Бесплатный фрагмент - Запах асфальта, нагретого солнцем…

Запах асфальта, нагретого солнцем…

Глава первая

Эта земля — из глины и пыли. Коричневой глины и желтовато-бежевой перламутровой пыли. Дина знает эту глину и эту пыль на ощупь. Набирает полные ладони. Сцеживает между пальцами.

Глину в этих краях замешивают с песком и соломой и строят дома, зимой хранящие тепло, летом — прохладу. Пыль невесомым слоем лежит всюду, где еще нет асфальта. Она нагревается на безжалостном среднеазиатском солнце так, что если опустить в ее ласковую шелковистость босую ступню, можно обжечься. Эту горячую пыль гонит по улицам ветер-афганец, вихрем поднимая желтые столбы к самому небу. Редкие дожди прибивают ее к земле, и тогда она пахнет обморочно сладко, незабываемо…

Если ноздреватые комья сухой глины смешать с водой, можно лепить все, что пожелаешь — кувшины, горшки, фигуры людей и животных. Глина такая мягкая в руках, податливая. Она так забавно чавкает в ладошках, послушно принимая форму лепешки или шара. Готовые фигурки, застывая на солнце, покрываются мелкими трещинками, и тогда их снова приходится замазывать жидкой глиной.

Если не хочется лепить, можно подняться на берег канала, и сесть под старой раскидистой ивой. Покидать камушки в воду или просто понаблюдать, как кофейного цвета вода полощет тонкие ивовые ветви. Листочки дрожат, перекручиваются, трепещут, тонут и снова всплывают.

Можно уйти дальше вдоль берега — туда, где густые заросли камыша тянутся на много километров вперед. Дина уверена: если очень долго идти берегом, можно, в конце концов, прийти в какое-нибудь удивительное место. Может быть, это будут луга, на которых пасутся послушные, почти ручные, кони. Может быть, мандариновые или апельсиновые рощи. А может быть, канал расширяется, превращаясь в огромную реку, перетекающую в море, о котором столько рассказывал папа.

Папа говорил, что море за сотни тысяч километров от этих краев. И что мандарины и апельсины растут только в южных приморских странах. Но ведь папа бросил Дину, и теперь она может придумывать все, что ей заблагорассудится.

Мама не хочет больше говорить об отце. И Дине не разрешает.

«Папа!» — говорит вслух Дина, когда остается одна, и так странно, так непривычно звучит это слово, оно словно потеряло свой смысл, стало чужим.

Дина часто бродит одна. И теперь ей никто не мешает. У мамы своя жизнь — новая… Новый муж, новая квартира… Две просторные комнаты, большой балкон. И пахнет новым — краской, известкой. Не так уж все и плохо. «Иди, погуляй», — говорит мама. Новый двор, новые подружки — три девочки, сестры-погодки, крымские татарочки — большеглазые миловидные.

Но Дина скучает по старому двору, по маленькой квартире на первом этаже старого дома, в которой жила с мамой, папой, бабушкой, двоюродной сестрой Алей.

Скучает по солнечной веранде, выходящей прямо на улицу. Там и сейчас стоит большая железная кровать, покрытая клетчатым одеялом, на которой так хорошо было расположиться со всеми игрушками. На полу между кроватью и стеной — самодельный узорчатый половик. В углу — кладовка, которую запрещалось открывать. Кладовка манила множеством интереснейших вещей — лейка, моток проволоки, старая керосинка. Открывать кладовку строго запрещалось, но так хотелось.

За окном бабушкин огород — несколько грядок с зеленью, и бабушкина гордость — два огромных розовых куста. Запах этих роз залетал в открытое окно, оконные стекла нагревались солнцем, жужжали пчелы.

Дина с Алей играли в дочки-матери, рисовали принцесс с золотыми волосами. Бабушка пекла вкусные пирожки с яблочным повидлом и приносила им на веранду. Они ели сами, угощали своих игрушечных дочек.

Аля — тихая, послушная. Она никогда не кричит, не озорничает, не смеется громко. И повсюду ходит за Диной как хвостик. Дина старше Али всего на четыре месяца, а кажется, что на два года. Дина — высокая, крепкая, Аля — худенькая, маленькая.

Мама все время старалась, чтобы и игрушки у девочек были одинаковые, и одежда. И папа покупал все поровну. Но не всегда получалось, чтобы все одинаково. Подарили как-то маме на работе немецкую куклу. Теперь у Дины была, а у Али нет. Ах, какая это была кукла! Дина до сих пор помнит — стоит закрыть глаза — льняные волосы, ярко красный рот, совсем как настоящие длинные ресницы. И платьице — все в кружевах, и белые носочки, и черные лакированные туфельки с блестящей застежкой. Дина не спускала куклу с рук, конечно, давала сестренке поиграть, но не часто — ведь самой хотелось. Аля особо не просила, но эта кукла ей очень нравилась. Бабушка купила бы, она ничего не жалела для Али, но достать такую же было невозможно.

Сейчас Дина отдала бы эту куклу навсегда Але. И ни разу бы не попросила назад, даже на минуточку, только бы Аля вернулась. Но Дина уже усвоила: иногда те, кого ты любишь, просто исчезают. И больше не возвращаются, даже если очень сильно захотеть.

— Иди, погуляй, — говорит мама. И Дина уходит из новой квартиры, в которой чувствует себя лишней. Уходит бродить… Навещает старый двор. Подолгу сидит на уютной скамеечке у старого подъезда.

Ей кажется, что все уменьшилось в размерах с тех пор, как она уехала в новый дом. Скамеечка стала ниже. И виноградные лозы, обвивающие столбы, врытые у самых подъездов, теперь нависают над самой головой. Съежились сами дома — двухэтажные, с открытыми лестницами, с верандами, выходящими прямо во двор. Все стало меньше, ниже, уже. Наверное, просто Дина выросла.

К бабушке она не заходит. Ей кажется, что бабушка сердится на нее. Теперь абика осталась совсем одна. Мама с Диной переехали, Алю забрала ее мать — непутевая мамина сестра, тетя Лиля. Когда-то она бросила Алю в роддоме и сбежала. Бабушка, сгорая от стыда перед соседями, забрала внучку сама. С тех пор Аля жила с бабушкой и Дининой семьей. Тетя Лиля иногда приезжала навестить Алю. И мама всегда уходила из дома, забрав с собой Дину, она видеть не могла младшую сестру, чтобы не поругаться.

Дина вспоминает тот день, когда тетя Лиля приехала за Алей.

— Не отдам, — сказала бабушка и закрыла собой внучку.

— Не имеешь права, — сказала тетя Лиля. — Она — моя дочь.

— Что-то ты поздно об этом вспомнила.

— Она поедет со мной.

— Ляльку новую нянчить? Что же ты и ее в роддоме не оставила?

— А ты хочешь, чтобы оставила? Не отдашь Алю, и эту оставлю.

— Совести у тебя нет! — вмешалась мама.

— А ты молчи. Не лезь, куда не просят. Сначала в своей жизни разберись. Думаешь, не знаю, что от тебя журналист твой сбежал. Довела мужика?

— Замолчи… — сказала мама и посмотрела на Дину.

— Собирайся, дочка! — сказала тетя Лиля и стала собирать Алины вещи в сумку. — Нам быстрей надо, я маленькую хозяйке оставила. Она голодная уже, наверное, ревет вовсю. Давай быстрее!

— Отец ребенка-то кто? — спросила бабушка и сама стала помогать собирать вещи. — С тобой живет, не ушел?

— Не ушел, — сказала тетя Лиля и снова зло посмотрела на маму. — От меня мужики просто так не уходят.

— Дина, давай сходим к тете Свете. Она звала нас сегодня котят посмотреть, — сказала мама, взяв Дину за руку и направляясь к двери.

— Сейчас, мама! — Дина побежала к своему сундучку с игрушками. Она достала заветную куклу, принесла Але.

— Возьми, пусть она у тебя будет.

— Спасибо, — прошептала сестренка, прижимая куклу к себе.

Тетя Лиля вырвала куклу из рук:

— Не надо у них ничего брать! Я тебе сама куплю такую!

Аля заплакала. Мама схватила Дину за руку и увела.

Когда они вернулись, Али уже не было.

Вещи были разбросаны по всей квартире, бабушка сиротливо сидела на своей табуретке.

Немецкая кукла лежала на кровати и глядела широко открытыми глазами в потолок.

— Что же теперь делать? — спросила бабушка.

Мама развела руками

— Я говорила тебе, оформляй Альбину на себя. Что ты тогда мне сказала? Что нужно дать Лиле шанс, что вдруг она исправится, захочет сама воспитывать ребенка. Теперь ничего не сделаешь, по закону она — мать. Ты все время так. Лиля, Лиля… Вот тебе твоя Лиля…

Мама всегда считала, что бабушка любит Лилю больше.

Когда папа не вернулся, бабушка сказала маме:

— Ну что ж, этого и следовало ожидать.

— А ты и рада, — сказала мама и заплакала.

* * *

— Любовь надо заслужить, — часто говорит мама, и Дина очень старается. Она первая ученица в классе, поет в школьном хоре, читает стихи на всех праздниках.

Но маме как будто все равно. После окончания третьего класса Дина принесла табель с одними пятерками, но мама даже не похвалила. Просто положила табель в коробку с документами.

Все время после работы и выходные мама проводит с дядей Володей.

А для Дины всегда находятся дела: помыть посуду, сходить за хлебом.

— Ну, или просто почитай в своей комнате, или погуляй, — говорит мама.

С дядей Володей Дина почти не разговаривает. Если бы он не появился, думает она, они с мамой непременно отправились бы на поиски отца. А теперь мама забыла и про папу, и про Дину, и помнит только своего Володю.

— Разве дядя Володя тебе не нравится? — спросила как-то мама. — Он может быть твоим другом… — она помолчала, — а потом, когда вы подружитесь, может быть даже… — мама снова помолчала и сказала чуть слышно — … твоим папой.

— Я во двор, — сказала Дина, — меня Сафаровы ждут.

И она ушла. Хотя никто ее во дворе не ждал, сестры еще утром уехали куда-то с родителями.

Дядя Володя не похож на папу. Он совсем молодой, и похож на десятиклассника Валерку из второго подъезда.

И волосы у него светлые.

— Золотые, — говорит мама и треплет дядю Володю по волосам.

Дине не нравятся его волосы, и не нравится, как мама смотрит на него. Раньше она смотрела так на папу.

На Дину мама теперь почти не глядит. И часто сердится на нее. Как будто это Дина виновата в том, что папа не захотел вернуться к ним из своей командировки, нашел себе другую.

Дина все знает. Не от мамы. Мама сначала придумывала всякие отговорки, потом перестала отвечать на Динины расспросы. Потом вообще запретила говорить об отце.

В тот день Дина и Аля играли во дворе в классики. И Ленка с ними играла, и еще одна девочка — приезжая, Светка — с модной стрижкой каре, в голубых брючках. Поделились на две команды. Дина с Алей выигрывали.

Рядом Ленкина мама тетя Тамара разговаривала с тетей Наташей, Светкиной мамой. На тете Наташе было такое красивое платье в огромных красных розах, что Дина просто глаз от него не могла оторвать и даже два раза споткнулась и упала. Ободрала локоть, и тетя Тамара сказала:

— Вот девчонка — непоседа! Трудно теперь матери с ней будет. Отец от них ушел. Бессовестный, — зацокала она языком. — Ладно, жену бросил, так, подлец, и ребенка своего бросил. А все из-за кого? Из-за разведенки какой-то. Оказывается он давно уже к ней ездил, пацана заделал. И вот сбежал, даже не объяснился, негодяй.

Тетя Наташа осуждающе покачала головой и тоже зацокала языком.

Ленка и нарядная девочка Света перестали играть, и уставились на Дину, открыв рты. Дина закричала, что все это неправда, и даже замахнулась на тетю Тамару, а потом убежала домой и плакала на веранде. Хорошо, что мамы не было, а бабушка ушла в магазин. Прибежавшая следом Аля гладила Дину по голове и просила ее не плакать.

Дина тогда ничего не рассказала маме. И Алю просила не рассказывать. Но никогда больше об отце не спрашивала, не хотела расстраивать маму.

Но все открылось, и стало только хуже.

Однажды, вернувшись с улицы, Дина услышала обрывки разговора:

— Не мучай ребенка, — сказала бабушка, — отдай ей…

— Нет, — ответила мама, — не отдам. Он там оправдывается, прощения просит. Нет ему ни прощения, ни оправдания.

И замолчали обе, увидев Дину.

— Что отдать? — спросила Дина. Она почувствовала, что голос ее не слушается, и она сейчас заплачет.

— Ничего, — сказала мама и добавила строго, — ты разве не знаешь, что в разговоры взрослых нельзя вмешиваться?

— Знаю, — тихо сказала Дина, — и неожиданно даже для самой себя вдруг крикнула:

— И еще я знаю, что папа какой-то разведенке пацана заделал!

Она увидела удивленные глаза матери, от этого ей стало еще больнее, и сквозь рыдания она прокричала:

— Почему ты отпустила его, почему ты не поехала за ним? Надо было найти его, вернуть домой! А теперь его нет! Он больше не вернется!

Ничего не видя от слез, она убежала в комнату, упала на диван, и зарывшись в подушку, долго плакала. Бабушка и Аля утешали ее. Мама так и не подошла.

Потом появился дядя Володя, маме дали квартиру, Алю увезли в город. Все изменилось. Нужно было привыкать к другой жизни.

И Дина привыкала. Вот и к новым подругам она почти привыкла. И даже привязалась к ним. Сестры Сафаровы — хорошие девочки. Такие воспитанные, послушные, аккуратные. Мама всегда ставит их Дине в пример.

— Посмотри, — говорит она, — какие они всегда чистенькие, нарядные, не то, что ты. И дня не можешь проходить без того, чтобы не измазаться глиной.

Мама еще не знает — она редко выходит во двор — что в семье Сафаровых разыгрывается та же история, только с точностью наоборот.

Мама девочек — тетя Гульнара, красивая, темноволосая, с длинными изогнутыми бровями, — вторая жена у их отца, уже не очень молодого строгого молчаливого мужчины. Он оставил свою первую жену и сына, так же как папа бросил маму и Дину. Раз в полгода отец навещает своего сына, и самую старшую и самую красивую Зулю одевают в красивое платье и отправляют с ним. Вместе с сыном всегда приезжает первая жена, что очень беспокоит тетю Гульнару, а вслед за ней и девочек. Красивая и нарядная Зуля должна вести себя очень воспитанно, чтобы первая жена видела, какая у них хорошая семья. А еще Зуля должна следить за тем, чтобы эта самая первая жена снова не вернула себе их папу.

Дина, наблюдающая эти сборы и волнение всех сестер, хотя едет только одна, думает о том, что скоро и ей, возможно, придется ездить на встречи с младшим братом и новой папиной женой. Она старается представить себе эту женщину: неужели папа мог полюбить кого-то, кроме мамы?

Дина часто проводит время с новыми подругами. Конечно, им не сравниться с Алей, но все-таки они неплохие девчонки. Помогают ухаживать за бездомной кошкой, которая теперь живет в подвале. Дина увидела эту кошку на берегу канала, приласкала, и кошка увязалась за ней. Дина заметила, что кошка ждет котят. Наверное, бедная кошка надеялась, что девочка ей поможет. И Дине стыдно было бросить беднягу в таком состоянии. Она натаскала в подвал старых тряпок, принесла поесть. Кошка осталась, освоилась. Теперь Дина и сестры Сафаровы часто ходили на канал с удочками и ловили маленьких рыбок, которые смешно назывались: «гамбузики». Кошка набрасывалась на сырую рыбу как тигрица и, забавно урча, съедала ее в мгновение ока.

А скоро родились котята. Одного, серого пушистика, удалось пристроить тете Вале из пятнадцатой квартиры, а второго — худенького, белого с черной манишкой, никто не хотел брать.

— Можно я возьму котенка себе? — попросила Дина у мамы.

— Нет, — отрезала мама, — у дяди Володи на кошек аллергия.

Глава вторая

Мама выходит замуж. Дина слышала, как она говорит бабушке, что наконец-то получила развод, и теперь можно сыграть свадьбу. В это воскресенье. Бабушка только покачала головой.

— Я не пойду, — сказала она. — У меня давление. Боюсь — свалюсь, праздник испорчу.

Мама взглянула, поджала губы.

— Хорошо, — сказала спокойно. — Может быть, тогда посидишь с Диной, думаю, ей тоже лучше не ходить. Что ей среди взрослых делать?

— Посижу, — сказала бабушка, — что ж не посидеть? — и засобиралась домой.

Платье заказали у дорогой портнихи. Мама очень нервничала — успеет, не успеет. Принесли платье только в день свадьбы. Мама была в нем очень красивая и молодая, совсем как девчонка. Она кружилась по комнате и смеялась.

— Тебе нравится? — спросила она у Дины.

— Не знаю…

— Ну, как это ты не знаешь? Все девочки мечтают о таком платье.

Дина пожала плечами и низко наклонилась над альбомом. Она рисовала коня, бегущего берегом моря. Но ничего не выходило. Конь почему-то был похож на собаку, а море — на измятую старую тряпку.

Мама повесила платье в шкаф.

— Ну, я в парикмахерскую, — сказала она. — Ты, пожалуйста, приберись немного. Сейчас бабушка придет.

Дина слышит, как хлопает входная дверь. Собака-конь глядит на нее с альбомного листа грустно и укоризненно.

Но мама почему-то возвращается. Дина слышит, как в замке поворачивается ключ.

— Там канализацию прорвало! — заглядывая в дверь, кричит мама. — Пожалуйста, набери воды. Сейчас отключат.

— Хорошо, мама! — Дина выглядывает в окно: рядом с открытым канализационным люком возятся рабочие.

На детской площадке в солнечном пятне сидит котенок и играет с красной тряпочкой. Рядом развалилась кверху животом кошка-мама, греется на солнышке.

«Надо им придумать имена, — думает Дина, — а то все котенок и кошка».

Она набирает воду во все ведра и кастрюли, которые есть в доме, и приступает к уборке. Убирает свою и мамину комнаты, подметает, протирает полы на кухне.

Все это занимает довольно много времени. Дина смотрит на часы. Мама, наверное, уже сделала прическу и сейчас вернется домой. Хотелось ли Дине пойти на свадьбу? Мама не спрашивала ее об этом. А если бы спросила?

Дина стоит, задумавшись, перед зеркалом. Из зеркала на нее смотрит высокая большеглазая девочка. Дина улыбается своему отражению: ничего, все будет хорошо.

Нужно развесить вещи на плечиках. Она открывает шкаф. В шкафу пахнет новой материей и мамиными духами.

Платье такое красивое, просто волшебное! И мама, конечно, права — все девочки мечтают о таком платье.

Дина снимает платье с вешалки, осторожно несет его к зеркалу, прикладывает к себе. А что если примерить? На минуточку. И тут же снять, пока мама не пришла.

Немного длинновато, конечно. И все же ей идет. Нужно распустить волосы и покрасить губы маминой немецкой помадой. Ну вот, она совсем как взрослая.

Жалко, что никто не видит, как идет это ей платье. Может быть, Сафаровы во дворе?

Бережно подняв подол, Дина выходит на балкон.

Сафаровых не видно. Канализационный люк все так же открыт. Рабочие, наверное, пошли обедать. А люк не закрыли. Вот бестолковые, вдруг кто-нибудь свалится? Кошка с котенком все так же греются на солнышке. Ладно, нужно переодеться и продолжить уборку. Мама скоро придет и бабушка.

— Кошка, Котенок! — зовет Дина. — Скоро выйду, принесу покушать!

Кошка внимательно глядит в сторону Дининого балкона. Котенок теперь играет со своим хвостиком.

Откуда взялся этот пес? Всего минуту назад его не было. Выскочил из-за угла, огромный, лохматый, какого-то несуразного пегого цвета. Совершенно молча, он понесся в сторону кошки и котенка. Кошка зашипела и молниеносно забралась на виноградную лозу. Котенок выгнул спинку — у Дины замерло сердце — и со всех своих маленьких ног помчался в сторону открытого канализационного люка. Пес погнался следом.

— Котенок, Котенок! — закричала, почти завизжала Дина. — Фу, фу, гадкая собака, фу!

Они оказались на самом краю зияющего черного круга. Пес почти схватил котенка, но котенок, как-то нелепо дернув лапками, чуть взвившись в воздух, словно хотел улететь от своего ужасного преследователя, исчез в люке. Дина знала: там внизу черная зловонная жижа, котенок не сможет выплыть, и если его не вытащить немедленно, он наглотается этой гадости и погибнет. И во дворе, как назло, никого нет, некого позвать на помощь.

Дина стала снимать с себя платье, оно застряло на всклокоченной голове. Она дергала его вверх, но чем больше дергала, тем больше оно застревало. Она побежала к двери, упала. Вскочила, потянула платье вниз. «Молния! — вспомнила она, — надо расстегнуть молнию на боку!» Молния не подавалась, пальцы тряслись, не слушались.

Котенок погибнет…

Дина выскочила из квартиры, побежала по ступенькам, вылетела во двор. Двор по-прежнему был пуст.

Осторожно, стараясь не испачкать платье, она наклонилась над люком.

Котенок барахтался изо всех сил. Из белого он стал черным. Мокрая мордочка вытянулась, и он был похож на крысенка. Быстрей, быстрей! Будет поздно! Дина оглянулась в поисках палки. Нет, палкой не получится, он слишком маленький, не сообразит!

Нужно руками…

Она присела на корточки — не достать. Нужно лечь на живот. Протянула руку, схватила котенка. Вскочила на ноги, побежала в подъезд. Котенок прижался к ее груди, вцепился в платье так, что не оторвать, дрожал и даже не мяукал.

Нужно помыть его, иначе котенок погибнет. Папа рассказывал, как птицы, попавшие в нефтяное пятно, погибают, если их не отмыть.

Она опустила котенка в ведро — вода стала черная, потом в другое, в третье. Он вцепился в ее руку, оцарапал до крови. Но все-таки она вымыла его, выполоскала. Завернула в мамино розовое пушистое полотенце. Он все еще дрожал. Она стала ходить с ним по квартире, прижимая к себе, качая, словно ребенка.

Наконец котенок подал голос — жалобно мяукнул.

— Глупый, — прошептала Дина, — ты понимаешь, что я тебя спасла?

И в этот момент Дина услышала мамин голос.

— Дина, а почему дверь нараспашку?!

Девочка вышла навстречу маме.

Мама посмотрела на нее удивленным испуганным взглядом.

— Что случилось, Дина? Это что… — мое платье?

Дина опустила взгляд вниз к белому с вышитыми цветами подолу.

Волшебное свадебное платье было все в махровых пятнах черной зловонной жижи.

У Дины замерло сердце, и похолодела спина.

В дверном проеме она увидела ошеломленное лицо дяди Володи.

— Что здесь происходит?

Дядя Володя в роскошном черном костюме, в петлице — белая гипюровая веточка. Такой торжественный, волосы гладко причесаны набок, и уже не похож на десятиклассника.

— Что здесь происходит? — переспросила мама, и Дина не узнала ее голоса. Словно это была не мама, а какая-то другая, чужая женщина. — А ты разве не видишь? Эта дрянь испортила мне платье.

— Марина, успокойся, — дядя Володя взял маму за локоть, — это всего лишь платье.

— Всего лишь платье? Всего лишь платье? — лицо мамы исказилось, и Дине показалось, что она сейчас зарыдает. — Да вы что ополоумели все?

Она со злостью выдернула руку, так что дядя Володя покачнулся и слегка ударился головой о дверной косяк. Он нахмурился, покраснел. Сжал губы. Дине почему-то стало жаль его.

— Ты что, не понимаешь? — крикнула мама. — Это платье стоит денег, а сколько времени, сколько нервов? Да где тебе знать? Ты ведь на всем готовеньком, ты палец о палец не ударил! Все на мне!..

Дядя Володя смотрел на нее, и в его взгляд было что-то… отчего Дине стало стыдно. Она понимала, что является виновницей чего-то нехорошего, что происходит сейчас между ними.

Мама подлетела к Дине, стала ее трясти.

— Зачем ты это сделала, дрянь, зачем? Нарочно, нарочно?

Дина испуганно смотрела на нее, прижимая к себе котенка.

— Что у тебя там? Что у тебя там? Отвечай! — мама трясла ее, дергала за полотенце.

— Котенок… — прошептала Дина. — Мама, прости меня. Он упал в канализацию, я его доставала.

— В моем платье?

— Я не успела снять… я просто хотела примерить…

Мама схватила полотенце, подбежала к входной двери.

— Не надо! Не надо, мамочка! — Дина кинулась следом. — Не надо, он маленький!

Мама оттолкнула Дину так, что она упала, и вытряхнула полотенце на лестницу.

Дина услышала только жалобное взвизгивание.

— Вот тебе твой котенок!.. И чтобы не смела, не смела больше…

Дина вскочила на ноги, закричала в лицо матери:

— Ты — злая! Злая! Это из-за тебя ушел папа! Потому что ты плохая! Злая!

Мама изо всех сил ударила ее по щеке, больно схватила за руку, потащила по коридору, кинула в комнату.

— Сиди, жди бабушку, я с тобой утром поговорю!

За дверью плачет мама. У Дины горит щека, и рука сильно болит… Почему она такая несчастная? И мама несчастная… Бедная мама, как ее жалко. Дина слышит, как дядя Володя утешает ее. Уговаривает не расстраиваться, одеть то голубое платье, которое мама одевала в свой день рожденья.

— Симпатичное платье, — говорит дядя Володя, — тебе очень идет. Давай мы вот эту веточку прикрепим. Посмотри, очень даже ничего.

Мама плачет еще сильнее.

Что же Дина наделала? Она совсем не хотела, чтобы так получилось. Но разве жизнь живого существа не дороже платья, пусть даже очень красивого? Ах, если бы она успела снять его… Но ведь совсем не было времени, котенок мог погибнуть. Мама подумала, что она сделала это нарочно, и теперь никогда, никогда ее не простит.

Дине остается только уйти, исчезнуть навсегда, чтобы не расстраивать больше маму. Может быть, у них родится новый ребенок… Дина слышала, как дядя Володя просил маму об этом.

Этот новый ребеночек будет лучше, и мама успокоится. Вот и папа любит своего нового сына больше, чем Дину. Ни разу за этот год он не навестил ее, а ведь когда-то говорил, что дороже дочки у него нет никого на целом свете.

Взрослые так часто обманывают…

Але, наверное, тоже тяжело среди взрослых, которые только и делают, что врут. Хорошо бы им вдвоем уехать куда-нибудь очень далеко.

К морю. К синему теплому морю.

Они бы смогли жить там вместе, и никто бы не смог их больше разлучить.

Море такое теплое, что можно просто жить в палатке на берегу. Папа рассказывал, что когда он был студентом, жил у моря и зарабатывал тем, что помогал местным жителям: кому на огороде, кому на стройке. Дина с Алей тоже могли бы помогать, они многое умеют — бабушка их научила.

Потом, когда они устроятся, они напишут домой письмо. Что у них все хорошо, и чтобы за них не беспокоились.

Деньги на дорогу у Дины есть, она уже давно собирала в копилку, они с мамой собирались купить два метра белого гипюра и заказать у маминой портнихи нарядный фартук в школу… Такой же как у Таньки из параллельного… Но теперь… не понадобится. И в школу она больше не пойдет. Ведь ей нужно будет работать, чтобы кормить себя и Алю. Аля совсем слабенькая — ей нельзя много трудиться.

Захлопнулась входная дверь. От неожиданности Дина вздрогнула. Ушли и даже не попрощались! Дина опустила голову и заплакала. Мама ее не простила.

Кто-то тихо открыл дверь в ее комнату. Это был дядя Володя. Значит, мама ушла одна? Может, они поссорились? Может быть, и свадьбы не будет?

Дядя Володя подошел, постоял молча рядом. Погладил ее по голове.

— Не плачь, малыш, — сказал он негромко, — все наладится. Вот увидишь.

Он положил ей в руку шоколадный батончик, ее любимый, тот, что продавался только в одном единственном магазинчике на вокзале, и больше нигде. И как он только узнал, что она их любит больше всего?

Она подняла к нему лицо, он вытер слезы с ее щеки.

— Не плачь! И съешь быстрей, а то растает.

Он снова погладил ее по голове и ушел — догонять маму. Значит, свадьба все-таки будет.

Ничего уже нельзя изменить. Ну что ж, дядя Володя — хороший, зря она раньше к нему так плохо относилась. Папа уехал и бросил их, а дядя Володя о них заботится, хотя такой молодой.

Входная дверь снова открывается, это пришла бабушка.

— Что натворила дел? — с порога спрашивает она. — Зачем мать доводишь? Ей и без тебя плохо.

— Почему ей плохо? — тихо спрашивает Дина. Ей не хочется вставать. У нее все еще болит рука, кружится голова. И даже батончика не хочется. Он совсем растаял у Дины в руке и придется его выбросить.

— А как ты думаешь: легко это, когда муж бросает? — бабушка начинает убирать комнату. Дине становится стыдно, что она расселась, а бабушке приходится делать ее работу. Она встает и усаживает бабушку на стул.

— Посиди, абика, ты устала с дороги, я сама уберу.

Дина забыла, что все еще в мамином платье. Бабушка, увидев, во что превратился свадебный наряд, всплеснула руками.

— Что же ты наделала, внучка? Зачем так испортила платье? Ведь для мамы очень важна эта свадьба. Она, конечно, виду не показывает, все молчком. Но тяжело ей, уж я-то вижу — люди всякое болтают за спиной. Вот поэтому она и замуж хочет побыстрей за Володю этого, чтобы болтать перестали. Парень вроде порядочный, а тут ты со своими капризами. Большая уже — понимать должна.

— Почему отец ушел? — спрашивает Дина.

— Не знаю. Это только они двое знают. Это взрослые дела. Сами разберутся, а ты не мешайся. Учись, маме помогай. Ближе и дороже матери нет никого, и не будет.

— Мама у тебя хорошая, — продолжает бабушка. — И дочь она хорошая — заботливая, внимательная, не то, что Лиля. Вот мама твоя говорит, что я Лилю больше люблю. Не может мать одного ребенка любить больше, чем другого. Просто за маму твою меньше беспокоиться приходилось: и училась она хорошо, и на работе ее уважают. И муж вроде достался положительный. Кто ж знал, что сбежит…

Бабушка задумывается, вздыхает.

— А Лиля у меня непутевая получилась. Вот и жалко ее больше. И беспокойства за нее больше. Все боюсь, как бы еще чего не выкинула. Муж этот новый, говорят, выпивает… и Лилю пить приучает. Была я у них, плохо живут, одна комнатка. Аля там и готовит, и убирает, и девочку смотрит — куда ей с ее здоровьем. Я Лиле говорю, отдай и маленькую мне, обеих буду воспитывать. Нет, говорит, куда тебе? Ты уже старуха совсем.

Бабушка сокрушенно качает головой. А Дина вдруг замечает, что бабушка и правда совсем уже старенькая, совсем седая.

Бабушка достает из кармана измятый листок бумаги:

— Вот адрес, передашь маме. Может быть, захочет навестить их, уговорит Лилю. Может, слова нужные найдет.

Дина берет адрес, прячет под клеенчатую скатерть на столе.

Бабушка помогает снять испорченное платье.

— Замочить надо, — говорит она, с сожалением глядя на платье. — Хотя бесполезно. Такие пятна не отстирать.

Перед сном бабушка расчесывает свои длинные седые волосы.

— Давай завтра встанем пораньше, часов в восемь, и на кладбище сходим — дедушку навестим. Давно я уже у него не была.

Дина и Аля и раньше ходили с абикой к деду, которого они никогда не видели: они родились, когда его уже не было. Кладбище находилось на самой окраине поселка, вверх по каналу, у самого подножия холмов, уходящих вереницей вдаль — туда, где мерцали в вышине огромные синие горы.

И сейчас Дине очень жалко бабушку, ведь она знает, что не пойдет с ней завтра. А встать ей нужно еще раньше — первый автобус в город отправляется от автовокзала в шесть часов. Она знает это точно. Папа очень часто уезжал этим первым утренним автобусом. Значит, из дома надо выйти в пять утра. И нужно постараться не разбудить бабушку.

* * *

Двор еще спит. Утренний ветерок приятно холодит кожу ног, и она покрывается пупырышками. Виноградные листья тихо шелестят, в открытом окне квартиры Сафаровых легко колышется тюлевая занавеска. Это комната сестер. Может разбудить? Нет, тогда придется все объяснять… и про папу и про свадьбу… и про платье…

Из прямоугольного оконца подвала вытягивая лапки и выгибая спину, выходит на свет божий трехцветная кошка. Следом — белый котенок с черной манишкой.

— Привет, маленький! — Дина опускается на корточки, берет котенка на руки.

Кошка трется об ее ноги, словно благодарит за вчерашнее спасение.

— Как ты? — спрашивает Дина у котенка и щекой прижимается к теплому замшевому боку, — досталось тебе вчера?

Котенок замирает, поворачивает к девочке мордочку. Внутри у него словно гудит маленький моторчик.

— А я уезжаю… — шепчет Дина, — далеко к морю. Жаль, что тебя не могу взять с собой. Тебе со мной нельзя. Оставайся с мамой. А я больше не могу оставаться со своей мамой… я обидела ее.

Слезы катятся по щекам, Дина шмыгает носом. Ей кажется, что котенок и кошка внимательно слушают ее и сочувствуют.

Она поднимается и, в последний раз взглянув на спящий двор, отправляется в путь. Школьный ранец, в который она положила самое необходимое — лепешку, несколько карамелек, тетрадку с ручкой, — немного натирает плечо.

Дина оглядывается и машет кошке и котенку, одиноко сидящим у подвального оконца.

— Кто теперь будет их кормить? — с грустью думает она. — Надеюсь, Сафаровы о них не забудут…

Она решила идти не по центральной улице, где ее могли встретить возвращающиеся со свадьбы мама с дядей Володей, а по берегу канала. В этот час здесь было тихо и пустынно. Дина шла по каменистому берегу, под ногами шуршала крупная галька, иногда она поднимала камушек и бросала его в воду, подпрыгивая на одной ноге, стараясь подкинуть камень так, чтобы он вошел в воду плавно и без брызг. У ребятни, все лето спасающейся от изнуряющей жары в холодной, коричневой от примеси глины, воде, это называлось бросить «свечку».

Справа от канала, через гравийную серую дорогу, в низине, стояли дома, и Дина видела сверху дворы — с топчанами, тутовыми деревьями, огородами. В одном из дворов Дина заметила сидящего на крыльце седобородого старика в синем халате и тюбетейке. Он поднял глаза, взглянул на девочку, и, окинув взглядом свой чисто подметенный двор с лужицами от ночного полива, снова опустил голову. Наверное, он был в таком возрасте, когда уже ничего не удивляет. И его не удивила девочка, бредущая куда-то ранним утром в полном одиночестве.

Был тот предрассветный час, когда все вокруг только начинает просыпаться, и воздух неудержимо наполняется предчувствием нового дня. Солнце нежно-розовой верхушкой едва обозначено на размытой линии горизонта, голубоватый силуэт далеких гор плавно обрисован на фоне бледного утреннего неба.

Эта дорога в тишине просыпающегося утра, и зябкая прохлада, ознобом пробегающая по спине и голым ногам, и самозабвенное пение птиц, и шелест камыша, растущего у самой воды, останутся с Диной на многие годы. И часто, возвращаясь памятью в далекое детство, она будет вспоминать краски и звуки этого утра, его запахи: запах травы — росистый и пряный, запах арычной воды, перемешивающийся с запахом ила, и тот непередаваемый и незабываемый запах земли, остро чувствуемый только ребенком, который еще так невысоко над ней, и она — со всеми ее камушками, трещинами, пылью, глиной, песком, растущими на ней травами и цветами, — неотъемлемая часть его жизни, его существования на ней, полного ощущений и переживаний.

На вокзал она пришла за двадцать минут до отправления автобуса.

В кассу тянулась небольшая очередь.

Дина боялась, что взрослые заметят, что она путешествует одна. И тогда придется возвращаться домой. А разве могла она сейчас вернуться? Нет, возвращаться нельзя. Она испортила мамино платье, и этот день, такой важный для мамы, испортила. Наверное, мама уже пришла домой, увидела, что Динина кровать пуста, разбудила бабушку. Бедная бабушка… бедная мама… Может быть, они уже ищут ее, волнуются, стучатся к Сафаровым? А может быть, и нет. Может быть, мама вздохнула с облегчением…

— Вы не смогли бы купить мне билет? — обратилась Дина к женщине в очках, похожей на учительницу.

Женщина посмотрела на девочку, и спросила строго:

— А ты одна едешь?

Ответ был заготовлен и заучен заранее.

— Я еду с мамой. Вон она в автобусе, — Дина кивнула в сторону автобуса. — У мамы есть билет, она купила еще вчера предварительный, хотела одна ехать, а потом решила взять меня с собой. Она не очень хорошо себя чувствует, у нее голова разболелась, и поэтому она велела попросить кого-нибудь из взрослых помочь мне.

Как только женщина отдала ей билет, Дина побежала в автобус.

В автобусе она быстро огляделась и подошла к молодой женщине в белом сарафане.

— Вы не подскажете, где двадцать пятое место? — спросила Дина.

— Это в конце автобуса. А ты одна едешь?

— Нет, не одна, вон моя мама, — сказала Дина, показав на женщину, купившую ей билет, та как раз подходила к автобусу.

Девочка уселась на свое место, рядом села женщина в очках. В это время на них обернулась женщина в белом сарафане, и Дина, широко улыбаясь, помахала ей рукой. Та кивнула в ответ. Таким образом, план, придуманный Диной первой в ее жизни бессонной ночью, был удачно претворен в жизнь. Каждая из двух женщин была уверена, что девочка едет с мамой.

Дорога была знакома Дине. Однажды вместе с мамой они провожали в аэропорт отца, который уезжал в одну из своих далеких командировок. И сейчас, глядя в окно на пробегающие мимо хлопковые поля и виноградники, Дина знала: сейчас автобус заберется на высокий бетонный мост, под которым бурлит, перекатывается на огромных серых валунах шумная река, пробегающая через всю страну, разветвляющаяся на реки, речушки и рукотворные каналы, которые несут плодородие и жизнь в эту долину.

Берега заросли лесом — тугаями, папа рассказывал, что в этих густых тесно переплетенных зарослях раньше водились тигры.

— Тигры ушли, не выдержав соседства с человеком, — сказал папа.

— А, может быть ушли не все? — с надеждой спросила Дина. — Может быть, хотя бы один остался?

— Может быть, — засмеялся папа, и Дина пристально всматривалась в далекие берега: вдруг мелькнет полосатая спина.

С папой было интересно. У него были ответы на все ее вопросы. Из своих командировок он привозил Дине книги, рассказывал обо всем, что ее интересовало. Дина могла спросить о чем угодно, и он не отсылал ее как мама или бабушка, которым все время было некогда. У него всегда находилось время для нее. Вот и в ту поездку Дина спрашивала обо всем, что видела за окном. Мама удивлялась: не устала ли дочка болтать, а папа сказал: «Пусть спрашивает, это хорошо, что у нас растет такой любознательный ребенок». И Дина спрашивала, ежеминутно поворачиваясь к отцу, и папина борода так приятно пахла табаком, и улыбающиеся глаза с лучиками морщинок были так близко.

А сейчас Дина одна, и путешествие не радовало ее как в прошлый раз, когда она подпрыгивала на сиденье, и папа смеялся, а мама только казалась строгой.

Огромная бетонная стела с изображением хлопковой коробочки, горы, нависающие над самой дорогой, такие огромные, что захватывало дух, остановочный пункт на перевале, где торговали вкусной самбусой с мясом и малиновым лимонадом, — все, что занимало ее прежде в дороге, теперь вызывало только печальные воспоминания о том времени, когда они были вместе, когда мама смотрела на Дину и папу с любовью.

Глава третья

На троллейбусной остановке Дина спросила у пожилого мужчины, как ей добраться до улицы Нагорная. Эта улица была указана в бабушкиной записке. Там жила Аля. Дина боялась, что мужчина спросит, почему она одна, но он не спросил — торопился, пришел его троллейбус, и последние слова он выкрикивал уже с подножки, рискуя быть зажатым дверью. Дина помахала ему рукой, и присела на скамейку — перевести дух и обдумать дальнейшие действия, а заодно и перекусить лепешкой, захваченной из дома, она ведь не завтракала, и теперь немного кружилась голова.

Сегодня — понедельник, значит, тетя Лиля должна быть на работе. Если тетя увидит Дину — все пропало, она, конечно, сразу же позвонит маме. И при этом снова скажет что-нибудь неприятное — вроде того, что мама неправильно воспитывает свою дочь. Вот какая бродяжка выросла, скажет, или еще что-нибудь похуже. Почему они все время ругаются, подумала Дина, ведь они сестры. Ей самой никогда не хотелось обижать Алю, наоборот, хотелось защитить. Как-то раз она даже нос разбила Сережке из их двора. Сережка был старше и гораздо сильнее. Он отобрал у Али пушок для лянги. Кусочек кроличьей шкурки, на который прикручивался свинец. Пушок был большой, гладкий, белый с черными пятнышками — Але его принесла бабушка, взяла у своей знакомой, которая разводила кроликов. Сережка увидел Алину лянгу и отобрал.

— Зачем тебе? — спросил он, гадко посмеиваясь. — Девчонкам играть в лянгу неприлично!

У Али задрожали губы, и тогда Дина подпрыгнула и заехала кулаком прямо в большой, торчащий картошкой, нос. Сережка охнул, схватился за нос рукой и выронил лянгу. Дина быстро подобрала ее, и они с Алей убежали домой, залетели на веранду, едва не сбив бабушку с ног, повалились на кровать и долго хохотали, а потом Аля вдруг заплакала.

— Ты чего? — спросила Дина.

— Жалко Сережку, — сказала Аля, — у него стало такое лицо… Лучше бы я ему отдала эту лянгу.

Але всех было жалко. Она жалела наказанных героев из сказок, жалела всех дворовых обидчиков, всех котят и щенят, живущих в их дворе, и даже головастиков из лужи. Лужа пересыхала, и Аля все носила и носила воду из колонки в детском ведерке и подливала в лужу. Ребята смеялись над ней, а Дина все поняла, и тоже стала носить воду.

Подошел нужный троллейбус, Дина прошла на заднюю площадку, и прижалась лицом к прохладному оконному стеклу. Город раскинулся перед ней как на ладони. Ровные улицы, аллеи, утопающие в зелени огромных платанов, белые дома. Солнечные пятна, играющие в листве и на асфальте, легкий утренний ветерок, несущий запах города — душистых клумб, реки, бегущей вдоль каменных плит, сдерживающих ее бурное течение, влажной от ночной росы травы, упрямо пробивающейся сквозь бетонные квадраты городских площадей. Лучистые облака фонтанов, сотканные из мельчайших капелек, преломлено отражающих искристый солнечный свет.

Этому городу суждено было оставить заметный след в ее жизни и в ее сердце. Здесь она выйдет замуж, родит сына, проживет несколько счастливых и не очень счастливых лет. Прощально вспыхнув огнями, этот город растает однажды под крылом военного самолета, уносящего ее в безопасное никуда, но и много лет спустя он будет сниться ей, призывая на свои улицы, перекрестки, вновь и вновь погружая в реальность тех ощущений, запахов, звуков — шелеста листвы, шума фонтанов, пахнущего травами ветра, прилетевшего с гор, запаха асфальта, нагретого солнцем.

* * *

Улица Нагорная находилась на городской окраине, современные новостройки подступали все ближе, но здесь у самого преддверия гор еще сохранились районы с маленькими домами, хаузами, топчанами, дувалами.

Узкие улицы то поднимались вверх, то спускались вниз, петляли, наползали одна на другую, и Дина долго плутала, отыскивая нужный дом.

Когда она уже совсем выбилась из сил и отчаялась выбраться из этого лабиринта, — почему-то никто не попался ей навстречу, а стучать в ворота она побоялась: то там, то тут лаяли собаки, — она услышала детские голоса. Перед ней открылось небольшое пространство, со всех сторон окруженное небольшими неказистыми домами, это была своеобразная детская площадка, не заасфальтированная, а отполированная множеством пребывающих на ней детских ног — прыгающих, бегающих, выколачивающих на затвердевшей глинистой поверхности бесконечное количество движений — подпрыгов, скольжений, падений. Дина примеривалась к кому подойти спросить дорогу — выглядывала кого-нибудь потолковее.

В самом центре площадки девчонки играли в прыгалки. Несколько прыгалок были связаны вместе в тяжелый, угрожающе свистящий хлыст, то взлетающий над головой, то хлестко стучащий о землю. Нужно было раскачаться на ногах и впрыгнуть в этот крутящийся свистящий вихрь: внутри него сделать прыжок, в следующем кону — два, потом три — и снова выпрыгнуть, не задев этот толстый резиновый шнур, бешено проносящийся перед глазами и готовый вот-вот больно хлестнуть по ногам. Тот, кто «заронялся», вылетал из игры. Девчонки так увлеченно играли, раскрасневшиеся лица их были так серьезны и сосредоточены, что Дине тоже захотелось попрыгать. У себя во дворе она прыгала лучше всех.

И вот тут Дина увидела Алю.