Бесплатный фрагмент - Здесь

Посвящается моей жене Назаровой-Корсаковой Е. А.

Предисловие к первому изданию

Почему к первому? Потому что я уверен — будет и второе. Философия данности требует еще многочисленных уточнений, новых примеров и разъяснений. Однако я решил выпустить книгу.

Рано или поздно развитие любой идеи достигает такого момента, когда можно сказать, что она «устоялась». Основные положения сформулированы, главные выводы сделаны. После этого речь может идти об улучшении, но не об изменении. Конечно, возможно и такое, что автор откажется от своих прежних идей и заменит их новыми. Но это уже не будет касаться идей первоначальных.

Вот почему я решил опубликовать эту книгу. Философия данности достигла «зрелости», «устоялась».

* * *

Книга составлена, во-первых, из ранее вышедших сборников, а во-вторых, из новых материалов. Деление книги соответствует хронологии выпуска сборников, но не статей.

Моей задачей было показать развитие философии данности. Работать над философией я начал в январе 2007 г. За восемь прошедших лет философия данности претерпела значительные изменения, что и отражено в сборниках (частях).

Первый сборник (первая часть книги) самый обширный. В статьях сборника много цитат из сочинений других философов, и часто эти цитаты переходят из статьи в статью. Я только развивал основы философии данности, поэтому мне необходимо было опираться на философов, которых я считал близкими своим идеям.

В число этих философов входили Сартр и Шестов. Но на этом, первом этапе, большее значение для меня имел именно Шестов. Поэтому изложение философии носит несколько мифологический характер. Я старался описать историю человека в окружающем и еще не так много внимания уделял самому окружающему.

Во втором сборнике (вторая часть книги) заметно, как я отхожу и от длинных цитат, чаще стараясь изложить мысль философа, и от повторов. Терминология философии данности, которая стала складываться к этому времени, плохо ладила с терминологией Сартра и Шестова.

На этом этапе философия Сартра стала для меня более значимой. История человека меня еще интересовала. Однако, разделавшись с проблемой разума, я все больше внимания обращал на данность, которую разум скрывает от человека.

В третьем разделе, который состоит из различных статей и материалов, в отдельный сборник не включенных, очень мало цитат. Я уже не стараюсь опереться на изложение философии, какое давал Сартр или Шестов. Терминология философии данности во многом устоялась.

Можно сказать, что на этом этапе «преодоленным» остался и Сартр. Это не означает, что Сартр (или Шестов) оказался не прав. Напротив, как мне кажется, мне удалось очистить его философию от всего ненужного университетского и профессорского хлама. Только так могла появиться философия данности.

* * *

Я не могу сказать, что во всем согласен со своими взглядами первого или второго сборника. Кое-что хотелось бы изменить. Отдельные положения, возможно, могли быть неправильно поняты без таких изменений.

Однако я не стал ничего менять, ограничившись некоторыми стилистическими правками. Конечно, взятое само по себе отдельное положение из конкретной статьи могло бы породить сомнения. Но, если учитывать место этого положения в сборнике, а самого сборника в книге, то все становится на свои места.

Даже ошибки были теми ступеньками, по которым я шел к философии данности. Так зачем же от них отказываться? Ведь в том и состояла моя цель: показать развитие философии данности. Только так, я полагаю, философия данности может быть понята верно.

* * *

Я далек от мысли, что философия данности завершена. Признаюсь, что мне иногда хочется этого. Но опыт последних лет подсказывает, что вряд ли это возможно. Вероятно, я внесу еще не одно уточнение или изменение. Практически неизбежно, что по прошествии года или двух мне захочется изменить что-то в стилистике. Если это действительно будет так, то на свет появится второе издание этой книги.

И все же философия данности вполне способна уже заявить о себе. Да, я публиковал свои статьи, которые помещены в книгу, на сайте «p.f.l. Политика. Философия. Литература». Но это были разрозненные публикации. Понять же философию данности, как я уже говорил, можно только в совокупности всех статей, всех сборников.

* * *

Чему посвящена философия данности? В чем ее нерв? В проблеме возможности «здесь».

«Здесь» как таковое вполне может признать и научная философия. Но в чем действительно расходится философия данности и философия научная, так это в ответе, точнее в подходе к указанной проблеме.

Философия научная пытается отыскать основания, подобрать ключ к возможности «здесь». Философия данности полагает, что никакого вопроса и нет. «Здесь» исчерпывается тем, что оно «здесь». Ни о какой возможности или невозможности «здесь» речи и не может быть. Вот, пожалуй, главная мысль философии данности.

* * *

Могу ли я доказать философию данности? Нет. Философия данности это исключительно мое видение окружающего. Поэтому бессмысленно убеждать кого-то. Можно только показать, как я вижу то, что меня окружает. Другой может принять это, а может отвернуться. Я писал в одной из статей, что философия данности не истина и не истина для всех. Вот почему я не считают необходимым переубеждать.

Шестов писал, что раз человеку есть что сказать о своем отношении к миру, надо дать ему на это право, сколь бы сумасшедшим не казалось остальным то, что он скажет. Только этим я и пользуюсь. Правом сказать.

Предисловие ко второму изданию
«Здесь (философия данности)»

* * *

Издание книги преследует несколько целей. Во-первых, книга отражает развитие философии данности за 10 лет. Отмечая своеобразный юбилей, я бы хотел показать историю философии данности, с чего она начиналась и через что прошла. Во-вторых, движение к философии данности (от ранних работ из сборника Одиночество до Манифеста) показывает, какой путь надо пройти, чтобы усвоить основные выводы философии. Это не означает, что нет иного пути или что такой путь необходим для понимания. Однако мне пришлось пройти через этот путь, поэтому, возможно, мой опыт будет полезен.

* * *

Философия распадается на три периода. Первый — начальный — был посвящен философии свободы человека. Второй — период философии очевидности — был связан в основном с темой борьбы с разумом. Третий — период философии данности, ставший возможным только после завершения предыдущего, — связан с описанием «здесь». В предлагаемом сборнике представлены работы всех трех периодов.

Первый период

* * *

Первый мой сборник «Одиночество» начинается со статьи о романе Сартра «Тошнота». Именно с этого романа философия данности началась для меня. Поэтому я неоднократно пытался дать анализ этого романа.

Тошнота — это болезнь свободой. «Болезнь свободой есть ощущение круговорота свободы». У вещей нет оснований, они не связаны с другими вещами. Каждую минуту, каждое мгновение ставится вопрос, чем или кем быть той или иной вещи. Если человек осознает это, как сознает Рокантен, то он заболевает свободой. Тошнота лишь симптом этой болезни.

* * *

Философию периода «Одиночества» можно разделить на два больших отдела: данность и антигуманизм. В последующем тема антигуманизма отпала. Однако изначально она была важна потому, что сама философия данности началась с проблемы свободы человека. Но начнем с данности.

Окружающее человека — это мир. И такой мир предстает как данность. В свою очередь данность предстает через образ Разрыва и Одиночества. Такие образы объясняются тем, что мир как данность жестко противопоставляется миру, созданному разумом. В этом последнем случае мир — это Связь и Опыт.

Данность характеризуется свободой. Все вещи находятся в данности. Это значит, что вещи не связаны друг с другом, у них нет оснований, они сами не являются основанием чего-либо. Однако каждая вещь обладает свободой. Для любой вещи свобода означает, что она изымается из данности в поливариантность, где о судьбе вещи ставится вопрос: чем быть такой вещи. Все время о судьбе вещи ставится вопрос. И каждое мгновение он решается. Но решение это не имеет оснований, причин. Поэтому-то речь идет о свободе.

Но данность можно только указать. Объяснить данность, обосновать ее нельзя. Поэтому лучшее определение данности — «это». Так появляется обобщающее определение данности: «данность есть беспричинность и отсутствие необходимости, есть лишнее и абсурдное».

* * *

В мире, построенном разумом, человек является субъектом. У человека есть право на существование. Каждое его действие обосновано, оно ведет к определенным целям, оно задано определенными обстоятельствами. В таком мире человек ощущает себя спокойно. Ему нечего бояться.

Совсем иначе обстоит дело, если человека выбросить из привычного мира. Если все — лишнее, все — данность, если все — свобода, то жить в таком мире крайне неудобно. Данность лишает человека субъективности, выбивает почву из-под ног. У человека больше нет права на существование. Человек в данности не больше, чем стол или стул. В этом, в лишении человека «субъектности», состоит антигуманизм философии сборника «Одиночество».

Второй период

* * *

Второй период — период философии очевидности.

Суть философии очевидности сводится вот к чему. Есть данность, а есть — мир возможного и невозможного. Данность — это то, с чем человек столкнулся изначально, при своем появлении. Мир возможного и невозможного — изобретение разума. В свою очередь разум разделил данное на части: одно — причина, другое — следствие. Благодаря согласованности (подбирается такое одно, которое может быть причиной другого) и необходимости (одно порождает, делает необходимым другое) разум создает основания. Мир возможного и невозможного — это и есть такое данное, которое держится на основаниях.

Человек должен превзойти мир возможного и невозможного, то есть отбросить основания. В этом состоит задача философии очевидности. Как же это достигается? На пути к очевидности: через удивление к отчаянию.

Удивление означает, что человек ищет оснований, но не может им доверять. Основания не устраивают человека, даже раздражают.

Отчаяние приходит следом за удивлением. Оснований нет, но мир от этого не разрушен. Ведь остается сама данность. Так человек становится «неведающим», а данность предстает как очевидность.

* * *

Представим себе человека, который уверен, что действительность — это мир возможного и невозможного. Такой человек должен верить в основания. И он верит. Но предложим на минутку ему отказаться от оснований. С чем же он останется?

Мир продолжает существовать. Однако оснований нет. То, что было раньше возможным, то есть имеющим основания, теперь невозможно. Но ведь мир никуда не делся! И точно также наоборот: что было невозможным, то теперь может стать возможным, раз нет никаких преград в виде оснований.

Конечно, можно сказать, что такой парадокс как раз и требует оснований. Но дело не в этом. Задача состоит в том, чтобы показать: действительность остается и тогда, когда исчезают основания.

Этот парадокс был важен для философии очевидности. Но выводы из него получили еще большее значение в философии данности, которая тем и занимается, что описывает «здесь» (действительность), то есть такую действительность, в которой указанный парадокс становится возможным.

* * *

Тема страха играет важную роль в философии очевидности. Именно страх заставляет человека подчиняться разуму. Страх перед неизведанным заставляет человек подменять действительность (данность) чем-то вторичным, пройденным через призму разума. Обоснован ли этот страх? Нет. Ведь если нет оснований, то несчастье может произойти с той же степенью вероятности, что и удача. Осознание страха, как мотивации для построения мира возможного и невозможного, позволяет превзойти такой мир.

* * *

Философия очевидности началась с философии Шестова и Сартра. Два этих философа, на первый взгляд совершенно различных, сходились в главном — в отрицании разума, оснований и желании подсмотреть, что это за действительность, лишенная оснований.

Про Сартра стоит сделать следующее замечание. Философия Сартра периода, который начался в 1940-ых, мало похожа на его же философию, изложенную в романе «Тошнота». Основы же философии очевидности лежат именно в романе, а не последующих работах Сартра.

Шестов считается религиозным мыслителем, а Сартр — атеистическим. С этим согласиться нельзя. Шестов использовал религиозные символы, образы, чтобы показать свою позицию. Но это лишь образы. Да, Шестов писал, что «бог есть, значит все возможно». Вырванная из контекста, эта фраза может показаться решающей. Но это не так. Образ бога, который может все, лишь показывает, что такое данность. Так проще было донести до читающей публики свою позицию. Против подобного понимания Шестова, как религиозного мыслителя, я выступал в период философии очевидности.

Столь же неверным я считаю подход к пониманию философии Сартра, изложенной в романе Тошнота. Обычно упор стараются сделать на отношении человека к окружающему. У главного героя романа, Антуана, видят только неустроенность, неуютность существования. Главный же вывод такой: человек сам должен придать смысл окружающему.

Такой подход лишает роман истинного смысла, заложенного в словах «существовать — это значит быть здесь, только и всего». В романе главное не описание чувств и переживаний Рокантена. Главное — это описание того, что окружает Рокантена, того, что он называет «здесь».

* * *

В период разработки философии очевидности, я использовал два метода работы: образы и штрихи. Суть первого метода состоит в том, что наш язык не приспособлен описывать очевидность. Язык слишком зависим от разума, оснований. Поэтому при помощи языка можно передать лишь образ очевидности, философии. Я искал и находил такие образы в сочинениях Шестова, Сартра, Шопенгауэра и многих других. Этими образами наполнены статьи периода философии очевидности. По этой же причине в этих статьях много цитат.

Что же касается штрихов, то смысл в этом такой. Философию нельзя исчерпать и описать. Поэтому надо стремиться к образам. Но раз используются образы, то можно только дать штрихи философии очевидности. Читатель должен самостоятельно достраивать штрихи до цельного образа.

Третий период

* * *

Философия очевидности устранила разум, открыв действительность. После этого надо было описать саму действительность. Что такое действительность, если она не мир возможного и невозможного? Ответ на этот вопрос содержится в философии данности. Философия данности делится на ранний этап и поздний. На раннем этапе данность была представлена через наличность. В этом варианте появляются категории «бытие есть» и «бытие здесь». Данность является только отношением бытие к самому себе как к установленному бытию (отсюда разница между «бытие есть» и «бытие здесь»). Такой подход со временем все меньше меня устраивал. Поэтому, разрабатывая эту тему, я пришел к текущей версии философии данности.

* * *

Пересказывать в предисловии философию данности, наверное, не стоит. Я бы хотел обратить внимание только на финальный вывод: данность — это «здесь» и «здесь» как тотальность. В этом коротком определении скрыта вся философия данности.

* * *

Два основных положения. Одна книга. Десять лет работы. Вот что отражает книга, которую я предлагаю читателю.

* * *

С актуальной редакций Манифеста философии данности и другими материалами по философии Вы можете ознакомиться на специальном сайте по ссылке https://philosophyofgivens.com.

Апрель-август 2016 г.

Часть I. Одиночество

Антуан Рокантен: болезнь свободой

1

Антуан Рокантен взял в руки гальку. «И вдруг замер, выронил камень и ушел». Так ощутил он болезнь. Болезнь свободой. До этого момента Антуан, по выражению Анни, раздражал своей основательностью. Он относился к числу тех, о ком скажет сам позже: «Сто раз на дню они лицезрят доказательства того, что все работает как отлаженный механизм, все подчиняется незыблемым и непреложным законам». Антуан хотел, чтобы мгновения его жизни «следовали друг за другом, выстраиваясь по порядку». Поэтому-то ему так нравится голос Негритянки, появление которого «так долго подготавливали многие — многие ноты, которые умерли во имя того, чтобы он родился». Уже пораженный болезнью Антуан будет находить утешение в том, что «пережил этот день для того, чтобы под конец прийти сюда [в кафе], прижаться лбом к этому стеклу и смотреть на это тонкое лицо».

Такова основательность Антуана Рокантена. И это именно то, что ценила в нем любимая Анни. «Ты дорожный столб». Антуан знает — это правда.

2

Предощущение свободы. Болезнь свободой. К свободе всегда стремились, за нее боролись. Но болели ли свободой? Вероятно, что людей, которых мучает эта болезнь не мало. Так что же это?

Болезнь свободой есть ощущение круговорота свободы. Вещи, обычные, ничем не примечательные, простые вещи непрестанно находятся в этом круговороте. Каждое мгновение о судьбе вещи ставится вопрос, и вопрос этот разрешается. И все это происходит незаметно.

Вот стакан. Таких сделано множество. Ну, кто на него обратит внимание? Он исполняет свою функцию, облегчает жизнь человеку, служит ему. Он может иметь разную форму, цвет. Но неизменно в нем то, что он — стакан. Это и главное.

А задумывается ли человек, что в эту самую минуту, когда он берет в руки стакан, стакан этот может стать не стаканом вовсе, а камнем. Или еще больше — оказаться дудочкой? Не задумывается человек, поскольку не ощущает круговорота свободы.

Но если ощущает, то уже болен. И тогда человек не может отделаться от ощущения свободы, от ощущения круговорота. Книга, рядом тетрадь, но для заболевшего это книга, ставшая тетрадью, тетрадь, ставшая книгой. Такова эта болезнь.

3

Круговорот свободы есть следующее: от данности к поливариантности, от поливариантности посредством пустого действия к данности.

Данность есть то, о чем Антуан Рокантен говорит: «существовать — это значит быть здесь, только и всего». Данность не может иметь объяснений, она может быть лишь описана, на нее можно лишь указать. Такие категории как причины и следствия, движение материи, пространство и время неспособны сказать о данности нечто большее, чем может простое описание. Чтобы не происходило в данности, каждая частичка данности не зависит ни от чего предшествующего, ни от чего существующего. Поэтому описание данности может быть лишь указующим, оно возможно только через категорию «это», «этот». Можно представить, как человек указывает на дерево и говорит «это», тем самым, выражая самую большую глубину знаний о данности.

Данность статична, в ней ничего не изменяется, не переходит из одного состояния в другое. Все, что кажется развитием и переходом от одного уровня к другому, от низшего к высшему, от меньшего к большему — все это лишь иллюзии. Так же как категории целостности и системы. В данности есть частички, но они не выделяются из данности, как и не составляют чего-то единого. Под частичкой данности имеется в виду, что такая частичка просто есть. Между ней и другими частичками, частичкой и данностью нет никаких связей, тем более связей подчинения.

Таким образом, данность только лишь это, только «быть здесь». И за таким указанием, за тем, на что указывается, нет ничего более.

Свобода проявляется в данности, образуя круговорот, посредством поливариантности и пустого действия.

Поливариантность есть вопрос о данности, об отношении частички данности к другим частичкам. По-другому, это вопрос о том, что есть частичка данности, что есть данность. Частичка изымается из данности, из системы координат «быть здесь», и становится как вопрос, о том, что она есть, ко всей данности и другим частичкам. Свобода вопрошает о данности у данности, требуя ответа только от данности.

В поливариантности, когда частичка попадает в такое состояние, отсутствуют какие-либо силы и основания. Можно представить поливариантность как безвоздушное пространство, в котором ничего и ничто не сохраняется. Поливариантность это пустота.

Вопрос о данности решает только свобода через пустое действие. В поливариантности, в этом безвоздушном пространстве, нет ничего, что бы обусловило и предопределило ответ. Пустое действие есть выталкивание частички из поливариантности в данность, есть ответ о данности безо всякой «подсказки» — причин, законов, оснований.

Такая свобода есть свобода неограниченная. Свобода обо всем может спросить и может ответить, но она спрашивает о данности и ответ берет из данности. Свобода есть поливариантность и пустое действие, но не надо считать, что свобода решает, как и каким образом быть данности. Свобода не конструирует данность, не соединяет и не разъединяет частички ее. Не нужно понимать и так, что свобода — это изменение данности, что только и именно свобода вносит изменения в данность. Данность может измениться и без проявления свободы, но только свобода есть изменение через вопрошание о том, что есть данность.

Круговорот свободы вносит в данность неустойчивость, постоянную возможность изменений и превращений. И это не может не раздражать человека, его разум, который стремится, если и не прервать круговорот, что и невозможно, то хотя бы узнать, угадать, где и в чем проявляется свобода. Тогда начинается бегство за свободой, но это заведомо безрезультатное занятие. Разум не может, не способен определить, ухватить свободу. И такая невозможность рождает абсурд.

Абсурд есть конечный результат бегства разума в поисках свободы. Абсурд это стремление найти свободу, предощущение свободы, но не возможность найти свободу, не возможность увидеть ее.

Разум знает только два выхода из абсурда. Либо весь мир свободен, везде и всегда проявляется свобода, либо мир несвободен. Середины разуму недостаточно, так как всякая середина есть только абсурд. А абсурдность главный враг разума.

Это и есть болезнь свободой.

4

«Я должен разобраться в себе пока не поздно». Все началось с безобидной гальки, затем Антуан ощутил нечто новое в своих руках, а в библиотеке не узнал Самоучку. И так Антуан переживает множество совершенно непривычных ощущений.

Вот подтяжки Адольфа, которые «застряли на полпути». Подтяжки эти «запнулись в своем незавершенном усилии» стать фиолетовыми. Или голос Негритянки. «Как странно, как трогательно, что эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и все может ее разрушить».

Болезнь Антуана началась с того, что мир, привычный и обыденный, где правят законы, и который находится в движении, развитии, вдруг предстает как нечто новое, как данность. Антуан узнал, что «все на свете является только тем, чем оно кажется, а за ним… ничего». То, что окружало Антуана, открылось ему только как вот это, как «быть здесь». Этот, новый для Антуана, мир — мир без необходимости и мир беспричинный. Мир как «беспорядочные массы — голые бесстыдной и жуткой наготой». Каждая частичка этого мира-данности предстала как абсурдная и лишняя, потому что у нее нет «никаких оснований находиться здесь». И это касается не только вещей. Самое страшное для Антуана, что и он сам «тоже был лишним».

Узнав о данности, увидев ее, Антуан Рокантен не узнал о круговороте свободы, но смог его предчувствовать. Так, ему стало казаться, что существование предметов «поставлено под вопрос, и им стоит величайшего труда дотянуть до следующего мгновения». В подобном положении случиться «может все, что угодно, все что угодно может произойти». И тогда мать увидит, как щека ее сына «припухла, треснула, приоткрылась и из трещины выглядывает третий глаз». Или человек вдруг обнаружит, что вместо языка у него огромная сороконожка, которая «сучит лапками, царапая ему небо». «Или ничего этого не случится, никаких явных изменений не произойдет, но люди проснутся однажды утром и, открыв ставни, удивятся какому-то жуткому смыслу, который внедрился в вещи и чего-то ждет».

Осознание этого толкает Антуана к поиску проявлений свободы, он старается угадать ее. Теперь сиденье в трамвае это уже не сиденье, а «издохший осел», темная линия — это улыбка. Но человек не может ухватить свободу, указать, где и как она проявляется. И это порождает болезнь свободой. «Когда это до тебя доходит, тебя начинает мутить и все плывет…».

Так приходит Тошнота.

5

Антуан не понимал того, чем он болен, какая болезнь уничтожала все привычное, ничем его не заменяя, болезнь, которая вызывала Тошноту. Но, не понимая этого Антуан, пытался найти лекарство, хотел выздороветь, избавится от Тошноты. Ему нужно было найти нечто прочное, что-то постоянное. Как он сам служил для Анни «дорожным столбом», который невозмутимо сообщал, что «до Мелена двадцать семь километров, а до Монтаржен сорок два», так и ему, Антуану Рокантену, необходимо было найти опору, точку отсчета, свою систему координат.

И он нашел такую опору.

Антуан мог воспользоваться средством, которым так легко обманываются люди — Опытом. Опыт, спрессованный в традиции и законы, что может быть лучшей опорой и руководством?!

Хранителем опыта являлись люди, во всех отношениях достойные, те, кто «не умер холостяком… не умер бездетным, не оставив завещания, не приняв последнего причастия». Иными словам, люди, как принято говорить, состоявшиеся.

Здесь и коммерсант Паком, который «всегда выполнял свой долг, каждый свой долг». Был и Реми Парротен, профессор, врач, любивший «принимать духовные роды», то есть наставлять молодых студентов. Его брат Жан Парротен, представлявший «Право в Чистом Виде». Или еще Гюстав Эмпетраз, который освободил людей от задачи «защищать священные взгляды… унаследованные ими от отцов». Эти взгляды, основу жизни людей, теперь защищал он.

Среди всех этих людей, которые воистину «наша гордость и оправдание нашего бытия», Антуана «начало всерьез смущать» его существование. Но Антуан не решился воспользоваться Опытом, ведь он знал, что «существование этих людей так же беспричинно, как и существование остальных… они лишние».

Но был и другой способ избавится от Тошноты. Нужно получить привязку к месту, к роду, какой-либо ярлык. Правда, Антуан «не был ни дедом, ни отцом, ни даже супругом». Но на этом ведь ничего еще не кончается. Остается последнее: «я всего-навсего старый псих». Это может принести успокоение, но ведь так просто, «поймав» себя в категории и очертив границы, от Тошноты не избавиться. Да и то, что поначалу представляется психическим расстройством, есть при ближайшем рассмотрении страх. А страх нечто столь неопределенное, что Тошнота может только усилиться…

6

Закончил Антуан Рокантен бесславно. Он решил, что можно хоть как-то оправдать свою жизнь с помощью других. Стоит только оставить после себя пару добротных рассказов, стоит только, чтобы кто-либо подумал о нем, Антуане, подумал как об авторе, стоит только этому случиться, и он спасен. Тогда его жизнь получит обратный ход, сама превратится в рассказ. «И в прошлом — только в прошлом — я смогу помириться с собой»…

Свобода, став болезнью, охватывает человека, разрушает его, лишая прошлого, настоящего и будущего. Болезнь свободой нельзя вылечить. Бесполезны все средства, любые доводы разума, апелляция к очевидному.

Разум, сам всего лишь частичка данности, вопрошает о данности и проклинает свободу. Границы, поставленные для данности, разум переносит на свободу. Ему кажется, что свобода должна творить, должна созидать данность. Но свободе нет дела до фантазий разума. Свобода ставит вопрос об этом мире, о данности, о том, что есть, и ответ берет из данности. Свобода вопрошает, и свобода дает ответ. Пусть будет лишь одна частичка данности. Свобода изымет ее в поливариантность. И свобода вернет частичку в данность, пусть это будет все та же частичка.

Но разум не мирится с этим, он хочет связать свободу, ограничить ее. И это у него не получается. Итогом такой попытки разума является воспаленность сознания. Такая воспаленность сознания есть лучший признак болезни. Болезни свободой.

Лето 2008 г.

Учение о данности. Антигуманизм

Я узнал о существовании все, что мог узнать.

Антуан Рокантен

Антуану открылся мир как данность. В этом мире нет причин и следствий. Одно не обуславливает другое, не определяет и не предопределяет. Необходимости, как того, что непременно произойдет, что нельзя отвратить, и чему нужно подчиниться. Необходимости как общеобязательности, независимой ни от чего, в данности нет.

И в таком мире каждая вещь предстает как лишняя. Лишняя в отношении других вещей, в отношении прошлого и будущего. Вещь стоит вне связей, вне целесообразности. Ничто ни для чего не создано. Вода не для того, чтобы пить, воздух не для того, чтобы дышать. Лишняя вещь — это разрыв целостности мироздания, утверждение бессмысленности и ненужности.

И если посмотреть на такой мир со стороны, можно открыть его абсурдность. Друг другу ненужные вещи, ни откуда не пришедшие, ни к чему не стремящиеся, ничему не служащие. Вещи, бегущие от других вещей, от обусловленности и зависимости. Мир, не требующий объяснений и доказательств, проживший бессмысленную историю, этот мир-данность есть абсурд и как абсурд он не интересен.

Данность есть беспричинность и отсутствие необходимости, есть лишнее и абсурдное. В эти четырех словах вся суть открытия мира, которое сделал Антуан. И он выразил это предельно четко и просто: «существовать — это быть здесь, только и всего». Для человека, которому такое открылось, мир предстает как «беспорядочные массы — голые бесстыдной и жуткой наготой». Все, чем пытались прикрыть мир ученные от физиков до философов, писатели и пророки, оказывается совершенно ненужным и мешающим.

Казалось бы, что страшного в этом? Ничего, если бы мир как данность не уничтожил самого ценного для любого человека — права на существование. «Жалкая ложь — ни у кого никакого права нет; существование… людей так же беспричинно, как и существование всех остальных, им не удается перестать чувствовать себя лишними». Право в Чистом Виде может их спасти, но и оно оказывается только лишь данностью. А раз так, что может быть ценного в человеке и гуманизме? «Чего вы добились вашей наукой? Чего вы добились вашим гуманизмом? Где твое достоинство, мыслящий тростник?». Человек, лишенный права на существование, это уже не субъект, которому противостоит мир как объект, человек не мера всех вещей, он всего лишь вещь, такая же, как любая другая в данности. И когда Антуан говорит, что и он «тоже лишний», это есть приговор человечеству, это есть антигуманизм.

Этот антигуманизм, бросающий вызов привычным, опытом данным ценностям, разрушающий отношения между людьми, выводящий других людей за пределы осмысленности, действительно может испугать. Антигуманизм есть то, на чем любая теория проверяется и получает право на всеобщее признание. Все, что соответствует гуманизму, признается, все, что ему противно — нет.

Гуманизм означает не только предание ценности жизни и личности человека, но и преклонение перед разумом, а значит перед причинно-следственными связями, необходимостью, целесообразностью и осмысленностью. То есть перед тем, что учение о данности отвергает. В этом месте они сталкиваются, именно в вопросе, что выбрать, происходит разделение на тех, кто за гуманизм и человека, и кто против гуманизма и, следовательно, против человека. И это же есть спор о том, кто за данность, за бессмысленность, и кто за упорядоченность, за цельность мира.

Антуан Рокантен лишь на мгновение принял сторону данности, лишь несколько дней существовал, а затем отверг то, что ему открылось.

Лето 2008 г.

Всеобщая декларация прав человека: опыт антигуманистической критики

Опыт антигуманистической критики Всеобщей декларации прав человека (ВДПЧ) есть попытка показать, на чем основано сознание людей, что как стержень держит мысль, независимо от того, формы каких философских и иных систем эта мысль приобретает.

В самом своем основании человек и науки о нем держатся на прочном фундаменте представлений, которые нужно характеризовать так: человек — субъект, он субъектен. Из этого развитие получает все: и искусство, и мораль, религии и политические воззрения.

Субъектность есть утверждение человека, предпосылка вопросов о человеке и мире его окружающем. Сколько было придумано и написано в связи с этим, говорить не приходится. Но как цветы в поле, будучи различны, от одной земли питаются, так и эти системы и взгляды суть одно.

Субъектность есть Право в Чистом Виде. Это Право на существование, право на противопоставленность человеку мира (объекта), право искать и обретать смысл, право укорениться в обществе.

И это Право в Чистом Виде закреплено и поднято на всеобщую высоту в ВДПЧ.

1

Мир есть данность.

Данность нельзя объяснить или описать, можно лишь указать. В данности нет причин и следствий, нет необходимости, и все предстает лишним.

Категории эти потребовали бы подробного разъяснения и толкования. Но так ли это важно?

Вера в слова и их способность связывать людей, объединять единым пониманием — вера старая и никуда не годная. Какими бы не были слова, главным для человека останется его восприятие, ни от чего не зависящее. Поэтому и неправильно искать в словах объяснения. Как кто поймет, так и есть.

Можно, конечно, нарисовать образы. Камень падает совсем не потому что есть закон тяготения; и совсем не обязательно, чтобы камень падал; и камень совершенно не нужен, пускай он и будет опорой. Эти образы не о многом говорят. Но разве в том задача, чтобы о многом говорить?

Данность есть и другое. Данность означает «быть здесь, только и всего». Поэтому-то можно указать, но не объяснить данность.

Ничего не изменяется в данности. Движения нет, как нет предпосылок. Нет вчера и сегодня, нет завтра. Нет предыдущего, как и последующего. Все только здесь, но от того, что здесь ничего не зависит.

Человек тоже данность. Не более и не менее. Он не субъект и для него нет объекта. Он не выше и не ниже. Прав у человека не более чем у всего остального.

Человек живет Опытом, тем, что знает или чувствует. Он живет Правом. И первый принцип Права: быть. Человек по Праву есть замкнутое, ограниченное существо. Границы ему — тело, да еще душа, сознание. Более просто — основа Права — утверждение: «Я». Вокруг этого обрастает разум и воля и все остальное.

Но человек лишь данность, и как данность он лишний…

2

Человек есть целое и единое. Он наделен «разумом и совестью» (ст. 1). В отношении этого человека Право в Чистом Виде гласит, что он имеет право «на свободу мысли, совести и религии» (ст. 18), «на свободу убеждений и свободное выражение их» (ст. 19). Человек имеет право «на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья его самого и его семьи» (ч. 1 ст. 25).

Все это есть субъектность человека. Представление о значимости его. Человек, признанный разумным, получает право думать и говорить, что хочет. При этом обладая свободой. Поэтому-то любой бред человека предстает как священное достижение его великого ума. Поэтому-то фальшивые представления, обряжающие мир многочисленными связями и закономерностями, подыскивающие основания под каждое событие, получают защиту Права.

Но человек есть лишь данность. И как данность он такая же вещь, лишенная защиты временем и пространством, законами причинно-следственных связей, необходимости. Человек столь же лишний, как и камень.

Данность есть разрыв. Разрыв любых связей и целостности, всякого единства. Все, чем разум связал этот мир, все те системы координат, кои он выстроил, должны быть разрушены. И они разрушаются данностью. И человек, разум его ничего поделать не могут.

Свобода человека есть обман, как обман — воля. Свобода мыслима в цельном мире, где каждая часть подгоняется под остальные. Свободно бросить камень может тот, кто уверен в связи камня с землей, в наличии законов для этого камня. Свобода есть наибольший обман, поэтому-то под ее лозунгом совершаются наихудшие преступления. Как нет субъектности человека, так и нет его свободы.

Субъектный человек создает вокруг себя и для себя защитные бастионы. Право в Чистом Виде диктует, что люди «должны поступать в отношении друг друга в духе братства» (ст. 1), что «никто не может подвергаться произвольному вмешательству в его личную и семейную жизнь, произвольным посягательствам на неприкосновенность его жилища, тайну его корреспонденции или на его честь и репутацию» (ст. 12). И чтобы обеспечить все это человек «имеет право владеть имуществом» (ст. 17).

Человек есть человек, осажденный своими «братьями». Поэтому-то он выискивает средства, чтобы защитить свою субъектность, бесценную, содержащую его великие преимущества — разум, совесть, свободу.

И если он сам не справляется, то в помощь ему — закон. Ведь «все люди равны перед законом и имеют право, без всякого различия, на равную защиту закона» (ст. 7) Гарант этого — «эффективное восстановление в правах компетентными судами» (ст. 8).

Таков человек, и таким его творит общество. «Начальное образование должно быть обязательным» (ст. 26). Только так слепому от рождения можно открыть его предназначение быть человеком. Цель такого предназначения проста: иметь «обязанности перед обществом, в котором только и возможно свободное и полное развитие его личности» (ст. 29).

3

Как человек должен жить?

Вопрос излишний, ибо есть вопрос субъекта о субъектности. Пожалуй, разум может дать ответ на него. Но будет ли ответ этот стоить чего-либо?!

Бессмысленные вопросы и поиски ненужных ответов заполняют человеческую мудрость. Человек хочет научиться жить, и непременно в согласии с «разумом и совестью». В этом нет необходимости.

Одиночество есть начало и конец человека, как и всего иного в данности. Что еще можно сказать?!

Август 2008 г.

Одиночество

Одиночество есть фундаментальная категория данности. Есть ее, данности, положительная сторона.

Отрицательная известна. Беспричинность, отсутствие необходимости, лишнесть всех предметов-вещей. Мир предстает вне изменений, как только то, что «быть здесь». Движения в мире нет. Есть только обновление. Всегда новые сцены, но никогда — единая пьеса. Нет и развития, прогресса.

Человек в данности лишен субъектности, своего «Я». Разум, подчиняющий ли мир, исследующий ли его, предстает как частный случай лишнести. Человек и разум тоже только данность. Вместе же с этим все категории и понятия, коими опутан человеческий мир, одеяния наук и религий, сила учений и идеологии, власть фактов и слабость необычного и фантастического — все это растворяется в данности, в том, что есть и иным быть не может.

Опыт есть спасение для человека. Голый и растерзанный, потерявший единство и цельность, осмысленность мир тяготил бы человека, если бы не прикрытие — Опыт. Опыт прошлого, опыт законов и морали. То, что укореняет человека, делает его нужным и необходимым, навешивает ярлык и загоняет в систему отношений, в общество.

Опыт есть уверенность. Есть надежда, что законы природы, морали, государства, будут работать, неизменно работать на благо того, что делает человека человеком. Опыт и есть осмысленность жизни.

Только с высот Опыта можно говорить и увещевать, приказывать и объяснять. Опытом можно оправдываться или оправдать. Опыт есть судья, именем его же наказываются слабые, караются сильные.

Одиночество же есть нечто противное Опыту. Мир, лишенный Связи, непонятный, предстающий как «беспорядочные массы» — этот мир Одинок, ничего не знает, ни в чем не уверен.

Разрыв есть сущность Одиночества. Связь есть сущность Опыта и есть зависимость и превращение. Прислуживают Связи причины и следствия, необходимость и целесообразность, Божья воля. Но Связи, окутывающие мир, распадаются. Привычное единство теряется. Целесообразность исчезает. И это есть Разрыв.

В мире, являющемся как Разрыв, появляется Одиночество.

Лето 2008 г.

Часть II. Философия Льва Шестова

Раздел I. Манифест очевидности

Манифест очевидности

Ты, разум, создал основания, ты разрушил данность, чтобы собрать мир возможного и невозможного, ты дал человеку успокоенность, наделив его жаждой поиска согласованности и установления необходимости.

Ты, разум, взял человека, когда он только покинул утробу матери, ты нашел человека, испугавшегося данности, и превратил в человека разумного. Ты сделал человека своим рабом.

Ты, разум, взял данность и превратил в мир возможного и невозможного, где у всего есть основания, мир, перед которым человек не испытывает страха. Ты подчинил данность себе, ты сделал ее своей рабыней.

Ты, разум, изобрел основания, ты изобрел и еще много чего, но основания — это твой титул на владение, основание — это твое право подчинить человека и средство завладеть данностью.

Ты, разум, придумал, что данность должна быть согласована, что к каждой частичке данности должна быть подобрана другая, что между такими частичками должна быть связь, которую ты назвал обязательной. Ты придумал согласованность и необходимость, что каждое есть посредством другого.

Ты, разум, взял в рабство человека и данность, ты сыграл на слабости человека и его страхе, ты подменил данность миром возможного и невозможного, а человека обрек на поиск оснований.

Ты, разум, должен быть превзойден, человек должен перерасти тебя и вновь вернуться к данности.

Ты, человек, явившись на свет, был испуган данностью, ты не мог выдержать страха перед неизвестным, ты хотел подчинить данность, дабы не страшиться ее. И ты пришел к разуму.

Ты, человек, принял данность как мир возможного и невозможного, как мир, полный оснований.

Ты, человек, должен избавиться от ига разума, должен сбросить оковы оснований и вернуться к данности. Ты выбрал неверный путь, ты стал соучастником порабощения данности, ты испугался. Но ты должен вернуться к данности и принять данность.

Ты, человек, чтобы вернуться к данности, должен пройти путь к очевидности, путь от удивления к отчаянию, только так ты можешь отказаться от своей рабской роли — порабощать очевидность.

Ты, человек, должен удивиться миру, должен усомниться в его основаниях, должен искать согласованности и необходимости, должен искать другого, посредством которого есть каждое, но не должен доверять основаниям.

Ты, человек, должен отчаяться в основаниях, ведь ты не можешь их отыскать, хоть и ищешь со всем усердием, должен отказаться от оснований, должен увидеть, что невозможное возможно и возможное невозможно, что все одновременно возможно и невозможно, должен выйти за узкие рамки разума, отказать разуму в доверии.

Ты, человек, должен презирать разум, который обманывал тебя своими основаниями, ты должен поставить разум перед одновременно возможным и невозможным.

Ты, человек, должен вынудить разум отступить перед одинаково возможным и невозможным и тогда тебе откроется очевидность, тогда ты станешь неведающим, вернешься к данности и примешь ее!

Ты, очевидность, есть предстоящая перед неведающим человеком данность, только и всего. Человек принимает тебя и обретает веру. Страх, загнавший человека в рабство к разуму, уступает вере.

Ты, очевидность, есть данность, лишенная согласованности и необходимости, есть данность без оснований, в тебе каждое не есть посредством другого.

Ты, очевидность, не знаешь порождения каждого от другого, в тебе каждое не служит другому, не совершается ради другого, а другое не оправдывает каждое, каждое в тебе не нуждается в другом, как и другое в каждом.

Ты, очевидность, только дана, только данность, о которой нельзя сказать большего.

Ты — очевидность, и человек принимает тебя, человек верит в тебя!

Ноябрь 2010 г.

Первое эссе

Задача писателя: идти вперед

и делиться с читателями своими новыми впечатлениями.

Л. Шестов «Апофеоз беспочвенности»

1

Закон достаточного основания. Шопенгауэр свою раннюю работу посвятил закону достаточного основания, который в формулировке Вольфа гласит: «Ничто не существует без основания того, почему оно есть». Или, как уточняет Шопенгауэр: «Общий смысл закона достаточного основания сводится к тому, что всегда и повсюду каждое есть лишь посредством другого».

Артур Шопенгауэр выделяет четыре формы закона или, что он считает одним и тем же, необходимости: «1) логическая, по закону основания познания, в силу которой, если допущены посылки, должно быть обязательно признано заключение. 2) Физическая, по закону каузальности, в силу которой, как только дана причина, действие не может не произойти. 3) Математическая, по закону основания бытия, в силу которой каждое отношение, выраженное правильной геометрической теоремой, таково, как оно его выражает, и каждое правильное вычисление остается неопровержимым. 4) Моральная, в силу которой каждый человек, как и животное, должно при наличии мотива совершить то действие, которое соответствует его врожденному и неизменному характеру». Закон достаточного основания философом наделяется самыми лестными характеристиками: «главное основоположение всего познания», «он сам есть в себе и для себя, возвышаясь над богами и судьбой», «есть принцип всякого объяснения». При этом закон достаточного основания, требуя для всего в мире оснований, доказан быть не может. Ведь, как пишет Шопенгауэр, «сам закон достаточного основания… не допускает дальнейших объяснений, ибо нет принципа, который мог бы объяснить принцип всякого объяснения».

С помощью закона достаточного основания мир предстает через необходимость и согласованность как обязательная связь между отдельными осколками данности, подобранными по принципу «каждое есть лишь посредством другого». В этом заключается основание мира как его понимали раньше и как понимают сейчас.

2

Только верою: философия Л. Шестова. Лев Шестов пишет, что человек, «прежде чем сдвинуться с места, озирается вокруг себя, спрашивает, опасается: он вперед хочет знать, куда придет». Человек привык жить с оглядкой на разум и его истины. Осветить мир светом разума, значит сделать мир приемлемым для жизни. Можно было бы жить среди людей, готовых каждый час изменять свою точку зрения на природу вещей? Нельзя, как и нельзя жить в мире, в котором камни сегодня падают, а завтра начинают летать. Поэтому-то установив истину, обретя ведение, человек получает гарантию не только в неизменности окружающего мира, или что мир будет изменяться в известном направлении, но и в прочности мировоззрения других людей.

Истина приобретается с помощью разума, который подводит под данность основания, используя необходимость и согласованность. Ведь, как пишет Шестов, человек создает «вокруг себя атмосферу согласованности», в которой «над всем царствует необходимость». И только так человек может принять окружающую его действительность — как предстающий перед ведением мир возможного и невозможного, держащийся основаниями.

Разуму с его законом достаточного основания Шестов противопоставляет веру, которая достигается на пути от удивления через отчаяние к очевидности.

Удивление — есть состояние, когда человек сомневается в основаниях, когда требуется ответить, почему и для чего камни падают на землю, отчего бы им не взлететь. При этом «нужно, чтобы сомнение стало постоянной творческой силой, пропитало бы собой самое существо нашей жизни».

Для человека привычно задавать вопросы, искать ответы. Но удивление как первый этап на пути к очевидности, отлично от привычных вопросов и ответов тем, что касается буквально всего, что человека окружает. И, в то же время, требуя ответов, удивленный человек по поводу каждого основания продолжает ставить вопросы и искать более глубокие основания, ни с одним из них не соглашаясь и не доверяя разуму. Удивленный человек ощущает, «что даже там, где все… представляется ясным и понятным, все необычайно загадочно и таинственно».

Отчаяние является результатом того, что человек, удрученный бесполезностью поисков оснований, признает как полную свою неспособность к такому отысканию, так и отсутствие предмета поиска. И именно первое и второе. Не так чтобы мир был непостижимым или, хоть и постижимым, но не для человека. Нет, мир это прозрачное стекло, через которое человек смотрит со всей остротой зрения и не обнаруживает его оснований. И, как раньше полагали, что земля держится на трех китах, а затем от этого отказались, так и теперь, отчаявшийся человек отказывается от оснований, как от фундамента, несущего конструкцию мира.

«Повседневный опыт показывает, что если кислород соединить в известных пропорциях с водородом, то получается вода, а если с азотом — воздух. Но ведь это явно не возможная вещь. С чего это вдруг из кислорода и водорода быть воде? Почему кислород не остается себе кислородом, а водород — водородом? Все тут совершенно произвольно, ни на чем не основано, и, стало быть, по существу совершенно невозможно».

Здесь кроется парадокс. Если возможно, значит невозможно, то есть возможно как действительность, но невозможно как действительность, лишенная оснований, не защищенная необходимостью и согласованностью.

Уже от этого Лев Исаакович приходит к тому, что не только возможное невозможно, но и невозможное возможно. Шестов говорит, что «…только одно утверждение имеет и может иметь объективное значение: в мире нет ничего невозможного». То есть нет ничего невозможного, но ставшее возможным является и невозможным, поскольку не имеет оснований. Из этих двух утверждений рождается третье: «все одинаково возможно и невозможно».

Шестов приводит различные примеры одинаково возможного и невозможного. Так, он пишет, что есть «…все основания думать, что хотя до сих пор камни падали, но в один прекрасный день они начнут летать» или «…из того что было, решительно нельзя заключать о том, что будет». Все это позволяет философу утверждать, что «мы в своем уме и в своем опыте не находим решительно ничего, что бы давало нам основание хоть сколько-нибудь ограничивать произвол в природе. Если бы действительность была иной, чем теперь, она бы от того не стала нам казаться менее естественной». В другом месте Шестов пишет, что «все что угодно может произойти из всего что угодно».

С помощью парадокса, что все одинаково возможно и невозможно, преодолевается состояние, которое Шестов описывает словами «дерево познания навсегда заслонило от человека дерево жизни», и это есть последнее препятствие на пути от разума к вере. Достигается это потому, что разум становится бессильным перед таким парадоксом и ему приходится уступить. Человек, сбросивший груз навязываемых разумом оснований, обретает неведение, перед которым рушится мир возможного и невозможного, освобождая место очевидности.

Шестов в последних своих работах большое внимание уделял сказанию об изгнании человека из рая. Пребывание человека в раю означало отсутствие истин разума в мире. Мир был лишен лжи, принесенной разумом. Сорвав плод с дерева познания, человек согрешил и, первым делом, в том, что привнес в свободную от необходимости и согласованности очевидность истины разума, став зависимым «от всего понятного, связывающего, объясняющего». Путь, который описывает Шестов, от истин разума к истинам веры, на котором требуется отказаться от оснований, путь, на котором встречается одинаково возможное и невозможное — это есть путь преодоления греха, путь отказа от плодов познания ради плодов жизни.

Преодолев грех, человек освобождается от поиска оснований и преклонения перед согласованностью и необходимостью. Пройдя свой путь, человек открывает очевидность. Теперь человек готов принять очевидность как неведающий, а очевидность, отвечая ему, открывается как данность без оснований. Человек отказывается от оснований, а очевидность показывает себя как лишенную согласованности и необходимости, а значит — как данность, только и всего. Принятие неведающим человеком очевидности есть вера, обретя которую, человек начинает жить в очевидности, как предстающей перед неведением данности, только и всего.

3

Антуан Рокантен. Антуану Рокантену закон достаточного основания предстал как Право в Чистом Виде. Право завладело всем, оно окружило человека, даже в мельчайших деталях повседневной суеты: «биение его сердца и глухие шумы всех его прочих органов являлись ему в форме сиюминутных, отчетливых прав». Если в мире все идет по заведенному порядку, то что бы ни произошло, происходит потому, что у него есть такое право. Так решено разумом.

О людях, уверовавших в Право, Антуан говорит, что «сто раз на дню они лицезрят доказательство того, что все работает как отлаженный механизм, все подчиняется незыблемым и непреложным законам. Тела, брошенные в пустоту, падают с одинаковой скоростью, городской парк каждый день закрывается зимой в шестнадцать часов, летом в восемнадцать; свинец плавится при температуре 335 градусов; последний трамвай отходит от ратуши в двадцать три часа пять минут…».

Антуан принадлежал к числу уверовавших в Право в Чистом Виде. Для него все в мире имело основания и прочные опоры. Но в один момент все изменилось. Антуан вдруг осознал, что играл с жизнью в игру, и «партия проиграна». Игра заключалась в том, что Рокантен хотел навязать миру свою волю, свои правила, и порой ему казалось, что это удалось. Однако уже несколько раз он осознавал, что все его теории рушатся, что нельзя ни в чем быть уверенным и нет ничего прочного. Но ему еще не хватало понимания того, что «проигрыш неизбежен всегда».

Путь Рокантена — это путь человека, удивившегося миру, не сумевшего это удивление преодолеть и отчаявшегося. Оборотной стороной такого отчаяния стало то, что для Антуана все в мире стало одинаково возможно и невозможно. Это абсурд. Абсурд этот перерастает в очевидность, в стену, не имеющую опор, в которую упирается разум в поисках истины, стену, которая в одно время и есть, и не может быть.

Удивление приходит, когда человек по поводу окружающих вещей ставит вопрос об их основаниях. Антуан удивляется, как возможна эта галька или кружка. Он уже не может применить к ним знания, какими его голову наполняли с детства. Поэтому он и старается «не видеть», ведь «теперь меня всюду окружают вещи — к примеру, вот эта пивная кружка на столе. Когда я ее вижу, мне хочется крикнуть: «Чур, не играю!».

Человек, удивленный вещью, стремится подвести основание под вещь, чтобы вернуть себе право смотреть на нее. Но нигде не находит прочных опор, потому как разуму не может довериться. Антуан начинает думать, «что доказать вообще ничего нельзя… Вялые, ленивые факты группируются в том порядке, какой им придал я, но этот порядок навязан им извне». Существование камня становится загадкой и проблемой. Никакие объяснения здесь не помогают. И желание «вспороть и укрепить изнутри» вещи уже не может исполниться. Здесь и наступает отчаяние, которое приводит Антуана к абсурдности.

Вещи предстали перед Антуаном как невозможные, как «зыбкие предметы, которые в любую минуту могли рухнуть». «Настоящее, ничего, кроме сиюминутного настоящего… настоящее… это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не существует… все на свете является только тем, чем оно кажется, а за ним ничего». В мире только настоящего была «уйма существований, которые сами себе мешали, сами себя стесняли; как у одних, так и у других не было никаких оснований находиться здесь, каждый существующий, смущаясь, с безотчетным беспокойством ощущал себя лишним по отношению к другим. Лишний — вот единственная связь, какую я мог установить между этими деревьями, решеткой, камнями».

Но в то же время все возможно — «мир только потому не меняется до неузнаваемости за одну ночь, что ему лень». Антуан ощущает, что «случиться может все, что угодно, все, что угодно может произойти». Так, Антуан представляет, как вдруг оживет одежда или язык превратится в сороконожку, а может быть, у ребенка откроется третий глаз. «Третий, который распространится по всему лицу, конечно лишний, но не более чем два первых».

Для разума, требующего оснований, абсурд, вдруг открывшийся Антуану, как головокружение, вызывающее тошноту. «Тошнота… и есть эта бьющая в глаза очевидность» и в этой очевидности «остались чудовищные, вязкие и бессодержательные массы — голые бесстыдной и жуткой наготой», которые «не хотели существовать, но не могли не существовать». В мире даже для корня «нет ничего, по отношению к чему он не был бы абсурдным… Абсурден по отношению к камнями, к пучкам жесткой травы, к высохшей грязи, к дереву, к небу, к зеленным скамейкам».

Разум, испытавший головокружение от абсурда, уже не может подчинить себе человека и вынужден отступить. Благодаря этому Антуан открыл, что суть мира «случайность… [что] существование не является необходимостью. Существовать — это значит быть здесь, только и всего; существования вдруг сказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности». Это и есть данность, которая открывается перед неведающим человеком как очевидность.

4

Путь к очевидности. Человек, испугавшийся данности, подчиняется разуму, который предоставляет человеку возможность безопасной и комфортной жизни, позволяя предвидеть, как будет изменяться действительность. Подчинившийся разуму человек принимает то, что его окружает, как предстающий перед ведением человека мир возможного и невозможного, который держится основаниями.

Основания, отыскиваемые разумом — есть необходимость в согласованном мире. Или, иными словами, основания — есть обязательная связь частичек мира, подбираемых по принципу «каждое есть посредством другого».

Человек, проходя путь от удивления к отчаянию, открывает для себя очевидность.

Удивление — есть поиск оснований, но проходящий в сомнениях поиск, когда ни одно из предлагаемых разумом оснований не может человека удовлетворить и ни одним успокоиться человек не может.

Отчаяние — есть убежденность человека в том, что основания, которые он пытается обнаружить, не могут быть им найдены, поскольку все усилия человека обнаружить то, чего нет, занятие бесполезное и обреченное на провал.

Отчаяние — есть убежденность в том, что в мире все одинаково возможно и невозможно. Возможно как действительность, но невозможно как действительность, лишенная оснований. Человек, осознавший это, становится неведающим.

Отчаяние открывает очевидность. Очевидность — есть предстающая перед неведающим человеком данность, только и всего. Как то, что дано человеку, но без участия человека. Как мир без домыслов человека о его основаниях.

Принятие предстающего перед ведающим человеком мира возможного и невозможного — есть подчинение человека разуму. Принятие предстающей перед неведающим человеком очевидности — есть вера. Между этим лежит путь через удивление и отчаяние — путь к очевидности.

Декабрь 2010 г.

Второе эссе

Раздел I

1

Система координат. Историк первобытной культуры Э. Тейлор передает слова вождя одного из диких племен: «Каждое событие есть дитя другого…». Как представляется, относятся они к тому периоду существования человечества, когда люди только подпали под рабство разума. Не было ни науки, ни философии, но человек уже подчинился власти оснований, при помощи которых разум создает мир возможного и невозможного. Прошло много веков и даже тысячелетий, а человек продолжает жить в сотворенном разумом мире. Только привычка к подчинению сделала свое дело, теперь люди позволяют разуму гораздо большее: он и науку создал, и философию к наукам причислил и даже вытравил из мира чудо и тайну. Более изящными стали и выражения, теперь не говорят так антропоморфно «дитя другого», а формулируют «научно»: «каждое есть посредством другого». Разум, как истинный властелин, позволяет людям изучать мир возможного и невозможного, дозволяет иногда и сомневаться в своих основаниях, но только затем, чтобы укрепить свою власть.

Сейчас, как и тысячи лет назад, люди, даже ученые и мудрецы, полагают, что для всего в мире можно отыскать основания. Поэтому-то главный закон, которым держится разум, это закон достаточного основания.

Шопенгауэр, истинный жрец закона достаточного основания, пишет о том, что закон этот — «главное основоположение всего познания», «он сам есть в себе и для себя, возвышаясь над богами и судьбой». Удостаивается закон достаточного основания таких слов за то, что устанавливает согласованность и необходимость всего, что происходит в мире, то есть — основания. Если мы хотим лучше понять, что такое основания, нужно обратиться к формуле, приведенной выше — «каждое есть посредством другого». В этой формуле мы встречаем и согласованность, и необходимость. Разум отыскивает в данности каждое, посредством которого есть другое, и такое отношение каждого к другому устанавливает как необходимое. Когда находится то каждое, посредством которого есть другое, тогда говорят об основаниях. Данность разумом отстраняется и ее место занимает мир, полный оснований, мир возможного и невозможного.

Для чего человеку понадобилось заменять данность миром возможного и невозможного? Выдающийся психоаналитик Фромм писал, что «самосознание, разум и воображение… требуют создания такой картины мира и места человека в нем, которая имеет четкую структуру и обладает внутренней взаимосвязью. Человеку нужна система координат, некая карта его природного и социального мира, без которой он может заблудиться и утратить способность действовать целенаправленно и последовательно». Человек испугался данности, того, что может «заблудиться», поэтому поклонился разуму и принял его власть.

2

«Только для тех, кто не подвержен головокружению». К этим словам Ницше, взятым эпиграфом у Шестова, мог бы присоединиться Антуан Рокантен. Только Рокантен сказал бы более жестко: «Только для тех, кто не боится Тошноты». Тошнота, как и головокружение, есть результат отказа человека на пути к очевидности от того, что Шестов называл почвой, а мы — основаниями.

Человек начинает свой путь, когда удивленный, старается отыскать основания мира. В жизни человек, прошедший и школьную, и университетскую науку обычно и не обращает внимания на основания. То есть, практически не обращает. Мы знаем ученых, которые только и заняты тем, чтобы отыскать или обосновать порядок и связь вещей. Да и в обыденном мире мы часто стараемся согласовать мир и сделать такое согласование обязательным.

Но для удивленного миром возможного и невозможного человека поиск оснований становится главным. То, что раньше представлялось естественным, как например падение камней, теперь предстает как проблема. Если раньше «каждое есть посредством другого» было принципом, позволяющим уйти от тревоги хаотичного мира, то теперь такой принцип не помогает, ведь, кроме того, что человек спрашивает, он еще и сомневается. Человек за каждым основанием ищет следующее, и в итоге не может поверить ни в одно из них.

За удивлением наступает отчаяние. Изможденный поисками и разочарованный результатами, человек убеждается в никчемности оснований. Ну, что толку искать согласованность и необходимость? К чему это человеку?

Отчаяние есть сознание того, что в мире все одинаково возможно и невозможно. Возможно, потому что есть и невозможно, потому что есть без всяких оснований. Стоит только человеку осознать это, и разум, гнетущий человека, отступает. Твердо стоявший на земле, человек теперь ощущает, как почва уходит у него из-под ног. Он уже не может опираться на привычные знания, до того крепкие связи распадаются. Здесь-то и наступает головокружение или Тошнота. Человека мутит от страха неизвестности, кружится голова от непредсказуемости и возможности даже самого нелепого. И если он найдет в себе силы не повернуть назад, то перед ним откроется очевидность.

3

Данность. В романе «Тошнота» Сартр устами Антуана Рокантена говорит, имея в виду данность, что существовать — это быть здесь, только и всего. Вообще, написанное Сартром о данности, одно из лучших в философии. Поэтому достаточно привести несколько цитат, чтобы пояснить, что понимается под данностью.

Бытие (так у Сартра названа данность) «изолированно в своем бытии и… не поддерживает никаких отношений с тем, что не оно. Переходы, события, все то, что позволяет сказать, что бытие еще не есть то, чем оно будет, и что оно уже есть то, что оно не есть — во всем этом ему в принципе отказано». Бытие «ускользает от времени — оно было, а теперь налицо другие сущие — вот и все». Бытие «нельзя ни образовать из возможного, ни свести к необходимому». «Бытие в себе никогда не бывает ни возможным, ни невозможным, оно есть». Бытие в себе «излишне, то есть сознание абсолютно не в состоянии вывести его из чего-либо — ни из другого бытия, ни из возможного или из необходимого закона».

Слова эти взяты из работы Сартра «Бытие и ничто». В ней же дано наиболее полное описание данности: «Несотворенное, бессмысленное, никак не связанное с иным бытием, бытие в себе излишне на веки вечные». В данности вещи не сотворены, так как нет каждого, посредством которого есть другое. Несотворенные вещи бессмысленны, ведь они не служат делу создания новых вещей. Несотворенные и бессмысленные вещи никак не связаны друг с другом и поэтому в отношении друг к другу предстают как лишние.

Раздел II

4

Дерево познания. Человек соблазнился словами змея и вкусил с запретного дерева, привнеся в данность познание — поиск оснований, согласованности и необходимости. Так трактует грехопадение Шестов, открывая нам, как человек оказался в рабстве у разума.

У первого человека, когда он попал в данность, был страх «перед ничем не ограниченной волей Творца». Страх, порожденный тем, что «реальное пришло к нам неизвестно откуда, оно все окружено вечной [тайной], рождающей бесконечные и совершенно непредусмотренные изменения», которые таят «в себе безмерные опасности». Человек спасовал перед страхом, ему захотелось «устроиться на земле», чтобы «его судьба или даже судьба всего мира [не оказались] игралищем случая».

И дьявол, явившись к Адаму, предложил ему вкусить плодов с дерева познания добра и зла, чтобы «успокоить…. залить, погасить живущие в нем сомнения и тревоги…». Вкусив запретных плодов, человек обрел ведение, перед которым очевидность предстала как мир возможного и невозможного, но взамен человек был обречен на поиск оснований, то есть согласованности и необходимости, ставших «опорой человеческого мышления». Ведающий человек стал добиваться, чтобы «действительное [становилось] необходимым». Человек, ведающий и обреченный на поиск, стал рабом, который во всем ищет основания и без оснований не может «не то что мыслить, но даже существовать». И от Адама пошли люди — эти «покорные существа, умеющие искать, видеть и ценить в жизни только «порядок» и установленные «порядком» законы и нормы».

Ради такого порядка и приходящей от него уверенности человек и идет в рабство к разуму. Шестов пишет, что «если бы жизнь была еще более текучей и таила в себе возможность еще больших неожиданностей, но если бы перемены и неожиданности не угрожали людям всяческими бедами, никому бы в голову не пришло огорчаться текучестью бытия и искать под изменчивым постоянного». Поэтому для человека, явившегося в данность и испугавшегося данности, нет ничего более важного чем принять мир посредством разума, который дает основания, лишая мир тайны и тем самым давая человеку уверенность в его безопасности и комфорте.

5

Порядок и связь вещей. Разум пришел в мир как властелин, и право на господство он получил, подыскав для всего основания. Поэтому Шестов пишет, что «материя и порядок» это главное, «все же прочее — лишь надстройка». Иными словами, власть разума держится основаниями, несмотря на то, что за века владычества разум придумал огромное количество законов и принципов, которые описывают мир возможного и невозможного.

Основания — это то, о чем Шестов говорит как о порядке и связи вещей, или как о необходимых связях вещей, а мы говорим о согласованности и необходимости. Из данности, представленной как держащейся на основаниях, вырастает мир возможного и невозможного, который «похож как две капли воды на то, что действительно существует». Но это кажущееся сходство, ведь мир возможного и невозможного «состоит всегда из двух элементов: данного человеку и созданного человеком». И созданное человеком есть основания, которые есть выражение «необходимости всего, что составляет содержание бытия», подбираемое согласованностью, которая «ищет и находит связи между явлениями».

Основания — это «упорядочивающее начало, без которого существование на земле… мучительно трудно». Благодаря основаниям, разум «ищет и находит повсюду порядок, определенный, раз навсегда установленный строй». Именно на основаниях держатся знания о том, «что за днем следует ночь, камень тонет в воде, что засуха губит всходы и т. д.».

6

В пути. Подчинение разуму — это грех, «высшее из возможных насилий» над человеком. Разум сковал «не только наше мышление, но и бытие наше». И человек должен очиститься от этого греха, вырваться из власти разума, для чего должен «приучить себя не считаться с «достаточными основаниями».

Поэтому человек должен пройти путь от удивления к отчаянию, «закрыв глаза… ни о чем не загадывая, никого не спрашивая, ни о чем не тревожась».

Для удивленного человека «даже там, где все людям представляется ясным и понятным, все необычайно загадочно и таинственно». Поэтому он ищет основания, чтобы найти «навеки неизменную структуру… заведенного строя бытия». Но удивление идет под руку с сомнением, которое для человека становится «постоянной творческой силой», пропитавшей «самое существо… жизни». Сомневающийся человек перестает «платить обычную дань уважения и благоговения» основаниям, он уже не может им доверять. Человек отвергает «предлагаемые разумом услуги» и понимает, что найти основания нельзя, «…что реальное бытие — непримиримейший и главнейший враг разума», и не хочет подчиняться законам, навязанным разумом данности.

Отчаяние «наступает… в тот момент, когда всеобщие и необходимые истины [об основаниях], обещавшие человеку опору и утешение на все случаи жизни, вдруг открывают свою действительную природу». Они не могут помочь. Человек понимает, что вместо упорядоченного мира, «есть капризно, непослушно, самовольно, возникшие и продолжающие возникать вещи». Так, человек может увидеть, что существуют «круглый квадрат или деревянное железо», или что «… камни… начнут летать». Все это есть выражение понимания отчаявшимся человеком того, что «все одинаково возможно и невозможно».

Перед одинаково возможным и невозможным разум отступает, лишая человека ведения, и уже неведающему человеку открывается очевидность, где «нет „закономерности“, а, стало быть, есть бесконечное количество возможностей». Пройдя путь от удивления и отчаяния, неведающий человек принимает очевидность, и обретает веру, благодаря чему «чувство страха — позорнейшее чувство — исчезает».

7

Вера в очевидность. По глубокому убеждению Льва Шестова человек должен вернуться к очевидности, переборов в себе страх перед произволом и непредсказуемостью. Только на пути к очевидности человек убеждается, что разум — это злейший враг, поработивший его, а вместе с ним и данность. Решившись от успокоенности шагнуть к удивлению, найдя в себе силы усомниться в предоставляемых разумом основаниях, человек начинает движение в сторону к преодолению своего рабского состояния. Еще один шаг — и перед разумом встает парадокс одинаково возможного и невозможного, человек видит, что мир возможного и невозможного не может подчинить себе окружающую реальность, и что к этой реальности категории оснований неприменимы. Разум, вынужденный отступить перед этим парадоксом, не только выпускает на свободу человека, но и, забрав с собой созданные основания, разрушает мир возможного и невозможного. Тем самым, человек в результате своей борьбы теряет ведение и разум, чтобы обрести неведение и веру. Вместе с этим человек готов принять открывающуюся очевидность. Перед человеком очевидность была скрыта порядком и связью вещей, основаниями, и лишь парадокс одинаково возможного и невозможного давал знак, что за миром возможного и невозможного скрывается очевидность, которая не содержит в себе согласованность и необходимость. Теперь же, перед неведением человека, очевидность открывается как данность, лишенная оснований, то есть как данность, только и всего. И открывающуюся очевидность человек принимает как верующий. Вера заменяет разум, освобождая человека от рабской зависимости.

Декабрь 2010 г.

Раздел II. Письмо к жене

Письмо к жене

Моя дорогая и любимая жена!

Я решил написать тебе это письмо, потому что не хочу, чтобы какие-нибудь мои мысли остались тебе неизвестными. За то время, пока мы женаты, я убедился, что ты доверяешь мне и понимаешь меня, что любые, пускай и самые глупые мои мысли, ты готова узнать и обсудить. Поэтому-то я уверен, что это письмо необходимо.

Скоро пять лет, как мысли, которым я дал название философия очевидности, мучают меня. Пять лет я читал и размышлял, уверенный в том, что мысли эти очень важны. И чем более четкими мне представлялись положения этой философии, тем больше я понимал важность ее. Но это не то чувство, которое испытывают честолюбивые ученые или мыслители. Нет, я понимал важность философии очевидности для меня самого. То видение мира, которое выражает философия, стало ответом на мои проблемы, жизненные неудачи и даже страдания.

Философия очевидности может показаться слишком абстрактной и не имеющей значения даже и для моей жизни. Главное, что утверждает эта философия: есть мир, созданный разумом, мир, держащийся на основаниях, а есть данность. Сейчас эти слова могут быть неясны, после прочтения письма, думаю, они станут более понятными. Но ты уже можешь видеть, что непосредственного отношения к жизни они не имеют. Однако это только на первый взгляд.

Меня многие годы мучает прошлое. В прошлом я страдал, я делал ошибки. Прошлое меня искалечило, очень многое во мне поломало. Поэтому-то я хотел избавиться от него, сделать так, чтобы прошлое не влияло на мое настоящее. Вот для чего мне нужна была философия очевидности. Прочитав письмо, ты поймешь, что философия очевидности борется с представлением о том, что прошлое влияет на настоящее, что у всего есть причины и следствия.

Вот, значит, для чего мне философия очевидности, почему я пять лет думал о данности и о разуме. Философия очевидности глубоко личная философия, совсем не похожая на научные философские системы. И потому что философия очевидности не похожа на другие системы, потому я не стремлюсь сделать ее хоть сколько-нибудь известной и сообщить о ней кому-нибудь, кроме как самому близкому мне человеку, тебе, любимая.

В истории нашей любви и семейной жизни прошлое тоже играет свою роль, причем некоторые моменты этого прошлого очень темные. Нам сложно с ними жить, но мы живем и любим друг друга, доказывая тем самым, что над нами прошлое не властно. Жизнь наша это как бы подтверждение философии очевидности. Поэтому сама эта философия не абстрактна, а очень конкретна, пускай пока только и для меня. Но я надеюсь, что когда ты прочтешь это письмо и поймешь меня, мы станем еще ближе.

В завершении хочу извиниться. Над письмом я работал четыре месяца. Для меня это очень быстро, мне нравится перечитывать и обрабатывать каждую строчку. Но это письмо и так отняло много времени, я видел твои переживания и нетерпение. Поэтому я позволил себе лишь небольшие правки, из-за чего ты найдешь много ошибок и шероховатостей. Надеюсь, ты мне их простишь. А потом, как и всегда, мы сможем вместе исправить ошибки. Сейчас же главное: прими это письмо как знак моей любви!

* * *

Что так долго занимает меня? Над чем я думаю, что меня волнует? Философия очевидности, которую я нашел в сочинениях Шестова, Сартра и Шопенгауэра. Пожалуй, кто-нибудь со стороны скажет, что эти три философа говорили о разных вещах, что невозможно в их учении найти нечто общее, да еще назвать это философией очевидности. Да, отвечу я, философы эти разные, но в чем? В выражении мыслей. Но, несмотря на это, мне удалось разглядеть в их системах много общего. Я изучал их произведения и чувствовал, что они говорят об одном и том же. О чем? О данности, каждый по-своему, но о данности. Затем я обнаружил, что Сартр, а за ним Шестов, рассказывали о том, как человек стал рабом разума и как вернуться к данности. Мне все более ясными становились основные положения философии очевидности. Так, со временем, я смог сформулировать семь тезисов, которые я постараюсь раскрыть в этом письме.

Тезис первый. Когда человек открывает себя как человека, то он открывает данность. Перед данностью человек испытывает страх, и так как человек хочет устроиться на земле, то он подчиняется разуму.

Тезис второй. Разум предложил человеку ведение, то есть знание об основаниях, и разум же с помощью оснований создал из данности мир возможного и невозможного. Человек стал ведающим, перед ним открылся мир возможного и невозможного, который он принял и подчинился разуму. Ведающий о мире возможного и невозможного человек избавился от страха. Разум же стал господином, диктующим миру возможного и невозможного законы и принципы.

Тезис третий. Основания — это согласованность и необходимость. Согласованность подбирает элементы данности так, что одно не может быть без другого, а необходимость объединяет эти элементы обязательной связью. С помощью оснований разум создает мир возможного и невозможного, в котором данность, имеющая основания, возможна, а данность, оснований не имеющая, невозможна.

Тезис четвертый. Выйти из подчинения разуму человек может, пройдя путь к очевидности, то есть путь от удивления через отчаяние к очевидности.

Тезис пятый. Удивление наступает, когда человек ищет оснований в данности, отыскивает их, но не может ими удовлетвориться и продолжает искать.

Тезис шестой. Отчаяние наступает, когда человек убеждается, что отыскать основания нельзя и что данности основания не нужны.

Тезис седьмой. Перед отчаянием разум отступает, забирая у человека ведение и разрушая мир возможного и невозможного. Человек становится неведающим и перед ним открывается очевидность, как данность, лишенная оснований, данность, только и всего. Приняв очевидность, человек обретает веру.

Для того, чтобы эти тезисы были более понятны, ниже я привожу схему.

Схема эта, может быть, кажется очень сложной и требующей пояснений. Я дам такие пояснения, но в конце этого письма. Тебя же попрошу, читая ниже о философии очевидности, встречаемые категории находить на схеме и задумываться о месте, какое они в ней занимают.

* * *

Чтобы раскрыть тезисы я воспользуюсь тем, что называю образами очевидности. Но, прежде всего, я должен остановиться на данности, потому как это главная категория философии и без уяснения того, что под ней понимается, нельзя двигаться дальше.

Данность это то, чего испугался человек, что он потерял, подчинившись разуму, и что должен открыть, обретя веру.

Данность это то, что открывается человеку, когда человек открывает себя как человека. Открыть, что я человек и открыть данность, это одно и то же. Так, данность открывается человеку, не испытавшему еще страха перед ней и не подчинившегося разуму. После же того, как человек оказывается в рабстве, данность, обработанная разумом при помощи оснований, предстает перед ведающим человеком как мир возможного и невозможного.

Мир возможного и невозможного есть мир, в котором возможно только то, что имеет основания, а что оснований не имеет — невозможно. Здесь к тому, что человек открывает как данность, прибавляются основания, которые представляют собой согласование и накладывание обязательной, необходимой связи. Данность, значит, никуда в мире возможного и невозможного не исчезает, но предстает только как согласованная и необходимая. Поэтому ты можешь прикоснуться к данности, дотронувшись до крышки стола. И ты можешь увидеть основания, как только поймаешь себя на мысли: эта крышка не падает, поскольку покоится на ножках и т.д., или о том, что эта крышка была изготовлена в прошлом году и т. д. Получается, что данность — это крышка стола без ее отношения к чему-либо, без того, чтобы знать, почему она здесь и как это стало возможным.

В третий раз человек открывает данность, когда, пройдя путь к очевидности, понимает, что данность — это лишенная оснований данность, данность, только и всего. Данность здесь открывается без согласованности и необходимости, т.е. без оснований.

Такова данность, как ее может открыть человек. Несмотря на то, что освобождение от власти разума требует прохождения пути к очевидности, но и нам, кто этот путь не прошел, можно обнаружить данность. Например, ты можешь ее обнаружить в своих руках. Листы бумаги это данность, они не связаны с этим столом, за которым ты сидишь, они не имеют прошлого, их не изготовили, не будет так, что через много лет они сгниют. Эти листы появились ниоткуда, не имеют никакого смысла теперь, и у них нет будущего.

Думаю, что это трудно представить. Поэтому-то я и придумал сведение к данности — способ, позволяющий упростить представление данности. Но чтобы рассказать о сведении к данности, я должен описать два образа данности Сартра.

* * *

Первый образ данности Сартра это «бытие-в-себе». В книге «Бытие и ничто» Сартр выделяет три признака «бытия-в-себе»: «Бытие есть. Бытие есть в себе. Бытие есть то, что оно есть». Не буду говорить о каждом из этих признаков. Мне кажется, что не все они равнозначны. Два последних это лишь попытка выразить то, что лучше всего удалось выразить в первом. Итак, бытие есть. Что это значит?

Сартр пишет, что «бытие-в-себе» никогда не бывает ни возможным, ни невозможным, оно есть». Бытие не может быть возможным или невозможным, потому что оно лишено оснований, то есть согласованности и необходимости, и само не является основанием. Бытие не согласовано с другим бытием, нельзя сказать, что благодаря этому бытию оно есть. Но и для того, чтобы бытие было, не нужно его согласовывать с другим бытием и связывать необходимой связью. Иными словами, бытие ни возможно, ни невозможно, поэтому его нельзя «вывести из чего-либо», то есть из другого бытия.

Бытие, которое есть, — это «несотворенное, бессмысленное» бытие, а значит оно лишнее. Несотворенное, потому что нет ничего, что бы его породило и благодаря чему оно могло бы быть и без чего оно не могло бы быть. Бытие бессмысленно, потому что оно не порождает другое бытие и нет бытия, которое не могло бы быть без этого бытия. Несотворенное и бессмысленное бытие предстает как лишнее и такое бытие это бытие-в-себе.

Итак, бытие-в-себе есть и оно лишнее. Как это представить? Приведу пример самого Сартра. «Нужно признать, — пишет Сартр, — что разрушение есть дело человека и что именно человек разрушает свои города посредством подземных толчков». Почему так? Чтобы представить город как разрушенный, человек, подчинившийся разуму, должен из бытия, которое есть, сделать возможное бытие, то есть добавить к бытию основания, так чтобы только то бытие было возможным, у которого есть основания, а бытие, у которого оснований нет, было бы невозможным. Иными словами, человек должен связать разрушенный город с землетрясением так, чтобы у него получился город, разрушенный землетрясением. Связь эта должна сделать так, чтобы ни землетрясение, ни город не были лишними, а для этого город должен быть разрушен землетрясением и землетрясение должно разрушить город. При этом я хочу обратить твое внимание, что вне этой связи нет ни города, ни землетрясения, ни разрушения, есть только бытие. Разум же, делая бытие возможным, делает его и связанным с другим бытием, создавая систему, каждый элемент которой обретает значение за счет другого.

* * *

Второй образ данности Сартра это «бытие здесь, только и всего». Образ этот дан в романе «Тошнота» и, на мой взгляд, это лучшее из того, что было написано о данности.

Главный герой романа Антуан Рокантен, после того, как заболел Тошнотой, открыл окружающий его мир как данность, только и всего. Ниже я еще вернусь к этой болезни, потому что она представляет образ пути к очевидности. Здесь же я обращусь только к тому, что узнал о бытие Рокантен.

Антуану открылось, что «я существую, мир существует и я знаю, что мир существует. Вот и все». Мир предстал перед ним не как упорядоченный и держащийся прочными основаниями. Мир всего лишь есть, и Антуан знает только это. Само же это знание он получает, когда находит существующим самого себя. Если бы не было разума, Рокантен мог бы остановиться и сказать, что «узнал о существовании все, что мог узнать». Но разум не желает так просто отдать власть над человеком, почему и приходится вступить с ним в борьбу. Рокантен решился на эту борьбу, заболев Тошнотой, и сумел превзойти разум. Разум должен был отступить, забирая с собой основания. Именно это отступление описано в сцене в городском парке, когда Рокантен, уставившись на торчащий из земли корень, понял абсурдность его. «Этот корень абсурден… абсурден по отношению к камням и пучкам желтой травы, к высохшей грязи, к дереву, к небу, к зеленым скамейкам». Абсурден, потому что нет ничего, что делало бы его существование необходимыми, потому что был лишний. Короче говоря, потому что у него не было оснований. Перед Рокантеном, увидевшим абсурдность корня, и понявшим, что он был лишним, рухнул мир, построенный разумом с помощью оснований. «Лак облез, остались чудовищные, вязкие и бессодержательные массы — голые бесстыдной и жуткой наготой».

Антуан узнал, что за миром, имеющим основания, скрывается очевидность, в которой «существование не является необходимостью. Существовать — это значит быть здесь, только и всего; существования вдруг сказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности».

* * *

Теперь я могу говорить о сведении к данности, благодаря которому можно хотя бы отдаленно представить, что же такое данность. Чтобы объяснить, что такое сведение к данности, я воспользуюсь примерами, взятыми у Льва Шестова.

Итак, мир возможного и невозможного похож «как две капли воды на то, что действительно существует», то есть на данность. Чем же они отличаются? Шестов говорит, что это «некая прибавка» к данности. Получается, что к данности нечто прибавляется и данность становится миром возможного и невозможного. Иными словами, мир возможного и невозможного «состоит из двух элементов: данного человеку и созданного человеком». Это созданное человеком — основания. То есть, как только человек находит в данности основания, так сразу данность становится миром возможного и невозможного. Основания, в свою очередь, это согласованность и необходимость. Чтобы данность сделать согласованной, в ней нужно отыскать «одно и другое», так чтобы благодаря «одному» могло быть «другое». В данности, конечно, нет этих «одно и другое», поэтому согласованность это уже значительное изменение данности, которое закрепляется необходимостью, то есть обязательной связью вещей. Итак, данность изменяется согласованностью и необходимостью.

Таким образом, мир возможного и невозможного, предстающий перед нами, это измененная данность. Измененная так, что в данности появились согласованные элементы, связанные обязательной связью. Поэтому чтобы добраться до данности, надо отказаться от согласованности и необходимости. Такой отказ от согласованности и необходимости, то есть от созданной человеком прибавки к данности, и есть сведение к данности. Чтобы это пояснить, я возьму несколько примеров Льва Шестова.

«Повседневный опыт показывает, что если кислород соединить в известных пропорциях с водородом, то получается вода, а если с азотом — воздух. Но ведь это явно невозможная вещь. С чего это вдруг из кислорода и водорода быть воде? Почему кислород не остается себе кислородом, а водород водородом?… Отчего из кислорода и водорода выходит вода, а не хлеб, золото или музыкальная симфония? Или от чего вода получается от соединения кислорода и водорода, а не звука и света?».

Слова Шестова кажутся абсурдом, и абсурдом они являются. Кислород, соединяясь с водородом, дает воду, а мог бы давать музыкальную симфонию! Как это понять? В мире возможного и невозможного этого понять нельзя, потому как мир этот держится основаниями. Соединение кислорода и водорода это основание воды, у воды может быть только такое основание и само это основание может быть основанием только воды. Но Шестов хочет увидеть не мир возможного и невозможного, а данность, поэтому он отказывается от оснований, от согласованности и необходимости. Соединение кислорода и водорода не согласовано с появлением воды, между ними нет связи, и такая связь необязательна, то есть здесь нет необходимости. Есть только данность соединения и появления, а раз так, то почему бы вместо воды не появилась музыкальная симфония или почему бы вода не появилась из соединения звука и света?!

Еще один пример: «Вода превратилась в пар или в лед — мы спрашиваем: почему? Вопрос имеет смысл только в том случае, если мы вперед решили, что пар — это не вода, и лед тоже не вода. Что, стало быть, было одно, а потом явилось другое, и мы хотим объяснить себе, как одно превращается в другое, как появляется на земле новое. Но если бы не было нас… то пар или лед вовсе не представляли бы сравнительно с водой чего-либо „нового“, „иного“… Когда в горах тает снег, реки разливаются: для человека, отделяющего снег в горах от воды в реке, тут есть отношение причины и действия. Когда снег превращается в воду, попадает в реку, а река заливает или разрушает деревню, человек тревожится, спрашивает и тогда только впервые и возникает кажущийся объективным вопрос о причинности. Но тут объективного нет ничего. „В целом“ мир каким был, таким и остался».

Шестов сам достаточно объясняет нам, как это получается. Так, он пишет, что «с одной стороны, нужно разбить внешний мир на части, чтобы овладеть им, с другой стороны, тоже нужно эти части возможно прочнее связать, чтобы не было непредвиденностей или чтоб было поменьше непредвиденностей». Человек находит для разлившейся реки основания — тающий снег. Находит благодаря тому, что разбивает мир на части (т.е. находит «разлившуюся реку» и «тающий снег»), а затем эти части связывает необходимостью (если в горах тает снег, то реки разливаются). Чтобы дойти до данности, надо отказаться как от такого разделения, так и от такой связи. И тогда мы откроем, что «в целом» мир каким был, таким и остался, т. е. растаял снег в горах, разлилась река, но изменений в данности не произошло, данность лишь открылась по-иному, но это все та же данность.

Вот, значит, что такое сведение к данности, которое не только позволяет нам «увидеть» данность, но и лучше понять, как данность «прячется» в мире возможного и невозможного. Не зря Шестов пишет, что «если бы действительность была иной, чем теперь, она бы оттого не стала нам казаться менее естественной» Вот пример: «до сих пор так было: посеешь свеклу, вырастет свекла, посеешь огурцы, вырастут огурцы. Но, если бы вдруг все переменилось и из свекловичных семян стали бы вырастать апельсины, ананасы, телята и даже носороги, мы с непривычки, может быть, и очень удивились бы, но возразить против этого нам было бы нечего и нам пришлось бы только отметить новый порядок вещей, который мы формулировали бы так: из свекловичных семян вырастают иногда ананасы, иногда телята, а иногда носороги. Потомки наши, через десять или двадцать поколений, привыкнув к новому порядку и приспособившись к нему, также бы хорошо его понимали, как мы понимаем нынешний порядок, — и даже объясняли бы его влиянием климата, почвы, присутствием радия и т. п.».

Здесь мы видим, что человек первоначально имея дело только с данностью, затем превращает ее в мир возможного и невозможного, и что именно от того, что есть в данности, зависит, что будет в мире возможного и невозможного. Данность может измениться, человек будет ее превращать в мир возможного и невозможного, но дальше того, что будет в данности, пойти не может. Поэтому все дело не в том, чтобы наблюдать мир возможного и невозможного, а вернуться к данности. Отчасти это позволяет сведение к данности, но главное, конечно, это путь к очевидности. Поэтому после столь длинного отступления, возвращаюсь к философии очевидности.

* * *

Лев Шестов оставил нам образ страха, который овладел человеком, когда он открыл данность. Образ этот — грехопадение Адама. Первый человек испугался ничем не ограниченной воли Творца, «увидел в ней столь страшный для нас произвол и стал искать защиты от Бога в познании». Страх перед волей Бога был вызван тем, что человек увидел, что его окружают «капризно, непослушно, самовольно возникая и продолжающие возникать вещи». Иными словами, человек открыл вокруг себя хаос, который таил «безмерные опасности». Страх перед этими опасностями погнал человека к разуму, который обещал из хаоса создать «твердый незыблемый порядок», установить «порядок и связь вещей». Разум предстал перед человеком в образе змея, предложив ведение, и человек пал, вкусив плоды с дерева познания. Почему же он склонился перед разумом? Потому, пишет Шестов, что человек жаждал «определенного и спокойного существования».

В этом, по Шестову, смысл легенды о грехопадении. Человек испугался открывшегося ему мира и так как хотел устроиться на земле без тревог, то подчинился разуму, который даровал человеку ведение о порядке и связи вещей.

* * *

Один из лучших образов мира возможного и невозможного создал Артур Шопенгауэр. Для него мир — это представление, то есть объект для субъекта. «При этом… все наши представления находятся между собой в закономерной связи». Закономерная связь наших представлений обеспечивается законом достаточного основания, который гласит, «что всегда и повсюду каждое есть посредством другого». Основания могут принимать четыре различных формы, охватывающие все возможные наши представления, то есть объекты, которые могут предстать перед субъектами, то есть нами. Схему всех форм закона достаточного основания дает время. Форма закона основания для времени — последовательность. Мы знаем, что есть прошлое, настоящее и будущее, и знаем также, что без прошлого нет настоящего, а без настоящего — будущего.

Итак, наш мир — представление, подчиненное закону достаточного основания, который гласит, что каждое есть посредством другого. Посмотри на банку для ручек, как здесь приложить закон достаточного основания? Для этого мы должны ответить на вопросы «где, когда, почему?». Где эта банка? На столе, рядом с полкой. Когда эта банка стоит на столе? В настоящее время. Почему она стоит на столе? Потому что ее переместили. В чем же здесь основания? Банка стоит здесь, а это здесь определяется столом и полкой. Банка стоит сейчас, потому что до этого она стояла на полке, а потом будет переставлена. Банка стоит на столе сейчас, потому что ее переместили. Что из этого? Банку передвинули, она была на полке, теперь на столе — вот что такое основания. У банки, сейчас стоящей на столе, есть основания: банку переместили с полки, первое есть благодаря второму.

* * *

Антуан Рокантен увидел очевидность и понял, заболев Тошнотой, что «существовать это значит быть здесь, только и всего». Болезнь эта, описанию которой посвящен почти весь роман Сартра, есть образ пути к очевидности, то есть пути от удивления через отчаяние к очевидности. Посмотрим, как прошел этот путь Антуан.

Болезнь «проникла… исподтишка, капля по капле… А угнездившись… затаилась, присмирела». Рокантен старался убедить себя, что с ним ничего не происходит, «что тревога ложная» и никакой болезни нет. Но симптомы были налицо, «с того злополучного дня, когда я [Рокантен] хотел бросить в воду гальку. Я уже собрался швырнуть камень, поглядел на него, и тут-то все и началось. Я почувствовал, что он существует». Затем у Рокантена было еще несколько приступов, и все они были одинаковы. Антуан чувствовал, что вещи, окружавшие его, существуют и испытывал Тошноту. Что значит «существуют»? Вещи есть, но почему они есть сказать нельзя. Антуан знает об основаниях, о том, что у всего в мире есть свои основания, и что не может быть ничего, что оснований бы не имело. Но подыскать такие основания даже для самых обыденных вещей Рокантен не может. Отсюда его удивление, например, перед пивной кружкой. Антуан записывает в дневнике: «я избегаю смотреть на эту пивную кружку». Почему? Потому что хочет, чтобы она «стала необходимой», то есть, чтобы у нее нашлись основания. Рокантен совсем не хочет испытывать приступы Тошноты, он стремится вернуться к держащемуся основаниями миру и иногда это у него получается. Тогда он чувствует, как образует с миром «некое единство, неподвижное и законченное». В этом единстве Рокантен находит счастье. Тошнота же его пугает, он испытывает страх, который вынудил человека подчиниться разуму.

Мгновений счастья у Антуана становится тем меньше, чем больше усиливается Тошнота, переходящая от удивления перед миром к отчаянию. Переход этот ознаменован тем, что удивленный человек продолжает искать основания, и отчаивается, убедившись в том, что отыскать их нельзя. В отчаянии Рокантен понимает, что «случиться может все что угодно, все что угодно может произойти», видит «зыбкие предметы, которые в любую минуту могли рухнуть». Находясь в библиотечном зале, Антуан понимает, что если раньше печка, зеленые лампы, большие окна и лестница ставили «рамки будущему», являясь основанием этого будущего, то «сегодня они не очерчивали ничего», не были такими основаниями, будущее от них не зависело, потому что не только оснований нет, но они и не нужны.

Перед отчаянием человека разум должен отступить. Так случилось с Антуаном Рокантеном. «Пелена… прорывается… я увидел» — говорит он перед тем, как ему открылось в городском саду, что «существовать — это быть здесь, только и всего».

* * *

В заключение описания образов я должен коротко написать о мыслях Сартра, Шопенгауэра и Шестова, которые хоть и не дают образы, но могут помочь лучше понять философию очевидности.

Сартр не оставил законченного образа страха, который человек испытал перед данностью. Однако герою романа «Тошнота» Рокантену это чувство знакомо. Удивленный миром, который его окружает, Антуан испытывает страх перед ни на чем не основанной действительностью. Видя пивную кружку, видя, что она существует, Рокантен убеждает себя, что бояться-то нечего. Но, несмотря на это, ему противно видеть эту кружку, потому как Антуан понимает, что оснований находиться здесь у нее нет. Рокантен понимает, что страха нет только в мире, в котором «все идет заведенным порядком».

У Шопенгауэра тоже нет образа страха, но и он понимал его значение для подчинения человека разуму. Поэтому философ пишет, что «человек… понимает опасность своего положения и ему тяжело сознавать свое существование ненадежным, всецело обреченным случайности». Была знакома Шопенгауэру и данность, как противоположное миру возможного и невозможного. В мире как представлении «люди живут, люди ожидают и создают науки», и даже «достигают счастья». Человек в этом мире приобретает немалые выгоды, к которым Шопенгауэр относит, кроме науки, еще и язык с обдуманной деятельностью.

Как понимает Шопенгауэр данность? Как идею вещей, как вещь-в-себе, «их [вещей] что и как, а не почему». Идея вещей — это вещи вне их отношения с другими вещами, то есть вещи, свободные от подчинения закону достаточного основания. Перед человеком, способным видеть идею вещей, «вещь выдает себя за то, что она есть, высказывает себя до конца и не отсылает от одной вещи к другой».

Кое-что есть у Шопенгауэра и о пути к очевидности. Так, философ пишет, что человек должен перестать «интересоваться взаимными отношениями различных представлений» и помнить, что вещи «таинственны, загадочны, абсолютно непонятны».

Более полно о пути к очевидности говорит Лев Шестов. Философ считал, что первый шаг к обретению «свободы неведения» — «приучить себя не считаться с достаточными основаниями» и видеть, что «даже там, где все людям представляется ясным и понятным, [там] все необычайно загадочно и таинственно». Иными словами, человек должен удивляться миру. Удивленному человеку «мировая гармония… кажется приятным, но унизительным даром. Мир по-прежнему [его манит], но уже не дает чистой радости». Человек приучается «жить с одними вопросами — без ответов». Несмотря на это, «пока человек удивляется — он еще не коснулся тайны бытия… Только отчаяние подводит его к граням и пределам сущего». Отчаяние — это состояние, в котором человек понимает, что «всякая дальнейшая борьба [за основания] бессмысленна, когда человек испытывает свое полное бессилие» отыскать основания, превратить данность в мир возможного и невозможного. Отчаявшийся человек понимает, что «все что угодно может произойти из всего что угодно», например, «могло бы быть, что камень обращался бы на наших глазах в растение, а растение — в животное». Именно отчаявшийся человек понимает: того, что он «искал — не найдешь». И тогда все «гарантии несомненностей и прочностей падают: мы должны жить в постоянной неизвестности, всегда терпеть и быть готовыми к чему угодно». «Для разума страшнее всего беспочвенность», поэтому разум оставляет человека, который теряет ведение, становится неведающим и обретает веру.

* * *

После того как я представил тебе образы очевидности, я должен вернуться к схеме, раскрыть ее смысл, после чего привести словарик категорий философии очевидности, и тем самым окончить свое письмо.

В этой схеме три яруса: «страх — разум — вера», «данность — мир возможного и невозможного — очевидность», «желание устроиться на земле — подчинение — обретение», есть также промежуточный ярус «ведение — неведение» и две вставки: между вторым и промежуточным ярусом, а также находящаяся под нижним ярусом. Элементы ярусов соединены вертикальными и горизонтальными линиями. Начну с горизонтали первого яруса.

Открывая себя как человека, человек открывает данность. Это предполагает, что открываемое человеком, когда он открывает себя как человека, это данность. Но, открыв данность, человек испытывает страх. От страха перед данностью человек бежит к разуму, который данность заменяет миром возможного и невозможного, делая человека ведающим. Однако человек, преодолевая разум, а значит и свой страх, обретает веру.

Горизонталь второго яруса показывает, отчего человек бежит (данность), к чему он бежит (мир возможного и невозможного) и к чему он должен вернуться (очевидность). Открывая себя как человека, человек открывает данность. Но страх, сопутствующий этому, ведет человека к миру возможного и невозможного, который знаменует собой переход от страха к разуму, этот страх уничтожающий. Однако от мира возможного и невозможного человек переходит к очевидности. Каждый из элементов яруса показывает раскрытие данности. Изначально, данность есть то, что открывается человеку. Когда же он подчиняется разуму, то, благодаря ведению, данность подменяется миром возможного и невозможного, которая есть данность, представленная как основания. В мире возможного и невозможного к данности добавляются основания. Добавка эта делается разумом, а человек «видит» ее благодаря ведению. В очевидности, когда человек преодолевает разум и обретает веру, данность предстает как данность, лишенная оснований, данность, только и всего. Иными словами, данность предстает как данность, в которую человек верит, но не испытывает перед ней страха. Ярус этот важен и тем, что здесь хорошо видно, что такое сведение к данности. Но для этого нужно разобрать вставку между вторым и дополнительным ярусом.

В этой вставке показано, что под основаниями понимается согласованность и необходимость. Чтобы описать эти категории, во вставке приведены понятия «одно и другое», понятия, аналогичные тем, что используются в законе достаточного основания: «каждое есть посредством другого». Итак, когда мы говорим о согласованности, то имеем в виду, что есть такое «одно», для которого есть «другое», посредством чего оно существует. Когда же мы говорим о необходимости, то имеем в виду, что «одно» и «другое» связаны обязательной силой, то есть, что раз есть «другое», то будет и «одно».

Вернемся к сведению к данности. Во втором ярусе показано открытие данности. Данность открывается человеку, когда он открывает себя как человека. Данность открывается и в мире возможного и невозможного, но только через основания, то есть через согласованность и необходимость, или еще иначе, через «одно» и «другое», связанные обязательной силой. В очевидности же данность открывается после того, как предстала в образе мира возможного и невозможного, то есть после разделения на «одно» и «другое», связанные обязательной силой. Поэтому, если мы хотим свести мир возможного и невозможного к данности, то есть узнать об очевидности без того, чтобы пройти путь к очевидности, то мы должны отказаться от того, чтобы рассматривать данность через призму связанных «одно» и «другое».

Переходим к промежуточному ярусу «ведение-неведение». Ведение — это то, что человеку дает разум, чтобы он мог увидеть мир возможного и невозможного. Иными словами, ведение — это знание об основаниях, знание о согласованности и необходимости. Отсюда неведение — это как раз отсутствие такого знания. Причем, если само по себе неведение кажется только чем-то отрицательным, то, внимательно присмотревшись, можно увидеть, что неведение — это лишь открытие данности.

Третий ярус показывает отношение человека к «страху-разуму-вере». Перед страхом человек пасует, желая устроиться на земле. Разуму человек подчиняется, а веру обретает.

Теперь остается рассмотреть вторую вставку. Здесь показан путь к очевидности — от удивления через отчаяние. Удивление — это состояние человека, который уже усомнился в основаниях, но все еще ищет их, в надежде найти покой, избавиться от вновь охватывающего его чувства страха. Но удивление уже не может пройти, какие бы основания человек не находил, он в них не верит. Тогда наступает отчаяние, состояние в котором человек понимает, что в данности оснований нет и для данности основания не нужны.

Так читается схема по горизонтали, здесь мы можем видеть последовательное изменение или, лучше, открытие данности и чем это сопровождается. Если же мы прочитаем таблицу по вертикали, то можем увидеть во всей полноте каждое открытие. Первая вертикаль описывает первоначальное открытие данности. Здесь видно, что это открытие сопровождается, с одной стороны, страхом, а с другой стороны, желанием устроиться на земле. Именно поэтому совершается переход от данности — к данности, представленной через основания, то есть к миру возможного и невозможного. Во второй вертикали мы видим, что мир возможного и невозможного предстает перед ведением человека, подчинившегося разуму. Третья же вертикаль — вертикаль веры. Человек, обретая веру, как неведающий открывает очевидность.

Так можно прочитать таблицу, хотя это прочтение, думаю, не единственно возможное.

* * *

Теперь мне остается привести словарик важнейших категорий философии очевидности, чтобы считать свою задачу исполненной.

Данность — то, что открывается человеку, когда он открывает себя как человека.

Мир возможного и невозможного — данность, предстающая через основания.

Очевидность — данность, лишенная оснований, данность, только и всего.

Страх — чувство, испытываемое человеком перед данностью.

Разум — то, чему подчиняется человек, испытавший страх перед данностью; то, что создает из данности мир возможного и невозможного, а человеку дарует ведение.

Вера — то, что обретает человек, пройдя путь к очевидности, открывая очевидность как неведающий.

Основания — категория, указывающая, что в данности одно может быть только благодаря другому.

Необходимость — обязательная связь согласованных элементов.

Согласованность — выделение из данности элементов, таких, что «одно» не может быть без «другого».

Ведение — знание об основаниях, способность согласовывать и связывать частицы данности так, чтобы данность представала через основания.

Неведение — отсутствие знаний об основаниях.

Путь к очевидности — путь от удивления через отчаяние к очевидности.

Удивление — состояние человека, усомнившегося в основаниях, но все еще ищущего основания, которые могут его удовлетворить.

Отчаяние — состояние, в котором человек понимает, что в данности оснований нет и они для данности не нужны.

* * *

В этом письме я постарался максимально полно раскрыть положения философии очевидности. Для этого я дал тезисы, схему и ее прочтение, словарик и образы очевидности. Особенно подробно я писал о данности, поскольку это центральное для всей философии понятие. С той же целью я описал сведение к данности. Мне приходилось часто повторяться, но это объясняется поставленной целью. Изложение философии у меня сбивчивое, но я не могу сейчас написать лучше.

В конце хотел бы отметить, что не считаю философию очевидности истиной и истиной для всех. Я не считаю, что философия очевидности истинна, что она правильно отражает мир или говорит правду о человеке. Кроме того, я не считаю, что философия эта истинна для всех или должна быть ей. Что же она такое? Это моя реакция на пережитое и мое отношение к миру, и в философии очевидности меня заботит не то, насколько хорошо я доказал ее положения, а то, насколько полно я сформулировал свои взгляды. Надеюсь, что в этом письме они изложены с достаточной полнотой.

Октябрь 2011 г.

Раздел III. Лекции по философии Л. Шестова

Лекция первая. Данность

Первую лекцию о философии Льва Шестова мы должны посвятить двум вопросам. Во-первых, надо понять предлагаемое объяснение наследия философа. Для этого важно объяснить, что такое образы философии. Во-вторых, поскольку лекция эта первая, мы ставим себе задачу рассказать о центральном для философии Льва Шестова понятии — данности. Имея в виду эти два вопроса, мы и начнем. Однако перед этим мы вынуждены сделать небольшое отступление.

Философия Шестова, как она предстает в нашей трактовке, была названа философией очевидности. Мы вполне допускаем, что это название введет некоторых слушателей в замешательство. Ведь мало того, что под именем философии очевидности выступал философ, ничем не похожий на Шестова, но и сам Шестов выступал против самоочевидностей. Затруднение это понятно и решать его здесь, как нам кажется, не место. Только после того, как мы познакомимся с предложенной трактовкой Шестова, мы сможем обсудить, что же означает философия очевидности в применении к Шестову.

Учитывая это замечание, приступаем.

* * *

Как принято смотреть на идеи великих философов? Искать в них систему. Философ от своего первого и до последнего произведения развивал определенную систему мыслей, все больше углубляя идеи, ставшие для него основными, уточняя формулировки. Задача же потомков — свести весь путь, который проделала мысль философа, к более или менее полной и четкой системе. Применим ли подобный подход к философскому наследию Льва Шестова? Нет.

Прежде всего, сам Шестов не стремился к тому, чтобы создать законченную философию. В его произведениях невозможно отыскать хотя бы тезисного обобщения основных идей и выводов. Объясняется это, скорее всего тем, что Шестов не ставил перед собой подобной задачи — создать систему. Философ хотел показать лишь то, что возможна философия до этого невиданная, которая стоит в стороне от главных направлений человеческой мысли. Другими словами, Шестов хотел показать образы философии, которые, по его мнению, и не могли быть сведены к системе.

В то же время, и сам Шестов, в своих произведениях не старался описывать философские концепции. Конечно, основной метод, которым он пользовался, чтобы донести свои мысли, это изложение мыслей великих представителей философии. Но в произведениях своих предшественников Шестов не искал законченных идей, а искал все те же образы философии.

Так или иначе, когда мы смотрим на философию Шестова, то упираемся в образы. Что же это такое? Представим себе, что философ стремится отыскать ответы на все сложные вопросы о мире и человеке. Для этого он развивает определенные идеи. Так мы и понимаем его творчество. А что если смотреть на философские системы как на отработанный материал, среди которого появляются то там, то здесь крупицы истины? Эти-то крупицы и есть образы.

Системы, создаваемые философами, это лишь попутный результат: далеко не самое главное. Перед их взором всегда находится философия, к которой они стремятся, которую они хотят «поймать» в слова и категории. Но у них это не получается по разным причинам. И поэтому в многочисленных произведениях остаются только следы такой философии. Следы эти и есть образы.

Образы какой философии искал в произведениях прошлого Шестов? Какие образы оставил сам Шестов в своих произведениях? Именно это мы должны показать.

Теперь мы можем только сказать, что образы эти представляют собой философию очевидности. Наша задача состоит не в том, чтобы пытаться дать сами образы. Главное наметить очертания философии очевидности, опираясь на эти образы. Для этого мы предлагаем ниже семь тезисов, которые и позволяют понять, чем же должна быть такая философия. Мы приводим эти тезисы без подробного описания каждого из них, так как описание будет дано в других лекциях. В этой же лекции мы остановимся на образе данности, без уяснения которого невозможно будет понять и всего остального. Итак, вот эти тезисы.

Тезис первый. Когда человек открывает себя как человека, то он открывает данность. Перед данностью человек испытывает страх, и так как человек хочет устроиться на земле, то он подчиняется разуму.

Тезис второй. Разум предложил человеку ведение, то есть знание об основаниях, и разум же с помощью оснований создал из данности мир возможного и невозможного. Человек стал ведающим, перед ним открылся мир возможного и невозможного, который он принял и подчинился разуму. Ведающий о мире возможного и невозможного человек избавился от страха. Разум же стал господином, диктующим миру возможного и невозможного законы и принципы.

Тезис третий. Основания — это согласованность и необходимость. Согласованность подбирает элементы данности так, что одно не может быть без другого, а необходимость объединяет эти элементы обязательной связью. С помощью оснований разум создает мир возможного и невозможного, в котором данность, имеющая основания, возможна, а данность, оснований не имеющая, невозможна.

Тезис четвертый. Выйти из подчинения разуму человек может, пройдя путь к очевидности, то есть путь от удивления через отчаяние к очевидности.

Тезис пятый. Удивление наступает, когда человек ищет оснований в данности, отыскивает их, но не может ими удовлетвориться и продолжает искать.

Тезис шестой. Отчаяние наступает, когда человек убеждается, что отыскать основания нельзя, и что данности основания не нужны.

Тезис седьмой. Перед отчаянием разум отступает, забирая у человека ведение и разрушая мир возможного и невозможного. Человек становится неведающим и перед ним открывается очевидность как данность, лишенная оснований, данность, только и всего. Приняв очевидность, человек обретает веру.

* * *

Чтобы начать разговор о данности, мы должны условиться в отношении некоторых понятий. Прежде всего, тот мир, который мы привыкли понимать как разумный и покоящийся на основаниях, мы будем называть миром возможного и невозможного. Далее, мир возможного и невозможного — это мир, созданный разумом, чтобы скрыть от человека как раз то, что мы хотим обсудить — данность. Делает это разум совершенно не против воли человека, как вы могли понять по тезисам.

Договорившись об этом, мы должны сделать несколько небольших указаний. Во-первых, человек не может обрести данность, пока он не прошел путь к очевидности. Что такое данность написано в первом тезисе, но чтобы представить себе данность, а уже затем пояснить сам этот тезис, мы предлагаем произвести сведение мира возможного и невозможного к данности. Во-вторых, осознание того факта, что разум скрывает от человека данность, подменяя ее миром возможного и невозможного, это, безусловно, заслуга Шестова. Именно этому он посвящал свои основные произведения, в которых разоблачал разум. В-третьих, Шестов один из немногих, кто увидел, чем так привлек человека разум. Философ показал, что утаил от человека разум, чем подменил действительность. Поэтому-то в его произведениях наиболее употребляемы категории «необходимость», «порядок и связь вещей».

Итак, проследим мысль Шестова. Прежде всего, философ говорит о том, что мир возможного и невозможного похож «как две капли воды на то, что действительно существует». При этом мир возможного и невозможного появляется только тогда, когда к данности разумом добавляется «некая прибавка» так, что этот мир состоит из «данного человеку и созданного человеком» (здесь, конечно, имеется ввиду, созданное разумом).

Получается, что данность есть и в мире возможного и невозможного, только она скрыта от человека разумом. Эта мысль — большая заслуга Шестова, который показал, что данность не есть нечто отличное от мира возможного и невозможного, но уже в мире возможного и невозможного, если можно так сказать, дана. Хорошо известно, что были и другие предположения. Так, вспомним Канта. Ведь то, что у Канта можно считать образом данности — «вещь в себе» — недоступно человеку, он не может к ней подобраться. За такую позицию Шестов критиковал великого немца. Нет, данность есть и в этом мире, но мы на нее не обращаем внимания, так как разум к «данному человеку» добавил «созданное». В этой-то «прибавке» к данности и состоит все дело. Мы не должны еще здесь говорить об этой прибавке подробно, но нам необходимо, чтобы двигаться дальше кое-что о ней узнать.

Данность есть и в мире возможного и невозможного, а значит добраться до данности можно и из мира возможного и невозможного. Все что для этого нужно, убрать мешающую увидеть данность прибавку. Что же это? И здесь, в ответе на этот вопрос, Шестов так же сказал нечто очень важное. Прибавкой, превращающей данность в мир возможного и невозможного, являются основания. В мире возможного и невозможного есть основания.

Вернемся к тезису третьему. Там сказано: данность, основания имеющая, возможна, данность, оснований не имеющая, невозможна. Нам еще предстоит вести разговор об основаниях, но пока нам хватит и этого. В данности разум находит основания, делая тем самым данность миром возможного и невозможного. Вот как пишет об этом сам Шестов: разуму «с одной стороны, нужно разбить внешний мир на части, чтобы овладеть им, с другой стороны, тоже нужно эти части возможно прочнее связать, чтобы не было непредвиденностей или чтоб было поменьше непредвиденностей». Из всего этого мы должны сделать вывод: чтобы представить, что такое данность, нам нужно из мира возможного и невозможного «вычесть» основания, то есть сначала разбить цепи оснований, а затем в разрушенных частях мира возможного и невозможного отыскать данность. И то, что мы отыщем, будет данностью, тем, что открывается человеку, когда человек открывает себя, как человека.

Почему это так? Потому что мир возможного и невозможного это искажение первоначального отношения человека к данности. Разум встал между человеком и данностью, при помощи оснований исказив данность. Но отстранение разума означает, что человек возвращается к первоначальному отношению к данности, где нет ничего, что было бы между ними посредником, что могло бы исказить данность. Поэтому-то не только данность открывается человеку, который открывает себя как человека, но и само открытие человеком самого себя как человека может быть только открытием себя как открывающего данность. В другом месте (во второй статье «Основной образ…») мы пишем, что данность это то, что открывается человеку, который открывает себя как человека, открывающего данность.

В этом и состоит «данное» человеку. Шестов указал, быть может первым, что данным может быть все что угодно, основания же, которые пытается отыскать разум, к данности отношения не имеют. И в этом различии данного и мира возможного и невозможного состоит образ данности Шестова, его учение о данности.

Теперь еще немного последим за мыслью Шестова, чтобы убедиться, что имел в виду под данностью философ. Шестов приводит такой пример: «Вода превратилась в пар или в лед — мы спрашиваем: почему? Вопрос имеет смысл только в том случае, если мы вперед решили, что пар — это не вода, и лед тоже не вода. Что, стало быть, было одно, а потом явилось другое, и мы хотим объяснить себе, как одно превращается в другое, как появляется на земле новое. Но если бы не было нас… то пар или лед вовсе не представляли бы сравнительно с водой чего-либо „нового“, „иного“… Когда в горах тает снег, реки разливаются: для человека, отделяющего снег в горах от воды в реке, тут есть отношение причины и действия. Когда снег превращается в воду, попадает в реку, а река заливает или разрушает деревню, человек тревожится, спрашивает и тогда только впервые и возникает кажущийся объективным вопрос о причинности. Но тут объективного нет ничего. „В целом“ мир каким был, таким и остался».

Как же это понимать? Сначала посмотрим на этот пример с позиции мира возможного и невозможного. Мы знаем, что возможно в мире только то, что имеет основания. Раз талый снег увеличивает уровень воды в горных реках, которая затем затопляет деревню, значит, все здесь имеет связь. Вспомним, что разум стремится как можно прочнее связать части мира. Но чтобы связать части мира необходимо сначала мир разделить на части. То есть надо в мире (мы уже должны понимать, что правильнее было бы говорить «в данности») отыскать части, а значит «разбить внешний мир», и уже затем его «связать». Так и происходит. То, что есть, делится разумом (превращение данности в мир возможного и невозможного именно разум и совершает) на части — лед, река, деревня, а уже затем связывает это в растаявший снег, наполнивший реки, которые оттого и затопили деревню.

Теперь посмотрим на этот пример с позиции данности. Для этого, как мы уже знаем, мы должны отказаться от предлагаемого разумом единства частей. Мир не един в своей взаимосвязи, а значит, нет льда, воды, реки и деревьев. Эти части не связаны, потому что их просто нет. Есть то, что лежит за связанностью частей, и это есть данность.

Пример Шестова с рекой доказывает нам, что противопоставление данности и мира возможного и невозможного действительно существует. И это противопоставление зависит от оснований: в данности оснований нет, в мире возможного и невозможного основания есть. Основания отделяют мир возможного и невозможного от данности, и когда мы от оснований отказываемся, мы видим данность. Данность, которая всегда лежит перед нами, но которую мы не замечаем, пока смотрим на нее через призму оснований.

Давайте возьмем еще один пример. «Повседневный опыт показывает, что если кислород соединить в известных пропорциях с водородом, то получается вода, а если с азотом — воздух. Но ведь это явно невозможная вещь. С чего это вдруг из кислорода и водорода быть воде? Почему кислород не остается себе кислородом, а водород водородом?… Отчего из кислорода и водорода выходит вода, а не хлеб, золото или музыкальная симфония? Или от чего вода получается от соединения кислорода и водорода, а не звука и света?».