Бесплатный фрагмент - Застенчивость кроны

Георгич грохнул крышкой бака. Пахнуло привычной кислятиной: здесь тухла молочка. Серо-зелёное с изнанки картонных бутылок, плесневелое уродливое царство.

— Постой-ка, старый, — голос был недружелюбен и сипл.

Георгич обернулся. Шапка сползала на брови. Потрёпанная вязка, рыжие шерстинки Пройдохи. Ноябрьский ветер закрутил вокруг бабьей фигуры скрюченные листья и песок. Баба утопла в грязном плаще цвета хаки — над воротником торчали только нос и глаза. Бабочка в коконе — то есть линялая моль без бровей.

— Тут мой двор. Вали к чёрту.

Обитатель могильника протрусил мимо них, походя обдав брезгливостью. Сытое себялюбивое туловище: три складки на бритом затылке, брюхо поедателя котлет. Позавчера в промасленном пакете — ребёнок выкинул, наверное, потому что в котлетах был лук! Ненавистный! — Георгич нашёл чудный обед и себе, и Пройдохе. Сегодня было сегодня.

— Позвольте, уважаемая, — начал Георгич шутливо.

— Глохни.

— Вы зверюшек любите?

— Только хорошо прожаренных.

— Тьфу ты, — огорчился Георгич. — Я про живых. Про своего кота. Хотел поискать ему хрящики…

— Пусть кот жрёт крыс. Вали, сказала.

— Крыс нынче травят, — Георгич вздохнул.

Баба, пусть и облезлая, барышней всё равно оставалась. По заветам великих и древних, по стройно сложенным четверостишьям. Не годилось устраивать свару.

— Я пошёл, — оповестил Георгич, закрывая бак.

— Иди-иди.

У дверей могильного подъезда он обнаружил пару женских сапог. Лакированная кожа растрескалась: кто-то их неосмотрительно сушил у батареи. Сапоги могли бы стать извинением — или предложением дружбы.

— Бомжара на шопинге. Прибарахлился!

Георгич осмотрел подошвы сапог и набойки: последние явно меняли, причем не так давно, а вот размер… Наверное, сойдёт: бабы — не мастодонты.

— Кху, проклятущий, — из подъезда выполз могильный блюститель.

Блюститель тоже относился к бабам, поэтому Георгич отступил. Не мастодонт, но стегозавр из кумачовой эпохи: пронафталиненное старое пальто, седые космы. На обрюзгшем лице — бородавки.

— Ленкины сапоги. Из шестьдесят восьмой.

Блюститель-баба умостился на лавке: когтистые сухие лапы сложены поверх колен, прищур набрякших век — недобрый. Ты осуждай свою Ленку из-за того, что раззява: испортила обувь по глупости. Георгич сунул сапоги под мышку, намереваясь молча уйти.

— Люди работают. Трудятся, — блюститель шамкнул челюстью. — А вам бы всё бутылку. Продашь за бутылку, я знаю.

Георгич не удержался.

— Я же не идиот. За четыре.

Блюститель заморгал.

— Это змеиная кожа. Ценнейший экземпляр, между прочим. Со Шри-Ланки.

— Кху… Ох, Ленка, ну и дура!

Георгич расхохотался. Он поспешил по битым тротуарным плитам, и блюститель, опомнившись, визгливо кричал ему вслед: «Стой!» У стегозавров маленький мозг — что поделать.

С серого неба чуть капало.

Давешняя барышня ковырялась в коробке. Шуршала новогодней мишурой — фиолетовой и розовой яркостью. До праздника долго, но у Георгича уже был сюрприз.

— Да ты опять! — полы плаща цвета хаки взметнулись.

Георгич не успел объясниться, не успел показать этой злюке чудесные сапоги со Шри-Ланки: брань обрушилась на него — и вытянутый грязный палец. Палец грозил — безжалостный, как дубинка легавого.

— Зачем? Просто скажи мне, зачем? Даже деревья порой соблюдают границы! Растут, не прикасаясь друг другу! Не лезут! Ты что, тупее дерева?! Ты полный вакуум?! Ты! — она заметила сапоги и яростно загоготала. — Обмен? Я не буду меняться с тобой!

— Подарок, — Георгич поставил сапоги на асфальт и откланялся.

Георгич был дубом — большим и лохматым. Кора его морщинилась от старости. Мох, как седая борода, сползал по мощному стволу к подножию. Лесные колокольчики вокруг блестели от росы — нет, то шёл дождь, стуча по земле с металлическим звуком, от которого Георгич проснулся. В темноте — глаз выколи — рядом зашевелился Пройдоха. Сунул морду в лицо, пощекотал усами, фыркнул.

— Привет, — сказал коту Георгич.