Бесплатный фрагмент - Жажда крови

Глава 1

Жанна стояла у кромки свежевырытой могилы, прижимая к груди букет полевых цветов. Её карие глаза потускнели. Ветер ласкал лицо, играя прядями тёмных кудрявых волос, а серое небо, казалось, разделяло скорбь девушки. Она плакала — не горько, не истерично, а тихо, будто сама земля вздыхала в ответ на каждую слезу. Перед глазами вновь и вновь вставал тот вечер… Их первая встреча. Самый драгоценный миг в её жизни, который она хотела удержать внутри себя как можно дольше.

Он произошёл в зале старинного поместья, где под люстрами, рассыпавшими бриллиантовый свет, кружились пары в шелках и бархате. Жанна тогда была в белом платье, с лёгким румянцем на щеках и надеждой во взоре. А он… Он казался чуждым этому миру. Скромный, застенчивый, но с огоньком в сердце. Тот, кто рискнул жизнью ради единственного танца с ней.

С первого взгляда было ясно — он не принадлежит к высшему обществу. Его движения были неуклюжи, пальцы дрожали, когда он протянул руку. Он даже случайно запачкал край её длинного платья, отчего побагровел до корней волос. Но в его глазах светилось нечто подлинное — не фальшивое, не притворное, а живое чувство. Чтобы быть рядом хоть минуту, он сбросил нищету, облачился в чужую одежду, лишь бы выглядеть достойно хотя бы один вечер.

Танец получился неловким. Гости заметили это сразу. Несмотря на все усилия, он не мог скрыть своего происхождения. Ни один дворянин не двигается так, будто боится наступить на собственные ноги.

Жанна поняла с самого начала, что перед ней не благородный юноша, а обманутый судьбой человек. Однако сердце её забилось чаще, когда он посмотрел на неё своими глубокими, зелёными очами.

— Вы прекрасны, — прошептал он еле слышно, когда музыка только начиналась.

— А вы смелы, — ответила она с улыбкой, — ведь мало кто решится на такое.

Они продолжали кружиться, и каждый шаг давался ему с трудом — не из-за неумения, а потому что он понимал: всё это скоро закончится. И действительно, вскоре его раскрыли. Хозяин поместья приказал сорвать одежду и показательно наказать. Для гостей это стало зрелищем. Для Жанны — невыразимой мукой.

Артём, полураздетый и окровавленный, скатился с лестницы, угодив лицом в грязь. Толпа смеялась. А Жанна, спрятавшись в одной из комнат, рыдала в платок. Сердце разрывалось между любовью и страхом. Помочь ему — значило навлечь гнев отца, а тот был беспощаден. Для него нищие были не людьми, а лишь тенью, существующей для службы.

По небу поползли тучи, закапал мелкий, холодный дождь. Артём, едва держась на ногах, медленно уходил прочь. Каждый шаг отзывался болью в теле, но душевная мука была невыносимее. Он не просил о такой жизни. Родители продали его ещё ребёнком, и с тех пор он скитался от одного господина к другому, выполняя самую грязную работу. В свои девятнадцать он уже не видел смысла в этом мире.

Когда он остановился на краю дороги, подняв голову к небу, за спиной послышались мягкие шаги. Знакомый аромат духов ударил в нос, и сердце замерло.

— Возьмите, — прошептала Жанна, накидывая на него покрывало. Он инстинктивно прикрыл лицо руками.

— Я не достоин этого, — проговорил он тихо, почти беззвучно.

— А я не достойна того, что они с вами сделали, — отозвалась она, встав рядом.

Он не повернулся. Не смог. Но и не ушёл.

— Спасибо, — прошептал он, делая первый шаг в темноту.

— Благодарю вас за танец, — сказала Жанна, идя рядом.

— Я был ужасен! — нахмурился он.

— А мне всё понравилось. Я бы хотела повторить.

Он остановился и наконец взглянул на неё. В её глазах не было жалости. Только пламя. Только вера.

И впервые за много лет, Артём почувствовал, что жизнь может стать иной. Возможно, не сейчас. Возможно, не здесь. Но теперь у него было нечто большее, чем надежда. У него была она.

Они шли молча. Город вокруг погрузился в темноту, лишь изредка мерцая окнами за занавесками. Фонари, будто уставшие от вечного дежурства, горели тускло или вовсе не зажглись. Под ногами чавкала грязь, лужи принимали каждый шаг с глухим *чпок*, а холодный осенний ливень нещадно лил сверху.

Артём чувствовал, как покрывало намокает и тяжелеет на плечах. Он хотел было снять его и отдать обратно, но понимал — она не примет.

Наконец, он нарушил молчание:

— Простите… Но почему вы всё ещё со мной? Куда вы идёте?

Жанна чуть замедлила шаг, словно размышляя, стоит ли отвечать. Потом подняла глаза к небу.

— Я просто не хочу быть там, среди тех, кто смеялся над вами, — голос дрогнул, но она сдержалась. — Они считают себя выше других, потому что родились в богатстве. Но разве это делает их лучше? Нет. Я верю, что все мы равны, независимо от рождения и достатка. Сегодня я гуляю с вами, Артём. Иду туда, куда идёте вы.

Голос её звучал спокойно, но с уверенностью, какой он раньше не замечал. Словно внутри этой девушки жила сила, которую не могла сломить ни одна стена поместья.

Артём вздрогнул. От холода? Или от её слов?

— Вы должны вернуться, — промолвил он, не поворачивая головы. — Не могу я вас никуда привести. У меня ничего нет: ни дома, ни тепла, ни даже крыши над головой. Только улица. И дождь.

Он замолчал, но вдруг вспомнил:

— Хотя… Было однажды место. Театр. Когда-то я ночевал там. Зимой. После того, как хозяин выгнал без причины. Там был потайной лаз. Возможно, он до сих пор существует…

Жанна подошла ближе:

— Какой театр?

— Тот, что на сотню гостей, недалеко от площади. Но путь нелёгок. Не уверен, что получится попасть тем же способом, — ответил он и, решительно повернувшись, направился в противоположную сторону.

Жанна не задавала больше вопросов. Она просто последовала за ним.

Через полчаса они оказались у обшарпанного здания. Луна на миг выглянула из-за туч, и Артём, оглядев стену, нашёл искомое — щель в кладке, почти невидимую в темноте. Он осторожно просунул руку внутрь, потянул — и часть стены поддалась с тихим скрипом.

— Здесь, — прошептал он. — Проходите.

Жанна, не колеблясь, нырнула вслед за ним в узкий лаз. Через мгновение они оказались внутри — в помещении, наполненном запахом пыли. На вешалках висели старые концертные костюмы, украшенные блёстками и золотыми нитями. На стенах — маски давно забытых актёров. А над головами, за тонкими перекрытиями, доносилось эхо живого представления: смех, аплодисменты, музыка.

Свечи в потрескавшихся подсвечниках давали тусклый, но тёплый свет. Он озарял лица молодых людей, будто говоря: здесь вам не будут указывать, кто есть кто. Здесь вы — просто двое, потерянных в мире, но найденных друг другом.

Артём осторожно снял с вешалки потёртый, но чистый театральный костюм — старое трико и рубашку с широкими рукавами. Он быстро переоделся, чувствуя тепло не только ткани, но и уюта забытого убежища. Затем нашёл плащ — длинный, тёмный, с обтрепанными краями, но способный защитить от ночной сырости. Протянув его Жанне, он произнёс тихо:

— Наденьте. Не хочу, чтобы вы заболели из-за меня.

Она взяла плащ без слов, лишь благодарно кивнув. В её глазах светилось нечто большее, чем сочувствие. Нечто тёплое и живое.

С того вечера Жанна стала частой гостьей этого странного, почти забытого театра. Сначала приходила под предлогом прогулок, затем — под шум дождя, потом просто потому, что сердце звало её именно сюда. Артём, который раньше не жил, а существовал, вдруг ощутил, как в его жизнь просачивается надежда. Имя этой надежде было — Жанна.

Их отношения углублялись. Не спеша, как река, обтекающая камни, они находили друг в друге покой, любовь и силу быть вместе, несмотря ни на что. Целый год они встречались тайно, прячась от мира, где их связь считалась невозможной.

Но секреты имеют свойство раскрываться.

Однажды вечером Жанна не пришла. Артём ждал долго, сидя на деревянном ящике, глядя на догорающую свечу. А на следующий день, когда она всё же пришла, лицо её было бледным, глаза полны страха.

— Отец… он знает о тебе, — прошептала она, едва переводя дыхание. — Он в ярости.

Артём похолодел.

— Что он сказал?

— Он поклялся убить тебя.

Эти слова повисли между ними, будто удар колокола в полночной тишине.

Проводив Жанну домой, Артём вернулся в театр. Казалось, даже стены здесь стали холоднее. Он прошёл мимо старого столика, заваленного бумагами и огарками. Вдруг взгляд зацепился за нечто новое — маленькую колбочку из матового стекла, наполненную красной, почти багряной жидкостью. Рядом лежала записка, испещрённая странными символами. Артём нахмурился.

Любопытство взяло верх. Он взял колбу, понюхал — запах был сладковатым, цветочно-пряным, будто смесь духов и вина. Он попробовал на вкус. Одну каплю.

Тело пронзила волна тепла, голова закружилась, мысли прояснились, как весеннее утро. Пальцы затрепетали, сердце забилось чаще. Он ощутил лёгкость, свободу, незнакомую радость. Это было не похоже ни на алкоголь, ни на сон. Это было словно возвращение к жизни.

Не в силах совладать с собой, он опустился на пол и выпил остатки. Мысли роились в голове, как пчёлы в мае. Он думал о Жанне. О её голосе. О том, как они могли бы уйти, начать всё заново. Даже если бы это значило украсть немного денег у её отца. Но план так и не родился — внезапно дверь театра с треском распахнулась.

Четверо мужчин в чёрных плащах ворвались внутрь. Без единого слова они набросились на Артёма. Он не смог сопротивляться. Удары сыпались один за другим, пока мир не превратился в боль и темноту. Последним, что он услышал, был шёпот одного из них:

— За то, что ты осмелился коснуться её.

На рассвете следующего дня Жанна, как обычно, выглянула в окно. Но вместо привычного двора, она увидела толпу. Прямо перед поместьем, на высоком столбе висело тело. Лицо было знакомо. Сердце оборвалось. Глаза наполнились слезами, дыхание стало рваным.

Она бросилась к двери — заперто. Стучала, кричала, просила открыть, но никто не отвечал.

Городские власти сняли тело ещё до полудня. По официальной версии, парень сам лишил себя жизни. Но все, кто знал правду, хранили молчание, боясь повторить его судьбу. Это была месть. Месть тех, кому нельзя было перечить. Артём перешёл дорогу людям, которым принадлежал весь город.

Месяц Жанну не выпускали из дома. Месяц она плакала, не находя себе места. А когда ей наконец позволили выйти, первым делом она направилась на кладбище.

Часы бродила она среди могил, пока не остановилась перед свежей насыпью земли. На ней — простой деревянный крест. Ни фамилии, ни даты. Только имя: Артём.

Девушка упала на колени, обхватила крест руками и плакала, словно хотела выплакать всю боль мира. А в десяти шагах от неё, за стволом старого дуба, стоял силуэт в чёрном. Мужчина в плаще, скрывающий лицо под капюшоном. Он не двигался. Не дышал. Внутри него не было ничего живого.

Глава 2

Артём не понимал, что происходит. Его избивали — кулаки, как молоты, обрушивались на тело, но он не чувствовал боли. Ни острого жжения, ни тупой тяжести в костях. Всё происходящее казалось далеким, размытым, будто сон, в котором ты — не участник, а безмолвный наблюдатель. Он лишь слышал хриплые голоса, приглушённые, как сквозь воду, и видел лишь смутные тени, метавшиеся в полумраке театра. Но когда чья-то рука сжалась на его горле, когда воздух перестал проникать в лёгкие, когда тьма, уже и без того густая, стала абсолютной — смерть пришла за ним.

И в этих последних секундах жизни, среди грохота собственного сердца, которое постепенно замедлялось, он услышал слова. Холодные, безжалостные. Говорили о нём, как о пустом месте. О том, что он — никто. Что он не достоин касаться руки Жанны, дочери влиятельного, уважаемого человека. Что благородная кровь не должна смешиваться с ничтожеством.

Сколько времени прошло — неизвестно. Время растянулось, как тень в полночь. И вдруг — звук. Глухой, ужасающий. Звук вбиваемых в дерево гвоздей. А потом — шум падающей земли. Его хоронили. Засыпали, как мусор. Он лежал там, в безмолвии, в полной изоляции от мира, и думал: «Вот и всё. Конец. Больше нет света, нет Жанны, нет ничего…»

Но тишина длилась недолго.

Внутри него раздался голос. Грубый, древний, как скала, пропитанный силой и тайной.

«Я знаю, тебе страшно, — прозвучало в его сознании. — Но не бойся. Совсем скоро ты проснёшься. Я наградил тебя даром бессмертия. Этот дар — твоё спасение. Отомсти за свою смерть. Отомсти тем, кто предал тебя, унизил, уничтожил. И когда будешь готов — мы встретимся. Советую отключить чувства. Пусть они не мешают тебе стать тем, кем ты должен быть. Инстинкты — твои новые союзники. А теперь… проснись!»

Голос исчез, как ветер, унесённый в ночи. И Артём открыл глаза.

Первые десять секунд он ничего не видел. Но постепенно зрение начало привыкать. Он увидел грубые доски гроба. Увидел трещины, сквозь которые просачивалась земля.

Паника вспыхнула, как порох. Он закричал — но звук был глухим. Он забился, как раненый зверь, ударяя руками, ногами, головой. Но удары были необычными. Слишком сильными. Дерево хрустнуло. Трещина расширилась. Ещё один удар — и земля обрушилась на лицо, попала в рот, в глаза. Но он не чувствовал её веса. Его тело, будто сделанное из стали, не поддавалось давлению. Он стал копать, как крот, загребая землю руками, ползя вверх, к воздуху, к свету, к жизни — или тому, что теперь должно было ею стать.

Он долго боролся с землёй, с гравием, с корнями. И вот — прохладный ночной воздух коснулся лица. Он вывалился наружу, покрытый грязью, как новорождённый. Перед ним — крест. На нём — его имя.

Он встал. Неуверенно. Как человек, впервые ставший на ноги. Взглянул на руки. Пальцы были изранены, покрыты царапинами, но плоть уже срасталась на глазах. Раны исчезали, оставляя лишь тонкие белые полосы, которые тут же блекли.

Он огляделся и увидел город вдали. Он видел каждый лист, каждый камень, каждую трещину в земле. Его зрение было острым, как у хищника. Он мог различать форму крыльев летучей мыши в кронах деревьев. Мог услышать, как бьётся сердце мыши под корой.

Артём разровнял землю на своей могиле. Не из уважения к себе — из странного чувства завершённости. Будто прощался с прежней жизнью.

Он сделал шаг. Потом ещё один. И вдруг — колени подкосились. Он упал на землю, схватившись за живот. Голод. Не просто голод. Это было что-то иное. Что-то первобытное, от чего нельзя избавиться. Желудок сводило судорогой, будто его выворачивали наизнанку. Каждая клетка тела кричала. Тело менялось. Адаптировалось. Перестраивалось. Но к чему? Он не знал. И это пугало больше всего.

Он поднялся и пошёл, туда, где оборвалась его жизнь. Каждый шорох был как гром, каждый запах — как сигнал. Он слышал, как в квартирах храпят люди, как капает вода. Мир стал другим. Ярким. Живым. И в этом новом мире он чувствовал себя одновременно и чужим и своим.

Он проник внутрь, нашёл одежду и переоделся. Но мысли не шли. Голод не утихал. Наоборот — усиливался. В голове шумело. Перед глазами плясали красные всполохи. Он вспомнил, что у него осталась еда — сухие булочки, которые Жанна приносила на их тайные свидания. Он съел всё. Жадно. Как умирающий. Но это не помогло. Голод остался. А жажда стала невыносимой.

И тогда он почувствовал кровь. На лестнице, что вела в концертный зал, сидела крыса. Огромная, с гривой жёсткой шерсти, глаза — как угли. Она смотрела на него. Не боялась. Будто знала, что он теперь не человек.

И в этот момент что-то щёлкнуло в голове. Инстинкт. Потребность. Он не успел осознать, как оттолкнулся от пола — и уже стоял на лестнице. Одним движением схватил крысу. Что-то изменилось в его рту. Что-то острое, горячее, вырвалось из дёсен. Клыки. Длинные, как у волка. Он вонзил их в шею крысы и почувствовал горячую кровь.

Пил жадно, страстно. С каждым глотком — эйфория. С каждой каплей — сила. Мышцы напрягались, разум прояснялся, голод отступал, заменяясь странным, почти сексуальным наслаждением. Он сжимал бездыханное тело, пока последняя капля не упала ему на язык.

Утолив жажду, Артём медленно опустился на ступеньки. Тело дрожало — не от холода, а от странного, нарастающего осознания. Кровь крысы ещё пульсировала в его венах. Он сидел, обхватив голову руками, и впервые с момента воскрешения по-настоящему *задумался*.

Воспоминание всплыло внезапно, как пузырь из глубины болота.

Тот день, когда ещё был слугой у последнего дворянина. Величественное поместье, запах воска и старого дерева. И ту книгу — чёрную, в кожаном переплёте с серебряной надписью, что мерцала в полумраке: «Дракула».

Хозяин получил её в подарок от какого-то аристократа из Вены. Книга была дорогой, почти священной. Артёму не позволили даже прикоснуться к ней, но он слышал разговоры — шёпот у камина, смех, переходящий в испуг. Говорили о существах, что пьют кровь. О тех, кто бродит в ночи, кто не стареет, кто восстаёт из мёртвых.

— Я… — прошептал он, глядя на свои руки, — я вампир?

Сердце, казалось, замерло. Но нет — оно попросту не билось.

Не раздумывая, он вскочил, чтобы увидеть книгу. Чтобы удостовериться в своих словах.

Проникнуть в поместье было легко. Охрана не замечала его — он двигался, как тень, как дуновение ветра. Окна, замки, решётки — всё это не было преградой для тела, которое стало сильнее, быстрее. Но когда он оказался в спальне дворянина, где тот мирно спал под балдахином, Артём замер, почувствовав запах живой крови.

Он чувствовал, как она течёт под кожей спящего — пульсирует в шее, в висках, в запястьях. Каждый удар сердца был для него, как звон колокола. Жажда вспыхнула с новой силой, огнём пронзила горло, заставила зубы заныть. Клыки сами собой вылезли наружу.

Он сделал шаг. Потом ещё один.

Руки дрожали. Но не от страха — от желания. От животного влечения. Он уже протянул руку, уже почти коснулся шеи спящего, как вдруг глаза дворянина открылись.

На долю секунды в них вспыхнул ужас. Он увидел его — бледное лицо, горящие глаза, клыки, блестящие от слюны.

— Боже… — прошептал тот.

Артём отступил и исчез в тени.

Он бежал быстрее, чем когда-либо. Ветер рвал одежду, но он не чувствовал холода. Он чувствовал только стыд.

«Я чуть не убил его. И самое страшное, что я хотел этого!»

Когда он вернулся в театр, сел в углу, прижав к груди украденную книгу, как святыню.

Читать было трудно.

Он не был образованным. Учился читать сам, в пятнадцать лет, по обрывкам старых газет, выкинутых в мусор. И научился, но только по слогам, с трудом складывая слова, как пазл. А эта книга — плотная, сложная, насыщенная странными словами и архаичными оборотами — была для него стеной.

Но он читал. Страница за страницей. Слово за словом.

Он вчитывался в каждое предложение, перечитывал абзацы, пытался уловить смысл. И с каждой прочитанной строкой мир вокруг него менялся.

«Вампиры боятся солнца. Свет сжигает их плоть, как огонь. Они не отражаются в зеркалах. Они живут вечно, и питаются кровью живых. Они — проклятие!»

К обеду он прочитал всего десять страниц. Но в них было больше истины, чем во всей его прежней жизни.

Именно к этому времени в театр начинали приходить актёры, чтобы подготовиться к вечерней сцене. Поэтому он решил уйти, чтобы его не нашли, и чтобы никто не пострадал.

Он вышел. И тут же — боль. Яркий полуденный свет ударил в лицо, как раскалённый нож. Кожа вспыхнула, будто её облили кипятком. Он вскрикнул, отшатнулся, но солнце уже вгрызалось в плоть, оставляя ожоги.

Он вернулся внутрь, сорвал с вешалки шарф — тонкий, полупрозрачный, шёлковый. Обмотал лицо, оставив лишь узкую щель для глаз. Затем вышел вновь. Сквозь ткань мир стал мутным, размытым, как под водой.

Солнце всё равно жгло. Оно не убивало его — нет. Но причиняло страдания. Каждый шаг был мукой. Каждое мгновение на свету — пыткой.

Он не знал, куда идти. Пока не вспомнил про склеп. Старый, заброшенный на краю кладбища.

Он добрался туда примерно за час. Склеп стоял, как призрак, посреди заросших могил. Ветви плюща опутали каменные стены, железная решётка перед входом была ржавой, а замок — массивным, но хрупким.

Один рывок — и он сломался, как спичка. Внутри — тишина и полумрак. В центре — могила. На ней — железный крест, почти полностью разрушенный временем. Имя и дата давно стёрты.

Это было идеально. Никто не приходил сюда. Свет не проникал внутрь. Здесь он мог быть самим собой. И с этого дня склеп стал его домом.

Днём он читал. Ночью — бродил по городу, время от времени заглядывая в окно Жанны. Стоял в тени, и смотрел как она плачет. Видел, как она сжимает в руках его старую перчатку, как шепчет его имя, как умоляет небо вернуть его.

Он хотел показаться ей. Обнять и сказать: «Я жив! Я рядом!»

Но не мог. Потому что он больше не был тем Артёмом, которого она любила. Он стал чудовищем. А голод становился сильнее с каждым днём.

Кровь крыс, бродячих собак, кошек — она больше не насыщала. Она лишь притупляла боль, держала инстинкты на поводке.

Он пил её, чтобы не сорваться. Чтобы не поддаться жажде и не вонзить клыки в шею первого встречного. Боялся того, что однажды проснётся — и рядом с ним будет труп. И тогда он станет бездушным монстром, охотящимся на людей.

Глава 3

С момента воскрешения Артёма прошёл месяц. Один лишь месяц — но для Жанны он тянулся вечностью. Впервые за это время она пришла к его могиле. Ветер играл чёрными локонами, а слёзы, тяжёлые, как ртуть, падали на землю у основания креста, впитываясь в промерзшую осеннюю почву. Она шептала что-то — молитву, может быть, просто имя любимого — когда вдруг почувствовала на себе чужой взгляд.

Артём стоял в тени старого дуба, чьи ветви, как руки древнего сторожа, нависали над кладбищенской оградой. Он смотрел на неё, и сердце, давно замершее в груди, будто вновь дрогнуло — не от жизни, а от боли. Как же он хотел броситься к ней, обнять, прижать, вдохнуть запах её волос, почувствовать тепло кожи… Но каждый шаг вперёд останавливал разум: «ты мёртв».

Их путь теперь — не совместная прогулка по солнечным улицам, а бегство сквозь тьму, в неизвестность. Отец Жанны, суровый дворянин с ледяным взглядом и железной волей, не простил бы их любви. А если узнает, что юноша жив, не остановится, пока не превратит его в пепел.

И всё же мысль о бегстве, как ядовитая змея, вползла в сознание Артёма и не отпускала. Он должен был увести её. Далеко. Туда, где ни прошлое, ни родитель, ни призраки смерти не смогут их достать. Но для этого требовалось всё подготовить.

Два дня он наблюдал за поместьем бывшего хозяина — тем самым домом, где когда-то служил. И когда барин уехал, Артём, словно тень, скользнул сквозь садовые ворота. Внутри собрал всё ценное: золотые часы, серебряные подсвечники, драгоценности из потайного ящика стола и деньги. Этого должно было хватить на первое время. Потом — новый город, новая жизнь. Не дневная. Это тревожило, но не останавливало. Главное — чтобы она была рядом.

Спрятав награбленное в склепе, Артём почувствовал, как тлеющий внутри голод вспыхнул с новой силой. Кровь. Только жизненная сила могла утолить этот жар, звериный зов в глубине существа. Он вспомнил, как несколькими часами ранее, не сдержавшись, набросился на пса, сторожившего усадьбу Жанны. Это был её верный Барс — ласковый, с добрыми глазами. Артём убил его. Выпил до капли. Потом, закопал тело под старым тополем. Хотел заплакать — но слёз не было. Только голос внутри, шипящий: «Выпей кровь всех, кто внутри. Открой дверь. Зайди. Утоли жажду».

Но он сопротивлялся. Ради неё.

Той же ночью, дрожа от напряжения и голода, юноша подкрался к дому возлюбленной. Затаился в кустах у её окна. Три раза бросил мелкий камешек — занавеска дрогнула. Она открыла створку, и в этот миг он рванул вперёд — быстрее, чем глаз может уловить. Как гепард, ворвался в комнату, оставив за собой лишь шелест ткани и холодный ветер.

— Кто ты?! — вскрикнула она, отшатываясь к стене. В глазах — ужас. Перед ней стоял Артём, с бледной кожей, с глазами, в которых горел странный, почти животный огонь. Она видела его тело. Это не мог быть он. Это дьявол. Искуситель.

— Прошёл всего месяц, — прошептал он, — а ты уже забыла меня? Это ведь я.

Он шагнул к ней, протянул руку. Хотел обнять, убедить, согреть. Но она вскрикнула — и он, не раздумывая, прижался губами к её губам. Поцелуй был холодным, отчаянным, полным боли и любви. Она ударила его по щеке.

— Артём мёртв! — вскрикнула девушка, вытирая губы. — Ты не можешь быть им! Это подлая игра тьмы!

— Я не умер, — сказал он, глядя в её глаза. — Не могу сейчас объяснить, но я пришёл за тобой. Твой отец не остановится, узнав обо мне. Мы должны бежать.

Он замолчал, а потом тихо добавил:

— Помнишь нашу первую встречу? Я споткнулся, приглашая тебя на танец. Говорил, что никогда не танцевал. А ты смеялась… и сказала: «Я научу тебя».

Жанна замерла. В памяти всплыл тот вечер…

Она смотрела на него — и вдруг увидела не призрака, не демона, а своего Артёма. Того, кого любила. Того, кого оплакивала. Слезы хлынули снова — но уже не от страха, а от счастья.

Она бросилась к нему. В его объятия. Прижалась лицом к шее, дрожа. А он… он чуть не сорвался. Запах её кожи, крови в венах — всё будило в нём зверя. Голод рвал изнутри, требовал жертв. Он стиснул зубы, сжал кулаки, отвернулся. Чудом удержался.

«Я не убью её. Никогда».

Он не сказал, что убил Барса. Не сказал, что теперь боится самого себя. Просто помог ей собирать вещи — платья, письма, фотографии покойной матери. А внутри всё кричало: «Беги. Беги сейчас. Пока не поздно».

Они ушли той же ночью. Тихо, как тени. Только ветер знал об их бегстве.

Но не прошло и часа, как отец Жанны, вернувшийся с дел, вошёл в её комнату. Увидел пустоту. Раскрытый сундук. Исчезнувшие вещи. Лицо исказилось гневом. Он ударил кулаком по стене, рявкнул слугам:

— Найти! Найти её! И привести ко мне!

По всему Петербургу начались поиски. Дворяне, полицмейстеры, наёмники — все искали пропавшую дочь. Между делом, был отдан приказ раскопать могилу Артёма. И когда это сделали, убийцы были в шоке, о чём сразу доложили родителю Жанны. Тот тем временем лично обходил пристани, постоялые дворы и железную дорогу. Но Артём был хитёр. Он знал, что при таких связях их найдут в первые же сутки, если попытаются бежать сразу. Поэтому они спрятались. В том самом склепе, где хранил награбленное. Там, среди пыли и запаха плесени, они ждали, пока погоня ослабнет.

Артём всё спланировал. Он нашёл человека — бывшего кучера, пьяницу и вора, готового на всё ради денег. За часть драгоценностей тот с женой должны были сесть на поезд. Артём же с Жанной уйдёт в противоположную сторону — в глухие леса.

Но судьба была жестока.

Человек получил первую часть украшений — и сразу побежал в кабак. Пил, хвастал, показывал золото. Его заметили. В ту же ночь его увели в подвал, где били до тех пор, пока он не выложил всё: и про склеп, и про парня, что ходит мёртвым, и про девушку.

Теперь охота обрела новое направление. Время работало против них.

Артём чувствовал это. Чувствовал, как тьма сжимается вокруг, как зов крови становится громче, а любовь — хрупче.

На третий день они вышли из гробницы под покровом ночи. Нужный человек должен был встретить их у старой развилки, на окраине города, там, где дорога уходит в лес и исчезает в тумане.

Небо было чёрным, усыпанным ледяными звёздами. Ветер шептал между деревьями, словно предупреждая. Артём шёл впереди, держа Жанну за руку. Его кожа была холодной, но её ладонь — тёплой. Это тепло было единственным, что связывало его с человеческим.

Когда они добрались до места, человек стоял там. У повозки. Но что-то было не так. Артём, чьи глаза видели в темноте, как у хищника, сразу заметил: лицо у кучера опухшее, в синяках, один глаз заплывший. Взгляд — полный ужаса. И запах пота, смешанный с кровью и страхом.

«Засада».

Из-за деревьев вышли люди. С факелами. С ружьями. Тени плясали по земле, как демоны. Окружили влюблённых плотным кольцом. И тогда из тьмы вышел он — отец Жанны. Высокий, в чёрном плаще, с винтовкой. Лицо каменное, но в глазах горел огонь, не знающий прощения.

Он подошёл ближе. Взглянул на дочь. Потом на Артёма. На того, кого считал мёртвым. На того, кого убил.

— Ты?! — прохрипел он, и в этом слове было столько ненависти, что даже ветер замер.

Не раздумывая, вскинул ружьё и выстрелил.

Грохот разнёсся по лесу. Артём схватился за грудь, согнулся и рухнул на колени. Пуля прошила сердце. Но он не умер. Смерть больше не имела над ним власти. Зато боль — огненная, всепоглощающая — разорвала изнутри. А вместе с болью пришёл голод.

— Беги… — прошептал он, глядя на Жанну, чьё лицо исказилось от ужаса. — Беги… и не оглядывайся!

Она бросилась прочь. Сквозь кусты, через грязь. За спиной кричали люди, лаяли собаки. Она бежала, пока не увидела впереди полуразрушенную часовню. Но едва сделала последний шаг, как перед ней, словно из ниоткуда, возник Артём.

Его лицо исказилось. Глаза вспыхнули багровым огнём. Изо рта выступили длинные, белоснежные клыки. Кровь стекала по подбородку. Он улыбнулся — улыбкой, лишённой человечности.

— Я… не могу… — прохрипел он, но тело уже не слушалось.

И в следующее мгновение он вонзил клыки в её шею.

Когда рассудок вернулся, было слишком поздно.

Артём стоял на коленях. В его руках — безжизненное тело Жанны. Голова безвольно свисала. Глаза были открыты, но в них не было света. Ни любви. Ни страха. Ни прощения. Только пустота. Кожа холодная, как лёд. А на шее — два кровавых прокола, как печать проклятия.

— Нет… — прошептал он. — Нет… нет… НЕТ!

Крик вырвался из груди — нечеловеческий, раздирающий душу. Он прижал её к себе, как будто мог вернуть тепло, жизнь. Но она не дышала. Не шевелилась.

Он проклинал своё существование. Проклинал ту ночь восстания. Проклинал сердце, что не бьётся, но рвётся к ней. Хотел умереть. Но смерть не приходила. Он был проклят — жить вечно, помня этот миг.

Он поднял её на руки и понёс. Мимо факелов, мимо тел преследователей, уничтоженных в ярости. Он не щадил никого. Ни дворянина, ни слуг, ни солдат. Все пали. Только лошадь осталась в живых — дрожащая, испуганная, но невинная. Она не понимала, что произошло.

Он положил любимую на повозку. Укрыл плащом. Сел рядом. И лошадь, повинуясь мягкому слову, двинулась вперёд, вглубь леса.

По дороге Артём вспоминал. Вспоминал тот день, когда, избитый, окровавленный, он брёл по улицам, а она шла рядом и улыбалась ему. Мир тогда стал ярче. Цвета вернулись. Звуки стали музыкой. А теперь — всё было серым. Мир умер вместе с ней.

Перед самым рассветом он остановился. В глухой чаще, где сосны стояли, как стражи, он вырыл могилу. Аккуратно, с трепетом, опустил туда её тело. Потом выстругал крест — из сухого дуба. И на нём вырезал:

«Покойся с миром, любовь моя. Ты была моим единственным светом».

Он стоял у могилы, пока первые лучи солнца не коснулись верхушек деревьев. Знал, что не переживёт их. Но не ушёл. Просто опустился на колени, обнял крест и прошептал:

— Я останусь с тобой.

И когда солнце взошло, его тело вспыхнуло, как факел. Но внезапно, черная тень появилась рядом. Шея Артёма хрустнула и всё вокруг потемнело.

Глава 4

«Наши дни».

Сергей громко крикнул, перекрывая гул толпы и рёв музыки:

— Выпьем за нашу любимую Софию! Сегодня ей восемнадцать! — Он поднял бокал, сверкнув серыми глазами, полными огня, и машинально поправил светлые пряди. — Жизнь только начинается!

Рыжий Вадим, с лицом, усыпанным веснушками, и мягким, пухловатым телосложением, улыбнулся. Но улыбка его была странной — искривлённой, натянутой, точно кто-то дёрнул за невидимые ниточки в уголках рта. Лишь Вика, сидевшая рядом, заметила, как дрогнули его зрачки. Она мгновенно отвела взгляд, словно отшатнулась от чего-то отвратительного.

— Давай, София, всего один бокал! — обернулась Вика к подруге, её глаза горели азартом. — А потом — на танцпол! Я уже сгораю! — Она заёрзала в кресле, будто музыка проникла под кожу, заставляя каждую клеточку вибрировать.

София ответила тёплой, искренней улыбкой, какой владела только она. Взгляд её скользнул по лицам друзей, задержавшись на Сергее, Вике, Вадиме. Она подняла бокал, и свет ламп отразился в вине, словно звёзды в тёмной воде.

— Спасибо вам, — произнесла она. — Вы — всё, что у меня есть.

Бокалы звякнули, будто колокольчики судьбы и друзья выпили. Вика тут же вскочила, схватила Вадима за руку и потащила танцевать. Тот не сопротивлялся, казалось, ожидал этого. Под мигающими огнями, в полумраке, где тени сливались с реальностью, Вика закружилась, извиваясь змеёй. Её облегающее голубое платье едва прикрывало бёдра.

Сергей придвинулся ближе к Софии. Его дыхание коснулось её уха, когда он прошептал:

— Может, поедем ко мне? Пусть эти дурачки развлекаются. У нас дела поважнее… — Он нежно провёл пальцами по её руке, а затем прильнул губами к шее — тёплый, долгий поцелуй, от которого по коже пробежали мурашки.

— Не могу, — мягко отстранилась София, глядя в пол. — Сказала отцу, что не буду долго.

Сергей резко откинулся, будто его ударили. В глазах вспыхнула досада.

— Ты же обещала! — вырвалось у него, голос стал резким, злым. — Говорила: в восемнадцать мы обязательно… Я люблю тебя! И ты меня. Почему не можем уехать? Я отвезу тебя домой после всего!

— Давай не сегодня… — прошептала она, но Сергей не услышал. Он уткнулся в телефон, глотнул вина, словно пытаясь утопить раздражение. Казалось, он забыл о ней. Но нет — в каждом его жесте, взгляде, чувствовалась обида.

Когда Вика и Вадим вернулись, запыхавшиеся, с разгорячёнными лицами, Сергей вдруг выпрямился, точно что-то решив.

— Слушайте, чего киснем? — бросил он, оглядывая их. — Поехали куда-нибудь. В лес, например.

— Зачем? — фыркнула Вика.

— Не совсем в лес, — уточнил Сергей, понизив голос. — За городом старая часовня. Заброшенная. Говорят, ночью там бродит призрак девушки. Те, кто осмеливался войти после заката — исчезали. Без следа.

София невольно вжалась в спинку кресла. По позвоночнику пробежал ледяной холодок.

— Чушь! — сказала Вика, но в голосе уже не было прежней уверенности. — Мы же не дети, чтоб верить в сказки!

— Так и скажи, что страшно, — вдруг вставил Вадим. Его голос прозвучал ровно, бесстрастно. — Я только за. Берём выпивку — и в путь.

Он поднял руку. Сергей — следом. Взгляды их встретились — и в них мелькнуло что-то тёмное, невыразимое словами.

Вика колебалась. Сергей посмотрел на неё, чуть приподнял бровь — и тут же подмигнул. Она улыбнулась и тоже подняла руку.

— Ты с нами? — спросил Сергей, поворачиваясь к Софии.

— Нет, домой. Отец рассердится, если задержусь.

— Да брось! — воскликнула Вика, хватая её за руку. — Сегодня твой день! Самый важный! Не думай о правилах. Мы на час, максимум — два. Эти придурки убедятся, что там никого, и вернёмся. Ну, пожалуйста!

София сжала губы. Сердце колотилось. Она посмотрела на друзей. И, наконец, кивнула.

— Ладно, поехали.

По пути заехали в придорожный магазин. Сергей купил бутылку вина, коньяк, пачку сигарет. Вика добавила энергетиков — «чтоб дух был бодр».

— А мы точно проедем? — спросила она, когда машина свернула с асфальта на узкую грунтовку, теряющуюся в лесу.

— Да ты что! — усмехнулся Сергей, поглаживая руль. — Мой «Гелик» не боится ни грязи, ни болот. Мы как танк!

София сидела сзади, глядя в телефон. Время показывало 22:07. Неожиданно Вика выхватила его.

— Отдай! — протянула руку София.

— Отдам, когда поедем обратно, — Вика улыбнулась, но в глазах не было тепла. — А то будешь минуты считать, как школьница под замком. Лучше скажи… — она придвинулась ближе. — У вас с Серёжей уже было?

София покачала головой, теребя край белого платья, словно пытаясь в нём спрятаться.

Вика едва заметно усмехнулась.

— Правильно. Если любит — пусть ждёт. А если не может — значит, не любит.

— О чём шепчетесь? — раздался голос Сергея. Он смотрел на них в зеркало заднего вида. Глаза — как два острых осколка льда.

— О женских секретах, — ответила Вика, закидывая телефон в сумочку.

— Ну что, готовы? — вдруг спросил Сергей, когда фары выхватили из темноты мрачные очертания здания. — Будет жутко страшно.

Сергей остановил машину в пяти метрах от часовни — резко, словно боялся подъехать ближе. Он первым распахнул дверь, вышел, хлопнув по крыше — будто отдавая приказ. Вадим последовал за ним, безмолвный, как тень. Девушки вышли следом, ступая по хрустящим веткам, точно наступая на кости прошлого.

Пока все заворожённо смотрели на развалины — на чёрные провалы окон, на покосившуюся дверь, висящую на одной петле, — Вика достала из сумочки губную помаду. Кроваво-алую. Медленно, с вызовом провела по губам, словно рисовала себе новую судьбу. В зеркальце она увидела отражение Сергея.

«Он пьян. Он голоден. Он мой», — пронеслось в голове. Она уже видела, как остаются вдвоём, как он срывает с неё платье, как шепчет на ухо, что она — единственная, кто его понимает.

— Ну что, пойдём? — бросил Сергей.

Они вошли внутрь под светом фар, которые, словно два ока, освещали путь. Воздух был спёртый, пропитанный плесенью и чем-то древним, будто здесь давно никто не дышал, а лишь ждал. Стены облупились, трещины ползли по камню паутиной. На полу — размокшие газеты, обрывки ткани, окурки. Ни призраков. Ни тайн. Лишь пустота.

— Я же говорила, всё это бред, — произнесла Вика, подходя к группе сзади. Голос её прозвучал слишком громко.

София вздрогнула. Сердце ёкнуло. Она обернулась.

— Где мой телефон? — шагнула она к Вике. — Он мне нужен. Сейчас.

Вика молча вынула его из сумочки и протянула. София схватила, будто у неё отнимали жизнь. Экран загорелся — первое, что она увидела: нет связи.

Она включила камеру. Это было её убежище. Фотографии — как дневник, способ выразить невыразимое. Кадр за кадром: трещина в стене, следы когтей на двери, пыль, отпечаток чьей-то руки. Она не заметила, как остальные отошли.

И вдруг — тепло. Руки обвились вокруг талии. Дыхание коснулось шеи.

— Больше не могу ждать, — прошептал Сергей, губы его скользнули по коже, точно укус. — Давай здесь и сейчас.

— Не хочу, — сказала она, пытаясь вырваться. Но он сжал сильнее — слишком сильно.

Он начал гладить её грудь, бёдра, пытаясь разжечь то, чего не было. Его пальцы были жадными, как у грабителя. София задрожала — не от страсти, а от ужаса. Она вырывалась, отталкивала, но он лишь крепче прижимал её к себе.

— Отпусти! — закричала она.

Он повернул её лицом к себе. Глаза его были чужими. Пьяными. Безумными. Наклонился, чтобы поцеловать — и тут она ударила. Изо всех сил. Ладонь хлопнула по щеке — звонко, как выстрел в тишине.

— Получил! — Вадим захохотал и подошёл с Викой.

Сергей медленно повернулся к нему. Взгляд — как у зверя перед прыжком. Вадим замолчал. Воздух застыл.

А потом — удар. Резкий, точный. София рухнула, головой стукнувшись о камень. Из уголка губы потекла тонкая струйка крови — алая, яркая, как помада Вики.

— Ты что творишь?! — вскрикнула Вика, сделав шаг вперёд. Но не к Софии. К нему.

— Что хочу, — процедил Сергей, вытирая ладонь о джинсы. — Если не по-хорошему — будет по-плохому. Уйдите. Не мешайте.

— Ты забыл, кто её отец? — вдруг сказал Вадим. — Нам же велели: дружить с ней. Он — военный. Связи. Он может…

— Плевать! — рявкнул Сергей. — Детство кончилось. Её отец — просто бывший солдат, который теперь пьёт и смотрит телек. Что он мне сделает? Ничего. Вы — ничего. А она… — он посмотрел на Софию, лежащую у стены, — просто ничтожество.

София подняла голову. Глаза её были полны слёз.

— О чём вы? — спросила она.

— А ты не догадывалась? — Вика наклонилась к ней, голос стал ледяным. — Мы такие богатые? Почему мы вообще с тобой дружили? Думала — потому что ты милая? Симпатичная? Нет. Нам сказали: дружите. У её отца есть связи. Он может помочь. Но теперь… Сергей прав. Чушь. Твой отец — никто. А ты… — она усмехнулась, — просто дочь алкоголика. Хорошо, твоя мать этого не видит.

— ЗАТКНИСЬ! — закричала София, и голос её разнёсся по часовне, как трещина по стеклу.

— Про мать — это перебор, — пробормотал Вадим, но шагнул к Сергею, будто ища защиты.

— Идите, — бросил Сергей, не отрывая взгляда от Софии. — Я должен закончить.

Она резко поднялась. Попятилась. И вдруг — хруст. Тонкий, зловещий звук, словно что-то сломалось под ногой. Все замерли. Пол под ней прогнулся — и рухнул.

София исчезла. С грохотом, с пылью, с криком.

Друзья отпрыгнули назад, как от взрыва. Пыль клубилась дымом. Через минуту она начала оседать. Сергей первым достал телефон, включил фонарик. Вадим и Вика последовали его примеру. Три луча света скрестились внизу, выхватив из темноты её тело.

Она лежала на боку, как сломанная кукла. Лицо в пыли. Потом — кашель. Слабый, хриплый.

— Помогите, — простонала она. — Пожалуйста.

— Никто тебе не поможет, — холодно сказал Сергей. — Нас тут не было. Выбирайся сама. А если сдохнешь — мы не виноваты. Пошли.

— Подожди, — Вадим сглотнул. — А если нас найдут? Узнают?

— Ты забыл, кто мой отец? — Сергей повернулся к нему. Глаза блестели. — У нас деньги. У нас власть. А у неё — ничего. Сейчас как дам — и ты забудешь как тебя зовут.

Вадим зажмурился, словно ребёнок.

Они вернулись к машине. Сидя в салоне, Вика положила Сергею руку на колено:

— Может, я смогу помочь? Снять злость, усталость.

— Вадим, — повернулся Сергей, — выходи. Прогуляйся. Минут десять. Бухло с собой бери. Не скучай.

Вадим не стал спорить. Взял бутылку вина и вышел. Не успел отойти, как из салона послышались первые стоны.

София тем временем лежала на холодной земле, окутанная тьмой. Голова гудела, словно в ней бился молот. Она нащупала телефон — он лежал рядом, прикрытый пылью, будто сама земля пыталась его спрятать. Экран был покрыт паутиной трещин, словно стекло плакало за неё. Но он работал. Маленький огонёк жизни в кромешной тьме.

Она включила фонарик. Луч, тонкий и дрожащий, скользнул по стенам, обломкам, пыли.

Попыталась сесть. Двинула левой ногой — и в следующее мгновение закричала. Боль пронзила икру, как раскалённая игла, вонзившаяся в кость. Она посветила вниз — и сердце замерло.

Из её ноги торчал обломок древесины. Кровь медленно сочилась по коже, стекая по голени, засыхая на колене. Она прикоснулась к ране — пальцы задрожали. Попыталась вытащить осколок, но не смогла. Лишь ещё громче закричала. Слёзы хлынули, смешиваясь с пылью на лице.

— Нет. Пожалуйста, нет… — шептала она, сжимая зубы, чтобы не кричать снова.

Внезапно — шаги. Медленные. Нерешительные. Сверху, сквозь провал в полу, донёсся тусклый свет. Она подняла голову.

Вадим стоял на краю, держа бутылку вина. Он пил, будто стоял у бара, словно не бросил её умирать в этой яме. Лицо его было бледным, глаза — пустыми, как у человека, давно переставшего чувствовать.

— Вадим, — прошептала София. — Прошу, помоги. Ты же не такой, как он. Ты добрый… Я знаю.

Он посмотрел на неё. Помолчал. Глотнул вина.

— Извини, — сказал он наконец. — Если помогу — Серёга уничтожит. А мне жизнь дорога. В отличие от твоей.

Она почувствовала, как что-то внутри ломается. Не кость. Что-то глубже. Надежда.

Он развернулся, чтобы уйти. Но вдруг остановился.

— Лови, — кинул он бутылку.

София, несмотря на боль, протянула руку. Поймала, но сломала ноготь.

— Не сиди на месте, — донёсся его голос, уже из темноты. — Не жди помощи. Двигайся. Может, найдёшь выход.

А потом — тишина.

И ещё через несколько минут — шум двигателя. Громкий, ревущий, как смех. Те, кого она считала друзьями, уехали, наплевав на неё.

Глава 5

София сделала несколько глотков — острых, тягучих, обжигающих горло. Вино было тёплым, и пахло старыми дубовыми бочками. Потом ещё один. И ещё. И ещё. Она пила, как будто в каждой капле таилась надежда. К тому времени, как бутылка опустела наполовину, мир вокруг уже начал плыть, будто смотрела сквозь мутное стекло. Боль в ноге стала тупой, далёкой, а голова лёгкой, словно наполненной пухом. Но в глубине души она знала: это не выход. Напиться — значит сдаться. А сдаваться нельзя.

«Меня будут искать», — думала она.

Она уперлась правой рукой в холодную, влажную землю, пальцы впились в грязь. Медленно, с хриплым стоном, начала подтягивать себя вверх, опираясь на правую ногу, левую же прижимала к телу, как нечто хрупкое, чужое. Когда наконец встала, всё закружилось. Алкоголь ворвался в голову, как лава, и ноги предательски подкосились. Она качнулась, уже чувствуя, как земля рушится под ней, но в последний момент нащупала стену — каменную, шершавую, покрытую паутиной. Прижалась к ней, дыша часто, как загнанная зверушка.

Она подняла глаза. Три с небольшим метра. Не так много, будь под рукой лестница. Но рядом не было ничего — ни ящиков, ни брёвен, ни уступов.

— Выход должен быть.

Говорила она, как заклинание.

— Те, кто построили это место… они же выходили отсюда. Значит, и я выйду.

Голос трепетал, но в нём звенела искра упрямства. Упрямства, которое держало её на ногах.

Наступать на левую ногу было адски больно. Каждый шаг — как по стеклу. Она огляделась, нашла одну из досок, что рухнули вместе с ней в эту пропасть. Взяла её, как костыль, оперлась и двинулась вперёд. В одной руке доска, в другой бутылка, зажатая за узкое горлышко, как последняя связь, и телефон, её единственный фонарь.

Вокруг стены. Пауки ползали по ним, как тени, шарахаясь от света, прячась в трещинах. Под ногами чёрная, липкая земля, местами превратившаяся в грязь после недавнего дождя. С потолка падали холодные, одинокие капли. Влага просачивалась сквозь почву, медленно, упорно, словно сама земля плакала.

Минуты тянулись, как часы. София шла, останавливалась, пила — не для жажды, а для храбрости. Каждый глоток, как попытка согреться изнутри. Потом снова в путь. Телефон она то и дело поднимала, с надеждой глядя в верхний, правый угол экрана.

И вдруг её осенило.

— 112! — вырвалось у неё. Можно же вызвать экстренную службу даже без сети!

Она остановилась, поставила бутылку на землю. Пальцы дрожали, когда она начала набирать. Но экран, повреждённый при падении, словно издевался: вместо вызова открывались приложения, исчезал набор цифр. Она стиснула зубы. В глазах слёзы бессилия и злости.

— Чёрт! — выдохнула она, сжимая телефон. — Почему не поставила вызов на быстрый доступ? Почему фонарик?

Рука уже занеслась, чтобы швырнуть устройство о стену. Но в последний момент остановилась. Вместо этого она поднесла бутылку к губам, сделала долгий, горький глоток и пошла дальше.

Ещё пять минут. И впереди показалась дверь.

Деревянная, старая, в трещинах. На ней массивный замок, ржавый, уродливый, будто выкованный из кошмара. Он смотрел на неё, как страж. И София смотрела в ответ.

— Разбейся, — прошептала она. — Просто разбейся.

Она поставила бутылку и телефон у ног, чтобы свет падал на дверь. Взяла доску, размахнулась и ударила. Щепки полетели в стороны. Замок дрогнул, но остался на месте.

— Ещё! — выкрикнула она, и снова замахнулась.

Ничего.

— ЛОМАЙСЯ, ТЫ! — закричала она, уже вне себя, и в третий раз обрушила доску на железо. Ничего!

Подошла к двери, схватила замок обеими руками, вцепилась, как дикая кошка. И рванула.

Скрип. Хруст.

И он остался в её руках. Вместе с обломком древесины.

Комнатка была маленькой. Свет фонарика разорвал тьму, но не до конца — тени всё ещё шевелились по углам. София огляделась. Выхода нет. Лишь стены. И в углу чёрное пятно. Когда она приблизилась, сердце замерло.

Перед ней стоял огромный камень, больше похожий на алтарь. Тёмный, гладкий, покрытый чем-то вроде засохшей смолы. А на нём мужское тело. Худое, обтянутое бледной кожей, в рваных брюках, едва прикрывающие бёдра. А по всему телу деревянные колья. По два в руках, по два в ногах. И один прямо в груди, как копьё, пронзившее сердце.

София замерла. В горле пересохло.

— Что здесь происходило? — прошептала она, прикрывая рот рукой. — Кто это с тобой сделал? Почему ты не сгнил?

Мысли кружились в голове. Она сделала шаг вперёд. И когда луч упал на лицо мертвец, открыл глаза.

Она вскрикнула. Отскочила. Упала на раненую ногу. Боль взорвалась, как граната, и по ноге потекла тонкая струйка крови. Но она даже не почувствовала этого.

Он смотрел на неё. Не моргая. Не дыша.

София поднялась. Подползла ближе.

— Ты… жив? — спросила она.

Он попытался ответить. Губы шевельнулись. Но из горла вырвался только хрип. И в этом хрипе было что-то ужасное.

— Моргни один раз, если да, — тут же добавила она.

Он моргнул. Один раз. Потом ещё. Медленно, будто проверяя, живы ли его веки.

София замерла.

— Не поняла… — прошептала она, оглядываясь на бутылку вина, будто ища в ней ответ. — Что это значит? Два моргания — это «нет»? Или ты…

Она прикусила губу.

— Ты мёртв? — спросила она, на этот раз чётко и громко.

Он моргнул один раз.

По спине у неё поползли мурашки, холодные, как прикосновение могильного камня.

— Нет, — выдохнула она, качая головой. — Этого не может быть. Я пьяна! Или они подмешали что-то в вино. Это галлюцинация…

Но тогда она увидела, как его рот чуть приоткрылся. Язык, сухой и бледный, с трудом провёл по пересохшим губам.

София приподнялась, поднесла бутылку к его губам. Наклонила и тёмная жидкость скользнула в рот. Он начал глотать. Жадно. Стремительно. Как умирающий в пустыне. Потом закашлялся, будто каждый глоток рвал горло изнутри.

— Теперь можешь говорить? — спросила она, отступая на шаг, но не отводя глаз.

— Немного… — прошептал мужчина.

Он пытался разглядеть её лицо, но свет фонарика падал на него, оставляя её в тени.

— Хорошо, — сказала София, и в голосе её вдруг зазвенела решимость. — Я помогу тебе. А ты выведешь меня отсюда. Договорились?

Он не ответил. Только смотрел. И в этом взгляде было что-то, отчего у неё сжалось сердце.

Она шагнула к нему, схватила за кусок древесины и рванула. Кол не шелохнулся. Будто врос в плоть, в кость, в саму вечность.

— Стой… — прошептал он. — Не делай этого…

Но она уже не слышала. Добралась до стены с хламом, и подняла толстую, тяжёлую палку, больше похожую на дубинку. Вернулась. Встала над ним. Свет фонарика мерцал, отбрасывая длинные тени на стены. Казалось, сама тьма наблюдала за ней.

— Если я сломаю верхушку, — сказала она вслух, будто убеждая себя, — то смогу вытащить руку. Просто… надо быть аккуратной.

Она замахнулась. Удар. Глухой треск. Кол обломился, за ним второй и третий… Она потянула за руку, и та медленно, с тихим хрустом, освободилась.

— Не делай этого, — шептал он, уже громче. — Уходи… Пока не поздно…

— Выхода нет, — оборвала она. — Я уже проверила. Ты мне нужен. Если я встану на твои плечи, смогу выбраться. Ты выдержишь?

Она окинула его взглядом.

— Да, ты выдержишь, — сказала она, больше себе.

— Ты не понимаешь… — его голос стал громче. — Я убью тебя, если ты освободишь меня. Я чувствую её… она рядом.

Он посмотрел на её ногу. На тонкую струйку крови, что медленно ползла по голени, как змея.

— Кровь… она зовёт меня. А я уже не могу сопротивляться.

— Мне плевать, — сказала София, и в её голосе не было больше ни страха, ни жалости. Только решимость. — Если я не выберусь, умру здесь. От голода. От боли. От этого проклятого вина. Так что молчи!

Она положила телефон на землю. Наклонилась. Оперлась на его грудь. И потянула за вторую руку.

Его тело напряглось. И в тот момент, когда рука освободилась, она резко отпрянула.

Упала. Снова на раненую ногу. Крик застрял в горле.

— Ещё чуть-чуть — прошептала она, поднимаясь.

Она выпила ещё. В глазах двоились. Комнату качало, как на корабле в шторм.

Когда его левая нога была свободна, он смог приподняться, чувствуя как грудь освобождается от кола. Но это уже был словно не он. Парень потянулся к девушке, и когда она повернулась, испугалась, поэтому упала и отползла. Он же выдернул последнюю ногу из ловушки, и упал на землю. Его глаза стали красными, когда он пополз к ней.

— Что с тобой? — закричала она.

Он не ответил. Только ускорился. Словно змея, скользнул по полу и в мгновение оказался рядом. Вырвал щепу из её ноги и жадно припал к ране. Язык коснулся кожи. Она закричала. Пыталась отбиться, но руки были слабы. А через несколько секунд, голова закружилась сильнее и в глазах начало темнеть.

Глава 6

Артём вцепился в ногу девушки, как дикий зверь — судорожно, с отчаянием, с голодом, в котором уже не осталось разума. Он жадно пил, глотая кровь так, что каждый глоток отдавался в тишине подвала громким, почти мучительным эхом. Стены, казалось, вздрагивали от этого звука, а капли, падавшие с его подбородка, оставляли на земле тёмные пятна.

Он отпрянул резко, будто от удара током. Грудь его вздымалась, глаза метались, но в них уже вспыхивало нечто иное — не просто жажда, а одурманенный голод. Он почувствовал, как силы возвращаются. Облизал клыки — они горели, точно раскалённые иглы. Медленно, будто подчиняясь чужой воле, он начал подниматься по телу девушки, принюхиваясь к её запаху — к сладковатой, тёплой ароматике крови.

Склонившись над шеей, уже приоткрыл рот, почувствовал, как клыки сами собой выдвигаются, готовые вонзиться в мягкую плоть — и внезапно замер.

Зрение возвращалось — не сразу, а словно кто-то постепенно включал свет в тёмной комнате. Сначала — тени. Потом — очертания. Затем — детали. Паутина, свисающая с потолка, дрожала от сквозняка. Пылинки танцевали в слабом свете фонаря, будто в замедленной съёмке. Он видел всё.

— Ещё! — вырвалось у него хрипло, почти животно. Он поднял голову к потолку, рот распахнулся, клыки блеснули в тусклом свете, подобно ножам. Он зарычал — звук, полный боли и ярости, — и снова ринулся к шее девушки…

…и вдруг остановился.

Его взгляд застыл на её лице. На скулах, на линии подбородка, на губах… и на той самой ямочке на щеке — едва заметной, почти призрачной, но такой родной. Та, что появлялась, даже когда она не улыбалась. Та, что делала её лицо светлее, добрее, ближе.

— Жанна… — прошептал он.

Рука дрожала, когда он коснулся её щеки. Кожа была холодной, но прикосновение обожгло, как огонь. Он провёл пальцем по линии носа — маленького, тоненького, такого, что всегда хотелось поцеловать. По губам — полным, чуть приоткрытым. И в этот миг его губы сами потянулись к ним. Он коснулся их, и в голове вспыхнуло: первый поцелуй под осенним дождём, её смех, подобный звону колокольчика, взгляд, застывший на мгновение, прежде чем их сердца впервые забились в унисон.

Он провёл рукой по её волосам…

Тёмные. Прямые. Длинные. Не такие как у Жанны.

— Нет! — выкрикнул он. Вскочил на ноги, развернулся и в ярости ударил кулаком в стену. Камень треснул, но он не чувствовал боли. Лишь жажду. Безумную, всепоглощающую, рвущую изнутри.

— Нет! — прохрипел он снова, сжимая челюсти так, что, казалось, зубы вот-вот рассыпятся. — Уйти… надо уйти…

Он сделал шаг. Затем ещё один. Каждый — словно подвиг. Каждый — будто борьба с самим собой. Кровь на ноге девушки манила, звала, обещала покой, силу, забвение. Казалось, она превратилась в липкую смолу, опутывающую его, тянущую обратно. Но он шёл. Шёл, цепляясь за остатки разума, за образ Жанны, за память о том, кем он для неё был.

Зрение угасало. Темнота сжимала горло, словно петля. Он добрался до выхода. Увидел дыру в потолке — тёмную, подобную пасти. Прыгнул. Сил почти не оставалось, но пальцы вцепились в край. Он вытащил себя наружу, будто из могилы, и оказался под открытым небом.

Выпрямился. Огляделся. Воздух был чист, пропитан ветром и запахом сырой земли. Он прислушался. И внезапно — движение. В десяти метрах что-то шевельнулось в кустах. Он бросился туда и мир погас.

Придя в себя, он увидел перед собой тела несколько зайцев, один из которых ещё слабо дёргался, и белку с отверстиями на шее. Голод утих, но не исчез. Он стал теперь глухой болью, терпимой, но настойчивой. Артём поднялся, осмотрелся. Тело его менялось — мышцы налились, кожа перестала быть прозрачной, как у мертвеца. Он снова стал собой. Почти.

Подкачанный, жилистый, с широкими плечами, каким был до проклятия. Но главное — кожа. Раньше она была мёртвой, бледной, подобно снегу под луной. Теперь — розоватая, тёплая, живая. Он стал похож на человека.

Он вернулся к часовне. Спустился в подвал. Она всё ещё лежала там. Незнакомая девушка, так сильно похожая на любимую.

Артём остановился перед ней. Она лежала, будто раскрытая книга. Грязное платье задралось, одна лямка сползла с плеча, обнажив белый бюстгальтер. Волосы в беспорядке, лицо бледное, но с лёгким румянцем, говорившим о том, что живая.

— Что же это за одежда на вас, девица? — прошептал он, почти ласково. — Непристойно так ходить. Если вас увидят в таком виде, примут за падшую женщину. Может, и отведут куда-нибудь, откуда не сбежать.

— А может… — добавил тише, — вы уже сбежали? И пришли сюда, но зачем? Что вы искали?

Артём склонился над ней, поправил подол её платья, закрыв обнажённое плечо. Взял её на руки — осторожно, будто боясь сломать, словно хрупкую веточку после зимы. Она была лёгкой, слишком лёгкой, словно всё, что от неё осталось, — это тень человека. Он добрался до дыры, выпрыгнул и положил её на уцелевший пол.

Разорвал край своих штанов и с заботой перебинтовал её рану. Кровь уже почти не сочилась, но он всё равно туго затянул повязку.

— Полежите тут, — прошептал он. — Я скоро вернусь. Мне нужно кое-что сделать.

Он посмотрел в сторону леса, где когда-то стоял крест, где он опустил в землю последнее, что осталось от Жанны. Там, где прошептал ей в последний раз: «Прости…»

Лес встретил его прохладой и тишиной, нарушаемой лишь шелестом листьев. Он шёл по памяти, по следам, оставшимся в сердце. Каждый поворот, каждое дерево, каждый ручей — всё должно было быть знакомым. Но чем дальше он продвигался, тем больше сомнений закрадывалось в душу.

Деревья стояли гуще, будто сомкнувшись в плотную стену. Тропы, которые он помнил, исчезли. Кусты, где раньше цвели дикие розы, теперь были вытоптаны. Он остановился, огляделся.

— Где ты? — прошептал он, глядя в пустоту. — Где ты, любовь моя?

Артём кружился на месте, словно слепой, пытаясь найти хоть что-то. Но ничего. Ни креста. Ни цветов. Лишь тьма, сгущающаяся с каждой минутой.

Десятки минут он бродил, как призрак, по своим же воспоминаниям, цепляясь за образы, которые, казалось, должны были остаться навсегда. Но лес изменился. Или, может, изменился он сам?

Он уже собирался вернуться, когда в тишине раздался странный звук — глухой, рокочущий, подобный грому издалека. Звук двигателя.

— Что же это? — он замер, прислушался.

Из-за деревьев донеслись голоса. Пьяные, грубые, с хриплым смехом. Мужские. И один женский. Потом крик.

Что-то дернулось в груди и он побежал. Как тень, как вихрь, как смерть, пришедшая без предупреждения. Деревья мелькали, земля будто уходила из-под ног, а он летел — лёгкий, быстрый, словно ветер. Он не помнил, чтобы бегал так раньше.

Через минуту он уже стоял за стволом дуба, вглядываясь в происходящее.

Рядом с чёрным автомобилем, которых он раньше не встречал, стояли парни. Один — худой, другой — толстый. Рядом с ними та незнакомка. Она лежала на земле. А позади них, на коленях, блевала другая девушка в голубом платье, её руки дрожали, будто у раненой птицы.

Одежда у них была странная — яркая, обтягивающая, будто из иного мира. Машина тоже — блестящая, угловатая, с фарами, похожими на глаза хищника.

«Быть может они из-за границы?» — мелькнуло в голове.

И вдруг крик повторился.

Один из парней, худой, сел рядом с Софией и резко надавил на рану. Она вскрикнула, задергалась, пытаясь отползти, но сил не было. Лишь слабые стоны, полные боли и ужаса.

— Вот же ироды! — прохрипел Артём, сжимая кулаки.

Он бесшумно вышел из-за дерева, словно тень. Подкрался сзади, схватил обоих за шивороты — и с лёгкостью, почти детской, отшвырнул в сторону. Они пролетели метра три и рухнули.

— Ты хоть знаешь, кто мой батя?! — выкрикнул худой, пытаясь подняться.

— Серёга, застрели этого урода! — простонал толстяк, переворачиваясь на бок и блюя прямо на землю.

Артём обернулся к Софии. Она смотрела на него — глаза огромные, полные слёз.

— Не бойтесь, — сказал он мягко, почти шёпотом. — Я не дам вас в обиду.

— Сзади… — прошептала она, но голос предал её.

Не успел он обернуться, как прогремел выстрел.

Пуля врезалась в спину. Артём вздрогнул, почувствовал резкий удар, будто кто-то вогнал в него раскалённый прут. Он посмотрел на грудь — на дымящуюся рану, из которой тут же потекла кровь.

София подняла руку ко рту, глядя на него с ужасом и болью.

— Зря вы так, — произнёс он, и голос его стал низким, звериным. Губы приоткрылись — и из-под них показались клыки. Глаза вспыхнули алым светом, будто два уголька в ночи.

София попыталась отползти, но не могла. Лишь смотрела, и в глазах её был страх.

Артём резко развернулся. Один шаг — и он уже перед стрелявшим. Схватил его за руку — хруст костей, крик боли. В следующее мгновение он вцепился в горло парня.

— Не убивай их! — взмолилась София.

Вампир замер. Глаза моргнули. Человеческая мысль пробилась сквозь кровавый туман.

Артём отшвырнул парня к машине, как тряпичную куклу. Подошёл к толстяку, поднял его одной рукой и бросил следом. Потом к девушке в голубом платье. Она стояла, не в силах пошевелиться.

— Уезжайте, — приблизился он и прошептал ей на ухо, — если жизнь дорога.

Она бросилась к машине, словно сумасшедшая. Открыла дверь, ввалилась внутрь, крича: «Давайте сюда! Быстро!» Парни, кряхтя и охая, вползли в салон. Машина рванула с места, визжа шинами.

Артём стоял, глядя вслед. Дым от выхлопа кружился в воздухе, подобно призраку. Затем вернулся к Софии. Она лежала без сознания. Грудь слабо вздымалась. Сердце билось тихо, но ровно.

Глава 7

— Вы наконец-то проснулись, — тихо произнёс Артём, сидя в тени. Он наблюдал, как София медленно приоткрыла глаза.

Солнечный свет, острый и золотистый, хлынул сквозь листву и лег на её лицо. Она инстинктивно подняла ладонь, пытаясь укрыться от ослепительных лучей. Потом, с тихим стоном, прижала руку ко лбу и зажмурилась.

— Голова сейчас треснет, — прошептала она.