Бесплатный фрагмент - Запах женщины

Глава первая

в которой звезды зажигают только потому, что это кому-нибудь нужно.

— Георгий велел передать, что диадема будет твоей…

— …

— Георгий сказал, что он так хочет.

— Да пошел он, твой Георгий!

— Георгий не любит, когда его посылают.

— Слушай, ты, ублюдок бритый, мне все равно, любит твой Георгий, когда его посылают или нет. Мне его знаки внимания до лампады! И помощь мне его тоже не нужна, как и он сам!

— С огнем играешь, рыбка. Георгий…

Дверь маленькой гримерки отворилась. В душную, про­пахшую духами и потом комнатку заглянула Светка, испу­ганно посмотрела на моего огромного собеседника, невозму­тимо поигрывающего трубкой сотового телефона, и пролепе­тала:

— Рит, скоро вы там? Девочки нервничают…

— Исчезни. — Бросил мой собеседник, с интонацией, от которой мурашки бросаются врассыпную по всему телу.

— Постойте, что значит исчезни? Кто вы такой? Миша кто это та­кой? Что он делает в гримерке? Почему девочки за дверью? — Отстранив Светку в гримерку стремительно во­шел Ярослав Якубович — известный телеведущий и главный распорядитель конкурса красоты — «Звезда России». Рядом с ним суетился охранник Миша, шепотом что-то пытаясь объяс­нить Якубовичу и настороженно поглядывая на типа с радио­телефоном. Вслед им галдели конкурсантки:

— Ярослав Викторович! Что это такое! Нам одеваться, гримиро­ваться надо. Прогон скоро. А этот лоб, ввалива­ется, всех выгоняет, закрывается с Риткой… И Миша с ним заодно…

Якубович внимательно посмотрел на меня и заглянул в свою план­шетку:

— М-м-м… Маргарита Строкова, кажется? Что происхо­дит? — он перевел взгляд на человека рядом со мной. Тот ухмыльнулся и под­мигнул Якубовичу.

Якубовичу это не понравилось:

— Слушайте, кто вы такой? Что вы себе позволяете? — Он почему-то нервничая снова заглянул в планшетку и обра­тился к охраннику: Миша, кто это такой?

— Ярослав Викторович, я же вам пытаюсь объяснить… — он накло­нился к низкорослому распорядителю и, что-то про­шептал ему на ухо.

— А-а-а-а… — Протянул Якубович, и натянуто изобра­зив друже­любную улыбку посмотрел на типа рядом со мной. — Вы от Григория Мелешева, значит?

Тип надменно кивнул и переложил телефон в другую руку.

— Так, девочки, оставьте их еще на несколько минут. Миша, пошли и никого не впускай! — Засуетился Якубович и попятился к выходу.

Я посмотрела на Бритого. Круглое лицо его расплылось в ухмылке, мол, вот так вот, рыбонька!

«Фиг, тебе!» — подумала я, открыла шкаф и, вытащив сумку со своими шмотками, вышла из гримерки сквозь толпу ошарашенных деву­шек.

— Строкова, вернись! — Визгливо крикнул мне в след Якубович.

— Ритка, ты куда? — Вторил ему Светкин голос.

— Попой резать провода, — буркнула я и пошла за ку­лисы.

Кулисы концертного зала «Россия» жили своей пыльной механичес­кой жизнью. Огромные полотна задников свисали с теряющегося в тем­ной вышине потолка на металлических тро­сах. Очертания бутафорских замков сливались в полумраке с серыми бетонными стенами. Декорации недавно прошедших представлений сваленные друг на друга и пригото­вленные к вечному заточению в запаснике громоздились повсюду. Между ними сновали какие-то люди в спецовках, девицы из корде­балета, музыканты, охранники в униформе и просто личности неиз­вестной принадлежности. Я прошла дальше в глубь ку­лис. На при­ступке поворотного круга, сидел человек, моло­дой парень, очевидно рабочий сцены, и курил. Рядом, на бетонной стене белела надпись, «Курить запрещено», сде­ланная метровыми буквами которые можно было различить даже из космоса. Я посмотрела на него и чуть не упала за­путавшись в подолах вечернего шелкового платья.

— Здесь ходить не положено. — Сказал парень и сколь­знул по мо­ему обтянутому шелком до колен силуэту внима­тельными въедливыми глазами.

— Курить здесь тоже не положено. — Бросила я проходя мимо.

Парень усмехнулся и затушил окурок о подошву ботинка. Еще раз по лапал меня глазами и вздохнул:

— Эх, хороша Маша, да жаль, что не наша…

— Точно, милый. — Сказала я и закинув спортивную сумку с одеж­дой на плече, специально повиливая задом по­шла дальше в ночь ку­лис, искать место где можно спокойно переодеться. И нашла. Светка тоже меня нашла.

… — Все таки сука ты, Ритка! — Сказала Светка помо­гая мне рас­стегивать плате на спине. — Бросить все, когда ты уже в финале!

— Ап-чхи! Оно и правда… Черт, здесь пыли как муки на муко­мольне! Я уже не только в финале, я уже королева конкурса — мисс «Звезда России»…

Светка тараторила свое:

— Ну, чего ты сюда забралась? Еле нашла тебя. Спасибо парень какой-то подсказал. Симпатичный, между прочим… Что, в гримерке было не переодеться? Забралась в какую-то конуру! То есть как «Звезда России?»

— Ты этого козла с «Дельтой» видела?

— Который нас всех из гримерки вытурил? Так это из-за него, что ли? Подумаешь, крутой какой! Я Славику скажу, он из него чикенбур­гер сделает.

— Это Славика твоего могут на котлеты пустить. Потому, что ко­зел этот… Как бы тебе… В общем он под­ручный Мелешева. А Мелешев хочет… Хотя, это не важно. Мелешев просто хочет.

— Это тот который конкурс спонсирует? — Удивленно воскликнула Светка.

— Конкурс … — Усмехнулась я, — Если бы только кон­курс…

Со стороны сцены донеслись громкие аккорды позывных конкурса, многократно отраженные от внутреннего простран­ства кулис.

— Во, слышишь, прогон начинается, а я с тобой здесь вожусь, — Всполошилась Светка.

— Так иди, я тебя не держу, — Рассеянно проговорила я роясь в сумке. — И вообще, чего ты за мной сюда припер­лась?

— Так мы ж подруги!

— Ага, подруги… И за чем ты меня в этот бардак втя­нула? — ворчала я натягивая джинсы. — Что, мало мне острых ощущений? Дура! Светка, не обращай внимания, это я про себя.

Пыльная штука на вроде портьеры, отгораживающая ма­ленький заку­ток освещенный тусклой лампочкой от осталь­ного мира кулис, отодви­нулась и показалась физиономия да­вешнего рабочего сцены. Рабочий оторопело уставился на мою голую грудь.

— О, привет! Чего уставился? Сисек никогда не видел? — Грубо бросила Светка.

— Таких не видел… — Восхищенно проговорил парень.

— Посмотрел? — Спросила я застегивая джинсы.

— Посмотрел.

— А теперь проваливай. Я по пятницам не подаю, — я задернула портеру перед самым его носом и достала из сумки свитер. Молодой человек за портьерой потоптался не­много на месте и удалился. Оркестр на сцене заиграл Штрауса.

— Не чего, парниша, смазливый. — Проговорила Светка. — Жалко только, что работяга простой…

— Ну-ну. — Я закрыла молнию на сумке. И сунула Светке в руки скомканное ворохом платье. — На, отдашь. Нам чу­жого не надо.

— Ритусик, а может не стоит. Может вернешься? — Жалобно прого­ворила Светка, — Представляешь — ты — «Звезда России!»

Я одела свитер, и принялась зашнуровывать кроссовки. Светка всхлипывала прижимая к груди плате. «Сказки вен­ского леса» доноси­лись со сцены и что-то нереальное было во всем этом. Пыльные ку­лисы. Всхлипывающая Светка. Приглушенный Штраус. Словно я малень­кая девочка неожи­данно попавший на взрослую вечеринку. Я поднялась и обняв прижала к себе Светку.

— Не могу я Светик. Не могу. Ненавижу я его…

— Кого?.. — Светка посмотрела мне в лицо и всхлип­нула.

— Какая разница, Светка. Давай иди. Опоздаешь.

Мы вышли из закутка. Светка стояла передо мной комкая платье:

— Увидимся.

— Обязательно. Давай иди… Ой, стой, блин, забыла! Сходи пожа­луйста в гримерку и принеси мою куртку. Ты зна­ешь.

— Хорошо… Ритка, какие все таки у тебя красивые во­лосы… Как лен… — Светка еще раз всхлипнула и пошла прочь часто оборачива­ясь и натыкаясь на декорации. На сцене играли вальс Штрауса.

Я посмотрела ей в след, покачала головой и потопала к служеб­ному входу.

Возле служебного входа тоже толкались аборигены кон­цертного зала. Вечные контрамарочники, газетчики, тех­ники-телевизионщики и вездесущие охранники в камуфляже. Стараясь не мозолить глаза ту­земцам я укрылась за полуп­розрачной конторкой пропускного пункта, сквозь стекло на­блюдая за входом за кулисы. Минут через пять поя­вилась Светка с кожаной курткой в руках и остановилась в дверях выискивая меня взглядом. Ее вечернее узкое платье и вы­чурный ма­кияж заметно привлекали внимание окружающих. Я помахала Светке ру­кой из-за конторки. Светка увидела меня, обрадовалась и улыбаясь засеменила ко мне.

— Ой, Рита! — Затараторила Светка, оглядываясь по сторонам. — Если хочешь сматываться, то сматывайся поско­рей. А то там тебя Якубович с собаками разыскивает! На твою куртку. Я побежала… Ты куда? Домой? В Питер?

— Не знаю… Наверное. — Проговорила я надевая куртку и набра­сывая на голову капюшон.

— Ну, давай! Успехов! — Она чмокнула меня в щеку и упорхнула.

«Эх, Светка, Светка… Мне бы твой характер. Только, что ревела в три ручья, и на те — все прошло. Везучая. Луговая бабочка — вот кто ты, подружка». — Я горько ус­мехнулась, подобрала с пола сумку и протискиваясь сквозь толпу пошла к турникету на выходе.

Звезда России для меня закатилась навсегда.

Глава вторая

Светка

Какая женщина не любит драгоценности! Можно сказать по другому: Если женщина не любит драгоценности, значит она мужчина! Впрочем, и среди последних, встречаются не­которые присоседившиеся к женщи­нам создания обожающие всякие там побрякушки. Цепь золотую в пол кило весом на шею, для престижу наверное, а то и серьгу в ухо, уж не знаю для чего. Но это, как говорится, их личное дело. Мы к этому касательства не имеем. Нам даже покупать драго­ценности не обязательно. Нам бы потолкаться возле витрин с залежами сверкаю­щего барахла. Поглазеть, повздыхать, а если можно потрогать руч­ками. Вот где счастье-то! Возле такой витрины, в магазине Пассаж на Невском проспекте в Петербурге, я и познакомилась со Светкой.

Ух, Пассаж, магазинчик еще тот! Кто был — тот знает. Целое цар­ство вещей под стеклянным куполом. С арками, ба­люстрадами, перехо­дами и виадуками. И люди как муравьи растаскивают из многочислен­ных лавочек и отдельчиков вся­кие нужные им вещички, распихивают все это по сумочкам, кулечкам и пакетам, и несут домой, к себе в норку, что бы потом похвастаться перед своим домашними новыми кур­тками, кастрюлями, занавесками и утюгами.

Я люблю гулять по Пассажу. Здесь просторно, светло, и шумно. Здесь перестаешь себя чувствовать одинокой. Можно потолкаться в какой ни будь очереди, обсудит ту или иную вещь с совершенно не­знакомым человеком и даже случайно встретить старых знакомых, с которыми не виделась много лет. Ну и конечно — ювелирный отдел!

— Эй, девушка! Где у вас тут брильянты, в конце — концов! — не­довольно воскликнула симпатичная брюнетка, рядом со мной глазев­шая на витрину с серебренными украше­ниями, обращаясь к продавщице.

Столько возмущения было в ее вопросе, столько негодо­вания! Мол, я уже битый час пялюсь на витрину со всяким железом, а того, что мне нужно, так и не нашла!

— Там… — растерянно указала продавщица на соседний отдел.

— Спасибо, — брюнетка с гордым видом отошла к сосед­нему при­лавку.

Ничего себе цаца. Бриллианты ей подавай.

Заинтригованная, я последовала за ней. Девица с наг­лым упор­ством протиснулась к застекленному бархатному ложу на котором по­коились ограненные трупики алмазов в сверкающей оправе. Долго во­дила пальцем по витрине, нако­нец выбрала кольцо с огромным плоским камнем окруженным созвездием мелких, сверкающих зернышек.

— Девушка, а девушка! — обратилась она к продавщице занимав­шейся другой покупательницей.

— Секундочку, — проговорила продавщица, продолжая разговаривать с клиентом. — Да с одиннадцати мы работаем! С одиннадцати… Я вас слушаю, девушка! — она подошла к брюнетке.

— Покажите мне пожалуйста вот это колечко! — девица длинным ногтем мизинца покрытого коричневым лаком, ука­зала на выбранное ею кольцо.

— Какое? Вот это?

— Да, вот это, с большим камушком.

Продавщица подозрительно посмотрела на брюнеточку, взглядом оценила ее одежду, прическу и еле заметно кив­нула охраннику. Затем достала кольцо, и протянула его брюнетке. Охранник обошел прилавок и стал недалеко от де­вушки не спуская с нее глаз. Я подошла в плотную к де­вице. Мне было жутко интересно.

Девица быстро посмотрела на охранника, на продавщицу, потом, почему-то на меня, взяла кольцо и зажмурив глаза, одела его на указательный палец. Покрутила его на пальце, отвела руку в сторону и открыла глаза, глядя на кольцо.

— Ну, как? — настороженно спросила продавщица.

— Отпад! — ответила брюнетка. — Только вот эти ка­мушки слишком мелкие, — она манерно оттопырив мизинец другой руки указала им на окружение главного бриллианта.

— Ну, что вы! — возразила продавщица. — Тогда бы кольцо выгля­дело грубым. А так оно… — она сама залюбо­валась. — Изящное. И у вас очень красивые руки. Оно вам идет. А камушки мелкие, потому, что это россыпь.

— Какая же это россыпь? Это сыпь, самая натуральная, — брюнетка вертела рукой и бриллиант переливался в лучах ламп дневного света. Продавщица усмехнулась и поджала губки.

— Нет, правда, девушка, вам действительно очень хо­рошо! — не удержалась я от комплимента.

Мне тоже понравилось колечко.

— Правда? — брюнетка посмотрела на меня и радостно улыбнулась.

— Правда-правда! — Улыбкой на улыбку ответила я.

— Вот, и девушка вам говорит… — вставила продав­щица. — Будете брать? А то мы скоро закрываемся.

Брюнетка еще немного полюбовалась кольцом, ноготком подцепила бирочку, посмотрела на цену, вздохнула, покру­тила кольцо на пальце, как-то странно покосилась на про­давщицу, на меня, мельком на охранника, еще раз покрутила кольцо, напряглась, и вдруг резко подалась назад.

— Куда это вы? — охранник схватил ее сзади за плечи. Продавщица вздрогнула и сунула руку под прилавок где, очевидно, находилась кнопка вызова милиции.

Ничего себе девушка! Решила кольцо с брюликами свист­нуть среди белого дня. А с виду не скажешь. Девчушка-то вся из себя.

Я удивленно посмотрела на перепуганную брюнетку сжав­шуюся в ру­ках здорового охранника.

— Пустите меня! Что вы делаете? — крикнула она и дер­нулась в его руках. — Оно не снимается!

— Что, не снимается? — спросил охранник.

— Кольцо не снимается! Вот! — и брюнетка сунула палец с кольцом под нос охраннику.

Меня вдруг стало распирать от смеха.

— Правда, что ли? — спросила продавщица, но руку от кнопки не убрала.

— Вот, посмотрите, вот! — и девица принялась сдирать кольцо с пальца, притопывая ножкой от бессилия.

Я хихикнула. Охранник ослабил хватку. Продавщица уб­рала руку от кнопки. Народ вокруг стал сгущаться, привле­ченный неожиданной воз­ней.

— Осторожней, а то пальцы сломаете! — сочувственно воскликнула продавщица, видя нервные бесполезные попытки брюнетки снять кольцо.

— Понимает, понимаете, у меня нежные руки… У меня нежные пальцы… Они быстро отекают, понимаете? — тарато­рила девица, за­дыхаясь от стыда и злости на себя.

— Дайте, я посмотрю, — сказала я и осторожно взяла руку девицы. Палец с кольцом отек и посинел. У девочки действительно нежные руки.

— Послюнявить надо! — под руку мне просунулся какой-то плюга­венький низенький мужичек с бесценным советом.

Я прыснула от смеха.

Брюнетка с верху в низ посмотрела на плюгавого и тоже рассмея­лась как и я.

— Че ты ржешь! — спросила он меня. И слезы смеха, смешанные со слезами обиды навернулись к ней на глаза. Мы смотрели на друг друга и хихикали.

Прозвенел долгий звонок обозначающий закрытие мага­зина.

— Отойдите отсюда! — сказал охранник плюгавому, от­пуская брю­нетку и рукой отстраняя в сторону мужичка. — Отдел закрыт! Попрошу всех на выход! — крикнул он скучко­вавшейся публике.

— Надо подождать, пока рука отойдет, — сказала я.

— А может мылом намылить? — спросила продавщица. — Вот, у меня есть мыло для таких случаев… Или под холод­ную воду…

Магазин закрылся. Охранник ушел за кем-то из началь­ства. В от­деле остались только я с девицей, продавщица бриллиантов и два ух­мыляющихся милиционера. Продавцы остальных отделов потолкались немного вокруг нас, по охали, по ахали, насоветовали всякой ерунды и разошлись.

Брюнетка сидела на стуле у прилавка, устало расставив ноги и подняв в верх руку с кольцом, ожидая, что кровь скоро отхлынет, отек пройдет и кольцо можно будет безбо­лезненно снять. Я стояла рядом.

— Тебя как зовут? — устало спросила девица и подула на палец.

— Рита.

— А меня Света… Вот видишь какая беда, ексель-мок­сель. Колечко захотелось примерить.

Я еле сдержала смех.

В сопровождении знакомого нам охранника пришел дирек­тор Пассажа, или управляющий, не знаю. Милиционеры нехотя поменяли вальяжные позы на более почтительные. Директор быстро оценил ситу­ацию, подошел к Светке, посмотрел на ценник и присвистнул.

— Так, двадцать два миллиона шестьсот тысяч… У вас есть эти деньги? — недовольно спросил он.

— Ага, я их в лифчике прячу! Можете посмотреть! — в тон ему от­ветила Светка.

Стояло жаркое лето. На Светке была короткая юбка и шелковая блузка, а на плече весела малюсенькая сумочка, в которой не то, что двадцать два миллиона — рубль мелочью не поместится.

— Ну, что… Мадам, мы уже закрываемся. Оставить вас здесь мы не можем, сами понимаете. Колечко придется с вас снять хирургичес­ким путем… — Саша, — обратился он к од­ному охраннику. — Вызывай машину, поедем в травму.

— С мигалками? — спросила Светка.

— С мигалками, — утвердительно ответил управляющий.

— Нет уж, — сказала Светка. — Дайте мне телефон, я Славику «на трубку» позвоню.

Принесли телефон.

— Ало, Славик? Как, где пропала? По магазинам бегаю. Да, ладно тебе… Какие мужики, Славик? Ка… Мне? Костюм? А размерчик мой? А цвет? Отпад! — я отвернулась в сторону и засмеялась в кулак. Директор предупредительно кашлянул и я увидела в отражении зеркала витрины, как Светка посмотрела на директора и понимающе кивнула. — Славик, мне тут двадцать два миллиончика шестьсот тысячек срочно понадобились… — я хрюкнула, борясь с распирающим меня смехом, но эта попытка оказалась тщетной и я рассме­ялась. Смех получился нео­жиданно громким в опустевшем торговом зале. — Чего? Нет, это не шутка. Кто смеется? Ритка смеется — подруга моя. В Пассаже я, в Пассаже! Да в Пас… Славка! Вези деньги, а то мне тут палец отре­жут!!! — неожиданно громко провопила Светка в трубку и положила ее на рычаг.

Славик приехал через пол часа. Его привел к нам мили­ционер де­журивший у входа. Как только он появился в две­рях отдела с кожаным кейсом в руке, Светка многозначи­тельно показала ему опухший палец на котором сверкало злосчастное кольцо. Славик сразу все понял.

— Светик, обязательно ты куда ни будь вляпаешься! Не в дерьмо так в золото. Скажите, — обратился он к дирек­тору. — У вас в хо­зяйственном отделе нет случайно малень­кого топорчика с крепкой ручкой?

Директор истомившийся в ожидании нервно хмыкнул.

— Славка, не шали! — предупредила мужа Светка.

— За, что тебя и люблю, — вздохнул Славик и открыл кейс в кото­ром лежали деньги.

Глава третья

в которой вместо дождя идет снег, неоновые пароходы плывут по неоновым волнам, деньги валяются на тротуаре, а спасение приходит как всегда — не­ожиданно

В душещипательных романах, когда с героиней случается неприят­ность, (обычно она случается в сентябре), то обя­зательно идет дождь, мелкий, промозглый и капли обяза­тельно катятся по ее лицу, как слезы, и растроганный чи­татель в минуты «гениального» прозре­ния понимает, что это вовсе не водяные капельки, а настоящие слезы, которые по­чему-то всегда бывают горькие и похожи на бриль­янты. Дождь идет, а героиня плачет, глотая эти самые брильянты, то есть слезы, и комок, значит, подступает у нее к горлу. Во как.

Но, это в романах. А в жизни, естественно, все по-другому, все в верх тормашками. И вместо благодатного сентября на дворе колючий февраль. Я стою на какой-то улице за два квартала от «России», на­звания которой не знаю и ловлю такси, что бы доехать до Ленинградского вок­зала. И вместо дождя, несмотря на то, что непри­ятностей у меня «выше крыши», идет снег, хотя надо признать тоже ко­лючий и мерзкий. И плакать не собираюсь потому, что мне кажется, что если мы, женщины, и плачем, то в подушку, когда ни кто не ви­дит и не слышит. Но, чаще всего, когда вокруг достаточно зрителей, способных оценить всю глубину нашего горя, и особенно, если рядом есть некий утешитель, способный погладить по головке и прижать к своему твер­дому, мускулистому плечу, какового сей час не наблюда­ется.

Нет, конечно, мы, бабы, натуры более тонкие, более чувствитель­ные чем эти мужички, но и силы воли, и ковар­ства, и, может быть хитрости, у нас несомненно больше чем у представителей, так ска­зать, сильной половины человече­ства.

Вы не подумайте, я не феминистка, хотя кому как не мне ей быть, просто в отличии от своих товарок я привыкла всегда анализировать все то, что со мной происходит, иначе можно натворить столько бед. Столько бед… Прости мою душу грешную.

Всю жизнь, я твердила себе: Думай Марго, думай, по­чему ты та­кая. Почему природа дала тебе все — ум, тело, и какое тело, чего стеснятся, что выросло то выросло — ноги от горла и волосы до ко­лен и почему она отобрала у тебя самое главное. А главное это…

… — Такси!

Ах, ты желтая, зеленоглазая тварь с шашечками на боку! Не оста­новилась. Надо было не уходить от «России» на два квартала. Конспирация, конспирация, и еще раз кон­спирация…

Впрочем, такое редко бывает. Обычно останавливаются. И как останавливаются! Аж дым из-под колес и черные по­лосы на асфальте. Только коленку покажи и — бац! Как вко­панные. Этот наверное просто битком пошел. И других машин нет. Странно, уж чего-чего, а машин в Москве хватает. Прямо мистика какая-то. Может за углом светофор сломался, или дорогу перерыли, ведь по другой стороне улицы машины-то едут.

…А над улицей, на уровне крыш, выше светящихся окон в домах, плывет огромный неоновый теплоход, плывет по ла­зурным неоновым волнам в блестках колючего снега, плывет, переваливаясь с боку на бок, а из него валятся всякие за­морские фрукты и игривая надпись под рекламой призывает потенциальных фруктолюбов покупать эти фрукты и пожирать их оптом и мелким оптом по указанному ниже теле­фону.

— Оп-па-ньки! Это самое… Ну, что, красивая, поехали ка­таться?!

Черная лакированная туша «Мерседеса» почти неслышно, чуть хру­стя широкими шинами по свежему снегу и сдержано урча мотором, под­катилась к тротуару, пока я наслаждалась неоновым фруктопадом. Средних размеров «новый русский», с прилизанными с помощью геля, или как говорили раньше, на­бриолиненными волосами «на пробор», в маленьких, круг­леньких, понтовых золотых очечках с прозрачными, но про­стыми стеклами, обезоруживающе улыбаясь смотрел на меня, на по­ловину высунувшись из окна автомобиля.

— Так, поедем? Или как?

— Перебьешься. — Отойдя подальше от края дороги, я пошла вдоль улица на встречу автомобильному движению.

К этим лучше не садится. Знаем. Плавали. Сначала в кафешку, в ресторанчик какой ни будь, потом в баньку или на квартирку. Потом напрягать будут, мол, мадам, разре­шите вам впендюрить разок, дру­гой, третий. Гусары «нью рашенс ибн бандито»… Хотя эти ребята…

— Это самое… Милая, какая ты все таки грубая! Не хорошо это. Мы, может, просто хотим до дома тебя под­везти, — «Мерседес» стал пятится задом, постоянно держась на против меня.

— Спасибо, меня уже семь раз до дому подвозили, ни разу домой не доехала, — напряженно сострила я.

Шутка прошла. В машине раздался хохот водителя. Прилизанный тоже хохотнул.

— Слушай, да ты не только красивая, но еще и юморная! Так пое­дем или нет?

— Отвали, — сказала я и пошла еще быстрее, чувствуя первые по­зывы страха.

Эти не отвяжутся. И парадной ни какой поблизости, что бы спря­таться. И такси ни одно не остановится. Что, они, дураки, таксисты-то? Видно же, что крутые ребята, на кру­той машине девку клеят. Попробуй остановись. Голову сне­сут, только ноги забрякают.

— Родная, да не спеши ты так! Мы же за тобой не успе­ваем! — Прилизанный снова хохотнул, но смех его был каким-то не естествен­ным и я стала догадываться почему.

Тут уже ни подворотня ни парадная не поможет. Да же если я найду какую ни будь парадную. Да же если в этой парадной я смогу спрятаться в чьей ни будь квартире, что мало вероятно. Какой дурак мне откроет. Все равно эти субчики меня достанут. Дверь выломают в конце концов.

— Ну, ладно, поупрямились и будет, — Прилизанный за­говорил мрачным, серьезным голосом. — Георгий сказал…

Я остановилась. «Мерседес» тоже остановился.

Вот оно волшебное слово — «Георгий сказал». Так я и знала. Можно больше не рыпаться. Садись в машину, дура. Садись. Все равно скрутят. Все равно посадят. Садись. Карета подана.

… — Это самое… Георгий сказал, что бы мы тебя при­везли в лю­бом случае. Георгий сказал, что есть работа.

— Сколько? — почему-то спросила я.

— Это самое… Сто тысяч.

— Долларов? — спросила я, понимая, что спрашиваю глу­пость.

— Во дает! — сказал парень обращаясь очевидно к води­телю. — Ну, не рублей же!

Пронзительный визг тормозов прервал нашу весьма зани­мательную дискуссию. Под самый багажник черной иномарки, оставив след на за­снеженном асфальте, подлетела забрыз­ганная грязью, «Нива», чуть не врезавшись в рубиновые задние фонари.

— Это самое… Ни фига себе! — воскликнул Прилизанный. — Это еще, что за клоун?

Клоун, то есть водитель «Нивы», в котором я с удивле­нием узнала парня из «России», сидевшего на поворотном круге и так приглянув­шегося Светке, быстро, по-деловому вышел из машины, перелез, точ­нее перепрыгнул, оттолкнув­шись ногой от бампера, через капот соб­ственного автомо­биля, открыл пассажирскую дверцу, мило улыбаясь, подошел ко мне и взяв из моих рук сумку, произнес:

— Служба спасения молоденьких девушек — «девять один один»! Прошу.

Не дожидаясь ответа, он кинул сумку на заднее сидение и крепко взяв меня по белы рученьки, можно сказать запих­нул в свою «колымагу», громко хлопнув дверкой на глазах у изумленных облада­телей «Мерседеса».

Впрочем, я и не сопротивлялась. С одной стороны по­тому, что просто оторопела от его нахальства, с другой… С другой стороны я вдруг внезапно почувствовала, что мо­жет быть, это та самая спаси­тельная соломинка, которая наконец нашла меня в мутной водичке по­следних событий. И я должна, просто обязана ухватится за нее. Хвать! Глупо, конечно.

Ребята из «Мерседеса» повыскакивали как чертики из коробочки.

Водитель «Нивы» проделал «обратное сальто» через ка­пот, уселся на свое место, захлопнул дверцу и дал задний, до отказа вдавив пе­даль газа в полик. «Нива» взревела двигателем и свиристя шипами по припорошенному снежком асфальту, подалась назад, набирая скорость и завывая. Ребятки Григория Мелешева побежали за нами, грозно разма­хивая ручками и выкрикивая всякие нехорошие слова, преи­мущественно состоящие из трех и пяти букв с редкими вкраплениями предлогов типа «в» и «на». Водитель «Мерседеса», оказался толстым и пузатым, и поэтому не­много отстал от своего более спортивного напарника, ко­торый уже почти нагнал «Ниву» и находился на вытяну­тую руку от капота. Тут «Нива» внезапно затормозила.

— Ой! — Вскрикнула я, когда Прилизанный с глухим сту­ком, набегу врезался в решетку радиатора и упав откатился в сторону. «Нива» резко взяла с места и объехав Прилизанного, ушла вперед по про­спекту. Я оглянулась, и сквозь заднее стекло увидела как толстый, похожий на Карлсона водитель, помогает Прилизанному подняться. Спустя несколько секунд их фигурки исчезли за шлейфом гу­стеющего снегопада.

Глава четвертая

Снова Светка

Мелелшев открыл рот, обнажая вместо зубов два ряда черно-белых клавишей рояля и подняв ко рту руку провел по ним ухоженным ног­тем. Раздался мелодичный звон.

— Дил! Дили-дил-дил-дили-дил! Дили-дил-дил-дили-дил!

Потом он еще шире открыл рот, и я оказалась гдето в нутри его темной, влажной пасти.

— Дил! Дили-дил-дил-дили-дил! Дили-дил-дил-дили-дил! — звенели вокрук меня мягкие влажные стены.

— Дил! Дили-дил-дил-дили-дил!!!

Какая-то часть меня поняла, что это мне всего лиш снится. И во сне, я, понявшая это, сказала, той, другой себе, до которй еще не дошло. что это всего лиш сон, и которая еще спала:

— Да проснись, же, дура! Телефон звонит!

— Какой, телефон? Это же…

— Да сон это! Сон!

Я проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазми, слушаяя зубодробительную трель телефона.

Телефон не умолкал.

— Да, нет, это просто наказание какое-то!

Телефон бесчинствовал и надрывался.

— Уф-ф-ф…

Я с турдом приподнялась, села на кровати и сняла трубку.

— Ритка, это ты? — весело спросила Светка.

И чего она веселится в час ночи?

— А кто по твоему?

— Ну, вдруг, мужик какой подойдет… — хихикнула она. — Слушай, Ритка, а чего ты мужиков к себе не водишь? Ты же красивая баба… — Светка таинственным шепотом, так, чтоб не услышал ее Славка, за­говорила в трубку. — Я бы на твоем месте каждый день новых водила. Живешь, как синий чулок какой…

Я посмотрела на светящийся циферблат часов, стоящих на при кро­ватной тумбочке. Двенадцать минут второго. Ничего не скажеш — «детское времечко»! На том конце про­вода слышались, кроме Светкиного интригующего шепота, громкая музыка, веселые женские и мужские голоса.

— Светка, ты что разбудила меня для того, что бы по­интересоваться странностями моей сексуальной жизни? Где вы там за­висаете? — устало спросила я.

— Мы со Славиком в ресторане, но это все фигня! Слушай, Ритусик, у меня для тебя такая новость! — Светка сделала многозна­чительное ударение на слове «такая».

— Ну, выкладывай, — я зевнула и потянулась. Шелковая ночная ру­башка приятно холодила разгоряченное сном тело.

— Ритка, мы с тобой едем в Москву, на конкурс кра­соты!

Я чуть не грохнулась с кровати.

— Мать, ты, что, сдурела!? Какой конкурс? Какой кра­соты?

— Как какой? — удивилась Светка. — Нашей с тобой, женской! Не мужской же!

— Какая Москва? Чего ты мелешь вообще? — я начинала на нее злится. — Чего ты там еще навыдумывала? Не можешь без этих, своих, фортелей!

— А чего это такое? — спросила Светка.

— Что?

— Ну, все говорят мне, Светка, ты не можешь без фор­телей, не можешь без фортелей… Чего это такое фортели-то?

Н-н-да. Без бутылки шампанского здесь не обошлось.

— Заскоки это! Понятно? — ответила я Светке. — Вот, у тебя сей­час один такой заскок-фортель. Понятно?

Светка хихикнула в трубку.

— Славка танцевать пошел… Ишь как пузом своим вер­тит! Прям танец живота! Ой, Ритка, баба какая-то к нему клеится… Зенки, по выколупываю! Не, мне показалось…

Во блин! Она со мной разговаривает или на муженька своего пя­лится?

— Так, что такое фортели? — Спросила Светка.

— Заскоки это, дура!!! Задолбы! — крикнула я в трубку. — Ты меня задолбала, Светка! Пока, короче, я спать ложусь, — я уже хо­тела повесить трубку, но Светка залопотала.

— Ритка, Ритка, постой! Так, чего с Москвой-то?

Опять — двадцать пять!

— Светка! Дурында! Горе ты мое! Какая Москва? — я чуть не пла­кала. — Я спать хочу! Я уже месяц из дома не выхожу! У меня непри­ятностей, как заплат у нищего на под­штанниках. Я видеть никого не хочу, и слышать никого не хочу, и нюхать никого не хочу!

— Вот и хорошо! — оптимистично воскликнула Светка. — Развеешься.

— Светик, я тебя умоляю, позвони завтра…

«Черта с два!» — подумала я. — «Завтра я нарочно те­лефон от­ключу».

— Ритка, ни каких завтра! — категорично ответила Светка. — Мы тут сидим с одним мужиком… Ты телеигру «Поле чудес» по телеку смотришь?

— Сейчас что ли? В два часа ночи? — я бессильно вы­дохнула воз­дух.

— Да не сейчас, конечно, а вообще?

— Это которую Якубович ведет? — вот, Светка, вот при­вязалась!

Я откинулась спиной на измятую ночным кошмаром кро­вать, прижав трубку к уху и слушая Светкину болтовню.

— Во-во, Ритка, правильно! С Якубовичем мы сидим! Приятный дя­дечка, хоть седой и старенький, — у Светки все мужики приятые. — Так вот, Якубович будет главным распо­рядителем и ведущим конкурса красоты «Звезда России». Мы с ним познакомились, выпили, я ему рассказала про тебя и он нас пригласил… Славка, ну подожди, не трогай трубку, сейчас льготное время! — на том конце линии послы­шалась возня. Светкин муженек отбирал у своей болтливой супруж­ницы радиотелефон. — Жадюга! Аккумуляторы у него садятся! Тут судьба решается, а у него аккумуляторы, видите ли! Не трогай! Каких пол часа? Я всего минутку поговорила! Ты поняла, Ритка, с кем я живу? Телефона ему для меня жалко! Денег для любимой женщины, жены, по­жалел! Жлоб! Уйди, я тебе говорю!

Я лежала поперек кровати, свесив ноги, и мне уже все было до фонаря. Пускай, Светка болтает. Пусть рассказы­вает чего хочет. Я засыпаю.

— Так, вот, Ритка, ты меня слышишь? Ало! Ало, заяц ты меня слы­шишь?

— Слышу, слышу, — сонно протянула я.

— Ритка, ты смотри не засыпай! Я еще не все тебе рас­сказала. Хочешь, мы к тебе приедем?

— Куда? — спросила я. — В два часа ночи? Во Всеволожск? В при­город попретесь?

— А, ну да, верно… — Светка задумалась. — Тогда я завтра за тобой приеду. Собирай вещички, поедем в Москву. Якубович говорит, что завтра последний день. Что отбороч­ный тур уже прошел, и мы по­падем сразу на первый тур. Так сказать по знакомству. Славик тут ему денежек пообещал…

— Светка… У меня… Психологический кризис.

— Развеешься.

— У меня мама больная.

— Сиделку наймем.

— У меня месячные.

— Ничего, «Тампакс» вставишь и о`кей!

— Светка, — я перевернулась на живот. — Может ты одна поедешь на этот твой блядский конкурс, а? Я-то тебе зачем нужна?

— Как! — удивилась Светка. — Ты же самая красивая женщина в Петербурге! Кого хочешь спроси. Вон, хотя бы Славика. Он говорит, что влюбился в тебя как увидел. Говорит, жаль только, что ты его не любишь.

— Светка, ты тоже красавица. Зачем тебе конкуренция в моем лице?

— Да брось, ты, Ритка! Это все не серьезно! Так, раз­веяться. И тем более я знаю, что ты все равно красивее меня. И фигура у тебя круче. Я вон, на шейпинг хожу, хожу и ни фига, как висела задница, так и висит, а у тебя все родное — природное.

— Светка, перестань, ничего у тебя не висит! — я не то, что бы разомлела от комплимента, просто мне было при­ятно. В отличии от остальных моих подруг, в Светке не было ни капли зависти.

— Так, что я приезжаю? Отвечай скорее, а то Славик уже действи­тельно нервничать начинает.

— Светик, я не хочу! — я снова села.

— Ну, пожалуйста! Мне одной будет скучно и одиноко… — Светкин голос стал жалобным и плаксивым.

— Ладно, приезжай! — я повесила трубку.

Глава пятая

в которой одни убегают, а другие догоняют. И в которой зарождается я большое светлое советское чув­ство, в то время как смерть ходит неподалеку

Вечерняя Москва вращалась за окном автомобиля. Уверенная в своих силах зимняя ночь закутывала Первопрестольную в силки же­сткого февральского снега. Люди, машины, фонари, витрины и свето­форы бились в упру­гих снежных нитях стараясь вырваться из колючего плена. «Нива» плыла по проспекту в пурпурной лаве полыхающих стоп-сигналов. Автомобильное движение усилилось. Проспект раздался в ширину до восьми рядов. И казалось, что Москва изрыгает из своего чрева, подобно вулкану, светящуюся массу автомобилей, текущую в двух противоположных направ­лениях вопреки всем божественным и фи­зическим законам. И в эту реку, из примыкающих улиц, из жерл тон­нелей влива­лись все новые и новые потоки галогенных огней, растворя­ясь и переполняя ее выше уровня тротуаров. И злюка-зима еще больше стервенела от того, что ее ледяные посланники ниспадаю­щие с неба, ломали себе крылышки, таяли на обжи­гающих раскаленных железках сотворенных не ее руками.

— Садовое, — подал голос мой, так сказать, спаситель. — Здесь они нас точно не найдут.

Он украдкой посмотрел на меня, и я поняла, что он чувствует себя смущенным.

Тоже мне супермен. Странные эти мужики. Как на дзот грудью бро­саться, так пожалуйста. А как с дамой им же спасенной из липких волосатых рук гангстеров светскую бе­седу затеять, так сразу крас­неть, пыхтеть, сопеть и сму­щаться. Н-н-да, милый.

— Не найдут, говоришь? — я оглянулась и снова посмот­рела сквозь заднее стекло.

Проспект пошел на подъем и мы находились уже почти на самом его гребне, так что сверху была хорошо видна светя­щаяся панорама иду­щих за нами автомобилей. В чинном по­рядке двигающихся друг за дру­гом фар выделялась одна пара озорных огоньков перемещающихся с большей чем у всех ско­ростью. Обгоняющая другие, недовольно мигаю­щие огоньки, перестраивающаяся из ряда вряд, и, что самое печаль­ное, неотвратимо приближающаяся к нам.

— Значит, говоришь, не найдут? — Переспросила я.

— Уже вижу, — ответил мой «спасатель» мельком взгля­нув в зер­кало заднего вида.

— Тогда гони, если жить хочешь.

— Думаешь, пристрелят?

— Как пить дать! Не меня конечно. Тебя пристрелят.

— Крутые ребята.

Я фыркнула. У мальчика, наверное коленки затряслись и геморрой вывалился от страха.

— Ты, что, уже пожалел, что меня у этих гавриков от­бил? Тогда останови, я выйду. Только сумку возьму.

Парень посмотрел на меня и скривил губы в усмешке.

— Что смотришь? Стерва я, да? Стерва?

— Пристегнись.

— Чего?

— Пристегни ремень, говорю! Покатаемся, — и он сам, одним дви­жением затянул ремень безопасности.

— Ну-ну, — сказала я, но на всякий случай пристегну­лась.

И правильно сделала. Потому, что «Нива» натужно взвыв двигате­лем резко прибавила скорость и стала продираться сквозь плотный строй автомобилей протестующих резкими, обиженными гудками.

Справа в дверь с моей стороны постучали. Я поверну­лась, и уви­дела улыбающегося Карлсона за рулем «Мерседеса», который правой рукой управлял машиной, а ле­вой, через открытое окно барабанил в мою дверку, двигаясь с нашей скоростью и не давая нам перестро­ится.

— К нам гости, — сказала я.

— И, что хотят эти люди? — спросил мой спасатель.

Я приспустила оконное стекло и крикнула в щель окна:

— Чего надо, ребятки? Выкладывайте побыстрее, а то вам мой па­рень пирожков в попу напихает! — к месту ска­зать я была не слишком вежлива.

Карлсон заржал и подался на сиденье назад, указывая на своего напарника. Прилизанный покачивал в руке внуши­тельного вида писто­летом и что-то кричал сквозь дорожный шум, указывая дулом на моего водителя.

— Чего он говорит? — спросил спасатель.

— Говорит, что на дуэль вызывает. Из-за дамы сердца. Дама сердца это я.

— А пистолет дадут?

— Это вряд ли.

— Тогда я не согласен. Посторонись! — и мой водитель резко крутанул рулем в право.

Движущиеся вокруг машины взвыли клаксонами. «Нива» ударилась боком о полированную плоскость «Мерседеса». Я испуганно вскрикнула и впилась руками в сидение, больно стукнувшись плечом о дверку. Карлсон, не ожидавший от нас такой прыти не сумел удержать автомо­биль на заснеженном асфальте и грузный «Мерседес» стало разворачи­вать поперек проспекта. «Нива» ушла вперед. Истерический вой клак­сонов позади стал еще более громким. К нему примешались визг тор­мозов и глухой звук удара сталкивающихся автомобилей.

— Слушай, у тебя права отберут! — сказала я.

— Не отберут, — ответил мой сосед все дальше уезжая от места аварии. Светящаяся пасть тоннеля накрыла нас и вокруг побежали штрих пунктиры тоннельных огней.

— Тебе куда ехать? — спросил он.

— На Ленинградский вокзал… А тебя как зовут?

— Вообще-то этот вопрос обычно мужики задают первыми.

— Так задай! — сказала я и усмехнулась. Ишь какой блюститель этикета нашелся с уклоном в Джеймс Бонды.

— Да вообще-то я знаю. Тебя звать Маргарита. Ты очень красивая. Ну просто очень. Настолько красивая, что я в тебя влюбился как увидел.

«Нива» выехала из тоннеля, перестроилась в правый ряд и свер­нула на боковую, менее оживленную улицу.

Я посмотрела на парня. Тот с нарочитой сосредоточен­ностью уп­равлял автомобилем, стараясь не смотреть на меня. Светка права. Он действительно симпатичный. Хотя бы в профиль. Мой тип мужчины. Не смазливый, а симпатичный.

— Это, что, признание в любви? — спросила я и лукаво взглянула на него.

Парень молчал, вцепившись в руль, напряженными ру­ками. Симпатичный и стеснительный. Какая прелесть!

Машина замедлила движение и остановилась у тротуара напротив какой-то булочной. Из нее выходили люди неся в пакетах свежеиспе­ченный вечерний хлеб. Я представила себе запах этого хлеба. Представила дом, мать, ужин на малень­кой кухне в Ленинградской хрущевке… И почувствовала… Нет не голод. Почувствовала какую-то защищенность. Определенно этот парень действует на меня успока­ивающе. У меня перестали подрагивать руки. Я вдруг успокоилась и расслабилась. Словно не было преследователей Мелешева. Словно я катаюсь со своим парнем по вечерней Москве, на­слаждаясь жизнью, радостью и возможностью любить, а не играть в любовь. И что пре­краснее всего — не играть в секс, потому, что…

Парень выключил двигатель, фары, достал из бардачка сигареты и закурил. Глубоко затянувшись, он выпустил дым в открытый треуголь­ник форточки и положив руки на руль молча смотрел, как снежинки падают на лобовое стекло и тают… Тают…

— И все-таки? — игриво спросила я.

— Наверное я в тебя влюбился, — тихо ответил он. Рубиновый ого­нек сигареты зажатой между пальцами тлел пуская в верх тонкий ви­тиеватый ручеек дыма.

Какая прелесть! Симпатичный, стеснительный, наивный чукотский юноша! Он в меня любился! Пять минут назад! С первого, так ска­зать, взгляда. И уже успел совершить во славу возлюбленной не­сколько подвигов. На белом, хоть и слегка замызганном, коне похи­тить возлюбленную из рук мерзких сатрапов и на полном скаку сокру­шить их боевого скакуна немецкой породы. Восхитительно! Прелестно! Мне остается только упасть к нему в объятия.

— А имя мое ты в «России», на конкурсе узнал? Ты там кажется поворотным кругом заведуешь, в свободное от спа­сения красивых де­вушек время? — съехидничала я. И почув­ствовала как мне становится стыдно за свое ехидство. — И как же все таки тебя зовут, король поворотного круга и мастер автогонок? Джеймс Бонд?

— Мишаня, — Тихо ответил парень, потом повернулся, посмотрел мне в глаза и добавил. — Ты всегда так издева­ешься над мужчинами?

Хм. Мишаня… Надо же! Мне стало его жалко. Потому, что он мне действительно начинал нравится. Потому, что он был похож на моего отца, оставшегося там в далеком дет­стве, когда мне было… Такой же добрый и простодушный. И красивый по-мужски. Я посмотрела на Мишу и вдруг мне за­хотелось, что бы он прижал мою голову к своей груди и по­гладил меня по волосам своими теплыми руками. Самое вос­хитительное ощущение из всех! Когда твоя голова находится на груди любимого мужчины и ты чувствуешь сладковатый за­пах его одежды про­пахшей табачным дымом и хорошим одеко­лоном. И его рука порхает в твоих волосах. Сильная и неж­ная… Расслабляешься, рыбка! А ну гони его быстро! Не дай ему схватить твое сердце своими мужицкими лапами! В шею его! В шею!

— Знаешь, что, Мишаня! Из-за тебя я сегодня потеряла сто тысяч зелененьких!

Мишаня затянулся и стряхнул пепел в пепельницу.

— Я думаю, что ты не очень расстроилась… А, что, так нынче платят путанам высшей наценочной категории?

Ишь, ты! Обиделся!

— Нет, путанам так не платят! — Фыркнула я и поду­мала: «Зачем я все это ему говорю?»

— А кому?

— Не твоего ума дело!

Это уж точно. Зачем ему мои проблемы?

— Странная ты… — сказал он. — Крутую из себя стро­ишь. Говоришь зло, а в глазах…

— Что у меня в глазах? — Настороженно переспросила я. Похоже, Мишаня не такой лапоть как кажется.

— Нежность и грусть.

Вот те раз! Наблюденице! А как говорит! Как говорит! Речи-то до чего сладкие, мамочка… Гони его Ритка, гони быстрее!

— Слушай, Мишаня! Я все цело разделяю твои чувства и ценю твою помощь, но в данный момент амурные дела мне нужны меньше всего на свете. Поехали на вокзал, а?

— Ты меня все равно полюбишь, — сказал Мишаня, зату­шил сигарету и завел двигатель.

— Это еще почему?

— Потому, что я тебе нравлюсь.

— Ты!?

— Я.

Во дает. Да на фига тебе такое счастье?

— Слушай, Мишаня, — я положила свою ладонь на его руку и почув­ствовала как он вздрогнул. — Между нами — пропасть. Настолько большая, что тебе и не снилось. Вези на вокзал!

Так его. Пусть думает, что хочет. Он мне не нужен! Я посмотрела на Мишаню. Наверно не нужен. Ой, Ритка, про­пала ты! Где же этот вокзал, черт бы его побрал!

Машина поехала. Мишаня молчал. Я тоже молчала, чув­ствуя, что все происходит совсем не так, как должно про­исходить. Господи, за, что мне такое наказание? Один раз в жизни встретила человека, ко­торый мне понравился и дол­жна от него отказаться.

Через пятнадцать минут молчаливой езды Мишаня остано­вил машину у края площади и сказал, — Вокзал. Ленинградский.

Я полезла на заднее сидение, достала свою сумку, но выходить из машины не стала, а обняв свое богатство, села молча уставившись в лобовое стекло. Перед машиной какой-то мужик тащил здоровенный че­модан. Чемодан был очень тя­желый. Он-то нес его, то тащил волоком, не желая расста­ваться со своей ношей, матерясь и на разные лады, во весь голос проклиная какую-то Катю.

Миша смотрел на меня, а я будто не замечала того, что он на меня смотрит, но чувствовала, что ему было приятно и одновременно грустно это делать. Я не хотела на него смотреть. Перед глазами плыл жирный пробор Прилизанного, полу стершееся лицо Мелешева… Бывают такие лица, кото­рые всегда трудно представить в памяти. Все время всплы­вает какое-то говорящее, размытое пятно. Я представляла отчима. Его потные руки, его лицо покрытое испариной, тоже посто­янно являющееся мне в самых страшных кошмарах вместе с нарастающим ощущением боли и страха. Я вспоми­нала всю эту мерзость и не хотела смотреть на Мишаню, по­тому, что он показался мне таким близким, таким родным. И мне совсем не хотелось выходить из машины, остав­лять его одного. Мне хотелось остаться здесь, рядом с ним. Поцеловать его нежно, трепетно. Потому, что он был такой хороший. Такой необычный… Я не хотела смотреть на него, потому, что знала, что если я посмотрю на него то так и сделаю.

Все. Пора. Решила я и не говоря ни слова попыталась открыть дверь. У меня ничего не получилось.

— Заклинило… — проговорила я не глядя на Мишаню. — Дай я выйду через твою сторону.

Мишаня молча открыл свою дверь и вышел из машины. Я с трудом перебралась на водительское сидение, больно уда­рившись коленкой о ручку переключения скоростей. Мишаня принял у меня сумку и подал мне свободную руку. Выходя, я столкнулась с ним лицом к лицу, хотя всячески старалась избежать этого.

— Я найду тебя, — сказал он.

Господи, до чего сентиментально. Я посмотрела в его глаз и чуть не совершила поступок, которого так не же­лала. Стой, Ритка. Не вздумай бросится к нему на шею. Не губи его душу. Отшей его сей час же!

— Не стоит этого делать, — ответила я ему.

— Почему?

— Потому, что я тебя убью…

Глава шестая

Мишаня

— У тебя, что, есть ружьишко? — Скептически спросил Мишаня.

— Ага, двустволка c оптическим прицелом, давай сумку, мне пора, — я схватилась за ремень сумки, испытывая жгу­чее желание поскорее уйти и избежать дальнейших разгово­ров.

— А стрелять-то умеешь?

— Умею, не переживай. Сумку-то отдашь? — я дернула за ремень.

— На, — спокойно ответил Мишаня, выпуская из рук сумку, и от­ходя в сторону. — Только смотри не промахнись, — в словах его поя­вилась какая-то двусмысленность.

— То есть?

— Когда твои друзья на шестисотом «Мерседесе» снова за тобой приедут. Ты ведь будешь отстреливаться, не так ли?

— Куда приедут? В Питер что ли?

— И в Питер, и в Тамбов, и Урюпинск. Думаю у них бен­зину хватит даже до Владивостока. Так как? — Мишаня не забираясь в машину бо­ком сел на водительское сидение, до­стал сигареты из бардачка и снова закурил.

Как, как. Я сама знаю, что приедут. Может быть я даже в поезд сесть не успею. Но, парень, оказывается, умеет делать выводы. Это становится интересным!

— А чего им за мной в Урюпинск ехать?

— Ну, ты же сама сказала, сто тысяч долларов. Как го­варивал Шерлок Холмс: «Ватсон, это же элементарно!» — Мишаня зажал в губах сигарету и стал загибать пальцы.

— Один человек… Не эти типы в «Мерседесе», это так, рассыль­ные, а кое-кто покруче, пообещал заплатить тебе кучу денег, так? — Мишаня загнул один палец.

— Допустим.

— Большую кучу. По нынешним временам целое состояние.

— Ну, — я взяла ремень сумки в обе руки.

— И именно тебе, — Мишаня загнул второй палец. Дым от сигареты зажатой в губах резал ему глаза и он зажмурил правый глаз, что б не слишком щипало.

— Значит ему понадобилась ты и никто другой тебя за­менить не может.

— Слушай, какой ты догадливый! — я изобразила фальши­вое восхи­щенье. Этот Мишаня парень конечно хороший, но… — Слушай, у меня скоро поезд. Я пошла и спасибо за все. Чао! — я развернулась и хо­тела уже идти но Мишаня прого­ворил:

— Постой, я же не сказал кто хочет заплатить и за что.

Вот это уже действительно интересно! — я повернулась к Мишане.

— Ну.

— Некто, господин Григорий Мелешев! Думаю, если он готов запла­тить сто кусков, то и в Урюпинске ему тебя найти не проблема, — Мишаня улыбнулся.

— И за, что же?

— Ну это уже совсем просто! Ты же очень красивая жен­щина! Не женщина — мечта, даже вот так, в кроссовках и джинсах.

Теперь настала очередь мне улыбнутся.

Вот он что имеет в виду. Конечно, за что еще могут предложить деньги женщине. Только за койку. Просто у каж­дой женщины своя цена. Которую за трешку купит можно, а меня значит за сто тысяч долларов. Спасибо тебе Мишенька дорогой, что так дорого меня оце­нил. Но про Мелешева он верно подметил. Детки его наверно уже в погоне.

— Слушай, Миша, ты тут говорил, что-то про Шерлока Холмса… Ты часом не из милиции? Или может быть ты част­ный сыщик? Или еще хуже — из полиции нравов?

Мишаня глубоко затянулся, задержал дыхание и с шумом выпустил облако дыма и пара.

— Что ты! Как ты сказала, я поворотным кругом в «России» заве­дую. А по вечерам спасаю молоденьких девушек и тараню бандитские «Мерседесы».

— А откуда ты знаешь, что это Мелешев?

— Так он же главный спонсор конкурса! Я его с дирек­тором видел. Директор перед ним на цирлах скакал.

— Ну и что? Мало ли еще какому «папику» со мной пере­спать при­спичит?

— Вообще-то мне, тезка мой, Мишка-охранник, который вашу гри­мерку сторожит и в замочную скважину подгляды­вает, сказал, что ты убежала из «России» после того, как к тебе какой-то болван от Мелешева приходил. Не знаю на­счет чего он тебя убалтывал, но я так понял, что тебе это не понравилось. Ну и еще я подумал, что они от тебя так просто не отвяжутся. Поэтому сел в свою красавицу, — Мишаня похлопал по дверной стойке «Нивы». И за тобой. Гляжу, а там уже «Мерс» пасется… Дальше ты знаешь. Кстати, кругом я больше не заведую. Его как раз поворачи­вать надо было, а я улетел на крыльях любви как Тристан спасать свою Изольду. Так, что завтра меня уво­лят.

— И чего ж ты на такие жертвы пошел? — спросила я и кивнула на «Ниву». Вон и» красавицу» свою покорежил… Ремонту-то наверное на две твоих получки? И с работы тебя уволят…

Мишаня горько усмехнулся. Я поняла, что сейчас объяс­нения в любви точно не избежать. И как бабы это чув­ствуют?

— Вообще-то ты права… Глупо все это, — он затушил окурок о подошву ботинка и этой же ногой затер его под машину. — Просто… Я сейчас наверное опять ерунду какую ни будь банальную скажу. Ты уж извини. Но такого непонят­ного ощущения я еще не испытывал ни­когда. Как только я тебя увидел… С подружкой с твоей… Первый раз. Вас еще мужик какой-то на «бомбе» привез… Ее муж или прия­тель, я так понял, — Мишаня запнулся. — Что-то я дара красноре­чия лишился? Ты не находишь? — он усмехнулся. — Н-н-да… Как говорил Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей, у меня налицо все пошлые признаки влюбленности: скверное настро­ение, отсутствие аппетита и непреодолимое желание писать стихи, — Мишаня мечтательно подставил лицо падающим с неба снежинкам. — Снег-то какой колючий… Как ты дума­ешь, может там за облаками находится огромный снежный кактус с которого постоянно осыпаются ледяные иголки?

Я улыбнулась и тоже посмотрел в верх. Над привокзаль­ной площа­дью, заполненной людьми, машинами, чемоданами, тележками, трамва­ями, автобусами в феерическом танце кру­жился снег, и каждая сне­жинка по отдельности исполняла в нем головокружительное фуэте. И только сей час я поняла, как тихо там в верху над огромной Москвой, и как шумно здесь внизу, на привокзальной площади. Неужели люди не могут вот точно так же плавно перемещаться в своем земном пространстве бесшумно и не мешая друг другу.

— Просто, я загадал, — раздался вдруг голос Мишани. — Вот де­вушка, которая для меня дороже всех женщин мира. И я должен сде­лать все для того, что бы она не прошла мимо меня. Вот я и де­лаю… Банально, наивно и где-то даже па­тетично. Тебе не кажется?

Я подумала, что все это действительно наивно, но и приятно, по­тому, что искренне. Эх, Марго, Марго. Сколько раз ты мечтала о том как кто-то произнесет тебе именно во такие слова. Эх, Мишенька — Мишаня, ты мне тоже очень понравился, не знаю почему, но… Разошлись пути — до­рожки. Посылай его Маргуша подальше и ступай на вокзал за билетом. Пока Мелешевцы не очухались. Эх…

— Ты уже уходишь? — Миша наклонил голову и с низу в верх по­смотрел на меня.

— Ухожу.

— Но они же все равно тебя найдут. От них не уйдешь, — он вдруг резко встал, подошел ко мне, и серьезно по­смотрел мне в глаза. — Они же найдут тебя!

— Я знаю, — чуть помедлив я протянула руку и косну­лась кончи­ками пальцев его губ, ощущая подушечками его горячее дыхание.

— И, что ты будешь делать? — Мишаня каким-то неулови­мым движе­нием губ поцеловал мои пальцы.

— Не знаю.

— Давай я тебе помогу, — он снова поцеловал мои пальцы.

— Нет, — я закрыла глаза.

— Почему? — еле слышно спросил Мишаня, покрывая кон­чики моих пальцев мелкими горячими поцелуями.

— Потому, что ты ничего не знаеш, — я вдруг быстро поцеловала его в губы и не давая ему опомнится, вырвалась из его рук и побе­жала прочь.

Глава седьмая

В которой имена имеют магическую силу, вокзалы кажутся самым прекрасным местом на свете, а ветер странствий навевает воспоминания возвращающие к суровой действительности

— Слушай, подруга! Заработать не хочешь?

Е-мое! Да, что же это делается? Куда, я вас спраши­ваю, красивой бабе податься? Лицо себе, что ли серной кислотой залить? Ноги под трамваем переломать? Глаз выко­лоть? Куда не придешь — кругом му­жики с эрегированными членами! И чего только не сделают. И денег дадут, и в шампанском искупают, и спинку мочалочькой потрут, и дерьмо за тобой вылижут, лишь бы только свою стоячую тор­чком мор­ковку тебе между ног засунуть. Идиоты!

— Так как? Есть хороший клиент. Выгодный, — Привокзальный суте­нер, специализирующийся на провинциал­ках — коротко стриженый па­рень в искусственной пропитке, переминался передо мной с ноги на ногу, осовев от фев­ральской стужи.

Я презрительно смерила его отработанным «отворотным» взглядом и проговорила с преувеличенным сочувствием в го­лосе:

— Извини, милый, но у меня, это самое… сифилис. А то я бы с удовольствием.

Парень хмыкнул, поняв, что обратился не по адресу.

— Че, венеролог запрещает?

— Ага, — грустно проговорила я и вздохнула.

— Так ты че, подруга, москвичка?

— А, че, не видно, дружек? — передразнила я его.

Парень хохотнул.

— Так ты, че, в Питер едешь?

— Не, в Копенгаген.

Он по переминался еще немного с ноги на ногу, ковы­рнул носком ботинка асфальт перрона и сказал:

— Меня Колей звать.

— Очень приятно — Агрофена я.

Парень хмыкнул.

— Может, когда вернешься, че-как, встренимся, в кабак сходим… Приедешь, спроси Колю-Чирика, меня на Ленинградском каждый мент знает.

Вот так — еще один очарованный поклонничек нарисо­вался. Одна тысяча девятьсот сорок третий по счету, если не ошибаюсь.

— Не, Коля, ты уж извини, хоть ты и Чирик, но увы…

Коля-Чирик помялся еще немного, поежился, посмотрел по сторонам в нерешительности, шмыгнул забитым носом и сказал:

— Ну, ты это, если кто приставать будет, лох какой ни будь… До поезда-то еще пол часа. Так вот, если кто при­станет — мне скажи. Я его двину… Ты, наверное, манекен­щица?

— Нет, я жена Мелешева, — вдруг брякнула я.

— Какого Мелешева?

— Того самого.

Парень побледнел, престал переминаться с ноги на ногу и даже вынул руки из карманов, уставившись на меня, словно я сказала, что я Наина Ельцина или Раиса Горбачева.

— Серьезно, что ли?

— Серьезней не бывает, — я очаровательно улыбнулась.

— Во, блин! Черт… Можно я тебе сумку до поезда до­несу?

— Да, ладно… Не прогибайся — спину сломаешь. Лучше иди-ка по­гуляй.

Парень всем своим нутром чувствовал, что надо как можно побы­стрее отвалить, но не решался повернутся ко мне спиной.

— Это самое… Может тебе мороженое купить? — вдруг нашелся он и покраснел от собственной глупости.

Я рассмеялась.

— Иди, давай! Мороженое…

— Не надо что ли?

— Нет.

— Ну тогда я пошел…

— Иди, иди…

— Ты это, не говори, короче, что я… Я пошел. Все.

— Иди.

Коля-Чирик стал пятится задом. Если бы он умел делать реверанс он несомненно сделал бы его. Он пятился, пя­тился, потом, развер­нулся и пошел от меня быстрым шагом, постоянно оглядываясь, словно я должна была выстрелить ему в спину, достав маленький дамский «Браунинг» из ру­кава.

Забавно как имена некоторых ублюдков действуют на им подобных. Жена Мелешева! Подумать только, что за птица!

Коля-Чирик исчез в каких-то боковых дверях и больше не появ­лялся.

Вокруг маялись люди в ожидании питерского поезда. Кто стоял, сонно оглядываясь по сторонам. Кто сидел на своих пожитках. Большинство курили. Мужики украдкой бросали на меня взгляды. Женщины тоже поглядывали в мою сторону, заметив интерес своих му­жей к моей персоне. Но смотрели они по другому — оценивающе.

Одна толстуха пихнула в бок своего муженька, уста­вившегося на меня с раскрытым ртом и, что-то принялась ему выговаривать сквозь зубы.

К подобным картинкам я привыкла с тех самых пор как надела лиф­чик. И то, что на меня в общественных местах люди показывали паль­цами, я научилась переваривать спо­койно и даже где-то с юмором.

Иногда, для развлечения, я подмигивала какому ни будь мужчинке находящемуся под конвоем своей дражайшей и на­блюдала его забавное замешательство. Бедняжка, как песик на поводке, рыпался в мою сто­рону, но куда там! Ошейничек-то, затянут на последнюю дырочку.

Конечно, приятно, что тебя везде замечают. Жалко только, что подобное внимание иногда бывает таким назой­ливым. А как хотелось бы стать неприметной, маленькой, веснушчатой и невзрачной…

Нет уж! Что я дура, что ли? Это я так, в минуты но­стальгии и духовного упадка. На самом деле я очень гор­жусь своей красотой. По этому и на конкурс красоты под Светкину дудку пошла…

Светка-то, тоже не уродина. Красавица моя Светка. Она может быть единственный человек которого я люблю не смотря на ее бляд­ский характер.

Э, Ритка! Это в тебе зависть говорит. Она-то в отли­чии от тебя с мужиками может спать без всяких послед­ствий. Это ты у нас фено­мен. Тебя под микроскопом изучать надо.

Хуф! Пар идет! Похолодало что-то к ночи. Может в вок­зал зайти?

Я оглянулась на прозрачный вестибюль вокзала. В ог­ромном осве­щенном зале по гранитному полу перемещались люди, кажущиеся такими маленькими мурашами под сводами гигантского сооружения. Почему же­лезнодорожные вокзалы делают всегда таким огромными как дворцы? Как Эрмитаж в Питере, или Третьяковка в Москве? Потому, что вокзал это храм! По крайне мере для меня. Это то место, где ощущаешь себя оторванным от своих проблем. Это как скала в откры­том море с кото­рой можно бросится в низ, расправить кры­лья и полететь… Полететь… Над синими волнами. В дале­кие, далекие страны. К мира­жам так редко появляющимся на горизонте. И люди это чувствуют. Представьте себе малень­кий, утлый вокзальчик. Какая мерзость!