Бесплатный фрагмент - Железный Феникс

От автора

Настоящий роман не является документальным; прежде всего это художественное произведение, в котором, однако, упомянуты подлинные исторические факты. Автор признаёт, что при реставрации некоторых исторических событий могут быть допущены определённые неточности. Также имена и характеры персонажей могут не соответствовать прототипам существовавшим в действительности. В качестве основного исторического источника автором использована книга под редакцией Эрнеста Лависса и Альфреда Рамбо «Эпоха крестовых походов».

---

Под звон мечей и кастаньет…

Глава 1

Стояла ночь, до рассвета оставалось ещё часа два, когда, очнувшись от недолгого тревожного сна, Мария де Веласко сеньора Бривьеска, встала с постели и, держась за голову, присела на край своей огромной, укрытой балдахином кровати.

Царящую тьму едва рассеивал крохотный огонёк лучины. Зябко и неуютно было в одиноких покоях, находящихся в самом нутре донжона, — центральной крепости замка. Трудно было, находясь в таком помещении, сказать наверняка, который час. А каменные стены, хоть и обложенные звериными шкурами и обитые расшитыми гобеленами, всегда, независимо от времени года, сохраняли сырой холод и зачастую покрывались инеем. Только благодаря выложенному в стене камину комната сохраняла вполне сносную для жизни температуру. Во многом роскошная дамская спальня скорее походила на темницу, каменный мешок, холодный, погружённый в кромешный мрак, с обитой железом дубовой дверью.

Но таковыми были большинство помещений в суровом феодальном замке, — сооружении, созданном в первую очередь для военных целей, для отражения вражеских атак и выдерживания долгих осад, и, конечно же, архитекторы и каменотёсы, возводившие подобные твердыни, мало заботились об удобствах их постоянных обитателей. Тем более, что замок Фриас, центральная твердыня владений рода Веласко, возводился в XII столетии, времени буйном и воинственном.

В ту пору человек, рождённый за Пиренеями, был обречён, едва окрепнув и научившись держаться в седле, почти сразу же умереть от голода и болезней, либо пасть в бою с мусульманами, освобождая родную землю от мавританских захватчиков, которые, впрочем, давно уже считали эту землю своей.

Многие христиане, приняв власть халифов, отличавшихся достаточной веротерпимостью, стали мосарабами, приняв язык завоевателей, их законы, обычаи, нравы, привычки в одежде, пище и остальном быте, сохранив при этом лишь верность католическому христианству. И зачастую иностранец, оказавшийся в Испании, не мог сказать наверняка, кто перед ним- мавр-мусульманин или же христианин. Хотя сохранять веру христианам разрешалось только при уплате особого налога-джизьи. Также среди покорённых было много и мувалладов- бывших христиан, принявших ислам, чтобы избавиться от джизьи и хоть как-то облегчить притеснения.

Примечательно, в свою очередь, и то, что испанские мусульмане-мавры переняли у покорённых христиан некоторые привычки, противные их религии, как то: обычай пить вино. Отчего сами же и пострадали, когда после распада Кордовского халифата* власть в Аль-Андалусе, мусульманской Испании, перешла к северо-африканским династиям Альморавидов*, а затем к свергнувшим их Альмохадам*. Суровые воины пустыни, облачённые в чёрные одежды, фанатично преданные исконному духу Корана, Альморавиды смеялись над испанскими маврами, всячески упрекая их в изнеженности, излишней любви к роскоши и женщинам, и, конечно же, не могли простить им их привычку пить вино, которое те пили наравне с христианами.

Но были христиане, так и не смирившиеся с властью халифов и эмиров. Королевство Астурия, укрытое хребтом Кантабрийских гор, стало центром сопротивления, и в 718 году астурийский король Пелайо разбил мавров в битве при Кавадонге*, положив начало Реконкисте*.

Те несколько часов сна вовсе не дали отдохнуть. Проведя весь вчерашний день в торжественном приёме высоких гостей, сеньора, еле волоча ноги, сразу же после ужина направилась в спальню, желая поскорее уснуть и забыться. Но сон был беспокойным, всю ночь снилась какая-то отвратительная непонятная мерзость, то и дело она просыпалась и потом снова не могла долго уснуть.

Проснувшись в очередной раз, донна Мария первым делом прислушалась.

Обычно сигналом к тому, что наступило утро и пора вставать, был шум, поднимаемый в коридорах разношёрстной прислугой. А шум этот начинался ровно тогда, когда просыпался её муж Франциско де Веласко, сеньор Бривьеска. Именно тогда, и не секундой раньше. Когда сеньор поднимался с постели, первым делом он, позвонив в колокольчик, давал знак своему первому оруженосцу, вернее, его слуге, и после этого оруженосец, приободрив задремавших караульных, несших службу всю ночь, вопя во всё горло и также звоня в колокольчик, будил остальных.

Но было тихо. Значит, супруг ещё спал. Встав с кровати, донна Мария подошла к вилке, взяла свежую лучину и поднесла её к камину, где ещё тлели угли. Раздув небольшое пламя, она подожгла одну и вставила её между вилок. Затем, взяв с кровати одеяло, она завернулась в него и, подбросив в камин свежее полено, стала разводить огонь, чтобы немного согреться. Сразу же появилась мысль выругать служанку, должную всю ночь следить за камином. Ведь высокородной аристократке не пристало мёрзнуть всю ночь, а потом ещё пыхтеть, пытаясь его разжечь. Но донна Мария не была жестокой хозяйкой, готовой наказывать всех и вся за малейшую провинность. Kак только в камине вновь запылал огонь, эта неприятность сразу была забыта. Плохая ночь давала о себе знать, и сеньора, сидя на стуле, то и дело клевала носом.

Сидеть и ждать, когда проснётся муж и разбудит всех остальных, ей не хотелось. К тому же, дон Франциско вчера допоздна засиделся с гостями и сегодня наверняка может проспать приму. Сама же она решила, что четвёртого апреля, в день святого Исидора Севильского, стоит непременно посетить службу первого часа, и сделать это непременно с детьми.

Отперев тяжёлую дверь своей спальни, сеньора крикнула ближайшему караульному, чтобы тот позвал служанок. Но стражник возразил ей, что не имеет права отлучаться с поста, если только не по приказу начальника караула или же самого дона Франциско. Мария попыталась ему приказать, но здоровенный детина, облачённый в грубые стёганые доспехи, не сдвинулся с места. Ей оставалось лишь рассерженно топнуть ногой.

Озираясь по сторонам, она думала, как быть дальше. Ведь не могла же сеньора выйти из спальни, будучи не одетой. А одеться и привести себя в порядок она могла только при помощи своих прислужниц, без которых не могла обойтись, как муж не обходился без своих оруженосцев. В этот момент она окончательно решила их отругать.

Но не успела рассерженная сеньора захлопнуть тяжёлую дверь, как в коридоре послышались лёгкие семенящие шаги. Она сразу же узнала Сандриту, которая и должна была поддерживать огонь в камине и приглядывать ночью за своей госпожой.

Увидев служанку, она стала в дверях, нахмурив свои красивые тонкие брови.

— Сандрита? Сандрита, это ты? — с нескрываемым гневом крикнула госпожа.

— Да, сеньора! Это я, — ответила девица.

Видя, что госпожа явно не в духе, Сандрита потупила взгляд и виновато опустила голову.

— Где тебя носит? Почему твоей госпоже приходиться кричать во всё горло, в то время, когда ты обязана быть рядом?!

Служанка хотела было сказать в своё оправдание, что дон Франциско ещё спит, и никто не давал команды к подъёму. Но тут же, вспомнив про камин, огонь в котором она обязана была поддерживать, ещё ниже понурила голову, и на её белых щеках выступил красноватый румянец.

— Я тебя спрашиваю?! — надменным тоном сказала сеньора.

Сандрита так и стояла, виновато опустив голову в пол и не решаясь вымолвить слово. В её собственном доме мать наказывала служанок и за более мелкие провинности. Испуганная девушка стояла в оцепенении.

Но, обратив внимание на стоящего в коридоре стража, который являлся невольным свидетелем происходящего, сеньора умолкла и, открыв дверь пошире, жестом приказала служанке войти в спальню. Сандрита тут же повиновалась. Ожидая новой порции поучений, она молча замерла посреди тёмной опочивальни. Сеньора же с минуту стояла молча, укоризненно глядя на прислужницу, но затем сразу же сменила гнев на милость.

— Сандрита, немедленно позови Ураку, Сильвию и кого-нибудь ещё из своих помощниц. Нам нужно немедленно одеваться. И ещё предупреди кормилицу донну Изабеллу, чтобы она разбудила Марту и Америго, да одела их получше, как подобает на праздник, — сказала она.

— Будет исполнено, сеньора, — ответила служанка и, отвесив низкий поклон, поспешила удалиться.

— И поторопись! Я хочу успеть к приме.

— Да, сеньора.

Сандрита ушла. Сама же хозяйка, тяжело вздохнув, присела на дубовый стул и, откинувшись на высокую спинку, закрыла глаза, чтобы подремать.

Но не прошло и пяти минут, как тяжёлые дубовые двери вновь отворились, и спальню наполнила компания девиц-прислужниц. Перед госпожой поставили два ушата с водой, один- с холодной, другой- с тёплой, несколько вешалок с платьями и головными уборами, а на столе появился небольшой сундучок, доверху наполненный драгоценностями.

Над убранством сеньоры трудилось сразу несколько служанок, которым, в свою очередь, помогали их собственные помощницы. Две девушки умывали водой руки и лицо госпожи, трое расчёсывали и укладывали её длинные, спускающиеся до пояса волосы. Остальные примеряли платье и подходящие к нему уборы на голову, грудь и руки.

Обычно процедура одевания госпожи занимала около часа и напоминала торжественную церемонию. Но в этот раз сеньора хотела успеть к литургии первого часа и всячески торопила своих прислужниц.

Из своей спальни Мария де Веласко, сеньора Бривьеска, выходила во всём блистательном великолепии. Необычайно красивая от природы, со светлым лицом, с прекрасно сложенным телом, Мария де Веласко входила в число первых красавиц королевства Кастилии и Леона. А шикарные дорогие наряды, своей роскошью и помпезностью равнявшиеся королевским, в несколько раз усиливали её красоту. Когда в ранней юности Мария, дочь знатного провансальского вельможи, владевшего огромными имениями в Ницце и Провансе, выходила замуж, семья выдала её практически без приданого, ибо какое-либо приданое к такой красоте было излишним.

Этим утром сеньора выбрала для себя наряд из белого, красного и золотого. Поверх белоснежной рубашки, обрамлённой шёлком, отделанным золотыми нитями, была надета бриаль- длинная туника ярко-красного цвета, ниспадающая до самой земли. Бриаль плотно прилегала к телу, была широко открытой на уровне рук, плеч и груди, а на животе стянута позолоченным поясом с драгоценными камнями. Сверху на неё одевалась пеллот, вторая туника, с широкими рукавами и большим декольте. Завершала наряд элегантная накидка капа, наброшенная на одно плечо, с отверстием для левой руки. Ноги были обуты в высокие кожаные сапоги с длинными закрученными носками. Голову же венчала корона, из которой выходили вверх две высокие шпильки, с наброшенной поверх них полупрозрачной вуалью, свисавшей вниз и обвёрнутой вокруг подбородка. Руки были убраны в золотые браслеты и перстни с камнями.

Выйдя из своей спальни и пройдя через длинный полутёмный коридор, сеньора остановилась возле узкого окна-амбразуры, из которого можно было разглядеть церковь и внутренний двор.

На улице уже рассвело. И из-за зубчатой крепостной стены готов уже был показаться солнечный диск.

Прильнув поближе к окну, сеньора попыталась разглядеть церковь и то, что происходит возле неё. Перед папертью она заметила нескольких церковных служек, а также господина Диего Лопеса де Гаро с ближайшей прислугой. Это означало, что прима вот-вот начнётся, и ей следует поторопиться.

— Сандрита, ты предупредила донну Изабеллу? — ещё раз она обратилась к служанке.

— Да, конечно, сеньора, — смиренно ответила девушка. — Она уже ждёт вас вместе с Америго и Мартой. Позволите вас проводить?

— Да, пожалуй, — ответила та и направилась дальше по узкому коридору туда, где находились спальня и комната её детей.

Домина подошла к комнате, в которую обычно по утрам няньки приводили четырёхлетнего Америго и двухлетнюю Марту. Из-за дубовой двери слышались их недовольные голоса и плач дочери. Используя увесистый рубиновый перстень, она постучала в дверь. По ту сторону послышались шаги и звук отпирающегося засова. На пороге стояла престарелая кормилица, которая наверняка нянчила ещё самого дона Франциско.

— А вот и мама пришла! — в один голос сказали сразу несколько нянек, успокаивающих малютку.

Сеньора вошла в комнату.

— Мама! Мама! — закричал Америго. — Почему нас так рано разбудили?! Я ещё спать хочу. Марта вон плачет.

— Успокойся, — холодно ответила она сыну.

— Донна Мария, ради святой Касильды, возьмите дочку на руки, — попросила кормилица, — может, у вас на руках она успокоится.

— Давайте, — ответила сеньора и подошла к ней, чтобы взять маленькую дочь на руки.

— Иди к маме. Успокойся. Вот и мама пришла, — приговаривала донна Изабелла, передавая дочку хозяйке.

— Опять нас разбудили к первому часу! — негодовал Америго. И потянул мать за тёмно-вишнёвую накидку.

— Америго, веди себя прилично! — бросила она сыну, укачивая на руках дочь. — Ты забыл, что сегодня великий праздник?! Святой Исидор. Нужно обязательно сходить к приме!

— Но ведь отец ещё спит! И наверняка к первому часу не поспеет!

— Отец наверняка почти всю ночь просидел с доном Диего, травя байки за кружкой вина. К тому же они обещали устроить сегодня турнир. И поэтому им тем более следует хорошо выспаться. Так что отец наверняка проснётся не раньше, чем к завтраку, — ответила донна Мария и, схватив сына за руку, потянула его к двери.

Недовольно надув губы, малыш повиновался и пошёл вслед за матерью.

Морозный воздух весеннего утра бодрил и прогонял последние остатки сна.

Проходя через внутренний двор замка, сеньора видела как разномастные слуги, пажи и оруженосцы озабоченно снуют взад-вперёд, расчищая и подготавливая сцену, на которой должны были развернуться турнирные действа. Какое-то еле заметное, смутное чувство закралось вдруг внутрь, а сердце тревожно заколотилось.

Простояв с минуту подле шатра, рядом с которым красовались щиты с гербом рода Веласко, Мария крепче прижала к груди дочь, едва переставшую плакать, и поскорее направилась к церкви. Маленький сын побежал следом.

Когда сеньора с детьми вошла в церковь, возведённую ещё полторы сотни лет назад вместе с замком, литургия уже началась. Как раз заканчивали петь гимн, после которого начинали читать псалмы. Тихо пройдя между рядами скамеек, они присели позади дона Диего Лопеса де Гаро.

Убранство отца Леонтио, его викария, а также диакона и служек, было пышнее, чем в обычный день. Ведь Святой Исидор- один из наиболее почитаемых испанских святых, наряду с Домиником* и Иаковом Кампостельским*, покровитель науки, знаний и книгописания.

Церковная атмосфера немного успокаивала, всецело погружая в слушание литургии.

Донна Мария и не заметила, как рядом с ней кто-то присел.

Когда литургия подходила к концу и все приготовились вставать, она повернулась, чтобы выйти в проход и увидела того, кто сел рядом. Того, кого она меньше всего ожидала увидеть. Это был молодой провансальский рыцарь Анри де Валенсоль. Мария даже немного растерялась, увидев этого человека перед собой. Родом из Прованса, месье Анри был другом детства донны Марии, владения их семей граничили бок о бок между собой. С раннего детства, почти с младенчества, они были знакомы друг с другом и очень часто, когда отец Анри гостил у своего соседа, они с Марией играли вместе. Иногда отцы даже в шутку, а может быть, и всерьёз, поговаривали о будущем сватовстве. И когда они подросли, Мария была уверена, что Анри влюблён в неё. Однажды на одном светском приёме в замке Ле-Боюноша, краснея и запинаясь, даже пытался признаться ей в любви. Но увы, судьба, да и отец Марии распорядились иначе. Семья де Валенсоль стояла ниже по феодальному рангу, чем семья Марии, ведь её отцу для полного достатка не хватало лишь графского титула. Сама же она готова была ответить взаимностью, ей нравился этот красивый молодой юноша, к тому же они дружили с детства и хорошо знали друг друга. Но внезапно всё перечеркнул один светский раут при дворе короля Франции Людовика IX Святого*, где она познакомилась с молодым кастильцем Франциско де Веласко. Смуглый, высокий, черноволосый испанец заметно выделялся на фоне мертвенно-бледной французской аристократии. Это была самая настоящая любовь с первого взгляда. Все остальные кавалеры просто померкли на фоне него. Отец же, изначально желавший отдать дочь ко двору королевы Маргариты*, воспротивился столь ранней свадьбе, но, поближе познакомившись с её избранником, сменил гнев на милость. К тому же будущий сеньор Бривьеска согласился взять красивую молодую жену практически без какого-либо приданого. Но вот перед ней стоял тот, чей образ уже давным-давно покинул сердце.

Сеньора замешкалась, Анри стоял перед ней, и пройти, будто бы не заметив его, она не могла.

— Приветствую вас, сеньора Бривьеска! — с лёгким поклоном поздоровался рыцарь.

— Приветствую вас, шевалье де Валенсоль! — ответила сеньора и также слегка наклонила голову.

Несколько секунд они стояли, молча глядя друг другу в глаза.

— Когда вы прибыли? Я не заметила вас вчера вечером среди гостей, — спросила донна Мария, стараясь сохранить холодность в голосе.

— Недавно. Можно сказать, перед самым рассветом, — отвечал рыцарь. — Я был в Наварре, в гостях у одного своего старого приятеля. Его владения находятся совсем рядом с вашими. И накануне двое странствующих францисканцев* сообщили мне, что на святого Исидора в замке Фриас состоится турнир. Вот я и решил по случаю нанести визит. И очень надеюсь, что ваш благородный супруг удостоит простого провансальского рыцаря участием в соревнованиях.

— Отчего же не удостоить, — сохраняя высокомерие, ответила сеньора. — Думаю, их светлость будет только рад новому участнику. Отправьте своего слугу с приказанием, чтобы глашатай занёс ваше имя в списки участников.

К этому времени литургия уже завершилась, прихожане стали постепенно выходить из церкви, и было неловко стоять посередине и занимать часть прохода. Последовав за остальными, донна Мария взяла с собою детей и поспешила выйти, чтобы избежать дальнейшего разговора с Анри. Но тот, ловко протиснувшись между прихожанами, последовал за ней.

— Ты так изменилась, — сказал рыцарь, надеясь продолжить разговор и перевести его в более тёплое русло.

Сеньора бросила в ответ рассерженный взгляд. Анри навязчиво следовал за ней, но донна Мария с молчаливым спокойствием, не обращая больше никакого внимания на давнего друга, шла к лестнице, ведущей в донжон.

— Прошу прощения, — наконец вымолвил молодой человек и с учтивым поклоном остановился, видя, что собеседница далее не желает с ним разговаривать.

Но тут, решив всё-таки, что подобное обхождение со старым знакомым является верхом неприличия, она обернулась.

— Думаю, вы устали с дороги и голодны, шевалье де Валенсоль. Если хотите, можете за завтраком присоединиться к нам и остальным почётным гостям. Америго! — позвала она сына. — Проводи сеньора в обеденную.

Америго, отстав от матери, послушал её повеление и, опасливо озираясь, подошёл к незнакомцу. Рыцарь рассмеялся и присел на корточки, чтобы лучше познакомиться с малышом.

— Как тебя зовут, молодой сеньор?! — улыбаясь, спросил Анри и слегка потеребил мальчугана по голове.

Но ребёнок стоял и молча смотрел на него непонимающим взглядом.

— Что молчишь? — переспросил Анри малыша. — Как зовут-то тебя?

Но тот продолжал стоять, не в силах вымолвить и слова.

И тут рыцаря осенило! Сын сеньоры ещё не понимал ок, провансальский диалект французского языка, который был родным для него и для матери мальчугана.

Быстро сообразив в чём дело, он попытался перейти на испанский, но это оказалось непросто уже для него самого.

И тут рыцарь нашёл остроумный выход. Он решил обратиться к мальчику на латыни, ведь наверняка мальчуган посещал уроки Слова Божьего, преподаваемые духовником при фамильной церкви. Так было и в его детстве. Припомнив самые простые латинские фразы, он снова заговорил с малышом.

— Nomen meum est Henricus, — сказал рыцарь и пальцем указал на себя. Потом, переведя указательный палец на мальчика, спросил:

— Quid est tibi nomen?

Мальчуган, доселе стоявший с растерянным видом, наконец, понял, что от него хотят.

— Америго, — выговорил малыш.

Провансалец, вспомнив о сложности латыни, всё же попытался хоть что-то вымолвить на испанском.

— Дон Америго! Сеньор Бривьеска! — с наигранной торжественностью произнёс шевалье.

Мальчуган кивнул головой.

— Идёмте со мной, сеньор! — сказал малыш и потянул рыцаря за руку.- Мать приказала провести вас в обеденную.

Ни слова не поняв по-испански, Анри де Валенсоль последовал за мальчиком.

Пройдя через ристалище, на котором сегодня должны были развернуться турнирные действа, Америго повёл гостя в пристройку, где располагалась обеденная, и откуда уже доносились вкусные запахи жаркого и свежеиспечённого хлеба.

В большой обеденной зале были приготовлены три стола: один на возвышении, для сеньора с его семьёй, а также для самых знатных гостей, почтивших своим визитом замок Фриас; второй чуть ниже, для менее знатных рыцарей, и третий, в самом низу и удалённый от остальных, для герольдов и оруженосцев, которые могли сесть за стол только после того, как насытятся их господа. Всевозможные слуги, ремесленники и прочие простолюдины были допущены в малую обеденную, где проходили трапезы хозяйской семьи в обычные дни.

Суровые стены, выложенные из грубо отёсанного камня, были сверху донизу обтянуты дорогими арраскими и фламандскими шпалерами с изображениями сцен охоты; вытканные олени, собаки, соколы, охотники живыми картинами окружали просторную залу. Над главным столом опускались флаги, и виднелся ряд щитов, украшенных гербами сидевших под ними знатных персон. Центральное место, где сидели сеньор со своей супругой, занимал разделённый шахматно геральдический флаг и такой же разделённый на клетки щит, одни доли которого были покрыты золотом, а другие беличьим мехом. Справа от хозяйской четы разместился сеньор Нуно Гонсалес де Лара со своим гербом, представлявшим два чёрных горшка, стоящих один над другим. По левую сторону сидел его двоюродный брат Диего Лопес де Гаро со своими двумя чёрными волками на белом поле.

Выше, под потолком, на небольшом балконе устроился музыкальный ансамбль из певцов и подыгрывающих им музыкантов.

На соломенных подстилках вокруг столов лежало множество красивых породистых собак, ворчавших и ссорившихся между собой из-за обглоданных костей, которые бросали им пирующие. На двух нижних столах тарелками служили куски тонко раскатанного запечённого теста, в то время как на главный стол подавались серебряные блюда, а паж или оруженосец, всегда находившийся подле своего господина, протирал их после каждого кушанья. Основными же лакомствами, украшавшими стол, были великолепные зажаренные ягнята, сдобренные драгоценными специями, и большие кабаньи головы, обильно заправленные луком и чесноком. Также, помимо разнообразных сыров и колбас, на столе появлялись такие необычные лакомства как ежи, белки и журавли. И, конечно же, ни один испанский стол не мог обойтись без пряного тонко нарезанного хамона. Каждая новая перемена блюд, объявляемая сеньором с согласия своих гостей, приветствовалась звуком труб и вносилась слугами, шедшими по двое в ряд. Услужливые кравчие держали наготове кувшины с гасконским, хересским, канарским, и, конечно же, родным ароским вином. Под конец, после обильного жаркого с сырами и зеленью, внесли десерт из удивительной формы пирожных в виде кораблей, замков и других сооружений, с сахарными фигурками солдат и матросов. Последним появился большой торт, наполненный фруктами и сиропом.

Между тем, когда на почётный стол стали подавать фрукты и сладости, пажам и оруженосцам разрешили присесть за третий стол, на который передавали кушанья, оставшиеся от их хозяев.

Но, несмотря на съестное изобилие, рыцари и оруженосцы, готовящиеся принять участие в турнире, не спешили набивать свои животы, ведь сразу после трапезы им предстояли огромные физические нагрузки и наедаться было ни к чему.

Лишь слуги и простонародье, собравшиеся в большом количестве в огромном дворе замка, могли позволить себе излишества. Обычно во время турниров или же каких-либо других праздников ворота замков были открыты настежь и каждый желающий, независимо от происхождения, мог прийти и стать зрителем торжества. За счёт хозяев во дворе накрывались столы и подавалось вино. Сюда стекались все, кому не лень, начиная с окрестных крестьян, находившихся в зависимости от сеньории и приходящих сюда целыми семьями, заканчивая любым самым бедным калекой или попрошайкой. С самого утра у ворот собирались нищие, чтобы им было позволено вдоволь поесть и попить. И целые столы обильно накрывались самыми лучшими блюдами, не уступающими тем, что стояли на барском столе. Помимо простых бедняков, в замок к этим столам приходили и странствующие артисты: акробаты, плясуны, паяцы и прочие. Это походило на настоящий праздник посреди ещё более торжественного праздника. Люди ели, пили, танцевали, слушали куплеты странствующих кугларов и, конечно же, молили небо за благородного сеньора и его семью. Пажи-виночерпии стояли возле огромных винных бочек и наливали каждому столько вина, сколько тому было угодно. Благо прошлогодний урожай винограда, основного продукта, которым кормилась сеньория, был особенно обилен. Даже самые бедные крестьяне, живущие в глухих деревнях и из поколения в поколение отрабатывающие барщину на хозяйских виноградниках, смогли запастись соком и вином в своих маленьких погребах. Народ пил, ел и веселился, как мог. Для большинства бедняков редкие праздники, устраиваемые во владетельных домах, были единственными днями, когда можно было поесть досыта. Вовсю то тут, то там сновала босоногая полураздетая детвора, многие из которой в первый раз в жизни могли так вкусно и славно поесть.

Анри де Валенсоль присел в главной обеденной зале за третий стол рядом со своими двумя оруженосцами. За средним столом к его приходу места уже не осталось. Едва перекусив, он стал обдумывать перспективы своего участия в торжестве. Он уже подал своё имя и герб в члены участников турнира, и дороги назад уже не было. Хотя приехал он сюда не столько для участия в турнире, сколько для того, чтобы увидеть Марию, подругу своего детства. Украдкой Анри бросил взгляд на сеньору. Он и представить себе не мог, что она примет его так холодно и будет разговаривать с ним, как с совершенно незнакомым, более того, даже неприятным ей человеком. Они не виделись почти десять лет, с тех пор как Мария вышла замуж и стала сеньорой Бривьеска. Наверняка она сильно изменилась за эти годы. В этой величественной благородной даме теперь трудно было узнать ту юную, жизнерадостную и по-детски непосредственную девушку, какой знал её Анри. Всё изменилось- и взгляд, и характер, и черты лица. Теперь он простой, что называется, завалящий шевалье, никак не ровня этой властной и прекрасной повелительнице. С задумчивым видом рыцарь сидел и молча смотрел на дно деревянной кружки, в которой плескалось красное каберне-фран. Уж кто и был лишним на этом празднике жизни, так это он сам. Но самым страшным оказалось то, что он до сих пор, несмотря на годы и долгую разлуку, продолжал любить её, и сегодня он это понял особенно хорошо. Пусть даже она и запомнилась ему тем юным воздушным существом, каким была в детстве, а теперь стала совершенно иной. Эта роскошная дама в дорогом убранстве не разрушала тот юный идеал, а вопреки всему, будила подлинную страсть и с ещё большей силой разжигала едва утихшее пламя былой любви.

И он ничего не мог с этим поделать. Захотелось просто-напросто уйти, прихватив с собой маленький бочонок вина и, мертвецки напившись, упасть где-нибудь на обочине сельской дороги. Ко всему этому примешивалось ожидание непременного позорного поражения, которое он наверняка потерпит на этом турнире, и этим самым ещё больше унизит себя перед лицом своей дамы сердца.

Тем временем завтрак подходил к концу, благородные гости стали вставать со своих мест и выходить во двор, окружавший ристалище, где всё уже было готово к турниру.

Зрители, коим не хватило места на скамьях, взбирались на стены и башни замка, чтобы лучше видеть и ничего не пропустить. Женщины плели венки из весенних полевых цветов и берегли их для того, чтобы бросать вниз под ноги победителям. Обширная ограда ристалища, кроме скамеек, предназначенных для простого люда, была окружена галереями, на которых удобно могла разместиться знать. Перила этих лож украшали богатые разноцветные драпировки с гербами. Четыре копья над каждой ложей поддерживали сукно, обшитое золотистой бахромой, должное защищать от солнца и ветра. На некотором расстоянии от ристалища были развешаны флаги с гербом дома Веласко и девизом, гласящим: «Честь сынам храбрых! Слава и награда тому, кто победит!». Главный помост, возвышающийся над остальными и находящийся у изголовья ристалища, предназначался для самого сеньора и его супруги и был нарядно украшен щитами и флагами с изображением их фамильной символики. Дон Франциско являлся одновременно и «зачинщиком», и судьёй турнира. За оградой, окружающей ристалище, располагались шесть просторных шатров, три от «зачинщиков» турнира- графа Нуно Гонсалеса де Лара, дона Диего Лопеса де Гаро и самого дона Франциско де Веласко, сеньора Бривьеска, напротив них размещались шатры «принявших вызов» Родриго Гонсалеса Хирона, Анхеля де Луна и Родриго Гомеса де Траба, графа Трастамара. Возле входов в шатры торжественно красовались щиты с гербами и девизами рыцарей.

Торжественная часть началась с короткой речи и молитвы святому Исидору, которую прочёл отец Леонтио, облачённый в пышные церемониальные одеяния, в сопровождении своего викария и диакона. Все собравшиеся, кто только мог его слышать, независимо от возраста и положения, старались произнести молитву следом за ним. После молитвы священник ещё раз пожелал каждому всех благ и, сопровождаемый своей свитой, удалился, так как обычаи духовенства запрещали им не только каким бы то ни было образом принимать участие в светских увеселительных играх, но даже быть зрителями таковых. После того как церковные отцы покинули площадь ристалища, раздался торжественный гимн, и через него пошли трубачи и барабанщики. Вслед за ними появились герольды в торжественных красочных одеяниях с гербами господ, которых они представляли. За герольдами следовали пажи, а за ними шли знаменосцы.

После того как музыканты отыграли вступительный гимн, каждый герольд занял своё место на ристалище напротив шатра своего господина. Первый герольд встал напротив шатра, который разбили оруженосцы дона Франциско, и его одеяние украшал шахматно разделённый герб с золотом и беличьим мехом. Далее стоял герольд, на одежде которого отображались два горшка графа НуноГонсалса де Лара. Третьим был герольд с двумя чёрными волками на белом поле Диего Лопеса де Гаро. Напротив них стояли герольды от рыцарей, принявших вызов. Первый с красно-золотым клинчато-скошенным гербом Родриго Гонсалеса Хирона, второй с пятью золотыми оковами- символами дома «deTraba», на одежде третьего красовался обращённый вниз полумесяц Анхеля де Луна.

Едва герольды заняли положенные им места напротив шатров своих сеньоров, оруженосцы взяли гербовые щиты, стоящие у шатров, и водрузили их на изгородь, отделяющую ристалище. Делалось это для того, чтобы рыцарь, бросающий вызов, мог ударить своим копьём по щиту выбранного им соперника и тем самым вызвать его на поединок.

В это время дон Франциско вместе с женой и детьми заняли приготовленную для них главную ложу. Поднявшись по лестнице, к сеньору подошёл глашатай и сообщил ему, что кроме основных шести участников, совсем недавно, заявку подали ещё четверо доблестных кабальеро. Развернув бумагу, он показал зарисованные гербы и назвал имена новых храбрецов. Кроме имени, устроитель турнира должен был предварительно и обязательно увидеть родовые гербы новых претендентов. Ведь рыцарский герб хранил в себе все основные события из истории знатной фамилии. И знающий человек, взглянув на него, мог сразу определить, не был ли его обладатель обвинён в трусости, не был ли публично заклеймён позором и не подвергался ли разжалованию из рыцарского достоинства. Так, например, в центр щита рыцаря, ранее отозвавшего свой вызов, вырисовывался большой жёлтый квадрат, хотя жёлтый цвет повсеместно считался цветом предательства и позора. Так на основании гербовой символики судья или же устроитель турнира мог не допустить какого-нибудь рыцаря к участию в нём. Но дон Франциско, внимательно рассмотрев геральдические рисунки и выслушав фамилии новых четверых претендентов, велел разрешить им участвовать. Среди этих новых участников и был шевалье Анри де Валенсоль, остальные же трое были выходцами из так называемого сословия «нищих идальго».

Нищих рыцарей было особенно много в Кастилии, больше, чем в остальных странах Европы. Их появлялось всё больше и больше, после каждой битвы, выигранной христианами против мавров, когда испанские короли, опьянённые радостью победы, жаловали рыцарские титулы простым воинам из числа простолюдинов. Эти рыцари не владели землями, замками и крестьянами, а всё их богатство представляло оружие, переходящее по наследству от отца к сыну, один или реже два коня, и единственный оруженосец, сын такого же бедного идальго, как и его сеньор. Эти люди представляли собой особый социальный слой. Как и остальная знать, эти новоявленные аристократы чурались ручного труда, способного принести пропитание в мирное время, и считали войну единственным ремеслом, достойным истинного кабальеро. Это были настоящие профессиональные воины, очень часто своим воинским искусством превосходящие старых аристократов. Они жили войной, и ни одна военная компания, проходящая в иберийской земле, не обходилась без их участия. В свою очередь, короли делали верный расчёт, порой даруя рыцарские титулы целым сотням простых воинов. Феодальная присяга знатного вельможи гласила, что он и его ленники обязаны являться по первому требованию сюзерена и нести военную службу в рядах его войска, но при этом срок службы ограничивался всего сорока, а то и двадцатью днями. Целые военные кампании ставились на грань срыва, из-за того, что знатные владетели просто покидали поля брани по истечению сорокадневного срока, уводя с собой и всех своих людей. Тем более что отношения между вассалом и сюзереном в Испании были настолько же крепкими, насколько и личными. Тогда вся надежда королей оставалась на наёмников, которым необходимо было платить золотом, и на бедных рыцарей, зачастую живущих за счёт трофеев, добытых на войне. О них часто говорили: «У него нет ничего, кроме чистой крови и доброго имени!».

После того как дон Франциско одобрил список, глашатай удалился.

Вновь зазвучали трубы и барабаны. Спустя минуту тот же глашатай выехал на середину ристалища, чтобы перед началом турнира зачитать торжественную присягу.

Сия присяга гласила:

«Благородные сеньоры, рыцари и оруженосцы, не угодно ли будет всем вам поднять правую руку к небу и торжественно присягнуть, обещать верой и правдой, жизнью и смертью, что никто из вас на предстоящем турнире не ударит своего противника острием копья ниже пояса. Если же у кого-нибудь из участников турнира во время боя упадёт с головы шлем, то никто из противников этого рыцаря не дотронется до него до тех пор, пока он вновь не наденет шлем и не застегнёт его как следует. Также запрещено всякое нападение на соперника с тыла. Кроме того, никто не должен вступать в бой после того, как звук труб известит об отступлении. Призываем вас соблюдать и укреплять кодекс рыцарской чести, бороться честно и отважно! Ослушник будет изгнан с турнира и лишён своего оружия и коня!»

На это все рыцари в один голос ответили: «Да, да, да!»

После ухода глашатая торжественная часть завершилась, и все, затаив дыхание, приготовились к началу турнира.

Традиционно в королевствах Кастилии и Леона, Португалии и Арагона рыцарские состязания начинались с бофордос. Такое название получила забава, во время которой соревнующиеся воины должны были пробить деревянный поднос, выставленный на флагштоке, бросая в него специальные затупленные копья- бофорды. Это зрелище являлось своеобразным разогревом перед рыцарскими поединками, представлявшими собой основу турниров. Традиционно бофордос считались делом оруженосцев или же неимущих рыцарей, которым не хватало средств для покупки тяжёлого вооружения. Также метание бофордов было наилучшей тренировкой для воинов, сражающихся в стиле хинете. Когда-то хинетов, вооружённых метательными дротиками и лёгкой саблей, использовали исключительно в мусульманских армиях, но со временем и христианские короли, осознав свою уязвимость и всю трудность борьбы тяжеловооружённой конницы против лёгких и проворных мавританских всадников, также начали создавать в своих армиях многочисленные отряды лёгкой кавалерии и вооружать их наподобие хинетов или туркополов. Обычно в рядах лёгкой конницы служили наёмники-профессионалы или же нищие идальго, способные на свои скудные доходы приобрести более или менее сносного арабского жеребца и нехитрое вооружение, которое стоило в разы дешевле, нежели дорогие доспехи тяжеловооружённого рыцаря. И очень часто случалось так, что воин-хинет, обладающий хорошим подвижным скакуном, мог превзойти своего тяжеловооружённого противника. Искусно маневрируя на поле боя, хинеты запросто изматывали тяжёлую конницу, чем и пользовались мавры во время своего покорения Иберии, а ловко брошенный дротик мог прошить противника насквозь вместе со щитом и кольчугой.

Продемонстрировать своё искусство вызвались с десяток храбрецов, состоявших в услужении у дона Франциско. Вооружённые двудольными щитами-адаргами, двумя-тремя дротиками и лёгким копьём для метания, с низкими сёдлами и короткими стременами, хинеты лихо гарцевали на своих поджарых проворных скакунах, производя эффектное впечатление на собравшихся. Огибая по кругу ристалище, они проносились лихим кружащимся вихрем, высоко поднимая столпы пыли. На подходе к флагштоку, на котором был подвешен круглый поднос, каждый делал замах и на полном скаку метал копьё в цель и сразу же, резко меняя направление, отходил в сторону. Каждый из выступавших так или иначе сумел поразить висящий поднос, пока тот с шумом не рухнул на землю. Сделав ещё пару заключительных кругов, под одобрительный гул восхищённой публики, хинеты один за другим покинули ристалище.

Первым бросить вызов зачинщикам решил Родриго Гонсалес Хирон. Облачённый в полный доспех, верхом на могучем тяжеловесном дестриэ, он выехал на ристалище и, держа наперевес длинное турнирное копьё, с силой ударил им о щит графа Нуно Гонсалеса де Лара. Граф не заставил себя долго ждать. Он был почти готов, словно предчувствовал, что первый вызов будет брошен именно ему. Оруженосцам оставалось лишь покрепче завязать шнурки его кольчужных рукавиц и помочь господину усесться в седло.

Но вдруг перед самым выездом графа на ристалище произошло то, чего уж никто не мог ожидать.

Со стороны замковых ворот, где собралось наибольшее количество зрителей, показался отряд из четверых всадников. Бесцеремонно протиснувшись через гомонящую толпу, незнакомцы выехали на пустое ристалище. Среди зрителей послышался ропот недовольства и недоумения. Въехав на ристалище, четвёрка сразу же разделилась. Трое сопровождавших остались у изгороди, а один, который явно был во главе, как ни в чём ни бывало направился прямиком к галерее, где сидел дон Франциско вместе с семьёй. Первой мыслью, которая пришла в голову сеньору и всем окружающим, было то, что четвёрка этих наглецов, изрядно опоздав, прибыла на турнир, чтобы померяться силами с его участниками. Но если это люди благородных кровей, как они могли позволить себе столь бесцеремонно ворваться на ристалище, нарушая этим самым все нормы приличия? Родриго Гонсалес Хирон, в полном вооружении ожидавший своего соперника, хотел было загородись наглецу дорогу и с помощью плётки прогнать его прочь, но тот, ловко проскочив мимо рассерженного рыцаря, продолжил свой путь, прямиком направляясь к центральной галерее. Подъехав к самым ступенькам, незнакомец застыл, так и не произнеся ни слова.

По одежде было трудно сказать, кем является этот пришелец и к какому сословию он принадлежит. Чёрный, как копоть, конь был отличной породы, но при этом видно было, что он еле держится на ногах. Конь был практически загнан, и вообще было удивительно, как он ещё выдерживает своего ездока. Не лучшее впечатление производил и сам всадник. Вся его одежда была в дорожной пыли, мокрый, ещё не успевший высохнуть плащ говорил о том, что ночью путник попал под дождь. Сапоги же покрылись таким слоем грязи, что стальные шпоры на них едва могли показаться наружу. Всем своим видом он напоминал странствующего паломника или же бандита с большой дороги, которого в пути застигла нелёгкая. На голове у незнакомца был сильно натянутый хвостатый капюшон, скрывающий добрую половину лица. Именно из-за него всадника было трудно узнать. На шее висело красивое золотое ожерелье с драгоценными камнями, а руки поверх кожаных перчаток покрывали золотые перстни. Если бы не эти дорогие украшения, всадника легко могли бы принять за бродягу или паломника, настолько жалко он выглядел.

Увидев, что всадник, бесцеремонно въехавший на ристалище, направляется к центральной галерее, дон Франциско сделал молчаливый жест, повелевающий пажу подойти к незнакомцу и спросить у него, кто он такой и чего ему надо. Сеньор вполне терпимо отнёсся к пришельцу, иной на его месте сразу же приказал бы схватить наглеца.

Как только незваный гость остановился у подножия главной трибуны, к нему подъехал один из пажей, стоящих в оцеплении.

— Кто вы такой? Немедленно назовите себя! — настойчивым голосом потребовал молодой паж.

Незнакомец молчал.

— Назовите себя! Или немедленно покиньте ристалище и замок, в который вы так бесцеремонно ворвались! — продолжал потребовать паж.

Но незнакомец лишь загадочно улыбнулся.

— Может быть, он немой?! — послышалось из толпы.

— Если он немой, пусть тогда жестами объяснит, кто он и что ему надо! — грубым голосом крикнул Родриго Гонсалес Хирон, держа наготове плеть.

Но вместо объяснений незнакомец отодвинул с лица капюшон и уставился на дона Франциско.

Не понимая, что происходит, тот изумлённо наблюдал за происходящим, переводя взгляд то на незнакомца, то на своего пажа.

Сидящая рядом сеньора, также приподнялась со своего места, рассматривая незнакомца.

— Гоните его прочь! — приказала донна Мария, после того, как тот вновь отказался отвечать.

Стоящие в оцеплении слуги потянулись за оружием, а дон Родриго уже закинул плеть, чтобы огреть ею непрошеного гостя.

— Стойте! — внезапно крикнул дон Франциско. — Остановитесь!

Держа поднятой правую руку в знак того, чтобы никто не тронул таинственного гостя, он встал со своего места и начал спускаться по лестнице. Все, кто наблюдал за этим зрелищем, просто-напросто опешили от такого поворота событий. Спустившись вниз, сеньор остановился на предпоследней ступеньке, чтобы лицом быть на одном уровне с незнакомцем. Тот, в свою очередь, внимательно наблюдал за ним, и с его лица не сходила ехидная загадочная улыбка. Лицо же дона Франциско в этот момент походило на статую, ни один мускул не мог шевельнуться, ни один нерв не мог дрогнуть, видно было, что сеньор просто-напросто поражён. Словно заворожённый, он стоял напротив незнакомца, не в силах проронить ни слова.

Так продолжалось с минуту, над ристалищем нависла полная тишина.

И тут пришелец впервые заговорил.

— Неужели мне тут не рады?! — с нескрываемой иронией произнёс незнакомец. — В моём замке, где я родился и вырос, меня просто не узнают! Неужели я так изменился?! — и в показном жесте он стянул с головы капюшон, который продолжал скрывать часть его лица.

— Пречистая дева! — перекрестившись, сказал дон Франциско. — Фердинанд! Неужели это ты?! Сколько же лет прошло? Мы уже и не надеялись увидеть тебя живым! — и он бросился к лошади незнакомца.

— Ну, наконец-то! Хоть родной брат меня признал! — рассмеялся всадник.

— Брат, брат… — шёпотом повторял дон Франциско, ещё не веря своим глазам.

Тем временем гость спрыгнул с коня и широко расставил руки, чтобы его обнять.

— Пятнадцать лет. Пятнадцать лет.- повторял сеньор. -Неужели ты вернулся?

— Да, как видишь, — ответил гость.

И они крепко обнялись.

— Ну всё, вот и свиделись! — держа брата за плечи и трогая его длинные, спадающие до плеч волосы, шептал дон Франциско.

— Ну, всё, ну всё! — успокаивал его Фердинанд. — Лучше накорми меня! Двое суток и крошки во рту не было. Проезжали через Уэску, остановились в каком-то гнилом трактире на окраине, а там оказалось полным полно горцев. Только сели, купили поесть, а тут они! Ну, слово за слово, и пошло-поехало. Целые сутки гнались за нами. Насилу оторвались.

— Ну ладно! — сказал сеньор, хлопая брата по плечу. -За версту видно, что ты не в себе. Сейчас тебе надо поесть и хорошо отоспаться.

— Рико! — позвал он ближайшего слугу. Отведи дона Фердинанда в обеденную! И пусть ему дадут всё самое лучшее, что у нас есть. — С этими словами он поручил брата слуге.

Остальные всадники, что оставались ждать у въезда на ристалище, также подъехали и, спешившись, направились вслед за доном Фердинандом.

— Что происходит? Как всё это понимать? — спросил Родриго Гонсалес Хирон, обратившись к дону Франциско.

— Всё отлично! Мой брат вернулся. Хвала святому Исидору! Тот самый, о котором я вам рассказывал. Пятнадцать лет мы не виделись, я думал, что его уже давно нет в живых.

— Можем ли мы начинать турнир? — спросил глашатай.

— Конечно! Начинайте! Отпразднуйте, как следует! Сегодня по-настоящему великий день! — ответил сеньор и, подняв руку, приказал трубить о начале первого поединка.

К этому времени граф де Лара уже закончил все приготовления и, восседая на боевом скакуне, встал на краю ристалища, ожидая своего оппонента.

Торжественно запели трубы, загрохотали барабаны, и двое рыцарей встали друг против друга в противоположных концах ристалища. Оба надели шлемы, что являлось знаком полной готовности, и вскинули вперёд копья. Глашатай прокричал клич, и оба рыцаря, крепко пришпорив коней, понеслись навстречу друг другу. Одно мгновение, и обломки их копий разлетелись в разные стороны. Придержав коней, каждый подъехал к своему оруженосцу, чтобы взять новое копьё. Увидев, что воины вновь готовы сойтись в поединке, глашатай прокричал клич, и всадники понеслись навстречу друг другу. И в этот раз всё обошлось, как и в первый, с той лишь разницей, что дон Родриго, ловко угодив в голову графа де Лара, сорвал с его головы шлем. Через рассечённую бровь графа обильно хлынула кровь, покрыв добрую половину лица и стекая вниз на кольчугу. Отъехав к своим оруженосцам, он взял смоченную водой марлю и приложил её к ране. Заминка длилась недолго. Едва остановив кровь, граф вытер лицо и вновь надел шлем. И, взяв по новому копью, как только глашатай прокричал клич, рыцари вновь обрушились друг на друга. На этот раз сложилась куда более серьёзная ситуация. Лошади противников буквально налетели друг на друга. Копьё дона Родриго вновь угодило прямо в шлем графа, оставив добрую вмятину на лицевой части, но при этом он и сам едва смог удержаться в седле, чуть не полетев вниз через голову лошади. Когда оруженосцы графа де Лара сняли шлем своего господина, то все увидели, что лицо рыцаря было полностью окровавлено, из переломанного носа кровь лилась рекой. Граф ещё пытался прийти в себя, чтобы продолжить поединок, но первый оруженосец, ради его же блага, отказался подавать новое копьё своему господину. Глашатай провозгласил победу Родриго Гонсалеса Хирона.

После того как первые дуэлянты удалились с ристалища, на арену действий выехал знаменитый Диего Лопес де Гаро. Подъехав к противоположному барьеру ристалища, он с силой ударил по зелёному с золотыми оковами щиту Родриго Гомеса де Траба, графа Трастамара. Не медля ни секунды, граф выехал на ристалище. Вновь прокричал глашатай и соперники, пришпорив коней, понеслись друг на друга. Пять раз ратники сходились, ломая копья о щиты и шлемы. Но абсолютно равный поединок так и не выявил победителя. Пока граф Трастамара не сделал широкий рыцарский жест, признав себя проигравшим. В свою очередь, Диего Лопес де Гаро заявил, что его противник сражался лучше, чем он сам, и отказался принимать победу. Произошёл настоящий конфуз, когда двое рыцарей, рассыпаясь в комплиментах, стали уговаривать друг друга принять победу. В конце концов глашатай объявил ничью и, пожав друг другу руки, воины разъехались по своим шатрам.

Следующей наступила очередь Анхеля де Луна, который вызвал на поединок самого хозяина торжества. Увлёкшись беседой с братом, сеньор никак не хотел покидать своего гостя, но, ожидая скорого вызова, направился в свой шатёр, уже когда подходили к концу состязания предыдущей пары.

Америго, который доселе смиренно сидел подле матери, увидел, что Анхель де Луна ударил по клетчатому щиту с золотом и беличьим мехом, и, незаметно ускользнув, когда та отвлеклась в сторону, отправился в шатёр, где уже должен был находиться отец. Протиснувшись между лакеями и оруженосцами, мальчуган встал возле кузнечной наковальни, желая понаблюдать за приготовлениями отца. Он это делал всякий раз, когда отец собирался на турнир или же на охоту. Дон Франциско стоял в окружении двух оруженосцев, которые застёгивали на нём набитый шерстью стёганый гамбезон, всегда одевавшийся под кольчугу и бывший одним из основных элементов защиты. Зашёл герольд и сообщил, что хозяин вызван на поединок сеньором де Луна. Оруженосцы заторопились, сразу же поднесли кольчугу и кольчужные чулки. Сеньор приказал прислужникам не спешить и закрепить всё как следует. Прошло не менее получаса, прежде чем он, облачённый в доспехи, держа под мышкой шлем, вышел из своего шатра. Америго отправился вслед за отцом.

В образовавшийся перерыв на ристалище высыпала труппа паяцев и акробатов. В небольшой сценке артисты показывали шуточную пародию на рыцарский поединок. Взобравшись друг другу на спину, они дрались с помощью деревянных мечей и маленьких копий.

Когда наконец верхом на боевом скакуне на ристалище выехал сеньор Бривьеска, шуты покинули арену, а зрители подняли шквал оваций. Он был уверен в себе как никогда, приезд брата окрылил дона Франциско, ему во что бы то ни стало захотелось выиграть этот турнир. Тем более, что соперник не славился особой удалью в ратных делах.

Наскоро прочитав молитву святому Исидору, сеньор выехал на арену ристалища. Последний раз помощник кузнеца перепроверил подковы на его дестриэ, а главный оруженосец, ещё раз убедившись, что все доспехи надёжно закреплены, подал своему господину турнирное копьё. Анхель де Луна, стоявший на противоположной стороне и уже начавший нервничать от долгого ожидания, вздохнул с облегчением, когда увидел своего противника перед собой.

Вновь заиграли трубы и грянули барабаны, предвещая начало нового поединка. Напоследок, обратив взор к небу и трижды перекрестившись, сеньор надел на голову шлем и вскинул копьё. Глашатай поднял свой жезл и после секундной паузы громким боевым кличем дал команду к сражению.

Крепко зажав под мышкой копья, противники пришпорили коней и понеслись навстречу друг другу. Наскоро окинув взором фигуру своего противника, дон Франциско сразу решил, что самым уязвимым местом его были грудь и шея, и именно туда следует нанести удар. Всего пара мгновений, и две сокрушительные силы столкнулись друг с другом. Раздался удар, хруст ломающихся копий, лошадиное ржание, поднялась пыль, и несколько секунд невозможно было понять, что происходит на ристалище. Когда же они разъехались, стало понятно, что Анхель де Луна находиться в скверном положении, дон Франциско попал аккурат в горло своему оппоненту, удар был настолько силён, что даже искусно скроенное кольчужное оплечье не смогло защитить своего хозяина от столь меткого попадания. Дон Анхель едва не свалился с коня. Выронив поводья, он сорвал с головы шлем и обеими руками схватился за горло. Сам же сеньор на первый взгляд никак не пострадал. Победоносно подняв к небу кулак, он проехал через всю площадь ристалища, знаменуя свою столь быструю победу. Копьё противника угодило прямиком в луку седла, не причинив всаднику ни малейшего вреда, но, скорее всего, это на первый взгляд незначительное обстоятельство и стало фатальным для дона Франциско. Подъехав к стоящему наготове оруженосцу, он взял новое копьё и приготовился ко второму раунду схватки, хотя откровенно надеялся, что Анхель де Луна не сможет дальше продолжить соревнование, и ему придётся сражаться с Родриго Гонсалесом Хироном или же с кем-нибудь из других участников. Но, вопреки ожиданиям, дон Анхель, отдышавшись и наспех приведя себя в порядок, взял у своего оруженосца новое копьё и объявил, что готов продолжить.

Вновь заняв позиции по обеим сторонам ристалища и дождавшись боевого клича, рыцари устремились один на другого. Сеньор и на этот раз решил пробить точно в горло своему противнику и этим самым одержать окончательную победу. Снова на полном скаку врезались две махины. Анхель де Луна решил не повторять свою предыдущую ошибку и попытался немного наклониться вправо, чтобы копьё соперника угодило в щит, и это у него получилось. Его же копьё с треском сломалось о плечо дона Франциско. Но самым опасным оказалось то, что уклонившись в сторону перед самым столкновением, де Луна помешал лошадям разминуться, и два огромных, мощных боевых коня на всей скорости столкнулись друг с другом. Именно в этот момент и произошло непоправимое. Конь дона Анхеля изрядно присел, чуть не свалившись на передние копыта, но чудом ему удалось выстоять. Коня же дона Франциско ожидала куда более печальная участь. Скакун попытался просто перепрыгнуть через соперника, словно через барьер, и в этот момент подпруга седла, в котором сидел сеньор, лопнула, отправив своего наездника в смертельный полёт. Взмыв в воздух и обернувшись головой вниз, сеньор с силой грохнулся оземь.

Всеми, кто наблюдал за этим, овладело оцепенение. Минут пять никто не решался тронуться с места и выйти на ристалище. Первым на помощь пришёл сам Анхель де Луна. Спрыгнув с коня, сразу же, как только было возможно, он бросился к лежащему на земле сопернику. Поняв по реакции дона Анхеля, что дела плохи, двое оруженосцев также бросились к своему господину. Маленький Америго, внимательно наблюдавший за сражением своего отца, поспешил вслед за ними. Увидев всё это, донна Мария застыла в оцепенении, закрыв руками лицо и едва не лишившись чувств. Дон Анхель, первым подоспев к дону Франциско, снял с его головы шлем и развязал кольчужный воротник. Ему довелось увидеть ужасное зрелище. Тело упавшего то и дело содрогалось, глаза закатывались, а носом и ртом обильно шла кровь. Всем, кто увидел его в этот момент, стало ясно, что сеньор обречён. Осторожно подняв его на руки, оруженосцы понесли ещё живого господина в покои.

Поздно вечером во время ужина, всегда венчавшего торжество турниров, в залу вошёл герольд и со слезами на глазах сообщил, что его светлость дон Франциско де Веласко, сеньор Бривьеска, после мучительной агонии скончался.

Глава 2

Солнце уже перевалило за полдень, и жара, не дававшая даже спокойно вздохнуть, только усилилась. Лето выдалось на редкость знойным. Воздух был словно нагрет в угольной печке. За целых два месяца, начиная с конца мая, не выпало и капли дождя. Только западный ветер, приходящий из Атлантики, давал хоть какое-то облегчение. Выгорела почти вся трава, превратившись в жёлтую сухую солому, и трудно было найти хоть травинку, хоть кустик, не тронутые жарой. Казалось, ещё вот-вот, и плодородная долина Эбро превратится в бесплодную каменистую пустыню. На редкость засушливое лето грозило оставить без урожая целые провинции. Чтобы хоть как-то спасти урожай от гибели, крестьяне целыми сёлами отправлялись к рекам и родникам и вёдрами переносили воду на изнывающие от зноя поля. То и дело в разных местах разгорались пожары, высохшая на жаре трава воспламенялась от малейшей искорки.

По витиеватой просёлочной дороге, покрытой сухой потрескавшейся коркой, двигался отряд из десяти всадников. Лошади были измучены зноем не меньше, чем их хозяева. Как всадник, так наверняка и его конь, только и мечтали о том, чтобы поскорее найти тень и погрузиться в спасительную прохладу. Эта компания вполне могла бы сойти за изнурённый жарой караван, идущий через безводные пустыни Аравии.

Любой, даже самый несведущий человек, с лёгкостью мог бы распознать в них вельмож, выехавших поохотиться со своей свитой, но, увы, выбравших не совсем подходящее для этого время. Это отлично было видно и по господской одежде, и по дорогому снаряжению, которое имели при себе всадники. Первой и, пожалуй, самой выдающейся фигурой был высокий, могучего телосложения мужчина зрелых лет, с изрядной проседью в длинных распущенных волосах. Его густая и пышная борода была целиком белоснежной от седины, а лицо покрывал сильный загар. Обут он был в высокие охотничьи сапоги, подбитые стальными подошвами, а одет в добротные штаны из хорошо отделанной телячьей кожи и расшитую льняную рубаху, насквозь пропитанную потом. На голове у него красовался заплетённый белый тюрбан, наподобие тех, что обычно носят мавры и сарацины. Его ближайший спутник, ехавший подле него почти стремя в стремя, был очень юн и с лёгкостью сгодился бы ему в сыновья. Лицо мальчишки было необычайно тонко и красиво, если бы не тёмный загар и хлопья шелушащейся кожи, оставшиеся после солнечных ожогов. И в нежных чертах лица, и в прямой струнной осанке, и в чистоте и тонкости рук, во всём чувствовалось аристократическое воспитание и благородство кровей. Одет он был даже лучше своего старшего спутника. Его охотничьи сапоги были сработаны из более дорогой и лучше выделанной кожи и украшены серебром и замшей. Поверх загорелого обнажённого тела была наброшена лёгкая накидка из льняной ткани. Голову же его украшала круглая шапка с плоским верхом, обтянутая красным шёлком и расшитая золотой нитью. На запястье, обвёрнутом в специальный манжет, гордо восседал охотничий сокол, крепко вцепившись когтями в руку своего хозяина. Остальные же всадники, ехавшие следом, являлись их слугами и оруженосцами. Это было видно по их одеждам и убранству волос. Среди них выделялись разве что двое: придворный ловчий и лесничий, в чьём ведомстве находились угодья, через которые проезжали охотники. Ловчий был хорошо одет, под стать своему господину, и носил накидку с вышитыми геральдическими символами, говорящими о его родовом занятии. Лесник же одет был намного проще, чем остальные, и своим видом напоминал далеко не самого зажиточного крестьянина.

Преодолев открытое, испепелённое жарой поле, отряд выехал на пригорок, с которого открывался прекрасный обзор на окрестные земли.

— Ну и жара, дьявол бы её забрал! Совсем как в Египте, — проворчал дон Фердинанд. Америго, — обратился он к ехавшему подле него мальчишке. — В твоей фляге осталась хоть капля воды? А то моя уже давно опустела.

— Не знаю. Навряд ли. Сейчас посмотрю, — и, потянувшись свободной рукой, мальчик нащупал висевшую у седла флягу. Взболтнув её, он понял, что там от силы осталось глотка два, не более. — Нет, дон Фердинанд. Мои запасы тоже на исходе. Остался глоток, максимум два, не больше.

— Вот дьявол! Спроси ещё у кого-нибудь, — сухо прохрипел тот.

— Да, дон Фердинанд, — и, отстав от своего дяди, с тем же вопросом Америго подъехал к оруженосцу и двум слугам.

Но и у них питьевые запасы давно истощились. Америго хотел спрашивать и дальше, но в этот момент подъехал лесничий, держа наготове открытый винный бурдюк с питьевой водой. Поблагодарив его, Америго сделал несколько полных глотков и передал бурдюк дону Фердинанду.

— Ну, наконец-то! — проворчал дядя и с глубоким наслаждением приложился к горлышку.

Вода теплее парного молока не могла утолить изматывающую жажду, но всё же и это было лучше, чем ничего.

С холма открывался прекраснейший вид. Дорога, по которой следовали охотники, шла мимо широкого живописного озера, окружённого скалами и растительностью, по другую сторону от неё, поднимаясь на гору, раскинулась гуща зелёных дубрав. На озере, мерно покачиваясь на водной глади, стояли рыбацкие барки, а в тихих заводях вдоль берега собирались крестьяне, пришедшие к озеру за водой.

— Посмотри-ка на этот вид, Америго! — обратился дон Фердинанд к своему племяннику. — Это ли не то, что мы искали! Как бы хотелось сейчас искупаться. Да, Америго? Можешь со спокойной душой проклясть меня, если я не просижу в воде с пару часов.

— Ха-ха! Думаю, что все мы с радостью последуем прямо за вами! — ответил племянник и направил коня прямиком к озеру.

— Эй, вы! — махнул рукой дон Фердинанд. — Следуйте за нами, мы все заслужили хорошую прохладную ванну!

Первым к воде добрался Америго. Спрыгнув с коня и пересадив своего охотничьего сокола на луку седла, он принялся сбрасывать с себя одежду. После чего, передав коня слуге и велев как следует напоить животное, бросился в воду. Дон Фердинанд, заехав в озеро прямиком на коне, бросился вниз, даже не снимая одежды. Спешившись и наскоро раздевшись, измотанные жарой охотники дружно погрузились в спасительную прохладу.

— Дивное место, — сказал дон Фердинанд, стоя по пояс в воде и снимая с ног сапоги, доверху наполненные водой.- И почему мы никогда раньше до этого не забирались в этот прекрасный уголок наших владений?

— Послушай, дядя, — обратился к нему Америго, — тот лес, — и он указал пальцем на чащу, что начиналась по другую сторону от дороги, — в нём наверняка водится дичь. А то наше двухнедельное путешествие совсем перестало смахивать на охоту.

— Да, ты прав, мой мальчик, — рассмеялся дон Фердинанд.

— Сначала мы доедали домашние припасы, — продолжал сетовать Америго. — Потом провели три дня в какой-то гнилой харчевне. И до сих пор за всё это время так и не добыли ни косули, ни даже дикой утки. А моего сокола пустили за добычей всего три раза, да и то не- удачно.

— Эх, мой мальчик, — вздохнул дон Фердинанд.- Прелесть охоты заключается вовсе не в том, чтобы вдоволь наесться жёсткой дикой утятины, а в том, чтобы отлично провести недельку- другую на свежем воздухе, а не в душных и мрачных хоромах.

— А по-моему, их светлость прав, — вмешался ловчий, дабы поддержать слова Америго. — Если бы мы захотели, то уже доверху навьючили бы наших лошадей трофеями.

— Да, мой сеньор, — подтвердил лесничий.- Вчера мы проезжали мимо чудного леска, о котором я вам говорил. Я ещё в прошлом году заприметил там хорошие стаи косуль.

— Вот на обратном пути непременно туда и заглянем, — легкомысленно отмахнулся дон Фердинанд и нырнул под воду.

Америго отвернулся, недовольный равнодушием своего дяди.

— Сеньоры! — обратился он к остальным. — Можете поступать как хотите, а я немедленно беру арбалет и отправляюсь на поиски дичи. Думаю, в этом лесу найти её будет нетрудно.

— Постойте, сеньор! — сказал ему ловчий.- Вы поступите неразумно, если отправитесь в одиночку.

— Пожалуй, вы правы, сеньор Хулио, — ответил Америго. — Возьмите с собой тех, кто нужен. Остальные же пусть найдут подходящее место для лагеря и выкопают яму под жаровню.

— Будет сделано, сеньор!

Окунувшись в последний раз, Америго вышел из воды и завалился на раскалённый от солнца валун. Вскоре за ним последовали и остальные.

— Дон Фердинанд, неужели вы откажетесь от участия в нашем предприятии? — с иронией спросил он.

— Что вы? — отмахнулся тот.- Я непременно отправлюсь в числе первых!

— Посмотрим, посмотрим! — рассмеялся племянник.

Тут вмешался лесничий:

— На вашем месте, сеньоры, я бы не стал строить особых планов насчёт удачной охоты в этих лесах.

— Дьявол бы вас забрал! — прохрипел дон Фердинанд.- Что вы хотите этим сказать?

— Забыл вас вовремя предупредить, -начал лесничий. — И покорнейше прошу меня извинить за это. Но этот лес, впрочем, как и это озеро, находятся во владениях рода Манрике.

— Что?! — с неподдельным удивлением спросил Америго.- Я думал, это наши земли, земли рода Веласко.

— Посмотрите вон туда, — сказал егерь и указал на пригорок, с которого они осматривали окрестности.- Видите тот разбитый молнией дуб, что стоит в одиночестве на краю поля? Вот там и заканчиваются земли Веласко и начинаются земли Манрике.

— И что же теперь будем делать? — растерянно спросил Америго, обращаясь ко всем остальным.

Лесничий пожал плечами.

— Манрике вообще запрещают кому бы то ни было охотиться в своих владениях- как простолюдинам, так и вассалам. Я уже не говорю о чужаках.

— А-а-а! — дон Фердинанд хлопнул кулаком по камню, на котором лежал.- Дьявол бы забрал этих Манрике! Плевать я на них хотел!

— Если нас застукают, сеньор Фердинанд, — продолжал лесничий, — то могут возникнуть серьёзные неприятности.

— Я же повторяю, — рявкнул тот, — плевать я на них хотел. Пойдёмте-ка поскорее в лес, может, добудем косулю пожирнее.

— Не могу вам мешать, господин, — смущённо ответил лесничий.

— Ну ладно! — скомандовал Америго. — Так мы и к ночи не управимся. Довольно валяться!

Встав с камня, он отжал мокрые волосы и поспешно стал одеваться. За ним понемногу последовали и остальные. Надев на голову шапку, Америго подошёл к своему коню и снял висевший у седла арбалет. Затем, наскоро оценив порядок оружия и сняв с пояса взводный крюк, ногой придавил стремя к земле и перевёл тетиву в боевую позицию. Мощный арбалет, отлично подходящий как для охоты, так и для войны, представлял собой грозное оружие. Достав из сумки увесистый болт, он аккуратно вложил его в желоб и, прицелившись, спустил рычаг. С резким щелчком плечи и тетива распрямились, влепив болт в дерево, стоящее в ста шагах от стрелка.

На охоту отправились четверо: Америго с ловчим и ещё двое пажей. Дон Фердинанд, сославшись на сильную усталость, так и не составил им компанию. Остальные же принялись готовить лагерь к ночлегу и копать яму под жаровню. Для этого присмотрели небольшую полянку на окраине леса, покрытую иссохшей на солнце травой.

Вечерело. Солнце уже коснулось горизонта, когда из чащи появилась четвёрка охотников.

Первым шёл слуга, несущий на плечах гнедую тушку дикой косули. За ним, аккуратно переступая через валежник, следовал Америго, держа в руках горсть яиц, набранных из гнёзд серых куропаток. Ловчий же нечаянно угодил в поставленный кем-то капкан и с трудом ковылял, облокотившись на плечо пажа и поджав раненую ногу.

— Как это вас так угораздило, сеньор Хулио!? — рассмеялся дон Фердинанд, завидев хромающего ловчего. — Надеюсь, ничего серьёзного?

— А-а, пустяки, пройдёт, — ответил тот и попытался встать на больную ногу. — Всю свою жизнь ставил капканы, а тут на тебе, сам попался!

— А говорили, в этих лесах охота запрещена, — обратился Америго к лесничему, аккуратно выкладывая на траву яйца.

— Охота то, конечно, запрещена, но не для самого сеньора Манрике. Наверняка этот капкан поставили его люди.

— Да там тьма капканов! — сказал Америго. — Чуть ли не под каждым кустом стоят. Я тоже чуть было не угодил в один.

— У-у, дьявол бы забрал этих Манрике! — прохрипел дон Фердинанд. — Ладно, что там у вас?

— Вот. Думаю, это как раз то, что нужно! — ответил паж, выкладывая на траву тушу добытой косули.

— Отлично! Да поторапливайтесь, а то у меня уже желудок сводит от голода.

Добытый трофей подвесили на сук за задние ноги, и лесничий, особенно хорошо владевший искусством разделки, вооружившись добрым охотничьим ножом, начал свежевать дичь. В это же время четверо слуг разбрелись по округе в поисках дров и хвороста для костра. Оставшийся оруженосец стал разбивать шатёр для будущего ночлега. Америго же вместе со своим дядей вальяжно разлеглись на траве, и как подобает господам, принялись ждать готового.

Уже совсем стемнело, когда освежёванная и разделанная туша была насажена на вертел, и вечерний воздух наполнился приятным ароматом жареной дичи. Вся компания расселась вокруг костра в ожидании сытного ужина. Как обычно водилось, дон Фердинанд занял почётное место в центре и завёл одну из бесконечных баек о своих приключениях в Египте и Палестине. За десять лет, прошедших с его возвращения из крестового похода, всем, кто волей-неволей разделял с ним компанию, приходилось по сотне раз выслушивать одни и те же истории. Но из-за глубокого уважения, которым пользовался этот человек, никто не смел перечить ему или же отворачиваться, когда он начинал свой рассказ.

Взяв свой охотничий нож, лесничий подошёл к крутящейся на вертеле туше и аккуратно срезал пробный кусочек. По его довольной физиономии все поняли, что ужин скоро будет готов.

Внезапно один из пажей, сидевший ближе всех к дороге, настороженно поднял голову, глядя в сторону холма, отделявшего владения Манрике от владений Веласко. Заметив это, Америго спросил его, в чём дело, но тот лишь указал в сторону одинокого дуба. Покинув компанию, он встал и, пристально вглядываясь в темноту, пошёл в сторону дороги.

— Что-то не так, сеньор Америго? — спросил лесничий, заметив беспокойство юного господина.

— Пока не уверен, но, кажется, сюда кто-то направляется, — ответил тот.

— К чему вы так забеспокоились, сеньор? Это большая дорога, мало ли кто может по ней проезжать. Не стоит так волноваться.

— Я бы и не волновался. Но, кажется, эти гости направляются прямиком к нам.

Вскоре из темноты показались силуэты трёх всадников.

— Может быть, это люди Манрике? — предположил ловчий.

— Может быть, — ответил лесничий. — Но если бы это были люди Манрике, то наверняка бы они появились с противоположной стороны, а эти едут со стороны владений Веласко.

— Ну что там ещё? — крикнул дон Фердинанд.

— Кажется, у нас гости, — ответил ему ловчий.

— Гости? Тогда встретим этих гостей как полагается! Эй, там, где мой меч?

— Погодите хвататься за меч, — успокоил его Америго. — Кажется, они с миром. К тому же, думаю, будет глупо, если трое попытаются напасть на десятерых.

Приблизившись к лагерю, трое незнакомцев перевели лошадей на медленный шаг. Тусклый огонь, исходивший от жаровни, дал возможность разглядеть непрошеных гостей. Это были трое вооружённых мужчин, верхом на добротных ездовых скакунах. Первый, по всей видимости, имел рыцарское достоинство, о чём говорил родовой герб на сюрко, покрывавшем кольчугу. Двое же остальных были конными сержантами, в грубых стёганках и склёпанных широкополых касках.

— Ха-ха-ха! Попрошу всех успокоиться, сеньоры! — рассмеялся Америго, увидев на груди у сержанта клетчатый герб Веласко. — Кажется, это свои!

— Да, и впрямь свои, — проворчал дон Фердинанд, поворачиваясь к гостям. — Если я не ошибаюсь, это наш старый знакомый. Провансалец. Анри де… Анри де… Ух, как его там?!

— Да, вы правы, дон Фердинанд, — ответил ему рыцарь. — Это я, шевалье Анри де Валенсоль. К вашим услугам, господа! — и он сделал ладонью приветственный жест.

— Да, это тот самый галантный шевалье, что постоянно крутится вокруг донны Марии, как назойливый шмель, — ехидно прошептал ловчему дон Фердинанд. — И уже который год надеется добиться её симпатии.

— Кажется, этот шевалье является другом детства её светлости, — ответил ловчий.

— Да, но, похоже, сеньора уделяет больше внимания своей прялке, нежели этому другу своего детства, — продолжал ехидничать тот.

— Да и не по чину будет ей уделять ему излишнее внимание, — подтвердил Америго, услышав колкие замечания своего дяди.

Тем временем, провансалец спешился и, отвесив глубокий поклон, объявил:

— Господа! Их светлость сеньора Бривьеска уполномочила меня передать письмо своему сыну, сеньору Америго.

— Письмо? — вновь вмешался дон Фердинанд. — Какое ещё письмо? Что за бред?

— Вот это письмо, — и шевалье достал из своей сумки бумажный свёрток. — Я обязан передать его лично в руки сеньора Америго. Надеюсь, он здесь, среди вас?

— Да, я здесь, — ответил Америго, подходя к рыцарю.

— Как же вы нас нашли? — спросил егерь.

— Ах, это отдельная история, господа, — улыбнулся провансалец.

— Смотрю, вы уже неплохо разговариваете по-испански! — продолжал подтрунивать над ним дон Фердинанд.

— Да, сеньор. Я без малого уже десять лет прожил в Кастилии, — ответил рыцарь.

Америго взял предназначенный для него свёрток и уселся поближе к жаровне. Сорвав скрепляющую печать, он быстро начал читать написанное. Сам по себе тот факт, что посыльные отыскали его за сотню миль от дома, и что мать отправила их, так и не дождавшись его возвращения с охоты, уже настораживал. Когда Америго отправлялся на охоту, мать уезжала в Толедо и наверняка по приезду ей было что рассказать. Но зачем ей понадобилось делать это так срочно, отправив посыльных, да ещё рыцаря де Валенсоля? Затаив дыхание, он пробежал глазами по красивому витиеватому почерку матери. В письме она сообщала, что отлично провела время в столице, посетила торжественный приём в крепости аль-Касар, побывала на псиной охоте вместе с самим королём Альфонсо и поближе познакомилась с его венценосной супругой Иоландой. В конце же она подчеркнула, что желает немедленного возвращения Америго, но причину сей расторопности так и не указала, намекнув лишь, что его ждёт приятный сюрприз.

— Надеюсь, ничего дурного? — спросил дон Фердинанд, подходя к своему племяннику.

— В общем-то, нет. Но я так и не понял, в чём дело, — пожал плечами Америго.

— Месье де Валенсоль, — обратился он к рыцарю. — А на словах сеньора ничего не просила передать?

— Только то, что в письме, — ответил шевалье. — Разве что велела мне доставить вас в замок Берланга де Дуэро, где она и будет вас ждать.

— Вот это да! — развёл руками дон Фердинанд. — До Берланга де Дуэро три дня пути, да и то если по прямой.

— Тем не менее, — ответил шевалье. — Я вынужден попросить сеньора Америго собраться и немедленно последовать за нами.

— Вот ещё! — проворчал дядя. — Вечно это у неё. Как взбредёт что-нибудь в голову, и попробуй с этим что-то поделать.

Тут раздался довольный голос лесничего:

— Господа! Ужин готов! Добро пожаловать к столу. Клянусь святым Франциском, вы ещё не пробовали такой вкуснятины!

— Да, месье де Валенсоль, — обратился к нему дон Фердинанд. — Я не могу отпустить своего племянника уставшего и голодного, да ещё и на ночь глядя. Пожалуйте к нашему столу, шевалье. Поешьте, отдохните, а завтра, так и быть, отправитесь в путь.

Анри де Валенсоль сначала думал всё-таки отказаться, но голод и усталость после дня, проведённого в седле, заставили его согласиться.

Утром следующего дня ещё до восхода солнца, Америго и трое его спутников покинули спящий лагерь.

Глава 3

По широкой пыльной дороге, змейкой проходящей через холмистую речную долину, двигался экипаж, запряжённый резвой гнедой четвёркой. Кучер, разморенный знойным полуденным солнцем, сонно кивал, лишь изредка поднимая голову, дабы подстегнуть кнутом лошадей. Следом за каретой двигались шестеро вооружённых всадников, облачённых в набивной доспех. Эти три пары молодцов, едущих по двое, корпус в корпус друг с другом, представляли собой конных сержантов сеньоры Бривьеска. Во все эпохи и времена ни один крупный господин не выезжал из своих владений без надлежащего сопровождения. Но в данный момент дело было вовсе не в законах приличия, а в реальной опасности, которую представляли собой извилистые тропы горной Испании, на которых могло произойти всякое. На сержантах был толстый набивной доспех, наполненный паклей, и склёпанные широкополые каски, что при полуденном зное доставляло изрядное неудобство.

В стороне от них, поближе к карете, ехал четырнадцатилетний Америго. На нём была белая льняная рубаха, пёстрые клетчатые шоссы и башмаки, а поверх головы расшитая золотом красная круглая шапка. Если же мрачные утомлённые лица сержантов говорили о нескольких сутках почти беспрерывного пути и духоте, терпеть которую в почти полной боевой амуниции было просто невыносимо, то угрюмое лицо мальчугана говорило совсем о другом.

Получив во время охоты письмо от матери, Америго решил, что ей в голову взбрела очередная блажь, и конечно же, не воспринял это всерьёз. Он не хотел возвращаться домой раньше времени, рассчитывая провести на охоте ещё пару дней или даже неделю, но Анри де Валенсоль, доставивший ему письмо, упорно стоял на своём и буквально силой усадил мальчишку в седло. После трёх дней почти безостановочного пути шевалье доставил молодого человека в замок Берланга де Дуэро, как и просила об этом сеньора. Злой и уставший, он взлетел по крутой каменной лестнице и бесцеремонно ворвался в покои, где ожидала его мать, требуя объяснений. Он был до конца уверен, что его потревожили ради какого-нибудь пустяка, не имеющего абсолютно никакого значения. Но донна Мария, в свою очередь, ожидала такой реакции своего отпрыска. Не став выслушивать его жалобы, она настоятельно посоветовала ему успокоиться и привести себя в порядок, чтобы на следующее же утро снова отправиться в путь.

Вечером, после ужина, когда Америго уже собирался отправиться в спальню, мать объяснила ему причину всей этой суматохи. Вернее сказать, тонко намекнула, что скоро сбудется то, о чём так долго мечтал её сын. Припомнив суть их разговора, который состоялся перед её отъездом в Толедо, он стал догадываться, в чем таится корень происходящего. Мать снова вплотную занялась вопросом его будущей женитьбы, ему вновь предстояло знакомство с очередной пассией, заботливо подобранной для него родственниками. Устройство будущей личной жизни своего младшего сына начало беспокоить донну Марию около трёх лет назад, когда девочка, с которой Америго был обручён ещё в детстве, вдруг внезапно скончалась. Но пока эти поиски не возымели должного успеха.

В течение двух прошлых лет замок Фриас, где они жили, посетило около десятка свадебных послов, направленных от самых влиятельных семей Кастилии, Леона, Португалии и Арагона. Отцы семейств предлагали руки и сердца своих дочерей, добавляя к ним земли с лесами и озёрами, замки с башнями и цитаделями, деревни со скотом и крестьянами и, конечно же, сундуки, доверху набитые золотом и серебром. Сеньора во чтобы то ни стало старалась не продешевить и извлечь максимальную выгоду из женитьбы сына. Всё это время юный наследник являлся безвольным участником интриг своей матери и молча повиновался всем её капризам и решениям. Такие смотрины, через которые проходили все отпрыски знатных семей, стали для Америго обычным явлением. Он и не удивился, когда понял, куда и зачем ему предстоит завтра отправиться.

Его новой избранницей, а вернее сказать, кандидатом в избранницы, должна была стать Кристина де Суньига из старинного наваррского рода, по мужской линии происходящего от младшего сына наваррского короля Фортуна Гарсеса. В середине XIII века их род перебрался из Наварры в Кастилию. Суньига были новичками среди кастильской знати, и Америго никогда раньше не слышал этой фамилии, которая ни о чём ему не говорила, но за завтраком перед отъездом мать уверяла его, что эта самая Кристина суть есть ангельское создание, и она обязательно должна ему понравиться. К тому же, доходные земли в Тьерра-Эстелья были хорошим дополнением к невесте. Хотя существовала вероятность того, что и эти очередные смотрины окажутся неудачными, в путь Америго отправился с какой-то тревогой на душе.

Дорога вышла к реке Тахо, этой главной артерии средневековой Кастилии. Вдоль изогнутого скалистого берега простирались необъятные, уходящие вдаль за холмы, виноградники, оливковые и фиговые рощи. Кроме полей и садов, у реки располагались многочисленные водяные мельницы, используемые для перемалывания зерна, валяния сукна и производства бумаги. По обоим берегам сельские пастухи гоняли бесчисленные стада овец, порой занимающие собой целые поля, накрывая всё белоснежным покровом от берега и до самого горизонта.

Вскоре в рассеивающейся дымке показался Толедо, древняя столица вестготских королей, по легенде основанная выходцем из восточного рая, мифическим королём Рокасом.

Первым, что сразу же бросалось в глаза при виде легендарного города, была венчавшая его знаменитая крепость аль-Касар. Также обращала на себя внимание крепостная стена, опоясывающая его серой изгибающейся лентой. Для укрепления обороны стену дополняли сотни круглых цилиндрических башен. На левом берегу, защищая подступы к Алькантарскому мосту, стоял невзрачный замок Сан-Сервандо, аванпост, усиливающий оборонительную систему на юге. На спускающихся к реке каменистых склонах в обилии рос можжевельник и кипарис.

Экипаж въехал в город с севера через ворота Баб Сакра, увенчанные подковообразными мавританскими арками. Дом Суньига находился в верхней части города, неподалёку от аль-Касара.

Хроники повествуют довольно любопытную историю, предшествующую взятию Толедо королём Альфонсо VI*. Во время очередной смуты будущий король, спасаясь от ненависти своего брата Санчо, бежал к толедскому эмиру аль-Мамуну*. Этот мусульманский правитель оказал своему гостю самое широкое гостеприимство, с великими почестями приняв его к своему двору. Однажды, когда Альфонсо гулял вместе с эмиром в саду замка Бриока, он внезапно почувствовал слабость, лёг в тени дерева, закрыл глаза и, казалось, задремал. Аль-Мамун сел подле него и, ничего не подозревая, заговорил с одним из своих приближённых. «Возможно ли, — спросил он, — чтобы человеческая сила смогла справиться с таким крепким городом, как Толедо?». На это его советник ответил, что город всегда сможет отразить любое открытое нападение, но что его можно покорить иным способом. Для этого достаточно семь лет подряд опустошать его окрестности и истреблять урожай, то есть лишать припасов и морить голодом. Альфонсо, который не спал, запомнил эти слова и немногим позже решил испытать данный способ.

Пока аль-Мамун был жив, он воздерживался от всякого рода враждебных действий и даже помогал ему в его борьбе с севильским эмиром Мотамидом*, но смерть его благодетеля освободила Альфонсо от какого-то ни было долга благодарности. Заключив наступательный союз с Ибн-Аммаром, министром Мотамида, король пошёл войной против эмира Иагии*, который к тому времени стал править Толедо. Альфонсо перешёл через горную цепь Гвадаррамы и с севера проник в бассейн Тахо. В течении трёх лет он довольствовался опустошением окрестностей города, сжигал хлеб на корню, срубал деревья, разрушал деревни и толпами уводил в плен крестьян. Соседние города, Мадрид и Гвадалахара, перешли в его руки. Эмир Иагия обратился с воззванием к властителям Бадахоса и Сарагосы. Альфонсо, в первый раз отбитый, в следующем году снова принялся систематически опустошать окрестности. Затем когда, по его мнению, наступил подходящий момент для последнего удара, он собрал многочисленную армию и обложил город. Осада продолжалась шесть месяцев. Наконец, изнурённые голодом жители запросили мира. Иагия предложил признать над собой его верховную власть, но Альфонсо заявил, что желает сам Толедо. Эмир удалился в Валенсию, оставив город во власти победителя.

Двадцать пятого мая 1085 года христиане вступили в древнюю столицу готских королей. Город, так хорошо защищённый своим местоположением, стал оплотом христианской Испании, впереди грозной твердыни Гвадаррамы. Он преграждал горные проходы, и под защитой этой двойной ограды кастильцы и леонцы стали безбоязненно населять разорённые земли в долине реки Тахо.

После захвата Толедо королём Альфонсо имущество и дома знатных мусульман оказались нетронутыми, и их потомки ещё долго владели роскошными имениями в квартале аль-Хизам, рядом с бывшим дворцом аль-Мамуна. Новый правитель поставил тогдашним жителям Толедо самые мягкие условия: гарантировал личную и имущественную неприкосновенность, равно как и свободу вероисповедания. Он даже поклялся не допустить обращения главной городской мечети в христианскую церковь. Однако этого обещания король не сдержал.

От ворот Баб Сакра они проехали мимо церкви Сантьяго дель Аррабаль и далее по прямой улице, через ворота Баб аш-Шамс и Баб аль-Муавья, двинулись на восток, к площади Сокодовер, бывшей главной рыночной площадью города. Минуя шумный базар, заполненный всевозможными лавками, фондуками и тавернами, они повернули в сторону крепости аль-Касар, величаво возвышающейся над городом.

Подъехав к дому Суньига, карета остановилась, один из сержантов спешился и с помощью висячего молоточка постучал в тяжёлые дубовые двери. Спустя минуту, одна из створок дверей отворилась, и на пороге появился чернокожий слуга. По всей видимости, он являлся африканским рабом, купленным на невольничьем рынке. На нём была длинная белая рубаха, доходящая до икр и подпоясанная верёвкой, и широкие штаны, стянутые у лодыжек. На ногах были сандалии, а на голове красовался белый мавританский тюрбан. Сержант поздоровался и приказал рабу немедленно известить хозяев дома о прибытии гостей. Юноша поклонился и моментально исчез за дверью.

Сержанты вместе с каретой остались на улице. В дом вошли лишь донна Мария, её сын Америго, дочь Марта и две прислужницы.

Ещё в самом начале пути, как только они покинули замок Берланга де Дуэро, Америго стали одолевать тревожные предчувствия, но что именно его беспокоило, он так и не мог понять. Он всегда волновался перед смотринами: ещё бы, ведь на одной из них легко могла решиться вся его дальнейшая судьба. Но в этот раз, кроме обычных волнений, было и что-то ещё. Ему до боли надоели скучные утомительные смотрины новых невест с навязчивым перечислением богатств их родителей и каждый раз заканчивающиеся неудачей по чьей-либо вине. И отправляясь в Толедо, он лишь хотел, чтобы этот раз был последним, и судьба даровала ему хорошую невесту, а впоследствии, может быть, и жену. Он неустанно перебирал в уме лица знакомых ему девушек, гадая, на кого могла бы быть похожа Кристина. И хотя его мысли и были заняты этим вполне приятным процессом, он никак не мог отделаться от какого-то смутного предчувствия, то и дело закрадывающегося в душу.

Спустившись по крутой винтовой лестнице, показалась хозяйка дома, донна Роза де Суньига, мать будущей суженой. Это была высокая женщина, довольно зрелых лет, одетая в дорогую ярко-красную пеллот и прозрачную серебристую накидку, наброшенную поверх плеч. Руки её были спрятаны в широкие проймы одежды, а голова убрана обвитым вокруг расшитым платком, свешивавшимся сбоку на правое плечо.

— Приветствую вас, сеньора Бривьеска, — поздоровалась хозяйка, слегка присев, как это обычно делалось во время приветствия.

— И мы вас приветствуем, госпожа де Суньига! — в один голос ответили донна Мария с дочерью Мартой, также слегка присев.

— Какая невыносимая духота. Вы, наверное, жутко утомились? — приветливо улыбаясь, спросила донна Роза.

— И не говорите! — махнула рукой гостья. — В карете было так душно, что мы все едва не свалились в обморок. Хотелось выйти и продолжить путь верхом на лошадях.

Все рассмеялись.

— А где наш жених? — спросила хозяйка.

— Америго? Вот он, — ответила мать, подталкивая сына вперёд.

Подойдя к донне Розе, тот поздоровался и отвесил изящный поклон.

— Ну, а где наша будущая невеста? — спросила донна Мария.

— Кристина? Она ещё готовится. Мы не думали, что вы прибудете так скоро. Мы ожидали вас не раньше, чем ко дню святого Доминика.

— Прошу прощения, — извинилась гостья.

— Не стоит волноваться, — успокоила её хозяйка. — К тому же, вы как раз подоспели к обеду. Проходите в дом, столы уже накрыты.

В просторной обеденной зале были накрыты два стола, уставленных разнообразным кушаньем и питьём. Главный стол стоял на возвышении, доходящем примерно до колен, и был сокрыт от основного помещения за изогнутой колыбелеобразной аркой. Прохлада, сохраняющаяся под полукруглым сводом, заметно смягчала полуденный зной, который досаждал тем, кому по статусу положено было сидеть внизу.

Кушанья, предложенные за верхним столом, вполне годились для приёма знатных гостей, хотя донна Роза то и дело извинялась, что к их приезду не успела устроить настоящий банкет. День был скоромный, и можно было ни в чём себе не отказывать.

В красивых горшочках, расписанных растительным мавританским декором, стояла горячая олья подерида, представлявшая собой густой мясной суп с овощами. На серебряных блюдах подавалось филе вяленого в соли тунца, называемое «махома», с оливковым маслом и тёртым миндалём, а также свиная палета и тонко нарезанный белый хамон. На одном круглом деревянном подносе лежала сырокопчёная колбаса и солёный овечий сыр, на другом толстые пшеничные лепёшки, обваренные в мясном бульоне. В небольшой плетёной корзине стояли яблоки, груши и виноград, а в глиняных пиалах, также украшенных красивым мавританским орнаментом — сушёный инжир и оливки. Из напитков были крепкое хересское вино и свежевыжатый яблочный сок.

Для знатных женщин, облачённых в дорогие наряды, любой приём пищи всегда был испытанием на аккуратность, ведь малейшая крошка или пятно на платье становились таким же пятном и на репутации. Доходило до того, что дамы избегали прикосновения к блюдам, потенциально способным запачкать, или же довольствовались самым малым количеством такой пищи.

У каждого сидящего за верхним столом был свой серебряный кубок, также перед началом трапезы здесь подавалась миска с ароматной водой для мытья рук и чистые льняные полотенца.

За нижний стол, стоящий вдоль обеденной залы, пригласили служанок, кучера, и чуть позже шестерых сержантов, после того как они сняли с себя свои страшные набивные доспехи. Здесь не было скатерти и дорогой серебряной утвари, стоял единственный глиняный кубок, передаваемый поочерёдно друг другу, а вместо тарелок лежали плоские лепёшки из грубого теста. Еда подавалась не сразу, а постепенно передавалась с верхнего стола, после того, как от каждого блюда отведают господа.

Роль виночерпиев и прислужников выполняли двое чернокожих юношей-рабов, одетых по-мавритански.

Донна Мария села в центре главного стола, а Марта и Америго разместились по сторонам от матери. Хозяйка дома уселась напротив, место же справа от неё пустовало, так как сеньор Иньиго Ортис де Суньига в это время находился в Наварре. Место слева ожидало Кристину, которая вот-вот должна была подойти.

Перед тем как начать обедать, донна Роза, сложив руки перед собой, прочла молитву. Следом за ней помолились и остальные.

Уставший и голодный Америго сразу же принялся за еду, взяв деревянную ложку и придвинув к себе горшочек с олья подерида. Мать и сестра также с удовольствием последовали за ним, пристально следя за сохранностью своих платий. Сама же хозяйка дома почти ничего не ела, только держала серебряный кубок с хересом, изредка прикладываясь к нему губами.

Молчание, нависшее над залой, прервала донна Роза.

— Ваш сын довольно симпатичный мальчик. У него, наверное, много поклонниц среди девушек? — лукаво подмигнув, спросила хозяйка.

Услышав вопрос, мать с улыбкой посмотрела на сына, который всецело был увлечён едой.

— Пока что мы бережём его от излишних девичьих взглядов, — остроумно ответила она.

— А что любит молодой господин? Может, чем-нибудь увлекается? — продолжала расспрашивать сваха.

Донна Мария слегка пожала плечами.

— Да, впрочем, как и все молодые люди, его возраста. Очень любит лошадей, довольно хорошо ездит верхом. Неплохо владеет мечом, стреляет из арбалета. Любит бывать на охоте вместе в дядей Фердинандом. Это родной брат моего покойного мужа. После гибели отца в основном он занимался воспитанием мальчика.

— Вы потеряли мужа, моя дорогая? — покачала головой донна Роза.

Донна Мария отвела взгляд в сторону.

— Да. Уже почти десять лет прошло, — нехотя ответила она.

— А что же произошло? — бесцеремонно продолжала расспрашивать хозяйка.

— Погиб на турнире, — ответила собеседница, давая понять, что ей не хочется говорить на эту тему.

Мрачную тему сменила Марта, неожиданно вмешавшись в разговор.

— А ещё Америго очень ладно играет на лютне. И даже сочиняет собственные кантиги.

— Правда? — с неподдельным удивлением спросила донна Роза. — Можешь сочинять на галисийском?

— Немного, — ответил тот, отодвигая от себя уже пустой горшочек из-под мясного супа.

— После обеда сыграешь нам что-нибудь? — заискивающе попросила хозяйка.

В ответ он безучастно кивнул, запивая съеденное глотком хереса.

— При дворе их величества мне как-то довелось слышать Перо Гарсию Бургалеса*. Это было божественно, — вздохнула хозяйка.

— У Америго может получиться не хуже. Я часто говорю ему, чтобы он пошёл в трубадуры, — с иронией глядя на брата, сказала Марта.

— А почему нет? — рассмеявшись, согласилась донна Роза.

На минуту в обеденной вновь воцарилось молчание. Все были заняты трапезой. Чернокожие прислужники то и дело подходили к столу и с позволения хозяйки передавали недоеденные остатки на нижний стол.

— А какие у молодого человека планы на будущее? — продолжила свои расспросы хозяйка.

— Ну, какие планы? — пожала плечами мать. — Мы всё никак не можем определиться с невестой.

— Думаю, вам осталось недолго ждать. Кристина наверняка вам понравится.

— Будем надеяться…

— Всё равно, пока я не достигну рыцарства, я не стану жениться, — сказал Америго, доселе оставаясь немым слушателем разговора.

— Да успокойся ты со своим рыцарством! — фыркнула на него донна Мария.

— Я тебе уже сто раз говорил! — огрызнулся сын. — Пока меня не посвятят…

— Успокойся! — перебила его мать.

— Тише, тише! — постучала по столу хозяйка. — Вообще-то, молодой человек прав. Благородному идальго прежде всего следует заполучить титул рыцаря. К тому же, моя дочь обязательно должна стать дамой.

— Посмотрим. Время покажет. Пока что ему всего четырнадцать, — закончила спор мать.

Снова все замолчали, принявшись за еду.

— А кто же его патрон? Кому он служит оруженосцем? — вновь стала расспрашивать хозяйка.

— Его воспитывает дядя Фердинанд, мой деверь. Весной он посвятил племянника в оруженосцы, — ответила донна Мария.

— Прекрасно, если твоим патроном является твой же родной дядюшка, — согласилась донна Роза.

— Но мне ещё хотелось бы отдать его в какой-нибудь университет, — глядя на сына, сказала донна Мария. — Сейчас так многие поступают. Нынче университетское образование в большой моде.

— Замечательная идея, — согласилась с ней сваха. — Лучший университет Европы находится в Болоньи.

— Ой, но Болонья так далеко! — всплеснула руками мать.- Я пока боюсь отпускать его одного. Скорее всего, он поступит в Саламанку или в Вальядолид.

Понемногу насытившись, гости закончили трапезу, и принялись ждать, откинувшись на высокие спинки стульев. Чернокожий раб вновь поднёс миску с ароматной водой для мытья рук и чистые полотенца.

— А где же Кристина? Почему её до сих пор нет? — наконец-то спросил Америго.

— Наверное, всё ещё прихорашивается, — ответила донна Роза.- Хочет выглядеть как нельзя лучше. Но, думаю, ей следует поторопиться. Уже вся еда остыла, а надо, чтобы и она хоть немного поела.

— Нам так не терпится её увидеть, — хихикнула Марта, глядя на озабоченное лицо брата.

— Думаю, нам следует её поторопить, — заявила донна Роза и обратилась к одному из рабов.- Али! Пойди и немедленно поторопи юную госпожу!

Чернокожий юноша смиренно поклонился и исчез за аркой прохода.

Америго, затаив дыхание, принялся ждать появления суженой.

Спустя пять минут посланный раб воротился и сообщил, что юная госпожа прибудет с минуты на минуту.

— Да, — негодующе отозвалась донна Роза.- Минута, минута, и это как минимум на час.

Но, как и было обещано, спустя минуту-другую Кристина де Суньига появилась в обеденной зале.

Это оказалась хрупкая девочка, не более тринадцати лет отроду, с худосочной фигуркой и тонкой, до болезненности бледной кожей. Одета она была в широкую ярко-красную бриаль, ниспадающую до самого пола и плотно прилегающую к тоненькой талии. Огненно-рыжие, обильно выкрашенные хной волосы, были мелко завиты и распущены по бокам, а сверху укрыты лёгким белым платком, поверх которого красовался тонкий золотой обруч. Маленькие бледные ушки украшали золотые серёжки. На худеньких ручках были тонкие шёлковые перчатки, поверх которых красовались золотые и серебряные колечки.

Но ни в коем случае ни у кого бы язык не повернулся сказать, что Кристина была некрасива.

Она была дорого и со вкусом одета, слова и жесты говорили о тонком куртуазном воспитании, а общая манера держаться- о врождённой привычке повелевать, причём часто доходящей до спесивых капризов, если кто-нибудь вдруг отказывался делать так, как она этого хочет.

У неё были большие тёмно-зелёные глаза, высокий открытый лоб, тонкий прямой нос, строго очерченный подбородок и тонкие бледно-розовые губки.

Аккуратно присев и трижды кивнув, Кристина поздоровалась и заняла своё место слева от матери.

Завидев её, Америго быстрым взглядом окинул появившуюся девушку. После чего, слегка отвернувшись в сторону, придвинул к себе корзину с фруктами, сделав вид, что снова увлёкся едой. На самом деле его просто переполняли эмоции. Желая хоть как-то подавить охватившее его волнение, он схватил кубок с хересом и принялся осушать его глубокими глотками. Волнение и замешательство мальчика не остались не замеченными окружающими. Также заметив это, Кристина лукаво прищурилась и слегка улыбнулась. В отличие от Америго, она не стала стеснительно отворачиваться в сторону, а напротив, то и дело бросала оценивающие взгляды на своего потенциального жениха.

Отчасти его волнение объяснялось лёгким разочарованием. Кристина оказалась далеко не той сказочной красавицей, какой её описывала ему мать. У неё была довольно заурядная, хотя и вполне привлекательная внешность, и как верно показалось на первый взгляд, довольно спесивый характер. Утешением разве что могла служить влиятельность и богатство семьи будущей пассии. А впрочем, разве мог он выбирать? Испокон веков в семьях феодалов браки их отпрысков целиком зависели от титулов и положения, которыми обладали их дома, и решение за них целиком принимали их семьи. Браки по любви были огромной редкостью. А о королевских фамилиях, где браки и рождение наследников являлись порой основой государственной политики, и вовсе говорить не приходится.

В конце обеда, когда все уже готовились встать из-за стола, Америго напомнили о том, что он обещал сыграть на лютне. Взволнованный жених сначала хотел было отказаться, сославшись на то, что нет инструмента, но донна Роза велела чернокожему Али принести лютню её супруга.

Пытаясь совладать с нервно дрожащими пальцами, Америго прошёлся по струнам, дабы удостовериться, что лютня настроена и, зажав первый аккорд, запел кантигу собственного сочинения.

Глава 4

Прошло две недели с того дня, как Америго вместе с матерью и сестрой прибыл в дом Суньига на очередные смотрины. Пробыв в гостях всего лишь три дня, донна Мария вместе с дочерью отправилась обратно домой, оставив сына у сватов и снабдив его десятком золотых доблов, чтобы он смог приятно провести время в столице. Сеньора решила оставить сына погостить недельку-другою в сватовском доме, дабы их дети получше узнали друг друга.

Положив в кошелёк десять золотых, четырнадцатилетний Америго с удовольствием согласился остаться в столице. Это был первый раз в жизни, когда его оставили одного без пристальной опеки, под которой он всегда находился, будучи в родительском доме. Целыми днями мальчишка мог слоняться по городу, наслаждаясь долгожданной свободой. Всё вокруг было новым, интересным, казалось, сам воздух пьянил до головокружения. Он мог часами стоять посреди улицы, любуясь красотой церквей и бывших мечетей, бродить по рынкам и глазеть на представления уличных паяцев.

Конечно же, донне Розе не могли нравиться эти долгие беспечные прогулки её юного зятя. Особенно из-за того, что Америго ходил гулять один. Каждый раз, когда он уходил на прогулку, она старалась навязать ему общество Кристины. Но пока отношения будущих новобрачных складывались не лучшим образом. Будучи ещё совсем детьми, они с трудом понимали, зачем вообще они нужны друг другу. Молодые люди довольно редко общались, встречаясь в основном за столом, да и разве что в церкви во время мессы. Можно даже сказать, что они избегали друг друга, и скорее эта неприязнь исходила от самого Америго, он никак не мог поверить, что эта бледная худышка когда-то станет его женой. Но этому если и суждено было случиться, то не раньше чем через пять лет, минимум четыре года, так что у него ещё было время, чтобы примириться с этим. Хотя в глубине души Америго откровенно надеялся, что это знакомство окажется пустым, как и десяток прежних, и его истинная супруга всё ещё ждёт своего часа.

Так продолжалось дней десять, пока донне Розе не пришла в голову оригинальная идея, как отвадить будущего зятя от городских прогулок и заставить его больше времени проводить с Кристиной.

У Суньига была небольшая крепость в окрестностях Толедо, чуть ниже по течению реки, вернее, даже не крепость, а маленький сторожевой форт, оставшийся там ещё со времён готов. Стоял он прямо над рекой, на узком скалистом утёсе, окружённый зеленью кипарисов и можжевельника. Сам форт представлял собой две небольшие квадратные башни, опоясанные стеной, с маленьким двориком посередине. Это строение служило чем-то вроде загородного дома, куда семья Суньига ездила иногда отдыхать. Именно туда донна Роза и решила отправить будущих молодожёнов, надеясь, что в маленькой отдалённой крепости, они хоть немного станут ближе друг к другу. Отчасти её замысел-таки удался.

Крепость находилась в трёх часах езды от Толедо, в необычайно красивом живописном месте. Основная башня, наполовину вмурованная в скалу, как бы вырастала из этой могучей природной твердыни. На небольшом плато, плотно окружённом стенами из крупного серого камня, находился дворик с маленьким садиком и кухонной пристройкой. Надвратная башня с бойницами и сторожевым постом словно нависала над пропастью, возвышаясь на крутом отвесном утёсе. От ворот по узким ступенькам, вырубленным в скальной породе, тянулась узенькая тропинка, змейкой спускаясь прямо к реке. Гору, на вершине которой разместилась крепость, укрывали колючие и густые маквисы, перемежаясь с островками из карликовых пальм и кустарниковых дубов. Тропинка, ведущая к воротам, была настолько узка, что на ней едва могли разминуться два человека, а лошадей всегда приходилось оставлять внизу. Вдоль этой тропинки раскинулся пахучий ковёр из тимьяна и колючего дрока, наполняя горячий воздух душистым ароматом полевых трав.

Несколько дней, проведённых в этой крепости, ничуть не расстроили Америго. Напротив, ему всегда нравилось бывать в подобных местах. Это напоминало ему старую полуразрушенную мавританскую башню, в которой он вместе с мальчишками любил играть в детстве. Скучать не приходилось. Целыми днями он мог лазать по горам, обследуя окрестности, купаться в реке, упражняться в фехтовании с деревянным болваном или играть в шахматы с кем-нибудь из стражей. Единственным большим минусом было отсутствие часовни или хоть какого-нибудь оборудованного места для молитв.

В то время как Америго с интересом проводил время, то и дело находя чем себя занять, Кристина сидела в крохотной комнатке и играла со своей маленькой собачонкой. Выходила она только чтобы поесть, да и разве что посидеть вечером в маленьком дворике. Во многом это объяснялось тем, что тонкая белесая кожа девушки категорически не переносила палящего летнего солнца.

Но даже здесь, оказавшись, казалось бы, в тесном пространстве, молодые люди мало общались друг с другом. Кристина, даже несмотря на заносчивый и спесивый характер, оказалась до ужаса робкой и застенчивой. Несколько раз Америго, в свой черёд, поборов собственную нерешительность, всё же приходил к ней, пытаясь завести разговор. Но всякий раз девушка лишь потупляла взор, надувая свои крохотные губки. Она понимала, что не нравится своему потенциальному жениху, и от этого не на шутку грустила, в то время как ей очень даже по сердцу пришёлся этот четырнадцатилетний мальчуган.

Однажды, когда Америго, искупавшись в реке, поднимался к воротам по узкой каменистой тропинке, он заметил, как внизу на дороге, тянущейся из Толедо, показался всадник верхом на гнедом скакуне. Это был чернокожий африканец, одетый в длинную подпоясанную рубаху, с белым мавританским тюрбаном на голове. Америго сразу же узнал в нём Али, раба, служащего в толедском доме Суньига. Обычно кто-нибудь из рабов приезжал по утрам к крепости, справляясь о делах и подвозя свежие съестные припасы. Но было уже далеко за полдень, и дневную порцию свежих продуктов привезли ещё рано утром, к тому же Али был налегке, не имея при себе какой-либо поклажи. Спрыгнув на землю, он передал поводья в руки стража, стерегущего расположенную внизу коновязь, и стал быстро взбираться по тропинке, идущей к крепости. Не придав этому значения, Америго неторопливо побрёл дальше к воротам.

— Сеньор Америго! — раздалось сзади.

Он сразу же обернулся, услышав голос Али.

— Сеньор Америго, постойте! — кричал раб, быстрыми прыжками взлетая наверх.

Не дойдя десяти шагов до ворот, он остановился, в недоумении ожидая раба.

— Постойте! Постойте, сеньор Америго! — вновь крикнул Али, в один миг преодолев половину разделяющего их расстояния.

Не понимая в чём дело, тот повернулся назад и пошёл навстречу ему.

— Ты чего так орёшь, словно война началась? Чего тебе надобно? — спросил он, когда раб приблизился на достаточное расстояние.

— Прошу извинения, сеньор Америго! — немного запыхавшись, ответил Али.

— Ну, что ещё произошло?

— Ничего плохого, сеньор Америго.

Встав перед господином, раб низко поклонился, продолжив дальнейший разговор, слегка согнувшись и преклонив голову.

— Ну, что там у тебя? — с нетерпением спросил Америго.

— Прошу извинения, сеньор, — начал Али.- Меня отправила госпожа сообщить вам, что ждёт вас и желает, чтобы вы немедленно вернулись в Толедо. Госпожа Кристина также должна отправиться с вами.

— А что, собственно, произошло?

— Мне точно неизвестно. Мне поручили только передать вам приказ сеньоры.

— Ну вот ещё! Такая спешка не может случиться на пустом месте, — развёл руками Америго.

— Не знаю. Но по-моему… — начал было Али, но запнулся.

— Говори! Говори же! — приказал Америго.

— Краем уха мне довелось услышать, что их величество на днях прибыл в Толедо и сегодня вечером устраивает торжественный приём в крепости аль-Касар, — боязливо ответил раб.

— М-м-м. Кажется, я начинаю догадываться, в чём дело, — кивнул головой Америго.- А почему же она не предупредила нас заранее?

— Не знаю. Мне только велено позвать вас.

— А по какому поводу устраивается приём? — с разгоревшимся любопытством спросил юный господин.

— Не знаю, — ответил раб.- Да и откуда мне знать такие вещи.

— Ну что ж, отлично! Сейчас же позовём Кристину, и в путь. Думаю, нам не стоит обедать, а следует поберечь силы для королевского стола!

И хотя внешне Америго сохранял спокойствие, внутри он не на шутку разволновался. Ещё бы, побывать на королевском приёме и увидеть самого государя — такая возможность не каждый день представляется.

Продолжая беседовать, они прошли через крепостные ворота и оказались во дворике.

Кристина сидела на скамейке в тени виноградника, держа на руках свою маленькую собачку. Рядом стояла служанка, единственная, которая приехала сюда вместе с маленькой госпожой, и медленно, томно обмахивала её веером. Бледное худосочное личико Кристины искажала кислая гримаса, выражающая скуку и недовольство. Её тоненькие белесые пальчики медленно перебирали шерсть на спине собачонки, а притупленный взгляд был направлен куда-то вниз. Она даже не обернулась в сторону ворот, когда во дворик вошёл Америго в сопровождении чернокожего Али. Казалось, что она в своём скучающем безразличии полностью отключилась от реальности. Америго часто доводилось видеть её в таком настроении, и в последнее время это стало случаться особенно часто. Конечно же, он догадывался о возможной причине её недовольства, но, к сожалению, ничего не мог с этим поделать.

— Сеньора Кристина, — низко преклонившись, обратился к ней Али.

Но юная госпожа не ответила, так и продолжая сидеть в молчаливой задумчивости.

— Сеньора Кристина, — вновь обратился Али.

Но та продолжала молчать.

— Сеньора Кристина, послушайте! — добивался раб.

— Чего тебе надо, черномазый урод?! — прошипела стоящая рядом служанка.- Видишь, госпожа не намерена с тобой говорить!

Али сложил руки на груди и пригнулся ещё ниже, едва не падая на колени.

— Почтенная сеньора, умоляю вас, выслушайте меня.

— Ну что тебе? — вновь фыркнула прислужница.- Говори! Мы тебя слушаем. Если только твоя болтовня заслуживает внимания госпожи.

— Сеньора Кристина, меня отправила к вам донна Роза, приказав сообщить, что сегодня вечером их величество король Альфонсо устраивает торжественный приём в крепости аль-Касар. Вас просили немедленно ехать в Толедо, чтобы успеть подготовиться к празднику, — будучи еле живым от страха, проговорил Али.

— Что же ты сразу-то не сказал? Мерзкое отродье! — крикнула на него служанка.

Кристина же, в свою очередь, продолжала молчать, и казалось, её ничуть не заботит происходящее.

— Пошёл прочь, нечистый! — гаркнула прислужница и хлопнула его веером по тюрбану.

Так и не осмеливаясь поднять голову, раб смиренно отошёл в сторону.

Тут подошёл Америго и молчаливым жестом приказал наглой барышне отойти. После чего, дождавшись пока Кристина встанет со своего места, также отправился в свою комнату.

Не прошло и часа, как они уже ехали по дороге в Толедо.

Начало вечереть. Солнце уже коснулось горизонта, когда Америго с Кристиной въехали в город через ворота Бисагра. Немного отстав, за ними следовал чернокожий Али.

Подъехав к дому Суньига, они спешились и постучали в тяжёлую дубовую дверь. Как всегда, на пороге появился чернокожий раб, одетый по-мавритански. Низко поклонившись юным сеньорам, он помог Кристине сойти с лошади, после чего они вошли внутрь.

Дом оказался битком набитым людьми. Съехался почти весь род Суньига, желая всей семьёй предстать перед монархом. Многие приехали в Толедо из далёкой Наварры. Было ясно, что о королевском приёме они знали ещё задолго до сего дня. Для Америго тут же состоялось и первое знакомство с отцом Кристины. Прибыл сам дон Иньиго Ортис де Суньига, две его сестры и четверо братьев вместе с супругами и детьми. Были также родственники и со стороны донны Розы.

Спустя два часа Суньига стали выходить из дома. Поскольку доступ в верхнюю часть города был перекрыт, никто не мог воспользоваться каретами и лошадьми. К тому же крепость аль-Касар была недалеко, могучей твердыней возвышаясь над кварталами знати.

К этому времени в королевскую цитадель уже вовсю стекалась знатная публика. Почти стемнело, и сгущающиеся сумерки рассеивали лишь факелы в руках королевских слуг и гвардейцев. По всему периметру небольшой придворцовой площади стояла вооружённая стража, зорко следя за тем, чтобы мимо них не проскочил какой-нибудь бродяга или простолюдин.

Взяв за руку Кристину, Америго прошёл через грозные боевые ворота и вошёл в крепость. В воздухе висел сладковатый пьянящий запах великого торжества. Знатная публика сияла красивейшими нарядами и дражайшими украшениями. Кроме приглашённых провинциальных аристократов, здесь были архиепископы, аббаты крупных монастырей, Великие магистры рыцарских орденов, доктора университетов, королевские судьи-алькальды, разночинные советники, а также алькайды замков и крепостей. Был виден Великий канцлер, мажордом, Великий камергер, верховный судья, стольник и ещё многие придворные должностные лица. Кроме того, на приём были приглашены знатные трубадуры, сегрели и простые хуглары.

Среди королевских гостей Америго встретил и своих родных. Мать была в сопровождении дона Фердинанда и дочери Марты. Также он встретил и своего старшего брата Диего, служащего оруженосцем дона Нуно Гонсалеса де Лара.

Казалось, что здесь собралась вся Испания, вернее, лучшая её часть. Такое количество рикосхомбрес, инфансонов и всевозможных идальго могло собраться лишь по весьма значительному поводу, будь-то коронация нового государя или же визит какого-нибудь иностранного правителя. Даже самые значительные кортесы не удостаивались столь большого собрания.

У входа в тронную залу стояли королевские пажи и требовали каждого входящего предъявить приглашение. При таком количестве людей просто невозможно было избежать толкотни. Дабы обойтись без ссор и недоразумений, специальные распорядители старались расставить публику как можно удобнее, каждому указывая место согласно его титулу и достоинству. Уже стемнело, и по всему замку разжигали свечи и факелы. Языки пламени окрашивали его суровые каменные залы в бурые и тёмно-оранжевые тона, заставляя людей и предметы отбрасывать длинные дрожащие тени и придавая всему происходящему некую мистическую торжественность.

По всей крепости развевались флаги Толедо с изображением Богородицы и младенца Иисуса. Вперемежку с ними висели знамёна Кастилии и Леона с золотым замком на левой верхней и правой нижней четверти, и красным львом на обратных, правых верхних и левых нижних четвертях. Но самые почётные места занимали огромные золотые полотнища Священной Римской империи*. И каждый, кому был знаком этот чёрный двуглавый орёл, расправляющий крылья на золотом поле, а знаком он был чуть ли не каждому первому, становилось ясно, в честь какого великого гостя могло устраиваться сие торжество. Но никто и представить себе не мог, кем этот дорогой гость окажется на самом деле.

Выстроившись вдоль центральной дорожки, приглашённые, затаив дыхание, стали ожидать появления короля и его необычного гостя. Каждый старался как можно ближе подвинуться к центру, тесня стоящих впереди, разместившимся на задних рядах приходилось вставать на цыпочки, тем же, кто не вышел ростом, доводилось и вовсе оставаться в неведении происходящего. Несмотря на огромное количество собравшихся, над залой нависла полная тишина. Слышалось даже потрескивание пламени в факелах. Все подданные напряжённо застыли, ожидая торжественной встречи своего монарха. Некоторое время всё оставалось как есть, люди стояли как вкопанные, боясь даже пошевелиться, и ничто не могло нарушить воцарившуюся тишину. Спустя четверть часа на парадной лестнице, ведущей в тронную залу, послышались торжественные шаги церемониальной свиты.

Дон Густаво де Армас, королевский герольдмейстер, появился в сопровождении шести горнистов, двух барабанщиков и восьми юных герольдов. Сопровождаемый своей свитой, он прошёл по центральной дорожке к возвышению, на котором стоял трон и высокие стулья для гостей.

Герольды подняли ввысь древки со знамёнами, а сопровождающие их горнисты затрубили мелодию торжественного гимна. В ритм с ним тут же грянули барабаны. В это же время герольды, каждый со своим знаменем, выстроились по обе стороны от тронного возвышения, сам дон Густаво занял почётное место в центре.

Все замерли, устремив взоры на королевского герольдмейстера. Выдержав положенную паузу, он поднял перед собой жезл и громким торжественным голосом, чётко проговаривая каждое слово, объявил: «Дамы и рыцари, сеньоры и вассалы объединённого королевства, прошу вас приветствовать: король Рима, Кастилии, Леона, Толедо, Галисии, Мурсии, Хаэна, Кордовы и Севильи, их королевское величество Альфонсо Десятый*! И достопочтеннейшая их супруга, королева Рима, Кастилии, Леона, Толедо, Галисии, Мурсии, Хаэна, Кордобы и Севильи, её королевское величество Иоланда Арагонская!».

Едва герольдмейстер произнёс эти слова, все придворные слегка склонили головы и замерли в волнующем ожидании. Сразу же после этого в залу вошли четверо вооружённых королевских гвардейцев, и с ними четверо королевских пажей. Вновь затрубили горны и загрохотали барабаны. И наконец-то, после стольких минут томительного ожидания, в округлом дверном проёме показалась правящая чета. Вслед за венценосными родителями шли маленькие принцы и принцессы: семилетняя Берингела, шестилетняя Беатрис, пятилетний наследник престола Фернандо и крохотный двухлетний Санчо, будущий король Санчо IV, врядли ещё понимающий, что происходит вокруг. Родившаяся меньше года назад Констанца была ещё слишком мала для участия в торжестве. Замыкали процессию также четверо пажей и столько же гвардейцев.

Как только король и королева заняли своё тронное место, оставив детей среди первых придворных, герольдмейстер вновь поднял свой жезл. Стараясь говорить как можно громче и торжественней, он стал объявлять появление главного королевского гостя: «Король Иерусалима, король Сицилии, герцог Швабии и Эльзаса, их королевское величество Конрад Третий!»

Великим гостем, ради которого собрался весь цвет Кастильской короны, стал король Иерусалима, король Сицилии, герцог Швабии и Эльзаса Конрад, или как его называли ласково Конрадин*. Но самым неожиданным для большинства собравшихся оказалось то, что этим почтенным государем был восьмилетний малыш.

Король Иерусалима Конрад III, он же король Сицилии Конрад II, а также герцог Швабии и Эльзаса Конрад IV был последним законным наследником германского императорского дома Гогенштауфенов*, сыном короля Конрада IV и внуком легендарного императора Священной Римской империи Фридриха II*.

В два года он потерял отца и рос при дворе своего дяди, герцога Людвига Баварского*. В Сицилии от его имени правил в качестве регента его дядя Манфред. В 1258 году, воспользовавшись ложными слухами о смерти племянника, тот самовольно провозгласил себя королём Сицилии, но изъявил готовность назначить Конрадина своим наследником.

Римский Папа Александр IV помешал мальчику стать королём Рима, а его опекун в 1257 году на выборах короля поддержал английского принца Ричарда Корнуэльского, взяв с того обещание, что новый король подтвердит за Конрадином право наследовать земли отца и титул герцога Швабии.

Едва герольдмейстер объявил о появлении гостя, оркестр вновь заиграл гимн, а в залу, выстроившись в колонны, вошли два десятка гвардейцев. Сразу за ними последовала группа герольдов, несущих перед собой флаги с гербами иерусалимского и сицилийского королевств. Гвардейцы выстроились по обе стороны от дорожки, в правой руке каждый держал длинное копьё с вымпелом у наконечника, выставив его вперёд, так чтобы флажки нависали над проходом.

Наконец, в проходной арке показался главный виновник всего торжества, облачённый в длиннополый кафтан и наброшенный сверху плащ. Голову мальчика венчала корона. Его появление вызвало целый каскад эмоций у всех, кто мог за ним наблюдать. Королём Иерусалима теперь, пусть даже и номинально, был восьмилетний мальчишка! Справа от юного короля, отставая от него на несколько шагов, шёл его дядя и опекун герцог Баварский Людвиг II Строгий.

Конечно же, визит маленького Конрадина в Толедо имел и важный политический смысл. Король Альфонсо, будучи двоюродным племянником покойного императора Фридриха, последнего на тот момент законного властелина Священной Римской империи, рад был принять у себя единственного прямого наследника своего двоюродного дяди. Используя родство с Гогенштауфенами и с помощью него добиваясь своего собственного избрания королём Рима, он демонстрировал законность своих притязаний не только на немецкий королевский титул, но и на императорский трон, который в это время оставался вакантным. Даже тот факт, что герцог Баварский поддержал на выборах английского принца, не стал препятствием для их визита.

Аккуратно взяв Конрадина под руку, герцог усадил племянника на высокий стул рядом с троном. После того, как малыш занял своё почётное место, трубы и барабаны умолкли. Сам же герцог остался стоять среди первых придворных.

На некоторое время над залой вновь нависла полная тишина. Затаив дыхание, все ждали дальнейшего продолжения церемонии.

Первым взял слово король Альфонсо. Возблагодарив Господа и поприветствовав своих подданных, он кратко объяснил повод для сегодняшнего торжества, после чего сразу же передал слово гостю.

Тут же к сидящему рядоммальчику подошёлкоролевский секретарь и вручил бумагу с записанной речью. Развернув листок, Конрадин окинул взглядом витиеватые строчки, исполненные на немецком языке, и приготовился говорить. Но вопреки ожиданиям тронная речь маленького короля оказалась лишь набором казённых фраз, написанных так, как того хотел король Альфонсо.

Затем слово вновь перешло к хозяину торжества. Альфонсо добавил к речи своего юного гостя лишь несколько поясняющих слов, после чего пригласил всех присутствующих проследовать в банкетную залу.

На этом церемониальная часть подошла к концу. Медленно, дабы не создавать давку, все присутствующие потянулись к дверям.

В банкетной зале стояли накрытыми с десяток больших длинных столов, за каждым из которых могло разместиться до сотни персон. Головной стол, за который вместе с королевской четой усадили Конрадина и его дядю, стоял на отдельном возвышении, к которому вели оцепленные стражей каменные ступеньки. И если для каждой из королевских особ, в том числе и для герцога Баварского, был приготовлен отдельный стул с высокой спинкой, похожий на трон, то остальным приходилось довольствоваться длинными и узкими скамейками. Но на этом разница, говорящая об отличии божьих помазанников от их подданных, и заканчивалась. Все столы накрывали белые льняные скатерти, а предлагаемый перечень блюд был также роскошен и разнообразен, как и на королевском столе.

Как только короли и их подданные расселись по своим местам, на видное место вышел королевский герольд и торжественно во весь голос объявил первую перемену блюд. Громко запели трубы, и из маленьких дверец, ведущих в подсобные помещения, потянулась длинная вереница пажей, несущих перед собой серебряные подносы с разнообразными кушаньями и кувшины с самыми лучшими винами. Меж столов в самом центре разместился ансамбль кугларов с ударными, струнными и духовыми инструментами, а трое сегрелей под их аккомпанемент исполняли красивую мелодичную балладу. Огромная зала, освещённая тысячью факелов, наполнилась музыкой, пением, разговорами, смехом, аппетитным чавканьем и звоном дорогой посуды. Особые глашатаи громко, так, чтобы их было слышно, объявляли названия подносимых блюд.

Первая перемена целиком состояла из одних лёгких закусок, должных лишь раззадорить аппетит перед более сытными кушаньями. Из горячих закусок были поданы печёнка телячья жареная с луком, почки телячьи жареные в сметанном соусе, печёнка куриная в винном соусе и печёнка куриная в сметанном соусе. Также горячие закуски были представлены свиной поджаркой и ветчиной, жаренной в сухарях. Из даров моря в числе горячих закусок были поданы мидии в белом вине с луком и мидии в кисломолочном соусе, а также устрицы в соусе из белого вина и устрицы, запечённые в дрожжевом тесте. Холодные же закуски были представлены прежде всего знаменитым хамоном, нарезанным и красиво уложенным тончайшими ломтиками. С хамоном подавалось большое количество зелени, твёрдый сыр и оливки. Также здесь подали и махому из филе тунца под оливковым маслом. Совершенно отдельно желающим подносили и небольшие пинчо с вяленой треской, ветчиной, луком и сыром.

Когда с первой переменой блюд было покончено, снова появился королевский герольд и во всеуслышание объявил о второй перемене. Снова запели трубы, и в залу вновь потянулись вереницы пажей, несущих огромные пузатые миски с супами. Всего во время второй перемены блюд было подано с десяток видов различных мясных, рыбных и овощных горячих супов с разного вида заправками, и несколько видов супов холодных.

После второй перемены наступил черёд третьей, мясной перемены. Из мясных блюд подавалась говядина тушёная в хлебном квасе с овощами, говядина тушёная с черносливом, говядина тушёная в кислом соусе с овощами, говядина, шпигованная салом и говяжье филе жареное на вертеле. С аппетитной говядиной вполне уверенно соперничала отварная свинина и свинина тушёная в белом вине, а также сочные битки из рубленой свинины. И, конечно же, ни один стол не мог обойтись без молочного поросёнка, зажаренного целиком. Баранину же подали в тушёном виде с черносливом и в запечённом виде под кисломолочным соусом. Также были поданы баранье «седло», жаренное на кости, и баранья грудинка, зажаренная в сухарях. Кроме крепкого красного вина, к мясу в изобилии подавались разные фруктовые соки и холодное разбавленное вино с кусочками фруктов.

Поскольку после третьей перемены пирующие были вполне уже сыты и хмельны, решено было сделать перерыв в трапезе и занять его танцами. В центре огромной залы тутже образовались сотни пар, взявшихся за руки и, повинуясь неспешному музыкальному ритму, соединяющихся в разные танцевальные фигуры. После часа танцев настал черёд грандиозного акробатического представления, в котором принимало участие около сотни самых разномастных артистов, выделывающих умопомрачительные кульбиты, жонглирующих острыми клинками и горящими факелами, и, словно змеи, сворачивающихся в самые невообразимые фигуры и формы. После захватывающих акробатических номеров настал черёд не менее грандиозного театрального действа. В основу устроенного спектакля были положены фрагменты из легендарной «Песни о моём Сиде"*.

После решено было возобновить трапезу.

Вновь появился герольд и с той же торжественностью, что и раньше, объявил четвёртую перемену блюд, во время которой стали подавать дичь. Пожалуй, именно эта перемена была самой торжественной и помпезной. Под непрерывное пение труб юные пажи вносили огромные, роскошно сервированные серебряные подносы с горячей, пышущей пряными ароматами дичью. Было подано филе дикой козы, жаренное на вертеле, и филе дикой козы, тушённое с яблоками и вином, заяц, тушённый в сметане с яблоками, и заяц, жаренный в сухарях, оленина, жаренная на вертеле с луком, и лань, жаренная на вертеле с зеленью.

С особой помпой подали оленя, приготовленного целиком, и упитанного дикого кабана, также запечённого целым. Именно эти впечатляющие размеры подаваемых блюд и являлись отличительной чертой королевских столов. Своей небывалой величиной они демонстрировали роскошь и широту, доступную лишь королям. Как правило, это были дикие или домашние животные, приготовленные целиком. Королевские оруженосцы, разбившись на группы по шесть или даже по восемь человек, вносили огромные противни с оленями, ланями и дикими кабанами, запечёнными в исполинских печах.

После столь аппетитной и сытной перемены решено было вновь прерваться на развлечения.

Вновь начались танцы, сопровождавшиеся красивой мелодичной музыкой, более всего располагавшей к доверительной беседе и флирту. После танцев настал черёд грубой шутовской клоунады, являвшей собой заметный контраст с общей сдержанной атмосферой королевского пира.

Затем король Альфонсо решил представить дорогим гостям своего любимого придворного трубадура Перо Гарсию Бургалеса. Перо Гарсия оказался при дворе короля, когда тот был ещё инфантом, а свои кантиги и тенсоны сочинял на галисийско-португальском наречии. Став у королевского стола, в окружении ансамбля кугларов, трубадур запел одну из своих знаменитых кантиг о любви. Во время исполнения этой cantiga de amor залом овладела полная тишина. Все, затаив дыхание, внимали пению любимого королевского трубадура.

Ещё после двух перемен к столам подали десерт, что свидетельствовало о финальной части банкета. Съев лишь маленький кусочек пирожного, Конрадин встал со своего места и, едва заметно кивнув в сторону короля Альфонсо, вышел из залы. Почти сразу за ним последовал и герцог Баварский. Сам же Альфонсо, посидев на своём месте ещё с пару минут, также встал и вышел за ними.

Пир же, устроенный в честь маленького короля, продолжился и закончился только под утро.

Глава 5

Знойное лето с его душной невыносимой жарой осталось далеко позади. Наступила пасмурная и прохладная осень. Солнце уже не поднималось так высоко, а небо всё чаще заволакивали тяжёлые тёмно-серые тучи. Холодный северный ветер, приходящий с Атлантики, не оставил даже воспоминаний о летнем зное. Всё чаще шли дожди. Крестьяне убирали последние остатки урожая с полей, спеша расплатиться с сеньорами и самим успеть запастись на зиму. Хотя жаркое сухое лето и перевело добрую половину урожая, оставив мирных тружеников практически ни с чем.

Америго продолжал беспечную жизнь в Толедо. За это время, что он провёл в гостях у Суньига, мать дважды приезжала за ним, желая вернуть сына домой. Ведь они приехали сюда лишь для знакомства с Кристиной, да и разве что погостить недельку-другую, а не оставаться на четыре с лишним месяца. Но Америго постоянно находил какой-нибудь новый повод, чтобы остаться. После столичного города с его шумной и насыщенной жизнью ему не хотелось возвращаться домой, где время текло так медленно и уныло, и месяцы, безвылазно проведённые в хоромах, прерывались разве что редкими выездами на охоту. Сама же донна Мария видела в этом исключительно положительный результат, полагая, что нежелание сына покидать столицу вызвано любовью, вспыхнувшей между ним и Кристиной, и хотя это было весьма далеко от истины, донна Роза так же придерживалась этой точки зрения. И это при том, что «молодые» практически не разговаривали друг с другом.

Помимо новых впечатлений, коих было в избытке, Америго старался завести как можно больше новых знакомств. Однажды ему довелось познакомиться с Гомесом Гонсалесом де Агилар, отпрыском знатного португальского рода Довиналей. Его отец, Гонсало Яньес де Агилар, доблестный рыцарь и трубадур, перебрался в Кастилию в период правления Фердинанда Святого и был одним из ближайших сподвижников его сына и наследника инфанта Альфонсо. Семья Гомеса владела поместьем Агилар и замком Агилар де ла Фронтера к югу от Кордовы. Случилось это во время энсьерро, когда Гомес помог своему новому приятелю вскарабкаться на барьер и избежать гнева быка.

Они оказались почти ровесниками, Гомес был лишь на два с половиной года старше Америго, они имели общие увлечения, как и большинство мальчишек, а главное -у них была схожая, как две капли воды, ситуация: родители Гомеса хотели посватать его к одной девице, к которой сам юноша не имел и малейшего расположения. Разговорившись об этом после прогона быков, они и подружились. В это время Гомес служил в крепости аль-Касар королевским оруженосцем и редко мог покидать место службы, но всё же, когда это удавалось, он старался развлечься, как мог. Иногда, в городском доме его отца, также располагавшемся в верхней части города под сенью королевской крепости аль-Касар, происходили шумные сборища, где молодые люди из знатных семей могли весело провести время.

Во внутреннем дворе дома, где они собирались, был разбит небольшой сад, прекрасное место для игр и отдыха. Здесь были цветочные клумбы, журчал рукотворный ручей, выложенный речной галькой, росли гранатовые деревья, важно, распустив хвосты, прогуливались павлины. Посреди сада стояла уютная маленькая беседка со столиком и скамейками. Чаще всего в ней собиралась тесная компания из трёх-четырёх юношей, чтобы поболтать, выпить вина и сыграть партию-другую в шахматы или трик-трак. Там же находился и небольшой тир с мишенями, где было удобно практиковаться в стрельбе из луков и арбалетов.

В один из таких серых осенних дней, получив от Гомеса приглашение на посиделки, Америго собрался в гости, хотя донна Роза и не хотела его отпускать. Живя на соседних улицах, они были почти соседями, и не было надобности седлать коня, к тому же узкие и многолюдные улочки Толедо всегда располагали к пешим прогулкам. Насвистывая под нос весёленькую мелодию, Америго шагал по каменной мостовой, подбрасывая в воздух серебряный реал, который собирался поставить на кон в трик-трак.

Добравшись за считанные минуты к дому приятеля, он остановился, кинул монету обратно в кошелёк и трижды постучал в дверь. В маленьком зарешёченном оконце показался мутноватый глаз чернокожего раба. Увидев гостя, он сразу же его впустил, так как успел уже наизусть выучить всех приятелей своего молодого хозяина. Пройдя через первый этаж дома, где находилась кухня и пряно пахнущие кладовые, Америго открыл старую скрипучую дверь и оказался в саду, где обычно проходили все сборища. К немалому удивлению, беседка и лавки вокруг неё пустовали, стояла тишина, легко можно было подумать, что в саду никого нет. Озираясь по сторонам, гость прошёл по тропинке, ведущей к беседке. Вскоре со стороны тира послышались голоса. Перемахнув через кусты, Америго направился к стрельбищу.

На исходных позициях стояли двое. Гомес, уже завершив свой выстрел, отошёл чуть в сторону и принялся ждать, устало облокотившись на приклад арбалета. Рядом, держа на плече арбалет, и целясь во вторую мишень, стоял Кристиано, которого все называли Малыш, хотя это лишь отчасти соответствовало истине. Кристиано был коренастым, широким в плечах, но весьма и весьма скромного роста, едва доходя до плеч остальным юношам. Даже четырнадцатилетний Америго был на полголовы выше. Как и Гомес, Кристиано служил королевским оруженосцем и был его самым близким товарищем.

На мгновение затаив дыхание, Малыш нажал на спусковой рычаг, плечи с тетивой распрямились, и короткий увесистый болт отправился к цели. Как только его стрела поразила мишень, юноша опустил арбалет и уступил место сопернику. Гомес также стал заряжать арбалет и уже вставил ногу в стремя, как вдруг заметил подошедшего приятеля.

— О-о-о, кого мы видим! Америго! — с пафосным торжеством произнёс он.

— Привет, дружище! Как поживаешь? — поздоровался гость.

— Ничего. А ты?

— Я вроде бы тоже ничего.

Пожав друг другу руки, они обнялись, как всегда это делали во время приветствия.

— Эй, Малыш! Посмотри-ка, кто пришёл! — позвал Гомес.

— А-а, Америго! Приветствую тебя, — поздоровался Кристиано. И, пожав руки, они также обнялись.

Америго подошёл к приятелю и взял из его рук арбалет.

— Что это вы? Решили сегодня устроить соревнования? — спросил он, взвешивая в руках оружие.

— Да, немного. А то при дворе не часто удаётся потренироваться, — забирая арбалет, ответил Гомес.

— Вообще-то, я собирался сегодня забить пару партий в трик-трак. Как тебе эта идея? — предложил Америго.

— Да, пожалуй, можно забить партийку-другую, — нехотя отмахнулся Гомес. — Но немного попозже. Давай?

— Ну, давай. Я не против, — согласился Америго.

Зарядив арбалет, Гомес встал на свою позицию и, недолго целясь, нажал на спусковой рычаг. Его болт вонзился в мишень довольно далеко от центра, вызвав у незадачливого стрелка целую дюжину крепких словечек. Следующий болт, выпущенный Малышом, угодил почти в самое яблочко.

— Эй, посмотри, Америго, — воскликнул Гомес. — Ты когда-нибудь видел такое? Малыш меня опережает!

— Ха! Наверное, старший братец поднатаскал Малыша по стрельбе! — смеясь, ответил тот. Вновь зарядив арбалеты, они сделали ещё по одному выстрелу, но Кристиано и на этот разопередил своего соперника.

— А-а! Ладно! Ну его! — крикнул Гомес и бросил свой арбалет на землю. — Пойдём-ка лучше выпьем!

— Давай, я не против, — ответил Малыш и тоже положил своё оружие.

— Эй, Америго, идёшь с нами? — позвал Гомес.

— Конечно, иду! — отозвался тот.

И все трое прошли в беседку. Кроме кувшина с молодым белым вином и двух серебряных кубков, на красивом резном столе лежали виноград, абрикосы, финики, сушёный инжир и оливки. Наполнив два кубка, Гомес тут же крикнул рабу, чтобы тот принёс ещё один. После чего все расселись по удобным местам и, не спеша потягивая прозрачное белое вино, стали беседовать о стрельбе и охоте.

Всё это время Гомес как-то нетерпеливо ёрзал на месте и, почти не отрываясь, смотрел в сторону двери, ведущей в сад. На вопросы Америго, в чём дело, или не ждёт ли он кого-нибудь ещё, он отмахивался и говорил, что тот сам всё скоро увидит. Это не было странным, когда в гостях у Гомеса собиралась иногда чуть ли не половина Толедо.

Так продолжалось часа два. Вдруг со стороны двери послышался оживлённый разговор, прерываемый приступами заразительного смеха. Через минуту на аллее, ведущей к беседке, показались три фигуры.

— О-о-о! Ну, наконец-то! — завидев гостей, крикнул Гомес.

— А-а, ты заждался? — послышалось в ответ.

— Ну, конечно! — и захватив с собой ополовиненный кубок, Гомес пошёл навстречу.

Первым шёл худосочный молодой человек, с бледным осунувшимся лицом и тонкими трясущимися ладонями. Несмотря на попытки держаться уверенно, этот парень сразу же производил впечатление больного и сильно страдающего человека. К тому же, его наверняка одолевала телесная слабость, что было видно по его бледному измождённому лицу. Следом за этой меланхоличной особой шли две прекрасных юных девицы. Своим цветущим видом, задорным и весёлым поведением, они представляли резкий контраст на фоне своего хилого и грустного спутника.

— Как дела, Франческа? — спросил Гомес, обнимая тонкую рыжеволосую девушку.

Как и многие молодые люди аристократического происхождения, которых женили и выдавали замуж помимо их воли за заранее выбранную кандидатуру, Гомес имел связь, что называется, на стороне. Обычно такие молодые люди встречались тайно, дабы их отцы ничего не прознали, и городской дом, где он был полновластным хозяином, как раз подходил для таких встреч.

— Прекрасно. Ну, а как у вас? — спросила Франческа

— Отлично! — уверенно ответил Гомес. — Мы только и ждали вас!

Кристиано и Америго, доселе оставаясь сидеть в беседке, вышли, чтобы поприветствовать новых гостей.

Пожав трясущуюся руку худосочного юноши, который мялся и запинался через каждое слово, Америго учтиво поприветствовал Франческу и остановился, чтобы поздороваться с последней особой.

В момент, когда Америго, протянув руку и галантно поклонившись, посмотрел в глубокие тёмно-карие глаза черноволосой красавицы, дыхание его перехватило, а сердце забилось так часто, что готово было выпрыгнуть из груди. Он сразу же попытался взять себя в руки, но красные щёки и потупленный взгляд выдали его с головой. С первого мига, с первого взгляда она пленила его, завладела им, чтобы уже не отпустить никогда.

Большие тёмно-карие, почти чёрные глаза с густыми ресницами, тонкий нос с небольшой горбинкой, выдающий яркую представительницу средиземноморских кровей, строго очерченные скулы и полные сочные губы цвета перезрелой вишни. Лицо её покрывал медный загар, делая девушку похожей на сарацинку. Густые смолянисто-чёрные волосы были заплетены в длинную тяжёлую косу, ниспадающую до талии. Одета она была в тёмно-синее платье французского фасона, плотно прилегающее под грудью и расширяющееся от талии. Такое платье выгодно отличало её на фоне ярко-красных пеллот и бриалей, широко распространённых среди кастильской аристократии. Голову её покрывал белый холщовый платок, гладко облегающий подбородок и приколотый с боку шпильками. Поверх платка была наброшена лёгкая полупрозрачная вуаль.

— Америго де Веласко, — назвал он себя, не отрывая взгляд от этого красивого загорелого лица. — Америго. Зовите меня просто Америго, прекрасная сеньорита, — слегка запнувшись, добавил мальчишка.

Девушка кокетливо улыбнулась.

— Анна Мария Дельфино. Но можете меня называть просто Анной, прекрасный сеньор!

Услыщав её ответ, Америго ещё больше замялся. Дельфино были известным аристократическим родом из Венеции. Одним из двенадцати знатнейших родов Республики Святого Марка, известных как «апостольские семьи». В Венеции они значили столько же, сколько де Лара, де Гаро или де Веласко в Кастилии.

Ситуацию разрядил Гомес.

— Сеньоры и сеньориты, прошу всех к столу! — скомандовал он, указывая на беседку.

Зайдя внутрь, компания стала рассаживаться по местам. Гомес взял на себя почётную роль пажа и стал разливать вино по трём серебряным кубкам, стоящим на столе. И именно этот, казалось бы, ничем не примечательный момент предопределил всю будущую судьбу Америго.

Дело было в том, что серебряная посуда, из которой обычно ела и пилазнать, была очень дорога и порой во время застолий её на всех не хватало. Но заменять её более дешёвой и пить из глиняных или деревянных кружек считали ниже своего достоинства, за исключением разве что военно-полевых условий и других непредвиденных обстоятельств. И очень часто сидящие рядом особы делили между собой имеющуюся посуду, как правило, на двоих или же на троих. Также был распространён обычай пускать по кругу один-единственный и очень дорогой кубок. Так получилось и на этот раз, на шесть персон в наличии имелось всего три серебряных кубка, по одному на двух человек. И Америго волей-неволей пришлось разделить свой бокал с прекрасной чернобровой итальянкой, которая совершенно случайно уселась возле него.

Но молодое белое быстро закончилось. Кубок, который Гомес наливал для себя и своей Франчески, не наполнился даже наполовину. Впрочем, быстро допив оставшееся, он вышел из беседки и стал звать на помощь раба.

— Анвар! — во всё горло прокричал Гомес.

Сидящие в беседке девушки тоненько захихикали, услышав его несуразный вопль.

— Анвар! Чёрт бы тебя побрал! — ещё сильнее завопил Гомес.

— Да успокойся ты! — крикнул на него Кристиано. — Чего ты разорался?

— Вина! Я хочу, чтобы нам принесли ещё вина! — качнувшись в сторону, пояснил приятель.

По его реакции и выражению покрасневших глаз было видно, что он уже находится в хорошем подпитии.

— На мой взгляд, тебе уже достаточно! — подтрунивал над ним Кристиано.

Тут резкое словцо вставил Америго.

— Гомес! Теперь мне ясно, почему Малыш так легко обыграл тебя на арбалетах!

Все вновь рассмеялись.

— Не спорю… Может быть, — опять сильно качнувшись, согласился Гомес. — Но клянусь, завтра я возьму реванш!

— Так-так, вызов принимаю! — усмехнулся Кристиано.

— Анвар! — вновь прокричал Гомес.

— Болван! Кто тебя отсюда услышит? — вновь гаркнул на него Кристиано. — Ты бы ещё из еврейского городка поорал бы!

— Чёрт бы его побрал! Этот сарацин должен быть всегда рядом! Всегда, когда я этого хочу! — злопыхал Гомес.

— Ладно, Господь с вами, благородный сеньор, — успокоил его Малыш. — Сейчас я кого-нибудь позову. Или, так уж и быть, сам принесу вина. Всё-таки я королевский виночерпий.

И, встав со скамейки, он ловко перепрыгнул заборчик беседки. Гомес же, покачиваясь под штормящим ветром, вернулся в беседку и упал в объятия своей Франчески.

Всё это время, как только девушки зашли беседку, и Анна Мария села слева от Америго, да так близко, что их бёдра и локти соприкасались, волнение, охватившее четырнадцатилетнего юнца, не покидало его. Он мужественно старался взять себя в руки, дабы не показаться полным болваном, но дрожащая ладонь, которой он брал кубок из рук итальянки, с лихвой выдавала все его переживания. Как ни старался он смотреть в другую сторону, но голова то и дело поворачивалась влево, и глаза устремлялись к прекрасной соседке. То и дело останавливаясь на красивых изящных ладонях, украшенных дорогими перстнями, пройдя по складкам тёмно-синего платья, его взгляд невольно притягивался к красивому загорелому лицу с бархатистыми тёмно-карими глазами. Но больше всего ему не давали покоя её губы, они просто пленили его — крупные, чувственные, тёмно-вишнёвые. И чем дольше он смотрел на них, тем сильнее они влекли и притягивали. Ещё очень долго, на протяжении многих лет и до самых последних дней, они будут сниться ему.

Появился Малыш Кристиано, за ним, водрузив на плечо бочонок с вином, следовал чернокожий Анвар, которого так и не дозвался Гомес. Будучи занят в погребе, раб просто не слышал криков хозяина и вместе с бочонком сам принёс ещё и плеть из сыромятных ремней, чтобы получить «заслуженное» наказание. Гомес взял плеть и уже хотел было пустить её в ход, но Кристиано его остановил, толстой мускулистой рукой усадив своего друга на место. Пузатый деревянный бочонок, пахнущий погребной сыростью, таил в себе как минимум с пол кантара, или целых шестнадцать квартильо вина. Поставив бочонок на стол, Анвар низко поклонился и сразу же поспешил удалиться. Почётную обязанность виночерпия взял на себя Кристиано. Вынув толстую круглую пробку, плотно засевшую в крышке, он стал разливать душистый полупрозрачный напиток. Это вино оказалось покрепче предыдущего, и беседку сразу же наполнил терпкий пьянящий аромат.

Веселье продолжилось с новой силой.

Начинало темнеть, на западе полыхал ярко-оранжевый закат, пробиваясь сквозь кучи фиолетовых облаков, и небосвод постепенно заполнялся мерцающими светильниками звёзд.

Покинув беседку, компания вышла в парк, за исключением бедняги Рудольфо, сонно растянувшегося на скамейке.

Гомес и Франческа пожелали уединиться и почти сразу же исчезли за гранатовыми кустами. Америго же вместе с Малышом Кристиано, крепко обнявшись и лбами прижавшись друг к другу, горланили весёлую застольную песню, и это позволило ему ненадолго забыть о прекрасной смуглянке, которой пришлось остаться в одиночестве. Малыш ещё с самого начала заприметил, как Америго, не отрываясь, таращится на эту чернявую красотку, и то ли из глупой шутки, то ли от того, что та ему самому приглянулась, решил таким вот нелепым образом отвлечь своего младшего приятеля.

Так продолжалось около получаса, пока королевский виночерпий не отправился обратно в беседку за очередной порцией выпивки. Освободившись от крепких дружеских объятий, Америго перевёл дух, и тут же его глаза стали невольно разыскивать красавицу итальянку. В ночных сумерках, окутавших сад, уже невозможно было хоть что-нибудь разглядеть. Но всё же, хоть и туго соображающий после выпитого вина, он, заметив, что Малыш возится слишком долго, метнулся к клуатру, окружающему внутренний двор, где, как он рассчитывал, могла оказаться девушка.

И он не ошибся.

За рядом округлых романских арок находилась уютная галерея, даже в самый солнечный день укрытая тенью. Сейчас же здесь было совершенно темно.

Проходя вдоль аркады, он напряженно всматривался во тьму. У глухой стены стояли длинные низкие лавки, на которые можно было присесть, гуляя по галерее. Именно на одной из них в полной темноте и сидела Анна Мария. Разглядев её силуэт, Америго на мгновение остановился, не решаясь выйти из-за колонны, но сразу же, во многом благодаря выпитому вину, смог совладать с собой. Преодолев все препятствия, робкий влюблённый подошёл к ней и присел рядом. Они могли просидеть так час, два или больше, лишь изредка переглядываясь друг с другом. Но эту нелепую молчаливую идиллию нарушили пьяные вопли Малыша, желавшего вновь собрать всю компанию вместе.

Ближе к полуночи весёлая компания собралась расходиться. На улице перед домом стояла карета, на которой и приехали гости. Беднягу Рудольфо пришлось загружать всем вместе: сильно перебрав, он кричал, дрался и всё время норовил куда-то убежать. Вместе с ними в карете уехал и Кристиано.

Незадолго до этого Америго почувствовал, как в общей суматохе его кто-то задел за ремень. Потянувшись, чтобы поправить его, он обнаружил лёгкий, едва заметный свёрток.

Это был дамский платок.

Глава 6

Утро наступившего дня началось для Америго с хорошего разгульного похмелья. Он никак не мог заставить себя встать с кровати, просто не было никаких сил, и безвольно провалялся далеко за полдень. Дважды чернокожий раб приходил, чтобы позвать молодого господина к обеду, но тот лишь нехотя вертел головой, едва высунувшись из-под одеяла. Сильнейшая слабость и тошнота не давали никакой возможности подняться с постели. Вино, бочонок с которым принёс Анвар, оказалось на редкость крепким, да и наверняка с добавлением опиумной наркотической настойки или ещё какой-нибудь гадости. Такое сильное похмелье Америго испытывал второй раз в жизни. Первый раз был, когда однажды, будучи ещё одиннадцатилетним мальчишкой, он решил попробовать тот пахучий красный напиток, что так любил дядя Фердинанд. Старого дона, где бы он ни находился, всегда сопровождал его кравчий, то и дело бегающий челноком за очередной порцией выпивки. Даже в поездках, за исключением редких случаев, его всегда сопровождала телега, груженная винными бочками. В хорошие дни дядя Фердинанд мог осушить до десяти квартильо крепкого ароского вина. Он часто шутил по этому поводу: дескать, именно благодаря вину ему и пришлось поселиться во владениях своего покойного брата. Своей вотчины у Фердинанда не было, перед уходом в крестовый поход он все свои земли раздал монастырям. Воспоминания о дяде и о том первом разе, когда он решил допить оставшееся дядино вино, слегка приподняли Америго настроение. Держась обеими руками за живот и опасаясь, как бы его не вырвало, он медленно стал подниматься с кровати.

Встав и облокотившись о подоконник, дабы глотнуть свежего воздуха, он криком позвал Али. Появившийся раб принёс юному господину рубаху и кувшин холодной воды с лимоном. В этот момент Америго вспомнил старый испытанный способ, к которому прибегал дядя, когда ему нужно было срочно привести себя в порядок после глухого недельного запоя. А заключался он в огромной лохани с ледяной водой из колодца, куда он нырял с головой и просиживал не менее двух часов, далее следовал наваристый мясной суп, которого нужно было съесть не меньше двух мисок, и в заключение всего следовало переодеться в чистую свежую одежду. Именно эти средства и решил испробовать Америго.

Проделать всё это легче всего было на кухне. Именно туда он и отправился.

Выйдя из спальни, он оказался на красивой открытой веранде, отделанной резным деревом, откуда открывался вид на внутренний двор. Дверь, ведущая в кухню, выходила туда же.

Спустившись по лестнице и пройдя через сад, он зашёл в пропахшую снедью кухню. Кухарками и прачками в доме Суньига, как во многих других богатых домах, были дородные чернокожие рабыни, также как и юноши, одетые по-мавритански.

Уже предупреждённый о том, что юный господин хочет искупаться, Али как раз носил воду из колодца, бывшего в том же саду, и наполнял ею огромный, похожий на бочку, ушат.

Скинув чулки и рубаху, раздетый донага, Америго подошёл к чану и пальцем дотронулся до воды. Мороз продёрнул его от ушей и до самых пяток, и показалось просто самоубийственным залезать в эту посудину. Но находчивый Али подозвал двух кухарок-рабынь и, подхватив юного господина на руки, они втроём опустили его в воду. Того как будто кипятком ошпарило, ему сразу же захотелось выскочить обратно, но Али его удержал.

Через полтора часа, когда наступила пора следующего этапа исцеления, дрожащего и покрасневшего мальчишку вынули из воды. Вновь подошли две кухарки. Сухими полотенцами женщины насухо его вытерли, после чего помогли натянуть штаны и рубаху. Далее Америго ожидала большая глиняная миска с наваристым мясным супом, приправленным зеленью и чесноком. Рядом лежала серебряная ложка и кусок свежего, ещё тёплого хлеба. Непроходящая тошнота никак не располагала к еде. Но всё же, усевшись за стол, он принялся есть, через силу отправляя каждую ложку в рот. Когда он опустошил первую миску, дородная негритянка подлила ему добавки.

Но, так и не доев вторую порцию, Америго встал из-за стола и вместе с Али отправился в свою комнату, чтобы начисто переодеться.

В этот момент ему вновь припомнились весёлые и нелепые подробности вчерашнего вечера. Стрельба из арбалетов, вкусное, но чересчур крепкое вино, орущий Гомес, тощий и неуклюжий Рудольфо- эти воспоминания заставили его заметно повеселеть. Но все эти хоть и приятные, но ничего не стоящие мелочи, вновь почти сразу же вытеснил облик прекрасной черноволосой итальянки.

Он вспомнил о ней сразу же, как только продрал глаза, даже несмотря на отвратительное самочувствие. Именно о ней он и думал, не переставая, с момента, как только проснулся. То и дело он пытался выбросить её из головы, переключиться на что-нибудь другое, но мысли снова и снова невольно возвращались к ней. Это не походило даже на влюблённость, что возникает с первого взгляда при виде симпатичной особы противоположного пола. Это была самая настоящая одержимость, а не какая-нибудь сиюминутная симпатия. Да, он именно был одержим ею, как бесом, как суккубом*, который поселяется внутри и, подавляя волю, полностью овладевает сознанием. И чем больше проходило времени, тем лучше он это понимал. В голове засела одна-единственная мысль: найти, разыскать её во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило.

Оставшись один в комнате, Америго присел на кровать, с головой погрузившись в раздумья. Несколько раз ему припоминался какой-то платок, но что именно за платок, откуда он взялся и куда потом делся, он не мог вспомнить. На какой-то миг даже показалось, что и не было никакого платка, а всё это лишь спьяну померещилось. Но ремень! Он чётко помнил, как поправлял свой ремень, когда все разъехались, и они с Гомесом остались одни. Он точно что-то держал в руках, что-то лёгкое и белое. И скорее всего, это был дамский платок. Он снова и снова лихорадочно обыскивал свои вещи, каждую складку, каждый лоскуток в надежде отыскать заветный подарок. Америго был уверен, что платок этот принадлежит именно Анне Марии и именно она подсунула его в знак своей ответной симпатии. Конечно же, красавица могла и не прибегать к такой хитрости, а сделать это открыто, но, видимо, ей нужна была скрытность, раз она так поступила, и это было мудрым решением.

И самым главным оказалась то, что Америго не ошибался. История с этим злосчастным платком скоро разрешилась, можно даже сказать сразу же. Но, увы, единственная ниточка, за которую он так хотел зацепиться, сыграла с ним злую шутку.

Через некоторое время вновь зашёл раб и пригласил юного господина к ужину. В этот момент кого и хотелось ему видеть меньше всего, так это семейство Суньига. Вспомнив о своей «новой семье», он расстроился ещё больше. Но Кристина на днях уехала в родную Наварру, и скорее всего, за ужином донна Роза будет одна. Это послужило лёгким утешением, к тому же оставлять сеньору одну во время вечерней трапезы было бы верхом бестактности. Напоследок ещё раз умывшись и окончательно приведя себя в порядок, Америго отправился в обеденную.

В отгороженной ложе, где находился господский стол, стояла непроглядная тьма, лишь пара небольших сальный свечек освещала место, за которым сидела хозяйка дома. В тусклом дрожащем свете виднелась одинокая и величественная фигура сеньоры. Ей часто приходилось ужинать одной, и делать это она привыкла в полутьме, при свете одной или двух свечей. Как только появился Америго, чёрные рабы-прислужники стали разжигать факелы, висящие на стенах. Полутёмная ложа сразу же преобразилась. Стоило донне Розе обратить на него внимание, как он тут же замялся, чувствуя себя виноватым. Вежливо поздоровавшись и поклонившись, он попросил разрешение сесть. Домина молчаливо кивнула. Хотя кроме госпожи за столом никого не было, накрывалось на целую дюжину, как и положено по обычаю. Видя, что виконтесса не настроена на разговор, а это было и на руку Америго, он уселся на своё обычное место, справа напротив от госпожи. Догадываясь о том, что ей уже известно о его вчерашних похождениях, он сконфуженно мялся, гадая чем бы загладить свой очередной проступок. Придвинув к себе блюдо с хамоном, он начал есть, то и дело поглядывая на сеньору. Так в молчаливом раздумье прошёл ужин, никто из двоих присутствовавших так и не решился нарушить тишину.

Но в самом конце, уже вставая из-за стола, донна Роза, как бы между прочим, поблагодарила его за чудесный подарок, что он приобрёл для Кристины, — дорогой шёлковый платок, который наверняка привезли из самой Венеции. Причём сказала она это с таким язвительным намёком, что его просто невозможно было не заметить. Америго как будто бы кипятком обварило. Заметив его замешательство, донна Роза ядовито улыбнулась. Потом прибавила, что Кристина будет очень рада такому подарку.

В этот момент он начал догадываться о сути произошедшего. Скорее всего, на пьяную голову он просто не догадался как следует спрятать драгоценный платок и выронил его где-то на ступеньках, а затем кто-то из рабов передал его госпоже. Последний вариант был наиболее вероятен. К тому же донна Роза была не настолько глупа, чтобы не догадываться о реальном происхождении этой вещи.

И всё же Америго решился сделать ответный ход. Вновь извинившись, он стал умолять сеньору вернуть ему этот злосчастный платок, дабы самому преподнести его в подарок Кристине в день её возвращения из Наварры. Лукаво улыбаясь и покачивая головой, та всё- таки согласилась. В тот же вечер она через Али передала ему эту заветную вещь.

Так Америго удалось завладеть своей бесценной реликвией. Хотя он прекрасно понимал, что теперь, когда из Наварры вернётся Кристина, этот платок должен оказаться у неё. Но на тот момент это не имело абсолютно никакого значения.

Снова уединившись в своей комнате, он поднёс к лицу этот нежный и лёгкий кусочек шёлка, чтобы вновь почувствовать приятный аромат дорогих духов. Тот самый аромат, которым он невольно наслаждался, сидя в беседке рядом с предметом своего обожания. Мысленно перед его взором вновь представала чернявая смуглянка с карими бархатистыми глазами и длинной смолянисто-чёрной косой. Уставший, измотанный переживаниями, он так и уснул с этим белым шёлковым платком на лице.

На следующий день, окрылённый вчерашней победой, Америго принялся обдумывать планы дальнейших действий. Не выпуская из рук заветный платок, он то и дело подносил его к носу, чтобы насладиться запахом своей любимой. Приятный аромат, напоминающий душистое спелое яблоко, вселял в него бодрость и надежду на лучшее. Но главное, он окончательно удостоверился в том, что этот платок действительно принадлежит той самой черноглазой нимфе, что стала предметом его вожделения. К тому же столь тонкий и дорогой шёлк можно было достать только у венецианских или генуэзских купцов, привозивших с Востока редкие дорогие товары. Америго пытался вспомнить все подробности того вечера, что он провёл накануне в гостях у Гомеса, стараясь ухватиться хоть за какие-то ниточки. Но единственное, что он мог знать о прекрасной смуглянке, так это её имя и знатную фамилию. Самым желанным для Америго было узнать адрес или хотя бы какое-нибудь место, где её можно было найти, но из той пустой болтовни, которой они занимались в беседке, понять что-либо не представлялось возможным. К тому же Анна Мария больше молчала, лишь изредка посмеиваясь над дурацкими шутками Гомеса. О себе же она не поведала практически ничего. В глазах Америго эта скрытная немногословность придавала ей некую мистическую таинственность, и этим пленяла ещё больше. И всё бы могло закончиться этой случайной сиюминутной встречей. Они бы никогда больше не встретились, а ему рано или поздно волей-неволей пришлось бы о ней забыть. Но всё же этот платок! Зачем она подсунула ему этот платок?! Как будто давая шанс, соломинку, за которую можно зацепиться, но не более того. Закрадывались сомнения относительно чистоты её намерений. Что если эта прекрасная нимфа решила с ним лишь поиграть, подшутить над невинным мальчишкой, который так самозабвенно ухлопался по самые уши? Красивые женщины, не знающие границ в своём коварстве, часто прибегают к таким уловкам. Дразнить и обманывать влюблённых ухажёров представляется для них сущим удовольствием.

И он решил действовать, заранее прикинув в уме чёткий и единственно верный план.

Покинув спальню, Америго отправился на поиски чернокожего Али, и спустя около получаса поисков обнаружил его в кухонной подсобке, старательно оттирающим большой медный котёл для варки мяса.

— Ассалама, Али! — позвал его Америго, ради шутки поздоровавшись по-арабски.

— Алейкум ассалам, саид, — тихо ответил раб, не отрываясь от своей работы.

— Поди сюда, — махнул рукой Америго, подзывая его к себе.

Рабу ничего не оставалось делать, как повиноваться. Оставив работу, он молча подошёл к юному господину, как всегда держа голову преклонённой.

— Что-нибудь изволите? — тихо спросил раб, ожидая, вероятно, перевода на другую работу.

— Да, да, да, — ещё тише ответил Америго, подзывая его за угол, где бы их никто не мог видеть и слышать.

— Чего изволите, сеньор? — уже шёпотом вновь спросил Али.

— Послушай, бедняга Али, — вкрадчиво полушёпотом начал юный сеньор. — Много ли на тебе сегодня работы?

Парень улыбнулся, обнажив ряд крупных белоснежных зубов.

— Как всегда по горло. Выше головы! — ответил он и сделал размашистый жест рукой. — Следует отдраить котлы, их с две недели не мыли. Наточить кухонные ножи. Затем к ужину накрывать. Потом ещё…

— Так! — перебил его Америго. — Сегодня я освобождаю тебя от всей работы.

— Сеньор?! — недоумённо попятился раб.

— Да, да, — шёпотом подтвердил тот. — Ты не ослышался!

— Чем же я могу быть полезен? Прикажете что-нибудь?

Америго пару раз махнул пальцем около уха раба. Поняв жест, тот оттопырил ухо ладонью и прислушался.

— Послушай, Али, — начал Америго. — Давно ли ты служишь в доме сеньоры Суньига?

— О-о-о, — протянул парень, явно не ожидая такого вопроса. — Давно, очень давно. Я и сосчитать-то не могу.

— Хорошо! — продолжил господин. — А вообще давно ли ты живёшь в Толедо?

— Давно, сеньор.

— Ну, как давно? Сколько лет?

— Не знаю, сеньор. Я и считаю-то с трудом, — ответил раб и выставил вперёд ладони. — Раза в два больше, чем пальцев на обеих руках. Помню, ещё в раннем детстве дон Иньиго Ортис купил меня на рынке в Кордове. С тех пор я здесь.

— Отлично! — Америго довольно потёр ладони. — Значит, получается, ты должен знать этот город, как пальцы на обеих своих руках. И вероятно, у тебя должно быть здесь много знакомых.

— Ну, насколько это может позволить мне моё невольничье положение, — не понимая, что от него хотят, ответил Али.

— Ха! — довольно улыбнулся Америго. — Это как раз то, что нужно!

— Да. Но чем же я могу услужить вам, сеньор? — переспросил раб.

Америго вплотную приблизился к Али и стал шептать ему на ухо.

— А вот чем. Можешь ли ты разузнать, не живёт ли в Толедо некий знатный итальянец по фамилии Дельфино.

— Ну-у-у, не знаю, — озадаченно протянул раб. — Дельфино… Лично я не слыхал такой фамилии.

Но, услышав ответ, Америго лишь ещё больше обрадовался.

— Да! Так я и думал! — хлопнул он в ладоши. — Значит, получается, в Толедо они приехали совсем недавно, раз о них ничего не известно. Или же, вероятней всего, находятся здесь проездом.

Али кивнул.

— А кроме фамилии вам что-нибудь известно? — робко спросил он.

— Пожалуй, ничего, — ответил было Америго, хотя потом добавил. — Возможно, у этого паполлана* есть дочь, и находится она здесь вместе с ним, в Толедо.

— О-о! Это уже намного лучше, — обрадовался Али. — Может, вам ещё что известно? Ну, хоть что-нибудь.

— Пожалуй, знаю, что её зовут Анной Марией. Полное её имя Анна Мария Дельфино. К тому же она примерно моего возраста.

— Это и всё? — недовольно скривился Али.

— Да. На этот раз всё, — пожал плечами Америго.

— М-м. Не густо.

— Я рассказал тебе всё, что знаю о них. Знай я больше, не стал бы обращаться к твоей помощи.

На какой-то миг наступило молчание. Али сосредоточенно смотрел куда-то в сторону, раздумывая, как быть.

— Послушайте, сеньор, — вновь заговорил раб. — Но вы так и не сказали, что конкретно вам нужно.

— Да всего-навсего, чтобы ты разузнал их адрес. Или смог указать мне дом или гостиницу, где они поселились.

— И всё? — удивился Али.

— Да! Да! И всё! — хлопнул его по плечу Америго.

Али сложил руки на груди и, вновь отведя взгляд в сторону, задумался.

— Ну, посмотрим, что можно сделать, — задумчиво произнёс раб.

Америго схватил его за ворот и притянул к себе.

— Ты должен обязательно их разыскать! — уже с негодованием прошипел он. — Слышишь? Обязательно!

— Да, да, сеньор, — испуганно попятился раб.

— Можешь вывернуться наизнанку! Но обязательно найди их! — в голосе Америго злость тесно переплеталась с отчаянием.

— Да, сеньор, — Али попытался его успокоить. — Сделаю всё, что смогу.

— Постарайся! Это вопрос чести! Хотя, тьфу… Какой чести… Жизни! Или нет, даже больше, чем жизни!

Вновь на секунду воцарилось молчание.

— Позволите удалиться, сеньор? — спросил Али, видя эмоции господина.

— Да, да, ступай! Поскорее! — ответил Америго. — И если не успеешь сегодня к ночи, лучше не возвращайся. Вернёшься лишь тогда, когда всё узнаешь.

Али низко поклонился и уже повернулся, чтобы уйти, но Америго его остановил.

— Да, и ещё, — добавил он. — Самое главное, если хоть кто-нибудь узнает о моей просьбе, тебе несдобровать.

Али жестом подтвердил своё гробовое молчание, затем, прижав ладони к груди, вновь поклонился. Пятясь назад, дабы не повернуться к господину спиной, раб стал удаляться. Напоследок, хотя Али и был мусульманином, Америго трижды начертал над ним в воздухе крест.

Спустя мгновение он решил приступить ко второй части задуманного им плана. Теперь ему предстояло стремглав мчаться на рынок, чтобы подыскать платок для Кристины, точь-в- точь такой же, какой он получил от Анны Марии. Увы, сложившиеся обстоятельства добавили и эти лишние хлопоты. Если бы этот злополучный платок не попал в руки донны Розы, ему бы и в голову не пришла мысль делать Кристине подобный подарок. Но ни в коем случае он не собирался передаривать Кристине оригинал, тот самый, который получил в подарок от Анны Марии. Для этого-то он и решил подменить его копией. Уже давно перевалило за полдень, а рынок к этому времени начинал расходиться, так что ему следовало поторапливаться.

Покинув дом Суньига, Америго быстрым шагом, чуть ли не бегом, направился к центру города. Ехать верхом по узким и многолюдным улицам было до ужаса неудобно, так что коня он с собой не взял, не желая, чтобы тот создавал ему лишние хлопоты. В городе так поступали многие даже самые заядлые ездоки, всю свою жизнь не вылезающие из седла.

Вся центральная часть Толедо, между аль-Касаром и строящимся собором, была предназначена для торговли. От площади Сокодовер, где в основном торговали зерном и строительным лесом, до крытого рынка Алькана следовали лавки кузнецов, портных, скорняков, менял, брадобреев, мясников, сапожников, горшечников, ювелиров, торговцев рыбой, красильщиков и всякого рода посредников. Отдельные от них крытые улочки-алькасерии, специализирующиеся на каком-то одном роде товаров, соседствовали с фондуками, бывшими одновременно складами и гостиницами для бродячих торговцев. Как и прочие крытые рынки, на ночь алькасерии закрывались.

Через каких-нибудь пару минут он уже был на месте. Быстро, порой даже нагло продираясь через разношёрстную толпу, то и дело отвечающую то бранным криком, то грубым толчком, Америго старательно высматривал лавки, где он мог найти что-нибудь подходящее. Пройдя через рыбные и мясные ряды, где уж точно не нашлось бы венецианских платков, он невольно задержался около оружейников, чьи лавки были уставлены прекрасным дорогим оружием из лучшей в мире толедской стали. Он мог бы простоять там час или два, если бы его не торопила цель, ради которой он и пришёл сегодня на рынок. Найдя наконец-то галантерейную алькасерию, где в большом ассортименте имелись шапки, ремни, веера, различные застёжки и, конечно же, платки, он внимательно, переходя от лавки к лавке, стал изучать товар. Но сколько он ни смотрел, как тщательно ни перебирал драгоценные вещи, он никак не мог напасть на след той единственной, в которой так нуждался. Ему то и дело приходилось доставать из-за пазухи заветную вещицу и демонстрировать её продавцам, дабы те среди своего товара отыскали такую же. Но один за другим лавочники лишь пожимали плечами да приговаривали, дескать, вещица редкостная и невероятно дорогая.

Один толстый торгаш со здоровенными ручищами и полным сальным лицом, у которого как раз в наибольшем ассортименте имелись дамские платки, долго изучал поданный ему экземпляр, затем несколько раз перебирал свой товар, но так и не смог найти ничего подходящего. Он даже посылал своего сына, чтобы тот из кладовых принёс новую партию товара. Но даже перерыв целую кипу платков, им не удалось найти точно такой же, лишь несколько экземпляров были более или менее похожи на оригинал. В добавление к этому лавочник утешал его советами съездить Кордову, где был наибольший рынок в Испании, или лучше в какой-нибудь портовый город, Кадис или даже Лиссабон, если ему так нужен именно этот платок. На минуту Америго овладело уныние: какой мог быть Кадис и тем более Лиссабон, если Кристина могла вернуться со дня на день! Видя расстройство своего юного покупателя, продавец старательно выбрал наиболее похожий вариант и даже пообещал сбросить цену.