Бесплатный фрагмент - Зеленый фонарь

Он как-то странно протянул руку к темной воде, и, несмотря на расстояние между нами, мне показалось, что он весь дрожит. Невольно я посмотрел по направлению его взгляда, но ничего не увидел; только где-то далеко светился зеленый огонек, должно быть, сигнальный фонарь на краю причала.

Ф. С. Фицджеральд, «Великий Гэтсби»

***

о, я прошу, не надо сплина

удачу нашу не измерить,

на миг в гостях у сей земли, но

здесь будет каждому по вере —

камней, корон, и цепеллинов,

и возвышения империй,

все, что мечты преподнесли нам —

тем насладимся в полной мере,

пока, пробившись из-под спуда,

сметая разума оковы,

непрошенное нами чудо —

волна! — стеной не встала снова,

и солнце цвета изумруда

еще не сделалось сверхновой.

***

в этом реакторе все, что звалось тобой

распадается до коллоида, до безвольной слепой амебы,

и язык, позабыв слова, прилипает к небу,

и глаза заливает небом, как «титаник» — морской водой.

радость бритвой по горлу — смотри!

                                              сквозь марево миража

проступает то, что не есть золотая пыль…

так рука, держащая сильмарилл,

до кости сгорает, не в силах себя разжать.

***

ловить человеков

еще не ведая имен, еще не разбирая сути

ты оказался обречен, перешагнув через распутье —

за ниточку, за волосок, пустяк, нелепый, бесполезный,

тебя поймали на крючок —

                                   и вот ты держишься над бездной,

на счастье? нет, совсем не факт, ничто не делается проще,

и сердце пропускает такт, и ветер в занавесях ропщет —

зачем, зачем?..

в ушах звенит от незнакомого напева,

и огонек вдали горит, и золотится звездный невод.

***

литься в ладони лета

виться шелковой лентой

— так было бы много проще, но, холодом прополощен, над куцей дрожащей рощей шар багровый кратеры морщит.

так что — ехидный прищур, шаг — будто летишь из пращи; жестяные топорщат крыши антенн железные хвощи — в подобных каменных джунглях не выжил бы дикий пращур.

лучше прощаться сразу. мне надо запомнить точно — ты не вернешься с рейда; строить другую базу. ты тоже решай, что дальше — меня разошьет шрапнелью.

определяйся срочно. обратный отсчет окончен.

***

…и вот ты носишь в глазу, в зенице осколок неба над головой. Ни проморгаться, ни застрелиться, хоть парабеллум-то под рукой. Уйти в пираты, надеть повязку, хромать, деревянной стучать ногой, кричать: «Пиастры!"… да что пиастры? на них не купишь себе покой.

…и вот последний осколок солнца меж ребер втыкается острием, назгульским треклятым клинком крадется туда, где хранится наш день вдвоем. И холодеет и вымерзает все, где проходит его стезя, быть хочется гердою, а не каем, но точно знаешь — нельзя. Нельзя.

…и вот ты ждешь — все зальется белым, начнутся титры, и все, пока. Вцепившись намертво в парабеллум, дрожит немеющая рука. Суметь не выстрелить ни в кого, дождаться, когда загорится свет. Еще немножечко. Ничего. Еще там сколько-то тысяч лет.

***

Полотно судьбы рассекает нож,

С треском рвутся нити — ну что же, что ж —

Сквозь сугробы брести, бормоча в бреду:

Я с тобой. Я здесь. Я иду, иду.

Слишком мало тепла в мире из сизых льдин,

В стеклянный воздух вморожен небесный свод,

Слишком много огня по жилам, в крови, в груди —

Стекает по пальцам вниз, прожигает лед.

Я иду, оглянись, пожалуйста, погоди,

След-в-след за тобой сквозь тьму я иду вперед.

…Впереди до самого окоема — белым-бело,

Ни следа на снегу, ни отблеска над водой,

Впереди — никого, и позади — никто…

Я иду. Я иду за тобой.

Погоди, постой.

я просыпаюсь ночью, смотрю в потолок — там пляшут

скупые седые тени, тянут сухие пальцы,

за окнами в белой ночи

гложет волна ступени, они становятся глаже,

в гематитовом малом зальце

сердце душат цепочки строчек.

никто не стоит на страже,

в жиже лежат знамена,

воздух затхл, и стыл, и влажен,

неподвижен, и даже, даже

мое имя никто не помнит.

сталь заржавела в ножнах,

воздух пропитан ложью,

фигуры темные в ложах,

чертят схемы, скрипит их грифель,

смотрят на сцену, сцеплен

механизм с механизмом, к цели

эксперимента, к рифам

несется макет — разбиться —

и лишь тем, безусловно, ценен.

во мраке белеют лица —

veni, мол, vedi, vici.

я просыпаюсь с криком,

я просыпаюсь с дрожью —

тот, кто сегодня снился,

был на тебя похожим,

с прозрачным бесстрастным ликом,

мертвым, как воды Стикса,

с холодным ядом под кожей,

с глазами голодной птицы,

все смотрел, как песок струится,

ни тепла не знал, ни сомнений…

…я просыпаюсь с криком. Надо мною кружатся тени.

***

есть «бремя белых» и «бремя сильных»,

                                                             есть тысячи их имен,

но имя одно у бремени слабых, у тех, кто не носит знамен,

кому и хайвэй — гребеня-ухабы

и стужа — в плюс двадцать пять.

тех, кем никто никогда не стал бы, когда бы мог выбирать.

ошибка набора, сгоревший пиксель, кромка битого льда,

слабые пальцы, «ну извините», в венах вода, вода,

и вместо голоса — хриплый шепот

(им и детский пломбир — мышьяк!)

и тоскливые лица, и вечный ропот,

звучащий примерно так:

«ну да, ну да, я урод, я лузер, вы сами там как-нибудь.

мне б шаром бильярдным скатиться в лузу,

забыться, пропасть, уснуть,

в какой-нибудь бремен там или гаммельн,

чтоб обрести покой

отполированною ногами плиткою мостовой…»

но выхода нет, не вжимайся в плинтус,

тебе уже не спастись.

твое имя в списке пронзает стилус.

добро пожаловать в жизнь.

ну же. давай. улыбнись губою, прокушенной до крови.

все хорошо. все могло быть хуже.

ну же.

вставай. живи.

***

танец вслепую на горной дороге —

сосны корнями впиваются в камень,

щебень скользит под босыми ногами,

маршрутом немногих —

забытая трасса,

мелодия вальса,

морзянкою пульса —

достать, дотянуться —

кто же ты, кто же ты, кто же ты, кто ты?

сквозь бесконечность несется планета,

скалы и пропасти, танец наощупь,

ветер сосновые иглы полощет,

в груди кастаньета,

касанье ладоней —

ведущий, ведомый —

кто же ты, кто же ты, кто же ты, кто ты?

небо в кристаллах просыпанной соли,

пустая попытка не выпасть из ритма,

тщетность проклятия, тщетность молитвы,

скрипичное соло,

спиральность сюжета,

вопрос без ответа —

кто же ты, кто же ты, кто же ты, кто ты…

***

Пять-семь-пять шагов:

«Мол, сакура отцвела» —

Жизнь в жанре хокку.

***

прорастают сквозь асфальт

туберозы и герберы,

выбираешь низкий старт,

ни во что уже не веря,

дождь смывает королевства,

нарисованные мелом,

ты твердишь осиротело —

что же делать, что же делать?

в зоосады зодиака

птиц таких не завозили,

чтоб названья этих знаков

выпевали без усилий,

красный, желтый и зеленый —

все горят одновременно,

ты бредешь ошеломленно,

натыкаешься на стены.

тонет город-Атлантда

в белой яблоневой пене,

только все красоты вида

суть сюжета не изменят,

в небе тают миражи

с еле-еле слышным вздохом,

как печально пережить

за мгновенье три эпохи…

***

и просто сны

икс

залпом допивает бокал,

вытряхивает льдинки в ладонь,

вытягивает вперед руку:

«Вот чему

подобны мои чувства к тебе —

чем холоднее лед,

тем больше горят пальцы,

чем сильнее я их сжимаю,

тем меньше в них остается».

игрек вместо ответа

наклоняется

и вбирает губами

солоноватую каплю воды

с линии жизни.

***

…и если завтра случится вдруг, что с неба раздастся гром,

и больше не будет, мой милый друг,

ни «как-нибудь», ни «потом»,

и станет зыбким, как будто топь,

                                  гранит твоих прежних троп,

и плоть исчезнувших городов стылым пеплом падет у стоп,

наряжен medico della peste, скажет тебе «пройдем»

посланец свыше; угрюмый вестник укажет на окоем…

…я знаю точно, что он услышит — а, мне ли не знать о том.

«всегда я делал свой выбор сам — и я выбирал, как умел.

мой голос был громок, мой путь был прям,

и я так, как мог, горел»

и, стоя в толпе за границей круга,

средь прочих, других, иных,

тех, что свидетелями друг другу были сюда званы,

я присягну: все слова твои — правда (а, мне ль не знать!)

и прямо гляну в лицо судьи, бесстрастное как печать…

…но воздух вдохну, ставший вдруг свинцом —

и не смогу смолчать,

как застывает на пальцах воск, как время берет разбег,

как пляшет радужное пятно на темной изнанке век.

ты горел, как мог, и поклясться в том

будет просто не мне одной,

о да, ты был свечой и огнем, но было тебе дано

не осветить кому-нибудь путь —

показать, как вокруг темно.

***

где твое Ка шатается по ночам,

чью дверь открывает отмычкою, без ключа,

входит вкрадчиво — не спугнет сверчка,

                                                       не моргнет свеча —

в изголовье встает, смотрит молча —

                                                       такие всегда молчат —

и в глазницах плавит серебряную печаль.

ночь сквозь ставни течет, как черный горячий чай,

пахнет листом смородины или мятой…

…утром эта душа вернется последней, пятой,

босиком по крошеву желтого кирпича.

***

Кто тебе станет точильным камнем,

Полночным небом сквозь расписные ставни,

Каменным жерновом, молотом, наковальней,

Страной чужеродной и чужедальней,

Глотком воды после долгого дня пути?

Кому ты войдешь под ребро раскаленной спицей,

Мелодией в спину, влагою под ресницы,

Кого ты уронишь, не удержав в горсти?

Что ты скажешь, когда Габриэль заиграет джаз,

В час, назначенный, чтоб глядеть и зеницы не отвести?

Выдавишь пару банальных фраз,