Бесплатный фрагмент - Запах дождя

Капли барабанят по карнизам. Дождевая пыль висит в воздухе над перекрёстком.

Ночью в дождь тут мало кто ходит. Вдоль тесных улиц выстроились старинные пятиэтажные дома. Квартир в каждом мало. Все, кому надо после работы домой, уже вернулись и уже спят.

Здесь самый центр Петербурга. От сияющего рекламой Невского, от площадей с вокзалами разбежались главные проспекты, от тех — улочки поуже, пятиэтажной прямоугольной паутиной.

Свето­фор повешен на перекрещенных проводах точно над перекрёстком. Зачем он тут нужен — непонятно. Но электрический постовой добросовестно работает — мигает на все четыре стороны четырьмя жёлтыми огнями. Как престарелый регулировщик, который тронулся умом и сам не знает, кому куда ехать. Только предупреждает.

Девушка вышла с боковой улицы и сразу остановилась. Ей вдруг почудилось, что на пустом перекрёстке кто-то ждёт.

Капюшон зелёной куртки оторочен зелёным искусственным мехом. Ходить в такой одёжке можно и осенью, и зимой — тепло и не слишком намокает. Похожие куртки носит теперь чуть ли не половина жительниц города Санкт-Петербурга моложе сорока. Красные, рыжие, синие, но курток зелёного, болотного цвета побольше. «Мейд ин Чайна», чего уж тут греха таить. Завязочки на талии и у ворота. Если как следует затянуть, даже муж не отличит супругу от тысяч молодых жительниц культурной столицы.

На безымянном пальце правой руки у девушки тонкое золотое колечко. Ради такой ерунды не грабят, подумала она, пряча ладони поглубже в рукава. Перчатки на работе оставила. Ничего, дома согреюсь, если жилконтора не обманула с отоплением. Осталось пройти пару кварталов, балансируя на остреньких как копытца каблуках. Бегать в таких сапожках неудобно.

А зачем мне от кого-то сейчас убегать? — удивилась собственным мыслям девушка.

И решительно шагнула на проезжую часть. На отражение светофорных глаз в мокром асфальте. На скользкие полоски пешеходной «зебры». По другую сторону улицы запах дождя привычно смешался с ароматом кофе. Сладким, полузабытым.

Коробочку с пирожными надо нести, поддев пальцами капроновую ленту. Ленточка врезается в кожу, и можно насладиться этой маленькой нестрашной болью как весомым предвкушением волшебства. Когда пирожные уже водружены на кухонную клеёнку с круглыми следами от горячих кастрюль. Тогда ленточку торжественно разрежут маникюрными ножницами или ножом. Ибо разорвать её невозможно…

Воспоминание детства. Девушка помнит, как много лет назад на этом же углу помещался кондитерский магазин. Вернее, кафе. Даже не так —

Домовая кухня

Именно эти слова красовались на вывеске. Слойки с пушистым кремом, хрупкие корзиночки с разноцветными масляными цветочками и кофе с молоком. Приторный вкус, зато этот кофе и первокласснице разрешали пить без риска для детского здоровья. Вкусно было…

Девушка грустновато улыбнулась, где-то там, под надвинутым на лицо капюшоном. Вывески больше нет. Прошлое убежало, кондитерская закрыта. Кофе в наши дни варят только чёрный, пирожные лепят замысловатые на вид и неинтересные на вкус.

На ступеньке крыльца мокнет под дождём брошенная кем-то газета.

Девушка прошла ещё два шага и оглянулась.

Над окнами бывшей «Домовой кухни» выступает небольшой козырёк. Капли летят сверху, разбиваются об асфальт, брызгают на ступеньки. Но если кто захочет спрятаться от дождя, непременно заберётся на крыльцо. Если поджидает кого-то.

Газета лежит тут совсем недавно. Верхняя страница ещё шебуршится, ещё не совсем пропиталась водой.

«Он ждал меня здесь», — неожиданно для себя подумала девушка.

Ждал тут с коробкой пирожных в руке. Читал газету в свете уличного фонаря. Потом глаза устали, он бросил газету на ступеньки. Ножиком срезал с коробки прочную капроновую ленточку и растянул в руках. Ему надоело. Он вышел из себя и больше не намерен ждать.

Эту ленточку можно разрезать только ножом. Попробуешь порвать руками — только пальцы покалечишь.

Светофор терпеливо мигал над головой. Девушке захотелось оглянуться, удостовериться, что перекрёсток так же пуст, как во все другие скучные вечера. Но она не обернулась. Стояла, спрятав руки в карманы куртки, сведя плечи, не видя из-под намокшего капюшона почти ничего. Только отблески фонарей в летящем сверху дожде.

Девушка ждала, пока маленький, игрушечный, только что выдуманный страх станет настоящим. Почти удалось. В водяной пыли на секунду привиделось лицо — мужское, будто бы даже знакомое. Волосы тщательно прилизаны, взгляд уклончиво скошен в сторону, на месте глаз виден только жёлтый мигающий отблеск. Ясно — светофор отражается в круглых стёклах очков. Их владелец глумливо улыбается, прячет глаза и шепчет странным чувственным шёпотом: «Спасибо, милая!».

Он меня знает? Откуда? Что за мерзость мне тут померещилась?

Девушка решительно сдёрнула капюшон, завертела головой. Светлые волосы рассыпались по плечам, сразу намокли. Конечно же, пусто. По соседнему перекрёстку прошуршала колёсами машина. Только и всего.

А за ближайшим углом неслышно отступил в тень серый силуэт. Тощий и гибкий, он прятался, опустившись на четвереньки. Это показалось уродливо и тем страшнее, что рядом. Руку протяни — если у тебя рука метров пять длиной. У девушки перехватило дыхание, но ещё секунда — и она догадалась, что видит просто собаку. Бездомную собаку под дождём.

Да, забавно вышло. Первоклассницу послали за пирожными, а та до смерти испугалась мокрой собачки на перекрёстке. У обеих теперь коленки дрожат.

Пёс за углом принюхался, осознал, что опасность невелика. Пересёк перекрёсток наискосок и неторопливо потрусил мимо, как будто полгорода уже пробежал, а ещё половина пути впереди. Даже морду повернуть не соизволил. Надо бы ему кусок колбасы бросить или сосиску. А нету с собой.

Взрослой женщине смешно пугаться чего-то страшного на ночной улице, верно? Это в детстве можно было. В детстве легко верится и в счастье, и в беду. А когда первоклассница подрастёт, то догадается, что самое страшное в жизни — это не злодей за углом, а время, одиночество и тоска. Главные убийцы большого города. Они не торопятся, они убивают наверняка и каждую. От них не убежишь, не спрячешься.

Светловолосая девушка зябко повела плечами и побрела по тротуару — туда, где ждёт съёмная квартира с холодными батареями отопления под каждым окном. И голодный мужчина, задремавший у телевизора с кружкой растворимого кофе в руке.

Газета осталась мокнуть под дождём. Над мокрой улицей по-прежнему сигналил светофор. Без красного-опасного и зелёного-влюблённого глаз. Только четыре мигающих во все стороны жёлтых:

— Смотри сам!

— Думай сам!

— Решай сам!

— Гляди в оба!

Дождливой осенью 1996 года молодые девушки могли без особой опаски гулять по ночным перекрёсткам в центре Санкт-Петербурга. Смерть в том году поджидала их на окраинах. Там, где останавливаются пригородные электрички и автобусы.

Часть первая

Глава 1

ПРОПАЛА СОБАКА

Объявление оказалось приклеено прямо на столб автобусной остановки. Майя заметила его сразу.

Осень в Питере — это всегда красиво. Даже если ты не гуляешь по Таврическому саду или парку в царском пригороде. Даже если просто вышел из метро в пролетарском районе и двадцать минут ждёшь нужного автобуса. А час самый что ни на есть «пик», и людей с неприветливыми лицами на остановке всё прибывает. Зато над головой шелестят деревья в красной и жёлтой листве, и частью вся эта красота уже шуршит под ногами, а солнце нет-нет да и выглянет из облаков. И снова покажется, что всё хорошо.

От метро автобус катит мимо красно-жёлтого сквера, мимо музыкальной школы, спрятавшейся за жёлто-красными клёнами. Пара проспектов, пара поворотов, мост над железной дорогой, где на путях толпятся цистерны и товарные вагоны. Потом потянулись заводские заборы, склады. Пассажиры трамбуются в автобус всё плотнее, а Майе надобно не пропустить нужную остановку. Больницу легко распознать по бетонному забору бурого цвета. И листья на чахлом каштане тут тоже жёлто-бурые. А на серый столб приляпано объявление.

ПРОПАЛА СОБАКА

Будем считать это добрым знаком, подумала Майя, стараясь выбраться наружу и не утратить сумочку, застрявшую между спин двух упитанных пассажирок. Снаружи изрядная толчея: автобус покинуло много народу, да и зайти попыталось не меньше. Майя, сама студентка-медичка, хорошо понимает, что в этот час в лечебном учреждении самое людское половодье. Родственники навещают пациентов, у врачей кончилась смена, амбулаторные больные едут на приём. Если тебя встречают, не сразу и увидишь.

Но Димы Лаврова на остановке не оказалось вообще.

Автобус завыл натужно, как неисправная сенокосилка, и наконец отъехал. Прибывшие повалили к больничному входу по обочине. Тротуаров здесь нет и в помине, вместо них — лужи, заваленные каштановой листвой. Через дорогу ещё одна автобусная остановка — в обратную сторону, и там тоже толпа, и тоже не видно Димы Лаврова. Зато над хмурыми нахохлившимися бедолагами торчит лохматая голова в тёмных очках. Это знакомый студент из Димкиной группы, по фамилии Лесовой. Костя Лесовой. Следовательно, подумала Майя, можно выдохнуть. Хотя бы маршрутом она не ошиблась, до больницы доехала до какой надо, а Димка раз обещал, значит, скоро подойдёт. Может же студент-шестикурсник задержаться на клиническом занятии?

Костя, кстати, тоже узнал Майю, извлёк из толпы народа свою длинную руку и величественно помахал. Так генералиссимус мог бы приветствовать первомайский парад с трибуны Мавзолея. Костя не только высокий, но и высокомерный — это видно по тому, как он плечом рассекает толпу, как ступает с остановки на проезжую часть, всей душой презирая тех трусов и слабаков, кому нужен пешеходный переход. Как свысока студент Лесовой смотрит вслед грузовику, что не уступил ему дорогу.

У Майи сердце упало от дурного предчувствия. Неужели Димка сам не смог прийти и послал вместо себя приятеля? Точнее, бывшего приятеля? Этого ещё не хватало.

Лесовой всё-таки перешёл дорогу и, подойдя к Майе, оценивающе оглядел от капюшона кожаной куртки до сапожек, задержав взгляд на сумочке. Аккуратная отличница, дочка декана, что с такой взять, говорил его взгляд. Точнее, говорил бы, кабы глаза не были заслонены зеркальными очками. Это в осенний-то дождливый день.

— Ф-р-р-ивет, — сказал он вместо нормального «привет». Никто Костю Лесового в институте особенно не любит — ни студенты, ни преподаватели. За манеру держаться и за расхристанную, вызывающе небрежную внешность. Он очень редко стрижётся и не снимает солнечные очки с носа даже в больничной палате, а белый халат стирает не чаще раза в семестр. Образу доброго доктора это всё не на пользу. Ну и устная речь дополняет впечатление. Костя вечно разговаривает с людьми так, будто делает им огромное одолжение, втолковывая убогим очевидные вещи:

— К метро автобус в другую сторону едет!

— Привет, Костя. Я знаю, — сказала Майя, вежливо улыбаясь. — Мы с Димкой Лавровым тут договорились встретиться. Нам нужен автобус, который дальше на окраину. Отсюда как раз идёт.

Вообще-то, это тактичный намёк. Раньше Костя с Димой дружили. На шестом курсе перестали. Если они, как утверждает студент Лавров, и правда «месяц уже на разговаривают», студенту Лесовому самое время перейти дорогу в обратном направлении и ехать к своему метро.

Но не тут-то было.

— А куда это вы собрались?

Похоже, теперь вдобавок к лохмам и очкам Костик Лесовой ещё и бриться перестал. Благообразной внешности не получилось, скорее неопрятная сантиметровая щетина, торчащая вместо усов и бороды. То ли молодой Иисус, то ли сутенёр из итальянского неореализма, нищий художник, хиппи — кто угодно, только не будущий врач, студент выпускного курса мединститута.

И такой вот персонаж ещё и вопросы задаёт, словно всерьёз прикидывает, разрешить сокурснику с сокурсницей намеченные на сегодняшний вечер планы или категорически запретить.

— У меня собака потерялась, — пояснила Майя, — дог. Сорвался с поводка и сбежал два дня назад. На ошейнике бирка, слава богу. Утром звонили, что нашёлся. Сказали, что отвезут в собачий приёмник. Димка решил, что вместе поедем за собакой. Я сама смогла бы. Но Димка посмотрел, где это, и сказал: отсюда ближе.

Майя говорила сейчас чистую правду. Но Лесовой, услышав про сбежавшего дога, недоверчиво покачал головой и задумчиво повёл вокруг солнцезащитным взглядом. Протянув руку к столбу, принялся задумчиво обрывать, а вернее, отламывать от объявления про собаку задубевшие кусочки бумаги.

Дождь лил ночью. С утра пасмурно, но без осадков, поэтому листок на столбе успел высохнуть и скукожиться. «Пропала собака» ещё видно, а вот номер телефона, куда позвонить о найденном животном, расплылся синими разводами. Как будто неизвестный художник изобразил абстрактную картину на половинке тетрадной страницы. Глупо писать объявление фломастером в такую погоду. Сегодня опять пойдёт дождь.

Майя догадалась, что Костя ей просто не поверил. А с обычной проницательностью решил: у Майи с Димкой тайное интимное свидание. Но девушке, мол, признаться в таком стыдно, вот она и выдумала второпях, поглядев по сторонам, историю про потерянную собаку. И надобно непременно показать, что он, Лесовой, не слепой, всё замечает, обо всём догадывается и только из вежливости молчит. Чёрт знает что такое!

Майя Сорокина почувствовала, что краснеет. Ну что за хамская манера вести разговоры у этого Кости?

— Димка сказал, что на эту окраину он меня одну не отпустит.

— А чего так?

— Чтоб меня там не задушили.

Прозвучало нелепо, но это снова чистая правда. К шестому курсу серьёзный, думающий о будущем студент-медик обязан прибиться к кафедре, где намерен получить одну из бесчисленных врачебных специальностей. Доктора ведь бывают разные. Майя, например, давно уже выбрала психиатрию — науку увлекательную, но туманную. Жадные студенты мечтают попасть «на стоматолога», хотя берут туда далеко не каждого. У офтальмологов свой норов, у неврологов свой, у санитарного врача своя бумажно-чиновничья судьба. Хирурги вообще святые люди, при этом страшные жлобы и циники.

Дима Лавров твёрдо выбрал себе ремесло судебного медика. Он — будущий спец по насильственной смерти, уже делает самостоятельные вскрытия, уже значится соавтором пары статей в научном журнале. А Костя Лесовой, насколько знает Майя, так и не выбрал ничего. То ли прилежания не хватило, то ли твёрдых знаний. То ли ни один завкафедрой не пустил на порог своего кабинета парня с такой причёской. Хотя парень и неглуп.

— А-а, — протянул Костя насмешливо и понимающе, — Лавров маньяков боится!

Константин Лесовой неглуп, но завистлив. Димка, помнится, рассказывал Майе, как прошлой зимой, узнав про опубликованную статью, бывший приятель на время престал его замечать. Вроде обиделся. И не то чтоб Костя очень уж мечтал заниматься научной работой — причина куда романтичнее и куда глупее. Костя любил маньяков. Точнее, как и тысячи других бестолковых юношей, считал, что прекрасно разбирается в маньяках, убийцах, преступлениях и прочей нечисти, щекочущей нервы подростка. Ну допустим, старшеклассника. Ну допустим, даже первокурсника. Но и на третьем курсе он таскался, нацепив на бесформенную футболку значок с Фредди Крюгером, а на правую руку кожаную перчатку. Это летом-то на практике по пропедевтике! И вот поди ж ты — ещё через пару лет на кафедру судебной медицины зовут не его, а Димку Лаврова, который, может, и фильма-то «Молчание ягнят» толком не смотрел и уж конечно не оценил!

Детский сад, штаны на лямках, подытожил Димка.

Подкатил ещё один автобус, оттуда снова повалил народ. Костя, напрашиваясь на недоброе, стоял посреди людского потока, глубоко засунув руки в карманы вязаного кардигана. Кардиган у него хороший, модный, но с кедами смотрится нелепо. Как можно осенью ходить в кедах, они же намокают? Костю обозвали пару раз, но с места так и не сдвинули, и убедившись в этом, он снисходительно сообщил Майе:

— Дима скоро придёт, не переживай.

— Я не переживаю, — сказала Майя.

— Когда я уходил с занятий, он звонил из ординаторской. Про какой-то там приют спрашивал.

Среди множества неприятных привычек Кости Лесового — его потрясающий слух. Он слышит любые разговоры, которые ведутся в его присутствии. Как правило, те, что его совершенно не касаются. Слышит, запоминает и делает неожиданные, но иногда совершенно точные выводы.

— Это, по всей видимости, собачий приют? Туда твоего потерявшегося дога отвезли?

— Приют «Каштанка», у Андриановской церкви, — кивнула Майя. — Верно. Оттуда и звонили.

Личная жизнь ДМИТРИЯ ЛАВРОВА

— Осень, осень, листопад,

На сосне висит комбат…

— задумчиво сказал Дима Лавров, выглянув в больничное окно на втором этаже. Медсестра средних лет усмехнулась, продолжая заполнять лист назначений. Шестикурсник попался симпатичный. Иначе она не позволила бы ему занимать телефон в ординаторской столько времени.

Телефонный номер приюта для бездомных собак «Каштанка» нашёлся в толстенном справочнике «Весь Петербург» с жёлтыми страницами. С первого же звонка там трубку сняли, но ничего не ответили. Дима Лавров ждать не очень любит — он нажал на рычаг телефонного аппарата и перезвонил. Перезвонил ещё раз. Впустую — теперь в трубке слышались только длинные гудки.

Обе автобусные остановки видно из окна. Майя пока не подъехала. А студенты группы, где учится Лавров, уже все повтискивались в автобусы до метро. Последним, как и полагается, подошёл Лесовой — Костя всегда последний, он не ходит вместе со всеми. Ему ведь необходимо запихать в рюкзак авторучку, тетрадку и мятый медицинский халат. Вообще-то врачебный халат принято называть белым, но только не у Кости Лесового, которому принципиально важно если и выполнять требования, то лишь формально. Халат у него всегда не то чтобы грязный, но настолько мятый, что и врачебным его никак не назовёшь.

А кстати, где его рюкзак? — с привычным раздражением подумал Лавров, глядя на остановку. Нету за плечами у Кости рюкзака. Этот гений ещё и рюкзак забыл, сейчас это поймёт и возвращаться станет. Или не поймёт, преспокойно сядет в автобус и укатит, без рюкзака и халата в одной только вязаной кофте на пуговицах. Мозг, не связанный с телом…

В том, что Костя Лесовой умный, сомневались в разное время многие, только не Дима Лавров. Лесовой из тех гениальных сыщиков, кому помощь не нужна. Кто умеет умножать в уме многозначные числа и при этом забывает на занятиях рюкзаки.

И вдруг Лаврову стало немного жаль, что Лесовой уедет сейчас к метро. Что нельзя догнать его и предложить: «А поехали с нами, на окраину?».

Ещё месяц назад это не вызвало бы вопросов. Поездка в приют «Каштанка» оказалась бы спланирована ими заранее, ещё днём во время занятий. И звонил бы по телефону, уж конечно, сам Костя. И уж точно дозвонился бы сразу.

— Ещё разок, и всё, — улыбнулся Дима медсестре.

— Телефонные звонки,

Как на речке поплавки.

Медсестра покачала головой и улыбнулась уже суше. Студент, конечно, симпатичный, но не изменять же мужу она с ним собралась, да и пора уже разносить лекарства по палатам. А оставлять ординаторскую незапертой не полагается. Медсестра поднялась из-за стола, оправила халат на талии. Заглянула в зеркальце, повешенное на шкафчик, но макияж подправлять не стала. Было б для кого.

Костя Лесовой, окажись он тут, непременно сделал бы вывод: «Ты ей, Димка, понравился, но она замужем». Костя ведь не только гениальный сыщик, но и тонкий психолог. Во всём, что его самого не касается.

Нет, правда, жаль, что нельзя теперь Лесового позвать с собой искать сбежавшего Майкиного дога. Майя вообще сначала одна нацелилась ехать в этот приют. Сумасшедшая.

И тут Лавров наконец признался самому себе, почему именно в эту поездку хочется прихватить с собой бывшего приятеля. С которым пять лет дружили, а теперь практически не разговариваем.

Недавно на кафедре судебной медицины говорили о задушенных молодых женщинах. Весь прошедший год убитых находили недалеко от платформ пригородных электричек на окраинах Петербурга. В больших городах такое случается и на языке профессионалов называется серийным убийством. Профессионалы из угрозыска — нередкие гости на кафедре, где опытные медицинские эксперты растят себе смену.

Адрес приюта «Каштанка» особой тревоги не внушает — нету там рядом железной дороги. И всё же Дима Лавров, не вдаваясь в подробности, настоял, чтобы без него за догом не ездили. Пусть Майя не поленится и выйдет из автобуса у больницы.

Вот как она в данный момент и делает.

— Спасибо, извините за беспокойство, — сказал Лавров медсестре.

— Да звони ещё, если надо, — великодушно предложила та. И поняла, что совершила роковую ошибку. Студенты-медики за шесть лет обучения привыкают к обращению на «вы» и по имени-отчеству. Пациенты обращаются к студентам на «вы». И пожилые профессора — тоже. Панибратства симпатичные курносые шестикурсники не прощают. Особенно медсёстрам средних лет.

— Да там меня уже девушка ждёт на остановке…

Лавров подхватил на плечо удобную спортивную сумку, где кроме выглаженного халата, фонендоскопа и пары учебников хватило места ещё для термоса и пары бутербродов. Обаятельно улыбнулся и вместо нормального «спасибо» нараспев проговорил:

— Кто меня на остановке ждёт,

Тот нас всех сегодня и убьёт…

Медсестра обиженно дёрнула бровями. Но Дима уже вышел, понимая, что вряд ли сможет объяснить, почему пропел именно эти две строчки на мотив известной ещё советским школьникам песни «Лесной олень».

А виноват всё тот же Костя Лесовой.

Давным-давно приятелям, как и другим студентам, доводилось скучать на институтских лекциях. Лекарство от этого было найдено простое: из тетради для конспектов вырывался листок клетчатой бумаги. Один пишет две строчки, загибает бумагу так, чтобы их не было видно, и называет рифмы. Другой придумывает на эти рифмы ещё две строчки, чтобы получился нелепый стишок.

Костя Лесовой в ту пору мнил себя сумрачным гением и сочинял стишки в основном про смерть и убийства. И не признавал стихотворных размеров, кроме того, которым написана песенка про лесного оленя.

Ибо имелась у Кости Лесового в своё время девушка, точнее возлюбленная, точнее знакомая, с которой он познакомился на перроне пригородной электрички в мае месяце. Девушка, тогда ещё девочка-старшеклассница, сидела на лавочке и чистила апельсин. А Костя был уже студент-медик и со свойственной ему проницательностью уловил, что похожей на беззащитного оленёнка девочке грустно и одиноко. Он сел на ту же лавочку. Школьница-оленёнок чего-то у него спросила. Или он у неё что-то спросил…

За пять лет дружбы Лавров слышал эту незамысловатую историю в тысяче разных вариантов. Как и фразы «Вот с этого вокзала я ездил за город вместе с Бемби», «Вот эта электричка довезёт до пляжа, где у Бемби дача», «Вот на этой станции метро я кормил Бемби мороженым».

Один раз купил девушке мороженое. Один раз в жизни! И долгие годы убивается, что расстались. Пару лет убивался, потом утешился, безжалостно уточнил свою мысль Лавров. Этим летом любовь Кости Лесового к оленям наконец-таки отбросила копыта.

Странное дело. Давняя любовь умерла. Былая дружба иссякла. А привычка на ходу выдумывать и вслух декламировать нелепые стихи въелась в Димку Лаврова намертво.

Из больничного корпуса Димка выбежал чёрным ходом, примеченным заранее. Там грузили бидоны с кашей и супом для пациентов, ароматы стояли не ахти какие, зато два шага до ворот и автобусной остановки. Лесовой, конечно, уже уехал, но Майя-то ждёт. И так даже намного лучше. Не нужна нам с Майей помощь сумрачных гениев, сами как-нибудь собаку потерявшуюся найдём.

Но подходя к остановке, Лавров удивлённо заметил Костю Лесового, который мило трепался о чём-то с Майей Сорокиной. Придётся теперь напомнить бывшему приятелю о забытом на занятиях рюкзаке. Чтоб проваливал за ним и не маячил.

Газета «ТРЕПАЧ», №9, май 1996 года

Рюкзак у юноши оказался цветастый — фиолетовый с наклейками, как у первоклассника. Застёжка-молния сломана на середине, но так ему даже удобнее.

В вагоне электрички пахло дождём и фломастерами.

— Простите за очередное беспокойство! — проорал юноша, распахивая двери из тамбура и глядя по сторонам с потаённой греховностью во взоре, будто и не в вагон электрички лезет, а в альков к любовнице, голося при этом: — Прекрасный недорогой подарок!

Симпатичный, светленький, с поцарапанными кулаками. Руфа сразу подумала, что парнишка здорово похож на Макса Гудкова, да и по возрасту такой же. Совсем пацан.

Однако этот пацан немедленно заметил её голые коленки. Шагнул ближе и только тогда предупредительно заглянул в глаза. Юный коммивояжёр.

— Девушка, шестнадцать цветов, всего за че­тыре тысячи российских рублей, только вам!

Руфине Рахмановой сделалось самую чуточку досадно. Ведь сейчас придётся лезть в сумочку за деньгами. Покупать эти фломастеры, хотя и видит уже, что их не шестнадцать, а только дюжина.

«Дурочка ты, существо», — обругала себя Руфа.

А вся беда в том, что в вагоне электрички Руфа Рахманова едет впервые в жизни. Как это ни смешно для четырнадцатилетней девицы. И притом одна-одинёшенька, в смысле — без провожатых.

Для кого-то трястись на поезде в дождливую погоду — это будничное и даже осточертевшее занятие. А для Руфы это авантюра и вызов. Знал бы папка — вышел бы из себя. Знал бы Антон — шофёр, телохранитель, почти родственник — просто с ума бы сошёл. Чисто психологически это понятно. Потому что Руфин папка, Теймур Ильхамович Рахманов, таких промахов не прощает, даже родственникам, не говоря уж о шофёрах.

Его драгоценная доча едет бог знает куда и чёрт знает на чём! На электричке!

Руфа расплатилась «российскими рублями», ощутив прилив неподдельной гордости. Зимой, когда ныряла с аквалангом в Красном море, и тогда так собой не гордилась. Нырять с инструктором и сопливая девчонка сумеет. А в электричках ездят и фломастеры покупают лишь самостоятельные девушки четырнадцати лет от роду. Не такая уж ты и сопливая, существо!

Весь вагон смотрит. По крайней мере, незнакомые мужчины. Они тут все незнакомые, и это совсем не то, что таможенник в аэропорту или портье в заграничном отеле. Здесь они не обязаны смотреть. А всё равно таращатся и главное — все на её коленки. И одышливый толстяк в пропотелой панаме, у которого в матерчатой сумке совок и маленькие грабли. Хмырь в плаще, что пытается спать, ткнувшись башкой в кулак с полиэтиленовым пакетом, приоткрыл глаза и зыркнул. Даже унылый тип, коего уже минут пять пилит жена:

— Сколько тебе повторять, Юрка? Это был просто мой знакомый. Понимаешь, Юр? Знакомый! Случайно встретила на платформе. Могут быть друзья детства у меня?

— Могут… — уныло тянет муж и в свою очередь переводит взгляд на Руфины коленки. Не надо бы ей сегодня короткую юбку надевать. Папка, кстати, наряд одобрил. Но папка-то уверен, что доча после уроков сядет в автомобиль к Антону и поедет изучать испанский язык с Ромуальдом Ицковичем. А Ромуальд Ицкович человек старый и практически святой.

Номера «Трепача» таскал в гимназию Макс Гудков, который сам уже год без этой газетёнки жить не может, и Руфу соблазнял. Не в прямом смысле. Но очень уж ему хотелось, чтоб неприступная интеллектуальная одноклассница начала заполнять прикольные купончики, как это делает сам Гудков. Купон она в итоге из газеты вырезала, сама разобралась, как их отправляют. Но Максу в своём грехопадении не созналась, вот ещё! Хватит того, что попросила разузнать расписание поездов-электричек.

Поезда добрый Макс продиктовал ей по телефону, отзвонившись вчера вечером. А проводить вот не предложил. Видимо, тоже не мог и помыслить, чтобы дочка Теймура Рахманова отправилась куда-то одна на электричке, да ещё в учебное время.

А у Руфы на это весь расчёт. Если прогулять последний урок, проехать от Ямской две остановки в одну сторону и в обратную, никто никогда не узнает о сумасшедшей авантюре. Шофёр Антон час спустя распахнёт дверцу авто, будучи свято уверен, что дочка хозяина едва только покинула гимназию.

Ну а что может нарушить гениальный план? Поезд опоздает? С рельсов сойдёт?

Хотя чисто психологически, существо, тут и должно грянуть разоблачение. «А где ты купила эти дурацкие дешёвые фломастеры?» — грозно спросит папка, заглянув вечером в сумочку.

Скажу, что Макс Гудков подарил! Пусть его и допрашивают!

Настроение прекрасное, хотя и прохладно тут, конечно. Учебный год на излёте, а весна ещё холодная, как ни крути. Пара окон в вагоне не закрываются, их перекосило, потому что вагон старый. На забрызганную скамейку никто не сядет, а там, где сесть можно было бы, Руфа поставила сумочку. Ей показалось, что именно так должны поступать опытные пассажирки в мини-юбках. Если, конечно, они порядочные и разумные девушки.

Заныли тормоза, под потолком неразборчиво захрипело. Это скоро нужная станция будет. Руфина заглянула в сумочку, где лежали школьные тетрадки, упаковка мятной жвачки и майский номер газеты «Трепач», сложенный так, чтобы не искать ответ на своё объявление. Номер объявления Б-141, это прикольно. Потому что обозначает подпись неведомого пока что Руфе собеседника-подателя. БМААКС. Тоже Макс, но, видимо, «большой».

«Б-141. Примерно в час дня выдвигаюсь к ж/д платформе. Идём навстречу друг другу, через рельсы, через парк. Кролики при мне. БМААКС».

Интересно, что там за парк на богом забытой железнодорожной платформе Садки?

Пока поезд ещё не остановился, Руфа сорвала зелёную обёртку и запихнула в рот белую гнущуюся полоску жевательной резинки. Вообще-то, даже столь безобидной вредной привычкой Руфина Теймуровна Рахманова пока не обзавелась. Но девушка четырнадцати лет, когда едет на тайное свидание, должна быть хоть немного порочна. С этой озорной мыслью Руфа вышла в тамбур. Тут поезд и остановился.

И где тут парк? Вот эти кусты и деревья вокруг станции — это и есть парк, что ли?

На перроне пахло дождём и мятной жвачкой. Над свежей, еще не запылённой листвой тополей и лип виднелась пара многоэтажек. Из вагона высыпало немало народу — должно быть, этим петербуржцам электричка заменяет городской трамвай. Можно пойти за ними следом. Но это же не «через рельсы и парк». А в объявлении ясно написано…

Электричка отъехала, и Руфе стало неуютно. По другую сторону насыпи тянется узенькая тропка. Два-три пассажира просто спрыгнули на шпалы. Похрустели гравием, ступили на эту тропинку и исчезли за кустами. Ага, мне туда.

Девочка задумчиво пожевала резинку и поглядела на золотые часики. До обратной электрички пятнадцать минут, сказать точнее, даже семнадцать. Но это ж надо садиться с другой платформы. А та во-он где.

Если я намерена гулять тут по парку, то часы лучше снять с руки и положить в сумочку, возникла в голове сухая рациональная мысль. Да и вообще надевать не надо было часики сегодня. Чисто психологически, спокойствия ради.

Руфа не рискнула прыгать с платформы. Спустилась по бетонным ступенькам и обнаружила, что придётся идти, да к тому же по песку. Это трудно, а бежать тут ещё труднее.

От кого бежать-то? Что ж ты сегодня такая трусливая, существо? — сама на себя прикрикнула Руфина Рахманова. И где был твой здравый смысл и осторожность, когда вчера решила приехать на платформу Садки, никого не поставив в известность?

Не так-то просто за семнадцать минут найти в незнакомых кустах мужчину, про которого знаешь только, что он подписался «БМААКС». Это её «парк» сбил с толку. В объявлении написано «парк». Она и решила, что тут качели, карусели, скамейки, лотки с газировкой и незнакомый красавец с книжкой в руке.

Вот ограбят тебя сегодня в этом парке, существо! — пообещала сама себе Руфа уже совсем без озорства в мыслях. Останешься без часов и без сумочки, и без карманных денег, и без билета на электричку. И ни в какую гимназию вернуться вовремя не успеешь. И будет суета, большой крик и много нервов. Антона папка уволит к чертям собачьим. Он ведь вполне может, он же у меня крутой, папка-то.

Хорошо хоть не туфли на каблуках обула, а кроссовки. Спуск по мокрому песку с насыпи сильно смахивал на слалом. А слалом Руфа Рахманова так и не освоила, потому что в поездке на Домбай умудрилась подвернуть ногу, а в секцию ходить отказалась, предпочла испанский. Ну вот, оставайся теперь со своим Сервантесом в подлиннике и полными крос­совками песка, существо. Нет, идти так невозможно, нужно вытряхнуть.

Стоя посреди мокрых кустов на одной ноге, она отчётливо поняла, что никаких книжек у незнакомого Большого Макса покупать уже не хочет и не станет. Жаль приключения. Жаль запаха дождя. Но ты, маленькое глупое трусливое существо, сейчас вернёшься и спокойненько подождёшь обратной электрички на перроне, там, где люди и безопасно, строго приказала сама себе Руфа.

— Я вас не напугал?

Не упала, но босой ногой пришлось наступить на траву. А трава тут совсем не зелёная муравка, а замызганная песком. В ней валяются окурки и мятая бумага.

Конечно, ты меня напугал, придурок!

— Вы меня извините, ради бога. Надо было вас сразу у поезда встретить, я не сообразил!

Он улыбался приветливо, но Руфе его улыбка не понравилась. Макс Гудков никогда так погано не улыбается, уж на что озабочен и глуп. Гудков может зубоскалить, может пошлить, но точно никогда не скажет «извините, ради бога». Никогда не нацепит такие очки и так не причешется, хоть он и редкий обалдуй из блатной гимназии.

— Я вас вроде и не просила меня нигде встречать. А вы кто такой вообще? — спросила девочка, стараясь чтобы голос звучал, будто она каждый день ездит в электричках и никогда не читала Сервантеса в подлиннике.

— Я студент. А вы же Руфь? Необычное имя у вас, — вообще-то не похож он ни на студента, ни тем более на читателя газеты «Трепач». Но удивился так, будто всю жизнь только её и читает. Убедительно удивился, отчего стало чуточку спокойнее.

— Меня зовут Руфина. Руфь — это древнееврейское имя. А Руфина — латинское.

У парня сделалось озадаченное лицо. Это я молодец, это я его психологично осадила, подумала Руфа. Теперь надо закрепить успех.

— А вы не хотите сами-то представиться?

— Извините. Меня зовут Максим, — сказал он, делая виноватое лицо. Виноватое показалось ещё неприятнее. — Мы же в газете общались. Вы же книжки ищете.

— Какие ещё книжки?

В руках у несчастного полиэтиленовый пакет, и там что-то завёрнуто. Прижав пакет к груди, он нараспев процитировал по памяти текст её объявления:

— «Р-294. Куплю третий, четвёртый том „Песчаных мечей“ Алана Мейерса. Хочу дочитать про милых кролей, которых на всю жизнь полюбила. Плиизе». Подписано «РУФА». Я вам ответил, назначил встречу здесь. В прошлом номере. Живу тут рядом.

Всё верно. Выдохни уже, существо. Постарайся улыбнуться, чтобы совсем не обижать человека. Он не виноват, что внешностью не вышел. Скажи что-нибудь нейтральное.

— У меня одноклассника тоже Максимом зовут. Это он мне газету дал почитать.

— Уф! — выдохнул потенциальный продавец «Песчаных мечей». — Это вы типа проверяли, что я — это я? Напугал я вас, Руфина? Необычное у вас всё-таки имя.

— Струхнула немножко, — призналась Руфа и сама себя похвалила за честность.

— Держите ваших зайцев. Откуда вы такая недоверчивая?

— У меня папа недоверчивый.

Это тоже подействовало. Парень явно просто оказался не готов к тому, что Руфе так мало лет, да вдобавок у неё и строгий папа. Ну и что же? И она не ожидала, что на парне окажутся смешные, делающие невозможным всякое романтическое общение очки. Все мы обманываемся в своих ожиданиях. Eso es vida.

Девочка увидела книжки и обрадовалась — те, что надо! На обложке такой же кролик с алебардой в лапе, что и на первых двух, зачитанных до дыр томах. Только дилетант может назвать кролика зайцем. Фон у обложки сиреневый на третьем томе и малиновый на четвёртом. Мечта! Гудков обзавидуется!

— «День паука» и «Возвращение Йорика», — вслух прочёл названия этот зануда.

— Да я в курсе. Круть, — сказала Руфа и полезла расстёгивать сумочку, чтобы достать деньги. Пришлось ещё порыться под фломастерами…

— Честно говоря, хотел вас пригласить на чашку кофе. С девушками о фэнтези поболтать всегда интересно… Но…

Нет уж!

— Мне на электричку обратную успеть нужно, — твёрдо сказала Руфа. — Да и рано мне пока с вами кофе пить.

— Согласен, — засмеялся он с каким-то даже облегчением в голосе и стал чуть симпатичнее. — Только предупредить хочу, там на форзаце надпись есть дарственная… Вот вы откройте… Чтобы претензий потом не было.

Она стояла и взвешивала в руке приятную тяжесть, означающую как минимум неделю увлекательного чтения по вечерам. Хорошо бы пакет под книжки попросить, только он не даст. У него кроме книжек в пакете что-то тряпочное — свитер, что ли? Нет, не свитер, а пальто, точнее сказать плащ, коричневый. Он под дождём по парку в рубашке шлындает, а плащ зачем-то в пакете таскает.

Его рука протянулась через её плечо. Ткнулась в фиолетовую глянцевитую обложку, показать, что там на форзаце не так. И вот только в этот момент Руфа узнала пальцы и тыльную сторону ладони этого странного мужчины.

Он не живёт «тут рядом», «через рельсы, через парк», поняла Руфа. Не живёт, потому что десять минут назад ехал в одной электричке со мной. Это он делал вид, что спит у окна, справа от толстяка в шляпе, сразу за ревнивыми супругами. Дремал, ткнувшись головой в оконное стекло и прикрыв от света глаза ладонью. Вроде как очень устал. Но оставил между пальцами едва заметную щёлочку. Его не зовут Максимом, и он соврал, что хотел встретить её на перроне. Он первым выскочил из вагона, спрыгнул с платформы на шпалы и исчез в мокрых кустах, дожидаясь, пока никого рядом не будет. Пока трусливая школьница решится подойти. А плащ он за это время снял, свернул и спрятал в полиэтиленовый пакет. Чтобы не узнали…

— Я же вас видела в поезде, — сказала Руфа. — А зачем вам эти очки?

И не успела даже удивиться, когда свободной рукой он резко и сильно обнял её за плечи. Книги в сиреневой и малиновой обложках, кувыркаясь, полетели вниз. Одна раскрылась, взмахнув листами. Школьница Рахманова почувствовала сильные пальцы щеками, подбородком, горлом. Сильный удар по ногам сзади. Голыми коленками Руфа упала в мокрую от дождя траву.

Успела подумать сама про себя: «Дурочка ты, существо!». Потом воздух кончился.

Серия убийств «ОКРАИНА». 5 случаев

Двадцать четвёртого мая 1996 года стажёр Денис Пелевин сидел на подоконнике распахнутого настежь окна и пытался заточить карандаш. Размышляя о вещах, скажем прямо, невесёлых, хотя и возвышенных.

Думал он о том, что любой человеческой мечте грозят два равно трагичных исхода. Мечта может умереть, сгинуть, оказаться несбыточной. А ещё мечта может воплотиться. И оказаться не такой, как мечталось.

В большой темноватой комнате присесть, кроме как на подоконник, некуда. Стульев нет вообще, а письменный стол накрыт литой металлической вывеской

ЦЕНТР ПО БОРЬБЕ С СОЦИАЛЬНО ОПАСНЫМИ ДЕЯНИЯМИ

Поверх брошена дрель и стоит жестяная банка от растворимого кофе, битком набитая болтами, шурупами и так называемыми «победитовыми» свёрлами. Вывеске место не на столе, а у входа в учреждение. Кому-то её предстоит там вешать.

И ведь именно здесь я мечтал работать, с ожесточением подумал Денис. В школе учился — мечтал. Закончил школу, поступил на юридический в Университет. Все пугали абитуриента Дениску конкурсом и армией — а он мечтал. Сдавал сессии, получал пятёрки. Ему пророчили огромные деньжищи в адвокатуре, или наоборот: сделаться ментом, на перекрёстке стоять с полосатой палочкой в руке. А он по-прежнему мечтал.

Под тупым лезвием карманного ножика карандашный графит опять сломался. А к подъезду тремя этажами ниже плавно подкатил автомобиль с широкой двуспальной крышей.

«Джип, — немедленно подумал Денис. — И дорогой джип, прошлогоднего выпуска».

Один из однокашников Дениса ещё на третьем курсе устроился юрисконсультом к каким-то бандитам. Через полгода приобрёл себе вот точно такое же, ещё через год слетел на этом чёрном танке с шоссе где-то в Карелии и — насмерть.

Те, кто в танке, не знают ещё, что ошиблись адресом. До Нового года в облупленном особнячке помещался таможенный отдел. А теперь тут «Центр по борьбе», начальником которого нынешней весной назначен майор угрозыска Алексей Фёдорович Лисицын.

Давний выпускник всё того же юридического факультета, где отучился Дениска. Легендарная личность.

Денис Пелевин со школьных лет мечтал ловить преступников. И не просто преступников, а убийц. И не тех, кто убивает по пьянке или из мелочной корысти, не грабителей и не шпану с ножами. А тех, кто убил — потому что нравится убивать. Серийников, как называют их в уголовном розыске.

Ещё в школе Денису попался в руки номер осмелевшего за перестройку столичного «Огонька». Журнал был посвящён раскрытию ленинградскими сыщиками громкого дела «Автотрасса». На обложке красовался фотопортрет сурового человека в штатском, но с милицейской выправкой, которого школьник Дениска по неопытности сперва принял за убийцу. Но это был А. Ф. Лисицын, матёрый сыскарь, некогда пострадавший за принципиальность, уволенный, а затем восстановленный в должности и поймавший-таки убийцу с пригородной автотрассы. Капитану Лисицыну, если верить журналистам, вот-вот дадут новое звание и поручат ловлю маньяков в масштабе города, а может, и страны.

На университетском юрфаке Алексея Лисицына помнили многие. Без особой гордости вспоминали и называли отчего-то Комсоргом. На вопросы восторженного первокурсника, мечтавшего попасть «к нему в отдел», отвечали: нет такого отдела в угрозыске, никто его Комсоргу под начало не отдаст, и не работать тебе там никогда. Короче, закатай губу, Дениска!

Сам Пелевин должности комсорга, то есть руководителя студенческой комсомольской организации, уже не застал. И предположил, что сыщик, позже прославившийся принципиальностью, в студенческие годы был бог весть каким занудой.

Что оказалось верно лишь отчасти. Просто А. Ф. Лисицын слишком долго ждал, когда его начнут воспринимать всерьёз. Заработал на этом язву, остался холостяком и сделался мрачным неприветливым человеком.

Отдел ему поручили возглавить лишь зимой этого года. Там по штату полагался стажёр.

Пока Денис предавался воспоминаниям, из машины внизу вылезли люди. Двое, как и положено бандитам, широкоплечие, лысые, упакованные в костюмы и, глядя отсюда, почти неотличимые. Третий смотрелся рядом неуместно: сверху было видно, что волосы у него пышные, пшенично-белые, уложены в замысловатый вихрь модельной причёски. Как будто два папика везли великовозрастного сыночка из парикмахерской на теннисный корт и ошиблись дорогой.

Блондин подошёл к подъезду и уверенно ткнул в кнопку, оставшуюся со времён таможенного отдела. Ну-ну.

Прямо-таки малиновый перезвон раздался в глубине здания, где до того слышался только приглушённый грохот. Там начальник отдела по борьбе, он же Комсорг, уже битых полчаса тщетно пытается найти шкаф с целыми полками. Чтобы, чёрт возьми, работать было можно.

Здание, выделенное А. Ф. Лисицыну под борьбу с маньяками, напоминало дворянский особняк в первые послереволюционные годы. То есть выглядело разграбленным и непригодным ни для чего, кроме разведения в комнатах костров из поломанной мебели. Подвал затоплен. Звонок у нижней двери мелодичен, но ни ответить в переговорное устройство, ни нажать кнопку для открытия дверей невозможно — панель с микрофоном вырвали из стены и унесли с собой жадные таможенники. Замка внизу всё равно нету. На лестнице много дверей — но все заперты, кроме той комнаты, где на подоконнике сейчас сидит Дениска.

— Это Эдвард!..

Денис вздрогнул, услышав хриплый голос над самым плечом. Начальник отдела — высокий, широкоплечий, но при этом сутулый и с вечно хмурым лицом человек. Чем-то напоминает несгораемый шкаф — старый, послевоенных лет, крашеный серой краской. На работу является в милицейской форме с завязанным галстуком. Волосы к своим годам сохранил густые, с проседью. И с перхотью.

Но при всём том ходит майор Лисицын совершенно бесшумно. По асфальту, по хрустким веткам в лесу, по рассохшимся полам заброшенного особняка. Да везде.

— Это Эдвард их прислал! — зловеще повторил он, глядя из окна, как самый широкий из бандитов садится обратно за руль джипа, а двое других входят в дом.

— Кто прислал? — не понял Денис, но ответа, конечно же не дождался. Майор просто хлопнул дверью и снова скрылся в глубине здания. Взял и бросил собственного стажёра одного на растерзание двум бандюганам, подумал Пелевин. В воспитательных, очевидно, целях. Что ж меня все так воспитывать любят?

В дверь просунулась рука в белом рукаве, сжимающая ядовито-жёлтую шуршащую упаковку. Костяшки пальцев побарабанили по двери с внутренней стороны. Вроде как постучался.

Энергичный блондин оказался в белой футболке, белых штанах и белых теннисных туфлях, а в целлофане у него были картофельные чипсы, запах которых мигом распространился по всей приёмной. Он деловито огляделся, как будто прибыл сюда на постоянное жительство. Посмотрел на стены, на плинтуса, на закопчённый давно выкуренными сигаретами потолок и бодро изрёк:

— Нет, и в церкви всё не так! Всё не так, как надо!

Следом за ним вошёл человек, не отличающийся ни молодостью, ни спортивным телосложением. Зато в приличном костюме, сшитом на заказ. Явно бизнесмен, не мелкий, но и не из самых крупных. В депутаты не избирался, лично из автомата конкурентов не расстреливал. Оптовые поставки рыбы, или умывальников, или туристическая фирма у него, навскидку прикинул Денис. Лицо бритое, холёное, но на скулах проступает склеротическая синева.

Странная парочка. Делец с секретарём? Отец и сынишка, которого не с кем дома оставить? Партнёры по теннису?

Денис слез с подоконника и вежливо сказал:

— Здравствуйте. Слушаю вас.

Как будто он, Денис, и правда настоящий сыщик. Такой, к кому идут за помощью невинно заподозренные джентльмены и юные девицы, опасающиеся преследования. Мечты сбываются.

— Вы здесь работаете? — щурясь после тёмной лестницы, посетитель постарше выговорил по буквам, как первоклассник: — Цэ-Бэ-Сэ-О-Дэ?

Название он прочёл по записной книжке в кожаном переплёте. Стоит такой блокнотик пол стажёрской зарплаты.

— Центр по социально опасным деяниям, — кивнул Денис. — Это мы. Недавно въехали. Таможни тут больше нет.

— Это вы майор Лисицын?

— Нет! — блондин уже стоял у стола, не без иронии разглядывал вывеску и жевал. — Нет, это не майор Лисицын. Алексей Фёдорович Лисицын гораздо крупнее.

«Алексей Фёдорович» он произносил кратко, как «Сейфёдыч».

— Я сотрудник центра, — спокойно сказал Денис, испытывая чувство ничем не заслуженной вины от того, что помещение мало напоминает отдел угрозыска. — Моя фамилия Пелевин. Денис Пелевин. Алексей Фёдорович вышел, но он в здании.

— Рахманов, — представился человек с синевой на скулах. Денис скинул карандашные очистки на листок бумаги и отряхнул ладонь, перед тем как пожать протянутую руку. А может, и не бизнесмен, а композитор? — пришла в голову идиотская мысль. Вряд ли. Композитор-то был Рахманинов.

Рука у посетителя оказалась горячая и вялая, с тонким обручальным кольцом и массивным перстнем на пальцах.

— «Центр»! — почтительно сказал блондин, постучав пальцем по выпуклым буквам на вывеске. — «По борьбе с социально опасными», это ж надо же! Сейфёдыч достиг вершин!

Лицо у любителя чипсов энергичное, скуластое, сжатое с боков, как нос гоночного катера. Щёки чуть подкрашены ультрафиолетом солярия. Тридцати ещё не исполнилось. С таким мужчиной нельзя знакомить свою девушку, неожиданно для себя подумал Денис, — уведёт. Хорошо, что у меня нет девушки.

— Говоря коротко: розыск маньяков, — расшифровал замысловатое название Пелевин и тут же пожалел о сказанном. Хотелось ответить весомо и с юмором. Хотелось как-то поддержать эту странную беседу. Поскорее перейти к вопросу «а что вам, собственно, здесь надо?».

— Розыск маньяков…

Лицо бизнесмена Рахманова от услышанного дёрнулось. Стали видны резкие глубокие складки у рта и следы седой щетины на подбородке. Ясно видно: дяде под пятьдесят. И никакой он сейчас не бандит. Испуганный человек никогда не выглядит бандитом.

— Меня направили к вам, — жалобно сказал бизнесмен, цепляясь за свой блокнотик, — на консультацию…

Наглый блондин, не теряя времени, уже стащил с подоконника пару тяжеленных картонных коробок, набитых документами и обмотанных скотчем. Никого не спросив, поставил одну на другую у стола, в виде табуретки. Сел и уже сидя посмотрел на Дениса остренько, как будто тот ляпнул чего не следовало.

— Всё верно. Мы на консультацию к майору Сейфёдычу Лисицыну, — уточнил он, кинул в рот последнюю щепотку чипсов и, услышав тяжёлую поступь за дверью, добавил в речь эстонского акцента: — А вот-т и о-он!

Дверь, украшенная прошлогодним календарём таможенной службы, грохнула с риском вышибить косяк. Комсорг Лисицын появился в ужасном настроении. Видеть его в другом настроении Денису пока что не доводилось. В руках легендарный начальник ЦБСОД волок два стула с пыльной бархатной обивкой, а плечи его форменного кителя казались припорошенными снегом. Майору тоже под пятьдесят. И это любой заметит сразу.

— Да? — рявкнул он вместо приветствия.

Бизнесмен Рахманов оторопел. Он всё-таки не ожидал, что легендарный сыщик в собственную приёмную вламывается как в воровскую малину. Денис попытался было что-то сказать, но, конечно, не успел. Блондинчик заговорил первым, и поскольку он сидел, а остальные стояли, казалось, что он тут теперь главный, причём навсегда:

— Познакомьтесь. Это Сейфёдыч Лисицын, завотделом по маньякам. Это Теймур Ильхамович Рахманов. У него дочь пропала. Четырнадцати лет.

Лисицын посмотрел на гостей и поставил один стул на пол, с таким видом, будто собирался вторым кого-то ударить.

— Глебушка… Тебя прислал Эдвард… — сказал он низким, полным ярости голосом.

— Да, Сейфёдыч! — радостно отозвался обладатель противного имени, комкая в ладони целлофан с не менее противным шуршанием.

Бизнесмен Рахманов огляделся в некотором непонимании и подтвердил:

— Да, я клиент Эдуарда Сергеевича. Он сказал, что я должен обратиться к вам.

Майор шваркнул пыльный стул почти под ноги посетителю.

— Ничего вы не должны! Сядьте! По розыску пропавших заявление подаётся в райотдел, где прописаны! Консультаций мы не даём. Не адвокатская контора!

Блондин Глебушка положил одну длинную ногу на другую, качнулся на своей картонной как бы табуретке и с преувеличенной скукой в голосе предложил:

— Вы ещё добавьте, Сейфёдыч, что «не раньше трёх дней безвестного отсутствия». Или «погуляет, сама домой вернётся…» Не тот, знаете, случай, когда девицы нет, потому что подвернулся небольшой секс…

Бизнесмена Рахманова от этой бестактности перекосило. Он задрал подбородок и подёргал узел галстука, словно собрался прямо здесь повеситься:

— Руфу встречает у школы Антон. Это мой водитель. Всегда, — глухо и отрывисто произнёс он, глядя куда-то под ноги раздражённому майору.

— Как имя вашей дочери?

— Руфина Рахманова. Я принёс фотографию.

— Фотографию не надо.

— Вы не понимаете…

— Всё я прекрасно понимаю!

Пелевин тихонько опустился обратно на подоконник. Теперь в комнате все сидели, кроме майора, так и державшегося за спинку второго стула. У Теймура Рахманова непроизвольно дёргалась кожа под глазом. Он молчал.

— С чего вы взяли, что дочь вашу должен искать наш отдел? Абсолютно не наша забота. И для вас гораздо лучше, что не наша!

— «Окраина», — невзначай обронил Глебушка, разглядывая ту часть потолка, где особенно много грязи и даже висит паутина, — серия «Окраина», Сейфёдыч. Сколько там уже эпизодов? Четыре? Пять?

У Дениса аж дыхание перехватило от этого названия.

В картонных коробках, на одной из которых сидит сейчас Глеб, уложены картонные папки с уголовными делами. Есть там и скоросшиватель с надписью «Окраина», а в нём фотографии четырёх или пяти женщин, убитых этой весной. Но кто мог доложить об этом бизнесмену Рахманову, развязному Глебушке или какому-то неведомому Эдварду?

Лисицын зыркнул на Дениса. Но решил, что вряд ли стажёр успел проболтаться.

— Я обратился в консультативное агентство Эдуарда Сергеевича…

— У Эдварда нет агентства! Ни консультативного, ни детективного, никакого!

— Москва не сразу строилась, — негромко пропел Глебушка себе под нос. — Вот, позвольте похвастаться!

Жестом факира извлёк и небрежно кинул на стол картонный прямоугольник. Визитная карточка с серебряными буковками. Благородство-то какое!

Лисицын наконец-то уселся за стол. Ладонью смахнул карандашные очистки и, дальнозорко вытянув руку перед собой, прочёл напечатанное на визитке:

КОНСУЛЬТАТИВНОЕ АГЕНТСТВО «Ватсон»

— Вашей дочери четырнадцать лет? Это рано!

— Рано для чего?

— Ваша дочь имеет обыкновение ездить одна на край города в автобусе или на электричке? Часто ей кто-то звонит и договаривается о встрече без вашего ведома? Объявления на столбах она клеила когда-нибудь?

Вроде бы майор спрашивал грубо, даже хамил. А лицо бизнесмена Рахманова с каждым вопросом становилось спокойнее, таяла синева на скулах, из глаз уходил потаённый ужас. Денис в тысячный раз позавидовал опыту начальника. Сам он задавал бы вопросы мягко, участливо и через пару минут довёл бы безутешного отца до истерики.

— Может, у вас пропала собака?

— Что? — удивился сбитый с толку Рахманов. — Нет у нас собаки. Руфа очень хотела завести, к Новому году почти решили. Но у меня аллергия…

Желтоватые тонкие губы майора впервые за сегодня раздвинулись в злорадной ухмылке.

— Передайте Эдварду, — с оттенком гадливости попросил Лисицын, старательно глядя мимо Глебушки, — что он плоховато информирован. Слыхал краем уха, что в городе убивают женщин. Может, и так. Но ваша дочь не взрослая женщина, а четырнадцатилетняя школьница.

— Руфа ушла с последнего урока. Она учится в гимназии на Ямской, понимаете? И никто не знает…

Лисицын только плечами пожал. Он-то знает, что школьницы — тоже люди. Иногда берут и неожиданно для всех уходят с уроков. Даже гимназистки.

— Антон, это шофёр мой, должен был отвезти её на занятия по испанскому…

Рахманов смолк окончательно. Лицо у него теперь было нормального цвета. В глазах светилась тревожная надежда.

— Дети растут, — сухо и скучно сказал Лисицын, — даже дети богатых людей. Рано или поздно делают что-то, чего раньше не делали. Никому не сказав, уходят пить водку и играть в карты с незнакомыми. Пробуют наркотики и попадают в больницы. Вам обязательно надо искать дочку. Как только пройдёт три дня, подайте заявление в райотдел, не побрезгуйте. Но не к нам. И слава богу. Потому что когда к нам, это уже, скорее всего, поздно.

— Эдуард Сергеевич сказал…

— Уважаемый, идите и сделайте что вам велено! — Лисицын снова возвысил голос, и без того не тихий. — Не расходуйте время впустую! Ваша дочь, скорее всего, жива. Нужно найти её живую, и побыстрее. Не швыряйте деньги, как привыкли по любому поводу, не ходите в частные конторы и к гадалкам. Идите и ищите, как все нормальные люди дочерей ищут!

Бизнесмен Рахманов поднялся со стула и помолчал. Должно быть, вспоминал, как десять лет назад, будучи ещё инженером Рахмановым, тревожился совсем о другом. Боялся что у четырехлетней дочки с красивым именем Руфина, вероятно, не будет ни красивой одежды, ни частной гимназии, ни поездок на лыжные курорты, ни даже игрушек порядочных. Боялся, да.

Руфа, дочь бизнесмена Рахманова, всё это имела в избытке. До позавчерашнего дня. Собаку вот только не завели. Аллергия. Зато у Руфины нет подозрительных знакомств. Её возит на машине морской пехотинец в отставке. Она не бегает по пустырям.

Она просто пропала.

— Я напишу заявление в райотдел. Спасибо вам, Алексей Фёдорович, — сказал Рахманов и безропотно вышел.

Глебушка лениво поднялся следом, тоже пошел к двери, у порога остановился.

— Сейфёдыч, — попросил он через плечо и негромко, — вы всё же зарегистрируйте обращение Тимура Ильхамовича, по делу «Окраина». Это вам от Эдварда просто дружеский совет. Гимназия у девочки находится рядом с платформой Ямская. Станция рядом, и электрички там в обе стороны ходят. Если память мне не врёт.

И, прежде чем Лисицын набрал воздуху, чтобы послать его подальше вместе со всеми советами, частный сыщик по имени Глеб вышел из приёмной. Подмигнув на прощание Пелевину.

Глава 2

ПРОПАЛА СОБАКА

Майя Сорокина хоть и росла в семье доцента, а потом и декана, не считала себя неженкой. И в институт все шесть лет каталась на общественном транспорте, а не на папином «Москвиче», от поездок «на картошку» и ночных дежурств не отлынивала. Но всё же разница есть. Квартира у доцента Сорокина находится на проспекте Энгельса, в тихом интеллигентном районе, где в советское время селились врачи, профессора и артисты симфонических оркестров. Там рядом была станция метро «Графская», там ездили вместительные «Икарусы», похожие на нарядные жёлтенькие аккордеоны.

Да, там тоже случалось попадать в автобусную толчею. Но ещё никогда в жизни Майя не чувствовала себя такой сплющенной, как сейчас, уезжая куда-то на окраину, где возле Андриановской церкви должен найтись приют «Каштанка».

На каждой новой остановке водитель обнаруживал, что не может открыть ту или иную дверь, и начинал хрипло проклинать пассажиров по трансляции. Его никто не слушал, да и не слышал, поскольку раз за разом в хвосте салона разгорался скандал, сопровождаемый воплями: «Рюкзак! Рюкзак!».

Кто-то там упорно не хотел снимать со спины рюкзак и задевал им по лицу всё новых попутчиков. И этот кто-то не был Костей Лесовым. Потому что когда Димка Лавров вежливо, но твёрдо сказал:

— Нет, Маюсимус, Костик с нами ехать не сможет, он рюкзак на занятиях оставил, — казалось бы, любому ясно, что это означает «Спасибо, Костя, но не надо нам сегодня помогать». А Костя лишь презрительно повёл глазами поверх плебеев на остановке и промолвил:

— Ну уж раз я с вами в эту толчею полезу, рюкзак пусть там, в больнице, полежит. Не сделается ничего моему рюкзаку.

А кто его звал лезть в толчею? А никто не звал, он сам так решил.

Словно бы почуяв, что Майя на него смотрит, Костя оглянулся и скорчил гримасу. То ли улыбнулся, то ли испытал очередной приступ мизантропии. Место в автобусе он успел захватить козырное — стоял у окна. Прижатый к стеклу и не обременённый ручной кладью Костик мог предаваться высокомерному безделью. Покуда остальные пассажиры обрабатывали друг друга локтями, отдавливали Майе обе ноги, проклиная погоду, правительство и Вселенную, студент Лесовой, изогнувшись, чтобы запотелое окошко стало прямо перед глазами, что-то выводил там пальцем. Так дети малые радуются инею на стекле и спешат оттиснуть в нём оттаявший отпечаток ладошки.

Вот резко изогнутая линия. Похоже, это морда животного, судя по глазам с ресницами и ушам размером с половину морды. Меж ушей Костя старательно вывел две ветвистые палочки — рога оленя. И вот тут Майе стало как-то не по себе.

Про то, что Костя Лесовой влюблён в девушку не из их института, что та носит прозвище Бемби за лопоухость, которую умело прячет под модными причёсками, знали немногие. Дима Лавров человек порядочный и тайны друзей если и выдаёт, то другим, ещё более близким друзьям. На пятом курсе Лавров подружился с дочкой декана, но не требовал за это ни снисходительности на экзаменах, ни тёплого места на кафедре.

— Ты за меня, Маюсимус, не волнуйся. Я на судебку пойду, меня там и так все знают. За Костика вот тревожно. Знаешь Костика Лесового из моей группы?

— Он такой… диковатый? А что с ним не так?

— Он умный, — это прозвучало мрачно, как сообщение, что приятель тяжело болен астмой, — и не диковатый он, а влюблённый. Безнадёжно влюбленный в одного оленя, Маюсимус.

Майя полюбила Димку Лаврова за множество милых черт. За то, что тревожится за друзей куда больше, чем за себя. За прозвище Маюсимус, возвышающее девчоночье имя Майя почти до воинского звания с привкусом благородной латыни. За абсурдные, но с подтекстом, стишки:

— Сердце у него разбито

Не рогами, но копытом.

Весной Майя убедилась, что Димка нисколько не преувеличивает. В тот день они решили съездить на залив, погулять по пустому пляжу, пока народу мало, а красоты уже много и комары не проснулись. Гуляли допоздна, любовались бледно-жёлтым закатом. И уже возвращаясь, на безлюдной станции увидели знакомую фигуру. Костя Лесовой сидел, свесив длинные ноги в кедах с края платформы, словно старался дотянуться до самых рельсов или терпеливо ждал, что вот подъедет поезд и отрежет эти надоевшие конечности к чертям собачьим. На голову умного студента был натянут капюшон брезентовой куртки, туристы такие именуют «штормовками». Холодно, наверное, так сидеть, подумала Майя, желая доброго вечера, а Лавров тактично заметил:

— Электричка идёт.

Лесовой тупо глянул на горизонт, где на желтоватом майском небе постепенно разгоралась звезда с морды приближающегося локомотива, опёрся ладонями и одним прыжком поднялся на ноги, возвысившись сразу над обоими сокурсниками.

— Она замуж вышла! — сказал он с горькой усмешкой, словно нетрезвый дирижёр воздел перед собой обе руки и стиснул левой пятернёй безымянный палец на правой. — Колечко, Дим! Колечко на пальце, золотое! Я сам видел! Это нокаут, Дим! Это нокаут!

Да так и ушёл по перрону в белую ночь, запихав ладони в брезентовые карманы. Очень эффектно, очень трагично, но, видимо, учитывая, что до города пойдет ещё одна электричка.

— Бемби замуж вышла? — уточнила очевидное Майя.

— Похоже, — сказал Лавров, — у этой оленихи дача где-то здесь, на взморье. Съездил парень в гости.

Майя, конечно, огорчилась и в начале сентября поинтересовалась настроением Костика. Но Димка вдруг резко перестал рассказывать о причудах приятеля. Отвечал туманно:

— Костику теперь не до ерунды, он работу себе наконец-то нашёл, гардероб меняет.

Звучало это недобро, чего-то Димка явно не договаривал. Но встречая Костю на лекциях, Майя и правда стала замечать в нём признаки цивилизации. Нет, студент Лесовой, разумеется, не постригся и не снял с глаз тёмные очки, но вместо кед шлёпал по больничным лестницам кожаными сандалиями, а брезентовую штормовку сменил на кожаную куртку — правда, из секонд-хэнда. Майя надеялась на лучшее. Люди взрослеют и умнеют — если так и дальше пойдёт, он ещё нас с Димкой к себе на свадьбу пригласит. Я обязательно постараюсь поймать букет, обещала себе романтичная Майя. А этой ушастой Бемби так и надо, если она верными поклонниками швыряется.

И вот наступил октябрь. И на безобидный Майин вопрос — а что у Лесового за работа такая? — Димка Лавров ответил уже без улыбки, сухо и безжалостно:

— Работа? Что ещё за работа? Этот романтик поинтереснее дело нашёл. Спит с замужней женщиной и берёт за это деньги… Поганое хобби, на мой взгляд. Подлое.

Майя постаралась заглянуть в глаза Диме Лаврову, который прочно держался за автобусный поручень и не собирался объяснять, чего ради в эту нелепую поездку они тащат с собой бывшего друга с его поганым хобби. Заглянула и догадалась, что Димка тоже заметил уродливую оленью морду, которую друг-подлец нарисовал на затуманенном стекле и почти сразу стёр рукавом.

Где-то в хвосте автобуса слышался резкий голос. Нервная мать воспитывала ребёнка:

— Держись за меня! Держись, я тебе говорю! Не хочешь? Ну тогда падай! Падай! Падай!

Личная жизнь ПОДЛЕЦА

С каблуком правой туфли всё стало ясно, когда Наташка похромала через двор. Каждый шаг отда­вался предательской пружинкой в коленке и стыдным холодком в животе. Страшно хочется побежать через детскую площадку к подъезду, но нельзя, потому что изящный каблучок совсем хрустнет, и тогда всё. Это будет падение.

Коленка саднит, джинсы на ней разодраны в хлам.

Вот же козёл, дебил, футболист! — надо бы прошипеть эти обидные слова сквозь стиснутые зубы, но Наташке, честно говоря, сейчас не до ругани. Сама же дура. Замужней женщине по многим причинам не следует жрать пиво в таком количестве, чтоб потом до дому было не дойти. Сейчас каблук подломится. Вот сейчас…

Наташка глубоко вздохнула и поскорее уселась на колесо, зарытое до половины в песок. Появилась такая мода — закапывать до половины старые автопокрышки на детских площадках и красить в радостные цвета. Эта вот голубая. Сейчас туфли эти сниму нахрен, если на меня не смотрит никто. Или нет. Песок будет щекотать ступни, а это невыносимо. Блин, зачем же я столько пива пила?

Сияло по-летнему солнечное сентябрьское утро. Малыши отведены в детский садик, школьники на уроках, детская площадка пуста. Район, что называется, спальный. Могут гулять бабушки с коляской, может алкаш прикорнуть на лавочке. Замужней женщине стесняться некого.

Но если уж утро началось со сломанного каблука, везения не жди.

Красноватый, с серыми проплешинами песок за Наташкиной спиной увесисто заскрипел под раздолбанными кедами. Это не малыш и не старушка, это какой-то мужик, или, что ничуть не лучше, — мальчишка-акселерат. Сразу не разобрать. Сам длинный, лохмы нечёсаные, а дрянная куртка из кожзама куплена, похоже, на барахолке. Ну иди ты, милый, иди мимо и подальше по своим делам!

Но как назло, этот хмырь дошагал до ближайшей дощатой скамеечки, тоже выкрашенной радостно, в цвет яичного желтка, и безбоязненно опустил худую задницу на это шаткое сооружение. В солнцезащитных очках отразилось сразу два солнца, повисших над двором. Потом лохматый парень лет двадцати очки с носа стянул и повертел головой — как будто одновременно решал, которую из квартир, спрятавшихся за окнами многоэтажек, обнести и как это вообще делается? Решить не смог и тогда с хрустом полез в боковой карман куртки. Достал серебристую упаковку с каким-то печеньем и принялся терзать.

Наташке захотелось заплакать, а лучше — завыть белугой. Двадцатилетний мальчишка наконец-то заметил, что на детской площадке находится не один, и улыбнулся эдакой свойской улыбкой. Вот же ж сволочь!

— Вафлю хочешь?

Наташка задрала брови. Из её немаленьких глаз глянули два отра­жения: взъерошенный, тощий, с длинной протянутой рукой. Упаковку он разорвал с третьей попытки. Жуёт с хрустом, вафельная крошка прилипла к щетине на подбородке и растрескавшимся губам. Щеночек. Иначе такого не назовёшь.

Юный ловелас смотрелся убого. Легче Наташке не стало, но как-то веселее.

— Вафельку? Ты так с девушками знакомишься, что ли?

Названный Щеночком дёрнул плечами, набил рот и, продолжая жевать, невнятно заявил:

— Какая ж ты девушка? Ты дама замужняя, солидная. На крутой тачке приехала.

Ой, блин, снова подумала Наташка. Он ещё и как я приехала видел. День моего позора.

— А что, на машинах только жён возят? — пришлось рассмеяться, чтобы сразу не сгореть со стыда. — А может, я дочка богатого папы? Может, любовница?

— Не, ты не любовница, — безжалостно продолжал Щеночек, не забывая работать челюстями. — Так только на мужей орут, как ты на своего орала. А он тебя за это на тротуар выпихнул. Но ему можно, он же у тебя крутой, и тачка у него крутая, японская.

В голосе этого щетинистого юнца прозвенела такая злоба, как будто Наташка как минимум не дождалась его, бедолагу, из армии. Для этого, правда, ему, бедолаге пришлось бы родиться лет на восемь пораньше.

— Коленка не болит?

— У меня много чего болит, — призналась Наташка, вдохнув поглубже, чтобы говорить как можно спокойнее. — Из «Тойоты» меня никто не выпихивал, сама упала, потому что пьяная, пива слишком много пила, дура. А почему муж у меня при этом трезвый, это ты вряд ли уразумеешь, Щеночек. Ты там и не бывал никогда, где я, дура, напилась.

Если он и правда психопат, подумала Наташка, может ударить. И ладно, лишь бы не ногой в живот. А уж там разберёмся, с ответом я не постесняюсь.

Но Щеночек драться не стал. Лишь враждебно осклабился:

— Ах, даже «Тойота»! А он у тебя кто? Брокер? Риелтер? Ты же не назовёшь себя женой «нового русского», это же из анекдотов, это же перед подружками неловко. Значит риелтер, я угадал?

Торговцев недвижимостью юноша обзывал неграмотно и с такой искренней ненавистью во второй букве «е», что Наташка снова засмеялась, теперь искренне и очень обидно:

— У тебя что, риелтор девчонку увёл? Чего, угадала?

Он поперхнулся недостаточно прожёванными вафлями. Наташка, собрав все душевные силы, встала на ноги и расправила плечи. Юнец, как и полагается юнцам, вообще перестал жевать и уставился снизу вверх на Наташкину блузку. Стандартно.

— Ты, наверное, решил, что крутой? Что предложишь девушке вафельку, она и покраснеет? Когда я в магазине работала, у нас продавец овощей был, так он всем бананы свои совал. «Девушка, хотите банан? Он у меня вкусный…»

Щеночек опустил взгляд. Но поскольку он так и сидел, развалясь на блестящей жёлтой скамейке, Наташка не поняла: это он потупился или уставился на что-нибудь вроде каблука её правой туфли. Стоять, расправив плечи, ей становилось всё труднее, а повернуться и гордо уйти не получалось.

— Продавцы бананов… Риелтеры… Брокеры… — лохматый юноша покачал головой так скорбно, как будто мнил себя священником, который исповедует беспутную грешницу. — Вафель вы в рот не берёте… потому что «брать в рот» — это же непристойный подтекст… Матом кроете друг друга почём зря, а вафлю девушке предложить — вот это уже совсем не комильфо… А уж брякнуть, что «небо голубое», — Щеночек для понятности махнул рукой на ту самую автопокрышку, и у Наташки снова ёкнуло в животе, — это ж вы хохотать до утра будете. «Голубое» — это же совсем похабщина. А по-моему, оно всё-таки голубое… Цвет такой. Ладно, беги домой. Привет мужу, когда вернётся.

Видимо, психованный Щеночек хотел с этими словами встать и красиво уйти навстречу солнечному дню, но у него это совершенно не получилось. Сначала он упёрся ладонями в колени джинсов, приобретённых, очевидно, в том же секонд-хенде, что и крутейшая куртка. Упёрся неожиданно тяжело, как пятидесятилетний складской сторож, страдающий ревматизмом. Выражение скорбного осуждения на его лице сменилось удивлением, к которому крутейшие очки совершенно не шли. С усилием и скрипом, напоминающим, как рвётся полиэтиленовая плёнка, он всё-таки поднялся со скамейки, точнее сказать, отлип. Тревожно оглянулся через плечо, силясь рассмотреть то, что уже прекрасно видела Наташка, — спина и всё, что ниже, у него теперь в горизонтальных празднично-жёлтых полосах.

— Окрашено, — только и смогла выговорить Наташка. Главное не смеяться. Противопоказано ей сейчас это. Но не рассмеяться было практически невозможно, потому что Щеночек завертелся, как будто старался поймать несуществующий хвост, и жалобно бормоча:

— Блин, точно окрашено… Новые купил, позавчера… Масляная, да?

И стал поспешно стаскивать куртку. Молния не расстёгивается у него.

— Всё равно же штаны тут не снимешь, — мстительно усмехнулась Наташка.

— И чем её теперь? Краску эту?

Наташка крепко взяла его за локоть и потянула к подъезду. Парень выглядел хотя и неказистым, но всё-таки одновременным решением проблемы с каблуком, подъездом и выпитым алкоголем, от которого она уже чувствовала себя вполне протрезвевшей.

— Пока краска свежая — ацетоном. У нас есть. Пойдём, отмоешься. Дома у меня сейчас никого.

— В квартиру, что ли? — спросил Щеночек испуганно и поглядел на дом, прикидывая, с какого этажа придётся падать, когда визит закончится возвращением законного мужа.

— Нет, блин, в кровать! — почти взвыла Наташка. — Ты идёшь или нет? Мне домой бы побыстрее, а? У меня каблук сломался, и я пиво всю ночь пила. Очень надо побыстрее домой! Дошло до тебя или нет, умник?

— Дошло, — пробормотал Щеночек глухо и, наверное, покраснел там под своей щетиной. Наташке было уже всё пофиг, и она, опираясь на его руку, побежала к подъезду быстрыми, но маленькими шагами, шепча на ходу.

— Ключи в сумочке, достань пожалуйста… Не этот, это от квартиры… Сумку подержи пока… Лифт вызови… Не прислоняйся, ты липкий… Ключи не прячь, чтоб не искать… Третий этаж… И помолчи пока, помолчи… Потом всё спросишь… Дружок…

Газета «ТРЕПАЧ», №10, май 1996 года

Двадцать шестого мая Денис Пелевин сидел на нагретой солнцем парте. И думал о том, что сегодня собирался впервые в жизни участвовать в поисках места преступления. А вместо этого пошёл в школу вместе с лейтенантом Владом Стукаловым. Точнее сказать — в гимназию.

Лейтенант Стукалов поплатился за то, что Сейфёдорыч заподозрил его в предательстве. Позавчера он минут сорок орал на лейтенанта, закрыв дверь и думая, что скандала никто не слышит. Откуда Эдвард знает про папку с надписью «Окраина»? Ответов Влада слышно не было — вероятно он просто пожимал плечами под пиджаком апельсинового цвета и смотрел пустым взглядом.