Бесплатный фрагмент - Запоздалый свидетель и Синий огонёк

«Запоздалый свидетель»

Летним утром 1979 года бригадирша Федулова в сопровождении двух внуков семи и десяти лет, переваливаясь с ноги на ногу, тяжелой, но энергичной походкой направлялась к роще в четырех километрах от села Вознесенское, именуемой местными «Три угла». Заколосившаяся рожь сулила первые грибы после затянувшейся скучной весны, и она, опередив всех сельчан, рванула на разведку. В ближайших к Вознесенскому перелесках пока ничего не было.

На руке бабы Нины, как ее звали внучата, болталась небольшая корзинка, за спиной трепыхался хилый потертый рюкзак, в котором не было ничего, кроме бутыли с водой и десятка бутербродов. Внуки, как известно, имеют отменный аппетит и до возвращения домой небольшой пикник на траве был необходим, хотя бы для того, чтобы им не пришло в голову обглодать до костей саму бабку. Конвоируя детишек, скакавших впереди по проселку, накатанному тракторами, бригадирша погрузилась мыслями в домашние заботы, не выпуская, впрочем, внуков из поля зрения.

Звание свое она получила по мужу, крепкому семидесятилетнему старику, уже четверть века рулившему одной из лучших бригад колхоза. Дед Семен был силен, энергичен и не собирался на покой, к большому неудовольствию других претендентов на должность. Была правда робкая надежда, что Семен Лексеич утонет по пьяному делу на рыбалке, поскольку без доброй порции выпивки он ее даже и не мыслил. Деда понять можно, так как хилая речка за селом поставляла таких же хилых щучек, мелких окуньков и плотвичек, на которые баба Нина презрительно щурилась и чистить их брезговала. На трезвую голову подобная рыбалка могла бы свести с ума кого угодно. Но бригадир каждый раз посрамлял своих молодых «доброжелателей», возвращаясь, мало того, что живым, но еще и в прекрасном настроении, и даже с рыбой. Точнее с рыбкой. С рыбешкой… Приходилось лицемерно поздравлять его с уловом. Даже когда он раз опрокинулся на лодке, то умудрялся и тут крупно разочаровать одного из своих «заместителей», с надеждой взиравшего на эту картину с берега. Тот уже начал стаскивать с себя сапоги, собираясь, вроде как, плыть на помощь, но делал это уж слишком неторопливо. Обошлось. То ли речка мелкая, то ли дед везучий… Впрочем, таких недругов было всего двое, остальные, почти весь колхоз, Лексеича уважали, так как дед Семен был справедлив, честен и на работе всегда трезв.

Задумавшаяся о своих многочисленных домочадцах баба Нина незаметно для себя пересекла по тропинке небольшой овражек, перебралась через заброшенную узкоколейку и доковыляла до рощицы, где, подозвав детей, строго наказала им ходить не далее пяти метров от нее. Растянувшись в цепь бабкина команда начала прочесывать опушку. Первые грибы заставили бригадиршу затормозить и кряхтя нагнуться с ножиком в руке. Почти забыв о том, что происходит вокруг от знакомого каждому грибнику чувству волнения и азарта, она, успокоенная тем, что голоса внуков слышались рядом, начала глядеть только под ноги и собирать первый, пока еще скудный урожай. Ребята нарезали круги вокруг бабки и, весело перекрикиваясь, все увеличивали радиус, не столько находя грибы, сколько их топча, и с интересом глазея по сторонам.

— Что это? — Тихо вопросил мелкий, едва не споткнувшись.

— Ой, баба Нина, что это?!

— Санек, это что, покойник? — Шепотом переспросил младший.

— Не шевелится.

— Баба Нина!!! — Хором заорали внуки.

— Чего там такое? — Бабка наконец вернулась в этот мир и до нее дошло, что пора бы обратить на них внимание.

— Баба Нина! Человек лежит!

— И кровь. — Снова шепотом сказал младший, Валька.

— Кто еще там лежит? Вы чего? — бригадирша, не готовая ко всяким приключениям, соображала туго. Однако, взволнованная необычными, испуганными голосами детей, она резко распрямилась, и не обращая внимание на боль в натруженной пояснице рванула к краю опушки, где перед сплошной стеной берез рос невысокий кустарник. Дети испуганно прижались друг к другу, боясь подойти ближе, и в то же время не решаясь повернуться спиной к жуткой картине и бежать от нее без оглядки.

Человек, точнее труп, лежал на животе, голова чуть повернута, так что виден оскал зубов и один полуоткрытый глаз. Кровь повсюду. На стволе ближайшей березы она была густым пятном, брызги на кусте и траве, пятна на одежде. И тучи насекомых, куда ж без них… Мухи, черные и мясистые, громко жужжали, мошки вились большим серым облаком, муравьи и жуки ползали с деловитой суетой. В целом зрелище уже не располагало к тому, чтобы подойти, потрогать, может жив еще…

Бабка, наконец, прибыла к месту преступления. Телевизор был тогда почти в каждом доме, а фильмы про нелегкие милицейские будни были популярны наравне с хорошими комедиями. То, что это именно место преступления, до нее дошло сразу, на уровне подсознания, так как в голове от ужаса никаких мыслей в первую минуту не возникло. Словом, бабка едва не лишилась рассудка от страха. Инстинктивно попятившись назад, бригадирша запнулась об какой-то корень и с размаху, красиво как в кино, рухнула на свою внушительную задницу. Позвоночник, изношенный нелегким колхозным трудом, не осыпался в старые спортивные рейтузы только потому, что внизу оказались пружинистые кочки мха, с торчащими из них пучками высокой травы. Баба Нина еще и умудрилась на пару метров отъехать назад, сидя на земле и резво отталкиваясь ногами.

— Деточки, отойдиииите оттуда!!! — У нее наконец прорезался голос.

Внучата, еще больше напуганные реакцией бабки, медленно попятились назад. Старший правда уже взирал на это с любопытством, предвкушая свой триумф после рассказа об увиденном пацанам. Интересно же, в самом деле, это вам не кино в телевизоре. А то еще и милиция расспрашивать будет, настоящая, из уголовного розыска. Участковые, «окормлявшие» (как ехидно выражался местный поп) Вознесенское, сначала дядя Игорь, а затем дядя Андрей за настоящую милицию пацанами не считались. Были они мужиками на вид суровыми, но совершенно беззлобными. На самом деле это было вполне объяснимо, ведь ребята в большинстве семей росли в  порядке, поэтому «клиентами» участковых не были, и все дела с ними ограничивались простым «Здрасте» при встрече. В общем, старший немного успокоился.

Нина Сергеевна, просидев минуту неподвижно, начала потихоньку приходить в чувство. Страх, однако, не уходил, а все возрастал. Убивец мерещился за каждым кустом. Наконец к ней вернулась способность думать и действовать.

— Отойдите, говорю! — Бабка становилась прежней, суровой и властной старухой.

— Известить надо, известить, — Бормотала она, переворачиваясь на карачки и медленно вставая, держась обеими руками за ствол тонкой березки. Березка, плача, согнулась под бабкиной тушей.

— Пошли, сказала я вам! А ну-ка, вперед идите. — Не обернувшись больше на страшный пейзаж или натюрморт, как вам угодно, старуха Федулова погнала внуков к выходу из рощи.

Шли они на удивление резво, несмотря на бабкины немалые годы. Но даже идя полем баба Нина пугливо осматривалась, невзирая на яркое солнце, безмятежное колыхание трав от легкого ветра, и абсолютную пустоту. В колхозе был рабочий день и в это глухое место никто по делам не собирался. Но некоторым людям знакомо то странное чувство тревоги, которое возникает именно при ярком солнце и на открытом безлюдном пространстве. Почему-то кажется, что именно в этот момент кто-то следит за тобой. Пролетев на адреналине почти три километра, они увидели вдалеке чей-то силуэт. Человек направлялся в сторону ремонтного цеха, расположенного в стороне от села, на краю шоссе, идущего в райцентр.

— Ба, давай его позовем. — Старший внук дернул бабку за рукав.

— Тихо ты, не ори. — Бригадирша цыкнула на внука, хотя тот едва выговаривал слова. В эту минуту она от страха не доверяла даже себе, не то что кому-то еще.

— И чтобы дома сидеть, пока я к телефону побегу! Смотри у меня!

На поляне остались забытыми корзинка с первыми грибами и ножик. Прогулялись…

Я оказался втянут в эти события не по долгу службы. Совершенно случайно. Хотя, почему бы и не мне этим заниматься… Лейтенант милиции, следователь в областном УВД. «Перспективный» выпускник юрфака распределился три года назад в свой город полный надежд и планов. Был почти уже старший лейтенант. Всего-то два снятых взыскания и целых пять поощрений от руководства. Правда больших дел я не вел, все-таки «мал еще», как говорил наш полковник, но опыт кой-никакой приобрел, к начальству и старшим коллегам уже по пустякам не совался.

Все рухнуло в один момент. И как обидно. Такой мелочи как я полагалось передвигаться по городу на своих двоих, кроме экстренных случаев, конечно. А тут наметился срочный выезд за город. Выделили машину, чему я был несказанно рад, планируя обернуться быстро и даже успеть пообедать в столовой нашего Управления, которая закрывалась уже в три часа. Ну а вечером… Вечер того дня я не помню, так как очухался только дня через три. В мою переднюю пассажирскую дверь въехал «Москвич» с двумя пьяными мужиками далеко за сорок. Несмотря на возраст ума они так и не нажили, что не помешало им отделаться в аварии легкими ушибами.

— Ты представляешь! Свадьбу! Второй день гуляют! «Догоняться» поехали! Не хватило пойла! Свадьбу организовать нормально не могут! Уроды! Закопаю гадов! — Мой начальник отдела, навестив меня в палате через неделю, когда уже разрешили пускать посетителей, орал на всю больницу не стесняясь. Как следователь, он прекрасно понимал, что «закопать» можно только водителя, но, так уж ему хотелось «прессануть» и его компаньона, что слово свое он в итоге сдержал. Водитель на четыре года по приговору отъехал в «края далекие», собутыльник полгода не пил и вздрагивал от каждого звонка в дверь. Мне, правда, от этого не полегчало… «А свадьба пела и плясала…» и как там еще пишут: «Отряд не заметил потери бойца…» Ну, пропали гонцы и пропали, «делов-то», народ сразу следующих снарядил в путь, а судьбой первых поинтересовался только дня так через четыре.

— Вопрос стоит ребром — инвалидность или нет! Вопрос оставаться в органах или нет не стоит! Медкомиссию в обозримом будущем точно не пройдешь! В течение ближайшего года ходить тебе с палочкой! — Чеканил казенные фразы главврач областной больницы, фактически возглавлявший все существующие медкомиссии области. Начальник отдела сидел рядом с ним и сочувственно поглядывал на меня. Когда я встречался с ним взглядом, он отводил глаза в сторону.

— Главное — голова не пострадала. В нашем деле главное, — Полковник робко попытался нарушить повисшую в кабинете тишину, неловко улыбнувшись. Главврач замолк, и я тоже молчал.

— Голова в порядке. Проверено. Но сами понимаете… — Доктор говорил уже тихим усталым голосом.

Я понимаю, что все коту под хвост. Но пока еще числюсь в органах. Полтора месяца в больнице, два месяца дали на реабилитацию, потом будут глядеть, что да как. Но кое в чем они ошиблись, палку-трость я забросил через две недели после выхода из больницы, хотя первое время я еще носил ее в руке на всякий случай. Потом пришла уверенность. Даже жалко было с ней расставаться, трость отец подарил мне роскошную. Однако, не сдаваться же мне в самом деле на милость обстоятельств? Я пока еще своей жизни сам хозяин.

Но, повторюсь, как не держи хвост трубой, прежнего уже не будет. Даже Наташа, с которой мы собирались пойти куда-нибудь в тот проклятый день, навестила меня лишь однажды, принесла гостинцев, но долго не засиделась и, сославшись на родителей, быстро умотала. И пропала. Телефона у них не было, и узнать в чем дело, я не мог. Когда уже совсем извелся, меня навестили ребята из областного розыска, с которыми я успел сдружиться. Люди, от которых что-либо трудно скрыть в принципе, насели на меня с расспросами, и я сдался. Им можно рассказать, в конце концов, может что случилось… Старший группы, Леня Никифоров посмотрел на одного из своих подчиненных, моего друга Гришу, и хорошо поставленным голосом скомандовал: «Разобраться и доложить!». На следующий день Гриша, стараясь не смотреть на меня, все «доложил». Я и сам конечно догадывался, что на мне свет клином не сошелся…

Накатило дурное настроение, шататься по городским бульварам с палочкой и встречать сочувственные взгляды знакомых не хотелось. А если еще и ее встречу? И надо прийти в себя. Обязательно. Совет родителей отправиться к бабуле в Вознесенское и там пожить эти два месяца оказался кстати, и фактически — это был единственный выход. Врачи и бывшее начальство грозились отправить меня в санаторий, но что-то не торопились исполнить это благое намерение. Да оно и к лучшему, переться куда-то вдаль не тянуло совершенно.

Подозреваю, что бабуля моя, она же баба Катя, она же Екатерина Степановна и подала им эту идею. Раз в месяц она, загрузив здоровенные сумки деревенской снедью, наносила нам визит, и пожив пару дней, возвращалась к себе. Родители притворно отнекивались, но кто ж откажется от меда, сала, домашнего творога и масла, которое та покупала у соседки. С продуктами в городах тогда было по-всякому… Ответные визиты в деревню ее радовали еще больше, хотя пользы от городских в хозяйстве не было никакой, но ей помощь не особо и требовалась. Любила она нас бескорыстной любовью и каюсь, что, став студентом и редко ее навещая, я вел себя нехорошо. Некрасиво и непорядочно. Я это понял, когда, узнав о моей беде, баба Катя ворвалась без разрешения в палату, вынеся в дверь дежурную медсестру. Я в тот день впервые пришел в себя, и первое родное лицо, появившееся передо мной, было именно ее.

Приехал я в Вознесенское ночью, часа в два. Деревенские, кроме влюбленных парочек и сторожей при сельпо и на складах уже спят, им вставать рано. Друг Гриша привез на отцовском «Москвиче», и, хотя у меня теперь к этой марке стойкая неприязнь, не добираться же на перекладных. Вылез с вещами, громко постучал в дверь.

— Господи, кого принесло? — За дверью тяжелые шаги и скрип половиц.

— Внучек!!! Маленький мой!!! Ты что ж не упредил меня!!! — Вообще-то не маленький уже (произносится подростковым басом, если вы читаете это вслух).

Так мне здесь всегда рады, что предупреждать то? Нет, я понимаю, что не прибрано (полы не вымыты за полчаса перед приездом), есть нечего (холодильник набит деревенским продуктом, но ни блинов не напекли, ни пирогов). Комната, опять же не приготовлена (кровать еще не застелена свежим бельем, салфетка на столе не новая). Но мы ж свои, как-нибудь переживем. Накатили теплые воспоминания из пока еще не далекого детства. И вы знаете, отпустило!!!

Гриша, дождавшись, пока мне откроют, помахал рукой и тронулся обратно, тихо развернувшись на сонной улице. По школьной юности он на стареньком отцовском «Москвичонке» разворачивался с визгом. Но опера приучены не обращать на себя внимание. Красные габариты долго плясали в темноте, пока не исчезли у выезда на шоссе.

— Вовка выходи! Живее!

— Екатерина Степановна! Вовка дома? — Прямо как в детстве.

— Дома он? — Это бабушка уже из-за дома показалась, крики стали тише.

— Не ори, урядник, будь ты неладен. — Наконец то последовал ласковый ответ. Бабуля еще мелкой девчонкой помнила «проклятую» царскую полицию, особенно местного урядника, перед которым ломали шапки все вознесенские мужики. Андрюха, здешний участковый, на такие эпитеты не обижался, сам называя свой опорный пункт околотком.

— Он же нынче бегать не способен, сообразил бы сам. Чего стряслось-то?

— Нужен срочно!

— Чего стряслось, спрашиваю?

Я показался на крыльце. Время перевалило чуть за полдень, и прячась от жары, я собирался вздремнуть.

— Съездить с Вовкой кое-куда надо. — Я и не знал, что мне еще чего-то надо в этой жизни. Но тон Андрюхи был многозначителен, как и взгляд. Баба Катя поняла все правильно, и уважая милицейские тайны, уже удалялась в сторону огорода. Полуденная жара ее не смущала.

Андрюха еще соблюдал секретность, не зная, что слух о таинственном происшествии пошел по селу, с ходу обрастая жуткими подробностями. Каждый спешил добавить свои фантазии — еще одно звено этой нелепой цепочки, желая выглядеть в глазах собеседника лицом посвященным, что хоть немного возвышало его в собственном сознании. В сознании же собеседника он возвысится никак не мог, поскольку гордыня человеческая не допускала такого безобразия, но люди недалекие об этом и не догадывались. Знали это только я (курс психологии на юрфаке) и местный поп, отец Василий, постигавший тяжкие и не очень грехи людские в семинарии. В результате очередное передаточное звено, снисходительно выслушав известие, торопилось похвалиться им перед другими, добавив что-то от себя, и главное тут же начав в свое вранье верить.

Но ни Нина Сергеевна, ни внуки в этом казусе были неповинны. Бригадирша хорошо помнила, как в военные годы из каждого громкоговорителя, с каждого газетного листа доносилось строгое «Не болтай», поэтому, будучи женщиной серьезной, не спешила делиться новостью с первым встречным. Она, оправившись от первого потрясения, напустив на себя равнодушный, как ей казалось, вид проследовала в правление, где изложила дело заведующему одним из отделений колхоза, Максиму Андреичу. Тот связался с дежурным районного ОВД, предварительно полистав телефонный справочник. Точнее, поручил делопроизводительнице Верке, которую именовали секретарем, связаться с городом, ткнув пальцем в номер в потрепанной книжице. Достучаться в город с первого раза получалось не всегда. Верка же, дозвонившись, заинтригованная тайной, которая витала в кабинете, соединив завотделением с милицией, не положила параллельную трубку. Потом отпросилась на обед, стерва. В результате пошло гулять по селу…

— Володь, поехали, может твой опытный глаз потребуется. Труп в лесу нашли.

— А ты что, покойников боишься? — Съязвил я для порядка, в душе благодарный Андрюхе, за предлагаемое развлечение. Хорошо в деревне, но скучно.

— Не до смеха. А вдвоем веселее. Да и глаз твой не помешает.

— А точно труп? Может этот «труп» уже проспался и искать надо в другом месте?

— Да нет, покойник настоящий. Наши местные нашли, женщина с внуками, жена бригадира Лексеича. Баба серьезная. А насчет проспался, так она говорит, там все в крови. Едешь уже или нет? — В голосе участкового послышалось раздражение.

Я, еще пребывая в игривом настроении, представил себя гением столичного сыска, которого расшатанное здоровье привело в провинцию. Знакомы такие сюжеты в детективной литературе? Наслаждаешься пением соловьев (шумом моря и т.п.), но уже стоит на пороге местный мэр (сельский староста, глава общины или местный священник). Не соблаговолит ли столичный гений помочь? Понимаем все, конечно, но и вы, ваше благородие (сэр, месье) поймите… Здешний полицмейстер (жандарм, коронер), не в обиду ему будь сказано, дурак… Ну никак без Вас не обойтись.

— Да еду, не злись.

Андрюха был в опорном пункте в соседней деревне, поэтому разыскали его быстро. «Выяснить, доложить немедленно», все как обычно… не гнать же зря опергруппу. А ближайший патруль с рацией в этот момент был километрах в пятнадцати от села. Андрюхе, как ни крути, добраться было проще, да и участок его.

Первую группу паломников мы обогнали на первом же километре проселка. Взбудораженные новостью сельчане отправились «посмотреть», бурно обсуждая таинственное событие. Передовая группа оторвалась от них еще на километр. Состояли обе группы из пенсионеров, подростков, и нескольких служащих правления, бросивших свой пост из непреодолимого любопытства.

Второй группе Андрюха перекрыл дорогу и выйдя из машины произнес краткую речь, в которой категорически потребовал всем вернуться назад, суля кары закона, придуманные им на ходу. Это, конечно, было не совсем этично, и не подобает такого делать сотруднику милиции, но представьте вытоптанное толпой место происшествия. Строго глядя в глаза бухгалтеру-кассиру колхозного отделения, Андрей назначил ее старшей, обязав лично отвести все стадо обратно, попутно возвращая и тех, кто идет за ними. И передать всем, что если не дай Бог, кого увидит в рощице, то… Не помню точно, но, по-моему, прозвучала цифра три. Три года, в смысле. И для убедительности прозвучал номер статьи, которой в УК сроду не было. Чертов врун… Но толпа покорно и печально, не скрывая своего разочарования, повернула назад.

Уазик, преодолев по насыпи старую узкоколейку, подъехал почти к самому месту, осталось каких-то метров сто пятьдесят. Пошли мы с Андрюхой дальше по чуть примятой траве, вот и забытая корзинка, вот уже и те самые кусты. Бригадирша довольно толково обрисовала нам, где она с внуками это все нашла. Труп, конечно, был на месте, в округе ни души.

— Ну, что, я еду звонить, ты сторожишь. — Участковый разматывал огромный клубок бечевки, натягивая его по стволам березок, метрах в пяти по кругу от тела.

— Боишься — сбежит?

— Главное ты не пугайся, когда он в бега рванет. А то приедем, тела нет, ты в обмороке, а то, не дай Бог, и с инфарктом.

— Судмедэксперт же будет, спасет.

— На такого врача я бы не полагался. Ему интереснее будет потом порыться, поглядеть, что у тебя внутри случилось. Кстати, вряд ли у него с собой хоть какие лекарства будут. — В общем трагедия на лесной опушке не испортила нам настроения. Молодые мы, пока еще не в меру циничные, и Андрюха всего то лет на пять старше будет.

— Наш, вознесенский? — Я уже считал себя местным.

— Похоже нет, видел я его раза три, но не говорил. Скорее не местный. Молодой вроде, не старше тебя. — Андрюха с сожалением глядел на убитого.

— Ладно, помчался, увидишь кого — отгоняй подальше. Но в лицо на всякий случай запомни! Повязку дружинника дать?

— Ты меня со своими колхозниками спутал? Поучи еще протоколы писать! Я, между прочим, даже удостоверение еще не сдал, — Ворчал я, впрочем, беззлобно. «В лицо запомни!» А то сам не догадаюсь!

Андрей исчез за деревьями, затем послышался шум отъезжающего уазика, и я остался один. Ну, теперь поглядим, что тут произошло. «Столичное светило» уже один раз выезжало «на труп», в самом начале своей карьеры, так печально прервавшейся. Старейший следователь управления спускался в ожидавшую его машину, когда увидел новичка, бодро топавшего на обед. Второй день работы, делами я еще не загружен, но уже выучил заковыристые пути в столовую, туалет и к начальству. Старик тут же тормознул молодого, поинтересовался, хороший ли у того почерк, и без стука заглянув к руководству, заявил, что забирает меня с собой. Через минуту я уже спускался по лестнице, повесив на плечо легкий раскладной стульчик, в другой руке держа толстый портфель и планшет. Матерый следователь любил работать с комфортом, вот только распухшие руки с трудом держали ручку. «Дед» бодро топал впереди налегке, взяв меня на дело в качестве секретаря и ординарца. Дальше на редкость скучно — прокурорские, опера, эксперты, суета. Труп «свежий», никаких эмоций у впечатлительного юноши он не вызвал, но за работой коллег я уследить не мог, а через десять минут даже и не пытался. К концу дня рука у самого распухла от писанины, так как старик диктовал с бешеной скоростью. Потом на меня насели другие. Снова диктовали… Домой я попал к полуночи, сожрав все, что мне оставила на плите мама. Именно сожрав, поскольку перед этим ел полвосьмого утра. Романтика… Я наутро еще просил, чтобы меня включили в эту группу, но напрасно. Без меня, незаменимого, за каких-то три месяца управились.

Молодой парень, волосы светлые, редкие, жидковатая растрепанная бороденка, кожа светлая, глаз за полузакрытым веком не разглядеть. Серые отечественные «джинсы», клетчатая рубашка навыпуск, потрепанные кеды. Лежит почти ничком, голова немного повернута, руки вытянуты вперед, словно падая, точнее сползая вниз, он пытался удержаться за ствол дерева. Вывернутая ладонь правой руки в крови, левую не разглядеть. На стволе березы смазанная кровь, видно хватался уже окровавленными руками. Били сзади, похоже топором. Тут уже эксперт скажет. Судя по брызгам крови, первый удар нанесли метра за два-три до того места, где он лежал. И удар был «смазанный», какой-то неуверенный, лезвие прошло вскользь по виску и уху. Бедолага, зажав рану рукой, видимо развернулся вполоборота к нападавшему, возможно в первую секунду даже не осознав, что происходит. Одновременно сделал шаг-другой вперед. Наверное, чуть согнулся, и тут же получил второй удар сбоку в теменную область. Но, не сказать, чтобы сильный, кость пробита, но топор, а чем еще можно зарубить человека в обычном русском селе, не застрял, сама рана неглубокая, и также как бы вскользь. Падая, правой рукой пытался удержаться за березу, потом сполз вниз. Добили его третьим ударом в шею, в правую сторону, уже лежачего, не задев позвоночник, но перебив мышцы, трахею и сонную артерию. Лужа крови под шеей, а поначалу из раны она била фонтаном, потому что сердце еще стучало. Трава и ветки забрызганы бурыми пятнами. Но позвольте, граждане, удар нанесен… Первые два нанесены с правой стороны, видимо правой рукой, нападавший был сзади. Третий, по лежачему, нанесен с левой стороны тела в правую часть шеи, ведь голова то у него была повернута вправо. Третий удар, похоже был нанесен позже, когда еще живого парня обошли или перешагнули. Видимо были конвульсии или какое-то шевеление, решили, что третий раз не помешает… Так, а что это нам дает? А пока ничего! Я секунду назад гордился своей сообразительностью и тут же осознал полную беспомощность. Оставалось ждать, когда приедут эксперты и следователь. Увлекшись «расследованием», я перестал следить за окружающей обстановкой. По спине пробежал вдруг холодок, и я быстро огляделся. Ничего нет, нервы-с… Но стало не уютно, пока шум моторов вдалеке не вернул мне прежнее спокойное настроение.

Прибыла опергруппа, аж на двух машинах. Замыкал кавалькаду Андрюхин УАЗ с двумя понятыми. Я, по известным причинам, в понятые не годился, поэтому участковый выбрал Максима Андреевича, который звонил в РОВД, и ту самую кассиршу, которой было поручено развернуть назад любопытных. Своего она все-таки добилась и прибыла на место происшествия. Андрей взял с нее клятву, точнее две: не падать в обморок и не болтать об увиденном до его особого разрешения. Не подвела, хотя вид поначалу имела бледный. Не в кино, все же…

Я беззастенчиво стал разглядывать прибывших. Следователь районной прокуратуры, женщина лет пятидесяти, с властным лицом и умными, проницательными глазами, Мария Антоновна. Криминалист Виктор Сергеич, тоже дядя в возрасте. Районный судмедэксперт, лет 35, отрекомендовавшийся просто по имени, Владимир, что выглядело несколько странно. Заместитель начальника РОВД, подполковник Игнатьев, как он позже представится, невысокий плотный человек в штатском костюме, уже не молодой, с задумчивым лицом и каким-то отрешенным взглядом. Прибыл он, как я вскоре понял, присмотреть за происходящим. С ним четверо районных оперов. Никого из пришедших я не знал.

Вся толпа остановилась метрах семи от меня, буравя тяжелыми взглядами, с явным недружелюбием на лицах. Захотелось достать удостоверение, успев до того момента, когда я превращусь в пепел. Общее недовольство выразил Виктор Сергеич:

— Все истоптал?

Послышался противный громкий скулеж, все невольно обернулись назад, туда, где за районной делегацией скромно стоял проводник с собакой. Огромная псина, рассекая народ, вышла вперед на длину поводка и с ненавистью глянула мне в глаза. Затем с презрением обернулась на следственную группу: «Ясно же, что все вытоптал, придурок. И как теперь работать?» Люди виновато отвели глаза. В общем, с овчаркой по кличке «Каин» отношения у меня сразу не сложились. «Посмотрим, что ты найдешь, умник, полтора дня уже прошло». Вслух я овчарке ничего не сказал, она то поймет, но коллеги это оценят вряд ли. Время убийства я прикинул на глазок, однако оказался прав.

— О, какие люди! — Приветствие банальное, но произнесено оно было с искренним дружелюбием. В компании с участковым и понятыми ко мне подошел майор из областного угрозыска, представлявшийся коллегам, как и доктор, по имени, Николай. Мы с ним по работе не пересекались, но знали друг друга. Народ подобрел, пес, заскулив уже совсем подобострастно, улегся на землю и виновато искоса посматривал на меня: «Че сразу не сказал? Я ж не знал, что свой…» Дело в том, что, хотя опергруппа и не рванула сразу в Вознесенское, дожидаясь Андрюхиного доклада, в РОВД вызвали из областного центра кинолога на всякий случай. А областное начальство выделило в помощь опытного сотрудника. Долетели они в райцентр с мигалкой на крыше за каких-то сорок минут.

Приступили к делу. Сняв бечевку, натянутую участковым, к трупу подвели собаку. Я, осматривая убитого, ближе четырех метров не приближался, поэтому шансы были, хоть и мизерные. Время прошло много, и только характерный резкий запах, который мог держаться долго, помог бы собаке. Как деготь, например, (да, я знаю, где вы про это читали). Поэтому никто не удивился, что первым делом Каин привел к забытой корзинке.

— Не то, — сказали ему.

Понюхав кеды убитого, собака привела к проселку, идущему из Вознесенского, но на окраине рощицы след терялся. Скорее всего убитый прямиком шел сюда из села. Вот только один или нет? Никаких характерных отпечатков обуви не нашлось. Проводник начал водить собаку кругами, все более отдаляясь, потом отошел на прежнее место, где ожидали остальные. Настал черед фотографий и судмедэксперта. Никаких повреждений, кроме трех ударов, предположительно топором (в протоколе, впрочем, он был поименован как орудие с острым клиновидным лезвием размером…). Раны прижизненные, смерть наступила от кровопотери, возникшей от удара в шею и рассечения сонной артерии. Удар этот был нанесен третьим по счету (я молодец…). Убит примерно в девять утра предыдущего дня плюс-минус три часа. Подробное заключение будет дано после вскрытия.

В карманах убитого обнаружен паспорт на имя Махонина Ильи Андреевича, 1953 года рождения, серия, номер такие то, выдан паспортным столом одного из отделений милиции нашего областного центра, прописан Пионерская, 24, квартира 11. Студенческий билет киевского художественного института №…, выдан… Расческа, носовой платок, 28 рублей купюрами по три и одному рублю, мелочь, перочинный нож, шариковая ручка. На руке недорогие часы. Все, больше ничего не нашли.

Расположившись на поваленной березке, Мария Антоновна бодро фиксировала бормотание эксперта. Игнатьев задумчиво стоял рядом. Теперь выход Виктора Сергеевича. Надев два резиновых самодельных наколенника, тучный дядя встал на карачки и принялся дотошно осматривать каждый квадратный дециметр одежды и окружающего грунта с травой. Оперативники во главе с Николаем обходили в это время прилегающую местность, кружа возле места преступления в кажущемся беспорядке. На самом деле каждому был нарезан собственный квадрат. Искали, как вы понимаете, все, что может пролить свет… И ничего, ни окурка, ни обрывка одежды, ни выпавшей бумажки, ни обломанных веток. Внимательно искали и записную книжку, так как без нее ручку носить большого смысла нет. Прошлись даже по пути, проложенному Каином ко входу в лесок. Ничего.

Удача, впрочем, небольшая, улыбнулась одному из оперативников. Махонин своей последней дорогой шел прямо, не петляя до самой смерти, настигшей его так внезапно. Чего не скажешь о его жизни, как выяснилось позже. Сбоку от этой незаметной тропинки, которую показала собака, за соседними кустами метрах в двенадцати от трупа нашли место, где укрывался в засаде какой-то человек. Трава была ощутимо примята, почва местами чуть свезена носком ботинка.

— Вот здесь он опустился на одно колено, тут явно носок ботинка, здесь он самим коленом оперся. — Бормотал криминалист.

— Наверно стоял, топтался, а когда увидел идущего, присел за куст. — Добавила следователь.

— А его бы первым увидели? — Подал голос Николай.

— Голоса услышал и спрятался! Возможно Махонин шел не один?

— Ну может и так… А, ты прав, пожалуй, если убиенного ждали, а его ждали, это точно, то надо было знать где. Нахоженной тропы здесь нет. — Эксперт оживился.

— Если бы убийца сам назначил встречу, то какой ему смысл прятаться? — Добавила Марья Антоновна.

— Мало ли, может в последний момент решил внезапно напасть? Увидел первым и спрятался. Пока догадки, но мысль интересная.

Понятые, не дыша, вслушивались в беседу посвященных.

К месту засады, как его обозначили на плане, подвели собаку. Та оживилась, сделала круг вокруг трупа и неожиданно повела в сторону от места происшествия, к шоссе. За парой следопытов, повинуясь жесту подполковника, рванули двое оперативников по моложе. Направление было в сторону шоссе, идущего от одного райцентра к другому. Съезд на Вознесенское был примерно посередине. Местность была не то, чтобы не проходимая, но неудобная. Роща «Три угла» закончилась через пол километра, последовал кустарник, овраги и впадины, затопленные водой, еще не успевшей до конца сойти, затем снова перелески с озерками. На воде собака след потеряла, но проводник упорно вел ее в сторону шоссе, периодически двигаясь зигзагами. Солнце уже пряталось за деревьями, однако видимость еще сохранялась, когда они вышли на трассу. Здесь собака снова оживилась. Пройдя вдоль обочины, в одном месте она напала на след, но через сто метров беспомощно заметалась. Еще метрах в ста пятидесяти впереди виднелись автобусные остановки. В обратную сторону собака повела уверенно, но след оборвался на повороте в лес, при переходе через затопленный водой кювет. Похоже, это был обратный след. Было удивительно, что пес вообще хоть что-то унюхал через такое время. Позже мы узнаем, что сапоги убийцы были совсем немного испачканы в… впрочем, не стану забегать вперед. Составив в блокноте план местности, оперативники и кинолог стали ждать, когда их заберут коллеги. Осмотр обочин шоссе перенесли на утро, перемазанные, промокшие люди и собака добрели до остановки, где с комфортом разместились на лавке.

Работа на месте происшествия заканчивалась, Андрея услали на проселок, встретить «труповозку». Вскоре на пятачок укатанной земли перед рощицей причалила третья по счету «буханка», уже с красным крестом. Неразговорчивые дяди вытащили носилки и потопали вслед за участковым, дыша ему в спину легким перегаром. Издержки печальной профессии… Судмедэксперт своих «знакомых» встретил оживленно, быстро организовал «упаковку» трупа в две простыни, погрузку на носилки и, распрощавшись с присутствующими, направился вслед за санитарами. Еще раз обойдя поляну и все тщательно осмотрев, лесок покинули остальные. Загрузившись к Андрею в машину, я вдруг почувствовал, как заныла больная нога.

Утром я проснулся рано, и проинформировав бабулю о событиях прошлого вечера, отправился искать своего приятеля. Того в Вознесенском не было. Народ обсуждал необычную новость, с интересом посматривая на меня. Все уже знали, что я там побывал. Приходилось стоически отмалчиваться. Мне вдруг стало ясно, что если я не буду в курсе всех событий, то просто сдохну от любопытства. Профессия дала о себе знать…

Увидев идущего навстречу майора Колю в штатском, я не сдержал искренней улыбки. Тот тоже не стал изображать конспирацию, крепко пожав мне руку и назвав по имени. Как оказалось, он определился на постой к одинокой бабке за три дома от меня, чтобы не мотаться сюда каждый день. Руководить розыском на месте поручили ему.

— Следователь приедет ближе к трем, Володя, и до этого нам надо подготовить ей список людей, с кем поговорить в первую очередь. Так же узнать, у кого жил убитый, провести с ней обыск на месте.

— Прочти немой вопрос в моих глазах!!!

Опер расхохотался так, что проходящие женщины начали подозрительно нас оглядывать с ног до головы.

— Володя, я все уже прочел. Шестнадцать лет в сыске все-таки, почти сразу после армии. Сам также как ты смотрел в глаза полковнику, когда в розыск ребят отбирали. — Этот разговор пошел уже совсем негромко.

— Товарищ майор, я не могу прочесть в ваших глазах немой ответ! — Может зря я на «ты» и по имени? Что с того, что он простецки представляется? «Не хватает нашей молодежи деликатности и уважения к старшим» — посетили меня лицемерные мысли.

— Если стесняешься, зови меня дядя Коля. Хотя нет, не хочу казаться стариком.

— Извините!

— Да хорош уже! Субординация никем не отменяется, но я предпочитаю простые отношения со своими ребятами. Ты свой. На вопрос ответил?

— Не совсем.

— Сочувствую нашей «клиентуре». Пока душу из тебя не вынут и признание не запишут, изгаляться можешь, как хочется, не отстанут. Следака сразу видно. Пошли, хватит трепаться, по пути потолкуем. Нога как?

— Жить не мешает. Но в погоню меня лучше не посылать.

— Сами догоним, было бы кого…

— Николай, ответь на немой вопрос.

— Официально ты в состав группы не включен, поскольку находишься на излечении. Но мои с твоим руководством перетерли, парень ты толковый, ждем твоей помощи. Смотри только, все по-взрослому, язык за зубами, голову включаешь постоянно, без разрешения ни шагу, докладывать обо всем.

— Ясно. — Кратко ответил я. Не тот случай, когда стоит говорить, что я уже «взрослый». С Николая за меня и мои поступки, случись что, спросят по полной.

— Вижу, что ясно. — Мой деловой ответ майору явно понравился.

Некоторое время мы шли молча. Ростом выше среднего, со светло-русой «неуставной» шевелюрой, с правильными, четкими чертами лица, серыми, то холодно-внимательными, то веселыми глазами, майор невольно притягивал взгляды встречных людей. Ко всему прочему — спортивная фигура, легкая элегантная походка. Идеально на нем смотрелась и одежда — летние брюки, рубашка с расстегнутым воротом, спортивного покроя пиджак. В нагрудном кармане торчат солнцезащитные очки. По тем далеким временам — просто франт. Выглядит моложе своих лет, а ведь нет еще и сорока! Я, «весь из себя такой красивый», на его фоне сразу потускнел, хоть и был на пол головы выше. По правде сказать, был я длиннее на пол головы, а не выше, хотя дураком и не считался.

— Только оружие не проси. — Вдруг виновато заговорил он.

— Твое дело работать негласно по моим поручениям, ну и мозгами раскидывать наравне со всеми. — Продолжил майор через минуту.

— Тут даже собаки добрые. На кой мне ствол?

— Собаки то добрые. А этот, с топором? А его подельники?

— Веришь в подельников?

— Чую! Объяснить не могу. Пока не могу…

— Коля, а что нового по делу?

— Ничего… Только работать начали. Собака вывела на шоссе, и сегодня утром райотдельские с экспертом по кустам и кюветам пошарят. А топор могли выбросить по пути, там есть куда, закинул в озерко — и все. К трем все сюда съедутся, кроме эксперта. Заключение медика пока не готово. Остальное все, как всегда, в процессе…

Что такое «остальное», я знал. Установление личности убитого, несмотря на паспорт, необходимо опознание родственниками и соседями. Проверка подлинности документов. Запросы характеристик по месту жительства, месту службы, месту учебы. Списки учебной группы, преподавателей. Само собой, список родственников, соседей, друзей… С каждым поговорить, это летом-то, когда все разъезжаются! Побеседовать с участковым. Поднять архивы, не привлекался ли часом, судимость у парня вряд ли была, а вот свидетелем быть мог или в чьем-то деле промелькнуть. Обыск по месту постоянной прописки у родителей, комнаты в общежитии или съемном жилье в городе, где он учился. Любой ответ, любой обыск могли потянуть за собой новую череду запросов, новые имена свидетелей. И кому этим заниматься? К какому сроку, даже вопрос не стоит… «Вчера еще надо было!!!»

Мы здорово сэкономим время, людские ресурсы и государственные средства, если нароем что-то здесь, на месте.

— Да, а в селе знают, что ты из наших? — Озабоченно спросил майор.

— Кто не знает, тот скоро догадается. Болтать кто зря при мне не будет, я же приятель участковому. Кстати, где он?

— По своим делам в Игнатово… Ладно, найдем тебе работу, может и хорошо, что знают. Будешь чем интересоваться, лишний раз не спросят, какое тебе дело. Идем в опорный пункт, потолкуем без помех, Андрей вторые ключи дал…

Дошли до опорного пункта, располагавшегося в неприметном одноэтажном здании из бетонных панелей, в тупике маленького проулка, имевшего всего по три дома на каждой стороне. С обратной стороны к этому строению можно было подойти или подъехать через стоянку молоковозов и тракторов молочной фермы или незаметно пройти сбоку между усадьбами через небольшой пустырь. Половина здания была заколочена и закрыта на замок, так как находившаяся там амбулатория была переведена в новое помещение. В «участок» был отдельный вход, с амбулаторией он не сообщался, но участковый, не любивший сюрпризы, каждый день проверял, не пытались ли зайти в соседнее помещение. В тупике уже желтел Андрюхин УАЗ, значит вернулся. На часах было девять…

Андрея Викторовича Дубинина, старшего лейтенанта, участкового уполномоченного милиции я до последнего приезда в село не знал. Он был происхождением из деревни в пятнадцати километрах от Вознесенского, и там же жил в родительском доме с семьей. После армии и школы милиции вернулся в родные края уже в милицейской форме и был назначен в родную деревню участковым. В его участок входили еще две деревни, наполовину опустевшие, после того как закрыли тамошние торфоразработки и лесопилку. Оставшихся жителей принял под свое крыло соседний колхоз.

До него участковым в Вознесенском, Опалихе, и полузаброшенных выселках, именуемых сельчанами «Хутором», где обитали потомки староверов, был Игорь Иванович, капитан милиции, дядька уже в возрасте, нахватавший кучу болячек и вышедший в отставку по здоровью. Чем добавил головной боли руководству РОВД. В результате «уговорили» Андрея взять на себя дополнительно Вознесенское и «Хутор». Тот, ни будь дурак, поставил начальству условие — выделить ему в единоличное пользование машину, обосновав это немалыми расстояниями и увеличенной нагрузкой. Наглость конечно… Но нагрузка на участкового действительно превышала допустимую и тот вправе был отказаться. Капитанское звание строптивец, само собой, только во сне бы увидел, но с другой стороны, где взять толкового человека? Компромисс нашелся в виде загнанного УАЗика, мечтавшего о тихом приюте на базе металлолома, после того, как он поделится еще живыми запчастями с более молодыми. Списание машины срочно приостановили, подремонтировали и выдали ее Андрюхе с напутствием: «Больше по поводу ремонта даже не подходить!». Бензина выделяли как на мотоцикл, который сельскому участковому собственно и был положен. Но вы пробовали ездить на мотоцикле, пусть даже «Урале» с коляской зимой? Вот и участковые предпочитали теплые кабины попуток.

Нежданная привилегия для коллеги вызвала «классовую» ненависть остальных. Еще был «ненавидим» остальными молодой лейтенант Миша Иванов, так же забросивший казенный мотоцикл. Тот рассекал воздух на новеньком личном «Запорожце», который успел приобрести дед, ветеран войны. Дед сразу после этого скончался (подозрительно, да?), оставив свой последний трофей внуку. Миша был молод, холост, зарплата в милиции по тем временам была приличная, и на бензине, когда ездил по службе он не экономил. Но начальник службы участковых, старый майор, «молодых выскочек» недолюбливал. Тогда вообще в порядке вещей было недолюбливать тех, кто выделялся, по мнению общественности, незаслуженно. Сам майор всего то год назад стал счастливым обладателем «Москвич-ИЖ-комби», и, как он их называл, «Жопорожцы» слегка презирал. Однажды на еженедельном подведении итогов, когда участковые съезжались в район, оставив своих подопечных без присмотра (Гуляй, рванина!!!), он допустил вопиющую бестактность, сказав походя, что: «Иванов, на своем «Жопорожце», конечно везде успевает, но…». Так назвать при всех Мишкину «Голубую стрелу»!!! Миша не сдержался и громко с места сказал, что с этой минуты больше никуда успевать не намерен. Прямо так, перебив начальство на полуслове, без всяких «разрешите», не отрывая задницу от стула. В форме и при исполнении. «Старики» неодобрительно загудели, не веря своим глазам и ушам, но майор лишь злобно поглядел поверх очков, помолчал минуту и, не закончив своей мысли, переключился на очередную «жертву». Негласно снова сошлись на компромиссе — теперь Мишкин «Запор» именуют только «Стрелой», а Иванов по-прежнему везде успевает.

В общем, атмосфера была «теплой и дружеской», когда Дубинин заруливал к зданию райотдела на УАЗе, втискиваясь между мотоциклами коллег по службе. Но Андрюхе было наплевать. Вопрос с бензином и ремонтом он решил сразу, подъехав в первый раз к правлению колхоза на «новом» транспорте. Председатель колхоза-миллионера, хваткий мужик, игнорировавший даже райком партии, поскольку был вхож в областные кабинеты и был членом бюро обкома, участковых дальновидно привечал, принимая их сразу, а не маринуя в приемной. Мобильный участковый под рукой был ему куда важнее, чем мелочные расходы на машину. Да и с бензином тогда в Союзе проблем не было… Ну и с рацией в Андрюхиной машине тоже проблем не было. Не было рации.

Краткое совещание под председательством Николая началось.

— Вспомнил убитого? Где живет, с кем видел? — Коля не терял время на разговоры о погоде.

— Один раз видел с отцом Василием. Он выходил с ним из калитки. Но дома у него он вряд ли живет, матушка постояльцев не любит.

— Так, к попу я иду. — Коля оживился.

— Лучше мне, у меня с ним отношения налажены. — Возразил Андрей.

— Добро. Ты, Володя, потолчешься в промтоварном и продуктовом, все уже знают, кто убит, опросишь. Студент, Илья, приезжий, кто что видел, кто что про него знает. Людей фиксируй, в подробности не вникай, потом допросим отдельно. Действуй открыто, мол помощь милиции нужна. Андрей, где еще скопление народа? В чайной на выезде из села?

— Это теперь кафе, и магазин с кулинарией. Да, там стоит побывать, может обедал или домой чего брал. Колхозную столовую на себя беру, тут целый комбинат питания, людей там надо знать…

— Списки колхозных шоферов, и расписание автобусов получит Мария Антоновна, когда приедет. Данные на местных автовладельцев ей даст ГАИ. Прибудет подкрепление, начнем их всех опрашивать. Все, мужики, сходимся здесь в двенадцать… Я еще в правлении народ расспрошу.

— Фото бы, хоть с паспорта.

— К трем все будет…

Андрей, запрыгнув в машину, рванул с места, крикнув нам, чтобы не забыли закрыть «околоток». Казалось, что машина растаяла в конце проулка. Вообще то гонять по селу дурной тон, пешеходов стоило бы поберечь, да и велосипедистов, коих полно, тоже жаль. Двигаются они по улицам хаотично, а тротуары им заменяют тропинки вдоль заборов. Но Андрюха был слишком энергичен, что, конечно, помогало успешно нести нелегкую службу, о которой мы осведомлены до обидного мало. Чем занимается сельский участковый? Первое дело — буйного пьяницу приструнить, иногда еще и отняв у него ружье, сопроводить «под замок», который находится километрах в 15—30 в среднем. Мелкие кражи личного и общественного добра. Хулиганство. Склоки между соседями или супругами. Потравы огородов. Писанина всяческих бумаг круглые сутки. И, конечно, великое дело, дело всей жизни, можно сказать — борьба с самогоноварением.

На этом поприще успех сопутствовал и Игорю Ивановичу, и его сменщику. За одним досадным исключением. Гнали в деревне многие, пьющих тоже хватало, но, как только какой-нибудь умник начинал бросать вызов казенной монополии и торговать своим продуктом, его хватало максимум на две недели. Потом домашний спиртзавод накрывался милицейским протоколом. Счастье было, если дело заканчивалось штрафом. Иные, совсем берега потерявшие, попадали под выездное заседание суда, проводившееся показательно в здании колхозного Дома Культуры.

Однако, года три-четыре назад, забил новый, отнюдь не святой источник. Сначала был совсем мелкий ручеек, потом чуть шире и поглубже, пока ожидаемо не привлек внимание прежнего участкового. Что характерно, припадали к живительному потоку редкостной сивухи люди в основном пожилые, алкаши со стажем, причем даже в соседних деревнях, а не только в Вознесенском. Впрочем, где ее гонят было совершенно непонятно, в самом селе или у соседей.

Гадость, повторюсь, была редкостная. Добрые хозяева, когда гонят для себя, не перегоняют брагу полностью, очищают готовый напиток и даже настаивают на всяческих травах-орешках, в меру своей фантазии. Здесь же о таких вещах никто не заботился, и судя по запаху, брагу делали отнюдь не из сахара. Игорь Иванович даже было сунулся к начальству с трофейной бутылкой, мол пусть химики определят, из чего оно. Начальство предсказуемо покрутило пальцем у виска и выгнало его обратно в поля, попутно влепив выговор за недостаточное усердие на «ниве борьбы с…». Сам хозяин «трофея» делал невинные глаза, говорил, что угостили, а кто не помнит, мол добрых людей полно. Главное, что настораживало, это то, что молчали все, пойманные за распитием этой сивухи, даже их жены, которые далеко не всегда разделяли с мужем радость пития этого нектара. Молчали, как партизаны на допросе.

Андрюха, новый участковый, пошел еще дальше, подключив всю свою «агентуру». В отличие от настоящей агентуры уголовного розыска, здесь приходится ставить кавычки. Первым делом были задействованы в святой борьбе бойцы по обе стороны идеологического фронта, поскольку Андрей справедливо считал, что дело превыше всяческих разногласий. На защиту Родины должны вставать все без исключений, все, у кого есть паспорт гражданина. Главное было не делиться этой идеей с руководством без особой нужды. И если партийная и комсомольская организация колхоза могли предложить набор банальных мер типа «ДНД» (добровольных народных дружин) и всяческих стенгазет по борьбе с алкоголизмом, то их оппонент отец Василий к делу отнесся ревностно и с энтузиазмом. Начал он с каждодневных проповедей, хотя в будни в церкви было шаром покати, стояли от силы несколько старух. По субботам и воскресеньям наезжали из окрестных деревень и даже райцентра, где храмов не стало с середины двадцатых годов. В проповедях поп не стесняясь требовал оказать помощь органам правопорядка в борьбе со «змием» и выдать «отравителей» и «пособников нечистого», не считаясь с личными интересами. Не подействовало, хотя пастырь во время пламенной речи пристально смотрел бабкам в глаза, попутно суля всем упорствующим адовы муки.

Вторым средством борьбы отец Василий считал исповедь. Как в «проклятое царское время», когда попы терзали запуганных теток и ребятню, мол не читает ли твой сын или брат запрещенных книг, не ведет ли каких разговоров, так и сейчас духовное лицо после традиционных «в пост яичко съела» и «с сестрой поругалась» переводило разговор на самогонку. Не помогло тогда, не помогло и сейчас…

В конечном итоге, однажды, после воскресной литургии, отец Василий, разгорячившись, пообещал всех вознесенских бабок лишить причастия на месяц. По церкви прошел гул испуганных голосов. Общее недовольство выразила старуха Титарева: — «Мне может жить неделю осталось, а тут на месяц…» Церковный староста Савелий Иванович Чекменев после службы даже подошел к попу со словами: — «Куда ж, батюшка, Вы так старух то пугать…», но отец Василий только поглядел на него мутным взглядом и обреченно махнул рукой. Дело явно не заладилось…

Сельский батюшка в своей ненависти к змию был совершенно искренен и сражался с ним вовсе не по принуждению участкового. Неделю до означенных событий, когда я уже был накоротке с Дубининым, мы с ним посетили дом, где скоропостижно скончался его глава, безбожно пьющий 75-летний мужик. Скорая, констатировав «безвременную» кончину, уже отъезжала, а в доме слышались тихие, более из приличия, чем из сочувствия, причитания соседок, и басы лиц духовных, заполнившие собой все пространство. Сама хозяйка вид имела спокойный, в тусклых глазах опытный взгляд мог прочесть плохо скрываемое облегчение. Пил Петр Фомич ту самую, пил обильно и, хотя буйным не был, бабку свою довел до края. Никакие записки и молебны, заказываемые женой, «почетной прихожанкой собора», действия не возымели.

Поп с дьяконом Сергием, в миру Сашкой, с которым мы дружили все наше счастливое детство, поспешили выразить сочувствие и поддержать страдалицу. В тот момент, когда мы вошли, отец Василий в ответ на просьбу вдовы отпеть грешного, резонно пытал ее на предмет «крещеный — некрещеный». Сошлись на том, что если родился до семнадцатого, то точно крещеный.

— Так иначе не видать ему рая-то, бедному. — Старуха наконец пустила слезу.

Сашка, он же отец Сергий, с сомнением покачал головой. В таком виде рая «новопреставленному» точно не видать, черти завернут к себе еще по дороге. Лицо и правда было так себе, синее-синее, отекшее от многолетних излишеств. Какой тут рай? Пока поп «инструктировал» вдовицу на предмет похорон, попутно утешая тем, что «Бог дал…» и так далее, Андрюха хищно осматривался по сторонам, ища «улики». Мы с Сашкой вышли на крыльцо…

— Такое впечатление, что в аду освободили пару котлов, уплотнив другие, и гонят прямо там. — Невесело усмехнулся дьякон.

— Потом открываются врата адские, и эшелон с цистернами зелья следует в Вознесенское. — Добавил я.

— Ладно Сашка, тебя-то как угораздило по духовной части пойти? — Не скрывал я любопытства. — Семинарию закончил?

— А то.

— Зачем?

— А тебя зачем в милицию занесло?

— По призванию.

— Вот и у меня свое призвание нашлось, Вовка. Мало кто поймет. Надеюсь, тебе со мной не стыдно по селу пройти?

— Мне нет, а остальным нашим ребятам?

— Почетный гость на всех свадьбах и похоронах. А ты бы видел, сколько народу на крестный ход является.

— А потом их на собраниях… — Я не договорил в присутствии лица духовного, что там «их…».

— Универсальная отмазка, мол бабку старую вел, едва ноги бедная передвигала. А вообще, всем уже наплевать.

— А если у кого бабки нет?

— Соседскую провожал, мы ж все «тимуровцы».

— Женат?

— А как же. Заходи, рады будем. Уже и дите первое… Дом мой помнишь? Отца с матерью уже нет, как-то быстро они ушли…

Помолчали.

— Все я помню… Похвастаться, в отличие от тебя нечем.

— Не грусти, оглянуться не успеешь, как будешь свадьбу детям устраивать. Уныние — тяжкий грех, слыхал?

Разговор тек сам собой, все-таки Сашка, как ни крути, остался своим парнем, несмотря на сан, и ставший внушительным облик. Неожиданная встреча нас обоих по-настоящему обрадовала. Но тут из дома послышались вопли, ругань, и на крыльцо вышел раздосадованный участковый. В руках была зеленая бутылка ноль-семь, на дне плескались остатки последней радости старого грешника в этой жизни. Даже позавтракать не успел… Андрюха, обнаружив зелье, в азарте сразу принялся пытать хозяйку, мол откуда? Забыв про деликатность и что в доме покойник. Бабка, при поддержке соседок, обвинила его в вопиющей бестактности и выставила вон.

— Постыдился бы черт, горе ить у людей! — Доносились вопли из дома.

Отец Сергий досадливо морщился, но больше из-за упоминания нечисти. Поп, утихомирив старух, вышел на крыльцо.

— После непременно мне расскажет, не отстану. — Это он Андрюхе.

— Отпеваем. Сейчас приберут покойника, часов в девять явишься к ней почитать. Завтра дети приедут, послезавтра хороним… — Это он уже дьякону.

Поздоровавшись со мной и остальными, стоявшими во дворе, отец Василий осенил крестным знамением домик, окружающих, под конец себя и направился домой на полуденную «трапезу».

«Всю ноченьку, стоя у свечки,

Читал над усопшим дьячок,

И вторил ему из-за печки

Пронзительным свистом сверчок»

— полезли в голову стихи из школьной программы. Сашка, простите, дьякон Сергий, вместо «всей ноченьки» управился за час.

Получить первые сведения об убитом парне оказалось не сложно. Меньше всего повезло мне. «Да, видели, заходил за продуктами». «Когда первый раз видели? Неделю, может и больше». «Не упомню с кем, народу-то у меня сколько». «Один он, вроде, всегда ходил». «Да он все время при церкви был, художник, сама видела». «Да кто его знает где жил. Тут свой-то не знаешь где живет, когда в городе ночует. Что мне ваш студент?» «Что брал? Консервы, крупу, хлеб… Молоко наше местное брал. Ну в бидон, конечно… Чей бидон? А я знаю?» «С Сашкой Селезневым один раз подъехал, на его Москвиче». «Обратно? Вроде сам пошел… Да Сашка он всех подвозит, хороший мужик.» «Ну Сашка на доске почета висит, его дом все знают. Нашел, о ком спрашивать…» «При церкви он, Гавриловна говорила мне, я их в очереди вместе видела. Росписью заниматься хотел, говорит…»

В промтоварном еще того меньше: «При мне не заходил, сменщицу спросите» «Этот, студент? В церкви видела, все с фотоаппаратом…»

Рванул я наудачу к Селезневу, мужику на редкость простому и открытому. Тот как раз, к 11 часам с фермы домой на обед подъехал на тракторе. Столовую он не уважал.

— Верно, подвозил разок. Когда слухи о парне пошли, я сразу понял, о ком это. На наших, деревенских он был не похож, хотя видом не выделялся. Он от церкви шел, торопился. А я с соседнего проулка от тестя на машине выезжал, предложил подвезти. Я всегда людей подвожу… В магазин торопился, Зинка, она минут за пятнадцать до конца работы легко закрыться может. Жалуется на нее народ… Я чего к тестю-то на машине, свинью мы приговорили до срока, племяш в райцентре женится. — Начал он выдавать одну за другой ненужные подробности. Действительно, человек общительный, потому видно один ездить и не любит.

— Саша, извини, прерву. Где расстались, о чем говорили?

— У магазина Зинкиного высадил. Успели… А, говорили, о чем? Признаться, я больше говорил. — Смутился передовик производства.

— Во! Спросил еще: «может подождать тебя?». Он говорит: «Мне тут недалеко». Улыбчивый такой парень, но молчаливый. Каким гадам помешал?

— А почему гадам, а не гаду?

— В одиночку совладать сложно, я так думаю.

Сложно, но можно, Саша. К тебе, медведю, тоже внезапно подойди сзади, ойкнуть не успеешь. Вслух, однако я ничего обсуждать не стал, не положено.

— Кстати, когда это было?

— Свинью тесть забил во вторник, я тогда же, вечером, мясо нашим в город повез.

У всех свои жизненные вехи…

— Зинка когда закрывается?

— А, ты про время? Без двадцати семь было. Говорю же, успели.

— Значит, в настроении он нормальном был?

— Ну да, улыбался же, пока со мной ехал.

— Спасибо тебе, друг.

В общем, пока ничего. Магазин «Продукты» находится в центре «старого» села. Илья Махонин мог снимать комнату неподалеку на все четыре стороны. Найдем, конечно.

Николаю, с одной стороны, тоже почти ничего узнать не удалось. Кроме одного факта. Приехал Махонин в бывшую чайную, а ныне «Кафе», на въезде в село, сойдя за одну остановку до конечной. Потолкался среди проезжих шоферов, спросил, где снять комнатку. Дело было уже к вечеру. Буфетчица, Зоя Павловна, тут же обратила внимание на гостя, и начала выспрашивать, что почем. Вспомнила, что студент был неразговорчив, сказал, что приехал собирать материал для диплома. В такие сложные материи она погружаться не собиралась и тут же посоветовала свою одинокую тетку, жившую на ближней окраине. Поскольку темнело, а ночевать на улице в нашей стране дурной тон, она стрясла с парня за «рекомендацию» тети трояк и попросила одного из шоферов отвезти ее парнем к тетке домой. На сколько она обсчитала студента за нехитрую еду история умалчивает. Про трояк шепотом рассказала уборщица, потому как Павловна была здесь в большом авторитете. Удивило ее только то, что приезжий расстался с трешкой до странного легко.

— Какого числа он приехал, Зоя Павловна?

— Та Господи, я что помню? Недели две уж, поди…

— Дни мелькают, как кадры кинопленки?

— Чего?

— Извините, Зоя Павловна. Может сумеете вспомнить? Ну было у Вас что-то в этот день?

— Чего было-то?

— Ну, может сын в школе двойку получил? Или официантка поднос с посудой уронила?

— Мои уже сами двойки ставят. И потом, чего это двойку? Мои-то и тройку получить боялись, знали, что шкуру спущу. Потому и людьми стали. А бабы у нас, слава Богу, не криворукие, чтобы посуду бить.

— Ну может внук в этот день три пятерки получил? — Николай начинал терять терпение. Впрочем, на его лице и в голосе это никак не отражалось.

— Внуки, слава Богу, в городе учатся. — Буфетчица была на редкость тупа.

— Значит, недели две?

— Та около того… Не убили бы бедного, так и не вспомнила бы…

— У тетки долго жил? Кстати ее адрес?

— Окраинная улица, 16.

— Так и называется, Окраинная?

— Все так называют. Даже на почте.

— Как долго жил?

— Переночевал, а уже днем съехал. Сказал тетке, что нашел поближе. Понятное дело, дешевле нашел, удобства вам, мужикам, ни к чему. — Зоя Павловна не скрывала своего разочарования.

— Вещи у него какие были?

— Рюкзак был, еще сумка через плечо. С хоккеистом, такая, знаете. Едва в кабину уместились. — Толстенная буфетчица искренне считала, что этому виной багаж убитого.

— Что в вещах, не знаете?

— Сроду в чужих вещах не рылась! И у тетки не спрашивайте!

Да, можно разбавлять продукты, безбожно обсчитывать народ и при этом гордиться, что в жизни яблочка с чужого дерева не сорвал.

— О чем в дороге говорили, Зоя Павловна?

— Та той дороги всего пять минут. Едва ползли по селу, ребята так и шастают. Неугомонные. Лёшка, шофер райцентровский, едва успевал на тормоз давить. А мне чего трепаться, до конца рабочего дня бы дотянуть… Паренька тетке сдала и обратно с Лёшкой тронулись.

— Как его звали?

— Да ни к чему мне… А, народ вот сейчас говорит, что Ильей звали.

— Кто конкретно, назвать можете?

— Да все село болтает.

— Опишите его еще раз.

Намучившись с буфетчицей, майор отправился к тетке, но там повезло еще меньше. Неразговорчивая старуха подтвердила, что этот Илья переночевал, попил чаю, и оставив рюкзак, с одной сумкой отправился по делам. Днем вернулся, забрал рюкзак, расплатился, распрощался. Сколько старуха содрала с него за ночлег, Николай выяснять не стал. Что было в рюкзаке тоже. Он почему-то поверил, что в вещах студента она не рылась. Помнить же, когда он приехал, ей было и вовсе ни к чему. Она, правда, попыталась его удержать, жилец ей, в общем, приглянулся, но к кому он двинул, не спросила.

Оставался еще шофер Лёшка, который мог вспомнить дату своей поездки, но сейчас было не до него. С датой приезда успеется. Сейчас не главное.

Андрюха выяснил куда больше. Правда, пришлось ждать, когда окончится служба. Но недолго.

— Да, поминали мы сегодня новопреставленного раба Божия Илью. — За отцом Василием топтались староста Чекменев и две бабки — «свечницы». День был субботний, народу много, пришлось отойти из храма в бывший домик звонаря, как его называли, превращенный в церковную лавку.

— Ужас какой, помилуй Господи! — Тонким голоском встряла одна из старух.

— Илья, Царствие ему небесное, сам ко мне пришел, днем это было. Поздоровался, познакомились. Он мне бумагу, мол интересуется церковной росписью и мозаикой, диплом делать будет. Как там у них заведено, ездит по храмам, материал собирает. На реставратора вроде учится. Еще благочинный на той бумаге расписался, посодействуйте студенту, Милостью Божией и все такое…

— Что за бумага?

— Направление от их института.

— Где бумага, отец Василий?

— Да я ж не знаю, у него, поди… Мне-то зачем?

— А когда приехал, не помните?

— Да еще на той неделе. — Поп беспомощно оглянулся на свою «гвардию».

— В тот вторник. Не в ентот, а в тот, — Сказал староста.

— Точно помните?

— Точно, точно, Савелий Иванович правду говорит. — Это уже другая женщина вмешалась.

— А отчего это запомнилось?

— Да от того, что дочь моя старшая захворала, я с внуками осталась. Прибежала уже к двум ближе. Савелий Иванович сам за свечным ящиком стоял.

— Точно, Савелий Иванович?

— Да я дни не путаю, каждый день в церкви по-своему памятен. Точно во вторник. По милости Господней еще в разуме нахожусь…

— Хорошо. А остановился он где?

— Не знаю, признаться. Спросил он меня, где комнату снять, так я… А, я же к Вам его отправил, Савелий Иванович. — Вспомнил поп.

— Что-то не упомню, чтобы меня Илюша спрашивал. — Смутился старик.

— А остановился он у Ракитиной Марии. В смысле, Марии Семеновны. — Продолжил Чекменев после краткой паузы.

— Да, верно, у Семеновны. Она ему и поесть готовила, и прибирала. Привечала, словом, странников.

— Странно, я Ракитину знаю, а, чтобы она комнату сдавала приезжим — не помню.

— Так у нас тут не Сочи и не Крым. — Усмехнулся поп.

— Бывало, что и пускала на постой. Редко, конечно, здесь у нас не проезжая дорога. Из правления к ней командировочных на постой направляли. — Снова вклинилась первая, худенькая и благообразная бабулька.

— Так, товарищи, где вас сегодня найти?

— До вечера в храме будем. — Прогудел поп.

— Сегодня следователь приедет, скорее всего допрашивать будет. — Андрей заторопился с вестями.

Однако по пути его перехватывали дважды, убийство убийством, а бурная сельская жизнь на месте не стояла. В результате, все мы трое стеклись к опорному пункту одновременно, уже чуть за полдень. Коля, узнав новости, оживился и приготовился отдавать команды. Но тут зазвонил телефон. Начальство разыскало Андрея и срочно командировало его в Опалиху, ранее отданную во владение его коллеге, ныне болящему, где известному в районе ветерану подростки вновь испоганили сад. Война у деда с ними длилась уже года два. Дед, каждый раз названивая с жалобой из конторы колхозного отделения в РОВД, не забывал продублировать звонок в райком партии. Кто эту войну начал, уже не вспомнить, но участковым она добавила седых волос. «Дело на контроле, мать вашу…» Дубинин, не стесняясь материться при «областном» майоре, запрыгнул в УАЗ и был таков…

— Ладно Володя, пойдем, навестим гражданку Ракитину.

Между тем, у дома Ракитиной нас встретила первая неудача. Хозяйки дома не было. Форточка кухонного окна была полуприкрыта, но дверь заперта на ключ. Николай обошел дом и ничего странного или подозрительного не заметил. Во двор доступ был свободный, так как калитка закрывалась на ременную петлю, одевавшуюся на штакетины забора. На стуки никто не появлялся.

— Ну что, ты направо, я налево, встретимся у калитки. — Опер озабоченно покачал головой. У меня у самого зародилось нехорошее предчувствие.

Но дом справа стоял пустой, сколько я ни кричал и не стучал в калитку — никто не вышел. Не было даже собаки. Позже мы узнали, что хозяева отсутствовали уже месяц.

В доме, стоявшем слева, Коле дверь открыла молодая женщина, учительница начальной школы, и вглядевшись в удостоверение, пригласила войти. С кровати, держась за деревянные прутья, на них с любопытством и стеснением смотрел годовалый карапуз.

— Марью Семеновну? Нет сегодня не видела.

— А муж Ваш?

— Он в райцентре работает. Уезжает рано, приезжает последним автобусом.

— Хорошо, а вчера Вы ее встречали?

— В пятницу? Да, видела днем! Я как раз Мишеньку уложила, вышла в саду поработать. И тут соседка на крыльцо выходит, торопливо так, в калитку, не глядит по сторонам. Я еще «здрасте» крикнула, так она и не обернулась.

— Не поздоровалась?

— Нет. Вообще-то, мы в хороших отношениях. — Смутилась молодая мамаша.

— Во сколько она вышла?

— Не скажу вам точно. Мишенька у меня от двух до четырех спит, так вот где-то в это время.

— Проснулся он вскоре?

— Нет, наверно нет.

— А как Вы узнаете, что он проснулся, если работаете на улице?

— А я же под окнами… Закряхтит или заплачет, я тут же слышу. У нас здесь тихо.

— Значит, примерно это было часа в три?

— Наверно так.

— А пошла она в какую сторону?

— В сторону магазина. К центру…

— И вид у соседки был озабоченный?

— А Вы знаете, похоже так!

— Теперь про жильца ее… Тамара Алексеевна, припомните о нем все, что знаете, очень Вас прошу!

— Я ведь за ним не слежу. Последний раз видела три дня назад.

— В среду?

— Знаете, я, когда не в школе, дни недели не различаю. Только выходные, благодаря мужу. Ну да, пожалуй, в среду…

— А муж Ваш где, сегодня же суббота?

— На работе. Иногда отгулы копит, к отпуску.

— Так, видели в среду… Говорили о чем-нибудь?

— Поздоровались, он всегда такой вежливый, обходительный. А говорить — не говорили. Ужасно, да? — Хозяйка вдруг испуганно глянула на майора.

— Согласен…

— Знаете, муж с ним говорил, в прошлую субботу. Они у забора сошлись.

— О чем?

— Илья этот о старых иконах спрашивал. Саша ответил, что у нас в доме такого не водится. Поговорили еще о том, о сем, и разошлись. Вы потом мужа спросите, если надо.

— Обязательно. А в четверг вы соседку видели?

— Да, вы знаете, видела. В окно видела, часов в шесть. Она из города всегда шестичасовым возвращается.

— Получается, в четверг она была в городе?

— Так я не скажу. Но возвращается она из города шестичасовым. Она ведь время с обеда проводит в доме, обычно, когда не ездит никуда. С семи до девяти со старухами, напротив дома директора школы сидит, там лавочек наставлено и фонарь висит.

— О жильце с ней разговора не было?

— Мне не до разговоров, маленький на руках… Она, вообще-то замкнутая, поздороваемся да расходимся. Ну, иногда хлеба одолжу, когда магазин уже закрыт. Нормальные у нас отношения.

— А в пятницу или сегодня что-либо необычное возле ее дома видели?

— Нет. — Снова испуганный взгляд. Да, про тайны лучше смотреть в телевизоре.

— Вечером пятницы у нее окна горели?

— Ой, а ведь нет.

— С кем она сидит по вечерам? Знаете кого-либо?

— Я здесь еще мало с кем знакома. Я сюда к Саше переехала, как только поженились. В школу учительницей работать пошла, у меня педагогическое… Но вы туда вечером подойдите, спросите.

Выйдя из дома учительницы Коля на пару со мной снова начал стучать в дверь и окна. Хозяйка так и не появилась. Пытались заглянуть в окна, но ничего не разглядели, в доме были тюлевые занавески. Молодая мать со страхом глядела на нас из своего окна. Пока муж не приедет, так и будет трястись. Никудышные из нас защитники народа, напугали несчастную женщину на ровном месте…

Полвторого, мы снова в опорном пункте. Дверь распахнулась без стука, на пороге баба Катя.

— Забыл, что тебе режим прописали. Не обедали еще?

— Пусть идет. — Рассеянно ответил Коля. Забот ему определенно прибавилось.

— У нас, милый мой, по одиночке обедать не зовут. — Совсем по-свойски усмехнулась бабуля.

— Пошли Коля, накормят по-царски. А нет, так под конвоем поведут…

— Лучше добровольно. Иду с большим удовольствием, Екатерина Степановна! — Вот когда он успел узнать, как ее зовут?

Следователь с двумя вчерашними оперативниками и новым экспертом, женщиной средних лет приехала полчетвертого. Для работы им выделили угловую комнату на втором этаже колхозной конторы, клятвенно заверив, что никто из местных даже близко не подойдет. На кратком совещании были еще Николай и я. Доклад майора занял не больше пяти минут и в него уместилось все, что мы узнали утром. Отчеты еще предстояло написать. Следователь тоже была на редкость краткой. Всю первую половину дня она рассылала запросы и перезванивалась с судмедэкспертом. Его заключение ожидалось завтра, несмотря на воскресный день. Одно было уже им сказано по телефону — время убийства с 5 часов до 10 часов утра. Перед смертью, примерно за полтора часа попил чаю с колбасой и хлебом. Раны прижизненные, смерть наступила от третьего удара, как и говорилось на месте осмотра. Других повреждений, следов борьбы нет. Привезли сестру на опознание, личность она подтвердила, мать приехать не смогла по понятным причинам — лежит с приступом. Ответы на запросы начнут приходить не раньше понедельника.

Сестра подтвердила, что Илья действительно учился в Киевском Художественном институте, куда поступил после армии. Изобразительным искусством увлекался со школы, перед армией, после школы преподаватель живописи во Дворце пионеров взял его к себе учеником в реставрационную мастерскую. Это произошло сразу после того, как Илья не поступил в институт имени Сурикова. В армии, по его рассказам, парня тоже использовали «по специальности», от стенгазет и плакатов политотдела до оформления дембельских альбомов сослуживцам. Словом, на первый взгляд, человек по жизни не метался. Однако, для характеристики убитого этого было мало.

Оперативник, утром осматривавший местность возле шоссе с экспертом рассказал, что в одном месте, метрах в ста от остановки, в кустах видимо прятали мопед, «Рига» или «Верховина», на почве нашли четкий след шины, но без каких-либо характерных особенностей. Такие шины продавались в магазинах спорткульттоваров по всей области. Есть вероятность, что это был один из ранних грибников.

В общем, решили так: Мария Антоновна звонит прокурору и запрашивает ордер на обыск. В отсутствии хозяйки. Кто-либо из райпрокуратуры его срочно привозит. Если хозяйка успевает вернуться, осматриваем дом с ее согласия без ордера. Коля организует двух понятых из правления, затем с одним из оперов начинает искать хозяйку. Методично и повсюду. Мне было назначено отвести второго опера, Диму, к дому, где жил студент. Дима остается «сторожить», я присоединяюсь к Николаю и Сереге. Андрей так и не появился, женщины, следователь и эксперт остались ждать нас в правлении колхоза.

— Надо было нам уже ночью работать, — Николай был раздосадован.

— Побоялись людей ночью поднимать?

— Нет. Плохо продумали свои действия, надо было по горячим…

— Ладно, не такие уж горячие следы, прошло больше суток после убийства. Да и, похоже, дом стоит пустой с трех часов пятницы.

В четыре пятнадцать к правлению подлетела еще одна машина, из которой вышли двое сотрудников районного УгРо. Привезли бумаги из прокуратуры. Посадив понятых, две машины опергруппы подъехали к дому Ракитиной. Дима отрицательно помахал головой. Коля, Сергей и я уже дожидались во дворе. Все, кого мы смогли опросить, с середины пятницы хозяйку не видели. Рядом с нами топтался один из слесарей тракторного парка, «назначенный» для вскрытия замка, отрекомендованный председателем, как «настоящий мастер». «Мастер», успокоенный тем, что, хотя бы на женщинах была милицейская и прокурорская форма, приступил к делу. Милицейским удостоверениям он в глубине души не доверял.

Постепенно, повинуясь необъяснимому наукой чутью, к двору Ракитиной стали подтягиваться местные жители. Пока мастер возился с замком, пытаясь вскрыть его без выхода из строя, скопилось уже человек пятьдесят. Через семь-десять минут замок поддался. Я случайно перевел взгляд на Николая, и был поражен — выражение его лица было как у старух на лавочке в нашем дворе, подозрительное, обеспокоенное и суровое. Губы странно поджаты, глаза округлились. Смотрел он на слесарюгу глазами старой бабки, полными беспокойства и желания поскорее сообщить участковому, пусть мол проверит… «Знаем мы таких…»

Я и сам, будучи в душе гуманитарием, преклонялся перед искусством открыть любую дверь, считая, что это уже на грани волшебства.

— Коля, ты чего? — Спросил я шепотом, протиснувшись к нему.

— Как они это делают? Как? Я пробовал работать с их отмычками. Ничего не получилось. Пробовал и еще до армии, когда в инструментальном работал. Все мне объясняли, показывали, все просто. Я по часу безуспешно тратил, а мастер наш, дядя Ваня со смехом любой отпирал, на спор, не более пяти минут. Интересно, он у Андрея на учете?

— А ты заяви! Прояви гражданскую позицию!

— Вот возьму и заявлю! — Коля улыбнулся своей прежней улыбкой.

Слесарь, между тем, распахнув дверь, отошел в сторону. Буркнув: «Когда закрыть надо, позовете», он удалился со двора, не пояснив, где его искать. Никто не входил, все смотрели друг на друга, пока, повинуясь Колиному кивку, Сергей не вошел в дом. Обойдя все комнаты, он вышел со словами: «Чисто, нет никого». Следователь и эксперт вошли в помещение, остальные ждали, когда их пригласят.

Осмотр показал, что все вещи на месте, следов постороннего присутствия нет. Студент, судя по всему размещался в небольшой комнатушке, окно которой выходило на пустующий соседский дом. Бумаг никаких. Имеется ввиду — никаких записок, писем, телеграфных бланков. Ни в сумке, ни в рюкзаке, ни в комнате. Сама сумка была набита четырьмя иконами, каждая размером примерно с книгу среднего размера, и пятью совсем небольшими иконками. Вид их явно свидетельствовал о достаточно древнем происхождении. Тут слово экспертам. Иконы проложены грубой оберточной бумагой, из которой продавщицы сворачивают кульки для сахара. В рюкзаке носильные вещи, в кармане рубашки ключи, по- видимому от городской квартиры, еще три иконки, фотоаппарат, экспонометр. Пленка отснята наполовину. Рядом четыре запечатанные коробки с цветной пленкой, две кассеты с пленкой, по-видимому отснятой, шесть пустых кассет, черный рукав фотографа. На столе два альбома для зарисовок, один полностью изрисованный, второй почти, пачка простых карандашей, пачка цветных. Было видно, что карандаши использовались часто, многие сточены наполовину. Ластики, пара шариковых ручек. Маленький однолезвийный перочинный ножик со следами грифеля. Тетрадка в 48 листов, исписанная наполовину. Даты постройки церквей, имена зодчих и художников, адреса, рецепты какой-то химии, списки литературы. Ничего интересного для следствия. Это Коля сказал сразу, тщательно просмотрев тетрадку.

Немного насторожил второй альбом. Нет ничего удивительного, что один из листов вырван. Если бы художник был жив. А так, любая мелочь становится интересной. После вырванного шли еще два изрисованных листа, затем семь пустых. Значит, вырван недавно. Хотя, если понадобилась бумага, ведь крайний лист отрывать удобнее? Попробуй тут какие-нибудь логические выводы сделать! Только если сначала нарисовали в альбоме, а потом пришлось вынуть этот лист. Зачем? Картинка с вырванного листа не отпечаталась, бумага слишком плотная. В альбоме есть зарисовки, похожие на портреты, но судя по всему это эскизы для библейских сюжетов…

И ни копейки денег. Тем более странно, что с 28 рублями в кармане не разгуляешься. Иконы и те денег стоят. И за ночлег, как я помню, платил он легко. Вытащили? Кто? Когда? Или где-то спрятаны?

Постель студента не прибрана, но в целом в горенке порядок. Ничего, что помогло бы хоть на сантиметр продвинуться в расследовании.

Теперь, что можно выяснить про хозяйку? Мы в глубине души все надеялись, что она в любой момент войдет, даже поднимет шум. Разум и опыт подсказывали — уже не войдет. Никогда.

Нашли люк в подпол в большой комнатке, которую местные называют залом. С неприятным ожиданием потянули за кольцо. Вездесущий опер Серега, включив фонарь, не раздумывая нырнул вниз. Но через десять секунд снова раздалось его обычное: «Чисто!»

Хозяйка обитала в третьей комнатушке, отчасти выгороженной печкой, отчасти дощатой стенкой. Там все было аккуратно прибрано, застелено и чисто. Именно там, а не в зале, на стенах висели фотографии родителей, фотографии молодой хозяйки с мужем, судя по всему довоенные. В верхнем ящике комода коробка с письмами, заканчивающимися 43-м годом, несколько послевоенных писем от младшей сестры. Квитанции за дрова, за свет. Небогатый архив. Там же, я ящике, лежал паспорт хозяйки, эксперт пересняла с него фотографию, а Мария Антоновна переписала данные.

Никаких лекарств в доме, кроме двух алюминиевых пенальчиков валидола и настойки календулы не оказалось. Удивительно, учитывая возраст хозяйки.

Пока шел осмотр, двое оперов толкались среди народа, чутко вслушиваясь в разговоры. Выяснилось, что почти все подруги Марьи Семеновны из клуба «Под фонарем» были здесь. Начался беглый опрос. То одну, то другую женщину заводили во двор, для беседы без помех.

На кухне прибрано, посуда вымыта. В холодильнике какой-то суп в кастрюльке, пара колец «Краковской» местного производства, масло в масленке, банки открытых рыбных консервов, банка с солеными домашними грибами. На дверке холодильника две запечатанных бутылки водки, полтора десятка яиц, пачка маргарина, пачка дрожжей. Во втиснутом в кухоньку старом серванте чай в пачках, сахар в сахарнице еще довоенного фарфора, мука в жестяной банке, крупы и макароны в кульках. Початая литровая банка меда. На двух конфорочной плите, работающей от баллона, кастрюлька с кипяченым молоком. Хозяйка явно не успела спрятать ее в холодильник. Кран газа на трубе, выходящей через стену, перекрыт. Форточка полуоткрыта, но тюлевая занавеска задернута. На столе на подставке чайник, в нем вода на дне. Никаких следов постороннего присутствия. В общем сложилось впечатление, что хозяйка вышла хоть и торопливо, но не впопыхах.

Изъяли пока, под протокол, разумеется, только вещи Махонина. Не стали даже опечатывать дверь, поскольку хозяйка считалась временно отсутствующей. Форточку закрыли, остальные окна были заперты. Ставень в домике не было. Осмотр двора никаких результатов тоже не дал, земля была сухая, с травой, грядок не было, следовательно, и подарка с четко отпечатанным приметным следом ждать не приходилось. Да и был ли кто?

Когда выходили, на дворе уже были сумерки, народ расползся по домам. Допрашивать кого-то в это время без особой нужды нельзя. Опергруппа снялась с места и укатила в город, пообещав вернуться утром к восьми. Хотя и воскресенье, но дело об убийстве ведется без остановки, пока не забуксует, конечно. «Штабную» комнату в правлении председатель оставил за нами.

Спал я мало, мозг, загруженный расследованием этого дела, все не хотел отключаться. Казалось бы, я тут в группе на правах чуть ли не дружинника, а волнуюсь так словно дело поручили лично мне, причем из самой Москвы. Как жить, когда это все кончится, я не представлял. Не умею я больше ничего делать, кроме как искать преступников. «Ты и этого-то делать толком не умеешь» — напоследок выдал мой раздраженный мозг, и я провалился в темноту.

Утром, полдевятого, мы снова собрались в правлении. Присутствовал даже Дубинин, все еще обозленный распрями ветерана и деревенских парней. Убийство давно отошло для него на второй план, даже новости о таинственном исчезновении не вернули ему прежний деловой настрой. Судя по кратким и энергичным репликам, сказанным при встрече, он был отнюдь не на стороне деда.

Однако следователь быстро смогла переключить внимание «тайного совета» на себя. Сошлись на том, что, Коля, Андрей, Сергей и Дима без отдыха ищут хозяйку или ее следы. Ну и я с ними. Следователь ведет допрос свидетелей, по сформировавшемуся, накануне, списку, кстати немалого размера. Помощник Марии Антоновны, молодой парень в прокурорской форме, ездит по селу и привозит и развозит свидетелей. Чтобы он с водителем не заблудились, в помощь им дали одного комсомольца-дружинника. Еще с десяток молодых сельских ребят с повязками «ДНД» толпились на крыльце правления. Андрюха подсуетился… К сестре пропавшей, одиноко жившей в областном центре, угрозыск отправил одного из сотрудников. По счастью, разыскать ее труда не составило.

Завалились всей толпой в опорный пункт, к участковому. Командовал, как всегда, Николай. Решили так — Дима с дружинниками обшаривает все окрестности Вознесенского, все заброшенные здания, дворы и пустыри. Мы втроем намечаем возможные маршруты хозяйки и целенаправленно ищем тех, кто мог ее видеть. Андрей остается у себя, и кроме всего прочего составляет отдельный список «подучётного контингента» в селе.

— Закончим поиски, будем трясти их всех без разбора, — подытожил майор.

Вооружившись копией плана села, наскоро передранном со схемы, висевшей за спиной Андрея, наша троица отправилась в путь. Дима, прикинув, что толпой не обойти все до вечера, разделил свою группу на две части, проинструктировав старшего о порядке осмотра местности. Искать надо было не только тело. Подозрительный клочок одежды, брошенная сумка, оброненная обувка — все должно было фиксироваться. Определять чье и когда потеряно, это дело экспертов (не дай Бог, конечно!) Фиксировать на плане, сторожить, не трогать, сообщать участковому! Попутно опрашивать всех встречных! Во что одета была Марья Семеновна в свой, возможно, последний, выход, соседка учительница рассказать не смогла, что, в общем, и не удивительно. Ну, и следы свежих земляных работ, само собой! Парни понятливо и дружно покивали, хотя при словах «земляные работы» слегка напряглись. По селу был брошен клич: «Кто что-либо знает или видел — приходи в правление или к участковому». Но пока свидетели не появлялись.

— Наталья Семеновна, давно Вы виделись с сестрой?

— Скажите все-таки в чем дело, я уже пожилая женщина. Что с Машей?

— Если кратко, у нее был жилец, который найден убитым. Поэтому и интересуемся.

— Господи!!!

— Не волнуйтесь, не в ее доме.

— А с Машей что?

— Хотим допросить, что естественно, но дома ее нет. Так, когда?

— Недели три назад. Бывает, что ночует у меня. Двое нас осталось. Не заладилась жизнь…

— Есть сведения, что в городе она была в этот четверг.

— Она не всегда ко мне заходит, только если сумки оставить, до вечера, дела у нее всякие в городе. Я тоже дома днем не сижу. А созвониться, так телефонов у нас нет.

— Значит последний раз вы виделись три недели назад? Она ночевала?

— В этот раз нет. Мы сходили в аптеку к моей знакомой, ей лекарство для подруги понадобилось.

— У нее есть подруги?

— Ну, я так называю… В деревне все друг другу помогают.

— А как встречаетесь, если она без предупреждения приезжает?

— Я вторые ключи у соседей держу. Большая семья, всегда кто-то дома. Хорошие соседи, они сестру знают. Ну и не дай Бог, я ключи забуду, сами понимаете…

— Я должен с ними поговорить.

— 14-я квартира. Да они бы мне сказали, если Маша приезжала. Непременно бы сказали… Господи!!!

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Ночевала она, когда последний раз?

— В марте. У отца 26-я годовщина… Только этому счет и веду. На могилку к родителям съездили, да снег еще не сошел.

— Сами у нее бываете?

— В том году, летом недельку. Сердечница я, мне бы к больнице поближе.

— А свежий воздух не на пользу?

— Да толку от него. Я тут летом на наш «бульвар» выхожу, гуляю, тоже воздух… В нашем возрасте только лекарствами и держимся.

— А Мария Семеновна как себя чувствует?

— На редкость хорошо. Я, грешным делом, даже завидую. А давно она пропала? Может больницы обзвонить надо?!

— Уже все обзвонили. Не было ни вызовов, ни обращений. Ночью еще дежурные все обзвонили, даже соседние районы.

— Да что же тогда?!

— Вы не волнуйтесь, прошу. Мы просто всегда такие дотошные. Прошу Вас, Наталья Семеновна! Ваши лекарства под рукой?

— Не бойтесь, хлопот Вам не доставлю. Вы спрашивайте…

— Значит со здоровьем у сестры проблем не было?

— Нет. Бог миловал…

— Еще вопрос, Ваша сестра набожная была?

— Верующая. Все мы к старости ближе к Богу…

— Церковь посещала?

— По выходным.

— А вы, простите за нескромный вопрос?

— И я, конечно. По молодости о Боге не думаешь, а к старости глянь — никого кроме Бога то и не осталось… Тем летом, когда у сестры была, и записки подавала, и свечи ставила. Здесь я в храм не хожу, далеко. Даже службу отстоять и то силы были. Правда, под конец уже на воздух едва вышла. Савелий Игнатичь кажется, староста церковный, дай Бог ему, под руку вывел, на лавочку посадил. Добрый человек, обходительный. О Маше, кстати, хорошо отзывался…

— Вернемся к сестре. У кого она еще могла остановиться?

— Да ни у кого, нет таких знакомых. И к чему, если сестра есть.

— А какие знакомые есть?

— Да больше в магазинах и на рынке. Машу часто просили из города привезти чего-нибудь. Дефицит всякий, ну вы же понимаете… А у нее знакомых таких много. С давних пор, еще когда в городе работала.

— Назвать можете?

— Увольте, никого не знаю. Я в стороне от этого держусь. Мне ни к чему. Да и Маше самой тоже.

— Она больше десяти лет, как на пенсии.

— А знакомые никуда не денутся. Иные уже детей своих в торговлю пристроили. Прямо династии… А Маша крутилась среди всего этого…

— Комнату она сдавала часто? Кому, не знаете?

— Нет, не часто. Но тоже подспорье к пенсии. На конторской работе много не выслужишь. Мне еще на лекарства подбрасывала. Я вроде отнекивалась, а потом все равно брала.

— А Вы, когда сюда перебрались?

— В 68-м. Как сердце зашалило, так и решила, поближе к сестре… Одна я к тому времени уже была.

— А у сестры кто-нибудь был?

— В 50-х был, ну друг что ли. Маша о жизни своей личной говорить никому не собиралась. Мы и не виделись тогда с ней толком.

— Значит о делах сердечных она не распространялась?

— Сердечных? После того, как на ее Лешу похоронка пришла, не было у нее сердечных дел. Мужчина вроде и был, а насчет «сердечных». — Сестра с сомнением покачала головой.

— Так кого-нибудь из знакомых помните?

— Нет, Маша не рассказывала, я не спрашивала. Плохая я, видно, сестра.

— Почему Вы так решили?

— Да вот, пропала она, а я вам ничем помочь не могу.

— Вы не волнуйтесь, где-нибудь у знакомых найдем ее. Сами говорите, деловая женщина.

— Скажите еще, загуляла. Я же все по глазам Вашим вижу… Вы мне телефон не оставите, на всякий случай, я Вам от соседей позвоню? Не бойтесь, не надоем…

— Мы сами Вам все сообщим, Наталья Семеновна. Как только новости будут, сразу… Спасибо Вам.

Трудились мы все воскресенье без отдыха. Следователь опросила уйму народу, мы втроем еще больше. Про Марью Семеновну в общем ничего плохого не говорили, врагов в Вознесенском или где еще никто назвать не мог. Характеризовали ее как женщину неглупую, не лезущую в конфликты, оборотистую, хваткую и, в целом, считали ее человеком положительным. Не особо общительна, но людьми не гнушается. Вежлива, не ехидна. Набожна в меру, церковь посещает по выходным, бывает, что перед праздниками и помогает там по хозяйству.

Под вечер майор с пристрастием допрашивал Диму и дружинников. Ничего не нашли, ничего подозрительного, не говоря уже про тело. Никто толком не мог вспомнить, когда видел ее последний раз. Народ валился с ног. Так как в участке было всего шесть стульев, ребята, подстелив газеты, расположились на полу.

Разумеется, попутно мы спрашивали и про убитого студента. О нем никто из нас не забыл, хотя пропажа его квартирной хозяйки и спутала карты. Его круг общения был не велик, отец Василий, дьякон Сергий, «церковные активисты». По селу особо не бегал, знакомств не заводил. Интересовался старинными иконами, но, как объяснял всем, в академических целях. Видимо «страсть» свою имел основание держать в тайне. Особняком стоял только один знакомый, Витька Рогожин, о котором Андрей тут же дал исчерпывающую справку.

1949 года рождения. Аккурат перед призывом злостно нахулиганил на свадьбе своей бывшей школьной подруги, не стерпев ее «измены». Два условно, поскольку на суде чуть не рыдал, уверяя, что все сделал из ревности. По легенде, которая ходила среди его школьных товарищей, судья сама чуть не прослезилась. Или прослезилась… В общем, условно.

Лучше бы посадили, поскольку через год умудрился со старшим брательником жестоко избить молодого колхозника, год как из армии. Типа тоже из ревности, правда, никто так и не понял, к кому. В итоге по пять лет усиленного на брата… Вышел в 74-м, злой как черт, но тихий. Поселился в доме родителей, только в колхозе работать не пожелал, сказав, что видел их всех во гробу. Брат в родные края так и не вернулся. Сам Витька, чтобы не тягали за тунеядство, устроился сторожем при магазине потребкооперации в Игнатово, но видели его там не часто. Скорее всего, просто числился, не являясь даже за копеечной зарплатой. Жил обширной халтурой по району электриком и слесарем-сварщиком. Деньги любил, но тюрьма научила его не пускать пыль в глаза.

— Мопед у него есть? — Перебил рассказ Коля.

— Нет, «Днепр» с коляской, на мопеде инструмент не увезешь. — Понимающе кивнул участковый.

— Кто его видел с Махониным?

— В очереди в продуктовом стояли, говорили. Местная женщина, наша за ними стояла. Еще удивилась, что Витька так вежливо с незнакомым парнем беседует, да художеством интересуется. — Ответил один из парней.

— В Зинкином? — Спросил я, обнаруживая осведомленность в здешней жизни.

— Ну да, рядом с промтоварным.

— Так, фамилию мне на бумажке и адрес той женщины. — Перебил майор.

— А неделю назад, он с Витькой в коляске ехал. Это пацаны здешние мне рассказали. Витька их чуть не снес, так торопились. — Добавил второй дружинник.

— Когда, точно?!

— Да они день не помнят. Неделю примерно.

— У нас все вспомнят. — Двусмысленно пообещал опер Серега, впрочем, совершенно миролюбивым тоном.

Андрей продолжил Витькино жизнеописание. Пьет только пиво, к людям относится с пренебрежением, хотя открыто демонстрирует это лишь тем, кто точно не ответит. Ходили слухи, что приворовывает в колхозе с местной алкашнёй, но не попался пока. По другим свидетельствам, как раз пьянь здешнюю открыто презирает и глумится. Еще издевается над людьми церковными. Наверное, с зоны эту ненависть принес… Над дьяконом открыто изгаляется при людях и над Чекменевым тоже. Старика совсем извел, подлец. Те только вздыхают укоризненно, да крестятся изредка. А вот отец Василий ему не по зубам…

— Извините, можно зайти? — Перебил наш разговор робкий женский голос.

На пороге стояла миловидная женщина, уже в возрасте, одетая по воскресному в брючный костюм, с неизменной хозяйственной сумкой в руках.

— Мне с милицией поговорить. — Остановила она взгляд на участковом.

— Так, ребята, расходимся. Завтра в девять здесь, список ваш в правление подадим. — Оживился майор.

Дружинники торопливо вышли.

— Мы все здесь милиция. — Улыбнулся Коля, одной рукой доставая удостоверение, а другой подставляя женщине стул.

— Простите, как к Вам обращаться?

— Елена… Елена Кузьминична. Дело в том, что я в автобусе слышала… Ракитина Марья Семеновна пропала. Все говорят. Я в пятницу последним в город уехала, на семь пятнадцать… Сегодня только вернулась. В автобусе все только и говорят… Я весной на пенсию вышла. На выходные вот, к старшей дочери с зятем, внуков повидать. — Деревенские часто бывают не в меру словоохотливы, но не в тему. Коля, однако, не перебивал и поощрительно кивая, улыбался.

— Говорят, милиция всех ищет, кто видел. — Сбивчиво продолжала женщина.

— Вы видели Ракитину? — Вклинился опер в очередную пауза.

— Да. Вот как раз, в пятницу.

— Где и во сколько?

— Где-то от трех до четырех… Простите, я на часы не смотрела. Я от Файзулиных в три с минутами вышла. Бабушка у них и прядет и вяжет сама… Я для внуков купила… — Снова ушла в сторону свидетельница.

— И на улице встретили Ракитину? Когда от Файзулиных возвращались? — Снова деликатно вернул ее на правильный путь майор.

— Да. Она навстречу шла.

— В какую сторону?

— В сторону церкви. Мы так ту окраину села называем.

— Там за церковью несколько заброшенных дворов и несколько жилых осталось. Ну жилых не несколько, дворов пятнадцать. Село давно ближе к шоссе сдвинулось. — Вклинился участковый.

Николай вопросительно глянул на Диму. Тот кивнул, мол осмотрели, опросили.

— Продолжайте, Елена Кузьминична.

— Да, а что продолжать? Видела, вот…

— Далеко от Файзулиных отошли?

— Да как Вам… Несколько домов.

— Вы к «центру» возвращались?

— Да, к себе домой.

— Файзулины… Да, вспомнил… Метров четыреста до старой площади. — Закивал Андрюха. За год всех не изучишь.

— Какой старой площади?

— Ну, где церковь.

— Так, Елена Кузьминична, теперь вспомним время. Почему Вы решили, что вышли в три с минутами?

— А я на часы глянула. Три с минутами было. Мне ж дойти, собраться и на автобус… Я у них до этого не меньше часа просидела…

— Ну, до автобуса в семь пятнадцать времени еще много. Куда торопиться? Точно около трех было?

— Да, точно, точно. А еще колбасы, масла, творога нашего купить? Все свежее к пяти уже распродадут… Это при колхозной столовой…

— Так. На часы поглядели — около трех. А сколько еще сидели?

— Да минут пятнадцать, не больше… Я ж уже торопилась…

Народ заулыбался. По опыту они знали, что некоторые женщины могут торопливо собираться часа два. Но с другой стороны, дойти до магазина, купить — наверно все-таки не засиделась.

— А как выглядела Ракитина?

— Да, как всегда.

— Ну обеспокоенная, задумчивая, рассеянная? Поздоровалась?

— Я сказала «здравствуйте». А она… Вы знаете, как очнулась словно… Поглядела на меня, сказала: «Здравствуй, Лена», и пошла. Торопливо так…

— Одета была в чем?

— Платье у нее такое летнее, желтое, с коричневыми цветами. Красивое… Платок светлый на голове.

— Обута во что?

Пауза.

— Нет, не вспомню.

— Сумка в руках была?

— Она вроде всегда с сумкой ходит…

— Какая сумка?

— Полотняная, коричневая.

— Больше Вы ее не видели?

— Нет, я ведь в тот же день уехала…

— А про жильца ее, убитого, что сказать можете?

— Да, ничего. Когда разговоры об убитом пошли, я и не знала, что он жил у нее.

— Елена Кузьминична, огромное Вам спасибо! Огромное! Товарищ Дубинин сейчас отвезет Вас до дому.

— Что Вы! Я сама. До свидания. — Смущенная женщина торопливо вышла.

— Тогда, Андрюха, ребят быстро подкинь на трассу. Там в 22—50 проходящий будет. — Он еще и расписание местных автобусов успел выучить!!!

Ребята довольно заулыбались, и потянулись к выходу, вслед за Дубининым. Что ж, нормально, к 12 ночи дома будут. Не худший вариант, еще и поспать успеют. Немного, но успеют. «Знали, куда шли…» — ехидно прошипел мой злобный внутренний голос.

Мы с Колей направились по домам.

— Теперь Витьку разыскать, поговорить. — Задумчиво заговорил майор.

— А не рановато? К разговору с таким кадром надо бы подготовиться.

— С одной стороны да. А с другой, наоборот, всех опрашиваем, а его вдруг обошли? Неувязка. Еще больше насторожить может. Он же уже бывалый.

— Обыкновенный «баклан». То же мне, бывалый…

— Получим первые показания, так сказать разговор на бегу. Вполне естественно, их вместе видели. Потом, когда будем работать с ним вдумчиво и серьезно, мы эти показания сравним. Будет интересно…

Понедельник. Ну, в колхозе у кого-то и выходные — понятие условное. Ни урожай, ни скотина ждать понедельника не будут. Работающие в городе и других деревнях направились на утренние автобусы. Навстречу основному потоку подтянулись Сергей с Димой, на удивление свежие и бодрые. Собрались снова в участке, хозяин которого опять умчался по делам.

— Володя, отдохнуть не желаешь? Ты же сюда едва дополз…

— Нормально. Что мне, не жить теперь?

— Ладно… — Коля задумчиво уставился в пыльное окошко. Уборщиц Андрюхе не полагалось.

Невидимая нам работа вовсю шла в областном центре и в Киеве. Устанавливались связи, опрашивались знакомые, проверялись архивы. Результаты будут еще не завтра. Мария Антоновна, дав, как следователь, поручения допросить ряд еще неохваченных свидетелей, засела с бумагами у себя в кабинете. Официальные заключения эксперты дадут сегодня к вечеру. Уже точно дадут. Но сенсаций явно не ожидалось…

— Итак ребята, начнем. Хозяйку дали в розыск, пока по области. Надо конечно опросить водителей и кондукторов, но чую напрасная работа. Никуда она не выезжала. Да и времени у нас мало. РОВД конечно со своей стороны тоже будет искать. Но! Корень зла где-то тут, в Вознесенском…

— Копать, и усиленно притом, надо здесь. Следователь со своими поручениями подождет. — Продолжил он через пол минуты.

— А ведь все ведет к церкви. И покойник там крутился, и Ракитина туда шла. — Вмешался я в думы майора.

— А Рогожин? — спросил Дима.

— Пока рано его к делу приплетать. Потолковать — да, надо, а подозревать оснований нет. Только помеха мыслительному процессу.

— Изящно как выражаешься… — Николай перевел на меня взгляд.

— Давайте так. Ты, Серега, занимаешься Рогожиным, и только им. Разыскать и опросить, как бы в числе прочих. Выяснить, где был в среду-четверг-пятницу. Лучше у посторонних, на него пока сильно не налегай. Мне подробный отчет на бумаге. По дороге заглянешь к Ракитиной, чем черт не шутит…

— Дима, возьмешь свою команду, пройдетесь по берегам речушки, она как раз за той околицей. Кто знает, может чего заметите, на рыбаков полагаться не стоит.

— Володя, мы с тобой к окончанию службы в храм.

Пошли не спеша. В церкви шаром покати. Отец Василий суетливо метался по территории, отдавая поручения. Из колонки за церковной оградой две знакомые нам женщины наливали воду в молочную флягу, стоявшую на четырехколесной тележке. Собирались мыть полы. Еще одна женщина, пересчитывая свечи и бутылочки с лампадным маслом, заполняла в потрепанной тетрадке немудреную «бухгалтерию». Старик Чекменев, стоя с дьяконом на задах храма, почтительно внимал последнему.

Когда суета закончилась, мы отозвали старосту на дальнюю лавочку, чтобы поговорить. Пытались тормознуть и духовенство, но они, сославшись на требы, умотали. За оградой их ждала старая «Победа» одного из местных жителей.

— Савелий Иванович, Вы давно Ракитину знаете?

— Да, как приехал сюда, годов десять будет…

— А точнее?

— Мы, дай Бог памяти, в семидесятом сюда перебрались.

— Вы с женой?

— Нет, супружница давно померла. С сыном перебрались.

— Сын с вами живет?

— Помер сынок… Годов пять, как… Один живу.

— А, с Ракитиной когда познакомились?

— Так мы ж, когда перебрались, у нее снимали. Долго. Потом уже домик прикупили.

— Долго — это как?

— Год, наверно. Не упомню, простите.

— Если не секрет, почему город оставили?

— Сын хворал, врачи посоветовали. И то сказать, поначалу полегчало ему. Даже снова на работу устроился. Сторожем, правда. Не суетная работа.

— Сын инвалид?

— Сердечник он. Из армии и то комиссовали. А чего Вы меня, старика пытаете? — Чекменев грустно улыбнулся.

— Разговор поддержать, Савелий Иванович.

— Мне не до разговоров. Хлопот полно, ими и живу.

— Как Вы у Ракитиной жилье сняли?

— Посоветовали люди. Не упомню. Но удачно сняли. Добрая женщина, готовила нам, брала по-Божески.

— А Илье покойному готовила?

— А как же.

— Кто Илье Ракитину посоветовал? Вы?

— Не помню, мил человек. Может, и я. Добрая хозяйка, чего еще парню надо. Он сюда недели на две-три приехал… Потом, говорит, еще пару сел объедет. Диплом рисовать будет.

— Может, писать?

— Кто его разберет.

— А с Ильей Вы еще дело имели?

— Так почти каждый день виделись. Он то срисовывает здесь, то фотографирует. Расписывать, говорит, храмы мечтаю. Не хочу панно и плакаты во дворцах пионеров делать.

— Иконами интересовался?

— Было, не раз. Купил две, даже мне показывал. Спрашивал, у кого еще есть. Многие продают, что от стариков осталось. Какие глупые, те даже дарят.

— Илья верующий был?

— Вот не скажу. Службу один раз отстоял. Крестится, когда входит, привычный, видно. Извиняйте, не вам чета.

— Мы, отец, партийные. — Усмехнулся майор.

— Да я что, дело ваше…

А крестика то на трупе не было. Да и набожные люди иконами не спекулируют. По крайней мере, я в это верил, пусть и наивно.

— С кем Илью видели?

— Один он всегда. С нами тут был. А когда по селу ходил, я за ним не смотрел.

— Вас он навещал?

— Навещал пару раз.

— Зачем?

— Да поболтать. Он здесь один, и я один.

— А вы его?

— Зашел один раз за ним. Вместе к храму пошли. Еще с Марьей Семеновной чаю попили.

— О чем говорили?

— Да о жизни нашей. Не об чем по сути разговор.

— Из Вознесенского он не выезжал за это время?

— В соседние деревни ездил. По части икон, надо полагать.

— А кто его с людьми знакомил? Надо же знать, куда сунуться?

— Илюша-то человек общительный был, располагал к себе…

— Вернемся к Ракитиной. Когда Вы виделись последний раз?

— Да, когда чайку с Илюшей и с ней попили.

— В среду видели?

— Нет, вроде.

— В четверг?

— Не видел.

— В пятницу?

— Да нет, же. Не пойму я Вас.

— Она в церковь не приходила?

— Не видел я ее. Нешто бы она не поздоровалась?

— А Вы в какое время в пятницу здесь были?

— Отец Василий на меня храм оставляет, когда отсутствует. Почитай, с двенадцати и до вечерней службы.

— А дьякон Сергий?

— Когда и он бывает остается, когда — нет…

— А женщины ваши?

— Прибрались и пошли до вечера…

Разговор продолжался еще некоторое время. Потом мы насели на женщин, и не безрезультатно. Много они не рассказали, поскольку в пятницу ушли до полудня, но было кое-что и интересное… Примерно неделю назад Витька днем подкатил к церковной калитке, просигналил. Илья вышел с Чекменевым, причем старик сам подошел к своему недоброжелателю. Пока Илья садился в коляску и надевал шлем, Савелий Иванович о чем-то с Рогожиным говорил.

— Еще удивилась я. Витька такой дерзкий всегда, а тут прям виноватый. Глаза опустил и бормочет что-то. Савелий Иванович повернулся, недовольный был, видно, и пошел обратно. А в руках сверток бумажный, он его потом в карман пиджака засунул.

— Недовольный был, говорите?

— Самую малость был, пока мимо нас шел, уже улыбался. Кроткий он человек у нас, прямо как в писании… Мы с Ниной и правда удивились, что он к Витьке вышел.

— Наверно, Илью проводить. Вы о нашем разговоре ни единому человеку, даже на исповеди. — Улыбаясь попросил Коля. Женщина в ответ перекрестилась.

Но чувствовалось, что уходить отсюда рано. Мы прогулялись по церковному двору, обошли храм изнутри. Савелий Игнатьевич к нам интереса не проявлял. Следовало досконально опросить всех, кто жил на окраине за храмом. Чутье подсказывало, что все «зарыто» здесь…

Шесть больших окон нижнего яруса были свежевыкрашены. Старинные чугунные решетки окон, открывающиеся на петлях — тоже, только в черный цвет.

— Нина Григорьевна! — Позвал я вторую женщину.

— Когда окна красили? — Спросил я уже негромко.

— На той неделе.

— А точнее?

— Оленька до субботы управилась. Точно. Отец Василий просил до субботы.

— Значит в пятницу работала? Одна?

— Почти до темна успела.

— С какого дня?

— Со вторника.

— И кто эта Оленька?

— Племянница соседки моей. Отец Василий просил меня маляра найти. Не брался никто здесь.

Коля, бесшумно подошедший сзади, уже достал блокнот и ручку. Что ж, есть еще свидетель, значит есть и надежда.

Серега, получив задачу на день, принялся за работу. Он ничем на напоминал вчерашнего сотрудника милиции, которого могли запомнить местные жители. Одет он был по-другому, если можно так выразиться, пофасонистее, чем вчера. Порывшись в сумке, он достал аккуратно свернутую куртку из легкой ткани, очки и кепи. Из «околотка» незаметно вынырнул совсем другой человек и задами, через пустырь вышел на улицу. Маскировка наивная, но только на первый взгляд.

В таком виде он сунулся к Витькиной соседке и узнал, что тот где-то на шабашке. Встреча откладывалась, и он решил негласно порасспросить сельский люд о своем «объекте».

Сначала он на попутке добрался к кафе на выезде из села. Потолкавшись среди народа, он изобразил паренька, ищущего, где купить мотоцикл. Поговорив с одним, вторым, третьим, он переместился в «старое» село, к пивному ларьку с навесом, который к тому времени уже открылся. Взяв пива, он подсел за один из грубо сколоченных столов, на котором давно стерлась масляная краска, и завел тот же разговор. Мол, в сезон мотоцикл с коляской не купить даже в области. Записался в очередь, ждет открытку, но надо сейчас, а не к зиме. Тесть надоумил взять с рук… Нужен с коляской, «Днепр» или «Урал», «Ява» дороговато. «Днепр» даже предпочтительнее, от деда пол мотоцикла в гараже осталось. Естественно сельский пролетариат на пенсии, уважив паренька, тут же начал перебирать варианты. Ясное дело, среди прочих дошли и до Витьки Рогожина. Мотоциклы чего обсуждать, железка и есть железка, тем более, что человек точно знает, что ему надо. К таким всегда уважение… А, вот хозяева, другое дело. Продаст — не продаст, сколько заломит, стоит ли связываться и прочее. Серега терпеливо слушал мужиков, вспоминавших о Витькиных «доблестях».

— Витьке на кой продавать?

— Да он «Яву» хотел.

— Поспрошай, поспрошай, за спрос денег не берут. Хотя не, не продаст…

— Жмот он, да бешеный еще.

— Чего бешеный, на причиндалы те наступил?

— Сиделец бывший, да еще себе на уме.

— Сидел что ли? Нет, мне таких не надо! — Серега изображал в меру робкого парня, недоверчивого и не особо разговорчивого.

— Та ты не боись, Витек тебя не «обует».

— Нет, не «обует», сдерет только три шкуры…

— Не, нафиг надо, я деньги не на дороге подобрал. Тестю еще двести должен. Буду я связываться… — Решительно отмахнулся Серега. Разговор перешел на других…

В два он снова подвалил к Витькиному дому.

— Не приехал еще. — Выглянула из-за забора соседка.

— Подождем. — Серега уютно устроился на лавочке перед забором.

— А зачем он вам?

— Договорились… — Опер, сняв очки, равнодушно обозревал окрестности.

Витька подрулил через каких-то полчаса. Оставив «Днепр» у ворот гаража, он направился к калитке. Сергей дружелюбно осматривал его сверху донизу. Парень чуть выше среднего, худощавый, темно-русый. На лице вечная презрительная ухмылка. Законтачили глазами и Витя сразу все понял.

— До меня? Со свиданьицем, начальник! — Поздоровался Витек, в своей развязной манере.

— Здравствуйте, Виктор Фомич. — Оперативник был само дружелюбие.

— А я уж давно жду, когда начальнички навестят, извелся весь. — С кривой улыбкой продолжал Рогожин.

Серега не стал задавать идиотский по сути вопрос: «А чего это Вы волнуетесь, гражданин?». Вместо этого он улыбнулся еще шире.

— Что вы так официально, Виктор Фомич? Какой я начальник? Инспектор уголовного розыска, лейтенант милиции Волков Сергей Герасимович. — Опер достал удостоверение.

— Не треба, людям верить надо. — Витька широким жестом отмахнулся от «ксивы» и угнездился рядом на лавочке. Серега в ответ кивнул, мол верить и вправду надо, и покорно спрятал документ.

— Герасимович, говоришь? Не твой папаша Му-Му приговор исполнил? — Попер из Виктора лагерный юмор.

— Витя, посуди сам, Му-Му еще в прошлом веке «кончили». Так что папаня мой ни при делах. — Опер тоже перешел на «ты».

— Нормально папаша алиби поимел! Мне бы такое! Да не светит…

— А че так, Витя? Не напрягайся, пока говорим без протокола. Конечно, если чего интересное знаешь, следователю повторить придется.

— Как студента грохнули, так и жду, когда таскать начнут. Я ж сидел…

— Витя! Не прикидывайся сироткой. Говорим со всеми, кто с Махониным знаком, а ты знаком, люди вас видели.

— Чего там видели… Что значит знаком? Да я фамилии-то не знал, Илюха и Илюха.

— Слушай, а давай откровенно? Без протокола, но и без обид. — Сергей доверительно наклонился к собеседнику. — Я о тебе, понятное дело, справки навел, и не в архиве, а среди народа. Человек ты, прямо скажем, людям не симпатичный. Не любят тебя. За твою манеру поведения, за свинское обращение. Друзей у тебя нет. Хапугой считают, жмотом.

— Я их всех во гробу видел! Могу и бирюком прожить, начальник.

— Сергей Герасимович я.

— Так короче.

— Дело твое. Но сильно я интересуюсь, чего ты, такой неласковый, с приезжим студентом сошелся? Проясни. На какой почве произрастали семена ваших теплых и дружеских отношений? Какие всходы дали? — Вкрадчивым голосом продолжил оперативник.

— Мне бы так красиво выражаться, гражданин начальник Сергей Герасимович.

— Ты не финти. Языком кружева плести — моя работа. Ты на все руки мастер, чего люди тоже не скрыли. Говорят, делаешь на совесть, этого не отнять. — Подольстил Серега.

— Да ладно, скажу. — На лице Витьки проступило явное облегчение.

— В общем, я тут кручусь, все знаю, что да как. И здесь и во всей округе. Илюха иконами интересовался, старыми понятно. Есть люди, которые за них хорошо дать могут. Он лишнего не базарил, но понял я, что давно этим промышляет. И не один он, конкуренция там. Скупит по дешевке, подшаманит и дальше сбывает.

— Реставрирует?

— Ну да, он же спец. Понятное дело, платят только за старину. Я даже заинтересовался, но тут не с моим умом, сам понимаешь. Тут разбираться надо. Да и правда, конкуренция там, дай Бог, глотку на раз порвут за эти «доски».

— От тебя что надо было?

— Илюха за каждую толковую наколку мне пятерку кидал. Я тут всех знаю. Но не думай, все честно, он платил людям.

— По совести платил?

— А каждый волен за свою цену продавать. С бабками дело туго шло, мол вот помру, тогда значит… Но некоторые продавали. А с наследниками проще. Тупой народец… Не я, так Илюха говорил.

— Нашли вы друг друга.

— Ну, раньше я студентов не уважал. А зря, как выясняется, толковый они народ. А у Илюхи и специальность хорошая, к слову. Сел бы, так уважением бы пользовался среди зеков. Там такие мастера в почете, «партак» кому изобразить или бабу голую на радость людям. Он говорил, могу такую нарисовать, от фото не отличите.

— Н-да. Уже не сядет… А, он и наколки умел делать?

— Нет. Но тут толковый сюжет дорого стоит. А набить и без него есть кому. — Витька полностью расслабился, на лице появилось вдохновение, речь лилась свободно.

— Когда в последний раз виделись? Ездили куда?

— В среду, утром. В Опалихе дед один старину имеет. Я свести должен был. Не сговорились, деда жаба задушила. Илюха зол был, страшнее пса конвойного. Доска старинная, у него аж руки затряслись, когда разглядывал.

— А все говорили — милый молодой человек!

— Понимать надо, какие бабки из рук ушли. Старый хрен уперся, заломил цену, не дай Бог.

— Какую?

— Когда торговались, я вышел. Илюха потом сказал, что чуть не в убыток ему. Правду сказать, умел он и темнить…

— Фамилия, адрес деда?

— Миронов, второй дом там, от сельпо, в голубой покрашен. — Не стушевался Рогожин.

— А сколько могла икона стоить, не говорил никогда?

— Сколько могла, нам, начальник, не дай Бог знать. Тут за такие копейки корячишься.

— Не прибедняйся, ты то за копейки?

— Если, когда за полдня фиолетовую сдерешь, неделю праздник. Ну, мы ж не для протокола?

— Я уже все забыл… Так, а он платил сколько?

— За одну полторы сотни отвалил, это уж я сам видел.

— По-твоему, сколько он денег имел?

— Я в чужих кошельках не роюсь. Но с такими делами, надо думать, пару сотен на кармане имел.

— При нем нашли сущую мелочь. А в вещах и вовсе ничего… А икон немало. Поистратился?

— Он же не фраер, в чужом доме такое бабло держать. При мне звонил с почты своему человеку, тот ему передавал. И так раза два. Он не всегда доски сразу брал, сговаривался сначала. — В голосе Витьки было нескрываемое уважение. — Пару-тройку сотен всегда имел, я думаю. — Продолжил он после паузы.

— Так. Через кого человек передавал?

— Не знаю. Но точно не переводом, почем ему на почте светиться.

— И деньги идут не быстро. — Задумчиво произнес Серега.

— Но на почте никто его не вспомнил?

— Там бабы часто меняются и приезжих много. — Снисходительно ответил Рогожин. Было видно, что разговор об участии в делах студента нисколько его не напрягает.

— Ладно, Витя. Теперь, где ты был в четверг?

— Понятно. А то соловьем разливался, добрый такой…

— Вить, ну взрослые же люди! Чего мы тут изображаем. Я обязан спросить и спрашиваю…

— На халтуре, понятно.

— Где, когда уехал? Когда вернулся?

— Утром уехал, в соседний райцентр. Сел на проходящий, 305-й.

— Что не на мотоцикле?

— А к чему? Я на нем сварочный аппарат вожу. Тут по электрике дел набралось. Сумка у меня для этого, на плечо повесил и пошел.

— А провода, розетки всякие?

— Сами покупают, я им чего, доставать должен?

— Когда уехал?

— В 7—50 305-й мимо нас проходит на трассе.

— У кого работал?

— У частника одного, у него дом из-за проводки чуть не сгорел… Повозился.

— Адрес? — Серега снова занес ручку над блокнотом.

Вечером опять собрались у Андрюхи. Часов в шесть. Сергей уже был там, и заканчивал марать бумагу. Дима, распустив дружинников, подошел тоже. Пришел и я, полдня проболтавшийся от скуки по дому, так как Коля настоял поберечь мою ногу. Сам командир то куда-то названивал с ближайших телефонов, то разговаривал с различными людьми. Пришел он последним. Ребята, отчитавшись, рванули на автобус. Коля новостями делиться не спешил, видно было нечем.

— Что интересно, как только вы начали шерстить село, самогонка исчезла. — Задумчиво произнес участковый:

— Набрел тут днем на трех главных героев сельской «Колючки», так они со слезами на глазах брали пузырь белой.

— Еще месяц тут провозимся, вообще пить бросят. — Невесело усмехнулся Николай. Видно, дело и вправду слегка застопорилось.

— По домам, ребята, — Напоследок произнес майор, прихватив с собой Серегин отчет.

Дело, конечно, не забуксовало, но по горячим раскрыть не удалось. Только загадок добавилось. Началась рутинная работа.

Результаты обыска по месту жительства ничего не дали. По словам сестры, вернувшись из Киева, Илья прожил дома два дня и отправился собирать материал. Вот интересно, в Киеве, с его потрясающими соборами материала не хватило? Или реставраторам работы не было? Впрочем, студент сам волен выбирать, где ему работать, лишь бы тема диплома отвечала требованиям института. В художественном определенные «вольности» допускались, особенно если студент на хорошем счету. Ответ из вуза еще не пришел.

Дома нашли пару икон, явно не из музея. Оценили их в пару сотен каждую, если сдавать в комиссионку. В принципе, не мало. Сестра сказала, что лежат они уже года два. Очистить их студент не успел. Старая записная книжка с телефонами, большинство их уже, скорее всего, не актуальны. Бумаг много, все-таки человек изобразительным искусством интересовался. Просмотрели, не поленились. Но ничего интересного. Ни заначек, ни тайников в комнате не оказалось.

Школьные друзья после армии и института отошли на третий план, как сказала та же сестра. По ее словам, вся его жизнь переместилась в Киев. Последние три года он приезжал на неделю зимой и неделю летом, и то из-за матери. Будучи дома, почти никуда не выходил, как он сам говорил — «отъедался». Неужели искать надо в Киеве? Логика подсказывала, что безусловно — нет. Переться за ним за тридевять земель, отмахать еще четыре километра от ближайшей деревни, чтобы проломить голову — это уже было слишком!

В райцентре и области тем временем работа тоже понемногу продвигалась. Не забыли и про исчезнувшую хозяйку дома. Майор позвонил им тем же днем, когда мы навестили храм, и дал установочные данные на новую свидетельницу. Но мало ее найти, к допросу надо было подготовиться.

Допустим, Ракитину она видела. Но по фото с паспорта опознать ее нелегко. Ну и тем более, что фото не «свежее». Нужны последние фотографии, желательно в полный рост, сидящей на стуле и тому подобные. Оперативник, навестивший ее сестру, снова взялся за дело. Но, поначалу опять не заладилось…

— Последние лет десять? — Растерянно спросила Наталья Семеновна.

— Чем позднее, тем лучше, желательно в обычной обстановке. Ну и хороший портрет. — Пытался объяснить наш сотрудник.

— Зачем нам старухам, кто на нас любоваться будет? Разве что на памятник?

— Ну, хоть бы и на памятник. — Покладисто согласился оперативник, в душе отругав себя за бестактность.

— На памятник у нас припасены. Вот, где мы молодые! Пусть на нас молодых глядят. — Усмехнулась сестра, вынув из одного альбома вложенные меж листов фотокарточки.

— Разрешите и мне поглядеть? — Сотрудник обреченно листал альбом.

И тут улыбнулась удача. Редкая, надо сказать, в нашем деле удача.

— Вы знаете, есть!

— Простите меня, совсем забыла! Ведь есть! — Неожиданно резво хозяйка встала и подскочила к письменному столу.

— Память совсем… Вот смотрите! — Она протянула черный конверт от фотобумаги.

Две сестры были сняты на фоне подъездной двери, на фоне кустов во дворе, на лавочке… Женщины выглядели слегка смущенными вниманием, которое проявил к ним неизвестный фотограф. Впрочем, фотографа она тут же назвала.

— Аркадий. Он в соседнем подъезде живет. Хороший мальчишка, и без ума от фотодела. — Употребила она устаревший термин.

— Всех фотографирует, даже собак и кошек, птиц и тех умудряется…

— Это мы тут пройтись собрались до поликлиники, да я потом Машу на электричку… В том году. Аркаша их через неделю напечатал, отдал мне, а я забыла. В двух экземплярах, понимает ведь, что нас двое.

Это было совсем уж кстати. Снимки получились, к слову, очень приличными, чувствовалось, что парнишка не новичок.

— Не разорит родителей? — Усмехнулся оперативник.

— Я, кстати, заплатить хотела, так он чуть не обиделся. Вы по одному экземпляру берите, потом вернете.

Вторник в Вознесенском начался как обычно. Я был у майора на подхвате, вроде «Узнай, уточни, поговори». Мы с ним сдружились и общались совсем уже по-свойски. Коля работал с остальными судимыми. По поручению следователя, допрашивал их официально, как свидетелей. Поскольку все заверяли, что они не при чем, он выяснял, что делали в момент убийства, с кем общаются, чем заняты. Андрей сидел рядом и казалось слушал вполуха. После того, как собеседника отпускали, он комментировал ответы и давал свое мнение по каждому. Судимый народ был недоволен, но понимал, что при данном раскладе вопросов не избежать.

Допросили пятерых, но заинтересовал нас только один, Петр Савчук. И то, алиби было железным, хотя его еще и не проверили. Работал он разнорабочим на птицеферме. Это был целый «городок», обособленно стоящий в километре от села. От запахов этот километр окраину Вознесенского не спасал. Не сказать, чтобы был на хорошем счету, Андрюха после одного случая начал подозревать его в краже комбикорма, но, Колю заинтересовало вовсе не это. По рассказам сельчан, с коими он беседовал накануне, Савчук был накоротке с Чекменевым. А к церкви тянулось на данный момент все… Какие-то дела со старостой, в ту пору — кладовщиком, были у него давно, еще когда вместо храма в церквушке был склад, дела, о сути которых никто не догадывался, но вот скрыться в деревне от чужих глаз трудновато. Впрочем, чужие глаза и подтвердили его алиби, проверить которое поручили мне, не торопясь, но обстоятельно. Что еще? Разведен, живет один. Пьет, но на работе трезвый. Работа сменная, сутки — двое, не по КЗОТу, конечно, но платили в колхозе неплохо. Сорок два года, первая ходка — хулиганство, вторая — грабеж. Кряжистый, крепкий. Во хмелю — зол, была пара драк, но разнимали вовремя, до смертоубийства не доходило. При этом с людьми умеет ладить, если захочет. В колонии характеризовался отрицательно, это уже из записей участкового. Мне поручалось также выяснить о Петре все, что возможно, особенно что он делал со среды по пятницу. Нелегкая задача, учитывая, что слухи сразу пойдут по селу.

Почему мне? А потому что, Коля неожиданно заявил, что ему пора принять нормальную ванну, сменить бельишко в «тревожном чемоданчике» (рюкзачок по виду неотличимый от Махонинского), ну и в кабинете у него мол дела накопились. Я прям поверил, что у майора отдельный кабинет!

Днем он навестил отца Василия с его женой, провел там часа полтора и уехал трехчасовым в райцентр, чтобы пересесть на электричку.

— Так, Володя! Остаешься ты не один. У Андрея свои дела, но я уже организовал приезд нашего сотрудника. Работать он будет негласно, однако, если потребуется, с тобой на контакт выйдет сразу. Не спали его! Я тебе доверяю, но опасаюсь, ты ведь на оперработе никогда не был. А Вознесенское без присмотра оставлять нельзя…

— Новый человек в селе? После убийства? И никто не сообразит, в чем дело? — Я не скрывал иронии.

— Постараемся, что делать. Кстати, завтра наведается Мария Антоновна, официально допросит Рогожина и еще несколько человек. В район их тягать не будем.

— Ладно, помогу Андрею самогонщиков искать. Телефон для срочных новостей оставь.

Коля пошел на автобус, а я стал раздумывать, как половчее проверить Петькино алиби.

Среда. Пришел ответ от киевских коллег. Махонин в их поле зрения не попадал. Но краем промелькнул в одном деле. Пронеслась примерно год назад серия краж икон. Брали их «на заказ», как выяснилось. Некоторые, прежде чем сбыть дальше, давали студентам на реставрацию. Махонин в их числе. Утверждает, что вышли на него случайно, заглянув в реставрационную мастерскую, где он подрабатывал. Причин не поверить не было.

Студентами и преподавателями, из тех, с кем удалось поговорить, характеризуется положительно. Талантлив, хотя большого будущего ему не пророчат. Действительно, интересовался храмовой росписью и даже выбрал ее темой диплома. Покривились, но разрешили…

Мария Антоновна допросила Рогожина. Тот повторил все, слово в слово, включая свое алиби.

Оленьку с ее женихом с трудом отыскали в областном центре. Предсвадебные хлопоты были в самом разгаре. Попросили по возвращении срочно заглянуть в прокуратуру. Взволнованные молодые люди прервали вояж по магазинам и уже к трем были в кабинете следователя.

— Ольга Николаевна, я следователь прокуратуры Михайлюк Олеся Александровна допрашиваю вас в качестве свидетеля по делу о пропаже гражданки Ракитиной Марии Семеновны. — Молодая женщина дружелюбно смотрела на свидетельницу.

Дальше как обычно, «предупреждаю Вас об…», «распишитесь здесь…», «вот Ваш паспорт…» и тому подобное.

— Я в стройтресте работаю. Маляры-штукатуры мы, отдельная бригада. А взяла две недели отпуска, к свадьбе готовимся.

— Вы, когда были в Вознесенском, Ольга Николаевна?

— В понедельник вечером. А в субботу утренним уехала. Меня Игорь совсем заждался. — Улыбнулась молодая девушка.

— У вас там родственники?

— Да, тетя. Она срочно позвала. В храме надо было окна и решетки «подновить», ее соседка спросила, могу я или нет? Ой, так все совпало, у меня как раз еще неделя от отпуска. Посоветовалась с Игорем и поехала.

— Подработка? Вот если не секрет, много заплатили?

— По десять рублей за окно. И еще двадцать за срочность, до субботы просили управиться. Вообще-то за такое больше берут. — Оленька смущенно потупилась.

— Понимаю, одно платье с туфлями сколько стоит. Вы в салоне брать будете? Чудесные платья, я аж на витрину залюбовалась…

— Что Вы. Мы у Лидии Евсеевны заказываем, какой салон? Мама правильно говорит, один раз замуж выходим, тут скупиться нельзя.

Олеся Александровна улыбнулась, но о том, что ее однокурсница умудрилась за четыре года выйти замуж три раза деликатно промолчала.

— А Игорь ваш?

— А он у знакомых тоже подработку нашел. Не пропадать же неделе отпуска зря? Он у меня трудяга. — В голосе Оленьки послышались нотки гордости. Да, может эти и правда, один раз и навсегда?

— В субботу много народа должно быть в храме?

— Да, день там какой-то праздничный.

— А если краской пахнуть будет?

— А мне только внешние рамы… Отскрести, покрасить. Решетки черным цветом подновить. Пока погода без дождей была…

— То есть внутри храма вы не работали?

— Нет.

— А с улицы видно было, что в храме происходит?

— Если приглядеться, то видно. Я заглядывала, пока служба шла.

— Значит, работали со вторника по пятницу. В пятницу, когда закончили?

— Смеркалось уже. Савелий Иванович переноску вынес.

— На часы не смотрели?

— А я их у тети оставляла. Испачкать же можно… Можно спросить?

— Да.

— А пропал кто? Я знаю, там мальчика убили, студента.

— Пропала его квартирная хозяйка. Кстати, о студенте… Ольга Николаевна, вам и о нем надо все припомнить.

— Мы здоровались, когда мимо проходили, он на меня внимания не обращал.

— А вы на него, поймите вопрос правильно?

— Я даже не знала, что он там делает. Я окна отскребала, мерзкая работа. За другими не смотрела. То на лестницу, то с лестницы. К тете пообедать бегала…

— И в пятницу бегали?

— В пятницу уже не успевала.

— И все-таки, о студенте… Ольга Николаевна, припомните, с кем вы его видели. Кроме тех, что всегда при церкви.

— Правда, не помню.

— Вернемся к пятнице. Этот день помните?

— Да, в пятницу все про убийство заговорили. С обеда, где-то.

— Точнее не помните, когда разговоры пошли?

— Я же без часов…

— Да, конечно. Тогда скажем проще, нас интересует время с момента, когда слухи пошли и до вечера. Кого вы видели?

— Там с обеда пусто, до вечерней службы. Она около пяти, вроде. Отец Василий и дьякон Сережа чуть не опоздали. Подъехали на машине и бегом в храм, сердитые. Нина Григорьевна сказала, бабушку какую-то собо… ну как там у них называется?

— Соборовали? — Улыбнулась следователь. «Дьякон Сережа», это конечно звучит…

— Да! — Заулыбалась и Оленька.

— Так, очень прошу Вас вспомнить, кто был примерно с обеда и до пяти. Не торопитесь, подумайте, пожалуйста.

— Савелий Иванович был. Я к нему обращалась постоянно, то одно, то другое…

— А приходил кто?

— Попробую вспомнить. Две бабушки заходили, старенькие. Они еще спрашивали, кто им свечи продаст. Ко мне вышли, где мол Савелий Иванович?

— И где он был?

— Не знаю. Он минут через десять появился. Запыхавшийся такой. Позвал их в храм, ворчал: «Положили бы деньги да свечи взяли». А те ему: «А сдачу кто даст? Где пропадал?»

— И что тот ответил?

— «В уборной был». — Покраснела Оленька.

— А еще что говорили?

— Они уже внутрь зашли. Ой, и как я так все вспоминаю?

Следователь почувствовала дрожь азарта.

— Оля, очень прошу вас! Кто еще был? — Заговорила она по-свойски.

— Еще женщина была. Она в храм вошла, покрутилась там, и вышла. А Савелий Иванович из-за перегородки какой-то вышел, я в окно увидела. Она, значит, тоже ко мне, и тоже спросила Савелия Ивановича. А я ей, такая, вон же он ходит, и на окно киваю. Она снова зашла и к нему, там, где свечи продают. — Выпалила свидетельница на одном дыхании.

— До бабушек было, или после?

— До. Точно до.

— Ушла она когда?

— Я не видела. Я как раз слезла за краской, а потом лестницу передвинула.

— Разговоры внутри храма были слышны?

— Нет, совсем не слышно.

— Опишите ее!

— Такая пожилая, ну как сказать? Статная. Платье красивое, платок, не как у бабушек, а на затылке завязан. Красивый платок.

— А как она выглядела. Взволнованная или, может сердитая?

— Да нет, вежливая такая. «Девушка, здравствуйте. Где Савелий Иванович?» А тут и он вышел…

— Посмотрите, пожалуйста, эти фотографии. Очень внимательно, Ольга Николаевна.

— Ой, да вот же она, справа!

Алиби Петьки мне подтвердили. Их смена заканчивалась в восемь утра. В шесть прорвало трубу в помещении, где сложены были мешки с зерном и мешки с комбикормом. Петька, как подорванный, таскал мешки на улицу, бабы ему помогали. Потом, когда добрался до трубы, обмотал ее чем придется, чтобы уменьшить течь, так как вода уже пошла в цех. Где перекрыть на входе водопровод к поилкам, никто не знал. К семи с минутами, привезли ремонтника. К десяти он уже заменил лопнувший участок и засел с Петькой в подсобке. Ближе к одиннадцати часам «спасители» на своих двоих утопали домой.

Покрутился по селу, поспрашивал еще народ, наудачу конечно, о студенте и его хозяйке. Безуспешно. Домой еле дополз.

— Так ребята, проверяем показания одного деятеля. — Николай внимательно оглядел шестерых оперативников своей группы. После того, как майор отчитался на утреннем совещании и воспринял положенную порцию начальственных «стимулов», выглядел он сосредоточенно и деловито.

Четверг. Уже неделя.

— 305-й маршрут обслуживает областная автоколонна. С него и начнем. Маршрут с кондукторами, значит шансы увеличиваются. Но! Прошла уже неделя.

— Показания Рогожина у вас, описания и фото тоже. Сергей, это из райотдела парень, умудрился втихую сделать фото еще и в полный рост. Опрашиваем тщательно и настойчиво. Возможно, надо будет выяснить приметы и описание постоянных пассажиров и даже прокатиться завтра утренними рейсами. Если сегодня работают другие смены, срочно взять адреса и навестить дома. Старший группы ты, Алексей.

— Я же первым делом наведаюсь туда, где он в четверг шабашил. Затем наведу справки еще по двум лицам, вы пока занимаетесь только проверкой автобусов.

Встав где-то в половину одиннадцатого, я решил прогуляться по селу. Вся движуха к тому времени уже шла без меня. Но невольно ноги повернули в сторону церкви, хотя, может, и не надо было маячить там лишний раз. В церковном дворе раздавался густой бас попа, который добродушным тоном кого-то наставлял. Рядом топталась одна из бабулек. Когда я, поздоровавшись, приблизился, моему взору предстал мужчина неопределенного возраста, одетый в когда-то весьма дорогие, а ныне протертые и потрепанные джинсы, вылинявшую голубую майку-безрукавку и потерявшие исконный цвет старые сандалии на босу ногу. Лицо его выражало наивность и благодушие, светло-серые глаза излучали вселенскую доброту и спокойствие. Патлы плохо постриженных и сальных волос образовали неаккуратную копну цвета льна. На лице золотилась двухдневная щетина. Он покорно внимал инструктажу отца Василия. Затем батюшка простер свою длань, словно полководец, отправляющий войска на битву, и человек покорно затрусил в том направлении, везя тачку с нарубленными сухими ветками. Чекменев проворно заскочил вперед, и повел его в угол церковного, то ли садика, то ли парка заковыристым маршрутом.

— Гоша это. Двоюродный племянник батюшки нашего. — ответила мне на немой вопрос Нина Григорьевна.

— Овца заблудшая. Видно же, как отец Василий переживает — родная кровь. — Продолжила она, когда батюшка проскочил мимо нас.

— А матушка?

— Говорят, полдня губы поджав ходит. Гоша-то пока у них поселился. Но на людях, понятно, жалеет, не бросать же мол сироту.

— Сиротка? Сколько ему стукнуло?

— Да уже за тридцать. Пил по молодости, даже в скорбном доме лежал. Но так-то он тихий, боязливый какой-то.

— Это от матушки сведения? — Я улыбнулся.

— Нет, сам отец Василий рассказал, даже прослезился малость. Добрый он у нас, ну а как родню то бросишь? Перед Богом в ответе… Гоша-то, он ночью приехал, стесняется.

— На чем, ночью-то?

— Славик привез, добрый человек. Вы то его не знаете. Он, когда не в смену уезжает, бывает батюшку на требы возит. Дай Бог ему…

— На «Победе» ездит?

— Да, а работает сцепщиком на железке.

Вот зачем мне все это знать?

У Андрюхи очередное происшествие. На «птичку» пригнали два тракторных прицепа с комбикормом. Ушлые мужики свалили все мимо весов, сразу в ангар. Один трактор уже успел отвалить, но новая бригадирша, молодая девка, наотрез отказалась расписываться в накладной. Дело небывалое. Пришел заведующий птицефермой, велел все перевесить. Те отказались, мол расписывайтесь, и голову не дурите. Зав позвонил участковому, дескать разобраться надо, Андрей Викторович. Повезло, Андрей был в опорном, и расспросив по телефону обстоятельства дела, велел второй трактор задержать. А сам, запрыгнув в УАЗик, стал прикидывать, где перехватить первый. В итоге рассчитал все верно. Трактор неспешно допылил к дому механизатора «на обед». А участковый, как мы помним, по селу летал… В результате они съехались прямо к дому виновника, лоб в лоб.

Андрей, радостно улыбаясь, вышел из машины и заглянул в прицеп. Там лежали четыре мешка комбикорма. Участковый с доброй улыбкой вопросил: «Ну, и?». Хозяин со слезами на глазах божился, что не доглядели, забыли разгрузить и тому прочее. Андрюха только ухмылялся. При двух понятых составили протокол, затем трактор, вслед за машиной участкового, подъехал к опорному пункту. Там незадачливый воришка перетаскал «вещдоки» внутрь, и побитой собакой вошел в комнату к Дубинину на «собеседование».

— Спущу на тормозах, при одном условии — ты мне признаешься, кому вез. У вас кур не держат, у твоей родни тоже. Скажешь — поверю в твое объяснение, что забыл разгрузить, торопился. Нет — будешь народный суд своими клятвами веселить. Сядешь вряд ли, но из колхоза попрут точно. А я тогда уже с тебя глаз не спущу…

— Да я, товарищ начальник… — На глазу тракториста промелькнула слеза.

— Быстро вспоминай, пока я тебе гражданином не стал!

— Петьке…

— Какому? Савчуку?

— Ну да…

— Ему зачем, если он сам на «птичке» работает? А дома, не то что птицы нет, там и мыши с голоду иссякли.

— Да мне какое дело. Пузырь водки дает. Три рубля, как-никак.

— За четыре-то мешка?

— За восемь…

— Да прямо-таки за восемь? Снова врешь! Ладно, значит трудишься на постоянной основе? Сесть за несколько пузырей водки? У тебя совсем ума нет?

— Ну прокатывало же… Баба совсем прижала, зарплату сама за меня получает, обедать только дома, во рту неделями сухо…

— Н-да, мужик-с! А кто это ей твою получку выдает?

— Она у меня там же, на «птичке»… Наташка и выдает, бухгалтер наша…

— Мужик-с! Бери бумагу, пиши чистосердечное, мол готов выплатить ущерб. Про Петьку во всех подробностях!

— Баба убьет!

— Я ее посажу тогда.

— А Петька и того хуже…

— Убьет? Ну я и Петьку тогда посажу. Пиши быстрее и отваливай. Петьке скажешь, что поймали, но отмазался. А то, ведь по селу уже пошло.

Придя с «прогулки», я помог по хозяйству бабе Кате и, пообедав, вздремнул. Нога все ныла и ныла. Вспомнилось предостережение врачей, ногу пока беречь. Я с бравадой отвечал, что ногу надо разрабатывать, но врач печально глядел на меня, как на «скорбного умом».

— Сустав может воспалиться. Не дурите, юноша.

Как бы впрямь не доиграться. Но зато вынужденная беготня спасала меня от другой напасти. Бабушка, заполучив себе внука после долгого перерыва, бросилась наверстывать упущенное. Объяснять ей, что я уже дееспособный, было пустой тратой времени. Во-первых, за эти долгие потерянные годы меня надо было откормить. Во-вторых — я нуждался не просто в питании, а в лечебном. Не знаю, кто ей сказал в больнице, о пользе кальция для моего организма, но в эту пользу она уверовала безоговорочно. А еще для срастания костей и суставам на пользу нужно есть холодец и пить крепкий рыбный бульон. Объяснять ей, что уже все, что надо срослось, было бесполезно. Характером она была тверда.

В результате, утром меня ждала миска творога, самого свежайшего, разумеется. Поскольку творог на сухую проскакивает тяжело, туда же клался черпак сметаны. Домашней сметаны. Беда была в том, что все это не считалось за еду — это было лекарство перед завтраком. Завтрак же — это домашние яички, лучок, оладушки, мед, сало и чай. Такая же миска творога была вечером… Если бы я не носился по селу как ужаленный, то через пару недель уже не пролезал бы в дверь.

К четырем Андрюха подрулил к нашему дому, но гудеть не стал, а степенно вошел внутрь. Бабушки не было, она отправилась в путешествие по селу. Вышли мы на свежий воздух и разместились у дровяника, подальше от чужих глаз.

— Посмотри, Володь, — участковый высыпал мне на ладонь из самодельного газетного кулька нечто, напоминающее смесь плесневелой муки и молотых круп.

— Пахнет нормально, — сказал я, поднеся смесь к носу.

— Птичий комбикорм. Сегодня один дурачок на удачу прихватил четыре мешка. А потом уж я его.

— Поздравляю!

— Да не в том дело. Я его порасспросил, и пришла в голову мыслишка…

Через десять минут я уже шарил в сарае, среди традиционной сельской рухляди. Нашел старую эмалированную кастрюлю, литров на пятнадцать, с крышкой, и наполнив водой, поставил греться на плиту. Андрюха умотал к себе, набрать еще куриной провизии.

Через двадцать минут наша адова кухня заработала на полную мощь. Комбикорм высыпали в воду, размешали. Температуру воды никто проверить не сообразил, мы ведь были в жутком цейтноте. Не хватало, чтобы моя бабушка застала нас за подобным занятием. Порылся в холодильнике, нашел дрожжи, от силы — четверть маленькой пачки, бросил туда же.

— Не мало? — спросил я Андрея.

Тот лишь пожал плечами. Деревенский то, деревенский, но как ни странно, в этой области у него был пробел. Суть процесса знает каждый, но дьявол, как всем известно, кроется в деталях. На Андрюхиных глазах брагу никто не ставил, семья у него не та была, а сам он изымал исключительно готовый продукт. Через минуту у него в голове что-то щелкнуло, и он вспомнил как его мама делала закваску для хлеба из ржаной муки. Ржаная мука бабуле была без надобности, подсыпали пшеничной. Сегодня вечером обойдемся без блинов…

Каждый советский пионер в курсе, что данный процесс должен идти в тепле. Пока кастрюля была еще горячей, так что за ручки держаться было некомфортно, мы отволокли ее в сарай, и закопали в куче навоза, смешанного с соломой. Понадеялись, что температура внутри кучи не даст процессу угаснуть. Про отвод газов два «гуманитария» даже и не вспомнили, кастрюлю просто закрыли крышкой и присыпали сверху.

Три бабушкиных свина с интересом следили за нами сквозь щели в хлеву. Андрей, умудрившийся не посадить на мундир даже маленького пятна, отряхнулся и, попрощавшись, уехал домой. Мне вменялось в обязанности каждые сутки контролировать процесс чудесного превращения. Почесав всем трем поросям холки, я тоже ушел в дом.

Вечером, прогуливаясь по деревне, я увидел Гошу. Тот в окружении местных выпивох блаженно потягивал квас из трехлитровой банки. Клуб алкоголиков располагался с тыльной стороны детского садика, метрах в пятидесяти, на небольшом пустыре, где мужики из подручных материалов соорудили навес и вкопали несколько некрашеных скамеек. «Официально» это было собрание доминошников, но участковых, понятное дело, провести было невозможно. Периодически они туда наведывались, обводя грозным взором собравшихся, однако докопаться было не к чему. В самом деле, бидон и пару четвертей пива на всю компанию — не криминал, как ни крути. Костяшки всегда на столе под навесом, похожим издалека не беседку, их стук и гомон зрителей был слышен аж за квартал. Стаканы и более крепкие напитки предусмотрительно прятались в зарослях крапивы, окружавшей пустырь, куда подобраться внезапно участковый никак не мог. Сюда же приходили раздраженные бабы за своими «благоверными», однако брать «любимых» на горло прямо на месте не рисковали, ввиду большого численного перевеса гогочущих, как гуси, оппонентов. Парочка, тихо воркуя, удалялась до дому, под ехидные взгляды и реплики остающихся, причем мужик с тоской оглядывался назад и взором молил о помощи. Но, по негласному кодексу чести, в семейные отношения никто из посторонних вмешиваться не смел.

Я, поздоровавшись, уселся на крайнюю лавку. Народ ответил мне дружно, но глядели мужики с явным недоверием. Репутация моя была подмочена, поскольку вращался я в кругах милицейских… Через минуту на меня перестали обращать внимание, и я почувствовал себя чуть свободнее. Гоша продолжил тихим голосом свою печальную исповедь. Окружающие с интересом внимали рассказу о быте и нравах лечебно-трудовых профилакториев и психиатрических клиник. Двое «посвященных» после каждого предложения согласно кивали, мол, истинная правда, все в точку.

Разговор плавно перетекал то на одного, то на другого жителя Вознесенского, причем перетекал как бы сам-собой. Но при этом застенчивый и тихий Гоша умудрялся оставаться в центре внимания. Его даже уговаривали бросить квас и глотнуть хотя бы пивка, но тот благородно отнекивался. Петька Савчук был здесь же, но старался не выделяться, а только тихо слушал, цедя по глотку пиво из мутного стакана, словно коктейль. На редкость внимательно, судя по его глазам, которые подозрительно обводили племянника отца Василия с ног до головы.

В десять с минутами народ начал расползаться, причем Гошу стали усиленно просить, продолжить повествование. И в самом деле, рассказчик он был отменный, несмотря на свои застенчивые манеры. Но тот, потупив глаза, начал отнекиваться, дескать «матушка» ворчать будет. Накинув старый пиджачишко, явно с чужого плеча — на пару размеров больше, обняв обеими руками свою, почти пустую банку, почтительно попрощавшись со всеми, Гоша удалился, смущенно глядя перед собой и стараясь никому не смотреть в глаза.

Я, повинуясь необъяснимому инстинкту, проследовал за Савчуком, и как оказалось не зря. Шел, понятное дело, на некотором удалении, но задачу облегчало то, что Петька о «хвосте» и не думал. Не того калибра деятель…

Над крыльцом промтоварного одиноко горел фонарь дежурного освещения. Массовое же освещение всех улиц Вознесенского слегка «запаздывало», несмотря на матюги председателя колхоза и постоянные запросы депутатов. Что было сейчас очень кстати. Перед магазином Петра окликнули, и он, впервые оглянувшись по сторонам, скользнул в тень здания, сбоку от входа. Я, стараясь не шуметь, подтянулся поближе, и стоял за ближайшим деревом. Деревенские конспираторы не учли, что любой секретный разговор в таком месте мог быть подслушан в легкую. Им бы следовало выйти на середину улицы и говорить негромко или даже шепотом. В сумерках, переходящих в ночь, любой приближающийся человек был бы виден и слышен, а сами они могли не опасаться, что их узнают издалека. Но, повторюсь, мне повезло… Я даже не удивился, услышав голос Чекменева. Однако первые фразы разобрать не удалось.

— Ты, Петенька, теперь не ной, милай… Вместе мы теперь… — Обычно ласковый и какой-то умильный голос старика портили непривычно жесткие нотки.

— Старая ты гнида. Обвел меня…

— Не серчай, Петя. Живем ведь, теперь надо думать, как дальше… Лучше говори, что узнал.

— Падла ты… Ничего не узнал. Может и вправду племянник, кто его знает. Не пьет, похоже в завязке, квасок потягивает. Забитый он, какой-то, пролечили небось от души…

— Ты мне не про квасок, Петруша. Говорил он о чем? С кем говорил? Выспрашивал чего?

— Да он больше сам рассказывал, о себе, ну, как в психушке лежал и все такое. Ни о ком из наших и разговору не было. Так болтали…

— Толку от тебя, Петя… А, за гниду — Бог простит, что старика так обидел…

— Ты! О Боге-то!

— Тише, Петенька, не шуми. Утро вечера мудренее… Утречком встанешь, и злобы твоей как ни бывало. А я ж, милай, на тебя и не серчаю. Топаем-ка до дому, до меня пока не бегай, сам зайду. И, чтоб не шуршать покудова, Петенька!

Сообразив, что Савчук будет возвращаться мимо меня, я буквально растворился в тени дерева. Обошлось. Петька, не глядя по сторонам, потопал до дома. Дождавшись, когда исчезнет и старик, я тоже ушел домой. Разговор требовалось записать, пока он прочно сидит в памяти. Интересно, что за «наши» такие?

Пятница в областном управлении началась с новостей. Правда, до меня они дошли позже. В восемь я дозвонился из опорного пункта до Коли, который уже был на месте. Внимательно меня выслушав, майор не скрыл своего удовольствия — впотьмах мы стали нащупывать дорогу. Пообещав по приезду поделиться новостями, он заторопился на утреннее совещание.

Еще одна удача, даже несколько. В показаниях Рогожина сразу несколько «дыр». В четверг, день убийства, он и вправду менял проводку в доме, который чуть не сгорел. Не соврал Витя. Вот только работал он с полпервого до семи. А если бы сел утром на проходящий автобус, был бы в соседнем райцентре уже в девять. Ребята, опрашивающие водителей и кондукторов, об этом еще не знали, но сообразили обратить внимание свидетелей на более позднее время. И, снова повезло. Витьку по фото опознали. Через неделю!!! Рейс был в районе десяти часов, примерно. Опознали и водитель, и кондуктор. Скотский Витькин характер сыграл с ним злую шутку.

Сел он на глухой остановке, от которой тропинка и проселок идут на «Хутор», официально именуемый деревней Дергачево. Остановка по требованию. Водитель увидел, как стоящий на остановке пассажир махнул рукой, и повинуясь призывному жесту подрулил к нему. В автобусе в этот час было от силы человек пять. Он не запомнил бы день, если бы появление Рогожина в автобусе не обернулось бы небольшим скандалом. Кондуктор на своем насесте, как она называла поднятое кресло у задней двери, задремала, и вошедшего прошляпила. Витя не торопился оплачивать проезд, плюхнулся на заднее сидение и закемарил. Тетка-кондуктор проснулась через одну остановку, и оглядев свою вотчину, предсказуемо набросилась на пассажира, мол, почему не заплатил. Судя по отзывам оперативника, имевшего счастье ее опрашивать, мадам не страдала ни вежливостью, ни обаянием. На претензию Рогожин заметил, что нечего спать (в реальности слова были не вполне приличные), за теткой не заржавело, и ответ ее был вполне достоин оппонента. В общем, встретились два одиночества, Витька швырнул ей в рожу трояк, она едва не вцепилась ему в волосы. Водитель, заметив наконец свару в салоне, остановился, и открыв двери, бросился разнимать. Пассажиры не вмешивались. Тетка, потеряв берега, призывала пассажиров в свидетели, но те вставать на защиту хабалки не спешили. Витя, будучи парнем ушлым, изобразил оскорбленное достоинство, и очень вежливо попросил у водителя сдачу с трешки и жалобную книгу, а заодно фамилию кондуктора, шофера, и адрес автоколонны. А, ежели жалобная книга отсутствует, то, мол будьте добры телефон начальства. Водила, отозвав кондукторшу из салона, что-то злобно втирал ей в уши, подробности разговора до сыщика не дошли. В результате конфликт замяли и скособоченный ЛИАЗ неспешно отправился дольше по маршруту.

— Это точно было в прошлый четверг?

— Точно, точно… Не задался денек. Сашка Кузнецов на конечной, днем уже, задом сдавал, на кругу какая-то сволочь встала, ну и бабку задел, та на всех парах на остановку летела не глядя. Ей хоть бы что, а Сашку до сих пор мурыжат, от руля отстранили.

— Женщина-то в порядке?

— Да что ей будет, даже не упала. А орала, как не всякий здоровый может. Всю автоколонну прокляла.

— Значит четверг…

— Мы в обратный рейс на час позже ушли, потому как пошли с Надькой в свидетели. За это еще и втык от начальства поимели. Что в свидетели к Сашке пошли — молодцы, а в рейс не моги опаздывать! Денек и в правду дрянь.

Звонок в районное ГАИ, информация подтвердилась. Действительно, происшествие на конечной имело место, и именно в тот день. Водитель и Надька-кондуктор были приглашены к следователю, дабы оформить все показания как положено. Словом, у Николая появилась информация для размышлений.

Наведенные в области и райцентре справки о местах работы и связях Ракитиной были подшиты в дело. Набрался список людей, с которыми следовало поговорить, поскольку о Марии Семеновне они знали куда больше, чем сестра.

Вечером Николай даже успел встретиться с двумя ее старинными сослуживицами, с которыми Ракитина работала в послевоенные годы. Те подтвердили, что, Маша после войны сошлась с одним мужчиной. Видели их вместе, но имени не знают. Маша скрытная была, как сказала одна из женщин. Но, у коллег пользовалась уважением, ничего плохого сказать не могут. Последние лет двадцать вроде была одна.

Все это к разгадке исчезновения квартирной хозяйки не приближало. Жив ли тот ее мужчина? Да и при чем он? Дело-то прошлое… Но, любая мелочь могла оказаться решающей, знакомых следовало опрашивать и дальше. Вот только времени и людей, как всегда, в обрез.

О Чекменеве тоже помнили. Один из сотрудников в пятницу утром приступил к сбору самых подробных сведений о старике.

Я же начинал каждое утро с посещения двора Ракитиной. Правда сегодня я добрел туда к одиннадцати. Но «маячки», оставленные Колей, были неизменно на месте. Никто не пытался открыть двери или форточки. Зажатые в самых неожиданных местах неприметные кусочки ниток под цвет дверей и окон не меняли своего положения.

По дороге обратно домой я встретил Нину Григорьевну, и раскланялись мы с ней как старинные знакомые. Та была не прочь поболтать со мной, и, как позже выяснилось, у нее на это были «веские» причины. А то, что я периодически сопровождал бабулю в прогулках по деревне, не употреблял скверных слов и был отменно вежлив внушило всем «бабушкам» полное доверие и уважение к моей персоне. Это было кстати. Нина Григорьевна тут же начала делиться со мной новостями, которые я впитывал с искренним интересом. Оказывается, отец Василий сегодня благословил племянника на труды во благо ближнего. Отстоял Гоша службу утром, и пошел окрестным старушкам добрые дела делать. Уже и сена накосил кому-то пару мешков для кролей. Кому-то успел яблоню сухую спилить. Прыткий в работе. И в общении приятный, слушает человека и улыбается. Добро так улыбается, бабки не нарадуются на помощника. Даже матушка, и та приветливее стала к нему.

— А Савелий Иванович как? Здоров?

— Что ему будет? Сроду не жаловался. Безотлучно с полвосьмого и до вечера в храме. Обедает днем иногда по-холостяцки, в столовой, а иногда и вовсе без обеда. Я уж тогда стараюсь чего принести ему…

— Что ж, кроме церкви и дел других у него нет?

— А какие у старика дела? Один живет. Дом запустил. Я бывает, прибраться к нему хожу, а то и сготовить на вечер чего. Раз в неделю, не чаще. Денег-то мне не надо, а помочь человеку дело богоугодное.

— И друзей у него нет?

— Он же приезжий. В таком возрасте дружбу уж не заводят. А уважением пользуется.

— Прям у всех?

— Да. Вон и Петька Савчук, уж на что грешен, и тот добро отзывается. Савелий Иванович-то его один за человека и считал. От Петьки, когда он со второй отсидки вернулся, все шарахались. На работу никто не брал, ни в колхоз, ни куда еще. Савелий Иванович тогда людей стыдил, мол не по-Божески. Ну Бога-то мало кто у нас боится, а вот Савелия Ивановича слушали. Он тогда еще кладовщиком работал, здесь, когда вместо церкви тут склад был. Поручился за Петьку, в колхоз его приняли. И от пьянства запойного сберегал.

— Значит Савелий Иванович всегда в храме работал? В этом здании, я имею ввиду?

— Да, только не совсем. Когда склад закрывали, он три месяца с сыном в областном центре пробыл. Сын-то в больницу угодил с сердцем, вот только и после больницы недолго прожил. Вернулись, а храм уже епархии передали. Склад весь быстро вывезли в ангары, может видели, возле шоссе? Савелий Иванович еще месяца три проработал там, да и забросил. К тому времени он уж давно пенсию выслужил.

— И стал отцу Василию помогать?

— Да. Видно было, всегда к Богу тянулся…

Распрощавшись с говорливой старушкой, я пошел к дому. «Добро отзывается», полезли в голову мысли. «Старая гнида», куда уж добрее…

За делами я совсем забыл о поставленной браге. Андрюха тоже не давал о себе знать.

Часа в четыре снова позвонил Коле. Он оказался на месте, и выслушав мой отчет ответил, что будет на днях сам.

— Пока забудь о делах, Володя. Хотя… Отрешись от всего, и попытайся понять, куда исчезла по пути из церкви Ракитина, поброди еще раз по округе сам. Ты ведь следователь. Твое оружие — глаза и мозг.

— А уши?

— Уши пока бесполезны. Если бы ее кто-то видел, до нас бы уже дошло. Люди то с пониманием к нам относятся. Сознательный, словом, народ. А вот твой свежий взгляд не помешает. Куда она пошла?

— А если никуда? Если там осталась?

— Живая иди мертвая?

— Хоть какая…

— Нет, там ее точно нет.

— Уверен?

— На сто процентов. — Голос майора звучал на редкость убедительно. Что он знает?

— До связи, пока, Коль… — я положил трубку.

Дойдя до «Хозтоваров», я заметил Гошу, по-детски зажавшему в руке синенькую. Потоптавшись на крыльце, он смущенно вошел внутрь, я последовал за ним.

— Привет!

— Здравствуйте. — На его лице блуждала все та же робкая улыбка.

— С батюшкой я знаком, со всеми в церкви тоже. Вас Георгий зовут. Володя, можно Вова! — Напористо представившись, я протянул руку.

— Здравствуйте. — Еще раз повторил он. Рукопожатие было вялым.

— Инструментом обзаводитесь? — Продолжил я, видя, как он шарит взглядом по прилавку с топорами.

— Савелий Иванович велели купить. Я топор где-то во дворе обронил, никак не найду.

Меня неожиданно посетила мысль. Если Махонин убит топором, и его выкинули по дороге, то скорее всего потребовалось купить новый. Значит, надо опросить всех продавцов в округе, кто покупал новый топор с прошлого четверга. Конечно, сейчас им пользуются не каждый день, даже в сельской местности. Но без топора в хозяйстве можно попасть под подозрение, по крайней мере, убийца мог так подумать. А если не выбросил, то и того лучше, кровь на деревянной рукоятке, там, где она заходит в металл, не замоешь ничем. И не отговоришься, мол курицу рубил, эксперты быстро определят, чья кровь, неделя, это еще не поздно. Обойти всех подозреваемых, проверить инструмент…

Я с досадой снова понял, что меня куда-то занесло. Какие подозреваемые? Кто помнит, кому проданы топоры? Что, остальные следователи глупее меня? Но, вопреки голосу разума, я твердо решил поделиться этой мыслью с другими. Хотя сама по себе покупка топора, или его отсутствие — еще не улика.

Гоша с топором в руке уже удалялся. Даже с таким орудием он выглядел совершенно безобидно. Какая-то ушлая бабка, подхватив его под руку, что-то оживленно ему втирала. Вероятно, договаривалась о «найме», так как слухи о работящем и почти бесплатном трудяге уже пошли по селу. Я поспешил вслед, прислушиваясь, Гоша согласно кивал, дескать, если отец Василий благословит, то завтра все сделает. Неинтересно. Я отстал и повернул на свою улицу.

— Володь, это чего там в хлеву закопано? — растерянно спросила меня бабушка субботним утром. Завтракала она, когда я еще почивал, и к моменту моего пробуждения уже вовсю хлопотала по хозяйству. Намерение вывезти несколько накопившихся тачек навоза из хлева в кучу на огороде ей пришло очень некстати. О том, что сарай для скота чистить надо регулярно, я и не догадывался.

— Ба, я тебе сам все очищу. — Запоздало пообещал я.

— Без тебя справлюсь, раненый боец. Что у тебя там? Или это не ты?

— А кто ж еще? — Пришлось сдаваться.

Подсев к столу, за которым я трапезничал, бабуля приготовилась слушать, заинтригованная новой тайной. Я покаянно поведал, мол Андрюха, мол следственный эксперимент… Предварительно, предупредив ее о неразглашении.

— Ты пойди, понюхай вашу брагу! — Баба Катя давилась от смеха.

— А что такое?

— Ох, ну дите дитем… А, я-то уже женить тебя надумала. — Кирпичом свалилась мне на голову новая напасть. Одна радость, что свадьба еще не завтра, два месяца влюбленных положено выдержать, как молодое вино. Чтобы любовь, как и вино, стала крепче, я так полагаю. Кстати, кто невеста? Зная бабулю, я даже не надеялся, что это шутка.

— Покажи, что там получилось! — Вскочил я, оставив недопитый чай.

Пошли в хлев. Откопанная кастрюля стояла возле двери, с открытой крышкой и источала какой-то кислый и в целом неприятный запах.

— Скисло у вас, балбесов, все, а не забродило. На чем хоть ставили?

Я объяснил.

— Поди, вылей на компост. Сил нету эту гадость таскать.

— Может свиньям вылить?

— Сдурел? Свинья, она как человек, ей все свежее надо, не то и сдохнуть может.

— А помои им значит можно?

— Дите, прости Господи. Ты хоть знаешь, что такое помои? Выливай, Володя, не ровен час помру от смеха, тебя слушая.

Я представил, как три порося, с которыми я успел сдружиться, и навещал каждый день, чтобы угостить и почесать, корчатся в смертных муках. Кошек и собак баба Катя почему-то не жаловала.

Представил, как посреди ночи врываюсь к главному ветеринару колхоза, Михаилу Макаровичу, в дом, и на коленях умоляю спасти моих друзей. О том, что жить моим друзьям самое большее до декабря, я старался не вспоминать. Подхватив кастрюлю, еще пребывая в шоке от беды, которая могла случиться по моей наивности, я поковылял к куче травы, сложенной у забора. Сзади слышался заливистый бабушкин смех…

В областном управлении, между тем, народ поутру не отдыхал. На совещании у начальника угрозыска решали, что делать с Рогожиным. Пробелы в показаниях могли быть объяснимы, причем самым неожиданным образом. С другой стороны, всем, включая прокурора, было ясно, Витька, как минимум, замазан в этом деле, если не хуже…

Прокурор, однако, по вполне понятным причинам в санкции отказывал, так как остальные не могли предоставить ему ничего вразумительного. Ни мотива, ни улик. В результате начальник УгРо предложил разыграть небольшой спектакль с задержанием Вити за хулиганство на трое суток, причем дело осложнялось тем, что по болоту с «упырями» не должна была пройти даже легкая рябь. До Вознесенского должны были лишь дойти слухи, что Рогожин опять с кем-то не поладил.

Совещание продолжалось в том же кабинете, только уже после отъезда прокурорских.

— Не расколем в течение трех дней — прокурор головы отвернет!

— Да, его так просто не прижмешь.

— Ничего по сути не имеем. А обыск на каком основании делать?

— Прокурор не согласится, товарищи, об обыске и не мечтайте!

— Значит ничего не имеем.

— А ты уверен, что при обыске что-либо найдем?

— В том-то и дело. Этот Витя в принципе не дурак, а ведь еще и «образование» профильное имеет. Кто его колоть будет?

— Я, понятное дело. — Вступил в разговор Николай, до сей поры задумчиво молчавший. Полковник утвердительно кивнул. Он вместе с майором принадлежали к малочисленной партии «Надо брать!», но понимали, что, если на Витю не удастся надавить, это будет провал. Остальные опера, из которых сам полковник и выбил излишнюю горячность и азарт молодости, сокрушенно мотали головами. Однако, решение было принято и совещание приступило к детальной проработке дальнейшего…

Когда в третьем часу майор, наконец, собирался покидать управление, чтобы хоть как-то загладить «вину» перед своими «сиротами при живом отце» и женой, «забывшей, как он выглядит», в комнате раздался звонок дежурного по управлению: «Участковый, капитан Бойко, товарищ майор! Вас срочно!»

— Прости, семья! — Нервно вздохнул майор Коля.

— Что, извините? — Не понял дежурный.

— Соединяйте. — Снова вздохнул Николай.

В общем-то, все закончилось не так страшно. Папа Коля даже успел сводить свою семью в кино и прогулять ее на аттракционах в парке, но перед этим у него состоялся интересный разговор с участковым, «отвечавшим» за дом, где был прописан Махонин. Подлетев за полчаса в управление, капитан Бойко основательно расположился на стуле и, поблагодарив за предложенный Колей чай, обстоятельно приступил к отчету с чашкой в руке.

— Есть кое-что интересное. — Повторил он свое телефонное сообщение.

Коля терпеливо ждал, тоже прихлебывая чаек.

— Дошел я до жильцов 18-го дома, наконец-то, это в глубине двора, значит. Ну двор у них общий. Значит так… Там два пенсионера, они редко выходят. Сразу они вашим на глаза не попали, когда всех опрашивали, значит… По Махонинскому дому ничего никто интересного не видел, не слышал. А тут, значит, интересное дело…

Колю, даже в субботу днем, это постоянное «значит» не могло вывести из себя. Тучный участковый, вытирая платком красный выбритый затылок, продолжал выдавливать из себя по капле оперативную информацию.

— И вот, значит, аккурат за неделю до «вашего» убийства, в пятницу, появилась там во дворе женщина, в возрасте, если не сказать пожилая. Они и сами-то старые, для них, кто моложе 70-ти, почитай, дети. Ну и значит, описать они ее толком не могут. Но тут в чем дело, разговор она интересный завела. Старики-то, значит, они старики, но при памяти, и разговор тот припомнили. По домам уже слух пошел, что Махонина убили, я им, когда напомнил, тут то они, значит, все и рассказали…

Участковый снова отпил чаю и заработал носовым платком по затылку. Коля улыбнулся, услышав про «ваше убийство». Слава Богу, убили все-таки не его…

— Так, о чем разговор?

— Да о Махонине, значит. Эта гражданка подсела к ним на лавочку, ну и о том, о сем начала. Я вам все записал, как есть, на случай, если они забудут, все ж старики. — Капитан полез за бумагами в свой планшет.

— Значит, описание женщины они не дали? — Коля сам удивился, как к нему прилипло это заразное слово.

— Да какое там. Ну узнать-то узнают.

— Так, о чем, все-таки говорили?

— На Махонина разговор перевела. И вот значит, как хитро-то, стерва! — Загорячился участковый.

— Все о нем выспросила, кто да что. Мол, значит, почему она интересуется, Илья этот за внучкой подруги ухлестывает, ну она, значит, переживает. Девочка, мол, хорошая, так подруга волнуется, с кем она там. Ну а вы, мол, значит, тут с детских лет всех… — Продолжил он свой рассказ.

— Да, народ изобретательный. — Покачал головой майор, забирая у Бойко бумаги. Кто эта дама догадаться было нетрудно.

— Я по памяти все не перескажу. Вы, значит, прочтите тут, я слово в слово… Память у меня не как у ваших ребят, я, значит, все под протокол вам. — Заволновался капитан.

— Спасибо, Олекса Тарасович, спасибо вам. Вот комплект фотографий, просьба до понедельника им предъявить для опознания. Опять же, под протокол. В понедельник созвонимся, их допросит следователь. Выходит, пытались о нем разузнать все подчистую?

— Вот, значит, в том-то и дело. А у меня на него никогда и ничего. Двенадцать лет на участке. Ничего плохого парень не делал. Никогда.

«И в органах не работал…», — молнией промелькнула мысль у бывалого опера. «Кого же он так всполошил?»

Субботний вечер в Вознесенском закончился скучно. Как и начался. Мы с Андреем и двумя дружинниками методично прочесали северную окраину Вознесенского еще раз. На завтра народ решил отдохнуть, а я запланировал пройтись по западной околице, вдоль речки к церкви. Не сидеть же сложа руки.

Ребята с нами распрощались, и я наедине с Андреем доложил ему о нашем провале. Мы медленно шли к опорному пункту. Прошли мимо Гоши, который на этот раз прибился к компании по моложе, и с той же наивной улыбкой внимал разговорам сельских парней.

Забыл рассказать, что утром бабуля, посмеявшись всласть, обещала нам помочь. Андрей вечером, прежде чем уехать к себе в Игнатово, отвез меня домой с третью мешка комбикорма. Но из машины не вышел, явно не желая попасть на глаза бабе Кате.

Зарядив брагу по всем правилам, щедро бросив туда купленные днем дрожжи, бабуля, поразмыслив еще минуту, добавила в смесь стакан сахара. Я почтительно внимал уроку… Смесь разлили по трехлитровым банкам, надели на горла резиновые перчатки и поставили в самое теплое место на тесной кухоньке, от чего там стало вообще не повернуться. Ели мы все равно в горнице, за этим бабушка следила строго. Завтракать, обедать и ужинать на кухне у нее считалось дурным тоном.

Под вечер, когда уже выключили свет, и я завернулся в простыню, бабуля меня окликнула из своей комнатки.

— Володя, а у тебя костюм есть?

— И галстук бы тоже. — Добавила она чуть погодя.

— Дома все есть. Здесь-то зачем? — Я начал догадываться о неизбежном.

— А ты думаешь, если деревня, то как шантрапа ходим? Вон бабки, когда в магазин идут, и то переодеваются в приличное…

— Ничего я не думаю, что я не видел, в чем у вас ходят?

— А как с тобой в гости пойти? Ты ж с утра до вечера в рубашке либо майке, да в джинсах. Да и туфли не чистишь.

— Тут всюду пыль, ба! Асфальта мало. Я вообще кеды предпочитаю. И к кому мне в гости идти?

— Увидишь! — Отрезала бабуля.

«Началось!!!» Сон сняло как рукой. Бабушка, между тем, уже блаженно храпела, с присвистом…

О том, какие сюрпризы преподнесет наступающее воскресенье, я еще не подозревал.

Утром меня ждала записка странного содержания: «Володя, позвони Коле срочно», и номер, мне незнакомый, видимо домашний. Незнаком был и почерк, точно писал не Андрей, да и зачем ему записки оставлять. Записка вставлена в щель входной двери, а не брошена в почтовый ящик. Значит, и вправду срочно. Половина тетрадного листка, написано шариковой ручкой, ни духами, ни навозом листок не пахнет.

Вторые ключи от участка Андрей давно доверил мне, и я пошел туда звонить. Номер Коли был и вправду домашний.

— Никаких новостей, я бы тебе позвонил.

— Понятно, значит обшаривай окрестности дальше. На Андрея не полагайся, у него своих забот хватает, его начальство уже зубы нам показывает. Но прежде всего, срочное дело.

— А твой человек прибыл? Ты, Коль, прости за любопытство.

— Ну, а кто тебе записку передал? Но у него свои задачи. Нога как?

— Да нет, Коль, я всегда готов.

— Во вторник буду, новости не по телефону. Теперь ставлю задачу.

— Готов.

— Не сам. Попросишь бабушку! Надо договориться с Рогожиным на понедельник, халтура по сварке или по электричеству. Придумай сам, но правдоподобно. И если он скажет, что на понедельник занят, пусть спросит, когда он освободится. Или лучше, чтобы она разговор при тебе вела. Потом, когда его планы на понедельник выяснишь, сразу мне звонить!

— А если он согласится на понедельник?

— Пусть делает, расходы возместим. Тогда выясни его планы на вторник, очень аккуратно. Где халтура намечается, когда. У него халтура часто. Но, Володя, очень аккуратно!

— Рогожин? — Я еще не знал о находках Колиных ребят.

— Не по телефону, потом все расскажу. Мы на тебя очень надеемся. — Голос Николая как-то странно дрогнул.

«Началось!!!», второй раз за сутки меня посетила та же мысль. Предстоял разговор с бабой Катей, но как приобщить ее к «оперативной работе»? Одно я знал точно, бабушка не из болтливых, а лишнего ей знать не надо. «Однако, какую халтуру придумать Витьке?»

— Только не на кухне, там брага стоит. — Закончил я свой рассказ.

— Ну и работа у вас. — Бабуля покачала головой:

— Что не проболтаюсь, не сомневайся. Только у меня в хозяйстве порядок. Что попросить то?

— А мы что-нибудь сломаем! — Я всегда шел прямым путем.

— Сдурел?

— Я аккуратно!

Через час дело было сделано, я хоть и гуманитарий, но ведь не криворукий. Еще через час разведка в лице дружинников донесла, что Витька опустошил первую кружку на пивном «пятачке». Бабуля отправилась «искать» мастера.

Наконец Виктор, снисходительно улыбаясь, переступил порог нашего дома. На меня он глянул с равнодушием, которое обмануть не могло. «Мент», так и читалось в его глазах. Но я, скромно поздоровавшись, в разговор вступать не спешил. Бабуля, не скрывая своего «испуга», нервно теребила в руках салфетку и заискивающе заглядывала Рогожину в глаза. Многим женщинам театральный институт был без надобности, они и так актеры по жизни. Но за бабушкой таких талантов я не подозревал. Мастер осматривал повреждение, я сопел за его спиной, гордый до невозможности. Уж очень красиво все было сделано, комар носу не подточит. Оплавленные и обгорелые концы проводов, копоть в распределительной коробке, вонь в комнате. Вел я дело о пожаре, точнее о возгорании в помещении «Рембыттехники» с двумя надышавшимися потерпевшими и до сих пор под впечатлением…

— Виктор Фомич, ради Бога. Погорю ж на старости лет. Замените все!

— Все — это будет стоить много… — Завел привычную песню Витек.

— Не дороже месячной зарплаты? — Ехидно встрял я.

— Нет, конечно. Я тебе скажу, что купить, но сегодня все закрыто. Завтра купишь, во вторник сделаем. На полдня работы…

— А как до вторника?

— При свечах. — Вальяжно отозвался мастер.

— Давай на понедельник, я утром все куплю, диктуй.

— Я тебе напишу, но в понедельник я уже людям делаю.

— Далеко?

— В райцентре, с утра самого еду.

Я и не подозревал, что выполнить поручение Коли будет так легко.

— Ну не весь день, же?

— Я после обеда не работаю.

— Чего так?

— Чтобы хорошо работало, после пару кружек пропустить надо, примета у меня такая.

— Поддатым на мотоцикле рулишь?

— Я на автобусе. — Витек смотрел на меня как на назойливую муху.

Накатав список, Рогожин удалился все той же развязной походкой, я же помчался докладывать. О том, что во вторник Витька будет под замком и чинить уже не придет, меня не предупредили. А ломать то — не строить, строить я не умею…

Пообедав, я отправился осматривать подозрительные места. Бабушка с опаской смотрела на провода, и пуще всего боялась забыться и включить свет. В то, что это не опасно, она не верила, хотя об этом ей сказал сам Витька, обмотав обгорелые концы изолентой.

Через каких-то два-три часа я оказался молодцом. После об этом сам подполковник Игнатьев сказал. Но, все по порядку.

Как и планировал вчера, я отправился прочесывать западную околицу Вознесенского. Прочесывать, это сильно сказано, поскольку «расческа» была с одним «зубом». Людей, причем внимательных, там за это время прошло много, и я вовсе не надеялся найти за кустом труп или оброненный платок. Просто пытался, глядя на окружающую меня природу понять, а могло ее что-то привести сюда. Если пошла она в эту сторону, то кто мог ее видеть, кто мог поджидать и где? Пытался, подражая знаменитым детективам, включить свою фантазию. Получалось плохо. Ни ума, ни фантазии — я был на редкость самокритичен.

Конечной точкой на воскресном маршруте была старая, заброшенная мельница, построенная перед войной. Бетонно-кирпичное здание, с помещением для складирования и сушки зерна, небольшой котельной, складом для муки и подсобными помещениями. Оставлена она была в середине 50-х, когда зерно начали свозить на элеваторы. Через проломы в стенах и крыше здание внутри было неплохо освещено, но я еще имел на всякий случай фонарик. Как обычно, в таких зданиях, непонятно с чего накопились горы строительного мусора, битого кирпича, мусора бытового, остатки каких-то металлоконструкций и грунта. Все это покрывал густой слой уличной пыли.

Даже сельская ребятня брезговала играть на этой помойке, где, к слову сказать, можно легко было свернуть себе шею. Стояла мельница на отшибе от всего, метрах в четырехстах от церкви, отгороженная стометровой полосой бурьяна. Старый проселок, ведущий от центра села к мельнице, мимо храма, совсем заброшен не был, а вел на колхозные поля, расположенные вдоль речки, но пользовались им только механизаторы, да председатель с агрономом, когда объезжали свою вотчину.

Заброшенное серое здание навевало тоску и какую-то неясную тревогу. Я хорошо помнил, что его осмотрели трое дружинников, потом один из оперов сам там прошелся, правда уже под вечер. Но если уж работать, то добросовестно, ничего не пропуская. Подходил я к старой мельнице с опаской, как Том Сойер и Гек Финн к заброшенному дому. Понятно, что дядя я уже взрослый, но зато наслушавшийся за три года историй из практики сотрудников угрозыска, которые будут «повеселее» детских страшилок на ночь. Но здание оказалось пустым. Как только я зашел внутрь, несколько ворон сорвались с оконного проема и, матерно каркая, унеслись вдаль. Эти птицы окончательно убедили меня, что я здесь один.

Ну-с, приступим! Бегло оглядев все помещения, я начал осматривать крайнее уже внимательнее. Света с улицы пока хватало, крыши над мельничным цехом почти не было. Горы мусора, металла, осколки бетона. Все равномерно покрыто многолетней пылью. Отпечатков следов быть на битом кирпиче не могло, по крайней мере я не следопыт, и ничего интересного не увидел. Обрывки одежды, какие-либо недавно брошенные вещи тоже отсутствовали. Добросовестно потратив на осмотр пятнадцать минут, я перешел в следующий зал или цех, не знаю, как его назвать. Там было гораздо темнее, и я включил фонарь.

Запах я почувствовал, дойдя до глухой стены, дальней от входа. Отчетливый трупный запах. Осветив фонарем груду мусора, грунта и всего прочего я подошел поближе. Да, пахнет отсюда. Порыв ветра, ударивший снаружи в помещение, запах не уничтожил, наоборот, он стал еще отчетливее. «Так, а вот и след!». Пыль, осевшая на куче, легла уже неравномерно, не таким слоем, как с другой стороны. Значит закопали здесь. «Вот и Ваш последний приют, Мария Семеновна!» «Нет, не последний, последний будет на кладбище» — стараясь избавиться от всякой чуши, лезущей в голову, я быстро зашагал к выходу. Пройдя южной окраиной Вознесенского, я зашел в село с другой улицы и резво рванул к опорному пункту, забыв про больную ногу. Шел пятый час дня…

Первым делом я позвонил в РОВД и четко доложил обстановку, отметив, что сам труп не откапывал. Назвал себя. На удивление, дежурный воспринял все серьезно, попросил из опорного пункта не уходить, ждать звонка. Второй звонок Николаю домой:

— Оперативная группа на выезд! Следователь прокуратуры, медицинский эксперт, криминалист, проводник с собакой! — Мной овладело дурашливое настроение, хотя говорил я серьезным тоном. А здоровались мы еще утром…

— Нашел?

Я рассказал все подробно.

— Может собака дохлая? — Спросил он с затаенной надеждой.

— Кому придет в голову собаку там закапывать? Бросят сверху и все! Пойти назад, проверить? — Спросил я в ответ, уже с изрядно упавшим настроением. За ложный вызов группы в порошок сотрут, тут Коля прав, я все-таки сотрудник… пока.

— Собираюсь, сейчас насчет машины позвоню. — На заднем фоне затих смех детей и тихое воркование жены.

Только положил трубку, сразу звонок. Сам подполковник Игнатьев и тоже из дома. Снова я все рассказал и предложил проверить.

— Не надо, группа сейчас едет, мы тоже скоро подтянемся. Все правильно сделал, что сразу позвонил. Дубинина нет? — Устало пророкотал голос в трубке.

— Нет пока.

— Ладно, отбой.

Вышел я из околотка и собрался идти обратно на мельницу, тут в проулок въехал знакомый УАЗик. Я, снова дурачась, бросился наперерез с криком «Милиция, милиция!» Не шибко громко, чтобы народ не взбаламутить. Подлетел к дверце тормознувшего «бобика», рывком ее распахнул и, «задыхаясь», выпалил третий раз:

— Милиция! Скорее! Там! — Но расшевелить милицию воскресным вечером дело безнадежное. Андрюха устало смотрел на меня и молчал.

— Ты чего здесь? — Не скрыл я удивления.

— Разыскали. Могут, когда хотят. На МТФ толпа наших парней заявилась, какую-то девицу требуют, все поддатые. Бригадирша доярок на нашу Игнатовскую ферму позвонила, те сходу до меня. Когда уже у участковых телефоны дома будут?

— Ну, дальше? — Я уже забыл про свою находку.

— Руки в ноги, прости — ноги в руки, прилетаю, там и правда толпа здешних, человек пятнадцать, все поддатые, девица уже с ними, гвалт такой и конское ржание, что коровы доиться перестали. Оказалось, все просто, парни накатили портвейну, осмелели, и всей толпой кореша свататься повели.

— А «претендент» тоже поддатый?

— А то! Девка эта взаправду хороша, ну, а паренек по виду не герой. Смелость города берет, а где ее без бухла взять? Хотел разогнать всех, потом передумал — любовь у людей все же. На бригадиршу наорал малек, пусть другой раз в РОВД звонит.

— Ты-то наорал?

— Ну так, чуть-чуть… Кстати, что случилось?

Я рассказал, и УАЗик с двумя стражами порядка потащился к старой мельнице. Неспешно, я аж удивился, зная Андрея.

— Да-с, копать это охоты нет. — Сказал он через несколько минут, выйдя из здания с фонарем в руке. Оставалось ждать.

Дальше рассказывать скучно. Приехали, расставили освещение, начали работать. Все знакомые мне лица. Криминалистов было аж двое. Тот же судмедэксперт. Мария Антоновна. Те же опера. Только собаку не привезли — уже ни к чему. Народ сбежался со всего села, трое ППСников по периметру здания ревностно следили, чтобы никто не приближался. Внутрь вошли четверо главных действующих лиц и Игнатьев с одним из своих ребят — грубой рабочей силой. Ну и пара понятых, из мужиков покрепче. Опер Дима, отвечавший в тот раз за осмотр окрестностей, как я заметил, старательно избегал попадаться подполковнику на глаза. У Коли же было свое начальство, поэтому он не проявлял излишних переживаний за свой, в первую очередь, крупный промах и засев со мной в одну из машин делился последними новостями.

Наконец, там все раскопали, по камешку, по кирпичику. Игнатьев вышел на свет Божий и в последних лучах скрывавшегося за деревьями солнца изрек:

— Да, она. Чертов запах, теперь не скоро отстанет. — И стал искать глазами облажавшихся. Затем влез в «нашу» машину и бесцеремонно подвинул нас своей тушей.

— Ну, майор, тебя свое начальство драть будет, а где Овсянников? — Это он про Диму.

— За углом, с остальными, Сергей Алексеевич. — Вполголоса, почтительно ответил Николай.

— Пейзажами любуется? Нет, Коля, ну как так можно, в самом деле? Сперва, конечно, дело, а уж завтра наорусь на него всласть…

— Сергей Алексеевич, он же один с дружинниками бегал, как успеть? Искали труп, одежду, вещи, когда копать горы мусора? Я виноват, надо было больше людей выделить, а где их взять?

— Объект подозрительный, его проверяют всегда тщательнее, сам знаешь. И эксперта надо было подключить, чтобы осмотреть внимательнее. Пусть не в тот же день.

— Виноват я, Диму не трогайте, прошу…

— Оба виноваты, в смысле я и ты. А Овсянников тоже хорош, третий год пошел, мог бы понастырнее быть, а то, с фонарем прошвырнулся! Один Вовка у нас молодец! — Он дружески толкнул меня плечом.

— Служу Советскому Союзу!!!

— Ой, да помолчи. Мог бы и с утра найти, а то опять только ближе к полночи управимся. Мне внука привезли неделю назад, так за эту неделю только три часа с ним общался. Подсчитал однажды…

Через некоторое время вышел врач, и найдя начальство глазами, подошел к машине.

— Задушена. Веревка примерно полтора сантиметра в диаметре, свита из трех крупных прядей, эксперты волокна нашли, есть с чем работать. Рисунок веревки полностью на коже не сохранился, время много прошло. Перед тем как задушить, ударили по голове, в затылочную часть. Не похоже, чтобы сопротивлялась, но, по-видимому душили двое — один держал за ноги. Лапищи такие, крупные.

— Там твои прибыли. — Игнатьев кивнул на труповозку.

— Да, увозим. Заключение по всей форме будет в среду.

— Вы там ничего не пропустите.

Судмедэксперт лишь пожал плечами. Через некоторое время завернутый в простыни труп на носилках понесли мимо зрителей. Народ отшатнулся, некоторые побледнели, кто-то, зажав рот, стремительно рванул из толпы. Одна впечатлительная девица, закатив глазки, рухнула на руки своего кавалера. Пока доктор растерянно взирал на эту картину, вышедшая вслед за носилками Мария Антоновна привычным жестом достала из сумочки пузырек с нашатырем и пачку ваты и, изящно помахав рукой с тампоном перед носом «жертвы», привела ее в чувство.

Один софит выволокли наружу, и знакомый мне Виктор Сергеевич начал осматривать здание и грунт с внешней стороны.

— Завтра. Дам еще двоих. Весь бурьян в округе облазить! С Виктором Сергеичем поедете! Он старший! Если хоть один окурок или какую оборванную пуговицу пропустите! — Дима Овсянников стоял перед начальством навытяжку. Игнатьев уже «отходил», поэтому разнос, как видно, отменялся.

Коля, поделившись новостями и планами, собрался подвезти меня до дома. Для оперов сегодня работы не было, за исключением одного. К Николаю незаметно для зрителей проскользнул незнакомый мне парень и тихо доложил:

— Рогожин в толпе. И Савчук.

— И как они?

— Рогожин заинтересован и спокоен. Похоже на искреннее любопытство. Савчука понять трудно, но взгляд беспокойный, и сам какой-то, дерганый, что ли…

— Ты с ними взглядом не «законтачил»?

— Нет, что Вы…

— «Проводите» до дому каждого. Любой контакт фиксировать.

— Конечно, товарищ майор.

Только вернувшись домой я вспомнил, что у нас «авария». От кухонной розетки в «залу» был проброшен единственный в доме удлинитель, на столе в комнате горела настольная лампа. Свет был только в кухне и прихожей. Бабушка, подперев рукой подбородок, ждала меня за накрытым столом.

— Тебе нравится ваша работа, Володя?

— Я ж больше ничего не умею. — Попытался я отшутиться.

— Лучше на комбайнера выучись! — Произнесла она с непривычной серьезностью в голосе.

Витю взяли на следующий день, уже после обеда. Задача осложнялась тем, что нельзя было разворошить муравейник, о котором к тому же угрозыск только догадывался. Все надо было обставить как случайность, причем на глазах свидетелей, которые мгновенно разнесут новость по селу.

Рогожин, в самом блаженном состоянии, неспешной походкой проследовал из пивной на автостанцию, располагавшуюся на пыльной площади, с тыльной стороны городского рынка. Был он слегка размякшим от жары и двух неизменных кружек пива после удачной халтуры. Вежливо кивнув знакомым, он пристроился в хвост очереди, ожидавшей трехчасовой автобус на Вознесенское. Надо заметить, что последний месяц Витька почти все время вел себя тише воды, ниже травы и к тому же стал весьма придирчиво следить за своей внешностью и манерами. А по площади тем временем гулял маленький смерч…

Дедок, еще крепкий, неброской внешности, среднего роста, седой, с двумя рядами орденских планок на заношенном пиджачке, изрядно поддатый, но еще в тех кондициях, когда в вытрезвитель, по совести, забирать пока рано, шатался по округе, наводя порядок, одному ему ведомый. Сначала он докопался до группы ребятишек лет двенадцати-тринадцати, которые мирно толпились на углу. Слышались обычные вопли типа «сопляки», «да мы за вас…», «да в ваши годы…». Неожиданно остыв, старик последовал дальше, задев плечом какую-то девушку и пробормотав что-то ей вслед. Народ уже поглядывал на него с явным неодобрением, но пока молчал. Когда дед почти дотопал до автостанции, под раздачу попали две бабки, сидевшие в закутке у заброшенных навесов со своей не распроданной зеленью. Понятное дело, что они тут же были заклеймены, как проклятые спекулянтки. Бабки за словом в карман не полезли, и стоящим в очередях на автобусы стало не так скучно. Спектакль продолжался минуты три, после чего дед снова выдохся и, махнув рукой, двинулся вперед, рассекая одну очередь за другой. На против Рогожина дед неожиданно остановился, дыхнул перегаром, и глядя злобными мутными глазками на парня спросил:

— Куда автобус?

— В Вознесенское, отец. — Почтительно и смиренно ответил тот.

— Какой я тебе отец, щенок! — Неожиданно взвизгнул дед.

Дальше на Витьку обрушился поток брани, воплей, брызги слюней. Дед схватил его за воротник рубашки, ну чтобы не упасть, понятное дело. Один из мужиков начал вклиниваться между Витькой и старым скандалистом, но того было не унять. Рогожин отцепил его руку, но вместе с ней отлетела пуговица рубашки. В общем, закончилось все увесистым лещом, который был, надо отдать должное, аккуратным. Витя, будучи «юридически подкованным», силу соизмерял, и старик просто врезался в колонну, подпиравшую навес, даже не упав.

— Милиция!!!

Что обидно, милиция тут же и нарисовалась. Наряд из старшины и двух младших сержантов на «бобике». Какие-то две тетки уже перекрыли милиции дорогу и истерично повествовали им про молодого негодяя, поднявшего руку на ветерана. Вознесенские, которых была добрая половина очереди, вознегодовав от такой несправедливости, быстро загнали теток «под лавку» и начали заступаться за земляка. Витьку в Вознесенском не любили, зато любили справедливость.

— Разберемся, граждане!!! — Солидно пробасил старший наряда традиционное заклинание. Деда и Витю погрузили в машину, причем буяна засадили в задний отсек, под замок. Записали свидетелей. Какой-то солидный гражданин, в костюме и с институтским значком на лацкане потребовал взять его с собой в отделение, утверждая, что он все видел от и до. Еще в свидетели взяли одну женщину из Вознесенского. Набитый до отказа УАЗик отправился в РОВД.

Там, после долгих процедур, Рогожина и старика, уже достаточно протрезвевшего и испуганно озиравшегося по сторонам приказали распихать до утра по камерам. Свидетели, дав показания, отправились по своим делам. Витя логично пытался протестовать, но бывалый дежурный, сославшись на то, что от него тоже слегка пахнет, и вообще, гражданин уже судимый, оставил его под арестом, снабдив бумагой и ручкой, для написания жалобы прокурору.

Приняв жалобу, капитан распорядился отвести Рогожина в ИВС, и бросил тому, как отрезал:

— Завтра! Все к следователю!

Наутро Витю привели в пустую комнату для допроса. Через десять минут дверь распахнулась и на пороге с самой добродушной улыбкой появился Николай. Увидев майора, уже примелькавшегося в селе, парень все понял и побледнел…

Задержанию Витьки предшествовала небольшая подготовительная работа. Во-первых, нашли «актера» на роль буйного деда. Ветеран органов, служивший еще в «Смерше», затем гонявший ОУНовцев по Карпатам, после работавший в милиции в соседней области быстро согласился помочь. Понимал он задачу с полуслова, а опыт имел такой, что сдался бы даже Станиславский с его «не верю». Дабы исключить травматизм на пенсии, ветерана, кстати с подлинными орденскими планками, подстраховывали два оперативника. Они же «пасли» и Рогожина. Понятное дело, ветерана МВД по-тихому вывели из ИВС, когда все утряслось и с благодарностью отвезли домой.

«Старшина» был уже опером в возрасте, зависшем в капитанском звании похоже, что навсегда. Не поладил мужик с начальством, что поделаешь… Когда Сергеич, как его уважительно звали товарищи, в одной из комнат РОВД примерял форму старшины патрульно-постовой службы под смех коллег, заглянувший на подозрительное веселье замполит ехидно промолвил, что погоны в самый раз и после операции форму можно и не менять. Но под недобрыми взглядами сотрудников, «политрук», запнувшись посреди своей речи, уже в полной тишине отвалил, тихо прикрыв дверь. При его появлении никто даже не потрудился встать.

Операция по задержанию прошла удачно, но настоящая работа с Рогожиным только начиналась, и тут можно было потерять даже то, что наработано. От умения «сломать» Витьку зависело все.

— Снова вынуждены вас побеспокоить, — обратился к бывшему преподавателю Махонина сотрудник угрозыска.

— Да мне нечего добавить. Уже все рассказал.

— Нет, Игорь Данилович, про Махонина пока забудем. Вопрос к вам весьма деликатный.

— Слушаю. — Удивленный реставратор недоуменно взглянул на собеседника.

— Вы, Игорь Данилович, вращаетесь в довольно узких кругах, как бы правильнее выразиться, связанных с изобразительным искусством. И знаете, похоже, всех.

— Всех знать невозможно, да и страна у нас большая.

— Пока по области. — Улыбнулся оперативник.

— Что вас все-таки интересует?

— Не торопитесь отвечать, обдумайте… Нас интересуют люди, которые занимаются скупкой и перепродажей антиквариата, живописи, конкретнее — старинных икон. Вряд-ли такие люди могли пройти вне поля зрения.

— Моего или вашего?

— Теми, кто нам на глаза попал, мы у вас не интересуемся. А вот те, кто сейчас активен, должны быть у вас на слуху. Круг, я повторяю, узкий. Вы известный реставратор.

— Я далек от всего этого. И не хотел бы передавать слухи. У меня свои понятия о порядочности, поймите пожалуйста. Я не одобряю спекуляцию, но, назвав вам людей, я повлияю на их судьбу. И не лучшим образом…

— Да, далеки. Не обижайтесь, мы навели о вас справки, поэтому так откровенно просим о помощи. И о вас упомянуто не будет.

— Я не за себя опасаюсь. Простите, речь снова об Илье?

— Да, он был у них на подхвате. Согласитесь, нам надо знать об этом все.

Последовала долгая пауза. Сотрудник терпеливо ждал.

— Рано мальчик на кривую дорогу сошел. Что-то я упустил.

— Большого криминала в его действиях, строго говоря не было. Что-то вроде комиссионера. Конечно, при желании статью притянуть можно, но…

— Не оправдывайте его. Вы понимаете, что я хотел сказать. И результат печален, ведь дошел он по этой дороге до конца, я убежден. Это не то, что я вкладывал в своих учеников. И виноват только он сам! Никто не может сбить человека с прямого пути, если он сам не имеет какой-либо гнильцы внутри. Служение искусству этого не допускает!

— Мы кстати не думаем, что к смерти Махонина привела скупка икон. У нас для этого есть основания. Но проверить надо все. Я вас убедил? Служить надо не только искусству, но и правосудию. — Подхватил верный, как ему казалось, тон оперативник.

— Как пафосно! Впрочем, я и сам… — Смутился Игорь Данилович.

— Подумайте. Нам вправду нужна Ваша помощь.

Снова последовала пауза.

— Двоих могу назвать. Кстати, оба в поле вашего зрения. Один, впрочем, скорее коллекционер. А вот второй — тот у меня реставрировал четыре иконы год назад. Тип обаятельный, но мне не приглянулся. Известен своей страстью к антиквариату.

— Судимые?

— Да, но насколько знаю, по хозяйственным статьям. Я сильно не интересовался. Рекомендации и вправду дать не могу.

— Пишу, говорите, Игорь Данилович.

Весь понедельник я был далек от больших и великих дел. Обегав магазины и знакомых, я полностью скомплектовал Витькин список. И, как назло, в это время пришли новости вместе подъехавшим автобусом. Только, в отличие от всего села, я понял их правильно. Итак, где теперь взять электрика? Бабушка, казалось, совершенно не переживала по этому поводу. Во вторник вечером она запланировала визит к подруге. Со мной! Выглаженные запасные брюки и лучшая рубашка уже висели отдельно в шкафу. Я попытался показать ей, как наивно она ведет себя с профессионалом, и прямо глядя бабуле в глаза поинтересовался, как ее зовут, сколько лет и красивая ли.

— Будет лучше, если ваше знакомство произойдет правдоподобно. Мол, встретились случайно. Тимофеевна ее тоже ненароком зазовет. Не ждала, значит, что мы заявимся. Мы ж с ней не дуры какие…

— Вот как?

— А расскажи я тебе все, ты ж себя выдашь, знаю. — В глазах у бабушки плясали черти.

— Ты в войну в разведке служила?

— При госпитале я, санитаркой была. Сколько раз тебе рассказывала, что дурака из себя строишь?

— Людей насквозь видишь? То ли дело я, такой ученый, следователь, профессионал, одним словом! — Я не сдержал усмешки.

— Ты смотришь, а я смотрю и вижу. Разницу понимаешь?

— Естественно…

— Тебя не учили видеть, хоть ты и пять лет на учение потратил. А я еще от бабушки своей кое-что полезного для себя подчерпнула. Тебе она, стало быть прапрабабка. Ефросиньей ее звали, если не забыл. Да мне мало что от нее перешло, дурная я по молодости была, легкомысленная. А вот она — истинная ведунья. А ты еще молод, а уже простыми людьми, неучеными брезгуешь. Зря, можешь обжечься однажды. И больно, Володь…

— Значит меня ты лучше, чем я сам понимаешь? — Я почувствовал, как краснею, лицо аж загорелось.

— Ты не обижайся, но работа и вправду не твоя. Врать то мы все любим, но вот провести другого человека — тут талант нужен, вдохновение что ли. Не каждому дано перенести это с легкостью. А тебя в душе от лжи воротит, я ж вижу.

— Я следователь, а не оперативник, как Коля к примеру. Нам в общем врать и не положено, наоборот должны мы до правды докопаться любой ценой.

— А тебя не спросят, что ты хочешь, прикажут и все. Сам сказал — любой ценой.

— Не цепляйся к словам… Все хотят, чтобы мы святыми были. В том числе и убийцы. Уже два трупа, между прочим. Ты их найдешь?

— Найдут те, кому на роду написано искать. Тот же Николай. И, упаси Бог, я его плохим не считаю. Но ты не он.

— Значит, у меня ни характера, и вообще ни черта!

— Почему? Характер есть. Актер ты никудышный, только это и сказать хотела. А ты уж обиделся… Вот Гоша тот же, племянник попа Василия, тих и безответен вроде, все село за дитя Божие его почитает, вслед смеются… А, он не прост, стержень в нем какой-то, сама даже не пойму. Вроде и рассказать ему, алкашу, по сути нечего, а народ слушает, не перебивает, в глаза смотрит. Не пойму его, а не прост он…

Я задумался.

— Хорошо. А вот к примеру… Про Петьку Савчука что скажешь?

— Петька? Слабый он. Прут железный в дугу согнет, а в душе слаб. Вот знаешь, возьмет кто его за руку, скажет: «Пойдем, Петя, в преисподнюю», так пойдет ведь, как теленок на веревке.

— Больно ты хитрая, бабуль…

— Хитрая, Володя, плохое слово. А людей я и вправду насмотрелась.

— А меня не спросила, чего я хочу? Я вроде как под венец не рвусь…

— Тебя оглоблей под венец и не гонят, ты зря не беспокойся. Воля то на все твоя. И кстати, есть еще варианты, не она одна, выбирай — не хочу.

— !!!???

— Чего глаза таращишь?

— Ладно. А местные парни меня той же оглоблей из села не погонят? А то я бегаю нынче не быстро.

— А чего от них бегать? Выдирай дрын из земли да им навстречу. Пусть сами бегут.

Про ремонт проводки я в тот вечер забыл. Идти на смотрины, понятное дело не хотелось, но еще меньше хотелось огорчить бабу Катю. Хотя она и была у меня человеком не обидчивым.

Но, как оказалось, о наших проблемах помнили другие. Иные люди бывает жалуются на милицию, а вот конкретно меня она, родная, в беде не бросила. Часов в одиннадцать утра подрулил Андрюха, и из УАЗика выгрузился солидный мужчина лет шестидесяти, седой и кряжистый. Андрей, открыв заднюю дверь, выставил два фанерных ящика с ручками, полные инструментов и, приветственно помахав нам с бабушкой:

— Знакомьтесь, батя мой, Виктор Петрович.

Поздоровались, Виктор Петрович степенно направился в дом. Дубинин-младший тащил за ним ящики.

— Показывайте, где что.

Я засуетился, таща из сеней свои покупки, попутно кивая на старую проводку.

— Господи, а сколько ж у Вас будет заменить все? Мы с Витькой то договорились… — Растерянно спросила бабуля.

— Андрюх, Екатерина Степановна думает, что мы голодные. — Весело подмигнул отец сыну.

— Да нельзя же так! — Бабушка никак не могла прийти в себя.

— Отчего нет. Я не ваш шалопай Витька. Делает то он вправду хорошо, да сам плох. А я вам, считайте, по-родственному сработаю. — Усмехнулся в усы мастер.

— Так, батю не обижайте! Я попросил. Идемте, нечего под руками путаться.

— Ну пошли на кухню, там тебя сюрприз ждет.

— Работает? — Андрюха радостно уставился на пузырящиеся банки. Потом обернулся на ухмыляющуюся бабу Катю и покраснел.

— Не смущайся, добрый молодец. Перегоню — все выпить заставлю. — Бабушка была в прекрасном настроении.

— А у Вас и аппарат есть? — Растерянно спросил участковый.

— Без него обойдемся.

— Теперь ты понял? Ну Петька, попался… — Андрей радостно потер руки, когда бабуля вышла в комнату к Виктору Петровичу.

— Еще не попался. Остынь.

— Ну, теперь знаем, в какую сторону рыть.

— А ты не задумывался, почему эту братию никто не выдал?

— Задумывался. Тут одной выгоды алкашам мало, их еще и припугнуть надо. Да хорошо пугнуть, так что и пьяные и трезвые рот на замке держать будут.

Про смотрины рассказывать по большому счету нечего. Поболтали мы с Надькой полчаса, да и умотала она куда-то, не обращая внимания на гримасы Тимофеевны. Надя ведь тоже не дура, понятно было, зачем позвали. Ни она мне не приглянулась, ни я ей. Из соседней комнаты слышались пререкания бабок:

— Ты мне что не сказала, что у ней хахаль? Чего голову морочишь?

— Да какой хахаль. Придурок — одно слово. Твоему то Володьке в подметки не годиться.

Прям гордость за себя взяла!

— Могла бы не звать. Да в такую даль!

— Та ты погоди, сведем их еще раз!

— Щас! Оно надо!

И все в том же духе. Я, чтобы не заржать, аки конь, вышел на крыльцо. Чистое звездное небо, тишина, прохлада, все заботы куда-то снова отошли. Хорошо в деревне летом…

— Пора нам с вами, Мария Антоновна уже определиться с мотивом.

Прокурор района, следователь, подполковник Игнатьев собрались часов в одиннадцать в одном из кабинетов прокуратуры.

— Что дал допрос Рогожина?

— Ничего, им только занялись. — Ответил Игнатьев.

— Давайте по порядку. Итак — ограбление. — Начал прокурор.

— Маловероятно. Остались деньги, часы. Для ограбления завели в лес?

— Речь идет о крупной сумме.

— Ее он не возьмет с собой. Наличие других ценностей не установлено. По этой версии ищем заказчика икон, выясняем суммы, которыми оперировал убитый. И Рогожин, как соучастник тут не просматривается. Ему это точно не надо.

— Установлено, что убийц было двое? — Еще раз уточнил прокурор.

— Да, второй, что прятался за кустами, судя по следам, был не Рогожин. И тот вышел к другой остановке, скорее всего к своему мопеду, что прятал возле шоссе. Размер ноги, на которую он опирался коленом, не тот. Вот фото следа, вот заключение. Нам повезло, что за кустом, где он прятался, мягкая почва.

— Надо не тянуть с изъятием одежды Рогожина. А то доиграемся до того, что его выручат. Дом его не опечатан! — Прокурор недовольно покачал головой.

— Некому выручать, вроде. Я согласна с ребятами, что неожиданный допрос даст нам больше. Похоже, за прямые улики подозреваемый не беспокоится. Кровь надо искать на другом, который бил.

— Ладно, оставим пока. Далее — месть.

— Нет данных, позволяющих так думать. Врагов не имел.

— Ну, не имел явных. Того же деятеля, что деньги слал, мог провести. Оборотистый парень.

— По этому варианту снова упираемся в заказчика. Но, пока его не найдем, никакой стройной версии не будет. Киевские коллеги тоже ничего не накопали, ни ссор, ни долгов. Есть именная сберкнижка на 650 рублей. Нет, не согласна.

— А вы, Сергей Алексеевич?

— Думаю, месть можно отбросить. — Игнатьев говорил уверенным тоном.

— Ревность.

— Нет. На удивление, с женским полом пересекался мало, я имею ввиду личные отношения. Из Киева сообщили, что была подруга в институте, но расстались где-то почти год назад. У этой девушки уже другой.

— Случайная ссора.

— Тут опять же, повод нужен. Не на свадьбе подрались. — Задумчиво сказал подполковник.

— Согласна. Более того, встреча-то не случайна. И главное — напали исподтишка. При этом, «первый» не участвовал в убийстве.

— А про второго — пока еще версия. — Упрямо заметило «Око государево».

— Далее. Случайный свидетель.

— Чего?

— Не знаю, чего, товарищи. — Раздраженно произнес прокурор.

— А, пожалуй, самое вероятное. Тут два варианта — либо он случайный свидетель и даже не понял, за что убили, либо он свидетель-шантажист.

— И все же, чего свидетель, что его убивать надо? Сам на руку не чист, с ним и договориться можно. Хотя, сколько он заломит за молчание…

— Вот! Этим область займется, ну а мы у себя по району все нераскрытые дела к Махонину примеряем. Как к свидетелю, конечно.

— Область займется… — Скептически покачала головой следователь.

— Займется, займется. Тут нашим районом все не ограничится. — Успокоил прокурор.

— Будем плясать от людей, с которыми Махонин общался в Вознесенском. Прошлое их изучить досконально. Самый вероятный путь.

— Чекменевым и Ракитиной уже занимаются, насколько помню?

— Да, но пока ничего интересного. — Ответил Игнатьев.

— А то, что Ракитину по фото опознали, что это она про Махонина расспрашивала?

— Это же не ее прошлое.

— Чувствую, это будет главной версией. Ну-с дальше. Убрали конкурента.

— На родовой замок и место в палате пэров?

— Ты, Серега, со своими гвардейцами ерничай, а у нас тут прокуратура. — Осадил прокурор своего давнего компаньона по рыбалке.

— Вижу, что не церковь.

Мария Антоновна в это время устало смотрела в окно.

— Да, а по версии «месть» мы тоже коллег нераскрытые дела попросим примерить?

— Мария, а ты со мной в область просить поедешь?

— Нервы дороги, мало их осталось.

— Вооот!

В кабинете на втором этаже РОВД между тем шел трудный разговор, хотя официально это был допрос. Но майор решил вести его по возможности неформально.

— Добрый день, Виктор Фомич. Старший оперуполномоченный уголовного розыска, майор милиции Демидович Николай Александрович.

Витя растерянно взирал на вошедшего, сразу его узнав. Присказка «Кому добрый — кому нет» так и не сорвалась с его языка.

— Допрашиваю Вас по поручению следователя по делу об убийстве вашего приятеля. Ознакомьтесь, пожалуйста.

— Да не приятеля.

Рогожин отодвинул бумагу в сторону. Заполнив «шапку» бланка протокола, майор снова широко улыбнулся.

— Мы, Виктор Фомич, снова вынуждены уточнить Ваши показания. Итак, когда Вы 21 июня сего года выехали из Вознесенского?

— Утром. Уже спрашивали, в протоколе есть.

— Точнее, пожалуйста.

— В семь с минутами утра на 305-й сел.

— Куда поехали?

— В соседний райцентр.

— Когда приехали?

— В районе девяти, примерно.

— Далее, куда направились?

— Договорился проводку одному деятелю поменять. Туда и направился.

— Виктор Фомич, это дело об убийстве. Прошу Вас, не выдавливайте из себя показания по капле. Фамилия заказчика, адрес?

Виктор назвал, все совпало, слово в слово. Коля был невозмутим.

— С каких до каких работали?

— Дочапал минут за двадцать и приступил. А закончил — уже шесть было.

— Получается, ориентировочно вы начали в 9—30, ну плюс-минус полчаса? Так?

— Так. — На лбу Витьки выступил пот.

— Работали весь день?

— Ну, перекусили с хозяином, тот стол накрыл, как откажешься.

— Хозяин все время с вами был?

— Конечно. Этот барыга матери родной не доверяет, не то что мне.

— По его показаниям, вы появились у него в доме уже за полдень. Вот эту нестыковку хотелось бы прояснить. Работали до полседьмого без отдыха, но все успели. Ознакомьтесь.

— Этот баран сам ничего не помнит! Что тут читать! Там и работы не на полдня, а на день. Я едва управился.

— По его показаниям, вы договорились часов на десять. А появились ближе к часу. Все же почитайте. И спокойнее, пожалуйста.

Витька барахтался еще полчаса. Потом «сдался». Очная ставка ему не улыбалась. Но в действие вступил план «Б».

— Понимаете, гражданин майор, объяснение есть, но давать я его не буду.

— Женщина, конечно же. А вы человек благородный, конечно же. — Майор с ехидством сделал ударение на последнем слове.

— Как вы догадались? — Усмехнулся пока еще свидетель.

— Типичная отговорка, Виктор Фомич. Вы не оригинальны.

— Ну вот.

— Фамилия, адрес?

— Я же вам сказал…

— Могу я к вам обращаться просто Виктор и на «ты»?

— Я от этого не растаю, гражданин майор. Можно…

— Так вот, Витя, сейчас в камеру. Подумать. После обеда продолжим. Используй это время с пользой. Думай и оцени свое положение. Задержан ты на трое суток и, как понимаешь, скандал на автостанции тут не причем. А знать всему селу, в чем мы тебя подозреваем, не в твоих интересах.

— А в чем? — У Рогожина дрогнул голос.

— В камеру, Витя. Думай.

Совещание в областном управлении. Начальник угрозыска, выслушав собравшихся, стал лично давать поручения.

— Всего пять человек, трое известны по нашей линии и двух назвал реставратор. Но эти двое тоже наши клиенты, в прошлом. Вы, Петров, старший группы. Необходимо установить, с кем вел дела Махонин. Негласно. Когда вызовем на разговор, отпереться от знакомства у него не должно быть ни малейшей возможности. Скрыть, что вокруг них работают нельзя, придумать безобидную причину — наивно. Но до последнего стараться нашу работу не засвечивать. Об убийстве Махонина, понятно все уже знают.

— А если не они? Кто-то другой?

— Начнем работать по этим, если есть другой — всплывет. Круг достаточно узкий.

— Но улик против них нет. Спекуляцию иконами не признают.

— Они вряд ли замазаны в убийстве. Зато очень хотят понять, что им самим грозит. Успокоить свои нервы, так сказать. Так что на разговор пойдут.

Мария Антоновна, Игнатьев, Виктор Сергеевич, судмедэксперт. Один из кабинетов РОВД, сразу после обеда.

— Итак. Убита она в ту пятницу, днем. Точнее уже не установить. Удар по голове сзади. Была оглушена, видимо потеряла сознание. Упала лицом вперед. На лице и теле характерные ссадины. Судя по траектории удара, нападавший выше ее примерно на голову. Но сам удар был нанесен явно вполсилы. — Доктор задумчиво листал свои бумаги.

Собравшиеся врача не прерывали, несмотря на то, что он тянул фразы с большими паузами. В кабинет, испросив разрешения, вошел Николай и пристроился на крайнем стуле.

— Удар был нанесен вот здесь. — Доктор ткнул пальцем в план-схему места происшествия.

— Как установили? Это перед дверным проемом во второе помещение?

— Да, она упала прямо в проем. На осколках кирпича следы кожного эпителия, характер ушибов тоже соответствует месту падения.

Виктор Сергеевич довольно кивнул. Они с доктором славно поработали.

— Предмет, которым ее оглушили найден. На нем следы кожи и волос убитой, есть немного крови.

— Но это не орудие убийства. — Продолжил врач.

— До убийства дойдем. Что еще можно извлечь из этого? — Мария Антоновна разглядывала лежащий на столе предмет — старую заржавевшую железяку от мельничного механизма.

— Следы крови, не совпадающей по группе с кровью убитой. Вот здесь, на заусенце. Деталь держали вот так. — Доктор показал рисунок. На детали отчетливо были видны места, где ржавчина потемнела и была частично стерта — явные потожировые следы.

— Далее. Вес детали — четыре триста. Найдена справа от места оглушения на куче мусора в шести с половиной метрах, на высоте два метра от пола. — Многозначительным тоном сказал криминалист.

— Отбросил в сторону той же рукой, что и ударил. — Промолвила следователь.

— Не слабак.

— Это, мягко говоря. А если еще учесть рост убийцы, покойница ведь и сама была женщиной крупной.

— Насчет убийцы — не спешите. Удар не привел к смерти, она была задушена. — Напомнил собравшимся доктор.

— Какие еще следы на детали?

— На детали нет. Пойдем дальше. Тело Ракитиной перешагнули довольно неуклюже, задев плечо ногой, точнее — краем подошвы. Проем узкий, чуть шире обычной двери. На платье и коже характерный след. И, тут самое интересное, кроме частиц окружающего мусора и кирпичной крошки на этом следе есть частицы ладана. Микроскопические.

Все оживились.

— Далее тело переместили во второе помещение, это на плане обозначено пунктиром. Я снимаю свое первое утверждение, что второй держал ее за ноги, когда первый душил. Ее перенесли на весу в угол помещения номер два, место, куда перенесли обозначено вот тут. — Доктор снова ткнул пальцем в план. Криминалист кивнул.

— Дальше в некотором роде предположение, но я рискну его озвучить. Тот, кто перешагнул тело, был ниже ростом, поэтому и задел ее. Ракитину он поднял под мышки, второй взялся ладонями за лодыжки жертвы, сильно взял — остались пятна, так вот перенесли и положили ничком. Подавала ли она после этого признаки жизни или была без сознания — не скажу.

— Там и задушили?

— Да. Веревку просунули под горло и затянули сзади. Место, где она лежала, мы нашли с трудом, но нашли. На кирпичах остались волокна веревки, когда ее протаскивали под шеей. Судя по всему, она не сопротивлялась. — Вступил Виктор Сергеевич.

— Почему вы так уверены? –С интересом вмешался подполковник.

— Она лежала ничком. Если бы сопротивлялась и пыталась подняться или перевернуться на спину, то на спине, как и на локтях и внутренней стороне предплечий остались бы следы. Ну представьте себя в этом положении, на что вы обопретесь, вставая или переворачиваясь? Таких следов на руках нет. — Ответил судмедэксперт.

— А когда она падала?

— Падала она плашмя, руки практически вдоль тела, чуть на левый бок, ударилась головой. На левой стороне головы и лица ссадины на коже, трещина на левой скуле.

— Смерть наступила именно от асфиксии?

— Однозначно. Травмы от удара и падения не смертельные.

— Далее? — Заинтересованно спросил Игнатьев, который в процессе детального осмотра места происшествия предпочел свежий воздух. Впрочем, в тот момент он там был лишним.

— Волоком втащили убитую на кучу мусора, остались даже характерные разрыва платья и белья, на мусоре мы нашли обрывки ткани, прикрыли двумя старыми железными листами. Третий лист использовали в качестве совка — засыпали труп кирпичным боем и всякой дрянью из дальнего угла.

— Так, а пальцы? Ни на листах, ни на, будем называть ее деталью? — Оживилась Марья Антоновна, уже знакомая с предположениями и выводами.

— Ничего. Но на листе, который брали в качестве совка, следы талька от резиновых перчаток. А «деталь» в том месте, где ее брали рукой, имеет рифленую поверхность. Плюс ржавчина…

— Веревка?

— Льняная, свита из трех прядей, диаметр примерно 15 миллиметров, довольно потрепанная, следы волокон должны быть повсюду. Где произвели, где продавалась — будем устанавливать.

— На месте не нашли?

— Нет осмотрели все. Похоже унесли с собой.

— Так, если найдем — это уже улика! Частицы кожного покрова на ней могли остаться?

— Надеюсь. И волокна она всюду оставляет, куда не положи…

— Ладно, мне пора продолжать. — Поднялся майор, до этого не промолвивший не слова. Все обратили к нему лица с немым вопросом.

— Финтит пока. Это надолго… — На прощание выдал Коля.

Совещание продолжилось.

— Сумка Ракитиной найдена?

— На трупе сверху брошена. Ключи, кошелек. Еще косметичка, она следила за собой. Бумаг нет. На руке часики, стекло треснуло при падении, но механизм не остановился. Завод кончился полностью.

— Теперь вопрос — она туда сама пришла? Логично, если ударили ее уже внутри, не силком же тащили по деревне… Но зачем?

— Зачем — это не к нам. — Усмехнулся доктор.

— Но пришла она сама. Там перед входом пересохшая лужа, всегда грязь и сыро, даже сейчас. Следы ее обуви сняты. Вот, пожалуйста… Все остальные по щебенке лазили, чтобы не в грязь, включая наших. А она в туфлях…

— По грязи в туфлях? — Удивленно спросила следователь.

— Там той грязи пол сантиметра. Ты ж видела. А по камням ей в туфлях лучше? Сама то на место в ботинках выезжаешь… — По-свойски заметил Виктор Сергеевич, проработавший с ней лет пятнадцать.

— Значит сама пришла? Ну, подумаем, зачем…

Я в это время наслаждался отдыхом. От нашего командира вестей пока не было, Андрюха мотался по участку, и я от скуки наконец то собрался навестить отца диакона. Весело проведя время до четырех, мы разошлись, поскольку Сашка собрался на вечернюю службу. Я решил попить пива, не столько попить — я к нему был равнодушен, сколько послушать местные разговоры. Для вознесенских я уже стал привычной деталью пейзажа и надеялся извлечь из деревенских слухов что-либо полезное. Так, наудачу…

Выцедил неспешно две кружки, вполне ожидаемо ничего полезного не услышал и в седьмом часу поплелся домой. Пиво оказалось стратегической ошибкой. В прихожую, заслышав мои шаги, резво выскочила бабушка, ну чтобы упредить, значит… Учуяв легкий аромат, ну что там в самом деле с двух кружек-то, она сделала страшные глаза. Из комнаты доносились голоса гостей. Женские голоса, само собой…

— Продолжим, Виктор Фомич. Что надумали?

— Я вас не понимаю. — Заерзал на стуле Рогожин.

— Итак, в первую половину дня 21-го числа вы провели в месте, которое назвать нам не можете. Потому как человек вы порядочный, а в деле замешана женщина. Поэтому на момент убийства Махонина алиби у вас нет. Записал.

— А почему у меня должно быть алиби? Я откуда знал, что оно должно быть? — Криво ухмыльнулся Витька.

— Желательно его иметь, нам меньше хлопот, в конце концов…

— Зачем мне убивать Илюху?

— Лично я подозреваю вас в соучастии. Следователь же считает, что это ваших рук дело.

— А зачем мне? И что, доказательства есть? Откуда? — Голос Рогожина окреп, на лице вдруг появилось выражение уверенности.

— Эта женщина живет недалеко от Вашего заказчика? Ну, примерно?

— За три квартала. Я там бываю утром. Иногда. Есть еще причина молчать — она замужем. А у вас, ментов, языки…

Коля не обиделся.

— А Катя Окулова, за которой вы ухаживаете? С которой уехать собирались? Она и не догадывается, что не одна у вас. — С ехидцей сказал майор. Витька ошарашенно глядел на сыщика. «Откуда они докопались?»

— Сразу скажу, что за язык наш можете не переживать, про Катю мы будем молчать, как и вы. Ну, а что с другой женщиной?

— Я обязан объяснять?

— К тому идет. Вы, Виктор Фомич, уже изрядно запутались, а дальше вопросы пойдут серьезнее. В то, что вы убивали я не верю, но, как человек бывалый, поймите, что лучше рассказать, до того, как заговорит подельник и вас припрут уликами.

— Я, может, и не бывалый, но на дешевый развод не ведусь.

— Адрес женщины, у которой вы были утром? И потом, вашей Кате вы клялись в верности, она сама сказала…

— Хороших баб много не бывает. — Криво усмехнулся Витька. Глаза его забегали.

— Да, хороших женщин много не бывает. — Неожиданно согласился майор милиции, коммунист и примерный семьянин.

— Когда еще перед этим вы были у этой «таинственной» дамы, какого числа? — Продолжил он через секунду.

— Я имею право не отвечать. И кстати, Катя-то малолетка, майор. А я ни-ни с ней, ни Боже мой… Я с Катюхой серьезно…

— Оставим ее на время. Поговорим о Махонине…

Бодались они примерно еще час. Коля не торопился выкладывать карты на стол. Затем еще минут пятнадцать он предлагал Витьке одуматься, намекая, что дольше будет хуже. В итоге опер снова отправил Рогожина в камеру, пообещав встретиться утром.

Под пристальными взглядами двух бабок мы с Леной довольно быстро разговорились, сидя за большим столом, напротив друг друга. Рассадила нас баба Катя, дабы пивной дух не смущал обоняния «хорошей девочки». Нет, она, наверное, была хорошей, но какой-то легкомысленной. Выяснилось это, когда я через пару-тройку часов отправился проводить ее домой, уже порядком очарованный ее милой и непосредственной улыбкой. Это тоже было частью плана, который тщательно разработали наши старушки. Сами они по легенде должны были еще навестить болящую подругу (ну и что такого, что на часах почти десять, а в деревне ложатся спать рано), а мы, значит, до ее дому…

У дома нас и подловили. Ленкин ухажер был настроен решительно, его приятель тоже воинственно расправлял свои крылья, но топтался позади. Ленка с самой искренней и наивной улыбкой обратилась к ним:

— Ой, что вы, мальчики…

Ответом было угрюмое молчание и испепеляющий взор «конкурента». Я не то, чтобы испугался, но женщины часто дают нам красивые, однако малоценные советы. В радиусе десяти метров не было ни одного дрына, который можно было бы выдернуть из земли и броситься с ним наперевес. А нога к резким движениям не располагала…

Лена, между тем, пыталась объясниться с Лёнечкой, что, мол, ничего такого, и вообще, ее обещание в силе. Мне она успела дать такое же опрометчивое обещание, что «мальчики» меня не тронут. Не знаю, какая картина в такие минуты рисуется перед оперативниками, может больничная койка и капельница? Я же следователь, мне представилось, как я сижу, скажем перед Марьей Антоновной, и покаянно твержу: «Я не хотел… Они первые». А тут рядом еще свидетельница маячит. Причем, ИХ свидетельница…

Лёня был дурак, и, вместо того, чтобы бить сразу, громко сопя, подошел вплотную. Получил боковой в челюсть, не то чтоб сильно, но от неожиданности свалился на руки подруги. Та вместе с ним плюхнулась на пятую точку. Приятель попрыгал, типа встал в стойку, но оказался при этом еще на два метра дальше и оттуда заныл:

— Кончай, Лёнчик, он же с участковым корешится. Я ж предупреждал. Завтра всех «закроют»…

Когда я покидал поле битвы, влюбленные еще сидели на земле в обнимку. Интересно завтра на Ленку поглядеть, поставит ей «любимый» фингал или так все обойдется…

Перед сном бабушка естественно спросила:

— Ну как вы?

— Мое сердце разбито, ба… Вдребезги.

— На тебя не угодишь.

Заснул я нескоро. Про Ленку с ее дураком-ухажером я забыл сразу. Мучил вопрос, который задавали себе все — зачем Ракитина пошла на старую мельницу? Чекменев послал? Кто ее там поджидал? Савчук? С чего он там ее ждал? Что всему дурному главой здесь был благообразный старикашка, похоже уже никто не сомневался. Но что он натворил, что так испугался Махонина? Или Ракитина по своей инициативе расспрашивала про него? Мопед у Чекменева, кстати, есть. Его он прятал на шоссе за остановкой. Или не он? Кто, как не он, мог случайно растоптать куски ладана? Почему не торопятся осмотреть его обувь? Хотя, уже больше недели… Наверно именно ладан почуяла собака, когда шла по следу, которому уже больше суток. Жаль, что я не могу знать о ходе расследования. Незаметно навалился сон.

Оперативники в областном центре выполнили задание начальника УгРо за сутки. В результате поиска всплыл «работодатель» Ильи. Наполовину армянин — наполовину грек, с армянской фамилией и, почему-то, русским именем, дважды привлекавшийся по весьма серьезным статьям, но чудом избежавшей «вышки», сдав подельников. Дело, впрочем, прошлое. На хозяйственную работу с таким багажом за плечами уже не брали, а работать где-то еще — сами понимаете… В результате, получив вторую группу, типа в лагерях здоровье утратил, делец отправился на покой, каждый раз заверяя милицию, что мол ни-ни, в завязке Михаил Левонович, граждане начальники. А тут и пенсионный возраст подоспел. Понятное дело, что от конфискации он сумел уберечь немало, ну а тягу к антиквариату имел с молодости. Официальный допрос этого битого волка результатов дать просто не мог.

Привлекли для доверительной беседы с ним старого оперативника из Горького, которого Левонович считал не без оснований своим спасителем — призрак «вышки» все еще являлся во снах старому прохиндею. В результате кое-что прояснилось.

Михаил Левонович явно не играл, а скорбел об убиенном вполне искренне, впрочем, не сильно. Потерял он в деньгах «сущую мелочь», как он сам выразился и был явно уверен, что ему самому ничего не грозит. Убийц Ильи надо было искать в другой компании.

Да, передавал пару раз деньги, ездил его двоюродный племянник, прошу, мол без нужды парня не трогать. Не при чем он… Первый раз привез обратно четыре иконы, пустяк, но кое-что за них можно было взять. В честности Махонина уверен абсолютно, дело с ним имеет давно.

— Да, отвечу вам откровенно, в наших кругах, если тебя «кинули», уважение ты теряешь. И должен дать «обратку», иначе дела с тобой никто больше вести не станет. Но пускать таким соплякам кровь — дурное дело. Однако я с дураками никогда и не работал, вы же знаете…

— Кроме деловых вопросов, что-либо от него в разговорах проскакивало? Беспокоило его что-то? Просил о чем-либо?

— Дайте подумать. Обещаю вам дать ответ. И племянника расспрошу, будьте уверены.

— Если что-то интересное знает, его надо допросить. За ним ничего нет, просто допросим как свидетеля. Настройте его соответственно.

— Хорошо, Леонид Георгиевич, вам отказа нет, сами понимаете.

Пока остановились на этом. Обещание такие люди держат обычно твердо, а надавить на Михаила Левоновича для ускорения было нечем.

— Ну как, Виктор? — Наутро спросил майор. Витька угрюмо молчал. Вид у него был такой, словно не спалось до утра. Но ничего при этом не надумал. Коля решил ему «помочь», ставя все на карту. Это были, по сути догадки, но основанные на том материале, что без отдыха собирали его коллеги.

— Молчишь. Я ведь серьезно, очень серьезно пытаюсь тебе помочь. И твоя кривая улыбочка совсем не к месту. Пути у нас два — или ты случайный свидетель, о предстоящем убийстве не знал, соответственно статья за недонесение. Или ты соучастник в убийстве. Мотива у тебя подходящего нет, что да, то да. Кроме того, ты ученый, судимый в смысле, на убийство не пойдешь, поскольку рассудок по пустякам не теряешь. По логике — соучастник, заставили тебя. Тут не деньги, деньги, да за такое, тебе даром не нужны. Ну давай подумаем, что тут было…

Витька поднял голову. Усмехнулся, но в глазах была тоска.

— У вас и улики есть? Очевидцы?

— Есть один. — Соврал опер.

— И что, очная ставка? Что-то я никакого свидетеля не помню. — Витька тут же осекся и с отчаянием замотал головой.

— Бывает, Витя. Сам знаешь, как тяжело врать, не каждый может выдержать. — Торжествующе ухмыльнулся Николай.

Рогожин ошалело мотал головой и скрипел зубами.

— Но, Витя, сделаем вид, что я ничего не слышал. Пойдем дальше. Итак — свидетель. Не убийства, нет. Он видел, как вы шли с Махониным по проселку, там, где он ближе к излучине. Метров двести примерно… Лица не разглядел, но фигуры и одежду описал. Время точно назвать не может, но в районе семи было. В четверг, 21-го числа, дату он точно помнит.

Виктор выпрямился. Немного успокоился.

— Что ты слышал — к делу не подошьешь. Тебе, коли так — прямо скажу. Не было в поле никого, за фраера меня не держи.

— А ты головой крутил по сторонам, рыбаков высматривал? Не было никого… — Коля умел врать убедительно. Впрочем, ему все же врать легче.

— Ладно, это еще не все, Виктор. Расскажу, что было уже после убийства. Сел ты на 305-й в 10—50, на остановке по требованию, вот тут. — Коля ткнул ручкой в план.

— Скандал в автобусе помнишь? Вот их показания. Даже вспомнили, во что был одет. А вот показания хозяина дома, где ты проводку делал. Тоже вспомнил, во что ты одет был. Ну и получается, что, судя по описанию рыбака, это вы с Махониным шли проселком. — Коля не стал трясти третьим, несуществующим протоколом.

Рогожин молчал, уставившись в пол. После того, как майор замолк, он зябко передернул плечами. Но не издал ни звука.

— Продолжу. Вещи, которые ты носил в тот день, включая обувь целы, надеюсь? Если не найдем — это само по себе улика. Или они сохранились? Тогда изымаем, да Витя? Туфли, что на тебе, в тот день надевал? Уверен, что крови на них нет? Брызги то далеко разлетелись.

Молчание. Руки слегка затряслись, Виктору пришлось положить ладони на колени.

— Кстати, кровь замывать и застирывать бесполезно. — Безжалостно бил в одну точку майор. Отсутствие вещей, конечно слабенькая улика даже в этой ситуации. Но Витя в тонкостях не разбирался. Задача была — склонить его к признанию.

— Теперь поговорим не об уликах, поговорим о твоем положении. На кого спихнет все подельник? Догадываешься? А подельника мы припрем, там есть чем. Он в крови точно вымазался, еще и орудие убийства найдено, и отбиваться теперь он будет отчаянно. И ты для него находка, он такую версию выдумает, что тебе и не снилась.

Витька откинулся на стуле, на лбу выступила испарина. Коля взял паузу и закурил, не забыв предложить сигарету «гостю». Тот отмахнулся. Молчание в кабинете висело минут десять, опер не торопился его прерывать. Наконец, прочитав на лице допрашиваемого еле заметные следы паники, он продолжил:

— Ну вот к примеру, такое. Стал он, значит, свидетелем ссоры, вмешался, хотел парней развести. Какой ссоры? Да толком и не понял, из-за денег ссорились. Крику было. Тут Илья повернулся, а Витька-душегуб топор из сумки достал и как!!! — Картинно взмахнул руками Николай.

— Зачем мне топор с собой, если ссора случайная? — Прошептал Виктор.

— Соображаешь. А может ты зло затаил? А, может, на всякий случай взял, мол, Махонина боялся? Это не я, это он рассказывать будет.

— А сам он там как оказался?

— Увидел, что вы ссоритесь и пошел за вами тайком. Испугался за вас.

— И мы его не увидели, когда за нами шел? И рыбак ваш?

— Рыбак? Может отвернулся в тот момент. А вы с Ильей — ну выходит, не увидели. — Пришел черед откровенно усмехаться уже майору.

— А что в крови вымазался — так бросился к бедному, тряс его, думал еще живой. На моих руках дух испустил! А Витька, зверюга такая, бегом сквозь кусты. — Продолжил оперативник через полминуты.

— И я его в живых оставил? — Витька не заметил сам, как стал отбиваться.

— Обезумел в тот момент. Или, к примеру, так — упал я Вите в ноги, просил не губить, молчать мол буду. И к вам не шел, в милицию, то есть, боялся… — Майор продолжал изображать гипотетический допрос.

Снова молчание. Интересный, конечно, допрос — говорит в основном тот, кто допрашивает. Скорее беседа, даже местами дружеская…

— Я тебе даже могу сказать, как Чекменев тебя в оборот взял. — Поставил все на карту майор. Витька вытаращил глаза. Владеть он собой умел, но тут особый случай. Коля попал в точку и, что интересно, продолжал в таком же духе и дальше. Дал Рогожину прийти в себя и заговорил снова:

— Вернемся к Кате.

— Прошу Вас!!! — С Витьки слетело все наносное и в голосе майор впервые услышал простую человеческую боль.

— Дело не в ней. Но! Наша сотрудница с ней побеседовала, пришлось Виктор, пришлось… Ни отец ее, ни дед об этом не знают. Во-первых, она не «малолетка», через полтора месяца ей восемнадцать. Ничего предосудительного в ваших отношениях не было, я даже готов поверить, что не только она, но и ты любил по-настоящему, несмотря на свой характер…

— Прошу в душу не лезть, трудно, да?!!

— Про душу-то помолчи! Парня на твоих глазах убили! Где твоя душа была? Побоялся? К нам не пришел, потому что не верил? Ты Чекменева мог скрутить хоть с топором, хоть с чем.

Витька опустил голову.

— Трус! Трус с ранимой душой! Просит он! — Впервые рявкнул Николай. Глаза его стали злыми.

— Так, значит! Никакой любовницы у тебя не было. А вот у вас с Катей была одна проблема — ее отец. Ну и дед не лучше. Люди приличные, уважаемые, но нрава крутого. Зять-уголовник — такого и помыслить не могли. Узнали бы — дочь под замок, а тебя, в лучшем случае, ломом по хребту, чтобы аж за Урал рванул. В общем, был у вас с Катей один выход, уехать подальше и расписаться по-тихому. Что вы и собирались сделать. Не знаю, как Чекменев об этом узнал, еще расскажет… На этом тебя и прижали. Знал, что Илью убить хотят?

Молчание.

— Короче. Расклад нынче такой — ты для всех пока оформлен на пятнадцать суток. Шум нам с тобой ни к чему пока. Даже без обыска на первых порах обойдемся. Тебя привлекли за мелкое хулиганство, но тут ты решил снять тяжесть с души и явиться с повинной. Большего для тебя я сделать не могу…

Виктор поднял голову, пристально посмотрел на опера:

— Мне терять уже нечего.

— Ты о Кате?

— Да.

— Если выяснится, что тебя обманули и Илью ты правда не на бойню вел, я сам перед ней слово замолвлю. Любовь до чего только не доводит, надеюсь она поймет… Но больше точно ничего от меня не жди!

Искусство настоящего следователя — представить наиболее вероятную картину происшедшего, по крупицам фактов, основываясь на характерах людей, их склонностях и еще уйме всяких «мелочей». Майор Демидович, как мы видим, этим искусством овладел вполне. Ну риск, конечно, куда без него, ведь картина то «наиболее вероятная». К слову, «убивец» после ареста лепил в числе прочих именно такие «отмазы», какие вдохновенно сочинял Коля.

Рогожин отказался давать письменные показания, попросился в камеру. Обдумать. Заверил, что с утра, мол, точно начнет говорить, начистоту. Это последнее послабление, которое ему сделал Николай. Пусть «дозревает»…

Часа в четыре того же дня состоялось небольшое совещание в кабинете начальника угрозыска. Докладывали сотрудники, собиравшие сведения о Ракитиной и Чекменеве. Среди бурного потока фактов, дат и имен, которыми они сыпали, легко было быть смытым, но бывалые сыщики — полковник и шеф районных оперов Игнатьев устояли. Среди прочего, нашли свидетелей, видевших Марию с ее мужчиной. Полковник задумчиво перебирал фотографии, переснятые и увеличенные снимки с карточек учета в отделах кадров и паспортных столов, где работали и получали документы фигуранты дела. И его осенило:

— Покажете вот эти фотографии Чекменева знакомым Ракитиной. Этот снимок, например, вполне подойдет — 56-й год, — он протянул карточки одному из сотрудников.

— И за Чекменевым установить круглосуточное наблюдение!

— Да, мои уже тоже там, но круглосуточное не выйдет — спугнем. — Отозвался Игнатьев.

Мы с бабушкой под покровом ночи выполняли заключительную часть Андрюхиного задания. Как ведьма и колдун, ближе к полуночи — гарантия того, что никто не войдет и не учует. Занавеска на кухоньке плотно задернута.

— Сраму не оберешься. — Все время бормотала бабуля. Она была права, запах первача просто рвался из дома на улицу.

— Хватит с вас. — Сказала она, когда первая миска, плавающая в бельевой выварке с брагой, наполнилась на три четверти. Я поставил таз с холодной водой, который держал в руках на стол и бережно принял у нее миску с зельем. Запах и в самом деле — мерзость. Аккуратно перелил продукт в чистую бутылку, заткнул полиэтиленовой пробкой и заныкал под кровать. Вот зачем, она ведь и на столе стоять могла? Уже приобрел соответствующие инстинкты?

Во втором часу ночи, с полным осознанием выполненного долга мы отправились спать. Назавтра намечалось серьезное происшествие, только ни я, ни никто другой об этом еще не догадывались.

Обыск в доме Ракитиной, уже по полной программе, проводился на следующий день, после того, как обнаружили тело. Я, гонимый любопытством, пришел туда ближе к обеду, и разговорился с Николаем. Не нашли ничего, даже того, что надо было бы найти. Сберкнижки на месте, и наличные — рублей пятнадцать, видно на хозяйство, все еще лежали в ящике кухонного серванта. Это зафиксировали в прошлый раз. А вот более крупная сумма, что хранилась в спальне, в комоде, отсутствовала.

— Маша всегда держала рублей 50—70 вот здесь. — Сестра убитой, едва держась на ногах, нетвердой походкой ходила за следователем. Привезли ее утром из дома. Серега Волков постоянно держался рядом, готовый поймать Наталью Семеновну на руки.

— На экстренный случай? — Поинтересовалась Мария Антоновна.

— Да, мало ли… Не побежишь же сразу с книжки снимать. Она и меня предупреждала, что здесь всегда лежат деньги.

Ящики перетряхнули сверху до низу. Ничего. Два нижних с бельем, а верхний почти пустой, только документы да коробочки.

— В верхнем лежали?

— Да, в уголке, а вот тут золото. Колечки, цепочка с кулоном. Ой!

— Руками не прикасайтесь! — Запоздало крикнула следователь. Сестра испуганно отстранилась. Молодая девица, которой милицейский мундир был, видно, мал на целый размер, настолько он ее вызывающе обтягивал со всех сторон, сокрушенно мотнула головой. Ящики она уже осмотрела, а вот внутренности нет.

Открытая Натальей Семеновной старая жестяная коробка из-под конфет была пуста. На дне сиротливо лежало обручальное колечко. Цепочки с кулоном не было.

— На ней было только колечко с рубином. Его, кстати, не тронули. — Обратилась к ней следователь.

— Она цепочку не носила, здесь держала. На шее носила крестик, серебряный.

Эксперт, держа коробку в резиновых перчатках, уже орудовала кисточкой с порошком.

Вот над этим и ломали голову сыщики. Теперь стало ясно, что в доме кто-то побывал.

Я на следующее утро в состоянии блаженства помогал на огороде, с поросями и так далее. Беспощадная бабушка дала мне два дня отдыха, типа прийти в себя. Потом мол, у нее на примете есть следующая, и не чета «этим дурам», студентка. Этот цирк начал меня увлекать…

Майору, наоборот, пришлось сгрести всю волю и разум в кучу. Рогожин уже сидел перед ним, и на лице его ничего внятного не читалось. Поздоровались. Помолчали.

— Пишите, Николай Александрович. — Наконец произнес Виктор необычно серьезным голосом.

Исповедь длилась долго. Николай записывал ее не прерывая. Временами Витя замолкал, майор его не торопил. До обеда управились.

— Давай так, Виктор Фомич. Обед и небольшая передышка. В три продолжим, вопросов пока еще много. Возможно, следователь подойдет.

Витя обреченно кивнул. По его тоскливым и полным отчаяния глазам было видно, что говорит он правду, причем без утайки. Но взгляд в дело не подошьешь. Арестованного увели, майор стал звонить следователю и Игнатьеву. Напоследок порадовал свое начальство. Полковник облегченно выдохнул, ибо областной прокурор был суров…

— Виктор, давайте проясним вот что. По показаниям свидетелей, вы что-то передали Чекменеву в среду, накануне убийства. Махонин вышел к вам с Чекменевым, и вы отдали ему сверток. — Допрос продолжился после трех.

— Отдал? Да я впихнул ему в руки. Деньги в свертке, почти все, что накопил. Я же говорил, откупиться от него пытался.

— Сколько?

— Три. — Лицо Рогожина перекосилось.

— Три тысячи рублей?

— Ну а чего ж еще? Он мне обратно совать его начал, тут бабки из-за ограды вышли, ну он и затих. Сказал, что вечером поговорим.

— А Махонин что?

— Илюха даже внимания не обратил. В коляску усаживался, на нас и не смотрел. Сучий мир! Откупался от него, словно позор какой скрыть хотел! — Витька не стесняясь врезал кулаком по столу. Глаза вспыхнули. Коля промолчал.

— Откупались почему? Чувствовали недоброе?

— Если бы знал, что убьет! Ни за что!

— Но что-то недоброе чувствовали?

— Не хотел связываться. Да, чувствовал, Вы правы. Но я не мог предполагать, вы же сами Савелия видели… Ну подумать не мог.

— Вы провели почти пять лет на усиленном. Что, не видали убийц никогда? Зачем было тащить парня в лес?

— Да он мне сказал, что запугать хотел! Понимаете! Я же уже говорил вам. Потолковать без помех и пугануть, коли не сговорятся. Что между ними было, я не знаю.

— Получается, мы все предположили верно. Он грозил рассказать о ваших отношениях с Окуловой… А, откуда он мог о них узнать?

— Не скажу. Не знаю, какая разница. Вот он да, он все знает…

— Придет время — спросим. — Николай задумчиво смотрел поверх головы Рогожина.

— Знаете, Николай Александрович, я ведь на ваш развод со свидетелем не купился. — Вдруг с напором заговорил Витька.

Майор пристально посмотрел на подследственного.

— Ну, молодец, что ещё скажешь.

— Могу еще сказать, если желаете. Падлы вы все, что менты, что Савелий, без разницы. Жизнь сломали окончательно. Добавь еще статью за оскорбление власти, гулять — так гулять.

— К нам надо было бежать! Да, для этого смелость нужна. И сразу бежать, как неладное почуял. Хотел, чтобы и волки сыты… Менты тебе не такие! Илюха по ночам не снится?

— Пока только Катя. — Витька начал остывать.

— Ладно, успокоились, пойдем дальше. Мы бы и правда помогли, если бы ты сразу прибежал. Шантаж — дело серьезное.

— Подумайте сами, гражданин майор, ну заяви я, и что? Пораскиньте умом, я извиняюсь. Кате еще восемнадцати нет. Обязательно родителям сообщат, не все ж такие порядочные, как вы. А, может, и по закону будут обязаны. И старика кто по моему заявлению закроет? А он уж тут же в ответ… Потом, Савелий не глупее вас, милиции, раз до таких лет на свободе дожил. Он мне что сказал, если возьмут его за жабры по моему доносу, то тут же верный человек письмо в ящик кинет и не видать мне Кати. Папаша и дед у нее бешеные…

Николай, уставившись в стол, молчал. Лицо напряглось и превратилось в камень, глаза стали злыми, если не сказать хуже. И не Витька был тому причиной, Витька взаправду не смог сам найти правильный выход. Действительно, «сучий мир»! Прошло несколько минут.

— Скажи, а Чекменев так и сказал — «донос»? Он вообще блатной жаргон не употребляет?

— Нет, не слышал от него никогда.

— Ну хорошо, а пугать Махонина как собирались?

— Я думал, что грозить будет. А я для того нужен, чтобы он не убежал или морду Савелию кроить не начал.

— А если бы тебе Чекменев приказал его избить, или еще что?

— Во-первых, гражданин майор, мы с ним силой не мерялись. Тут еще вопрос кто — кого. А Савелий так-то хилый, не помощник. Не ждал я от него такого, поверьте.

— Хорошо, а во-вторых?

— Статья мне не нужна была. Я этому козлу так и объявил, когда он вечером пришел деньги мне возвращать.

— Вернул?

— Вернул. У меня в доме разговор был, так он на стол деньги положил. И сразу стал успокаивать, мол, какая статья, все мирно будет. Пристрожить паренька только надо, за горло он меня, старика ухватил. А что так сам тебе грожу, так ты, Витя, прости, выхода у меня нет. У тебя, мол, нет выхода и у меня нет, кто за старика то заступится? Слезу пустил, падла…

— Сговорились на утро, что ты Махонина выведешь? Под предлогом, что на хуторе икона продажная есть?

— Да, я вам уже говорил. Илюха сначала идти не хотел, обленился, да на грех, староверческими иконами он интересовался особо. Я уж надеялся было, что откажется идти. Говорил, давай на мотоцикле, я соврал, что только что стартер «полетел».

— Во сколько с Махониным разговор был?

— Уже в девять.

— Хозяйку видел?

— Нет, она где-то со старухами сидела, не пришла еще.

— А у Махонина не интересовался, что со стариком у них такое?

— Не. Савелий настрого запретил, буду болтать лишнее — сразу заветное письмо в ящик.

— А после убийства не мелькнула мысль сообщить?

— Да я ж вам говорил. Трясло меня. Я и Савелия как в тумане видел. Не знаю, может захотел бы меня прикончить — так и прикончил бы. А может я и побежал бы. Не знаю. Стоял и смотрел, как он ему в карманах шарит, а потом топор в мешковину заворачивает.

— Значит, стоял ты в метрах пяти?

— Да, я ж впереди Илюхи шел, услышал удар и крик, обернулся. Мы ведь с вами на плане все обозначили.

— Тебе еще не раз такие вопросы зададут. И на следственный эксперимент поедем. Готовься. Крови на одежде нет? Одежда дома?

— Крови нет, не ищите. Одежду стирал, ботинки на мне, можете осмотреть.

— Просто стирать бесполезно, все не отстираешь. Ботинки эксперт осмотрит. И другую обувь тоже. — Николай подчеркнул последнее слово.

— Проверяйте, — Рогожин равнодушно махнул рукой.

— Повтори разговор на месте убийства.

— Чего повторять… Молчи, мол, теперь тебе только молчать. Не в моих мол интересах трепаться. А то ведь Катя моя еще и про это прознает. Проболтаюсь — один мне путь, в бега, причем без нее. Указал, куда идти, желательно по воде. Хитер, падаль. Я ему заранее сказал, что клиент ждет, он так кивал одобрительно. Не знал я, что алиби понадобится. Разошлись мы с ним, я на автобус, он куда-то тоже к шоссе.

— Встречались после этого?

— Встречались раз — другой. Он еще здоровался так, вежливо, ласково. А у меня ком в горле. Две ночи не спал, все ждал, что эта сволочь или дружки в окно полезут. Потом отпустило, когда с Катей повидался. Думал покаяться ей во всем, а там хоть трава не расти, да чем она поможет, только напугаю. Побоялся, в общем…

— А кто дружки? Ты понимаешь, о ком я? Такие вот, чтобы именно «дружки».

— Не знаю таких. Разве что Петька.

— Савчук?

— Да. Да он со всем селом знаком, походу нет от него тайн здесь. Пронырливее любой бабки.

— Савелий Иванович-то? Говорят, он целыми днями в церкви.

— Слушайте больше. Целыми днями он по селу шастает. То мопед свой оседлает и по соседним деревням. Завхоз церковный.

— Вернемся к Петьке, ты с ним знаком?

— Сошлись когда-то у пивной, одну судьбу кляня. Он же тоже сиделец…

— О Чекменеве был разговор?

— Да нет, кому он сдался.

— А как ты со стариком познакомился?

— В лавке церковной проводку делал. Заплатили неплохо. Года два назад. Ну а так знал и до этого как зовут да кто он.

— С Савчуком дела общие имел?

— Нет. — Голос Витьки слегка дрогнул, и от майора это не укрылось. Однако он пока решил не развивать эту тему.

Еще час всяческих вопросов и уточнений, и допрос подошел к концу. Опер поехал домой, так и не сумев по дороге избавиться от одной навязчивой мысли: «Заветное письмецо». Но, почему оно засело в голове, он пока понять не мог.

Допросили в тот же день и племянника «коллекционера». Ничего интересного, за исключением того, что за два дня до убийства он передал Махонину 600 рублей. И забрал четыре самые ценные иконы из ранее приобретенных. Почему не получил от него остальные — не знает. Выходит, что у Махонина с большей долей вероятности деньги должны были остаться. В среду с дедом Мироновым сделка не состоялась. Чекменев вынул? Вряд ли он носил их с собой все. Вероятнее всего в доме пошарили чужие. Кто?

Снова настало утро. Андрюха забрал меня из дома, и мы отъехали на околицу возле реки. Стали думать, причем убийство участкового не волновало, ни одно, ни второе. Проклятое зелье снова исчезло из Вознесенского, но гарантий, что это навсегда не было. Мой приятель твердо решил довести дело до конца.

— Слушай, Андрей, а кого Коля в деревне оставил? Говорили, что со мной свяжется, а его так и не слышно.

— Если бы. Не больше тебя знаю.

— А знал бы, так не сказал…

— Ты бы обиделся?

— Вроде не маленький, — Я рассмеялся.

— Давай о бедах наших!

— Два трупа?

— Не ехидствуй, Вовочка. Эта пакость когда-либо еще больше трупов наделает. Помнишь деда, которого похоронили недавно. Так вот бабка его оттаяла и разговорилась, спасибо отцу Василию. Я тут резонно подумал, ну гонят на продажу, а разливают куда? Это к какой-нибудь бабке-самогонщице со своей посудой ходят, как к бочке с квасом. Муравьиная тропа, тут не промахнешься, на этом и горят, болезные…

— Да, тут не в бидончик разливают.

— Во! Бабка рассказала, что были эти бутылки не их. Но, бутылка, то одна, то другая, то третья.

— На обмен носил!

— Похоже на то. Теперь вопрос, куда носил, где ему обменивали пустую на полную?

— Бабка не следила, где? А пробка, кстати?

— Обычная, белая, из пластмассы, ну полиэтилен, что ли… В любом хозмаге полно. Но относил с пробочкой вместе. Только куда?

— Где-то, значит, менял. А в соседней деревне? Тоже обменный пункт?

— Видимо. Ничего другого пока в голову не приходит.

— А дрожжи? А может они тоже сахар добавляют? Кто много покупает?

— Да никто, в том то и дело. Последний был дед у меня в Игнатово, брал по две больших пачки в неделю, кондитер хренов… На том я его и заприметил, а ведь тоже был осторожен, черт. Когда нагрянул с дружинниками, там целый винзавод в подвале оказался. Но, опять же! Старый змей в Игнатово не торговал, племяш его двоюродный отвозил матери флягу в соседний район, та уже распродавала.

— Дрожжи и все такое можно спереть в столовых, кафе на въезде тоже свою выпечку делает. Вкусно! — Я аж зажмурился. Суровая бабуля из всех домашних сладостей обычно делала только пироги с яблоками и вишней. И то, только в сезон.

— Займусь. Есть уже на примете бабы, которых проверить надо. Ну а где гонят в таком масштабе?

— Точно не дома. Знаешь, где! Производственное помещение, куда лишние люди не заглядывают. Где соседских глаз нет. Там не выдают, нет, там только гонят. Но машины подъезжают туда, не вызвав подозрений.

— Так! — Азартно отозвался мой приятель.

— Точно, Андрюха! Точно! Припомни все, подумаем, как их осмотреть по-тихому.

— Начнем, товарищи.

Только что на утреннем совещании «торжественно» зачитали суточную сводку — традиция, установленная полковником, как только он занял должность начальника областного угрозыска. Присутствовали, понятно не все, всех кабинет и не вместит. Сегодня дополнительно пригласили тех сотрудников, кто работал по убийствам в Вознесенском.

— Справочки мне, по Чекменеву и Ракитиной. Так… — Начальник взял протянутые ему бумаги и забубнил под нос.

— Так, Ракитина. Год рождения… Вдова, муж погиб в 43-м… Фамилия по мужу, в девичестве… Детей нет… Так, работала… Счетовод промартели, затем бухгалтер там же… Горторг, так… — Бормотание стало совсем не внятным.

Остальные, кто слушал, кто шептался. Полковник продолжал читать. Потом подвел итог.

— Пока ничего интересного. В основном, работала в торговле и потребкооперации, ЖКХ, послужной список безупречный, места работы меняла раз в пять лет, примерно, вышла на пенсию уже в 60, сестру прописала в своей квартире, сама поселилась в старом родительском доме. Почему покинула город — непонятно. Не привлекалась, не судима. Ничего…

— Теперь Чекменев, Савелий Иванович. Год рождения 1909-й… Родился в семье фабричного мастера… В 31-м женился на дочери бывшего владельца скорняжной мастерской, тесть после НЭПа работал на фабрике… Так, сотрудничал с немцами, убит… Семья в оккупации… Сам мобилизован… Железнодорожные войска… Семья воссоединилась в 46-м… Супруга скончалась в 49-м… Сын комиссован в 54-м… Жил с отцом, так… Умер в 74-м, сердце… Работал, так-так… Последнее место работы — завскладом в Вознесенском… Послужной список вполне…

Начальник снял очки и оглядел присутствующих.

— Что интересно. Места работы Ракитиной и Чекменева не совпадают. Но! Пересекаться они могли, судя по этому списку. Торговля, снабжение и все такое. Но времени на это нет, пришлось бы опросить уйму народу. Теперь, вы! Фотографии предъявлены?

Молодой оперативник, так гордившийся заданием, которое ему дал лично полковник, встал с покаянным видом.

— Одна из ее подруг, точнее знакомых, попала в больницу с инфарктом. Меня к ней не пустили, пока никого не пускают.

— А вторая? — Полковник сверился с бумагами и назвал фамилию.

— Тут сложнее. Она уехала куда-то к детям.

— Куда? — Интонация полковника была непередаваема. Там смешалось все — ирония, насмешка, притворное сочувствие трудностям молодого коллеги, усталость от вселенской тупости людей, ему подчиненных. Короче, целая гамма чувств.

Сотрудник покраснел и промолчал. «Старики» посмотрели на него с состраданием, все они когда-то были «зелеными». Молодой совсем стушевался.

— Саша, ну в самом деле! — Начальник переключился на отеческий тон.

— Виноват, товарищ полковник.

— При чем тут виноват? Не в том дело. «Уехала куда-то». Куда? Мы как называемся?

Молодой упер глаза в стол.

— Мы называемся — «розыск»! Разыскиваем мы, понимаешь? Тебе дана команда разыскать и предъявить фото. Так разыщи, а не докладывай нам, что свидетель куда-то делась. Поставил с утра старшего группы в известность, что ты «в полях», и вперед.

— Разрешите выполнять?

— Посиди пока, скоро закончим. Я не зря на этом настаиваю, не зря. Тут все большим открытием обернуться может, чувствую. И да, по Чекменеву и Ракитиной надо далее искать знакомых из пятидесятых.

Совещание переключилось на Савчука, но полковник их не поддержал.

— Пока наблюдаем, ждем команды следователя. Эксперты не на все вопросы ответили.

— Тебя чегой-то отец Василий попросил к нему домой заглянуть. — Бабушка была в растерянности.

— Зачем? — Я удивился не меньше.

— Матушка в продуктовом ко мне пристроилась, да нашептала, чтобы ты заглянул срочно. Сроду она в Зинкин магазин не заходила.

Может стряслось что? Никого из милиции в селе сейчас нет, мало-ли… Я помчался к попу домой. Ну, как помчался… Бодрой рысью. Матушка открыла дверь и приветливо поздоровалась. Я прошел внутрь.

— Привет, Володя! — Гоша внешне не изменился, но глаза смотрели как-то иначе, без стеснения. Голос твердый, спокойный. Я, в общем, и не удивился. Оперативник извлек удостоверение из потайного кармашка за ремнем и раскрыл. Похож, если присмотреться… Потом он протянул руку.

— Как к вам обращаться, товарищ капитан?

— Гоша и «на ты». — Мой собеседник усмехнулся.

— В принципе, я догадывался, что ты не случайно здесь появился. Учти, Савчук и Чекменев тоже! — Матушка деликатно вышла на двор и говорили мы без помех. Отец Василий был в церкви, дети у родни.

— Да, Демидович меня предупредил. Но видишь ли, поселиться где-либо в новых домах, под видом командировочного, тоже не выход, толку никакого. А так — все село мое и клиенты под боком. Сейчас их районный угрозыск пасет, у меня руки слегка развязались. Ты мне поможешь? Николай велел на тебя рассчитывать… — Георгий вопросительно и настороженно глянул мне в лицо.

— Он же сказал тебе, что я свой? — Ответил я вопросом. Гоща в ответ благодарно улыбнулся.

— Нужно организовать мою встречу с одним несовершеннолетним деятелем тет-а-тет. Спекуляция марками и значками, деньги «в рост» одноклассникам, какие-то мутные дела со взрослым «подучетным контингентом». Двойки в школе и плохое поведение — это вообще мелочь.

— Сам-то на учете?

— Нет, в том-то и дело. Семья, кстати, нормальные люди, отец на доске почета, человек уважаемый. С сыном он строго, но, видно, без пользы.

— Что от меня конкретно надо?

— Засечь, когда он дома один, или где еще, и мне дать знак. Поприсутствуешь при разговоре. Меня не один он интересует.

— Без родителей разговор? — Я с сомнением покачал головой.

— Если родители про все художества прознают, то его «закрывать» придется, иначе отец шкуру спустит. Потом, это не допрос.

— Давай не рисковать. Сделаем так. Учителя еще в школе, я подберу кого понадежнее, попрошу присутствовать. Малого заманим в школу, ну, скажем, у кого-то есть на продажу… ну дедов значок, к примеру, довоенный. Сам говоришь, он значками интересуется.

— А мне как в школу попасть? С моей рожей? — Георгий улыбнулся еще шире. — И потом, кто заманит?

— Участковый поможет. Пойду посмотрю, может подъехал? От тебя только фамилия — имя клиента. Начинаем, или не срочно?

— Срочно, Володя, сейчас все срочно. Выходить старайся, когда на улице пусто. Незачем… — Он не договорил, итак было понятно.

— Коля собирается сюда?

— На днях. — Мы еще не знали, что следующее ЧП ускорит его приезд.

Андрей приехал к часу и сразу приволок в участок какого-то местного семейного тирана для «профилактической» беседы. Зареванная жена кровопийцы дожидалась у входа, отворачивая лицо от всех проходящих мимо. Когда я вошел внутрь и поздоровался, мужичонка ответил мне самым умильным голосом, попутно сожалея, что не знает моего имени- отчества.

— Заткнись! — Андрей привстав протянул мне руку.

— Андрей Викторович, очень срочно! — При посторонних я соблюдал этикет.

— Так! Пошел вон! Самое последнее предупреждение! Потом твоя баба тебя уже не отмолит! Сразу едем снимать побои и даже ее заявление не потребуется. Сегодня тебе несказанно повезло. Да ладно, все равно сядешь, скотина, рано или поздно…

— Там женщина у входа.

— Уже прибежала? Ладно, я сейчас, посиди Володь…

Мужичок с готовностью вскочил, получил от участкового тычок в спину, и они вместе вышли на улицу. Через три минуты Андрей вернулся обратно.

— Андрюх, меня озадачили, причем срочно. Я обещал, что ты поможешь.

— Всегда рад услужить… Видишь, чем занимаюсь?

— Я, когда при деле был, такими же занимался. Особо важные дела, в лейтенантском масштабе, само собой. Жену бьет?

— А что еще? Дети у соседей прячутся.

— Может гуляет?

— А мне какое дело? Ждать, пока до смерти забьет? Гуляет — разводись.

— И куда им потом всем деваться?

— Ну, справедливости ради, не тот случай. Не гуляет она, там смолоду у них неладно было. Така любовь, что жизни нет. Еще дед его бешеный был, поговаривали, что с головой не все ладно. Да пошли они…

— Ладно, слушай. Гоша нарыл тут свидетеля малолетнего, или даже похуже. Треба свести их по-тихому, но в присутствии педагога. Пока для разговора.

— Какой Гоша? А этот… А, причем тут Гоша, не понял?

Я только усмехнулся.

— Дошло. Удостоверение его видел?

— Конечно.

— Кто нужен?

— Гроза Вознесенского Федя Милованов, младший, разумеется.

— Какая гроза? Мешок с дерьмом. Это не я, это Милованов старший его так кличет. Но кончит плохо. Мне его родителей даже жалко, приличные люди, двое старших у них уже отслужили, в райцентре работают, нормальные парни, а этот…

— Ладно, Гоша разберется, давай думать, как Федю залучить в школу. Там и от глаз посторонних скроемся и педагога найдем. Приметы клиента не нужны, я так понимаю?

Придумали. Я пошел в школу, а Андрей отправился к своим знакомым, где мобилизовал одного десятиклассника с поручением найти Федю. Легендой выбрали альбом с марками, которым хвастался приезжий из города пацан. Тот мол сейчас в школе с сестрой, что было не удивительно, несмотря на каникулы сельские дети постоянно крутились в школе. Федя, получив «наколку», усталой походкой отправился «разводить» городского.

Я, пока искали Федю, прошел в кабинет к директору, даже не подозревая о том, что этот нескучный, но рядовой в общем то день, значит в моей жизни. Директор внимательно ознакомилась с удостоверением, позвонила в РОВД, и получив подтверждение изъявила готовность помочь. Когда я озвучил фамилию, она понятливо кивнула:

— Доигрался.

— Пока еще неизвестно, но к тому идет. — Я старался максимально сохранить нейтральный тон.

— Так вот, уважаемый товарищ. Насчет конфиденциальности мне все понятно, однако сама присутствовать не могу. Кого Вам выделить? Вы подождете? — Она быстро вышла и вскоре вернулась с молодой учительницей.

— Надо, Наталья Владимировна, надо, понимаете. Вы педагог и уже год у нас работаете, вот товарищ вам все разъяснит.

Рост 168—170. Обычное телосложение. Лицо овальное. Волосы темно-русые, собраны в пучок (как водится), цвет глаз за очками в тонкой металлической оправе сразу не разглядеть. Черты лица тонкие, губы полные. Ноги стройные, фигура не страдает полнотой, размер груди за блузкой с пышным жабо не вполне понятен. Если что, это у меня профессиональная черта, фиксировать приметы людей. Ну почему именно девушек, не только девушек…

Наталья Владимировна поймала мой последний взгляд, обращенный на ее правую руку, но виду не подала. Наш человек, наш… Да, кольца там не было.

— Я все помню, запасной выход вам откроют, потом не забудьте предупредить уборщицу. — Ответила директор на мой немой вопрос и распрощалась.

Мы поздоровались, и я начал объяснять молодой учительнице, для чего она нужна и как ей себя вести. Затем, как водится, разговорились, я даже забыл на минуту, что мне надо спускаться в вестибюль, чтобы перехватить Федьку.

— Вы очень вовремя, мы со следующей недели с шестыми и седьмыми классами на прополку идем, а еще через неделю-другую — все педагоги в отпуск. — Наталья дружески улыбнулась. Я также приветливо внимал, не забывая дело.

— А Милованова знаете?

— Да, я все старшие классы знаю, я же математику веду. Ну что ж, если коротко и по существу, какая там математика… Но уверена, купюры сосчитает быстрее меня и без ошибки.

— А характер?

— Дрянь. Но труслив, если прижать. У меня на уроках ведет себя тихо. — Глаза под очками неожиданно сверкнули. Так-с, глаза синие, определенно — синие.

— Ладно, Наталья Владимировна, мне пора, а то упустим. Пожалуйста не уходите. — Я встал и пошел вниз.

В вестибюле я расположился в фанерных креслах, один — в один таких как кинотеатре, сбоку от входа и стал ждать. Был риск, что клиент не придет, по запасному варианту его должен был забрать из дома участковый. Но тут таилась опасность, что новость дойдет до тех, с кем якшался Федор.

Федька вальяжно, пузом вперед, вплыл в вестибюль, руки в карманах, на лице брезгливая скука. Меня он даже не заметил. Крупный не по годам, с заметным брюшком, рыхловатый на вид, круглолицый, щекастый. Глаза глядели на этот мир с усталостью и презрением. Начнем…

— Федор Федорович, добрый день. — Я встал и, перекрывая собой выход, достал удостоверение. Федя вздрогнул и поглядел на меня в явном замешательстве.

— Прошу в кабинет директора! — Малолетний свидетель несколько собрался с мыслями, поглядел на меня с отвращением и, заложив руки за спину, поволокся к лестнице.

— Прекращаем цирк! — Рявкнул я, чтобы сбить с Федьки спесь. Руки повисли вдоль тела.

Поднялись на второй этаж и зашли в кабинет директора. Федя явно страдал показной бравадой, но глаза были испуганные. Учительнице он небрежно кивнул.

— Милованов, у тебя язык отсох? Здравствуй.

— Здравствуйте, Наталья Владимировна. — Парень окончательно сдулся.

— Тебя хотят допросить сотрудники милиции, и не детской комнаты, а уголовного розыска! — В голосе учительницы слышалось явное злорадство. Да, а ведь они всего только год знакомы…

— Вмешаюсь. Это разговор, а не официальный допрос. У тебя еще все впереди, Федя. И допросы, и очные ставки, и с руками за спиной вдоволь находишься. Молчишь? А ты подерзи пока, посмейся. Пока можно. Вопросы?

— Это у вас вопросы. — Пробурчал парень.

— Понятливый. Сейчас ждем моего коллегу и будут тебе вопросы. А чего не спрашиваешь, в чем дело? Знаешь, выходит, в чем…

— Ничего не знаю, начальник.

«И снова стук колес —

Гудит наш паровоз,

Прощаемся с родными городами,

Конвой несправедлив,

И старенький мотив,

Стучит в виски песочными часами». — Дурашливо запел он. Наталья Владимировна с презрительным видом отвернулась к окну.

— Люблю я вашу лирику, Федор, чистую и искреннюю, как слеза баклана-первохода. Прости меня, мама, прости гада, больше никогда… — Я лишь улыбнулся. Училка с возмущением перевела взор на меня.

— Да, Наталья Владимировна, да, при ребенке, понимаю-с. Но вы попросите Федю, он вам все термины переведет без ошибки. Да, Федя? Один вопрос меня мучает, как песочные часы стучать могут, это ж не ходики?

— Вам не понять, гражданин начальник. — Вздохнул страдалец.

— Потому и интересуюсь. Да ладно. А ты точно свободы лишишься, Федор? «Гражданин начальник» — это ж уже после приговора, сейчас я товарищ лейтенант. — Наталья демонстративно встала и повернулась к нам спиной.

За дверью послышались шаги и знакомые голоса. Первым, с обаятельной улыбкой вошел участковый и официально поздоровался. За ним вошел Георгий, сменивший рваные джинсы и майку на опрятные брюки и рубашку. Только отросшую то ли щетину, то ли бороденку оставил. У школьника и учительницы при виде новой сельской «достопримечательности» глаза стали по пять копеек.

— Милованов, ты наши разговоры помнишь? Так вот, это последний разговор, и уже не со мной! — Участковый круто повернулся на каблуках и вышел. Расселись.

— Садитесь и вы, Наталья Владимировна, разговор займет не одну минуту. Стульев хватает. — Примирительно сказал я.

Беседа продолжалась долго. Я поражался тому, сколько успел нарыть Георгий в промежутках между трудами праведными. Что немалую помощь в сборе сведений ему оказали отец Василий и матушка он рассказал позже.

— Так какие у вас с Савчуком дела?

— Никаких, в общем то, товарищ капитан. — Федька говорил упавшим голосом.

— Ну сбегай, отнеси там, передай. То рупь, когда трешку сунет. Там сверток передам, там на словах. — Свидетель шмыгнул носом.

— Кому, от кого?

— Марь Семенне носил в основном. Деньги там были, я знал. Толстые пачки.

— Сколько? Федя, не тяни кота за (Наталья напряглась) … хвост.

— Я боялся раскрыть. Петра боялся. Я не дурной, товарищ капитан.

— Сколько раз носил?

— Ну раз десять. Петр говорил заранее, когда мне зайти.

— Как часто?

— Раз в два месяца. Он говорил, что с ней не знаком, по просьбе другого человека помогает ей.

— А что за купюры наощупь?

— Не знаю, толстый сверток — не прощупаешь.

— Куда приходил?

— К котельной в новых домах. Стучал, Петр выходил. Мне сразу трешку.

— Ракитина в дом пускала?

— Нет. Я в окно стучал, она во двор выходила. Заберет сверток, скажет спасибо и ждет, пока я со двора уйду.

— В какое время?

— Утром.

— Только утром? А школа? — Федька в ответ только усмехнулся. Понятно, трешка куда нужнее тройки в школьном журнале.

— Какие еще поручения давал Савчук?

— Ну, сбегать, позвать кого, передать на словах.

— Диктуй фамилии, что говорил, когда…

Я в это время без остановки строчил в тетрадке, подсунутой мне Натальей Владимировной. Гоша делал пометки в блокноте. Учительница сидела не дыша, боясь пропустить хоть слово.

— Так, а теперь вопрос повторяю — какие еще поручения давал Савчук?

Федор заерзал на стуле. Глаза смотрели в пол.

— Молчишь? Хорошо, зайдем с другого бока. Женька Курахин из шестого — твой приятель по кличке «Глист», отрицать не станешь?

— А чего? Приятель. С кем хочу — с тем вожусь.

— Не спорю, два сапога — пара. Сам расскажешь?

Федька тупо глядел в пол. Гоша все намекал, что надо бы сдаться. Да, накопал он много.

— Итак, вот эскиз цепочки с кулоном, которую прямо утром 22-го твой дружок предлагал своей девочке. Или не своей, а просто к ней клеился. Ты ее знаешь. Этот эскиз был составлен по показаниям сестры Ракитиной, девчонка ее опознала. Короче, для тупых — кулон был украден из дома Ракитиной. Далее, 23-го, мать Курахина нашла у него в куртке 220 рублей, о чем тут же проболталась соседке. По показаниям здешнего жителя, днем 22-го он продал Женьке свой старый зеркальный фотоаппарат за 120 рублей. В каких полях он спину гнул на прополке? Или деньги на мороженное копил, купюрами по десять рублей? Купюры по десять рублей были у убитого студента, есть показания тех, кто ему их передал. А еще показания Курахина, который рассказал, что кулон у него ты отнял днем 22-го. Он сейчас финтит, мол, нашел чуть ли не на дороге и цепочку и деньги, но это ненадолго. Думал, в городе у родни отсидится, наивный. Но нам не вы нужны. А те, кто вам велел в дом Марии Семеновны влезть, и они строго-настрого запретили что-либо ценное брать. Что надо было взять и куда ты дел кулон?

— А нас вместе видели в тот день?

— Барахтаешься еще, пловец, по дерьму? Во-первых — видели вместе вас в тот день. Следователь с протоколами ознакомит. Во-вторых, Курахин рано или поздно заговорит, он молчит не потому что стойкий, а потому что конченый дурак. Успей первым, Федя. Савчук с таким идиотом как он связываться не будет, все через тебя шло. Но когда и Петра возьмем, он заговорит, тебя прикрывать не станет, если ты при деле. Далее, ты за коллекцию значков на той неделе заплатил 25 рублей одной купюрой. И тут пацана наколол, а уж когда отец его узнал, за сколько он все спустил, то выпорол так, что паренек поди до сих пор на животе спит. Ну а вторую «фиолетовую» у Курахина изъяли. Кто с вами четвертными расплатился? Кстати, чтобы до последнего значка все вернул!

Федька начал хмуриться. Потом пускать сопли. Потом реветь. Наталья влила в него полстакана воды и начала успокаивать. Мы терпеливо ждали. Началась исповедь, а ведь по сути улик против парня то не было!

— Пришел он к нам, мы на школьном стадионе на лавках сидели. Поддатый и злой. Какой-то озабоченный, меня поманил, а Женька сидеть остался. Он Петра даже не заметил. Сказал, дело срочное, по фиолетовой каждому. Глядел, ну как волк, поймите, товарищ капитан!

— 21-го? Во сколько?

— Примерно в одиннадцать. Он с работы шел, там от него курятником за версту воняло.

— Дальше.

— Ну, велел из дома Марии Семеновны один конверт, запечатанный, взять. Найти обязательно, или у студента, или у Марии в ящиках. Строго сказал, чтобы ничего больше, тут Вы правы. У нее окно на кухне открыто было, это сам Петр сказал. Он все продумал, заходим с задов тихо, там дом рядом пустой, окно никому не видно. Глист смог пролезть…

— Он в перчатках был?

— Да, еще ноги тряпками обмотал, бечевкой закрепил. Это Петр велел…

— Знал ты, что он из дома взял?

— Нет, честное слов, нет! — Федька снова зашмыгал носом.

— Конверт он нашел?

— Да, когда мы с Глистом разбежались, я его Петру отнес.

— Когда Петр расплатился?

— Через три дня.

— Где?

— Он велел в котельную зайти, днем, в воскресенье. Я зашел, он две бумажки вынес. — Мы, взрослые, дружно переглянулись. Ничего себе, 25 рублей — бумажка!

— И ты не догадался, что дело с убийством связано?

Федька снова упер глаза в пол.

— Испугался? — Гоша глядел на него с сочувствием. Влип пацан.

— Понятно, испугался. Петр предупредил, чтобы ни звука.

— Теперь про кулон. Ты его правда у Женьки отнял? Давай подробно.

— Женька мне его в ту пятницу утром показал, смотри, чего надыбал. Я правду офигел, товарищ капитан!

— И ты не догадался откуда? Не врать, Федор!

— Первым делом подумал! Петька ж убьет, если узнает! Глист поклялся, что все чисто.

— Так он объяснил, откуда кулон?

— Нашел на почте, обронил кто-то.

— И ты поверил? А что ему на почте делать?

— Да я не фраер, товарищ капитан, конечно не поверил.

— Федор! Здесь дама! Следим за своей речью! — Притворно нахмурился Георгий.

Федька ошалело завертел головой. Училка вот она, а дама-то где?

— Значит отнял?

— Отнял, он даже не рыпнулся. Я сказал, что у меня пока побудет…

— И куда дел?

— Заныкать думал, пошел домой, а по пути на Петра наткнулся.

— В какое время?

— Где-то часа в два-три. Уже жрать хотелось.

— Петр в какую сторону шел?

— Ну как сказать, туда, — Федька махнул рукой.

— К церкви, получается… Далеко от твоего дома?

— За два проулка, напротив Ивановых. Они отцу друзья.

— Видел вас с Петром кто-либо?

— Там все днем на работе.

— И что с Петром?

— Не знаю с чего, но я ему все рассказал. Уже слухи пошли, что студента грохнули. Я сказал, что, если Глист у нее подрезал, надо бы вернуть по-тихому. Петр аж побелел. Вещицу в карман сунул, сказал на прощанье, чтобы рты себе сами зашили, иначе по трехе на рыло, и то только по малолетству.

— И разошлись? Больше не виделись?

— Он сказал больше к нему не подходить.

— Во что Савчук одет был?

Я старательно записывал. Наталья сидела в дальнем углу стола, обхватив голову руками.

Итак, Федьку выжали досуха. Предупредили парня о том, что следствия не избежать, и что молчать обо всем в его интересах. Не на следствии, понятно… Петра всячески избегать, лучше сидеть дома. Тот не возражал, прекрасно все понимая, и его выпроводили восвояси. Предупрежденный Андреем оперативник, из тех, что пасли фигурантов дела, «проводил» его до дому. Андрей с заднего крыльца забрал Гошу, в таком приличном виде ему ходить по селу еще было рано. Остались мы вдвоем…

Поглядев на Наталью Владимировну, я поинтересовался, есть ли в шкафу валерьянка. Нужная, между прочим, вещь в кабинете директора. Та слабо улыбнулась и махнула рукой. Заперев кабинет, мы вышли на улицу и повернули к многоквартирным домам. Я не предлагал ее проводить, она не просила, мы просто шли…

— Не представляю, что с ребятами будет. — Тихо произнесла Наталья Владимировна, покачав головой, когда мы молча прошли треть дороги.

— Поймите, Наталья Владимировна, сейчас даже вспоминать об этом вам нельзя. Вы же дали обязательство. Тут не до шуток.

— Я ответственный человек, не бойтесь. Все, тема закрыта. — Она смущенно улыбнулась.

— Владимир, ничего, если мы будем обращаться к друг другу по именам? Я Владимировна, Вы Александрович — это слишком длинно. Оставим отчества ближе к пенсии. — Вдруг предложила Наталья еще через минуту.

— Тогда просто Володя.

— Тогда я Наташа. — Снова робкая улыбка.

Мы шли дальше и болтали ни о чем, о самых что ни на есть пустяках. Прошли пол села, периодически здороваясь со встречными. Беседа оборвалась в самый неожиданный момент, за квартал до многоквартирных «панелек».

— Вот я и дома.

Я с сожалением попрощался, заприметив на всякий случай маленький аккуратный домик. Почему-то постеснялся задать вопрос, когда мы увидимся снова, а ведь раньше за мной такого не водилось.

— Спасибо, что проводили.

Ее прощальная улыбка стояла у меня в глазах всю дорогу до дома.

Дома же меня встретил хитрющий и при этом довольный взгляд бабушки. Она мурлыкала что-то под нос, едва не пританцовывая, наставила на стол кучу еды, которая не лезла в рот. Почему бы это?

— Ладно, не хочешь есть, утро вечера мудренее. Иди спи. — Произнесла она, странно усмехнувшись. Что в мире происходит?

Не спалось. Уже полпервого мне надоело ворочаться, и я вышел на улицу, усевшись на крыльце. Звездное небо и прохлада действовали на меня успокаивающе. Поглядел на часы — без пяти час. «Посижу еще минут так десять и спать» — пришла в голову правильная мысль. «Может на прополку со школьниками податься?» — пришла через минуту еще более правильная мысль. «Да, конечно же, со школьниками, с кем же еще?» — синие глаза за стеклами очков смотрели на меня из темноты с усмешкой. Я помотал головой и зажмурился. Глаза исчезли. Открыл. Наваждение пропало, остался лишь свет одинокого фонаря метрах в пятидесяти, на перекрестке. Тишину и идиллию пошло нарушил рев мотоцикла, несущегося по улице, но самое удивительное, что остановился он напротив нашего дома. Какой-то человек, не глуша мотор, соскочил со своего коня и рванул к нам во двор, распахнув калитку. Прежде чем я успел что-либо сказать, он подлетел к окошку и сильно постучал. Я решил, что теперь точно пора встать и подать голос, ведь стекла могли и лопнуть. Визитер, в испуге, отшатнулся:

— Кто здесь?

— Вот и мне интересно, кто? — Я иногда был не в меру ехиден.

— Вы Владимир?

— Да. Внучок, так сказать…

— Я к Вам. Григорий я, Балицкий, да мы не знакомы. Беда, я за вами. Вы ведь из милиции?

Я почувствовал, что теперь не до шуток. В сенях уже слышались шаги бабушки.

— Я сосед Сашки-дьяка. Жена его к Вам послала.

— Да говорите уже! — Рявкнул я, почуяв совсем уж недоброе. За спиной заскрипела дверь, бабуля, когда требовалось, одевалась по-военному и передвигалась бегом.

— Сашка то ли ранен, то ли вообще не живой! — В свете, идущем из распахнутой двери, я увидел два вытаращенных глаза.

— Ты что, Гришка? — Баба Катя узнала гостя, но еще не поняла, что случилось. Григорий повторил.

— Может, допреж милиции за врачами бежать надо? — Бабушка головы не теряла. Я быстро принял решение — едем мимо участка, меня там выбрасывают, и они вдвоем мчатся дальше на помощь. Бабуля рванула в комнаты за коробкой с бинтами, йодом и прочим, чему надлежит быть в каждом приличном доме. Нащупав в брюках ключи от Андрюхиного «штаба», я заскочил на заднее сиденье, и мы помчались, причем баба Катя впрыгнула в коляску мотоцикл, не помогая себе руками. В них была коробка. По пути Гриша сбивчиво рассказал о том, что видел. Жил он в трех домах от церкви и был добрым соседом Сашки, жившего еще тремя домами дальше. Проснулся он с женой, услышав истошный женский крик и пока они одевались, Даша, Сашкина жена, уже застучала в окно. Дьякона они нашли на улице за церковной оградой, лежащего на спине без чувств.

— То ли жив, то ли нет. Кровь на голове нащупали, а потом я фонарь включил. Я за мотоциклом обратно и ходу. А по пути про тебя вспомнил.

— А куда ходу то?

— В правление, там телефон.

— Везите его к амбулатории, я туда фельдшера позову, ну и скорая туда же приедет. — Соскочив с сиденья, я побежал открывать дверь. Мотоцикл резво умотал.

Вызвать врачей дело нехитрое, на всякий случай я представился официально и на неизбежные вопросы диспетчера «скорой» только рявкнул: «поживее там». Недовольный женский голос ответил, что бригада отправляется. Теперь, кому звонить дальше? Вдруг посетила мысль, что раненого я не видел, и с чего поднялась паника, знаю из чужих слов. Но звонить надо, и я, набрав номер дежурного РОВД, затараторил в трубку все, что слышал, не забыв фамилию свидетеля. Так-с, тоже выехали. Позвонить Коле? А что толку? О, мысль! Угрозыск ведь у нас под боком, до отца Василия отсюда метров триста. Я понесся, забыв про ногу.

Путь к двери поповского дома преграждал пес не очень страшного вида, но крупный, счастье, что на цепи. Странно, как я с ним перед этим не встретился. Как назло, опять ближайший фонарь далеко, ничего не найти, чем можно было бы постучать по забору или кинуть в дверь. На лай собаки никто из дома не вышел. Черт! Возле этого дома упоминать «нечистого» мне показалось не прилично, но что делать-то? Пока я пинал ногами калитку, залаяла уже половина Вознесенского.

— Кого нам принесло среди ночи? — Наконец-то распахнулась дверь, и зажегся фонарь во дворе. Густой бас попа перекрыл собачий брех.

— Отец Василий, уберите собаку! Здравствуйте! — Запоздало поприветствовал я хозяина.

— А, это вы! — Отец Василий махнул мне рукой, и, ухватившись за цепь, без видимых усилий поволок упирающегося пса в конуру. Я проскочил мимо них к крыльцу, на пороге возник Гоша и, посторонившись, пропустил меня в дом. В большой горнице мы вчетвером собрались у старого стола под висячей лампой. Напуганная суматохой матушка ухватила мужа за руку. Все молча и выжидающе смотрели на меня, поэтому я начал бегло рассказывать, поглядывая на капитана.

— Так, православные, сейчас мы с отцом Василием и тобой идем к храму, и быстро. Никого из ваших больше не звать! — Изрек оперативник, уже утративший маску «Божьего человека». Взгляд был строг, сам он как-то внешне подтянулся. Лишь одежда напоминала нам о прежнем Гоше.

— Я с вами.

— Куда те, мать! — Пробасил поп.

— Вы, пожалуйста, Дашу навестите. И дите одно останется, если она на «скорой» с ним уедет. — Вмешался я.

— Господи! Жив ли? — Матушка зарыдала.

Отец Василий сокрушенно покачал головой, но традиционных для священника слов утешения не выдал, лишь слегка приобнял плачущую жену, чему я даже удивился.

— Сходи к Даше, милая, Володя то верно говорит. Фонарик только возьми. — Взгляд его лучше всяких слов говорил, что «милая» — это не просто обращение, это вся суть их совместной жизни, наверно не самой простой и легкой. Сколько же они вместе? Отцу Василию далеко за сорок…

Гоша призывно махнул нам уже от двери, и пошел к выходу. «Церковь!» Я вдруг сообразил, что нам надо торопиться. Что-то произошло именно там! Угнаться с больной ногой за моими спутниками было нелегко…

Забыл сказать, что фонари были у всех троих, это уж Георгий подсуетился. Я сразу рванул с фонариком вокруг ограды храма, без труда найдя место, где лежал дьякон. Справа, в пяти метрах от ворот, где кончался разбитый асфальтовый пятачок, и начиналась полоска бурьяна. Но, обойдя ограду кругом, я больше не заметил ничего примечательного. Гоша и отец Василий возились у калитки. Ну как возились, делали вид, что пытаются открыть, а на самом деле один «пытался» открыть, а Гоша, водя фонарем, осматривал ограду и землю вокруг, причем поп все время слегка бранился на помощника и требовал светить на руки. На лице капитана было его привычное наивное и чуть испуганное выражение, и он всячески давал понять, что здесь не главный. Спектакль двух актеров был рассчитан на толпу жильцов близлежащих домов, разбуженных шумом и криками. Зрителей было человек пятнадцать, но никого из тех, кто интересовал следствие, я не заметил.

Навесной замок на калитке был найден запертым. «Домик звонаря» заперт. Врата храма — заперты. Когда вошли внутрь, то ничего интересного не увидели, впрочем, опер почти с порога деликатно оттер отца Василия на улицу и вышел сам, лишь убедившись, что внутри никого нет.

— А вдруг в алтаре кто? Это ж… — Начал пререкаться с ним поп.

— Не ходите, говорю Вам, тут эксперты смотреть будут. — Шепотом ответил Гоша. Я тем временем, светя фонарем, обошел церковный дворик, попутно подергав двери боковых приделов, и осмотрел окна. Нет, все заперто. Ничего интересного, в садике никто не прячется.

Мы, снова заперев двери храма, вышли за ограду, Гоша скромно шел позади нас. Люди начали подходить и расспрашивать, что случилось. Выбрав одного из пожилых мужчин, на лице которого лежала печать верности порядку и своему долгу, я попросил его поохранять место, где нашли Сашку. Никто их соседей так и не привык звать его отцом Сергием.

Кавалерия с мигалками была уже где-то на подходе, судя по времени. Мы стояли в ночной тишине и оглядывались по сторонам. Вознесенское было освещено редкими фонарями на улицах, дежурными фонарями под козырьками магазинов, да, совсем вдали, виднелись, рассеянные ночным туманом, огни разных колхозных строений, едва различимые из-за деревьев. Этого хватало, чтобы, свыкнувшись с темнотой, немного видеть лица. Фонари мы выключили, экономя батарейки. Зарево метрах примерно в пятистах или чуть дальше, в стороне новых домов все присутствующие, поэтому, заметили сразу. Час от часу не легче…

Народ рванул на новое происшествие, остался только раб своего долга, охранявший по моей просьбе место нападения. Вскоре подъехала родная милиция. Из знакомых — только опер Дима да молоденькая лейтенант милиции, эксперт, одевшая на этот раз штатский брючный костюм, остальные двое неизвестны. Собака мне тоже не знакома. Во главе группы седой майор, сразу пожавший нам руки. Значит, осведомлен…

— Вместо дежурного следака сейчас Марию Антоновну привезут. — Сказал он негромко, обращаясь к Гоше.

— Собаку пускайте, ждать не будем. — Ответил тот, отправляясь к месту, где нашли Сашку.

— А вы знаете, кто горит? Савчук! Мы там двоих ребят выбросили. — Продолжил майор.

— Что?!!! — Не сдержался капитан.

— Что беспокоит, там наш молодой парнишка за домом присматривал, так нет нигде его.

— Пожарные там?

— Нет, заполыхало минут как десять, похоже. Народ уже с ведрами и баграми сбегается. Машину, пожарку колхозную, никак не заведут, я слышал.

— Городских вызвали? — Встрял отец Василий.

— Не знаю, но мы по рации продублировали, на всякий случай.

Собаку подвели к месту, та сразу рванула к калитке.

— Это обратный след, давайте снова на место. — Крикнул Георгий. Страж места, представившийся скромно — дядя Витя, с удивлением поглядел на «блаженного».

Псина рванула по новому следу, Дима присоединился к кинологу, и они растворились в переулке, мерцал только отсвет фонарика. Дядю Витю попросили найти еще понятого. Мы, оставшись в темноте и одиночестве, отец Василий не в счет, неторопливо переговаривались. Майор из РОВД, уже в возрасте, отрекомендовался Геннадием Николаевичем, рассказал, что вторую скорую тоже вызвали, а следователь заскочит еще и за медиком, как он звал судмедэксперта.

— Думаете, с Савчуком все? — Поинтересовался я. Отца Василия мы посадили в машину, на переднем сиденье которой уже разместилась и задремала лейтенант Света.

— Ждем худшего. — Ответил за майора Гоша.

— Я бы сбегал к амбулатории, наши там, узнал бы чего.

— Володь, из тебя бегун сейчас… Стой уже. Товарищ майор, рация у ваших ребят есть?

— Есть, как будет чего — сообщат.

Подкатил Гришин мотоцикл, он и баба Катя подошли к нам.

— Жив он пока. Увезли его. Там не только по голове, там еще прутом в живот, мы уж при свете разглядели. — Бабуля говорила каким-то отрешенным голосом.

— А жена его где?

— Домой пошла, скорая ее с собой не взяла, не до нее. Да там с ней матушка.

— Волга, двенадцатому! —

Задышала вскоре рация, висевшая на плече майора. Тот ответил и махнув нам с Гошей, отошел от штатских.

— Девятый найден, объект вытащен из дома, скорая на месте.

— Один быстро к нам, второй с девятым на месте. Как он?

— Надышался. Прибуду — доложу, Волга! — Молодой запыхавшийся голос был встревожен.

В Вознесенском на улицах тем временем стало довольно людно. Кроме местной пожарной команды, к дому Петра уже прибыл караул из городской части. Полыхало знатно, но была надежда, что половину большого старого дома все же удастся отбить у огня. И новый сюрприз принес Дима, оставив кинолога у дома Чекменева. След привел туда, к его двору с тыльной стороны! Однако, оперативник, присматривавший за его домом, утверждал, что никто не выходил, а хозяин с половины десятого внутри. Расположение комнат и пристроек было изучено в отсутствие хозяина. Внутри и все! Опер был толковый и на хорошем счету, такой не заснет. Тогда чей след?

Георгий принял решение быстро.

— А ну поехали, Володька. — Он был со мной уже накоротке.

— На ком?

— А вот Григорий выручит, извините, отчества вашего не знаю?

— Какое отчество, садитесь, давайте. — Ответил Сашкин сосед. Бабушка уже смешалась с толпой зевак.

— Надо бы Савелия Ивановича предупредить, батюшка просил. Знаете, где он живет? — Гриша только усмехнулся и когда мы сели, ехидно произнес, обернувшись на капитана:

— Батюшка просил…

— Именно, батюшка просил! — С нажимом многозначительно ответил Гоша.

— Понятно. — И мы помчались переулком, затем по северной окраине. Старик жил почти на отшибе. Но верхом тут дело — всего минута другая. Село — не город, хотя и большое. Зарево уже угасало…

— Так, не доезжаем, вот там между дворами к колонке сверните, мы соскочим, нас не ждите, уезжайте сразу.

Спешившись, мы двинулись к дому старосты, не маскируясь, наоборот обсуждая происшествия в полный голос. Из тени большой липы возник силуэт, я тихо пробормотал, что, мол, свои. Парень, узнав Гошу, прошептал:

— В доме он. Света нет. В дом никто не проходил, тихо было.

— Овсянников где?

— На задах.

— Спрячься.

Георгий в который раз переключился на Гошу, и, открыв незапертую калитку, постучал в дверь, испуганным голосом позвав Савелия Ивановича. Заметив в моих руках фонарь, он тихо на меня шикнул.

— Иду, иду. Что случилось, помилуй Господи?

Минута примерно или чуть больше. Как раз, проснуться от стука, встать, натянуть брюки и накинуть рубаху. При свете лампочки в сенях он так и предстал перед нами, в тапках на босу ногу, волосы чуть всклокочены, как от подушки.

Гоша затараторил, что, мол, такие дела в селе, отец Василий просил его зайти к жене дьякона Сергия, потом в храм. Мы, значит, за ним, и дальше, до Нины Григорьевны. Гоша все бормотал испуганным тоном, Савелий тоже картинно изобразил испуг и мелко закрестился, попутно посторонившись.

— Вы, ребятушки в дом, в дом… Чего на улице, то… Иду, ах ты, Господи, оденусь только! — Гоша прошел за ним в комнату, я же задержался и ощупал обувь внутри и снаружи. Сыровата…

Втроем вышли на улицу, мы двинули «к Нине Григорьевне», а Чекменев направился в сторону церкви.

— Гошь, слушай, а обувь он недавно снял. И выглядит, не как спросонья. — Начал я, когда мы отдалились от старика.

— Заметил? Только это, сам понимаешь, не улика. Но дома, похоже, никого нет, легко впустил.