Бесплатный фрагмент - Земля обетованная

На обложке: Бен-Гурион в юности (справа)

и в качестве многолетнего лидера Израиля.

Фото взяты из открытых интернет-источников.

Общее стремление

Много необычного в этой книге и в судьбе её автора, на что стоит обратить внимание. Начиная с глубокого сочувствия и понимания того стремления евреев к возвращению на родную землю, которое получило название сионизма и в советские времена носило обличительный или ироничный оттенок. Такое же стремление жило в авторе, у которого не было ни капли иной крови, кроме чисто русской, — мечта о том, чтобы собственная родина стала такой, какой она должна быть, не только в замечательных советских песнях, но и в действительности.

Удивительны место и год написания книги, указанные в конце. Не так-то просто было найти информацию о главном герое книги в те времена, а тем более в мордовской исправительно-трудовой колонии Дубравлага. Лишь некоторые статистические данные автор после освобождения заменил на более поздние.

Мечты автора, увлекавшегося с юности «Городом Солнца» Томмазо Кампанеллы, «Утопией» Томаса Мора, трудами социалистов-утопистов, нашли отражение и в других его книгах. И не только в книгах, но и в практических делах. Будучи всю жизнь педагогом, он старался внедрить эффективные методы в работу школ, детских домов, пионерских лагерей. Дружил с Антоном Макаренко и Семёном Калабалиным. Всю войну сражался гвардии старшиной с фашистскими захватчиками. Участвовал в составлении педагогического раздела программы КПСС — только не в той команде, которая оказалась «правильной», в результате чего и оказался в заключении. И в ИТК тоже пытался бороться за справедливость, за что был осуждён повторно. Обо всём этом можно прочитать в книгах, ссылки на которые даны в приложении.

Посвящение книги «внукам Лазаря» относится к нам, трём сыновьям Гавриила Яковлевича и Марии Лазаревны (дочери Лазаря Гиндина) — двух педагогов по призванию.

Виктор Кротов

Внукам Лазаря посвящаю

Деня

Самуил Борисович Гурвиц был цадиком. Почему он был цадиком? А почему ему не быть цадиком, если у него отец и дед были цадиками, — точно так же, как в семье портного дети становятся портными, а в семье часовщика сын становится часовщиком. Чтобы быть кем-то, надо хорошо знать своё дело, а это получается тогда, когда знакомишься с делом в детстве.

Дедушка Берко тоже был цадиком. Ему уже перевалило за сто, а сколько сейчас, он сам не помнит. Но кажется, что он был современником Уриеля Акосты, а может быть, и царя Давида, потому что о них он рассказывал такие подробности, какие можно знать, только прожив вместе всю жизнь. Дедушка Берко был глух. Это мешало ему выполнять обязанности цадика, но не мешает рассказывать.

Самым внимательным слушателем его рассказов был его маленький внук Деня, сын Самуила Борисовича. Слушать дедушку интересно: он знает евреев в Испании (и сам когда-то жил там), был он и в Палестине, и в Африке… Да где он только не был? Дене кажется, что дедушка не кто иной, как сам Вечный Жид.

Вот Дене явно не везёт в жизни. Он не только не был ни в Испании, ни в Палестине, но даже не бывал на центральных улицах Плоньска, потому что русские и польские хлопчики бьют еврейских детей, попавших на их улицу. А уж если говорить начистоту, то даже на своей улице Деня бывает редко. С грудного возраста он пробовал болеть всеми болезнями подряд. Даже названия всех болезней запомнить трудно. Да и зачем? Интересней знать, какие ещё есть болезни на свете, каких Деня ещё не пробовал, но которые, конечно, не минут его.

Если уж говорить совсем начистоту, то Дене даже нравится болеть. Во-первых, все стараются тебя угостить самым вкусным и сладким, и не только домашние, но и соседи. Во-вторых, сколько угодно можно слушать дедушкины рассказы. А если дедушка задремлет, можно слушать, как братишка Беня заучивает Тору. Странно только, что он повторяет одно и то же несколько раз подряд, и Дене приходится подсказывать ему. Он-то давно запомнил, что учит Беня, так же как помнил все молитвы, которые читают отец и дедушка.

Ещё интересней стало, когда братишка Беня поступил в гимназию. Это вам не Талмуд — тут и география, и история, и арифметика, а особенно алгебра и геометрия. А Деня по-прежнему запоминал всё и так наловчился, что мог на память повторить газетную статью, прочитанную отцом вслух. Как-то незаметно изучил он испанский, французский и мавританский языки. Без знания этих языков трудно было бы понимать рассказы дедушки: он часто переходил с одного языка на другой.

Когда Дене исполнилось тринадцать лет и он стал совершеннолетним, все болезни вдруг покинули его. Или запас их кончился, или… Словом, пора идти в школу. Учить там ему почти нечего: всё это Деня знает наизусть. А разве плохо помогать слабым в учёбе, быть помощником учителя? А плохо ли быть служкой в синагоге? Тут, хоть ты уже и не больной, а каждый старается угостить самым что ни на есть сладеньким. Всем нравился умный, смышлёный мальчик, немного слишком подвижный и, пожалуй, озороватый, так на то он и ребёнок. Пусть потешится, пока не стал раввином. А что Давид Гурвиц будет раввином, в этом никто не сомневался, даже сам раввин.

Деня не был жадным и всегда делился угощением с самыми бедными товарищами. Нет, на одно он был жадным — на книги. Он их покупал, выпрашивал или просто читал у прилавка книжной лавочки. Углубится в книгу и не замечает, что делается вокруг: драчка ли, ссора ли, происшествие какое — ему это неинтересно, как давно знакомое. Только слушать ругань торговки пирожками тёти Фиры он любил, поражаясь, как при такой быстроте произносимых слов она успевала выбирать слова самые необычные, острые, а из них сплетала самые замысловатые пожелания своим недругам. И вдруг внезапно переключалась на восхваление своего повара и тех покупателей, кто почитал её продукцию, да ежё платил не рядясь.

Остальная жизнь мало интересовала Деню. В неё всё так обычно и знакомо! Вот если ему попадалась задача, решение которой пряталось в путанице чисел и действий над ними, тут можно было жить настоящей жизнью, которую Деня любил.

Беня

Говорить о Давиде, не рассказав о Бене, нельзя.

Беня — брат, и старше Давида на целых десять лет. Это значит, что когда Давид начал ходить, Беня уже учился в ешиботе, а когда Давид поступил в хедер, Беня уже занимался в Стамбульском университете

А всё же Беня — самый близкий друг Дени. Настоящий друг, такой, который ближе отца с матерью. Беня ухаживал за маленьким Деней, когда тот болел (а болел он всегда) и, наверное, на нём изучил все детские болезни. Когда он зубрил Тору, то держал Деню на руках, и малыш за компанию тоже заучил её. Потом Беня учил гимназический курс, а вместе с ним и Деня. Способности Дени стирали разницу в возрасте.

Беня ничего не скрывал от брата и советовался с ним, как с равным. Впрочем, Беня любил всех и для всех готов был сделать всё, что в его силах, и даже сверх своих сил. Люди тоже любили его и называли его ребе, ожидая, что он будет самым лучшим цадиком, но Беня смущался и говорил, что на такое звание у него не хватит ума. Дай бог, чтобы хватило ума стать лекарем, а цадик должен лечить человеческую душу.

Окончив гимназический курс, Беня хотел во что бы то ни стало учиться на врача. Он не боялся приёмных экзаменов, но как поступить в Университет или в Академию, если в Российской империи двери в университет были наглухо закрыты для евреев. Ехать во Францию, Швейцарию или Германию не хватало средств, да к тому же эти места были тем хреном, который редьки не слаще.

Выручил дедушка. Он написал несколько строчек на древнееврейском языке знаменитому профессору Стамбульского университета и велел Бене отправляться туда пешком. Именно это и должно стать его экзаменом.

Беня был принят, окончил медицинский факультет и возвратился в родной город врачом по детским (и всем остальным) болезням.

Как он был нужен евреям Плоньска! Столько больных, но попробуй, сунься в земскую больницу… А тут появился свой врач.

Практика у Бени была огромная, а доходы… Ведь чаще всего болеют там, где нет денег ни на оплату доктора, ни на лекарства, и даже на хлеб. Чаще всего Бене приходилось самому составлять лекарства, а порой оставлять пациенту немного продуктов. Однако община не давала Бене голодать, и он стал общественным врачом.

Беня, однако, не был человеком «не от мира сего», этаким блаженненьким благотворителем. Трезвый разум и аналитический ум сочетались у него с безграничной любовью к своему обездоленному народу. Меньше всего он был религиозным фанатиком, принимал учения Дарвина и Маркса. Но он питал страх перед революцией, а следовательно, перед пролитием крови. Конвент или роялисты, Гора или Жиронда, Лион или Вандея — всё это кровь, страдание.

Не будучи фанатиком, он верил, что из среды его народа явится если не Мессия, то организатор, который возглавит движение за создание государства. Но оружием в этой борьбе будут человеческий разум и воля. Как же должно расцвести еврейское государство, если, несмотря на кровавые гонения и бесправное положение, обездоленный народ дал и даёт миру людей, возвеличивающих науку, искусство, технику, культуру!.. Сколько всего может создать такой народ на обетованной земле!

Обо всём этом Беня разговаривал с Давидом, давал ему книги и брошюры, за которые царское правительство ссылало людей в места отдалённые, отправляя их на медленную смерть, а порой и на быструю: приговаривая к казни или поощряя погромы.

Беня знал многое, но, уверенно и твёрдо держа в руках скальпель, он никогда бы не взял нож или револьвер. Давид тоже не знал, что надо делать, и усиленно искал истины в книгах. Он читал, читал, читал…

Направляясь, в свою очередь, в Стамбульский университет, Давид избрал себе юридический факультет. Посещал лекции по философии, в библиотеках доставал древние и новейшие книги всех времён и народов.

Приезжая на каникулы в родной Плоньск, он по-прежнему с великой скорбью видел обездоленный народ, загнанный в гетто, в грязь и нищету.

Суламифь

Однако, как ни были мысли Давида погружены в анализ осколков истины, как ни были его глаза устремлены в книги, а он всё же не просмотрел дочь провизора Фиру.

Говорят, что человек может возродиться через несколько десятков поколений. Давид в это не вполне верил. Но, увидев Фиру, он убедился, что Суламифь возродилась, да ещё в улучшенном виде, потому что Песнь Песней не отражала всей её прелести. Давид принялся составлять свои Песни и нашёптывать их Фире.

Какой девушке не понравятся Песни Песней, да ещё составленные для неё самой? А если нравятся песни, то уж автор их тем более понравится. А почему он может не понравиться отцу Фиры? Парень — поискать такого надо не только в Плоньске, а и в других городах, да и то не скоро найдёшь. Если Фира нравится Давиду, то почему она не понравится его отцу, а тем более матери? Такую невестку поискать надо, да вряд ли найдёшь. Давиду — восемнадцать лет, невесте — шестнадцать, самая пора. Окончит университет, будет адвокатом или нотариусом, а там и до поверенного в делах фирмы недалеко. На следующий год можно и свадьбу справить.

Мать Фиры уже исподволь перетряхивает приготовленное приданое, накупает новое, присматривает материю на подвенечное платье, а мать Давида прикидывает в уме, сколько и каких продуктов потребуется на свадьбу, где их достать и как приготовить

В пору бы на этом окончить рассказ, описать свадьбу: мол, я там был… стали жить-поживать…

Да, так, только так должны складываться человеческие судьбы. И пусть будут прокляты те, кто разрушает эту извечную прекрасную сказку жизни!

Прошлое и настоящее

Тяжело читать книги или слушать лекции по истории еврейского народа: исход из Египта, скитания в пустыне, вавилонский плен, переселение евреев из Испании в Марокко, костры и пытки инквизиции, аутодафе, поголовное избиение евреев: уничтожались не только мужчины, но и женщины, и дети, повинные лишь в том, что родились евреями. Когда Давид читал такие книги или слушал лекции, глаза его наливались кровью, кулаки сжимались… Но вот книга закрыта или лекция закончена — и вокруг снова весёлый, красочный, звонкоголосый мир, где в пёстрой нищете не умирает живой еврейский юмор.

Но ещё тяжелей было узнавать о еврейских погромах не когда-то, в далёкие времена, в далёких чужих странах, а в городах Российской империи от Одессы до Киева, от Нижнего Новгорода до Бердичева. Эти сообщения уже не были отвлечёнными рассказами. Приходилось узнавать о гибели родных и знакомых, которых знал как людей весёлых, бодрых, неунывающих, бесконечно милых.

Тогда пробуждалась ненависть не к египтянам, арамейцам, финикийцам, которых давно покарало и уничтожило время, а к этим вот самодовольным приказчикам и мясникам, грузчикам и биндюжникам, именовавших себя Союзом Русского Народа. Поднималось и росло зло на русский народ, на русского бога.

И всё же — книга прочитана и закрыта, газета сложена, письмо из Шепетовки обсуждено. Прочитаешь молитву о принявших смерть евреях и о здоровых живущих, поговоришь с дедушкой, изольёшь душу с Беней, глянешь в ясные глаза Фиры — и все кошмары станут чем-то нереальным, страшной сказкой, из тех, которые пугали и волновали в детстве…

Но приходит день, когда о трагедии узнаёшь не из прочитанной книги, не из серого газетного листа, не из коряво написанного нескладного письма, а…

Под именем бога и народа