районах станет новым испытанием на удержание власти большевиков. Иван Васильевич отозван будет внача- ле в Калугу, затем в Москву; посещать дом Арины возможно- стей практически не станет, иногда, когда это было возмож- но, насобирав продуктов с той скудной служебной пайки, он будет отправлять их Арине. Уже в самом конце двадцать второго года, когда на Дальнем востоке утвердится власть большевиков, и на этом, по сути, будет поставлена жирная точка в окончании Гражданской войны, Иван Васильевич, наконец-то прибудет в Вяжички. Войдёт несмело во двор Арины, оглядывая по сторонам и замечая все не обустроен- ные огрехи, когда во дворе нет хозяина, подойдя к окну, пальцем легонько постучит в окно. Подождав немного под дверью, которая казалось и не заперта, но и отвечала молча- нием: вздохнул тяжко, намериваясь уже направиться к ка- литке, когда, вдруг неожиданно открылась дверь. На пороге стояла Арина, закутанная в шаль.

— Ваня?!.. — удивлённо, назвав впервые его по имени как равного себе, спросила она. Не произнося больше ни слова, уступила дорогу в сенях дома, тем самым приглашая к себе, а он, как и в прошлые разы, будто подросток на первом сви- дании: смутился, растерялся и даже забыл поздороваться, что сделал поспешно, войдя уже в дом. Немного придя в се- бя, Иван первое, что отметило его сознание — это отсутствие равнодушия в голосе Арины. Человеческие отношения порой

претерпевают многие преграды ими же и созданные. Зачас- тую, хотели-то — как лучше, а получилось всё не так как надо.

— Ну как вы тут жили без меня такое долгое и трудное время? — спросил Иван, словно явившийся муж домой после долгой отлучки.

От этих, им произнесённых слов, Арина улыбнулась: приветливым умилительным взглядом посмотрела на него, зардевшись, с пунцовым жаром на щеках выдавила через силу свои слова:

— Как долго пришлось ждать тебя Ваня!.. думала, что уже никогда и не приедешь к нам.

— Ну, вот ещё сказала, как это не приедешь? мне-то больше и ехать кроме вас не к кому. Выходит — ты так сама и живёшь?.. — спросил он, пристально вглядываясь в её лицо.

— Я же ещё в тот раз сказала, зачем об этом говорить лишне. Ты не стой посреди дома, а то я совсем растерялась, даже пригласить по-человечески не умею, проходи, разде- вайся, не говорю тебе — будь как дома, потому как я надеюсь

— этот дом будет таким же твоим, как и моим.

— А где же мой племянник? — спросил Иван, заглядывая в проём соседней комнаты: там — на кровати, посапывая носи- ком, спал Павлик, которому через два месяца должно ис- полниться два годика.

— Немного простыл, бегая во дворе, даже температура тела вчера была, сегодня кажись, немного лучше будет, — сказала Арина.

Какое-то время, оба стояли плечом к плечу на пороге дверей в соседнюю комнату и смотрели на спящего малыша. Иван вдруг резко повернулся всем корпусом к Арине, взяв её руку в свою ладонь, сказал:

— Будет лучше Арина, если ты станешь моей женой. Если ты Арина, не согласна по какой-то причине…

— Не продолжай дальше, прошу тебя, — прервала она его,

— я тебе давно об этом не один раз намекала, а ты словно и не замечал моих слов…

* * *

Окончание Гражданской войны, как бы подводило итог всей той «революции» семнадцатого года; а если говорить более подходящими терминами определяя данное событие, то назовём это большевицким переворотом и насильствен- ным захватом власти. В отличие от самой верховной власти в лице лидеров партии большевиков и их вождей, которые вряд ли сами верили в то, что обещали народу, наши герои романа относились к той огромной части народа, которые искренне верили в светлые идеалы коммунизма, отдавая, не раздумывая свои жизни за это. На смену одной революции — политической — последовали, как из рога изобилия дополне- ния всякие к ней: непримиримая борьба с церковью и со священнослужителями, высылка из страны деятелей науки и культуры, а вслед за этим грянула сексуальная революция. Продолжалась эта вакханалия почти десятилетие и лишь в двадцать девятом году уже Сталин решил положить этому конец. События её и результаты были в последующие годы, вплоть до конца второго тысячелетия строго засекречены. Приведя несколько примеров, почерпнутых из печати дней уже современных, где немногим авторам удалось по крупи- цам восстановить то, о чём власть предпочитала молчать. Некоторые высказывания лидеров партии большевиков, из которых мы воочию можем сделать вывод, кто стоял у вла- сти, чего они стоили, и что из себя представляли. Из всего этого можно сделать вывод — кто они были на самом деле — эти так называемые — «Вожди». Главными идеологами сек-

суальной революции, которые провозглашали новую мораль и внедряли с помощью активной пропаганды, были государ- ственные деятели: — Карл Радек и Александра Колонтай, именами которых впоследствии будут названы улицы, шко- лы и прочие госучреждения. На первом Всероссийском съез- де союзов рабоче-крестьянской молодёжи в устав был внесён пункт с подачи Колонтай, как народного комиссара общест- венного призрения к тому же она занималась охраной мате- ринства и младенчества; на этой почве, не забыв написать не- сколько «выдающихся» работ таких как: «Любовь пчёл трудо- вых» и «Дорогу крылатому Эросу», где подробно изложила свои взгляды на половой вопрос, призывая лозунгом: «Ого- лённый, не прикрашенный любовными переживаниями ин- стинкт воспроизводства». В последующем газеты пестрили её статьями и выступлениями на публике: «Любая комсомолка должна сексуально удовлетворить любого комсомольца, как только он об этом попросит. — Говорила и писала она. — Такое возможно в том случае, если комсомолец активно участвует в общественных работах и регулярно платит членские взносы». Карл Радек стал вдохновителем общества: «Долой стыд!». Именно он обычно шёл голым во главе московских нагих де- монстрантов. По свидетельствам современников, в таком же виде принимал и гостей в своей квартире.

Александра Колонтай писала: «Такой пестроты брачных отношений ещё не знала история: неразрывный брак с ус- тойчивой семьёй и рядом преходящая связь, тайный адюль- тер в браке и открытое сожительство девушки с её возлюб- ленным, брак парный, брак втроём и даже сложная форма брака вчетвером». Троцкий писал Ленину: «Семья, как бур- жуазный институт, полностью себя изжила. Надо подробнее говорить об этом рабочим». Ленин в свою очередь дал ис- черпывающий ему ответ: «И не только семья. Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты. Нам есть

чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят». Газета «Правда» от 7 мая 1925 года писала: «Муж моей подруги предложил мне провести с ним ночь, так как его жена больна и этой ночью не может его удовлетворить. Когда я отказалась, он назвал меня глупой гражданкой, которая не способна постичь величие коммуни- стического учения». Феликс Дзержинский являясь непосред- ственным организатором трудовой коммуны для малолет- них преступников, расположенной возле станции Болшево Московской железной дороги, где содержалось около одной тысячи подростков, возрастом от 12 до 18 лет, среди которых было более трёхсот девочек и девушек. Они проживали в совместных с юношами помещениях. Воспитатели в отчётах с восторгом сообщали: «Половое общение в коммуне разви- вается революционными методами. Смена партнёров проис- ходит по их желанию, и такие отношения отвлекают воспи- танников от противоправных действий».

Каменный век! Пещерные времена! И то, вполне веро- ятно, что в те далёкие времена все ходили в набедренных по- вязках из шкур диких зверей. Колонтай (Шурой) за глаза её называли — пройдя путь комиссарских постов, сменив мужей и любовников — на один час немерянно, которым счёта не было, к тому же вполовину моложе возраста своего, как-то умудрилась на политической арене здравствовать до глубо- кой старости. Станет первым в мире женщиной послом, после чего сменит несколько стран, исполняя обязанности посла. В отличие от своего единомышленника по взглядам на секс Карла Радека, которому крайне не повезло. Вначале его ли- шили всех занимаемых постов в правительстве, — после поду- мали: «Маловато, как-то получается…», в двадцать седьмом отправили в ссылку, в тридцать шестом в тюрьму, где по- тихому и удавили — нехрен было по улицам Москвы голым расхаживать, а дома гостей принимать, когда визитной кар-

точкой хозяина при встрече являлось причинное место. Со- временному человеку трудно представить подобный такой приём. Приходите вы в гости к своему шефу фирмы — по слу- чаю юбилея его — а сам виновник торжества, расплывшись в любезной улыбке, колыхая своими причиндалами, встречает вас на пороге, в чём мать родила. Представили?! Смелости повторить хватит?.. А это не кто-нибудь, а комиссар зани- мающий массу постов в правительстве, к тому же соратник самого Ленина. С неизменной курительной трубкой в зубах, с такой, как впоследствии Сталин расхаживал по своему каби- нету: с бакенбардами до бороды Радек был копией кора- бельного голландского капитана времён парусного флота. Оказывается, ходить по улицам голым мужикам нельзя, а вот женщинам не возбраняется. Колонтай — вначале двадцатых годов — пошла уже по посольской карьере — вовремя слиняла

— посвятив этому делу четверть века, прожив долгую жизнь, а за год до смерти Сталина сама отправилась в мир иной, чтобы Хозяину там место подготовить. То, что касается бездомных детей — этот вопрос вообще не обсуждаемый, ибо первыми кого должны были поставить к стенке — тех, кто это затеял. Плеяда, которая подыгрывала сексуальной революции до- вольно пёстрая. Начиная от поэта Маяковского, который в Симферополе участвовал в демонстрации голых женщин, гордо шествуя среди них — правда сам обнажился не полно- стью — духу не хватило или похвастать нечем было. До нарко- ма Семашко и лиц, имена которых канули безвестно в исто- рию по своей незначимости. Казалось — куда больше свобод?! НЕП (Новая экономическая политика) широким шагом зако- выляла по стране: торгуй, куй, шей, пряди и главное — воруй! Пей, ешь, гуляй, веселись, голышом по улице ходи: две тысячи лет о таком мечтали. Наконец-то — пришло! А секса — безмер- но, на сколько силушек хватит и самого желания. Говори, что в голову взбредёт, даже если это сумасшествие, и это в то вре-

мя когда после семилетней войны: Германской войны и Гра- жданской страна вся нищая и голодная. Москва в начале два- дцатых годов голода и нехватки продовольствия не испыты- вала: она в то время от жиру с ума сходила да демонстрации устраивала. Вполне возможно, что власть в чём-то подыгры- вала всей этой вакханалии, заодно выявить — кто и что из себя представляет; ибо репрессии в последующие годы перекроют с лихвой всё то, что казалось, пришло надолго, а иные думали

— на века. В Москве подсчитали за год количество внебрачных детей, оказалось половина от общего количества появивших- ся на свет. К тому же отдают на воспитание государству, а деньги нужны совсем на другие цели. Но, главное! — граждане Страны советов занятые плотскими утехами уже не желали строить социализм, не до этого им теперь. Летом 1926 года грянул скандал, страну всколыхнуло чубаровское дело (назва- ние переулка в Ленинграде), где комсомольцы и коммунисты надругались над девятнадцатилетней девушкой, которая по- лучила букет венерических заболеваний. Дело, получив глас- ность, и массовое возмущение дошло до суда: пятерых рас- стреляли, остальным длительные сроки заключения. С этого момента стали постепенно закручивать гайки — для простых смертных: «Повеселились и буде! Пора и честь знать! Закон он и есть закон — пора и о нём вспомнить…». Для Вождей можно кое-что и оставить: по мере их преданности идеям и лично товарищу Сталину. Не угодил — можно и о сексуальной распущенности вспомнить. В дальнейшем Калинин на бале- ринах помешался, а ещё чуть позже — Берия на школьницах и студентках адюльтер применять станет. Чем же всё-таки за- кончилась сексуальная революция?.. А ничем, как и револю- ция пролетарская! Надо же — у самых стен Кремля устроили нудистский пляж на берегах Москвы реки — совсем обнаглел народ! Вначале сделали платные аборты, после, совсем уго- ловной статьёй запретили их; за гомосексуализм также — уго-

ловная статья; вскоре и голышом ходить по улицам Москвы всем расхотелось, ибо не сделай то, что сделали: скатился бы народ московский ниже уровня животного.

Можно продолжать рассказывать подобную мерзость и далее, на это есть много свидетельств, но мы думаем, этого — выше сказанного вполне достаточно. Из всего этого вывод — выкрики от народа: «При коммунизме — как спать будем… все под одним одеялом?!» — актуальны, справедливы и взяты не на пустом месте. Читатель спросит, — для чего выше сказано? Отвечаем, — чтобы отделить зёрна от плевел. Высыпав на стол зёрна вместе с шелухой: ребром ладони — зёрна в одну сторо- ну плевела в другую, затем наклонившись, набрав в грудь как можно больше воздуха сдуть шелуху со стола. Простой народ в своей массе, а среди народа этого — Тимофей и Иван — это зёрна. «Вожди» — затеявшие смуту и нагло обманувшие народ

— плевела! Михаил Калинин — балерины, Берия — школьницы; остальные, когда жена надоела — в лагерь её для заключён- ных. Исключая из списка так называемых «вождей» — Климен- та Ворошилова — любил он видимо сильно свою жену — ос- тальные все поголовно жён в ад отправили — в лагерь жизнь доживать. Ну, а жена Сталина застрелилась, а скорее помогли. Вот истинное лицо лидеров большевиков! Тут, с этой сексу- альной революцией совсем было забыли напутствия Ленина: что первейший-то враг идеям коммунизма — это попы и все поголовно всякие священники — за них и взялись по второму кругу. Кого — на Соловки, кто-то чуть дальше поехал — на край- ний север в глухомань тайги; кому-то и пуля в затылок; свя- щенники-то первыми забили тревогу по поводу сексуальной распущенности. Нечего было гавкать и напоминать о себе, гляди и не вспомнили бы о вас.

Но, к нашим героям романа, как и к миллионам простых граждан, Советской России всё то, о чём мы рассказали вы- ше, ровным счётом никакого отношения не имело потому

как, они наивно продолжали верить — во всю ту утопию, ко- торую им втемяшивали в уши. Москва, как и в прежние вре- мена, являлась государством в государстве и жила далеко не по тем законам и правилам, что весь народ российский.

* * *

В конце января 1924 года Иван Васильевич отбыл в Москву на похороны Владимира Ильича Ленина. Всенародное горе по- истине было велико: ибо испокон веков простой народ при- учился верить, надеяться и терпеливо ждать праведного мило- сердного Царя-батюшку, а как он там называется — это дело уже второе, главное-то: обещал много хорошего и справедли- вого. Потому плакали и рыдали искренне и без всякой на то фальши. Ленин, по сути, в истории ещё долго будет оставаться личностью спорной: одиозной, противоречивой и непредска- зуемой в прошлом, если бы, конечно Бог дал ему пожить дольше — имеющий как многочисленных своих сторонников, так и противников. Но расстреливать царских детей в самом что, ни на есть начале своего правления, всё-таки не стоило бы! Взяв на себя столь великий грех, и сам долго не задержался на этом свете. Как говорят: «За такие страшные грехи — туда ему и дорога!». И сколько бы мы не листали историю человечества за все его тысячелетия существования, мы не найдём там случая чтобы на вершине власти хотя бы какое-то время находился человек с кристально чистой душой и такими же поступками. Подобных отродясь никогда не существовало! Пришёл к власти с благими намерениями, а получилось, как и у всех. Короля как говорят — делает свита, какие люди тебя окружают, таким и ты станешь — в конечном счёте: «Отправился в лес дровишек на зиму нарубить — трудился в поте лица — к концу оглянулся:

«Ах!.. сколько же доброго леса я загубил!..».

У Ивана и его жены Арины в тот год родился мальчик: назвали Анисимом — в будущем станут называть почему-то — Сеней. Ребёнок появился на свет здоровеньким, сильным на ручки, что с первых месяцев его жизни замечено было роди- телями и уже в годик подтягивался на ручках как акробат. У Чигарёвых Екатерины и Егора в тот же год родилась девоч- ка — Натальей названа была. Паранья как-то сказала Кате, что видимо тогда идя из церкви, она не напрасно зашла погос- тить к Арине, потому Бог и наделил вас в один год детишка- ми. Так что, хотя год в Советской России и был траурным: пе- чалились, что мир покинул возмутитель российского спокой- ствия — по своей воле или кто помог — это лишь Богу извест- но, но многие этот год прожили не зря. Простые люди радо- вались новым, появившимся на свет малышам, а «Злодейст- во», тем временем старалось обрядить себя в одежды гени- альности и праведности, и народ продолжал верить этому. Сравнить подобное можно с Новогодней ёлкой. Срубили её бедную в лесу. Втащили в дом: обрядили, огни на ней за- жгли, а детям — за живую ёлку выдают и те глупышки верят. Но в песне взрослые всё-таки проговорились: «В лесу она росла!.. красивая и стройная была!..».

Судьба у Екатерины Дмитриевны и у Арины была на то время схожей: как у одной муж нёс службу в отрыве от се- мьи, так и у другой. Ивана Васильевича судьба партийного работника кидала с места на место — туда, где постоянно по- являлись прорехи во власти, которые возникали одна за дру- гой и, требовалось всё восстанавливать, иной раз с самого что ни на есть начала. Прибыл в пункт назначения — «А», а там о Советской власти и слыхом — не слыхали, а если, что-то и было в самом её начале, то тут же прикидываются все ду- рачками: «Чё-то, о таком не слыхали, — говорят они, — это… никак царь с царишкой новое что-й-то придумали? Нам-то всё равно… лишь бы рожь родила да дети скарлатиной не

болели…». Начинаем создавать Советскую власть. Пока река спокойно несёт свои воды — туда, куда ей надо — до тех пор она красива, величава и много пользы от неё. Перегороди её и получишь множество прорех, а то и вовсе реку угробишь. Народ — это река и с ним нужно плыть по течению. Егор Вла- димирович тоже на месте не сидел: часто отправляясь по служебным делам в столицу и задерживаясь там — на неде- ли, а то и на целый месяц. Нашим героям, в то нелёгкое вре- мя, конечно, было не до философии. Иногда, на досуге или перед сном многие задумываться стали, что не в ту сторону гребём, а то и против течения. Жизнь шла своим чередом, ибо время не остановишь: меньшие дети подрастали, новые появлялись на свет. Если Екатерина Дмитриевна решила на этом поставить точку и в силу своего возраста больше не ро- жать, то у Арины — девушки ещё молодой, вслед за Сеней детишки посыпались как горох из дырявого кармана. В три- дцатом году родился ещё малыш, которого Колей назвали, а через два года Бог подарил девочку; может быть, потому Марией и назвали — в честь святой девы Марии, хотя и не католиками были.

На смену всяким революциям пришла — «Коллективиза- ция» — вначале добровольная, а вслед за ней сплошная при- нудительная. О ней рассказывать мы не станем, потому как, она ничем не отличалась от тех порядков и условий, которые происходили на всём пространстве необъятной страны Сове- тов — мы об этом ярко рассказали в романе: «Курай — трава степей». Различие лишь было в том, что в Вяжичках и раску- лачивать-то было не кого. Кругом одна беднота, из которой и создали колхоз. Раньше жили бедно, а теперь стали ещё на несколько порядков бедней: если раньше хоть какие-то были люди зажиточные в среде деревенских, то теперь и мило- стыню выпросить не у кого — зато все равны! Если бы не то продовольствие, что периодами привозилось своим семьям

Иваном и Егором, то неизвестно чем бы они и детей прокор- мили. На год тридцать второй, как завершающего периода коллективизации в семье Чигарёвых из пятерых детей в де- ревне с Екатериной Дмитриевной оставалось всего двое са- мых меньших: двенадцатилетняя Лена и Наталья восьми лет. Троих старших Егор Владимирович увёз в Москву и определил на учение. Самой старшей Полине на тот момент исполнилось уже двадцать; замуж она выйдет поздно уже перед самой войной за Григория Силантьева, у которого был ещё меньший брат, ставший впоследствии известным композитором. Уже после войны в сорок седьмом году у Полины родился сын — Анатолий, который и станет единственным ребёнком в семье Силантьевых. Полина проживёт долгую и, наверное, счастли- вую жизнь; о том — посещала ли она и её сёстры с братом Иваном деревню Вяжички уже после того, как Екатерина Дмитриевна окончательно перебралась на жительство в Мо- скву к детям, мы сказать не можем, ибо таких данных у нас нет. Ефросинья, выйдя замуж, детей так и не заимеет, так проживя жизнь вдвоём с мужем. Иван уйдёт в сорок первом на фронт ещё не женатым, с войны вернётся без ноги, и про- живёт всю жизнь в одиночестве. Природа, словно компенси- руя этот недостаток у старших детей Чигарёвых малостью по- томства, с лихвой наградит детьми двоих самых меньших: Елену и Наталью, но об этом мы расскажем чуть позже.

У Арины на то время дети были ещё маленькими, лишь самому старшему сыну Павлику исполнилось одиннадцать лет: Анисиму всего восемь, Коле два годика и в том же году родилась Мария. Деревенская жизнь пролетает столь неза- метно в особенности в летнюю пору даже тогда, когда она эта жизнь полуголодная и подвержена тяжёлому крестьян- скому труду. К восемнадцати годам Павел, выучившись на тракториста, что в те времена считалось престижным, уже зарабатывал свои трудодни в колхозе, внося тем самым леп-

ту в благосостояние семьи. Стояла осень года тридцать девя- того года. Иван Васильевич уже третий месяц как не подавал о себе вестей. Вначале Арина думала, что его куда-то далеко отправили по службе, но когда в газетах скупо стали про- скальзывать сообщения о каком-то финском военном кон- фликте, названной впоследствии: «Зимняя — компания», она стала подозревать, что Иван вероятно там и находится. В тот год Арина была в положении и в ноябре родила мальчика, которого, как и договаривались с мужем, назвала в честь де- да — Василием. Может быть, если бы не тридцать девятый — а за ним последующие военные годы, то дети появлялись бы и дальше, но рок всегда неумолим. Уже наступила зима, а от Ивана ни весточки, и лишь в январе она получила от него письмо, в котором он кратко писал, что жив, здоров, нахо- дится на службе по заданию партии.

Эта малоизвестная война, о которой станут больше по- малкивать, чем говорить обошлась стране большой кровью; и хотя, так называемая: «Линия Манергейма» была всё-таки преодолена, не считаясь с потерями для Красной Армии, и наступление её продолжалось на Хельсинки, пришлось бы- стренько заключить с Финляндией мирный договор. За спи- ной белофиннов, как их тогда называли, по сути, стояла на- цистская Германия — это была проба сил ещё не окрепшей молодой республики Советов. По праву — финнов отогнать подальше стоило тогда, чтобы не подглядывали в дверную щелку, и потому как единственный на Севере незамерзающий порт Мурманск и сами окраины Ленинграда повергались большой опасности с их стороны. В противном случае, в сорок первом не удержать бы нам ни Ленинграда, ни Мурманска с незамерзающим портом, который на протяжении всей войны исполнял функции доставки грузов от союзников и являлся основной базой Северного флота. Но отгонять финнов с окра- ин Ленинграда надо было быстро и жёстко. Так вот и делай

людям добро: Ленин финнам и полякам дал государственную самостоятельность, которой они не имели при Российской империи, тем самым приобрёл новых врагов по соседству. Ельцин Советским республикам тоже предоставил государст- венную самостоятельность — результат на лицо…

Можно перелопатить всю литературу включая саму Ис- торию времён СССР, но о финской войне, если и найдём что-то, то не более пару строк, словно её и не было: «Летом 1940 г. Карельской АССР были переданы территории, пере- шедшие к Советскому Союзу по советско-финляндскому до- говору…». Вот и вся война, а о ста тысяч, по другим сведени- ям во много больше погибших наших воинов — ни слова. По большому счёту она была необходима, но не такой, же ценой — в сотню тысяч погибших, раненных и обморожен- ных. Эта так называемая «победа», о которой предпочитали помалкивать, по праву учитывая огромные потери, явилась больше поражением, чем победой. К зиме тридцать девято- го года командный состав в Красной армии основательно подчистили репрессиями, а, как известно — всякому ремеслу за день не научишься, потому и брали всё на-авось — да на

«Ура!». Линию укрепления: «Манергейма», по праву можно считать неприступной. Прежде всего, она была необычна, если сравнивать её с общепринятыми понятиями. Там не было сплошной линии траншей и окопов, многорядных за- граждений колючей проволоки, они если и присутствовали то только в отдельных местах, не было многого того, что ра- нее было на подобных цитаделях обороны.

На первом месте там являлся это сам естественный ланд- шафт, как нельзя лучше подходивший для обороны: скалы, покрытые хвойным лесом и под ногами тот же камень — в землю зарыться не получится. Пока выроешь окоп — два- дцать раз снайперы успеют убить. Как дополнение к скалам, на всей протяжённости линии обороны, где местность была

более, менее ровной: в скальный грунт были вмонтированы железобетонные конусы — препятствие, через которое не то, что танк, человек с трудом пробирался. Каждый квадратный метр простреливался без надежды на то — кому-то выжить. На всём протяжении укреплённая линия состояла из дзотов и дотов, каждый из которых со стороны из выгодных секто- ров и точек обстрела охранялся снайперами. Так что о том, чтобы подобраться к доту, проскочить в его мёртвую зону обстрела, можно было навсегда забыть. Финские снайперы, состоящие в основном из охотников, стреляли без промаха не только днём, но и ночью когда светит луна.

Когда-то, ещё в годы шестидесятые лично я был близко знаком с человеком, который прошёл всю эту трёхмесячную финскую войну, в то время он находился на срочной службе в армии, где в самом конце этой войны был ранен, может пото- му и жив остался. Вслед за ней протопал дорогами Великой Отечественной: с первого дня — до последнего, закончив её в Кенигсберге и тоже по ранению. Этим человеком был Писанко Николай Иванович: 1918 года рождения, родом он из села Пла- тоно-Петровка, где и прожил всю свою жизнь — там и похоро- нен. Село это расположено в шести километрах от города Азо- ва, считай, что в пригороде. Николай Иванович был отцом мое- го школьного товарища и друга юности. Сам по себе он человек был немногословен: рассказывать что-то о войне не любил — слова не вытянешь. Собственно, он мало чем отличался от тех, в то время ещё многочисленных и здравствующих фронтовиков

— замкнутые какие-то они все были, к тому же наград не люби- ли носить. Я даже не знал, есть ли они у него эти награды и сколько их. Год 1965 — этот год для фронтовиков стал первым, к тому же юбилейным, когда официально был введён праздник День Победы — 9 мая; впервые была выпущена юбилейная ме- даль двадцатилетия Победы над Германией, которую вручили всем её участникам. К этому дню наша школьная самодеятель-

ность готовила уже целый год постановку спектакля в сельском клубе. Названия пьесы уже не помню. По сюжету пьесы: там рассказывается, как сразу после окончания войны полковник Советской армии возглавляет комиссию по возвращению со- ветских детей на Родину ранее угнанных немцами в Германию. Эти дети, находясь в концлагере, попали в американскую зону оккупации. Американцы неохотно отдают детей и тайно выво- зят их за океан. Случайно этот полковник встречает свою дочь, и она, признав своего отца, кинулась ему на шею!..

Главная роль полковника досталась мне. И спектакль про- шёл на ура, недаром мы его целый год готовили. Женщины в зрительном зале даже плакали, и единственное что не совсем соответствовало постановке на сцене, так это роль дочери — равная по возрасту отцу; как не пытались подобрать на эту роль девочку из младших классов, так и не смогли — слишком роль была сложная и текста много. Остальное всё получилось — да- же не предполагали такого аншлага. Мне, на роль полковника: подогнали, перешили по моему росту парадную солдатскую форму, в то время солдатские парадные кителя мало чем отли- чались от офицерских времён войны. Встал вопрос о наградах, которые по сценарию крайне необходимы были, и должны ук- рашать грудь полковника, к тому же орденов и медалей долж- но быть много. Вот тогда я и обратился к Николаю Ивановичу. Его жена Таисия вначале воспротивилась, причину сказать не могу потому, как не знаю, но дядя Коля коротко лишь сказал, — отдай! — Вот тогда только я узнал — сколько их у него. Его жена Таисия вынесла жестяную квадратную коробку: красивая такая, разрисованная — из-под чего она сказать не могу, главное что большая. Открыла: на мягкой подушечке в два слоя лежали на- грады… — когда мне на китель прикрепили все в том порядке, в каком положено вся грудь получилась, увешана наградами. Для подростка с его фигурой — как бы многовато было: долго мудрили, размещая их туда-сюда, пока, наконец, не пришли к

единому мнению. По памяти назову только те, которые точно помню. Два ордена — «Красной звезды» и ордена — «Отечест- венной Войны» — степеней не знаю, этих тоже два было. Два ордена на планке с Георгиевской лентой, один из них как пом- ню — орден «Боевого Красного Знамени» и две медали — «За Отвагу», медали — «За взятие Кенигсберга» и, «За Победу над Германией», остальных, к сожалению не помню. Этот иконо- стас я надевал три раза: первый раз на генеральной репетиции спектакля, второй — на первом спектакле 9 мая, и третий раз в том же году на Новый год нас попросили сыграть на сцене его ещё раз. Надевая на себя китель с наградами со мной что-то во внутри происходило, я — словно пьянел: был чрезмерно возбу- ждён, и вообще всё было довольно странно… — будто магия какая-то. Мне казалось, что я сейчас полечу — просто мистика — то, состояние души и внутреннего самочувствия: как тогда би- лось моё сердце — словно у воробья и казалось, я слышу его. Всё это запомнилось на всю жизнь; прожив немало лет, сколь- ко я не вспоминал больше подобного чувства так никогда и не испытал. Вот что такое боевые ордена и медали! Боевые на- грады, прошедшие на груди их владельца бои и сражения: впи- тывая, насыщаясь всей той информацией, которой пронизано было всё вокруг пространство, а вместе с ним и те чувства сол- дата, бушевавшие в нём самом. Под той гимнастёркой, на ко- торой были закреплены награды и прикрывали грудь его, слу- шали стуки сердца и считывали мысли воина, когда он шёл в штыковую атаку. Вполне не исключено, что потому и спектакль такой удачный получился. Возвращая награды, я чувствовал какую-то тягу к ним: крайне не хотелось с ними расставаться. Пока тётя Таисия аккуратно укладывала их на место я стоял сзади и через её плечо с сожалением наблюдал за её руками, будто расставаясь с чем-то живым и сердцу дорогим…

А на следующий день фронтовики продолжали отмечать праздник и обмывали новую полученную юбилейную ме-

даль. Николай Иванович человек был не пьющий, но в тот день пришёл немного выпивши. Мы вдвоём с его сыном Петром сидели на лавочке под забором; он подошёл и, усевшись с нами, стал нам рассказывать почему-то именно о войне с Финляндией, вероятно, она — эта засекреченная вой- на, для него была куда памятней и страшнее, чем четырёх- летняя с немцами. Рассказ его мне запомнился на всю жизнь, и я изложу содержание этого рассказа так, как я его в то время воспринял.

…Кругом всё покрытое снегом, лишь чёрная хвоя де- ревьев и такие же чёрные выступы остроконечных гранитных скал выделяются тёмными пятнами на этом белом фоне. Под ногами сухой как порох снег с крупой, будто горох под нога- ми скользит. Кругом тишина, ветка на ёлке не шелохнётся — страшная тишина, ибо она таит в себе смерть! Каждый невер- ный шаг, как и движение тела, могут оказаться последними в твоей жизни. Отовсюду: из-за каждого выступа скалы, как и с любого дерева, веяло духом гибели, отчего на душу постоянно накатывалась душевная тоска, а мысли в голове друг друга спрашивали о той нелепости, и казалось ненужности этой вой- ны. Говорить об этом даже во сне самому себе боялись: кругом уши, кругом провокаторы и стукачи. Впереди линия обороны финнов, на штурм которой ходили уже несчётно раз и всё впус- тую, оставляя после каждой такой атаки лишь поле усыпанное трупами. Каждый сантиметр площади простреливается вдоль и поперёк, и взять эту преграду можно лишь единственным спо- собом — это если штурмующих бойцов будет больше численно- стью, чем у противника имеется пуль. Дзоты и доты: к ним, да- же если бы и удалось добраться — простой гранатой не возь- мёшь — здесь нужен крупный калибр пушки; лучше бы тяжёло- го танка и прямая наводка, от навесного артобстрела пользы мало, а лучше сказать — никакой: как по воде батогом. Тяжёлый танк сюда не пройдёт: скалы, обрывы, лес и снайперы — они

везде и повсюду, порой кажется, что под каждым камнем и на каждом дереве сидит. Окоп, как и траншею не выроешь, под ногами гранит, только взрывать, потому пользуются лишь есте- ственными укрытиями. Периодами тишину нарушает артобст- рел — бризантные снаряды — это исчадие ада. Та же шрапнель только в совремённом виде. Шрапнель разрывается в воздухе, но взрыв её схожий с разрывом осветительной ракеты — на все стороны; бризантный снаряд, разрываясь над головой, при этом осколки от него все направлены строго в землю, потому в радиусе его разрыва остаётся всё иссечено осколками, будто капусту пошинковали. Единственное спасение, если удастся затесаться между скал. Перед очередным штурмом наших бойцов подкрепляют лёгкими танкетками — от них пользы, как от козла молока: двадцати двух или тридцати двух миллимет- ровая пушка, из которой только по воробьям стрелять, к тому же броня на танкетках в девять миллиметров, которую финны бронебойными насквозь прошивают.

Установившаяся, который уже день однообразная пого- да: по утрам всё в мареве морозного тумана; на время в ду- ше исчезает страх перед снайперами, но на смену ему при- ходит опасность перед егерями — лыжниками. К обеду появ- ляется над самым горизонтом багряное солнце, которое ползёт медленно по кромке скал и леса, ни на вершок не по- дымаясь, отчего с непривычки кажется, что всё время стоит утро, и день никогда не настанет. Часто в такие ранние ут- ренние часы неожиданно обнаруживали вырезанных часо- вых, а то и спавших бойцов в подразделениях. И всё это слу- чалось ночью и без единого выстрела. Финны, будто неви- димые субстанции, молча и тихо в белых маскхалатах, слов- но духи быстро скользя на лыжах, мастерски умели на ходу стрелять из своих карабинов, а приблизившись на короткую дистанцию, могли метнуть нож-финку, которая шансов ос- таться в живых не оставляла. Который день подряд артилле-

рия из дальнего тыла по корректировке через головы своих бойцов, долбят снарядами по одному и тому же месту, про- бивая тем самым проход в обороне финнов: сравнивают скальную поверхность для прохода лёгких танков, кроша бе- тонные конусы, торчащие над землёй как громадные зубы доисторического монстра. Иногда удачно угодивший снаряд в дот разворачивает бетон, показывая его требуху, отчего в сердце красноармейцев на минуту вселяется радость, — эта, гадина, стрелять уже не будет. Существовал ещё один, мо- жет быть самый страшный враг — это постоянный невыноси- мый холод. Подстерегающая на каждом шагу смерть — это абстракция: толи убьют — толи пронесёт, это ещё бабка на- двое сказала. А если и убьют, то смерть от снайпера или от бризантного снаряда настигнет мгновенно, так зачем об этом думать. Холод — вот самый главный враг! Он пронизывает до костей все двадцать четыре часа в сутки, кажется, от этой пытки скоро с ума сойдёшь; от него ни на минуту нигде нет спасенья. Костёр не разожжешь, ибо в ту же минуту прилетит снаряд. Костёр, будь это ночь или день — это ориентир для врага. Возле костра можно погреться лишь вдали от передо- вой, но туда не пойдёшь, там-то же смерть только от своих, как и здесь. С каждым днём обмороженных красноармейцев становится всё больше, их давно уже гораздо больше, чем раненных и убитых снайперами.

Ночью, когда небо морозное и ясное, когда кажется что можно потрогать его рукой — задрав голову, смотришь на звёздный млечный путь странника: на душу в такие минуты наваливается тоска и хочется выть, как это делают волки!..

Я рассказал вам всё это со слов ветерана, который про- шёл всё это, а те ордена и медали, которые он получил вна- чале, будучи рядовым красноармейцем на финской войне, а уже во времена Великой Отечественной войны сержантом: замечу вам, что таким чинам — кабы за что — орденов не да-

вали. Николай Иванович, кстати, разведчиком начав на фин- ской войне, в той должности и закончил войну в Кёнигсбер- ге. Вполне не исключено, что там, на финской войне он мог встречаться с нашим одним из героев романа политруком, возможно, немного повыше в должности: мы знаем, что на той войне он был политработником — с Судариковым Иваном Васильевичем. Жизнь иногда приносит не такие сюрпризы. Но нам это, к сожалению не суждено узнать.

Что касается Николая Ивановича, то таким людям верить можно без сомнения. Да он, собственно о своём геройстве даже намёком не упомянул. Под конец сказал лишь, что спустя месяц от начала боевых действий и бессмысленных потерь: «Мы же не дураки, чтобы до бесконечности лбы свои им подставлять. Стали воевать их же методами и получалось порой гораздо лучше, чем у них. И снайперы не хуже появи- лись, и вырезать ихними финками их же стали. Русский му- жик, как никакой другой всему быстро учится, в особенности, когда его жизнь стоит на кону…».

Почему я рассказал именно о нём?.. Прошло не так уж много времени — в мерках земных конечно. Уже в годы де- вяностые в стране стали появляться липовые «ветераны» на- купившие на барахолках орденов и боевых медалей у вете- ранов, которым на тот момент жрать было нечего, а из зана- чек только и была драгоценность — эти боевые награды:

«Один хрен не сегодня так завтра помирать, хоть не голод- ным на тот свет отправлюсь…» — сказал каждый нищий вете- ран сами себе, и понёс награды на барахолку. Знавал и я од- ного липового «ветерана», Владимиром звали, фамилию умолчим — житель города Азова. Как-то однажды, сидя за столом в кругу немалого числа людей, решил он поведать о своих былых походах на поприще славы Российской:

— В войну я служил в Кронштадте, — рассказывает он, — в казематах, где береговые орудия стоят, и фарватер к под-

ступам Ленинграда сторожат от немецких кораблей. Вот мы с тех орудий и долбили немцев. Сидим как-то в этом бункере, где орудия смотрят на море: открывается неожиданно ме- таллическая дверь с грохотом и заходит к нам в бункер сам Сталин. Подошёл этак к нам, за руку со всеми поздоровался… Дальше рассказывать этот бред не стоит, в него может

поверить разве что четырёхлетний малыш, а как я позже уз- нал — этот «ветеран», оказывается 1930 года рождения, то есть, на год начала войны ему было одиннадцать лет. Дет- ская голова, давно всем известно, что богата на всякие фан- тазии, видимо ещё от детства крепко в мозгах застряло. Но, награды в девяностые продолжал носить, чаще на пиджаке планки в несколько рядов, как у генерала. Спроси его, что и какие награды они обозначают — в жизнь не ответит. В девя- ностые можно было всё: после ПТУ — на следующий день стать профессором, а то и академиком. Утром из дому вы- шел ПТУшником — вечером домой возвратился учёным чело- веком, на худой конец — доктором наук. Для начала, хотя бы

— наук философских; там высшую математику и сопромат знать не надо — философии разные бывают, может я свою новую придумал. — Где диплом взял? — спрашивают его:

«В подземном переходе, — отвечает он, — там их на мешок продают…». Но эти-то «учёные» ладно, Бог с ними пусть ра- дуются: в голове пусто, зато диплом в кармане есть. Обидно за настоящих ветеранов и стыдно за липовых, вылупляющих- ся на свет божий ежегодно. Интересно бы знать, — когда, бу- дут отмечать столетие со дня Победы, будут ли ещё «ветера- ны» — свидетели тех событий?.. Наверное, будут.

После столь кровопролитной неудачной «Зимней» ком- пании, нет бы, вплотную заняться обучением в армии веде- ния войны в современных условиях, извлекая уроки и ошиб- ки, допущенные в ходе финской войны и не повторять их в будущем; так сделано было совсем не то, в чём нуждалась

армия. По той статистике, что была представлена властью, получалось довольно гладко, да и о ней-то слишком не рас- пространялись. Если даже брать во внимание объявленные цифры, то получается: Финнов погибло 19 тысяч, наших око- ло ста тысяч. И то не совсем лицеприятно — один к пяти. На самом деле данные о потерях запутаны и сильно разнятся в зависимости от источников. Вообще-то всё построено в от- чётности потерь примерно так: погибших столько-то; ранен- ных столько-то; умерших от ран столько-то; обмороженных и замёрзших столько-то; невосполнимых потерь столько-то. Если всё это, — сказали там на самом верху, — сложить, затем перемножить на то же число и тут же разделить всё попо- лам, потом прибавить всё остальное, затем отнять предыду- щее: то получается и живы все, и потерь-то, считай, не было. Так, одна, может две сотни тысяч — это не потери для такой большой страны. Народу в России много, ещё наплодят. На этом и закрыли тему всяких подсчётов.

Языки всем укоротили, всё засекретили, после чего ак- тивно принялись искать козлов отпущения. И с новой силой пошли репрессии. По наушничеству и доносительству: где-то, там-то, ещё на финской войне кому-то не угодил или не то сказал, или просто не приглянулся. Под этот шабаш и Иван Васильевич попал — плохо среди красноармейцев агитаци- онную работу проводил, потому и неудачи такие были. Вна- чале отправили в родные края на станцию Барятинск — на время, пока мы подумаем. Если бы спустя год не война, в лучшем случае поехал бы он куда-нибудь в район Магадана, а скорее всего в лагерь — «Пермь — 36» — этот лагерь как раз и предназначен был для тех, кто предан был партии с самого начала, а потом чем-то не угодил или случайно не то сказал.

В сорок первом, в возрасте сорока лет Ивана призовут в армию уже в качестве красноармейца, и будто в насмешку судьба его вновь отправит на Волховский Фронт поближе к

той самой финской границе. Правда, сделают послабление, служить будет при штабе 294 стрелковой дивизии; всё-таки свой, хотя и проштрафившийся. В начале февраля 1942 года тяжело раненного доставят в госпиталь развёрнутый в де- ревне Лодва, Мгинского района, Ленинградской области, а уже 11 февраля он скончался от полученных ран. Похоронен будет в братской могиле деревни Лодва. Так закончилась судьба Ивана, второго из братьев Судариковых: первых акти- вистов и комсомольцев деревни Вяжички, которые прини- мали самое активное участие в становлении Советской вла- сти в тех местах.

Деревня Лодва сегодня представляет собой на большой территории сплошной мемориал из братских могил и памят- ников погибшим войнам: сколько там их в земле лежит?.. ответить на этот вопрос вряд ли кто может — одному Богу из- вестно. Мы немного забежали вперёд в своём рассказе — по- этому чтобы рассказать о других персонажах романа вер- нёмся вновь в год тридцать девятый.

ГЛАВА 2

Благодатная провинция, к которой, несомненно, относи- лась и деревня Вяжички, как и сами жители дальних и ближ- них районов громадной страны Советов к концу тридцать девятого года вряд ли подозревали о тех событиях, о кото- рых мы вам рассказали. Газеты врали, извращали, запутыва- ли читателя, а чаще пугали. Год был на исходе: в колхозе об- разованном ещё десять лет назад в деревне Вяжички выда- вали натуроплату на каждый отработанный трудодень. Жизнь медленно входила в свою колею: многим в то время, казалось, что пройдёт ещё десяток лет и все забудут о голоде и о той нищете, которая выпирала со всех дыр. Если бы мы

смогли хотя бы мысленно посмотреть на деревню дорево- люционную, а после сравнить то, во что она превратилась, контраст явно не соответствовал бы понятиям: покосившиеся заборы с оборванными калитками и воротами, крыши дере- вянных домов с проплешинами; кругом запустение и, поду- мать можно, что бесхозяйственность. Но это вовсе не так. Тот, кто должен был следить за всем этим: прибивать, по- правлять, благоустраивать и новое подстраивать лежал в это время в земле, где-то дотлевали его останки на великом пространстве: Мазурских болот и в предгорьях Карпат, по всей южной Украине, Дону, Кубани и в Крыму. Перечислить все те места не представляется возможным по причине их множественности. Саму деревню Вяжички эта беда также не обошла стороной, потому как самых способных, самых здо- ровых и мастеровых, наконец, самых умных — все они лежа- ли там, где-то в неведомых краях.

В доме Чигарёвых среди её обитателей: Екатерины Дмитриевны и двух её дочерей Леночки и Наташеньки уста- новилось неприятное для всех молчание. Который день с небольшими перерывами мать возвращалась всё время к одной и той же теме: дальнейшей судьбы своих уже взрос- лых дочерей. Она настаивала на том, чтобы дочери уехали вслед за своими сёстрами и братом в Москву, но те, заняв неприступную позицию, стояли на своём. У Лены на то были свои причины, а младшая, может быть, по своей подростко- вой глупости следовала в рассуждениях за сестрой.

Хозяйка дома сейчас возилась у печи. Орудуя рогачом, вынимала из жерла печи свежеиспеченные буханки хлеба: расставляла их рядком на деревянной длинной лавке, сле- дом накрывая сверху полотенцами. Наконец, она управи- лась, прислонила рогач в стенке печки, уселась на краешек лавки, вытерев, краем платка пот со лба, посмотрела в сто- рону сидящей у окна Лены, сказала:

— Лена, доченька моя, вот ты постоянно злишься на ме- ня, думаешь, что я тебе зла желаю. Сама посуди, разве мо- жет родная мать желать своему кровному ребёнку зла?.. Я тебя ещё год назад отправляла к сёстрам, а ты так и не по- ехала. Как ты не можешь понять, что он тебе вовсе не пара; и я могу тебе не задумываясь назвать несколько причин это- му. И не подумай, как тебе по всей вероятности сказали, что я против этого лишь потому, что он происхождением своим не из тех, каким мне хотелось бы. Всё это чушь собачья, в особенности в настоящее время, когда мы стали давно уже как все вокруг нас обычными крестьянами, когда о всяком твоём дворянстве в прошлом лучше помалкивать. Причина совсем иная: во-первых он на год моложе тебя, и насколько я знаю по жизненному опыту и других подобных случаев — такие браки счастливыми не бывают. Муж должен быть хо- тя бы лет на десять старше жены, так всегда было, по край- ней мере, в нашей среде. Я знаю много случаев, когда муж был и на больше лет старше и жили они, дай Бог каждому так жить, но в то же время я не знаю ни одного положи- тельного примера подобного тому, который ты намерена совершить. Каждой матери хочется, чтобы её дитё счастли- вым было, так почему ты думаешь, что я враг тебе?.. Ну, вот — ты снова плакать начала…

Лена не отвечая на слова матери, смотрела всё это вре- мя в окно, скорее всего не видя там ничего, но после по- следних слов произнесённых матерью, убедившие её в том, что та продолжает стоять на своём, дала волю слезам, кото- рыми заканчивались каждый раз подобные пререкания. Ещё с весны Лена стала встречаться с Павлом Судариковым: по- началу всё выглядело словно временная шутка, которая уже к осени переросла в более серьёзные обоюдные чувства. Сейчас она, вытерев слёзы тыльной стороной ладони, пре- кратила плакать, повернулась лицом к матери и сказала:

— Хватит об этом мама, не пилите вы меня ежедневно, я вас ни в чём не виню, но и с собой не могу ничего поделать. Не настаиваю я больше на скорой свадьбе, ему всё равно весной в армию; вот вернётся, если дождусь его, тогда и видно будет. Может он после службы и не вернётся сюда в деревню, как другие парни, отслужив в армии в городах прижились. А то, о чём вы, мама, говорите, я вовсе с этим не согласна. Сейчас другие времена и заметьте — женятся на тех, которых сами выбирают, а не так как — у вас там было: на шестнадцатилетней девушке старики женились, после гор- шок всю жизнь за ним выноси и жди когда он, наконец-то помрёт.

— Лена! Ну, разве можно такое говорить, грех ведь!

— Нет!.. грех насильно замуж выдавать, а потом на людях говорить: — Ой! какая наша доченька счастливая, как ей по- везло с Иваном Ивановичем, всего много и вдоволь. А то, что доченька каждый день — ночь напролёт в подушку плачет — это тоже счастье?! Вы меня, мама не переубедите, потому лучше нам не сориться зря.

— Хорошо, будь, по-твоему, об одном лишь прошу тебя, оставайся целомудренной, не шути с этим, ибо потом уже не исправишь…

— Мама, я уже не школьница, чтобы говорить мне об этом, хотя, по правде сказать, не за горами, когда и в старых девах очутюсь. Если вы говорите, что раньше у вас там в ше- стнадцать замуж выдавали, то я, выходит, три года как про- срочила, надо было ещё в школе об этом крепко подумать.

— Вот, эти шуточки твои — совсем не к месту. Отец твой — старше меня на десять лет, но я этого никогда не замечала, тем более не сожалела о том, что вышла за него замуж.

— Мама, да насколько я помню, отец-то и дома не живёт, всё где-то по службам шляется, а ты всё одна, да одна, хо- чешь, чтобы и у меня так было?

— Нехорошо старших перебивать, к тому же я мать твоя. А что насчёт отца, так он в этом не виноват, что времена смутные настали. Жили бы как прежде в Москве, этого бы не было.

— Он же не раз тебе предлагал в Москву снова вернуться, почему не согласилась?

— Потому, Лена, что я до сих пор не верю в душе, что это всё навсегда. Там может в любой день всё снова начаться; всё власть никак не поделят, а я этого боюсь. Хватит с меня тех страхов, что я пережила за две их революции, как они это называют. А по мне — это мало чем отличается от Пугачёв- щины. Только тогда, всё то было далеко от Москвы. Прошло полтора столетия и до Москвы добралось. Жаль, что нет сре- ди нас сейчас Параньи царство небесное этой добрейшей женщине, была бы она живая, даром, что из крестьян, а ума была благородного, она бы тебе то же самое сказала.

Екатерина Дмитриевна умолкнув, поднялась с лавки, и принялась наводить порядок возле печи. Лена повернулась снова лицом к окну и тут вдруг заулыбалась и с весёлой нот- кой в голосе, выкрикнула:

— Мам, а, Мам, посмотри в окно — кто к нам прибыл! Мы ему тут все косточки промываем, а он лёгок на помине в гос- ти надумал. Мам, да иди же погляди в окно, кто к нам пожа- ловал! Пропащий наш отец своей персоной приехал. Вон гляди — бежит к порогу спотыкается, даже на ходу прихора- шивается, видно, мам, тебе понравиться хочет. Спешит как на свидание. А ты меня всё ругаешь, о себе бы лучше вспом- нила.

Екатерина Дмитриевна подбежав к окну, наклонив голо- ву в проём посмотрела во двор, но муж тем временем уже скрылся из поля обзора, а вскоре в сенях послышались его шаги. Войдя в комнату, снял шапку, стряхнул с неё на пол снег, улыбаясь приветливо сказал:

— Как хорошо после стольких дней разлуки с вами — сно- ва явиться домой: здравствуйте мои милые добрые хозяюш- ки! Не ждали?.. а я припёрся!

Наталья, подбежав к отцу, повисла у него на шее; Егор Владимирович погладил её по спине, потрепал за пышные волосы, отстранив от себя, принялся снимать с себя одежду. Раздеваясь и вешая одежду на вешалку, прибитую к стене, всё время поглядывал то на жену, то на Лену. Лицо Екатери- ны выглядело бледным, видимо ещё не придя в норму после разговора с дочерью, к тому же и само поведение — в её молчании, явном недовольстве во взгляде говорило мужу, что в доме не совсем всё в порядке. Присмотревшись внима- тельней к Лене, понял, что лицо у той заплаканное; немного помолчав, тая надежду, что жена всё сама объяснит, так и не дождавшись, теряя терпение спросил:

— Да что у вас здесь случилось, откуда вся эта хмурость на ваших лицах, а у Лены глаза все заплаканы? Поссорились никак? Катенька, чего молчишь? Вот никогда не думал, что так встретите меня. А ну рассказывайте отцу всё без утайки и как можно быстрей, а то я голодный как волк. Вот Наталья у нас самая говорливая ей и рассказывать — она это хорошо умеет, с её рассказов хоть повести пиши под диктовку.

— Ничего я не знаю, — ответила дочь недовольно, будто подводя под этим черту, — то всё меня не касается. Кого ка- сается, тот пускай и рассказывает.

После этих слов она резко повернулась и с гордо подня- той головой прошагала демонстративно в соседнюю комнату.

— Так… понятно, — сказал с огорчением Егор Владимиро- вич, — как я предполагаю, снова о делах сердечных спор идёт, и к единому мнению прийти так и не можем. И до чего же договорились, хотел бы я знать?

— Замуж выходить надумала твоя дочь и неизвестно за кого… — начала было рассказывать Екатерина Дмитриевна,

но муж, не дав договорить, уже и так понял, о чём она хочет сказать, примиряюще сказал:

— Почему ты так решила, что неизвестно? Вполне даже всем давно известно, как свет божий; парень он, лично по моим суждениям вполне порядочный и руки нашей дочери вполне достоин. Не граф, не князь, правда, но по сегодняш- ним временам это даже в пользу — жизнь спокойней будет. Отца его я прекрасно помню, каким тот был: вполне достоин тому моменту самой истории страны, ибо тогда всем хоте- лось лучшей жизни. Так в чём вопрос?

— Молод он слишком для нашей дочери; пусть хотя бы вначале в армии отслужит, — резким голосом ответила жена.

— Катя, разве ты не знаешь, что молодость — это не не- достаток, а даже я бы сказал большая привилегия. Старость — вот это и впрямь большой порок у человека. Старость хо- чешь, не хочешь — наживаешь, а молодость с каждым про- житым днём теряешь. Глупенькие вы всё-таки женщины. Из- за пустяка скандалы устраиваете: ссоритесь, плачете, сами себе жизнь укорачиваете. Так — погоревали, и хватит. Всё за- были! Я носом чувствую, что у вас тут такой дух печёного хлеба стоит; ещё, когда шёл по улице — ко двору подходил, услышал; чуть было своей слюной не подавился. Готовьте на стол. По-человечески я ел последний раз… — я уже и забыл, наверное, когда домой приезжал.

Спустя время, семья сидела за столом. Мать и дочери внимательно слушали Егора Владимировича, который в это время ел с аппетитом и рассказывал новости из Смоленска, ибо начиная с этого года, Барятинский район зачем-то от- торгли от Калуги и присоединили к Смоленской области, а в сорок четвёртом вернут всё на своё место. Егор Владимиро- вич прибыл сейчас из Смоленска.

— Представь, Катя, неделю назад прошмыгнул это я мимо вас, лишь в окошко поезда поглядел на деревню — ночью кста-

ти. Темень — ни зги ничего не видно — думаю — где они там в этом мраке? А вы, наверное, спите сладко и ни слухом, ни ду- хом не ведаете, что вашего отца мимо нелёгкая понесла среди ночи. Теперь вот обратно в Калугу. Пару дней дома побуду, и снова мотайся, как маятник. Одно дело указом передать управление части местности в другой город и совсем другое, как потом работать. Бегай за каждой бумажкой туда-сюда.

— Егор, — прервала его жена, — что слышно о той финской компании, как её в газетах называют — это не начало боль- шой войны? В деревне всякое говорят: финны, немцы — из газет так совсем ничего не понять.

— Катя, мой тебе совет — в подобных разговорах лучше не участвовать. А то кто-то, что-то сам скажет, а тебя в этих словах и обвинит. У меня ничего не выпытывай, всё равно ничего не скажу, потому что и сам ничего не знаю. Знаю я вас женщин — язык за зубами вам трудно удаётся держать. Есть раненые, а как бы ты хотела? Там, где стреляют — всегда есть убитые и раненые. На охоту идут — на зайца, к примеру, казалось со- всем мирное мероприятие, а с охоты раненого товарища на себе притаскивают, а бывает и на тот свет случайно отправят. Так то же всего-навсего охота, а тут военный конфликт.

— Вот потому я и против этого союза, — сказала жена, — ещё неизвестно, сколько это протянется, а ему вот весной в армию. Боюсь я, чтобы не получилось как у его матери Ари- ны. Сколько она с Тимофеем прожила? — по пальцам дни пе- ресчитать можно…

— Ты снова за своё! Лена, почему молчишь? Скажи хотя бы слово, выскажи свой взгляд — на то, о чём мать говорит. Должен же я знать мнения обоих сторон.

— Я сказала маме, что никакого замужества сейчас не бу- дет, а она всё никак не успокоится. Отслужит в армии, там видно будет. Три года не три месяца. За это время всё может поменяться, да так, что вопрос сам по себе отпадёт.

— Ну, вот и прекрасно будем считать вопрос решенным, — сказал удовлетворительно отец, — Павел, не знаю как вам, а мне он по душе. Смотрю на него иной раз и Тимофея вспо- минаю, будто его самого вижу.

Вечером, когда за окном на деревню спустились сумер- ки, Лена принялась одеваться и прихорашиваться перед зер- калом, мать, поглядев в её сторону, сказала недовольно:

— Тебе хоть кол на голове теши: целый день толкли воду в ступе; говорили, говорили — чуть темнеть стало — уже бе- жишь к нему.

— Я что в монахини пострижена, что за порог не могу выйти?! Или мне возле вас сидеть и смотреть на вас, как по- лоумной?! — С этими словами Лена уже одетая хлопнула дверью и удалилась.

То упорство и настырность в отстаивании своей любви к Павлу, вероятно на тот период посетило её сущность, унасле- довав от тех далёких предков по материнской линии, ибо в будущем эта черта в её характере вначале притупится, а по- том совсем исчезнет. Этому всему есть объяснение в смене характера: те испытания невзгодами, которые выпадут на её долю, в дополнение к этому другая личность в лице Павла, которая будет довлеть над ней, в будущем сделают её крот- кой и покладистой. Притом, если ты любишь его всем серд- цем и душой, а попутно обременена малолетней детворой: от всего этого женщина начинает подчиняться мужу во всём, на- чиная с самых незначительных мелочей, даже если они не- справедливы по отношению к ней. В отличие от дочери, Ека- терина Дмитриевна глубоко в душе на то время испытывала иные чувства, которые не решалась говорить Лене. Кроме за- явленного аргумента — несоответствия в возрасте, она жен- ским материнским чутьём словно предугадывала ту тяжкую долю, которая ожидает её дочь. Не раз, думая о судьбе Тимо- фея и как бы на его примере опасаясь, что сын может повто-

рить его судьбу, в душе у неё постоянно возникал протест иной раз вопреки здравому рассуждению. По своему складу характера Екатерина Дмитриевна больше была склонна к практичности, реальности, расчёту, всему тому, что унаследо- вала от Гончаровых. А вот дочь Лена пошла, видимо больше в отца. Материнская целеустремлённость и упорство уступит место стойкому терпению, самопожертвованию, покладисто- сти ради других, кто бы им не был. Подарить, отдать послед- нее, сделать всё за других, если это даже тебе не под силу. Эта, казалось бы, вполне положительная черта характера у неё передастся по наследству её детям, правда не всем. Черта хорошая — для окружающих, но не для самого держателя столь благородного отношения к другим, ибо это делает его несчастным, он чувствует и знает это, но поступить по-другому не в состоянии. Мы не станем забегать далеко вперёд, потому как за окном дома Чигарёвых стояли ещё последние дни три- дцать девятого года. До большой войны оставалось чуть меньше чем полтора года.

Кто знает, не показав на деле и не проявив свою неспо- собность в финской войне, уроки которой были расценены, как слабость в ведении совремённой войны, нацистская Гер- мания убедившись в том опыте, обрела уверенность в быст- рой своей победе. Не будь этого, то может быть Гитлер и не решился бы напасть на нашу страну в том роковом сорок пер- вом. Финнов надо было бить быстро, сильно и умело — да не- кому было, репрессии основательно подчистили командный состав в Армии. Весной, в мае сорокового года Павла призва- ли в ряды Красной армии. Лена, повиснув на шее у своего су- женного: рыдала, голосила, словно предчувствуя недоброе будущее — как по покойнику. Павел с трудом оторвал её руки от себя, потому как команда давно была, — стать в строй. С жалостью посмотрел уже со стороны, стоя в строю на Лену и у него у самого навернулись на глаза слёзы. Провожали ново-

бранцев в Барятинске прямо на вокзале. Призывники погру- зились в теплушки, плотно сбившись у распахнутых настежь широких дверей, продолжали прощаться с родными и друзь- ями. Паровоз в голове состава всё трезвонил свистками, пе- риодами издавая протяжные гудки, пытаясь отогнать прово- жающих от вагонов, которые будто мухи липли к дверям теп- лушек, наконец, тихим ходом, как несут обычно покойника на кладбище, состав вначале уполз за пределы станции, а вскоре скрылся вдали за стеной темнеющего леса. Непривычная форма никогда ранее не наблюдавшаяся при отправлении составов с новобранцами, будто предсказывала их дальней- шую судьбу. Спустя пять лет, уже после окончания войны жи- тели деревни испытывая в душе невозместимую горькую ут- рату, часто станут вспоминать тот злополучный состав поезда, который увёз их сыновей навсегда. Из всех новобранцев, ко- торых, вот всего минуту назад увёз поезд на благородный ратный труд по защите Отечества, через год почти все уйдут в вечность. Призыв двадцать первого года рождения первым примет на себя всю мощь немецкого Вермахта в живых из этого призыва останутся единицы.

По истечению небольшого промежутка времени в семье Судариковых заметно стали испытывать, что кого-то в доме не хватает — словно осиротели. Иван Васильевич домой приез- жал редко, пропадая в Барятинске по делам, теперь уже мел- кого служащего. Так или иначе, Павел на тот момент в семье был опорой, а с его уходом в армию Арина Осиповна осталась с четырьмя детьми одна. Шестнадцатилетний Анисим уже второй год работал в колхозе, а десятилетний Коля и восьми- летняя Мария прибегая со школы, помогали управляться по хозяйству, часто споря между собой — кому что делать, потому что Марии больше нравилось пасти гусей по берегу речки, а Коля туда стремился, чтобы поудить рыбу. Самого меленького Васю мать таскала на руках по двору, а тот заходился криком.

В семье Чигарёвых первые дни после проводов в армию новобранцев все члены семьи ходили, каждый думая о сво- ём. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в семье случилось совсем недавно какое-то горе и как минимум ко- го-то схоронили. Лена ходила как неприкаянная: грустная, молчаливая, задумчивая. Усевшись у окна на своё любимое место, положив голову на кулачок свой, могла долгое время созерцать, глядя во двор, где гоготали гуси, а Екатерина Дмитриевна тем временем поглядывала на дочь, в душе жа- лея её, но затрагивать опасалась, ибо знала, скажи хоть сло- во и всё закончится обильными слезами. По своему жизнен- ному опыту она знала, что рано или поздно всё придёт в норму и сейчас требуется лишь терпение. Каждое утро Лена направлялась на работу в колхоз: с того памятного дня мар- шрут ходьбы она поменяла, ходила теперь делая петлю и лишнюю сотню метров мимо двора Судариковых, словно надеясь в один прекрасный день увидеть в том дворе своего возлюбленного Павлика. Поравнявшись с двором, голову старалась не поворачивать — боясь, как бы кто не увидел, но при этом косила глазами на сам двор. Прошла, минула двор

— и на душе, казалось ей, становилось легче; будто и впрямь, на мгновение с ним повстречалась. Теперь двор, где ранее жил её Павлик, представлялся ей как местом святым для па- ломничества. В иной день, отчаявшись в своих самой себе навязанных мистических мыслях, начинала злиться на себя и давала зарок, что больше по той улице ходить не станет. Проходил день, и ноги сами туда устремлялись. Однажды в один из таких вояжей, Арина Осиповна, разглядев Лену ещё издали, идущей по улице сама подошла к калитке, и когда та поравнялась с ней и поздоровалась, она подозвала её к себе.

— Леночка, — обратилась к ней ласково Арина Осиповна, — я часто вижу, что ты стала ходить мимо нашего двора, но ни разу почему-то не зашла к нам. Стесняешься?.. Так мы люди

простые, не гордые, не стоит нас стесняться. Вижу, милая, и знаю, почему мимо ходишь — чувствую нелегко тебе, мне тоже не легче. Одного выпроводила, не успеешь оглянуться как второй на подходе.

— Тётя Арина, да не стесняюсь я вовсе, некогда просто. Вот и сейчас спешу в колхоз на работу, даже с вами не могу долго поговорить. Вы же читали в газетах, что за опоздания и прогулы теперь в тюрьму сажать станут. У нас в колхозе к счастью пока до этого не дошло, но чем чёрт не шутит. А то получится — жених мой в армии, а невесту его в лагерь на ис- правление отправят.

— Ждать Павлика будешь? — спросила Арина Осиповна уже совсем другим голосом, при этом пристально вглядыва- ясь в лицо Лены.

— Тётя Арина, конечно, буду и уже жду с первой минуты, как только простилась с ним — жду. Я терпеливая, упорная: раз сказала, значит, дождусь — хоть даже буду знать, что пе- редумает сюда возвращаться.

— Да куда же ему возвращаться, как не домой?

— Мало ли что, много деревенских, которые после служ- бы уезжают в города и даже нос свой сюда не показывают.

— Ну, тогда если ты только не против, я стану называть тебя дочерью.

— Я не против, как считаете нужным, так и называйте.

Побежала я…

— Заходи хотя бы на минутку…

— Зайду… обязательно зайду… — прокричала она, огля- дываясь и ускоряя шаг.

На дворе стоял июнь — последний мирный июнь в бли- жайшие четыре года. До большой и страшной войны оста- вался ровно год.

* * *

Павлу Сударикову пришлось пройти два раза через пунк- ты формирования команд для отправки в воинские части. Вначале был он зачислен согласно гражданской своей спе- циальности тракториста в танковые войска, но, по какой-то неизвестной причине четверых новобранцев, среди которых оказался и Павел выдернули из строя и отправили в другую команду. На следующий день погрузились в теплушки, в ко- торых в то время перевозили личный состав воинских частей, а новобранцев перевозить — сам Бог велел, и отправили по назначению в воинскую часть, где предстояло в дальнейшем нести воинскую службу: «Куда везут?..» — спрашивали друг у друга. Об этом никто не знал, ибо это являлось почему-то большой военной тайной для всех. Это мероприятие по от- правке новобранцев во все времена — в стране строящегося коммунизма — всегда было похоже на то, когда хозяин заво- зит из дому шкодливого кота — подальше и дорогу тщательно путает, чтобы кот домой не вернулся. Эта чрезмерная сверх- секретность и «тайна» в сорок первом году обернётся для Красной армии большой бедой. Командиры подразделений: рот, батальонов, а иногда и полков не имея на руках под- робных географических карт своей местности, часто будут плутать, тем самым подставляя свои подразделения под удар, а в других случаях попадая в окружение. Немцы, в от- личие от нашей сверхсекретности на руках будут иметь гео- графические карты, на которых будет указан даже отдельно стоящий где-то сарай. В первые месяцы войны для наших командиров самым дефицитным товаром, исключая бое- припасы были немецкие трофейные географические карты своей родной страны. По прикидкам тех, кто неплохо когда- то учился в школе, а среди новобранцев нашлись и такие ре- бята — определили, что везут всё-таки на юго-запад к поль-

ской границе: «Значит, — сказал кто-то, — скоро будем учиться сразу двум языкам: на-украинской — мови и на-польской — панове; пшекать потихонечку начнём…» — подшучивали над собой новобранцы. О том, что вскоре придётся учить и тре- тий — немецкий язык пока что в голову никому не приходило. Ребята, конечно не могли знать на тот момент, что там, куда их везут, не помешало бы знать и ещё пару языков — молдав- ский и румынский. От поляков получилось хоть и недалеко, но немного в сторону, а если по правде, то ждали их земли древней Галиции, как и сами галичане. Может и не все ко- нечно, но румыны, глазевшие в нашу сторону через границу часто облизываясь, с нетерпение ждали, когда же наступит тот день, когда Галиция вновь войдёт в их состав. Служить им предстояло в 12-й армии КОВО (Киевского особого воен- ного округа) район прикрытия №-4 протяжённостью в 500 километров, если мысленно обозреть тот участок, то можно считать линию прикрытия границы от села Лютовиска Львов- ской области вплоть до города Липканы. Вот в тех заповед- ных горных краях покрытых хвойным лесом Карпат и пред- стояло нести службу прикрытия государственной границы. С тылу горы Карпатские — впереди граница с Румынией. Гра- ницу, с ранее существовавшей, с выстроенными укрепле- ниями ещё царской властью передвинули на запад всего год назад. Двенадцатая армия располагалась на участке, на тех самых пятьсот километров протяжённости, где сходятся гра- ницы Украины, Молдавии и Румынии. Все четверо, одним из которых был Павел, за это время успели хорошо сдружиться, что и обрадовало их всех, когда в строю зачитали, что они определены по воинской специальности как трактористы в 473-й гаубичный артиллерийский полк, 17-го стрелкового корпуса, под командованием генерал-майора Галанина.

«Тракторист, так тракторист… к тому же гаубицу прицепят, — сказали ребята, — дело привычное: что телегу или плуг в кол-

хозе за трактором таскать, что гаубицу, которая за всю служ- бу, может ни разу и не стрельнуть…» — на том и успокоились. Гаубичный полк дислоцировался в районе города Каменец- Подольский; до города было хотя и недалеко, но в увольне- ниях бывать там приходилось за редким случаем. Всем чет- верым хотелось в одном подразделении служить — не полу- чилось. Разбросали по разным дивизионам, но всё равно ра- довались, что хотя бы в одном полку служить остались. Впервые увидев то, что им предстоит, как они сказали: «За трактором таскать…» — вначале оробели — орудие уж слиш- ком грозным им показалось: «Такая махина, весом под два- дцать тонн, если бабахнет, — сказал Колька Ситников при- званный из Барятинска и второй номер с Павлом на тракто- ре, — то, пожалуй, и от трактора одни гайки останутся и те разлетятся в разные стороны». Но самое большое их удивле- ние было впереди. В стороне от позиций буквально в два- дцати метрах — в земле, на блиндаж какой-то больше похоже

— под маскировочными сетками возле каждого расчёта рас- положен был склад боеприпасов. На одном из занятий оче- редь и до него дошла. Молодой командир батареи, выстро- ив боевые расчёты в шеренгу, долго читал им инструкции. Красноармейцы стояли по стойке — вольно и слушали в пол уха, больше думая о своём, но когда командир заставил от- крыть один из ящиков со снарядами, и то, что предстало их глазам — наглядно ввело всех новобранцев в замешательст- во. Все дружно, выпустив воздух из лёгких, выдохнули:

«Вот это да!.. Такое… — если шарахнет… то и костей не соберёшь! И как же такую чушку, толщиной в ведро — этот снаряд туда в ствол запихивать? — спросил один из них, а ря- дом стоящий с ним товарищ ответил, — вот тебя первым это и заставят делать, тогда и поймёшь, что и куда запихивают».

Пугаться было чего — ибо лежащий в ящике снаряд к гау- бице 203-мм, образца 1931 (Б-4) и весом в сто килограммов,

представлял большую опасность, как после выстрела — там, где он упадёт. Так же когда снаряд находился в ящике в слу- чае небрежного отношения к нему. С этого момента все ново- бранцы навострили уши и стали внимательно слушать коман- дира орудия, стараясь запомнить всё, о чём тот рассказывает. Командир умышленно не показывал им снаряд в самом нача- ле занятий, теперь рассказывая, и глядя на лица красноар- мейцев молодого пополнения видел тот страх в их глазах, по- селившийся у каждого в душе, это его веселило, отчего улыб- ка произвольно не сходила с его лица. Так начались ежеднев- ные, исключая воскресенье занятия по боевой подготовке боевых расчётов. С утра тащили орудие на близлежащий по- лигон: там его зарывали, маскировали, разворачивали, заря- жали болванкой по весу снаряда, производили выстрел, кото- рый щелчком заканчивался, а далее по команде всякие мани- пуляции с ним: из казённика ещё вытащить же надо и ту бол- ванку. Потом вдруг меняли позицию, что являлось худшим из всего того, что было до этого, порой казалось — ну всё на этом! не тут-то было — опять всё сначала и так каждый день. К вече- ру в казарму красноармейцы вползали чуть ли не на четве- реньках. Как-то жалуясь своему другу и напарнику по трактору Кольке Ситникову, Павел сказал: «Мне эта пушка, мать её так

— снится каждую ночь. К тому же — во сне у меня этот трактор всё время то глохнет, то не заводится, так и мучаюсь всю ночь

— до самого утра завожу двигатель пускачом, а верёвка, как назло на шкив не накручивается…». На что остроумный Колька ответил другу: «Значит, ты Павел ещё не сильно устаёшь, раз тебе ещё и сны снятся; мне ничего не снится — только голова до подушки, я уже, считай мёртвый».

Воскресенье для красноармейцев являлось манной не- бесной ниспосланной самим Богом: водили строем в клуб, где показывали кино, которое вряд ли кто и смотрел — все полтора, а если дополнительный к фильму киножурнал «Новости дня»

длинный, то получалось, все два часа на каждый глаз можно было сладко поспать. По вечерам — в воскресенье давали пару часов на то, чтобы письма домой смогли написать; этот проме- жуток для большинства также являлся поводом для сна — письма потом как-нибудь, там, дома и без них обойдутся. Вот если бы после ужина ещё не гнали в художественную самодея- тельность в солдатский клуб, где в общем хоре надо было петь патриотические песни, от которых во рту сохло и глаза слипа- лись, то воскресенье можно бы было считать днём святым. Четверг тоже являлся днём, который в святцы вписать надо бы было — день политзанятий. Младший политрук читал и расска- зывал что-то о партиях эсеров и большевиков, зачем-то при- плетая всяких к ним буржуев и капиталистов и ему — политруку, даже в голову не могло прийти, что оказывается все красноар- мейцы, спят с открытыми глазами — этому умению требовалось ещё научиться, а вот у них — это легко получалось. В распорядке дня присутствовала ещё одна напасть, от которой избавиться был лишь один способ — костыли под мышками заиметь. Напа- стью этой являлась строевая подготовка: зарывал ты до обеда пушку, которую красноармейцы меж собой «Мортирой» назы- вали, или раскапывал её, что бы ты с ней ни делал, это никого не волновало, а два часа — будь добр отмаршируй на плацу. В иные дни, особенно напряжённые по боевой подготовке строевые занятия напоминали шарканье старческих ног. И ни- какая команда: «Выше ногу!» — ровным счётом положения не меняла. Никто из них не мог в то время знать, что пройдёт пол- года и те, кто останутся в живых будут с ностальгией и сожале- нием вспоминать то счастливое время, казавшееся им тогда тяжким бременем.

Павел, сном игнорируя, письма писать не забывал: домой родным изредка — Лене в любую свободную минуту. Про- странно — что в голову взбредёт, писать воспрещалось, потому писал всё время о том, как тоскует и соскучился он по ней.

Иной раз, написав пол странички, где изложил, казалось всю тоску по любимой, надолго задумывался — о чём ещё напи- сать?.. о самой службе можно было лишь два слова: «Служу хорошо, даже благодарности от командования имею». Врать о благодарностях желания не было, потому, тяжко вздохнув, будто прощаясь с любимой, складывал аккуратно листок в треугольник, подписывал и отправлялся к тумбочке дневаль- ного, чтобы бросить треугольник письма в почтовый ящик.

В первых числах декабря, когда уже выпал первый снег, а в горах местами и навалило немало за целых два часа до об- щего подъёма, что расценивалось среди красноармейцев как пытка палача, по гарнизону провыла боевая тревога. Такой тревоги с июня, когда присоединяли к своим землям Бессара- бию и Северную Буковину, пожалуй, не было с тех времён. По тревоге подразделения поднимали часто, но то была совсем иная тревога, когда её подавали непосредственно в казарме, на этот раз — боевая — с сиреной; тут поневоле заволнуешься. Спросонья, трясущимися от волнения руками, до конца не приведя в надлежащий форменный вид себя, бежали туда куда учили, и вскоре, вложившись в норму, ибо на проходе стоял сам командир дивизиона, держа на ладони и глядя на циферблат наручных часов, все уже стояли в строю. Командир дивизиона, выйдя на середину строя, лично зачитал приказ:

«Слушай приказ! 473-му гаубичному артиллерийскому полку поставлена задача: выдвинуться, совершив марш-бросок в назначенный пункт, занять позиции и произвести боевые стрельбы по намеченным квадратам. Время пошло с минуты объявленной тревоги. Приступить к выполнению!».

Марш-бросок в сто двадцать километров предстоял не- лёгкий: гористая местность Карпат, отсутствие дорог, местами снежные завалы. В назначенный пункт необходимо было прибыть в срок, развернуть к готовности и к стрельбе полк, затем произвести сами боевые стрельбы по указанным квад-

ратам, на месте которых были сооружены блиндажи и сараи из брёвен, из горных валунов и тех же брёвен подобие дотов.

Впереди колоны двигалась полковая разведка на лёгком гусеничном тягаче, выверяя, определяя и выставляя вехи для ориентира. Маршрут порой проходил по грунтовой дороге, по которой гуцулы на телегах ездили и обычно в телеги были впряжены быки, но зачастую и такие дороги отсутствовали, в таких местах, где их не имелось — шли по заросшему хвоей молодняку, петляя и пробивая новую колею дороги. Когда наступил рассвет, полк находился уже далеко от места дис- локации. Так вышло, что первый дивизион — он и есть пер- вый, в котором и служил Павел, а раз так, то он и шёл в голо- ве колоны. Трактор, которым управлял Павел, тащивший сей- час гаубицу, наматывал на гусеницы трактора траву и моло- дые побеги деревьев шёл головным и прокладывал путь все- му полку. Зорко вглядываясь вдаль в сумерках утра, отчего глаза стали слезиться, Павел, ориентируясь выставленными вехами, в иные разы на своё усмотрение отклонялся от вы- ставленных вех: влево, вправо, иногда делая большой изгиб, ибо мгновенно определял, что там, где стоят вехи место опас- ное: косогор, крутой подъём, громадные сосны густо стоят. Отклонившись от маршрута, далее уже на одной лишь интуи- ции возвращался на отмеченную полосу. Если даже не лука- вить и не превозносить его заслуг, то всё равно получается, что на тот момент на нём лежала вся ответственность и само выполнение задачи прибыть в пункт назначения в срок. Вско- ре из-за гор появилось солнце. Враждебность и хмурость гор- ных скал чернеющих на фоне белого снега вселяли в душу че- ловека равнин какое-то беспокойство и тревогу, отчего каж- дый раз подавляя в себе это чувство, мысленно настраивал себя на завершение начатого дела — дойти, дотянуть до места назначения в целости и сохранности орудие. Местами мар- шрут проходил по участкам, где дорога выравнивалась и шла

по прямой грунтовой дороге без всяких препятствий. Появля- лась возможность отдохнуть, не требовалось напряжения все- го существа твоего, Павел в такие моменты с восторгом рас- сматривал в открытые окна кабины трактора окружающий ландшафт. Глядя на рядом сидящего с ним Кольку весело го- ворил тому: «Дрыхнешь, суслик?.. Продери свои глаза и в ок- но посмотри — красота-то, какая кругом!» — От нагретого дви- гателя трактора в кабине было слишком жарко, потому и рас- пахнул все окна настежь. Гимнастёрка давно промокла от по- та, обильно стекающего по лицу, попадающего в глаза, отчего приходилось часто вытирать лицо шапкой.

Прибыли на место назначения: чётко выполняя команды командиров стали разворачивать дивизионы к боевой готов- ности; установили орудия, выверили и выставили прицелы по командам, вскрыли ящики со снарядами, зарядили. Вы- полняя всё чётко и слажено, при этом волновались так, как будто перед первым в жизни свиданием с любимой девуш- кой. Не впустую же учили целых полгода. Окружающую ти- шину стройных сосен в горах первозданности самой приро- ды с треском раската летней грозы и удара молнии разбуди- ли, сотрясли залпом полковых гаубиц. Громыхающее в горах эхо прокатилось по скалам, возвращаясь вновь и вновь на позиции. Отстрелялись, выпустив всего по три снаряда: с не- привычки, хоть и учили рот на всю пасть открывать, многие от волнения забыли, потому на время и оглохли. Спустя вре- мя понемногу стали приходить в себя: послышался смех, до этого полностью отсутствовавший, а кто-то громко сказал:

— Пальнули в белый свет — как в копейку! Куда пальнули, хрен его знает! Хотя бы одним глазком посмотреть — попали или нет? Он может там и не разорвался вовсе, а может в де- ревню к гуцулам угодил, по крыше гуцульской хаты шарах- нул. Восемнадцать километров… это далеко-о-о, отсюда да- же взрыва не слышно…

— Отставить разговоры! — прокричал командир орудия, но уже через паузу миролюбивым голосом добавил: «Вот прибу- дем домой в часть, там и узнаем — попали или промазали. А сейчас, получить у старшины Второго сухой паёк, подкрепить- ся чем Бог послал, и сворачиваемся; на обратную дорогу вре- мя также отпущено — надо, братцы, уложиться…». «Прим. Авт.

— Михаил Иванович Второй служил в Красной армии уже по второму кругу, если считать с первым сроком службы, то по- лучалось пятый год. Персонаж в романе не вымышленный, фамилия и имя соответствуют персонажу. Нам известна его судьба, лишь до периода первых полтора месяцы войны, дальнейший его боевой путь нам, к сожалению неизвестен. Ещё мы знаем, что он прожил долгую жизнь: два года всего не дожив до девяноста лет, и умер в 2002 году. Но, к велико- му нашему сожалению, нам так и не удалось разыскать его родственников, мы даже не знаем где он жил все эти годы, как и не знаем, где похоронен». Над ним в полку часто под- шучивали: «Михаил Иванович, неудачную фамилию ты себе выбрал, так и будешь — всю жизнь по два раза всё повторять: вот сейчас служишь второй раз, а там ещё впереди жёны предстоят, работы всякие, куда ходить надо будет каждый раз да по два раза». На шутки сослуживцев он не обижался: по натуре, человек он был добрый, это даже по его старой фото- графии в чём-то просматривается, которая сейчас лежит у ме- ня на столе передо мной. И как мне кажется, на фотографии он чем-то похож на нашего героя романа Павла.

Обратная дорога домой заняла гораздо меньше време- ни. Хоть и ползли по-черепашьи, зато уверенно по своим следам, которые даже в ночное время в свете не ярких фар трактора хорошо просматривались. Трактор Павла по- прежнему шёл в голове колоны. Перед тем как начать дви- жение в обратный путь, командир дивизиона по команде подозвал к себе Павла и сказал:

— Красноармеец Судариков, ты у нас уже прошедший ис- пытание, чувствую тяжело тебе, но рисковать не станем пой- дёшь в голове колоны, обратная дорога домой всегда короче… По возвращению в часть, личный состав полка был вы- строен на плацу. Командир полка, выйдя на середину строя, лично поздравил весь личный состав полка с успешным вы- полнением поставленной командованием 12 армии боевой задачи. Речь его звучала торжественно, отчего все стоящие в строю красноармейцы и командиры без подачи команды

вытянулись в струнку.

— Командиры и красноармейцы, — громким голосом, чтобы слышно было на фланги строя, прокричал он, — в на- значенный пункт полк прибыл даже на час раньше наме- ченного срока, с чем вас и поздравляю! Там на месте раз- вернулись в боевое положение, а после отстрелялись — на отлично. Командование корпуса, правда, поставило нам оценку — хорошо, ну это чтобы не зазнавались на будущее, боялось перехвалить вас, но зато оценка твёрдая с плю- сом. Главное, что мишени поразили с высокой точностью, честно признавшись, я сам не ожидал таких результатов от вас. Но факт остаётся фактом: от мишеней — даже на то чтобы костёр разжечь — дровишек не насобираешь. Все недостатки, какие были во время учений, кто проштрафил- ся, разбирать будем после — по подразделениям. Благо- дарности от командования тем, кто это заслужил, буден зачитан приказ, а сейчас чувствую, все устали потому если у красноармейцев есть вопросы в особенности от тех, кто первый год служит, прошу задавать.

— Красноармеец Ситников. Товарищ командир полка, разрешите вопрос.

— Говорите Ситников, слушаю вас.

— Почему стреляли только по три выстрела? Тремя вы- стрелами сильно не научишься.

— Хороший вопрос красноармеец Ситников — отвечаю вам лично и всему личному составу полка, — сказал командир, в голосе которого зазвучали ноты какой-то тревоги и печали, — лично я рад бы вам разрешить и по тридцать выстрелов про- извести, если бы конечно командование дало добро. Но, дело всё в том, что слишком дорого для страны и для народа наше- го обходится каждый выстрел — это народные деньги, чего же их в белый свет пулять, — снизив тембр голоса, будто предре- кая, закончил свою речь, — настреляетесь ещё, я так чувствую. Вам, в особенности первогодкам — служить да служить. Есть ещё вопросы?.. Если нет, командирам дивизионов — разводи- те личный состав по подразделениям. Спасибо, красноармей- цы — справились с поставленной боевой задачей!

После того, как красноармейцев накормили добрым усиленным ужином, уже располагаясь к ночлегу, каждому хотелось высказать свои личные впечатления по поводу прошедших учений. Некоторые бойцы, упав на подушку, тут же уснули; но было много и таких, у которых до сих пор не прошло то возбуждение и прилив внутренних эмоций, тре- бующих в их излиянии товарищам по оружию. Сидя на кро- ватях в одних белых рубахах и подштанниках, парень по имени Иван, громко обращаясь ко всем спросил:

— Братцы, а кто из вас видел, как мы с Василием снаряд на землю упустили?

Установилась в помещении мёртвая тишина; немного придя в себя от такой сногсшибательной новости, кто-то, на- конец, отважившись, сказал:

— Раз все молчат — значит, никто не видел; там не до вас было, чтобы за вами следить. Так, что там у вас произошло… или ты Иван попугать нас решил перед сном?

— Какой там пугать, я сам чуть в штаны не наложил, — на- чал свой рассказ Иван вполне серьёзным голосом. Иван, как заметили присутствующие с явным страхом на лице, по-

видимому, мысленно вернувшись внутренне в те минуты ро- ковые, заново всё стал переживать.

— Третий снаряд мы с Васькой тащили к орудию. Уже на середине пути — я впереди шёл, немного забегая вперёд — а головная часть снаряда в моих руках была: холодная как лёд, притом ещё на конус и, по-моему, скользкий какой-то он был, будто солидолом его намазали и тяжёлый сволочь, будто из свинца его сделали. Споткнулся я как на грех; снаряд юрк из моих рук и головной частью в землю! От страха я и присел ря- дом с ним — жду, может секунды, а показалось вечностью — думаю — щас рванёт! А Васька… я даже сообразить не успел, как он всем телом накрыл снаряд тот: было похоже на то, как в деревне кабанчика вывели резать, а потом наваливаются на него. Василий, — обратился Иван к своему напарнику по под- носке снарядов, — скажи, зачем ты на него навалился, а?

— Так это… думал, что успокою то, что там внутри у него он может и не взорвётся, — сказал Василий смущаясь.

— Да-а-а Вася, успокоил бы ты его! Если бы рвануло, мы бы точно все от осколков погибли, а вот ты мог бы и живым оказаться. Тебя бы на вершину ближайшей горы забросило, сидел бы там альпинистов ожидаючи, когда верёвки пода- дут, чтобы наземь спуститься. Шутки шутками братцы, но страх тот мне надолго запомнится.

— Так что?.. никто из расчёта так и не видел, как вы сна- ряд уронили? — спросил кто-то.