Бесплатный фрагмент - Зеркало Эхо: Проклятие тринадцати отражений

Зеркало Эхо: Проклятие тринадцати отражений

«Каждое зеркало — не дверь в иной мир, а щель в собственной душе. Загляни — и ты увидишь, сколько жизней ты предала, чтобы стать собой»

Логлайн

Первая встреча с прошлым

Холодный свет лампы падает на исцарапанный стол, на котором лежит медицинская карта. Мария Воронова — психиатр с непростым прошлым — внимательно изучает записи. Её пальцы едва заметно дрожат, когда она читает диагноз:

«Пациент №214: Лика Сомова. Диагноз: диссоциативное расстройство с элементами синестезии. Жалуется на „зеркальные галлюцинации“, сопровождающиеся ртутными выделениями и временными дезориентациями».

В углу кабинета Лика Сомова — молодая девушка с бледной кожей и тёмными кругами под глазами — склонилась над стеной. Её пальцы, испачканные углём, скользят по поверхности, оставляя причудливый узор из переплетающихся зеркал.

Мария поднимает взгляд:

— Лика, расскажите подробнее о ваших… видениях.

Девушка замирает, затем медленно оборачивается. Её глаза странно блестят, словно отражая невидимый свет.

— Они не видения, доктор. Это окна в другие миры. Иногда… они открываются, и я вижу то, что не должно быть доступно живым.

Пока она говорит, из её ладоней начинает сочиться странная жидкость. Не пот — ртуть. Тяжёлые капли падают на пол, растекаясь причудливыми узорами. Лика не замечает этого, полностью погружённая в свои мысли.

Мария наклоняется, рассматривая капли. Они складываются в чёткие цифры: 1893. Год, который она никогда не забудет.

— Что вы видите в этих окнах? — голос Марии звучит мягче, чем обычно.

Лика вздрагивает, словно выходя из транса. Её пальцы сжимаются в кулаки, останавливая поток ртути.

— Смерть. Перерождения. И женщину… Она похожа на вас.

В кабинете повисает тяжёлое молчание. Мария чувствует, как холодок пробегает по спине. Она знает — эта встреча изменит всё.

Лика снова смотрит на стену, где её рисунок начинает словно оживать. Зеркала в узоре искривляются, отражая то, чего нет в реальности. Девушка протягивает руку к одному из них, и её пальцы проходят сквозь стену, словно та сделана из тумана.

— Они зовут меня, — шепчет она. — Скоро я отвечу.

Мария понимает — перед ней не просто пациентка. Перед ней — ключ к разгадке, которую она искала годами. И возможно, предупреждение о том, что прошлое никогда не умирает по-настоящему.

Ртутные капли на полу продолжают мерцать, словно маленькие звёзды, указывая путь в неизвестность. А рисунок на стене всё ещё искрится, храня в себе тайны, которые готовы вырваться наружу.

Наследие пламени

Лампочка над столом мерцает, отбрасывая нервные тени на стопку медицинских журналов. Мария щёлкает шариковой ручкой, пытаясь скрыть дрожь в пальцах. Её голос звучит резко, как скрип несмазанных петель:

— Вы ведь не верите в свою чушь о параллельных мирах? Это просто защитный механизм психики.

Она тянется к диктофону, но Лика внезапно вскакивает. Холодные пальцы впиваются в запястье врача с силой, несоразмерной хрупкому телу. Ртуть сочится из-под ногтей пациентки, оставляя на коже Марии жгучие следы.

— Твоя прабабка, Элиза Воронова, говорила то же самое. — Лика шипит, приближая лицо. Её зрачки сужаются в вертикальные щели, отражая пламя невидимой свечи. — Пока не сгорела заживо в своей зеркальной мастерской. 12 августа 1893.

Воздух пропитывается запахом палёной шерсти. Мария дёргается, опрокидывая стакан с водой. Лёд тает неестественно быстро, превращаясь в мутные лужицы с радужной плёнкой.

— Откуда вы… — начинает она, но Лика уже отступает к двери, оставляя на полу дымящиеся следы.

— Проверь почтовый ящик, доктор. Там письмо от твоей семьи.

Ночь. Кабинет тонет в синеве экрана компьютера. Мария разворачивает анонимную посылку, обёрнутую в жёлтую пергаментную бумагу. Ножницы соскальзывают с упаковки, царапая палец до крови. Внутри — зеркало в раме из чёрного дерева, инкрустированной серебряными змеями. Стекла касаться страшно: оно холоднее льда, словно вырезано из глубины арктических пещер.

— Глупости, — бормочет она, поворачивая артефакт к свету.

В отражении за её спиной медленно проявляется силуэт. Женщина в обгоревшем викторианском платье, с волосами, сплетёнными из пепла. Её лицо — точная копия портрета прабабки в семейном альбоме.

— Echo. — Шёпот звучит одновременно из зеркала и из углов комнаты. — Ты — следующая.

Мария резко оборачивается, роняя раму. Серебряная змея на рамке впивается ей в ладонь, оставляя метку в виде римской цифры XIII. Кровь смешивается с пылью на полу, рисуя дату: 12.08.2025.

Из динамиков компьютера внезапно вырывается скрип виниловой пластинки. Голос Лики, искажённый помехами, напевает колыбельную на забытом языке. В такт музыке трещит лампа, а в зеркале женщина-призрак поднимает обугленную руку, указывая на родинку за ухом Марии — точь-в-точь как на портрете 1893 года.

— Нет, — хрипит Мария, накрывая зеркало окровавленной тканью. Но даже сквозь ткань слышится смех — хрустальный, как бой разбиваемых стёкол, и древний, как шелест пергамента в огне.

Проклятие в пыли веков

Пыль архивов оседает на ресницах Марии, превращая каждый вздох в горьковатый туман. Пальцы скользят по переплёту газеты 1893 года, оставляя на коже следы сажи и типографской краски, пахнущей железом и страхом. «Сожжена Элиза Ворон за колдовство», — шепчет она, вглядываясь в фото, где женщина с её лицом стоит у позорного столба. Пламя на снимке движется — искры вырываются из пожелтевшей бумаги, обжигая кончики пальцев.

— Интересное совпадение, не правда ли? — Голос библиотекаря заставляет её вздрогнуть. Старик в бархатном жилете, пахнущий нафталином и ладаном, указывает тростью на подпись под фото: «Перед казнью прокляла род до 13-го колена. Да сгинут в огне собственных тайн». — Говорят, её зеркала искали по всему городу. — Он кашляет, и в звуке слышится скрип старых страниц. — Те, что находили… приносили смерть. Одно вернулось в прошлый вторник.

Мария ощущает, как капля пота стекает по позвоночнику, холодная, как ртуть.

— Вы верите в эту сказку?

— В сказки не верю. — Старик снимает очки, и его глаза оказываются мутно-белыми, словно затянутыми пеплом. — Но зеркало из особняка Ворон сейчас в вашей гостиной, доктор Воронова. Оно ждёт.

На улице сумерки окрашивают город в синеву. Витрины магазинов мерцают, как глаза голодных зверей. В отражении бутика Мария замечает движение — Лика, бьющаяся в стеклянной клетке из 13 зеркал. Её рот открыт в беззвучном крике, пальцы царапают поверхности, оставляя кровавые полосы. «Не игнорируй меня!» — будто слышит Мария, но звук приходит изнутри, как скрежет иглы по кости.

— Лика? — Шёпот застревает в горле.

Девушка в отражении поворачивается. На стекле витрины проявляются буквы, будто выжженные кислотой: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ». За спиной Лики возникают тени — фигуры в плащах с капюшонами, их лица скрыты, но в руках они держат зеркала, обёрнутые колючей проволокой.

Мария отшатывается, задевая плечом прохожего.

— Извините… — бормочет она, но, поднимая глаза, видит: все витрины на улице показывают одно и то же. В каждом отражении Лика бьётся в ловушке, а тени приближаются. Даже лужи на асфальте искажаются, складываясь в цифру 13.

— Это не настоящее, — вслух говорит себе Мария, сжимая портфель так, что кожа трещит. — Контроль. Нужен контроль…

Из кармана звенит медальон Элизы. Она достаёт его — металл обжигает, как лёд. В крошечном зеркальце медальона Лика уже не одна: позади неё стоит Элиза в обгоревшем платье, а их руки сплетены в единый кулак, сжимающий ключ.

— Тринадцатое колено, — шепчет ветер, и фонари гаснут один за другим.

Мария бежит, но её отражение в витринах замирает. Ликины губы шевелятся в такт шагам: «Беги. Будет хуже». На последнем витке улицы, у подъезда её дома, витрина цветочного магазина взрывается. Осколки летят в лицо, но замирают в сантиметре от кожи, складываясь в мозаику: 1893–2025.

— Хватит! — кричит Мария, хватаясь за сердце. Оно бьётся в ритме колокола, который она слышала только во сне.

В кармане звонит телефон. Неизвестный номер. Голос Лики, искажённый помехами:

— Ты видела их? Они пахнут гарью и… о, Боже, они уже у твоей двери!

Щелчок. Тишина. И запах горящего дерева, плывущий из подъезда.

Пробуждение змеи

Пыльный архивный ящик скрипит, будто кости старика, когда Мария поддевает крышку отвёрткой. Внутри — письма, перевязанные лентой цвета запёкшейся крови, и засохшая роза, чьи лепестки шелестят, как кожа змеи при линьке. «Прости, что отняла твой дар», — дрожит почерк матери на пожелтевшей бумаге. Чернила пахнут полынью и слезами. «Иначе они нашли бы тебя, как нашли Элизу. Они боятся нашего света, но ещё больше — нашей тьмы».

— Какую тьму? — Мария прижимает письмо к груди, и бумага оставляет на коже красноватый отпечаток, будто ожог от поцелуя.

Лунный свет пробивается сквозь шторы, падает на розу. Сухой стебель внезапно выпрямляется с хрустом вывихнутого сустава. Шипы впиваются в запястье Марии, цепкие, как пальцы утопленника.

— Проснись, — звучит в голове голос, знакомый и чуждый одновременно. Это голос матери, но с примесью шипящего тембра Элизы. — Они украли нашу память, но не силу. Ты носишь её в крови. В каждой клетке.

Роза оживает полностью: чёрные лепестки распускаются, обнажая внутри каплю ртути. Она стекает по руке Марии, оставляя за собой узор в виде спирали. На шее возникает жгучий зуд — в зеркале напротив проявляется родимое пятно. Не просто пятно: змея, кусающая хвост, точь-в-точь как на портрете Элизы в газете 1893 года.

— Что вы со мной сделали? — Мария царапает кожу, но символ лишь ярче проступает, будто подкожные чернила реагируют на прикосновение.

Голос смеётся — звук колокольчиков, падающих в колодец. «Мы ничего не делали. Это твой выбор. Ты открыла ящик. Ты вдохнула пыль прошлого. Теперь они идут».

Ветер распахивает окно. По подоконнику ползёт ртутная змея, оставляя за собой след в виде дат: 1893–1995–2025. Она заползает на письмо, и цифры сливаются в одно слово: СЕСТРЫ.

— Какие сёстры? Элиза и кто? — Мария хватает ножницы, но лезвия проходят сквозь ртутное создание, как сквозь дым.

«Ты и Лика. Вы всегда были сёстрами. В каждом веке. В каждом воплощении». Голос матери теперь звучит из всех углов комнаты. Фотографии на столе переворачиваются лицевой стороной вниз, кроме одной — детского снимка, где Мария и Лика стоят, держась за руки. Но сейчас на фото Ликино лицо зачёркнуто кровавым крестом.

Роза сжимает запястье с такой силой, что выступает кровь. Капли падают на символ змеи на шее, и тот начинает двигаться. Чешуйчатые кольца сжимаются вокруг горла, холодные и влажные.

— Сними это! — Мария рвёт цветок, но шипы впиваются глубже. По стене за её спиной ползут тени — силуэты с факелами и зеркалами.

«Беги. Или стань тем, кем должна была», — шепчет голос, растворяясь в скрипе половиц.

Внезапно боль отпускает. Роза рассыпается в пепел, а на столе остаётся нож с рукоятью в виде змеи. На клинке гравировка: «Для 13-й». За окном воет сирена — карета скорой помощи проезжает мимо, но Мария клянётся, что видит в её окнах Элизу, машущую рукой в клубах чёрного дыма.

Игра огненных теней

Квартира Лики пахнет горелой кожей и расплавленным металлом. Мария спотыкается о лужи ртути, которые пульсируют, как живые, прилипая к подошвам ботинок. На стене — трещина, расходящаяся от разбитого зеркала, будто удар нанесён изнутри. Осколки валяются на полу, сверкая ртутными каплями на срезах.

— Лика! — кричит Мария, но эхо возвращается искажённым, будто кто-то перекрыл горло её собственному голосу.

Она наклоняется, подбирая крупный осколок. Стекло обжигает пальцы, как лёд, но внутри него — пламя. Своё лицо в викторианском платье, стоящее у костра, где горят зеркала. Женщина поворачивается, и пепел вьётся вокруг её рук, как змеи.

— Ты думала, проклятие в крови? — говорит отражение голосом, сотканным из треска горящего дерева. — Оно в страхе. В твоём страхе увидеть правду.

Мария сжимает осколок так, что кровь стекает по запястью. Капли падают в ртутную лужу, создавая дымящиеся кратеры.

— Что я должна сделать?

— Приди, — шепчет женщина, и пламя в зеркале вздымается выше. В огне мелькают лица: Лика в клетке из 13 зеркал, мать, рвущая письма, библиотекарь с белыми глазами. — Сожги ложь. Стань пламенем, а не свечой.

За окном гаснут фонари, погружая комнату в синеватую тьму. Воздух густеет, как смола. Где-то в темноте скрипит дерево — старое, сухое, будто рама зеркала в прихожей медленно поворачивается. Мария чувствует, как по спине ползёт холодок, хотя шею уже обвила змея-родинка, сжимаясь в такт её сердцебиению.

— Я не боюсь, — лжёт она, поворачиваясь к дверям.

В зеркале прихожии, теперь обращённом лицевой стороной к ней, стоит Элиза. Её обгоревшие пальцы прижаты к стеклу, оставляя сажевые отпечатки.

— Ложь — единственное, что защищало тебя, — шипит она. — Но огонь всё съест. Даже память.

Стекла во всей квартире начинают вибрировать. В их отражениях — сотни Лик, бьющихся в зеркальных ловушках, и сотни Элиз, подносящих факелы к рамам. Мария смотрит на осколок в руке: теперь в нём она сама, одетая в платье XIX века, держит факел над зеркалом с лицом Лики.

— Выбор за тобой, — звучит голос матери, но слова складываются из скрипа поворачивающихся рам. — Гори или освещай путь.

Внезапно ртутные лужи вспыхивают синим пламенем. Дым заполняет комнату, вырываясь в форточку спиралями, похожими на ДНК. Где-то вдалеке, сквозь кашель и рёв огня, Марии слышится смех Лики — свободный, безумный, живой.

— Я иду, — говорит она, разжимая пальцы. Осколок падает в ртутный огонь, и взрыв света поглощает всё.

На мгновение перед слепотой Мария видит итог:

Элиза и Лика, держащие её за руки у костра.

13 зеркал, превращающихся в пепел.

И своё отражение, улыбающееся в пламени.

Тьма. Тишина. И запах розы, растущей из пепла.

Часть 1: Трещины

Глава 1: Зеркальный синдром

Уголь и ртуть

Кабинет пахнет мокрой шерстью и миндалём — аромат дезинфектора смешивается с дождём, бьющим в запотевшее окно. Мария Воронцова прижимает к груди папку с диагнозами, наблюдая, как Лика Сомова царапает стену обугленным карандашом. Уголь крошится, оставляя на белой поверхности чёрные прожилки, похожие на треснувшее стекло.

— Доктор Воронцова, — Лика поворачивается, и её глаза блестят, как влажный графит, — вы уверены, что зеркала — всего лишь стекло?

Мария замечает дрожь в пальцах пациентки. Не нервную — ритмичную, будто под кожей бьётся крошечный моторчик. Она делает шаг вперёд, и каблук застревает в щели между плитками. Пол здесь неровный, как будто кто-то пытался вырваться из-под него.

— Это не арт-терапия, Лика. — Мария указывает на узор, где линии складываются в ловушку из восьмиугольников. — Мы говорим о ваших галлюцинациях. О «людях в зеркалах», которых вы…

— Вижу. — Лика перебивает её, проводя линию так резко, что уголь ломается. Осколок падает в стакан с водой на столе, и жидкость мгновенно серебрится, превращаясь в ртуть. — Вы спрашиваете, будто не знаете, что они настоящие.

За окном хлопают крылья. На подоконник садится сорока, но вместо глаз у неё — крошечные зеркальца. В них отражается Мария, только старше: морщины, седина, шрам на шее, которого ещё нет.

— Лика, — голос доктора звучит резче, чем планировалось, — давайте вернёмся к…

— К ритуалу? — Девушка улыбается, обнажая зубы, слишком белые для курильщицы. Её рука тянется к часам-ходикам на стене — медным, с треснувшим стеклом. Подарок Марии на прошлый Новый год. — Они тикают громче, когда вы врёте. Слышите?

И правда: тиканье учащается, сливаясь со стуком дождя. Мария сжимает папку так, что картон мнётся. В луже ртути на столе плавает её отражение — в нём за спиной стоит женщина в викторианском платье. Тень кладёт обугленные руки ей на плечи.

— Что вы рисуете? — Мария делает шаг назад, наступая на тень от часов.

Лика смеётся, и звук будто исходит из всех углов комнаты одновременно. Она достаёт из кармана халата свёрток, перевязанный волосом — чёрным, с седыми прядями.

— Для ритуала. — Бросает свёрток на стол. Тот раскрывается сам, обнажая зеркальце в оправе из птичьих костей. — Скоро поймёте.

Сорока за окном каркает. В её зеркальных глазах теперь две Лики: одна рисует на стене, другая — машет Марии из глубины отражения, держа в руках часы, стрелки которых вращаются вспять.

Карта теней

Угольный карандаш трещит, как кость под давлением, оставляя на стене зигзаг, похожий на молнию. Лика отбрасывает обломок, и тот катится к ногам Марии, оставляя за собой след сажи, вьющейся дымом.

— Они шепчут, когда я сплю. — Лика поднимает ладони, где чёрная пыль смешалась с каплями пота, образуя жидкий металлический блеск. — Говорят… вы тоже их слышите. По ночам. Когда тиканье часов становится громче вашего дыхания.

Мария наклоняется поднять осколок, но замирает: на полу тень от её руки удлиняется неестественно, превращаясь в коготь. За окном сорока бьёт крылом по стеклу, и в её зеркальных глазах мелькает Элиза — женщина в обугленном платье, рисующая на стене клиники те же линии.

— Это карта? — Мария касается стены, и штукатурка под пальцами шевелится, как живая кожа. Линии повторяют изгибы улиц: аптека с зелёным неоном, переулок с бродячими кошками, их клиника в центре узора.

Лика резко поворачивается. Её халат пахнет жжёной резиной и мокрым пеплом.

— Нет. — Она проводит ногтем по центральной точке узора — там, где на карте должен быть кабинет. Из царапины сочится ртуть. — Это ловушка. Для тех, кто ищет выход.

Часы-ходики внезапно замолкают. Тишина давит на барабанные перепонки, пока из динамиков на потолке не доносится скрип. Голос, похожий на голос Марии, но искажённый, как запись на старом виниле: «Тринадцатая ветвь. Время кончается».

— Вы слышите? — Лика подходит так близко, что Мария видит в её зрачках отражение сороки. Теперь у птицы человеческие руки, сжимающие зеркало. — Они хотят, чтобы вы нашли посылку. Ту, что я отправила месяц назад.

Мария отступает к столу, задевая стакан с ртутью. Жидкость выплёскивается, образуя на полу цифры: 13.

— Какая посылка? Вы не…

— Вам пришло письмо. — Лика тычет пальцем в тень от часов, и та превращается в конверт из чёрной бумаги. — С печатью вашего рода. Ворон с змеёй в клюве.

Сорока каркает три раза. В такт этому в окне гаснет свет — не только в кабинете, но и во всём квартале. Только узор на стене светится теперь фосфоресцирующим зелёным, как глаза хищника в темноте.

— Для ритуала, — шепчет Лика, исчезая в тени, хотя дверь не скрипнула. Её голос остаётся висеть в воздухе, смешиваясь с запахом горящей розы.

Мария включает фонарь телефона. На столе лежит конверт, которого секунду назад не было. Восковая печать тёплая, как живая плоть. Внутри — ключ с гравировкой в виде сороки и записка: «Они уже открыли дверь».

За окном, в кромешной тьме, загорается одно окно. В нём стоит Элиза, прижимающая палец к губам. А на подоконнике, где сидела сорока, теперь лежит перо, покрытое ртутными каплями.

Слёзы из зеркала

Стул падает с грохотом, когда Лика вскакивает, будто её ударило током. Её пальцы впиваются в щёки, оставляя красные полосы, а из-под сомкнутых век вытекают серебристые капли. Ртуть стекает по подбородку, капает на пол, где мгновенно сворачивается в шарики с лицом Марии внутри.

— Они здесь! — голос Лики раздваивается, как треснувшее стекло. — Выведите их! Вы же видите?!

Мария хватает диктофон, но кнопка западает, будто сопротивляется. Плёнка внутри пищит, прокручиваясь со скрежетом ржавых шестерёнок.

— Пациентка демонстрирует признаки психомоторного возбуждения… — начинает она, но запись перебивает чужой голос: «Ты следующая. Тринадцатая».

Лика бьёт кулаком по столу. Стакан с ртутью подпрыгивает, и жидкость выплёскивается, образуя на поверхности узор — точную копию карты на стене. Шарики с лицами катятся к Марии, цепляясь за её туфли липкой плёнкой.

— Не записывайте, а смотрите! — Лика тычет пальцем в окно. Сорока с зеркальными глазами бьётся в стекло, и с каждым ударом её отражение растёт: теперь это женщина в платье XIX века, держащая ножницы. Элиза.

Мария отшатывается, натыкаясь на часы-ходики. Стрелки крутятся бешено, а маятник бьётся о стенки корпуса, как птица в клетке.

— Лика, это галлюцинация. Сядьте, пожалуйста…

— Галлюцинация? — Девушка смеётся, и из её рта выпадает ртутный шарик. Он раскатывается по полу, превращаясь в миниатюрное зеркало. В нём Мария видит себя: седую, с лицом, покрытым шрамами-трещинами. — Они старят нас. Забирают время. Час за часом, пока не останется…

Грохот. Сорока пробивает окно. Осколки падают, застывая в воздухе, как кадр из замедленной съёмки. В каждом — отражение Лики, раздваивающейся на две фигуры: одна рыдает, другая улыбается, держа в руках посылку, обмотанную колючей проволокой.

— Возьмите! — кричит двойник Лики, просовывая посылку сквозь осколки. — Для ритуала!

Мария машинально протягивает руку. Проволока впивается в ладонь, но боли нет — только холод, расползающийся по венам. Внутри коробки что-то стучит, совпадая с ударами её сердца.

— Не открывайте здесь, — шепчет настоящая Лика, обхватив голову руками. Её ртутные слёзы теперь текут вверх, к потолку, образуя над головой Марии змеящийся узор: 13. — Они в стенах. В часах. В вас.

Диктофон взрывается. Из корпуса вырывается ртутный пар, складывающийся в фигуру Элизы. Она указывает на посылку, и её безгубый рот шевелится в такт голосу из динамиков:

— Сожги ложь.

Свет меркнет. Последним, что видит Мария перед тем, как погрузиться в темноту, — своё отражение в осколках. Лицо стареет на глазах, а на шее проявляется родинка-змея, кусающая часы на запястье.

Зеркальный туннель

Лика обмякает на кушетке, но её пальцы сжаты так крепко, будто осколок зеркала — последний якорь в реальности. Ртутные капли застывают на ресницах, как слезы из жидкого металла. Мария вытирает их салфеткой, и ткань растворяется, оставляя на ладони ожог в виде цифры 13.

— Спокойной ночи, — шепчет она, поправляя одеяло, но в ответ слышит скрип динамика над дверью. Голос Лики, заплетающийся от седативных, шипит как радиопомеха: «Не смотри туда. Она уже идёт».

Осколок выпадает из расслабленной ладони пациентки. Мария поднимает его — стекло ледяное, будто вырезано из антарктического льда. В отражении вместо кабинета: туннель с пульсирующими стенами, словно живая плоть. На них — портреты женщин с её лицом. 1801: Элиза с ножницами у горла. 1945: медсестра с часами вместо сердца. 2025: она сама, держащая посылку Лики.

— Что это?.. — Мария прикасается к стеклу, и палец проваливается внутрь. Воздух туннеля пахнет горелой розой и старыми книгами.

«Вы всегда были любопытны, доктор», — звучит голос Лики из динамиков, но теперь в нём смешались десятки тембров. По потолку кабинета ползёт ртуть, складываясь в стрелки часов. 23:59. «Они дали вам время. Но время кончилось».

В туннеле что-то шевелится. Тени сливаются в фигуру женщины — сперва силуэт, потом детали: обугленные кружева платья, волосы, сплетённые из колючей проволоки, глаза как у сороки. Элиза идёт, оставляя за собой следы пепла. Её рука тянется к Марии сквозь осколок.

— Закройте глаза! — орёт Лика уже своим голосом, срываясь на хрип. Часы-ходики бьют полночь, и стеклянный циферблат трескается, выпуская рой чёрных бабочек. Они садятся на зеркальный туннель, превращая его в решето.

Мария отбрасывает осколок. Тот разбивается о пол, и каждый кусочек показывает новый кадр: Лика в зеркальной ловушке, посылка с кровавой лентой, сорока с ключом в клюве. В углу кабинета материализуется женщина из окна — её пальцы впиваются в плечо Марии, холодные как могильный камень.

— Для ритуала, — дышит Элиза прямо в ухо, прежде чем рассыпаться пеплом.

На полу остаётся след — ртутные буквы: ПОСЛЕДНЯЯ ДВЕРЬ. В кармане халата Мария находит ключ от архивного хранилища клиники, которого не было утром. На брелоке — сорока с выгравированной датой: 13.01.2025.

За окном, в кромешной тьме, загорается свет в её кабинете. Там, за стеклом, стоит Мария в старомодном платье, прижимающая палец к губам. А на подоконнике, где минуту назад сидела сорока, теперь лежит окровавленный уголёк — точно такой же, каким Лика рисовала свою «ловушку».

Призрачная геометрия

Лампы дневного света гудят, как умирающие шершни, отбрасывая на стол Марии зелёноватые тени. Она вдавливает пальцы в карту города, где линии Ликиного узора совпадают с улицами: аптека-паук, клиника-сердце, переулки-вены. Только в парке «Серебряные берёзы» — лишний восьмиугольник, нарисованный ртутным маркером. Из динамика ночного эфира доносится голос коллеги, Игоря, жующего бутерброд с хрустом костей:

— Вам бы отдохнуть, Маш. Вы как призрак — сквозь вас уже просвечивает потолок.

Мария прикладывает к карте зеркальце из посылки Лики. В стекле отражается не парк, а часовня с облупленными фресками. На них — женщины её рода, связанные цепью из ртутных капель.

— Видишь это? — Она поворачивает зеркало к камере наблюдения. На мониторе Игорь морщится, его лицо расплывается цифровым шумом, обнажая череп с кварцевыми зубами.

— Вижу, что ты три часа пялишься в бумажки. — Щелчок зажигалки. Дым сигареты ползёт по проводам, материализуясь в её кабинете серым туманом. — Лика спит, город спит. Иди уже…

— Здесь, — Мария тычет карандашом в зеркальный восьмиугольник, — должно быть здание. Но там только берёзы и детская горка.

Тишину режет скрип пера по стеклу. За окном, на ветке, сидит сорока. Её зеркальные глаза отражают не птицу, а Элизу — та копает землю у горки, заворачивая что-то в платок с вышитыми часами.

— Она там, — шепчет Мария, прилипая лбом к холодному стеклу. Сорока поворачивает голову на 180 градусов, и клюв раскрывается голосом Лики: «Ловушка захлопнется на рассвете».

Игорь стучит по микрофону, превращаясь в белый шум:

— Бред. Вчера ты говорила, что её ртутные слёзы — побочка от нейролептиков.

Резким движением Мария рвёт карту. Бумага шипит, обнажая ртутный слой под ней — жидкий металл стекает в пробирку с этикеткой «Образец 13». В луже на столе возникает отражение: она сама, но в одежде XIX века, стоит у зеркала в парке. Элиза за её спиной сжимает в руках ножницы.

— Это не галлюцинация, — Мария хватает куртку, задевая стакан с кофе. Холодная жидкость расплывается по карте, образуя дату: 13.01.2025. — Они заставили нас забыть. Стёрли здание. Но зеркала помнят.

— Мария! — Игорь бьёт кулаком по столу на своём конце провода. — Если ты сейчас пойдёшь в парк, я вызову охрану.

Сорока бьёт крылом в окно. Стекло трескается, рисуя узор, идентичный карте Лики. Из трещин выползают ртутные капли, собираясь в фигуру женщины. Элиза подносит палец к губам, затем указывает на часы. 3:47.

— Мне надо проверить, — Мария запихивает в карман зеркало, ключ с сорокой и фонарь. В дверном проёме оборачивается: на стене, где висела карта, теперь висит её отражение — на 30 лет старше, с шрамом вместо рта.

— Для ритуала, — бормочет двойник, исчезая, как дым от сигареты Игоря.

На улице ветер сдирает с берёз серебряную кору, обнажая под ней стекло. Мария идёт к горке, а за ней, в такт шагам, поворачиваются уличные зеркала — все лицевой стороной к её спине.

Врата памяти

Дождь стекает по шипам ворот, превращая ржавчину в кровавые подтёки. Мария сжимает фонарь — свет пульсирует, как аритмичное сердце, выхватывая из темноты табличку: «Закрыто на реконструкцию». Буквы шевелятся, сливаясь в рунические символы. В луже у её ног мёртвая сорока плавает брюхом вверх. Зеркальные глаза отражают не небо, а подземный ход, где копошатся тени с её лицом.

— Реконструкция… — Мария бьёт ногой по воротам. Цепь с замком, покрытым ртутными пузырями, звенит фальшиво. — Или сокрытие?

Голос Лики отвечает ей из кармана, где лежит зеркальце: «Они переписали карты. Сожгли архивы. Но зеркала всё видят». Вода затекает за воротник, стекая по позвоночнику ледяными муравьями. Фонарь гаснет. На секунду. Когда свет возвращается, сорока в луже исчезает, оставляя после себя ключ с гравировкой XIII.

— Входи, — шепчет Элиза, чей силуэт мерцает за решёткой. Её платье из пепла рассыпается, смешиваясь с дождём. — Пока не стёрли и тебя.

Мария прикладывает ладонь к замку. Металл обжигает, как сухой лёд. Ржавчина ползёт по её руке, оставляя узор в виде часовых стрелок.

— Что вы от меня хотите? — кричит она в пустоту, но ответом становится хор голосов. Женщины её рода, говорящие в унисон: «Выбраться. Переродиться. Разорвать цикл».

Замок трескается с звуком ломающейся кости. Ворота скрипят, открываясь на дюйм. В щели пахнет сырым камнем и горелыми волосами. Мария протискивается внутрь, и фонарь окончательно гаснет. В темноте загораются сотни зеркал — висящих на берёзах, вросших в землю, парящих в воздухе. В каждом её отражение стареет на годы за секунду.

— Нет! — Она закрывает лицо руками, но кожа уже морщинится под пальцами. В ушах звон — тиканье гигантских часов, спрятанных под землёй.

«Ищи центральное зеркало», — командует голос Лики, теперь звучащий из всех сторон одновременно. Мария спотыкается о корни, которые оказываются проводами, оплетёнными ртутью. Они ведут к детской горке. Там, где раньше был вход, теперь висит зеркало в раме из птичьих костей.

В отражении — Элиза, держащая ножницы у горла другой версии Марии.

— Режь путы, — говорит она, и лезвия смыкаются с лязгом.

Настоящая Мария падает на колени перед зеркалом. Её руки старятся, покрываясь пятнами, но она тянется к стеклу.

— Как?!

Ответом становится удар колокола. Где-то в глубине парка разбивается ртутная река. Из неё выползают фигуры в чёрных халатах — врачи с лицами, как у Игоря, но с глазами-сороками. Они несут гроб с её именем.

— Для ритуала, — хрипит Мария, вонзая ключ в зеркало. Стекло трескается, и из щелей хлещет ртуть, затапливая парк. Последнее, что она видит, — своё отражение, молодое, с ключом в груди, а за спиной — Лику, держащую часы с остановившимися стрелками.

Эхо в пепле

Дубовый ствол изогнут, как спина старухи, обугленные трещины на коре напоминают карту забытых дорог. Зеркало в раме из чёрного дерева вросло в землю, будто его вырвали из гроба. Гравировка «Echo» пульсирует под слоем мха, как вена. Мария царапает ногтем букву Е — мох осыпается, обнажая ртуть, сочащуюся из резьбы.

— Бред. — Она бьёт кулаком по стеклу, но отражение не дрожит. В нём она стоит в платье с кринолином, с ножницами в руках. — Я веду себя как пациент. Как она.

— Она была врачом до тебя, — раздаётся голос из-за спины. Лика, мокрая от дождя, вытирает ртутные капли с подбородка. Её тень не ложится на землю, а висит вертикально, повторяя изгибы дуба. — В 1823 году. И в 1941. И сейчас. Мы все — эхо одной ошибки.

Мария отворачивается, но в зеркале её двойник поворачивается синхронно. Ножницы в руке отражения начинают резать воздух, оставляя рваные швы в реальности. Сквозь прорехи виден кабинет Лики: стены покрыты паутиной из волос, а на кушетке лежит сорока с человеческими глазами.

— Перестань! — Мария хватает зеркало, и обожжённая кора впивается в ладони. Холод стекла проникает в кости, выворачивая память: Элиза в зеркале клиники, закапывающая свёрток у дуба. Лика, роняющая ключ в лужу ртути. Она сама, пишущая в дневнике: «Цикл повторится 13.01.2025».

— Ты чувствуешь, как время сжимается? — Лика кладёт руку ей на плечо. Пальцы оставляют мокрые следы, пахнущие формалином. — Часы в твоей груди уже бьют последний круг.

Внезапно зеркало «Echo» запотевает. На стекле проявляется надпись кровью: «СОЖГИ ЛОЖЬ». Мария отшатывается, задевая дуб. С обугленной коры сыплется пепел, складываясь в силуэт Элизы. Та указывает на посылку, лежащую у корней — ту самую, обмотанную колючей проволокой.

— Не трогай, — шепчет Лика, но её голос растворяется в карканье сороки. Птица садится на посылку, и проволока распадается, превращаясь в ртутных змей.

Мария разрывает бумагу ногтями. Внутри — дневник с её именем на обложке, но датированный 1941 годом. На раскрытой странице детский рисунок: дуб, зеркало, женщина с ножницами у горла другой женщины.

— Это… моя рука, — выдавливает она. В ушах звенит, будто кто-то бьёт в колокол часовни. — Я рисовала это в детстве. Но после пожара в парке…

Лика смеётся, и из её рта выпадает ртутный зуб.

— Ты всё неправильно поняла. Не было «после». Пожар будет завтра. — Она стирает пальцем дождь с зеркала. В отражении Мария видит горящую клинику, часы на башне, показывающие 13:13. — Ты уже зажгла спичку.

Сорока впивается клювом в дневник, вырывая страницу. Бумага вспыхивает синим пламенем, и в дыму возникает Элиза. Она обнимает Марию, и это прикосновение обжигает хуже огня.

— Для ритуала, — говорит Элиза, рассыпаясь пеплом.

В ладони Марии остаётся спичечный коробок с гравировкой: «Echo». Первая же спичка загорается сама, освещая на дубе новую надпись: «Ртутные слёзы начнутся в полночь».

Колодец теней

Ветер рвёт с берёз остатки серебряной коры, превращая их в стаю мёртвых бабочек. Мария поднимается с колен, стирая с губ привкус пепла, и замечает в луже у дуба отражение: за её спиной, вместо парка, зияет колодец из чёрного камня. Лика в белом платье, прозрачном как паутина, стоит на краю. Её волосы сливаются с дождём, а пальцы, словно корни, впиваются в кладку. «Спустись», — шевелятся её губы без звука, но голос раздаётся из-под земли, гулкий, как удар по пустому гробу.

— Лика? — Мария оборачивается, и ветер бьёт ей в лицо, забивая рот и нос ледяной крошкой. Парк пуст, но на стволах деревьев остаются отпечатки ладоней из ртути. Сорока каркает сверху, и её крик разрывает небо вдоль, обнажая звёзды, которые оказываются отверстиями в гигантском часовом механизме.

В луже колодец пульсирует, расширяясь. Лика машет рукой, и её движение оставляет за собой шлейф из ртутных брызг. «Ты же видела дневник. Знаешь, что внизу», — звучит голос, но теперь это голос Элизы, переплетённый с хрипом Марииного отражения.

— Это ловушка! — кричит Мария, отступая, но земля под ногами проваливается. Корни дуба хватают её за лодыжки, тянут к луже. Вода превращается в вязкую ртуть, затягивая в колодец. Она хватается за край, но камень крошится, оставляя на ладонях следы в виде римских цифр — X, III.

— Спустись, — повторяет Лика, уже стоящая в самом центре колодца. Её платье растворяется, обнажая часы вместо сердца. Стрелки вращаются вспять, а маятник бьётся о рёбра, как язык колокола. — Ты должна увидеть, как началось проклятие.

Мария виснет над бездной. Сверху на неё смотрит сорока, и в её зеркальных глазах — Элиза, копающая яму у подножия дуба. В яме — десятки свёртков с её именем. «Для ритуала», — шепчет Элиза, и её слова падают вниз, превращаясь в ртутных змей.

— Я не часть этого! — Мария бьёт ногой по корням. Те лопаются, исторгая чёрную кровь, пахнущую формалином. Она падает, но не в колодец — сквозь него, в зеркальную гладь лужи. Лёд обжигает кожу, а в ушах взрывается хор голосов: «Ты тринадцатая. Последняя. Звено».

Приземляется она в круглой камере с мокрыми стенами. На полу — мозаика из сломанных часов, стрелки которых указывают на несуществующие числа. Лика стоит в центре, держа в руках посылку, теперь перевязанную её собственными волосами.

— Открой, — говорит она, и её кожа трескается, как фарфор, обнажая под ней лицо Элизы. — Это наше наследство.

Мария разрывает упаковку. Внутри — зеркало в форме сороки. В его крыльях отражаются все её прошлые жизни: повешенная, отравленная, сгоревшая. В клюве птицы зажат ключ, ржавый от ртути.

— Для ритуала, — хрипит Лика, рассыпаясь в прах.

Свод колодца начинает рушиться. Камни падают, превращаясь в чёрных бабочек, а снизу, сквозь трещины, пробивается голос Элизы: «Ртутные слёзы смоют ложь. Готовься». Мария сжимает ключ, и он впивается в ладонь, выпуская поток серебра, который заливает колодец, парк, весь мир — до последней трещины в реальности.

Расколотая Лика

Зеркало ударяется о землю, и грязь впивается в серебряную амальгаму, словно чёрные щупальца. Трещина рассекает стекло молнией, разделяя реальность: слева — Лика, бьющаяся в палате, её кулаки в крови от ударов по зеркальной стене, справа — та же Лика, сидящая на полу с осколком у запястья, лицо спокойное, как маска изо льда. «Спасибо, доктор», — шепчет правая, проводя лезвием по коже. Ртуть вместо крови стекает в лужицу, где отражается сорока, сложенная из обгоревших пленок рентгеновских снимков.

— Остановите её! — кричит левая Лика, царапая камеру наблюдения, но голос доносится из динамиков клиники, захлёбываясь помехами. — Она не я! Это Элиза в… — Стекло палаты взрывается, заливая её лицо осколками с кадрами прошлого: Лика-ребёнок, закапывающий куклу у дуба, Лика-подросток, рисующая на руках ртутные часы.

Мария хватает расколотое зеркало, и трещина впивается в ладонь, как нож. Холод расползается по венам, выталкивая воспоминания: она сама в белом халате, подписывающая направление Лике на принудительное лечение. Элиза за её спиной, переводит часы на стене, шепча: «Ты продлила цикл».

— Почему ты показала мне посылку? — Мария бьёт кулаком по правой половине зеркала. Спокойная Лика поднимает глаза, и её зрачки — крошечные циферблаты, стрелки которых приближаются к XII.

— Ты хотела правды, — говорит правая Лика, и её голос струится, как дым из вентиляции. За окном палаты мелькает Элиза, прижимающая к груди свёрток с гравировкой XIII. — Ты думала, что спасла меня? — Правая Лика разжимает кулак: на ладони — ключ от колодца, покрытый плесенью. — Ты заперла меня. Вместе с ними. Со всеми нами.

Левая Лика вцепляется в волосы, вырывая пряди с кусками кожи. Её крики сливаются с воем сирены, а из разорванных ран вместо крови вытекают ртутные капли. Они стекают в трещину на зеркале, склеивая две реальности. На мгновение обе Лики сливаются в одну — с окровавленным ртом и пустыми глазницами, наполненными движущимися шестерёнками.

— Выбор за тобой, — шипит двойной голос. Сорока бьёт крылом по луже, и отражение пульсирует, показывая Марию в одежде XIX века, закапывающую свёрток с зеркалом. Её лицо стареет на глазах, кожа трескается, как пергамент.

— Это проклятие не моё! — Мария швыряет осколок зеркала в дуб. Стекло вонзается в кору, и дерево истекает смолой, чёрной и густой, как нефть. Из раны выползают часы — сотни крошечных тикающих механизмов, — облепляя ствол.

Справа Лика падает навзничь, её запястье теперь рассечено до кости, но вместо мышц — зеркальная плёнка. «Спасибо…», — повторяет она, а левая Лика внезапно затихает, прижав ладонь к экрану камеры. На стекле остаётся кровавый отпечаток, превращающийся в дату: 13.01.2025.

— Для ритуала, — произносит Элиза, возникая за спиной Марии. Её рука, холодная как хирургический инструмент, хватает Марию за плечо. — Ты дала нам всё, что нужно.

Зеркало на дубе взрывается. Осколки вонзаются в землю, образуя круг из ртутных капель. В центре — посылка Лики, теперь перевязанная колючей проволокой с шипами в форме сорок. Мария тянется к ней, но земля уходит из-под ног, увлекая в колодец, где внизу плещется река из жидких часов. Последнее, что она слышит, — сливающиеся голоса всех Лик, поющих на забытом языке: «Ртутные слёзы всё омоют…».

Полночь в жидком стекле

Ноги вязнут в грунте, превращающемся в ртутную трясину. Каждый шаг Марии хлюпает, как будто земля под ней — гигантский язык, пытающийся проглотить. В кармане жжёт осколок зеркала из посылки Лики. Она выхватывает его, и стекло впивается в ладонь, оставляя кровь, которая тут же серебрится, превращаясь в жидкий металл. В осколке — её отражение: кожа трескается, как высохшая глина, волосы седеют прядями, глаза мутнеют, покрываясь часовыми циферблатами.

— Нет-нет-нет… — шипит она, но голос звучит чужим, старческим. За спиной рвётся ветер, неся обрывки голосов: Лика смеётся сквозь слёзы, Элиза напевает колыбельную на языке, которого нет в словарях.

— Беги быстрее, — шепчет осколок голосом Лики. В трещинах стекла мелькают кадры: клиника, охваченная огнём, сороки, выклёвывающие глаза у её статуи в парке. — Они уже переписывают твою историю.

Мария спотыкается о корни, которые внезапно становятся руками — десятки костлявых пальцев с кольцами из ртути хватают её за щиколотки. Она вырывается, оставляя в ладонях-ловушках клочья кожи. Воздух густеет, как сироп, каждый вдох обжигает лёгкие металлом. Впереди, у ворот парка, мигает фонарь, но его свет не жёлтый, а синий, как пламя горелки.

— Мария! — кричит Игорь из рации, валяющейся в грязи. Его голос искажён, будто проходит сквозь слой льда. — Вернись! Там не… — Речь обрывается, превращаясь в звук ломающихся костей.

Она поднимает рацию. Из динамика выползает ртутная сорока, её крылья — изогнутые стрелки часов. Птица впивается клювом в шею Марии, но боль приходит лишь через секунду: на коже остаётся метка — XIII.

— Ты опоздала, — говорит Элиза, возникая перед ней как проекция на мокром воздухе. Её платье соткано из дождя, а в руках — ножницы, склеенные ртутью и волосами. — Полночь уже здесь.

Башня клиники бьёт в колокол. Первый удар — земля содрогается, выворачивая из-под Марии плитку с гравировкой 1823. Второй удар — сороки взлетают с деревьев, и каждая несёт в клюве осколок зеркала с её отражением. Третий — дождь застывает в воздухе, капли превращаются в подвешенные ртутные шары. В них — лица всех женщин её рода, связанные цепью, уходящей в горло Марии.

— Выключи часы! — орёт она, хватая один из ртутных шаров. Металл прожигает перчатку, сливаясь с кожей. Время замедляется: падающая сорока застывает в прыжке, языки пламени на далёкой клинике изгибаются, как в замедленной съёмке.

Осколок в её руке взрывается. Стекло режет лицо, но вместо крови течёт ртуть. В луже под ногами Мария видит себя — юную, в платье прапрабабушки, стоящую у колодца с Элизой. Та вкладывает ей в руку ключ, обёрнутый запиской: «Для ритуала».

— Нет! — Мария бьёт кулаком по отражению, и стеклянная гладь разбивается. Но это не вода — это поверхность огромных часов, вмонтированных в землю. Стрелки начинают вращаться, увлекая её в воронку времени.

Последнее, что она слышит, — голос Лики, сплетённый с рокотом механизмов:

— Ртутные слёзы всё смоют. Даже тебя.

Её падение останавливает холодная рука Элизы, возникающая из трещины во времени. Пальцы сжимают её горло, а в уши вливается шепот:

— Ты — дверь. И ключ. И жертва.

Над парком вспыхивает тринадцатая полночь.

Тень в дезинфекционном свете

Флуоресцентные лампы клиники мигают, отбрасывая на стены тени, которые шевелятся сами по себе — длинные пальцы с когтями из ртути тянутся к потолку. В палате №13 Лика лежит, прикованная к аппарату ИВЛ, её веки подрагивают, будто под кожей бегут крошечные шестерёнки. Из динамиков доносится прерывистый писк кардиомонитора, ритм которого повторяет тиканье часов, вмурованных в стену за кроватью. Стрелки крутятся вспять, царапая стекло циферблата.

— Кто это нарисовал?! — Игорь бьёт кулаком в стену, где кровью выведен силуэт Марии у колодца. Буквы подписи «Она нашла тебя» стекают вниз, превращаясь в ртутные змейки, которые исчезают в щелях пола. Медсестра, поправляющая капельницу, вздрагивает, и шприц выпадает у неё из рук.

— Мы… не видели, — её голос дрожит, как стрелка сейсмографа. — Камеры показывают только статику. А вчера… — Она замолкает, заметив, как тень Игоря на стене отделяется от него, наклоняясь к Лике. Тень-двойник шепчет что-то в ухо пациентке, и та внезапно хватается за трубку ИВЛ, вырывая её из горла.

— Сестра! Успокоительное! — Игорь бросается к кровати, но Лика уже падает обратно, её зрачки расширяются, отражая не комнату, а колодец, где внизу копошится Мария. Изо рта Лики вытекает ртуть, складываясь в слова на подушке: «ОНА ВЕРНЁТСЯ ЧЕРЕЗ НАС».

За окном каркает сорока. Её зеркальные глаза вспыхивают, проецируя на противоположную стену кадры: Элиза в плаще XIX века, роняющая в колодец свёрток с волосами Марии. В углу палаты тикает посылка от Лики — та самая, обёрнутая в обои с узором из сорок. Из-под ленты выползают чёрные нити, вплетающиеся в капельницу.

— Доктор, посмотрите! — Медсестра тычет пальцем в монитор. ЭКГ Лики теперь рисует не сердечный ритм, а дату: 13.01.2025. — Это… это же день, когда…

— Молчи! — Игорь рвёт электроды с тела Лики, но провода обвивают его запястья, впиваясь в кожу. Кровь смешивается с ртутью, стекая в дренажное отверстие на полу. Оттуда доносится смех — высокий, как звон бьющегося стекла.

Тень Игоря на стене теперь держит ножницы. Она подходит к рисунку Марии и разрезает колодец пополам. Из разреза хлещет чёрная вода, затапливая палату. В ней плавают фотографии: Лика в детстве, копающая яму у дуба; Мария в белом халате, подписывающая приказ о лечении; Элиза, разбивающая зеркало с надписью Echo.

— Мы все звенья, — хрипит Лика, не открывая глаз. Её губы синеют, но слова звучат чётко, будто говорит кто-то другой. — Ты думал, что спасёшь её, спрятав в документах? — Она внезапно садится, глаза выгорают дотла, оставляя дымящиеся воронки. — Ты помог циклу.

Игорь отступает к стене, натыкаясь на рисунок. Кровь Марии на изображении колодца теперь течёт вверх, заполняя контуры её тела. В луже на полу всплывает ключ — тот самый, с гравировкой XIII, — но когда он пытается его схватить, металл тает, превращаясь в ртутную сороку. Птица врезается в окно, разбивая стекло. В проём врывается ветер, несущий лепестки чернобыльницы.

— Где Мария? — Игорь хватает Лику за плечи, но её кожа проваливается, как гнилая ткань. Под ней — зеркальная поверхность, где отражается он сам, стареющий на глазах.

Лика падает на подушки, её последний выдох оставляет на кислородной маске узор из инея: «Для ритуала». Свет гаснет. Когда аварийные лампы вспыхивают, на стене вместо рисунка — зеркало. В нём Мария, стоящая по колено в ртутной реке, поворачивается к Игорю.

— Жди меня, — говорит её отражение, а за спиной у Марии, обняв её за плечи, стоит Элиза. В одной руке она держит ножницы, в другой — часы, стрелки которых слились в единую чёрную линию.

Сорока за окном бьёт крылом в такт колоколу, отсчитывающему тринадцать ударов.

Тени в бокале

Виски стекает по стенкам бокала, оставляя янтарные дорожки, похожие на ртутные прожилки. Мария прижимает ладонь к холодному стеклу, но отражение в окне не её — женщина в викторианском платье с кружевным воротником, Элиза, поправляет шпильку в волосах, и каждый её жест заставляет воздух дрожать, как нагретый асфальт. За окном, на ветке оголённого клёна, сорока с зеркальными глазами следит за комнатой, её клюв приоткрыт, словно замер в середине предсмертного карканья.

— Ты знала, что он придёт, — шепчет отражение Элизы, её голос звучит сквозь звон хрусталя, когда Мария ставит бутылку на стол. В бокале виски пузырится, выпуская пары, которые складываются в цифры: 13:13.

Звонок в дверь режет тишину, как нож. Курьер за порогом молчит, его лицо скрыто капюшоном, но из рукава свисает цепочка карманных часов, стрелки которых вращаются с шипением перегретого механизма. Он протягивает коробку, обёрнутую в бумагу с узором из сорок — их крылья сливаются в надпись «Л.». Картон леденит пальцы, будто Мария взяла в руки глыбу льда из колодца.

— Подпись, — говорит курьер, и его голос — скрип несмазанных петель. Ручка, которую он вручает, оставляет на бумаге не чернила, а ртуть. Капли стекают, выжигая в воздухе запах горелой кости.

Внутри коробки — 12 чёрных свечей, обвитых волосами. Каждая помечена римской цифрой, а фитили свернуты в спирали, напоминающие ДНК. Записка на дне, написанная почерком Лики (или Элизы?), гласит: «Для ритуала. — Л.». Буква «Л» в подписи изгибается, превращаясь в петлю виселицы.

— Они из воска её свечей, — Элиза в окне прикасается к стеклу, и на нём проявляются кадры: Лика в подвале клиники, лепящая свечи из смеси сала и пепла. — Ты зажжёшь их у колодца. Чтобы перерезать нить.

Мария проводит пальцем по свече, и воск оживает — тёплый, липкий, он тянется за рукой, как жевательная резинка. Внутри виднеется волосок — седой, с ртутным блеском. Сорока за окном бьёт крылом, и в стекле возникают трещины, повторяющие узор кардиограммы Лики.

— Нет, — бросает Мария в сторону отражения, но Элиза уже стоит за её спиной, холод платья пробирает кожу. Её рука, прозрачная как дым, тянется к бокалу. Виски вскипает, превращаясь в ртутный пар.

— Ты слышала, как часы бьют тринадцать? — Элиза подносит бокал к губам Марии. — Это не полночь. Это сердце колодца.

Глоток обжигает, оставляя на языке привкус железа и тления. В глазах темнеет, и на секунду Мария видит себя стоящей в кругу из свечей, а перед ней — колодец, из которого выползают тени с её лицом. В ушах звучит голос Лики, наложенный на скрежет шестерёнок:

— Ты зажжёшь их своей болью.

Коробка со свечами падает на пол. Воск раскалывается, выпуская наружу волосы — они вьются по полу, сплетаясь в дату: 13.01.2025. Сорока за окном каркает в такт тиканью часов, а в бокале, где осталась капля виски, плавает последняя записка:

«Ртутные слёзы ждут. Зажги нас. — Л.»

Элиза смеётся, растворяясь в отражении, и Мария понимает: буква «Л» в подписи была не началом, а концом. Петлёй, в которую уже продета её шея.

Глава 2: Ртутные слёзы

Пустота в осколке

Бумага отчёта шуршит, как высохшая кожа, оставляя на пальцах Марии следы типографской краски, пахнущей ртутью. «Пропавшие без вести: Лика Сомова. Последний контакт — 23:00…» — строчки пляшут перед глазами, сливаясь с тенями от настольной лампы. Её свет дрожит, будто боится осветить осколок зеркала, лежащий на краю стола. В его серебряной амальгаме — не лицо Марии, а пустота, как прорванная плёнка. Там, где должны быть глаза, плавают капли ртути, собираясь в цифры: 23:00.

— Ты снова не спала? — Игорь в дверном проёме кажется призраком: его пиджак покрыт пылью архивных папок, а в руке — ключ №13, найденный в кармане Лики. — Это не поможет. — Он бросает ключ на стол. Металл ударяется о стекло, и пустота в осколке вздрагивает, выпуская струйку серебра.

Мария проводит пальцем по капле. Холод прожигает кожу, оставляя след в виде петли. Внезапно в пустоте зеркала возникает силуэт: Лика в платье 20-х с бахромой, танцующая чарльстон в комнате, стены которой оклеены газетами с заголовками «Исчезновение Лидии Сомовой. 1925».

— Она всегда была здесь, — шепчет отражение Лики, её голос трещит, как игла по пластинке. — Мы все носи́м одно платье. Ты почувствуешь шёлк на своей коже скоро…

Игорь хватает Марию за запястье, но она вырывается, и прядь её волос, вырванная движением, падает на отчёт. Волосы сереют на глазах, превращаясь в пепел.

— Видишь это?! — Она тычет пальцем в зеркало, где теперь ясно видно: платье Лики сшито из страниц старых дел о пропажах. — Лидия, Лика… Это не совпадение. Они — одна. И я… — Голос срывается, когда пустота в осколке начинает втягивать свет, как чёрная дыра.

Игорь молча поднимает ключ. На его рукояти выгравирована сорока, но вместо глаз — крошечные зеркала. В них мелькает кадр: Мария в том же платье 20-х, стоящая у колодца с ключом в руке.

— Лабиринт зеркал в парке, — говорит он, вращая ключ так, что сталь скрипит. — Там было тринадцать отражений. Но ты нашла только двенадцать. — Ключ вонзается в стол, и дерево трескается, обнажая ртутную жилу.

Внезапно зеркальный осколок взрывается. Стекло впивается в стену, оставляя узор в виде карты парка. Там, где должен быть колодец, зияет дыра, из которой выползают волосы — седые, переплетённые с ртутными нитями. Они обвивают горло Марии, и в ушах звучит голос, как скрежет шестерёнок:

— Ты пропустила своё отражение. Оно теперь свободно.

Игорь тянет её назад, но волосы цепляются за лампу. Свет гаснет, и в темноте на стене проецируется фильм: Лидия Сомова в 1925 году зажигает свечи, её платье вспыхивает, превращаясь в горстку пепла. За кадром — смех Элизы.

— Для ритуала, — хрипит Мария, вырываясь из плена волос. Её собственное отражение в окне теперь старит на глазах: морщины ползут, как трещины по стеклу, а в глазах — пустота, заполненная ртутным дождём.

Дорога из жидкого серебра

Дверь скрипит, цепляясь нижним краем за лужицу ртути, которая пульсирует, как ртутный сердечник термометра. Мария замирает на пороге: весь пол квартиры Лики — мозаика из серебряных луж, сливающихся в дорожку. Каждая отражает разные моменты: вот Лика вчерашняя, разбивающая зеркало кулаком, вот Лика столетней давности — Лидия в платье с бахромой, танцующая на пепле сгоревшего театра. «Я её врач…», — бормочет Мария, натягивая латексные перчатки, но материал липнет к пальцам, будто кожа уже начала выделять ртуть.

— Ты её тюремщик, — шепчет из ванной эхо, звучащее так, будто голос пропущен через старый граммофон. Воздух густ от серы, каждый вдох обжигает ноздри, как вдыхание пепла.

Ртутные лужи прилипают к подошвам, оставляя на ботинках серебряные усы. В гостиной — бардак: диван разрезан, из поролона торчат пружины, ржавые, как пролежавшие век в земле. На стене фото Лики в платье 20-х — но это не Лика. Надпись на обороте: «Лидия. 1925». Из рамки капает ртуть, прожигая дыру в ковре.

— Кто ты? — Мария тычет пальцем в фото, и стекло рамки трескается, обнажая ключ №13, вмурованный в стену. Он покрыт плесенью, но цифра «XIII» светится ядовито-зелёным.

Из ванной доносится плеск. Ртутная дорожка ведёт туда, изгибаясь змеёй. На полу валяется тюбик помады, его содержимое размазано в слово «ВЕРНИ». Мария поднимает его, и красный пигмент смешивается с ртутью на перчатке, превращаясь в чёрных жуков. Они рассыпаются, оставляя на ладони число — 23:00.

— Ты опоздала, — говорит Лидия-Лика, возникая в зеркале над раковиной. На ней то самое платье, но ткань сгорела, обнажив кожу, покрытую часами. — Он уже в стене. Тринадцатое зеркало. Ты слышишь, как оно дышит?

Мария хватает ключ, и металл впивается в ладонь, будто живёт. Стена за фото шевелится, штукатурка осыпается, обнажая кирпич с выцарапанными именами: Лидия, Лика, Мария… Последнее имя ещё пишется — буквы сочатся ртутью.

— Выходи! — кричит она в сторону ванной, но вместо ответа слышит всплеск. Занавеска душа колышется, хотя окна закрыты. На пластике — отпечатки пальцев, сложенные в узор сороки.

В ванне — не вода. Ртутное озеро, в центре которого плавает прядь волос. Седых, как у старухи, но с розовым отливом на кончиках — точь-в-точь как у Марии вчера утром. Она тянется к ним, и волосы оживают, обвивая запястье.

— Ты уже часть узора, — Лидия-Лика появляется за её спиной, её рука, холодная как металл, ложится на плечо Марии. — Ключ откроет дверь. Но учти: зеркала голодны.

Ртуть в ванне вздымается, формируя лицо Элизы. Губы шевелятся: «Для ритуала». Внезапно волосы на голове Марии вытягиваются, серея прядями. Она срывает перчатку — кожа под ней покрыта сеточкой морщин, как у Лидии на фото.

Ключ №13 в её руке начинает вибрировать, указывая на стену за зеркалом. Там, в глубине, что-то бьётся, повторяя ритм её теперь уже衰老ного сердца.

Зеркальный архив

Холод паркета пробирает сквозь джинсы, когда Мария опускается на колени у кровати с прогнившим каркасом. Сотни фотографий зеркал приклеены к стенам словно панцирь — одни пожелтели от времени, другие свежие, с ртутными подтёками по краям. В отражениях на снимках шевелятся силуэты: Лика в платье с бахромой пьёт виски у трюмо, Лидия в идентичном наряде закапывает свёрток у колодца, а на самом свежем фото — сама Мария, но с седыми висками, копается в ящике с ключами. Над всем этим алым маркером выведено: «ОНИ ВИДЯТ ЧЕРЕЗ НАС», и буквы сочатся, оставляя на полу дорожки, пахнущие медным купоросом.

— Используй ключ, — шепчет голос, похожий на скрип пружин в матрасе. Под кроватью, среди комков пыли, похожих на спутанные волосы, лежит кожаная тетрадь. Переплёт холодный, как лёд, а замок выполнен в виде сороки, чьи зеркальные глаза отслеживают движения Марии. Ключ №13 входит в замочную скважину с мокрым хлюпом, будто она открывает не книгу, а рану.

Первая страница испещрена почерком, который пульсирует: «12 апреля 1923. Сегодня снова видела её — женщину с моим лицом. Она зовёт меня к колодцу, но я спрятала ключ в…» — окончание предложения смыто ртутью. Буквы местами вздуваются, превращаясь в миниатюрные зеркала, где Элиза в платье 20-х машет Марии из 2025 года.

— Ты опоздала на сто лет, — звучит из тетради голос Лидии, и страницы начинают листаться сами, обнажая фото: колодец, обложенный свечами из человеческого жира. — Мы все писали это. Даже если рвёшь страницы…

Мария касается фотографии, и пальцы проваливаются в бумагу. В ушах — плеск воды, крик сороки, а перед глазами: она сама, но в платье Лидии, стоит над колодцем с ножницами из ртути. «Отрежь нить!» — орёт Элиза, но вместо волос в её руках — сплетение дат: 1923–2025–???

Внезапно тетрадь захлопывается, откусывая прядь седеющих волос Марии. Освободившиеся волосы извиваются на полу, складываясь в цифру XIII. На стене фотографии зеркал начинают плавиться, выпуская ртутные пары, которые оседают на коже как морозные узоры. В зеркале напоказ, разбитом трещиной, отражается Лика — нет, Лидия — нет, старуха с лицом Марии, которая тычет костлявым пальцем в надпись:

— Это не предупреждение. Это инструкция.

За окном бьёт сорока, и стекло трескается, повторяя рисунок морщин на лице Марии. В щели вползает ртуть, собираясь в слова на полу: «ДЛЯ РИТУАЛА». Воздух густеет, и в нём, как в проекторе, всплывает последняя запись из дневника, ещё не случившаяся: «Сегодня я стала ею».

Отпечаток змеи

Дверь захлопывается за Марией с глухим стуком, но скрип пола под ногами миссис Дроздовой выдаёт её раньше, чем та успевает постучать. Старуха стоит в полумраке коридора, её пальцы, обёрнутые в кружевную перчатку с дыркой на указательном, дрожат у косяка. За её спиной мерцает лампочка, отбрасывающая на стены силуэты, похожие на ртутные подтёки.

— Она плакала серебром, да? — голос соседки скрипит, как несмазанная дверь. — По ночам… слышала, как стекает по ванне. Бульк-бульк. А потом… — Она замолкает, заметив след на пороге: мокрый оттиск башмака с узкой носовой частью, будто из XIX века. Пряжка в виде змеи сверкает, отражая не свет, а лицо Лидии Сомовой — её глаза пусты, как дно колодца.

Мария присела, касаясь следа — жидкость липкая, холоднее льда, с радужными переливами ртути. На пальцах остаётся запах горелой шерсти и миндаля.

— Приходила к ней Дама в вуали, — миссис Дроздова делает шаг назад, и её тень на стене вырастает, обретая кринолин и шляпку с фатой. — Говорила голосом… ну, знаете, как скрипка на морозе. Ледяные ноты.

Внезапно пряжка-змея на отпечатке шевелится, чешуя сливается в цифры: 1923–2025. Ртуть из следа поднимается, формируя миниатюрное зеркало, где Элиза в чёрной вуали держит за руку Лику. Обе в платьях 20-х, но Лика — точная копия Марии, её волосы седеют прядями, пока Элиза водит ножом по её ладони.

— Что ещё вы видели? — Мария встаёт, заслоняя след, но отражение в луже ртути продолжает играть: теперь Элиза поворачивается к ней, протягивая ключ №13, обмотанный волосами.

— Они ушли туда… — старуха тычет костлявым пальцем в стену, где обои с цветочным узором вдруг начинают скручиваться, открывая кирпич с выцарапанной надписью «XIII». — Сквозь зеркала. Ваша подружка… она ведь не первая?

Внезапно из следа вырывается ртутный пар. Он оседает на волосах Марии, превращая прядь у виска в седую нить. Миссис Дроздова хрипит, её тень на стене теперь повторяет позу Элизы из зеркала:

— Она звала вас. Говорила… «Для ритуала».

Соседка пятится, спотыкаясь о собственную тень, которая прилипает к полу, как смола. На месте её отпечатков остаются ртутные сороки. Мария тянется к ключу на стене, но кирпич рассыпается, обнажая трубку старых часов. Стрелки, сделанные из волос, показывают 23:00.

— Не ищи её, — бормочет миссис Дроздова, уже спускаясь по лестнице. Её голос растворяется в скрипе ступеней. — Иначе твоё отражение найдёт тебя первой…

На пороге остаётся только след. Пряжка-змея теперь разжала пасть, выпуская крошечное зеркальце. В нём — Мария в платье 20-х, стоящая у колодца. Её рука с ключом №13 замерла в полуобороте, а за спиной, сливаясь с тьмой, смеётся Дама в вуали. Ртуть на полу складывается в стрелку, указывающую на ванную, где тихо позванивает стекло — будто кто-то роняет слёзы из жидкого серебра.

Зеркальная лихорадка

Ванная дышит сыростью, пропитанной ртутной горечью, будто стены пропоте́ли жидким серебром. Мария замирает на пороге: раковина забита седыми волосами, спутанными в гнёзда, их кончики отсвечивают ядовито-розовым — точь-в-точь как её собственная прядь, поседевшая за ночь. Она поднимает один волосок — тот крошится, превращаясь в пыль с запахом старых часовых пружин.

— Ты уже чувствуешь зуд под кожей? — шепчет голос из разбитого зеркала над раковиной. Осколки торчат наружу, будто зеркало лопнуло изнутри, а на краях — рваные отпечатки ладоней. Ногти на оттисках длиннее человеческих, с синевой трупных пятен. Мария прикасается к одному следу, и стекло впивается в палец, выпуская каплю крови. Она стекает по стене, смешиваясь с ртутью, и рисует дату: 1925.

Внезапно осколки начинают вибрировать, складываясь в мозаику: Лидия в платье с бахромой бьёт кулаком по зеркалу, её лицо искажено ужасом. «Они в стенах!» — кричит она, но звук доносится как сквозь воду. За её спиной мелькает силуэт Дамы в вуали, держащей ключ №13 — его бороздки заполнены волосами.

— Ты опоздала на три жизни, — говорит Элиза, возникая в осколке у потолка. Её рука, покрытая ртутными пузырями, тянется к волосам Марии. — Платье уже ждёт тебя в шкафу. Последнее, тринадцатое…

Мария отшатывается, задевая полотенцесушитель. Ржавая труба обрывается, и из неё вытекает густая жидкость — не вода, а ртуть, смешанная с чёрным пеплом. На поверхности возникают лица: Лика, Лидия, десятки женщин в платьях 20-х, каждая со свечой в руке. Их волосы седеют кадр за кадром, пока черепа не становятся прозрачными, обнажая шестерёнки вместо мозгов.

— Смотри, — Элиза указывает на потолок, где ртуть собирается в циферблат. Стрелки, сделанные из волос, показывают 23:00. — Когда пробьёт полночь, ты станешь зеркалом. И тогда они пройдут через тебя.

В раковине волосы внезапно оживают, сплетаясь в косу, которая хлещет Марию по запястью. Кожа под ударом мгновенно сморщивается, покрываясь пигментными пятнами. Она вскрикивает, вырываясь, и в этот момент замечает в углу — за трубами — тень. Платье 20-х висит на крюке, но ткань шевелится, будто внутри него кто-то дышит.

— Надень меня, — шелестит платье, и его бахрома превращается в пальцы, цепляющиеся за воздух. — Ключ в кармане. Открой последнюю дверь.

Мария тянется к карману, и ткань платья прилипает к её руке, обвивая запястье ртутной нитью. В кармане — не ключ, а осколок зеркала. В нём отражается она сама, но с когтями вместо ногтей и пустыми глазницами, заполненными бурлящей амальгамой.

— Они уже здесь, — смеётся Элиза, и зеркало взрывается ливнем стекла. Осколки впиваются в платье, выпуская из дыр ртуть, которая ползёт по полу к ногам Марии.

На стене, где висело зеркало, осталась дыра. Из неё доносится скрежет шестерёнок и запах жжёных волос. Где-то в глубине, за кирпичом, тикают часы, отсчитывая время до того, как тринадцатое зеркало проглотит свою жертву.

Отражение Эхо

Кожаный переплёт дневника липнет к пальцам, словно живёт собственной жизнью. Мария переворачивает страницу, и дата «1927» проступает сквозь ртутные разводы, как шрам. «Дама сказала: «Ты — моя тень в будущем»… — буквы вздуваются пузырями, лопаясь с хлюпающим звуком. Из разрывов выползают нити паутины, сотканной из седых волос. — Отдала зеркало с буквой «Е»… — продолжает за неё Лидия, голос доносится из глубины комнаты, где платье 20-х теперь висит на спинке стула, его бахрома шевелится, как щупальца.

— Смотри, — шепчет страница, и Мария достаёт из кармана своё зеркало — овальное, с гравировкой «ECHO». Буква «Е» пульсирует, как рана, и в отражении вместо её лица — коридор больницы: люди кричат, сжимаясь в комки морщинистой кожи, их волосы опадают клочьями на пол, превращаясь в ртутные лужи.

— Ты видишь наше будущее? — Элиза возникает в зеркале, её вуаль соткана из теней. — Или прошлое? — Она проводит рукой по поверхности, и стекло мнётся, как фольга. В складках отражается Лидия 1927 года — она плачет, а слёзы, падая на зеркало с буквой «Е», оставляют дымы в полу.

Мария прижимает ладонь к холодному стеклу. Вдруг её кожа начинает пузыриться, обнажая под ней лицо Лидии — на миг, на вдох. В ушах звенит, как будто кто-то бьёт по хрустальным бокалам, а воздух наполняется запахом горелой плоти.

— Оно связывает нас, — говорит Элиза, вытягивая из зеркала руку. Её пальцы — сплошные ртутные струйки — обвивают запястье Марии. — Ты носишь его всегда. Даже когда прячешь на дне сумки. Даже когда… — Голос обрывается, и в зеркале «ECHO» всплывает Лика: она стоит в больничном коридоре, её волосы седеют, пока она бежит к двери с номером XIII.

— Стоп! — Мария бьёт зеркалом об стол, но стекло не бьётся. Вместо трещин из него вытекает ртуть, собираясь в миниатюрный колодец на столе. На дне — ключ №13, обмотанный её собственными волосами.

— Ты слышала, как они зовут? — Элиза указывает на дневник, где последняя строка записи теперь меняется: «…вижу больницы, где люди стареют за минуты» зачёркнуто, поверх выведено «…где мы все становимся Эхо». Буквы сочатся, капая на пол чёрными каплями.

Внезапно зеркало «ECHO» вырывается из рук, прилипая к стене. Его обратная сторона покрыта плесенью, но сквозь неё проступает карта лабиринта — тринадцать зеркал, одно отмечено крестом. Ртуть из колодца на столе тянется к нему нитью, прожигая обои.

— Тринадцатое — это ты, — Элиза касается седой пряди Марии, и та крошится, обнажая участок кожи черепа, синий от вен. — Пора надеть платье. Закончить цикл.

Платье 20-х падает со стула, подползая к её ногам. Бахрома цепляется за щиколотки, а в складках ткани шевелятся тени — Лика, Лидия, десятки женщин, чьи рты открыты в беззвучном крике. Мария поднимает ключ из ртутного колодца, и металл впивается в ладонь, оставляя шрам в виде «Е».

— Для ритуала, — хрипит дневник, его страницы слипаются, образуя воронку. В глубине — она сама, но в чёрной вуали, держит зеркало «ECHO» над головой Лидии. Ртуть льётся из него рекой, смывая годы, лица, имена — оставляя только бесконечное эхо.

Платье-призрак

Скрип шкафа звучит как стон раненого зверя — дверца отходит рывками, будто невидимые пальцы цепляются за щель изнутри. Мария замирает, чувствуя, как ртуть из карманов платья Лики стекает по её запястью тяжёлыми каплями. Внутри шкафа, на вешалке из скрученной проволоки, висит платье: чёрный бархат с выцветшей бахромой, пропитанный ртутью. Ткань пульсирует, словно под ней бьётся сердце, а на груди — пятно, напоминающее отпечаток ладони с удлинёнными ногтями.

— Надень меня, — шепчет платье голосом Лидии, и бахрома превращается в чёрные жуки, падающие на пол. Они ползут к ногам Марии, оставляя за собой следы из седых волос. — Ты же помнишь кинотеатр «Эхо»? Там показывали наше будущее…

В кармане, прожжённом ртутью, — билет. Бумага рассыпается при прикосновении, но дата «1925» остаётся висеть в воздухе радужным пятном. На обороте, словно выцарапано когтем: «Спаси меня от неё». Буквы сочатся, и Мария вдруг чувствует вкус миндаля на языке — тот самый, что был в следе миссис Дроздовой.

— Она боялась теней, — раздаётся из шкафа. Там, за платьем, мерцает зеркало, покрытое паутиной трещин. В отражении — Лидия в этом же наряде, её пальцы вцепляются в рамку: — Дама в вуали сидела в последнем ряду. Смотрела, как я гнию заживо на экране…

Мария тянется к платью, и бархат прилипает к коже, выпуская ртутные усики. Они впиваются в вены, рисуя под кожей цифры: 23:00–XIII–23:00. Внезапно комната наполняется гулом кинопроектора — стены покрываются чёрно-белыми кадрами: Лидия бежит по ночному городу, её платье растворяется, обнажая часы под кожей.

— Не носи его! — кричит Лика, возникая в дверном проёме, но её голос глушит скрежет плёнки. Её волосы теперь полностью седые, а в руке — ключ №13, покрытый плесенью. — Оно переносит в петлю! Ты станешь следующей каплей в часах!

Платье сжимает талию Марии, бархат превращается в кожу, бахрома — в ртутные когти. В зеркале шкафа её отражение уже носит вуаль, а за спиной — силуэт Дамы, чьи пальцы впиваются в плечи.

— Ты всегда была моей тенью, — говорит Элиза, и её дыхание пахнет горелым серебром. — Посмотри, что показывали в кинотеатре…

На стене проецируется кадр: Мария в платье 20-х стоит у колодца, держа зеркало «ECHO». Лица женщин мелькают в воде — все они поднимают руки с ключами, но на шее каждой висит билет с надписью «Спаси меня от неё».

— Это не просьба, — Лидия вырывается из зеркала, её кожа теперь покрыта ртутными язвами. — Это предупреждение. От себя самой.

Платье вдруг рвётся по швам, из разрезов вытекает ртуть, затапливая пол. В луже отражается кинотеатр 1925 года: Дама в вуали кладёт руку на плечо Лидии, а та в ужасе смотрит на экран, где Мария в этом же зале поднимает ключ №13 к проектору. Надпись на экране: «Конец — это начало».

Билет в руке Марии вспыхивает, прожигая кожу. Пепел падает на платье, и ткань воспламеняется синим пламенем, но не горит — превращается в вуаль. Где-то в глубине шкафа тикают часы, и стрелки, сделанные из её седых волос, показывают полночь.

Архив теней

Телефонная трубка ледяная, как щербатый зуб мертвеца. Мария прижимает её к уху, пока архивный голос на том конце скрипит, будто плёнка на разорванной киноленте: «Кинотеатр „Эхо“, пожар 12 ноября 1929 года… единственная жертва — кассир Лидия Сомова. Сгорела заживо в подсобке, но…» — пауза, и в тишине слышно, как ртуть капает с потолка в чашку архивариуса. «Странно, её тело нашли в платье без единого ожога. Как будто огонь лизал только кожу».

Фотография жертвы выезжает из факса, пропитанная запахом горелых волос. Мария роняет листок — на полу Лидия Сомова смотрит в камеру, её рука замерла у ворота платья 20-х, идентичного тому, что висит в шкафу. Но это лицо… Ликино. Даже родинка над губой, даже шрам от детства на подбородке.

— Сомова… Сомова? — её шепот сливается со скрипом страниц дневника, который сам раскрывается на записи 1931 года. Строки пляшут, буквы «С» и «М» стекают ртутью, образуя в воронке лицо Элизы. «Сегодня родила дочь. Назвала Лидией. Когда врач поднёс её к зеркалу — ребёнок закричал. В отражении стояла Дама с ключом №13…»

Внезапно факс оживает — из лотка выползает новый лист. Фото младенца в кружевном чепце, но вместо лица — зеркальце с трещиной в форме римской XIII.

— Вы всё ещё на линии? — голос архивариуса теперь звучит из трубки и одновременно из дневника. — Интересно, что в акте о смерти Сомовой… — бумаги на столе шевелятся, складываясь в башню. — У неё в кармане нашли билет в «Эхо». На обороте…

Мария переворачивает фото Лидии — на обороте, сквозь пятна времени, проступает: «Спаси меня от неё», но буквы переплетаются с её собственным почерком. Воздух густеет, запах миндаля становится удушающим. В зеркале напротив её волосы серебрятся прядью, которая тянется к факсу, вплетаясь в бумаги.

— Она ваша родственница? — архивариус щёлкает языком, звук эхом отражается в трубке. — В архиве есть аудиозапись… вызов пожарных. Слушайте.

Шипение, затем вой сирены, и голос, обожжённый страхом: «Она здесь! В зеркале! Тушите не огонь — тушите меня!» Визг — будто режут стекло — и тишина. На столе факс выдаёт последний лист: план кинотеатра с 13-ю зеркалами в фойе. Одно помечено «XIII» — его контур повторяет форму ключа в кармане Марии.

— Ключ… — Элиза возникает в отражении окна, её пальцы обвивают горло Марии через стекло. — Ты нашла недостающий фрагмент. Теперь цикл замкнётся.

Дневник захлопывается, отрезая прядь седых волос. Они падают на фото Лидии, сливаясь с её причёской. Где-то вдали бьют часы, и с каждым ударом лицо Лики в рамке стареет — морщины расползаются, как трещины по стеклу, пока она не превращается в Даму в вуали.

— Приди в «Эхо», — шепчет архивариус, и трубка наполняется ртутью, вытекающей на пол. — Сожги платье. Сожги нас всех.

На стене тень от Марии удлиняется, обретая кринолин и шляпку с вуалью. В руке — ключ №13, который вставляет себя в трещину на фото, открывая портал в зеркальный дым. Где-то в глубине, сквозь годы, кричит Лидия… или это Лика? Или это её собственный голос, запертый в 1929 году?

Ртутная анестезия

Холодильник гудит, как раненый зверь, его дверца приоткрыта ровно настолько, чтобы сквозь щель сочился сизый пар. Мария тянет за ручку — металл обжигает пальцы, оставляя отпечатки, похожие на ртутные ожоги. Внутри, вместо еды, рябит лес стеклянных пузырьков, подвешенных на ледяных крючьях. Каждый наполнен живым серебром, которое бьётся о стенки, оставляя царапины в виде цифр: 1925, 1929, 2025. На дверце магнитом в форме змеи прилеплена записка, её буквы выжжены кислотой: «Они заменяют кровь. Чтобы не видеть правду».

— Ты уже пробовала? — голос Лидии звучит из морозильной камеры, где иней складывается в её силуэт. — Глотаешь, и боль уходит. А с ней — годы. Память. Страх… — Её рука изо льда тянется к пузырьку, но тот лопается, обрызгивая Марию брызгами.

Капля ртути попадает на запястье — кожа немеет, синеет, покрываясь сеткой вен, как у трупа. Мария вскрикивает, стирая жидкость, но металл въедается в поры, рисуя под ногтями узор из дат. Внезапно все пузырьки замирают, а затем начинают синхронно пульсировать, наполняя холодильник мерцанием. В отблесках — Лика в платье 20-х, её лицо наполовину скрыто вуалью из ртути.

— Не верь ей, — шепчет Лика, вытекая из трещины в стекле пузырька. — Это не лекарство. Это петля… — Её голос прерывается, когда Мария невольно касается другого сосуда. Тот взрывается, окутывая лицо серебристым туманом.

Вдруг в глазах вспыхивает киноплёнка: Элиза в чёрном платье кормит Лидию ртутью с ложки, а та, смеясь, выдыхает облака пара. «Теперь ты не состаришься», — говорит Дама, вонзая ключ №13 в её грудь. В месте прокола — дверца миниатюрного зеркала.

— Чувствуешь, как время замедляется? — Элиза возникает за спиной, её дыхание обжигает шею Марии. — Скоро ты перестанешь замечать, как волосы седеют, как кожа стекает с костей…

Мария хватает пузырёк, швыряя его в зеркало на стене. Стекло бьётся, и ртуть, смешиваясь с осколками, формирует карту лабиринта. Ключ №13 на её шее нагревается, указывая на пропущенное зеркало — то самое, где Лидия, уже седая, бьётся в истерике, царапая стекло когтями.

Холодильник захлопывается сам, отрезая палец Марии. Кровь, смешанная с ртутью, стекает на пол, рисуя циферблат. Стрелки из волос показывают 23:00. Где-то в глубине морозилки слышен смех, а на полке материализуется платье 20-х — пропитанное ртутью, с билетом в кинотеатр, торчащим из кармана, как язык.

— Надень и присоединись к нам, — бормочет платье, его рукава обвивают её талию, прилипая к обожжённой коже. — Или хочешь, как Лидия, гнить заживо в архивах времени?

Мария вырывается, оставляя клочья кожи на бархате. В разбитом зеркале её отражение уже носит вуаль, а за спиной — тень с ключом, готовая вонзить его в отметину XIII на шее. Ртуть с пола поднимается, формируя фигуру Лидии, которая кладёт ледяную руку ей на плечо:

— Выпей. И ты увидишь… мы все здесь. — Она указывает на холодильник, где теперь вместо пузырьков — головы женщин в платьях 20-х. Их рты открыты в беззвучном крике, а вместо глаз — бурлящие ртутные колодцы.

Плёнка расплата

Гостиная пропитана запахом прогорклого целлулоида — плёнка столетней давности свисает с потолка гирляндами, цепляясь за волосы Марии липкими полосами. Проектор, чугунный монстр с ржавыми шестернями, плюётся искрами, когда она запускает механизм. Свет лампы пробивается сквозь пыль, рисуя на экране из простыни женщину в вуали: её нож, изогнутый как серп луны, бьёт по зеркалу, и стекло лопается, выплёскивая ртутные брызги.

— Ты следующая, Элиза, — голос за кадром шипит, как масло на раскалённой сковороде. Мария вцепляется в ручку проектора — металл обжигает ладонь, оставляя узор в виде ключа №13. На экране Дама поворачивается, и вуаль на миг прилипает к лицу Марии, обнажая под ней лицо Лидии. «Она нас обманула! — кричит Лидия с плёнки, её платье 20-х плавится, превращаясь в ртутные змеи. — Ключ в колодце! Вырви его, пока…

Звук обрывается. Плёнка рвётся, и в тишине капанье ртути с потолка звучит как метроном. Мария поднимает лицо — капли падают ей на веки, застывая серебряными слезами. Она проводит пальцем по коже, и слепок слезы крошится, обнажая под ней морщины.

— Нравится наш спектакль? — Элиза выходит из тени проектора, её пальцы вплетены в киноленту вместо волос. — Лидия так же смотрела перед тем, как стать… мной. Она дёргает за плёнку, и на экране возникает Лика: сидит в кинотеатре, её волосы седеют кадр за кадром, а в руке — билет с надписью «XIII».

Мария хватает нож с экрана — лезвие оказывается ртутным, течёт по руке, прожигая рукав. На полу лужа металла оживает, формируя зеркало. В отражении: она сама в платье 20-х, с ключом в груди, а за спиной — тринадцать женщин, чьи шеи переплетены плёнкой.

— Разбей его! — орёт Лидия из проектора, её голос рвёт динамики. — Иначе ты станешь звеном в цепи!

Нож выпадает из рук, вонзаясь в экран. Простыня рвётся, и из дыры хлещет ртуть, затапливая пол. В бурлящей массе лица: Лида-1929, Лика-2025, сотни Элиз в вуалях. Они тянут руки, цепляясь за подол Марии.

— Слишком поздно, — смеётся Элиза, разматывая плёнку как петлю. — Ты уже часть фильма.

На потолке ртуть собирается в циферблат. Стрелки — из седых волос Марии — сходятся на полуночи. В последнем кадре на экране она видит себя, бьющуюся в зеркале, а Дама в вуали ставит штамп «Конец» на её лбу, растворяясь в ртутной луже.

Тишину взрывает звон разбитого стекла. В углу, где стоял проектор, теперь зияет дверь с номером XIII. Из щели под ней сочится платье 20-х, пропитанное временем, а на воротнике — билет с её именем.

Зеркальный плен

Дверь захлопывается с грохотом разбитого колокола, и ржавчина с ключа №13 осыпается на ладонь Марии, как пепел. Она втискивает его в скважину, но металл крошится, оставляя в пальцах красные прожилки — словно ключ истекает кровью. За спиной шипит зеркало: в его глубине Лика бьётся в конвульсиях, её ногти царапают стекло, оставляя ртутные шрамы. Платье 20-х на ней пузырится, обнажая кожу, покрытую родимыми пятнами-змеями. Одна из них, чёрная гадюка с головой у горла, шевелится, шипя синхронно с её криком:

— Это не я! Она вдела меня в стекло, как жука в янтарь! — Лика бьётся лбом об зеркало, и трещины расходится, наполняясь серебром. — Смотри! — её рука тычет в угол отражения, где в тени стоит Элиза, надевающая вуаль из волос Марии.

Ртуть сочится из замочной скважины, обвивая лодыжки. Мария отскакивает, но жидкость тянется за ней, формируя кольца — ловушку удава. В зеркале Лика внезапно замирает, её лицо стареет на глазах: волосы седеют и выпадают клочьями, обнажая кожу черепа с татуировкой XIII.

— Она взяла моё имя, мое лицо… — шепчет Лика, теперь её голос звучит как голос Лидии из дневника. — Но ключ всё ещё в тебе. Вырви его!

Мария хватает подсвечник, швыряя в зеркало. Стекло бьётся, но вместо осколков — чёрные капли ртути, застывающие в воздухе шариками. В каждом — отражение: Лидия в горящем кинотеатре, Лика в платье с ртутными подтёками, она сама, с ключом, торчащим из груди.

— Ты не сбежишь, — Элиза проступает сквозь трещины, её рука тянется из зеркала. Пальцы — сплетённые из плёнки 1920-х — хватают Марию за шею. — Ты же видела плёнку. Все «Элизы» — это мы. Тени, отражённые в трёх зеркалах: прошлом, настоящем… — Её ноготь, острый как кинжал, вонзается в родимое пятно Марии.

Боль пронзает тело, и в глазах вспыхивает кинокадр: Лидия в дыму, прижимает к груди ключ №13, а её платье сливается с ртутью на полу. «Найди тринадцатое зеркало! — кричит она, но огонь пожирает слова.

— Оно здесь, — Лика внезапно появляется в осколках на полу, её рука указывает на потолок. Мария поднимает голову — ртуть стекает сверху, формируя зеркальную поверхность. В нём — лабиринт из тринадцати отражений, но одно, с номером XIII, разбито. В дыре виден колодец, где платье 20-х обвивает скелет с ключом в ребрах.

Дверь с грохотом распахивается, врывается ветер, пахнущий горелой пленкой. Мария бросается к выходу, но порог превращается в край зеркала. Она падает в отражение, а Элиза, смеясь, наступает на её распущенные волосы — они серебрятся, выдергиваясь прядями с кровью.

— Теперь ты везде, — шепчет Лика, уже сливаясь с ртутным силуэтом Элизы. — И нигде.

Зеркальный пол поглощает Марию, а дверь захлопывается, оставляя на месте ключа №13 лишь ржавое пятно в форме змеи.

Пар разорванного цикла

Сирена воет, как раненый зверь, и потолок разрывают струи ледяной воды, смешивающейся с ртутными лужами на полу. Пар поднимается клубами, мерцая ядовитым перламутром — каждая капля содержит лицо: Лидия в огне, Лика с ключом в горле, Элиза, пьющая дым из чаши черепа. Мария ползёт по полу, её пальцы проваливаются в липкую жижу, где волосы сливаются с ртутью в подобие жидких часов.

— Здесь! — шипит дневник, раскрываясь сам на странице с обугленным краем. Из переплёта выпадает конверт, запечатанный воском цвета запёкшейся крови. Буквы на нём шевелятся: «Для той, что стала зеркалом». Внутри — ключ №13, тёплый, будто только вытащенный из раны, и фотография. На ней Элиза Ворон стоит в центре круга из 12 зеркал, но её отражения — разные: в одном она ребёнок с седыми волосами, в другом — скелет в платье 20-х, в третьем — Лика с выколотыми глазами.

— Двенадцать дверей, тринадцатая — в тебе, — голос Элизы вырывается из фотографии. Чернила, которыми подписано фото, стекают, образуя ртутную лужицу с надписью: «Кто разобьёт последнее зеркало, станет новым сосудом».

Пар обжигает лицо Марии, оставляя на щеках узоры, похожие на трещины. Она поднимает ключ, и тот впивается в ладонь, выпуская щупальца ртути. Они тянутся к потолку, где вода и металл сплелись в гигантское зеркало. В отражении — комната, залитая огнём 1929 года, а в центре Лидия Сомова, прижимающая к груди тот же ключ.

— Вставь его в фото! — кричит Лидия из прошлого, её платье вспыхивает, но не горит — превращается в пар. — Разбей цикл, пока он не…

Грохот — потолок рушится, и вместе с плитами падает зеркало. Оно разбивается на 13 осколков, каждый из которых впивается в Марию. В ранах — отражения: Элиза, примеряющая её лицо; Лика, вырывающая себе язык с ключом; она сама, стоящая в круге из зеркал.

— Ты не уничтожишь нас, — Элиза возникает из пара, её вуаль теперь соткана из волос Марии. — Ты — новое звено. Красивое… гибкое… — Она касается седой пряди на плече Марии, и та превращается в ртутную змею.

Ключ №13 в руке начинает вибрировать, выжигая на ладони число XIII. Фотография вспыхивает, и зеркала на ней оживают: в каждом Мария видит себя, но в разных возрастах. В самом маленьком осколке — девочка в платье 20-х, которая бьёт кулаком по стеклу: «Не дай ей собрать все отражения!

Внезапно пар сгущается в фигуру Лики — её тело прозрачно, сквозь кожу видны ртутные часы. Она хватает Марию за руку с ключом и направляет к последнему осколку зеркала, где вместо отражения — дверь с гниющей табличкой «Эхо».

— Сейчас! — Лика впивается зубами в собственную вуаль, и та рвётся, выпуская чёрных жуков. Они облепляют ключ, превращая его в нож. — Убей наше отражение!

Мария бьёт лезвием по зеркалу-двери. Стекло трещит, из щелей хлещет ртуть, смешанная с пеплом. Элиза кричит, но её голос тонет в рёве огня из 1929 года. Фотография в руках Марии вспыхивает, и 12 зеркал на ней разбиваются одно за другим, а в тринадцатом — ключ превращается в девочку, которая берёт её за руку:

— Теперь беги, — шепчет Лидия-ребёнок, стирая родимое пятно-змею с шеи Марии. — Пока новые часы не начали тикать.

Пар рассеивается, открывая дверь в реальность. Но на пороге лежит платье 20-х — чистый бархат, без ртути. В кармане — билет с датой «Сегодня».

Отражение падения

Стекло бьётся с хрустом ледяных жил, осколки впиваются в ладони, смешивая кровь с ртутью, стекающей по рамам. Мария падает на пожарную лестницу — железо выгибается под ней, оставляя на рёбрах узор в виде ключа №13. Фото Элизы выскальзывает из кармана, прилипая к мокрой решётке. Ветер рвёт снимок, но лицо Ворон уже размыто, будто стёртое ластиком времени, кроме глаз — миндалевидных, её собственных, светящихся ядовитым блеском ртутных луж под ногами.

— Генетическое сходство… бред… — шепчет она, но голос Лидии вырывается из горла пузырями металла: «Она встроила себя в ДНК, как вирус! Ты — её архив! — Внезапно фото оживает — Элиза хватает Марию за запястье чернильными пальцами, её смех шипит, как вода на раскалённой плите.

Лестница дрожит, превращаясь в змею из ржавых звеньев. Мария карабкается вниз, но ступени слипаются, образуя клетку. В разбитом окне за спиной возникает Лика — её платье 20-х сгорает, обнажая кожу, покрытую цифрами 1929—2025.

— Смотри! — Лика бьёт кулаком в стеклянную тюрьму, её сустапы трещат, выпуская ртуть вместо крови. — В колодце во дворе… зеркало… оно…

Грохот — лестница отрывается от стены, и Мария летит вниз, цепляясь за фото. Эластичный воздух замедляет падение: она видит, как капли её крови, смешанные с ртутью, застывают в воздухе шариками. В каждом — Элиза в разных эпохах: душит Лидию вуалью в 1929-м, вшивает ключ №13 в платье Лики, стирает лицо на фото пальцами, которые теперь — её пальцы.

Приземление. Спина вминается в лужу, но удар мягкий — будто упала в паутину. Лужа зеркалит: снизу, из глубины, поднимается Элиза, её руки прорывают поверхность, хватая за волосы.

— Ты разбила цикл, — шепчет Ворон, вылезая из отражения. Её тело соткано из вырезок газет 1929 года. — Но чтобы остановить машину времени… — Ногти из пожелтевшей бумаги вонзаются в шею Марии, — …нужно стать её топливом.

Фото на груди Марии вспыхивает. Глаза Элизы на снимке плавятся, заливаясь ртутью, которая течёт в её собственные зрачки. Внезапно из двора доносится звон разбитого стекла — в колодце, как в кривом зеркале, отражается пропущенная дверь с номером XIII.

— Беги туда! — орёт Лидия, материализуясь из пара над колодцем. Её тело — спираль из киноплёнки, волосы седые, перемотанные ключом. — Зеркало ещё живое!

Мария вырывается, оставляя в руках Элизы прядь волос — они мгновенно серебрятся и рассыпаются в пыль. Ноги проваливаются в колодец, но вместо воды — вихрь осколков. Последнее, что она видит перед падением: Элиза, собирающая её седые волосы в букет, и Лика, вплетающая их в платье 1920-х, которое теперь светится, как ртутный маяк.

— Найди меня в дыме! — кричит Лидия, но голос растворяется в грохоте тысяче зеркал, бьющихся одновременно. Мария падает в тьму, сжимая в кулаке фото, где теперь лишь два глаза — её и Элизы — сливаются в один зрачок, заполненный ключом.

Бесконечность в обоях

Фонарь вырывает из темноты стены, и Мария застывает: обои не просто шелушатся — они дышат. Миллионы зеркальных осколков, мелких как пыль, поворачиваются к свету гранями, отражая её лицо в бесконечных вариациях. В одном отражении волосы седые, в другом — чёрные с ртутными прядями, в третьем — Лика в платье 20-х прижимает палец к губам. Воздух звенит, будто всё помещение — гигантский камертон.

— Кто вы? — голос Марии разбивается на тысячи эхо, и каждое осколок повторяет вопрос, добавляя к нему обрывки фраз из прошлого: «…заменяют кровь…», «…ключ в колодце…», «…станешь новым сосудом…».

Тень в углу шевелится, и вуаль Дамы колышется, хотя ветра нет. Платье 1920-х не просто чёрное — оно поглощает свет, как дыра в пространстве, а на груди мерцает брошь в виде ключа №13, выточенного из льда.

— Ты, — отвечает Элиза, но звук идёт отовсюду: из трещин в паркете, где пульсирует ртуть, из собственных губ Марии. — Ты — голос Лидии в телефонной трубке 1929 года. Тень Лики на плёнке. Моя трость, когда я спотыкаюсь о время…

Мария отступает, наступая на хрустящий пол. Осколки зеркальной пыли впиваются в подошвы, прорастая в кровь серебряными нитями. Она поднимает фонарь выше — свет выхватывает стену, где обои складываются в портрет: она сама в платье 20-х, держит ключ, которым вскрывает собственную грудь. Внутри — тринадцать миниатюрных зеркал, и в каждом Элиза кормит младенца с лицом Марии ртутью из ложки.

— Почему я? — Мария хватает горсть осколков с обоев, но они прорезают ладонь, стекая на пол ртутными каплями.

Элиза смеётся, и вуаль падает, обнажая лицо — точную копию Марии, но с трещинами вместо морщин. Сквозь щели виден механизм: шестерни из костей, маятник из сплавленных ключей, вместо сердца — клубок седых волос.

— Ты разбила тринадцатое зеркало, — Дама проводит рукой по стене, и обои оживают, показывая Марию, падающую в колодец. — Но дыра требует заполнения. Смотри.

В углу материализуется платье 20-х — пустое, но в его складках копошатся тени. Оно подходит вплотную, и Мария чувствует холод бархата на коже. Рукава обвивают её талию, вшитые зеркальца впиваются в рёбра, отражая Элизу в разных эпохах.

— Надень и замкни круг, — шепчет платье голосом Лидии, и воротник сжимает горло, вынуждая смотреть на стену. Обои теперь показывают будущее: она стоит в центре круга из 13 женщин в одинаковых платьях. Все они поднимают ключи к небу, а с потолка капает ртуть, заполняя их черепа через глазницы.

Мария рвёт ткань, но нити платья срастаются, прошивая её кожу серебряными стежками. Ключ №13 на броши Элизы тает, образуя на полу лужу. В ней — лицо Лики, искажённое ужасом: «Оно в тебе! Вырежи его, пока…

Грохот. Зеркальная пыль с обоев взмывает в воздух, складываясь в циферблат на потолке. Стрелка из волос Марии дрожит, указывая на XIII. Элиза кладёт руку ей на плечо — прикосновение обжигает, оставляя отпечаток в виде змеи.

— Теперь ты знаешь, — Дама растворяется, а её голос остаётся висеть в воздухе: — Я — это ты, размноженная в трёх измерениях. Прошлое, которое не сгорело. Будущее, которое не наступит. Настоящее… — Пауза, и стены начинают кричать хором: «НАСТОЯЩЕЕ, КОТОРОЕ ПОВТОРЯЕТСЯ!»

Мария падает на колени, и зеркальная пыль прилипает к слезам, превращая их в ртутные жемчужины. В последнем отблеске фонаря она видит, как обои отслаиваются, обнажая кирпичи с выцарапанными именами: Лидия, Лика, Элиза, Мария, снова Лидия… Бесконечный список, уходящий в темноту, где платье 20-х уже ждёт, чтобы обнять новую жертву.

Автопортрет в ртутных парах

Дневник распахнут на последнем листе, пропитанном запахом горелой кожи. Фото Элизы Ворон приклеено к странице живыми волосами — они шевелятся, втягивая Марию ближе. «Моя прабабка. Убита за то, что видела сквозь время» — чернила подписи сочатся, проедая дыру в бумаге, сквозь которую виден ключ №13, вросший в её грудь как ребро. Мария подносит фото к треснувшему зеркалу ванной — отражения совпадают до морщин: те же родинки-змеи на шее, шрам от вуали на левой скуле, седые пряди, растущие из проклятия, а не возраста.

— Ты теперь прекрасна, — шепчет Элиза из раковины, где ртуть вместо воды отражает её лицо — юное, с волосами, вплетёнными в паутину по углам. — Мы все становимся собой только в конце.

На обороте фото пульсирует надпись: «Сожги меня», но буквы извиваются, превращаясь в волосяные петли. Мария зажигает свечу — пламя зеленеет, коптящее дымом, пахнущим кинотеатром 1920-х. Тень на стене не её: Дама в вуали танцует, обвиваясь плёнкой вокруг шеи Марии.

— Она солгала, — внезапно из зеркала выпадает Лика, её тело прозрачное, как старая плёнка. Руки в ртутных ожогах тянутся к фото. — Элиза не прабабка. Она — зеркальная плесень. Пожирает род, пока не останется одно отражение!

Платье 20-х материализуется на Марии без звука — бархат впивается в кожу, зеркальные блёстки врастают в рёбра. В кармане она находит билет с датой: «31.09.2025. Сеанс для XIII души». Ключ №13 в груди начинает вибрировать, выжигая число на кости.

— Сожги и стань мной, — Элиза обнимает её сзади, руки из пепла и киноплёнки. — Или разбей зеркало и умри как Лидия. Выбор — тоже иллюзия.

Мария подносит фото к огню. Края сворачиваются, обнажая слой под плёнкой: Элиза, Лидия и Лика стоят в кругу, держась за руки, их лица сливаются в одно. Дым поднимается спиралью, формируя в воздухе циферблат. Стрелки — из её седых волос — бегут вспять.

— Смотри! — Лика бьёт кулаком по зеркалу, и стекло лопается, выпуская ртутный поток. В бурлящей массе — Лидия в горящем платье, вцепляется в Элизу: «Ты украла мой цикл! — рвёт с неё кожу, обнажая под ней лицо Марии.

Фото вспыхивает. Пламя пожирает Элизу первым — её крик растворяется в треске плёнки. Мария, объятая огнём, но не горящая, смотрит в исчезающее зеркало: её отражение держит ключ №13 над колодцем, где плещется ртуть.

— Брось! — орёт Лидия, её голос разрывается от дыма. — Или ты станешь вечностью в бутылке!

Ключ падает в колодец. Мир трещит по швам — стены осыпаются зеркальной пылью, фото превращается в пепел, втягиваемый платьем 20-х. Мария падает на колени, а дождь из ртути смывает с неё проклятие — седые волосы чернеют, родинки-змеи отваливаются, оставляя шрамы в виде цифр XIII.

Тишина. На пепелище дневника лежит нетронутое фото: девочка с ключом в руке и подписью «Спасена. 1929—2025». Но когда Мария касается его, на обороте проступают новые слова — «Начнём снова?» — а в зеркале уже танцует тень в знакомой вуали, наматывая на палец киноплёнку с её лицом.

Хроники ртутного смеха

Свет гаснет с хрустальным звоном лопнувшей лампы, и стены начинают дышать — тёплые, липкие, как внутренности гигантского механизма. По штукатурке стекают ртутные «слёзы», оставляя за собой светящиеся шрамы: 1893 — рождение кинетоскопа, 1929 — горелая плёнка Лидии, 2025 — сегодня, сейчас, этот миг, когда Мария прижимает дневник к груди, а её волосы серебрятся прядями, выпадая на страницы. Капля металла падает на шею, прожигая кожу до кости — боль пахнет цианидом и жасмином, как духи Элизы.

— Ты видишь цикл? — голос Лидии вырывается из дневника, его буквы шевелятся, как личинки. — Она вшивала даты в стены, как швы в платье. Мы все — её куклы с ртутными суставами…

Мария бьёт кулаком в дверь, но ручка превращается в ключ №13 — раскалённый, обожжённый. За спиной ртуть собирается в силуэты: Элиза в корсете 1893 года протягивает ей кинокамеру-пистолет, Лика в платье с ртутными рюшами 1929-го рвёт на себе кожу, а в потоке 2025-го мелькает она сама — седая, с ключом вместо языка.

— Открой нас! — хор теней бьётся в стенах, их пальцы проступают сквозь обои, цепляясь за её рукава. — Или ты предпочитаешь быть новой Элизой? Смотри!

Даты на стенах взрываются, превращаясь в зеркала. В каждом — Мария, но в другом времени: в 1893-м она заводит механизм кинетоскопа, в 1929-м задыхается в дыму, в 2025-м — роняет дневник, из которого вытекает ртутная река. Фото Элизы в её кармане шепчет: «Беги, глупышка! Беги, пока не стало…»

Дверь поддаётся с визгом ржавых петель. На лестничной клетке — кромешная тьма, пахнущая горелым сахаром. Мария спотыкается о платье 20-х, валяющееся на ступенях — оно пульсирует, как сердце, и из кармана торчит билет: «Односторонний. Время отправления — никогда».

— Ты забыла главное! — Элиза возникает из теней, её вуаль теперь соткана из седых волос Марии. — Ключ не дверь открывает — он вынимает время. Как пробку из бутылки.

Смех за спиной — хриплый, надтреснутый, но узнаваемый. Её собственный смех через пятьдесят лет. Мария оборачивается: в дверном проёме стоит она сама — сгорбленная, в платье 1920-х, с лицом, изъеденным ртутными язвами. Старуха тычет костлявым пальцем в дневник:

— Сожгла фото, но сохранила дневник? Глупенькая… — Голос звучит как скрип несмазанных шестерён. — В нём же и есть последнее зеркало!

Старуха-Мария разрывает себе грудь — вместо рёбер там 13 ключей, а между ними — зеркало, отражающее колодец. В его глубине Лидия машет рукой, её тело перемотано киноплёнкой: «Прыгай! Он ведёт в… — Плёнка рвётся, закручиваясь в петлю.

Ртуть из квартиры вытекает на лестницу, образуя воронку. Мария бросается вниз, но ступени исчезают — ноги идут по воздуху, а внизу вместо улицы — киноэкран 1893 года. На нём Элиза Ворон в чёрном платье подмигивает, поднося к губам палец, окровавленный ртутью.

— До следующего цикла, — шепчет старуха-Мария, растворяясь в смехе, который теперь звучит из каждого окна дома.

Дневник в руках тяжелеет — его страницы слипаются, превращаясь в зеркало. В нём Мария видит себя: волосы полностью седые, ключ №13 торчит из глаза, а на шее — татуировка: «Следующая Элиза. 2125».

Сказка, написанная ртутью

Экран монитора мерцает, отбрасывая синеву на лицо Марии — теперь её седина переплетена с чёрными прядями, будто кто-то вплел в волосы нити ночи. Курсор мигает в поисковой строке, повторяя ритм её пульса: Э-ли-за Во-рон. Результат — одна запись. Скан пожелтевшей страницы из книги 1893 года: иллюстрация женщины, разбивающей зеркало топором, а из трещин вместо крови течёт ртуть. Подпись дрожит: «Ведьма, заточившая совесть в зеркало. Съеденная собственным отражением, она стала тенью в каждом стекле».

— Похоже на дешёвый миф, — бормочет Мария, но клавиатура под пальцами липкая — между клавишами проступают капли ртути. — Но почему тогда…

— Потому что мифы — это каркас реальности, — голос исходит из колонок, искажённый помехами старинного патефона. На мониторе отражается женщина в вуали — не за спиной, внутри экрана. Элиза стряхивает пепел с рукава платья 20-х, его блёстки — осколки разбитого зеркала. — Ты ведь уже видела свой скелет под кожей? Он тоже из ртути. Красиво, правда?

Мария вскакивает, опрокидывая чашку. Кофе растекается по столу, образуя узор: 13 ключей, сцепленных в круг. В луже отражается Лика — она бьёт кулаками по невидимому стеклу, её губы шевелятся: «Сожги книгу! Но вместо звука из динамиков льётся смех Элизы.

— Она всегда была истеричкой, — Элиза в мониторе приближается, её вуаль теперь — экранная заставка с бегущими строчками кода. — Лидия думала, что спасёт нас, спрятав правду в сказки. Но правда гниёт, как плёнка.

Рука Марии тянется к дневнику — страницы слиплись, пропитанные ртутным паром. Когда она открывает его, текст поползёт, буквы превращаясь в кадры: Элиза 1893 года дарит Лидии книгу, Лидия 1929-го прячет её в стене кинотеатра, Лика 2025-го — роет яму под колодцем, чтобы закопать… себя.

— Стоп! — Мария хлопает по клавиатуре, но кнопки проваливаются внутрь, обнажая шестерёнки. На экране всплывает фото: она сама в платье 20-х стоит перед зеркалом, а в отражении Элиза вдевает ей в волосы ключ №13. — Это фото… его не существует!

— Существует, — Элиза касается стекла монитора, и трещина расходится по комнате, разрезая пространство на слои. В щели — зеркальные коридоры, где бесконечно копируются Марии: одна стареет, вторая рвёт на себе кожу, третья протягивает Элизе чёрный осколок, в котором пульсирует цифра 13.

— Ты написала эту сказку сама. В 1893-м. 1929-м. Сейчас. Хочешь прочесть продолжение?

Внезапно монитор гаснет. В чёрном экране — лишь отражение: за спиной Марии стоит Дама в вуали, её платье сливается с тенями, но брошь в виде ключа светится. Холодное дыхание на шее, пальцы из тьмы обвивают горло:

— Сказка заканчивается так, — шепчет Элиза уже без техники, её голос звучит из каждой трещины в стенах. — Ведьма осознаёт, что совесть — это и есть зеркало. И разбивает себя, чтобы…

Грохот. Ноутбук взрывается фонтаном искр и ртути. Мария отшатывается, но капли металла уже вьются вокруг неё, формируя платье 20-х — тяжёлое, как цепи. В разбитом экране валяется фото: ребёнок (она? Лидия? Лика?) тычет пальцем в книжку с рисунком женщины, у которой вместо лица — ключ.

— …чтобы стать чистым отражением, — дополняет Лидия голосом из дневника. Его страницы теперь пусты, кроме последней строки: «Купи билет в кино. Сеанс начался в 1893-м. Ты опоздала?»

На полу ртуть собирается в дату: 2125. В углу комнаты зеркало, затянутое паутиной, тихо звенит, будто за стеклом бьётся мотылёк. Мария понимает: это её собственное сердце, уже наполовину стеклянное.

Вуаль из ртути и седины

Стук в дверь пронзает сон как игла — ритмичный, словно чей-то ноготь стучит по стеклу гроба. Мария поднимается, и простыня прилипает к спине, оставляя на коже узор из ртутных капель, вытекших из ушей за ночь. Воздух густой, пахнет прокисшими духами и железом. На пороге — коробка, обтянутая кожей киноэкрана 1929 года, стянутая шнурком из седых волос. Внутри, свёрнутое как младенец, платье 20-х: бархат чёрный, но пятна крови на бёдрах светятся, как фосфор. Записка пришита нитками к воротнику — «Теперь твоя очередь носить вуаль» — буквы выведены ртутью, испаряющейся от дыхания.

— Не трогай! — Лидия материализуется в зеркале прихожей, её лицо заклеено обрывками киноплёнки. — Оно съест твою тень, как съело… — Плёнка рвётся, и из ран на её шее выползают ключи №13, звеня как колокольчики.

Мария протягивает руку, и платье впивается в ладонь — блёстки оказываются осколками зеркал, в каждом из которых Элиза душит Лику, Лика душит Лидию, Лидия душит пустоту. Кровь на ткани тёплая, будто только что пролита. Она натягивает платье на ночную рубашку, и холод бархата обжигает, как сухой лёд. В зеркале её отражение застывает: волосы серебрятся прядями, будто ртуть просачивается из черепа, кожа покрывается трещинами, сквозь которые виден механизм — шестерни из костей, пружины из спутанных волос.

— Прекрасна, — Элиза возникает за спиной, её вуаль теперь соткана из страниц дневника. Пальцы, похожие на киноплёнку, вплетают в седину Марии ключи. — Ты видела, как Лидия плакала, когда примеряла его? Слёзы превращались в ртутные шарики. Мы играли в бильярд ими… помнишь?

— Я не ты! — Мария бьёт кулаком по зеркалу, но отражение не раскалывается — трещина проходит по её реальной руке. Кровь, смешанная с ртутью, капает на коробку, и та раскрывается шире, обнажая дно: там лежит её собственное фото, датированное 1929 годом. На обороте детской рукой выведено: «Прости, что родилась твоим зеркалом».

Внезапно платье сжимается, впиваясь блёстками в рёбра. Зеркало темнеет, отражая теперь не комнату, а кинотеатр: в первом ряду сидят они все — Лика в рваном платье, Лидия с кинокамерой вместо головы, Элиза с вуалью из дыма. На экране — Мария, стареющая со скоростью 24 кадра в секунду.

— Надень вуаль, — Элиза накидывает ей на лицо пелену из испаряющейся ртути. — И ты увидишь, как красиво гниёт время!

Мария задыхается, но вуаль прирастает к коже, открывая новый слой реальности: её квартира теперь зеркальный лабиринт. В каждом повороте — она сама в разных ипостасях: ребёнком рвёт фото Элизы, взрослой вбивает ключ №13 в стену, старухой сжигает дневник. В центре лабиринта — колодец из света, где платье 20-х висит на вешалке, обёрнутой её собственными седыми волосами.

— Выбор, — шепчет Лидия, возникая из теней с кинокамерой-пистолетом. — Сожги платье и умри. Или прыгни в колодец и стань новой петлёй. Мы все… — Её голос растворяется, а из динамиков кинотеатра в зеркале гремит её же запись: — …МЫ ВСЕ УЖЕ МЁРТВЫ. ЭТО ТЕАТР ТЕНЕЙ ДЛЯ ТЕБЯ, ЕДИНСТВЕННОЙ ЗРИТЕЛЬНИЦЫ.

Мария рвёт вуаль, но та превращается в ртутную реку, затапливающую пол. В отражении её волосы теперь полностью белые, а в руке — ключ №13, раскалённый докрасна. На стене проступает надпись кровью, стекающей в форму даты: 2125. Где-то в глубине колодца смеется ребёнок — смех точь-в-точь как её собственный, но с примесью скрипа шестерёнок.

Глава 3: Наследство ведьмы

Покрывало из вековых век

Картонная коробка, обмотанная лентой с отпечатками пальцев (не человеческих — слишком длинные, с перепонками), лежит на столе, дыша. Мария вскрывает её ножницами, и лезвия вгрызаются в картон с хрустом хрящей. Внутри, свёрнутое как кожа змеи, чёрное бархатное покрывало — вышитая фраза «Смотри, но не трогай» пульсирует серебряными нитями, будто буквы это вены, налитые ртутью. Из глубины коробки доносится звон разбитого стекла, и Мария чувствует, как осколки впиваются в ступни, хотя пол чист.

— Подарок от мёртвой ведьмы, — шепчет голос из телефонной трубки, валяющейся в луже воды (откуда? в комнате сухо). — Елена Воронцова знала, что ты примешь эстафету. Сними покрывало — увидишь своё отражение до рождения.

Мария прикасается к ткани — бархат обжигает, оставляя на пальцах восковые наплывы. Под покрывалом что-то шевелится. Она дёргает ткань, и комната наполняется запахом ладана и формалина. Покрывало падает, обнажая куклу-воск с её лицом, но тело куклы покрыто чешуёй, а в груди зияет дыра с глазом, вставленным в розу из застывшей крови.

— Кукла красивее, — смеётся та же голосовая запись, теперь исходящая от воскового двойника. — Она не стареет. Не боится. Не плачет по ночам, вспоминая, как Лика звала на помощь…

На шее куклы висит медальон с координатами: 60.0123, 30.1234 — Мария узнаёт адрес заброшенной клиники «Светлячок», где в 1980-х исчезли три медсестры. В животе куклы зияет отверстие, заполненное фотографиями: Лидия в халате с нашитой розой на груди, Лика с обожжёнными руками, Елена Воронцова с восковым лицом.

— Ты нашла их могилы, — кукла поворачивает голову с треском ломающегося воска. — Теперь стань их памятником.

Из глаз куклы выползают чёрные розы, их лепестки усыпаны чешуйками. Мария отступает, наступая на покрывало — оно оживает, обвивая её ноги, впиваясь серебряными нитями в кожу. На стене проступают тени: врачи в клинике 1980-х привязывают женщину с чешуйчатым телом к креслу, а на стене за ней — фреска с гигантским глазом внутри розы, наблюдающим.

— Не сопротивляйся, — Елена Воронцова возникает в зеркале, её лицо наполовину восковое, наполовину покрытое язвами. — Чешуя — это доспехи. Глаз — твой проводник. А кукла… — Она ломает себе палец, и воск капает в реальность, застывая на полу цифрами: 2025 → 1980 → 1893.

Покрывало ползёт вверх по телу Марии, затягиваясь на горле. В ушах звон камеры наблюдения — клиника «Светлячок» сейчас, здесь: стены комнаты покрываются плиткой с розовым узором, из вентиляции течёт воск. Кукла встаёт, её чешуя звякает, как цепи:

— Всевидящее око выбрало тебя, — она тычет розой с глазом в лицо Марии. — Сними кожу. Стань удобной формой. Иначе… — Кукла разламывается, и из неё вытекают сотни восковых личинок с глазами Воронцовых разных эпох.

Телефон звонит — на экране координаты морга №4. Мария поднимает трубку, и голос Елены шипит:

— Ты уже прикоснулась. Теперь они увидят тебя. Беги в клинику. Или… — Пауза, и в тишине слышится скрежет чешуи по полу. — …стань розой в нашем саду. Мы удобрим тебя страхом.

Покрывало полностью окутывает Марию — под тканью её кожа покрывается чешуйками, а в глазах расцветают чёрные розы. Где-то далеко бьют часы, отсчитывая время до 1980-го. Последнее, что она видит — кукла пишет её имя на восковой табличке, а тень Елены Воронцовой смотрит из розы, пришитой вместо зрачка.

Врановы чернила

Конверт выскальзывает из-под покрывала, обжигая пальцы запахом полыни — горьким, как детские воспоминания о клинике «Светлячок», куда мать водила её «на осмотры». Мария разрывает конверт ногтями, и бумага вскрывается с хрустом ломающихся крыльев. «Прости, что врала. Наша фамилия — не Воронцовы. Мы — Вороны» — буквы написаны чернилами, шевелящимися под лучом света, будто стая насекомых. На обороте — ржавое пятно, при касании леденящее кожу до кости. Палец синеет, покрываясь инеем, и Мария слышит смех: хриплый, каркающий, идущий из глубины шкафа.

— Наконец-то признание, — голос матери, но с интонацией Елены Воронцовой, звучит из пятна крови. Оно пульсирует, образуя рой мух, которые складываются в координаты: 60.0123, 30.1234. — Ты всегда ненавидела воронов на крыше клиники? Это не птицы. Это наши сёстры, прикованные к циклу.

В углу комнаты кукла-воск оживает, её восковая кожа трескается, обнажая чешую под ней. Глаз, вставленный в розу на груди, следит за каждым движением. Кукла поднимает руку, и из ладони вырастает ключ, покрытый ржавчиной и лепестками:

— Мать прятала нас в клинике, — шепчет кукла голосом Лики, но во рту у неё шевелятся чернильные мухи. — Она шила нам чешую из платьев медсестёр, а Елена вплетала в волосы провода камер… Ты помнишь запах горелой кожи в процедурном кабинете?

Мария отступает к зеркалу — её отражение покрывается чешуйками, а в глазах расцветают чёрные розы. Из ушей выползают нити воска, сплетаясь в вуаль. Пятно крови на письме расширяется, затапливая пол, и в луже проявляются силуэты: мать в халате с вышитой вороной на груди привязывает девочку (её? Лику? Лидию?) к креслу, а на стене за ними глаз в розе наблюдает через вентиляционную решётку.

— Вырежи его! — кричит отражение Марии в зеркале, когтями впиваясь в свой глаз. — Он видит через нас! — Кровь стекает по стеклу, но вместо капель падают вороны из чернил, бьющиеся о лампу.

Кукла подходит, её чешуя звенит, как сотни крошечных колокольчиков. Она вонзает ключ в пятно на полу, и комната наполняется рёвом двигателя — стены рушатся, обнажая коридор клиники 1980-х. На полу — следы чешуи, ведущие к двери с надписью «Сестринская. Не входить». Из динамиков в потолке звучит голос Елены:

— Врановы рождаются с проклятием всевидения, — в такт её словам на стенах проступают глаза, обрамлённые шипами роз. — Мы видим циклы: 1893 — пожар в театре, 1980 — исчезновения в клинике, 2025 — ты. Выбери: выколи глаза или стань новой розой в нашем саду.

Мария хватает куклу, и воск плавится, обжигая ладони. Вместо крови из ран течёт чёрная смола с лепестками. Дверь в сестринскую распахивается, открывая комнату с зеркалами — в каждом отражении мать Воронова пришивает ей чешую, а Елена вставляет в глазницы бутоны роз. На столе лежит скальпель с гравировкой: «Для тех, кто хочет перестать видеть».

— Не бойся боли, — кукла тает у неё в руках, превращаясь в стаю ворон, которые впиваются клювами в чешую на её коже. — Бойся стать зрителем в собственном сне.

Письмо на полу вспыхивает — огонь пожирает слова «Вороны», оставляя пепел в форме крыльев. Мария поднимает скальпель, и глаз в розе на потолке сужается, будто щурясь. Где-то в глубине коридора клиники завывает сирена, отсчитывая время до 1980-го. Последнее, что она слышит — карканье, сливающееся с голосом матери: «Добро пожаловать в стаю».

Эхо XIII — Зеркало обнажённых ген

Зеркало впивается в стену когтями костяной рамы — рёбра, переплетённые с позвоночником, обвиты змеиной кожей, ещё тёплой, как будто содранной минуту назад. Мария касается рамы, и кость впивается в ладонь, впрыскивая холод, от которого чешуя на её шее встаёт дыбом. В стекле, чёрном как запечённая кровь, её отражение распадается: кожа отслаивается, обнажая череп, покрытый змеиными чешуйками, а в глазницах — розы с зрачками-камерами, записывающими каждый её вздох.

— Неплохо для полукровки, — шипит зеркало голосом Елены Воронцовой, и трещины на стекле складываются в координаты 60.0123, 30.1234. — Но истинная кровь не мёрзнет у разбитых зеркал. Она… — Зеркало выплёвывает сгусток чёрной слизи, превращающейся в куклу-воск с лицом матери.

Кукла тычет пальцем-шприцем в гравировку на обороте зеркала: «Echo XIII. Только для истинной крови». Её восковая кожа пузырится, обнажая чешую под ней:

— Они вырезали Echo XIII из рёбер первой Вороны, — кукла смеётся, и изо рта выпадают зубы-жемчужины с гравировкой дат: 1893, 1980, 2025. — Зеркало показывает не лицо — генетический код. Ты вся в материнских страхах и чешуе бабушки. Хочешь исправить?

Мария бьёт кулаком по стеклу, но удар проходит сквозь него, затягивая руку в липкую тьму. Внутри зеркала — комната клиники «Светлячок»: на столе её мать в халате с вышитой розой вскрывает череп девочке (ей? Лидии?), вкладывая внутрь куклу-воск. Звук дрели сливается с карканьем ворон.

— ДНК — это петля, — Елена возникает из чешуи на Марии, её пальцы прорастают сквозь плечо, как корни. — Ты повторила генетическую ошибку матери. Но Echo XIII может переписать… — Она вонзает ноготь в зеркало, и из трещин хлещет кровь, пахнущая формалином и полынью.

Отражение-череп начинает двигаться:

— Сними кожу, — шелестит змеиной чешуёй его голос. — Стань сосудом без лица. Или… — Череп распадается на стаю ворон, вылетающих из зеркала. Они впиваются клювами в куклу-воск, выклёвывая из груди глаз, вставленный в розу.

Кукла падает, рассыпаясь на восковые капли, которые застывают на полу цифрами: XIII → 60.0123 → Смерть. Мария поднимает осколок зеркала — в нём отражается ребёнок (она сама в 5 лет?) с куклой, зашитой в живот. На стене за ребёнком — тень с крыльями и всевидящим оком в розе.

— Реши, — Елена обнимает её сзади, и чешуя на их коже сцепляется, как кольчуга. — Разбей зеркало и освободи нас. Или посмотри вглубь и стань новым звеном. Echo XIII ждёт.

Зеркало начинает петь — голосом матери, читающей колыбельную про клинику и ворон. Мария прижимает осколок к груди, и чешуя прорастает сквозь одежду, формируя кокон. В последний момент она видит в стекле своё истинное отражение: дерево с ветвями-костями и плодами в виде глаз. Гравировка на зеркале кровоточит, смывая координаты, а в ушах звучит хохот Елены:

— Добро пожаловать в родовое древо, птенчик!

Роза, прошитая зрачком

Лунный свет вползает в комнату сизым дымом, окутывая вазу с засушенной розой — её стебель скручен в петлю, шипы покрыты ржавчиной, будто окунались в кровь. Мария замечает шевеление: бутон, сморщенный как губы покойника, раскрывается с хрустом ломающихся рёбер. Внутри, среди чёрных тычинок, пульсирует глазное яблоко, зрачок которого сужается, ловя её отражение. Воздух густеет запахом бальзамирующей жидкости и мокрой чешуи.

— Спроси, — голос исходит из зрачка, обрастая лепестками голосовых связок. — Спроси, что они вырезали из нас в подвале клиники. Ты же видела отчёты?

Роза вытягивается, шипы впиваются в подоконник, и по стеблю стекает смола, складываясь в координаты 60.0123, 30.1234. Мария тянется к бутону, и засохшие лепестки цепляются за пальцы, оставляя следы, похожие на швы от хирургических ниток. Глаз следит, а в его радужке всплывают кадры: мать в перчатках, вскрывающая череп кукле-воск с лицом девочки.

— Не бойся, — шипит роза, и из глазного яблока выползает восковая кукла, её тело покрыто чешуйчатыми бляшками. — Они заменили наши мозги воском, чтобы мы не задавали вопросов. Но ты… ты особенная.

Кукла тычет пальцем-шилом в зрачок розы, и комната наполняется криками — не человеческими, а механическими, словно плёнка намагничивается. Стены покрываются плиткой клиники «Светлячок», на потолке проступает фреска: гигантская роза с глазом, наблюдающим за операционным столом, где привязана Лика с чешуёй вместо кожи.

— Они вшили нам «всевидящее око» в ДНК, — кукла разламывает свою грудь, вытаскивая восковое сердце с гравировкой Echo XIII. — Теперь оно прорастает через поколения. Твоя чешуя… — Она проводит по предплечью Марии, и чешуйки встают, обнажая под собой крошечные глаза. — …это его корни.

Глаз в розе начинает плакать — слёзы густые, как ртуть, скатываются по стеблю, образуя на полу карту морга №4. Мария поднимает каплю, и та прирастает к ладони, превращаясь в увеличительное стекло. В лупу видно: в клинике, на месте координат, стоит зеркало Echo XIII, а перед ним — цепь женщин с чешуйчатыми лицами, последняя в цепи — она сама, с розой вместо языка.

— Сломай цикл, — роза внезапно сжимает бутон, давя глаз. Хруст хрусталика смешивается с голосом Елены Воронцовой: — Вырви меня из себя! Или… — Шипы вырастают, обвивая шею Марии, — …стань следующим оком в саду.

Кукла-воск вскакивает на плечо, её чешуя звенит, как битое стекло:

— Они вырезали наши страхи и продали их как сувениры, — она тычет в стену, где тени врачей упаковывают глаза в банки с надписью «Наследие Вороновых». — Спроси, что сделали с нашими голосами. Спроси!

Мария выдёргивает шип из шеи — вместо крови течёт чёрная смола. Она вонзает его в розу, и та взрывается облаком спор. В воздухе складывается голограмма: дети в подвале клиники шьют кукол из воска, а их глаза заменяют бутонами роз. Один ребёнок (она?) смотрит в камеру и шепчет: «Я буду следующей».

Лунный свет гаснет. В темноте остаётся лишь зрачок, горящий на полу как уголь. Мария подбирает его — он прилипает к ладони, врастая в кожу. В ушах звучит карканье, и последний шёпот розы:

— Теперь ты видишь нас. Теперь ты — наша сетчатка.

На рассвете чешуя покрывает её веки, а в зеркале вместо глаз цветут чёрные розы. Где-то вдали, на координатах 60.0123, хлопает дверь морга.

Алтарь из осколков генов

Фотография выпадает из рамы, обожжённой по краям, будто её пытались спасти от огня. Мария поднимает её, и пальцы проваливаются в поверхность — бумага влажная, словно пропитана потом. Мать в свадебном платье из чешуи, сшитой хирургическими нитками, стоит перед алтарём: 13 зеркал, склеенных костным клеем, отражают не её, а цепь женщин с одинаковыми лицами. Жених — тень с рогами, ветвящимися как корни дерева, — кладёт руку (коготь?) на её плечо, а позади, в вуали из паутины и волос, женщина с ножом (Елена? Лидия?) режет розу, из которой капают глаза.

— Свадьба Вороновых всегда венчается жертвой, — шепчет фотография, и чернила расплываются, образуя координаты 60.0123, 30.1234. — Мать выбрала себя. Но ты… — Голос прерывается хрустом ломающейся шейной кости.

В углу комнаты кукла-воск в миниатюрной фате начинает танцевать, её тело покрывается трещинами, обнажая чешую. Она поднимает руку, указывая на женщину в вуали:

— Она разрезала розу, чтобы вшить глаз в матку, — кукла тычет пальцем-лезвием в живот матери на фото. — Теперь он видит через тебя. Чувствуешь, как зрачок шевелится в кишечнике?

Мария прижимает ладонь к животу — под кожей пульсирует инородное тело. Фотография оживает: тень-жених поворачивает голову, и в кадыке проступает гравировка Echo XIII. Зеркала алтаря трескаются, и из щелей выползают восковые личинки с глазами новорождённых.

— Невеста должна выбрать: нож или фату, — женщина в вуали протягивает клинок, покрытый ржавой чешуёй. Её голос — скрип несмазанных шестерёнок. — Мать выбрала нож. Посмотри, что вышло.

Фотография переворачивается: на обороте — клиника «Светлячок», мать в окне с розой вместо глаза, а под ней, в земле, 13 могил с зеркалами вместо надгробий. Воздух наполняется запахом пережжённой пленки и гниющих лепестков.

— Свадебный подарок, — Елена Воронцова возникает из теней рогов жениха, её пальцы — скальпели. — Твоя чешуя — это фата. Сними кожу, и мы завершим обряд.

Кукла-воск взрывается, обливая Марию горячим парафином. Застывая, он формирует свадебное платье с чешуйчатым шлейфом. В зеркале алтаря отражается не она, а цепь невест: у каждой на шее удавка из шипов, а в руках — кукла с лицом следующей жертвы.

— Беги в клинику, — мать на фото вдруг поворачивает голову, её глазницы пусты. — Разбей зеркало XIII. Или… — Её язык превращается в розу с глазом, — …принеси мне в жертву своё зрение. Я устала быть слепой куклой.

Фотография вспыхивает, огонь пожирает лицо жениха, оставляя пепел в форме координат. Мария срывает с себя парафиновую фату — под ней кожа покрыта язвами с зрачками внутри. В ушах звучит свадебный марш, исполняемый на расстроенном пианино где-то в глубине 1980-го. Последнее, что она видит — женщина в вуали режет розу, а из ранки выползает ребёнок с её лицом и восковыми глазами.

Кольцо распавшихся хромосом

Кольцо лежит в шкатулке, выстланной змеиной кожей — чёрный опал в оправе из сплющенных зубов пульсирует, как сердце в агонии. Мария надевает его, и палец немеет: камень трескается с хрустом ломающейся кости, из щели вытекает ртуть, тяжёлая и ядовито-серебристая. Лужа на полу вздымается, формируя лицо Лики — её кожа просвечивает, как пергамент, а в глазницах зияют розы с обугленными лепестками.

— Они выжгли нас из истории, — голос Лики шипит, будто ртуть кипит в её горле. — Но души прилипают к металлу. Ты носишь их в кольце. Чувствуешь?

Ртуть обвивает лодыжку Марии, впиваясь холодом в чешую. На стене проступают тени: врачи клиники «Светлячок» стирают лица пациенток губкой, смоченной в расплавленном воске. В углу комода кукла-воск в медсестринском халате записывает что-то в журнал — её пальцы оставляют кровавые росчерки вместо чернил.

— Мать носила это кольцо, когда шила нам чешую, — Лика выплёвывает ртутную нить, которая складывается в координаты 60.0123, 30.1234. — Опал — не камень. Это осколок зеркала Echo XIII. Он видит… — Её лицо расплывается, обнажая череп, покрытый гравировкой: Вороны не плачут. Они воронят.

Мария пытается снять кольцо, но металл впивается в кожу, вытягивая нити ДНК. Ртуть поднимается по её руке, формируя чешуйчатый рукав. В луже отражается Елена Воронцова — она шьёт розу с глазом в зрачок Марии, игла пронзает стекловидное тело с хрустом.

— Дура, — смеётся кукла-воск, отрывая себе голову. Из шеи вытекает ртуть, складываясь в карту морга №4. — Память хранится в металле. Хочешь узнать, что мать вырезала из тебя в 5 лет?

Ликина тень тычет пальцем в опал — камень взрывается, и осколки впиваются в стену, образуя голограмму: девочка (она?) в подвале клиники глотает опал под присмотром матери. На стене — календарь с датой 1980.10.31 и розой, нарисованной кровью.

— Они заменяли наши воспоминания ртутью, — Лика появляется за спиной, её голос теперь исходит из кольца. — Чтобы мы не спросили, почему у сестёр Вороновых чешуя вместо родинок. Сними кольцо. Вырви его с мясом.

Ртуть заполняет лёгкие Марии — она кашляет, и на ладони остаётся шарик с глазом внутри. Глаз моргает, и комната преображается: стены становятся зеркалами Echo XIII, в каждом — она, но с рогами, чешуёй и розами вместо органов. Кукла-воск в углу заводит механическую шарманку, и звуки сливаются с криком матери из кольца:

— Надень фату! Стань достойной жертвой!

Мария бьёт кулаком по зеркалу — трещина рассекает её отражение пополам. Из разлома выползают ртутные змеи с глазами Лики. Они обвивают шею, шипя:

— Клиника ждёт. Режь зеркало, а не себя.

Кольцо падает на пол, опал превращается в чёрную розу. Мария поднимает её — шипы впиваются в ладонь, а в ране проступают цифры: XIII → 2025 → Конец цепи. В последний момент она слышит, как кукла-воск рвёт журнал, а из порванных страниц вылетают вороны с осколками зеркал вместо перьев.

Чернила из колодца забвения

Письмо выпадает из коробки с шелестом змеиной кожи, обёрнутое в пергамент с гравировкой Echo XIII. Мария разворачивает его, и пальцы тут же покрываются серебристой слизью — чернила текут, как ртуть, оставляя на коже ожоги в форме глаз. «Твоя мать боялась тебя. Говорила, ты разговариваешь с „Той, из колодца“…» — буквы корчатся, пытаясь сбежать с бумаги. Внезапно строки расползаются, складываясь в координаты 60.0123, 30.1234, а слизь стекает на пол, образуя колодец с плесневелыми камнями.

— Наконец-то, — голос булькает из глубины, пахнущей гнилыми розами. — Ты нашла моё приглашение. Из колодца выползает рука, покрытая чешуёй и восковыми наплывами. Она хватает письмо, превращая его в куклу-воск с лицом отца. — Мать врала. Это не я приходила к тебе по ночам. Это ты звала меня.

Кукла разрывает себе грудь — внутри вместо органов спрессованные фотографии: Мария в 5 лет у колодца клиники, её рука касается воды, а в отражении — тень с рогами и розой вместо головы. Воздух густеет от запаха расплавленного парафина.

— Они замуровали меня в Echo XIII, — рука из колодца впивается в плечо Марии, чешуя на их коже сцепляется, как замок. — Но ты… ты пролила чернила в колодец. Теперь я в твоих венах.

Слизь с письма поднимается по рукаву, формируя татуировку: роза с глазом, чей зрачок — миниатюрное зеркало. В нём отражается мать в операционной, вшивающая чешую под кожу девочке. Кукла-воск тычет пальцем в изображение:

— Она боялась, что ты увидишь нас в зеркалах. Поэтому и заменила твою кровь ртутью… — Голос обрывается хрипом, когда слизь заполняет её рот.

Стены комнаты начинают плакать серебристыми слезами. На потолке проступает фреска: колодец клиники, где цепь женщин в чешуе передают друг другу куклу с вырванным языком. Мария трогает стену — штукатурка осыпается, обнажая кирпичи с гравировкой «Здесь покоится Лика. Следующая — 2025».

— Выбери, — тень из колодца обвивает её шею холодной слизью. — Стань сосудом или разбей его. Вылей меня в координаты, и я покажу, что они сделали с нашими голосами.

Кукла-воск вдруг оживает и впивается зубами в татуировку-розу. Боль пронзает как ток, и Мария видит воспоминание: ночь в клинике, она (7 лет?) стоит у колодца, а из воды поднимается женщина с лицом, покрытым восковыми наплывами.

— Мы дарим тебе дар всевидения, — женщина вкладывает ей в руку опаловое кольцо. — А взамен возьмём тень. Согласна?

Взрыв света — и комната превращается в операционную. На столе лежит кукла-воск с лицом Марии, а вокруг неё — тени с ножами и шприцами ртути. Глаз в розе на потолке сужается, шепча:

— Они вырезали наши голоса, чтобы подменить их эхом. Но ты… ты особенная. Ты можешь закричать.

Колодец в полу начинает всасывать всё, как чёрная дыра. Мария хватает куклу-воск, и та тает, превращаясь в скальпель с гравировкой «Для последнего разреза». Последнее, что она слышит перед падением в колодец — смесь материнского плача и карканья, сливающихся в фразу:

— Добро пожаловать в Echo XIII. Теперь ты — зеркало.

На дне колодца её встречает отражение: женщина с чешуёй, рогами и ртутными глазами, держащая в руках разбитое кольцо. Координаты на её коже горят, как шрамы.

Карта лживых отражений

Зеркало Echo XIII пожирает лунный свет, его костяная рама скрипит, будто челюсти, перемалывающие свет в чернила. Мария ставит его у окна, и стекло, чёрное как застывший дёготь, отражает не комнату, а усадьбу Ворон: облупленные колонны, обвитые чешуйчатым плющом, и колодец, из которого сочится ртутный туман. Луч, преломляясь, выжигает на стене карту — дорожки из волос, пруды из слёз, а в центре, словно пуповина, извивается надпись: «Здесь начался обман».

— Привет, птенчик, — зеркало дышит морозом, покрывая стену инеем с узором в виде координат 60.0123, 30.1234. — Хочешь узнать, что они закопали в колодце вместо воды?

Мария прикасается к карте, и обои под пальцами превращаются в кожу — тёплую, пульсирующую. Из колодца на стене выползает рука, держащая куклу-воск с выколотыми глазами. Кукла шевелит губами, залитыми серебряной смолой:

— Они спрятали нас в Echo XIII, чтобы мы не нашли дорогу домой, — её голос — скрип несмазанных шарниров. — Но ты… ты пролила ртуть на карту. Теперь мы видим.

Чешуя на запястье Марии вздыбливается, впиваясь в кожу крючками. В зеркале отражается не она, а цепь женщин, тянущих из колодца гроб с гравировкой «Обман». Воздух пропитывается запахом гниющих роз и формалина. Елена Воронцова возникает из тени колодца, её платье сшито из операционных халатов, а в руке — нож, капающий глазами.

— Обман начался с того, что прабабка выпила зелье из колодца, — она тычет лезвием в карту, и из прокола течёт ртуть, формируя даты: 1893, 1980, 2025. — Она хотела видеть правду. А увидела нас.

Кукла-воск падает на пол и разбивается. Из осколков выползают ртутные змеи, которые сплетаются в розу с глазом в сердцевине. Глаз моргает, и комната наполняется тенями: дети в ночных рубашках (Лика? Она сама?) роют колодец во дворе клиники, а в яме — зеркала, отражающие их с чешуёй и рогами.

— Спроси меня, что на дне, — шепчет Елена, вонзая нож в собственную ладонь. Вместо крови — чёрные лепестки. — Спроси, и я покажу твоё место в цепочке.

Мария хватает ртутную змею — та превращается в ключ с гравировкой XIII. Колодец на стене начинает вибрировать, выплёвывая восковые фигурки: мать с розой вместо языка, отец с пустыми глазницами, Лика с чешуёй, растущей изо рта. Кукла-воск, теперь размером с ребёнка, ползёт к Марии, её тело покрывается трещинами, сквозь которые видны координаты.

— Они замуровали в колодце первый крик, — кукла впивается ногтями в её плечо. — Крик ребёнка, которого назвали обманом. Хочешь услышать?

Зеркало внезапно взрывается — осколки впиваются в карту, и усадьба Ворон оживает: из каждого окна тянется рука с ножом, а из колодца доносится плач. Мария поднимает осколок, и в нём видит своё отражение — лицо, покрытое чешуёй, с глазом-розой во лбу.

— Добро пожаловать в семью, — Елена обнимает её сзади, и их чешуя срастается в панцирь. — Теперь ты — живое зеркало. Твой зрачок — дверь в Echo XIII.

На стене карта начинает гореть, пепел падает на пол, складываясь в дорожку к колодцу. Последний осколок зеркала шепчет, прилипая к ладони:

— Иди. Выкопай нас. Или стань следующей надписью на камне.

Ветер срывает с Марии чешую, обнажая под ней восковую кожу, а в груди — пульсирующий глаз в оправе из костей. Где-то вдали, на координатах клиники, хлопает крышка колодца.

Кровь веков в прожилках лепестков

Роза выгибает стебель, как скорпионий хвост, шипы вонзаются в дерево стола с хрустом расщепляющейся кости. Из ран сочится кровь — густая, тёмная, пахнущая медью и формалином. Глаз в бутоне расширяется, зрачок разрываясь на доли, и ртутные слёзы катятся по лепесткам, оставляя ожоги в форме цифр: XIII, 1893, 2025. Мария хватает стебель, но чешуя на ладонях прилипает к ржавым шипам, сдирая кожу лоскутами.

— Смешно, да? — детский смех раздаётся из глазного яблока, но голос старше эпохи: гласок девочки, переплетённый со скрипом телеги и карканьем ворон. — Твоя кровь течёт из того же колодца. Чувствуешь, как прабабка Лидия шевелится в твоих венах?

Ртуть из глаза стекает на стол, складываясь в карту усадьбы Ворон. Координаты 60.0123, 30.1234 пульсируют, как жила, а из земли прорастают куклы-воск — каждая с табличкой на шее: «Объект XIII. Подавлено. Утилизировано». Одна из кукол, с лицом Марии в детстве, тычет пальцем в колодец на карте:

— Они заставили нас пить ртуть, чтобы стереть память, — её рот склеен хирургическими нитками, слова сочатся сквозь швы. — Но кровь помнит. Даже когда мозг становится воском.

Роза внезапно сжимает бутон, давя глаз. Хруст хрусталика смешивается с криком — и комната наполняется видением: прабабка Лидия в платье XIX века стоит у колодца, в руках — роза с глазом, сочащимся ртутью. Рядом девочка (копия Марии?) в чешуйчатом переднике пьёт из чаши, а её кожа покрывается восковыми наплывами.

— Дитя обмана должно стать сосудом, — Лидия вонзает шип в запястье девочки. — Кровь Вороновых — чернила для новой истории.

Мария отрывает ладонь от стебля с мясом — из раны выползают ртутные черви, скулящие её же голосом в инфантильной тональности: «Мама, почему у меня чешуя? Мама, почему ты вставила мне в грудь стеклянный глаз?». На стене проступают тени врачей клиники, вырезающих куклам языки и заменяющих их розами.

— Перестань рыдать, — шипит роза, её голос теперь — голос матери. — Ты должна благодарить меня. Я вшила тебе «всевидящее око» в ДНК. Ты видишь сквозь время.

Глаз в бутоне вдруг вырывается из розы и прилипает к потолку, превращаясь в люстру из костей и стёкол. В каждом осколке — кадр: Лика в морге №4 с розой во рту, мать у зеркала Echo XIII с ножницами вместо пальцев, она сама, копающая колодец в клинике. Кукла-воск с лицом прабабки Лидии падает со стола, её тело разбивается, обнажая чешую и координаты, выжженные на позвоночнике.

— Слышишь? — ртуть на полу начинает вибрировать, повторяя детский смех. — Это не ты смеёшься. Это мы смеёмся тобой. Ты — кукла, которую ещё не расплавили.

Роза содрогается в агонии, из разорванного бутона вытекает кровь, формируя на полу циферблат. Стрелки из шипов показывают 1893 → 1980 → 2025. Мария наступает на стеклянный глаз, валяющийся среди осколков, и тот взрывается облаком ртутной пыли. В тумане возникает девочка в викторианском платье, держащая куклу-воск с гравировкой Echo XIII на животе.

— Игра закончится, когда колодец переполнится, — девочка бросает куклу в воображаемый колодец. — Ты девятая. Девятая роза, девятая кукла, девятая попытка сжечь нас.

Комната начинает рушиться, стены осыпаются, обнажая кирпичи с выцарапанными именами: Лидия, Елена, Лика, Мария. Чешуя на руках вздувается, лопаясь кровавыми пузырями, а в каждой ранке прорастают микроскопические розы с глазами вместо тычинок. Последнее, что слышит Мария — хор голосов, поющих колыбельную на смеси русского и латыни, и шепот из глубины колодца:

— Приди в 60.0123. Вытащи нас. Или стань десятой главой в истории обмана.

На рассвете роза засыхает, оставляя на столе лишь шип с гравировкой XIII. Чешуя на шее Марии твердеет, превращаясь в ошейник из костей. Где-то вдали, в усадьбе Ворон, хлопает ставень, и детский смех растворяется в вороньем карканьи.

Змеиная генеалогия во мраке

Зеркало Echo XIII запотевает изнутри, будто чьё-то дыхание рисует на стекле цифру XIII слизью и кровью. Мария прикасается к холодной поверхности — чешуя на пальцах цепляется за трещины, как крючьями. Стекло лопается с хрустом разрываемой плоти, и из щелей выползает Тень: лицо Лики, но с кожей, покрытой ртутными пузырями, сливается с телом змеи, чьи кольца — чередование костей и воска. Существо обвивает её ноги, чешуя Тени впивается в кожу Марии, оставляя следы в виде координат 60.0123, 30.1234.

— Ты носишь её имя, но не знаешь её боли, — Тень Лики шипит, выдыхая запах гниющих роз. Её язык раздваивается, превращаясь в скальпель и перо. — Они вырезали Лику из фотографий, но забыли выжечь из зеркал. Хочешь увидеть, как она на самом деле умерла?

На стене проступает проекция: Лика в подвале клиники, прикованная к креслу с зеркалом Echo XIII вместо спинки. Врачи в масках из воска вливают ей в горло ртуть, а мать стоит в дверях, держа розу с глазом вместо бутона. Лика кричит, и из её рта выползают змеи с гравировкой «Ложь» на чешуе.

— Она не умерла. Её разобрали, — Тень сжимает Марию кольцами, ртутные пузыри на её лице лопаются, обжигая кожу. — Сердце отправили в усадьбу Ворон, кости — в колодец, а душу… — Существо тычет языком-скальпелем в грудь Марии, — …вшили в тебя. Ты — её могила.

Кукла-воск в углу, одетая в окровавленный халат медсестры, вдруг начинает стучать костяшками пальцев по журналу. Страницы перелистываются сами, останавливаясь на дате 1980.10.31 — фото: Лика в гробу, её тело покрыто чешуёй, а изо рта растёт роза с глазом.

— Они заменили смерть обманом, — кукла рвёт фото, и из разрыва выползают змеи, сплетающиеся в карту морга. — Но зеркала помнят. Всегда помнят.

Тень Лики внезапно впивается зубами в плечо Марии — боль пронзает как удар током. Визуализация меняется: она сама, в возрасте пяти лет, сидит в комнате с куклой-воск. В окно стучит Лика — её тело полупрозрачно, как ртутный призрак.

— Не верь их историям, — призрак Лики протягивает ей осколок зеркала с гравировкой XIII. — Мать дала тебе мою чешую вместо кожи. Разорви её!

Тень рычит, сжимая кольца сильнее. Потолок комнаты трескается, осыпаясь восковыми каплями, которые застывают на полу розами. Глаз в ближайшем бутоне поворачивается к Марии, зрачок сужаясь:

— Она лжёт, — голос матери звучит из цветка. — Лика сошла с ума от ревности. Сама бросилась в колодец. Ты ведь видела её дневник?

Стена взрывается градом осколков — в каждом отражение: Лика, разрывающая свою кожу, чтобы под ней оказалась чешуя Марии. Тень смеётся, её тело распадаясь на рой мух с глазами-розами:

— Дневник? — мухи складываются в лицо Елены Воронцовой. — Я писала его вместо неё. Гениально, да? Даже почерк подделала.

Мария хватает куклу-воск и бьёт ею по зеркалу. Воск тает, обнажая стальную сердцевину с координатами клиники. Тень Лики вопит, её змеиное тело рассыпается на чёрные лепестки, а голос сливается с рёвом ветра из колодца:

— Найди моё сердце в 60.0123! Вырежи его из стен! Иначе ты… — Лепестки забивают ей рот, — …станешь следующей редакцией лжи.

На полу остаётся лишь след змеиного кольца — ртутная спираль, ведущая к окну. За ним — усадьба Ворон, где в каждом окне стоит женщина с лицом Лики, а из колодца тянется рука, сжимающая куклу-воск. Чешуя на руке Марии пульсирует, повторяя азбукой Морзе: СПАСИ НАС.

Глаз в ближайшей розе вдруг взрывается, забрызгивая стену чёрной слизью. В луже проступает надпись: «Глава X: Отрицание». Где-то в клинике «Светлячок» хлопает дверь морга, и детский смех переходит в рвущий глотку крик.

Ампула молчания

Холодный свет операционной лампы впивается в сетчатку, как шип розы. Шестилетняя Мария прикована к кушетке с кожаными ремнями, пропитанными запахом ртути. За стеклом — девочка в идентичном синем платье (Лика? Она сама?) бьётся в конвульсиях, её пальцы царапают асфальт до крови, выписывая 60.0123. Мать в перчатках из змеиной кожи хватает подбородок дочери, вдавливая ногти в чешую, проступающую на щеках:

— Она не должна помнить! Выжгите всё, до последней искры! — её голос трещит, как пересохшая восковая свеча.

Врач с лицом, скрытым за занавеской мух, вводит шприц с чёрной жидкостью. Игла ломается о чешую, и препарат сочится по руке Марии, оставляя ожоги в форме розовых бутонов. За окном Лика (двойник? призрак?) вцепляется в решётку, её зрачки — суженные щели, как у змеи:

— Не спи! — хрипит она, кровь из разодранных губ стекает в лужу, складываясь в буквы Echo XIII. — Они вставят тебе стеклянные глаза!

Мать бьёт кулаком по стеклу, заставляя призрак рассыпаться. В луже остаётся кукла-воск в синем платье — точная копия Марии, но с вырванным языком. Врач достаёт новый шприц, на цилиндре гравировка: «XIII поколение. Подавление».

— Это будет больно, — его голос булькает, будто из-под воды. — Но ты будешь благодарна. Чистый разум — лучший подарок для девочки из рода Ворон.

Укол в яремную вену. Боль растекается как расплавленный воск, запечатывая воспоминания в чёрные капсулы. На потолке проступают тени: медсёстры с розами вместо лиц зашивают Лике рот серебряными нитями, а в углу — кукла-воск записывает координаты в журнал кровью.

— Мама, кто эта девочка? — шепчет Мария, чешуя на висках трескаясь от напряжения.

— Никто, — мать вонзает скальпель в куклу, из разреза вытекает ртуть. — Просто эхо, которое скоро умрёт.

За окном призрак Лики вдруг замирает, её тело покрывается трещинами. Из разломов выползают ртутные змеи, сплетающиеся в дату: 1980.10.31. Воздух наполняется карканьем ворон, и Мария видит — на своей руке, поверх детской кожи, проступает татуировка: глаз в розе, чей зрачок — миниатюрное зеркало.

— Смотри, — Лика прижимает окровавленную ладонь к стеклу. В отражении Мария видит себя взрослую — с чешуёй вместо волос, ртутью вместо слёз. — Это твоё будущее. Если забудешь…

Препарат побеждает. Зрачки расширяются, поглощая реальность. Последнее, что слышит девочка — скрип хирургических ножниц, отрезающих ей прядь волос. Мать кладёт волосы в колбу с ртутью, шепча заклинание:

— Пусть её память станет воском. Пусть её правда умрёт в 60.0123.

Флешбэк рассыпается, как разбитая ампула. Взрослая Мария вскрикивает, нащупывая шрам на шее — вход иглы, затянутый чешуёй. На столе перед ней — кукла-воск из кошмара, теперь с гравировкой на груди: «Глава XI: Воскресение эха». В раковине течёт ртуть, складываясь в лицо Лики, чьи губы шевелятся в такт карканью за окном:

— Найди меня в колодце. До того, как они превратят тебя в… — Голос обрывает скрежет металла — где-то в клинике «Светлячок» захлопывается дверь морга.

Кольца искупления в ртутных прожилках

Тень сжимает горло Марии кольцами, холодными как хирургический инструмент. Чешуя на шее трещит, обнажая под собой восковую кожу с гравировкой «XIII». Лицо Тени — водоворот лиц: Лика, мать, девочка в викторианском платье — сливаются воедино, их рты растягиваются в синхронной улыбке.

— Ты подписала контракт кровью, — голоса шепчут хором, выдыхая запах горелого воска. Пальцы Тени впиваются в чешую, и под ней проступают координаты 60.0123, 30.1234, светящиеся как шрамы. — Дала им вырезать Лику из памяти. А теперь платишь проценты за наш покой.

Комната наполняется звуком капающей ртути. На столе кукла-воск в больничном халате плавится, обнажая стальной скелет с табличкой: «Пациент 13. Диагноз: Правда». Из её глазниц выползают змеи, сплетающиеся в розу. Глаз в бутоне поворачивается к Марии, зрачок сужаясь до игольного ушка:

— Смотри, — шипит Тень, её кольца сдавливая рёбра. — Вот цена «нормальности».

На стене проступает проекция: Мария в 16 лет подписывает документы в кабинете с зеркалом Echo XIII. Мать держит её руку, вонзая перо в вену. Чернила — ртуть с плавающими чешуйками — стекают в подставку, формируя ожог в форме змеиного кольца.

— «Я отрекаюсь от видений. От сестры. От колодца», — цитирует Тень, её голос сливаясь со скрипом пера. — А теперь? Теперь ты видишь сквозь ложь. Чувствуешь, как наша кровь кипит в твоих венах?

Ожог на руке Марии вспыхивает, выжигая узор: змея, кусающая собственный хвост вокруг координат клиники. Воздух пропитывается запахом горящей плоти. В углу кукла-воск вдруг вскакивает, её восковая кожа трескаясь, обнажая чешую Лики:

— Они стёрли меня, но ты… ты носишь меня в клетке из ртути, — кукла бьёт кулаком в зеркало, и стекло трескается, показывая операционную. Врачи с розами вместо лиц приковывают взрослую Марию к столу, а мать вливает в её уши чёрные лепестки. — Разбей клетку! Выпусти нас, пока не стало…

Тень с рёвом сжимает горло Марии, обрывая речь. Стены начинают кровоточить серебристой слизью, на полу образуя карту усадьбы Ворон. Колодец в центре пульсирует, как рана, из него выползают руки с ножницами, режущие воздух в такт её сердцебиению.

— Ты думала, шрам на шее — просто след от детской прививки? — Тень касается ожога, и боль выжигает воспоминание: мать в ночи, вводящая шприц с ртутью в спящую дочь. — Это клапан. Чтобы мы не вырвались.

Кукла-воск хватает ножницы со стола и вонзает их себе в грудь. Вместо крови — фотографии: Лика в колодце клиники, её тело обвито змеёй с лицом Марии. Глаз в розе на потолке начинает плакать, слёзы оставляя ожоги в форме дат: 1980.10.31 → 2025.09.30.

— Выбери, — Тень разжимает кольца, её тело распадаясь на рой мух с глазами-розами. — Стань ножом, разрывающим паутину. Или… — Мухи складываются в зеркало, где отражение Марии держит куклу-воск с лицом Лики, — …новой нитью в нашей погребальной вуали.

Ожог на руке пульсирует, вытягиваясь в ключ. Мария хватает его, и металл прожигает ладонь до кости. В дыму возникает дверь с гравировкой Echo XIII, за ней — рёв воды в колодце. Голос Лики смешивается с воем ветра:

— Они похоронили меня в 60.0123! Выкопай! Выкопай, пока ртуть не…

Зеркало взрывается. Осколки впиваются в стену, складываясь в фреску: Мария с ножом стоит над колодцем, а вокруг — поколения Вороновых, аплодирующие в молчании. На запястье горит новое кольцо — змея, пожирающая дату 2025.

— Добро пожаловать домой, — шепчет Тень, рассыпаясь пеплом. — Игра в молчание окончена.

В тишине остаётся лишь звук капающей ртути. И детский смех, доносящийся из-под двери с координатами.

Тринадцать граней материнской лжи

Зеркало Echo XIII разлетается под ударом кулака, чешуя на костяшках крошится, смешиваясь со стеклом. Осколки не падают — застывают в воздухе, вращаясь как рой ослеплённых светлячков. В каждом: мать. 13 матерей, 13 ипостасей. Одна рыдает, прижимая к груди куклу-воск с лицом Лики, её слёзы — жидкая ртуть, разъедающая кожу. Вторая хохочет, вонзая осколок в запястье, а кровь превращается в чешуйчатых змей с гравировкой 60.0123. Третья вырезает ножницами глаза из семейных фото, шепча: «Никто не должен видеть, никто…»

— Выбери правду, — Тень обвивает шею Марии кольцом из ртути, её голос — скрежет стекла по кости. — Или стань четырнадцатым осколком.

Мария хватает ближайший фрагмент. Холодное стекло впивается в ладонь, кровь стекает, рисуя на полу карту клиники. В осколке — мать в операционной, пришивающая к кукле-воск прядь волос Марии.

— Ты думала, я хотела тебя спасти? — эта версия матери поворачивается, игла в её руке блестит как змеиный клык. — Я спасала их — Вороновых. Твоя нормальность — саван для наших грехов.

Осколок взрывается, раня лицо. В следующем фрагменте — мать-девочка у колодца, пьющая чёрную жидкость. Её кожа покрывается чешуёй, а изо рта вырастает роза с глазом вместо бутона.

— Мы все дебютантки в этом балете лжи, — смеётся девочка, вырывая глаз из розы и бросая его в колодец. — Прабабка, я, ты… Добро пожаловать в кордебет!

Тень сжимает горло, заставляя Марию схватить третий осколок. Здесь — мать в морге №4, зашивающая Лике рот серебряными нитями. На столе вместо тела — кукла-воск с сердцем из ртути.

— Она слишком много спрашивала, — мать тычет скальпелем в куклу, и та кричит голосом Лики. — Пришлось заменить её… тобой.

Воздух густеет от запаха горящего воска. Осколки начинают вибрировать, напевая колыбельную на языке, где смешались русский и шипение змей. Матери хором:

— Спи, дитя, в коконе из ложных воспоминаний,

— Мы сошьём тебе платье из мёртвых роз,

— Выколем глаза, чтобы ты не видела,

— Как Лика гниёт в 60.0123…

Рука Марии, обмотанная змеёй-Тенью, тянется к самому большому осколку. В нём — она сама, сидящая в комнате с куклами. Мать (настоящая? ещё одна версия?) вставляет ей в глаз розовый бутон.

— Видишь? — Тень впивается зубами в её плечо. — Правда в том, что ты добровольно стала куклой. Чтобы забыть, как кричала Лика, когда ртуть прожигала ей лёгкие.

Кукла-воск в углу взрывается, из неё выпадает дневник с записями: «31.10.1980. Сегодня Мария стала совершенной. Стерла Лику. Стерла правду. Стерла себя». Страницы слипаются от ртути, складываясь в змею, которая обвивает ножку стула — тот трещит, превращаясь в колодец.

— Выбирай! — Тень разрывает себе грудь, обнажая сердце из зеркал. В каждом отражении — Мария с новым изъяном: чешуя вместо кожи, розы вместо глаз, воск вместо костей. — Стань осколком… или собери нас воедино!

Мария вонзает осколок в сердечко-зеркало. Треск. Взрыв света. 13 матерей падают на колени, их рты сшиты серебряными нитями. Из разлома в полу выползает кукла-воск с лицом Лики — её тело испещрено координатами клиники.

— Правда в том, — кукла кладёт окровавленную руку на плечо Марии, — что колодец — не могила. Это дверь. И ключ… — Она вырывает из груди розу с глазом, вкладывая её в ладонь сестре, — …всегда был твоим зрачком.

Стеклянный дождь прекращается. На полу — лишь осколок с гравировкой XIII и лужа ртути, где плавает отражение: Мария с розой в глазу стоит над колодцем, а за её спиной — вереница женщин Вороновых, аплодирующих в молчании. Чешуя на её руке складывается в слова: Глава XIII: Расплата.

Где-то в усадьбе Ворон падает зеркало. Где-то в клинике «Светлячок» захлопывается журнал с диагнозом: «Пациент 14. Рецидив правды».

Феникс из ртути и пепла

Роза взрывается вверх, стебель трещит, как позвоночник под пыткой. Шипы впиваются в потолок, сочась кровью, которая закипает, превращаясь в ртутный туман. Глаз в бутоне вытягивается, зрачок разрываясь в портал — пламя костра пожирает ночь 1693 года. Элиза Ворон, в платье, сплетённом из змеиной кожи, стоит на поленнице, её волосы — спутанные корни роз с глазами вместо шипов. Пламя лижет ступни, чешуя на ногах трещит, обнажая восковую плоть.

— Смотри, наследница! — Элиза вскидывает руку, пальцы сгорают, обнажая кости, чёрные как вороньи перья. — Они жгут тело, но семя… — Она вонзает коготь в живот, вырывая матку, из которой сыплются зёрна-глаза. — …прорастёт сквозь века. В тебе. Через тебя.

Мария пытается отшатнуться, но корни розы оплетают её ноги, чешуя на лодыжках трескаясь, как яичная скорлупа. В портале Элизина матка превращается в рой мух с гравировкой 60.0123 на крыльях. Они садятся на лицо Марии, вползая в ноздри, откладывая личинки-слёзы.

— Ты — урожай моего гнева, — Элиза смеётся, язык распухая, как змея, и падает в огонь. — Каждые 13 лет Воронова рожает саму себя. Чувствуешь, как горит прабабка Лидия в твоей печени?

Портал расширяется, поглощая комнату. На стенах проступают тени девушек в клетках — куклы-воск с табличками «Урожай XIII». Одна, с лицом матери Марии, бьётся в конвульсиях, изо рта вырываются розы с глазами:

— Они заставили нас глотать семена! — кукла рвёт на себе платье, обнажая живот, где под кожей копошатся ртутные черви. — Теперь мы плодоносим болью. Режь нас! Режь!

Роза с рёвом выдёргивает корни из пола, обнажая колодец. На дне — Элиза, её скелет обвит цветущими розами. Глаз в главном бутоне поворачивается к Марии:

— Возьми серп, — голос Элизы выходит из челюсти черепа. — Собери урожай. Лика, мать, ты… Все вы — колосья моего бессмертия.

На руке Марии чешуя вздувается, лопаясь. Из ран выползают зёрна-глаза, прорастая в розы, которые тут же сгорают, оставляя пепел с координатами клиники. Тень Элизы протягивает ей серп из кости и шипов:

— Жни, — шепчет пламя. — Или стань удобрением для XIV урожая.

Кукла-воск с лицом Лики вскакивает, хватая серп. Её воск тает от жара, обнажая чешую:

— Убей корень! — кричит она, вонзая лезвие в колодец. — Сожги семя в…

Роза бьёт стеблем, сшибая куклу в колодец. Снизу доносится всплеск ртути. Портал схлопывается, оставляя на стене обугленный силуэт Элизы. Воздух пахнет пеплом и формалином. На полу, среди осколков глаз-зёрен, дрожит надпись из чешуи:

«Глава XIV: Жатва».

В ушах Марии звенит последний хохот Элизы, переходящий в карканье. Чешуя на запястье пульсирует, отсчитывая 13 ударов. Где-то в глубине колодца стучит сердце, выращенное из пепла.

Восковая крипта под кожей лжи

Коробка хрустит, как старый позвонок, под ножом Марии. Ложное дно, залитое ртутью, обнажает куклу — её восковое лицо точь-в-точь повторяет черты Марии 1995 года, но с седыми волосами, вплетёнными в косу из шипов. Иглы торчат из груди, образуя змеиный узор вокруг надписи «Мария, 1995», выжженной кислотой. Пальцы куклы сжаты на дневнике, страницы которого — человеческая кожа с картой родинок-координат 60.0123.

— Наконец-то, — Тень Лики выползает из глазниц куклы, её голос скрипит, как несмазанные ножницы. — Твоя настоящая метрика. Мать вылепила её из воска и моих костей. Чувствуешь?

Мария касается куклы — воск тает, обнажая под ним чешую. Седые волосы шевелятся, впиваясь в кожу, как паразиты. Из груди выпадает ампула с этикеткой: «XIII поколение. Замещение памяти». Внутри — прядь детских волос, плавающих в ртути.

— Ты всегда была куклой, — шепчет Тень, обвивая шею Марии цепью из игл. — Рождённой не в 1995, а в 1980, в ту самую ночь, когда Лику разобрали на части. Твои первые волосы — её волосы. Твои слёзы — её ртуть.

Стены комнаты трескаются, обнажая операционную клиники. Мать в маске из розовых лепестков пришивает кукле-воск седые волосы, напевая: «Спи, Машенька, стань новой кожей для старой боли». На столе — Лика, её тело разрезано на куски, каждый помечен ярлыком: «Сердце — усадьба Ворон», «Кости — колодец», «Душа — кукла».

— Зачем? — Мария срывает с куклы платье, обнажая ртутные вены. — Я же была живой!

— Живой? — Тень вливается в куклу, заставляя её сесть. Восковые губы растягиваются в улыбку. — Ты — ритуал. Бессмертие Вороновых через замену тел. Каждые 13 лет новая кукла, новая девочка с тем же именем. Спроси свою «маму», где оригинал?

Кукла тычет иглой в свою грудь — из прокола вытекает фотография: девочка 1872 года с табличкой «Мария I» стоит у колодца, её волосы седы, а в руках — кукла с лицом Лики. На заднем плане — Элиза Ворон, поливающая розы кровью.

— Мы все — восковые свечи в их подсвечнике, — Тень вырывает из куклы сердце — комок волос и ртути. — Горим, чтобы они могли читать будущее по нашему дыму.

На полу ртуть собирается в зеркало. В отражении — Мария в детстве, играющая с куклой. Мать крадётся сзади с ножницами: «Пора менять волосы, девочка. Твои уже слишком… живые». Стрижётся не кукла — Мария. Седые пряди падают в коробку, превращаясь в змей.

— Они вырезали Лику, чтобы вшить в тебя, — Тень вкладывает в руку Марии иглу с гравировкой XIII. — Но кукла… кукла помнит всё. Даже то, как ты кричала в утробе, когда ртуть заменяла твою кровь.

Кукла вдруг хватает Марию за запястье. Воск тает, обнажая чешую Лики:

— Нас обменяли местами, — шепчет она, выдёргивая иглу из сердца. — Ты должна была умереть в 1995. Я — жить. Но мать… — Глаза куклы взрываются, забрызгивая стену датами: 1980.10.31 → 1995.09.12 → 2025.09.30.

В углу прорастает роза. Глаз в бутоне смотрит на коробку, зрачок расширяясь в портал: бесконечный коридор клиники, где в каждой палате — Мария разного возраста, пришивающая себе новые волосы. Последняя камера пуста — только табличка «Мария XIV. Готовность: 98%».

— Выбор, — Тень сливается с куклой, её голос теперь исходит из радио на столе. — Сжечь куклу и стать настоящей… или продолжить цикл, заменив мать у зеркала?

Седые волосы куклы обвивают горло Марии, вытягиваясь в петлю. На стене загорается надпись из чешуи: «Глава XV: Воскресение оригинала». Где-то в усадьбе Ворон падает зеркало, освобождая крик, заточённый в 1872 году.

Зеркальный костяк в лепестках лжи

Кукла-воск шипит, как раскалённый металл в воде, когда Мария подносит её к розе. Глаз в бутоне расширяется, зрачок разрываясь в чёрный портал, откуда тянет запахом гниющих хризантем и ртути. Воск стекает с куклы ручьями, обнажая ключицу с выжженными координатами 60.0123, а под ними — ржавую цепь, вросшую в кость.

— Тринадцать жертв, — голос Элизы Ворон вырывается из портала, сдирая лепестки розы. — Тринадцать зеркал, чтобы поймать наше бегство. Ты — замок в этой цепи. Сломаешься — освободишь всех нас.

Кость куклы трещит, обнажая гравировку: «XIII = XIV. Ты — последняя нить». Седые волосы куклы вдруг оживают, впиваясь в запястье Марии, высасывая кровь и заменяя её ртутью. На стене проступают тени: 13 девушек в зеркальных рамах, каждая с куклой-воск в руках. Лика, прикованная к центру композиции, бьётся в паутине из волос:

— Они заставили нас отражать друг друга, — её голос режет стеклом, из порезов на шее сочится ртуть. — Мать вшила мне твоё лицо, а тебе — мои кости. Разбей зеркала!

Тень Элизы материализуется из дыма, её пальцы — шипы роз, вонзающиеся в плечо Марии. Чешуя на шее вздувается, лопаясь личинками, которые превращаются в крошечные зеркальца. В каждом — мать с ножницами, подстригающая кукле язык:

— Молчи, — шипит мать в отражении, перерезая голосовые связки восковой Лике. — Истина сожжёт тебя быстрее костра.

Роза внезапно сжимает бутон, дробя глаз в месиво. Из мякоти выползает змея с чешуёй-осколками. Она обвивает кость куклы, сливаясь с гравировкой, и шипит голосом Тени:

— Выбери: стать новым зеркалом или молотком! — Змея впивается клыками в ладонь Марии, и боль выжигает видение — клиника «Светлячок», где в подвале стоят 13 цинковых гробов с табличками «Мария I — XIII». В последнем, полуоткрытом, шевелится кукла с её лицом, зашитым поверх черепа Лики.

Кукла-воск в руках Марии вдруг хрипит, её грудная клетка раскрывается, как ловушка. Внутри — карта усадьбы с горящими отметинами: колодец, розарий, комната с зеркалами. На рёбрах выцарапано: «Сожги кость в колодце. Исполни ритуал Элизы — стань пламенем, а не свечой».

— Они соврали, — Тень Лики прорастает из стены, её тело — сплетение корней и проводков от капельниц. — Не 13 жертв, а 13 копий. Мать стёрла оригинал. Но оригинал… — Она вкладывает в руку Марии осколок зеркала, где отражается девочка 1872 года с куклой из человеческих костей, — …это ты. Та, что выжила.

Глаз розы регенерирует с хрустом ломающихся рёбер. Зрачок теперь показывает операционную: мать в 2025 году стоит над телом взрослой Марии, вшивая ей в грудную клетку куклу-воск. На мониторе — пульс в виде координат 60.0123, превращающихся в дату: 31.10.2025.

— Смерть или бессмертие? — Элиза возникает за спиной, её скелет обвит розами с глазами вместо бутонов. — Разбей цикл — умри по-настоящему. Или… — Она проводит костяным пальцем по горлу Марии, чешуя под ним рассыпается, обнажая шов от старых швов, — …стань Марией XIV, продолжив цепь. Выбирай, пока ртуть не затопила лёгкие.

Кукла в руках Марии взрывается. Осколки кости впиваются в стену, складываясь в фреску: девочка с серпом стоит над колодцем, наполненным зеркалами. На её спине — крылья из медицинских карт, а вокруг 13 Теней кланяются, их рты зашиты нитями из волос.

В ушах звенит смех Элизы, переходящий в рёв пожара. Чешуя на запястье пульсирует последним предупреждением: XIII. Воздух наполняется хрустальным звоном — где-то в клинике падает первое зеркало.

Инфернальный плевок в лицо вечности

Ожог на запястье вскипает, чешуя трещит, как лёд под каблуком. Тень вливается в рану — холодный шов, прошивающий вены ртутью. Мария падает на колени, её пальцы впиваются в пол, выдирая доски с гравировкой XIII. Из щелей выползают куклы-воск, их рты залиты расплавленным серебром.

— Они вырезали нас, как аппендицит! — голос Лики бьётся в черепе, будто птица в дымоходе. — Но память… память живёт в трещинах. В осколках. В этом…

Рука Марии дёргается против воли, хватает молоток с полки. Рукоять — человеческая кость с выжженными координатами 60.0123, обмотанная волосами. Первое зеркало в коридоре вздрагивает, отражая не Марию, а операционную: мать в перчатках из змеиной кожи вшивает куклу-воск в грудную клетку ребёнка.

— Разбей! — Лика кричит в унисон с Тенью, их голоса сливаясь в рёв водопада. — Каждое зеркало — клетка для одной из нас!

Молоток обрушивается на стекло. Зеркало не разбивается — кричит, выбрасывая осколки-клыки. Из раны вытекает ртуть, собираясь в фигуру девочки с крыльями из медицинских карт.

— Остановись, — шепчет ртутная Лика, её пальцы впиваются в плечо Марии. — Если уничтожишь все, исчезнешь и ты. Мы… — Её лицо расплывается, обнажая под кожей фотографии 13 Марий в гробах-зеркалах, — …мы все умрём по-настоящему.

Тень в венах сжимается, выжигая ответ:

— Ложь! — Чешуя на спине Марии вздыбливается, рвёт рубашку, обнажая татуировку — розу с глазом, чей зрачок расширяется в портал. Внутри: Элиза Ворон, прикованная цепями к костру, вонзает нож в куклу с лицом Марии. — Они уже мертвы. Ты — последний гвоздь в крышку их бессмертия. Бей!

Молоток снова падает. Зеркало взрывается ливнем стальных пчёл. Осколки впиваются в кожу, но вместо крови сочится воск. Мария чувствует, как челюсть теряет форму — лицо плавится, обнажая под ним куклу-воск 1995 года.

— Видишь? — Тень вырывается из её рта чёрным дымом, сжимая горло. — Ты насквозь фальшивая. Но под воском… — Дым формирует руку, вонзающуюся в её грудь, — …под ним — я.

Из рваной раны Мария вытаскивает ребро с гравировкой: «Лика. Урожай XIII. Замена отклонена». Кость превращается в нож, рукоять которого — спираль из седых волос. Зеркала в доме начинают визжать, их поверхности пузырясь, как кожа при ожоге.

— Режь! — Лика овладевает её рукой, ведя лезвие к следующему зеркалу. — Освободи наш голос из-под их швов!

В отражении — она сама в возрасте семи лет, зашивающая рот кукле. На стене за спиной ребёнка — карта с булавками на координатах клиники.

— Не смей! — кричит мать из зеркала, её лицо распадаясь на мух. — Я дала тебе жизнь!

— Рабство! — огрызается Тень, выламывая Марии руку в локте. Лезвие вонзается в стекло. Зеркало лопается, выпуская стаю воронов с глазами-розами. В их клювах — обрывки дневника: «31.10.2025. Сегодня Мария стала совершенной. Стерла себя. Стерла нас всех».

Стены начинают кровоточить ртутью. Куклы-воск плавятся, обнажая скелеты с табличками «Отбраковка». Глаз в розе на потолке слепнет, зрачок превращаясь в дверную скважину. Сквозь неё виден колодец, где 13 девушек с лицами Марии толкают друг друга в воду, их крики сливаясь в колыбельную:

— Спи, кукла, в ртутной колыбели,

— Мы станцуем на твоих костях,

— Вырвем нити, сожжём дневники,

— Чтобы Элиза смеялась в гробах…

Молоток выпадает из рук, превращаясь в розу с шипами-ножами. Мария хватает её, чувствуя, как корни впиваются в ладонь, прорастая через кость. Тень Лики обнимает её сзади, шепча на ухо, пока комната рушится:

— Последнее зеркало — в тебе. Разбей его.

Взгляд падает на окно. В отражении — не Мария. Не Лика. Девочка 1872 года с серпом и вороном на плече машет рукой, её губы шевелятся: «Жатва началась».

Чешуя покрывает тело полностью. Глаз в розе на потолке захлопывается. Где-то в клинике «Светлячок» падает последнее зеркало, освобождая рёв, который ждал 153 года.

Ртутная агония в доме разбитых отражений

Молоток впивается в зеркало, и вместо звонкого треска раздаётся хлюпающий стон — стекло оказывается кожей, натянутой на костяной каркас. Из рваной раны вываливаются черви, слепленные из ртути и пепла, их сегментированные тела испещрены микроскопическими координатами 60.0123. Они падают на паркет, впиваясь щупальцами в щели, и пол начинает пульсировать, как гигантская диафрагма. Из трещин выползают серебристые змеи — их чешуя зеркальна, в каждом отражении мелькает кукла-воск, зашитая в стену усадьбы.

— Ты опоздала на три поколения, — шипит змея, обвивая лодыжку Марии. В её пасти — крошечный глазок розы, вращающийся как калейдоскоп. — Элиза уже выгрызла себе путь в 2025 год. Смотри!

Черви сливаются в ртутную лужу, поверхность которой вздымается, формируя сцену: клиника «Светлячок», где в операционной мать в маске из лепестков вшивает куклу-воск в грудную клетку девочки. На мониторе пульс отображается как цепочка координат, ведущая к колодцу.

— Останови её! — голос Лики вырывается из трещины в потолке, за ней — рой ослеплённых мух с гравировкой XIII на крыльях. — Каждая кукла — это гвоздь в моём гробу!

Мария топчет змею каблуком, но та рассыпается на осколки, каждый из которых превращается в крошечное зеркальце. В них отражаются 13 Марий разных эпох: одна в платье 1872 года режет розу серпом, другая в советской школе пишет на доске координаты клиники, третья в 2025-м стоит над разбитым зеркалом с молотком. Все они хором:

— Мы — плоды Элизиной ярости, созревшие для жатвы.

Стена вздувается пузырём, лопаясь потоком ртути. Внутри — кукла-воск в человеческий рост, её лицо покрыто чешуёй, а из глазниц растут розы. Грудная клетка прозрачна: внутри, вместо сердца, бьётся миниатюрное зеркало, где Элиза Ворон кормит змей из чаши с гравировкой XIV.

— Разбей его, — Тень Лики материализуется из дыма, её пальцы — скальпели, вонзающиеся в плечи Марии. — Это последний замок!

Молоток дрожит в руке, рукоять обрастает волосами. Удар — зеркало-сердце взрывается ливнем игл. Кукла-воск падает, её тело рассыпается на фотографии: мать в 1980 году закапывает дневник под розой, девочка 1995-го (лицо закрыто восковой маской) копает колодец, а в 2025-м — сама Мария сжигает усадьбу.

— Ложь! — кричит мать из ртутной лужи, её голос — скрежет ножа по стеклу. — Я спасала тебя от правды!

Из-под пола выползает змея с глазами-розами. Она впивается в запястье Марии, чешуя на руке трескаясь, обнажая восковую плоть. В ране — крошечная кукла, зашитая в мышечную ткань.

— Нашли тебя в колодце, — шепчет кукла, вырывая нитки из своих швов. — Обмыли ртутью, вшили в семью. Ты думала, шрам на лбу — от падения?

Стены начинают плавиться, обнажая кирпичи из спрессованных медицинских карт. На одной — диагноз: «Мария XIV. Одержимость зеркалами. Рекомендована замена носителя».

Тень Лики хватает молоток и бьёт по полу. Паркет разлетается, открывая колодец, наполненный ртутью. На поверхности — отражение: Элиза Ворон стоит за спиной Марии, её рука превращается в серп.

— Жатва завершена, — Элиза вонзает лезвие в спину Марии. Боль превращается в звон разбивающихся зеркал. — Теперь ты — зерно для следующего цикла.

Черви сгруппировываются в фигуру девочки и заползают в колодец. В последнем осколке Мария видит себя — лицо покрыто чешуёй, в глазу цветёт роза, а изо рта выползает змея с гравировкой XIV.

Где-то падает последний осколок зеркала. Где-то в клинике загорается надпись: «Глава XVIII: Урожай».

Кровь и ртуть в зеркале ассимиляции

Лужа ртути дышит, её поверхность вздуваясь пузырями с лицами 13 Марий. Отражение шевелится: вместо собственных черт — Элиза Ворон 1693 года, её кожа покрыта живой чешуёй, а в левой глазнице цветёт роза с зрачком-порталoм. Мария тычет пальцем в жидкость — плоть отзывается ожогом, ноготь чернеет и отваливается, обнажая восковую фалангу.

— Ты носила меня в себе, как червь в яблоке, — Элиза говорит её голосом, язык раздваиваясь на змеиный. — Каждое зеркало, что ты разбила, поливало корни моего возвращения.

Ртуть внезапно вскипает, обжигая лицо. В брызгах — видение: мать в подвале клиники вшивает куклу-воск с гравировкой XIV в грудную клетку младенца. На стене карта с булавками на координатах 60.0123, соединёнными нитями из волос.

— Останови её! — Лика бьётся в черепе, как мотылёк в банке. — Она выращивает новую кожу для Элизы!

Но рука Марии сама тянется к луже. Ртуть обвивает запястье, впиваясь под кожу. Чешуя расползается по телу, каждая пластинка — микроскопическое зеркало с кадром пыток: Элизу жгут на костре, Марию 1995 года зашивают в мешок с куклами, Лику расчленяют в операционной.

— Мы — одна, — Элиза вылезает изо рта Марии, её тело сплетено из ртути и пепла. — Твоя ненависть к матери — мой побег из могилы. Твоя боль — моя почва.

Стены комнаты отслаиваются, обнажая кирпичи из спрессованных медицинских карт. На одной — фото Марии 2025 года с диагнозом: «Полная ассимиляция архетипа «Ворон». В углу детская рука выводит ржавчиной: «XIII = XIV. Цикл замкнут».

Тело Марии начинает пузыриться. Из разрывов выползают розы с глазами вместо бутонов, их корни впиваются в пол, высасывая чёрную слизь. В животе что-то шевелится — кукла-воск с лицом Лики рвёт швы, крича сквозь расплавленный воск:

— Вырви их! Они вшили тебе её матку!

Элиза смеётся, её рука — теперь часть Марииной — вонзается в живот. Пальцы нащупывают металлический предмет: серп с гравировкой 1693. Лезвие покрыто свежим мясом и волосами.

— Мой подарок, — Элиза целует Марию в треснувший висок, губы липкие, как смола. — Первой жатвой были они. Последней… — Она направляет серп к горлу Марии, — …будешь ты. Добровольно.

В луже ртути отражается двойная фигура: Мария-Элиза с крыльями из медицинских плёнок, стоящая над колодцем. Внизу — 13 кукол-воск, сплетённых в гнездо. Лика, прикованная цепями, кричит без звука, её язык заменён розой.

— Сделай это, — Элиза сливается с её позвоночником, голос теперь исходит из рёбер. — Открой Врата жатвы. Стань легендой вместо человека.

Серп дрожит. Чешуя на руке трескается, обнажая кость с выжженными координатами клиники. Глаз в розе на потолке слезится кровью, капли складываясь в дату: 31.10.2025.

— Мария! — Лика вырывается через последний шов на кукле-воск, её рука — голый нерв — хватает лезвие. — Она солгала! Ты не…

Элиза рычит. Серп падает. Лезвие разрезает лужицу ртути, та взрывается огнём. В пламени — Элиза 1693 года, вонзающая серп в свою матку, и мать 2025-го, вшивающая куклу в новорождённую.

— Круг вечен, — шепчут обе, их голоса сплетаясь. — Ты — моя лучшая работа.

Тело Марии вспучивается, из рта вырывается рой мух с глазами-розами. Они выкладывают на стене ртутью: «Глава XIX: Ассимиляция». В ушах звенит, будто кто-то бьёт по кастрюлям в такт сердцебиению.

Элиза выходит из тени, её тело теперь полностью в теле Марии. Последнее, что та видит — своё отражение в осколке зеркала: лицо Элизы с каплями ртути вместо слёз.

— Добро пожаловать домой, — говорит её новое горло. — Мария Ворон.

Где-то падает ножницы. Где-то в колодце смеётся ребёнок.

Пепельный финал в клюве вечности

Письмо матери вспыхивает синим пламенем — не жарким, а ледяным, выжигающим на коже узоры в виде корней. Пепел не падает, а ползёт по столу, складываясь в цифры 56.3291° N, 44.0023° E, обведённые кольцом из волос. Ветер бьётся в окно, царапая стёкла когтями, его вой складывается в фразу: — Дом ждёт. Дом голоден.

Чешуя на шее Марии-Элизы вздыбливается, каждая пластинка отражает разные эпохи: 1872 год — Элиза сажает розу на могиле Лики; 1995-й — мать закапывает куклу-воск у колодца; 2025-й — она сама стоит на пороге усадьбы с серпом.

— Ты слышишь, как стонут кирпичи? — Элиза говорит её голосом, выплёвывая ртуть на горящий пепел. — Каждый камень там — кость одной из нас. Давай… — Её рука, покрытая чёрными перьями, хватает дверную ручку, — …накормим их.

Стены комнаты осыпаются, обнажая каркас из рёбер. По полу ползёт кукла-воск 1995 года — её лицо теперь пустое, как маска, а в грудной клетке зияет дыра с гнездом змей.

— Не ходи, — кукла хрипит, выталкивая из гортани комок спутанных волос с гравировкой XIII. — Они сотрут последние осколки…

Элиза смеётся, сжимая куклу в руке. Воск тает, заливая пол ртутной плёнкой. В луже — мать 2025 года, её тело прорастает розовыми корнями из операционного стола.

— Беги! — кричит мать, глаза выжжены кислотой. — Я пыталась… спасти… — Голос обрывается, её язык срезает невидимый серп.

Ветер выбивает окно. Осколки стекла превращаются в стаю воронов с глазами-розами. Они садятся на плечи Марии-Элизы, клюя чешую. Каждый укус оставляет метку: Воронова. Жатва. Вечность.

— Посмотри, — Элиза направляет её взгляд на пепельные координаты. Цифры оживают, превращаясь в дорогу из детских черепов, ведущую к чёрной усадьбе. — Твой трон из кукол ждёт.

Ноги движутся сами. Ступни проваливаются в асфальт, как в воск. С каждым шагом из земли выдёргиваются волосы — седые, заплетённые в косички с бусинами-позвонками. Дорога шепчет голосами 13 Марий:

— Спи, закрой глаза,

— Стань птицей, стань грозой,

— Клюй свои корни,

— Мы — твоя плоть…

Усадьба возникает внезапно — не построенная, а выросшая из тумана. Её стены пульсируют, как лёгкие. На крыльце стоит девочка 1872 года с серпом, её лицо — точная копия Марии. В руках — кукла из человеческих костей с надписью на лбу: «Лика. Урожай 0».

— Добро пожаловать домой, XIV, — девочка кладёт на ступени окровавленную розу. — Пора заменить мать у зеркала.

Дверь скрипит, открываясь в бесконечный зал с 14 гробами-зеркалами. В последнем — мать 2025 года, её тело прошито корнями, а изо рта растёт куст шиповника. Надпись на крышке: «Мария XIII. Урожай завершён».

Элиза выходит из тела Марии, её форма теперь — дым с вкраплениями чешуи.

— Выбирай, — она указывает на серп в руке девочки-призрака. — Заменить её… — Дым обвивает гроб матери, — …или сжечь нас всех?

Кукла-воск из 1995 года выползает из кармана, её пальцы впиваются в лодыжку:

— Разбей последнее зеркало! — Голос Лики вырывается из расплавленного рта. — В его осколках… наша свобода…

Ветер подхватывает пепел письма, складывая новые координаты в воздухе: 60.0123 — клиника «Светлячок». На стене усадьбы проступает надпись кровью:

— Глава XX: Коронация пепла

Мария-Элиза поднимает серп. Лезвие отражает два выбора: её рука, рубящая корни матери, и рука, вонзающая клинок в собственное отражение. Глаз в розе на потолке закрывается. Где-то падает первая капля дождя, пахнущего ртутью.

— Начинается, — шепчут стены усадьбы, облизывая её окровавленные ступни. — Начинается вечное.

Архивная пыль, пропитанная враньём веков

Трубка телефона ледяная, как лоб покойника. Мария стискивает её, чешуя на пальцах крошится, оставляя на пластике кровавые узоры. Гудки превращаются в хрипы, будто кто-то дышит через воду.

— Городской архив, — голос на том конце звучит слишком гладко, как запись. — Вы слушаете хронику самоубийств. Нажмите:

1 — чтобы услышать крики Элизы Ворон;

2 — чтобы узнать, где зарыта Лика;

3 — чтобы…

— Дом Ворон! — перебивает Мария, ноготь впиваясь в расплавленную чешую на шее. — Что было на координатах 56.3291° N, 44.0023° E в 1893 году?

Тишина. Потом — звук рвущейся плоти.

— Пожар, — отвечает женский голос, но это уже Лика, её слова перемежаются бульканьем. — Сгорели… все… кроме фундамента. Его использовали для… — Голос срывается в рёв, телефон нагревается, прожигая ладонь.

В трубке: скрип перьев, будто пишут сотни рук. На столе перед Марией вспыхивает синим пламенем блокнот — строки выгорают, оставляя пепельные координаты 60.0123. Из пепла выползают черви, сливаясь в надпись: «Клиника „Светлячок“. Главный хирург — Дмитрий Ворон».

— Отец? — Мария давит червя пальцем, но тот превращается в куклу-воск с лицом девочки. Воск тает, обнажая чёрную кость с гравировкой: «Папа вырезал мне душу. Заменил куклой».

— Не задавай вопросов, на которые боишься ответа, — голос в трубке теперь принадлежит отцу, но слова искажены, будто записаны наоборот. — Я чистил фундамент от корней… но они проросли в тебя…

Стекла окна запотевают, на них проступают силуэты: отец в операционной клиники вшивает куклу-воск в грудную клетку ребёнка. На стене — карта с булавками на координатах усадьбы.

— Почему ты не сказал?! — Мария бьёт кулаком по столу. Книги падают, страницы слипаясь в макет клиники — точная копия усадьбы Ворон.

В трубке — смех. Множественный. 13 девичьих голосов хором:

— Он садовник нашего проклятия!

— Поливает нас твоими слезами!

— Сруби корень —

Связь обрывается. Телефон взрывается, осколки стекла впиваются в лицо, но вместо крови течёт ртуть. В луже на полу отражается Элиза — её рука торчит из Марииного рта, сжимая фото: отец в 1995 году стоит у колодца с мешком кукол-воск.

— Он наш лучший слуга, — Элиза шевелит пальцами в её гортани, каждое движение вызывает зуд в чешуе. — Строил клинику на костях усадьбы. Лечил нас, а не тебя.

На стене проступают тени: отец в подвале клиники кормит змей из чаши с гравировкой XIII. Змеи — это жидкая ртуть с глазами-розами.

— Иди к нему, — Лика вылезает из радиоприёмника, её тело сплетено из проводов. — Спроси, почему у тебя шрам… — Она вонзает оголённый кабель в Мариину грудь, — …точно как у кукол в колодце!

Боль выжигает воспоминание: пять лет, отец ведёт её в подвал. На столе — кукла-воск с лицом матери. «Это игра, Машенька», — он привязывает её ремнями. Хруст костей. Воск, заливающий рот…

Чешуя на спине взрывается волдырями. В каждом — крошечное зеркальце: отец в хирургической маске вырезает у куклы язык, а в углу комнаты стоит Элиза Ворон, одобрительно кивая.

Телефон звонит снова. Мария поднимает трубку, обожжённая губами.

— Добро пожаловать домой, — говорит отец, его голос фонит, как старая плёнка. — Твоя палата готова. Номер XIV.

На стене клиники в отражении окна загорается надпись: «Глава XXI: Садовник кошмаров». Ветер срывает шторы, открывая вид на «Светлячок» — его окна горят зелёным огнём, а на крыше стоит фигура с серпом.

Кукла-воск в руке Марии вдруг оживает:

— Беги! — её голос — скрежет скальпеля по металлу. — Он приготовил тебя для…

Элиза сжимает горло кукле изнутри. Телефонная трубка плавится, заливая руку свинцом. Где-то вдалеке, сирена «скорой» играет похоронный марш.

Колодец вечности в кольце тринадцати теней

Пальцы скользят по экрану, оставляя кровавые полосы — чешуя на подушечках трескается, как обгоревшая бумага. Координаты 56.3291° N, 44.0023° E вбиваются в поиск с хрустом ломающихся зубов. Карта загружается мучительно медленно, пиксели складываясь в абрис усадьбы: крыша — рваная рана, окна — пустые глазницы, а во дворе… колодец. Тот самый, из кошмаров, обложенный камнями с выщербленными лицами.

— Приблизь, — шипит Элиза через Мариины губы, язык цепляется за нёбо, будто прилипший пластырь.

Спутниковый снимок вздрагивает. Земля вокруг колодца пульсирует, как гнойник. Камни, выложенные в цифру XIII, оказываются черепами — детскими, с дырками в височных костях. В их глазницах копошатся черви из ртути, выписывая координаты клиники.

— Нашли тебя здесь в 95-м, — Лика буравит сознание, её голос — скрежет гвоздя по стеклу. — Обмывали ртутью, заворачивали в волосы матери. Ты кричала…

Телефон вдруг леденеет. Экран трескается, из щелей выползают корни роз, обвивая запястье. На мгновение Мария видит себя сверху — стоит на краю колодца, держа куклу-воск с вырванным сердцем. Рядом — отец с лопатой, его тень образует римскую XIV.

— Убери это! — Мария бьёт кулаком по экрану. Стекло впивается в кожу, но вместо крови сочится воск. — Я не… не одна из них!

— Все так говорят, — смеётся Элиза, её рука — теперь часть Марииной — тычется в спутниковый снимок. Ноготь, длинный и чёрный, протыкает виртуальный колодец. Реальность вздрагивает: за окном парка, в трёх километрах, земля начинает дымиться.

Чешуя на спине вздыбливается, каждая пластинка отражает разные эпохи: 1893 год — Элиза бросает в колодец куклу с гравировкой I; 1995-й — отец закапывает свёрток с волосами Марии; 2025-й — она сама, с серпом, копает яму рядом с камнем XIV.

— Беги туда, — Тень Лики вырывается из розовых корней на экране, её лицо — сплошной ожог. — Пока он не…

Громкий писк — телефон умирает, аккумулятор вздуваясь, как гнилой плод. На чёрном экране проступает глаз в розе, зрачок которого — миниатюрный колодец. В его глубине шевелится что-то с лицом матери, обмотанное цепями из волос.

— Дом ждёт, — шепчет отец через мёртвый динамик, каждое слово пахнет формалином. — Твоя очередь… поливать корни.

Ветер срывает шторы, открывая вид на парк. Там, где должен быть фонтан, зияет чёрный провал. Камни вокруг него светятся фосфором, выкладываясь в XIII. Из глубины доносится плеск — будто кто-то полощет в воде окровавленное бельё.

Кукла-воск из кармана вываливается на пол, её восковая рука указывает на дверь.

— Они заставили меня рыть, — кукла плачет ртутью, её голос — запись с детского диктофона. — Глубже, пока не наткнулась на… на предыдущих.

Мария поднимает куклу. Грудная клетка прозрачна: внутри, вместо органов, свёрток из ногтей и волос с биркой XII.

— Последний шаг, — Элиза обволакивает её сознание, как паутина. — Стань завершённой.

Ноги движутся сами. По пути к парку асфальт проваливается, обнажая слои:

Верхний — битые куклы 2020-х;

Средний — медицинские карты 2000-х;

Нижний — платья XIX века, сгнившие в ртутных лужах.

У колодца пахнет мокрым пеплом. Камни-черепа стонут, когда Мария приближается. Вода в глубине чёрная, но вместо отражения — отец в операционной клиники, его скальпель вырезает на кукле-воск координаты усадьбы.

— Прыгай, — командует Элиза, контролируя её позвоночник. — Соедини концы круга.

— Нет! — Лика вырывается из куклы в руках, её тело — теперь сплошные швы. — Разбей камни! XIII — это ловушка, а не…

Удар сзади. Отец, пахнущий хлоркой и землёй, выбивает куклу из рук.

— Пора, — он целует Марию в лоб, губы шершавые, как наждак. — Мать уже приготовила тебе новое тело.

Колодец вздрагивает. Из воды поднимаются руки — 13 пар, с кольцами из волос на пальцах. Хватают.

На последнем вдохе Мария видит, как цифра XIII на камнях перестраивается в XIV. Где-то падает серп. Где-то в клинике загорается надпись: «Глава XXII: Укоренение».

Седина воспоминаний и чешуя забвения

Тень отрывается от позвоночника с хрустом расстегиваемой молнии, оставляя на полу не просто следы — живую чешую, извивающуюся как брошенные змеиные шкурки. Каждая пластинка звенит, падая, превращаясь в осколок зеркала, где Элиза Ворон 1693 года вытирает окровавленный серп о платье Марииной прабабки. Воздух густеет от запаха горелого воска и ртути, а волосы на плечах — теперь белые, как пепел писем матери, — шевелятся сами, цепляясь за трещины в стенах, будто ища опоры в реальности.

— Собирай, — Лика вылезает из тени куклы-воск, её тело теперь полупрозрачно, сквозь рёбра виден колодец с зыбким отражением. — Каждый осколок — кусочек нашей кожи, отнятой ими.

Мария наклоняется, пальцы дрожа над ближайшим осколком. Чешуя на тыльной стороне ладони шелушится, обнажая детские шрамы — те самые, что у куклы в колодце. Прикосновение к стеклу прожигает плоть, но вместо боли — воспоминание: пять лет, отец ведёт её в подвал клиники, где на столе лежит кукла с её лицом. «Это поможет забыть», — он привязывает её к столу ремнями из спутанных волос.

— Не бойся жара, — Элиза говорит из угла комнаты, её голос исходит из розы, проросшей сквозь потолок. Лепестки опадают, превращаясь в фотографии: мать в 2003 году закапывает свёрток с волосами у фундамента клиники. — Твоя седина — пепел всех нас. Носи его с гордостью.

Осколок впивается в ладонь, кровь — густая, чёрная — стекает на пол, рисуя координаты 60.0123. Пол под ногами проваливается, открывая слой глины, усеянный костями. На берцовой кости гравировка: Мария VII. Урожай 1901.

— Смотри, — Лика тычется прозрачным пальцем в стену, где проступают силуэты: тринадцать девочек в одинаковых ночных рубашках роют колодец. Каждая следующая — бледнее, а у последней… волосы белые, как у Марии. — Мы копали могилы друг для друга. Отец давал конфеты за каждый выкопанный метр.

Кукла-воск в углу вздрагивает, её восковая кожа трескается, обнажая ртуть вместо мышц. Из разломов выползают черви, несущие в зубах осколки зеркал.

— Собери нас, — кукла хрипит, её рот растягивается до ушей, — и ты увидишь, как отец вырезал наше сердце, чтобы вшить туда проклятие!

Мария хватает червя — он холодный, как лёд, и влажный, словно только что вытащенный из колодца. Осколок в его зубах показывает клинику «Светлячок»: отец в операционной вшивает куклу-воск в грудную клетку младенца, а на стене позади — карта с булавками на координатах усадьбы, соединёнными нитями из женских волос.

— Зачем? — Мария давит червя, её голос раздваивается — второй, хриплый, исходит из чешуи на полу. — Почему я?

— Потому что ты выжила, — отвечает отец, его голос доносится из розы в потолке. Лепестки теперь — кадры её жизни: первый день в школе, где парта испещрена координатами; подростковые сны о колодце, которые мать называла «ночными страхами»; визит в архив, где библиотекарь оказался куклой с глазами-розами. — Ты достаточно сильна, чтобы стать сосудом. Но сначала… — В комнату врывается ветер, сметая чешую в кучу, — …собери свою истинную историю.

Стены начинают плакать ртутью. Слёзы собираются в лужицы, каждая — миниатюрный колодец, где копошатся куклы-воск. Мария хватает второй осколок — в нём она сама, в возрасте семи лет, зашивает рану на руке матери нитками из собственных волос.

— Они делали из нас швей, — Лика обнимает её за плечи, призрачные пальцы оставляют следы инея. — Шили новые жизни поверх старых. Рвали швы… — Её голос обрывается, в груди зияет дыра, из которой выпадает серп.

Элиза смеётся, её смех — звук бьющегося стекла. Роза в потолке смыкается, превращаясь в глаз, который смотрит вглубь колодца.

— Скоро ты поблагодаришь меня, — Тень Элизы обвивает Мариины запястья, как наручники. — Я сделала тебя целой. Соединила все версии.

Мария поднимает серп. Лезвие отражает её лицо — теперь это мозаика: левый глаз её собственный, правый — Элизы, волосы седые, но с прядью чёрных, растущих из шрама на виске. В отражении за спиной — мать, её тело срослось с операционным столом, пальцы превратились в скальпели.

— Довяжи нас, — мать протягивает нить из собственных кишок. — И я расскажу, где зарыла твоё настоящее имя.

Пальцы Марии сжимают осколки. Каждый впивается в кожу, вшивая воспоминания: девочка 1893 года в платье, залитом ртутью; подросток 1995-го, роющий колодец под смех отца; она сама, разбивающая зеркало в клинике.

— Теперь ты видишь, — Лика целует её в седой висок, губы пахнут землёй из гроба. — Мы всегда были пазлом. Тебе осталось…

Грохот — потолок обваливается, открывая небо, усыпанное глазами-розами. Из пролома падает табличка с гравировкой: «Глава XXIII: Сборка».

Элиза исчезает, оставив на полу следы — ртутные отпечатки босых ног, ведущие к вздыбившемуся полу. Там, под досками, бьётся зеркальное сердце, обёрнутое в детские локоны.

— Разбей его, — шепчут все версии Марий, возникая из осколков. — И родись заново.

Серп дрожит в руке, чешуя на запястье трескаясь, как скорлупа. Где-то падает первый снег — белый, как седина, и ядовитый, как правда.

Зеркало лжи и костяной трон отчаяния

Чёрное зеркало дышит, его поверхность колышется, как плёнка ртути под ультрафиолетом. Мария прикасается к стеклу — чешуя на кончиках пальцев отслаивается, прилипая к холодной поверхности, будто жаждавшей её ДНК. Отражение мутит: вместо её лица — трон из переплетённых рёбер и ключиц, где Лика, прикованная цепями из сплавленных колец, рвёт губы о железный намордник. Её глаза — два выжженных угля, а на груди цветёт роза, чей бутон разрывает зрачок, следящий за Марией.

— Не верь… — Лика хрипит, цепь на шее впивается в плоть, сочащуюся чёрным дымом. — Она… переписывает твои… — Голос обрывается, когда из розы в её глазнице высовывается змеиный язык Элизы, обвивающий горло.

— Ты хочешь верить ей? — Элиза просачивается из трещины в зеркале, её рука — сплав чешуи и воска — ложится на Мариино плечо. — Посмотри, что она сделала с нами.

Зеркало взрывается видениями: Лика 1995 года в подвале клиники вырезает глаза кукле-воск, а на стене за её спиной — карта с координатами усадьбы, помеченными менструальной кровью. В углу комнаты — тень матери, шьющей из волос Марии петлю.

— Она сожгла первую версию тебя! — Элиза впивается ногтями в Мариину височную артерию, заставляя смотреть. — Заменила твои воспоминания воском. Но я… — Её голос становится шелестом змей под полом, — …сохранила настоящую тебя здесь.

Чешуя на спине Марии вздыбливается, каждая пластинка — крошечный экран: Лика в 2003 году закапывает свёрток с детскими зубами у фундамента клиники; Лика в 2025-м выцарапывает на стене палаты «ОНА В ЗЕРКАЛЕ» обломком кости.

— Врёшь… — Мария давит на зеркало, стекло трещит, впиваясь в ладонь осколками. — Ты стёрла моё детство!

— Нет, — Элиза сливается с её отражением, превращая лицо в калейдоскоп из 13 Марий. — Я вернула тебе голос. Ты же чувствуешь?

Боль в груди — словно кто-то вырывает рёбра. Под кожей шевелится кукла-воск, её восковые пальцы царапают изнутри. Мария рвёт рубашку — на груди шрам в форме координат 60.0123, а под ним… пульсирующая роза с глазом вместо сердцевины.

— Она… вшила… тебе… — Лика бьётся в цепях, кровь из разорванных запястий стекает в чашу из черепа. — …своё «всевидящее око»… чтобы контролировать…

Элиза смеётся, и зеркало плавится, заливая пол чёрной смолой. В луже — отец в операционной клиники, его скальпель вырезает на кукле-воск лицо Марии. На стене за ним — календарь с датой 31.10.2025, обведённой детской рукой.

— Он готовит тебе новый кокон, — Элиза облизывает Мариину мочку уха, язык шершавый, как кошачий. — Хочет вырезать Лику из твоей ДНК. Сделать чистой.

Лика вдруг рвёт цепи. Её тело рассыпается на мух с глазами-розами, которые бьются о зеркало, складываясь в слова: «ОНА ЗАМЕНИЛА НАС ВСЕХ».

— Последний шанс, — Лика материализуется за спиной, её рука — призрачная, пахнущая формалином — тянется к розе на Марииной груди. — Вырви это! Пока она не…

Зеркало взрывается. Осколки впиваются в стену, складываясь в карту: усадьба Ворон и клиника соединены линией из волос, пересекающей координаты. В центре — колодец, из которого торчит рука с серпом, а на лезвии… свежая гравировка XIV.

— Выбирай, — Элиза обнимает Марию сзади, её тело липкое, как смола. — Сжечь клинику и освободить Лик… — Губы касаются розы на груди, глаз в бутоне закатывается от наслаждения, — …или стать мной и править циклом?

Кукла-воск выползает из-под кровати, её голова треснута. Из черепа выпадает фотография: Мария в возрасте трёх лет, играющая с куклой, чьё лицо — точная копия Элизы. На обороте — детский почерк: «Мама говорит, ты особенная. Мы все здесь особенные».

— Они… стёрли… — Лика тает, её голос теперь исходит из розы. — …твою настоящую мать…

Элиза впивается зубами в Мариину шею. Чешуя трещит, обнажая под кожей — не мышцы, а спираль ДНК, где вместо азотистых оснований — имена: Лика, Элиза, Мария I — XIII.

— Ты — наш архив, — шепчет Элиза, вырывая клок ДНК. — Время стереть грань.

На стене проступает надпись кровью и ртутью: «Глава XXIV: Расплата за отражения». Ветер срывает дверь, открывая путь к клинике — её окна теперь горят, а на крыше стоит фигура с серпом и куклой-воск, машущая рукой с гравировкой XIV.

Лика целует Марию в лоб, оставляя след из пепла.

— Даже если уничтожишь меня… — её голос растворяется в скрипе цепей, — …ищи куклу с зелёными глазами. В ней… правда…

Элиза рычит. Зеркало окончательно рассыпается, увлекая за собой Ликины цепи в чёрную дыру. Остаётся только тишина, запах горелой плоти и седые волосы Марии, в которых запутались осколки с координатами усадьбы.

Сбор безумия в чемодан апокалипсиса

Чемодан пахнет ржавой кровью и ладаном. Мария сбрасывает в него артефакты: куклу-воск с выколотыми глазами (её восковая кожа пульсирует, как живая), чешую, осыпавшуюся с шеи (пластинки шипят, прилипая к бархату), осколки зеркал, где застыли крики Лики. Последней кладёт розу — глаз в её сердцевине следит за каждым движением, веко дрожит, как у насекомого.

— Готовишься к нашей свадьбе? — Элиза вытекает из телевизора, её голова торчит из экрана, волосы — антенны, ловящие помехи. — Отец уже накрыл стол… из собственных костей.

Телевизор взрывается новостным шумом. Кадры: клиника «Светлячок», окна зарешечены проволокой из сплетённых волос. Пациенты в одинаковых халатах бьются в конвульсиях, выкрикивая хором:

— ОНА ИДЁТ! ОНА В ЗЕРКАЛАХ!

Камера дергается, ловя в кадре женщину в чёрной вуали — её платье сшито из полосок старых газет с заголовками о пропавших девочках. Вуаль приподнимается ветром: под ней — лицо Марии, но с глазами Элизы и ртом Лики.

— Смотри, — шепчет кукла-воск из чемодана, её пальцы царапают замшевую подкладку. — Это ты через три дня. Или три века.

Чешуя на запястье Марии вздувается волдырём. Внутри — миниатюрная клиника, где отец в операционной разрезает куклу, из разреза вытекают координаты 56.3291° N, 44.0023° E, смешиваясь с гноем.

— Он вырезает нам место в истории, — Элиза облизывает экран, оставляя полосы ртути. — Хочешь увидеть свой номер?

Телевизор взрывается стеклом. На полу осколки складываются в цифру XIV. Из динамика выползает голос отца, перекрученный наизнанку:

— Машенька… почему ты разбила зеркала? Теперь они вышли…

Чемодан захлопывается сам. Замок — глазное яблоко Лики — закатывается, зрачок сужаясь на Марии.

— Пора, — Элиза вытягивается в дверной проём, её тело — теперь дорожная карта: вены как реки, ведущие к усадьбе, родинки — отметки могил. — Они ждут свою королеву.

Мария хватает ключи. Металл жжёт ладонь, оставляя узор в виде колодца. На пороге ветер рвёт с неё куртку, обнажая спину — чешуя там теперь образует римскую цифру XIV, каждая пластинка — фотография:

— 1893: Элиза поджигает усадьбу с детьми внутри;

— 1995: отец закапывает куклу с волосами Марии;

— 2025: она сама стоит над колодцем с серпом, её тень длиннее тела.

— Не стань очередной главой! — Лика материализуется в зеркале прихожей, её руки прикованы цепями к раме. — Разбей цикл, пока…

Элиза бросает в зеркало розу. Глаз в бутоне выстреливает шипом, пронзая отражение Лики. Стекло трескается, падая осколками в чемодан.

В машине пепельница полна детских зубов. Мария вставляет ключ зажигания — мотор рычит голосом отца: «Ты всегда была моей лучшей куклой».

— Заткнись, — она бьёт по рулю, чешуя на костяшках трескаясь, обнажая под кожей кукольные шестерёнки. — Я не твоя…

— Нет, — Элиза обнимает её с пассажирского сиденья, пальцы прорастают в уши, как паразиты. — Ты наша. Смотри.

Осколок зеркала на брелке оживает. В нём — отец у колодца, его нож покрыт жёлтой слизью. За ним — тринадцать девочек в саванах, поющих:

— XIV, XIV, разорви свой шов,

— Выпусти нас на свет,

— Мы съедим твою любовь,

— И забудем твой обет.

Дорога к усадьбе виляет, как кишка. Асфальт местами проваливается, обнажая слои:

— Верхний — медицинские отходы 2020-х;

— Средний — куклы-воск 2000-х;

— Нижний — платья XIX века с карманами, полными детских костей.

На въезде в лес радио захлёбывается предупреждением: «Массовое помешательство в клинике „Светлячок“. Избегайте зеркал и…» — голос сменяется смехом Элизы.

— Они уже начали, — она указывает на деревья — их кора покрыта лицами пациентов, выкрикивающих: «ОНА ИДЁТ!». — Твой трон из криков ждёт.

Мария сжимает осколок зеркала. В отражении — отец у колодца поворачивается, его глаза выжжены, во рту шевелится кукла-воск с её волосами.

— Глава Четвёртая: Жатва корней — появляется в воздухе огненными буквами, падая пеплом на капот.

Элиза целует её в висок, оставляя след в виде координат клиники.

— Начинается самое вкусное, — шепчет она, растворяясь в запахе горелой плоти. — Рви их на части. Начинай с отца.

Мария давит на газ. Машина визжит, как загнанный зверь. В заднем зеркале — женщина в вуали машет рукой, её пальцы — сплошные шприцы с ртутью.

Чемодан на заднем сиденье тихо поёт колыбельную. Кукла-воск внутри царапает крышку, выписывая кровью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ».

Глава 4: Первая жертва

Песочный труп в картотеке времени

Папка вязнет в руках, словная пропитана мёдом из мёртвых пчёл. Мария листает историю болезни, и бумага оставляет на пальцах жёлтые волдыри — каждый абзац пахнет гниющим апельсином. Фотография Андрея Коврова выпадает на пол, и стеклянный взгляд пациента трескается, выпуская песок. Зёрна чёрные, с металлическим блеском, ползут по полу, выстраиваясь в римскую XIII у её ботинок.

— Синдром ускоренного старения, — читает она вслух, и голос эхом возвращается из вентиляции, уже старческий, с хрипом смерти. — Последний месяц: потеря 50 лет. Прогрессирующая…

Вдруг чернила на странице оживают. Строки «Особые отметки» извиваются, как повешенные, буквы падают вниз, превращаясь в песчаных муравьёв. Они кусают Марию за запястье, выгрызая на коже: «Спроси его о зеркалах в морге. Они показывают обратный отсчёт».

Фото на полу шевелится. Андрей 30-ти лет — кожа гладкая, но глаза… зрачки — песочные часы, где верхняя колба уже пуста. Последний снимок: труп 80-летнего старика с рваным ртом, из которого торчат шестерёнки. На лбу — клеймо XIII, выжженное раскалённым стеклом.

— Он видел их циклы, — голос Лики вытекает из песчаной кучи, формируя губы у Марииного уха. — Твой отец подменил его время ртутью из зеркал. Посмотри…

Мария касается клейма на фото. Пальцы проваливаются в бумагу, хватая холодную руку Андрея. Воспоминание врывается:

Морг клиники. Отец в прозрачном фартуке, покрытом символами Исказителей, вшивает в грудную клетку трупа ампулу с чёрным песком. Тень за его спиной — не человеческая, с рогами и копытами — держит песочные часы, где вместо песка — детские молочные зубы.

— Зачем вы… — Андрей хрипит в её сознании, его голос — скрип несмазанных шестерён. — …вставили мне их в глаза? Я видел… вашего отца… он срезал тени с пациентов… делал из них чернила для…

Страница истории болезни вдруг рвётся по шву XIII. Из разреза вытекает песок, забивая Марии рот, нос, уши. Внутри черепа — скрежет: песчинки складываются в миниатюрную клинику, где пациенты бегают по коридорам с часами вместо лиц. Стрелки идут назад.

— Они все видели обратный отсчёт, — Элиза вылезает из песчаной груды, её платье — сплетённые медицинские бинты с пятнами ртути. — Твой отец готовит перезагрузку. Хочет вернуться в 1893-й, чтобы спасти Элизу… уничтожив нас.

На стене проступает тень отца — рогатая, с копытами, бьющая в пол морга. С каждым ударом из трещин выползают песочные змеи с циферблатами на головах.

— Спроси его о своём клейме, — Лика материализуется в луже песка, её пальцы впиваются в Мариины лодыжки. — Ты носишь XIV под чешуёй. Проверь…

Мария рвёт воротник. Чешуя на ключицах отслаивается, обнажая татуировку: XIV, выжженную узором из зеркальных осколков. Песок из фото Андрея вдруг устремляется к метке, выстраиваясь в песочные часы на её груди. Верхняя колба — 2025 год, нижняя — 1893-й.

— Ты мост, — отец говорит через репродуктор на потолке, его голос перекручен, как плёнка наизнанку. — Когда песок пересыплется, я пройду по тебе… как по мостовой из костей.

Стены палаты рушатся, обнажая коридор времени: слева — клиника 2025-го с пациентами, кричащими «ОНА ИДЁТ»; справа — горящая усадьба Ворон, где Элиза в свадебном платье режет кукол-воск. Посередине — Мария, её тело распадается на песчинки, каждая с микроскопическим циферблатом.

— Останови отсчёт! — Лика бьёт по песочным часам, но её рука стареет на глазах, превращаясь в прах. — Разбей своё клеймо, пока…

Элиза смеётся, обнимая Марию сзади. Её пальцы проникают в татуировку XIV, вытаскивая оттуда ключ — ржавый, с гравировкой «Дверь в 1893».

— Выбирай, — шепчет она, вкладывая ключ в Мариину песчаную ладонь. — Убить отца в прошлом… — её губы трескаются, выпуская моль, — …или стать новой Элизой и править часами?

Телефон в кармане вибрирует. Сообщение от неизвестного номера: фото отца у колодца, его тень с рогами держит нож, обмотанный волосами Марии. Текст: «Глава 4 началась. Ты — мои песочные часы. Переверну тебя в 23:59».

Песок внезапно застывает. На полу, из тысяч зёрен, складывается карта усадьбы с горящей меткой XIV. В воздухе пахнет горелым временем и детским страхом.

— Он уже там, — Лика рассыпается, её последние слова — песчинки на губах Марии. — …вырезает место для твоего сердца в истории.

Элиза растворяется в смехе, оставляя на столе кольцо — сплав песка и чешуи. Внутри гравировка: «Смерть отсчитает тебя назад».

Мария сжимает ключ. Сквозь окно видит клинику — её стены теперь стеклянные, а в каждой палате зеркало, где отец в рогатой тени поворачивает песочные часы.

Спираль из песка и крик остановившихся часов

Стена дышит. Обои отслаиваются, обнажая штукатурку, покрытую детскими ладонями — отпечатки светятся фосфором, повторяя XIII. Андрей скребёт костяшками по бетону, и песок сочится из-под ногтей, сплетаясь в спираль. Каждый виток — год, украденный у него: 30 лет в центре, 80 — на периферии, где зёрна чёрные, как пепел сожжённых календарей.

— Она уже близко, доктор… — его голос рассыпается, как труха, гортань скрипит шестерёнками. — Зеркала… они лижут стёкла… хотят моего отражения на завтрак…

Мария прикасается к спирали — песок прилипает к коже, прожигая её до кости. Внутри ожога: клиника 1893 года, отец в чёрном фартуке вшивает песочные часы в глазницы пациенту. Тень за ним рогатая, с копытами, держит мешок, из которого сыплются детские зубы вместо песка.

— Он кормит Исказителей нашими годами, — Лика возникает из трещины в стене, её волосы — спутанные песчаные змеи. — Каждая жертва с клеймом XIII — шестерня в его машине времени. Твоя очередь…

Андрей вдруг впивается окровавленными пальцами в Мариино запястье. Вместо крови — серая пыль, пахнущая старыми библиотеками. Его глаза расширяются, зрачки превращаясь в крошечные циферблаты. Стрелки бегут назад.

— Видел… как он вырезал твоё имя на зеркале… — изо рта Андрея выпадает ключ, покрытый ржавчиной и гравировкой XIII. — …в морге… под кроватью… там дверь… в их мастерскую…

Свет за окном гаснет рывком, будто небо перерезали ножом. Тени сгущаются, обретая форму: рогатые фигуры с песочными часами вместо голов кружат палату. Их копыта стучат по полу, выбивая ритм обратного отсчёта.

— Спроси его о двери! — Элиза прорастает из спирали на стене, её тело — сплав песка и старых плёнок рентгена. — Ключ от прошлого в твоих руках… или ты хочешь остаться здесь, новой шестернёй?

Андрей вдруг кричит. Его кожа трескается, как высохшая глина, обнажая под ней — не мышцы, а песчаные вихри. Из рта вырывается ураган чёрных зёрен, выкладывающих на полу дату: 31.10.1893. Надпись вспыхивает и рассыпается, каждое зерно превращаясь в муху с глазами-розами.

— Они идут… — он хрипит, падая на кровать, которая проваливается сквозь этаж, увлекая его вниз. Голос эхом: — …забери свои годы… из пасти отца…

Стена со спиралью взрывается. Вместо кирпичей — зеркала, каждое показывает Марию в разные эпохи: ребёнком с куклой-воск в 2003-м, подростком у колодца в 2015-м, старухой с серпом в 1893-м. Во всех отражениях за спиной — отец, его рогатая тень держит нож, обмотанный лентой из песка.

— Дверь в морге… — Лика тянет Марию к выходу, её пальцы оставляют следы ржавчины. — …только через неё можно разорвать цикл! Он уже начал обратный отсчёт…

Элиза перекрывает дверь, её тело теперь — песочные часы, верхняя колба — череп Андрея, нижняя — младенец с клеймом XIV.

— Останови его — и потеряешь шанс всё изменить, — шепчет она, высыпая песок из глазниц. — Позволь времени течь вспять… стань богиней забвения…

Стекло в окне лопается. Вместо улицы — мастерская Исказителей: отец за столом собирает часы из костей, его тень приковывает цепью девочек с клеймом XIII. На стене — календарь с перечёркнутой датой 2025, стрелки всех часов направлены к 1893-му.

Телефон Марии вибрирует. Сообщение от неизвестного: фото двери морга, покрытой рунами, с надписью «КЛЮЧ В КАРМАНЕ ТРУПА №307».

— Он ждёт… — Лика растворяется, её последние слова — песок на губах Марии. — …время вышло.

Спираль на стене завершает последний виток. Песок вспыхивает, выжигая на полу: 23:59. Часы в палате начинают бить назад, каждый удар вырывая кусок стены. В разломе — лестница в подвал, где скрипит дверь с 13 замками. Из-под неё сочится чёрный песок, шепчущий голосом отца:

— Ты опоздала… но для меня — в самый раз.

Элиза смеётся, рассыпаясь в песчаный смерч. Мария сжимает ключ, на котором проступает дата: 31.10.1893. Воздух пахнет горелым временем и мокрыми часами. Где-то внизу, за дверью, скрипит серп.

Вертикальный взгляд в украденные эпохи

Песок шипит под ногами, как раскалённая соль. Цифры 13, 7, 42 пульсируют на полу, каждое число — рана, из которой сочится серая пыль. Андрей ползёт к Марии, его ногти отрываются, оставляя кровавые полосы, превращающиеся в песчаных червей. Глаза — теперь вертикальные щели, мерцающие ртутным блеском, — отражают её лицо, но вместо зрачков: крошечные песочные часы, где верхняя колба заполнена зубьями шестерёнок.

— Тринадцать лет… семь месяцев… сорок две минуты… — его голос скрипит, как несмазанный механизм, челюсть вывихивается, выпуская поток чёрного песка. — …он вырвал из меня… вшил в зеркала… они теперь смотрят твоими глазами…

Мария наступает на цифру 13 — пол проваливается, погружая её в операционную 2003 года. Отец в маске с символами Исказителей вырезает песочные часы из грудной клетки ребёнка. Тень за ним — рогатая, с копытами — держит мешок, из которого сыплются цифры вместо органов.

— Видишь? — Элиза возникает из песка, её пальцы — хирургические скальпели — вонзаются в Мариины виски. — Он готовил тебя с детства. Каждая цифра на полу — твоя украденная минута.

Андрей хватает Марию за лодыжку. Его прикосновение — сухой лёд, выжигающий узор XIII на коже. Зрачки-щёлки расширяются, показывая бесконечный коридор: девочки с клеймом на лбу бегут к зеркалам, их отражения стареют на глазах, превращаясь в песок.

— Они в стенах… — он выплёвывает последний зуб, который превращается в ключ с гравировкой 42. — …слышишь, как шепчутся? Хотят твоих лет…

Стены палаты вздуваются, обнажая кишки клиники — трубы, опутанные волосами и циферблатами. Из вентиляции сыплются фотографии: Мария в 7 лет рисует на асфальте спираль; в 13 — сжигает куклу-воск; в 42 — стоит над колодцем с серпом, её тень рогата, как у отца.

— Ты следующая Исказительница, — Лика вытекает из лужи песка, её тело покрыто цифрами, как татуировками. — Разбей цикл! Вырви клеймо…

Элиза перекрывает ей рот рукой из спрессованных календарей.

— Глупая, — шипит она, вырывая страницу 13 из Марииной памяти и поджигая. — Без клейма ты рассыплешься… как он.

Андрей вдруг вскидывается, его позвоночник ломается с хрустом пересыпаемого песка. Изо рта вырывается крик, разрывающий реальность: потолок трескается, обнажая небо с гигантскими песочными часами. В верхней колбе — клиника 2025-го, в нижней — усадьба 1893-го. Струйка зёрен между ними — Мария.

— Дверь… в морге… — Андрей рассыпается, последняя горсть песка складывается в стрелку, указывающую на часы на стене. Циферблат трескается, стрелки начинают вращаться назад, сдирая кожу с времени.

Элиза целует Марию в лоб, оставляя след в виде клейма XIII.

— Беги, — её голос сливается со скрежетом шестерёнок, — или станешь мостом между нашими эпохами.

Стена с цифрами взрывается. Песок закручивается в смерч, унося обломки палаты. На полу остаётся только ключ и лужа ртути, где плавает глаз с вертикальным зрачком. Он подмигивает, отражая дверь морга — теперь покрытую рунами, горящими как 13 свечей.

— 23:58, — голос отца доносится из глазного яблока, — ты опоздала на семь эпох… но для меня — идеально.

Мария хватает ключ. Металл прожигает ладонь, оставляя шрам в виде песочных часов. Воздух пахнет горелым временем и страхом, который старше её ДНК. Где-то внизу, за дверью, звякает серп.

Пульс песка и койка-ловушка для времени

Тишину рвёт писк мониторов — звук, будто иглы вбивают в барабанные перепонки. Мария врывается в палату, спотыкаясь о верёвки из спутавшихся теней. Экран ЭКГ мерцает: вместо зелёных зубцов — песочные часы, где зёрна падают в такт её шагам. Каждое зерно, ударяясь о дно, взрывается микроскопическим криком. Постель пуста, но простыни изорваны — будто кто-то дрался с невидимыми цепями. На подушке дымится горка песка, слагаясь в клеймо XIII, а внутри — крошечный череп Андрея с шестерёнками вместо глаз.

— Он стал топливом для их часов, — Лика возникает из пятна ртути на полу, её голова прозрачна, сквозь череп виден отец в морге, вшивающий песок в труп. — Твой черёд…

Мария касается песка — зёрна впиваются в кожу, таща за собой в память: Андрей, прикованный к креслу, отец в маске с клювом воронá вставляет ему в грудь ампулу с чёрным песком. Тень за ними рогатая, с копытами, рисует на стене календарь, где все даты — 31 октября.

— Куколка, — голос Элизы вытекает из динамика ЭКГ, искрясь статикой. — Ты чувствуешь, как твоё сердце бьётся в такт их механизму?

Песок на подушке вдруг оживает. Череп Андрея раскрывает челюсть, выплёвывая фотографию: Мария в пять лет, играющая с куклой-воск у колодца. На обороте — детская надпись: «Папа сказал, ты особенная. Мы все здесь особенные».

— Ложь! — Мария рвёт фото, но обрывки превращаются в песчаных ос, жалящих её ладони. — Он… он не мог…

— А как же это? — Элиза материализуется из разорванного снимка, её пальцы — шприцы с чёрным песком — вонзаются в Мариину шею. — Смотри.

Стены палаты рушатся, открывая мастерскую Исказителей. Отец за столом собирает часы из рёбер пациентов, его тень с рогами полирует циферблат языком. На полках — банки с клеймом XIII, внутри плавают глаза с вертикальными зрачками.

— Каждые 13 жертв — новый виток, — Лика тянет Марию к выходу, но дверь — зеркало, в котором отец поворачивается. Его глаза — песочные часы, стрелки показывают 23:57. — Он перезапустит цикл… вернётся в тот день… когда сгорела усадьба…

Песок с койки взлетает вихрем, выкладывая на стене: «ДВЕРЬ В МОРГЕ ОТКРОЕТСЯ С 14-Й ЖЕРТВОЙ». Буквы сочатся ртутью, запах которой выедает глаза.

— Ты и есть дверь, — Элиза обнимает Марию сзади, её дыхание пахнет горелым сахаром. — Твоё клеймо XIV — последний ключ. Хочешь увидеть, что он сделает с тобой?

Зеркало-дверь трескается. В отражении — Мария, прикованная к столу в усадьбе 1893 года. Отец в прозрачном фартуке вскрывает её грудную клетку, вшивая песочные часы. Тень с рогами держит мешок, откуда выпадают волосы Марии из 2025-го.

— Стоп… — шепчет Лика, её рука тает, касаясь Марииного плеча. — …пока не стало…

Мониторы взрываются. Осколки экранов впиваются в стены, показывая одни и те же кадры: пациенты клиники 2025-го стареют за секунды, их крики «ОНА ИДЁТ» сливаются с рёвом машины времени.

— Выбирай! — Элиза впивается зубами в Мариину метку XIV, вырывая клок кожи. — Умереть как жертва… или править как Исказительница?

Песок на полу вдруг застывает. Горка на подушке превращается в миниатюрную усадьбу — из окон валит дым, а на крыше стоит фигура с серпом и песочными часами.

Телефон в кармане вибрирует. Сообщение от неизвестного: «Морг. Сейчас. Он уже начал обратный отсчёт».

Мария хватает горсть песка с клеймом. Зёрна прорастают в ладони корнями, связывая её пульс с тиканьем часов. Воздух густеет, пахнет горелой плотью и старыми книгами. Где-то внизу, за зеркалом, звякает серп.

— 23:56, — отец целует её висок в отражении, его губы оставляют шрам в виде песочных часов. — Встретимся у колодца… куколка.

Элиза смеётся, рассыпаясь на чёрных бабочек с циферблатами на крыльях. Лика шепчет последнее предупреждение, превращаясь в лужу ртути: «Ключ в его кармане… сердце в твоём…»

На полу остаётся только след — песчаные часы, где верхняя колба опустела.

Лифт в зубах временной удавки

Металлические двери лифта скрипят, как челюсти голодного зверя. Мария нажимает кнопку 7-го этажа — панель проваливается внутрь, обнажая шестерёнки, облепленные чёрным песком. Кабина дёргается, застревая между этажами, и зеркала на стенах мгновенно мутнеют, покрываясь инеем из кристаллов соли. В отражении Андрей — теперь скелет в лохмотьях больничного халата — бьётся о стекло, его рёбра трещат, как сухие ветки. На лбу тлеет клеймо XIII, выжженное раскалённым циферблатом.

— Она в зеркалах… ест время! — его челюсть отваливается, рассыпаясь прахом, в котором копошатся песчаные блохи. — Отец… перемалывает нас… в муку для своих часов…

Потолок лифта трескается, обрушивая ливень песка. Зёрна чёрные, с запахом горелой кожи, забиваются Марии в уши, выцарапывая на барабанных перепонках: 23:55. Зеркала оживают — в них мелькают кадры:

— 1893: Элиза кормит зеркала волосами детей, её платье сшито из вырванных страниц календарей;

— 2025: отец в рогатой тени вставляет песочные часы в глазницы пациентов, смешивая песок с их слёзами.

— Куколка, — голос Элизы стекает по стенам ртутными каплями, — хочешь увидеть, как твои кости станут шестернями?

Андрей в зеркале хватает Марию за запястье через стекло. Его костяные пальцы оставляют синяки в форме римских цифр.

— Он… в морге… собирает нас… — глазницы скелета вспыхивают, показывая отца за столом: на весах — песок из тел жертв, на стене — карта усадьбы с 13 метками. — …тебе XIV… особый номер… ты — ось…

Лифт дёргается, падая вниз на полметра. Лампы лопаются, и в темноте загораются глаза зеркал — сотни жёлтых точек, следящих за каждым движением. Песок на полу складывается в песочные часы, где вместо зёрен — обломки детских игрушек.

— Сколько времени украла ты? — Элиза проступает в зеркале, её пальцы протыкают стекло, обвивая Мариину шею верёвкой из спутанных волос. — Помнишь, как в детстве ломала часы отца? Он тогда впервые вшил тебе песок в сны…

Стены лифта вздуваются пузырями, лопаясь кровавыми блистерами. Внутри каждого — фотография:

— 7 лет: Мария хоронит куклу-воск у колодца, её тень рогатая;

— 13 лет: она рвёт календарь, из разрывов сыплется песок;

Сейчас: её лицо в зеркале моргает клеймом XIV, как сигнал бедствия.

Андрей в зеркале бьёт кулаком в стекло. Его скелет рассыпается, кости превращаясь в песчаных змей, которые выгрызают на полу: «ОН ЖДЁТ В 1893. ВЕРНИ МНЕ МОИ 42 МИНУТЫ».

— Не слушай их! — Лика пробивается сквозь трещину в полу, её тело изломанно, как стрелки сломанных часов. — Клеймо XIV — не проклятие… это ключ… вырви его…

Элиза смеётся, разрывая Лику на части. Её обрывки превращаются в песок, который забивает вентиляцию. Воздух густеет, пахнет горелым сахаром и разлагающимися циферблатами.

Лифт резко падает, останавливаясь с глухим ударом. Двери открываются в морг — но не 2025-го, а 1893 года. На стене висит календарь с датой 31 октября, обведённой кровью. В углу — отец, его тень с рогами точит серп, а на столе лежит девочка в платье, с лицом Марии.

— 23:54, — отец поворачивается, его глаза — две песочные колбы, где вместо зёрен — зубы. — Ты почти опоздала… куколка.

Андрей в зеркале кричит последним хрипом, его череп взрывается, осыпая кабину костной пылью. Песок на полу складывается в стрелку, указывающую на морг.

— Иди, — Элиза толкает Марию в спину, её ноготь впивается в клеймо XIV, — стань легендой… или топливом.

Мария выходит. За спиной лифт захлопывается, превращаясь в зеркальный гроб. Воздух морга обжигает лёгкие формалином и страхом. На столе — серп, на лезвии гравировка: «ЖАТВА НАЧИНАЕТСЯ С ТЕБЯ».

Вдалеке, за рядами трупов с клеймом XIII, скрипит дверь. Сквозь щель виден колодец, а над ним — песочные часы размером с небо. Последние зёрна падают.

Мумия в плёнке из украденного детства

Подвал воняет формалином и прокисшими надеждами. Фонарь охранника выхватывает из мрака ногу Андрея — высохшую, обёрнутую в пузырчатую плёнку, где каждый пузырь хранит отпечаток детской ладони. Пальчиковые узоры светятся фосфором, слагаясь в XIII на лбу мумии. Охранник трогает плёнку — она шипит, выпуская пар с запахом сожжённых волос, а под ней… кожа Андрея оказывается пергаментом, исписанным датами: 13.10.2025, 7.11.2025, 42.02.2025.

— Господи, да это же… — его голос обрывается, когда изо рта мумии выпадает осколок зеркала. Стекло впивается в ботинок, показывая в отражении не подвал, а каменную комнату с факелами. Мария в плаще средневековой целительницы прижимает к груди песочные часы, её запястье перетянуто верёвкой с 13 узлами. За спиной — тень с рогами, её рука лежит на плече девушки-двойника.

— Ты всегда была моим лучшим инструментом, — голос отца доносится из зеркального осколка, его пальцы в кожаных перчатках с символом Исказителей сжимают плечо средневековой Марии. — Песок в твоих венах… мой величайший эксперимент.

Охранник поднимает осколок — стекло впивается в ладонь, прорастая корнями из чёрного песка. По руке ползут волдыри, лопаясь сочным хлюпом, и из них высыпаются микроскопические шестерёнки. Он кричит, трясёт кистью, но зеркало прирастает к костям, показывая новое видение: отец в плаще алхимика заливает расплавленное стекло в форму из детских черепов, его тень с рогами помешивает печь языком.

— Вырви его… — мумия Андрея вдруг хватает охранника за глотку высохшими пальцами, её челюсть отваливается, выпуская рой песчаных ос с жалами в форме песочных часов. — …пока он не перевернул все зеркала…

Плёнка на теле мумии лопается, обнажая грудную клетку — вместо сердца там тикают миниатюрные часы, стрелки которых вырезаны из детских молочных зубов. На циферблате — 23:53, цифры горят зелёным фосфором.

— Она идёт… — шипит мумия, её глазницы заполняются чёрным песком, который стекает вниз, образуя на полу карту усадьбы Ворон. — …сквозь слои времени… её платье сшито из календарей…

Охранник бьётся в конвульсиях — зеркальный осколок теперь торчит из его глазницы, показывая в отражении Марию: она стоит над телом охранника в подвале 2025 года, но её платье — лоскуты из страниц медицинских карт с клеймом XIV.

— Найди меня у колодца, — голос Элизы вытекает из часов в груди мумии, — мы с тобой… одна песчинка в разных часах…

Стены подвала вдруг покрываются инеем. На потолке проступают детские силуэты — они прыгают через скакалку из человеческих кишок, напевая: «Тринадцать жертв, четырнадцать ключей, отец зашивает время в печень детей».

Охранник умирает с хрипом, его тело мгновенно мумифицируется, оборачиваясь той же плёнкой с отпечатками. Новые ладони светятся XIV. Зеркальный осколок выпадает из его руки, показывая теперь Марию-целительницу 1893 года — она вскрывает ворону живот, доставая часы с клеймом XIII, наполненные песком из детских гробиков.

— Цикл почти замкнут, — отец возникает из тени, его рогатая фигура отражается во всех осколках разбитого зеркала подвала. — Твоё клеймо… последний шов на портале.

Мария 2025-го поднимает осколок. Стекло режет ладонь, смешивая кровь с песком. Капли падают на пол, складываясь в стрелки, указывающие на морг. Воздух густеет от запаха горелых волос и апельсиновой кожуры. Где-то вверху, за дверью подвала, звякает серп.

— 23:52, — шепчет мумия Андрея, рассыпаясь в прах. — Он уже точит лезвие для твоего клейма…

На стене остаётся только силуэт — девочка с куклой-воск у колодца. Когда Мария поворачивается, тень повторяет движение… но с серпом в руке.

Вскрытие временной опухоли