Бесплатный фрагмент - Желтый глаз Тихеи

Человек из Грязного Города

Селезень плакал впервые в жизни. До сегодняшнего дня он не помнил, чтобы из-за чего-то проливал слезы. Не плакал в семь лет, когда лишился родителей, не плакал в двенадцать, когда арбалетный болт раздробил ему голень. А ведь было больно, чертовски больно. Хромота осталась на всю жизнь. А сейчас горячая солёная влага помимо воли струится из глаз, катится по небритым щекам и мочит серую бумагу самокрутки.

Селезень выплюнул в ладонь подмокшую козью ножку, аккуратно пересыпал табак в кисет и с горьким вздохом утёрся рукавом комбинезона. В один день лишился всего. А ведь ещё вчера был одним из богатейших людей Грязного Города. Перед ним заискивали, униженно гнули спину, умоляли, упрашивали, валялись в ногах, а всё потому, что он был обладателем настоящего сокровища. Сокровище, которое давало власть, сокровище, которое олицетворяло силу и могущество, сокровище, помогавшее выжить в этом безумном мире. Он хорошо помнил, как десять лет назад случайно наступил на поржавевшую крышку канализационного люка и обнаружил мрачный зловонный туннель, на деле оказавшимся сказочной пещерой Али-Бабы. Армейский склад многовековой давности, точнее, его малая часть — подняли статус Селезня от рядового охотника до главы гильдии вольных торговцев. Восемь десятков пистолетов Макарова, сорок четыре ящика патронов калибра 7,62 и пятьдесят единиц скорострельной смерти в серых матовых контейнерах с ничего не значащей для простого смертного надписью Concern Kalasнnikov (AK-109). Не иначе, птица счастья пролетала мимо, и Селезень сумел ухватить чертовку за хвост. За прошедшие годы он не продал и половины. При воспоминании о радости, охватившей его тогда, десять лет назад, глаза вновь наполнились влагой. Не сумел, не сделал, не сберёг. Сколько раз говорил себе, что нельзя хранить все сокровища в одном месте. Выследили, твари! Обокрали! Лишили силы, а значит, жизни!

Придя вечером к схрону и увидев отодвинутый в сторону люк, Селезень издал волчий вой, полный запредельной глубинной скорби. Тайник был пуст, а на засохшей грязно-бурой земле отчётливо выделялся треугольный след толстонога. Отпечаток глубокий, значит, тупая травоядная тварь шла нагруженной. И ограбленный торговец слишком хорошо знал, что за поклажа была прикручена к морщинистой зелёной спине. Он зажёг факел, закружился словно пёс, выискивая следы похитителей, но всё было напрасно. Прошедшая недавно песчаная буря оставила лишь причудливые пыльные разводы на горах древнего мусора. Вот тогда Селезень и заплакал впервые в жизни.

Он долго сидел возле разграбленного склада, смоля самокрутки, потом с тоской взглянул на небо. Луна походила на дымящееся хлорное пятно на застиранной робе ночи. Селезень хищно оскалился, похлопал по четырём автоматным магазинам на поясе, погладил штык-нож, щёлкнул ногтем кожаную кобуру с пистолетом и бросил во мглу:

— Зря радуетесь, суки! Я не из тех, кто прощает обиды!

Сняв с плеча автомат, кряхтя полез в смрадное чрево убежища. Скоро начнётся буря, и лучше переждать её в тихом месте. Ворюг он будет искать завтра.

Он долго ворочался и лишь под утро забылся коротким тревожным сном.

Разбудили его какие-то звуки, доносившиеся снаружи. Селезень потянулся, потёр опухшие глаза и осторожно выглянул из люка. Здесь, на окраине города, почти не осталось высоких руин. На несколько километров простиралось бугрящееся каменными холмами плато. Не зря это место зовут «караванная площадь». Тут формируют экспедиции в другие города, собираются торговцы, предлагают свои услуги охранники и маркитантки. Только караваны уходят не часто, а потому плато обычно пустует. Охотникам тоже нечего здесь делать, животные не любят открытые пространства.

Вдалеке возвышался покосившийся железный столб, таких много в Грязном Городе, но об их назначении уже давно все забыли. Цивилизация древних людей была величественна, но непонятна.

У столба стоял голый человек, а вокруг копошились несколько оборванцев. Чуть в отдалении неподвижным зелёным пятном застыл толстоног. Расстояние было велико, но даже отсюда Селезень отметил, что у раздетого странная форма головы, таких вытянутых черепов не бывает у людей. Мутант!

Всё стало ясно. Трое оборванцев — это фанатики-флагелланты. А голый — их жертва. Для «детей чистоты» нет большего удовольствия, чем сжечь на жертвенном огне очередное дьявольское отродье. Только странно, что они не отвели мутанта в стойбище для торжественной казни, а решили расправиться с ним в безлюдном месте. Впрочем, Селезень не стал ломать голову над этой загадкой — есть дела поважнее. В другой раз он непременно полюбовался бы на ритуал. Его веселили потешные пляски флагеллантов, их ужимки и прыжки, забавляло, с каким воодушевлением они лупят друг друга плётками и слаженно поют лауды во славу Единого. Только сейчас не то время. Это фанатикам нечего делать, как веселиться, а ему надо искать грабителей.

Наскоро позавтракав вяленым мясом и запив его водой из фляги, Селезень вылез на улицу, задвинул люк и захромал в сторону фанатиков, предварительно расстегнув кобуру пистолета. Так, на всякий случай.

Все трое были ему знакомы, и он приветствовал их по ритуалу:

— Славьтесь, «дети чистоты» — слуги и опора Единого!

Флагелланты повернулись к нему. Их лбы были густо вымазаны помётом толстонога. Странные представления о символике чистоты — мазаться дерьмом. Одно слово — психи.

— И тебе здравствовать, карго Селезень! — ответил старший из сектантов.

— Решили по-тихому сжечь мутанта? Разве это хорошо, лишить горожан такого зрелища?

— Это дань памяти брату Фалио, которого эта нечисть лишила жизни. Такая жертва не для посторонних глаз.

— Понятно, — кивнул Селезень, намереваясь задать главный вопрос, но его перебил высокий писклявый голос:

— Спаси меня, добрый человек!

Говорил мутант, но торговец даже не взглянул в его сторону. Он лишь досадливо поморщился и обратился к старшему:

— Здесь должен был пройти караван, — Селезень прищурился, прикидывая. — Не меньше семи-восьми толстоногов, с большой поклажей. Вы не видели?

Флагелланты отрицательно покачали головами. Старший пожал плечами:

— Мы пришли сюда ещё ночью. Мимо нас никто не проходил.

— Спасибо, братья, — разочарованно буркнул Селезень и пошёл прочь.

— Был караван из девяти вьючных животных!

Селезень замер. Резко обернулся на голос. На него смотрели огромные, цвета расплавленного золота глазищи. Уши у существа были вытянутые и заострённые, а голова походила на эллипс.

— Говори! — потребовал Селезень.

Но существо лишь улыбнулось:

— Спаси меня. И я скажу, куда пошёл караван, а также назову имя того, кто обокрал тебя.

Селезень выхватил нож.

— Ты мне и так всё расскажешь, когда я вскрою тебе брюхо и начну наматывать кишки на кулак! — Готовый выполнить свою угрозу, торговец шагнул к мутанту и замер, натолкнувшись взглядом на округлую женскую грудь с крупными розовыми сосками. Проклятье! Баба!

Золотые глаза мутанта влажно блеснули.

— Ты этого не сделаешь. Все жители Грязного Города знают, что Тим Селезень не обижает женщин.

Во рту стало сухо, странный ком подступил к горлу. Разозлившись на себя за глупую мягкотелость, Селезень зловеще процедил:

— Ты не житель города, а проклятый мутант. И мне плевать, какого ты пола. Рассказывай!

— Прошу тебя, Тим Селезень, спаси меня. Я всё расскажу без утайки. Неужели ты позволишь этим извергам сжечь женщину?

— Женщину, — угрюмо повторил торговец и вдруг рассмеялся. Спрятал нож и обратился к флагеллантам: — Послушайте, братья, а продайте мне эту смешную бабу? Клянусь, я дам такую цену, что вам и не снилась! Одним мутантом больше — одним меньше! Ещё наловите!

Глаза сектантов не понравились Селезню. В них он уловил скрытую угрозу. Также он отметил, что пальцы двоих фанатиков легли на рукояти ножей.

— Ты не понял, карго, — процедил старший, — брат Фалио ждёт жертву.

— Это вы не поняли меня, братья! — возвысил голос Селезень. — Вас просит не рядовой охотник, а глава торговой гильдии! Сомневаюсь, что Священный Архонт захочет враждовать со мной!

— Единый не простит нам такой грех, — упрямо мотнул головой старший. — Молись ему, карго, чтобы он вернул тебе разум, ибо в твоей просьбе гибельная крамола.

— Ладно, — буркнул Селезень, — значит, не договорились. Прощайте, братья! — он повернулся и зашагал прочь. Но отойдя на десять шагов, резко повернулся, в руке матово блеснул пистолет. Три выстрела слились в один. На выбеленных лбах сектантов появились аккуратные пулевые отверстия. Следом раздался громкий вопль девчонки.

— Заткнись, дура! — прикрикнул на неё Селезень.

— Это… это я от восторга, — запинаясь, проговорила та. — Никогда не видела, чтобы так быстро стреляли. Это было непостижимо!

Селезень огляделся. Похоже, никто не видел. Расправу над святыми людьми не простят и главе торговой гильдии. Поспешно разрезав веревки, стягивающие тело женщины, он отвесил ей лёгкую затрещину:

— Бегом к толстоногу! Всё расскажешь по дороге!

— Подожди! — недовольно взвизгнула та. — Не видишь, я голая?! Тут рядом, моя одежда!

Она отбежала на несколько шагов и низко нагнулась над горой мусора. Селезень взглянул на её загорелые чуть разведённые ягодицы и почувствовал, как непроизвольно дёрнулось его мужское естество. Фигура у девчонки было что надо. Худовата только, но если откормить… Он поспешно отвернулся, отгоняя прочь опасные мысли. В Грязном Городе ходило много историй о дураках, которые совокупились с мутантами и сами превратились в чудовищ.

— Я готова! — чирикнула та, появляясь перед Селезнем в облегающем сером комбинезоне. На поясе висела целая связка метательных ножей.

— Ого, — присвистнул торговец, — неплохой арсенал. И пользоваться умеешь?

— Конечно! Если бы они не напали ночью — убила бы их всех! Особенно этого! — она подскочила к телу мёртвого предводителя флагеллантов, чей выбеленный лоб прочертила тёмная струйка крови, и плюнула в лицо. — Он виновен в гибели моей подруги! Жаль, что не я прикончила его!

— Много болтаешь! — осадил её Селезень, помогая забраться на высокую спину толстонога. — Куда ушёл караван?

— На восток! Две луны назад!

— Понятно, — мрачно кивнул торговец, усаживаясь позади неё и с силой ударяя каблуками по морщинистым бокам толстонога. — Вперёд, туша!

— Не бей его! — недовольно пискнула женщина. — Он и так повезёт нас куда надо!

— Он слишком туп для этого.

— Ты сам туп! Животные всё понимают! Я пошептала в его ухо, и он понял.

— Не беси меня, мутант! — рыкнул Селезень. — Ты жива лишь потому, что ещё не всё рассказала. Но у меня чешутся руки свернуть твою тощую шею. Так что сиди и молчи! И в награду я, может быть, не убью тебя, а высажу на границе Цветного Города.

— Так мне молчать или рассказывать? — с вызовом откликнулась та.

— Рассказывай! — приказал Селезень.

— Зовут меня Лола. Имя, конечно, простое. Но так назвала меня матушка, а у неё хороший вкус. А ещё она говорила, что имя определяет судьбу. Лола на языке древних — Сорная трава. Сколько её ни топчи, она всё равно прорастёт и будет сильнее прочих трав. Мне выпала удача родиться в Счастливом Городе. Нет места красивее и величественнее. Древняя цветная мозаика покрывает стены, и они искрятся в свете факелов тысячами разноцветных огоньков. Улицы города состоят из бессчётных сводчатых туннелей. По бокам в нишах протянулись бесконечные железные полозья, гладкие и прохладные на ощупь. Жрецы называют их струнами жизни. Пока они блестят — Город Счастья жив. Потому их и протирают два раза в день…

— Ты издеваешься, тварь?! — рука Селезня с силой сжала шею девчонки. — Мне плевать, как тебя зовут! Плевать на твой город и всех мутантов, вместе взятых! Меня интересует моё имущество!

— Отпусти! Больно! — взвизгнула та. И когда торговец убрал руку, сказала: — Я знаю, отчего ты злишься. Ты понимаешь, что не сможешь догнать похитителей до того, как они придут в город. А в Цветном Городе правит Одноухий Ферри. Он не отдаст тебе твои вещи, а просто убьёт.

— Посмотрим! — рыкнул Селезень. — Кто увёл мой товар?! Его имя?!

— Я не знаю.

— Что?! Обманула?! — рука вновь потянулась к тонкой шейке.

— Стой! Имени не знаю, но запомнила внешность! Он носит чёрную бандану, а лицо страшно изуродовано. От лба до подбородка широкий шрам, нос свёрнут набок…

— Проклятый выродок! — простонал Селезень. — Сава Химера! Почему я не удивлён?!

— Такое благородное имя у негодяя?

— Какое благородное?! — вознегодовал торговец. — Злобная лживая скотина! А ведь клялся в вечной дружбе! Предатель!

— Почему Химера?

— Потому что столкнулся с этой опасной тварью и остался жив! С тех пор его так называют!

— В твоём городе живут странные люди, — задумчиво произнесла женщина.

— Не страннее, чем везде, — буркнул Тим. — Короче, крошка, мы оказали друг другу услугу. Я спас тебя. Ты рассказала мне о грабителях. Мы квиты. Дела с мутантами я не веду. Ты точно хочешь ехать со мной до Цветного Города?

— Ты не прав, Селезень, — пискнула девчонка. — У нас впереди есть дела. Для начала я помогу тебе вернуть оружие, а потом ты поможешь моему народу.

— Мне не нужна помощь такой пигалицы, как ты. Много о себе мнишь. Убить фанатика-флагелланта много умения не надо. И банда Химеры — это не «дети чистоты». Это во-первых. И во-вторых, я уже сказал, что не веду дел с мутантами, а уж тем более не собираюсь помогать им.

— Ты зря хочешь казаться хуже, чем есть. Я знаю, что ты добрый и справедливый…

Селезень расхохотался:

— Вы, мутанты, точно психи. Вы даже мыслите по-другому. Мы знакомы всего ничего, а у меня уже заболела голова. Тем более, у тебя противный голос — пищишь, как пустынник в брачный период. Так что заткнись, иначе я выброшу тебя прямо сейчас.

— Я из гильдии бротохаро. Так называют тех, кто умеет говорить с животными. Но я не просто бротохаро — я выше. Я — бротохаро-химес.

— Выброшу! — с угрозой прошипел Селезень.

Лола обиженно шмыгнула носом и замолчала.

Было жарко и безветренно. Тим достал фляжку и с наслаждением сделал несколько глотков. Мутанту воды не предложил. Кто их знает, ещё подцепишь какую-нибудь заразу.

Молча ехали несколько часов, когда женщина оглянулась на него и указала пальцем на горизонт. Там клубились коричневые тучи.

— Вижу, — угрюмо бросил Селезень, — буря идёт. И, судя по всему, надолго. — Он завертел головой, выбирая место для укрытия. Метрах в ста слева возвышались развалины какого-то здания. То, что надо. Тим ударил пятками в бок толстонога и погнал его в нужном направлении.

От всего здания сохранилась лишь часть стены, метра три в высоту и около двадцати в длину.

— Переждём здесь, — сообщил Тим спутнице. Он спрыгнул на землю, стянул со спины животного походный мешок. — Видишь скатку? Это одеяла. Они нам пригодятся. Развязывай. И не копайся! А я пока схожу за уголок.

Он подошёл к стене и неторопливо принялся справлять малую нужду. Полюбовавшись на тёмные разводы, влажно заблестевшие на пыльной выщербленной поверхности, с улыбкой повернулся к женщине:

— Умели строить древние. Сколько веков простояла, и ещё столько же про…

Он внезапно умолк, потому что Лола вдруг сорвала с пояса один из своих ножей и метнула ему в голову. Лезвие просвистела в нескольких сантиметрах от уха.

— Ах, ты! — Селезень выхватил пистолет, но не выстрелил. Сзади раздался сдавленный крик. Обернулся — и вовремя. Какой-то человек замахнулся на него топором. От неожиданности Тим несколько раз нажал на спусковой крючок. Нападавшего отбросило назад. Тело съехало вниз по щебёнке. На поверхности торчали лишь ноги в дырявых ботинках. Рядом на коленях стоял второй, вцепившись пятернёй в рукоятку ножа, торчащую из груди.

Мимо упруго и стремительно, как кошка, пробежала Лола. Вспрыгнула на каменную насыпь и скрылась за углом стены. Селезень последовал за ней.

Вдвоем они осмотрели развалины. Больше никого.

— Для охотника ты слишком беспечный, — недовольно проговорила девушка.

— Я давно не охотник, — буркнул Тим. — Сытая жизнь разбаловала меня.

Было неприятно оправдываться. А ещё, ему было жаль четырёх патронов. Негодяю хватило бы и одного. Лола подошла к стоящему на коленях бандиту. Остановилась перед ним, замерла. Тот поднял голову, взглянул на нее, улыбнулся и медленно завалился на спину. Глаза остекленели, изо рта скользнула тонкая струйка крови.

— Ненавижу убивать, — сказала Лола, вытягивая нож из груди убитого.

— Я заметил, — хмыкнул Тим.

— Это правда, — глаза девушки сверкнули. — Ненавижу, но всё время приходится. Иначе убьют меня или тех, кто мне дорог. Это невыносимо!

— Верю, — кивнул Селезень. Он обыскивал убитых. — Только моральным уродам нравится отнимать жизнь.

Он нашёл кисет с табаком и пригоршню медных монет. На неровных кругляшах выбито чьё-то изображение, больше похожее на карикатуру.

— Заматерел Одноухий Ферри. Собственную монету чеканит. — Тим поднял с земли арбалет: — А вот эта вещица хорошая.

— Из него он и целился тебе в спину…

Селезень вздохнул, снимая с убитого кожаный колчан с шестью короткими металлическими стрелками. Протянул мутанту:

— Дарю. Полезный довесок к ножам.

Лола надела перевязь, подхватила арбалет.

— Тяжёлый!

— Зато бьёт точно. И натяжной механизм по уму сделан. Даже ты справишься. Показать?

— Умею, — буркнула женщина. В её золотых глазищах плеснулось недовольство.

«Ждёт, что я буду благодарить её за спасение жизни, — подумал Тим, — Аж уши подрагивают от возмущения. Какие же они у тебя огромные». Он отвернулся.

В небесах загрохотало. По затылку, словно плеткой, хлестнуло песком.

— Проклятье! Проморгали! Я велел тебе достать одеяла!

Лола не ответила. Присела на корточки и принялась расстёгивать ремни на мешке.

— Эй, туша! — прикрикнул Селезень на толстонога. — Бегом к стене!

Но животное не нуждалось в понуканиях. Неторопливо прошествовало мимо, прижалось зелёным боком к каменной кладке и неуклюже шмякнулось на брюхо. Уши втянулись внутрь головы, а на глаза опустились жёсткие кожистые веки. Толстоног замер и теперь больше всего походил на огромный мшистый валун.

— Никогда не видела таких одеял, — удивилась Лола, разворачивая ткань. — Какие-то кольца, верёвки…

— Сейчас поймёшь, — Селезень вытряхивал содержимое мешка. Торопливо хватал небольшие металлические трубки, соединял, натягивал тросики. — Вот эту тесёмку закрепи на том конце! Да быстрее же!

Ветер дул сильнее и сильнее. Песок больно сёк лицо и руки. Становилось трудно дышать. На зубах скрипели каменные песчинки.

— Несовершенная конструкция, — посетовал Тим, когда они с Лолой оказались в треугольном тряпичном укрытии. — Приходится искать, к чему притулиться. Сверху сыпется песок. Но это лучше, чем ничего.

Видя, как дрожит на ветру палатка, гнётся ненадёжный на вид каркас, девушка испуганно поинтересовалась:

— Ты уверен, что твоя тряпочная коробка устоит?

— Уверен. — Тим принял полусидячее положение. — Мала, зараза. Ноги особо не вытянешь. Но потерпим. — Он закрыл глаза, — Устал сегодня…

Сверху просыпался песок. Прямо на лицо торговца. Тим принялся отплевываться. — Гадство! Не там поставил! Надо было выбрать участок стены ровнее! Здесь выбоина!

— Мы похороним тех двоих? — неожиданно спросила девушка.

— Мародёров? С какой стати? — Селезень с удивлением взглянул на спутницу.

— Но ведь это не по-людски. Давай, когда закончится буря, хотя бы забросаем их камнями?

— Нет, — отрезал Тим, — времени нет. Сава и так нас здорово опередил. И потом, эти двое не стали бы заботиться о наших могилках. Сожрали бы за милую душу. Видела на их рожах татушки? Это людоеды.

— Мерзость, — девушка поёжилась. — Такое возможно лишь среди обделённых. В Городе Счастья не едят себе подобных.

— Хорошо живёте, — зевнул Селезень. — В Грязном Городе часто ловят каннибалов. Не от хорошей жизни, девочка. А ты, я смотрю, с принципами. Фанатиков тоже надо было похоронить?

— Надо было, — еле слышно прошептала та.

Воцарилось долгое молчание. Снаружи бесновалась буря, вздувались пузырями стены палатки, с тихим шорохом сыпался сверху песок.

— Курить хочу, — посетовал Тим, — думал, успею. Так тянет, аж мочи нету.

— Кури. Я люблю табачный дым…

— Нет уж. Задохнёмся. Потерплю. — торговец откашлялся, принялся с нарочитым старанием счищать пыль со ствола автомата. — Ты это… короче, спасибо тебе, что спасла мою шкуру.

— Ты спас меня. Я — тебя.

— Угу. Значит, никто никому не должен.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила Лола. — Всё равно долго ждать.

— Я не мастак, — нахмурился торговец, и вдруг оживился: — А вот у мерзавца Савы язык подвешен. Он вообще много знает. Раньше был учителем, пока не понял, что быть бандитом выгоднее. Если его что-то интересует — обязательно докопается до истины. Например, почему у толстонога дерьмо белого цвета. Действительно, у всех жрущих траву тёмное, а у этой твари, как молоко. Стал учёным людям вопросы задавать. Оказалось, что в печени толстонога содержится особый фермент, который делает их дерьмо…

— Я не хочу говорить о дерьме! — недовольно перебила женщина.

— Странно, — хмыкнул Тим, — тема-то интересная… Ну, не знаю тогда…

— Лучше расскажи про себя. Селезень. Что означает твое имя?

— История простая, как дерь… В общем, когда мне было пять или шесть лет, матушка где-то раздобыла рулон ткани. Огромный рулонище. Помню, как она сгибалась под его тяжестью. Материал был крепкий, блестящий и зелёный. Из него она сшила отцу куртку, а мне комбинезон. Остальное продали. И вот, когда старикашка-перекупщик увидел меня, то заржал и сказал: «Вот так селезень!». Имя приклеилось, а что означает — не знаю. Может, ругательство…

— Понятно. — вздохнула Лола. — В Счастливом Городе каждый знает, что означает его имя.

— Потому мутантов и не любят. Вы совсем другие. Странные.

— Это вы странные. Ненавидите мутантов. Называете их порождением тьмы, а сами используете мутировавших животных. Дрессируете. Пьёте молоко и едите яйца. Почему не убиваете, если они порождения мрака?

— Убиваем опасных. Таких, как химеры и каменные жабы. А ты действительно умеешь говорить со зверями?

— Умею, — кивнула женщина. — Ты что, мне не веришь?

Тим ненадолго задумался. Тяжело вздохнул.

— Верю. Я уже видел такое. Когда-то в городе жила одна дрессировщица. У неё были две кошки. Настоящие, а не мутанты. Чего только она с ними не вытворяла. На представления собирался весь город. Платили деньги, лишь бы поглазеть на умных животных. А я знал — дело не в кошках. Дело в ней. Видел, как она смотрела на них и что-то шептала. И глаза у Анечки были, как у тебя, желтоватые, только темнее.

— Ты любил её? — тихо спросила Лола.

Тим пристально посмотрел на мутанта:

— Почему так подумала?

— Имя. В твоем голосе прозвучала тоска. Скажи, любил?

— Да. Мы много кувыркались с ней. Она была такая выдумщица.

— Я не об этом. Любил ли ты её?

— Эх, женщины! — хрипло рассмеялся Тим. — Одинаковые, что люди, что мутанты. Всё вам романтические глупости мерещатся.

— Любовь не глупость.

— Чушь собачья! Не хочу говорить об этом!

— Ладно, — она мягко тронула его за плечо. — Что было дальше?

— Ничего хорошего, — насупился Селезень. — Архонт флагеллантов объявил животных мутантами. Кошек забрали. Говорят, этот главный фанатик с удовольствием их сожрал. Анна лишилась заработка и решила отомстить. Пробралась в жилище «детей чистоты» и хотела прикончить архонта. Только её поймали. В наказание отрубили кисть. Вот тут и начались чудеса. Рука у неё стала отрастать заново. И не такая, как была, а с шестью пальцами. Тут уж все поняли, что она мутант.

— Что с ней сделали?

— А что хотели сделать с тобой? Сожгли, конечно! — Тим плюнул. — Слава Единому, буря заканчивается. Курить хочу — сил нет!

— Жалко, что заканчивается, — пискнула Лола. — Мне интересно говорить с тобой.

— А мне интересно вернуть своё имущество!

— Их восемнадцать человек. И у половины автоматы, как у тебя.

— Да хоть тридцать! У меня есть пара вещичек, которые изрядно сократят их численность! В своё время немало заплатил, но они того стоят!

— Если ты догонишь их. Жаль, что здесь нет химер.

Селезень вытаращил глаза:

— Ты в своем уме, мутант?! Ты хоть представляешь, что такое химера? Неубиваемая злобная тварь! Если мы встретим этого зверя, то у нас мало шансов уцелеть! И это несмотря на мое умение быстро стрелять. Она атакует, как молния! Мы вшестером едва прикончили эту бестию. Двоих она положила. Я смотрю на тебя и не понимаю, ты дура или прикидываешься? Тебе сколько лет?!

— Шестнадцать.

Селезень опешил. С удивлением взглянул на спутницу:

— Единый. Да ты совсем соплячка. Я думал, тебе лет двадцать пять и ты давно женщина. Обалдеть. А всё туда же — любовь…

— Я — женщина. У нас в пятнадцать принято забирать мужское семя.

— Не понял, — скривился Тим, — что значит забирать?

— Нас мало, — нахмурилась Лола, — все способные плодоносить должны думать о продолжении рода. У меня прекрасный муж, и он тоже бротохара. У нас будет чудесный сын. Я чувствую его.

— Ты беременна?! — поразился Селезень.

Женщина улыбнулась.

— Единый! — простонал Тим. — Беременный мутант! Твой муж — полный толстоног! Не знаю, какой он хара, или как его, но то, что кретин — однозначно! Погнать беременную жену на верную смерть! Да я бы задушил его собственными руками!

— Он не посылал меня! Я сама решила! Я пришла к тебе!

— Ко мне? — рассмеялся Селезень. — И давно ты это придумала? Откуда ты знаешь меня?

— Все жители Города Счастья знают Тима Селезня.

— Да я, оказывается, популярен среди мутантов! И чем же я так хорош?

— Ты очень богат.

Тим оборвал смех.

— Вот, значит, что. Яйцеголовым уродцам понадобились мои денежки. Что я богат — знаете, а про мою жадность не слыхали?

— Послушай, Тим…

— Нет, это ты послушай. Вчера ночью я рыдал от жадности. Когда убили моих родителей — не рыдал. Когда зарезали дядю, что воспитал меня — не рыдал. А над украденными деньгами выл, как самка пустынника во время случки. И ты думаешь, что такой жмот даст вам хоть монету? И не надейтесь, психи!

— Ты просто не знаешь…

— И знать не хочу! — взревел Селезень и, внезапно успокоившись, подмигнул расстроенной женщине: — А буря-то кончилась! Думал, будет до вечера! Вылезаем! — Он сноровисто собрал палатку и упаковал в мешок. Извлёк тряпицу с вяленым мясом.

— Поедим и в путь.

— Я не голодна, — заупрямилась Лола.

— Не ври. Лопай давай.

Та осторожно взяла кусочек мяса, положила в рот, начала жевать.

— Вкусно, правда? — улыбнулся Селезень. — Сам вялил. Это детёныш пустынника. Чуешь, какой мягонький?

— Да. Вкусно. — Женщина смотрела себе под ноги. — У нас умирают люди…

— Везде умирают, — вздохнул торговец. — На, попей воды, — протянул флягу.

Лола сделала глоток.

— Мы не можем победить вирус. Лишь научились ненадолго отсрочивать смерть. А у обделённых в Чёрном Городе есть вакцина. Но они запросили так много, что нам не собрать.

— Обделённые? Это ты так обычных людей называешь? Чем же мы обделены?

— Дарами природы! — пискнула женщина. — А также чувствами, присущими нормальным людям: добротой, состраданием, милосердием!

— Много ненужных слов. А их всего два: жизнь и смерть. — Тим убрал мясо в мешок и поднялся. — Значит, ребята из Чёрного Города решили нагреть вас. И сколько же запросили?

Называя сумму, Лола пристально посмотрела в глаза Селезню. Торговец замер.

— Да это же почти половина стоимости моего оружия! Ты в своем уме, соломенная голова?!

— Но ведь умирают дети!

— Дети мутантов, — уточнил торговец. — А на детей Грязного Города тебе наплевать? А ведь они тоже умирают. Всем не поможешь — вот мой ответ!

— Я не верю тебе! — губы женщины задрожали. — Ты добрый человек!

— Не знаю, кто тебе наплёл небылиц про меня, но всё это чушь! Вставай! Чего расселась? Пора убираться отсюда!

Женщина покорно встала и поплелась к толстоногу.

Глядя ей в спину, Тим вдруг поймал себя на мысли, что больше не испытывает неприязни к этому странному мутанту. Даже появилось желание обнять её, утешить. Не как женщину, а как несчастного наивного ребёнка, по нелепой случайности оказавшегося в этом чуждом и несправедливом мире. У него почему-то защипало в глазах. Селезень тряхнул головой и нарочито грубо прикрикнул:

— Поднимай эту жирную скотину! Ишь, разлёгся, туша!

* * *

Тиму хотелось как можно скорее добраться до похитителей, но толстоног не умел быстро бегать. Огромный зверь, чем-то отдалённо напоминающий вымерших слонов, шел вальяжно и неторопливо. И торговцу пришлось смириться с неизбежным. Лола увлечённо рассказывала о том, как они с подругой отправились искать его, Селезня. Как ночами дежурили по очереди, и как на них напали фанатики-флагелланты. Тим слушал вполуха и незаметно задремал. Проснулся оттого, что женщина резво спрыгнула на землю и, отбежав на несколько шагов, принялась дуть в какой-то странный свисток.

— Эй, ты чего? — вяло удивился торговец. — Попу что ли отсидела?

Звуки свистка были резкие и неприятные. Селезень окончательно проснулся и недовольно нахмурился:

— Заканчивай! У меня зубы ноют от этого свиста!

Издав очередную заливистую трель, Лола рассмеялась, указала пальцем на землю и радостно воскликнула:

— Посмотри сюда, Тим Селезень! Единый услышал мои молитвы! Он здесь!

— О чём ты? — нахмурился торговец, всматриваясь в разводы жёлтой пыли под ногами толстонога. И вдруг почувствовал, как волосы зашевелились на голове, а сердце сковало холодом. Эти огромные страшные следы, глубоко отпечатавшиеся на песке, мог оставить лишь один хищник — химера! Тим сорвал с плеча автомат. Затравленно огляделся. Вот ведь не повезло. Следы свежие, значит, эта тварь действительно где-то рядом.

— Быстрее сюда! — крикнул он спутнице. — Залезай!

Но та лишь расхохоталась громко и вызывающе:

— Ты забыл, что я сказала тебе, Тим Селезень! Я — бротохаро-химес! Тот, кто говорит с химерами!

— Ты спятила?! — заорал торговец. — Не время шутить! Залезай, если тебе жизнь дорога!

— Я — бротохаро-химес! — торжественно повторила женщина. — И я помогу тебя! А за это — ты поможешь моему народу!

— Сумасшедшая психопатка! Если ты не сядешь — я уеду один!

— Мы поедем вместе, — твёрдо сказала Лола. — Наш мустанг здесь.

Селезень уже собрался тащить её силой, когда чёрная тень на миг заслонила солнце. Гигантское мускулистое существо с антрацитовой блестящей шерстью выросло перед ним словно из-под земли. Толстоног в ужасе дёрнулся и от неожиданности присел на задние ноги. Селезень слетел с его спины, но не выронил автомат. Перекатившись, мгновенно передёрнул затвор.

— Не смей! — завопила женщина. Она загородила собой химеру. — Это наш друг!

Селезень целился в уродливую голову монстра и сам не понимал, почему не стреляет. Палец на спусковом крючке побелел от напряжения.

— Спрячь автомат! — строго приказала Лола. — Химес не любит людей с оружием!

Всё происходящее казалось Тиму кошмарным сном. Нереальной реальностью. Бредом. Этого просто не могло быть. Но это было. Хрупкая невысокая девчонка рядом с чудовищным порождением мрака. Спокойно стоит, и лютый зверь не бросается на нее, не рвёт на части, а склонив рогатую голову ей на плечо, трется о щёку безобразной мордой.

— Спрячь оружие, — повторила Лола, но Селезень словно окаменел. Смотрел на неё выпученными глазами и не двигался.

— Дядя не будет стрелять в тебя, малыш, — ласково сказала монстру женщина. — Он просто испугался. — При этом она поскребла его за треугольным мохнатым ухом. И зверь вдруг тихо заурчал, словно довольный кот. Лишь после этого Тим опустил автомат и медленно поднялся. Смотрел на мутантов и чувствовал, как стучат зубы. Тело сотрясала мерзкая дрожь.

— Ты был прав, когда назвал химеру молнией, — весело пискнула женщина. — Так и есть. Мы догоним бандитов ещё до темноты, ибо химес летает, как ветер.

— Ты… ты, — слова давались Селезню с трудом, — хочешь сказать… что мы на нём…

— Конечно! У него очень удобная спина! Ты будешь держаться за рога, а я за тебя!

Прошло довольно времени, прежде чем Селезень осмелился подойти к чудовищу. Монстр скосил на него фиолетовый глаз с вертикальным кошачьим зрачком и негромко рыкнул.

— Похоже, я не нравлюсь ему, — тихо промолвил торговец. — Может, не стоит…

— Не нравишься, — легко согласилась Лола, — но он сделает, что я скажу.

— Хочется верить.

Химера вдруг легла на брюхо. Спина у неё была длинная и широкая. «Человек пять уместится», — подумал Тим. Он осторожно протянул руку и коснулся жёсткой короткой шерсти. Монстр снова рыкнул, и Тим проворно отскочил в сторону.

— Садись! Не бойся! — усмехнулась Лола. — А мешок можешь повесить на один из рогов!

Словно соглашаясь с её словами, химера кивнула уродливой башкой, увенчанной тремя парами блестящих чёрных выростов. Селезень вспомнил давнишнюю стычку с таким же чудовищем, когда блестящие костяные рога взметнули вверх окровавленное тело одного из охотников. Вспомнил и почувствовал, как замерло на мгновение сердце. Стараясь не наступить на огромную когтистую лапищу, аккуратно перекинул ногу на спину мутанта.

— Учти, — предупредила Лола, — держаться надо крепко, иначе вылетишь. Химес несётся быстрее ветра. Хватайся за последнюю пару, они самые шершавые, и руки не соскользнут.

Химера издала угрожающее рычание.

— Почему он опять рычит? — встревожился Селезень.

— Он спрашивает, можно ли съесть толстонога, потому что голоден. Я не разрешила.

— Понятно, — прошептал Тим, — главное, чтобы он не захотел съесть нас…

Женщина села позади торговца и крепко обхватила его за живот:

— Ты готов?

— Вроде бы, — вздохнул Селезень, берясь за рога. Они оказались тёплыми на ощупь.

— Ну, тогда — Химес, одара брусо! — резко выкрикнула Лола. В ту же секунду зверь взмыл ввысь. Даже не поднимаясь на лапы. Словно выпущенная арбалетная стрела. Ветер ударил в лицо. Тима подбросило вверх. Сзади, словно тяжелый рюкзак, на нём повисла Лола. Захватило дух, и сердце переместилось куда-то к горлу. Но страх длился лишь мгновение. Потому что ему на смену пришёл невыразимый словами восторг.

Они действительно словно летели. Мимо проносились развалины, мелькали какие-то размытые тени, шквальный ветер бил в лицо, и торговцу пришлось наклонить голову, но его охватила такая необъяснимая радость, что он заорал во всё горло, потом принялся хохотать и горланить песни. Несколько часов непрекращающейся эйфории…

А затем всё закончилось. Пожалуй, слишком быстро. Зверь остановился.

— Что случилось? — спросил Тим, оглядываясь по сторонам.

Руины городов исчезли. Вокруг возвышались горы.

— Химес чувствует двуногих с оружием, — ответила Лола. — Слезай. Мы приехали, — она спрыгнула на землю и, подойдя к монстру, погладила его по уродливой голове. Тот лизнул её в щёку длинным фиолетовым языком.

— Наверняка это Сава и его головорезы. Кому ещё быть? За тем перевалом Цветной Город. Ты была права — мы догнали их ещё до темноты.

Селезень слез с химеры и задумчиво посмотрел на двух мутантов, человека и зверя. Какая идиллия. Даже не подумаешь, что один из них непримиримый враг людей.

— Послушай, — кашлянув, обратился он к женщине, — твой друг поможет нам? Представляю, как обделается Сава, когда увидит эту рогатую кошку.

— Нет, — не оборачиваясь, ответила Лола. — Химес уходит домой.

— Но почему?! Это такой козырь в переговорах! Знаешь, как Сава боится этих зверюг?! Он же чудом остался в живых…

— Потому что у бандитов оружие! — женщина обернулась, и в золотистых глазах мелькнула непреклонная решимость. — Они могут убить химеса! Я не могу рисковать его жизнью!

— А на наши жизни, значит, плевать?

— Людей много — химесов мало.

— Железная логика, — буркнул обескураженный торговец. — Мутант за мутанта. Я совсем забыл, что я всего лишь обделённый для тебя.

— Ты лучший из людей, — улыбнулась Лола. — Прошу тебя, не сердись. — Она вздохнула, кивнула страшному зверю и тихо произнесла: — Уро, химес, уро…

И в ту же секунду тот сорвался с места и унесся прочь огромными прыжками. Вдалеке мелькнула чёрная точка, мелькнула и исчезла.

— Быстрая зверюга, — восхищённо произнёс Селезень, — молниеносная. Порвал бы мерзавцев в два счёта. — Невесело усмехнулся. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Если не передумала помогать мне — идём.

— Жизнь моего народа в твоих руках. Я выполню своё обещание. А ты выполнишь твоё.

Тим хотел возразить, что не давал никакого обещания, но лишь махнул рукой, поправил автомат за спиной и зашагал к покрытым туманной дымкой горам.

* * *

У подножия высокой островерхой скалы перетаптывались толстоноги. Все девять. Увидев на их спинах знакомые серые ящики, Селезень скрипнул зубами:

— Моё оружие.

— Я не вижу людей, — удивилась Лола.

— Спрятались где-то, сволочи. — Тим снял с плеча автомат, расстегнул кобуру с Макаровым. — Идём осторожно. Никаких разговоров.

Короткими перебежками, пригибаясь и прячась за камнями, они приближались к цели. Вскоре до слуха долетели обрывки слов и смех.

— Они под горой, — прошептал Селезень, — держи арбалет наготове.

Он оказался прав. Отряд Савы расположился на дне глубокой впадины. Горели костры, бурлила закипающая вода в котелках, на вертелах исходили соком тушки пустынников. Похоже, оружие никто не охраняет. Стало быть, Химера чувствует себя в безопасности. А ведь за перевалом Цветной Город, и Одноухий Ферри ещё тот отморозок. Селезень про себя произнёс проклятия. Так хотелось потихоньку увести весь караван. Дождаться ночи и вернуть своё добро. Но он отогнал прочь эти мысли. По-тихому не получится, да и уйти далеко не смогут — догонят. Он пересчитал бандитов и нахмурился. Четырнадцать.

— Ты сказала, их восемнадцать, — еле слышно прошептал Тим спутнице на ухо.

Та быстро закивала, недоумённо глядя на него.

— Может, я ошиблась?

Тим приложил палец к губам, сделал знак Лоле занять позицию справа подальше от него. Сам подполз к краю котловины, вытащил из кармана две противопехотные осколочные гранаты, положил рядом. Потом попытался прочесть молитву Единому, но сбился, плюнул и заорал что есть мочи:

— Привет тебе, Сава по прозвищу Химера, и вам, вольные охотники!

Его неожиданный крик произвёл суматоху среди грабителей. Люди вскочили на ноги, схватились за оружие. Сава, сидевший на большом валуне, дёрнулся, но остался на месте, лишь рука подхватила прислонённый к камню автомат. Предводитель шайки, прищурившись, оглядывал склон, пытаясь угадать, откуда раздался голос.

— Я уже слышал раньше этот грозный рык, — прокричал он в ответ. — Неужели это мой друг карго Селезень?!

— Ты перестал быть моим другом, когда совершил предательство!

По изуродованному лицу Химеры скользнула усмешка, он понял, где затаился торговец.

— О чём ты говоришь, Тим? Я лишь пытаюсь жить по заповедям. Разве не сказал Единый: «Униженный да возвысится. Голодный насытится, а нищий найдёт сокровище!» Я был унижен, голоден и нищ. Сколько лет я питался объедками с твоего стола, но Создатель исправил эту несправедливость!

— Верни мне мой товар, Сава, и я сохраню тебе жизнь!

— Ого! Да ты настроен решительно. Неужели будешь стрелять в старого друга? А я вот не убил тебя, хотя много раз имел возможность. Давно вычислил твой тайник, но сказал себе: «Возьму оружие, но не трону Тима Селезня, ибо не стоят деньги человеческой жизни!». — Сава помолчал, прислушиваясь, и заговорил вновь: — А знаешь, я рад, что ты пришёл. Знал, что появишься, но не ожидал так скоро. Ты что, прилетел по воздуху?!

— Угадал, — ответил Селезень. — Так ты вернёшь мое имущество?

— Чёрт с тобой, упрямец! — засмеялся грабитель. — Моё доброе сердце погубит меня! Даю десять процентов от стоимости оружия!

— Нет, Сава, мне нужно всё!

— Ты не в том положении, Тим, чтобы торговаться! — прокричал Химера и шёпотом обратился к подручным: — Ублюдок Оса что-то медлит. Будем действовать сами. Кретин лежит справа от жёлтого камня. По моему сигналу бейте по нему из всех стволов, не давайте высунуться. Егор и Сизый, обойдите его слева. Стреляйте на поражение — живым он не нужен!

— Что ты там шепчешь?! — спросил Селезень. — Готовишь мне ловушку?!

— Как ты мог заподозрить меня в таком вероломстве?! Мы с ребятами обсуждаем условия сделки. Я говорю: «Давайте вернем Тиму имущество и извинимся». А парни отвечают «Хрен ему по торгашеской морде! Он один, а нас много!». А я же не могу пойти против большинства! Так что, если не хочешь десять процентов — ковыляй в Грязный Город пустым, хромоногий недоделок!

— Значит, такой твой ответ?!

— Ты всё слышал, жадный мудило! Лучше быть живым охотником, чем мёртвым купцом! — Химера скользнул за камень, затаился и уже оттуда продолжал: — На прощание тебе подарочек от меня. Я узнал, что означает твоё имя! Селезень — это глупая зелёная утка! Птица! Наши предки любили из неё супчик! Я уже ощипал тебя! Лети, птичка, пока я не сожрал тебя вместе со всем твоим дерьмом!

— Не подавись, Химера! — прокричал Тим. — Держи! Это тебе для аппетита! — Он сноровисто освободил обе оборонительные гранаты Ф-1 от чеки и швырнул вниз. Отполз от края обрыва, и вовремя. Громыхнуло так, что вздрогнули горы. Вверх взметнулось густое облако пыли. Раздались стоны и вопли. Селезень приподнялся на колено и принялся поливать свинцом мечущиеся в жёлтом тумане тени. Отбросил опустевший магазин, защёлкнул второй и снова принялся бить короткими злыми очередями. Из клубящегося марева вынырнуло чьё-то перекошенное от ненависти лицо, взлетел вверх воронёный ствол калашникова, но выстрела не последовало. В переносицу бандита вонзился стальной арбалетный болт. Человек замер и исчез в дымном смоге.

— Получайте, суки! — исступленно кричал Селезень, перепахивая очередями котловину слева-направо, крест-накрест. — Жрите, гады!

Остался последний магазин, когда он услышал вопль Лолы:

— Сзади!

Тим обернулся, чтобы увидеть летящий в лицо приклад автомата. Он не почувствовал удара, только в глаза брызнула тьма, и наступила тишина.

* * *

Он очнулся от звуков голосов над головой.

— Почему ты медлил, Оса?! Ждал, пока ублюдок прикончит нас всех?! Думал загрести всё добро себе?!

— Да ты чего, Сава?! Ты же сам велел нам с ребятами укрыться в пятидесяти метрах в той расщелине и не высовываться! Я же не знал, что этот псих начнет шмалять! И про гранаты не знал!

Лицо горело. Правая щека пульсировала болью. Селезень сел и потрогал её. Похоже, что кость не сломана, но опухоль здоровенная.

— Гляньте, — насмешливо воскликнул Химера, — наш вояка очухался. Встань, падла, и расскажи, приятно ли убивать своих земляков?!

Тим огляделся. Пятеро бандитов во главе с Химерой стоят рядом с ним. Шестой чуть в отдалении держит за шиворот Лолу.

Лола! При взгляде на её окровавленное лицо у Селезня заныло в груди. Бедная девочка. Попался сам и втянул её в это дерьмо.

Он медленно поднялся. Голова кружилась, а во рту ощущался медный привкус.

— А ведь я хотел отпустить тебя, Тим, — с преувеличенным сочувствием сказал Химера, — мне было жаль тебя. Всё-таки столько лет были компаньонами. Но ты сам подписал себе смертный приговор, когда поднял руку на меня и моих ребят. Знаешь, что с тобой сделал бы Одноухий Ферри? Содрал бы шкуру заживо, отрезал яйца и посадил на кол. Но я не таков. Я не пожалею для тебя патрона. — В руках Сава вертел пистолет Макарова.

— Я согласен, — медленно проговорил Селезень, — сдирай шкуру, сажай на кол. Прошу только об одном — отпусти девочку.

Обезображенное лицо Химеры удивлённо вытянулось:

— Ты это серьёзно? Я не верю своим ушам! Карго Селезень просит пощадить мутанта! Мир точно сошёл с ума! Да ты ли это?!

— Я, — вздохнул Тим. — И я прошу тебя ради нашей прежней дружбы. Сделай мне последний подарок — отпусти её.

— Ради дружбы, говоришь, — губы предводителя бандитов презрительно искривились. — А разве ты думал о ней, когда швырял в меня чёртову гранату? Когда рвал ребят на куски? Не поздно ли вспомнил?

— Ей всего шестнадцать лет, — простонал Селезень. — Прошу, Сава…

— И чего? — рассмеялся Химера. — Шестнадцать! Приличный возраст для мутанта! Маленький пушистый шестиногий пустынник живёт всего два года! Я должен пожалеть зверушку? Нет, Тим, я поймаю его и сожру! А твоя ведьма прожила уже в восемь раз дольше! С какого перепугу мне жалеть её?!

— Она беременна! — горячо воскликнул Селезень.

— А я не удивлён, — развёл руками Химера. — Что ещё делать тупым недочеловекам? Только жрать и трахаться!

— Она не сделала тебе ничего плохого! — предпринял Тим последнюю попытку спасти Лолу. — Прояви милосердие хоть раз в жизни!

— Не сделала? — лицо Химеры окаменело. — Там, в овраге, лежит паренёк, Егор, а в башке у него торчит арбалетная стрела. Как думаешь, чьих рук дело?

Тим взглянул на Лолу. В глазах её стояли слезы, но поймав его взгляд, она улыбнулась разбитыми губами и негромко сказала:

— Прощай, Тим Селезень. Я была рада познакомиться с тобой.

И от этого тоненького голосочка Тиму стало совсем плохо. В груди разросся огромный колючий ком, ноги ослабели, а дыхание сделалось прерывистым.

— Послушай, Сава, — задыхаясь, заговорил он, — ты забрал не всё моё оружие! Только кретин будет хранить товар в одном месте! Если отпустишь девочку — я отдам тебе оставшееся! Там автоматы, гранаты, много пистолетов! Ну, решайся! Что тебе какой-то мутант, если на кону такие сокровища?!

В глазах предводителя мародеров вспыхнул интерес. Вспыхнул и погас.

— Я не верю тебе, карго. Если бы был второй тайник — я бы знал о нём. Я удивлён, с каким старанием ты пытаешься спасти жизнь этого чудовища. Даже мелькнула мысль о делах сердечных. Но я знаю твой вкус. Ты всегда любил красивых баб. А что хорошего в этой уродине? Голова, как баклажан. Уши точно у толстонога. Даже в глаза ей смотреть противно, словно моча плещется. Нет, тут что-то иное. Но мне лень искать причину.

— Зря не веришь! Второй тайник существует! Если договоримся…

— Слушай, а хорошая вещица! — перебил Химера, разглядывая пистолет Макарова. — Тяжёленький. У меня теперь таких целый ящик, но стрелять не доводилось. Отдача сильная? Надо проверить. Беременная, говоришь? Всегда мечтал убить двух мутантов одной пулей.

Прежде чем смысл этих слов дошёл до сознания Селезня, Химера поднял пистолет и выстрелил Лоле в живот. Женщина согнулась пополам, рухнула на землю и принялась кататься с громкими криками. Потом свернулась калачиком и затихла.

— Гадина! — Тим бросился на Химеру, ударом кулака сшиб с ног и начал топтать. — Ненавижу! Сволочь! — На него навалились сразу несколько бандитов, оттащили, завернули руки за спину.

Химера поднялся. Сплюнул кровью и усмехнулся:

— Шустрый, сука. Чуть зуб не выбил. Ладно. Мне надоели эти игры. Прощай, карго Селезень. Я закажу у «детей чистоты» заупокойную лауду по тебе.

Тим мрачно глядел в черное дуло пистолета и думал о своей жизни. Похоже, он прожил её зря. Не совершил ни одного важного поступка. Не сберёг любимую женщину, не оставил потомства. Мог помочь многим обездоленным в Грязном Городе, но не захотел. Всегда считал себя человеком с большой буквы, а на деле, в маленьком мутанте Лоле больше человечности, чем в нём. Так стоит ли жалеть такого никчемного урода?

Палец Савы тянет спусковой крючок.

Он не сразу понял, что произошло. Голова Химеры вдруг взорвалась кровавыми брызгами. Вокруг вопли и хрипы. Рядом клубится пыльный вихрь, и в нём мелькает чья-то гигантская чёрная тень. Когда в водовороте смерти на мгновение показалась оскаленная пасть, Селезень горько усмехнулся:

— Поздно, Химес. Поздно… Где же ты был раньше…

Перешагивая через разорванные тела, подошёл к Лоле, опустился на колени.

Осторожно тронул за плечо. Она застонала и медленно повернулась.

Золотистые глаза открылись. По бледным губам скользнула улыбка:

— Папочка…

— Нет, Лола, это я — Тим Селезень! Подожди! У меня в сумке чистые тряпки! Я перевяжу тебя!

— Не надо, — прошептала она, — не поможет. Я ухожу. Возьми меня за руку.

Тим бережно сжал маленькую ладошку.

— Папочка, ты поможешь людям в Счастливом городе?

Селезень кивнул.

— Как я найду его?

— Он под землёй. Десять миль на юго-восток от Чёрного Города. Высокая колонна. Жди там. К тебе выйдут.

— Я понял, Лола.

— А ведь ты обманул меня, — голос её стал хриплым. — Анну не сожгли. Ты спас её. Спрятал, а потом заплатил караванщикам. А через шесть месяцев родилась я. Мама любит тебя. Она всегда говорила, что ты самый хороший человек в Грязном Городе. Она ждёт тебя. Возвращайся к ней… — тело Лолы выгнулось дугой. — Не отпускай меня, папа! Мне страшно… Страш…

* * *

На горы опустились сумерки. Луна походила на дымящееся хлорное пятно на застиранной робе ночи. А рядом с Тимом горели огнём две живые луны — глаза зверя. Монстр бесшумно подошёл к человеку и лизнул в щёку. И тогда Селезень заплакал. Второй раз в жизни…

Октябрь 2018 года

Адофьюги — Адский пёс

Заведение хромого О’Брайана процветало. И не потому, что располагалось на перекрестке трёх дорог. По чести сказать, и дорог-то никаких не было. Прежний мэр пытался их проложить, нагнал караван толстоногов, засыпал гравием, вбил столбики. Говорят, было красиво и удобно, только ненадолго. Песчаные бури замели все его усилия жёлтым песком. Но дороги всё равно имелись. Их регулярно протаптывали десятки ног, ибо в заведении О’Брайана было то, что нужно настоящим мужчинам. И не только мужчинам. Папаша трактирщика был большой мастак по части разномастных алкогольных напитков, новатор и выдумщик. Продукты его творчества вызывали в людях одобрение и восхищение. Они не блистали изысканностью названий, но уверенно валили с ног и побуждали к задушевным беседам. Нефтяной брэнди, Уксусный виски, Дерьмовинка… — настой из помёта толстонога, название конечно не очень, но на вкус сущая амброзия. Последний хит старика назывался Радужная Смертянка. Она готовилась из цветков одноименного кактуса, такого ядовитого, что даже мухи, пролетающие над ним, валились замертво. Неизвестно чем и как старикашка фильтровал эту убийственную дрянь, но на выходе она получалась душистая, маслянистая и абсолютно безвредная. Если, конечно, алкоголь можно считать безвредным.

Свои знания и многолетний опыт старик передал сыну и тот не посрамил фамилию. Расширил, приумножил и разнообразил ассортимент. С фантазией у нынешнего О’Брайана тоже было не очень, потому к известным брендам прибавились Пахучка, Портянка, Рыгалка и прочие. Публика была довольна, платила исправно и дела трактирщика шли в гору. Он даже позволил себе нанять повара, подавальщицу и вышибалу. Последнему приходилось платить вдвое больше, чем остальным, но здоровяк Гарри оправдывал любые деньги. Как только назревал дебош, он вылезал из своего угла, тихо покашливал и тотчас наступала мёртвая тишина. Золото, а не вышибала.

* **

Тусклое солнце медленно проваливалось за горы. Скоро настанет вечер и придётся зажечь свечи. О’Брайан зевнул и стал неторопливо пересчитывать выручку. Монет было много и разных. Сейчас все кому не лень чеканят собственные деньги. Тут главное не ошибиться с номиналом. Например, кругляши Грязного города в два раза дешевле, чем у Одноухого Ферри из Черного города. А в Цветном городе тот же номинал еще трехкратно возрастает. Трактирщик пыхтел, подсчитывал, морщил лоб. На болтовню в зале внимание не обращал. Всегда одно и тоже. Спорят из-за давнего катаклизма.

Хуго Плевастый как всегда вопил, что всему виною заразная болезнь, выкосившая две трети человечества, а потом самостоятельно сгинувшая. Джеймс Оглобля напирал на злое колдунство, а Коротышка Мик завел старую песню о мощном оружии, мол люди изобрели такие бомбы, которые запросто сносили целые города, стали ими швыряться и до швырялись. Его конечно подняли на смех. Спорщики так расшумелись, что Гарри даже кашлянул из своего угла.

На улице громко залаяли собаки. А это значило, что вблизи трактира объявились чужаки. О’Брайан вылез из-за стойки, прохромал к окну и увидел, как незнакомый человек привязывает к ограде навьюченного поклажей толстонога. «Купец, что ли? Тогда почему без охраны?». Он вернулся за стойку и принялся ждать.

Завсегдатаи тоже с интересом уставились на дверь. Новый человек — хоть какое-то развлечение.

Ждать пришлось недолго. На пороге возник высокий мужчина в жёлтом запыленном плаще и широкополой шляпе. На загорелом лице весело поблескивали голубые чуть раскосые глаза. Незнакомец благодушно улыбнувшись, слегка приподнял шляпу, приветствуя собравшихся и быстрым шагом направился к стойке.

— Хозяин, умираю от жажды!

О«Брайан выжал из себя улыбку и широким жестом обвёл рукой ассортимент напитков за спиной. Под каждой бутылкой карандашом была указана цена.

Чужак заинтересовано пробежал по цифрам глазами и присвистнул:

— Вот это цены! Даже в Цветном городе намного дешевле! Они же у тебя кусаются!

О«Брайан нахмурился. Похоже, к нему пожаловал жадина или нищий. И тех и других трактирщик не любил. С другой стороны, нищие не разъезжают на толстоногах. Странный тип.

— Денег нет? — вкрадчиво спросил он.

— Нет, то есть была одна монета, — незнакомец принялся рыться в карманах.

Из подсобки вышла Тереза, официантка, посудомойка и уборщица в одном лице. Оглядела чужака и побагровела от злости. — Да что же это такое?! — взвизгнула она. — Тебя что, не учили вытирать ноги, парень? Для кого лежит коврик? Ты же натащил тонну песка на своих сапожищах! Грязнуля ты недоделанный!

К удивлению собравшихся, мужчина никак не отреагировал на крики недовольной подавальщицы. Рылся в карманах и повторял: — Сейчас, сейчас. Она такая маленькая, завалилась, сразу и не найдешь.

Тереза, женщина дородная и скорая на расправу, не привыкла, чтобы её слова пропускали мимо ушей. Подошла к невеже и, крепко ухватив за плечо, развернула к себе:

— Я разве недостаточно громко говорю?

Тот одарил её белозубой улыбкой:

— Я не знаю, красавица, насколько громко, ибо абсолютно ничего не слышу. Зато, я хорошо читаю по губам. Мне очень стыдно, что причинил тебе неудобства. Чем могу загладить вину? — при этом незнакомец распахнул полы плаща и все присутствующие узрели огромное мачете в потёртых ножнах и два весьма не маленьких кинжала.

Тереза отшатнулась, трактирщик нахмурился, кто-то удивленно присвистнул, а вышибала Гарри даже приподнял массивный зад со стула.

— Нашёл! — радостно воскликнул незнакомец и выложил на стойку крошечную медную монетку.

О«Брайан хотел рассмеяться, но учитывая не маленький арсенал холодного оружия у чужака, предпочёл вежливо посетовать:

— Этого хватит разве что на стакан воды.

— Это мне и нужно! — возликовал незнакомец. — Я же сказал, что умираю от жажды.

Получив заказанное, он уселся за свободный столик, потер ладони и с наслаждением принялся пить воду маленькими глоточками.

Все в зале смотрели на него и молчали. Первым не выдержал Хуго Плевастый:

— Я тебя раньше не видел, парень. Как твоё имя?

— Глухарь, — с готовностью сообщил тот.

— Странное имя, — сказал Джеймс Оглобля. — Что оно означает?

— Понятия не имею, — пожал плечами незнакомец. — Какое-то древнее слово. Так меня прозвал один мудрый старик в Грязном городе.

— Стало быть, это прозвище, — сделал выводы Коротышка Мик. — А настоящее имя?

Незнакомец задумался:

— Наверное, Джонни. А может, Джимми. Я вечно путаю.

— Как путаешь? — поразился Хуго. — Так не бывает. У человека есть имя, или его нет. Если нет, то это и не человек вовсе. — Он так воодушевился от своих слов, что начал оплевывать окружающих, оправдывая своё прозвище.

— Ты прав, достойнейший, — согласился Глухарь, стирая плевки с лица. — У каждого есть имя. А потому, называйте меня — Глухарь.

— Ты, правда, ничего не слышишь, парень? — спросила Тереза.

Тот повернулся к ней.

— Ты что-то сказала, красавица? Я читаю по губам, а потому повтори?

Официантка повторила.

— Абсолютно, — расплылся в ухмылке Джонни-Джимми.

Коротышка Мик вылез из-за стола, зашёл ему за спину и с силой швырнул об пол глиняный горшок. Незнакомец даже не повел ухом.

— Похоже, он не врёт. Глухой.

— Зачем тебе столько оружия? — осведомился Джеймс Оглобля.

— Я путешествую один. Времена неспокойные. Всегда находятся желающие порыться в моих седельных сумках или отобрать толстонога. Да и мутантов развелось…

— Мутантов? — оживился Хуго, — Слушай, Глухарь, расскажи нам про них. Много слышали, но не видели. Мы фермеры, сидим здесь безвылазно.

— А чего про них рассказывать, — погрустнел Джонни-Джимми. — Они опасные, никогда не знаешь, чего от них ожидать. Я много их видел. Встречал огневиков, эти могут поджарить заживо. Ядовитиков, что плюются ядовитой слюной. Песочников, которые за секунду могут зарыться в песок, а потом прыгают и вонзают клыки в шею. Имел дело с Адовыми псами…

— Ха-ха, — раскатисто рассмеялся Джеймс Оглобля, — Ты, парень, ври да не завирайся! С Адовыми псами он дело имел. Никто не выжил после встречи с ними. И твои кинжалы и мачете не спасут. Они сильнейшие колдуны, посмотрят на тебя — и каюк.

— Я слышал, что Адов пёс убивает глазами, — вступил в разговор О’Брайан. — Пускает огненную молнию. Так ведь?

Гость повернулся к нему, дотронулся пальцами до губ и трактирщику пришлось повторить вопрос.

— Ты спутал с огневиком, уважаемый. — Покачал головой Глухарь. — Только не из глаз, а с кончиков пальцев. Нет, Адов пёс убивает криком.

— Криком? — не поверил трактирщик. — Как это?

— Он издаёт такой страшный вопль, что у слабых людей останавливается сердце, сильные теряют сознание… Лично у меня, лопнули барабанные перепонки. — Глухарь невесело усмехнулся, допил остатки воды и поднялся. — Приятно было познакомиться, джентльмены. Мне пора.

— Постой! — закричали хором присутствующие.

— Расскажи нам про Адова пса! — выразил общее мнение Хуго Плевастый. — Клянусь, за интересный рассказ куплю тебе порцию Нефтяного брэнди!

— А я расщедрюсь на Радужную Смертянку! — поддержал Джеймс Оглобля.

— Куплю стакан Пахучки! — выкрикнул Мик.

Глухарь широко улыбнулся:

— От таких предложений невозможно отказаться. — Он уселся обратно и недвусмысленно побарабанил пальцами по столешнице.

О«Брайан поставил перед ним тарелку с дымящейся говядиной и обещанную выпивку.

— Ну что же, джентльмены, — начал рассказ Глухарь, — Адовы псы — это очень необычные мутанты. Сразу их не распознать, ибо выглядят они, как обычные люди. Самое неприятное в них то, что всякой прочей еде, они предпочитают человечину. Для них это, как хороший алкоголь, они ценят его, смакуют и пьянеют… Больше всего они уважают людские сердца, могут грызть и обсасывать его часами…

— Меня сейчас вырвет, — выдохнула Тереза, но на неё сразу зашикали со всех сторон.

— А еще уважают печень, — продолжал Джонни-Джимми. — Но сердце всё равно лучше. Однажды, будучи на окраине Цветного города, я увидел, как трое фермеров окружили чумазого паренька лет эдак десяти. Паренек был до ужаса худой, изможденный, в каких-то лохмотьях. На правом предплечье у него краснело клеймо в виде буквы «Z». Был там такой работорговец по имени Зураб, сволочь и садист. А эти трое, по всей видимости, были его подручными. Надо бы вам сказать, что я люто ненавижу рабство, потому сразу почувствовал симпатию к несчастному парнишке.

«Чего вы прицепились к ребёнку?» — Крикнул я негодяям.

Разумеется, они послали меня на хрен. Один, правда сказал, что паренек проклятый мутант и вор. Вроде, он у них кур воровал. Короче, слово за слово — мы сцепились. Был у меня чудесный арбалет, дорогая вещь, пришлось потом продать, чтобы мальчишку приодеть. Вот из него я и свалил одного. Второго порезал кинжалом, а третий сбежал. Посадил я мальчонку на толстонога и свалил из Цветного города. И должен вам сказать, господа, что мальчик оказался сущей находкой. Умел он делать удивительные вещи. Все животные слушались его беспрекословно. Ему даже подходить к ним не нужно было, тихо пошепчет и те бегут к нему со всех ног. Имя у него было интересное, Адофьюги. Но я звал его — Джонни. Честно скажу, имея такое приобретение, начал я промышлять нечестными делами. Сводил с ферм скотину и продавал. А чего, просто ведь. Затаишься и ждешь, пока живность по зову Джонни сама в нужное место не прискачет. Так мы с ним озорничали два года. Чем мой парень становился старше, тем дар его усиливался. И однажды решился я на крупное дело — украсть белого тостонога у самого Одноухого Ферри. Сами знаете, белый толстоног — диковинка и редкость необычайная. Нашёл и покупателя.

Дело провернули шикарно. Ночью животина сломала ограду и ломанулась на зов Адофьюги. В укромном месте мы его перекрасили в обычный зеленый цвет и спокойно погнали к заказчику. Я уже мысленно денежки подсчитывал, да не тут-то было. Недооценил я хозяина Чёрного города. Взяли нас тёпленькими. Мы на постоялом дворе бока отлёживали. Джонни на сеновале расположился, не любил он замкнутых помещений, а я в комнате. Там меня и повязали. Пытать начали, спрашивали, где второй. Но я к мальцу так привязался, как к сыну, что и под пытками не выдал. Отвели меня на окраину поселка, там и виселица имелась. Накинули пеньковый галстук на шею, под ноги бочонок сунули. Вот думаю, и закончил ты свой путь, Глухарь.

Старший их уже отмашку дал, мол, ступай в ад, подлый вор. Вдруг смотрим, Джонни идет. Спокойно так, как на прогулке. Прямо к нам.

Палачи мои возрадовались. Глядите, второй сам пришёл. А Джонни подошёл и улыбнулся им. И от улыбки его весёлой сердце ёкнуло. Понял, что-то будет. Только не ожидал такого. Закричал мальчишка так, что у меня кровь из ушей хлынула, в глазах потемнело, и сам бочонок у себя из-под ног выбил.

Глухарь замолчал, уставившись глазами в пустые стаканы.

— А дальше? — дрогнувшим голосом спросила Тереза.

— Дальше? — Глухарь встрепенулся. — Дальше Адов пёс, вырезал у всех сердца и сожрал. Не все сожрал, одно. Самое вкусное. Отца своего названного. Остальные в сумку убрал, про запас.

В зале наступила тишина.

Джонни-Джимми широко улыбнулся:

— Вы спрашивали, как Адова пса от обычного человека отличить? Они всегда глухие. Это защита от собственного крика. А еще у них маленький костяной гребень на темени. Вот такой — Глухарь снял шляпу и провёл рукою по волосам. Затем демонстративно зевнул и, задрав рукав плаща, почесал правое запястье, на котором отчетливо виднелась клеймо в виде буквы «Z».

— Спасибо, что выслушали, дамы и господа. А сейчас у Адофьюги будет много работы…

Август 2020 года

Клинок и чётки

В соавторстве с Жаном Кристобалем Рене

Снег здесь даже в мае не до конца тает, пряча грязно-белые лапы сугробов в тени зазубренных скал. Что уж говорить о феврале. В это время года дорога через перевал, обычно многолюдная, мелеет, подобно пересохшей реке. Мало кто рискнёт зимой преодолеть подъём до Заброшенного Скита — высшей точки, откуда начинается спуск в соседнее герцогство. Яростные ветра слепят путников, а на дорогу часто обрушиваются лавины…

И, тем не менее, находятся смельчаки, которых не пугают ни холод, ни глубокие пропасти.

Командир отряда королевских драгун остановил коня и предупреждающе поднял руку. Прищурившись, разглядывал занесённый снегом монастырь. Нет, не показалось. В одной из бойниц явственно мигнул огонек. Не хотелось думать, что притаившийся вражина сейчас наблюдает за ними и старательно раздувает фитиль аркебузы.

— Глянь-ка, Клаус, похоже, нас опередили. Интересно, кому приспичило карабкаться на перевал в такую погоду?

Приятель служивого, низкорослый крепыш, фыркнул в пышные усы, с которых свисали крошечные льдинки:

— Наверное, не только нам, не хочет встречаться с дозорами мятежного барона. Хочешь избежать смерти — и не на такую высоту станешь карабкаться.

— Спешиться! — распорядился командир. — Глядеть в оба! Вы, шестеро, со мной!

Драгуны, держа мушкеты наготове, медленно приближались к воротам.

Теперь любой бы понял, что Скит не пустует. В воздухе чувствовался терпкий запах дыма, в проёмах бойниц мелькали тени. Командир отряда расстегнул медвежью шубу, погладил рукоятки длинноствольных пистолетов и, кивнув солдатам, которые тотчас взяли ворота на прицел, не торопясь двинулся вперед.

Драгун его величества словно ждали. Дубовая дверь распахнулась, и в клубах пара солдаты разглядели тщедушную фигурку в сером балахоне. Монах.

— Что угодно доблестным воинам?

Голос был доброжелательным, но сам служитель церкви явно и не думал пропускать внутрь незваных гостей. Впрочем, баронет Людвиг фон Краузе никогда не страдал должным почтением к духовному люду. Отпихнув чернеца в сторону, командир королевских драгун шагнул за ворота и замер, натолкнувшись на дула аркебуз.

Незнакомцев было четверо. Из-под чёрных волчьих плащей матово поблескивали кирасы. Бойцы опытные, смотрят настороженно, но без страха, руки не дрожат.

Заметив на шеях солдат красно-синие платки — знак королевского дома, командир драгун слегка успокоился.

— Я лейтенант фон Краузе! — баронет показал верительную грамоту. — А вы кто такие, чёрт возьми?!

Узрев печать Максимилиана Первого, один из солдат опустил оружие:

— Сержант Шейдер, седьмая бригада аркебузьеров его величества. Рады приветствовать, герр лейтенант.

— Бригады не вижу, — ворчливо заметил Людвиг. — Что вы делаете в этой глуши?

— Сопровождаем важную персону…

— Важную? — хмыкнул баронет. — Ладно, разберёмся. — Он махнул рукой своим людям. — Все сюда!

Маленький отряд последовал за командиром. Двое вели скованного по рукам пленника.

Уверенно пройдя десяток шагов по коридору и войдя в основную залу замка, Людвиг остановился как вкопанный. Солдаты, шагавшие за ним, едва не налетели на командира от неожиданности. Если серый балахон простого монаха совершенно не пугал слугу короля, то чёрная холстина инквизиторской сутаны заставила его замереть на месте. Старик, что поднялся ему навстречу, покинув кресло у жарко полыхающего камина, явно был не последней деталькой в машине Священной Конгрегации. Об этом говорило не одеяние — оно-то было попроще, чем у монаха на входе. Сталь во взгляде, уверенность и спокойствие, с которыми он встретил незваных гостей, сказали многое подчинённым баронета.

— Фон Краузе?

— Ваше святейшество?

— Что забросило преданного слугу его величества в такую даль?

— То же самое я хотел спросить у вас, отец Джузеппе. Отсюда до столицы путь неблизкий.

Старик благодушно улыбнулся, словно выслушивал оправдания капризного внука, и эта улыбка заставила Людвига опустить взгляд и буркнуть смущённо:

— Вам, как преданному другу короля, я могу сообщить… Мы сопровождаем опасного государственного преступника.

Инквизитор перевёл взгляд на пленника. Солдаты, сгрудившиеся в углу большой залы, как раз скидывали с его плеч изношенную шубейку. Высокий блондин в порванной рубахе и с повязкой на голове, сквозь которую проглядывали пятна крови, смотрел с вызовом, совершенно не опасаясь цепного пса церкви.

— Неужели это сам Эцель Вейс? Судя по записям свидетелей его злодеяний, которые я читал — он. Поздравляю, баронет, вы изловили опаснейшего разбойника, который и нам доставлял немало хлопот!

Людвиг слегка улыбнулся, но тут же вспомнил о своих служебных обязанностях, помрачнел и спросил:

— Есть ли здесь надёжное помещение? Я не хочу, чтоб негодяй воспользовался одной из своих уловок, сбежав от петли, которая ждёт его в столице.

Священник грустно покачал головой.

— Увы, сын мой, единственное такое помещение сейчас отведено под нашего пленника. Поверьте, он не менее важен, чем Танцор!

— Так за чем же дело стало? Пусть посидят вместе! Расскажут друг другу о петле и пламени.

Старик задумчиво пожевал губами. Затем покачал головой:

— Я предпочел бы оставить чернокнижника в одиночестве.

— Колдун? Опасный?

— Сейчас уже нет. Я отнял у него главное оружие. А без артефактов, он не более, чем ярмарочный фокусник. Мы ощупали каждый шов его сутаны — он пуст, как яичная скорлупа. Даже его знаменитые чётки исчезли. Наверное, выбросил по дороге, чтобы они не попали мне в руки. Нет, он совершенно не опасен. Просто жалкий старик. Но слишком много знает.

Баронет упрямо дёрнулся.

— Тогда в чем дело, ваше святейшество? Мои люди утомлены долгим переходом. Им необходимо согреться и поспать до утра.

Вновь этот упрекающий отеческий взгляд.

— Служка покажет вам путь в подвал. Постарайтесь, чтоб они меньше общались.

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

Кафтан с галунами забрал сержант. Любопытно было бы взглянуть, как этот жирдяй станет напяливать его, если даже мне он был узок в плечах. Да и на камзол с золотой канителью — плевать. Вот чего мне действительно было жаль — так это шпагу. Настоящий рейнбарский клинок, лёгкий, но смертоносный. Глупец презрительно скривился при виде простой кожаной оплётки рукояти и неказистого стального эфеса. Очевидно, полагал, что оружие Эцеля Вейса должно сверкать не хуже короны Олдрика Благородного, упокой Господь его душу. Я с трудом подавил ярость, когда этот невежа непочтительно швырнул мою шпагу солдату, и тот с глупым смешком сунул её под мышку, словно крестьянин мотыгу. Каких же кретинов набирают в королевские драгуны!

А вот золота в моём кошеле они не нашли. Немудрено, я ведь всё отдал Альбертине. Альбертина… Прекрасная грешница с ликом ангела. Не зря ты прятала от меня изумрудные глаза. Неужели думала, что щедрая плата за предательство сотрёт из памяти воспоминания о сладких ночах с Эцелем Вейсом по прозвищу Танцор? Эх, не танцевать мне больше с тобой огненный шляйфер, не кружиться в чувственном лендлере. Какая же ты дура!

Я шагаю по гулким тёмным коридорам подземелья и беспечно улыбаюсь — никто не должен видеть, как горит и плавится от обиды моё сердце. Меня отдала в руки палачей женщина, которую, мне кажется, я любил. А может, я ошибался? Какая теперь разница?

Свет чадящий факела дрожит на тусклой кирасе часового и пляшет жёлтым пламенем на серпе алебарды.

— Стоять! — командует сержант. — Пришли!

Громко лязгает замок. Со скрипом распахивается решётчатая дверь. Меня грубо пихают в спину. В нос ощутимо бьёт затхлый запах гнилого сена и сырости.

— Эй, Танцор, — с притворным сожалением говорит драгун, — жаль, я не увижу, как в столице ты станцуешь на виселице. Когда твою тощую шею обовьёт пеньковая веревка — ты обоссышься. Знаменитый разбойник, а тут такой конфуз.

— Мне тоже жаль, — с грустью отвечаю я, — что тебя там не будет, Клаус. А то я бы направил струю прямо тебе в пасть, и ты захлебнулся бы, недоносок.

— Плохо, что я не могу содрать с тебя живьём шкуру, — сокрушается он, — но, думаю, королевские палачи знают своё дело не хуже меня. Ты уж продержись до суда, очень тебя прошу. И мой тебе совет — не ссорься с колдуном. А то он превратит тебя в крысу. Представляешь, знаменитый разбойник бегает по камере и пищит!

— Нет! — подхватывает другой солдат. — Он превратит Танцора в жабу и надует через соломинку!

Оба буквально сгибаются от хохота. Потом они уходят.

Какой ещё колдун?

Я оглядываю тесную клетушку. Вот это новость! Так я не один. В углу сидит человек в тёмной сутане. Монах? Но из какого ордена? Балахон с красной оторочкой. Никогда таких не видел. Лицо скрывает капюшон.

— Послушай, приятель, — обращаюсь к нему, — ты и вправду колдун? Или тот дурачок неудачно пошутил?

Молчит, стервец. Или глухой?

— Нам целую ночь сидеть. Так хоть скрасим её неторопливой беседой?

— Запрещено разговаривать! — оживает надзиратель. — Иначе получите плетей!

— Не хочешь поздороваться? — продолжаю я. — Меня зовут Эцель Вейс, а тебя?

Он медленно поднимает голову и стаскивает капюшон…

Святой Джереон, заступник! Ну и рожа! Из-под гривы спутанных чёрных волос на меня взирают дьявольские злые глаза. Точно, прислужник Сатаны или сам Князь Тьмы! Я невольно делаю шаг назад.

— Тебя действительно зовут Эцель Вейс? — раздаётся замогильный голос. Тонкие губы кривятся в язвительной усмешке.

— До сегодняшнего дня звали именно так, — пытаясь унять оторопь, отвечаю я.

— Запрещено говорить! — беснуется снаружи стражник. — Ещё одно слово и…

— Возьми! — тонкая рука в сутане швыряет надзирателю сверкнувшую в свете факела монету. — И не мешай нам!

Солдат ловит монету, удивлённо разглядывает, пробует на зуб и торопливо прячет в кошель.

— Меня зовут Януш, — говорит чернец. — И ты мне нужен, Эцель Вейс по прозвищу Танцор.

* * *

Януш Чёрный

Джузеппе — старый тупой огрызок! Ты оказался непростительно глуп. Не связал меня, не накинул на голову мешок. Неужели, действительно считаешь меня обычным фокусником? Когда твои псы обыскивали меня — я смеялся в душе. Всё своё, монеты, заговорённые чётки и даже табак я успел сохранить в потайном кармане. Складка пространства, накрепко запаянная магией Януша Неподражаемого. До таких высот вашей кукольной инквизиции расти и расти! Но я вам в этом не помощник, тупицы!

Заклятья жгли кончики пальцев, готовые показать всю скрытую мощь. Единственное, что меня останавливало, не давая разнести по камешкам свою темницу — отсутствие нужной крови. Да, чёрт возьми, кровь бывает разная! Не просто красная, слегка тягучая жидкость. Что-то в ней есть такое… Трудно объяснить… Одним словом, мне не подходила своя кровь, иначе я давно бы прокусил себе вену. Подходила кровь этого проходимца Джузеппе, но я скорее сам бы добровольно взошёл на костёр, чем стал бы выкачивать её из старого негодяя. Инквизитор носит с собой амулет, способный усыпить или даже убить такого как я. Вынуть душу из тела мага, оставив лишь бренную оболочку. И что я могу противопоставить такой мощи? Джузеппе почти такой же умелый маг, как я. Других в псы не берут. Пока мы будем бодаться, он раз десять пустит в ход свою цацку. Точнее, мою! Подло присвоенную в тот момент, когда Януш метался в горячечном бреду, неспособный уследить за своим имуществом. Ирония судьбы — мной же созданное оружие сейчас пугало меня больше всего на свете.

Не-е-ет! Бежать, чёрт возьми! Бежать, пока не поздно! Куда угодно бежать! Лишь бы не попасть в руки мастеров заплечных дел, что ждут меня в столице!

Отчаяние моё не знало границ, пока старый дурень не прислал на блюдечке аппетитный белобрысый подарок — мешок с той самой кровью.

Эй! Не бойся! Я добрый! Честно-честно!

Расскажи о себе, добрый друг. Как ты ухитрился влипнуть в историю?

Говори, говори! В глаза смотри! О-о-о! Зрачки расширены, голос, которым рассказывает про свою шлюшку-предательницу, всё тише. Баю-бай. Мне и нужна-то всего пинта крови. Спи…

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

Я открыл глаза. В камере царил полумрак. Фигура чернеца сгорбилась в углу. Между ладоней у него какое-то свечение. Что за дьявол? Или он действительно колдун? И почему так кружится голова? У меня и с похмелья такого не бывало. А это что? На моём левом запястье обнаружилась кровоточащая ранка. Откуда? По голове меня били, когда брали. По рёбрам лупили, но руки были целы. Нехорошее подозрение шевельнулось в душе. Не этот ли мерзкий упырь тут замешан? Я встал и неторопливо подошёл к нему. Не замечает меня, теребит поблёскивающие голубыми искорками монашеские чётки и тихо бормочет. Странно, что ему оставили деньги и четки, у меня отняли даже пустой кошель. А пальцы-то у него в крови! И, черт возьми, я знаю, чья это кровь!

Когда я схватил его за грудки, он тонко взвизгнул и попытался вывернуться. Я повалил его, придавил грудь коленом и ухватил за горло:

— Сладка ли моя кровь, чародей?! Теперь я понял, зачем я тебе нужен! Оголодал, сволочь?

Он пытался что-то сказать, но я лишь сильнее сжимал его тощую шею.

— Умри, дьявольское отродье!

Я, без сомнения, прикончил бы кровососа. Эцель Вейс всегда платит кровью за кровь. Неожиданно паршивец выпростал руку и сунул мне в нос свои четки. И от нестерпимо яркой вспышки я вдруг ослеп и взвыл от боли. Казалось, мои глаза выжгли.

— Сейчас пройдёт! — послышался голос негодяя, — Я не пил твою кровь! Она мне нужна для совершения обряда!

Он не соврал. Жжение в глазах прекратилось так же внезапно, как и началось. Колдун вновь присел у стены, потирая шею и поглядывая на меня недобрым взглядом. В руке покачивались чётки. Проклятые горошинки на нитке полыхали синим пламенем. Неплохое оружие. Узнать бы, как пользоваться. Только к чему? Скоро душа Эцеля Вейса будет плясать на сковородке у Сатаны.

Словно прочитав мои мысли, чернец сказал:

— Мы должны бежать. Для этого мне и понадобилась твоя кровь!

Я кинул взгляд за решетку. Ведь стражник слышал весь наш разговор. Однако, к моему удивлению, тот преспокойно спал и даже негромко похрапывал.

— Ты и меня так усыпил?

Колдун насмешливо кивнул. До чего же у него злые глазищи, жёлтые, нечеловеческие.

— У меня не было времени договариваться с тобой.

— Хорошо, — согласился я, — бежать — это самое разумное в нашем положении. Но как? Перепилишь решётки?

Волшебник указал на чётки.

— Я повешу их на замок, и он расплавится.

— Верю. Мои глаза чуть не взорвались от жара. Так клади, и побежали?

— Не так всё просто. Когда ты напал на меня — я использовал всю накопленную магическую силу. Теперь надо ждать.

— Сколько?

— Не менее получаса.

— Слабое у тебя волшебство, кудесник. Но время есть. Подождём. А пока расскажи, кто ты такой. Меня ты знаешь. Хочу знать, кто ты?

Он невесело усмехнулся:

— Зовут меня Януш Чёрный. Я родом из Брюнхельда…

— Я слышал о тебе! Колдун, которого проклинают все местные крестьяне! Это ведь ты травишь колодцы и напускаешь мор на домашний скот?!

Он скривился, словно от зубной боли:

— Я так мелко не работаю. Но у местных людишек действительно есть куча поводов меня бояться. И вообще, я не хочу говорить об этом. Скажи, сколько солдат сейчас в монастыре?

— Меня привезли девять человек. Восемь солдат и офицер.

— С Джузеппе шесть аркебузьеров. Итого пятнадцать — много.

— Драгуны нынешнего короля ни на что не годятся. При Олдрике Благородном им бы не доверили даже заплетать хвосты королевским лошадям.

— Стражники инквизитора — добрые воины. Скажи, атаман разбойников, ты действительно такой отменный рубака, как о тебе говорят?

Я пожал плечами:

— Врать не буду. С пятнадцатью не справлюсь.

Он молча кивнул и надолго задумался.

***

Януш Чёрный

Ну почему нужный мне ингредиент не содержится в каких-нибудь животных? Баранах, например. Зачем Господь, в своём увлечении творением мира, влил необходимую для моей магии силу в жилы самых неподходящих людей? Например, в этот самодовольный кусок человечины! Кровь я его пил! Вот ещё удумал. Разве что пару глотков… И это не доставило мне никакого удовольствия! Я же не упырь!

Сильно же ты удивишься, Танцор, когда узнаешь, для чего тебя использовал Януш Чёрный.

Решаюсь, выдыхаю для смелости и начинаю читать инструкции. Гляди-ка — уши развесил. Правильно! Только неукоснительно следуя Правилам Януша, ты имеешь шанс спастись от петли. Правда, понравится ли тебе такое спасение — большой вопрос.

— Не удивляйся тому, что произойдёт при первой схватке, Танцор. Я приду на помощь в самом крайнем случае, но до этого не стану проявлять себя. Не надо раньше времени привлекать внимание инквизитора.

Поднимаю руку, жестом пресекая вопросы.

— У нас нет времени, Эцель. Скоро сюда придёт смена тому идиоту, что спит под стеной. Надо торопиться.

О, гляньте-ка. Грабители с большой дороги таки обладают зачатками разума. Впрочем, он, кажется, бывший дворянин, что-то слышал о его нелёгкой судьбе, хи-хи. Молчит, смотрит с подозрением. Ну-ну, красавчик, погадай. Пока я сети расставляю.

Вешаю чётки на замок, делаю шаг назад, чтобы капли расплавленного железа не попали на одежду.

Грубиян! Отталкивает меня, галопом бросается к спящему, перерезает горло бедняге его же кинжалом, забирает оружие. Наш человек, что тут скажешь. И герой! Только подбородком дёрнул, приказывая следовать за собой. Склоняюсь в мысленном поклоне. Издевательском, конечно. Командуй, Танцор! Развлекайся, пока я не начал дёргать тебя за нитки.

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

Дрянная шпажонка у стражника, а старый дурак уверял, что в охране инквизитора сплошь лихие рубаки. Даже на кончике ржавчина. Терпеть не могу такого отношения к оружию. Злость так и вспыхнула, потому и не удержался — полоснул по горлу кинжалом, хотя не люблю попусту проливать кровь. С другой стороны — не до сантиментов. Их осталось четырнадцать.

Сзади старческое кряхтение. Это мой сокамерник вооружился алебардой.

Аж руки дрожат у несчастного. В другой ситуации я бы посмеялся, как этот задохлик с трудом взвалил тяжеленную Helmbarte на узкое плечико, но сейчас меня обуревала досада. Может, бросить эту обузу, пока не поздно? Толку от него мало. Вот только старый пройдоха уверил меня, что знает этот скит, как свои пять пальцев. Эх, мне бы только до конюшни добраться.

Впереди келья, которую наши тюремщики используют, как караульную комнату. Дверь нараспашку, хохот и звонкий перестук игральных костей в глиняной кружке. Правильно, чем ещё служивым заняться? Помещение маленькое. Сколько их там? Двое? Трое?

Делаю знак старику, чтобы замер, а сам с кинжалом и шпагой врываюсь в комнату. Их четверо! Такого я не ожидал. Двое аркебузьеров и двое драгун.

Втыкаю ржавый клинок в спину ближайшего драгуна и одновременно бью кинжалом под подбородок аркебузьера. И тут моя шпага с хрустом ломается. Аркебузьер умирает сразу, а вот драгун с куском железа между лопаток орёт, как недорезанный боров. Его товарищи с выпученными от удивления глазищами смотрят на меня, как на привидение. Не даю им опомниться, бью эфесом по роже одного и пытаюсь достать второго. Но не тут-то было. Выходит, не соврал старик про выучку охранников его святейшества. Веснушчатый малый в тусклой чёрной кирасе ловко перехватывает мою руку и сам наносит мне удар в челюсть. В голове звон, в глазах искры.

Я прихожу в себя сидящим на полу, чтобы увидеть, как этот ловкач с лязгом выдёргивает из ножен шпагу. Странно. Вопль раненого драгуна перебивает все прочие звуки, но я отчётливо слышу лишь этот лязг, злой и оборванный, как последний всхлип флейты на похоронах неудачника по имени Эцель Вейс. Ну вот и всё, Танцор, твой последний танец был грубым и неизящным. Всегда боялся, что перед смертью не успею прочесть молитву.

Он приближается ко мне с кривой усмешкой, и я кожей чувствую холод его клинка. Я улыбаюсь в ответ. И в этот миг на его шею падает кривое лезвие алебарды. Лицо аркебузьера становится по-детски обиженным, конопушки на щеках бледнеют. Он делает последнее усилие, чтобы взглянуть на своего убийцу, и мешком валится на пол. Наверное, у меня в этот миг похожее лицо. Я не верю, что остался жив. А старик обессиленно сползает по стенке, тяжело дышит, лоб покрывают бисеринки пота.

— Ты спас мне жизнь, колдун…

Он не отвечает или не слышит из-за воплей раненого драгуна. Кинжал впивается в податливое тело, и крики смолкают. Потом я добиваю его дружка с разбитым лицом — кажется, все. Минус четыре. Бегло осматриваю тела. Джереон-заступник! Мой рейнбарский клинок! Вот это удача! Как же я скучал по тебе!

— Колдун! Не время рассиживаться! Мы так нашумели, что, боюсь, здесь сейчас будет тесно от стражников! Подымайся!

Он послушно встаёт, тянется за алебардой:

— Не услышат. Далеко.

— Оставь ее. Надеюсь, больше не понадобится.

Но он упрямо громоздит тяжёлое оружие на плечо. Вот дурак!

— Куда идти, колдун? Нам нужен выход на улицу, к конюшне!

— Следуй за мной, юноша.

Показалось, или в его голосе я уловил злорадство? Старый маразматик, он что, решил, что всё позади? Десять слуг короля — это много, слишком много.

Он, пыхтя, семенит впереди, а я со шпагой и кинжалом крадусь следом.

Ну конечно, он привёл меня в знакомую капитулярную залу. Здесь командир драгун разговаривал с инквизитором. Сейчас массивное кресло пустует. На дубовом столе пустой бокал. Холодно. Камин почти остыл. А факелы на стенах совсем не дают тепла. Хорошо бы подыскать верхнюю одежду, иначе на морозе мы долго не протянем. Я ступаю на цыпочках, и всё равно мне кажется, что мои сапоги слишком громко скрипят. Да и проклятый колдун дышит, как загнанный жеребец. Одна надежда, что солдаты сильно устали и спят мертвецким сном. Где же они расположились? Плохо, что я не знаю этот монастырь. Со всех сторон тёмные коридоры расползлись, как дьявольская паутина. Прости меня за богохульство, Создатель. Вон та арка с заострённым цилиндрическим сводом и увенчанная грубым орнаментом из крестов, не иначе, ведет в калефакторий. Скорее всего, они там. Где спасались от холода монахи, там и солдаты короля будут греть кости. Мелькнула мысль перерезать их спящих, но я отогнал её прочь — слишком опасно. А вон там, должно быть, трапезная, но проверять не будем. По пламени факелов, слегка подрагивающем на ветру, понимаю — нам туда, на главный клуатр. Лейтенант драгун показался мне неглупым парнем, а значит, выставил охрану у ворот. Не глупый, а вот я дурак! Мне вспомнилась куча шуб, сваленных в углу караульной комнаты. Солдатне было жарко, как и мне тогда. А сейчас я чувствую, что моя рваная рубаха задубела на морозе. Вернуться? Глупо, конечно, но, видимо, придётся. Заодно возьму пару пистолетов — один из драгун был неплохо вооружён. Приоденемся с чернецом, а там дальше, как повезёт. Главное, действовать решительно и быстро. Джереон-заступник, не отступись от меня, грешника. Клянусь, если останусь жив — пожертвую тебе десять золотых! А деньги у меня есть, ты знаешь.

И в этот момент пространство взрывается страшным грохотом. Ощущение, что мне на голову обрушилась крыша монастыря. В ушах зазвенело. Проклятье! Это сумасшедший старик уронил на каменный пол тяжёлую алебарду. В пустом зале капитула этот звук был подобен пушечному залпу. Мне показалось, что даже стены монастыря зашатались от негодования, а между плитами пола в дальнем углу возопили мощи усопших монахов. Конец всему! Сказать, что я был взбешён, значит, не сказать ничего! Я был готов убить злосчастного колдуна, и хорошо, что он юркнул в какой-то тёмный закуток. Мне показалось, или он действительно ухмылялся при этом? Словно сбросил на пол алебарду нарочно… А со стороны главного клуатра уже слышался топот ног. Оставалось только пробиваться. Первый драгун напоролся на мой рейнбарский клинок, словно бабочка на булавку, и замер. Смахнув его, я скрестил шпагу со вторым. То, что он не видит различий между фехтованием и крестьянским палочным боем, не радовало меня. Кругом раздавались голоса разбуженных людей.

Солдат купился на простейший финт. Батман, изящное купе, и у моих ног оседает следующий мертвец. Я оборачиваюсь — и вовремя. Ко мне спешит пара очередных геройских драгун. Эти даже сапог не успели надеть. Зато в руках шпаги, а в глазах яростное желание поквитаться за павших товарищей. Для меня они не представляют опасности. А вот парочка инквизиторских панцирников, застывших за ними — много хуже. Я вижу тлеющие фитили в руках аркебузьеров и стремительно бросаюсь в драку. Главное, успеть первым! Ошеломить напором! Уничтожить!

— Ко мне, королевские выкормыши!

***

Януш Чёрный

Ну вот и пришло время Януша Чёрного… Теперь надо проявить чудеса героизма и, возможно, не оставить себе времени пожалеть о сделанном.

Делаю шаг в залу. Всё это время я наблюдал за битвой, слегка высунувшись из-за двери.

А ну-ка отстаньте от моего разбойничка, черви!

Оба клинка разбиваются вдребезги, натолкнувшись на магическую защиту. Разбойник всё ещё радует своей сообразительностью. Не успеваю я прошептать заклятие, что остановит сердца обоих его противников, как они, эти сердца, оказываются пронзёнными двумя мастерскими выпадами. Э! Так не пойдёт! А я? Я тоже хочу быть разрушителем и повергателем в трепет! А ещё больше хочу, чтоб Джузеппе наконец применил мою цацку! Которая наверняка лишит души моё старческое тело.

Огненные шары превращают в пепел двоих аркебузьеров, что наконец-то удосужились раздуть фитили своих пукалок. Нет ничего более глупого и энергоёмкого, чем огненная магия. Но у Януша Чёрного сил хоть отбавляй. Всё потому, что под рукой оказалась нужная кровь. И пусть наивный душегуб думает, что для простенького теплового заклятия мне целых полчаса надо накапливать магию. Ему полезно заблуждаться. Крепче спать будет.

Ага! Холодок по всему телу. Где ты прячешься, старый пройдоха? Добавим огонька!

Уууу… Как полыхнуло… Как бы не сжечь этот проклятый скит дотла.

Чёрт! Вот это боль! Не знал, что умирать так неприятно.

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

Мне не хватало какого-то жалкого мига, чтобы добежать до прицелившихся в меня солдат. Казалось, что дула аркебуз поднимаются нарочито медленно, словно стрелки ещё не решили, куда мне влепить пулю, в грудь или живот. Они будто наслаждались моей обречённостью, а потому не торопились стрелять. А я уже не успевал добраться до них. Время удивительным образом замедлилось. Наверное, так бывает перед смертью. Я не бежал, а медленно плыл в густой прозрачной и вязкой смоле. Прилагал нечеловеческие усилия, но лишь сбрасывал темп. Всё для того, чтобы подробно рассмотреть все детали будущей гибели. Я видел царапины на вражеских кирасах, пятна копоти на кожаных бандельерах, и даже успел заметить отсутствие заклёпки на железном набедреннике одного из своих убийц. Жерла аркебуз внезапно выросли до гигантских размеров, чтобы заслонить от меня свет. Мёртвым не нужно солнце. Да здравствует вечная мгла!

И тут полыхнуло! Это было неожиданно! Меня словно окутало пламя, обожгло, отбросило в сторону. Я с трудом удержался на ногах. Чтобы в следующее мгновение издать вопль удивления. Мои несостоявшиеся убийцы превратились в вопящие от боли факелы. Я застыл поражённый, не в силах оторвать взор от страшного, но притягательного зрелища. С грохотом упали на каменный пол аркебузы, жадные языки огня с утробным воем грызли дубовые приклады. С громкими хлопками взрывались пороховые мерки, тёк расплавленный свинец. Повсюду плавал синий дым и стоял одуряющий запах сожжённой человеческой плоти.

Что это? Колдовство?!

Ну конечно! Я оглянулся. Мой сокамерник стоял, широко расставив ноги, выставив вперёд ладони, и с его скрюченных, словно сведённых судорогой пальцев сыпались и тут же гасли крохотные огненные искорки.

Да он настоящий колдун! Даже не колдун, а сильнейший боевой маг. А глаза! Нет, у человека не может быть таких страшных глаз. Он глянул на меня, и показалось, будто обуглилось сердце и вспыхнули волосы на голове. Я словно оцепенел. Но моё замешательство было недолгим. Откуда-то со стороны раздался скрипучий старческий голос.

— Какой же ты негодяй, Януш, по прозвищу Цыган! Как можно устраивать фокусы с огнём в закрытом помещении?! Здесь же теперь не продохнуть от дыма и вони! Недооценил я тебя. Каюсь. Ну, да ладно, наперед буду осмотрительнее.

От меня не укрылось, как при звуках этого недовольного голоса вдруг побледнело лицо колдуна. Глаза потухли, а тонкие губы задрожали. Чернец даже стал ниже ростом, как-то сгорбился и сжался.

Я оглянулся. В клубах дыма стояли трое: баронет Людвиг фон Краузе, сержант Клаус и последний оставшийся в живых аркебузьер. Но голос раздавался из-за их спин. За плечом командира драгун мелькнул краешек чёрной сутаны. А затем на миг выглянуло морщинистое личико. Инквизитор!

Ну же, волшебник! Уничтожь последнюю горстку врагов!

Но мой сокамерник выглядел подавленным и жалким. Лицо ещё больше побледнело, глаза растерянно бегают, и в них больше нет жаркой ненависти и злобы. Они стали блёклыми и водянистыми, в них я увидел лишь тоску, страх и обречённость.

«Он истратил магическую силу, — догадался я, — а следующих полчаса у нас нет».

— Краузе, мальчик мой, разберитесь с разбойником, — прошелестел инквизитор. — А я успокою нашего не в меру разошедшегося фокусника.

Похоже, теперь всё зависит только от меня.

Разберись с разбойником, говоришь. Ну, давайте, разбирайтесь! Вы надолго запомните Эцеля Вейса!

Людвиг неторопливо вытаскивает из-за пояса пистолеты.

— Правильно! — радуется жирдяй Клаус, — Пристрелите эту собаку! Сколько наших ребят положил, сволочь! Убейте его!

Но баронет неожиданно бросает пистолеты ему, — Возьми! — А сам извлекает из ножен клинок.

— Что вы делаете?! — вопит сержант, — Вы с ума сошли! Видели, как он дерется!

— Молчать! — обрывает его лейтенант и смотрит на меня с усмешкой.

Усы драгуна топорщатся, как у взбесившегося кота, на роже выступают красные пятна злости. Он сверлит меня ненавидящим взглядом и вполголоса шепчет проклятия.

— Следовало бы просто пристрелить вас, — с кривой улыбкой сообщает фон Краузе, — так было бы проще. Но я, пожалуй, окажу честь бывшему дворянину. Я слышал, будто вы неплохой фехтовальщик. Мне не терпится развеять этот миф.

— О! Что я вижу… Холуй решил поиграть в героя?

— А вы самоуверенны, господин разбойник. Только до сего моменты вы дрались с неумелыми простолюдинами и не пробовали благородного клинка.

— Тогда нападайте, благородный хвастун. Посмотрим, какого цвета у вас кишки.

— С вами бесполезно говорить о чести! — внезапно пришёл в ярость баронет. — Ваши заслуги перед королём Олдриком в прошлом! И я не знаю, были ли они вообще! Сейчас родина корчится в кровавой междоусобице, стонет в горниле гражданской войны! Мятежники раздирают государство на куски! А такие, как вы, наживаются на всеобщей беде! Грабят и убивают!

— Сколько пафоса! — восторгаюсь я. — Скажите, вы стихи не пишете?

— Пишу, — он жжёт меня презрительным взглядом. — Длинные, красивые, образные, а в конце ставлю жирную точку! — Людвиг молниеносно делает выпад. — Вот такую!

Я недостаточно быстро парирую удар, и остриё его клинка жалит моё левое плечо. На рубахе расплывается кровавое пятно.

— Первая метка предателю! — торжествует баронет. — Много золотишка награбил, Танцор?

— Много, — скриплю я зубами от боли. — Огромный мешок! Такому, как вы, не поднять!

— Разумеется, — усмехается он. — Честной службой столько не заработать.

— Конечно. У честных всегда пустой желудок и дырявые штаны.

Не рассказывать же этому кретину, что старый похотливый сифилитик, Максимилиан Первый, положил глаз на мою мать, а когда отец приехал во дворец за объяснениями, приказал заточить его в каземат. Борьба с проклятым тираном — плата за смерть моих родителей.

— Как видите, мои штаны не дырявые, — фыркает лейтенант.

— А это что? — моя шпага делает круговое движение и раздирает Людвигу льняные брэ в районе правого бедра. Брызгает кровь.

Краузе шипит от боли и пятится от меня. Хромаешь, хвастун. И в глазах уже нет превосходства. Мы медленно кружим, обмениваясь короткими расчётливыми ударами. Может, это последний в моей жизни танец, но я постараюсь закончить его красиво.

* * *

Януш схватился за сердце, захрипел, словно кто-то держал его за горло, затем повалился лицом в ковёр, до которого ещё не добралось начавшее разгораться пламя. Последнее колдовство мага оставило от людей инквизитора и баронета одни головешки. Занялись гардины и мебель. Дым заставлял дерущихся Вейса и Людвига поминутно надрывно кашлять. Впрочем, несмотря на это, закалённые клинки мелькали как молнии, а выпады следовали один за другим.

От дальней стены отделилась чёрная тень. Инквизитор шёл крадучись, аккуратно обходя поваленную мебель и обгоревшие тела. Его взгляд не отрывался от трупа врага, словно Януш, у которого он только что высосал душу, мог вновь вернуться к жизни. Но нет, колдун из Брюнхельда был мёртв, точно так же как были мертвы его многочисленные жертвы. Этот факт не нравился отцу Джузеппе. Сколько знаний утеряно! А ведь негодяй запел бы на дыбе, рассказывая о своих приёмах и спрятанных артефактах! Неужели всё это представление нужно было для того, чтобы безболезненно слинять на тот свет. Подонок!

Инквизитор с презрением пнул то, что осталось от мага. Увы, против смерти бессильна любая магия.

Некоторое время постояв над трупом, отец Джузеппе решил, что, пожалуй, пора помочь союзнику, которого он так бездумно впустил в скит. Уже оборачиваясь, инквизитор понял, что на поле боя произошли изменения. Не слышно было звона стали и крепких словечек, которыми осыпали друг друга противники. Впрочем, даже если бы выиграл разбойник, он ничего не мог бы противопоставить магии, которой владел отец Джузеппе. Поэтому он смело повернулся к дерущимся спиной — ни одно оружие не способно пробить невидимый панцирь защиты.

Впрочем, как всегда, из всякого правила есть исключения. Внезапный приступ сонливости заставил цепного пса церкви повалиться без сил на тело своего врага.

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

«Святой Джереон-заступник и все святые угодники, не отриньте во гневе раба Вашего, Эцеля! Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут, по безграничной милости Вашей…».

Я сам не заметил, как стал произносить молитвы в голос. Я читал их с того момента, как мой сокамерник уронил алебарду на пол. Наверное, внутренне был готов к смерти и сокрушался, что в последнее время мало обращался к Господу. Не разгневался ли на меня Создатель?

Да, я убивал, но ведь Отец Небесный знал, почему я это делал, и разве не ощущал я в роковые для меня минуты его безграничную милость? Вот и сейчас, сражаясь с лейтенантом драгун, я чувствовал незримую поддержку. Фон Краузе был превосходным фехтовальщиком, но он был отступником от веры. В то время как я иступлено молился — он богохульствовал и сквернословил. Безумец, ведь никто не знает, чем закончится наш поединок, и лучше прийти в святую обитель с молитвой на устах, нежели с бранным словом!

Мы оба были ранены, моя забрызганная кровью рубаха была изорвана в клочья, но раны были пустяшными, а вот баронет получил несколько серьёзных уколов. Неудачи привели его в ярость. Он поносил меня площадной бранью, скалил зубы и выл. Временами мне казалось, что я дерусь с Дьяволом, чьё имя он постоянно призывал. Наконец с криком: «Умри, Сатана!» он сделал длинный выпад, но я, парировав удар кинжалом, сам вонзил клинок ему в грудь. Баронет замер, по его губам скользнула удивлённая улыбка, он широко раскрыл глаза, словно не веря, что проиграл, и рухнул навзничь. Одновременно с его падением на пол тяжело повалилось и другое тело. Инквизитор! Гонитель еретиков лежал, навалившись на труп чародея, и его желтоватое лицо стремительно бледнело. Святой Джереон! Мой товарищ тоже мёртв! Все мертвы! Но нет, истерический возглас Клауса нарушил недолгую тишину:

— Что ты стоишь?! Стреляй в него!

Похоже, толстяк забыл от страха, что сам сжимает в каждой руке по пистолету!

— Стреляй скорее! Стреляй!

Не все враги остались лежать в капитулярной монастырской зале. Живы двое. Драгун и аркебузьер. И у второго в руках огнедышащая смерть. Крученый зажженный фитиль застыл над запальным отверстием… А я думал, что всё позади. Уже не успеть. За что, Святой Джереон? Я опустил шпагу. Вот сейчас прозвучит выстрел…

— Не стрелять!

От этого голоса, старческого, скрипучего, но обладающего несокрушимой внутренней мощью, я вздрогнул.

Инквизитор с кряхтением поднялся на ноги. Отряхнул сутану и недовольно обратился к стражникам:

— Что вы стоите, олухи?! Затопчите пламя, иначе мы все сгорим!

И поскольку те ошарашенно молчали и не двигались с места, отец Джузеппе горестно вздохнул и сделал несколько пассов руками. Огонь вдруг потух, и даже, казалось, воздух стал чище. Дымный туман рассеялся, а старик с укором поглядел на стражников:

— Всё приходиться делать самому — вы никуда не годитесь. А времена сейчас лихие. Опасно путешествовать без охраны. Вдруг на разъезд мятежников нарвёмся? Мне нужны отчаянные и умелые воины. Посему — повелеваю: ты, сержант Шейдер, — кивок аркебузьеру, — и ты, сержант, как тебя?

— Клаус Бронге! — вытянулся драгун.

— И ты, Бронге. Отныне подчиняетесь лейтенанту Эцелю Вейсу!

— Как?! — Клаус даже подпрыгнул от удивления. — Ваше святейшество! Вы не знаете, кто это! Это же…

— Я знаю, кто это! — повысил голос отец Джузеппе. — Не сметь перечить, иначе прокляну!

Сказать, что я был ошеломлён — значит не сказать ничего. Наверное, в тот миг я был похож на рыбу, вытащенную из воды. Беззвучно разевал рот, но сказать ничего не мог. А инквизитор подошёл, протянул сухонькую ручку и коснулся моего лба:

— Граф Эцель Вейс, Святая Матерь церковь прощает тебе грехи. Ты больше не разбойник, а слуга Священной Конгрегации. Мой слуга…

Я наконец обрёл дар речи:

— Но святой отец, я ведь убивал подданных короля…

Инквизитор нахмурился:

— Плохих подданных, сын мой. Я знаю, как ты верно служил. Скажи, в твоих руках не тот ли рейнбарский клинок, что благословила десница самого Олдрика Великого?

— Да, святейший… Но откуда вы…

— Я всё про тебя знаю, сын мой. И потому мой выбор верен. Святая церковь несколько иначе смотрит на твои прегрешения. Ни один из смертных грехов не был совершён. Мы знаем, что ты, как истовый верующий, вовремя проводил обряды очищения, всегда в бою на равных забирал жизни и состояния. Ты чист перед истинной верой. Но помни: только надёжные стены монастырей и покровительство Святой Конгрегации спасут тебя от преследования со стороны светских властей.

Отец Джузеппе оглянулся на поникших сержантов:

— Вы оба, крепко заткните уши. То, что я сейчас скажу, предназначено лишь вашему командиру! Если почувствую, что вы подслушиваете — сошлю обоих на рудники, а перед этим лишу мужской силы! Хотя, зачем вам там мужская сила, хи-хи? Ну же, затыкайте!

Сержанты послушно заткнули уши, а инквизитор приблизил ко мне острое крысиное личико:

— Короли, Вейс, не вечны. И скоро адские котлы пополнятся ещё одной тёмной душонкой. Максимилиану недолго осталось осквернять землю.

Мне показалось, что я ослышался, а отец Джузеппе невозмутимо продолжал:

— Ты думаешь, у меня не болит сердце за родину, ввергнутую в кровавый хаос по вине старого сифилитика? Болит, Танцор, ещё как болит. Но всему своё время. Готов ли ты послужить мне верой и правдой, как служил твой отец?

— Мой отец, ваша милость?

— Конечно. Много лет он был моим верным помощником.

Наверное, на моём лице инквизитор прочёл недоверие, поэтому быстро сказал:

— Видел татуировку на его левом плече? Крест на фоне лилии?

Я оцепенел. Действительно, у моего родителя был такой знак. Но отец наотрез отказывался объяснять, что значит этот символ.

— Это принадлежность к тайному ордену, — зашептал мне на ухо Джузеппе. — Я был его основателем. А теперь у меня совсем не осталось верных людей. Проклятый нечестивец воспользовался моим отсутствием, чтобы расправиться с ними. Так погиб твой отец и многие другие.

Я был поражён. Меня била нервная дрожь. Тайный орден. Отец.

— Согласен ли ты, мой мальчик, стать мне другом и помощником?

Разве мог я ответить отказом?

— Согласен, ваше святейшество!

Отец Джузеппе обнял меня и задорно подмигнул.

Святой Джереон! Я уже видел раньше эти жёлтые глазищи!

***

Януш Чёрный

С трудом сдерживаю себя, чтобы не расхохотаться. Какой у тебя глупый вид, Танцор. Конечно, я всё про тебя знаю. И про рейнбарский клинок, и про татуировку отца. Я читал тебя, как книгу. Не надо тебе знать, что магия и душа неотделимы, и что внутри тебя всё время, пока ты героически вёл меня к инквизитору, сидела часть души Януша Чёрного. Смотрела твоими глазами, слушала твоими ушами, не собираясь до поры до времени управлять тобой. Всему своё время, да и рубака из меня никакой…

Ты был лишь игрушкой в моих руках, смелый воин.

Когда я взял тебя под контроль, чтобы усыпить не готового к сюрпризу Джузеппе, ты уже праздновал победу, вытирая клинок об одежду поверженного врага. После обряда было очень обидно покидать молодое и полное энергии тело. Но в этом мире, как и сто, и пять сотен лет назад, правят обычно люди, достигшие седин. Придётся вечному страннику Янушу Чёрному, довольствоваться обличием старика. Хотя бы на какое-то время. Но это не беда. Говорят, что на папский трон претендует весьма молодой кардинал. Интересно, какова на вкус его кровь?..

Март 2018 года

Желтый платок

Мне приснился кошмар, будто я забыл текст. Стою на сцене, глупо хлопаю глазами и не могу вспомнить ни строчки. Повисла гнетущая пауза, даже музыка перестала играть. Все мне подсказывают, суфлёр, коллеги-актёры, даже зрители со смехом орут:

«Быть или не быть! Вот в чём вопрос!».

Тяжёлый занавес падает передо мной, скрывая от позора…

Я вскакиваю весь в поту. Приснится же такое! А всё последствия вчерашней премьеры. Признаться, переволновался я изрядно. Давно пора привыкнуть, но так и не научился. Всё как в первый раз. А потом были поздравления, шумный банкет до зари. Думал, сегодня отосплюсь, мобильник отключил, жену предупредил, что буду весь день дрыхнуть. А тут на тебе, кошмар, и сна как не бывало. На часах девять утра с хвостиком. Позёвывая, подхожу к окну.

Батюшки! Зима, наконец, пришла. Снегу-то навалило, аж всё бело. И это правильно, какой Новый год без снега? Ребятишки на улице как радуются, визжат, аж через пластиковые окна слышно. Бабу снежную лепят. Когда-то и я так же лепил, беспечно бегал, смеялся и рыбкой нырял в глубокие сугробы.

«Куда уходит детство», — с грустью пропел я и отправился в ванную умываться и чистить зубы. Но не дошёл. У самой двери меня остановила жена и с усмешкой протянула трубку радиотелефона:

— Тебя Рыло хочет. Уже раз десять звонил.

Вульгарное прозвище одноклассника в устах моей интеллигентной супруги выглядело весьма комично, я даже рассмеялся.

— Слушаю.

— Санёк! Ну, ты ваще, спишь как сурок! — голос одноклассника едва не оглушил. Странная манера всё время орать. Я слегка отодвинул трубку от уха:

— Володь, чего ты кричишь? Нормально говорить не умеешь?

— А чего ты мобилу не берёшь?! Я с семи утра тебе трезвоню!

— Потому и не беру, что сплю.

— Гляди, всю жизнь проспишь! Я чего звоню? Во-первых, поздравить тебя с наступающим новым годом! А во-вторых, выразить это… своё восхищение! Ты вчера конкретно отжёг, весь зал тебе хлопал! Классно ты того чувака сыграл! Прямо так в роль вошёл, я чуть не прослезился!

— Какого чувака? — задал я каверзный вопрос.

— Ну, того, с бородой, в шкуре и под зонтиком!

Удивительная необразованность одноклассника всегда поражала меня. И это при наличии такой аристократической фамилии, как Рылеев. Эх, Вова, как ты был Рылом, так и остался.

— Вообще-то, это Робинзон Крузо…

— Да понял, я, что Робинзон. Какая разница? Главное, офигительно сыграл! Лучше всех! Ты, можно сказать, весь спектакль вытянул. Сама постановка — дрянь. Шутки плоские, мне даже не смешно было. Так, пару раз зубы выставил, и всё.

— Разумеется, это же детский спектакль. Или ты не заметил, что в зрительном зале малыши? Ты что, забыл, в каком театре я играю?

— Да всё я помню. Для детей, знаешь ли, ещё круче надо ставить, чем для взрослых! Какой-то мужик, ученый, так и сказал: надо ещё лучше!

Я не выдержал и расхохотался.

— Это Маршак сказал: «Для детей надо писать как для взрослых, только лучше».

— Ладно! Ты меня образованностью не дави! Я человек простой, но я твой друг! Я тебя под гримом сразу узнал! Хоть и с бородищей до колен! Ты меня не проведёшь! Я тебя в любом прикиде вычислю!

— Спасибо! И тебя с Новым Годом! — сказал я и отключился.

В ванной, наблюдая, как струйки воды стекают с ладоней, я размышлял. Вот так и жизнь сочится между пальцев, и не остановить бег времени, как ни пытайся. Исчезло в водовороте дней звенящее радостным смехом легкокрылое беззаботное детство, стекла весенней водицей разухабистая озорная юность, а вода продолжает течь и течь… Всё, что есть у человека — это память. Память. Как ты сказал, Вова? «Я твой друг? В любом прикиде вычислю?».

Я грустно усмехнулся. А ведь было время, когда ты врезал бы любому, кто посмел бы сказать, что Сашка Панин твой друг. Ты даже дал мне обидное прозвище «изделие номер два». Так в Советском Союзе называли презервативы. Я тряхнул головой, стремясь отогнать неприятные мысли, но перед глазами уже зарябили картинки далёкого прошлого, слишком яркие, почти осязаемые.

Ленка Синичкина прыснула в кулачок:

— Вовчик, а почему ты называешь Сашу «изделие номер два»?

Восьмиклассник Рылеев вальяжно развалился за партой, положив ноги в грязных кедах на стол. Китель расстёгнут, на веснушчатой наглой роже сытое довольство. На вопрос Ленки он, словно кот, приоткрыл один глаз и лениво процедил сквозь зубы:

— Потому что он гондон и есть. Глянь на него: бесхребетный как тряпка, трусливый, как баба…

— Но-но! — нахмурилась Ниночка Вересова, ещё одна моя одноклассница. Нас вчетвером оставили дежурить после уроков. — Я попросила бы тебя не обобщать. И вообще, что за слово такое мерзкое «баба»? А если я тебя мужиком называть буду?

— Я мужик и есть, — громко расхохотался Рыло. — А он — баба! — палец с обгрызенным ногтем указал на меня. — Не, он хуже. Он изделие номер два!

Мне хотелось провалиться на месте от стыда и обиды. Хотелось обозвать Рылеева каким-то заковыристым, скверным, унизительным прозвищем. Я даже сжал кулаки и набрал воздуха в легкие, но Рыло опередил меня. Он вперил в меня белёсые рыбьи глаза и с угрозой произнёс:

— А ты чего пялишься, плесень? Три давай! Я не намерен здесь торчать до вечера!

И я послушно повернулся к ним спиной и принялся вытирать тряпкой школьную доску. Я слышал, как Ленка хмыкнула, а Ниночка глубокомысленно протянула:

— Да-а-а уж…

Потом она прошла мимо меня, слегка задев плечом, и сказала:

— Саша, девушки любят решительных и смелых мужчин. Ты вон какой большой, выше его. Дал бы этому рыжему-бесстыжему разок по башке, он бы от тебя сразу отстал.

— Э, ты чему его учишь, Вересова?! — вскинулся Рыло. — Ты чего, его смерти хочешь? Да если он только рыпнется — я ему так звездану, что он пополам треснет! Знаешь, как гондон рвется? Вот так: Прррр… — Рылеев изобразил губами неприличный звук.

Девчонки засмеялись, а я почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слёзы.

Дома я метался по комнате, как пойманный тигр, шептал оскорбления в адрес злого одноклассника и молотил кулаками по стене. На шум в мою комнату заглянул отец.

— Ты чего буянишь? Силу девать некуда?

— Пап, — повернулся я к нему, — а ты в детстве дрался?

— Спрашиваешь, — оскалился он, — да я в таком посёлке родился — одна шпана кругом. Кепочку клетчатую носил, в кармане ножичек. — Родитель смущённо кашлянул. — Про ножичек забудь, это я так. Времена сейчас другие. А боксом, да, занимался. Без этого нельзя было. Как придёшь на танцы, а там бирловские толпой, ну мы и махались стенка на стенку…

— Боксом? — встрепенулся я.

— Боксом. Надо уметь за себя постоять. Опять же, девчонку если надо от хулиганов защитить. Я, между прочим, так с твоей матерью познакомился. Одному слишком навязчивому ухажёру нос набок свернул.

Уже на следующий день я записался в секцию бокса. Отец, несмотря на протесты мамы, купил мне настоящие боксёрские перчатки, а через неделю, с зарплаты, приобрёл в спортивном магазине цилиндрическую грушу, обшитую натуральной кожей, и я по вечерам с остервенением молотил её, представляя, что сокрушаю челюсти ненавистного Рыла.

Мне казалось, что я делаю успехи, но тренер был недоволен.

Однажды, после спарринга, он отвёл меня в сторону и задумчиво сказал:

— Давно наблюдаю за тобой, Сашок. У тебя есть все данные: длинные руки, хорошая реакция, дыхалка отменная, но мне кажется, что ты никогда не станешь хорошим боксером.

Я расстроился.

— Почему это?

— Потому что ты боишься противника.

— Ничего я не боюсь!

— Боишься. Ты не атакуешь, а только защищаешься. И почему ты наносишь удары лишь по корпусу? Вот сейчас, на ринге, было множество возможностей достать противника в голову. Он ослабил защиту, а ты не воспользовался, почему?

Я шмыгнул носом:

— Не могу я бить человека по лицу…

Тренер понимающе улыбнулся:

— Но ведь он тебя бил.

— Один раз попал.

— В боксе и одного раза бывает достаточно, чтобы отправить в нокаут.

И поскольку я угрюмо молчал, он ободряюще похлопал меня по плечу.

— Это естественно для нормального человека: не бить по лицу. Но здесь спорт. Другие законы, нужно бить. Или побьют тебя. В обычной жизни ты можешь быть тихим и стеснительным. Но здесь должен быть агрессивным и напористым, иначе не победишь. Сними маску робкого пахаря и надень маску безжалостного воина. Стань другим на ринге. В каждом из нас живёт множество сущностей. Загляни в себя и увидишь бойца. Позови его — и придёт. Думай, как воин. Будь воином. И всё получится.

Дома я размышлял над словами тренера. И они казались мне полным бредом.

Как можно стать другим? Я таков, какой есть. И при чём здесь маска? У меня не маска, а лицо. Как можно снять лицо?

В секцию я больше не ходил. Продолжал избивать домашнюю грушу, а на вопросы отца отвечал, что в школе слишком большая нагрузка, не до бокса.

И всё оставалось по-прежнему. Рыло издевался надо мной и продолжал обзывать изделием номер два. А я лишь кусал губы и молчал. Молчал и думал. Почему Володька не трогает, например, Ваську Савичева? Ведь тот худенький, маленький и робкий. И сам же отвечал себе: потому, что у Васьки старший брат — бывший десантник, и Рыло прекрасно знает об этом. Вот бы мне такого брата. Но, к сожалению, я в семье один. Однако, мысль о брате не давала мне покоя. А если напугать хулигана, сказать, что у меня брат бывший зек? Главное, сказать спокойно, как бы между прочим, мол, брательник с зоны откинулся, за убийство сидел… Вдруг испугается?

Но Рыло не испугался. Однажды он при всём классе отвесил мне пинка, и я, стараясь говорить спокойно и веско, произнёс:

— Ко мне скоро брат приедет. Он зону топтал. Я ему про тебя расскажу…

— Чего? — повернулся ко мне Рыло и нехорошо прищурился: — Чего ты вякнул, чмо?

— Он за убийство сидел, — теряя остатки храбрости, промямлил я.

— И как же зовут твоего братца?

— Антон, — назвал я первое пришедшее в голову имя.

— Антон — гондон! — срифмовал Рыло и заржал. — Верю, что он твой брат. Небось, на малолетке пидором был? Слышите, пацаны? У нашего изделия пара образовалась! Слышь ты, козёл, — он ухватил меня за ворот, — ты чего мне про всяких петухов впариваешь?! Если твой обмылок сюда сунется — я вам обоим глаза на жопу натяну и моргать заставлю! У меня самого семья воровская, а ты, баклан, мне втираешь про братьев-сватьев!

Глаза мои были мокры от обиды. Вот почему Рыло столько блатных словечек знает, у него родственники натуральные бандиты, а я его братом испугать хотел. Ничего, всего год потерпеть осталось, закончу школу и прощай подлец Рылеев.

Так думал я и не подозревал, что судьба готовит мне испытание, которое круто изменит мою жизнь.

Девятый класс, новая школьная форма, новые увлечения и первая любовь.

Её звали Вика. Сейчас, вспоминая угловатую курносую девчонку из параллельного класса, я понимаю, что в ней не было ничего особенного. Девочка как девочка, нисколько не лучше сверстниц. Но я безумно, страстно и отчаянно втюрился в нее. А может, причина в том, что Вика ответила мне на поцелуй. Я никогда раньше не целовался и даже не представлял, какое это восхитительное чувство, ощущать тепло губ любимого человека. Я летал по небу от счастья, ходил на голове и готов был подарить ей весь мир. В моей душе одновременно пылало пламя и росли цветы, звучали победные марши и плыли звуки танго. Я умирал и воскресал, плакал и смеялся.

Мы шли по аллее обнявшись, и я шептал ей на ушко смешные глупости. И тут, словно злой рок, словно гром в ясный день, словно айсберг на пути обречённого Титаника, из кустов неожиданно вылез Рыло.

На лице негодяя была написана притворная озабоченность:

— Извини, Вика, вопрос жизни и смерти. Мне срочно с Саней перетереть надо, — он цепко ухватил меня за руку и потащил в кусты, приговаривая: — Позарез нужна твоя помощь…

И лишь оказавшись со мной наедине, Рылеев сбросил маску доброжелательности:

— Слышь, изделие, — зашептал он с угрозой, — быстро свалил отсюда! Тёлка не для тебя. Ещё раз с ней увижу — порву!

— Ты не имеешь права, — ошарашенно пробормотал я. — Ты… ты…

— Чего? — зло оскалился он. — Не понял, что ли, баклан?!

Его кулак, прочертив короткую кривую, врезался мне в челюсть. Голова моя дёрнулась, а в глазах потемнело. Я не упал, лишь пошатнулся. А Володька сплюнул мне под ноги и проговорил:

— Скажи спасибо, что я сегодня добрый. В следующий раз — убью!

С этими словами он скрылся в кустах. До меня долетели слова Вики:

— А где Саша?

— Да он домой пошёл. Он же к олимпиаде по литературе готовится, — беззаботно соврал Рыло.

Я стоял, словно истукан, и чувствовал, как в висках пульсирует сердце. Громко, аритмично и больно… Потом на негнущихся ногах выбрался на дорогу и посмотрел, как они удаляются прочь, моя девушка и этот бандит.

Но лучше бы не смотрел. Прежде чем они свернули с аллеи, я увидел, как рука Рылеева скользнула по спине Вики и замерла на её ягодице. Вот сейчас она даст негодяю пощёчину, оттолкнёт. Но ничего этого не произошло. Я услышал лишь её смех, хрустально-звенящий…

В тот день я думал о самоубийстве. В самом деле, кому нужен такой слизняк? Никчемная половая тряпка. Он прав, я изделие номер два, дырявый бесполезный презерватив. Ничтожество и слюнтяй. Сброситься с балкона или перерезать вены? Прыгнуть с моста, привязав на шею связку кирпичей?

У тебя на глазах увели любимую девушку, а ты стоял и смотрел. Ты обделался от страха? Нет. Тогда почему не порвал подлецу горло? Ты видел летящий в лицо кулак, но не уклонился. Ты же боксёр, и такие удары для тебя пустяк. Уход в сторону и ответный хук в печень. Почему не атаковал?

Я закрыл лицо руками и раскачивался, сидя на стуле, как китайский болванчик. Почему? Почему? Почему? Разве он сильнее? Разве он лучше тебя дерётся? Нет! Нет! Нет!

Сильнее. Он сильнее. Его сила в ментальности. Это слово произносил тренер. Он подавляет меня, как удав кролика, и я не могу сопротивляться. Под магией его рыбьих глаз я становлюсь вялым как тряпичная кукла. Ноги делаются ватными, а взор стекленеет. Я растекаюсь, как студень, и он безжалостно топчет меня башмаками. Он воин, а я пахарь. Об этом говорил тренер. «В каждом из нас живет множество сущностей. Загляни в себя, и увидишь бойца. Позови его — и придет».

Я нервно расхохотался. А разве я не звал его десятки раз? Не упрашивал, не умолял. Может, в других и живёт много разных сущностей, но во мне лишь одна — бесхребетная, сочащаяся соплями медуза. Такую и раздавить не жалко.

Мне было очень плохо. В душе словно что-то оборвалось. Я плакса, но сейчас не было даже слёз. Содранная кожа на левой скуле противно зудела. Я дотронулся до неё и увидел на пальцах кровь. Вот бы произошло заражение, я бы тихо скончался где-нибудь в больнице… Вдруг представил, как девчонки в классе говорят: «Какой ужас, Саша Панин умер». А будет ли плакать Вика? Я пытался воссоздать по памяти лицо любимой, но видел лишь ненавистную пятерню на её попе. Я рычал, сжимая виски ладонями. И слышал голос Рылеева: «Надо же, изделие издохло, а я думал оно из крепкой резины…».

Я метался по комнате, проходя мимо груши, с силой пинал её ногой, а затем вновь начинал жалеть себя. Всегда радовался, когда дома нет родителей, потому что они постоянно приставали с разными глупостями. Но сейчас мне их остро не хватало. Мама уехала на симпозиум, а отец тотчас этим воспользовался, смотавшись на рыбалку. Я бы всё рассказал маме, ну, почти всё, и она нашла бы нужные слова, чтобы утешить меня.

Слоняясь по комнате, я бездумно включил телевизор. Шёл старый фильм под названием «Сомбреро». Там рассказывалось о мальчишке, который доказал всем, что он артист и достоин главной роли. Для этого он притворился своим братом-близнецом и так здорово сыграл, что ему все поверили. Он даже внешне изменился, и характер стал совсем другим. В нём точно жили две сущности…

Когда кино закончилось, я долго сидел под впечатлением. Странно, но я вдруг совершенно успокоился. Что-то во мне изменилось. Я подошёл к зеркалу. Где обиженное лицо неудачника? Где испуганный взгляд исподлобья? Мне показалось, что мои пухлые губы стали тоньше, а вечно опущенные уголки приподнялись в хищной усмешке. «Здравствуй, Антон, — сказал я отражению, — где же ты шлялся, бродяга?».

Потом я вытащил из материного стола несколько листов чёрной копирки и принялся усердно натирать волосы. Через десять минут мои пегие локоны приобрели идеально чёрный цвет. Правда я изрядно перепачкался, но грим того стоил, во мне появилось нечто цыганское. Я потёр копиркой брови и довольно хмыкнул: «Ну и рожа». А потом отправился смывать с себя лишнюю черноту. Зачесав волосы назад, я довольно рассмеялся.

Похоже, я действительно стал другим человеком. «Подожди, Саня, — сказал я в сторону пустого кресла, — посиди тут, а я навещу одного чудака, который возомнил себя героем-любовником». Меня даже не удивляло, с каким хладнокровием я иду на встречу с человеком, который глумился надо мной несколько лет подряд. Мысли работали чётко и размеренно, словно часы. Нужна деталь, яркая и броская, отвлекающая внимание от моего лица. И я без труда нашёл её в шкафу. Материн шелковый платок. Ядовитого желтого цвета. Повязав его на шею, я вздохнул: «Натуральный цыган. Лучше бы одеться попроще, ну да ладно». Оставалась приметная ссадина на скуле, но у матушки отыскалась хитрая пудра телесного цвета.

«В каждом из нас живёт множество сущностей. Загляни в себя, и увидишь бойца. Позови его — и придет. Думай, как воин. Будь воином. И всё получится».

Наверное, у воина во мне действительно всё получалось. Я без труда отыскал Рыло на скамейке в сквере. Он был не один. Рядом с ним сидели два патлатых парня. Вся троица потягивала пивко и громко сквернословила. У ног валялось множество окурков. Сашка Панин наверняка не полез бы в драку, учитывая численный перевес противника. Но воину Антону было плевать на такие мелочи. Наоборот, сердце забилось в предвкушении весёлой потасовки.

Я остановился в пяти шагах от хулиганов и, уперев руки в бока, позвал Рылеева:

— Эй, рыжий, сюда иди.

Голос у меня был незнакомый, с хрипотцой.

Рыло дёрнулся:

— Чего?

Он разглядывал меня и недоуменно пучил глаза. — Ты это…

— Ты чё, не понял, урод? — Я начинал терять терпение. — Сюда иди, чмо!

Разумеется, он встал и пошёл. Ведь по-другому и быть не могло.

В голосе Антона была такая магическая сила, такое железобетонное превосходство, что не подчиниться ему для мелкого хулигана Рыло было так же нелепо, как жалкому бандерлогу бросить вызов питону Каа.

Он стоял передо мной, и я чувствовал его липкий страх. Но он ещё сомневался. Губы вздрагивали и шевелились. Похоже, он пытался что-то сказать, но не решался. Только глупо таращился на мой ядовитый платок на шее.

Желая погасить последний очаг сопротивления, я слегка наклонил голову и, глядя на него исподлобья, прошипел:

— Меня зовут Цыган, чушкарь…

Глаза Рылеева округлились от страха. А я… нет, не я. Я бы так не смог. Антон, по блатному растягивая слова, с плохо скрытой угрозой поинтересовался:

— Ты, падла, моего братишку обижал?

И Рыло сломался. Он стал лепетать, что он ни в чём не виноват. Что любит Сашку Панина, как собственного брата. И что всё это была шутка, не более…

— Шутка? — рот Антона перекосила судорога. — Ну, так и я пошучу…

Мне никогда не удавались такие удары. А для Цыгана, похоже, это была обычная практика.

Рыло подбросило так, что худые ноги в пыльных кедах высоко взметнулись вверх. Он шмякнулся на спину и взвыл. Приподнялся на локтях и глядел на меня с мистическим ужасом, из разбитой губы тонкой струйкой стекала кровь. Я двинулся на него, а он даже не пытался встать, лишь тихо скулил и повторял:

— Не надо, не надо…

Я склонился над ним и со зловещей улыбкой сказал:

— Никогда так больше не делай, мальчик…

А потом я скользнул пустым взглядом по посеревшим от пережитого страха лицам дружков Рылеева и неторопливо пошёл прочь, тихо насвистывая какой-то мотивчик.

Уже дома, прокрутив в памяти прошедшие события, я пришел в ужас от содеянного. И мне вдруг стало жаль Володьку. Я же до крови избил его! Похоже, Антон Цыган окончательно покинул моё подсознание. Пришёл из мрака и ушёл во тьму. Я поспешил в ванную и принялся смывать с себя чужое лицо, тёр себя мылом и обливал шампунями. Не хочу! Не желаю быть таким жестоким!

Едва я закончил, приехала мама и устроила мне скандал. Тыкала мне в нос жёлтым платком и спрашивала, с каких это пор я стал позволять себе брать чужие вещи?

— Ты что, им ноги вытирал? Откуда на нём такие черные пятна?!

Я покаянно шмыгал носом, а потом неожиданно сказал:

— Мамочка, я скоро закончу школу. Начну много зарабатывать и куплю тебе десять тысяч платков. — Последние слова я произнёс голосом Карлсона.

Мама изумлённо вытаращила глаза, а потом рассмеялась:

— Здорово! Очень похоже! Ну, ты и артист!

«Артист, — про себя повторил я. — Конечно, Артист». С этого момента я уже не сомневался в выборе профессии. Я не буду одевать маски и устраивать дешёвый маскарад. Там, где живёт Антон, живут и другие сущности. Мне надо лишь позвать их.

Я без труда поступил в театральное училище в Москве. Прочёл монолог Гамлета. Помнится, председатель комиссии так и сказал: «Паренёк бесспорно талантлив. Давно такого качественного лицедейства не видел».

Только он ошибся, не было никакого лицедейства. В тот момент я и был принцем датским и читал не чужой заученный текст, а бросал в пустоту свою боль, тревоги и сомнения… Это не было игрой, это было моей жизнью.

После училища я вернулся в родной город и устроился в театр юного зрителя. И первым из моих одноклассников, кто пришёл поздравить меня с первой в моей жизни театральной премьерой, был Володька Рылеев. Оказывается, он увидел меня на афише. Рыло раздобрел и теперь гораздо больше, чем в школе, стал соответствовать своему прозвищу. Он бросился ко мне, растопырив ручищи, и едва не задушил в объятиях. Потом потащил в ресторан, где мы шумно и весело отметили встречу. Там, изрядно захмелев, он поведал мне по секрету, что в девяностых состоял в преступной группировке и даже был бригадиром быков. Но лихие времена закончились, и отныне он законопослушный гражданин и верный супруг. Подцепив вилкой розовый кусочек сёмги, Рыло на мгновение задумался, а потом шёпотом спросил:

— А как твой брат, Цыган? Живой?

— Не поминай это имя всуе, — так же шёпотом ответил я. — Его короновали, он теперь авторитет. В Москве заседает.

— Ух ты, — восхитился одноклассник, — он, ваще, у тебя крутой мэн. Встречаетесь?

— — Приезжал. Мерс шестисотый подогнал в подарок.

— Иди ты?!

— Не взял, — не моргнув глазом соврал я.– Сказал: забирай свою телегу и уматывай!

— Да ты чё?! — Рыло едва не подавился сёмгой. — От мерса отказался?!

— Конечно, — напустил я на себя гордый вид, — он хоть и брат мой, но бандит, и деньги его ворованные! На них кровь, понял?!

Рыло смотрел на меня с детским восхищением:

— Саня, ну ты это… ты мужик! Уважаю! Малахольный, но мужик! Не зря мы с тобой с детства дружили!

— Какого детства? Это когда ты меня изделием номер два обзывал?

Сейчас, вспоминая смущение на лице одноклассника, я с трудом сдерживаю смех. Помнишь, помнишь Цыгана, и его жёлтый платок, наверное, не забыл.

Я подошёл к книжной полке, отодвинул стекло и достал заветную коробочку. Вот он, платочек. Сколько лет прошло. Я осторожно провёл пальцами по шёлковой блестящей поверхности. Такой же ядовитый, не выцвел и не потускнел. Фирменный атрибут одной из моих сущностей.

От приятных воспоминаний меня отвлёк голос жены:

— Извини, я случайно услышала твой разговор о том, что для детей надо писать, как для взрослых, только лучше. Прости, конечно, но твои самоуверенность и безапелляционность повергли меня в шок. В конце концов, никем не доказано, что эта фраза принадлежит именно Маршаку. С тем же успехом её можно приписать, например, Корнею Чуковскому…

— Наташ! Не начинай, а?! — бесцеремонно прервал я свою начитанную вторую половину. — Если тебе хочется заняться словоблудием — зайди на форум ЭКСМО, там таких любителей прорва! Заведи дискуссию о литературе, о строфах и тропах! Подними вопрос о высоком проценте графомании и безыдейности в современных изданиях. Тебе рукоплескать будут.

Супруга на мгновение растерялась, но, заметив в моих руках платок, понимающе хмыкнула:

— Ах, вот в чём дело. Какая я глупая. Какие могут быть маршаки и чуковские, когда Александр Сергеевич Панин занят созерцанием своего незабвенного фетиша. Скажи, его еще моль не съела?

— Когда не станет его — не станет и меня, — с пафосом ответил я. — И это не просто фетиш. Это магический фонарь, освещающий дорогу в новые миры, свежий бриз, сдувающий пыль однообразия и рутины. Стяг воина и философа, дарующий выбор…

— Это из какой пьесы? — подозрительно прищурилась Наташка.

— Это не пьеса. Это жизнь. И вообще, — я повязал платок на шею, — на пороге год Жёлтой Собаки, и за праздничный стол я сяду в нём.

— Фу! — всплеснула руками супруга. — Какая пошлость и цыганщина!

— Верно. Не зря я полюбил тебя. Ты сердцем видишь. Уверен, что тебе до смерти надоел муж-тихоня. Эту ночь ты проведёшь с цыганом! И мне даже страшно представить, что он с тобой будет делать. Ведь он хулиган, бандит и насильник!

— Звучит интригующе, — с напускным безразличием откликнулась жена, но её глаза возбуждённо сверкнули.

Я подмигнул ей, щёлкнул по носу и, насвистывая, отправился на кухню.

Праздничный стол ломился от закусок. Люблю изобилие в новогоднюю ночь. В крышке полированной супницы я увидел свое отражение. Самоуверенного и гордого, в ядовитом жёлтом платке. Я медленно растворялся, уступая место другому. Совсем непохожему на меня.

— Ну, здравствуй, Антон Панин по прозвищу Цыган. Располагайся, ешь, пей. И чувствуй себя как дома, брат!

Декабрь 2017 года

Чучело слепого носорога

Бабочка-колбасница (так ее прозвали за белые маслянистые пятнышки на ажурных, розовеющих крыльях) невесомо примостилась на козырек офицерской фуражки. Под фуражкой потела голова капитана Абромсона Амброзии. Стоял он на солнцепеке, в самую жару, и колючая трава щекотала поцарапанные колени. Он носил бежевую, как песок, униформу с мальчишескими шортиками. На левой ноге шершавый носок в крупных складках скатился почти до лодыжки. На правой — пока еще держался ровно и смирно.

Капитан думал о холодном пиве, о проклятой весенней жаре, которая в этом году особенно изнурительна, о хмуром полковнике, о том, почему смуглые аборигенки с пятном солнца на гладком темени вставляют золотые кольца в нижнюю губу и носят ошейники столь длинные, что уместнее было бы украсить ими жирафов, которые, впрочем, в этих краях не водятся. О чем капитан не думал (потому что на это не было ни единого намека) так это о том, что сальная бабочка с розово-белыми пятнистыми крыльями не просто так приютилась на его голове. Дело в том, что она была специально выращена и заражена причудливым вирусом. Все, на кого она сбрасывала свою пряную пыльцу, неизбежно превращались в слепых носорогов.

Превратился и капитан Абромсон Амброзия. Этот носорог кокетливо щеголял песочными шортиками на плотном заду и светлыми носочками на огромных ногах. Обуви он не носил никакой. Слепой носорог громко ревел и бил рогом пальмы. Охотники застрелили его.

Шел сорок восьмой день тростниковой войны. Именно на этой войне впервые использовали бабочек-колбасниц в качестве биологического оружия. Никто еще не догадывался, что превратить кого-нибудь в носорога — еще полдела. Надо потом еще и убедиться, что метаморфозы на этом закончились. А они не закончились. Через месяц чучело слепого носорога, бывшего капитаном Абромсоном Амброзией, ожило.

Капрал Энрико Лягушано был снайпером. Укрывшись в высоких резных листьях тропического папоротника, он выслеживал неприятеля. Подстрелить парочку повстанцев и хватит, можно покинуть позицию и наведаться в солдатский бордель, где пахнущие мускатом аборигенки, сведущие в искусстве любви, умело приласкают его и заставят хоть на время забыть о тяготах службы. Но подстрелить кого-то не получалось. Похоже, проклятые инсургенты сегодня затаились. А вот безжалостное солнце немилосердно обстреливало капрала жгучими иглами лучей. Пот струился по щекам, резал глаза и мешал осматривать ближайшую поляну сквозь запотевшую оптику винтовки. Вдалеке порхала розовая бабочка и Энрико поймал себя на мысли, что она похожа на лёгкие ажурные дамские трусики. Проворное воображение тотчас нарисовало разнузданную эротическую картинку. Пышнотелая красотка в его натруженных руках изгибалась и умопомрачительно стонала. Не сразу капрал понял, что за стоны он принял отдаленный скрип сухих веток под ногами человека. Незнакомец не таился. Шел уверенно и нагло, как на прогулке.

«Топает, как носорог, — подумал снайпер, и взял повстанца на прицел, — Сейчас я всажу тебе в башку свинцовую маслину».

То, что перед ним враг, Энрико не сомневался. По ту сторону поляны начиналась территория сумасшедших папуасов, осмелившихся показать фак законному правительству. Возможно негодяям и удалось бы вырвать трон из под зада глуповатого царька, но к нему на помощь поспешили такие бравые ребята, как капрал Лягушано. Наёмник усмехнулся, разглядывая потенциальную жертву.

«Дьявольщина, этот кретин нацепил на себя маску носорога. И почему он такой большой?».

Чем дольше вглядывался снайпер в приближающуюся фигуру, тем больше укреплялся в мысли, что перед ним действительно носорог. Зверь, одетый в шорты и бежевые носки, и шагающий на задних лапах.

«Хрень какая-то. Абсурд. Или это шаман?». Энрико вспомнил ужасающие слухи о местных колдунах. Они якобы умели превращаться в животных и напускать на людей морок. «Но против пули ты вряд ли устоишь», — зло усмехнулся капрал и плавно потянул спусковой крючок. Винтовка смачно харкнула дымом и пламенем. Горячая пуля покинула ствол оружия и врезалась в башку монстра прямо над задранным вверх рогом. Голова зверя дернулась, во все стороны полетели черные брызги. Но носорог не упал, а напротив повернулся в сторону посеревшего от страха Энрико. Наклонил голову и пошел на него, что-то недовольно бормоча.

— Сдохни, тварь! — заорал Лягушано, вскочил в полный рост и принялся всаживать в приближающуюся фигуру пулю за пулей. Монстр дергался, шатался, но продолжал идти. С него сыпались и сыпались черные крошки. И когда он подошел совсем близко, оказалось, что это жирные жужжащие мухи.

Энрико обессилено выпустил винтовку из рук и, дрожа как лист, взирал на возвышающегося над ним гиганта. Тот вперил в него пустые глазницы и монотонно заговорил:

— Как стоишь, солдат? Смирно. Вольно. Шагом марш. Кругом.

Словно мокрая холодная многоножка пробежала по позвоночнику и вонзила ледяное жвало в затылок.

— З-з-здравствуйте, — некстати пролепетал капрал.

— Таксидермисты дерьмо! — неожиданно громко рявкнул носорог и Лягушано непроизвольно опорожнил мочевой пузырь. Он втянул голову в плечи и стал осторожно отступать в заросли папоротника.

— Стоять! — громоподобный рёв заставил наемника обратиться в статую.

— Правильно выделывать шкуру — искусство! — вещало чудовище и топало широкими ногами. От этого бежевые носочки почти сползли с его уродливых конечностей. — Отвечай, солдат!

— Так точно! — пискнул капрал и вытянулся по стойке смирно.

— Молодец, салага! — похвалил носорог и ударил себя лапищей в грудь. — С такими вояками мы сотрём в порошок любого врага! — от этого движения неровный шов на груди монстра разошелся, и наружу посыпались белесые, как опарыши, опилки.

«Да это же труп! Чучело! — ужаснулся капрал. — Я разговариваю с мертвецом!»

Чудовищная нереальность происшедшего настолько поразила его, что Энрико зажмурился, надеясь, что морок рассеется. Но не тут-то было. Носорог был слишком реален, он говорил, пыхтел, топал ногами, а вокруг кружились и жужжали отвратительные жирные мухи.

«Он не очень шустрый, — решил снайпер, — если я брошусь бежать — не поймает меня». Но ноги почему-то стали ватными, колени дрожали, а по телу, как густой кисель, разливалась слабость. Лягушано даже всхлипнул от отчаяния.

— Веди меня! — рыкнул ходячий труп.

— К-куда?

— В бордель, солдат!

И Энрико не посмел ослушаться. Обреченно ссутулившись, поплелся по знакомой тропинке на базу. А сзади громко топал монстр и бормотал:

— Шагом марш! Вперед! Штыки примкнуть!

Словно в тумане капрал ткнул кулаком сухую тростниковую дверь с двумя нарисованными красными сердечками:

— Мадам Жозель! Я привёл клиента!

На втором этаже послушалось недовольное женское бормотание. Слов было много, но Энрико с парализующим сознание ужасом вычленил фразу: «Таксидермисты дерьмо!». Нехорошие подозрения закрались в голову. А лестница уже натужно скрипела под тяжелыми шагами.

Слепой носорог в рваном женском платье и нелепо свешивающемся с мохнатого уха растрепанным париком, спускался вниз:

— Развлечься пришли, мальчики?

Для капрала это оказалось последней каплей. Он издал душераздирающий вопль и ринулся прочь, едва не сбив с ног первого носорога. С недовольным гудением вверх рванули потревоженные мухи.

Энрико выскочил на улицу и заметался по двору. Остановился перевести дух и обмер. Около казарм неторопливо разгуливало до сотни огромных носорогов. Многие были в кителях и бежевых носочках. У одного на голове красовалась генеральская фуражка…

Сотрясаясь телом, словно паралитик, Лягушано устремился в сторону джунглей. «Лучше сдамся в плен инсургентам, чем стану зверем! Они примут меня! Хорошие снайперы нужны всем!».

Он почти добежал, когда перед ним, ломая кусты и сотрясая худосочные курчавые пальмы, на открытую площадку вывалилось целое стадо носорогов. В отличие от тех, что разгуливали по базе, эти были иссиня чёрными. Антрацитовая шерсть искрилась на солнце миллиардами бесовских огоньков.

Впереди, свирепо наклонив уродливую морду, гордо выступал мускулистый, огромный и смертоносный, как скала на пути обреченного суденышка, самец. Он повел в строну человека страшными пустыми бельмами и ринулся в атаку. С огромного рога свешивалась и развевалась на ветру туземная маска шамана.

Прежде чем лавина гигантов затоптала его, Энрико успел взглянуть в лазурные безбрежные небеса. Там, в лучах ослепительного тропического солнца весело порхали розовые ажурные бабочки. Их были тысячи…

Март 2020 года

Последний из рода Алавера

На высоком утёсе стоит седой старик. Он почти перестал видеть. Зато научился слушать плач волн и понимать язык ветра. Он ждёт слишком долго, но знает: когда-нибудь ласковый бриз осушит его слёзы и рядом раздастся знакомый голос. А пока остаётся лишь перелистывать в памяти станицы прошлого. Как же это было?

Ему двадцать лет. Хмельная бесшабашная юность. День его помолвки. В замке собралось множество гостей. В пиршественной зале жарко пылают факелы, столы ломятся от снеди, раздаются крики и громкий смех. У ног веселящейся знати снуют здоровенные лохматые псы, рычат, грызутся, вырывают друг у друга брошенные гостями кости. Сам он давно пьян, камзол расстёгнут, а кружевной воротник белой рубахи порван и заляпан соусом. Но ему плевать — гости выглядят не лучше. Иные уже храпят, уронив головы на серебряные блюда. Продолжают пить самые стойкие. Перед столами гримасничают и завывают дурными голосами приглашённые мимы. Они представляют сценку из жизни королевской семьи. Гости заходятся в приступах хохота, исступлённо орут, хлопают, топают и швыряют комедиантам монеты. Те, потешно кривляясь и кланяясь, рыбками ныряют за дарами, чем приводят господ в ещё больший восторг. Его кошель пуст — всё отдал раньше певцам и флейтистам. Тогда он хватает со стола свиную ляжку и запускает в толпу актёров. К куску мяса устремляются псы, но старший из мимов успевает раньше. Накрывает телом, прижимает к груди и начинает жадно грызть. Псы озлобленно лают, рвут человека клыками, а тот вертится волчком, но не выпускает добычу. Вельможи покатываются от смеха. Да и сам он едва не падает на пол от хохота.

Волны с тихим шипением накатывают на берег. Старик морщится. Воспоминания неприятны. Но услужливая память уже извлекает из потаённых уголков сознания следующий эпизод.

— Благородные хариды! — из-за стола поднялся барон Вероне. — Прошу тишины! Тихо, снэши! — прикрикнул он на расшумевшихся мимов. — Мы уже достаточно пили за нашего друга и благодетеля! Но мы забыли о его невесте! Не каждому из нас выпадает удача породниться с герцогом. Но его светлость не так глуп! Он выбрал самого достойного из харидов! Благороднейшего из благородных — графа Алавера!

Барон сделал эффектную паузу и продолжил:

— Я пью за твою красавицу невесту, Эжен. И пусть она будет крепка, как палисандр, и плодоносна, как яблоня!

В наступившей тишине раздался насмешливый голос виконта де Болье:

— Сравнить девицу с деревом? Как такое пришло вам в голову, барон?

Гости захохотали. По лицу Вероне скользнула презрительная усмешка:

— Вы одичали в своём поместье, виконт. Сейчас весь свет с восторгом читает придворных поэтов и учит наизусть сонеты шевалье Шекиро. А вы, насколько я знаю, до сих пор не осилили грамоту. А если к вам прибудет нарочный с депешей от короля?

Физиономия Болье побагровела:

— У меня полно низкорожденных снэшей в услужении, постигших эту премудрость! Дело харида — рвать глотки врагам короля, а не корпеть над пыльными свитками! Но, сдается, вы решили оскорбить меня, барон! Ну, что смотрите, любитель чернильных клякс?! Я могу продемонстрировать, что весомее — доброе оружие или гусиное перо! — с этими словами Болье обнажил шпагу.

— Я готов! — откликнулся Вероне, изящно извлекая из ножен клинок. — Слышал, что в фехтовании вы понимаете не больше, чем в поэзии!

Граф Алавера ударил по столу кулаком. Несколько серебряных кубков подпрыгнули и опрокинулись. Вино подобно кровавым струйкам потекло на пол.

— Вы оба пьяны! Уберите шпаги! Не забывайте, вы у меня в гостях!

Однако, ты прав, мой друг Кармене. Мне нужна плодоносная супруга. Ведь я последний из рода Алавера. Отец и старший брат сложили головы во славу монарха. А потому — выпьем за плодоносных красавиц! Да не оскудеет их живоносное лоно!

— Ура! Ура! Ура! — грянули нестройные голоса. — За красавиц! За лоно!

Граф выпил вино, отшвырнул кубок и вытер мокрые губы рукавом камзола:

— Виночерпий! Ещё два бочонка марленского красного!

В разгар веселья в залу осторожно вошёл лесничий. Лицо белее савана:

— Милорд… тут такое…

Граф нахмурился:

— В чём дело, Джуанито?!

— Простите, милорд, вы требовали свежей рыбы…

— К дьяволу рыбу! — выкрикнул кто-то из захмелевших гостей. — Ещё вина!

— Тихо! — прикрикнул на расшумевшихся пьяниц Алавера. — Мой слуга не посмел бы отвлекать меня по пустякам. Что случилось, Джуанито?

Губы лесничего подрагивали:

— Чудовище, милорд…

— Вот так фортель! — захохотал виконт де Болье. — Чудовища нам только не хватало! Где ты его увидел, болван?! Сдаётся, милый граф, ваш слуга успел приложиться к бочонку нашего марленского! То-то, смотрю, его долго не несут!

— Морское чудовище, милорд! — выдохнул лесничий. И видя, как недовольно скривилось лицо хозяина, затараторил:

— В сети к рыбакам угодило. Они вытянули и чуть не померли от страха! Зелёное, скользкое, глаза выпученные, руки, как у человека, а на пальцах длинные когти! Морской дьявол, милорд!

В зале наступила тишина. Даже виконт перестал смеяться.

— И где же оно сейчас? — спросил граф, пристально глядя в глаза слуги. — Если скажешь, что убежало — прикажу выпороть.

Тот робко улыбнулся:

— Не убежало, милорд. Крепко в сетях запуталось. Ну и ребята для верности пару раз веслом приголубили. В лодке оно лежит, а парни охраняют.

— Так чего же мы ждём?! — вновь развеселился виконт. — Тащите его сюда, олухи! Граф, да прикажите вы им! Охота глянуть на морского дьявола!

— Если это действительно чудовище, — вмешался Вероне, — можно взять неплохую цену. Ты же знаешь, Эжен, какую наш монарх питает слабость к разного рода диковинкам. У него в коллекции даже русалка есть, мёртвая.

Алавера кивнул.

— Эй, вы! — прикрикнул он на притихших комедиантов. — Пошли вон! А ты, Джуанито, вели рыбакам нести зверя сюда. Да гляди, чтобы не били — шкуру спущу! И прикажи увести псов!

Ждать пришлось недолго. Четверо крепких снэшей внесли в залу нечто, вяло подрагивающее в рыбацкой сети. Осторожно положили на каменный пол.

— Ростом с человека, — задумчиво проговорил барон.

— Вытаскивайте! — приказал граф, — Да не копайтесь, ножами режьте!

— Только осторожнее, не попортите товар! — напутствовал рыбаков Вероне.

Подобного существа присутствующим в зале видеть ещё не доводилось. Освобожденное от сети, оно завертелось на каменном полу, шипя и пуча большие навыкате глаза. Рыбаки отхлынули от страшилища, словно волны от утёса. Даже самые пьяные из вельмож пробудились и теперь взирали на существо с благоговейным ужасом. Монстр раскорячился, подобно огромному пауку, и поводил во все стороны лысой головой. Кожа у него была гладкой и блестящей с зеленоватым оттенком. Однако чудовище весьма походило на человека. Вот оно выпрямилось, и все присутствующие узрели на его бёдрах и плечах крупную чешую. В свете настенных факелов она сверкала подобно серебряным монетам.

— Морской чёрт! — прошептал кто-то.

— Чертовка! — икнув, рассмеялся виконт де Болье. — Гляньте, какие перси! А сосцы точно у бабы, только чёрные, как дёготь! Морская баба!

Его замечание сняло повисшее в зале напряжение. Раздался смех и грубые шутки.

— Не завидую морским мужикам, если у них такие жёны!

— А может, они сами ещё красивше!

Барон Вероне задумчиво произнёс:

— Благородные хариды, сдаётся мне, что перед нами… русалка.

Некоторые из гостей поспешно перекрестились.

— Помилуйте, барон. Русалки — это нечисть. Утопленницы, проклятые людьми и Господом.

— Неужели это мертвец?!

— Мертвец! Мертвец! Нежить! — раздались испуганные голоса.

— Мертвец, говорите, — громко рассмеялся Болье. — Сейчас проверим, — он извлёк шпагу и двинулся к русалке.

Та напряглась, согнулась и выставила в сторону вельможи скрюченные, как у хищной птицы, пальцы, увенчанные длинными чёрными когтями.

Виконт приближался к ней неторопливо, глумливо ухмыляясь. И вдруг сделал быстрый выпад. Клинок впился в зеленоватую кожу в районе предплечья. Русалка взвизгнула, совсем как человек, и отшатнулась. Безгубый рот раскрылся, обнажив два ряда мелких острых зубов. Из раны брызнула темная кровь.

— А вы говорите, мертвец! — расхохотался де Болье. — Кровь у этой стервы черна, как копыта сатаны, но она живее всех живых! Хотите, я срублю ей башку, и она сдохнет, как всякий смертный?!

— Довольно, виконт! — возвысил голос Алавера. — Вы и так покалечили мою собственность! Обидели девчонку! Смотрите, из её рыбьих глаз текут слёзы! Стыдитесь!

— Теперь я вижу, что у короля подделка, — восторженно говорил Вероне. — Настоящая русалка — эта! Сколько она может стоить?

— Благородные хариды! — граф обвёл мутным взглядом присутствующих. — К нам в руки попала водяная дева. Она мёрзла в пучине холодного моря, ёжилась под ледяными волнами… неужели никто из вас не хочет согреть её? Взять как женщину?! Ну? Чего замолкли?

— Вы шутите, граф? — раздался чей-то робкий голос.

— Нет, чёрт возьми! — взорвался Алавера. — Кто из вас возьмёт силой эту крошку?! Считайте это победой над морской стихией! Трофеем! Призом за мужскую доблесть!

— Я не настолько пьян! — хмыкнул виконт.

— Совокупиться с дьявольским отродьем?! — ужаснулся кто-то.

— Эжен, это неудачная шутка, — нахмурился Вероне. Он положил руку на плечо Алавера, но тот смахнул её прочь.

— Кто сказал, что я шучу?! Ну, благородные хариды, кто из вас докажет, что способен плюнуть в глаз дьяволу и отодрать его дьявольскую дочь?!

И поскольку все молчали, граф выкрикнул:

— Десять золотых смельчаку!

— Эжен, не нужно, — пытался остановить его Вероне.

— Двадцать! Пятьдесят!

По залу прошёл недовольный ропот.

— Сто золотых! — глаза графа лихорадочно блестели. — Или здесь нет мужчин?! Целое состояние за плевок вашего жалкого семени в лоно морской потаскухи!

Виконт расхохотался:

— Сто золотых! Это мой доход за полгода! Но простите, граф, мой жеребец не сможет встать на дыбы! Уж больно эта милашка уродлива и рыбой мерзко воняет!

— Джуанито! — взревел Алавера. — Хочешь стать богачом и купить собственное поместье?!

Но лесничий лишь задрожал, попятился и выбежал прочь из залы.

— Рыбаки! — неистовствовал граф. — Сто золотых!

Однако те испуганно крестились.

— Трусы! — выдохнул граф, устало махнул рукой, подошёл к столу, подхватил бочонок с вином, поднял и принялся жадно пить. Потом швырнул его в гостей. Бочонок взорвался рубиновыми брызгами, окатив многих с ног до головы. — Здесь нет мужчин!

Вельможи недовольно зашумели. Наиболее отчаянные схватились за оружие.

— Трусы! — громко повторил граф, сверля присутствующих безумными глазами. — Что теребите свои шпажонки? Кто из вас осмелится обнажить клинок против Эжена Морильо де Алавера? Ну, есть такие?!

И поскольку хариды угрюмо молчали, граф досадливо плюнул и стащил с себя камзол. Швырнул на стол и принялся развязывать пояс.

— Насиловать покорных крестьянок, что может быть унизительнее? Разве это победа? Я покажу вам, что значит быть мужчиной!

Барон Вероне попытался обратить всё в шутку:

— Никто не сомневается в твоей доблести, Эжен! Но что скажет твоя молодая жена? Ведь супружеская неверность — один из смертных грехов!

— Я пока не женат! — ответил граф таким страшным голосом, что Вероне невольно сделал шаг назад. — С дороги!

Русалка угрожающе зашипела, безгубый рот ощерился, в свете факелов сверкнули острые белёсые зубы.

— Шипи, водяная шлюха! — рассмеялся Алавера. — Шипи, коли создатель не одарил тебя человеческой речью.

Существо издало пронзительный визг и вдруг прыгнуло на графа с проворством кошки. Чёрный коготь скользнул по лицу графа, оставляя длинную кровоточащую рану и едва не лишая глаза.

— Гадина! — взревел харид, уклоняясь от следующей атаки и молниеносно нанося удар кулаком в лицо монстра. Рыбьи глаза русалки помутнели, и она рухнула на колени.

— Получи, дрянь! — второй удар поверг водяную деву на пол. — Вот так-то лучше, — прохрипел граф, вытирая кровь, струящуюся по лицу, и опускаясь на колени рядом с поверженным существом.

— Тебе будет хорошо, крошка.

Русалка вяло сопротивлялась, когда Алавера повернул её к себе спиной и прижал лысую голову к полу.

— Вот так! Вот так!

Делая судорожные движения бедрами, граф рычал, как голодный зверь. Из открытого рта сочилась слюна и, смешиваясь с кровью, капала на кружевную рубаху. В зале стояла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тихими всхлипами русалки.

Волны с рёвом накатывают на утёс, ударяются о каменную твердыню и рассыпаются мириадами сверкающих в лунном свете брызг. Тонкие струйки, подобно русалочьим слезам, стекают по сапогам и исчезают в чёрных трещинках. Старик проводит пальцами по глубокому шраму и чувствует, что щека мокра…

Когда он отшвырнул от себя обесчещенную деву, зал взорвался торжествующими воплями.

— Вот это было зрелище! — вопил виконт де Болье. — Вы доказали, граф, что первый из нас! Выпьем, благородные хариды, за настоящего мужчину!

— Эжен, рана глубокая, — обеспокоенно заметил Вероне, — вели послать за лекарем.

— Ерунда, — отмахнулся граф, брезгливо дотронулся до испачканной кровью рубахи и приказал: — Эй, снэши, принесите крепкого вина и новую рубаху!

— Я думаю, король щедро заплатит за эту диковинку, — вздохнул барон. — Тебе сказочно повезло, мой друг. Воистину — деньги к деньгам. Но стоит позаботиться о жизни этого существа. Смотри, русалка тяжело дышит. Мне кажется, она не сможет долго обходиться без морской воды. Прикажи поместить её в большую бочку.

Граф плеснул в ладонь крепкого вина и принялся умывать лицо.

— Я не собираюсь отдавать её королю.

— Как? Но ведь это такие деньги!

— Не всё в этом мире продаётся, мой друг Кармене. — при этом граф подмигнул русалке. Та сидела на полу и не сводила с него больших рыбьих глаз. Её уродливая физиономия блестела от влаги. Неужели плачет? — Тебе понравилось, любовь моя? Хочешь ещё?

Водяная дева медленно поднялась. Вытянула в сторону Алавера тонкий когтистый палец и прошипела:

— Про-о-о-кли-на-ю-ю-ю!

Словно холодный зимний ветер ворвался в залу, дёрнулись и затрепетали языки факелов, метнулись по стенам уродливые тени, а все присутствующие на миг оцепенели.

— Что это было? — первым опомнился виконт. — Эта дьявольская баба издала такой жуткий звук, что у меня заломило зубы. Зарубить ведьму!

Граф, чьё сердце вдруг странно заледенело, подчеркнуто громко рассмеялся:

— Как всякая шлюха, она требует вознаграждения. А я не из тех, кто отказывается платить! — он ощупал лежащий на столе камзол и, не найдя кошеля, выругался. Провёл пальцами по рубахе, и губы его растянулись в волчьем оскале. — Но у меня есть кое-что получше денег. — С этим словами он сорвал с шеи медальон, усыпанный рубинами. — Подарок отца! Но мне не жаль отдать его за любовь!

Подойдя к русалке, граф протянул ей драгоценность.

— Бери, морская куртизанка! Сегодня тебе повезло!

Но та лишь зашипела и попыталась укусить его за руку.

— Тварь! — мгновенно впал в бешенство пьяный харид. — Потаскуха! — Он схватил существо за шею левой рукой, а правой принялся запихивать медальон ей в рот:

— Жри, шлюха!

Несколько острых зубов сломалось. Брызнула чёрная кровь.

Граф отшвырнул от себя русалку и покачнулся. Голова кружилась, а перед глазами плыли разноцветные круги. Он опёрся о стол, чтобы не упасть, из-под локтя взглянул на морскую деву. Та сидела на полу, дрожала, во рту словно кляп торчал медальон, по золотой цепочке струилась чернильная влага. Что-то похожее на жалость шевельнулось в душе. Алавера тряхнул головой, прогоняя непонятное оцепенение, хрипло выкрикнул:

— Джуанито! Снэши! Выбросьте её обратно в море!

— Вот это по-нашему! — расхохотался виконт Болье. — Сделал дело, расплатился и выкинул обратно к чёрту!

— Одумайся! — попытался остановить графа Вероне. — Такие деньги! Король…

— Я сказал — в море! — рявкнул граф и внезапно потерял сознание.

В свете луны волны вспыхивают русалочьей чешуёй, брызжут алмазными звёздами и шипят, шипят. Голова взрывается болью. А шипение становится нестерпимо громким: «Про-о-о-кли-на-ю-ю-ю!»

Старик с силой сжимает виски, раскачивается, словно висельник на ветру, и бормочет слова, сказанные больше сорока лет назад: «В море! В море! В море!».

Где-то внизу, под ногами, в ореоле сверкающих брызг ему чудится лысая голова.

— Что тебе ещё нужно?! — кричит граф. — Я сполна расплатился за содеянное! Ты забрала у меня всё! Мы квиты! — Он падает на колени, царапает ногтями землю, остервенело рвёт редкие чахлые травинки, как когда-то рвал белый саван, покрывающий тело жены…

Она была так свежа и прекрасна. Нежный персиковый румянец покрывал бархатные щёчки, и ему так нравилось прикасаться к ним губами. Он вдыхал аромат её волос и млел от счастья.

— Моя герцогиня, — шептал он.

— Мой муж, — отвечала она.

После пышного застолья он отнёс её на руках в опочивальню. Они пили вино и смеялись, как дети. А потом серебряный червлёный кубок выпал из её руки. Малиновое пятно расплылось по белоснежной простыне.

Он тряс жену, как куклу, кричал, покрывал побледневшие губы поцелуями, а когда взглянул в широко открытые мёртвые глаза — оцепенел. В огромных неподвижных зрачках отражалось чужое лицо. Нет, не лицо — морда. Зеленоватая, с выпученными лягушачьими глазами. В нос ударил резкий рыбный запах. Эжен вскрикнул от ужаса. А русалка гадко улыбнулась. Во рту не хватало нескольких передних зубов.

Граф беспробудно пил несколько дней. Пил и плакал. Герцога он встретил небритым и помятым. Попытался отвесить поклон и чуть не упал:

— Ваша светлость…

Лицо герцога было злым и надменным.

— Вы жалкий пьяница, граф Алавера. Я доверил вам единственную дочь, а вы не уберегли! Её отравили в вашем доме!

— Это не так, ваша светлость. Всю еду пробовали слуги…

— Тогда почему она мертва?! — голос члена королевской семьи сорвался на крик. — Она, а не вы?!

— Я не знаю, ваша светлость.

Пальцы герцога сжались в кулаки. Казалось — мгновение, и он бросится на графа. Отвернувшись, процедил сквозь зубы:

— Нам стало известно о вашей богопротивной связи с морским чудовищем. Король в бешенстве. Кардинал требует вашего отлучения от церкви.

— Я понимаю, ваша светлость.

Герцог вздохнул:

— Вы опозорили честь харида. Но я слишком хорошо знал вашего отца. А вы его единственный наследник. Род Алавера самый древний и уважаемый в королевстве. У меня состоялся неприятный разговор с его величеством. Я сделал всё, что в моих силах.

— Целую ваши руки, милорд.

— Возьмите!

Герцог, всё так же не глядя на молодого человека, протянул свиток с королевской печатью.

— Эдикт монарха, запрещающий вам отныне приезд ко двору его величества.

— Я понял, ваша светлость.

Герцог резко повернулся.

— Не знаю, способны ли вы что-то понимать в таком состоянии. От вас смердит, граф. Вы мне омерзительны!

Герцог ушел, а Эжен закрыл лицо ладонями. «Что мне презрение короля и его свиты, любимая, если тебя нет со мной». Он тяжело опустился на пол. Снэши издали испуганно наблюдали за господином, боясь ненароком нарушить его уединение. Лишь лохматые псы, зачем-то выпущенные псарями, кружили рядом, скулили и лизали его пахнущие вином руки. Свиток с королевским эдиктом так и остался нераспечатанным.

А потом началась война. Долгая, кровопролитная, изнурительная. Воспользовавшись опалой Эжена, виконт де Болье принялся хозяйничать в графстве. Его люди истребляли дичь в лесах Алавера, вывозили древесину, вылавливали рыбу в озёрах и реках. На всё это граф смотрел, как на мелкие шалости завистливого соседа, он был слишком занят собственной скорбью. Но однажды его терпение иссякло. Это случилось после того, как управляющий поместьем поведал хозяину о новых бесчинствах виконта:

— Они разграбили три деревни! Порубили снэшей, а стражников повесили!

— Гадина, — процедил Алавера. — Захотел войны — ты её получишь!

— Милорд, прошу вас, напишите его величеству! Де Болье не один. Вот список харидов, вступивших с ним в союз. Их много.

Но граф даже не взглянул на лист бумаги.

— Просить о помощи того, кто наплевал на верность рода Алавера?! Никогда! А вот моему другу Кармене — напишу!

И барон не обманул его ожиданий. Прибыл во главе тридцати рыцарских копий. Друзья обнялись.

— Милый мой Вероне, я рад, что не ошибся в тебе!

— Всё просто, Эжен! Я был бы сумасшедшим, если бы в этой драке поставил на Болье. Свалив тебя — он примется за меня, уж слишком жаден наш общий приятель!

— Не верю, что дело в деньгах.

Барон лишь пожал плечами.

— Не только. Ты зря не послушал меня и не продал русалку королю. Наш монарх не прощает обид.

— Русалка… — повторил граф. — Ты веришь в её проклятие?

— О чём ты?

— Она же прокляла меня! Все это слышали!

Барон скептически скривился.

— Эжен, не будь смешным. Эти существа не умеют разговаривать. Она лишь шипела, как кошка.

— Но моя жена мертва!

Вероне сочувственно кивнул.

— Я понимаю тебя. Не знаю, смог ли бы я пережить такое горе. Представляю, как плачет и скорбит твоё сердце. Так залей кручину вражеской кровью. Сколько у тебя солдат?

— Ты прав, Кармене, не время предаваться унынию. Давай прикинем. Вместе со всеми баннеретами — порядка тысячи двухсот солдат. Пятьдесят больших кулеврин и моя личная мушкетёрская рота.

— Да это почти сто тридцать полных копий! Да мои тридцать — итого сто шестьдесят! А у проклятых грабителей не более восьмидесяти! Да мы раздавим их, как мокриц!

Старик смотрит на искрящиеся под луной волны. Война добавила ему морщин, оставила на теле шрамы, но подарила новую любовь. Как это было?

— Милорд, мы остановили карету. Охрану пришлось убить…

Алавера оторвался от карты, расстеленной на походном столе, и хмуро взглянул на командира мушкетёров.

— Какая карета? Что ты мелешь?

— Пыталась проскочить наш дозор. Её охраняли шестеро солдат.

— Что за карета? С гербами?

— Да, милорд. Гербы королевского дома…

Шрам на лице графа побагровел от злости.

— Ты в своем уме, кретин?! Как вы осмелились напасть на королевский экипаж?!

— Мы лишь хотели досмотреть, но охранники начали стрелять. Один из моих людей убит, другой тяжело ранен…

— Что с пассажирами?! — в ярости закричал граф. — Они живы?!

— Да, милорд. Там женщина… Она утверждает, что сестра виконта Болье.

Она была прекрасна в своём гневе. Огромные васильковые глаза с вызовом смотрели на него, пухлые губы недовольно кривились.

— Я не знаю, что у вас произошло с моим братом, но разве благородный харид Эжен Морильо де Алавера теперь воюет с женщинами?!

Он не отвечал, любуясь ею, словно чудесной картиной, написанной талантливым живописцем. Поразительно, совсем не похожа на брата. Слишком аристократична, утончена, божественно красива.

Удивлённая и напуганная его странным молчанием, женщина быстро заговорила:

— Я не видела брата много лет. Но мы по-прежнему любим друг друга. Я хотела прекратить вашу ссору и отправилась к его величеству. Король обещал сделать всё возможное. Вы мне верите, граф?

Он медленно вытащил кинжал и шагнул к ней.

— Вы не смеете! — взвизгнула она и побледнела. — Не подходите!

Алавера протянул руку и погладил женщину по волосам.

— Что вы делаете?! Вы не имеете права!

Одним быстрым движением граф обрубил длинный пушистый локон.

Красотка зажмурилась, ойкнула и стала медленно оседать. Алавера подхватил её и аккуратно положил на землю. Затем с улыбкой повернулся к одному из мушкетёров, протянул прядь волос:

— Отвези это Болье и скажи, что в следующий раз я пришлю её голову.

О жадности виконта ходили легенды, но оказалось, что самой большой ценностью для него была сестра.

Хариды не простили друг другу пролитой крови, но покорились обстоятельствам. Виконт порывался жаловаться королю, но Эжен знал, кто отговорил его от этого шага.

На свадебном пиршестве де Болье был мрачен и молчалив. Накачавшись вином, уткнулся лицом в нетронутый поднос с тушёной медвежатиной. А через два месяца тихо скончался в своей постели.

Старик смотрел на чёрные волны и думал: какую же из жён он любил больше? И не мог найти ответа. Такие разные по характеру и внешности, но одинаково любимы. Ветер трепал седые волосы, пронизывал до костей могильным холодом, вздымал пузырём траурный чёрный плащ за спиной и пел заунывную песню отчаяния.