Бесплатный фрагмент - Зэчка. Его главная ошибка

Глава 1

Холод приходит первым. Всегда. Он ползёт по голым ногам, впивается в кожу ледяными иглами, забирается под рёбра. Это не холод съёмной квартиры с окнами, которые сифонят. Это холод карцера, въевшийся в память на клеточном уровне.

За ним приходит звук. Скрежет металла о металл — тяжёлый засов на двери камеры. Потом крик. Не мой. Чужой, полный животного ужаса. И этот крик, как спусковой крючок, выдёргивает меня из сна.

Я сажусь на кровати одним резким, рваным движением. Сердце колотится о рёбра, пытаясь пробить грудную клетку. Простыня, липкая от пота, скрутилась жгутом вокруг ног. Тишина. В ушах звенит только тишина и стук собственной крови.

Я не там. Я здесь.

Комната тонет в сером предрассветном сумраке. Дешевые обои в выцветший цветочек, чужая мебель, казённый шкаф у стены. Это не камера. Это моя новая клетка, чуть больше размером.

Пальцы сами находят плечо. Левое. Под тонкой тканью майки проступают рельефные чешуйки змеи, набитой поверх уродливого, впалого шрама от заточки. Мой личный опознавательный знак. Пять лет назад я кричала от боли, когда игла вгрызалась в кожу, вырисовывая хищный изгиб. Но та боль была спасением. Она перекрывала другую, ту, что осталась от предательства и унижения.

Руки мелко дрожат. Дыхание сбито, рваное, как у загнанного зверя. Нужно встать. Нужно попить воды. Простое действие, которое здесь, на воле, можно совершить, не спрашивая разрешения. Я заставляю себя подняться, ноги кажутся ватными. На крохотной кухне лунный свет падает на щербатую раковину. Беру стакан. Вода ледяная, она обжигает горло, но на несколько секунд приводит в чувство.

Я смотрю на своё отражение в тёмном стекле окна. Там чужая женщина с моими глазами. Уставшая, злая, с острыми скулами и жёсткой линией рта. Женщина, которая разучилась плакать.

Тюрьма научила меня главному: холод не всегда снаружи. Иногда он поселяется внутри. И тогда он перестаёт быть пыткой.

Нет. Этот холод теперь — моё оружие.

***

Стакан со стуком опускается на столешницу. Вода не помогла. Холод внутри никуда не делся, он лишь затаился, требуя выхода. Я возвращаюсь в комнату, к единственной картонной коробке, которую забрала после освобождения. В ней — осколки прошлой жизни, те немногие вещи, что не успел вышвырнуть Вадим.

Мои пальцы без раздумий находят то, что ищут. Глянцевый прямоугольник фотографии.

Мы на ней смеёмся. Солнце заливает палубу яхты, ветер треплет мои распущенные волосы. Я на снимке смеюсь, запрокинув голову. Беззаботно. Глупо. Доверчиво. Вадим Орлов обнимает меня за талию, его лицо — образец холёной уверенности, а улыбка… Теперь я вижу, что это была не улыбка. Это был оскал. Оскал хищника, который уже выбрал жертву.

Я смотрю на его лицо, и в груди не шевелится ничего, кроме холодной, выверенной ненависти. Пять лет назад при виде этого фото я бы выла, рвала его на мелкие куски, царапала ногтями глянцевую поверхность. Сейчас — нет. Сейчас я просто смотрю, запоминая каждую деталь, каждую чёрточку человека, который забрал мою жизнь и построил на её обломках свою.

Слёз нет. Только холодная, звенящая пустота, которая требует наполнения. И я знаю, чем её наполнить.

Фотография отправляется обратно в коробку. Мои движения становятся точными, механическими. В углу за шкафом отходит плинтус. Там, в небольшой выемке в стене, лежит то, ради чего я выжила. Мой пропуск в его новую жизнь.

Я поддеваю ногтем маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Он кажется хрупким, почти невесомым. Но я знаю его истинную цену. Я разворачиваю его. Несколько слов, написанных чужим, торопливым почерком. Слова, которые тогда, пять лет назад, никто не захотел услышать.

Это не просто улика. Это ключ. Первый, который я вставлю в замок его идеальной жизни. И медленно, с наслаждением, начну поворачивать.

***

Четыре стены давят. Воздуха. Мне нужен был воздух, который не пропитан воспоминаниями и снами. Лестничный пролёт встретил меня гулким эхом шагов и пыльной прохладой. Этаж за этажом, пока я не упёрлась в тяжёлую металлическую дверь. Ржавый засов поддался с натужным скрежетом, который на секунду отозвался в памяти другим, тюремным звуком.

И вот я наверху.

Ветер ударил в лицо — резкий, холодный, очищающий. Он трепал волосы, забирался под тонкую майку, но этот холод был другим. Живым. Настоящим.

Подо мной раскинулся город. Не спящий, а притаившийся. Бесконечная паутина улиц, прочерченная раскалёнными артериями фонарей. Дома-гиганты вонзали в тёмное небо свои каменные клыки. Миллионы огней в миллионах окон, и в каждом — своя жизнь, свои маленькие драмы, своя ложь.

Где-то там, в одном из этих светящихся муравейников, сейчас спит он. Вадим Орлов. В своей дорогой квартире, в своей шёлковой постели, рядом со своей молодой женой. Он уверен, что прошлое похоронено. Что Кира Волкова сгнила, сломалась, исчезла. Он даже не догадывается, что призрак, которого он сам создал, уже стоит на крыше и смотрит на его город.

Я подошла к самому краю, к низкой кирпичной кладке. Дрожь, бившая меня после кошмара, ушла. На её место пришло ледяное, почти звенящее спокойствие. Там, внизу, была моя охотничья территория. А он — моя дичь.

Ветер вырвал из глаз непрошеную влагу, но это были не слёзы. Я не плакала уже пять лет.

Я смотрела на огни, на движение машин, на эту огромную, равнодушную машину жизни, частью которой он себя считал. И губы сами собой сложились в слова. Тихий шёпот, который тут же подхватил и унёс ветер.

— Ты заплатишь.

За всё.

Глава 2

Дмитрий Стахов ненавидел эту ночную тишину в кабинете. Она была обманчива. В ней, как в стоячей воде, размножались призраки — тени старых дел, закрытых, но не забытых. Тех, где точка была поставлена по закону, но не по совести.

Тяжесть прожитого дня осела на плечах, вдавливая в скрипучее офисное кресло. За окном город жил своей жизнью, переливаясь миллионами огней, но здесь, на седьмом этаже следственного управления, время застыло. На столе высились стопки папок, аккуратные бастионы чужих трагедий. Дмитрий методично разбирал их, перекладывал, систематизировал — бесполезная работа, которая позволяла создать иллюзию контроля.

Его рука замерла на тонкой картонной папке серого цвета. Безликой, как и сотни других. Но пальцы почему-то ощутили её иначе. Словно под картоном был не ворох бумаг, а тлеющие угли.

«Волкова К. А. Дело №718».

Он не открывал эту папку пять лет. Не было нужды. Дело было в архиве, осуждённая отбывала срок. Но он не мог заставить себя убрать руку. Он сам не понял, как вытащил её из общей стопки и положил перед собой. Особняком.

Секунду он просто смотрел на затёртые буквы. А потом с резким, почти злым движением открыл. Сверху лежал протокол. Сухие, казённые фразы, за которыми — сломанная жизнь. Но взгляд проскочил их, цепляясь за фотографию, прикреплённую скрепкой к первому листу.

С глянцевого снимка на него смотрела девушка. Нет, не та женщина, чей образ преследовал его в редкие моменты слабости. Эта девушка улыбалась. С вызовом, немного дерзко, но в её тёмных глазах ещё не было той тюремной стали, которую он увидел позже, в зале суда. Была только жизнь, амбиции и какая-то отчаянная вера в справедливость. Вера, которую он лично растоптал.

Стахов сжал челюсти так, что заходили желваки. Эта улыбка была укором. Безмолвным обвинением, которое звучало громче любого приговора. Он закрыл папку, отшвырнув её на край стола, словно она обжигала пальцы.

Но было поздно. Призрак уже сидел в кресле напротив и смотрел на него её глазами. Глазами Киры Волковой.

***

Холодный бетон подземной парковки — идеальное место для призраков. Здесь каждый звук, каждый шаг отдавался гулким, искажённым эхом. Я ждала, прислонившись к шершавой колонне, и холод, поднимавшийся от пола, казался мне привычным и даже успокаивающим. Я была в своей стихии.

Его машина — неприметный тёмный седан, казённый и безликий, как и вся система, которую он представлял, — стояла в трёх рядах от меня. Я изучила его график. Знала, что он засиживается допоздна, уходя одним из последних. Моё терпение, отточенное годами в камере, где время тянется как смола, стало моим главным союзником.

Свет в его окне на седьмом этаже погас.

Сигнал.

Я не побежала. Мои движения были выверенными и тихими. Ни одного лишнего шага, ни одного суетливого жеста. Пять лет в окружении сотен чужих глаз научили меня двигаться так, чтобы не привлекать внимания. Быть тенью.

Мне повезло. Стекло со стороны пассажира было приоткрыто на палец — видимо, проветривал салон. Тонкая проволока, которую я всегда носила с собой, легко скользнула в щель, подцепила кнопку блокировки. Тихий щелчок замка прозвучал в гулкой тишине парковки как выстрел, но его мог услышать только тот, кто ждал.

Дверь открылась без скрипа. Секунда — и сложенный вчетверо листок бумаги лёг на водительское сиденье. Маленький белый квадрат на тёмной обивке. Как мишень.

Я так же бесшумно закрыла дверь и отступила обратно во мрак, за свою колонну. Теперь оставалось только смотреть. Холодный механизм мести был запущен, и сердце билось ровно, отмеряя секунды до взрыва.

Он появился через несколько минут. Шёл, чуть ссутулившись, — тяжёлая походка уставшего человека, несущего на себе груз не только своего портфеля. Он нажал на кнопку ключа, машина коротко мигнула фарами.

Дмитрий открыл дверь и замер.

Даже с такого расстояния я увидела, как напряглась его спина. Он не сел. Просто стоял, глядя на записку. Потом медленно, словно боясь, что она его укусит, наклонился и взял её двумя пальцами. Развернул.

Секунда тишины. Две. Три.

Он резко выпрямился и обернулся. Его взгляд шарил по теням, по колоннам, по тёмным углам парковки. Ищущий, встревоженный взгляд охотника, который внезапно понял, что сам стал дичью. Я не дышала. Не от страха быть замеченной. От наслаждения. Я видела, как мой маленький привет из прошлого попал точно в цель.

Дмитрий сел в машину, но двигатель не завёл. Просто сидел в темноте, а в руке у него был зажат мой белый флажок, объявляющий войну.

Первый камень покатился с горы. И лавину уже было не остановить.

***

Дорога домой была просто сменой декораций. Город за лобовым стеклом превратился в смазанную акварель из огней и теней, но Дмитрий не видел ничего. Его мир сузился до размеров маленького белого листка, лежавшего на пассажирском сиденье. Он не прикасался к нему, но чувствовал его физически, словно тот излучал холод.

Квартира встретила его привычной, гулкой тишиной. Здесь некого было разбудить, не перед кем делать вид, что всё в порядке. Он бросил портфель у двери, не включая верхний свет. Прошёл на кухню, где единственная лампа над стойкой вырвала из полумрака стерильно чистые поверхности.

Дмитрий положил записку под свет.

«Нашёл то, что пропустил?»

Пять слов. Никаких отпечатков. Никаких зацепок. Ровный, безликий почерк, который мог принадлежать кому угодно. Но это было не так. Это послание было не для кого угодно. Оно было для него.

Профессиональная часть его мозга заработала на автомате: кто-то вскрыл служебную машину, это ЧП. Нужно доложить, проверить камеры. Но он знал, что не сделает этого. Потому что другая, человеческая его часть, которую он годами пытался душить, понимала — это не угроза. Это приговор.

Что он пропустил?

За последние годы он пропустил многое. Ужин с женщиной, которая пыталась его полюбить. Звонок от старого друга. Собственную жизнь. Но записка была не об этом. Она била в одну-единственную точку. Ту самую, которая ныла все эти пять лет.

Он закрыл глаза, и перед ним снова возникло её лицо из папки. Улыбающееся. Живое. А потом — другое лицо. Из зала суда. С пустыми, выжженными глазами, в которых не было ни слёз, ни страха. Только презрение.

Волкова.

Она вышла. Он знал дату. Знал, что этот день рано или поздно наступит. Но он представлял себе это иначе. Думал, она исчезнет, затеряется, начнёт новую жизнь где-нибудь подальше от этого города. Наивный идиот.

Дмитрий сжал листок в кулаке. Бумага хрустнула.

Страха не было. Было что-то хуже. Неотвратимость. Чувство, будто земля, казавшаяся твёрдой под ногами, внезапно ушла, и он летит в пропасть, которую сам для себя и вырыл.

Прошлое не просто настигло его. Оно пришло забрать долг. И он знал, что проценты по этому долгу будут непомерными.

Глава 3

Приёмная следственного управления — это предбанник ада, отделанный под казённый рай. Бежевые стены, вылизанный до блеска пол, ряд неудобных стульев. Всё здесь было создано, чтобы человек почувствовал себя маленьким, незначительным, виноватым ещё до того, как откроет рот.

Я сидела, положив ногу на ногу. На мне было простое тёмное платье, туфли на низком каблуке, волосы собраны в строгий пучок. Я была никем. Одной из сотен просительниц, которые приходят сюда со своими мелкими бедами. Секретарша, молодая девица с глазами скучающей рыбы, скользнула по мне безразличным взглядом и снова уткнулась в свой телефон. Идеально. Именно этого я и добивалась.

— Волкова к Стахову, — бросила она, не поднимая головы, когда на часах пробило ровно десять.

Я встала. Медленно, без суеты. Прошла по короткому коридору к двери с табличкой «Стахов Д. В. Старший следователь». Постучала.

— Войдите.

Голос тот же. Усталый, с металлической ноткой. Голос, который объявил мне, что я задержана.

Дмитрий сидел за массивным столом, заваленным папками. Он поднял на меня глаза, и в его взгляде не было ничего, кроме профессионального равнодушия. Он меня не узнал. Пять лет и другая жизнь стёрли ту девушку, которую он отправил за решётку.

— Присаживайтесь, — он кивнул на стул для посетителей. — Слушаю вас.

Я села, поставив на колени сумку. Держала спину прямо. Смотрела ему в глаза, не отводя взгляда.

— Я пришла за помощью.

— Что у вас случилось? — стандартный вопрос, заданный тысячу раз.

Пауза. Я дала ей повиснуть в воздухе, наполниться напряжением, которое чувствую пока только я одна.

— Случилось правосудие, следователь Стахов, — сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово било точно в цель. — Ваше правосудиe. Пять лет назад.

Он замер. Его пальцы, перебиравшие бумаги, застыли. Взгляд из безразличного стал внимательным, изучающим. Он начал вспоминать. Я видела, как в его голове проносятся сотни лиц, сотни дел.

— Моя фамилия Волкова, — ядовито-сладким тоном добавила я, наслаждаясь моментом. — Кира Волкова.

Узнавание ударило по нему, как физический удар. Я увидела, как дёрнулся мускул на его щеке. Как неуловимо изменился цвет лица. Профессиональная маска треснула.

— Вы… — он прочистил горло. — Вышли?

— Как видите. И теперь мне нужна ваша помощь, чтобы исправить одну вашу маленькую ошибку.

Язвительность в моём голосе стала неприкрытой. Я больше не играла в просительницу. Я пришла за своим.

— Помогите мне найти то, что вы так старательно пропустили пять лет назад.

Глава 4

Маленькая победа пьянила сильнее любого вина. Я шла по вечерней улице, и каждый шаг отдавался внутри глухим, торжествующим эхом. Я видела его лицо. Я пробила его броню. Сегодня я впервые за пять лет почувствовала, что могу дышать.

Город жил своей жизнью, равнодушный к моей тихой войне. Люди спешили домой из офисов, из витрин магазинов лился тёплый, манящий свет. Я шла, растворяясь в толпе, но не чувствуя себя её частью. Я была наблюдателем. Хищником, который вышел на разведку.

Именно поэтому я их и заметила.

Это была старая тюремная привычка, въевшаяся под кожу, — постоянно сканировать пространство, отмечать лица, следить за отражениями. Сначала это был лишь укол беспокойства. Две тени в витрине книжного магазина, отставшие на полшага. Два мужских силуэта, слишком обыденных, чтобы привлечь внимание. Но они не разглядывали книги. Они смотрели на моё отражение.

Я прошла ещё квартал, сердце застучало ровнее, холоднее. Без паники. Паника — это смерть. Я свернула в боковой переулок, сделав вид, что сокращаю путь. Замерла у подсвеченной арки, якобы проверяя что-то в телефоне.

Они появились через десять секунд. Не таясь, но и не спеша. Один высокий, второй коренастый. Оба в одинаковых тёмных куртках. Они прошли мимо, не взглянув на меня, и встали у выхода из переулка.

Ловушка.

Кровь в жилах, казалось, превратилась в ледяную крошку. Вадим. Это мог быть только он. Узнал, что я на свободе. Решил не ждать, а действовать. Припугнуть. Заставить замолчать.

Я резко развернулась и пошла в обратную сторону, ускоряя шаг. Адреналин ударил по нервам, обостряя слух, зрение. Улица, ещё минуту назад казавшаяся безопасной, превратилась в лабиринт. За спиной — шаги. Тяжёлые, быстрые, неотвратимые.

Я почти бежала. Сердце колотилось где-то в горле. Впереди спасительный свет проспекта, но путь к нему преградила грузная фигура, вышедшая из тёмного проёма. Я метнулась вправо, в единственный оставшийся проход — узкую, тёмную щель между двумя домами.

И тут же поняла свою ошибку.

Это был не проход. Это был тупик. Каменный мешок, заканчивающийся глухой кирпичной стеной.

Шаги за спиной затихли. Я медленно обернулась. Два силуэта перекрывали выход, отрезая меня от света и от жизни. Они не спешили. Они знали, что я попалась.

***

— Поговорить надо, — голос коренастого был низким, лишённым всяких эмоций. Просто констатация факта.

Они начали сходиться, медленно, перекрывая последние пути к отступлению. Мой мозг работал быстро, холодно, сканируя пространство. Оружия нет. Кирпичи в стене сидели намертво. Единственный шанс — скорость и неожиданность.

Когда высокий сделал первый шаг, я не стала ждать второго. Движение было инстинктивным, отточенным годами, когда промедление означало сломанные рёбра. Я рванулась вперёд, не на него, а мимо, целясь в узкую щель между ним и стеной. Он не ожидал атаки вместо защиты, на секунду растерялся. Этой секунды мне хватило, чтобы со всей силы ударить коленом ему в пах.

Он согнулся пополам, издав сдавленный, сиплый хрип. Успех. Но он был недолгим.

Я не успела сделать и двух шагов, как вторая тень накрыла меня. Его рука-тиски сомкнулась на моей шее, вторая схватила за плечо, впиваясь пальцами в то самое место, где под кожей затаилась моя змея. Резкий рывок — и меня с силой швырнуло на кирпичную стену. Голова ударилась о кладку, не сильно, но достаточно, чтобы мир на мгновение качнулся.

И в этот момент всё сломалось.

Скрежет ключа в замке карцера. Холодный бетонный пол, на который меня бросают. Чужое, хриплое дыхание у самого уха. Стены переулка вдруг начали сжиматься, давить, превращаясь в четыре стены камеры. Фигура нависшего надо мной ублюдка расплылась, смешалась с другим, почти забытым лицом из тюремного кошмара.

Я замерла. Тело перестало слушаться. Оно помнило этот ужас, эту беспомощность. Мозг кричал: «Дерись!», но мышцы сковал ледяной паралич. Я просто смотрела пустыми глазами, как коренастый, потирая руку, подходит ко мне. Мир превратился в беззвучное, замедленное кино.

— А ну отошли от неё, ублюдки!

Крик был как разряд тока. Он прорвался сквозь ватную пелену моего ступора.

Из темноты на свет фонаря вылетел тёмный силуэт. Не полицейский. Слишком быстрый, слишком яростный. Это был Дмитрий.

Я видела всё, как со стороны. Словно наблюдала за чужой дракой. Глухие удары. Короткий, злой рык. Хриплый вскрик. Тело, врезавшееся в стену рядом со мной. Дмитрий двигался без лишних жестов, жёстко и грязно, как дерутся на улице, а не в спортзале. В нём не было ничего от того усталого кабинетного следователя, которого я видела днём.

Всё закончилось так же быстро, как и началось. Один из нападавших, хромая, скрылся в темноте. Второй лежал у стены, тяжело дыша и сплёвывая кровь.

Переулок снова погрузился в тишину. Но для меня она не наступила. В ушах всё ещё звенел лязг тюремных засовов.

Я стояла на ногах, прижавшись спиной к холодной стене, но меня здесь не было. Я была там. В камере. Одна. И стены сжимались всё сильнее.

***

Стены дышали. Они медленно, неумолимо сдвигались, угрожая раздавить меня. Я не чувствовала боли от удара, только холод кирпичной кладки на спине — тот самый, знакомый холод бетонного пола в карцере. В ушах выла сирена, заглушая звуки реального мира.

— Волкова! Кира, посмотри на меня!

Голос был далёким, искажённым, словно доносился из-под воды. Передо мной стоял какой-то силуэт, но я не могла сфокусироваться. Он был просто ещё одной тенью в моём личном аду.

Его руки схватили меня за плечи. Не нежно. Жёстко, почти грубо, встряхивая. Но я не реагировала. Я была слишком далеко.

Следующее движение было таким неожиданным, что моё парализованное тело не успело среагировать. Он рванул меня на себя, разворачивая и с силой прижимая к своей груди. Моё ухо оказалось прижато к его твёрдой грудной клетке, к ткани его рубашки.

И я услышала.

Тук-тук. Тук-тук.

Глухой, ровный, сильный ритм. Этот звук был настоящим. Живым. Он пробивался сквозь вой сирен в моей голове, заглушая крики, заставляя стены остановиться.

Тук-тук. Тук-тук.

Я заставила себя сосредоточиться на этом звуке. Он был как якорь, брошенный в бушующий океан моего сознания. Я цеплялась за него, как утопающий за спасательный круг.

Скрежет тюремного засова сменился далёким гулом машин. Воображаемый холод карцера уступил место реальной ночной прохладе. Стены переулка перестали двигаться и застыли на своих местах.

Я медленно подняла голову. Дмитрий. Его лицо было совсем близко, на нём — смесь ярости и чего-то ещё, чего я не могла определить. Тревоги?

Его руки всё ещё держали меня. Его тело было твёрдым, тёплым… и слишком близким. Я почувствовала, как он защитил меня. Увидела его уязвимость. И это напугало меня больше, чем двое нападавших.

Слабость. Вот что это было. Минутная, постыдная слабость. А слабость — это то, чего я больше не могла себе позволить. Никогда.

Я со всей силы толкнула его в грудь. Он не ожидал этого и отшатнулся на шаг назад.

— Не трогай меня, — прошипела я. Голос был хриплым, чужим, но он был моим.

Он смотрел на меня, тяжело дыша после драки.

— Ты в порядке?

На губах появилась кривая усмешка. Моя броня, моя маска вернулась на место.

— А на что это похоже? Просто разминаюсь.

Я отвернулась, не желая видеть сочувствие в его глазах. Сочувствие — это жалость. А жалость — это для жертв.

А я больше не жертва.

Глава 5

Пыль была здесь хозяйкой. Она лежала толстым, бархатным слоем на стеллажах, покрывала папки, висела в неподвижном воздухе. Единственным живым существом в этом царстве забвения был тонкий луч моего фонарика, выхватывающий из темноты то угол стеллажа, то название на корешке папки, то танцующих в его свете пылинок.

Заброшенный ведомственный архив. Место, где умирали истории. Именно то, что мне было нужно.

После того переулка я поняла — действовать нужно быстрее. И бить не только по настоящему, но и по прошлому. Я искала нестыковки в старых финансовых отчётах компании Вадима, те, что предшествовали моему аресту. Искала то, что должен был найти он. Дмитрий.

Часы шли, но здесь, в этом склепе, время не имело значения. Была только цель. Мои пальцы, огрубевшие и грязные, методично перебирали листы, от которых веяло холодом и забвением. Сотни, тысячи страниц. Счета, накладные, договоры. Бессмысленный бумажный шум.

И я нашла его.

Это была не та папка, которую я искала. Она была тоньше, без опознавательных знаков, засунутая между двумя толстыми томами. Любопытство, от которого я так и не смогла избавиться, заставило меня её открыть.

Внутри были не финансовые отчёты. Это были черновые материалы по моему делу. Экспертизы, протоколы первичных допросов, служебные записки. То, что никогда не дошло до суда.

Я листала, сначала без особого интереса, а потом всё быстрее. Сердце, до этого бившееся ровно, ускорило свой ритм. Что-то было не так. Какая-то деталь царапала сознание, не давая себя ухватить.

И вот он.

Тонкий листок бумаги. Предварительное заключение эксперта-криминалиста. Несколько сухих строчек о том, что отпечатки пальцев на ключевом вещдоке, том самом, что отправил меня в тюрьму, были смазаны и непригодны для идентификации. А внизу, на полях, сделанная знакомым размашистым почерком приписка. Всего три слова, обведённые в кружок.

«Отложить. Не для дела».

Подпись. Стахов.

Дыхание застряло в горле. Кровь отхлынула от лица, и в ушах зазвенело. Я читала эти три слова снова и снова, но смысл не менялся.

Непригодны. Отложить. Не для дела.

Он знал. С самого начала он знал, что главная улика — фальшивка. Он не пропустил. Он скрыл. Он видел правду и закопал её под ворохом бумаг, позволив мне гнить в камере пять лет.

Холодная, ослепляющая ярость затопила меня, вытесняя шок, выжигая остатки страха после нападения. Это было не просто предательство системы. Это было его личное предательство.

Я схватила листок. Он стал моим новым оружием. И я знала, куда нанесу первый удар.

***

Пыль была здесь хозяйкой. Она лежала толстым, бархатным слоем на стеллажах, покрывала папки, висела в неподвижном воздухе. Единственным живым существом в этом царстве забвения был тонкий луч моего фонарика, выхватывающий из темноты то угол стеллажа, то название на корешке папки, то танцующих в его свете пылинок.

Заброшенный ведомственный архив. Место, где умирали истории. Именно то, что мне было нужно.

После того переулка я поняла — действовать нужно быстрее. И бить не только по настоящему, но и по прошлому. Я искала нестыковки в старых финансовых отчётах компании Вадима, те, что предшествовали моему аресту. Искала то, что должен был найти он. Дмитрий.

Часы шли, но здесь, в этом склепе, время не имело значения. Была только цель. Мои пальцы, огрубевшие и грязные, методично перебирали листы, от которых веяло холодом и забвением. Сотни, тысячи страниц. Счета, накладные, договоры. Бессмысленный бумажный шум.

И я нашла его.

Это была не та папка, которую я искала. Она была тоньше, без опознавательных знаков, засунутая между двумя толстыми томами. Любопытство, от которого я так и не смогла избавиться, заставило меня её открыть.

Внутри были не финансовые отчёты. Это были черновые материалы по моему делу. Экспертизы, протоколы первичных допросов, служебные записки. То, что никогда не дошло до суда.

Я листала, сначала без особого интереса, а потом всё быстрее. Сердце, до этого бившееся ровно, ускорило свой ритм. Что-то было не так. Какая-то деталь царапала сознание, не давая себя ухватить.

И вот он.

Тонкий листок бумаги. Предварительное заключение эксперта-криминалиста. Несколько сухих строчек о том, что отпечатки пальцев на ключевом вещдоке, том самом, что отправил меня в тюрьму, были смазаны и непригодны для идентификации. А внизу, на полях, сделанная знакомым размашистым почерком приписка. Всего три слова, обведённые в кружок.

«Отложить. Не для дела».

Подпись. Стахов.

Дыхание застряло в горле. Кровь отхлынула от лица, и в ушах зазвенело. Я читала эти три слова снова и снова, но смысл не менялся.

Непригодны. Отложить. Не для дела.

Он знал. С самого начала он знал, что главная улика — фальшивка. Он не пропустил. Он скрыл. Он видел правду и закопал её под ворохом бумаг, позволив мне гнить в камере пять лет.

Холодная, ослепляющая ярость затопила меня, вытесняя шок, выжигая остатки страха после нападения. Это было не просто предательство системы. Это было его личное предательство.

Я схватила листок. Он стал моим новым оружием. И я знала, куда нанесу первый удар.

***

Его дверь я открыла без стука. Просто нажала на ручку и вошла, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Дмитрий сидел не за столом, а в кресле у окна, глядя на ночной город. В руке — стакан с чем-то янтарным. Он пытался утопить своих демонов, но я пришла, чтобы познакомить его с моими.

Он медленно повернул голову. Увидев меня, не удивился. Лишь тяжело вздохнул, словно ждал этого визита.

— Что тебе нужно, Волкова? — его голос был хриплым и усталым.

Я не ответила. Молча прошла через всю комнату и швырнула на столик перед ним тот самый листок. Он лёг рядом со стаканом. Тонкий, помятый, но каждое слово на нём кричало обманом.

Дмитрий опустил взгляд. Секунду смотрел на бумагу, потом снова на меня. В его глазах я не увидела ни раскаяния, ни страха. Только глухую, бесконечную усталость.

— Где ты это взяла?

— Какая разница? — я почти сорвалась на крик, но сдержалась. Ярость кипела внутри, и я дозировала её, выпуская по капле. — Ты знал. Ты всё это время знал. Ты видел, что улика — дерьмо, но всё равно отправил меня в ад.

Я стояла над ним, а он сидел, глядя на меня снизу вверх. Роли поменялись. Теперь я была следователем, а он — обвиняемым.

— Всё было не так просто, — сказал он тихо.

— «Не так просто»? — я рассмеялась. Смех получился коротким, лающим, полным яда. — Пять лет моей жизни, вычеркнутые, растоптанные, брошенные в грязь, — это «не так просто»? Ты не просто ошибся, Стахов. Ты не «пропустил». Ты сознательно меня утопил. Ты видел, что я невиновна, и всё равно поставил свою подпись. Зачем? Что тебе пообещали? Деньги? Повышение?

Он молчал. И это молчание было хуже любого признания. Оно подтверждало всё.

— Ты ничем не лучше Орлова, — выплюнула я слова, которые обожгли мне язык. — Он подставил меня ради денег. А ты — ради чего? Ради звёздочки на погонах?

Я наклонилась к нему, наши лица оказались совсем близко. Я хотела, чтобы он видел мои глаза. Я хотела, чтобы он захлебнулся моей ненавистью.

— Ты знал

***

Дмитрий медленно поднялся. Теперь мы стояли на равных, глядя друг другу в глаза. От него едва уловимо пахло алкоголем, но взгляд был абсолютно трезвым. Тяжёлым, как свинец.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он глухо.

— О, я всё понимаю, — отрезала я. — Я понимаю, что система своих не сдаёт. И что человеческая жизнь для вас — просто строчка в отчёте. Я это на своей шкуре поняла, в отличие от тебя.

Я ждала, что он будет оправдываться. Кричать. Спорить. Но он просто смотрел на меня, и в его взгляде была такая безнадёжность, что моя ярость на секунду споткнулась об неё.

— Уходи, Волкова, — сказал он, отворачиваясь. — Просто уходи.

Это было хуже удара. Его безразличие, его отказ даже пытаться что-то объяснить — всё это обесценивало мою боль, мою ненависть. Он просто отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.

— Я не уйду, — прошипела я. — Не в этот раз. Я докопаюсь до правды. С тобой или без тебя.

Я схватила со стола листок — моё доказательство, мой приговор ему — и, не оборачиваясь, пошла к двери. Внутри всё клокотало от бессильной злобы. Я пришла за ответами, а получила лишь стену молчания.

Уже на пороге я обернулась.

— Я думала, ты просто ошибся. Но ты оказался таким же дерьмом, как и все.

Дверь за моей спиной захлопнулась.

Я оставила его одного в полутёмной комнате. Он остался стоять у окна, глядя на город, который только что стал свидетелем его прошлого преступления. Он не шелохнулся. В руке он всё так же сжимал стакан. И я знала, что теперь он пьёт не от усталости.

Он пьёт от вины.

Глава 6

Мы не сказали друг другу ни слова за всю дорогу. Тишина в салоне машины была такой плотной, что, казалось, её можно резать ножом. Дмитрий вёл автомобиль, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев. Я смотрела в боковое стекло на пролетающие мимо огни, но видела лишь отражение его напряжённого профиля.

Дом оказался безликой панельной башней в спальном районе, одним из сотен таких же муравейников. Никаких опознавательных знаков, никаких консьержей. Идеальное место, чтобы исчезнуть. Или спрятать кого-то.

Дмитрий открыл дверь в квартиру и шагнул в сторону, пропуская меня. Я прошла внутрь, но остановилась на пороге, осматриваясь. Не как гостья. Как зэчка, попавшая в новую камеру.

Квартира была стерильной. Бежевые стены, стандартная мебель из Икеи, ни одной личной вещи, ни одной фотографии. Она была похожа не на дом, а на гостиничный номер, из которого вытравили все следы предыдущих постояльцев. Место без прошлого. И, казалось, без будущего.

— Здесь безопасно, — сказал он, нарушая тишину. Его голос прозвучал в пустой комнате слишком громко. — Две спальни, кухня. Продукты в холодильнике. Окна выходят во двор.

Он говорил как риелтор, показывающий объект. Деловым, отстранённым тоном, словно между нами не было пропасти из лжи и пяти лет моей жизни.