Бесплатный фрагмент - Записки бывшего афериста, или Витязь в еврейской шкуре

СЭНСЭЙ-НИ-РЭЙ

В 5 лет я уже был сущим наказанием семьи. Рецидивистом. Упорным отрицалой. Выгнанным из детсада за гонор и половые излишества. Семья выла. Оставлять меня было не с кем-все разбегались. Бабка на порог не пускала. Это после того, как я ей рейтузы наперчил. Ну, полез в шкаф, там склад подштанников с начесом. Взял перечницу и изнутри белью остроты добавил. Флегматичная и томная Суламифь Евсеевна, как переоделась в чистое, такую джигу-дрыгу отжарила-хоть в клипе снимай.

«Крепкая рука», о которой страстно мечтали близкие, появилась, откуда и не ждали. Маманя моя вела в Севастополе литобъединение. Ну, такой аналог ЖЖ доинтернетной эпохи. Сборище графоманов. Среди непризнанных гениев и городских сумасшедших (основной аудитории подобных собраний) неожиданно затесался КГБшник Круглов. Потянуло кота на блядки, служивого — на прекрасное. Как выяснилось потом, у него были для этого довольно невеселые обстоятельства, но кто ж тогда об том знал. Потому пенетерация в их теплый куток представителя органов была воспринята творческими интеллигентами предсказуемо остро. С пиздахаханьками и смехуечками. Круглов, внешне собой напоминающий дубовый шкаф, только добавил тем для подначек. Во-первых, он с порога отрапортовал, что ныне он не майор, а поэт. Народ полег. Ползая в проходах в слезах. Литературные негодяи припомнили рассказ Пантелеева о юном вертухае. «Честное слово», вроде. И заключили, что с поста поэта может снять военный в чине не ниже майора. Или снайпер. Круглова этим было не пронять. Для него мнение штафирок мало значило. Взойдя на трибуну, майор с пролетарской прямотой рубанул, что каждый поэт должен решить для себя одну задачу: под кого писать? Под Пушкина или под Маяковского? Сказал-как, отрезал. Интеллигенты, опять завывая, попадали под стулья. Моя маман, с трудом владея собой, среди толпы смятенной, смиренно заметила, что.

— Писать, Круглов, надо под себя.

Потом сделала округлый жест обеими руками, как бы пытаясь обнять невидимый столб.

— И закапывать. Написанное. Под собой. Поглубже.

С литературного диспута публика расползалась, держась за животы, хрипя и кашляя. Дома маменька поделилась с папенькой веселой новостью.

— Как его фамилия — рассеянно переспросил отче.

— Круглов.

— Это. очень серьезный человек, Света. И при желании он может нам устроить большой гармидер.

— Да брось, он такой смешной.

— Его боятся даже в райкоме-бесцветным тоном ответил отец. Он убийца. И с большими связями.

Через пару дней в семье случился сабантуй. Что — то праздновали. В разгар веселья раздался звонок в дверь. Маманя пошла открывать и обомлела: в двери из-за огромного букета роз выглядывал пиит в штатском.

— Светлана, ну за что вы со мной так — примирительно прогудел он на весь подъезд. Папаня оценил жест.

— Заходи. Пить будешь?

— Буду. Я принес. Во второй длани висело между пальцами три бутылки 25-летнего «Арарата»

И вот тут Круглов дал шоу. Как поэт, он, может и не блистал, но в мировом чемпионате на звание «Лучший тамада», наверняка, сидел бы в жюри. Он обрушил стол. Гости ползали по полу, плакали, хрюкали, выли и бились головами о сервант. Мне было 5, и я до сих помню этот концерт. Гениальное представление. Круглов с видом деревенского простачка рассказывал, как видят простые ребята от сохи, меча и щита оппонентов. Взгляд Кгбшника на диссидента. Сам рассказчик не пересаливал лицом, не повышал голос-но, каждый его пассаж кидал интеллигентов на пол.

Помню его рассказ, как брат директора СЕВМОРЗАВОДА (режимного предприятия) построил на даче межконтинентальную баллистическую ракету. И попросил директора известить о своем свершении компетентные органы, а то мериканцы сопрут, неровен час. У директора завис мозг. С одной стороны, он догадывался, что компетентны в данном вопросе доктора, а не Штаб ВМФ и Райком Партии, куда его брательник засылал с благой вестью. Но. Все ж родной братан. Да и Колька с детства рукастый был. Чем черт не шутит? К тому же в Отечественную колхозники армии чего только не надарили. И танки, и самолеты, и никто их за то в дурку не тащил. А братан вон ракету смастрячил, что ж его сразу на вязки? К тому же слухи пойдут, что у директора вся родня с пулей в голове. Оно кому надо? Директор принял соломоново решение-посоветоваться. Обзвонил знакомых директоров и пригласил в комиссию по приемке. Либо ракеты на боевое дежурство, либо брата в дурдом. Собеседники долго переспрашивали, столбенели, пытались выяснить, что это за шутки такие. Потом, давя ржач, соглашались. Директор градообразующего предприятия, просит же. Грех отказать. Кряхтя и посмеиваясь, толпа ответственных работников вывалила из персональных машин. Зашла на дачу. Отсель гордо грозило супостату творенье севастопольского Левши. Посреди двора сверкала 10 метровая дюралевая ракета. Рядом, с киянкой в мозолистых руках, маячил Творец. Вся его фигура излучала смесь скромности и гордости. Было понятно с первого взгляда, что своим достижением он обязан не только себе, но и руководящей роли Партии и Правительства, комсомолу, всему Советскому народу и лично Леониду Ильичу. Комиссия замерла в немом восхищении, задрав бошки в зенит. Круглов, которого позвали бдить, следил за поведением директора. Тот искательно заглядывал в глаза главным конструкторам военных КБ, пытаясь понять, кто все же Колька — гений или ебанько? (В этот момент рассказчик очень достоверно изобразил выражение директорова лица. Публика взвыла.) Конструкторы отводили взгляды и сморкались в платки. Пауза затягивалась. Устав ждать шквала восхищения, Творец разорвал тишину козлиным тенором

:-И вот это все этими руками! Сам! -он протянул к комиссии мозолистые длани. Комиссия испуганно попятилась.

— Одной. киянкой и ножовкой! На свои средства! (ударение на последнем слоге) Сам-нормировщик, сам-жестянщик, сам слесарь! Все сам! -ликовал шизофреник перед остолбеневшими ретроградами.

— Вы, эта, доценты-академики, заберите ракету, а то мериканцы уже вокруг шныряють.

Один из экспертов вышел из ступора и заглянул под сопла.

— А где двигатель?

— Дык поставь и полетит!

— А блок наведения?

— Дык прикрути и наведется!

— А боеголовки?

— Дык присобачь и ебанет!

Комиссию прорвало. С дачи конструктора выползали, воя и на карачках, подталкивая друг дружку многомудрыми бошками в увесистые зады. Как и слушатели у нас дома. В разгар веселья Круглов вышел на кухню. Сел, достал из пиджака флягу. Налил, выпил. Повторил. Я вертелся рядом. Еще бы-такой, колоритный дядька!

— Подь сюда. Присаживайся. Сел.

— Смотри. Идем по джунглям. (В этот момент я понял. что собеседник мертвецки пьян. Что не делало его менее интересным.).

— Тут авангард, — (Круглов по-чапаевски изобразил конфетами отряд)

— Тут основной отряд, (в дело пошли рюмки)

— Боковое охранение, тыловое охранение. За нами погоня. Твои действия?

— Бежать!

— Не вариант. Они местные, у них собаки.

— Кошку им бросить.

— Хм. Свежо. Но у нас котов в поклаже не было. Плюс-следы. Кота в кирзачи не обуешь.

— Стрелять?

— Тоже не катит. Их больше.

— А что делать?

— Смотри. Тыловой отряд оставляем заслоном. Им кранты, но погоню они сдержат. А остальные, — он по дуге передвинул несколько конфет назад-петлей, с подветренной стороны, сзади-сбоку — гасят их разом!

— А вдруг там наши?

— Кто?

=Ну, эти! В джунглях же не разберешь.

— Запомни: очень весомо ответил майор. — В ДЖУНГЛЯХ НАШИХ НЕТ!

Мы сдружились семьями. Круглов с папаней ходили на охоту. Брали меня. Как то у костра Круглов обратился к папане.

— Семеныч, отдали бы вы его мне на воспитание. А то вы с ним не сдюжите. Папа задумался. На полсекунды

— Бери! Так я обзавелся «дядькой» старорежимного толка. И попал в казарму. Отжимания, турник, закаливание, дисциплина. Суровый армейский быт. Чуть чего не так — «толкай землю!». Круглов забирал меня с утра и возвращал вечером — в полубреду. Как ни странно, мне это нравилось. Круглов у всех мальчишек двора (мы жили рядом) пользовался непререкаемым авторитетом. Что он творил на турнике-это, надо было видеть! На меня падал отсвет Кругловской славы. Проблемы с дворовыми негодяями сошли на нет. Хотя Круглов не заступался никогда. Его политика — сам, все сам.

— Почему. морда в синяках?

— Повздорили в школе.

— Не мог сдачи дать?

— Это мне давали сдачи

.-Резонно. Но оставлять так нельзя. Обратка должна быть жестче наезда. Вперед-мстить. О результатах доложишь

.-Есть! Разрешите, бегом!

— Разрешаю. Шутить будешь, когда командир позволит. Ферштейн?

— Яволь!

До сих пор его заветы помню наизусть. Там была целая жизненная философия. Совершенно несовместимая с «Моральным обликом строителя коммунизма», но и далекая от уголовщины. Некотороые из его сентенций

:-Благородство ты можешь проявлять только до первой плюхи. После-наиболее рациональным поведением в драке является самое подлое. Очень важен психологический момент. Можешь плакать, унижаться, падай на колени. Обосрись — тебя не будут воспринимать всерьез. А с колен в пах бить-легче легкого. Понял?

— Да.

— Что да? Начинаем тренироваться

— Обосраться?

— Заплачь от испуга. Падай на колени и резко бей двойку. 1. 2. 3.-Не. то. Ты делаешь зверскую морду. В момент падения — он может успеть отпрыгнуть. И ты схватишь по чавке с ноги-стоя на коленях. 4. 5. 6. Или:-увидел нож-беги. Никаких стоек, приемов. (он неожиданно почернел лицом). Запомни! Против НОЖА ПРИЕМОВ НЕТ! До первого кирпича беги. Дальше — метание в башку и опять-ноги!

Что хмурый? И краснеет. Влюбился, что ли?

— Ээээ.

— Цветы, в парту ей. И портфель носи.

— Засмеют!

— Тебе. какое дело до них?.-Ну как, сработало?

— Нет.

— Бывает. Хороших баб много, всех не переобнимаешь.

— Нет. Что делать-то?

Страдать!

Круглов был убежденным антисемитом дарвиновского направления. Он считал, что коли тебя угораздило родиться евреем, то ты просто ОБЯЗАН быть умнее всех.

— Запомни: среднее образование рассчитано на дебилов! И единственная оценка твоя при таком раскладе-это ПЯТЬ! Четыре-это значит, что ты хороший дебил. Качественный. Добротный. Понял? А у тебя тут что? Три? Все. Отлучен. Вали отсюда. Пока не исправишь все-на, порог не пущу!

— Все?!

— Пение прощу.

К этому времени угроза остракизма пугала больше всего. Два года Круглов сидел сиднем дома. Ни в чем не нуждался, но на работу не ходил. Потом я понял-почему. Затем он начал пропадать. Отдал меня на дзю-до. Знакомому тренеру. Тренер при встрече поклонился ему первым. Я такого с Протопоповым не помню никогда впредь, присно и во веки веков. Сначала майора не было месяц. Вернулся сильно загоревшим подполковником. Потом исчез на три месяца. Лечился от какой то экзотической лихорадки. Потом еще раз уехал. ранение. Потом уехал и не вернулся. Пришел я как то-квартира опечатана. Скучал я по нему сильно. До сих пор. Через несколько лет папаня рассказал его историю. У него зарезали сына. За год перед знакомством. В Симферополе. То ли бабу не поделили, то ли карточный выигрыш-не суть. Парень был подготовлен на все 100, умел все, но против ножа в спину приемов нет. Жена покончила с собой. Убийц не нашли. Точнее, знали кто-но там были дети краевого начальства, и никому не хотелось портить карьеру. Через 7 месяцев после похорон 4 представителя «золотой молодежи» исчезли в один день. Просто вышли из дому и не вернулись. У Круглова, само собой, было железное алиби. Не те люди его учили, что его мусора поймать могли. Но «где надо» все поняли правильно. И на два года отстранили от работы. Потом вернули-спецы. такого уровня всегда наперечет. Я вот что потом понял. Он же скоморошничал тогда, только что их исполнив. Вот это выдержка.

Сэнсэй-ни-рэй, Круглов. Я тебя помню,

КОЛХОЗ- ДЕЛО ДОБРОВОЛЬНОЕ

После прихода из армии застал в родном альма матер смятение умов. Ну да, институт, не был готов к приему взад такого количества дембелей. Деканат ходил кривовато, болезненно мощась, так как его регулярно мудохали почем зря. Комсомол притих. Партия ушла в подполье. То есть отправив всех студентов в армию-институтское, начальство оказалось совершенно безоружным перед этими оскотиненными человекообразными. Главная угроза-отправить в войска сошла на нет. К тому же, ну чем можно урезонить дембеля в институте? Да ничем. В наряды не отправишь, дисбатом не пригрозишь. И выгнать нельзя-закон такой. Ректорат грезил публичными казнями и передвигался вприпрыжку. А то могли и по шее дать. А тут опять напасть-в колхоз надо слать кого-то. А кого? В приказном порядке нельзя-свобода, мать ее ети, наступила. А сверху жмут. И начальство принимает роковое решение-«А давайте пошлем залетчиков! «Ради индульгенции. Сказано-сделано.

То, что я попал в нужную компанию, я понял еще на предколхозном инструктаже. На трибуне что то неслышно бубнил декан. В зале стояли клубы табачного дыма, слышались здравицы и звон стаканов. Народ спокойно перемешался от застолья к застолью, некоторые шлялись по трибуне. В общем, обстановка напоминала казарму «партизан». Даже портяночные ароматы присутствовали. Декан гундосил страшилку про то, как два студента в прошлом году вскрыли ночью сельпо и выпили весь запас сельской бормотухи. Деньги за выпитое аккуратно положили на прилавок. Там и заночевали. Поутру их отнесли в обезьянник, но они так его заблевали, что местные Аниськины выкинули их на улицу и, умиленные фактом оплаты, не завели уголовного дела. Наконец, он не выдержал.

— МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! ДА! ВОТ ВЫ!

— Йа?

— ДА ВЫ! Вам ЧТО, НЕИНТЕРЕСНО?

— Валентин Петрович, я эту историю знаю, это я там и был, в сельпо. Вы лучше другим расскажите.

После чего возвращается к прерванному разговору. Декан минуту стоит с открытым ртом, потом глухо матерится про себя и отваливает. Его уход остается незамеченным. Сборы мои были недолгими. Сентябрь. Едем куда то на юг, Халябаля что ли, Где то между Волгоградом и Астраханью. Много ли мне надо? Много. Две пары джинсов, пара маек и трусов, два рюкзака и две сумки с водкой. Я то думал-что поражу попутчиков своей мудростью. Опять ошибся. На перроне стоял грузовик, откуда толпа из рук в руки передавала в вагон ящики с водярой.

Командовал действом высокий джентельмен с внешностью и манерами молодого Байрона. Дюс его звали. Впоследствии мой друг на долгие времена. Дюс окинул благожелательным взглядом мою застывшую фигуру с двумя позвякивающими рюкзаками (один сзади, другой спереди) и парой громоздких сумок, кивнул (то есть дресс и фейс контроль пройден) и жестом пригласил присоединиться к процессу. При погрузке Дюс торопил всех.

— Давайте живее! Десять минут до отправления, а мы еще ни в одном глазу!

Проводник, как увидел это, смог только мычать. Дюс сунул ему пузырь и царственно дал отмашку кистью-мол, исчезни. И проводник исчез. В вагоне мы его не наблюдали ни разу за всю дорогу.

Кстати о Дюсе. Как и кто его делегировал в начальники-никто и не понял. Формально он был никто. Командовать назначен нами был комсомольский вожак, аспирант Агван, который ушел в запой еще на перроне и не вышел из страны розовых слонов до самой Москвы. Но. То, что мы вернулись все, здоровые, целые-целиком заслуга Дюса. Не обладая никакими способами карательного воздействия, он управлял этой вольницей свободно и умело-как бы походя. И слушались его беспрекословно. Что называется, врожденные лидерские качества. Жизнь только развила их-Дюс. теперь хозяин крупной дорожностроительной компании в Индии. По образу своему это был настоящий белый сахиб. Передвигался он с тросточкой, степенно. Мало того, он прихватил с собой слугу-колоритнейшего персонажа лет тридцати по имени Хохол. Мастера спорта по конному троеборью, отсидевшего три года за мошенничество. Пьянь страшная к тому же. Представляете лексикон? Лошадник и уголовник в одном флаконе. Но колоритен до невозможности. Приехал в костюме, сорочке и галстуке, в которых и провел с нами весь месяц, не снимая. В нем же и спал в ковылях, воровал кроликов, итд итп. К исходу смены Станиславский свое пенсне бы прозаложил, что бы заполучить его на роль Барона в своей постановке пьесы «На дне».

В общем, сели, накатили, тронулись. В углу жалась несчастная стайка баб (штук 5) обалдевшая от такого соседства. Дюс сразу пресек всякую фривольность, объявив их сестрами. Усестрил явочным порядком. Из состава сестер была им назначена старшая. Сестра-хозяйка, если так можно выразиться. Выделено отдельное купе в девичьи светлицы.

В 10 вечера Дюс глянул на часы.

— Кать, детское время кончилось-гони, их спать.

Девки заныли.-

Ну Андрюшенька, ну еще полчасика.

— Я кому сказал! Ну ка брысь!

Дамы уныло поплелись в опочивальню.

По ходу движения все перезнакомились на тему-А: тебя за что? Поскольку ехали, повторюсь, одни залетчики, послушать было что. Мне особо и рассказывать не стоило-я «прогремел» на весь институт. Увел у завкафедрой физики его аспирантку. Мало того: был им застигнут в кабинете физики In flagrante delicto. Мы со Светой как раз облюбовали прибор Реомюра в углу, когда он ворвался. Мамлючков, низкая душа, наябедничал, что я сломал прибор. От этого предожение «пойдем поломаем прибор Реомюра» на долгие годы стало в институте синонимом скоропалительного перепихона.

Время было уже к трем, народ заскучал без женской ласки. Меня, как корифея подкололи, я взвился и вызвался нагнать баб. Дюс отвел меня в сторону.

— Макс. хорош. Какие бабы в три ночи в поезде? Угомонись.

— Анихера. Я пшел.

— Ну смотри. А то, давай я все в шутку оберну? Авторитет не пострадает.

— Не.

В первом же тамбуре до меня доперло, как Дюс был прав. Действительно, какие бабы? И куда звать? Чем манить?

«-Милости просим! У нас там 60 пьяных мужиков истосковались по женскому теплу? «Заманчивое предложение, нечего сказать. Такие завязки сюжета в порнухе прокатывают, разве что. В реальной жизни чаще всего излагаются в протоколе.

Уныло брел я по пустым вагонам. И вдруг. Полная плацкарта пьяных баб. Дым коромыслом. В углу жмутся три задроченных очкарика. Мираж. Я помотал башкой. Мираж не рассеялся. «Текстиль» -автоматически отметил я про себя. Тоже в колхоз едут. Тут меня заметили. Грозно сведя брови, они требовательно вперлись взглядами в мой гульфик. Я автоматически прикрыл сокровенное ладошками. Но взял себя в руки (Это. не то, что вы подумали).

— Тээээк. Бабы, Стройсь! В колонну по одному, за мной! Шаааагом-марш!

Почуяв силу и сноровку, дамы покорно потянулись за мной. Колонна растянулась на два вагона. Перед дверью в наш, я остановил шествие, мол, щазз! и вошел в вагон с понурым видом. Толпа встретила унылым «Уууууу!!!!». Дюс пожал плечами-мол, чудес не бывает.

— Что не вышло?

— Ну не совсем.

— ?

— Считайте!

Жестом фокусника. Я распахнул дверь.

— Раз.-как звать? -Света! -Заходи! Два.-Таня! Три, четыре, пять…

42.

Потом кто то вякнул, что мол и я бы. Подумаешь.

Дюс сразу оборвал завистника.

— Знаешь, Саш, я вот не хочу от тебя слышать ничего дурного про человека, кто в три часа ночи в поезде «Москва-Астрахань» за десять минут снял 42 бабы. Вообще ничего. Он сделал чудо, а как-это его дела. Так что засохни, мой тебе совет.

По дороге меня срубило. Загрипповал. Температура под 40. Бред. Парохода вообще не помню. Дюс не выдал местным коновалам-наверно потому я и жив. Вызвал как то скорую, купил у них капельницы, медикаменты и сам колол и выхаживал (мама-врач. у него, так что все на должном уровне).

Тащили меня на носилках кои, где-то сперли. Оклемался в два дня. По прибытию выяснилось, что соседями нашими по бараку будут астраханские ПТУшницы. Милые, скромные, чистые разумом девочки. В первый же день на их двери появилась надпись.

«Атас менты, меняй походку»!

А из окон потянулся дым с знакомым ароматом. Особо продвинутые, кому дыма было мало, бегали поутру на первую дойку и варили коноплю в парном молоке. Потом целый день ходили как пыльным мешком по голове нахлобученные. Идиллия. Сельская пастораль. К нам поначалу отнеслись настороженно-зловеще. Мол, готовьтесь студенты. Будет вам Татьянин день. Оказывается, у местных пейзан доброй традицией являлось в первый день дать студентам почувствовать свою любовь. Приходили с чувствами всем селом и давали. За годы это настолько вошло в традицию, что воспринималось, ну как Новый год. Или Первое сентября. Типа: 1 сентября-отправляем детей в школу, 31 декабря-напиваемся, 12 сентября-мудохаем студентов. Но.

Но в этот раз приехали неправильные студенты. Среди прочих там было два персонажа. Один (саша) -ростом под метр шестьдесят-но с 4 — х лет занимался каждый день мордобоем. Второй-парнишка из Люберец (мы до поездки были незнакомы, хоть и земляки) Я слышал про него. Кличка Вася-дюжина. Он как то положил 12 качков из соседнего района. Минуты за две. Человек вообще бил один раз. Бам-тело. Такой славянский шкаф-но очень быстрый. Сальто назад прогнувшись с двумя гирями по 32 кило в руках при мне делал. Из положения стоя. Запросто. Смотреть в поезде, как эти сверхлюди вязку рук в обезьяне отрабатывали-совершенно невозможно с похмелюги было. Башка кружилась.

Ночь. Костер. Я, по обыкновению, что-то вещаю. Вдруг, на границе света появляются добрые лица гостеприимных аборигенов. Я прерываюсь на полуслове.

— Полундра.

Вася с Сашей встают и успокаивающим жестом останавливают подъем.

— Сидите.

Дюс смотрит на них.

— Точно помощь не нужна?

— Не. Справимся. А то травмы будут.

Поворачиваясь ко мне:

— Рассказывай, мы быстро.

Я: Ээээ, не, ну я из Люберец.

Дюс-резко:-да хоть из Валгаллы. Сиди. Продолжай.

Эти двое, подбадривая местных, уводят их подальше. Темнота взрывается дикими воплями. Такое ощущение, что там роту солдат кастрируют ржавым шанцевым инструментом. Вдруг, из тьмы вылетает совершенно обезумевшее существо и, не разбирая дороги бежит сквозь костер. Мама, да что они там делают то с ними? Через пару минут толпа разбегается. Те кто на ногах. Парни возвращаются к костру. Ни царапины на обоих. Мне —

— Мы ничего не пропустили?

Село потом вымирало при нашем приходе. Нелюди. Ладно бы стенка на стенку. Отправили двоих, те загасили село, а остальные даже жопу не подняли. Мне потом дедок все пенял в сельпо-мол, не по людски этих зверей на людей было травить. Я ему:

— Да ты что, диду? Это ж у нас самые дохлые были. Потому и послали их, вас жалеючи. Никого ж не убили? Во! А ты бы знал, что в прошлый раз. Кишки на деревья… Эээээххх, ладно, что говорить.

Дед онемел. Мелко перекрестился и бочком из магазина. На следующий день приперся председатель совхоза и давай орать, да ногами топать. По его выходило, что нам надо было рожи подставлять да спасибо за науку говорить. А то его робяты уси на бюллютне. Робыть некому. Помидор сгниет. Кавун перезреет. Дыня стухнет. Дали в дыню и председателю. Шоб нежнее был. И унимательнее к людям. (ударение на первом слоге).

Птушницы растаяли и повисли на плечах героев. Но мне приглянулась врачиха-студентка меда из Астрахани. Главное-у — нее был отдельный вагончик. С душем! Этого было вполне достаточно для глубокого искреннего чувства. Поначалу у нас не задалось. Одна из отроковиц упилась молоком до отвалу. И отвалилась. И тут-то Ната-медичка жидко обкакамши. Все ее реанимационные действия свелись к тому, что она скакала, мелко тряся крупом, вокруг пациентки, и визгливо причитала. «Миленькая только не умирай! Миленькая, потерпи!»!

Впечатленные такой квалифицированной медпомощью, мы с Дюсом взялись за дело. Я поскакал за грузовиком. Дюс рылся в медикаментах, глухо матерясь, так как Ната вообще не помнила, где у нее что. Нашел что — то, кольнул. Телка задышала. В больницу мы прикатили всей теплой компанией. Вышел заспанный врач. Я предоставил слово Наташе.

— Аыыыыввууууыыымммм! -авторитетно начала она.

Врач поднял бровь.-

— Вам плохо?

— Нннуммаааввоооннонаих!

— Чего?

Я отодвинул невменяемую эскулапшу.

— Вон пациентка.

— Что там?

— Анафилактический шок. Похоже передозировка конопляного молока.

— Знакомо. Что то кололи?

— Гормоны. Преднизолон.

— Угу. Вы врач?

— Нет. Вот врач.

— ЭТО?! Вы издеваетесь?

— Правда!

Наташа поначалу была взбешена этим диалогом. Я ее, видишь ли, подставил. Но-недолго. Сдалась через пару дней. Я наконец, приник к заветному душу. Поутру (шепотом)

— Только никому!

— Обижаешь!

Открываю дверь. Там все. Меня хватают на руки и совершают «круг почета». Факельное шествие. Барабанный бой. Наташка в шоке. Потом, махнув рукой, хохочет вместе со всеми. Аж в Москву потом ко мне ездила. Но-без дефицита душевых, того эффекта уже не было. Но скоро наступили трудные времена. Водка кончилась. Антиалкогольная компания была в самом разгаре и в сельпо ее не видели уж полгода как. Самогон у мстительных местных покупать было смерти подобно-нам, бы его на крысином яде настояли бы. В каждом доме, почитай память о нас жила. И болела. И тут… Сам себе не верю. Причем несколько раз у народа спрашивал-подтверждают. Они после истории с бабами в поезде уже ничему не удивлялись. Мистика какая-то. Короче: я нашел в кустах квасную бочку на колесах, полную тархунового спирта. С тех пор от запаха тархуна меня с души воротит. Вот уже двадцать с лишним лет. Но тогда! Сперли мы его чисто: операцией руководил Дюс. Все просчитал, молорик, Даже следы замели ветками. Кстати, чье было богатство-мы так и не узнали. Алкоголизм вновь расцвел пышным цветом. Как то ночью проезжающий мимо прапор на ГАЗ 66 притормозил, на свою беду, спросить дорогу. И остался. Через неделю он одичал, вырыл себе нору, выл ночами, питался подаяними. Тархуном от него несло за версту. Пытались его приручить-но сделался буен. Тогда отдали ему флягу из под сметаны (50л) со спиртом и отстали. Более счастливого человека я не видел никогда. Ни до, ни после. А у нас образовался транспорт.

Как-то ночью сильно захотелось еды. А все сожрали. Недолго думая, мы с Дюсом сели в газон и поехали на охоту. Идея была надавить себе в полях свежей говядинки. То есть мы разгонялись по полю и неслись на стадо коров. Хер там. Вам когда нибудь переходило дорогу стадо? Помните эту лень, неторопливость, эти ступорозные взгляды из-под рогов, эту кучу навоза перед машиной? Так вот-это, все буффонада. Спектакль. Вам просто показывают ваше место под луной. Как только дело доходит до серьеза-как, в нашем случае, они становятся прыткими и прыгучими, как кузнечики. Мы раз пять повторяли попытки-ни, одну даже не задели! Только пастух нам исхлестал кнутом весь тент. Мужественный человек-нечего, сказать. С кнутом наперевес под грузовик бросаться-это вам не мышка пукнула.

— Вот потому то они танки в 41 под Москвой и остановили-пробормотал. — Дюс, разворачиваясь. Оценив мужество, мы свалили, несолоно хлебавши. В поля меня особо не брали. Точнее, один раз я там был. Полчаса пособирал. Наскучило. Ну и устроил там Томматину-ту, что в Испании раз в году делают. Вытоптали полгектара, расстреляли весь помидорный боезапас и пошли мыться в пруд, ничего не собрав.

В обед дед на мерине привозит бидоны с обедом. Мерин-явный буддист. Он видел все, его уже ничего не интересует и не может удивить. Он никуда и никогда не торопится. Глядя на него, не верится, что он вообще куда-то скакал. Только брел или волочился. Хохол (мастер спорта по коныкам, напоминаю) пошептался с Дюсом. Дюс налил деду тархунной отравы. Дед с удовольствием отравился и занюхал рукавом. Повторили. Лепота. Пока дед злоупотреблял, Хохол распряг животное и вскочил верхом. Мерин удивился. Взбрыкнул. Не тут то было-железная, рука жокея быстро привела лентяя к послушанию. Хохол дал ему шенкелей. Ополоумевший мерин рванул с места с пробуксовкой. Хохол гнал его на изгородь. Конь явно пытался ему что — то объяснить. Но его никто не слушал. Со стороны этот незримый диалог между конем и всадником читался совершенно явно.

— Ты. сбрендил?

— Давай!

— Убьемся ж нахрен!

— Не! п. ди!

— Да я не в жизнь.

— Молчать!

— Эххххбллллля!

Перед препятствием Хохол как то хитро пнул пятками скотину -и! Они перепрыгнули!

Конь аж обернулся. Такой недоуменной морды у лошадей я не видел никогда.

— Это я?!!! -читалось на ней.

Обратно они взяли барьер уже без напряга. Дел подвывал рядом, закусив зубами шапку. Подъехав, Хохол лихо соскочил с коня, похлопал его по морде и кинул поводья деду. Ополоумевший дед попытался запрячь скотину в телегу. Не тут то было. Резвый рысак, возомнивший о себе, не хотел в ярмо. Мы чуть не сдохли от хохота от этой картины. Всего, что было и не опишешь. Одно знаю точно-после, нас совхоз категорически отказался от такой «шефской помощи».

ИДИОТИЗМ СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

Намедни виделся с Гордеем. Из «Манго-Манго» Тот опять поразил оригинальностью наряда. Какие-то комбинезоны, береты a-la Че Гевара, шейные платки и прочее.

— Интеллектом надо выделяться, Эндрю, а не попугайностью расцветки.

— Это сценический образ.

— Ты так вжился в него, что не различить, где он, а где-ты.

— Ты не первый, кто мне это говорит.

— А кто был первый?

— О! Это были такие люди. Народ, можно сказать. Соль земли. Поселяне. Колхозные мужики.

— Где это ты с ними пересекся?

— А на практике. Я ж Сельскохозяйственную Академию украшал своей персоной. Ну, нас и окунали в атмосфэру, тэк сказать.

— «Хорошо, в краю родном, пахнет сеном и говном?».

— В точку! Я о говне, собственно, и рассказ начал.

— Ну, где село, там и…

— Ну вот. Позвали нас на практику. А во мне ж росту-с сидячую собаку, и черный пояс по Кама-Сутре. Ну, думаю, будут бить. Надо, стал быть, в такой образ вжиться-что бы не били. Побегать пришлось-но усилия того стоили: шелковая красная рубаха до колен подпоясана золотым шнуром, синие галифе с лампасами заправлены в смазные хромовые сапоги «гармонью». Со шпорами. Венчает все это великолепие картуз, из-под которого торчит буйный чуб. Остальной череп под ноль острижен. И серьга золотая в ухе блестит

.-М-да. Сильный дизайн. Первый парень в таборе. «Кто раньше встал, тот красивей всех оделся».

— Во-во. Приехали мы, и все село на меня вылупилось.

— Их можно понять. Бить не стали?

— Не. Мужики как посмотрели на меня и говорят-«цЫган»: С ударением на первом слоге. Потом помолчали малеха и добавили:

— «За Буянкой приехал».

А больше ничего не сказали.

— Буянка-это конь?

— Угадал.

— А что за…

— Тебе название никаких ассоциаций не навевает?

— Самые мрачные.

— Вот-вот. А меня сразу в конюшню повели. Всем селом. Как Саню Македонского к Букефалу. Приходим-коня, четверо конюхов еле держат. Тот рвется, башкой мотает, пена во все стороны летит, глаза кровью налиты, а эти на уздцах повисли- тут Буянка меня увидел. И замер. Мужики обрадовались, говорят, торжествуя:

— Аааа, Буянка, зассал? Попил ты нашей кровушки, хоре! Вот цЫган по твою душу пришел!

— А ты что-жокей?

— Ага. Диск-жокей. А про лошадь я знаю то, что к ней ни спереди, ни сзади подходить не стоит. С какой то стороны она кусается, а с другой лягается. То есть вообще к ней подходить не надо.

— А что пошел?

— Noblesse oblige. Вжился в образ-все, как ты сказал. Ну, подошел я к застывшему в ужасе Буянке-в нем, видать, жеребячьи страхи перед цЫганами проснулись. Похлопал его эдак хозяйски по шее-и в седло залез. Село ахнуло доселе Буянка никому таких вольностей не позволял.

Тут конюхи его и отпустили.

Буянка пробно шевельнул жопой слегка-и я вороной с него полетел через полдвора. Прямо в кучу навоза. Чвакнул в полной тишине-одни — шпоры и кепарь наружу торчат. И безмолвие. Мужики постояли, помолчали и сказали:

— О как!

А больше ничего не сказали.

— Эпично. И все?

— Нет. Обчество Буянку на мясокомбинат решило отдать. А мне его жалко стало. Я поутру к нему с морковкой бегал. Пока село решало его судьбу-мы с ним подружились. Ему, видать, неловко было за порушенную легенду. Так что через неделю я на нем уже шагом ездил, как детишки на пони. А через две его спиздили.

— Кто?

— Цыгане, вероятно.

— Какие, цыгане?

— Настоящие. Неряженые. Табор рядом встал ночью. Потом свалил. Я решил, что и мне пора. А то после такого бить будут точно. Как конокрада-всем обчеством-ногами, хекая и крякая. Согласно традиции. Свалил в тот же день в Москву. Наши рассказывали, что мужики не в обиде были. Философски отнеслись. Пожали плечами и сказали —

— Хитрый цЫган. Таки Буянку увел.

А больше ничего не сказали.

Война с клошарами.

Сидел недавно и предавался любимой медитации. Кормил голубей вымоченным в водке хлебом. Люблю я, знаете ли, акты управляемого коллективного помешательства. Есть в этом что то демиургическое-сводить с ума народы. Да и зрелище незабываемое. Бухие голуби в массе своей сильно напоминают крылатую пехоту 2 августа. Такие же пьяные братания, купания в бассейнах, попытки поиметь все вокруг, (не исключая ворон и воробьев), драки, непредсказуемая траектория движения. Часты расслабления везде и всюду. Ополоумевшие птицы мира врезаются в прохожих, не замечают стекол, бьются репами в проезжающие автомобили. Одна бутылка водки, два батона — и улица превращается в карнавал. Редко, когда получишь столько радости за столь малые деньги. Глядя на беснующуюся стаю распоясавшихся пернатых, я вдруг припомнил былое. А ведь нечто подобное я уже с приматами отчебучивал когда-то.

Как-то в 90е, чреслобесием влекомый, я оказался в распростертых объятьях одной подруги. Ничего о ней не помню. Печали особой не было, но запомнить детали мешал план по валу. Я тогда расстался с очередной «единственной, на всю жизнь» и наступила пора «тяжелых дум и безудержного блядства». Я бы и эту подругу не запомнил, если бы не ее подъезд.

Помню, поехали к ней на площадь Трех Вокзалов, двор в доме напротив Ярославского, мои плоские пророческие шуточки о локации на тему местного бомжовника, легкий смех, скрип двери подъезда и полное ощущение погружения в вокзальный сортир. Вонь буквально сшибала с ног. Я зажал нос и замычал. Mon dieu, аж глаза режет. Еле добежали до лифта. Там еще хуже. В полуобморочном состоянии на одних «морально-волевых» доползли до ее двери. Фффффу. Света (Маша, Маша, Катя, Оля-помню)

— ЧТО ЭТО БЫЛО?!

— Вокзальные бомжи. Они тут ночуют, ну и срут-ссут, заодно

.-А. замок на двери?

— Это без толку. Пробовали сто раз.

— Менты. понятное дело, не подмога?

— Спрашиваешь!

— А по телесные наказания?

— А некому. Да и свяжешься с ними-они, тебе под дверь класть начнут. Уборщицы у нас нет, все отказались. Вот и будешь прыгать через кучи.

— Жесть.

— Не говори. Они тут хозяева. Звонят по ночам, денег клянчат. А не дашь-подгадят. У соседки собачку съели. Кошек душат, стоит им из квартиры высунуться. Днем их нет, а каждую ночь тут толпы.

— И давно так?

— Как переехали. М-да. Ночью вышел в коридор. Ебанись. Все даже хуже, чем я думал. На каждом пролете — вповалку храпела и воняла вольная бичева.

Зашел на кухню, закурил. Можно, конечно, плюнуть и свалить-но. «Noblesse oblige».

Положение записного пихаря обязывало. Репутация в этом деле-главное. Ты можешь быть вероломной, гнусной, циничной, неверной скотиной, ничего святого, совратившей у зазнобы сестру, маму, лучшую подругу, мамину сестру и сестрину подругу-но, должен быть классным. Сел, наморщил мозг. Со стены на меня таращилась Балийская маска Рангды.

— Ну. Что делать будем, коряга трухлявая? — обратился я к демону.-Отмудохать, говоришь? Без толку. Бомжова всегда находится в разной степени опиздюленности. Им это как почесаться. Да и не сдюжу я против такой толпы. И уж во всяком случае, пиздюлями их не отвадить. В итоге бичи останутся при своих, а я еще и чесотку с педикулезом подхвачу, к бабке не ходи.-Химоружие? Ближе. Засыпать этажи хлоркой? Временная мера. Жильцы сами не выдержат, а как хлорка выдохнется или смоют ее-шобла, припрется заново. Нет, тут надо действовать тоньше. Хотя, о химии забывать не надо.

— Напугать? Чем их напугаешь? Они и так существуют, что дитю их жизнь покажи, потом от заикания не вылечишь.

Хотя. Стоп. Знаю я такие социумы, у них там легенды и мифы почище Гомеровских ходят. Надо им новую страшилку придумать. Что-нибудь хтоническое. Бомжового Кхултху. Такого, что б поколения бродяг, шепотом, озираясь, о нем баяли. Мелко крестясь. Главное-без излишней кровожадности. 10 бутылок метилового спирта, конечно, кардинально решили бы проблему, но вряд ли в народе прозвали меня милосердным, узнав, что я превратил притон в братскую могилу. К утру решение было готово. Рангда подсказала и даже взялась помочь. Маша (Света, Оля, Катя) одобрила мое проживание у нее на ближайшее время. Но к обещанию извести бомжей отнеслась скептически. Мол, и не таких гусей обламывала местная бичева.

Осталось дело за малым. Малого звали Цыган, и он славился среди московских алхимиков самой поганой кислотой. «Тщательнее надо, ребята» -это, про него. С Цыгановой ЛСД народ то дружно заезжал на дурку, то постригался в монахи. Феноменальное говно. Приезжаю и интересуюсь успехами в науке. К счастью, прогресса нет. За последнюю варку клиенты чуть не убили. Говорят, будит все самые сокровенные страхи. И держит часов до 12ти на жуткой измене. Эдакий «Bad trip Иоанна Богослова».

Забираю всю акву тофану оптом. В первую ночь я оставил в подъезде ящик водки. Поганой, дешевой, но вполне съедобной. Возле мусоропровода. Бомжи гуляли всю ночь, не давая спать подъезду. Прекрасно. Наживка заглочена. Вторая ночь-опять ящик. Благая весть облетела широкие бомжовые массы. К животворному источнику повалили с трех вокзалов алчущие народы. Днем я съездил за инвентарем, после чего старательно зарядил Цыгановой отравой два ящика водяры. Одного явно было мало. Прошлой ночью их тут до роты собралось. Ночью толпа калик перехожих дружно ушла в астрал. Веселья не вышло. Кто-то зычно орал на одной ноте битый час, какая-то марамойка жутко хохотала болотной выпью. Кого-то гулко били головой о мусоропровод. Многие выли на луну.

Пора. Мой выход. Спустился вниз, рванул рубильник освещения. Подъезд погрузился во тьму. Поднялся наверх, одел сценический костюм, взял реквизит и вышел на сцену. Первый же зритель, увидев меня, перекрестился, икнул и упал лицом вперед. Я его понимаю. На голове у меня красовалась настенная маска Рангды. В бороду маски для подсветки был вставлен фонарь. В руке визжала бензопила. В довершение образа я плясал доселе неведомый мне балийский танец изгнания демонов. Ну как мог. Природа обделила меня пластикой. Надо признаться, что я одинаково омерзителен что в тустепе, что в чарьстоне, что в леньке-еньке. Я бы и сам по трезвяне, увидев себя, кирпичей бы навалил. А с учетом цыганова зелья…

Тоскующая на пролете компания калик перехожих оказалась куда проворней первого. Увидев пляшушую Рагну с бензопилой, толпа дико заорала и ломанулась вниз, сметая все на своем пути. Дальше началось самое веселое. Я сам такого эффекта не ожидал. Подъезд орал, выл, визжал на все голоса, перекрывая звук бензопилы. Страшно блажили придавленные, по ним галопом пронеслись первые, узревшие чудо. Парочка ухнула в пролет-к счастью, не с верхних этажей. Повезло. Пара переломов не в счет. Я же раскрывался в танце, неторопливо продвигаясь вниз. Некоторые «па» даже пытался запомнить. Наверху бил степ, посредине кружился в вальсе, внизу пошел вприсядку, высоко вскидывая ладные ножки. Пару раз провел пилой по перилам-для пущего эффекту. Разогнавшееся сверху вонючее коллективное бессознательное вынесло дверь вместе с петлями и с ревом выломилось на улицу. На проезжей части ополоумевшие бомжи перепугали водителей. Я сам видел, как пара клошаров перепрыгнула через Жигули (без касания) и скрылись в подворотне. Особый шарм этой картине придавали развевающиеся за спиной бороды. Я понял, что при таком раскладе без ментов не обойдется. Пора было валить. Мне слава ни к чему, я скромный. Еще пристрелят, не ровен час. Зашел к Милой и обнаружил ее в корчах возле окна. Забытая девушка хрипела, икала, похрюкивала и даже пукнула от избытка чувств. За разбегом гостей она наблюдала из окна-возле него и полегла в истерике.

— Ааааа. Мааакс! Ты видел, как там две бомжовки на троллейбус залезли? Это пиздеееец! А как половина раком скакала? Ааааааа!

М-да. Под окнами засверкали огни «Скорых». Я им не завидую. Отлавливать обжабанных бомжей, да с такого перепугу-это — вам не фунт изюму. В приемном покое Ганушкина покой нынче нескоро наступит. Одно хорошо, уголовного дела не будет. Я себе представляю, что они там понарассказывают. На пару диссертаций по психиатрии для каждого врача хватит. Как я и предполагал, подъезд был навсегда избавлен от духовитых людей. Бомжи старались обходить «проклятое место» десятой дорогой. Баллада о «подъездном Кхултху» передавалась у них из уст в уста.

К девице этой я потом заезжал пару раз на дозу перепихнина. Подъезд ничем не напоминал былое стойло. Через полгода там даже пальмы на лестничных площадках завелись. Кто бы мог подумать.

Записки снайпера

С 8го класса школы я украшал своей персоной Волгоградский Спортивный Стрелковый Клуб, что в Кузьминках. Он и посей день там функционирует-но под другой вывеской. Задатки снайпера у меня были с детства, никто в школе не мог сравниться со мной в стрельбе из рогаток. Помню, у меня их было-как клюшек у Тайгера Вудса. Процесс изготовления был сложен-там использовался исчезнувший ныне медицинский жгут, что тогда был в большущем дефиците. Но дело того стоило. Недавно, влекомый первыми симптомами старческого маразма, прикупил себе произведение современных оружейников. Выглядит-глаз не оторвать. Тут тебе и эргономика, и хром, и все дела. Даже крепление на локте имеется. Но стреляет херово. Не то, что мои, корявенькие-из кизила и орешника. Те били метров на 50 и мухе яйца отрывали. Но я не о том.

Волгоградский ССК был несколько странным заведением. С циклическим характером. Иной раз зайдешь: чистота, строгость, запоры оружейки лязгают, команды отдаются и выполняются четко, беспрекословно и в срок. Мечта армейского идиота. Оргазм уставника. А на другой день припрешься-и впечатление, что попал в махновский стан, да еще и на день рождения Нестора Иваныча. Оружейка нараспашку, заходи, кто хочет-бери, что нравится. Патроны-россыпью, все шляются со стволами, везде ветошь и пятна оружейной смазки. От инструкторов разит перегаром. Чередование строгости и распиздяйства определялись запойным графиком директора. Отставник Степан Степаныч не признавал полутонов. Если трезв-то, уставщина неимоверная. Как запой: так ебись все лошадью. Большого личного мужества был человек. Как то нашли его безмятежно спящим под пулеулавливателем. В 20 см от его башки. Пули бились о железный лист-а, ему хоть бы хны. Но стоило Степанычу выйти из штопора и начиналась вешалка. Мучимый совестью перед своим вторым трезвым «я», директор давал просраться всему клубу. Потому подлые стрелки всячески искушали Степаныча и сбивали его с панталыку. То бутылку «забудут» на видном месте, а то и в директорский графин косорыловки нальют. Как то Степаныч по обыкновению орал на своего зама:

— Вы тут что? Совсем? Я-вас! На глобус натяну! Затопчу копытами правосудия! Еще раз! Ни приведи Аллах! Будет море трупов, и живые позавидуют мертвым! Вы меня знаете! Нет! Вы меня еще узнаете! Кха! Изошел на слюни прям. Аж в горле пересохло. Потянулся к графину пасть промочить (зам змеино заулыбался) -и промочил.

Аж дыханье перехватило. И тут же потерял нить беседы. Минуту пучил глаза на зама.-Так. на чем мы остановились?

— Вы, Степан Степаныч, говорили, что промасленная ветошь-источник пожарной опасности и о недопустимости впредь.

— Да гори она синим пламенем!

— Кто? -Ветошь эта, еби ее мать, клуб этот, ебать-колотить. Садись, Петр Иваныч, давай лучше накатим с устатку. А то работаешь тут, света белого не видишь, а поговорить, как человек с человеком-времени не остается. Я тебе про службу мою в Сирии не говорил?

— Дааа, то есть нет.

— Ну. слушай. Твое здоровье! Вот помню как-то в Дамаске…

И пошло-поехало.

В школе же мой военрук Сан Саныч (везло мне на этих эхолалов) -постоянно антисемитски донимал меня за недисциплинированность.

— Опять не подстрижен, Камерер? А? Вдруг война? И нападут твои друзья на нашу Родину-что делать будешь? К мамке под юбку полезешь? Так не поможет!

— Сан Саныч-не, сдержался я как то: Если мне память не изменяет, мои пейсатые неуставные соотечественники уже который раз навешивают брендюлей вашим черножопым друзьям. Да и вам лично не раз доставалось.

— О как! Волчина сбросила личину советского человека! Правильно говорят: жид крещеный, что вор прощеный, что конь леченый или недруг замиренный!

— Сан. Саныч, я вас лично, очень уважаю, вы все-таки на гранату легли, нас защищая,

но ваши антисемитские выходки вынуждают меня со всей откровенностью сказать, что несоветский вы офицер. Белогвардейские ухватки в вас сильны. Недаром все вас «господином полковником» и «Вашим превосходительством» кличут. Саныч покраснел от удовольствия. На самом деле это была тонкая лесть: он фанател от царской армии, и укорить его в белогвардейщине было елеем на исстрадавшуюся душу отставника.

— Ладно. погорячился. Но, Максим, ты ж все же мужчина, хоть и еврей.

— Сан Саныч! Ну что вы, право!

— Да, я не в плохом смысле. Ну как ты в армии служить собрался? Из тебя ж солдат-как из говна пуля!

— Это почемуй-то?

— Там ведь стрелять надо.

— С чего это вы решили-что, я стрелять не умею? (к этому времени я уже настрелял себе КМС, но в школе свои занятия не афишировал).

— А что-умеешь?

— Проверим?

— Айда в тир!

Мы спустились в подвал. Саныч отстрелял с упора на 25 м 5 патронов. 48 очей. Горделиво посмотрел на меня.

— Видал?

— Недурно.

— Недурно? Если перекроешь-пятерку, обещаю. На занятия можешь не ходить.

— Слово офицера?

— Слово офицера! Я взял ствол. Бррр. Тоз 12. те еще дрова. Ученическая, можно сказать. Ну ладно. Хорошо, хоть диоптрия. Уже хлеб. Мы-то стреляли с 50м, да «с ремня» -для меня 25метров-это считай «в упор». Загнал пять пуль практически в одну дырку.

— Ну. ты, бля, даешь! -восхищенно выдохнул Саныч. А я-то думаю-кого на соревнования межшкольные послать.

— Не поеду!

— Тааак. Саботаж? А аттестат тебе нужен?

— Вы ж пятерку обещали! И что ходить не надо!

— Будет тебе пятерка. И не ходи, родимый. На соревнования скатайся, честь школы защити-и свободен!

— Нууу, Сааан Саааныч! Ну нельзя мнее!

— Это почему?

— Профи с любителями выступать запрещено.

— Подробнее.

— Я в Волгоградском Сск занимаюсь. Три года почти. Нам строго-настрого.

— А ты не говори.

— Врать предлагаете? К тому же ДОСААФ-это одна тусовка. Сто пудов мои узнают-как, золото возьму.

— Ты возьми сначала!

— Ха! -Хорошо. Я тебе бумагу дам. Официальную. Мол, руководство школы приказывает. «Партия сказала-надо: Комсомол ответил-есть! «Ферштейн?

— Яволь. На самом деле ехать не хотелось, так как я представлял, с какого говна придется работать. Знаю я эти междушкольные соревнования. Понавезут ушатанных Тоз 8-и стреляй, молодежь! А из них и застрелиться проблемно. Возможен промах. Тут и опозориться недолго. Но с письмом… В голове забрезжила идея. Под запой, да с бумагой. может выгореть. Разорившись на пузырь, я столкнул начальство в очередную пучину. За день до соревнований, зашел в кабинет к Степанычу. Тот со слезой орал под аккомпанимент расстроенной гитары «Ваше благородие, госпожа Удача»!

То, что доктор прописал.

— Степан. Степаныч, я к вам по делу.

— Заходи, пацан. Выпьешь? Я те про Сирию говорил?

— Степан Степанович, мне нельзя. Соревнования завтра.

— Ккакие ссоревнования?

— Междушкольные. Досааф. Вот бумага. Степаныч бумаги уважал. Нацепил очки, проштудировал папир.

— Ну, езжай, коли просят.

— Подпись. поставьте. И печать.

— На!

— Спасибо! Теперь-в оружейку. Там задурил голову нетрезвому кладовщику-мол, начальство велело-и, кофр с моей Мц-12 у меня. Теперь ноги по-быстрому. В принципе, Мц-12 мне не полагалось: это оружие от Мастера Спорта, но я еврей-или где? Пусть вам с «Урала» титульная нация стреляет.

Приезжаю на соревнования. Школьный тир, куча Досаафовского начальства. Отставники. Уже приняли, но хорохорятся. Схема привычная-три: выстрела-пристрелка и серия из 10. Причем сначала по команде-патроны получить-три штуки. Потом отстрелять. Затем встать, опять получить 10 и-зачетная стрельба. Маразм полный. Любой, кто занимался стрельбой меня поймет. Пристрелка это выбор положения тела. Сначала «щелкают» То есть утвердился, выдохнул, закрыл глаза, нажал курок-щелчок — Открыл глаз-прицел — не сбит? Если нет-огонь. Если кольцо диоптрии сместилось-елозишь дальше. А тут что? Пристрелялся и встал? Кретинизм. Подхожу.

— Патроны получить!

— Спасибо, у меня свои. (Ну вас в жопу, этим серым уебищем мой ствол поганить. У меня латунные, немецкие-этим не чета).

Немая сцена. Расчехляю кофр. Ложусь. Ставлю рядом зрительную трубу. Отстреливаю серию. Встаю. Гробовая тишина. Отставные колонели в ступоре. Третья (вещая) ноздря орет «Поравалитьпоравалить!»!

Быстро собираюсь и сваливаю, пока в себя не пришли. Прибегаю в клуб, к счастью, махновщина в разгаре. Ставлю ружжо в пирамиду. Фффу. Прокатило.

Саныч орал так-я, думал у него коронки расплавятся.

— МЕНЯ! Подполковника В ОТСТАВКЕ! Там! ЕБЛИ! Как ССАНОГО КОТА! Как КУРСАНТА-ПЕРВОКУРА! Из-за ТЕБЯ, СНАЙПЕР Хуев!

— За что? Я промахнулся?

Саныч подавился. Заговорил спокойнее.

— Какой там промахнулся. Все в точку положил.

— Ну и какие претензии? Где моя медаль, кстати?

— МЕДАЛЬ?! -взвизгнул педагог-МЕДАЛЬ — ТЕБЕ? Орден СВЯТОГО ЕБУКЕНТИЯ НЕ ХОЧЕШЬ? С ЗАВЕРТКОЙ НА СПИНЕ?!

— Не ребята, я не гордый, я согласен на медаль.

— Слушай! ты, Василий Теркин, ты радуйся, что тебя оттуда в ментовку не увезли. Еще б немного. На меня там в 10 глоток орали, мол, ты чего там-школу киллеров организовал?

— Так медаль то где?

— Тебя дисквалифицировали. Как профессионала.

— Я же говорил!

— А не выебываться было нельзя? Как все-из Тоз пострелять?

— С этих дров? Сан Саныч-на соревнования идти со стволом, с которого 1000 патронов не отстрелял-не можливо, пан. Мне это крепко-накрепко в голову вбили. И Вас позорить не хотелось.

— Да уж, спасибо, прославил. Но. Ящик коньяка у генерала таки выиграл. Саныч аж причмокнул от удовольствия:

— Я на тебя поставил. Еще до соревнований. У него там внук выступал. Три года первое место. А не все коту-масленица! Как ни орал Его Превосходительство, как ни визжал, а отдал. Уговор дороже денег. Тем более, что внуку винтовку привозили. Пристрелянную

— Где. моя доля?

— ВОООН!

С тех на НВП я не ходил. Но пятерку мне Саныч таки поставил.

Мужик.

Записки Снайпера-2

Продолжение темы о Волгоградском стрелковом клубе. Обмолвлюсь сразу, что в стендовой стрельбе, о которой пойдет речь, я не петрю абсолютно. Так что не придирайтесь к деталям. Тем более, что автора от события отделяют 30 лет склероза.

Надо сказать, что Степан Степанович, несмотря на свои брутальные стати, имел в характере много женского. Например, вечно по-бабьи корил нас чьими-то примерами. (вон: у Матрены муж не пьет, сарайку починяет, а ты, Иван, лежишь тут бухой. Глаза б мои на тебя не глядели! -Пшшла нах!).

Любимым примером для укоров и сравнений не в нашу пользу служил соседний полигон стендовой стрельбы. И стрелки-то там все дисциплинированные, и порядок идеальный, и техника безопасности соблюдается «от сих до сих». И даже матом там не ругаются, бля буду. А мы распиздяи, свиноты, махновцы и нарушители воинской дисциплины. И будь его воля, он бы нам показал, а мы бы посмотрели на показанное. Но воли его нет, потому душа горит и приходится ее тушить косорыловкой, от чего дисциплина падает до полной энтропии. Замкнутый круг. «Нет ничего для нашего начальника обременительнее, как ежели он видит, что пламенности его положены пределы!» (Салтыков-Щедрин)

Мы сочувственно ковыряли в носу, тоскливо ожидая окончания плача Андромахи. Потом разбредались творить свои черные дела и позорить высокое знамя советского спорта. Как — то любимый руководитель прибежал со свежей идеей. Дать нам убедиться воочию в нашем ничтожестве. Решено! Вся секция пулевой стрельбы едет на соревнования по стендовой. Зрителями. Будем восхищаться и завидовать.

НА. ХЕ. РА?

Никто ничего не понял, но решили не связываться с инициативным дураком. Ну, приспичило человеку. Свозит нас-успокоится, Глядишь, выпьет там с дружбанами, может и в запой уйдет: нам неделя-две покоя будет. Приехали. Лес, какие-то траншеи, вышки, стрелки и т. д. Энтузиазма от увиденного не ощутили. Эка невидаль! Дробью то любой дурак сможет! Ну и что, что мишени движущиеся. У нас вон как-то обезумевшая крыса вылетела на линию огня. Так ее разорвало в клочья через пару секунд. Из 8 стволов ни одного промаха. А шизофреник — пасюкс кармическими проблемами на 50 метров-мишень посложнее глиняного блюдца. Тут тебе Ньютон не поможет траекторию вычислить. Грызун там такой краковяк плясал-никакими, дифференциальными уравнениями не опишешь.

Окружающее нас действо навевало скуку, мы зевали, но тут на поле началась какая-то нештатная возня. Оказывается, заклинило автомат, что швыряется тарелочками. Эх. Знаю я одну женщину. Ее бы туда. Никаких бы сбоев никогда б не было. Раздались команды, мол, прекратить пальбу. На бруствер траншеи влез судья (об этом говорила надпись на внушительной пластиковой табличке, что свисала с его шеи: пора бейджиков еще не наступила) расставил копыта, нагнулся и начал матерно перекрикиваться через щель с техником. Щель находилась ниже-под, траншеей, так что орать приходилось, стоя раком. Табличка раскачивалась между ног орущего в такт его воплям. Глуховатый голос из-под земли ответно гугниво матерился и создавал иллюзию оракула. Слов было не разобрать, но, судя по тону, оракул пророчил судье грядущие невзгоды. Они не заставили себя ждать. Сзади, из траншеи, какая-то дура старательно целилась в судейское дупло. Ненарочно, но точно. Срез ее стволов отделяло жерла крикуна меньше метра. Сидящий рядом с нами мужик (дурин тренер) заволновался.

— Света! -заорал он-Стволы. — преломи!

— А? -Света начала поворачиваться через плечо.

— Стволы преломи, дура! -бесновался тренер-Дисквалифицируют. — же!

— А?

— Хуйна. От поворота плеча, Света автоматом потянула курки (спусковые крючки-для ортодоксов) -ииииии… БАБАХ!

32 грамма дроби пролетели между судейскими ногами. По дороге они встретились с пластиковой табличкой-разнеся ее на тысячи кусочков. Все это пронеслось в двух миллиметрах от судейского носа. Потом в его трениках насчитали 18 дырок. На самом-ни царапины. Впритирку прошло. Не знаю-как, вы-а я бы точно обосрался на всякий случай при таком раскладе. Или убил бы эту дуру. Или сначала обосрался, а потом убил бы. Или сначала обосрался, потом убил, а потом опять обосрался. На всякий случай. Но это был железный человек. Совершенно спокойно, как то даже буднично, он повернулся к трясущейся идиотке (стволы по-прежнему были направлены на него и ходили ходуном) и мягко поинтересовался :

— Как тебя зовут, девочка?

— Свсссвета.

— Света, преломи, пожалуйста, стволы, ладно? -вел он себя так, будто ему по пять раз на дню психопатки в жопу стреляют.

— Дддаааа-Света закивала столь энергично, что казалось-еще немного-и башка отвалится.

— Преломила? Молодец! -продолжал божественно невозмутимый судья. Повесь ствол на плечо, будь любезна-его ласковый голос слышал весь полигон. Тишина была-просто мертвая.

— Повесила? А теперь — судья запасливо набрал воздуху в грудь:

— ПАААШЛА НАХУЙ ОТСЮДА МАРАМОЙКА ЕБАНАЯ! Уебище!! Овца ТУПОРЫЛАЯ! Блять, СЪЕБИСЬ С ГЛАЗ МОИХ, ГНИДА КАЗЕМАТНАЯ, ПОКА Я ТЕБЕ МАТКУ НАИЗНАНКУ НЕ ВЫВЕРНУЛ! Курва! Пораздавали ПЕЗДАМ ОРУЖИЕ, МУДОЗВОНЫ.

Рев разносился на версту. Речь его лилась легко и свободно, слова складывались в яркие предложения, предложения-в красочные образы. В своем спиче он исчерпывающе описал положение дел в Федерации стрелкового спорта, этом полигоне и будущее Светы-до 12 колена включительно. Также он торжественно поклялся, что если Света, Светина родня, Светины близкие, знакомые, сука, соседи, однофамильцы и даже домашние животные рискнут подойти к полигону на расстояние выстрела, он лично из них дуршлаг сделает. Обороты хотелось записывать-но мы ползали по земле, корчась от дикого хохота. Степан Степаныч поутих в своих сравнительных укорах. Что-что, а сезон охоты на тренеров мы у себя не открывали. Даже в период гона.

Подвиг майора

Я вообще редко вспоминаю армию, так как находился там в состоянии искусственной комы, из которой, походу до сих пор не до конца вышел. Слыл я там за «сильно на голову простуженного», с которым связываться-себе дороже. Что и требовалось. Но-переиграл. Вжился в образ. До сих пор не могу из него вытряхнуться. Но вот такие моменты хрен забудешь. История из «духанки».

Наряды мне начали клепать чуть ли не с первого дня службы. Сильно я всех там раздражал. Потом пошли гауптвахты (я совершил тур по всем окрестным) и едва мне не устроили несколько раз волнующую поездку на «дизель». Но об этом позже. По юности моей служивой, начальство не теряло надежды образумить неразумное и постоянно пихало меня в наряды по роте. С целю просветления. Итак. Наряд. Я в роли статуи стою «на тумбочке». Минут 40 до подъема. Поутряне вваливает комроты Наглебкин с дикого будунища.

— Дежурный. по роте нааааа!

— На хуй — вежливо отвечает начальство, мученически потирая тыковку.

От доклада дежурного он отмахивается, мол, «Не дышите на меня, юноша, мне и без вас дурно».

Ежу понятно- его высокородие изволили-с всю ночь вотку жрат, а поутру получили втык от супруги. Вот и понесло ганса в казарму.

Время идет. Командора мутит и мает. От безысходности он начинает читать нечитаемое никем плакаты в коридоре. Ну там всякая херня про то, как вовремя Родине долги отдавать. И в какой позе это делать. Мне, кстати, эта его привычка читать что ни попадя как то дорого стоила. Оформляя планшет «Крепче дисциплина-выше боевая готовность» я оживил текст вкраплениями матерных анекдотов. Так они и провисели там год. Пока командор не заметил сие в припадке неконтролируемой грамотности. Что стоило мне 10 суток губы. Но мне было не привыкать к арестантской романтике. Но я не об этом. Утро. Тишина. Скрип сапогов похмельного офицера, его негромкие ебуки про себя сквозь икоту. Наконец его взгляд натыкается на огнетушитель. Икая и мучаясь, отец-командир зачем то стаскивает пеногон с гвоздя. Шевеля губами читает инструкцию. Инструкция завораживает и гипнотизирует мозг военного, захватывает власть над сознанием и требует выполнения. На моих вытаращенных глазах зомбированный майор четко выполняет написанное. Ну там перекидывает рычаг, срывая пломбу, переворачивает и трясет.

Ат, мудак!

Огнетушитель, как ни странно, оказывается вполне исправен и начинает с утробным ревом поливать все вокруг пеной. Гнусная инструкция, с мерзким хихиканьем покидает голову несчастного и тот обнаруживает себя посреди вверенного ему подразделения с филиалом Везувия в руках. Ат, мля! Пару секунд его еще клинит, потом свет разума проливается на эти, с позволения сказать мозги, и он с дикими глазами, пугая меня, проносится мимо тумбочки к туалету. Ответствееный по роте офицер, что ночевал в казарме, вылезает на шум и видит: 1. Весь коридор в пене. 2. В двери туалета мелькнула жопа командира. Офицер мчится вслед (я тоже), где мы обнаруживаем в тубзике над очком любимого начальника, ведущего неравный бой с огнетушителем. Дракон в его руках предсмертно бьется и хрипит, но не утихает.

— Товарищ. майор, что случилось?

А вот действительно. Я бы на месте отца-командира затруднился бы ответить на этот вопрос подчиненного. Ну вот какие варианты? Меня мама мудаком родила-вот, что случилось. Или скажи отцу моему, что б впредь предохранялся, а то такая же херня случится вновь? Но то ж подрыв авторитета. К счастью идиотов, сомнения им чужды

.-Выыыыы!!! Чем пиздеть, лейтенант, лучше помогли бы!

— Есть!

Летеха скачет в коридор, хватает второй огнетушитель, рвет на нем пломбу, переворачивает и несется помогать командиру тушить железобетонный унитаз. Ай, мама. Последние силы оставляют меня в умывальнике, и я корчусь там на кафеле, не в силах поднять голову и досмотреть этот цирк. В такой эмбриональной позе меня и застают два взъерошенных огнеборца, вывалив из потушенного толчка. Увидев этих нахохлившися запененных кретинов с обессиленными огнетушителями в руках, я одновременно потерял дары речи и субординации. Я тупо выл на полу, поджимая ноги к животу. Офицеры, россияне попытались немного попинать свидетеля, дабы привести в чувство, но попытка провалилась. Меня в тот момент из истерики и расстрельный взвод не вывел бы. Потом мне долго и нудно грозили в канцелярии расправой за разглашение государственной тайны. И вправду. Узнают враги, каковы у нас офицеры-и, все. Война не за горами. В общем, сетуя на несдержанность языка, я вытребовал себе теплое местечко подальше от глаз начальства. Что соответствовало и их интересам. Что я на них смотреть не мог спокойно-меня, опрокидывало, что они шли красными пятнами при виде меня в корчах. Так что мы старались минимизировать наши встречи. Я же честно хранил закон омерты.

До дембеля.

Два дебила-это — сила

«жили-были два медведя. Один Коля, другой Федя».

В каждой части есть свои люди-легенды. Те выдающиеся воины, о деяниях коих былинники речистые ведут рассказ из призыва в призыв. В нашем подразделении два кренделя достигли такой степени легендарности, что были близки к обожествлению. Воистину, Пантеон чуть не пополнился богом армейского долбоебизма-двуликим разорванным Анусом.

Поначалу два призвыника, Коля и Федя, ничем не выделялись из общей массы. Белобрысые, ушастые тормозные духи. Поскольку оба были из путяг, их отправили в автобат. Там-то они и прославились впервые. На 66м Газоне протек бак. Прапорщик, тоже невеликого ума деятель, позвал первых попавшихся воинов (колюфедю) -и велел бак заварить. Два дятла-самоубийцы уже подтащили сварочный аппарат, когда, на свое счастье попались на глаза Ангелу-хранителю.

— Аааа! Дебилыбляяя! -орал на недопреставившихся дед-ефрейтор. Вам жить надоело? Уррроды! А бензин слить?

Дебилы послушно слили топливо, сняли бак, открутили все пробки и по совету ефрейтора надели бак на выхлопную трубу другого грузовика. Дабы горячие выхлопные газы выветрили все пары бензина. Подождали полчаса. Потом пошли за советом. Ангел Хранитель к этому времени улетел по своим делам. Невезучие сварщики бродили в поисках другого вместилища знаний. И нарвались на инфернального демона-черпака, что грелся на солнышке.

— Можно. вопрос задать?

— Можно Машку за ляжку и козу на возу, а в армии — «разрешите».

— Разрешите обратиться?

— Ну?

— Как узнать-есть, ли в баке пары бензина?

— Спичку туда бросить.

Сказано-сделано. Зажгли спичку, бросили, узнали. Пары были. На счастье этих кретинов-немного. Но хватило на то, что бы превратить бак в шар. От взрыва его расперло во все стороны. Что никак не смутило Колюфедю. Те аккуратно заварили все щели и кое-как приделали бак на место. Наутро у начальника автобата случился родимчик, когда он увидел 66й газон с распухшим яйцом между колес. Орал он так, что казалось-еще, немного и коронки расплавятся. Пиздюлей получили все-и: смышленый прапорщик, и демон Черпак, и ангел-ефрейтор. Коляфедя отделались легко. Их, как юродивых, оставили без критики (не поймут) — и велели оквадратить круглое. Благая весть разлетелась по всей части, и толпы паломников полезли на забор зырить на газон с отбитыми яйцами. Полковые негодяи зубоскалили неделю. Коляфедя прославились. И тут же закрепили успех-трое суток, колошматя по баку молотками. Три дня автобат угорал над старательными молотобойцами, пока ангел-ефрейтор, не выдержав, вырвал у них предмет производства. К этому времени бак потерял всякую форму и являл уже собой законченное художественное произведение. Музей Гугенхейма легко бы взял его в экспозицию. Ефрейтор не оценил труды скульпторов, повелев выкинуть творение («эту хуйню» в его определении) и приволочь бак со свалки. Благо, там валялось несколько остовов от 66х.

Потом двух героев послали работать на завод-разгружать вагоны. Ловелас Федя умудрился соблазнить заводскую стропальщицу-здоровенную бабищу под центнер весом и с руками молотобойца. Обделенная мужским вниманием звероподобная самка пролетария, от свалившегося на нее женского счастья вошла в раж. Разломила миленку булки и рванула слегка в стороны. Федя треснул по шву. Вжопураненого Федю, давясь от хохота, отвезли в госпиталь зашивать. Кое-как оформили все как производственную травму. Мол, надорвал боец попку от усердия на погрузо-разгрузочных. Ну, а иначе всем бы развальцевали отверстия. Но, понятное дело, новость о трудовом свершении облетела всю часть. Начальник автобата каждый раз ставил его в пример личному составу.

— Бездельники! Раздолбаи! Вам бы только хуи пинать! Один Федя за вас жопу рвет на работе!

Прошел год и Коляфедя «состарились». Оказалось, что Федя-потомственный алкоголик, а Коля — убежденный плановой. Причем, если Федя по пьяни был тих и благостен, то из обкуренного Коли энергия хлестала через край. Как то раз, наобщавшись с духами предков, обдолбанный Коля приперся в казарму. Там ему прихватило живот. Пакостный двоюродный дядя насоветовал не париться с беготней до тубзика, а облегчится прямо в проход между койками. Но! Заметая следы, хитрый Николай подтерся простыней соседа-Федора. Поутру друзья начали делить ответственность.

— Это. ты насрал! —

Нет ты!

— Во твоя ж простыня вся в говне!

На шум прибежал многострадальный комбат и первое время не знал, что сказать. Просто разевал и захлопывал рот. Потом провели расследование. Оно было недолгим.

— Коля. а где твоя форма?

— Ы?

Оказывается, Николай под действием веществ ночью бегал по футбольному полю перед казармой, срывая покровы. Готовился ко сну, так сказать. Хб, кирзачи, ремень и пилотка валялись по всему стадиону, указуя на масштаб его личности. Незаурядный.

— Как? Как ТЫ МОГ НАСРАТЬ В КАЗАРМЕ?! -пытал комбат героя.

— У меня вегетососудистая дистония, — ответил Засранец и тем обессмертил свое имя. Отныне для всей части он стал Вегетососудистым.

Однажды под дембель эти два кренделя нажрались. Ночью шлялись по расположению. Тут на глаза им попался гипсовый часовой, что бдительно охранял стенд с присягой. Возле плаца стоял он годами, подавая личному составу пример стойкости перед лицом лишений. Два дебила долго бродили вокруг монумента, дергая его за ремень и требуя «грудину к осмотру».

— Почему сапоги не чищены?

— А давай почистим!

— А давай! Почистили ваксой. Полюбовались. Красиво. Ну и уже в угаре начистили ему рыло гуталином, а заодно и кисти рук. Потом сгоняли за соломенной шляпой, что неведомо как попала в автобат. И натянули ее часовому на башку. Последним штрихом послужил окурок, прилепленный Федей к чувственным губам истукана. Шедшего поутру полковника посетила богиня Ата, когда он увидел у Присяги негра в белом кителе и с автоматом. В соломенной шляпе, нагло курящего на посту. Комполка стоял, бешено вращая очами, минут 5, любуясь композицией. Потом порысил в штаб, где пистон получили все. Вздрюченное реакционное офицерье учинило дознание и вычислило авторов. Собственно, кто б сомневался. На художников наорали в 30 глоток и повелели оттереть все взад. Те два дня скребли истукана щетками, мыли чем придется-ничего, не выходит. Черного кобеля добела не отмоешь. Потом решили побелить. Получилось. Статуя засверкала первозданной белизной. До первого дождя. Наутро приезжает проверка и ну полкана пытать, чего это у тебя мулат на плацу делает? Полковник завыл матерно и вздрючил всех снова. Статую побелили заново. Дождь — и стенд караулил метис. Решили покрасить маслом. Заляпали весь постамент. Раз такая беда-художественный совет, в который превратился штаб, разрешил размалевать фигуру реальными цветами. На форму то зеленая краска нашлась. На сапоги черная тоже. А вот с лицом проблема. Коляфедя заебенили лик защитника желтым. Подкрасили глазки, подвели бровки. Подмазали губки. Полюбовались. Ну как живой! Наутро опять проверка. И первым делом, понятное дело, бегом смотреть памятник.

— Полковник. а полковник! А нахера у тебя китайская проститутка заместо негра стоит? Или у бойца желтуха? А зачем он губы накрасил?

Полковник завизжал, орошая оробевшую комиссию слюнями, и приказал снести статуй к ебаной матери. Заодно под шумок уволили творцов. Пока они еще чего не украсили.

Хорош в строю-силен в бою

Сулят нам лучший рацион и школы — черт возьми! —

Но научитесь, наконец, нас признавать людьми,

Не в корме главная беда, а горе наше в том,

Что в этой форме человек считается скотом.

…Между прочим, у многих народов божественное безумие считалось даром Богов.

— Ну тогда Россия точно Богоспасаема. Тут не поспоришь!

— Русофоб ты, Андрюша.

— Это я от твоей жидовской морды? Я не ослышался?

Шел второй час пьянки. Второй литр виски клонился к закату.

— Осторожней! Сейчас самый критический момент. Переломный, я бы сказал! -подал голос третий собутыльник, имени коего не помню. За весь вечер он сказал только одну эту фразу.

— Какой?

— Мы выпили 2 литра на троих- а это, без нескольких пролитых, капель составляет ровно по 666 грамм на рыло. Число Зверя.

— Надо добавить!

— Ну! Изыди, Сатана!

— Прозит!

— Хорошо пошла! Как Иисус в лапоточках по пищеводу пробежал!

— Так о чем мы? А, о Божественном безумии. У меня такое ощущение, что в армии я в этом состоянии пробыл все два года. Как впал в него на сборном пункте, так до дембеля и съезжал с глузда.

— Наивный. Бобслей этот продолжается у тебя и поныне.

— Не суть. Причем, мне кажется, большинство народу так же.

— Тебе не кажется. Как одену портупею, все тупею и тупею..

— Это даже не тупизм… Это… Как вспомню что творили-так вздрогну.

— Обычное дело. Folie à deux- передающийся психоз. Индуцированный бред если угодно.

— Причем ну хоть бы кто посмотрел на этот дурдом взглядом доброго дохтура через пенсне и сказал- «что ж вы творите, суки?»

— А кому говорить? Все ж в теме, а психиатра в казарме нету. А был бы-ему б быстро пенсне б разбили да и на очки послали. Что б не выебывался.

— Ну есть же эти… замполиты… хотя, ты знаешь, один раз у нас замполит прозрел.

— Не верю.

— Ну хорошо, не прозрел, а как бы это сказать… пережил самантху? Испытал катарсис?

— Охуел он, видимо.

— Вот! Именно это слово, спасибо…

— Глаголь.

— У нас в роте видеомагнитофон стоял, отечественный… ВМ-какой-то, не помню.

— Кучеряво жили.

— А у нас за отпуск чего только в роту не везли. И стройматериалы, и люминисцентные лампы, и краску вольноотпущенники тащили.

Вот кто то за видак 10 суток на воле отгулял. Ну солдатики подсуетились и надыбали кассету с порно. Невиданная тогда вещь. Ночью собрались в бытовке и сидят-глядят. Воздух хоть ножом режь. Напряжение зашкаливает. Стекла аж запотели. Телевизор помехи давать начал, не выдержав такого эмоционального импульса.

Толик у нас служил один. Из села сибирского. Амбал под два метра ростом и 140 кг весом. Дикий человек: он унитаз в армии впервые увидел. Так и срал первый раз-за бачок руками держась-думал он для того и поставлен. А тут такое. Срамота во весь экран, да в таких формах, что Толику ни в одном влажном сне не мерещились. Анатоль, как жена Лота, просто окаменел. Во всех местах. Причем внизу-монументально.

И тут «Дежурный по роте на выход!»

Еле успели телек вырубить.

Замполит забегает, засунул рыло в бытовку.

А там люди с исступленными лицами в пустой экран вызверились. Морды сальные, блестят, глаза красные, дышат со всхлипами.

Заму ж интересно. Они ж, замы, все любопытные. Зашел в помещение.

— Смирно!

Народ на рефлексах подорвался.

А там у всех колом стоит в галифе. На зама, видимо. Приступ коллективного приапизма. У Толика такая мачта в зама целится, что тот аж к стенке прижался.

Представил, видимо, как Толян политику партии в его лице на этом колу вертит. Я его понимаю. Я б сам кирпичей навалил бы ежели б на меня такой лось в период гона выполз. В трансе гормональном.

Ну замуля бочком, бочком, попкой по стеночке -и в дверь шмыг…

И как-то ты знаешь, прозрел наш политрук. Поглядел на личный состав другими глазами. Пытался до командира донести, что мы ночью «странные» были. Но командир, простая душа, не разделил замовых прозрений.

— Бухие что ли?

— Дда нет, не пахло.

— Накуренные?

— Вроде не, дымом не тянуло.

— А какие?

— Ну странные… И это… хуй у них всех стоял…

— На тебя?

— Эээ…

— Петя, не еби мне башку. Тоже мне новость, что у солдата хер стоит. Странно, что на тебя, хотя у них и на обои может встать.

Хотя, Петя, может это ты на пизду похож? Гы-гы-гы (Командир не отличался английскими манерами и замов недолюбливал)

Все, отстань.

Замполит потом всем говорил, что сказывается недосып на личном составе, ой как сказывается. И по ночам шастать перестал-от греха.

А Толик так и не очнулся. Все ходил, думал, представлял себе кого-то как-то. Руками перед собой что-то вращал-устанавливал. В общем, я не завидую сибирским девкам. Когда Анатоль с новыми идеями и такими возможностями на дембель домой поехал. Уверен, он там навел шороху.

— Зама прозреть-это достижение, бесспорно. Но нам удалось весь Владивосток заставить посмотреть на армию и флот другими глазами.

— Говори, Андрюш!

— Я ж в морской пехоте служил. Гоняли нас нещадно. Но то хоть по делу- тактика, стрельбы, вождение техники итд. Рукопашка. То есть реально нужные в бою вещи. Ты хоть и выматываешься до предела, но понимаешь, что делом занят.

А тут нам прислали одного деятеля в батальон. Майора Головню. На голову больненького. Строевика до мозга костей. Народ его сразу невзлюбил, за то что он по сухопутной привычке нас «солдатами» кликал. Нету солдат в морской пехоте! Матросы там служат!

Ну мы на его призывы и не реагировали.

— Товарищ солдат! Ко мне!

А ты мимо чапаешь. Тот орет, беснуется, за тобой бежит, за рукав цап!

— Вы почему ко мне не подошли?

— Так, товарищ майор, вы ж какого то солдата звали!

— АААААА!!!! СУКААА!!!!

— Вы это кому? У нас тут суки не служат. Это вон там, дальше в питомнике…

…

Комбат этого Головню иначе как Головняком не звал. Это когда не злой. А так у него зам Залупой звался. Как и у всего батальона. Но ничего поделать с ним командор не мог-у Головни волосата лапа была в штабе.

Залупа был фанат строевой подготовки. А мы ее не очень уважали. Зачем она морпеху? Строем на берег выходить под песни? Как 33 богатыря? На пулеметы?

Комбат было заикнулся, но Залупа в себя полез-мол, как-так, скоро парад во Владике, а мы неготовые. И давай нас гонять. Еще бы! На тактике то офицер с личным составом по полям да сопкам скачет, а тут стой и знай себе покрикивай. Пока народ ногами землю лупит. Надоел безмерно. Ну мы и составили заговор. И давай сами тренироваться. Залупа глазам своим не верил: войска САМИ ходили строевую отрабатывать. Без него. Под майские отобрали тех кто в город поедет и тренировки с утра до вечера. Залупа булки расслабил-видит и без него дело идет. Ну и проворонил.

…Этот парад город забудет нескоро. 9 мая, трибуны, от погон солнечные зайчики по сторонам, весь генералитет собрался. Ветераны, трудящиеся, дети, бантики, шарики. Звон медалей. И все войска шаг печатают. Наша колонна в середине. Впереди-Головня. Аж сияет. Дрожит в нетерпении-класс показать. Ну мы и показали.

— ?

— Да все просто. Договорились на счет три подпрыг делать. Перед трибунами. И рраз, и двва и три- Прыг! И рраз, и двва и три- Скок!

Причем синхронно -не зря ж тренировались два месяца. Как один организм наша колонна взмывала над асфальтом каждый третий шаг. Сказать, что начальство удивилось-это ничего не сказать. Генералы-Адмиралы челюсти вывесили и онемели. Еще бы! Не каждый день увидишь, как краса и гордость Тихоокеанского флота синхронными козлами куртц-галоп выдает.

Командующий цветом хари ну чисто свекла стал. И глаза у него такие были… выразительные. Так много он чего сказать хотел, но пока не мог.

А Головня, дурачок, не знает, что там сзади творится. Идет, ножку тянет, счастливый такой. Глазами начальство ест! Видали, мол, какие у меня орлы! А как же! Еще как видали!

Ну и мы сзади шпацируем. Ррраз! Два! ТРИ!!! Ррраз! Два! ТРИ!!!

Главное было не заржать. Правофланговым проще всех -у них же рыло не на трибуну повернуто. А нам на это пучеглазие глядеть ой как непросто. Но сдюжили.

Ветераны как этот цирк с конями увидели- повалились друг на дружку. Я думал, перемрут деды со смеху. Но, не. Все выжили.

Правда плакали многие. Некоторые даже рыдали. Праздник получился со слезами на глазах- как в песне.

…Как нас драли-это надо было видеть. Но оно того стоило. Все как один валили вот это вот все на Головню. Мол-это товарищ майор нас научил. Нам бы, может, и не поверили, но уж больно горделиво Залупа себя несла впереди нас. Лучилась слишком ярко, возглавляя это безобразие.

Комбата почти не тронули, как ни странно. А Головню заслали черти-куда. У нас же многоанусное Отечество. Всегда есть куда пристроить энтузиаста. Он потом моржей строевой обучал на Чукотке.

— Круто!

— Не особо. Я тут недавно индийскую строевую смотрел. Пожалел об убогости нашего замысла. Видел бы это раньше-мы б историю Владика навеки вписали б свои имена, уверен.

Образчики армейского лаконизма

Их нравы:

Точное изложение части интервью, взятого женщиной-диктором у генерала американской армии Рейнвальда на Национальном Общественном Радио Америки.

Генерал собирался спонсировать визит команды бойскаутов на военную базу для прохождения НВП. Ведущая:

— Итак, генерал Рейнвальд, чему вы собираетесь учить этих молодых ребят, когда они посетят вашу базу?

— Мы собираемся учить их лазить, сплавляться на каноэ, стрелять из лука и винтовки.

— Стрельбе из винтовки! Это немного безответственно, не так ли?

— Не вижу почему, они будут делать это под строгим надзором.

— Вы не допускаете, что это ужасно опасное умение, чтобы обучать ему детей?

— Не понимаю почему. Мы обучим их правильному обращению с винтовкой прежде, чем они смогут потрогать курок.

— Но вы даете им необходимые навыки, чтобы стать убийцами!

— Ну, вы например обладаете всеми необходимыми навыками, чтобы стать проституткой, но вы же не проститутка.

…радио замолчало, интервью закончилось.

Наш ответ Чемберлену:

Проходная Сумско́го вы́сшего артиллери́йского кома́нднго два́жды Краснознамённого учи́лища и́мени М. В. Фру́нзе (СВАКДКУ)

На проходной беснуется толпа гражданских. В тенечке грузно осела на лавочку причина конфликта-где то на восьмом месяце. Остальные-группа поддержки: родственники обесчещенной числом рыл в двадцать, визжат на дежурного и требуют начальства.

Приходит начальник курса-майор. Родня орет на него, заплевывая ему рожу мелкой взвесью слюней. Не на того напали. Майор флегматично осматривает эту гомонящую шоблу, пересчитывает их и только потом открывает рот:

— Папаша!

— А?

— Вот вас тут 22 родственника ее приперлось, да?

— Ну?

— Это выходит, вы в 44 руки одну дыру заткнуть не можете, а я вам вот этими двумя (трясет перед носом будущего деда мозолистыми грабками) 300 херов удержать должен!

Мои армейские говнодавы

У Акунина в одном из романов есть эпизод про написание на спор рассказа о чем угодно. Выбор пал на сапоги. Герой романа за 5 минут слепил про этот неромантичный предмет целую историю. Попробую и я.

По приезду в часть нам выдали хб. По принципу- «на драку собаку»

Старшина выволок ком зеленого тряпья, швырнул на пол-и «сами разберетесь»

Кое-как разобрались, тем более о элегантности речь не шла. Я было начал хвалить чей-то фасон и удачный крой плеча, но был послан дальше Сэвил-Роу.

Мда. Видимо тут хорошие манеры не в ходу.

Подобным же образом старшина поступил с сапогами.

И тут меня ждал жесткий облом. 47го размера не было. Я уныло перебирал вонючие кирзачи и нигде не находил заветных цифр.

— Тащщщ прапорщик!

— Ы?

— Сапоги не подходят.

— Сено к лошади не ходит. Тебе надо- сам к ним и подойди, воин.

— Та не. У меня 47 размер.

— Это твои проблемы, воин.

Хм.

В голове роились всякие мысли, но к сапогам они не вели. Может, ограбить кого?

Мимо казармы в темноте народ из соседних рот шлялся в самоходы, сяду в засаде ночным татем, и ну народ босоножить. Тюк прямо в темя и пожалуйте разуваться.

Одна проблема. Как я найду свой 47й? Это ж сколько народу глушить придется ради заветного. Прям представил себя унылым упырем, сидящим на куче бездыханных окровавленных тел.

Босиком.

Позвали на построение. Решил идти по-домашнему, в тапочках, ибо гражданские шкары у нас отобрали.

Неожиданно нарисовался похмельный комроты. Всех построили. Командор прошелся туда-сюда кавалерийским шагом, прошипел «понавезут всякое говно», брезгливо подергал пару ремней, оторвал пару подшив, распрямил ударом по башке несколько кокард. Потом хищно замер. Узрел мои босые глезны. Долго, набычась, смотрел на нарушение. С какой-то пещерной ненавистью. Шея его налилась кровью, глаза покраснели, рожа пошла пятнами.

Привычка в любой стремной ситуации вести себя максимально идиотским образом и тут меня не подвела.

Я сделал книксен.

Капитана накрыло божественное безумие. Орал он минут 15, одной бесконечной фразой, начинающейся на букву Х, причем не вдыхая. В конце его спича (буква Й) я стоял в состоянии легкой контузии, покрытый слизью его слюней, ощущая, что никогда больше не буду прежним. Доселе я не слыхал, что бы связная речь состояла из такого количества мата. Оказывается, матюгами могут быть существительные, глаголы, подлежащие, сказуемые, междометия, союзы и даже знаки препинания.

В ушах звенело. Единственное, что я понял из сказанного, что вряд ли я стану генералом. Покачиваясь, как молящийся раввин, я шептал горячечными губами :

«И в лице твоём, полном движенья,

Полном жизни — появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.»

Потом позвали прапора. И уестествили прям перед строем. Затем, уже с прапором, разрумянившимся от пистона, и прибежавшим на крики замполитом произвели дознание. С каким умыслом я посмел отрастить себе неуставные ноги? А?! Что бы подорвать обороноспособность страны? Что?!

Наученный горьким опытом я только смиренно повторял «Виноват, так точно, виноват», и шмыгал носом. В конце концов мне эта инквизиция порядком поднадоела и на очередное ехидство замполита- «А что у тебя еще не как у людей? Голова?», ответил: «Это вы еще мой неуставной хер не видели, товарищи офицеры. Могу показать»

Повисла тяжелая тишина. Я прям почувствовал, как прохладная стеночка спину освежает поутряне. Последняя цигарка. Крик «Всех ластоногих не перебьете, гады!», команда «Пли!!!» и досрочный дембель.

Но тут комроты заржал. С ним грохнул строй, потом дошло и до партии. Только прапор сверлил меня взглядом, не обещающим ничего хорошего. А ну да, у него ж ножки, как у гномика. Завидует, видимо.

— Гляди-ка, борзый! -веселился майор.

— Далеко пойдет- поддержал зам.

— Не дальше дисбата- обнадежил прапор.

В итоге прапора отправили «рожать» мне сапоги. И мстительный кусок таки приволок искомое. Злобно торжествуя.

Я тупо рассматривал эти говнодавы и не верил своему «счастью». 49 размер. Голенища из толстой свиной кожи. На изнанке выбит 1961 год. Долго ж вы меня ждали…

Я мысленно перенесся в ту эпоху. Гагарин… Энтузиазм похмельных ширнармасс, «Космос наш!», 22 съезд партии… В 1980 году советский народ будет жить при коммунизме… А в 1986м я одену эти уебища.

В первый же день я чуть сдох на кроссе. Во второй пожалел, что не сдох в первый.

Ибо вес сапог превращал бег в поднятие тяжестей. В веселые старты кандальников. А если на дворе был дождь, то с налипшей глиной сапожки мои оправдывали идиому «пудовые».

Плюс- два лишних размера обеспечили мне сбитые в мясо ноги. Дело чуть не дошло до гангрены.

Валяясь в госпитале, я обдумал план действий. Нашел на свалке аккумулятор. И, вспомнив детский опыт литья свинчаток, отлил себе несколько утяжелителей, кои вшил в многослойно сложенные и прошитые бинты. Привязал эти приблуды на ноги. И так и ходил. Выписавшись из госпиталя, продолжал самоистязаться, благо что утяжелители мои прекрасно помещались в голенища.

Перед кроссом я снимал свинчатки и -потихоньку втянулся. Ступни к этому времени превратились в копыта, так что зарядка и марш-броски перестали быть пыткой, а превратились в некое подобие удовольствия.

Я даже начал находить в этом юфтевом уебище плюсы. Они теплее кирзы. Отчасти защищают от подлого удара носком в голень. И-пендаль в их исполнении неотразим.

Главное-попасть. Из любого положения, с любым замахом лоу-кик переводил оппонента в состояние «хромого лося»

Плюс-брошенный наугад, в темноту, в строну храпа, сапог производил такие титанические разрушения, что скоро вся казарма спала, как котики. Еле сопя в сопатки.

Один раз я таки спалился. Дотошный старшина заставил разуться и выволок на свет белый мои свинцовые прибамбасы.

Офицерье хищно раздуло ноздри. Бинты они изодрали в клочья. Прощупали пальцами. Понюхали. Заколдобились. Прапор зачем-то укусил свинец.

— Это что такое?

— Свинец!

— А нахера?

— Для утяжеления.

— Чего?

— Тягот. И лишений. Воинской службы. Стойкость переноса тренирую.

— Тебе веса мало?

— Да, тащщ майор. (терять мне было нечего) Не хватает. Мне. Веса. В обществе. И истории.

Я и так имел странноватую репутацию в глазах начальства. Кто читал мои рассказы о армии- поймет, что я ее честно заработал. Свинец в сапогах окончательно убедил их, что я точно пацан с отклонениями. То, что шиза совмещалась с прекрасными физическими кондициями делала ее, по мнению гансов, еще более опасной.

Способы лечения нервных горячек в армии известны всем. Бег, бег и еще раз бег.

В ОЗК и противогазе.

Военные ярые приверженцы теорий Парацельса о исхождении дурнины через пот.

Когда бежишь, обычно повторяешь про себя какой-нибудь стишок. Под бег, например, хорошо ложится речевка Винни-пуха.

«Хорошо живет на свете

Винии-Пух!

Оттого поет он эти

Песни вслух!

Если я чешу в затылке —

Не беда!

В голове моей опилки,

Да, да, да.»

Крутишь эту херь и вроде как в транс впадаешь. Кто бегал-знает.

В тот раз мне на патефон случайно попала частушка:

Пас коров я этим летом

На одну решил залезть!

Я и раньше был с приветом

А теперь и справка есть!

На беду, у меня запотели стекла в противогазе, я не углядел прапора, что умудрился услыхать текст речевки. В армии все понимают буквально, абстракции чужды людям цвета хаки, потому как больше на сельхозработы меня не посылали никогда.

Случай признали тяжелым.

В результате мне набили РД (рюкзачок) песком и велели с ним не расставаться. С утра до вечера. Месяц. Пошли навстречу пожеланиям, так сказать. Как ни странно, втянулся я довольно быстро, благо ноги перед тем накачал основательно. До сих пор на ляжках орехи молотком колоть можно. Прошло полгода. Всем выдают кирзачи-мне облом. Нетути. Год. Та же история. Уж как я их только не латал. В ход шли гвозди, шурупы, проволока, леска, изолента и даже пластилин. Один хрен-сапоги воду пропускали, как дуршлаг. Через полтора года в мои ботфорты МХАТ оторвал бы с ногами. С таким реквизитом пьеса «На дне» заиграла бы новыми красками. И запахами.

Можно сказать, сапоги мои смрадно дышали на ладан. К концу жизни несчастные говнодавы приобрели некоторые старо-алкашьи антропоморфные черты. Эдакая побирушечья синева жалобно-похмельно выпирала из их трещин и заплат.

А тут очередной забег на приз кого-то лампасоносного. Зачет по последнему прибежавшему. Сколько стартовало-столько должно прибежать. 10 км. В выкладке. На третьем километре у сапога отлетает подошва. Залет.

Думал я недолго. Тут не до шуток- дембель и репутация в опасности! Одно дело -подставить ганса. Это святое. Но подгадить обчеству- да ни за что! Сапоги-долой, Хозяйственно перевязал их бечевкой и перекинул через плечо. Намана. Октябрь, еще не подморозило, мозоли на ногах крошат камни, не бегу-лечу.

Под конец скачек, для усиления образа рачительного крестьянина, спешащего на городскую ярманку, привязал говнодавы к АК. Народ в строю подвывал от хохота.

На финише нас встречало заезжее начальство. Увидав мои болтающиеся на бегу хоругви, генерал со свитой по-жабьи выпучили очи. Заинтересовал я их, нечего сказать.

Кокарды их синхронно поворачивались по мере моего пробегания мимо. Запахло проблемами. Ничего хорошего я от такого внимания не ждал. Учен.

Добежали, посчитали, построились.

Их превосходительство, подойдя ко мне, ткнули пальчиком в свисающее морщинистое вонючее и выдохнули интимно

— «Это что?»

— Сапоги тащщ генерал-майор!!!

— А зачем?

— Для всемерного сбережения военного и народного имущества, тащщ генерал-майор!!! -я прогавкал ответ с максимально дубовой рожей. Сочетание цитат из присяги с явными признаками легкой дебильности на лике воина -услада глаз начальства. Это я усвоил твердо.

Генерал задумчиво оглядел сбереженное военно-народное имущество, оценил состояние, фактуру, амбрэ и поманил командира пальцем. Тот на рысях прискакал и разинул уши.

— Это что за детство босоногое, майор?

— Тык, тащщ генерал, не хватает нам обуви. Они ж на ТСП, считай, ноги до жопы стирают. А у этого не ноги-ласты.

— Тебе когда эти шкары выдали, боец?

— Полгода назад, тащщ генерал! (дураков нет начальство подставлять. Енерал уедет-а они останутся)

— Пизди мне больше.

— Никак нет, тащщ енерал, не пиздю!

— Хм. Хитер бобер. Смышленая у тебя рванина, майор. Сколько ты так бежал?

— Не могу знать!

— Километров семь, буркнул кто то из строя.

— Покажи ноги. Мда. Херасе копыта. Ты конь, что ли? Понятно. Значит так, майор. Рота твоя первая прибежала, молодцы. Но если завтра у этого коня не будет уставных копыт, неполное служебное ты схлопочешь прям вслед за благодарностью. Я ясно выразился?

— Так точно!

— Фамилия?

— Ррррядовой Камеррррер!

— Херасе. Еврей? А что ты ТУТ делаешь? (В нашей конно-спортивной части аид был одинок, как карась в канализации)

— Служу Советскому Союзу! (рано или поздно этот ответ на N-й вопрос приходит в любую еврейскую голову)

— Ишь ты! Находчив, шельма! Смотри, майор, я завтра проверю.

Наутро у меня были новые шкары. Навряд ли кто-то когда-то так радовался обычным солдатским сапогам. Пошатываясь от счастья, я прижимал к груди такую легкую, прочную, вожделенную, уставную и невыразимо прекрасную кирзу. Никакая чиппева, мартенсы или тимбы, гламурные балли, суровые коркораны или творенья фрязских задосуев не наполняли мою душу таким экстазом обладания.

П-сы. «Конно-спортивными» в СА именовались части, где военнослужащие выполняли функции коней. А не всадников

Разговор с другом на 23 е о героизме

Вот интересно, все мудаки идут в армию с затаенной надеждой совершить подвиг… тогда как выясняется, в СА героическому что то не место…

— Наливай. Ну да… Стране нужны герои, пизда рожает дураков.

— Но тем повышая обороноспособность страны. Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона.

— Несомненно. Это тост?

— Угу. Поехали!

— А вот серьезно, Макс, ты сам когда нибудь подвиг видел?

— Ну да… У нас на НВП (начальная военная подготовка-авт.) в школе два дебила гранату учебную сперли, перекрасили и Санычу-учителю НВП подбросили за кафедру. Так тот лег на нее. Обоссался при этом. (Читать дальше…) Эти давай ржать. Так на месте таких героических брендюлей от остальных огребли-еле оттащили. У нас потом клуб фанатов Саныча образовался. Явка на НВП 100 процентная, все постриглись налысо, уставщина страшная. С белогвардейским уклоном. Представь-открывается дверь актового зала, Саныч заглянул. А там собрание общешкольное. Вдруг рев на весь зал:

— Господа офицеры!

9—10 классы вскакивают как в живете ужаленные и в струнку.

Рев не утихает:

— Ротмистр Волин! Вам особое приглашение требуется?!

Потом доклад Санычу. Все по серьезу -за три шага на строевой…

Саныч польщен, но-

— Черникевич! Ты мне брось тут эти белогвардейские замашки!

— Есть!

Вышел из зала… Все стоят…

— Господа офицеры, прошу садиться…

Фронда-фрондой -но уважали его всерьез.

— Понятное дело. Он же на настоящую гранату ложился.

— За Саныча?

— Огонь.

— А в армии?

— Что в армии?

— Есть место подвигу?

— Хрен знает… Разве что подвигу Геракла… Ну там с конюшнями по-стахановски говно вывозить… Экологов на него нету. Небось всю округу засрал.

— Ну да. Что бы что то очистить, надо что то запачкать.

— Но можно засрать все, ничего не очистив.

— Отличный тост!

— Твое здоровье!

— Хотя… я сам, пожалуй совершил.

— Макс-у тебя после какой мания величия? Так, для справки-знаешь где у тебя бекрень?

— Я, Боря плохо представляю где бекрень находится, но хорошо в курсе, где у меня рожон.

— Ты прям тостами говоришь! Нарежемся ж!

— На том стоим и не могем иначе.

— Эххх… Дело было под самый занавес. Я там сплошь и рядом на «дембельских аккордах» играл. Начальство каждый раз обещало-мол то сделаешь-и домой. А потом хохотали, как дети, что они меня обманули. И-по новой.

— А ты?

— А я был так рад их рожи не видеть, что изображал каждый раз африканские страсти. Отеллу давал в третьем акте. Типа рвал на жопе волосы и размазывал ими фальшивые слезы по немытой харе. А потом по-новой на объект и ляпота. Раз пять так…

— А потом?

— А потом они мне поручили забор разобрать. Метра три высотой, длиной метров двадцать. В два кирпича. И кирпичи сохранить для чего то. У командира виды на них были-дом вроде достраивать решил.

— Одному?

— Не. Семеро было. Но забор дореволюционный.

— Беда.

— Не то слово. Тогда ж цемент не тырили.

— И что?

— А там какие то морячки неподалеку были…

— Хорош заливать, какие морячки? Ты ж где то на юге служил…

— Меня в Среднюю Полосу выслали за полгода до. Недостоин Средней Азии оказался.

— И причем тут моряки?

— А вот это та самая Военная Тайна-что мальчиш-Кибальчиш буржуинам не рассказал. До моря три тыщи верст-а часть ВМФ стоит. За каким хером-только мальчиш и знал наверное. Но его буржуины замучили. Спросить не у кого.

— За мальчиша!

— Прозит!

— Так и чего?

— О чем мы?

— Обо всем. О заборе, моряках и твоем дембеле.

— А! Вспомнил. У морячков там установка по сжижжению кислорода работала. Вот я у них ведро за пузырь и сменял.

— И что?

— Я ж физхимик. Мне ль не знать, чего бывает, когда в жидкий кислород масло попадает.

— Ты его сам лил?

— Сдурел? Там какая то сложная система из веревок, палочек и кусмана солидола была. Не помню. Типа из укрытия-дерг, кусман этот в ведро плюх.

— И?

— Чуть не оглохли все. Ебануло так, что я сам не ожидал.

— Тебя оценили за находчивость?

— А как же. Помнишь-рассказ про солдатскую смекалку?

— Угу. Заметка в «Боевом листке» Как то на учениях в окоп к рядовому Сидорову закатилась граната Ф1 на боевом взводе.

— Пиздец! -смекнул рядовой Сидоров.

И как всегда, солдатская смекалка его не подвела!

— За смекалистого Сидорова?

— Поехали.

— Так что построил командир?

— Ну, из того что осталось-возможно, конуру. И то для болонки, наверное.

— А у него кто был?

— Болонка и была.

— За новоселье болонки?

— Погодь. Гоним. Зато уволили меня сразу. Командир как услышал-5 километров к нам бежал. Волновался очень.

— Как услышал? Позвонили?

— Не. Там и без телефона хорошо слышно было.

— Аааа… Прям прибежал и сразу дембель?

— Не. Прибежал, а мы уже то что осталось кучкой сложили и подметаем. Ну он за мной еще немного побегал с лопатой…

— Немного это сколько?

— Два дня я от него прятался. Он как меня видел, волновался очень.

— Аааа… Его понять можно.

— Ну да. А потом так и говорит. Мол, не хочу, говорит, этого находчивого солдата больше видеть. Пусть, говорит, плывет он на катере к любимой матери… И меня уволили.

— За ДМБ?

— За ДМБ!

— А у тебя, Борь?

— А у меня… Пожалуй тоже… Я ж в главном штабе ВВС художником служил.

— Малина!

— Не говори.

— Гужевались мы там с ефрейтором Петровым.

— Чего так официально?

— Из уважения к герою.

— А это он?

— Ну да. Нам часто всякие генералы-маршалы открытки заказывали-друг дружку поздравлять. В тот раз Кожедуб забежал свою забрать.

— Тот самый?

— Ага.

— И как он?

— Клевый дед. -Все сынки да сынки… без начальственного рыка.

— И?

— Ну у нас там на столах планшеты сушились-и что б не повело их сверху гирями прижимали. 24 кило. Ну Кожедуб живчик такой-ни секунды на месте не стоит. Бегает, улыбается, руками размахивает. И локтем эту гирьку возьми и столкни. Прям Петрову на ногу.

— Нехило. И что?

— И ничего.

— Как ничего?

— А вот так: прилетела, значит, гиря рядовому Петрову на ногу, А ТОТ СТОИТ, НА МАРШАЛА АВИАЦИИ СМОТРИТ И УЛЫБАЕТСЯ. Кожедуб-аж вспотел. Говорит-ты как сынок?

А тот все улыбается-и спокойно так, мол все хорошо, тащщ маршал.

Кожедуб уж чего только не видел-а тут испугался явно. Может, грит, врача, сынок? А тот-да не надо, мол, тащщ маршал. И улыбается. Ну Кожедуб бочком, бочком и в дверь-шмыг.

Как его шаги затихли, Петров как завоет:

— ПИ-ДА-РАСССССУКАЖМАМУТВОЮЧЕРЕЗЗЗЗКОРОМЫСЛООООО!

И давай скакать на здоровой ножке, да больную нянчить.

Я чуть со смеху не сдох. Грю-быть, тебе, Петров ефрейтором. И напророчил.

— За героизм?

— За героизм!

Зиганшин-рок

Предыстория.

В 1960м году у острова Итуруп шторм оторвал десантную баржу с 4мя стройбатовцами. 49 дней их мотало по океану, пока баржу не вынесло к американцам. Парни выжили, но съели сапоги, гармонь и все что можно и нельзя было есть.

Потом их прославили и вернули на Родину. Зиганшин, Поплавский, Крючковский и Федотов стали национальными героями.

Наш злоязыкий народ сочинил улетное буги-вуги «Зиганшин рок»

Его-то я и услышал в исполнении отчима, который и рассказал мне сию историю. Способность досконально запоминать в деталях всякую ненужную хуйню у меня с детства. Прабабка очень точно охарактеризовала сей дар, сказав «У тя в башке тина, глина и гусиный помет.»

Старшина моей роты по запасливости был чемпионом округа. Плюшкин рядом с ним выглядел бы транжирой и легкомысленным вертопрахом.

Годами прапорщик Скобейда хранил и копил барахло на чердаке казармы. Старые шинели, сапоги, просроченные противогазы, рваное хб-все это заботливо складывалось там в огромные пирамиды.

Зачем- не знал никто. Скобейда не только не знал, но и не задумывался над этим. Вообще трудно задумываться, если ты прапорщик по фамилии Скобейда.

Раз в год нас посещала нежданная комиссия по пожарной безопасности. Внезапная проверка, к которой готовились за месяц. Понятно, что обнаружь проверяющие на чердаке стратегические запасы горючего хлама, ротное начальство подвергли бы жестоким анальным карам.

Посему заранее вся рота таскала Скобейдиное говно с чердака в поля. Там хлам тщательно ныкался, после проверки заносился назад. Дерьмо было первостатейное. Ни разу не помню, что бы кто либо что либо из этой кучи спиздил.

Что в СА показатель. Ибо там воруют все. Из принципа. Ради процесса. Но трогать жалкие скобейдиные пожитки рука не поднялась.

Мы проклинали хомячиную суть прапора, чихали от многолетней пыли и таскали туда-сюда никому не нужное говно. Комроты смотрел на эти эволюции неодобрительно, но приказать выкинуть не решался. Во-первых-вдруг пригодится? Во-вторых он, как опытный командир, разглядел Скобейдиную старушечью шизу. И боялся ее трогать. Еще рехнется прапор с горя, лишенный родного хабара, а где нынче толкового старшину взять?

Потому во время этих ротных потаскух сидел безвылазно в канцелярии и не отсвечивал. Боясь сорваться.

Во время очередной ходки я выволок на белый свет сапог. И замер в восхищении. Потихоньку подтянулся народ. Все тяжело дыша, молча взирали на артефакт. И медитировали.

— Мдааа! -разомкнул уста ефрейтор Заяц.

— Охуеть-отозвался народ.

— Ебанись-согласился с народом Заяц.

— Жили же люди! -выдохнул народ.

Любой служивший в СА может по любой детали обмундирования определить

Степень:

1. уставщины в части.

2.алкоголизма ее командира

3.исправности несения службы офицерами роты.

Сапог представлял из себя вершину неуставщины. И крайнюю степень (канавный варан) алкоголизма комроты. А так же Эверест офицерского хуезабивания на службу. Судя по скосу и высоте каблука гансы раньше в нашу роту без артподготовки не заходили. И минимум вдесятером.

Сапог был великолепен. Он был на платформе, стесан по краю, посажен на косой каблук, подбит такими подковами, что и лошадь испугают. Мало того- он был проглажен утюгом в «гармонь». Завершающий аккорд- он был разрезан, прошит и унизан шнуровкой!

Народ онемел от восхищения.

Кирзач был преступен и прекрасен.

— Может, дембельский? -слабо вякнул кто-то из черпаков.

— Не, ношеный-отозвались ветераны. Причем по минимуму полгода. И не с аккорда-краски на нем нет.

Всем было понятно, что такой сапог плаца не видел. В нем ходили по части руки-в-брюки. Им давали пинка под зазевавшиеся сраки офицеров. Что им делали с прапорщиками-и подумать было страшно.

Так вот какова была наша рота раньше! Сейчас выйти в таком сапоге на два пролета вниз было равносильно самоубийству.

Через минуту опиздюленный смельчак уже бежал бы в ОЗК с вещмешком камней за спиной в направлении гауптвахты.

Все долгие месяцы до последней партии дембелей бунтарь скакал бы в том же дресс-коде. И по тому же направлению.

— Погодь- что это? -я пригляделся- Да его грызли!

— Точно! Следы зубов! Даже, жевали скорее-вон голенище прокусано.

— Кто его грыз?

— Собака?

— Прапорщик?

— Не. Зубы вроде человечьи…

Мы замерли перед величием тайны. Что это была за мрачная история? Может, наши далекие предки были свободны и голодны? Голые и прекрасные, бегали они дикими и питались нектаром, амброзией и сапогами? Кто знает?

Читать рекомендуется под эту мелодию.

Читать рекомендуется под эту мелодию.

https://www.youtube.com/watch?v=L70rhTG5LRQ

Бывший гитарист школьного ВИА Слава поднял с полу гитару и резко, с места рубанул рок-н-ролльный аккорд.

— Истамбул-Константинополе- взял он первую строку. Похоже, слова он вспоминал с трудом.

— А мы шли, ушами хлопали! -подхватил я куплет.

— Ты знаешь?!!!

— Ага!!!

— Давай соляк!

— Иес!!!!

— КАК-ТО В ТИХОМ ОКЕАНЕ ТОНЕТ БАРЖА С ЧУВАКАМИ!!! — заорал сержант Пастухов (МЭИ)

— И ты!

— А то!!!

— Лабаем, парни!

— ЧУВАКИ НЕ УНЫВАЮТ, ПОД ГАРМОШКУ РОК ЛАБАЮТ!!!

Рота за минуту превратилась в рок-н-ролльный оркестр. Кто-то орал, кто аккомпанировал поломанными стульями по балкам-но все умудрялись держать ритм. Рок-н-ролл нарастал, как снежная лавина. Народ пошел в пляс.

— Зиганшин-рок, Зиганшин-буги,

Зиганшин — парень из Калуги,

Зиганшин-буги, Зиганшин-рок,

Зиганшин слопал свой сапог!!!

Совершенно обезумевшая толпа, вопя и приплясывая ломанулась в роту. В нас вселился дух вольнолюбивых предков. В этот момент я любил своих сослуживцев-несчастных, затюканнных уставом мудаков. И впервые понял бунт рок-н-ролла.

Хлопнула дверь канцелярии. Майор тупо смотрел на вверенное ему родиной стадо. Но его никто не замечал. Толпа выплескивала из себя многомесячный стресс в песне.

Поплавский-рок, Поплавский-буги,

Поплавский съел письмо подруги,

Мимо комроты проплясал, вращая бедрами, его верный цербер- старшина Еремеев. Рядом с тумбочкой дневальный заходился в танце с саблями.

Табасаранец-дежурный с штык-ножом в зубах рубил лезгинку. Хохол-каптерщик раскрывался в гопаке. Я пошел вприсядку, заложив большие пальцы рук за воображаемую жилетку.

Майор открыл рот. На улице завыли караульные собаки.

— СМИРРНО!!!!! -завопило начальство.

Да хуй там! Эту песню запевает молодежь! Эту песню не задушишь не убьешь!

— ПОКА ЗИГАНШИН РОК ДОЛБАЛ ГАРМОНЬ ФЕДОТОВ ДОЕДАЛ!!!!

Впервые я видел, как старый страшный майор растерялся. Еще бы! Внезапно вся рота съехала с глузда. Такое в Уставе не прописано. Но старый воин-мудрый воин. Комроты сорвал ключи и рванул дверь оружейки. Жуткий дребезг сигнализации загасил наш ор.

Кода!

Народ потихоньку приходил в себя.

— Звони в штаб! -заорал комроты дежурному. Скажи-случайное срабатывание! Да выплюнь штык-нож, идиот! Оссспадя, армия-тот же детсад. Только залупы больше и автоматы настоящие.

— Выходи строиться!!!! На улицу!

Толпа организованно ломанулась в дверь.

На плацу все выстроились как обычно. Майор выскочил вслед за нами и споткнулся о сапог. Нагнулся, поднял. Он рассматривал его как следователь- насильника малолетних. Внимательно, с холодной яростью. Комроты был старый служака и тоже мог по капле воды представить океан неуставщины. А так же оценить разлагающее действие кирзача на наши неокрепшие умы.

— Где взяли? — сквозь зубы процедил командор.

— В закромах Родины!

— Ну Скобейда, ну сука потная… Ты у меня этот сапог сам дожрешь- прошипело начальство.

— Так! Собрать все говно сверху, отволочь вон туда и сжечь! Еремеев!

— Я!

— Старший!

— Есть! А если…

— Пошли его нахуй от моего имени…

— Бе-гом!

Скобейда с горя чуть обряд сати не совершил. Впятером держали.

— Камерер! Ко мне!

— Чего?

— Не чего, а есть! Сколько тебя учить можно, чучело? Полтора года служишь, а толку…

— Меня учить-только портить…

— Поговори у меня! Твоя работа?

— Я вам кто? Дионис? Народы в безумие ввергать не обучен.

— Может, оно заразно. Ладно, свободен. Кру-гом!

Я нарочно повернулся через правое плечо. Но успел услышать:

— Пока Поплавский зубы скалил Зиганшин съел его сандали!

Я замер. Майор протанцевал пару рок-н-рольных па, довольно грамотных, как я успел заметить, подмигнул мне, улыбнулся и удалился, оставив меня в полной прострации.

— Неужели они люди? -думал я в полном ахуе. Зачем же они друг дружку поедом едят?

До сих пор не понял.

Хоть «караул» кричи

Опять из бесед с Гордеем.

— Макс, а ты в караул ходил в армии?

— Один раз. Больше не посылали.

— Отличился?

— А как же! Нарушителя задержал.

— В отпуск пошел?

— Спасибо, что не на дизель.

— А что так? Положено ж.

— На мое «положено» там хуй наложено. Замполита я батальонного заловил. Он ночей не спал-все волновался: бдим мы в караулах или дрыхнем бессовестно? Вот и зашуршал гадюкой в камышах. А тут я…

— И что?

— А по Уставу: Стой кто идет!,Стой, стрелять буду!

— А он?

— А он там что то грозное рек из кустов про руководящую роль партии.

— И?

— А в караульном Уставе-про партию не слова. Как и про голоса из кустов. Вот, если б он куст поджег… тогда я бы, пожалуй, задумался, а так-дал предупредительный впритирку над фуражкой и мордой в стылую грязь положил. Потом все дозвониться до караулки не мог. У нас стрельбище было-через забор, там палили непрерывно. Так что на выстрел никто не бегал.

— Со связью проблемы?

— Со скукой. Мне еще два почти 2 часа стоять предстояло. Чего ради я себя такого развлечения должен лишать? Замполит ничком в грязи -да я на эту картину вечно любоваться был готов! Часа полтора я его там вымачивал: за это время майор всю лужу впитал шинелкой. И задубел оной. А то повадился, понимаешь, недремлющим оком моргать. Большой брат. Вот я и дал ему поразмыслить, что в теплой коечке куда как поуютней лежится, чем в холодной луже под прицелом у психопата с ружжом.

— И чем дело кончилось?

— Да ни чем. Прибежали наши, отодрали заледеневшего комиссара от грунта и в санчасть понесли. У него руки-ноги не гнулись, сам ходить не мог. А лицо, лицо-то какое было! Сколько там страсти! У нас потом экскурсии ходили-посмертную маску замполита глядеть. Он в грязи так натуралистично отпечатался… Ну как живой прям…

Одна беда-воспаление легких схватил. Нет, не тот нынче замполит пошел! Нежный какой-то, комнатный. Оранжерейный. Как орхидея. Годится только для украшения отапливаемых помещений. Часок на свежем воздухе полежал -и в больничку на месяц. А вдруг война?! Вдруг Родина в окопы позовет? Это что получается-через час войска без партийного пригляда окажутся? А кто будет наглядную агитацию творить? Боевые листки писать? А?

— Ты чего разошелся-то?

— Да это я так отвечал, когда на меня после орали. Мол, мало ли что. А вдруг коварный враг старенькую маму замполита захватил в заложники и ко мне сердягу отправил? Откуда я знаю? И, пользуясь его сыновней любовью и моей недисциплинированностью разграбит вражина склад продовольствия? А? Пожрет, гад, картоху-моркву, комбижиром закусит и пиздец нашей боеготовности!

— И что тебе было?

— Да ничего. Поорали-да отстали. Я Устав наизусть знал-не доебешься. Но в караулы больше не ставили.

— Повезло тебе. Я вот на Севере полтора года через день-на ремень яйцами звенел.

— Сочувствую. А у вас были такие энтузиасты-проверяльщики?

— А как же. Командир роты. Он разведчик бывший и как литр примет его в разведку тянет неодолимо. В «лешего» обрядится и давай на караулы нападать. То автомат спиздит, то магазин отстегнет.

— А чего не пристрелили?

— Да не. Он хороший. Только по пьяни дурной. А так проспится, пиздюлей выпишет, и все вернет. Мы проверяли-если бдительность проявить-он сердитый потом неделю ходит.

А так подкрадется, палец к виску приставит, да как заорет

— А!!! ТЫ УБИТ!!!

Потом засмеется как ребенок и убежит. И все довольны. Мы его старательно не замечали. Чего хорошего человека не потешить, коли на него блажь нашла?

— Прям идиллия.

— Да какой там. Заебал, надо сказать, основательно. Пил-то он регулярно, потому у нас эти казаки-разбойники через день. Ну я и решил все это прекратить.

— Моим методом?

— Я что-дурак? С комроты отношения портить?

— Спасибо.

— Пожалуйста. Не, я умнее все обустроил. Начал с тонкой лести. Мол, тащщ капитан, вы такой смелый человек, мы прям все вами восхищаемся… Тот надулся поначалу, это мол что… а потом заинтересовался-чего это мол я смелый? Ну, как же, говорю, у нас тут в округе медведь-шатун шляется, привлеченный запахами солдатской столовой, а вы по ночам бесстрашно наши караулы проверяете…

— И что, купился?

— А что не купиться? У нас медведи на помойку частенько наведывались. Плюс я там народ подговорил-как капитан мимо прошел, так все о медведе говорят. То там его видели, то здесь. Потихоньку у капитана в подкорочку медведя в спячку и положили.

— И разбудили?

— А как же! Смотрю, как то комроты навеселе. Ну точно сегодня в разведку пойдет.

Вот мы ему медведя и показали.

— Не понял? У цыган арендовали что ли?

— Своими силами обошлись. На татарина одели шинель, ватник и караульный тулуп наизнанку вывернутый. И в любимые капитановы кусты посадили.

— Хы. И что, похоже?

— В темноте, да по пьяни сойдет.

— И?

— Ну капитан в кусты заполз, а на него Хабибулин как выскочит, да как заревет!

— Сильно!

— Хабибулин в роль вжился. Озверел прям. Правда он, кажется, с гориллой роли перепутал. Я вот даже в цирке не видел, что бы медведи ревели, да в грудь себя кулаками колотили. Потом он еще зачем то снег загребал лапами и в ярости над собой подкидывал.

— Капитан не просек?

— Капитан так бежал, что сапог потерял.

— Офицерский? Хромовый?

— Он самый.

— Погоди. Гансы их же «внатяг» надевают. Его же снять целая проблема…

— Сами охуели. Но после этого командир к нам-ни ногой.

— Ты мне комплекс неполноценности родил. Выходит, я дебил-что ли?

— Макс, это новость только для тебя. Для окружающих это давно это «реальность, данная нам в ощущениях…»

Немного об армии

Как то так вышло, что по моему нехотению, по сучьему велению Дмитрия-свет-Федорыча Устинова Родина таки получила меня в свои лапы на два года. Очень хотела. Звала непрерывно, волновалась, слала гонцов и грозила алиментами. В жизни я всегда сторонюсь таких липких баб, меня раздражает вой под окнами. Но. Тут не спрашивали. Не учись я в институте (всех брали с 1 курса) -свалил бы всенепременно, но тут-никуда не деться. Откос «по здоровью» не катил-куча записей в разрядной книжке (некоторые ДОСААФ) -свидетельствовала об обратном, а в дурку слюни пускать было неохота.

Клинический идиот. Знал бы в какой дурдом иду-в нормальный побежал бы с радостью. Но.

Никто ж не предупреждал-только анекдоты травили. Кто ж знал-что это не анекдоты, а правда.

Первое время с моей национальностью (чтимой в войсках и офицерами и личным составом),местом призыва-Московская область (тот же коленкор),и склочным нравом-мне было довольно весело. Пара переломов носа из моих трех-как раз из тех времен. Плюс-бриться налысо мне не стоит. люди неправильно понимают-думают, глядя на шрамы, что мозг ампутирован. По меньшей мере трижды. Кисть руки тогда у меня уже привычно сжималась по диаметру дужки армейской кроватки.

Очень удобная, ухватистая вещь-и, главное, всегда под рукой. К тому же, в отличии от табуретки, на куски не разлетается от удара по черепу. А то меня стыдили часто за мебеля. Мол, пока наши ракеты бороздят просторы Космоса, одна жидовская сука переломала об нас все табуретки-присесть не на что.

Народ долго не мог понять, что я такое, но, очень помогла статья в «Огоньке» про «люберов».

После чего меня диагностировали-как «на голову простуженного» и отстали. Но это личный состав. В армии так не бывает-что бы ты был никому не нужен. Там непрерывная пищевая цепочка-и, если кого-то

от тебя начинает тошнить, то кто то другой начинает на тебя с аппетитом облизываться.

То есть, как только рядовой и сержантский состав мной подавились, за дело взялись гансы.

На губу я уехал через два месяца-,что для нашей части стало рекордом. Духов на губу не возили-у них и так обычно проблем хватало.

На губе я быстро прижился. Стал своим, родным даже. Поначалу, конечно, пришли познакомиться-надо ж пощупать в морду контингент-что за человек такой. Тем более что часть наша катила за «отморозков» и о ней ходили страшные слухи. Виной тому было правило не сдаваться патрулю ни за что. А то позор. Свои зачмырят. Потому патрули пиздили регулярно-что только нагоняло страху.

Ну вот и пришли за мной-по душам поговорить. Как водится-там со всеми знакомились подобным образом. Обычно разговоры подобного рода были по-спартански лаконичны.

— За что попал?

— Неуставные.

— Аааа, молодых гонять любим-нннаа!!!

Или.

— За что попал?

— Нарушение формы одежды.

— А нарушать форму одежды любим? Ннннаа!!!

Ко мне ввалились впятером (закрыв перед этим в одиночке)

— За что?

— Прапорщика в карты проиграл (хмуро)

На народ напал столбняк. Я смешал все их мысли. Играть на прапорщика? А на хера он нужен?

— Не поэл?

— Ну играли мы прапора в буру. Я продул. Мне говорят-иди вали его! Я им-хуй вам. Играли то на отпиздить а не валить. А те мне-нихуя. На прапора-это на нож его.

— Я чо зверь?! (это с криком отчаяния в отшатнувшихся вертухаев) У него детей трое-мал мала и жена инвалид!!!

Те призадумались. Потом как то бочком-бочком потянулись из камеры.

Ха! Спасибо другу-это была его подсказка. Стандартная, кстати. Но-прокатило.

На губе я быстро обурел, подался в суки и бродил по территории расконвоированным: руки-в брюки.