Бесплатный фрагмент - Закон Долга

Бог дает, Бог берет — вот и весь тебе сказ.

Что к чему — остается загадкой для нас.

Сколько жить, сколько пить — отмеряют на глаз,

Да и то норовят не долить каждый раз.

Омар Хайам

---

ГЛАВА 1. В ПУТИ

Долгая дорога. С точки зрения современных скоростей — это пролетающие мимо окна километры, исчезающие в одно мгновение пейзажи. Признаться честно, от стремительной конницы, известной по книгам и фильмам, Ира ожидала подобного впечатления. Нет, конечно, архи не поезд и даже не легковушка, но всё-таки…

Реальность оказалась куда более тягучей. Трудно сказать, сколько за день покрывал их отряд в километрах, но в местных сагах около сорока пяти. Цифра не впечатляла, в Ириных фантазиях виделось что-то более солидное. По её ощущениям они тратили на дорогу лишь половину дня, отдавая всё остальное время животным на поедание травы. Большую часть пути ехали шагом, а каждые три дня вообще останавливались на отдых длиною в сутки.

«Это ж сколько ехать такими темпами?» — постоянно задавалась она вопросом.

Руководители отряда выбирали не самые населённые маршруты, придерживаясь русла речки Омулы, берущей начало на Болоте, текущей мимо Ризмы и далее вглубь страны. Словно нарочно объезжали они небольшие поселения и рыбацкие деревушки, стоящие на ней. Капитан Накарт пояснил, что это делается специально, чтобы не тратить время на объяснения местным жителям, в большинстве своём весьма консервативных взглядов, почему среди отряда женщина, едущая верхом с открытым лицом. Приказ есть приказ: они обязаны заботиться о её безопасности.

Подобное отношение не прибавляло Ире хорошего настроения. Ей хватило двух дней, чтобы осознать, что Птичка и певец эйуна были полностью правы: путешествие с военными не такое приятное мероприятие, как ей виделось. Фактически в отряде из семи десятков солдат лишь единицы готовы были с ней общаться.

С самого начала Иру отделили стеной от остальных. Для неё чуть в стороне от всех прочих ставили отдельный шатёр, в котором на самом деле могло бы жить не менее пяти человек.

Поначалу она недоверчиво на него косилась, полагая, что ткань, из которой он был сделан, не способна защитить от стихии, но первый же дождь опроверг её страхи. Материал оказался покрыт какой-то специфической пропиткой, под пальцами ощущавшейся как воск. Она и капле не давала просочиться внутрь. Ира сладко спала, лишь изредка вздрагивая от далёких громовых раскатов, треска качающихся деревьев и внезапных вспышек молний. Кроватью служило щедро насыпанное сено, прикрытое мягкой шкурой.

Сундуки каждую стоянку вынимали из телеги и ставили в шатре, чтобы её вещи были под рукой. Выдавали небольшую скамью и низкий деревянный столик. На её вопрос, а зачем столько места на одного человека, она обошлась бы и палаткой, которые стояли у многих солдат, ей ответил барон Бирет тоном, не допускающим возражений:

— Госпожа судья, ваш статус не предполагает другого места для отдыха.

Это «госпожа судья» бесило её донельзя. Герцог и барон постоянно подчёркивали её временное звание прилюдно, что приводило к нервной реакции со стороны солдат. Мало того, ей строго-настрого запретили прикасаться к какой-либо работе, опять же объясняя это статусом. Воины людей смотрели на неё, словно постоянно спрашивали: «Вы серьёзно?» — и не будь рядом командиров, скорее всего, этот вопрос прозвучал бы вслух. Хорошо если просто вопрос и если просто прозвучал. Ну а реакция эйуна была словно под кальку срисована с поведения их «боевой подруги» с Болота.

Любые попытки хоть как-то найти общий язык терпели неудачу. Солдаты относились к ней настороженно, хотя не неприятие было тому причиной. Все были в курсе событий в ратуше и того, что её назначение — воля богини, но она была чужой. И если в доме Дэкина её чуждость расценивали как нечто достойное любопытства, изучения и диалога, то в отряде она воспринималась как инородный предмет. Временное явление, на которое не стоит обращать внимания. Раз руководство поставило, вот пускай командиры с ней и возятся.

И они бы, наверное, и повозились. Фавориты монархов никогда не оставляли без внимания её редкие просьбы, но лишнего времени у них не было совсем. Стоило встать на привал, как герцог и барон принимались разбирать донесения гонцов, периодически нагонявших отряд, и письма с птичьей почты. Прислушиваясь и приглядываясь, Ира узнала, что оба таким вот образом руководят своими оставленными надолго землями.

Барону часто приходили письма из дома, она видела, как на глазах светлело его лицо, когда он читал их. Доваль, усмехаясь, поведал, что у фаворита короля аж четыре старшие сестры. Его мать рожала детей ежегодно, а когда появился на свет пятый — будущий барон Бирет, не выдержала и после родов скончалась. Спасти просто не успели. Покойный отец характера был ужасного, но мужей дочерям подобрал на удивление ответственных. Любят сёстры братца, вот и изводят просьбами слуг, чтобы записывали под диктовку их трескотню, послания шлют чуть ли не ежедневно. Понарожали барону племянников да племянниц, и дня не проходит, чтобы не поделились их успехами.

Среди отряда более-менее вели с Ирой диалог всего несколько человек. Командиры. Доваль. Вакку, когда не был погружён в чтение своих свитков и медитацию. Рикан — пожилой мужчина, заведующий хозяйством, которого, в конце концов, достало, что она часами пялится на то, как он готовит. Узнав, что она мало понимает в местных продуктах и хочет перенять опыт, он смилостивился и позволил присутствовать при священнодействии, в которое он каждый раз превращал приготовление пищи. Ира только запоминать успевала, из каких подножных трав он умудряется делать великолепные походные супы, похожие на тюрю, а от приготовленного на вертеле у неё слюна начинала течь, едва запах начинал распространяться по окрестностям. За готовкой и диалог с Риканом медленно, но налаживался.

Последним собеседником был эйуна невысокого чина, приходившийся виконту-певцу кем-то вроде хорошего знакомого. Его звали Изаниэн. Он много трудился и выглядел на фоне остальных солдат весьма скромно. Даже говорил едва слышно. Не то чтобы он стремился общаться, но, в отличие от занятого герцога и его высокомерных соотечественников, сразу дал понять, что получил от виконта просьбу помочь Ире советом в случае чего.

И всё же разговоры были нечастыми. Герцог и барон твёрдо блюли своё обещание держать во время поездки строгую дисциплину, и пока что в её услугах судьи никто не нуждался, чему она была несказанно рада. В пути, хотя езда шагом и предполагала возможность перемолвиться словом с теми, кто ехал рядом, было не до разговоров. Птичка оказался прав: многочасовая езда верхом выматывающа и требует определённой привычки. Не говоря уже о том, что Смага всё ещё регулярно показывал свой норов, и приходилось постоянно быть начеку — летать из седла на глазах у такого количества народа совсем не было желания. Вечерами она общалась с Довалем, если он не был занят, стараясь побольше узнать об одарённых, о месте, куда они едут, об обычаях людей, о нём самом.

Каро-Эль-Тан одним своим названием вызывал у набожного мужчины священный трепет. Он называл это место «Колыбелью», поясняя, что это определение недалеко от буквального своего значения. Именно оттуда, по легендам Рахидэтели, началась история их страны и вообще бытия. Точка отсчёта. Эдемский сад. Вот чем был для верующих загадочный лес, в котором жили сотворившие всё и вся богини. С той лишь разницей, что первыми его             обитателями были не люди и не эйуна. Сказания гласили, что страна знала древнюю расу, загадочных Первых, которым «среди живых», как выражался капитан, места не осталось.

«Интересно, что же за катаклизм привёл к тому, что целая раса вымерла, как динозавры?» — думала Ира, рисуя в воображении ледниковые периоды и падающие метеориты. Кем были Первые? На этот вопрос ей ответил Изаниэн: «Наши предки». Иру удивила эта новость. «О как! Они результат эволюции? Никаких перворождённых и созданных богами из подручных материалов?» Пришлось напомнить самой себе, что существа вокруг — не сказка. Почему бы им и не появиться естественным путём?

Большой лес, который укрывал их место назначения от любопытных глаз, походил на матрёшку из двух частей. Внешняя — труднопроходимый Заповедный лес, куда не было дороги конному. Внутри него, окружённый барьером магического происхождения, лесной массив назывался собственно Каро-Эль-Таном, что в переводе с языка «древнее некуда» означало «порождённый переменой». Во всяком случае, у Иры именно так получилось обозначить для себя это словосочетание, хотя иногда ей казалось, что капитан в слово «перемена» вкладывает смысл, достойный заглавной буквы в начале слова. Барьер между лесами, по словам Доваля, создан самими богинями, и не всякий удостаивается чести пройти за него. Ира лишь надеялась, что «приглашение», переданное через Мерини Дэбальт, означает автоматический пропуск за кулисы. По приезде на место им предстояло проделать по лесам примерно такое же расстояние, какое их отряд делал за сутки конного перехода. Около сорока саг. Пешком. Что же. Никто не говорил, что будет легко.

В самом центре Каро-Эль-Тана располагались места поклонения: от священного дерева Хараны до Первородника, созданного руками Рити. Но самыми значимыми объектами считались два: собственно, Колыбель — храм семи богинь, и загадочный замок Эрроин, о котором Ира слышала впервые. О пустом замке без обитателей, полном сокровищ и знаний, Доваль говорил, понижая голос и сообщая, что сила, заключённая в нём, находится не в руках Семи Сестёр. Чем больше Ира слушала, тем больше ей казалось, что речь идёт не о капитальном строении, а о какой-то реликвии, к которой не пускают непосвящённых. После всех рассказов она вынесла для себя такое резюме: по приезде вести себя, как в музее. Экспонаты руками не трогать, зверушек не кормить, руки в каком попало водоёме не мыть. А то мало ли…

Много они с Довалем говорили о детях деревьев. Его глубоко тронула история Птички. Сам капитан души не чаял в животных, потому юноша, сумевший настолько близко подружиться с непокорными архи, что нашёл способ объездить рыжих, вызывал его неподдельный интерес. Как выяснилось, в необъятных библиотеках Карража есть несколько книг авторства Доваля Накарта, одна из которых, руководство для Дланей и Голосов Хараны, была посвящена нахождению общего языка с дикими животными. Одарённый строил планы заехать в Ризму, чтобы лично пообщаться с подопечным Дэкина и перенять у него ценный опыт. Кто знает, может, уроки Птички когда-нибудь станут достойны отдельной книги. А пока Ира пыталась понять, с чем же связано такое жестокое отношение к изгнанникам и отшельникам.

Эту проблему капитан Накарт знал с другой, неприятной, стороны. Он был родом из предместья Рахханга, города на востоке Рахидэтели. Родители — обычные крестьяне. Не бедствовали, но первые пятнадцать лет своей жизни будущий лекарь королевской фамилии знал только тяжёлый деревенский быт. И, равно как и всех ребятишек, его в детстве пугали страшными рассказами о детях деревьев, которые могут обокрасть, убить, похитить, да мало ли злого умысла в их безбожной и бесчеловечной фантазии! Деревенские жители не любили тех, кто не поддерживал общий для всех уклад, и в их глазах каждый, кто жил иначе, уже был проходимцем.

До поры до времени сказки оставались сказками, пока у земли не сменился хозяин. Барон, получивший те места в управление, был не самым лучшим кандидатом на эту должность и своё дело делал спустя рукава, брал взятки. Малограмотные крестьяне далеко не сразу нашли способ сообщить в столицу о его самоуправстве. А в Гая не сразу отреагировали, посчитав, что жалобы естественны при появлении на должности нового лица. Присылали несколько проверок, но стороны сумели договориться. Переписка затянулась не на один год, а за это время лакомое место для безнаказанного разбоя приметила себе группа детей деревьев под руководством бывалого бандита с большой дороги.

Крестьяне перестали отпускать мальчиков в леса по грибы-ягоды, а девочки и девушки носу не казали за порог дома. Каждый взрослый мужчина держал вилы поблизости, а у кого какое оружие после армии сохранилось, спал с ним в изголовье. Потом наверху всё-таки задёргались. Приехала проверка с Дланью Илаэры во главе. Барона и его прихвостней протащили через божий суд, по лесам прошёлся карательный отряд в поисках лагеря бандитов. Пойманных — на виселицу, городу, к которому относилась деревня, — компенсацию и нового начальника. До сих пор занимает эту должность, и глобальных проблем те места не знают. Только вот вернуть к жизни убитых и восстановить честь изнасилованных девушек это уже не могло.

Ира посчитала эту часть рассказа достаточным поводом, чтобы спросить:

— Доваль, я не знать вы правило. Не понимать. Вы держать женщина дома. Она быть слабый. Она не уметь защита, не знать, как держать нож… оружие. Она не мочь защита сама. Почему? Почему вы думать, что она есть виновата и делать такое? Дочь деревьев? Виноват есть мужчина. Почему такой правило быть?

Мужчина задумался, подбирая слова.

— Вы, наверное, видели, как хозяйка Дома Равил справляла ежедневные обряды для своей семьи. Она считается жрицей, как когда-то считались Голоса. Нашими судьбами правят семь Божественных Сестёр, женское начало, сама жизнь! Потому право совершать моления в их славу дано женщине. Поцеловать руки, что складываются в молитве о всеобщем благополучии, — выразить глубочайшее уважение. Ни один дом не будет в достатке, если хозяйка не поёт хвалебных гимнов Сёстрам. Мы бережём своих женщин, доля мужчины — защита. В этом не только смысл оберечь слабого, но и встать на защиту веры, жрицы. Женщина же должна блюсти верность, сохранять чистоту, чтобы быть допущенной к исполнению обрядов. Если же она её потеряет, то по нашим обычаям её присутствие в доме будет…

— Плохо. Нет хороший дни.

— Именно. Беглянок, ищущих лучшей доли, у нас принято пытаться вернуть на путь истинный, пока они не совершают непоправимого, то есть не находят себе мужчин. А вот преступивших эту черту, наоборот — прогоняют. Далеко не все женщины лишаются чистоты не по своей воле. Есть и те, кто добровольно идут на это. И таких изгоняют не щадя. Отречься от долга жрицы, это… И на самом деле у изгнанницы, коли она одумается, есть способы продолжить благочестивую жизнь, замолить свои грехи. Пойти на службу в Каро-Эль-Тан, например. Стереть своё бесчестье. Но, как ни печально, многие предпочитают сытую жизнь под крышей покровителя.

— Или есть Шукар и другой люди. Ловить. Не давать делать правильно.

Доваль отвернулся, пряча взгляд.

— Или. Я понимаю, что эти преступления и невозможность устранить последствия — огромное пятно на наших традициях, но не вижу, как и что можно исправить.

— Что, наставник веры, каково это: слушать, как по-зверски со стороны выглядят ваши обычаи? — неожиданно вклинился в разговор тихо подошедший Изаниэн, набирая из котла миску походной каши.

— Помолчал бы, эйуна! — не остался в долгу капитан. — Нам никогда не понять, как ваши матери могут брать детей в те же руки, которые омыли в крови!

— Как берёт зубами щенка самка дэфа. И у наших женщин нет проблем с защитой собственной чести от всяких уродов.

— Люди — не звери, потомок Первых.

— Верно. Вы можете поступать куда более люто.

— Изаниэн. Вы, кажется, голодны, — тихий голос подошедшего Альтариэна заставил его резко обернуться, поклониться и удалиться стремительным шагом.

— Ириан, я бы рекомендовал вам следить за окружением, если ведёте разговоры на тему традиций. Капитан, я не ваш командир, но попросил бы… попросил! Следить за тем, о чём вы говорите и с кем. Госпожа судья — гость нашей земли и не понимает, как подобные беседы способны разжечь беспорядки в одно мгновенье, но вы-то должны понимать! Нам ещё не один день ехать вместе.

Он ушёл, оставив Доваля досадливо кусать губу от полученной отповеди.

Желая прервать неловкое молчание, Ира спросила:

— Доваль, одарённый как вы быть? Вы такой быть родиться?

— Сложно сказать. Мой дар проявил себя, когда я ушёл в солдаты, — ответил он, стряхнув с себя неприятные мысли. — В моей деревне люди были погружены в заботы. Денег хватало, но без излишков. Потому за Голосом Рити посылали от случая к случаю, как правило, когда у зажиточных чадо рождалось. Тогда всех ребятишек сразу и проверяли. Меня как-то сия участь миновала. Те, кого обошла проверка, было их у нас один или два, проявили себя спонтанными всплесками. Благо обошлось без жертв. А во время службы случилось, что наш ротный Длань Хараны был в отъезде. Тут военное столкновение, мы тогда очередных бандитов по лесам гоняли. Ну, я как услышал крики умирающих друзей, так меня и… Пикнуть не успел, как в оборот взяли: учиться, контроль, практика… Потом Карраж, экзамен. А там советник Дэбальт. Знаете, Ирина, я же среди прочих Дланей Хараны довольно средний по силам и способностям. Много не могу. Но вот наградили Сёстры: не многое, да, но то, что умею, делаю точно, соразмерно и как бы… Мерини обозначает словом «ювелирно». Уж не знаю, так или нет, но меня рекомендовали его величеству. С тех пор и служу при нём.

— А семья? Мама, папа, жена?

— Отец с матушкой всё там же живут. Видимся редко, но каждую весну я навещаю родные места. Родных проведать, поля благословить, полечить, кто захворал. Обычно моя работа вне военной службы стоит денег, но со своих односельчан я их не беру. Мне и армейского довольствия для жизни хватает. А жены у меня нет. На службе не до семейной жизни как-то.

— Поля? Это есть как?

— Как обычно. А… вы же не знаете… На полях амелуту всегда хорошие урожаи. Длани Хараны заботятся о том, чтобы погода или вредители не мешали расти всходам. Та ещё работка, конечно, поле благословить… Потом цельную декаду можно проваляться с ломотой в мышцах, но зато мы не знаем голода, еда дешёвая, да и платят за эту работу неплохо. Для увольнительной приработок в самый раз.

После того разговора Ира часто возвращалась к нему в мыслях. Диалог между эйуна и человеком заставил её осознать тот факт, что она совершенно не знает, что собой представляет вторая сторона. Перспектива выносить решения в подобной обстановке и судейский ярлык, навешенный против воли, спокойствия не добавляли и вселяли страх. Эйуна не стремились общаться, об их традициях она знала ровно то, что поведали ей люди. Она поняла, что не может оставаться в таком положении. Если уж ей предстоит проходить какое-то неведомое испытание, то хотя бы надо знать ситуацию со всех сторон. Кто мог ей в этом помочь? Кандидатур было только две, и она решила начать с той, что рангом пониже. Выловив Изаниэна, когда он остался один, она извинилась, что стала невольной причиной выговора, и попросила уделить время.

Солдат не возражал, но, когда она озвучила тему беседы, отреагировал неприкрытым скепсисом.

— Зачем вам это, Ириан? Ведь вы, милостью Сестёр, скоро вернётесь на родину.

— Я не хотеть быть судья. Богиня сказать так. Я не хотеть быть судья и знать эйуна только слова люди.

— Хм… я удивлён, что вам не всё равно. Что же… спрашивайте.

Они уединились в сторонке от лагеря под толстым многолетним деревом и повели неспешную беседу.

— Изаниэн, сказать ты для я: как получиться такое — вы и люди молиться Божественные Сёстры, но сильно-сильно разный правила быть. Люди прятать женщины, вы женщины есть боевой подруга. Волосы и другой правила тоже…

— На этот вопрос вам только Хранители истории нашего народа смогли бы ответить. А я обычный солдат. Но если простыми словами… Пропасть меж нами и амелуту была с самого начала. Мы — потомки Первых, тех, кого создали Илаэра и Харана в начале творения. Амелуту — плоть и образ творцов… Вижу, что вы не поняли и фразы из того, что я сказал. Для нас это очевидные вещи. Чтобы объяснить это существу, совершенно не знакомому с нашей историей… не знаю даже, с чего начать.

— Хорошо… я понять. Сложно быть. А мочь вы сказать правила? Ну… простые вещи: родиться, семья, как вы жить? Я знать мало. Что люди говорить. Знать вы есть хороший воины. Эти все вещи не быть секрет, я иметь надежда.

— Нет. Это не секрет. Хотя я впервые встречаю амелутку, которой не безразлично наше внутреннее устройство.

— Я есть интересно!

— Хорошо. С чего бы начать… Пожалуй, так. Мы, эйуна, потомки Первых. Тех из них, кто сумел уйти от голоса природы после прихода в мир первого творца. Сложно, да? Как бы… Наши предки то наводняли Рахидэтель от края до края, грозя уничтожить всю пищу, что была на земле, в реках и небесах, то уничтожали друг друга, практически вырезая на корню наш народ. Мы «родились», впервые осознав возможность борьбы. Наше становление происходило во внутренних распрях, борьбе каждого с каждым за лучший кусок, что, несмотря на кажущееся безумство, позволило нам выйти из круга порока и лености, в котором жили наши прародители. В те далёкие годы, в борьбе и крови, и начали складываться обычаи, позволяющие держать в узде нашу численность. Святость брачного союза и боевое сестринство, дающее нашим женщинам право на защиту чести при помощи оружия, появились именно тогда. Вы говорили, что у нас с амелуту разный обычай, но в одном мы сходимся — брак и женская непорочность для нас то, что стоит защиты. Причём у нас всё ещё более строго, чем у людей, с той лишь разницей, что пару выбираем себе сами. Для наших боевых подруг бесчестье — неприемлемо. Нам не понять, как можно продать собственную честь за деньги или удобство, как это делают дочери деревьев. Наша женщина, если не может защититься, будет искать способ уйти из жизни. Она не сможет с этим жить. А уж если при этом нарушается чистота брачного союза…

Перед Ириным внутренним взором, ясная и чёткая, всплыла картина: барак, ночь «кольцевого полнолуния», безумный сая и женщина эйуна, чьего имени она так и не узнала, забившаяся в угол, пищащая от ужаса и дрожащая всем телом. Вот и       ответ на все возникшие тогда вопросы! Вот почему она, сильная женщина с внутренним стержнем, с презрением относившаяся к окружающим людям, наплевав на собственную гордость, подошла к ней с предложением помощи, вот почему не отбросила протянутой руки! Вот о какой благодарности говорили её поступки!

— Вы мама-папа говорить, кто быть муж и жена?

— У нас есть традиция спрашивать родительского дозволения на брак, но редки те случаи, когда подарившие жизнь воспротивятся выбору собственного чада.

— Есть большой семьи? Много дети?

— Нет. Как правило, не больше двух. Наша жизнь — служение своему народу. А это число считается самым хорошим, чтобы отдать долг семье и вернуться к службе.

«А вот тут непонятно. Традиция, родившаяся как способ контролировать численность населения… Хм… что-то не сходится. Допустим, у них все браки поголовно счастливые, муж с женой хранят верность… Но один-два ребёнка? Получается, они должны едва-едва обеспечивать уровень рождаемости, чтобы поддерживать своё число постоянным. А если война? А если эпидемия? Хотя да, волшебники же. Но Фаль… тьфу! Певец упоминал, что их у народа эйуна по пальцам перечесть. Да и мало ли какой катаклизм! На всё магических затычек не напасёшься… Как они умудрились не вымереть такими темпами? Кесса говорила, что после войны „женщины до сих пор нарожать не могут“. А как же эйуна? У них наверняка те же проблемы. Или верна оценка Атарина и им правда нет равных в бою. Их потери были меньше?»

— Амелуту не понимают нас, нашего рвения. Любой человек при первой же возможности готов сбежать со службы под бок к жене, в объятия детей. У нас не так. Мы готовы жизнь положить за благополучие нашего народа. Мы помним.

— Ваши правила люди не понимать совсем. И дочери деревьев вы не нравиться.

— Вы сейчас о нас или об амелуту спрашивали? Впрочем, неважно. Мы и правда не понимаем друг друга. И наверное, так будет всегда. А насчёт дочерей деревьев — да, не приемлем. Но… с другой стороны, это сильные духом женщины, в чём-то характером схожие с нашими боевыми подругами. Они сумели не сломаться под гнётом обстоятельств и пойти дальше. Мы уважаем их за это, хотя и не одобряем способы, которыми они цепляются за жизнь. Конечно, это сложно понять, как можно совмещать неприятие и уважение в одном, но это есть. Мы никогда не подойдём к дочерям деревьев и, естественно, никогда не воспользуемся их телами за плату, но если кто-то из них попросит о помощи, то как минимум выслушаем. Если бы вам довелось после болота дайна-ви попасть не к амелуту, а к нам, то вам бы помогли, даже не сомневайтесь. Тем более что вы чужеземка. А с Домом Равил вам просто повезло. Среди людей достаточно ревнителей традиций и просто подлых существ.

— Знать. И хороший быть тоже. Все разный быть. Изаниэн, мне говорить, что вы армия — быть один. Вы рождаться и стать армия.

— Да, армия — важная часть нашей жизни. Мы с юных лет учимся служить своему народу. Мужчина ли, женщина ли — неважно. Даже наша семейная жизнь подчинена этому служению. Амелуту выбирают себе невест, оглядываясь на их плодовитость, советуются с последователями Хараны… Мы же, выбирая пару, часто смотрим на успехи на военном поприще, на заслуги перед народом. Как правило, в браки вступают равные по рангу, хотя закон и не запрещает иного. Но если эйуна выбирает себе в спутники жизни кого-то рангом сильно ниже него самого, то это как у людей привести в дом жену, не умеющую вести хозяйства, или отдать дочь за мужчину, не способного вспахать поле и построить дом.

— Как вы быть женщина… она быть с ребёнок живот или маленький ребёнок? Она не мочь быть армия.

— О! Появление чада — это благословение для всей семьи! Естественно, мы бережём наших подруг, когда они находятся в столь деликатном положении. Никто не посмеет приказывать женщине, если она сменила меч на платье.

— Поменять платье… Ратуша быть! Две ваши боевой подруга платье. Они быть ребёнок живот?

— Вы их видели? — лицо эйуна чуть посветлело. — Да, они начинали путешествовать с нами как воины, вместе со своими мужьями. Мы в дороге уже так долго. Не один месяц. И вот в пути такое… Они покинули тот городок и сейчас возвращаются в родные места. Теперь, пока их дети не достигнут брачного возраста, они будут при них дома, а после и на службе. Наши матери — наши первые учителя в воинской науке, потому нашу землю мы любим так же, как и ту, что подарила нам жизнь.

— Ты учить драться не папа? — Ира округлила глаза. — Ты учитель быть мама?

— Конечно. Странно, я слышал, что на вашей родине женщина может занимать те же должности, что и мужчина, в отличие от амелуту.

— Мочь быть. Но учитель битва мы редко быть женщина. Мужчина. И делать правила, эм… начальник больше мужчина быть. Король наш, мы говорить царь, раньше быть давать своё дело свой сын. И если нет сын, тогда женщина бывать занимать место. Редко. Мать, жена…

— Значит, у вас тоже, как у амелуту, имеет значение очерёдность рождения? У нас нет такого разделения. Наш тану выбирает себе наследника. Понятное дело, что из числа родни, но это может быть и сын, и дочь, и даже племянник или племянница. Выбирают того, кто способен продолжить дело предыдущего правителя. Это залог стабильности. Если же на троне женщина, которая носит дитя, то при ней регентом становится её брат или сестра. Может из двоюродных выбрать. Если никого нет, то можно и из дальних родственников.

Ира почесала затылок. Традиции эйуна оказались не столь понятными, как она надеялась. Вернее, не столь близкими. Их внутреннее устройство было не то чтобы сложным, она даже слово вспомнила, подходящее для описания этих взаимоотношений, — паритет. Женщина в качестве военного учителя? Нет, не так, все женщины — военные      учителя. Право выбора наследника женщиной… Однако «узнать» и «понять» — разные вещи. Обычаи людей хоть и вызывали у неё неприятие в свете воспитания, были близки. Теремная жизнь девушек — история её собственного народа, которая вливается в голову с первыми прочитанными сказками. Супружеская верность, скромность, родители, выдающие замуж дочерей, — это долгий путь, по сравнению со свободой воли коротких XX и XXI веков, потому пока ещё понятный, хотя уже и неприемлемый для собственной жизни. А вот эйуна… Это как узнать, что где-то есть племя, где принято надевать кольца на шею, или что китаянки носили маленькие туфельки, деформирующие ножку. Узнал? А вот разобраться, почему это так важно, вжиться… Принять настолько, чтобы считать неестественно вытянутую шею или искалеченные ножки-лотосы восхитительными? Пожмёшь плечами: «Больно? Да не носи! Зачем оно тебе?». И посмотрят на тебя, как на последнюю невежду, не понимающую элементарных вещей.

От обычаев эйуна веяло чем-то из будущего, сюжетами фантастических книг. И хорошо, что узнала об этом заранее. Вот придётся призывать кого к порядку, проявишь излишнюю женскую солидарность, и мужики не поймут, и бабы оскорбятся. А ведь это только крохотная ледышка с вершины айсберга. Доваль говорит про эйуна: «Потомки Первых». Он вкладывает в это выражение огромный смысл: менталитет, характер, тонкости общения, историю, причины и наследственность. Для неё это всего лишь два слова, тринадцать букв и краткая справка из Большого Энциклопедического словаря Рахидэтели: «Первые — древняя раса. Были да сплыли-вымерли. Являются предками ушастого народа». Точка. Дорога до Каро-Эль-Тана будет длинной, но даже её не хватит, чтобы как следует подготовиться к тому экзамену, который приготовили для неё богини, ставя судьёй в отряде.

Ирины размышления прервал солдат, позвавший Изаниэна выполнять очередную работу. Он, извинившись, ушёл. А у неё осталось впечатление, что солдат удивлён самим фактом этого разговора. Неужели настолько чудно́, что человек интересуется чужой историей?

Она гуляла между палаток, обдумывая разговор. Внезапно, поддавшись настроению, стремительно направилась к краю лагеря. Отойдя подальше, усевшись на траве, она бережно вытащила из потайного кармана своё сокровище — поющую раковину. За последние дни она привязалась к моллюску, который помогал ей переживать будни. Куплетик напевал знакомые с детства песни, а она, наслаждаясь новой способностью, подаренной богиней, пела. Этот её досуг никто никогда не прерывал. Она бы даже сказала, что солдат смывало подальше, стоило ей открыть рот. Слухи о её «способностях», умении добиваться цели песнями до сих пор гуляли среди отряда, и они предпочитали держаться от «одарённой» подальше, приравняв к прочим нестабильным последователям богини ветров. Ещё споёт что-нибудь не то, а им потом разгребать последствия. Ей оставалось только вздыхать и довольствоваться узким кругом общения, причём Смага и Куплетик         были самыми душевными из её собеседников. Даже спала она теперь куда слаще, чем раньше, поскольку кругленький питомец напевал ей на ночь колыбельную, слышимую когда-то у дайна-ви. Одного не хватало: голоса.

Несмотря на изнуряющую дорогу, Ира много времени проводила среди архи. Во время суточных остановок она без устали тренировалась, повторяя комплексы знакомых упражнений до ломоты в мышцах. Стоило только представить хмурый взгляд Птички и ехидные замечания насчёт езды подобно мешку, как сразу отпадало желание лениться. Смага с каждым днём становился всё более послушным, им, в конце концов, удалось найти общий язык, и теперь он взбрыкивал, только если Ира совсем расслаблялась и переставала что-то делать правильно. Остальные архи после правильно выданных сигналов тоже приняли её как родную, что нервировало и раздражало солдат, приставленных приглядывать за ними. Ещё бы! Казённое имущество, отвечаешь за него, а появляется некто, за кем табун ходит, как гусята за гусыней. И всё же они не решились выказывать недовольства. «Тонкий» намёк относительно её поступков сделал барон, когда заметил, как она себя ведёт.

— Не дразните воинов, госпожа судья. Они делают своё дело. Ваш статус бережёт вас, но это не значит, что не нужно считаться с остальными. Оставьте архи в покое.

Она бы и рада, но было поздно. Животные всегда встречали её как одну из своих, и она уже ничего не могла с этим поделать. Пытаясь хоть что-то исправить, она подошла к отвечавшим за архи солдатам, извинилась, что не спросила разрешения, тем самым поставив их в неловкое положение. Амелуту, ветеран лет за шестьдесят, долго хмурился и в итоге сказал:

— Да я не серчаю, госпожа, но… в следующий раз спрашивайте или предупреждайте, уж окажите любезность. Архи-то не наши, у стражи в росписи числятся. Случись что, и мне достанется.

Ира объяснила, что уже натворила дел, не знает, как исправить, но всегда готова помочь, если что-то будет не так. Солдат покряхтел и в итоге попросил ходить в табун в его присутствии. На том и порешили.

Реакция же эйуна была в корне отличной:

— Архи? Ходите, кто вам мешает? Пока не портите их качества.

Вообще, к своим животным люди и эйуна относились по-разному, да и сами питомцы отличались друг от друга. Лишь побыв в отряде и разобравшись, какие звери кому принадлежали, она смогла уловить разницу. И те и другие были отменными животными. Тот же Дэкин активно занимался селекцией, его питомцы были сильны, выносливы, имели крупный размер, но архи эйуна имели ещё и то, что можно назвать словом «порода». Экстерьер: волосок к волоску, одинаковая комплекция и абрис тела, очень близкие цвета и даже ширина полосок была словно выверенной по линейке. Собранные вместе, они производили впечатление близнецов. Тут явно чувствовалась долгая и кропотливая работа заводчиков, и по идее, эти животные должны цениться и быть окружёнными любовью, но… их кормили, поили, чистили положенное число раз. Всё. На этом забота заканчивалась и начиналось отношение как к неодушевлённой вещи. Эйуна выжимали из них последнюю каплю и редко когда удостаивали даже потрёпывания по холке. Люди же своих боевых товарищей холили и берегли, относились как к члену семьи, понимая, что от них в сложной ситуации может зависеть их жизнь. «Мы в ответе за тех, кого приручили» — истина, которую вдалбливали с детства. Ира не понимала, как можно обращаться с животными настолько холодно, как это делали эйуна. И это был ещё один камушек в огород чужого обычая.

Она тяжело вздохнула, тронув склизкое тельце моллюска, — ей почему-то казалось, что питомцу это нравится. Когда сунула туда кусочек хорошо засахаренного фрукта, раковина потеплела и закрылась, мурлыкнув на прощание несколько мягких, но не поддающихся определению аккордов. Внезапно послышалось громкое ржание Смаги. Его голос Ира отличала от прочих архи. Подскочив, она бросилась к стоянке.

Её глазам предстала странная картина. Смага и ещё двое жеребцов, принадлежащих людям, показывали свою неприкрытую агрессию четырём солдатам эйуна, которые с кинжалами наголо пытались подойти к одному из своих архи. Причина склоки стоял, опустив голову к самой траве, сильно подогнув передние колени. Поза была несвойственная этим животным.

— Что тут быть случаться?

— Госпожа судья, — рыкнул на неё один из солдат, — мы сами разберёмся, отойдите, пока вас не стукнули копытами! Назад!

— Что тут быть случаться? — упрямо повторила она, не двигаясь с места.

— Вам что, непонятно?!

— Вы не отвечать моя вопрос. Есть непонятно!

Солдат поджал губы, но в этот момент другой тронул его за плечо и что-то прошептал на ухо. Тот нахмурился и нехотя ответил:

— Это мой архи, — сказал он, указывая на хромающего зверя, — он больше не пригоден для езды. Мы хотели прирезать его, чтобы не мешал в дороге. Но архи амелуту взбеленились и не дают подойти.

Ира широко раскрыла глаза. Прирезать?! За то, что не способен нести всадника? Конечно, это их имущество, они в своём праве… но!

— Что он болеть? Вы знать?

— Не способен нести всадника. Этого достаточно. Я не лекарь, чтобы знать подробности.

— Стоять вы здесь! — Ира резко развернулась и направилась к архи, выстукивая ритмы, уверяя их, что она друг.

Эйуна бросился следом, но Смага встал на дыбы, загораживая её и не давая постороннему подойти. Солдат резко увернулся, сжал кулак и направился в сторону лагеря быстрым шагом. «Сейчас или ответственные прискачут, или начальство».

Больное животное приняло её с испугом, попытавшись шарахнуться в сторону. Она выдала ещё пару ритмов, ласково прикасаясь к носу и поглаживая. Через несколько минут зверь успокоился и перестал дрожать. Только что теперь-то? Она тоже не ветеринар. Хотя возиться приходилось. В основном на подхвате у мамы, принимая роды у домашних кошек. Доваля бы позвать, да пока туда-обратно, эти сторонники поспешных решений осуществят задуманное. Жалко зверушку.

Продолжая трещать пальцами и хлопать по бедру, она плавно водила рукой по спине, придвигаясь к хвосту, не переставая искать решение. И вдруг под её ладонью архи дёрнулся, его тело прошила боль. «Проблема где-то тут!». Внешне никаких ран или повреждений не наблюдалось. Она присела на корточки, отодвинувшись чуть подальше, а то ещё зашибёт копытом ненароком, вес-то у животинки ого-го! И тут увидела тонкую жёлтую струйку, которая текла по внутренней стороне ноги. Она осторожно протянула левую руку, правой до боли в суставах выщёлкивая: «Я — друг!». Аккуратно стёрла жидкость и поднесла к лицу ладонь. Резкий запах гноя ударил в нос. Что же там такое? Архи вроде не дрыгался больше, и она решила рискнуть.

Вернувшийся солдат и сопровождавший его герцог застали её упоённо нарушающей всякую технику безопасности обращения с непарнокопытными. Первое правило: «Не подходи со стороны хвоста! Бешеное мясо, которое тебя сзади не видит, это тебе не шутки! Отобьёт копытами по лбу и зажигай светильник Маяре!» — вдалбливаемое Птичкой, уж точно не исполнялось. Был бы он здесь, и по лбу досталось бы уже с кулака. А учитывая, что она была не просто «со стороны хвоста», а аккуратненько сидела у архи меж задними ногами, осматривая язву, спрятавшуюся между ногой и пахом, то становится понятным, почему Альтариэн, увидевший это действо, поначалу побелел, а потом позволил себе тон, едва маскирующий злобный рык:

— Ириан. Вылезайте. Сейчас же!

— Позвать Доваль надо. Он тут есть…

— Ириан! Мы за вас отвечаем! Беседу, с вашего позволения, продолжим стоя!

Она вздохнула и выползла.

— Там такой жук! Чёрный с… — она скрюченными пальцами изобразила клацающие челюсти. — Он цепляться! Он висеть там. Рана кровь быть и…

Она показала руки, полные гноя.

— Надо Доваль звать! Он мочь помочь архи. Не убивать!

— Чтобы амелуту возился с моим имуществом? Да я ни за что в жизни не сяду потом на этого архи! — возмутился хозяин животного.

В ответ Альтариэн чуть опустил голову и прижал его взглядом. Мужчина вздёрнул подбородок, игра в гляделки продолжалась около минуты.

— Это приказ, ваша светлость? — медленно спросил он в итоге.

— А разве он нужен, если есть решение судьи каравана?

Эйуна резко развернулся и нахмурился. Герцог обратился к Ире:

— У капитана Накарта есть свой командир. Мы позовём его. Решать им, в конце концов.

— В этом нет необходимости, — послышался голос барона Бирета, рядом с которым, хмурясь, шёл одарённый. — Капитан почувствовал, что кто-то нуждается в лечении. Что тут происходит?

Парой коротких фраз Альтариэн изложил суть дела. Барон пожал плечами.

— Не вижу причин для отказа. Доваль, что скажете?

— Сейчас посмотрим…

— Он есть жук! — вклинилась в разговор Ира, снова изобразив челюсти.

Доваль улыбнулся и полез вместе с ней под пузо, предварительно «засветив» ладонь и прислонив её к шкуре архи. Животное моментально перестало трястись и позволило людям делать у него под брюхом всё, что они посчитают нужным. Беглый осмотр раны, и Доваль произнёс:

— Панцирный клещ. Уже довольно давно. В принципе ничего сложного нет. Вот только сотворить одновременно два заклятья: удерживать зверя, чтобы не пнул, и удалять гнойную язву я не смогу. Рядом причинное место, любой мужик будет брыкаться… Ой, простите, Ирина…

— Нет сложно. Понимать так: надо один делать ему «не больно» и «я друг», а два человек работать рана?

— По сути да. Я бы вылечил рану, уже к вечеру был бы готов нести всадника, но боль… Вряд ли способность выстукивать эти ваши ритмы удержит его на месте, если я полезу ему возле… кхм… ну вы поняли, ковырять. А клеща желательно удалить вручную, прежде чем начинать лечение. Ощущения будут не из приятных.

— Сколько возни с вышедшим из строя архи, — вклинился в разговор его хозяин, равнодушно глядя на суету.

— Жизнь священна! — резко ответил Доваль.

— Это вы, огни на ветру, так буквально понимаете, — усмехнулся солдат. — А для нас, стоявших у истока сотворения бытия, ясно, что священна жизнь лишь разумного. Ибо разуму дано возвышаться над прочими творениями, а остальные — это лишь пища. Они рождены для пользы того…

— Харане в Каро-Эль-Тане расскажешь своё мнение о её творениях, — сказал капитан. — Да что с вами говорить? Вроде и правда разумные, а живёте по завету Первых, которые чуть не слопали подчистую всех зверей, забыв о том, что без пищи жить не будут способны! Я удивлён, что Сестра после такого вас самих не пустила на корм живности. Священна любая жизнь!

Оба спорщика уже стояли чуть не носами друг к другу, разгорался спор, ещё чуть-чуть, и будет драка. Ира мягко коснулась руки Доваля.

— Закон тут не есть важно. Эйуна или амелуту быть. Мы делать моя закон. Закон моя страна говорить: «Если ты брать живое в твоя дом — ты защищать он жизнь», — лучше перевести «мы в ответе за тех, кого приручили» у неё не получилось. — Они брать еда мы руки. Мы использовать они на работа. Мы не должен быть плохой и отвечать твоё добрый моё злой. Они доверять мы. Капитан Доваль, я думать помочь. Ждать. Хорошо?

Одарённый тряхнул головой, отгоняя кипевшее в нём раздражение, сердито посмотрел на эйуна и кивнул. Ира побежала в свой шатёр и начала   рыться в сумке. Аптечка сейчас очень пригодится. Когда она показала её Довалю, он по достоинству оценил содержимое.

— Какой отличный походный набор! Откуда он у вас?

— Тану дарить. Ножик быть. Мочь открыть рана и убрать плохой вода и жук. Бутылки быть лекарства, я думать. Есть тут помогать архи лекарство? Рана не попасть плохой грязь?

— Наверняка есть. Осталось найти того, кто сможет это сделать.

— Я мочь!

— Вы готовы возиться с раной? Резать и чистить гной? Вы знаете как?

— Это не быть сложно. Вы делать архи не быть больно. Мой дома животные быть. Я не бояться.

— Грязная работа. Для женщины это…

— Доваль. Я быть под земля и есть животное без котелок, огонь и посуда. Снимать шкура и есть. Совсем-совсем умирать и другой, кто я спасать, тоже. Еда не держаться наши живот, не быть нужный угол. Я быть грязный. Нюхать много грязь. Не бояться грязный работа. Это помочь этот архи. Делать ваше колдовать!

Капитан полез ковыряться в бутылочках, попросив герцога перевести надписи с языка эйуна. Потом вкратце описал Ире её состав. Средство от желудка, средство от жара, противоядие от укуса какой-то редкой зверушки, что-то типа противовоспалительного для мелких царапин и отдельная склянка с мазью, имевшей нежный сладкий аромат.

— Белый эликсир! — ахнул капитан, едва учуяв запах.

— Это есть хороший лекарство?

— Не то слово! Это один из товаров, который мы покупаем у племени сквирри. Больше его нигде не достать. Рецепт так и не удалось выведать, и повторить никто не смог. Он стремительно заживляет самые тяжёлые раны и полезен везде, где нет других повреждений: не сломаны кости, не задеты органы… Хотя вам, наверное, непонятно, что я говорю… Не важно! Но пускать такую драгоценность на архи я бы не стал. Капля этого эликсира способна спасти кому-то жизнь!

Ира задумалась.

— Я думать так. Доваль — делать «не больно», Ира резать рана. Ира мазать рана. Нам надо не капля. Нам надо мало-мало. Мы мазать где больно. Меняться. Я щёлкать моя пальцы, Доваль лечить колдовать. После мало-мало эта штука болеть не сильно быть. Так быть? Архи не бить копыта. И ещё мы надо много горячий и холодный вода, тряпки. И эти ножик и один тряпка надо варить горячий вода.

— Наш ротный лекарь тоже постоянно требует соблюдения этого правила, — сказал кто-то из эйуна. — Вам уже приходилось пользовать раненых?

— Моя страна люди все знать: рана быть — надо быть варёный инструменты. Маленький дети не знать.

Доваль осторожно закрыл склянку с эликсиром и ушёл «варить тряпки и ножики».

Его не было полчаса, за это время хозяин архи успел слегка смириться с тем, что ему не дали            собственноручно решить судьбу собственного имущества. Ира не хотела портить с кем-либо отношения и робко поинтересовалась у него:

— А как этот архи звать?

— Никак.

— Никак?

— Мы не даём имена своим верховым и охранным животным подобно амелуту.

Ира посмотрела на него так шокированно, что солдат вздохнул и нехотя добавил:

— Никому и никогда. В этом нет необходимости. У нас иной обычай. Примите это.

— Но…

Её вопросы прервало появление капитана и ещё двоих солдат, несущих дымящийся котелок с кипятком, ведро воды и посуду. Ира, получив кивок готовности от Доваля, снова влезла под хвост. Насекомое имело премерзкий вид, и она не стала с ним церемониться. Сделав несколько проколов, выпустив гной, аккуратно приподняла омертвевшую кожу, чтобы убедиться, что клещ болтается на ней и остатков жала или жвал не осталось внутри. Барон протянул по её просьбе кружку с кипятком, и она выкинула туда клеща, который, дёрнув лапками, прекратил своё существование.

Дальше была чисто механическая работа: срезать, почистить, промыть. Взяв эликсира буквально на кончике ногтя, под объяснения Доваля стала аккуратно втирать его, стараясь растянуть на большую площадь. Это вещество было настоящим волшебством под её пальцами! Кожа из ярко-алой становилась розовой прямо на глазах, стягивалась! Потом они с Довалем поменялись местами. Он постепенно снимал с архи своё волшебство, чтобы животное успело привыкнуть к новым ощущениям и тому, что боль ещё не закончилась до конца. Но разница между «до» и «после» была столь очевидна, что благодарный зверь позволил под мерные постукивания и щелчки Иры снова влезть себе под брюхо и завершить работу.

Почувствовав себя здоровым, архи чуть не пришиб вылезающего капитана, мечтая поскорее убежать к своим. Прочие архи призывно ржали и толкали его мордами, вставали на дыбы в приветствии. Ира и одарённый некоторое время смотрели на эти игры, не сумев удержать улыбок.

— Спасибо за помощь, Ирина.

— Не есть за то говорить спасибо. Вы спасибо. Ваши руки больно-больно? — спросила она, заметив, что он потирает пальцы.

— Не волнуйтесь, я быстро восстанавливаюсь. Тоже своего рода особенность дара.

— Вы очень помочь. Вы есть хороший-хороший. Добрый человек вы есть, капитан Накарт.

— Кхм… спасибо за такие слова, — тихо ответил он, отвернувшись, чтобы собеседница не заметила прикушенную губу и виноватый взгляд.

Ира повернулась к хозяину архи.

— Если вы ждёте от меня благодарности… — начал было он, но она резко покачала головой.

— Я хотеть сказать мало-мало. Вы иметь красивый зверь. Он как это… ценный быть… Он стоить мы дать много труд для он.

Она собрала свои инструменты, тщательно прополоскав их в кипятке, и, подхватив пустое ведро, ушла в лагерь. Постепенно разошлись по своим делам и прочие солдаты.

— Вряд ли это самоуправство с чужим имуществом и есть то событие, ради которого её благословила Илаэра, — задумчиво сказал Альтариэн барону.

— Уж точно не оно, — кивнул тот. — Но кое-что этот случай наглядно показал: она будет лезть везде. И не будет спрашивать и советоваться. Нам придётся иметь дело с последствиями её решений в духе «если ни один закон не подходит, будем действовать по-моему». Как она поступила сейчас. Это может плохо кончиться. Одно дело — дрязга из-за больного животного, хочет нянчиться со зверушками — тени с ней, но когда дойдёт до судеб солдат…

— Ко мне подходил один из младших чинов. Она интересовалась нашим внутренним устройством и законами. Отрадно слышать, что у неё хотя бы хватило ума понять самой, что не хватает знаний.

— Даже если мы оба сейчас сядем её учить, всей дороги не хватит, чтобы изложить особенности законодательства и традиций наших народов. В военных училищах только нашу историю в сокращённом виде учат три года! Про вашу вообще молчу…

— И всё же я намекну тому воину, чтобы отвечал на её вопросы охотнее. Вреда точно не будет.

Барон кивнул.

— Капитан Накарт тоже этим займётся, раз уж сошёлся с ней на почве любви к живности. И всё же меня не отпускает ощущение, что мы стелем шкуры не там, куда придётся падать.

Альтариэн только вздохнул. Он не любил вести дела с амелуту, хотя в силу должности делал это        регулярно. Барон Бирет был редким исключением из этого правила. Здравомыслящий и опытный. Жаль, что на другой стороне. Герцогу даже было в какой-то мере приятно, что в этой ситуации им приходится действовать сообща. Их миссия слишком важна, чтобы провалить её из-за капризов амелутки-чужеземки, и барон тоже прекрасно это понимает.

— Добром не кончится эта поездка…

ГЛАВА 2. ВСТРЕЧА

За три недели пути незаметно кончился август. В разговорах людей Ира всё чаще слышала желание скорейшего выполнения миссии: солдаты стремились добраться до приличного населённого пункта до того, как в середине сентября грянут дожди. Те самые дожди, памятные ей по прошлому году в бараке. Вне болота они тоже доставляли немало неудобств: дороги размывало и никому не хотелось вставать походным лагерем и путешествовать по колено в грязи. От затяжных ливней не спасёт никакая пропитка шатров и палаток. В разговорах проскакивали мечты встретить эти дни дома, в окружении жён и детишек, у тёплого очага. Жили надеждой, что богини окажутся милостивы и после не придётся ехать «в гости к теням», как тут выражались.

С того случая на привале больше инцидентов не случалось. Даже стремительный на решения хозяин архи в итоге перестал хмуриться, спасибо так и не сказал, но как-то остыл и не ворчал больше на Иру и Доваля, что те полезли распоряжаться его «вещью». Вылеченный архи радовал своего владельца отменными качествами, и натянутость в отношениях лекаря и всадника со временем сошла на нет. Хотя иногда их так и подмывало продолжить диспут на богословские темы, но барон Бирет и герцог Альтариэн пресекали подобные разговоры на корню.

И всё же с каждым днём Ире становилось всё тревожнее. Просыпаясь утром, она ждала, ну когда же грянет то неведомое, ради чего богини передали наказ о её назначении. Чем ближе подъезжали они к своей цели, тем больше она дёргалась. Никто не мог сказать ничего утешающего, и она замирала от каждого оклика, думая, что её именно сейчас зовут применять статус по назначению. Однако тем утром, когда всё завертелось, она даже не сразу сообразила, что это оно самое.

Сначала раздались команды на языке эйуна, приведшие в движение всех подчинённых герцога. Потом всполошились те люди, что понимали этот язык, реагируя на происходящее обнажённым оружием. Что бы ни произошло, но даже у Иры хватило чувства самосохранения, чтобы понять: по лагерю объявили общую тревогу. Она как раз заканчивала завтрак и спросила у Рикана, спешно закрывающего телеги с провиантом, что случилось. Тот рыкнул на неё, отмахиваясь, как от назойливой мухи:

— Дайна-ви! Ирина, идите в свой шатёр и не вылезайте…

Договорить он не успел, потому что Ира развернулась ровно в противоположную сторону. В голове билась только одна мысль: «Сейчас произойдёт убийство!» Неслась изо всех сил, ориентируясь на звуки: крики и лязг металла. Когда она, бежавшая напрямик, практически вломилась в заросли кустов и вырвалась из неё, оцарапав лицо и руки, её глазам предстала картина боя насмерть.

Дайна-ви было трое. Спиной к ней стоял кнутоносец, раскручивая в воздухе плеть, чья песня вызвала дрожь по всему её телу — Ира слишком хорошо её помнила. К его спине, присев на корточки, чтобы не попасть под пляшущее оружие, прижимался арбалетчик, пока не стреляя, но готовясь убить любого, кто захотел бы ударить со спины. Чуть в стороне сцепились в схватке на мечах боец эйуна и третий дайна-ви. Подбегавшие к месту битвы солдаты замирали, не зная, как приблизиться к пляшущей плети. Её металлические зубья вспарывали землю вокруг и заставляли разлетаться в сторону случайно попавшие под режущие кончики толстые ветви.

Трое на толпу. И скоро здесь будут арбалетчики. Она выбежала, подняв руки вверх, прямо на поляну, крича во всю глотку:

— Стоять! Стоять! Не бить оружие! Убрать!

В ту минуту ей хотелось умолять прекратить бойню, но внутри всколыхнулось что-то вроде памяти. Как заставить резко затормозить кого-то? Её слова срывались с губ с интонацией Птички, когда она, сидя верхом, делала что-то опасное. Резко. Почти властно.

Глаза упёрлись в кончик арбалетного гарпуна, направленного прямо ей в грудь. Она задохнулась, вспоминая сезон охоты на «белок» и пришпиленную к дереву тушку.

— Не бить оружие!

— Ирина! — это прорычал барон, первый из командиров добравшийся до места схватки. — Что вы здесь делаете?! Убирайтесь отсюда!

— Убрать вы оружие! Сейчас! — крикнула она ему, не двигаясь с места, внезапно осознав, что её положение может сыграть на руку. Пока она под прицелом, люди не посмеют стрелять, ведь им приказано беречь её! Альтариэн, прибежавший следом и громко ругнувшийся, только подтвердил её догадку. Послышались команды, и солдаты вцепились в своё оружие, готовясь пустить его в ход по первому слову. Внезапно плеть прекратила свою песню, упав к ногам владельца. Кнутоносец резко повернулся к ней лицом, и она выдохнула:

— Лэтте-ри?!

— Ириан?! — вторил ей он.

Начальник Утёса снова обернулся, оценил численность противников и подоспевших стрелков. Они не нападали. Пока. Приходилось быть честным с собой — шансов против толпы у них троих не было. Почему все стоят? Может… Он сжал кулак и крикнул своему товарищу, который всё ещё продолжал поединок на мечах.

— Лин! Хватит!

Окрик Альтариэна, отдавшего аналогичный приказ своему бойцу, потонул в стоне — меч эйуна достиг цели, полоснув в районе рёбер.

Ира ничего не слышала, кроме шума крови в собственных артериях, и наблюдала события                  замедленно. В то же самое время её внутренние часы убыстрились, заставляя мысли скакать куда скорее, чем двигалось неповоротливое тело. Ещё один окрик, и солдат отошёл назад, не переставая злобно глядеть на бросившегося к соратнику Лэтте-ри, не понимая, почему приказано отступить. Гарпун всё ещё смотрел ей в грудь.

— Стоять! Убрать стрела и меч!

Адреналин кипит в ушах, но она чувствует, что мужчина, держащий её на прицеле, уже не испытывает вражды. И хотя лицо скрыто капюшоном, ей кажется, что под ним что угодно, но не стремление убить: он направил оружие чуть вниз. Она медленно опускает руки и идёт. Гарпун следует за ней как приклеенный, пока она не заслоняет стрелка от солдат. Тишину разрывает только шёпот раненого и начальника Утёса. Они периодически поглядывают на врагов, половина которых держит на взводе арбалеты, и не понимают, почему ни один дротик до сих пор не летит в их сторону.

Первым вперёд сделал шаг барон. Медленно, не скрывая разъярённого выражения лица, он приблизился к ним ровно так, чтобы высказать своё возмущение, не прибегая к крику на всю поляну.

— Ирина! Какой тени вы тут забыли?!

— Я не дать убить этот дайна-ви!

— Они рабовладельцы! Наш закон говорит, что наказание за подобное: смерть на месте! Вас поставили судьёй похода, так какой тени! Я исполню свой долг, даже если мне придётся доложить его величеству, что вас убили!

Она ответила ему раньше, чем успела обдумать слова:

— Вы богиня ставить я судья! Не просить! Если быть судья, значит, я судить этот дайна-ви! Я хотеть! Сейчас быть! Не вы быть, барон, судья! Я! Мерини говорить, я мочь делать, как я думать!

Фаворит короля побелел от ярости. Герцог встал рядом и прошептал скорее себе, чем кому-то:

— С чем не справится любой из наших судий…

Барона словно окатило водой. Он застыл, не сводя глаз с врагов, упрямого лица Иры, которая молча считала удары собственного сердца. Через долгую минуту спросил:

— К чему эти формальности, Ирина? Хотя… вам наверняка есть что им припомнить, я понимаю. Что ж — мы слушаем.

Она скрипнула зубами.

— Вы думать правильно. Я помнить. Я обязана этот дайна-ви! Я здесь — вы он не трогать! Друзья он не трогать! Они полог моё гостеприимство!

— Да вы хоть понимаете, чего просите? Вы хоть знаете, что такое полог гостеприимства?!

— Плохо знать. Я знать, оно работать. И он работать для я сейчас!

— Да поймите же! Если вы возьмёте их под свою крышу и если, не приведи Сёстры, они убьют, навредят кому-то или ограбят, то отвечать за их преступления придётся вам! На плахе! Вот что такое полог гостеприимства! Вы готовы взять на себя такую ответственность?!

— Да! — ответила она, по-новому оценивая поступки Дэкина по отношению к Птичке и к ней самой. Риск, на который он шёл каждый раз,                приглашая незнакомца в свой дом. Но над ответом не размышляла. Она знала Лэтте-ри. Верила, что он не способен на предательство.

— Да! Я знать. Они не делать больно, и никто не делать плохо. Вы они не трогать!

Альтариэн предпринял ещё одну попытку её образумить:

— Ириан, вы повредились рассудком! Они рабовладельцы! Мы должны были убить их, едва увидели. И не успели этого сделать только потому, что не ожидали тут встретить.

— Я знать. Хорошо знать, они есть такое. Я не быть свобода на Болото. Забыть ты?

— Если бы не протекция Голоса Илаэры, я бы подумал, что вы предатель. Вы правда готовы вступиться за эти отбросы после того, что они сотворили с вами? — эйуна не скрывал своего откровенного непонимания ситуации, но говорил спокойно и сдержанно.

— Альтариэн, эта дайна-ви есть главный смотреть люди они поймать.

— Надсмотрщик?!

— Да. Он быть главный, где быть я. Он делать рана мой спина.

— Что?! Я вообще уже ничего не понимаю!

— Вы надо думать. Если я есть простить это всё, как есть много он делать для Ирина? Я обязан он!

Герцог не нашёл, что на это сказать. Барон рассматривал противников, переводя взгляд с них на Иру и обратно. Спросил, обращаясь к пленным:

— Куда вы направлялись?

Некоторое время ему никто не отвечал, но умоляющий взгляд Иры, брошенный на Лэтте-ри, возымел своё действие, и он сказал:

— Каро-Эль-Тан.

— И вы думали, что барьер откроется для сыновей безродных моса, подобных вам? — искренне изумился эйуна-мечник, готовый по первому знаку довершить начатое убийство. Дайна-ви не ответили. Барон помолчал, снова переводя взгляд с Иры на пленных и обратно, и вдруг усмехнулся одним уголком губ.

— Я не знаю, что будут делать эйуна, но я уже всё решил. Амелуту поступят так. Ваше право, Ирина, вершить суд непрекословно ровно до священной земли. Мы выполним духовный и вассальный долг и не станем перечить воле Голоса Илаэры и его величества. Посему: до Каро-Эль-Тана можете делать с ними что захотите. Если этих созданий пустят за барьер, то их судьба в руках Сестёр. Но! Стоит им только сделать шаг наружу, и я не стану удерживать своих людей. Так же я поступлю, если богини не сочтут их достойными войти в священный лес. Хоть один неправильный поступок внутри лагеря, и судить их будем уже по закону, с которым и вам предстоит считаться, коли вы всё-таки решили воспользоваться вашими временными привилегиями. И вас судить будем тоже. Несмотря на то что вы чужеземка. Нам наплевать, где они будут спать и что есть, — возитесь с ними сами. В приказе моего короля о лишних ртах речи не было. И помните: до. До Каро-Эль-Тана. Ах да, кстати! Если вам не удастся договориться с нашими соседями по походу, я тоже не стану горевать об участи, которая их ждёт. Я сказал.

С этими словами он развернулся и уставился на людей, которые не трогались с места.

— У кого-то кончилась работа?

У амелуту явно чесались руки схватиться за оружие, но спорить с фаворитом короля — себе дороже, пусть сам расхлёбывает последствия своего решения. Солдаты медленно разошлись по своим делам. Иру ощутила, как разом рухнули все крохи доверия, что ей удалось наскрести за три недели пути. Презрение Рикана, осуждающий взгляд Вакку, нахмуренный лоб Доваля, сжимающего кулаки. В один миг она лишилась всего хорошего отношения.

Ира осталась лицом к лицу с Альтариэном. Теперь, когда рефлекторных необдуманных поступков совершить не получилось, а первое изумление схлынуло, герцог рассматривал дайна-ви, как бабочек под лупой. Его интерес отличался от остальных. Не было желания убить. Скорее, понимание, что перед тобой опасный зверь и надо бы прирезать, но до жути хочется посмотреть, как он ведёт себя в дикой природе. После некоторой внутренней борьбы облечённый властью натуралист победил солдата. Не до конца.

— Пусть сдадут оружие.

— Нет! — ответила ему Ира. — Вы много оружие быть! Они не дать вы защита для они!

Альтариэн прищурился, ещё раз бросил взгляд на жителей болота и коротко приказал:

— Мечи в ножны.

Солдаты смотрели на него с видом ослышавшихся.

— У амелуту никогда не будет больше чести, чем у эйуна! Есть приказ тану. Это важнее даже пророчества Голоса Илаэры. До Каро-Эль-Тана эти выродки под пологом гостеприимства судьи Ириан. А после… вряд ли амелуту успеют потешиться в бою. Мои воины куда расторопнее. И их оружие не будет им защитой.

С этими словами он тряхнул шевелюрой и спокойным шагом отправился к своему шатру. Солдаты постояли, нехотя убрали оружие и последовали за ним, постоянно оборачиваясь.

Ира бросилась к раненому. Кровь ещё текла, но он был в сознании и даже привстал при её приближении.

— Лэтте-ри! Он мочь идти? В моё шатёр быть лекарство!

Он ничего не ответил, только помог тому подняться на ноги, зажимая второй рукой и камзолом рану на боку. Третий дайна-ви подскочил с другой стороны, и они с максимально возможной скоростью поспешили за Ирой, указывающей им дорогу.

Пройдя половину пути, они наткнулись на странную картину. Доваль корчился возле костра на коленях, до боли стиснув зубы и вцепившись в руку, по которой мелькали зелёные всполохи. Рядом с ним стоял барон, пытаясь понять, что происходит. Тормознул и проходивший мимо герцог. Ира услышала, как барон выспрашивает у одарённого о причинах, но тот был не в состоянии ответить. Она остановилась и некоторое время смотрела на его мучения.

— Я знать это быть. Это голос богиня. Лория говорить: «Длань Харана не мочь не лечить». Лагерь рана есть. Богиня говорит: «Лечи дайна-ви». Он не хотеть лечить, и он быть больно.

— Я… не стану… исцелять… рабовладельца! — прохрипел сквозь зубы капитан. Ира пожала плечами. Она и не надеялась.

— Я не говорить ты делай. Я есть белый эликсир.

— Ириан! — Альтариэн сжал кулак. — Мой тану преподнёс вам этот дар для того, чтобы вы были в безопасности, даже если рядом не окажется одарённого! А не для того, чтобы растрачивать его на предмет ненависти всей Рахидэтели!

— Я не иметь другой путь. Я иметь два дорога. Доваль лечить и лекарство. Нет одна дорога, быть другой дорога.

С этими словами она пошла дальше. Внезапно её остановил окрик Вакку. Он стоял на коленях у своего коллеги и накручивал вокруг него непонятное заклинание, сопровождавшееся ярко-синими волнами, плывущими по воздуху.

— Господин барон! Доваль должен применить свой дар. Если он не прислушается к голосу Хараны, то сам сляжет! Мы лишимся целителя для всего отряда. Я понимаю, что это противоречит любому закону, но подумайте!

— Вакку, не лезь, куда не просят! — прорычал капитан.

Барон не стал долго размышлять.

— Доваль, выполняйте!

— Но!

— Если вы выйдете из строя как лекарь, то единственным средством спасти кому-то жизнь останется белый эликсир. Ни один из нас не должен оказаться обязанным той, что способна взять отбросы с болот под полог гостеприимства! Это приказ!

Почти скуля, Доваль встал на ноги.

— Лэтте-ри, клади ты его на земля! Капитан мочь лечить он!

Он с недоверием послушался. Расстегнул несколько пуговиц камзола, расширил прореху в рубахе. Капитан не нежничал. Он резко положил руку на рану, вызвав у мужчины крик боли. Ира вцепилась в рукав Лэтте-ри, чтобы он не мешал врачу. Зелёные ручейки потекли в рану, будто до этого их сдерживала невидимая дамба. Доваль и сам вздыхал с облегчением, боль оставляла и его тоже. Закончив, он отвернулся.

— Доваль, спасибо, ты быть…

— Ирина. Хватит. Я рад, что сумел вам помочь, но искренне ненавижу себя за это. Уходите.

Он резко встал и направился в сторону своего шатра, сопровождаемый едва поспевающим следом Вакку.

Исцелённый воин полежал, прислушиваясь к ощущениям. Когда Лэтте-ри попытался помочь ему подняться, он отмахнулся и поднялся сам, недоверчиво ощупывая живот. Сделал несколько неуверенных шагов, переглянулся со своими спутниками, поправил одежду, и они в молчании пошли дальше.

Ира сдерживала слёзы. Подойдя к шатру, она приподняла полог, пропустила дайна-ви впереди себя и некоторое время смотрела в пустоту, вдыхая полной грудью запахи цветов, доносимые ветром с луга. Она собиралась с душевными силами, чтобы пережить поломанные отношения с хорошими     людьми, и не только людьми, и начать разбираться с последствиями собственных поступков. Глубоко вдохнув несколько раз, вошла в шатёр, прикрыла за собой полог и обернулась.

Лэтте-ри. Она думала, что никогда больше его не увидит, и потому сейчас не могла наглядеться. С последней их встречи он помрачнел и выглядел уставшим сверх меры. Он тоже не спускал с неё глаз. Казалось, лишь они одни жили на его лице, сдвигаясь ровно настолько, чтобы не упустить её из поля зрения. Несколько раз Ира порывалась что-то сказать или спросить, дёргалась заговорить, но в итоге каждый раз замирала, не будучи способной подобрать слова. В голове множество вопросов, и она никак не могла выбрать из их числа тот, что был бы достоин прозвучать раньше остальных. Лэтте-ри спросил первым, повергнув её в шок:

— Ириан, мы пленники?

— Нет! — моментально ответила она, и её речь полилась спешно, стараясь догнать неведомую цель. — Нет! Не мой пленных быть. Вы есть мой гость, но быть плохо… Солдаты вы не любить. Они слушаться Илаера, она говорить, они слушаться я. Они очень-очень не любить, но я быть тут, они вы не трогать. Я думать не трогать. Да. Я так думать.

Она остановилась, набрала в грудь воздуха, поняв, что выглядит глупо, села на скамейку.

— Это очень долго история быть. Очень-очень долго быть. Я рассказать. Я и эта люди и эта эйуна ехать Каро-Эль-Тан. Вы мочь ехать мы. Я всё рассказать. Вы всё понимать.

Она снова вскочила, начала суетиться по шатру, не зная, к чему приложить руку, разбирая и раскладывая вещи, отводя глаза, чувствуя себя до ужаса неловко. Лэтте-ри поймал её за запястье. Ира дёрнулась и наконец-то посмотрела ему прямо в глаза.

— Ириан. Мы обязаны вам жизнью, — сказал он.

В этой фразе было всё. Она отвела глаза.

— И я ты быть обязана, Лэтте-ри. Очень много быть. Тогда. Под земля. Я очень рада быть, что мочь помочь. Садитесь вы… Тут мало место для сидеть… Тут кровать. Садитесь. Отдых… надо… и она снова без сил упала на скамью. Дрожь прошла по телу — вся эта ситуация хорошо дёрнула по нервам. Мужчины переглянулись и сняли своё оружие, отложив в сторону. От Лэтте-ри не укрылось, с какой опаской Ира смотрит на плеть, и он практически отбросил её. Он сел рядом с ней, а двое других дайна-ви аккуратно устроились на краю шкуры, что покрывала соломенную постель. Ира рассматривала новые лица, почему-то чувствуя, что ни один из них не будет на неё в обиде за такое внимание.

Первый воин, мечник, выглядел моложе начальника Утёса, классический представитель их народа, если не считать пепельных не в меру длинных волос, встречавшихся у них не часто, небрежно перетянутых куском коричневой кожи. Мужчина казался… Ира даже слово с трудом подобрала. Если брать того же Лэтте-ри, то у него была мужская фигура, сильно подпорченная худобой, этот же дайна-ви своим телосложением напоминал гибкую лозу. Такими обычно бывают юноши до того, как разойдутся в плечах и грудной клетке в период созревания, но спутник начальника уже давно перешёл границу совершеннолетия. Трудно сказать, что было причиной такой внешности: генетика или образ жизни. Между ним и Лэтте-ри проскакивало какое-то едва уловимое сходство, которое Ира пыталась поймать, переводя взгляд с одного на другого, пока её внимание не привлёк третий дайна-ви в шатре. Он как раз снял капюшон.

Наверное, так пялиться неприлично, но она ничего не могла с собой поделать. Мужчина был красив, примерно того же возраста, что и его тоненький товарищ. Он разительно отличался от спутников, да и вообще ото всех дайна-ви, что ей доводилось видеть раньше. Живые, подвижные глаза, не способные скрывать чувства. Лицо, не скованное каменной маской, яркая мимика, которую не надо «читать» по сторонним признакам. Волосы странного цвета, между каштановым и чёрным, лежащие на лопатках аккуратными волнами. «Дайна-ви с локонами? Это что-то новое!» Кожа чуть светлее, и на пол головы ниже рост. Солнечный зайчик, прыгнувший в шатёр из-за приоткрытого полога, привлёк её внимание к ещё одной детали: у спутников Лэтте-ри в левом ухе покачивались небольшие серьги в виде крохотного шарика, отсвечивающего перламутром. Ира впервые видела такие.

— Как вы имя быть? — спросила она. Мечник хотел ей ответить, но Лэтте-ри опередил его:

— Это мой младший брат. Линно-ри, — указал он на него, и тому оставалось только поклониться, — а это тепло моей жизни, у вас говорят — лучший друг. Терри-ти.

— Приятно познакомиться, — ответила она и внезапно резко обернулась.

— А Ринни-то? Как он быть? Как он мама быть и Маяти…

— Рин в этом году на добыче не работает. Его сестра пережила эту зиму, и они вместе с матерью заботятся о ней. Ему дали новое назначение. Мастер Раян-ги, лекарь, что выходил нас обоих после обвала, взял над ним опеку, и теперь он обучается при нём. Его мать сейчас полностью посвятила себя девочке. А Маяти… У неё всё хорошо.

Ира почувствовала, как сильно ей не хватало новостей. Как мучила неизвестность о судьбе тех, кто остался на Болоте. Здесь нет телефонов и Интернета, чтобы узнать, что происходит на другом конце страны, в одно мгновение. Рад будешь любым вестям, даже если срок их давности уже несколько недель.

— А как… другой пленных быть, — спросила она. Не то чтобы сильно скучала, учитывая её отношения с другими обитателями барака, но чувствовала, что перестанет быть человеком, если хотя бы не поинтересуется. В конце концов, они переживали вместе одни и те же адские будни.

— Старик Гоха ушёл в конце зимы. Остальные были живы, когда мы уезжали.

Ира даже не знала, кого из стариков звали Гоха, но внутренне вздрогнула. Ещё одна смерть. Как часто она сопровождала её путь по Рахидэтели…

Она помолчала. Её задумчивость никто не нарушал, давая возможность прочувствовать внутреннюю тоску до конца. Когда чуть очухалась, к ней обратился Терри-ти, произнося фразы медленно, подстраиваясь под её слабое знание языка:

— Простите, госпожа, я знаю, мне свойственно неуместное любопытство, но… вы позволите спросить, кто вы? От Лэта я знаю, что вас зовут Ириан, и ещё на Болоте слышал многое о той, что спасла ему жизнь. Мы с Линно-ри готовы пойти на всё, чтобы отблагодарить вас за то, что вы вернули нам брата и друга! А теперь и сами вам обязаны. Я… теряюсь в собственных догадках и готов даже поверить в то, что это Сёстры призвали вас на нашу защиту! И мы до сих пор не понимаем, какой судьбы ждать тут, среди людей и прародителей. Мне говорили, что вы не владеете нашим языком, но вижу, что нынче это не препятствие…

Линно-ри аккуратно ткнул его локтем под бок, но Ира остановила его жестом и, уперев взгляд в судорожно сцепленные руки, повела рассказ.

Вакку поднёс Довалю очередную кружку. У товарища по учёбе ещё во времена, когда они были беспечными студиозусами Карража и только начинали познавать открываемые даром возможности, обнаружилась беспримерная устойчивость к хмельным напиткам. Чем он и пользовался, когда надо было расслабить мускулы после применения волшебных сил, оставаясь при этом в ясном уме. Но больше четырёх кружек подряд никогда не пил. А это была шестая.

С силой ударив стаканом о стол, едва сделав последний глоток, капитан сжал столешницу и скинул резким движением походный блокнот. Вакку, предвидевший подобное, увернулся, поднял упавшее, а после, мягко взяв друга за плечи, подвёл к шкурам и усадил на них. Доваль откинулся назад и прикрыл рукавом глаза. Ещё пара минут, и привыкший к такому поведению Голос Рити весь обратился в слух, ожидая, когда же Доваль поведает о том, что его мучает.

— Отдачи не было, — сказал он.

— Что?!

— Что слышал. Ни капли.

— Как такое возможно?!

— Понятия не имею. Но оно есть, не будь я Дланью Милосердной! И ты сам понимаешь, что это значит!

— И что же? — послышался вопрос от входа в шатёр. — Лежите, капитан! Отдыхайте.

Барон Бирет подошёл к столику, заглянул в полупустую кружку, слил остатки на пол и наполнил из стоящего рядом кувшина. Сделав здоровый глоток и отерев отросшую щетину, барон ещё раз переспросил:

— Так что произошло?

— Отдачи не было, господин барон. Во время исцеления.

— Ну… это же хорошо, да? Значит, ничто вам не мешает продолжать свой ежедневный труд. И появление наших врагов в лагере не лишило нас целителя. Или вы вкладываете в это какой-то особенный смысл, наставник веры?

— Господин барон, если позволите, я объясню, — сказал Вакку, глядя, как Доваль неуверенно теребит руками солому. Ум умом, а члены любимый напиток солдат заставлял расслабляться быстро. Тем более такая доза.

— Вы же знаете, что почти всегда применение дара влечёт за собой последствия для тела одарённого. И что у последователя каждой из богинь своя плата.

— Вакку, не надо об общеизвестном. Короче.

— Иногда отдачи нет. Помощь ребёнку или роженице никогда не несёт за собой неприятных ощущений. Почти не бывает её при работе с набожными людьми, чьё служение Сёстрам значит для них больше, чем мирские заботы. А для остальных — всё зависит от личности. Есть бремя человека, его повседневные поступки, его мотивы. Помощь человеку, подобному сборщику податей Ризмы, может убить одарённого. А вот его величеству, который вершит суд, иногда даже собственноручно, таких последствий не вызовет, поскольку на нём государево бремя, угодное Сёстрам. Хотя отдача будет и немалая. Потому что есть необходимое, есть эмоции, есть заведомо ошибочные в глазах Сестёр поступки. Это как весы. И отдача в сторону одарённого — это удар мешком с грехами, которые успел накопить человек. Насколько сильный — зависит от ситуации.

— Хм… рискну уточнить. Дайна-ви, исцелённый капитаном, на ребёнка или брюхатую бабу не похож. Он что, святой? Мы же говорим о рабовладельце, да?

— Угодный Сёстрам, — отрезал Доваль, заставив Вакку дёрнуться. — Господин барон… он… он…

— Ну!

— Он словно состоит из одного долга! Это что-то за гранью. Такой, как он, способен собственное чадо не пожалеть, лишь бы исполнить обязательство!

— Ты что, в последователи Илаэры записался? — спросил Вакку. — Откуда ты это знаешь?

— Слышал. И не спрашивай больше. Сам не знаю. Я никогда не чувствовал такого при исцелении! И как мне теперь его… исполнять… — последнюю фразу он проговорил заплетающимся языком, вцепившись в волосы, практически шёпотом. Барон услышал.

— Что исполнять?

Доваль сломал несколько соломинок и ответил, уставившись на собственные руки.

— У меня приказ его величества. Касательно Ирины.

— Ммм?

— Я должен следовать за ней, как моса за добычей, и в нужный момент использовать «Память земли». Всё, что произошло… Если буду её поддерживать, потакать прихотям, как сослуживцам потом в лицо смотреть? Я и сейчас в их глазах предатель. Исцелить дайна-ви… это…

— Не время предаваться тоске, капитан, — сказал барон. — Я услышал вас. С солдатами поговорю. Это всё равно делать надо. Что касается вас… Сейчас вы должны остаться на нашей стороне.

— Но приказ!

— Без но. Если мы все, кто командует или имеет право голоса, будем поддерживать рабовладельцев — недалеко до бунта. Мы не будем этого делать. Держитесь нейтралитета. И если эти события и есть те, ради которых советник Дэбальт назначила         Ирину… Значит, она в состоянии развязать этот узел и справиться с последствиями. Сама. Без нас. А мы подождём до Каро-Эль-Тана и после будем делать выводы.

— А если снова произойдёт что-то, подобное недавнему? Если снова потребуется применить дар на благо… этих… — спросил Вакку.

— Хранитель святого закона, не к лицу одарённому второго круга Собора задавать подобный вопрос. Побеседуйте с солдатами в тёплой обстановке, объясните, что, если идти против голоса богов и дара, будут последствия… Да что я вас учу, в конце концов! Ваша задача — сделать так, чтобы капитана и даже вас считали жертвой обстоятельств. Уж расстарайтесь. Вам как голосу богини, что управляет источниками волшебства, найдётся, что сказать воинам. И проверьте мне этих дайна-ви на одарённость! Мне не нужны сюрпризы, и плевать, как вы это сделаете! А вам, капитан, я бы посоветовал отдохнуть и собраться с мыслями. Будьте готовы ко всему.

— Да, господин барон.

Сказать, что её слушали внимательно, — ничего не сказать. Дайна-ви, впитывая каждое слово, напоминали землю, осчастливленную ливнем после полугодовой засухи. Король и тану, допрашивая её, мечтали вытянуть только полезное. Сейчас же интерес не падал ни в те моменты, когда она срывалась на личные переживания, ни тогда, когда заостряла внимание на обычаях, которые ей казались удивительными или непонятными.

Она рассказала всё. Откуда пришла. Как оказалась у них. Что не умеет путешествовать и чуть не погибла, наевшись незнакомых грибов. Про то, как спас её обычай Покрова зимы. Про происшествия в Ризме и то, что впервые видела, как убивают человека. Про властителей страны, которые теперь благодаря ей в курсе, что дайна-ви известна технология арбалета. Про знакомство с магами и назначение на должность, которую не хочет исполнять.

Рассказ занял не один час, прерывался только необходимостью смочить горло. Где-то ближе к концу в шатёр зашёл Вакку Римс, Ира как раз рассказывала про то, как непривычно ей ездить вместе с кавалерией. Она вскочила, не зная, чего ожидать от одарённого. Он потребовал, чтобы её гости прошли досмотр на наличие магических способностей. Ира уже знала, что в самой процедуре нет ничего страшного, но память некстати подсунула ей Шукара со словами: «Откуда я знаю, что меня проверяют именно этим заклятьем? Напускать вспышек может и малышка Лория». Что именно сделает Вакку своим заклинанием? Мало ли что он сказал! Её внутренние метания прервал Линно-ри:

— Последователь Рити? Для того чтобы нас убить, достаточно солдат. Не думаю, что вы пришли ради этого. Делайте своё дело.

Вакку едва заметно выдохнул, замахал руками, и мужчин окутали вспышки. Он не удосужился сообщить результат и, получив ответ на свои вопросы, вышел.

Дайна-ви прикасались к своим телам, словно пытаясь найти физические остатки того заклинания, что бросил на них Вакку.

— Вы не… больно не быть? — настороженно спросила Ира.

Терри-ти покачал головой и ответил:

— Нет, госпожа Ириан. Просто в нашей общине одарённых, увы, нет. Их и среди народа-прародителя было мало, а у нас после Эпидемии совсем не осталось. Скорее всего, мы первые за сотни лет, кто испытал на себе действие силы, дарованной Сёстрами. Если, конечно, не считать тех, кого одарённые с её помощью отправили на Ту сторону.

Ира поняла почти всё, кроме слова «эпидемия».

— Что есть Ипи.. дэ…

— Эпидемия. Это очень грустная страница нашей истории.

Она не смогла побороть любопытства:

— Какой история быть? Вы мочь рассказать мне вы история? Ничего дайна-ви не знать. Как вы жить много-много плохо? Ринни-то и другой дети… Это страшно быть! Рахидэтель быть большой. Почему большой страна дети живут быть плохо? Много реки, поля, рыба, лес…

— Мы бы и сами хотели, чтобы всё было иначе, госпожа, — ответил ей Терри-ти, не скрывая печали, — но всё сложилось как сложилось. Мы до сих пор не можем найти ответа на вопрос, как должно быть по-другому. Затем и едем в Каро-Эль-Тан. Чтобы сами Сёстры решили нашу судьбу.

— Сказать история вы.

— Хорошо. Вам я расскажу.

И он начал рассказ, терпеливый и подробный. Периодически Терри-ти прерывался, чтобы разъяснить ей непонятные слова или термины, показать на пальцах или рисунками числа, которые она пока знала плохо, а Ира старалась перекладывать его слова на привычные ей понятия. Лэтте-ри и Линно-ри, слушая его, сплели пальцы обеих рук в одинаковом жесте и склонили головы. Ощущение было, словно они верующие католики, пришедшие, чтобы послушать мессу. Очевидно, история чтилась ими не меньше заветов веры. Слушая спокойный, но проникновенный голос, она лично смогла в этом убедиться.

Этими событиями трёхтысячелетней давности началась Эпоха Первой болезни. Эйуна в то время не знали понятия «хворь». Существа, чьи предки ведут свой род от самых истоков сотворения Рахидэтели, не имели в словарном запасе слова «заразиться». Их телесные немощи были результатом неправильно принятых родов, несчастных случаев или ранений в бою. За исключением очень редких врождённых уродств, они не знали болезни, считая это уделом молодых рас. Именно поэтому, когда Эпидемия начала косить их одного за другим, ей не могли дать иного названия, кроме как Первая. Первая болезнь, вошедшая в название целой эпохи.

Страх, который посетил эйуна при этих событиях, не передавался словами. Не так пугала бесчестная смерть в собственной постели, сколько то, что прикосновение к родным — да что прикосновение! Даже нахождение в одной комнате могло обречь их на ту же участь! Матери отрывали детей от груди, отцы — отсылали их подальше от дома.

Созвали всех последователей Хараны, даже самых юных, но никто не мог найти решения. Эйуна расставались с фамильными богатствами, нанимая волшебников из числа амелуту, обещали баснословные суммы Кругу Облечённых, предшественнику Собора Карража, лишь бы те помогли найти лекарство. Всё тщетно. Им так и не дано было узнать, действительно ли болезнь нельзя победить с помощью дара или это были происки руководства амелуту, которое, узнав, что Первая болезнь поражает только эйуна, решило проредить их численность. Тем более для этого ничего не нужно было делать.

На поиски лекарства было потрачено десять лет, после чего попытки признали безрезультатными и болезнь — неизлечимой.

Первым шажком к появлению в Рахидэтели такого народа, как дайна-ви, был «Закон об изгнании из городов», объявленный год спустя после того, как были остановлены поиски средства, и разделивший множество семей. Больных выселили с привычных мест, обязав строить жилища, развешивая вокруг знаки о том, что тут живёт заражённый. Для изгнанников это стало катастрофой. Уходя на такое поселение, эйуна одновременно покидали военную службу, с которой была связана вся их жизнь, а лишившись места в армии, одновременно лишались и армейского довольствия, вынужденные выживать собственными силами.

Учились. Осваивали незнакомое многим сельское хозяйство, практиковались, делая ошибки при разведении домашнего скота. Платили многим, чтобы его купить. Жили в страхе и его же внушали окружению.

Неизлечимая болезнь, возникшая из ниоткуда, пугала не только эйуна, но и амелуту, живущих бок о бок с больными. Не всех успокаивало то, что ещё не было известно ни об одном случае заболевшего человека. Ведь соседи не знали болезни тысячелетиями, и вот… Не всякий рынок, не всякая деревня спокойно относились к пришедшим за покупками будущим дайна-ви.

Конфликт нарастал, то тут, то там вспыхивали стычки, кое-где перераставшие в бунт. Правители амелуту решили проблему радикально. Больных объявили вне закона, наложив запрет на содействие и торговлю. Для не успевших за столь короткий срок наладить хозяйство до уровня самообеспечения это стало чудовищным ударом. И как всегда в подобных случаях, нашлись те, кто понял, что поодиночке проблему не решить. Семейная пара Ландариэль и Раметрия возглавили объединение больных эйуна в единую общину.

Некоторое время на это смотрели сквозь пальцы, но ни один король или тану не мог не обратить внимания на постепенно нарастающую третью силу, что появилась на подвластных территориях. Сначала от чёрного пятна на карте старались избавиться мирными методами — перекроили торгово-караванные маршруты, увели стада подальше, переселили целые деревни. Фактически оставили одних в надежде, что болезнь возьмёт своё и пятно исчезнет само собой. Но изолировать полностью не получилось.

У больных было достаточно родственников, которые их тайком поддерживали. Да и среди амелуту находилось немало желающих подзаработать и переправить продукты и прочие товары мимо форпостов в Звезду Надежды — первое поселение народа дайна-ви. Это была капля в море, но именно она позволяла продолжать цепляться за жизнь. К тому же редкие встречи с родными приводили к тому, что ряды больных продолжали пополняться.

Среди ближайших советников тану появились сторонники решительных мер. Уже в открытую высказывались предложения уничтожить рассадник заразы. Сдерживающим фактором послужила глубокая вера властителя эйуна, опасающегося кары со стороны богини огня и войны Фирры за подобный поступок. Геноцид ею не поощрялся, говоря крайне мягким языком. Амелуту мучила та же дилемма, никто не хотел испытать на себе силу божественного гнева.

И пока совет за советом поднимал этот вопрос, Раметрия уговаривала мужа поступить так, как всегда поступали эйуна. И в итоге уговорила. Была предпринята попытка захвата ближайшего города, принадлежащего амелуту, с целью обеспечить безопасность жителей Звезды Надежды за его высокими стенами, а также для пополнения запасов. Это стало началом полномасштабной войны. Войны за право жить.

Правители ответили на акт агрессии незамедлительно, но тану даже не представлял, чем это обернётся для его народа. Привыкшему к военной дисциплине и повиновению пришлось вспомнить, что под его началом не игрушечные солдатики, а те, чья родня оказалась по другую сторону поля битвы. Среди эйуна началась гражданская война. И хотя первый бой за город дайна-ви проиграли, с началом официальной войны к ним примкнули силы перешедших на их сторону родных. Ораторский талант и знания тактики Ландариэля и стратегическое мышление Раметрии позволили им создать армию, имевшую все шансы на победу.

Война длилась пять лет, и первые два года успехи дайна-ви поражали. В те времена, до реформ Варина Раслинга, одарённые в армии амелуту были редкостью, потому всё решало военное умение сторон. А дайна-ви науку войны изучали с рождения.

Но помимо людей и сородичей у них был и третий враг, о котором они забывали в привычной горячке битвы. Болезнь. Она настигла всех, кто пришёл на помощь родным. Многие пожалели о поспешном решении, продиктованном честью и желанием защитить семью, но назад дороги уже не было. И новых пополнений в рядах бунтарей тоже. На третий год войны зараза забрала Раметрию, которая успела оставить мужу только одно завещание: продолжить начатое и завершить общее дело победой. У Ландариэля даже времени не было, чтобы достойно оплакать жену. Сразу после похорон он принялся исполнять её последнюю волю, но, увы, не обладал хваткой стратега и далеко не всегда выбирал среди решений советников идеальное.

Среди военных начальников эйуна было немало сторонников радикальных мер. Несколько карательных акций беспримерной жестокости, исполненных ими без приказа сверху, подорвали моральный дух дайна-ви. А видя, что сами их сородичи не брезгуют такими методами, к ним присоединились и амелуту, радуясь возможности безнаказанно добраться до женщин-эйуна, тогда ещё красивых. К тому же перед лицом сильного и упрямого противника амелуту и эйуна впервые за многие годы решили выступить единым фронтом. В войне наступил перелом.

Несмотря на это, тану всё не мог набраться решимости нанести окончательный удар по своим подданным. Войскам был отдан приказ оттеснить дайна-ви к Мрекскому болоту на севере, подальше от крупных населённых пунктов в надежде на то, что, зажатые между горными цепями, войском противника и непроходимым болотом, те сдадутся и примут участь, на которую их обречёт военный трибунал. Никому и в голову не могло прийти, что дайна-ви решатся на невозможное — ступить в Топь! Да ещё когда! В самый разгар весеннего подъёма воды!

Многие знали, что, если преодолеть это страшное место, за ним окажется небольшой кусок суши у подножья Северных гор, но из-за неприступности болота никто не решался осваивать те земли. К тому же дальше пути не было: сами горы — территория другого народа. Для дайна-ви тот клочок земли стал последней надеждой. Они сдерживали боем и хитростью подступавшие войска, давая возможность детям и сопровождавшим их солдатам уйти первыми. А после наступил очередной рассвет, когда ни эйуна, ни амелуту не нашли ни единого врага в лесу, который позже назовут Пограничным.

Очень долгое время от смертников не было вестей, и сидящие как на иголках правители успокоились, посчитав, что даже если беглецам и удалось задуманное, то их выжило слишком мало, чтобы представлять хоть какую-то угрозу. Проходили десятилетия, и о больных эйуна забыли. Вспышек болезни больше не возникало, а разносить её было некому.

Меж тем у самих дайна-ви шла борьба за каждый прожитый день. Топь пожрала многих. Но словно в ответ на ухудшение ситуации Первая болезнь отступила. Не без следа. Дайна-ви осознавали, что теперь совсем не походят на своих прародителей эйуна физически. Что стали одной из молодых рас. Теперь, когда смертоносная зараза осталась в прошлом,       хвори, подобные тем, что всю жизнь мучают амелуту, настигали их одна за другой.

До клочка суши за болотами добрались немногие. Продвигались очень медленно, выверяя каждый шаг, полуголодные, выживающие редкими случаями удачной охоты, таща на плечах детей. Именно тогда Ландариэль, используя весь свой талант оратора, стараясь ничем не уронить гордости боевых подруг, внушил своей общине мысль о том, что пора отречься от традиций народа-прародителя ради выживания. И первой традицией, ушедшей под нож, стало следование кодексу боевого сестринства. И хотя женщины всё ещё имели право держать в руках оружие, им запретили жертвовать собой, участвовать в рискованных вылазках, отдавая это право мужчинам. Хотя бы до тех пор, пока они не обретут твёрдой почвы под ногами и нового дома. Учитывая обстоятельства, нашлось не слишком много тех, кто высказался против, но даже они смирились, понимая, что именно от женщин зависит, наступит ли для их народа будущее или они станут первыми и последними из дайна-ви.

Этими словами, «победившие боль», они назвали себя сами. Два коротких слова, обозначающие глубочайшую скорбь от осознания, что тебя предал твой собственный народ, на благо которого ты готов был отдать всю свою жизнь, насколько бы длинной она ни была. Этим словосочетанием они выразили своё желание продолжать жить.

Уцелевшие добрались до суши в середине лета и были вынуждены принять, что у них осталось каких-то два месяца на то, чтобы наладить быт, построить укрытия и сделать всё, чтобы пережить неумолимо подступающую зиму. В этом труде они забыли собственное «я». Им некогда было думать о личных потребностях. Всё ради того, чтобы успеть. Без инструментов, рубя дрова оружием, ножами выстругивая нужные вещи или прилаживая их к шестам, чтобы получить копьё, полезное для охоты. Учась лечить не только следы битв, но и болезни, по крохам собирая разрозненные знания, обмениваясь опытом, понимая, что выжить по одному не выйдет. Та зима забрала ещё нескольких из них, спаяв остальных в настолько нерушимую общность, которой до сих пор нет равной во всей Рахидэтели.

В середине весны сердце Ландариэля перестало биться. Он остался в памяти сородичей последним правителем, связывающим их с народом-прародителем. Имена его и Раметрии в дни поминовения до сих пор звучат раньше остальных.

Ему на смену пришёл первый выборный руководитель, Старший-среди-Отцов, заложивший основы нового закона. Новые принципы правосудия, принципы построения семьи. «Право жизни для народа превыше всего!» И потому желание женщины носить ребёнка встало во главу угла. Появились полигамные семьи. Если две женщины мечтали об одном мужчине, то он должен был дать чадо обеим. Если женщина остывала к одному, но готова была составить союз с другим, никто ей не мешал.

Дети. Эйуна хотя и не были обделены любовью, но военный образ жизни часто заставлял их считать рождение таковых очередной отдачей долга родине. Дайна-ви же начали осознавать, какое они на самом деле сокровище. К тому моменту они настолько впитали в себя уроки, преподанные Топью и Зимой, что возражающих не нашлось. Даже женщины, которые до того даже представить себе не могли, что будут способны нарушить чистоту брачного союза, пошли на это.

С этим пятном на совести тоже пришлось учиться жить. Не всем это давалось легко, и не одна личная драма сопровождала изменение традиций. Были и такие, кто просто не смог смириться. Принося публичные извинения общине за то, что не могут разделить с ней единый путь, они совершали ритуальное самоубийство, благословляя остающихся в живых на дальнейшую борьбу. И всё же большинство понимали, что иначе никак, и скрепя сердце скрывали до поры до времени от детей, что прежде всё было иначе. Новые поколения росли, узнавая о традициях предков, изучая историю в зрелом возрасте.

А ещё был Холод. Неспособность сопротивляться его силе — наследие Первой болезни. Дайна-ви столкнулись с тем, что их жизнь могла оборваться с приходом холодов. Тепло стало олицетворением завтрашнего дня, а борьба за него — первостепенной задачей. Они настолько боготворили его, что годы спустя это стало толчком для появления новых традиций. Дайна-ви окончательно отринули привычную мораль. Тепло в любом его виде ценилось дороже всего, что окружало их. Они перестали осуждать друг друга за стремление получить хотя бы его каплю. Ежедневный труд отбирал все силы, и у них не находилось времени и духа на осуждение таких же борющихся за жизнь. Правители приняли это изменение и закрепили законодательно. Отныне никто не мог осудить другого члена общины за стремление к теплу: душевному ли, телесному ли. Они научились открыто спрашивать, получать ответ и жить дальше. Неважно, услышали «да» или «нет».

Численность, Холод. Эти проблемы не были единственными. Маленький клочок суши не мог обеспечивать нарождающийся народ ресурсами вечно. Вырубка деревьев под пашни и строительство быстро опустошила край. Встал вопрос нехватки топлива для обогрева жилищ. Среди дайна-ви не было знатоков горного дела, даже их предки эйуна владели им только на уровне добычи камня для построек. Полезные ископаемые обычно закупались со стороны.

В поисках ответов они снова оглянулись на Топь. И научились. Ходить по ней. Приручать болотных животных. Охотиться. Бороться с ужасными тварями, для которых болото являлось домом. Освоили несколько новых ремёсел. И однажды среди островков, разбросанных среди Топи, было совершено великое открытие, на столетия подарившее им надежду: порух. Уникальный материал, дающий тепло и свет. Оставалось одно — организовать регулярную добычу.

На тот момент у дайна-ви уже подрастало молодое поколение, активно принимающее участие в жизни общины с самого юного возраста, но тех, кто бы мог участвовать в настолько тяжёлых работах, как разработка полезного ископаемого, было мало. А ведь ещё надо пахать поля, обустраивать временные поселения рядом с местом добычи… Как ни старались лучшие умы решить эту задачу, она не сходилась с ответом. Нет работников. Значит, их тоже надо достать на стороне. Поначалу согласных с единственным, озвученным шёпотом вариантом нашлись единицы. В основном среди тех, кто так и не смог простить народу-прародителю предательство соплеменников и жестокость — людям.

Шло время. И с каждым годом, глядя на редеющий лес, всё больше находилось тех, кто понимал — нет другого выхода. В 327 весну от начала Эпидемии дайна-ви пересекли болото и ступили на земли амелуту. Деревни, стоявшие рядом с лесом, содрогнулись от ужаса, увидев эйуна страшного облика, которые взяли в плен и утащили на Мрекское болото самых сильных мужчин и зрелых сыновей. Налёт следовал за налётом, и к тому моменту, как весть долетела до Гая, в этих поселениях остались только старики да воющие женщины с младенцами. Судьба взятых в плен осталась неизвестной.

Сначала на помощь селянам выслали небольшой отряд, полагая, что его хватит, чтобы побороть каким-то образом выжившую среди болот кучку больных бандитов. Судьба отряда оказалась аналогичной судьбе крестьян. Привыкшие, что эйуна воюют лицом к лицу, считая ниже достоинства настоящего воина ударять со спины, солдаты оказались абсолютно не готовы к той битве с неожиданными атаками и засадами, которую развернули против них их потомки дайна-ви. Они не ставили себе целью победить и убить. Им нужны были пленные. Лес наполнялся ловушками.

Король, правивший тогда людьми, приказал захватить несколько языков.

Постепенно, через вновь поступающих рабов, дайна-ви восстановили картину событий, происходивших далеко от Мрекского болота. Пленных рабовладельцев допросили, и о результатах допроса стало известно тану. Узнав о том, что дайна-ви охотятся на рабов, отбросили принятую у их народа строгую мораль об их семьях и традициях, эйуна отреклись от своих потомков. Их судьба была полностью отдана в руки амелуту, чьи территории лежали ближе всего к болоту. В глазах народа-прародителя дайна-ви были достойны только смерти, как нарушившие все известные кодексы. Никто не стал разбираться, почему так произошло.

Среди эйуна нашлись те, что сохранили в себе ненависть ещё с первой войны, желающие отомстить. И им никто не мешал осуществлять их месть. Что касается амелуту, то они были только рады получить свободу действий без дипломатического политеса. Люди мечтали поскорее уничтожить угрозу и вернуть в семьи отцов и сыновей. Новая война проходила на очень ограниченном участке — в лесу, что окружал Мрекское болото. Она шла с переменным успехом: то люди пришлют отряды побольше, то дайна-ви наставят ловушек похитрее. Несмотря на то что окончательную победу так и не удалось одержать, король никак не мог воспринять всерьёз, что на землях за болотом могла скопиться сила, способная диктовать условия. Пограничный лес считался территорией амелуту.

Итог войны решило новое изобретение. Шейба-плеть. Оружие столь страшное, что заставляло дрогнуть руку самого бывалого воина противника, если заводило свою песню. Её изготовили один из пастухов дайна-ви, мастерски владеющий кнутом, и его сестра, умеющая делать из металла красивые вещи. Вдвоём они испытали новое оружие, а первыми солдатами, вооружёнными им, стали подпаски изобретателя. Ужасные раны и практически неотвратимая, и главное — мучительная, смерть, несомая поющими кнутами, заставила дрогнуть чужую армию. А эйуна, попавшие под плеть, если выживали, не могли снести позора меченых — пожизненно носить на себе знак того, что тебя победил больной изгнанник. Те немногие эйуна, что помогали людям из личных целей, покинули поле боя. Длани Хараны не всегда успевали помочь остаться в живых, имея дело с оставленными шейба-плетьми ранами. У простых людей, в чьих глазах одарённые были почти всесильными, дрогнул моральный дух.

Лес у Мрекского болота перешёл полностью под контроль дайна-ви, и это событие считается концом той войны. И хотя отряды карателей до сих пор прочёсывают эти территории, они уже не чувствуют себя там как дома. Пограничный лес на сотни лет стал полем бесконечных партизанских стычек. «Очистить лес от дайна-ви!» — говорят каратели, понимая, что это невозможно. «Нам нужны новые работники», — говорят дайна-ви, выходя на охоту по мере необходимости. И у этой войны победителя нет.

Терри-ти закончил историю, когда сели две звезды. Подступали сумерки, и Ира, которая находилась под сильным впечатлением от рассказа, всё же сумела сообразить, что её гости давно не ели. Собравшись было пойти к общему костру, она некстати вспомнила, что теперь ей там не рады.

— Вы хотеть есть, я думать. Вы вещи… Где быть? Люди и эйуна не дать вы пища.

— Не волнуйтесь, госпожа, — сказал Линно-ри, — недалеко от вашего лагеря остались наши верховые животные. Там и припасы.

— Это есть важно. Я идти вы. Много сердитый люди и эйуна. Лэтте-ри, Терри-ти быть моя шатёр. И моя много-много просить. Не говорить «госпожа». Ирина. Или быть Ириан.

Линно-ри встал и придержал для неё полог шатра. Они прошли через весь лагерь, провожаемые взглядами, выражения которых лучше не описывать, если хочешь спать спокойно. За ними увязались трое воинов, не делающих попыток ни скрыться, ни приблизиться. Ира подумала, что это барон отдал приказ следить за её гостями.

Они пересекли небольшую поляну и свернули к опушке. Там Линно-ри, на секунду прикрыв глаза, так оглушительно свистнул, что Ира с трудом подавила желание заткнуть уши. Охрана подорвалась было к ним, но, не пробежав и трёх шагов, замерла, глядя, как из-за деревьев, мягко ступая, вышли два белоснежных создания. Верховые животные, но вот Ира никак не ожидала увидеть такую гигантскую версию лисы! Морды — один в один, а хвосты столь огромные, что если животные выставляли их перед собой, то мгновенно превращались в меховой шар. На спинах закреплены два белых седла, одно из них — двухместное, а по бокам свисали седельные сумки. Интересно, почему дайна-ви приехали на чём-то столь феноменально заметном в лесу и в поле?

До чего же эти звери прекрасны! Ира даже не услышала предостерегающего окрика Линно-ри, когда подошла поближе. Что-то безумно мягкое с тёплым дыханьем ткнулось ей в лицо, а широкая лапа повалила на спину. Зверь обнюхивал её, а она смеялась от щекотки. Верховой зверь — ручной зверь. Скорее всего, именно этим можно объяснить то, что она ни капельки его не боялась. Да и как можно бояться такой красоты? Запустила руки в белоснежную шерсть и чуть не взвыла от щенячьего восторга, прикоснувшись к наинежнейшему меху из когда-либо щупанных ею. Она притянула к себе зубастую морду поближе и ткнулась в неё лбом. Зверь замер, медленно убрал лапу с её груди, а после обошёл вокруг и улёгся так, что окружил Иру своим туловищем и хвостом со всех сторон. Сразу стало тепло, но, чтобы хоть что-то видеть, приходилось пригибать шерсть руками.

— Линно-ри, как есть называться эта зверь? Они есть такой… слова нет. Они красота, и мех, и тепло…

Мужчина, прежде чем ответить, долго рассматривал «лису», поджав губу.

— Это урусы. Ириан, вы совсем их не боитесь?

— Я не видеть такой урус раньше. Я любить звери. А урус — красиво, нельзя не любить. Это есть… волшебство: такой зверь можно ездить ноги.

— Ясно, — ответил Линно-ри, краткостью ответа сразу напомнив ей Лэтте-ри. И правда, братья. Ира слегка стряхнула с себя эйфорию, вспомнив, что в шатре дожидаются их возвращения.

— Урус, мочь есть архи и другой звери лагерь?

— Могут. Хищники. Но пока каждый из них при хозяине, едят с его рук или по приказу. Можете не опасаться за ваших животных.

Линно-ри щёлкнул пальцами, и урусы встали по бокам от него, вызвав у Иры невольный разочарованный вздох. Они снова прошли через лагерь, полный зевак, но теперь их провожали изредка летевшие весьма грубые насмешки.

— Значит, на Севере и такими мерзопакостями не брезгуют? — громко спрашивали люди.

— Я слышал, что тому, кто хорошо владеет нижним мечом, оружие настоящих воинов давать в руки нельзя, — поддакивал кто-то из эйуна.

Ира примерно понимала смысл выражений, но совершенно не могла уяснить, почему вдруг разговор закрутился вокруг эм… мужских качеств её гостя. Линно-ри пропускал всё это мимо ушей, будто и не слышал вовсе. У шатра он пальцами выщелкал сложный ритм, и урусы улеглись рядом со входом, прикрыв морды хвостами.

В сумках у дайна-ви оказался рацион, вызвавший у Иры приступ ностальгии пополам с резким желанием воздержаться от ужина. Махи. Восемь месяцев на этих лепёшках. Такое не забудешь! Хорошо хоть, не они одни. Приличный запас крупы, сушёные ягоды и фрукты, по виду прошлогодние, и солёное мясо, которое в отличие от закаменевшего теста выглядело свежим.

Ира задумалась. В свете недавнего рассказа и наплыва воспоминаний при виде этой простой еды, вкус которой очень хорошо помнила, равно как и сопровождающий его образ жизни, она испытала глубокий приступ сочувствия. Нет! Сегодня на ужин будет приличная еда, даже если есть придётся за полночь! Зря, что ли, она хвостом ходила за Риканом?

— Вы мочь ждать? Я знать много вкусный трава для это мясо. И надо дрова греть вода котелок. Я хотеть готовить вкусно еда.

— В этом нет необходимости, гос… Ириан, — попытался было остановить её Терри-ти.

— Надо, — ответила она, доставая из сумки топорик, подаренный когда-то Лэтте-ри, и опуская за собой полог.

Дайна-ви остались одни.

Некоторое время они молча переглядывались. Терри-ти не выдержал первым и тихо заговорил на родном языке:

— От всего, что сегодня случилось, у меня стойкое ощущение, что я сплю. Или вижу сны на мосту у Чертога Маяры. Мы в самом центре лагеря среди прародителей и амелуту и до сих пор живы…

— Вопрос: должны ли мы тут остаться? — перебил его Линно-ри. — Брат?

Лэтте-ри задумался.

— У нас нет выхода.

— Но почему? Урусы матушки обучены защищать наездников. Без них мы были практически              беззащитны против такого отряда, теперь — силы равны. До Каро-Эль-Тана осталась седмица пути, может, чуть больше. Помощь отряду не подоспеет. Мы сможем оторваться от него, первыми достигнуть Заповедного леса и выполнить приказ Отца.

— Если не напоремся на внезапно выросший перед глазами чей-нибудь форпост, как декаду назад. Нам тогда повезло, что были сумерки и охрана не признала в нас дайна-ви, — ответил ему Терри-ти.

— Не оторвёмся. У них моса. Я уже имел с ними дело когда-то давно. Урусы хороши, но не бессмертны. Арбалетчиков достаточно, чтобы справиться с ними. И кроме того, мы подставим под удар ту, которой ещё долг за жизнь не отдали. Если я хоть что-то понял в её диалоге с тем бароном, то, защитив нас, она взяла на себя ответственность за наши поступки. Убьём кого-то — за убийство казнят её, — сказал Лэтте-ри.

— Знаешь, брат… Мне кажется, она так и так ничего не решает. Из того, что понял я, её бережёт приказ короля и пророчество кого-то из одарённых. И тот и другой сейчас далеко, а солдат ты видел. Убьют, если захотят. Особенно если властной руки не хватит удержать их в узде. А с нашим появлением её жизнь превратится в пытку.

— Значит, теперь это наша забота.

— Ты считаешь, что остаться будет правильнее? А что, если нас просто убьют во сне?

— Мы приняли смерть, когда покинули Долину по приказу Отца. Она настигнет нас так или иначе.

— Ты… так уверен, что мы больше не вернёмся домой? — Терри-ти даже привстал.

— Шансы ничтожны. Мы должны выполнить долг перед дайна-ви. У врага моса, арбалетчики, одарённые. Я сам вызвался. Но… учитывая обстоятельства, я бы предпочёл, чтобы вы взяли урусов и ночью покинули это место.

На него посмотрели именно так, как он и ожидал. Лэтте-ри и не надеялся, что брат и друг оставят его одного. У него нет средства развернуть их на этом пути, но он не мог не попытаться.

— Даже не надейся, — сказал Терри-ти. — А вы видели того взъерошенного прародителя, что командует эйуна? — перевёл он разговор.

— А что с ним не так?

— Что не так? Ты когда-нибудь видел что-то настолько красивое? Остальных я не успел разглядеть, не до того было, но он… Неужели когда-то и наши предки были настолько прекрасны?

— Ты будто на Утёсе не был, — равнодушно ответил Линно-ри, — там уже который год женщина-эйуна работает. Не насмотрелся ещё?

— Так то женщина! Мне мороз сердце царапает, когда думаю о том, что эйуна и дайна-ви — одна кровь. Что и мы когда-то имели этот дар, красоту.

— Красота не дала прародителям отзывчивости. Красота не научила их защищать тех, кто одной крови с ними. Красота не внушила им желания выслушать. Что от неё толку, если она не даёт ничего, кроме гордыни? Эйуна отреклись от нас. Приятный глазу лик и сердце, что излучает Холод. Вот что такое эйуна. Я стыжусь того, что мы все — потомки Первых! Да и не тебе жаловаться на отсутствие приятного облика. Скажи спасибо матушке.

— Скажу. Она оценит, что ты научился говорить тёплые слова. Значит, мы остаёмся?

Лэтте-ри кивнул.

— Остаёмся. Отдать долг за жизнь.

— Брат, я поддержу твоё решение, хотя не уверен, что наше присутствие не сделает нашей спасительнице хуже. Но, в конце концов, для дайна-ви есть только одна причина не отдать долг за жизнь — кончина.

— Ага. И того одарённого не забудь, — вставил Терри-ти.

— Он не слишком-то был рад, помогая мне.

— И всё же — помог.

Линно-ри задумался.

— Значит, женщина, что столь переполошила наших солдат на Утёсе, — чужеземка, — продолжил Терри-ти мечтательно. — Интересно. А я-то полагал, что мы так срослись с болотом за эти три тысячи лет, что проморгали изменение обычаев амелуту. Она не питает к нам ненависти, несмотря на рабство. Даже верится с трудом. Равно как и в тот облик, что я увидел сегодня. Ты действительно это сделал!

Лэтте-ри на любопытный взгляд ответил пожатием плеч.

— Вот было бы интересно послушать про земли, откуда она родом!

— Угомонись, — сказал Линно-ри, — нам до завтра дожить и долг выполнить. А ты опять со своими мечтами…

— Не мешай старшим предаваться размышлениям! Эй! Не сердись. Знаешь ведь, что не со зла дразню. А с другой стороны, когда это мечты мешали выполнению долга? Новая земля, где не ступала нога эйуна, населённая амелуту, не знающими вражды… И почему бы дайна-ви не узнать о ней подробнее? Это могло бы стать… надеждой.

— «Разум должен быть подобен Холоду, что забирает наши жизни». Ты опять забыл, чему учили тебя наставники. Амелуту — это амелуту. Как бы далеко от Рахидэтели они ни жили. Одна человеческая женщина, чьё сердце ещё не забыло о милосердии, не может отражать весь народ, к которому она принадлежит. Их мужчин, что держат в руках оружие, ты не видел.

— Знаешь, Лин, тебе бы наставления писать для молодых. Но ты уж прости, я их читать не буду. И так наша жизнь похожа на пыточный подвал, а от твоего наставничества и вовсе захочется на меч броситься.

— Неуч, — кратко ответил Линно-ри.

Лэтте-ри вышел на улицу, оставив брата и друга за привычным осуждением характеров друг друга. Если беседа скатилась в этом направлении, то можно спокойно уходить. Она не закончится ещё долго, да и итог известен — ничья. Самые близкие ему существа так и не нашли общего языка, хотя и имели несколько схожих черт характера. Единодушны были только в одном — таскались за ним как привязанные, и никакая сила не могла бы оставить их дома, соберись он в опасное путешествие.

Он машинально погладил по загривку Мальку — матёрого уруса, который вёз его все эти дни. Зверь рыкнул что-то под нос, выражая удовольствие, и Лэтте-ри уткнулся лбом в его шерсть. «Сёстры, скажите, чем так ценна моя жизнь, что я уже в который раз ухожу из-под руки Маяры?» Он старался оставаться хладнокровным, но Терри-ти очень метко описал то состояние, в котором они втроём находились. Как бы ни отгораживался он от эмоций, как бы ни пытался с ними бороться, но ощущение сна наяву его не покидало.

Они с Ириан опять встретились. Когда она ушла, он не смог снова вернуться в привычную жизнь. Всё произошло слишком быстро. Он столько всего хотел спросить, столько сказать, понять, чем заслужил своё право на жизнь. А она ушла, едва обретя способность ходить. Для дайна-ви всё, что покинуло болото, — обратно не возвращается. Именно так он ощущал себя, когда они втроём вышли на широкий простор за пределы Пограничного леса. Этот мир был огромен и негостеприимен. Он собирался приложить все усилия, чтобы выполнить приказ, но верить в то, что это удастся, получалось с трудом, а уж возвращение домой он вообще приравнивал к несбыточной мечте. Одновременно скорбел и радовался, что последние часы встретит в окружении родных.

Каково же было ей идти в неизвестность, будучи не просто вдали от дома, а вообще в другой стране, где всё чужое — язык и обычаи! О Сёстры! Ну почему, почему он не попытался разузнать у неё подробнее, откуда она такая, не знающая языка! Время меняет людей. Десятки лет меняют обычаи. Принял самую простую версию событий и обрёк невиновную на рабство. Он всегда знал, что не годится на роль судьи.

Закон дайна-ви заранее обрекал амелуту и эйуна на участь добычи. Простить то, как они поступили с их предками, жители болот не могли до сих пор. Лишь Первый Божественный закон хранил их от огня мести. Но она была чужой. Невиновной! Не способной на ненависть! Если бы её страх перед ними не был столь велик, если бы она захотела рассказать о себе тогда, если бы он приказал Ринни-то выяснить, откуда она… Если бы… Всё было бы иначе. Может, и он сейчас не стоял бы тут, но и Ириан не встала бы к столбу.

Он считал её сильной после обвала. Смешно. Да обвал ничто по сравнению с тем, что ей удалось пережить с момента, как потеряла родину! И его вина в том — одна из первых в списке. Он сам уподобился угнетателям его народа.

Дайна-ви знали, что женщины — сильные. У их подруг в самые тяжёлые времена находились тёплые слова для мужей, братьев, отцов и соратников. Диву даёшься, насколько они способны сохранять искру надежды, когда холод разума приказывает сдаться. Даже история говорит об этом: если бы не вера Раметрии в победу и собственного мужа, их народу не бывать сегодня на картах Рахидэтели. Но видеть, что страх, лишения и боль не вызывают ответной ненависти, ему приходилось впервые.

Ириан сильно изменилась за эти полгода. Тот просящий, неуверенный взгляд ушёл в прошлое. Обретённая ли возможность говорить в этом виновата или распустившийся, как ночные цветы, характер, но его до сих пор дёргало от тех интонаций, которыми она изъяснялась с бароном. Да она почти орала на него! Стан выпрямился, появилась уверенная походка, далёкая от женской: широкий шаг, быстрый и стремительный, каждая нога прямо впечатывалась в землю. Ничего общего с бесшумной поступью эйуна или плывущим шагом амелуток. И главное — она говорит! Теперь он не упустит случая: выберет момент и обязательно спросит, почему Ириан не лишила его жизни под завалом, когда имела такую возможность. Почему позволила жить и даже заботилась о том, кто принёс ей столько боли. Это был вопрос, который лишал его покоя последние месяцы.

Он снова потрепал Мальку и выпрямился. Ириан шла к шатру, едва таща охапку поленьев с торчащими во все стороны ветками, в зубах удерживая связку с травами. Увидев его, она потупила взгляд, осознав, как выглядит, а потом улыбнулась и хихикнула, стараясь не выронить ношу. Принимая у неё часть дров, Лэтте-ри почувствовал, как его рёбра дёрнулись, пропуская через себя совершенно несвойственную им вибрацию, и как едва заметно поднимаются уголки губ. Смех, родившийся в груди, так озадачил его своим появлением, что он замер. Ириан улыбнулась ему в ответ и, присев на корточки в сторонке от шатра, принялась налаживать костёр.

ГЛАВА 3. ХОЛОД

Неделя выдалась тяжёлой. Доканывали и отношение окружающих, и напряжённость, прочно обосновавшаяся в Ирином шатре. Дайна-ви постоянно ждали ножа в спину. По ночам они спали по очереди, причём каждый из урусов тоже бодрствовал по половине ночи. Эти животные отваживали желающих приблизиться к их хозяевам, но эйуна и люди умудрялись доносить свои мысли и намерения издалека.

Мужчины, поселившиеся с ней под одной крышей, всячески старались её не стеснять. Попросили для себя небольшой угол, где организовали лежанку, вещи держали в сумках и не доставали без надобности, чтобы не занимать лишнее место. Когда она предложила поделиться шкурами, которых у неё было в достатке, они категорически отказались. Она не стала настаивать, полагая, что может задеть чью-то гордость. Оружие держали поблизости, но прятали с глаз, видя, как оно вызывает дрожь по её телу. Ей не нужно было намекать им, когда надо выйти из шатра, чтобы дать переодеться, да и просто остаться одной не было проблемой. Стоило погрузиться в мысли, как они тихонько покидали шатёр. На желание поговорить откликались моментально, но и тишина никого не тяготила. Когда она уходила к общему костру, чтобы взять себе еды, Лэтте-ри сопровождал. Его не останавливали уверения в том, что солдаты не причинят ей вреда, сам он считал их опасными.

Дайна-ви предложили обеспечивать её мясом, которое добывали на привалах охотой. Они даже не покидали ради этого лагеря, достаточно было отдать приказ кому-то из урусов. Звери возвращались сытые и приносили добычу для своих наездников. Но Ира продолжала гнуть свою линию и, несмотря на косые взгляды, делила трапезу с солдатами. Она не чувствовала себя виноватой за собственные решения и считала, что остальным просто требуется время, чтобы это понять. А это произойдёт быстрее, если она будет мозолить глаза тем, кто посчитал её суд неправильным. К тому же остатки своей порции она всегда таскала в шатёр, давая своим гостям возможность разнообразить рацион.

Терри-ти ходил за ней хвостом так же, как она в своё время за Риканом, зарисовывая травы, которые она предлагала добавлять к пойманной урусами добыче. Он постоянно сокрушался, что по возвращении домой придётся снова довольствоваться махи, и строил планы, как превратить эту еду в более съедобную. Братья не поддерживали его стремлений, и Ире казалось, что причина тому — слабая вера в возможность вернуться домой.

Друг Лэтте-ри оказался до ужаса любопытным и много расспрашивал её о неизвестных землях, пока его не отгонял Линно-ри. Последний даже на фоне Лэтте-ри казался молчаливым и говорил только по делу, но повесить на него ярлык «хладнокровный» у Иры язык не поворачивался. Линно-ри был очень чуток к окружающим и даже своего шустрого друга одёргивал именно в те моменты, когда рассказы о доме уже начинали вызывать у неё не ностальгию, а ощутимую боль.

Её питомцы произвели на гостей незабываемое впечатление. Смагу оценили по достоинству, равно как и её умение ездить верхом, а Куплетик… Когда в первую ночь, по привычке достав раковину, Ира положила её около уха, она совершенно не ожидала подобной реакции на музыку. Она уже неделями засыпала под колыбельную, что пел ей Лэтте-ри под землёй, совсем забыв, что эта мелодия ей не родная. На первых аккордах Терри-ти выронил флягу, из которой пил, Линно-ри, чья очередь была стоять на часах, ворвался в шатёр, а Лэтте-ри приподнялся на локте с постели. Раковина, словно почувствовав, что у неё теперь есть отзывчивая публика, старалась вовсю. Её исполнение было в тот день наиболее близко к тому, что она слышала вживую. Создавалось впечатление, что питомец добрал недостающие знания у окружающих дайна-ви. Когда песня кончилась и раковина закрылась, получив порцию травы, Терри-ти ошеломлённо спросил:

— Что это было?

Ира рассказала ему про волшебного питомца, способного воспроизводить песни, по которым тоскует сердце хозяина.

— Но это же наша песня! Где вы…

— Под земля.

Терри-ти уставился на Лэтте-ри, который снова откинулся на постель и прикрыл глаза. Ира села рядом с ним на лежанку.

— Лэтте-ри… вы знать много красивый песня. Я думать, раковина мочь их петь. Мочь вы брать её вы рука?

Он медленно протянул ладонь. Куплетик с готовностью раскрылся, наполняя шатёр хорошо знакомой мелодией. Когда она кончилась, зверь получил новую порцию еды и закрылся. Ира спрятала его в нагрудный карман.

— Песня этот. Я помнить хорошо. Что она быть слова?

— О мужестве. Непонятно? Об умении идти через боль. О желании жить, — ответил ей Линно-ри.

— Она мочь учить жизнь, даже если слова не знать. Хороший песня.

В ту ночь мужчины долго ворочались во сне.

Следующим днём они миновали небольшой населённый пункт, который Ира успела разглядеть, несмотря на то что объехали его по широкой дуге. Через три-четыре километра они встали на привал, и она решила заняться проблемой, которая возникла не далее как вчера вечером. Рикан, обычно щедрою рукою выдававший ей еду для позднего ужина, встал в позу и в довольно резкой форме объявил, что если она голодна — стол к её услугам и есть отныне разрешается только в присутствии остальных солдат.

Ира молча выслушала это требование. В голове крутились совсем недобрые мысли, а ситуация выводила из себя. Она смотрела на дайна-ви, на то, как они жмутся друг к другу, искренне стараясь её не стеснять. И злилась. Гость — твоя ответственность. Гость — существо, ради которого надо выложиться. Это были правила не Рахидэтели, а её, домашние. Чисто русское гостеприимство, привитое родителями. Если что-то мешает быть хорошим хозяином, надо это менять. Ей будет стыдно всю оставшуюся жизнь, если хотя бы не попытается. Вспомнилось «непрерывное покаяние». Нет! Раз уже чувствуешь, что будет стыдно, значит — время действовать. И что, в конце концов, с ней могут сделать? Нет, давайте смотреть правде в глаза — солдат много и при желании им всё под силу. Но! Уже то, что гости в её шатре, а не кормят падальщиков, само по себе показатель того, как они относятся к её «божественной» миссии. Значит, этим надо пользоваться! Хотя бы рискнуть разок и проверить границы допустимого.

Едва поставили шатёр, она полезла в сумку за подарком Птички. Пересчёт мелкой монеты занял какое-то время, но в итоге вызвал у неё удовлетворённый вздох. Сумма была не то чтобы ощутимая, но на её цели вполне хватало. Она отсыпала горсть монет, завернув их в мешочек, закатала рукава, обнажая браслет сая, повесила кинжал на пояс и направилась к архи. Барон Бирет, которому теперь доносили о каждом её перемещении, примчался, застав Смагу уже почти осёдланным.

— Ирина, куда вы собрались?

— Деревня. Город. Назад ехать я видеть.

Барон резко схватил её за щиколотку, едва она запрыгнула в седло.

— Вы с ума сошли! В одиночку! С открытым лицом! Верхом! Без охранных знаков! Хотите, чтобы вас убили?!

— Я есть знак, — она показала ему браслет.

Барон прищурился.

— Ирина. Слезайте немедленно! Я отвечаю за вашу никому не нужную жизнь перед своим королём!

Он схватил её за руку, она начала вырываться, когда он потащил её с седла. Когда она шлёпнулась на землю, Смага дико заржал и поднялся на дыбы, заставив барона отскочить из-под копыт.

Ира поднялась.

— Не хотеть я ехать один, дать для я воины.

— Я сейчас позову солдат, и мы скрутим и вас, и вашего архи и дальше повезём в Каро-Эль-Тан в таком виде! Вы можете быть судьёй, но пока я командую этим походом, вы подчиняетесь мне!

Внезапно у него над ухом раздался рык. Он резко обернулся и уставился взглядом на слюну, капающую из пасти Мальки. Сам хозяин животного стоял неподалёку, сжимая в руке плеть. Смага попятился от огромного хищника, призывно ржа. К поляне стали стягиваться жеребцы. Урус прикрыл пасть и медленно обошёл людей, встав за спиной у Иры, молотя хвостом по земле, поднимая в воздух комья пыли и щепок. Он снова оскалил пасть, явно давая понять, кого пришёл защищать.

— Лэтте-ри! Не надо оружие быть! — затараторила Ира, положа руку на загривок Мальки. — Я сама говорить. Убери! И Малька не надо зубы.

Лэтте-ри смерил барона взглядом и подал зверю широкий знак, тот перестал рычать, всё ещё настороженно глядя на человека напротив.

Барон сжал кулаки, напряглись солдаты.

— Барон Бирет, я знать вы правила. Я иметь гость! Я плохой хозяин и мало дать моя гость. Но я хороший есть хозяин и думать о мой гость. Мне надо ехать деревня и везти мало еда. Люди купить. Есть деньги. Я мочь ехать. Смага и этот вещь моя рука меня защищать. Птичка, мой друг, говорить так. Нельзя одна — вы мочь дать солдаты. Или, — она полезла в карман, — я мочь дать деньги и сказать надо есть купить.

Барон кипел. Страшное было зрелище. Молчаливое. Если бы не месяцы, проведённые у дайна-ви, её бы, наверное, обманул этот спокойный и напряжённый взгляд, но она видела, какой гнев разгорается за его стеной. «Ну всё. Или драка, или кульком через седло до самого Каро-Эль-Тана». Внезапно барон протянул ей руку. Она непонимающе на него уставилась.

— Давайте ваши гроши, чего встали, как придорожный столб! — рявкнул он.

Ира протянула ему мешочек:

— Корни тима. Соль. Сахар. Плоды яра и ягоды. Не помнить слово. Красный быть. Хлеб. Молоко. И сухой трава… Бела… крыльник.

Глядя на барона, она задалась вопросом, а не простое ли изъятие означают его действия. Он сплюнул, ушёл к солдатам, и через несколько минут один из них пошёл седлать архи. Значит, нет.

— Ириан, вы сильно рисковали. Зачем? — спросил Лэтте-ри.

— Так надо быть. Моя язык слово есть правильный. Достало! Оно говорить… Граница быть. Граница один — достало, значит, делай и быть всё другой. Граница второй — достало, ничего не делай. Я говорить: «Достало!» Я — хороший хозяйка и любить гости. Они говорить, я судья. Я мочь это… работать. Я устать быть на граница. Я судья есть и мочь делай или я не судья и быть мешок ехать Каро-Эль-Тан.

С этими словами она отвернулась и полезла носом в шерсть уруса, чтобы вернуть себе спокойствие и хорошее настроение, а после села на Смагу — всё равно осёдлан, и поскакала нарезать круги вокруг лагеря.

Через час Рикан, резко дёрнув полог, ввалился в её шатёр, швырнув на пол мешок с едой. Ира бросилась разбирать покупки. Тут было всё по списку, ничего не забыли, но количество заставило её удивлённо поднять бровь. Она достала лист бумаги и набросала расчёт. Так и есть! Вряд ли в этой деревне цены сильно отличаются от цен рынка Ризмы. И насколько можно сбить их торгом, она примерно представляла. Значит, в мешке продуктов как минимум втрое больше, чем можно было бы купить на отданную ею сумму! С чего бы такая щедрость? Вряд ли барон резко подобрел. Его ненависть к дайна-ви и всему происходящему не напускная. Помножим на должностные обязанности и убеждения… Нет, доброта тут ни при чём. Скорее всего… Да. Точно. Этих продуктов хватит как раз на оставшееся время дороги ровно на четверых. Значит, он просто не хочет новых показательных взбрыков с её стороны. Жрите и не вякайте. Примерно так. Проще доплатить из собственного кармана, но поддержать видимость порядка.

Она вздохнула. Своего удалось добиться, но это не утешило. Как же досадно! Как обидно! Как хочется, чтобы было, как раньше, когда существа вокруг не пытались перегрызть друг другу глотки! Она сжала мешок и начала распаковывать провизию. Закончив, схватила топор и ушла вымещать настроение на поленьях.

Последние дни пути проходили в тяжёлой тишине. Ира боролась с приступами раздражения, дайна-ви проводили их в тихих разговорах на своём языке, которые смолкали, стоило ей войти в шатёр. Она чувствовала, что их что-то тревожит.

Как-то ночью Иру разбудило громкое ворчанье, перемежавшееся тявканьем и скулежом. Она протёрла глаза и уставилась в темноту, прислушиваясь. За пологом шатра двигалась туша Мальки. Поворочавшись на постели, Ира проснулась окончательно и решила пойти посмотреть, что так беспокоит уруса. Она тихонько позвала в темноту:

— Кто там быть?

Ей никто не ответил, и она окликнула ещё раз. Оглянулась в сторону постели дайна-ви и разглядела два силуэта под шкурой. Значит, третий, чья бы очередь ни была, сейчас снаружи. Почему никто не откликается? Она быстро натянула штаны и камзол, повинуясь дурному предчувствию, нацепила кинжал. Стараясь не создавать шума, она подошла к пологу и тихонько его приоткрыла. Малька поднял морду и тихонько завыл, скребя землю лапой. У его ног, свернувшись клубком, спал Терри-ти. Ира улыбнулась. Понятно, вымотался на посту, уснул,          и верный товарищ пытается разбудить. Она подошла и тронула мужчину за плечо. Чуть потрясла. В ответ послышался тихий стон. Ира потрясла ещё раз, тронула ладонью щёку и тут же отдёрнула её, покрываясь холодным потом. Ледяная! И стон, последовавший за вторым прикосновением, явно выдавал не борьбу со сном, а боль! Она кинулась обратно в шатёр:

— Лэтте-ри! Линно-ри! Ваш друг есть болеть! Он плохо быть!

Но ей никто не отозвался. Она кинулась к постели и сдёрнула шкуру. Оба дайна-ви лежали в позе эмбриона. Их тела каменели, тепла под кожей практически не осталось.

Её сковал ступор. Снова. Как тогда, под землёй. Эти холодные прикосновения, напомнившие о том, как обнаружила Лэтте-ри под завалом, и другой момент, когда страшно было ожидать конца после нападения хищников. Это ощущение, что вот-вот жизнь покинет тело перед тобой.

Надо взять себя в руки! Ты уже боролась с подобным! Они больны. Нужен врач. Доваль! Но он откажет! Нет! Тащить сюда любой ценой! Ну же! Шевелись!

Последний ментальный пинок по собственной пятой точке, и она уже бежит сломя голову через лагерь к шатру, где ночевали одарённые. В темноте наткнулась на поленья и совершенно не отреагировала на окрик ночной стражи, попивающей что-то у костра. Она практически налетела на капитана, который вывалился из шатра. Руки светились, губы поджимались от боли, сзади его поддерживал Вакку. На одарённых одни рубахи, происходящее подняло их с постели. Увидев Иру, Доваль взвыл:

— Опять?!

— Да. Вы идти я! Быстро! Это важно быть!

— Ирина, — он поднял на неё усталые глаза, — может, лучше вы? Я не хочу брать такой грех на душу ещё раз!

— Не быть рана. Это есть болеть.

Капитан что-то хотел возразить, но Вакку рыкнул на него, подталкивая в спину:

— Ты что, забыл приказ господина барона? Ты должен остаться в строю! Шевели ногами!

Доваль смирился и поплёлся за Ирой, грубо оттолкнув её руку, когда она тоже попыталась ему помочь. По дороге Вакку что-то шепнул страже, те сочувственно посмотрели на Доваля и, сжав кулаки — на неё.

У шатра Малька уже не просто рычал, а выл, толкая безответное тело под собой лапами и мордой. При виде волшебника он сначала оскалил пасть, но поднятая рука заставила его загипнотизированно замереть при виде вспышек и посторониться. Коснувшись лба Терри-ти, Доваль резко выдохнул:

— Что за…

В следующую секунду он уже перестал злиться, полностью погрузившись в медитативное состояние. Ире показалось, что он не столько лечит, сколько что-то ищет. И когда нашёл, его губы растянулись в усмешке. Дайна-ви уже не стонал, а ровно дышал. Капитан поднял худое тело на плечи и, зайдя в шатёр, скинул его на лежанку, рядом с остальными. Пара движений руками, и стоны, столь напугавшие Иру, утихли, а дайна-ви выпрямились, ворочаясь и устраиваясь поудобнее.

— Что оно быть? — спросила Ира.

— Если хотите, чтобы эти порождения дэфа доживали до утра, озаботьтесь теплом в их постелях. Кто бы знал, что расправиться с ними настолько просто! Вакку, я бы на твоём месте потренировался в старом добром «Дыхании зимы». Они мрут только от того, что холод снаружи вошёл в разлад с теплом внутри! Надо доложить господину барону об этом.

С трудом сдерживая улыбку, он вышел на улицу. Вакку последовал за ним.

Ира стояла не шелохнувшись. Так это имел в виду Терри-ти, когда рассказывал о холоде, что убивает их народ? Но… сегодня же не холодно! Нет, конечно, ночка не в пример предыдущим морозная, но такое и летом бывает. Сейчас середина ночи. Сколько? Ну, если кончик носа не врёт, то градусов пять-семь. Да, без плаща некомфортно, но днём «солнца» снова прогреют землю и будет тепло. Получается, этого достаточно, чтобы… чтобы они умерли? А как же зима? Перед глазами поплыли картины из прошлого: сапоги, что невозможно промочить, плащ Ринни-то, из-за которого он рисковал жизнью, и работа из последних сил ради крошечного кусочка поруха. «Неспособность сопротивляться холоду». Когда она услышала эту фразу, то в голове не было ничего фатального: каждый знает, что спать на улице нельзя. Ей рисовались картины нехватки ресурсов и топлива, она и представить себе не могла, что всё настолько страшно! «Холод снаружи не дружит с теплом внутри». То есть как только морознее, чем нужно, её гости становятся путниками на тот свет? Им хватит такой малости? Боже! А ведь Доваль сказал, что Вакку способен убить их одним заклинанием! Накрутить ледяных вихрей, её гости упадут, свернутся в комочки и… «Дыхание зимы». Страшно от одного названия.

Лэтте-ри заворочался во сне, и она бросилась к сундукам, вытаскивая наружу все тряпки, которые находила: от простыней и полотенец до парадного платья. Всё сено в одну кучу, шкуры — сверху. Пока закончила, дышала уже через раз.

Порядок. Правда, спать теперь негде. Она повела плечами. И правда, морозно. Хотя какой «морозно»? В матушке России она в одной футболке могла в такую погоду за хлебом выскочить. Всё же насколько близость бетонной коробки меняет мышление и убивает инстинкт самосохранения. Здесь даже в голову не придёт лишнюю шмотку скинуть.

Она посмотрела на постель и решила, что никто не осудит её за ущемление чужого личного пространства в сложившихся обстоятельствах. Стараясь никого не разбудить, она ввинтилась между Линно-ри и Лэтте-ри, прикрываясь куском шкуры. На нос сползло какое-то полотенце, и она сдвинула его в сторону. Сегодня спать будет очень тепло.

Лэтте-ри проснулся от ощущения льющегося пота по всему телу, попытался сесть и замер. Его глаза уставились на Ириан, привычно устроившуюся у него на плече. Он каждой клеточкой ощутил тепло, даже правильнее — жар. Женщина спала. Он чуть приподнял голову и аккуратно осмотрелся. Позади него сидели уже проснувшиеся и застывшие от непонимания ситуации Терри-ти и Линно-ри. Они с удивлением рассматривали кипу валявшихся вокруг одеял, шкур, какого-то тряпья и даже женского белья. Сон отпускал постепенно, и каждый по кусочку восстанавливал в голове прошлую ночь.

Братья вспомнили, что их никто не разбудил на ночной караул. Их друг не понимал, как оказался в шатре, хотя последнее, что он помнил, — сидение у полога в попытках различить тени в ночном мраке. Озарение настигало их одно за другим, выцепляя из памяти самое последнее — размытую картинку, гул, наваливавшийся на уши, боль и ломку — явные признаки, предшествующие окоченению. Тот признак, при появлении которого дайна-ви уже ничего не может сделать со своим состоянием. Боль по всем мышцам, холод, поза нерождённого младенца, и наступает забвение.

Сейчас, глядя по сторонам, они не могли понять, как пережили эту страшную ночь, которая застала их так внезапно. Ведь в это время года такой погоды быть не должно. Они никогда не ждали удара в спину от лета! Терри-ти осмотрелся и жестами указал Лэтте-ри то место, где должна была быть кровать Ириан. Вся эта тряпичная гора, женщина у него под боком — воображение легко рисовало ему события сегодняшней ночи после того, как он впал в беспамятство. Хотя вопросы ещё оставались. Дайна-ви считали это состояние почти необратимым, так почему они до сих пор среди живых?

Три пары глаз устремились на голову со взлохмаченными волосами, торчавшую из-под одеяла. Двойной долг за жизнь. Значит, и за свою придётся цепляться вдвойне.

Линно-ри и Терри-ти встали и начали, передвигаясь тише ночных хищников, собирать постельные принадлежности и аккуратно их складывать. Когда Лэтте-ри дёрнулся им помочь, друг остановил его, схватив за плечо, мягко толкнул обратно на постель и одними губами прошептал «Не буди!». Брат показал своё согласие коротким кивком.

Лэтте-ри подчинился. Он лёг рядом, поправил покрывало и постарался дышать ровно. Его спутники быстро справились с наведением порядка и так же тихо выскочили на улицу.

Рефлекторным движением после пробуждения у Иры всегда были «потягушки-подрастушки». Однако сегодня утром потягушек не вышло, потому что при попытке её тела распрямиться, она почувствовала тяжёлую руку, удерживающую её на месте. Распахнув глаза, она встретилась взглядом с Лэтте-ри. Он так пристально её рассматривал, что краска стала медленно заливать лицо. Оглянулась. Шатёр был пуст, только они вдвоём посреди вороха шкур. Бардак был прибран, а её вещи, аккуратно сложенные, лежали на сундуке. Она покраснела ещё гуще, заметив свисавшие по бокам стопки завязки от вышитого «лифчика», подаренного Цыран. Она что, и его вчера впотьмах вытащила? Ой, как стыдно-то…

Она посмотрела на мужчину из-под ресниц и улыбнулась. Жив! У неё снова получилось. А что бельё на люстре, ну уж простите! Второпях и не то бывает.

— Светлого утра, — поздоровалась она фразой, которую уже выговаривала почти без акцента.

— И тепла этим днём, — ответил он. — Ириан, что случилось ночью?

— Вы быть холодно. Урус Малька будить я. Вы быть плохо. Капитан Доваль вы помогать.

— Тот одарённый, что помог Линно-ри? Но он же…

— Он не хотеть. Я просить, он идти. И… Лэтте-ри, — она почувствовала глубокое раскаяние, — они знать. Вы мочь умирать холодно. Вакку уметь делать «Дышать зима»… Простить… Я не знать помочь и не думать…

Он прикрыл её рот ладонью и покачал головой.

— Спасибо.

Лэтте-ри отвёл глаза задумавшись. Новость ужасная. Это не вина Ириан, она не понимала, но с тех пор, как у них под боком находились двое одарённых, это был только вопрос времени, когда враги узнают об их уязвимости. Нужно послать весть Отцу. Защита Долины — первостепенная задача. Пусть поставят в известность Север. Им тоже есть что терять. И кто, если не они, сможет найти защиту от атак последователей богинь воды и ветров? Надо посоветоваться с Лином.

Он уже хотел было встать, как взгляд упал на женщину в его руках. Она глаз не сводила с его ладони, что всё ещё лежала на её губах.

Он убрал руку и задумался. Это дитя иного народа далеко не первая и даже не десятая женщина, что он держал в объятьях. Случалось всякое и не всегда с его согласия. Дома было слишком мало мгновений, чтобы обернуться на противоположный пол и приглядеться с целью выбора. За эту неспособность остановиться на ком-то его постоянно укорял покойный старший брат, который нашёл себе женщину, едва получив статус взрослого. Жаль только, что столь долгая семейная жизнь так и не принесла плодов.

Даже будучи юным, Лэтте-ри не особо уделял внимания подругам. Просто не было времени. Он слишком рано раскрыл свои способности, потому учёба и труд успешно заменяли личную жизнь. И если бы не законы и традиции, кто знает, нашлась ли хоть одна женщина, что привлекла бы его внимание настолько, что заставила остановиться и приглядеться к ней повнимательнее. А каждая из тех, с кем ему доводилось делить ложе, как правило, знала чего хочет. Неприкрытое бесстыдство, сопровождавшее те ночи, и следовавшее за ними осознание, что он сам никому из них не нужен, заставляло его раз за разом уходить утром в поисках чего-то иного. Благо у их народа не принято осуждать подобное поведение.

Сейчас он с любопытством рассматривал существо в своих руках. Подобная стеснительность была свойственна рабыням, только попавшим в плен, но обычно она сопровождалась ужасом и паникой при отбирании покрывал. Ириан же, как он помнил, довольно быстро смирилась с требованием обнажать тело в присутствии мужчин. Она не испытывала ненависти к самой себе за эту необходимость, а стыд быстро сменился привычкой.

Из её рассказов о родине он понял, что их женщины имеют право голоса при выборе спутника. Да и этот взгляд, которым она смотрела на мужчин, выдавал в ней далеко не де́вицу. Однако и о супруге ни разу не упоминала. Лэтте-ри полагал, что такового нет. Получается, они до оглашения брачного союза ведут довольно свободный образ жизни. Так к чему этот румянец и внезапная застенчивость? Она не отталкивает рук и не отстраняется, но при прямом взгляде в глаза краснеет ещё сильнее. Предположение, родившееся в голове, показалось поначалу невозможным. Пора задать вопросы и получить, наконец, ответы.

— Ириан, почему вы не убили меня?

На лице отразилось ярчайшее непонимание, румянец сменился бледностью.

— Что есть спросить?

— Ириан. Я был тем, кто сделал из вас рабыню, не спросив, откуда вы. Я и никто другой ранил вашу спину. Под землёй вы могли от меня избавиться. Или просто оставить умирать. Почему?

Она отвернулась и запустила руку в волосы. «Ну и вопросики с утра пораньше!»

— Я видеть, как вы жить. Видеть Ринни-то. Видеть много работа. Я начало думать тюрьма быть. И Карра, Минэ быть плохой люди внутри тюрьма. Не понять пленных быть. Я не знать, кто есть плохой хороший. Не знать. Я мочь видеть. Долго. Потом понять, что есть пленных. Я — пленных. Я видеть, вы делать пленных: вы нужно руки. Порух. Вы солдаты не делать плохо я. Слушать. Помогать. Лечить. Я бояться Карра и Минэ много больше солдаты дайна-ви.

— А наказание? Почему отдали мне плеть?

— Мне не нравиться ты делай так, — она кивнула, изображая его поведение во время экзекуции. — Я не хотеть ты говорить: «Бей!». Это… я не знать. Я хотеть ты сам делай и чувствуй. Я злиться, когда ты кивать. Сам. Делать сам. И… я понять ты не хотеть делать я больно. Это быть вы правила. Ты быть главный на болото. Ты быть — Большой Правило. И не мочь делать другой. Я не помнить плохо про ты. Ты вернуться я под земля. Все бежать. Страшно. Ты помочь. Ты не вернуться за я и твой ноги не болеть. Живот не болеть. Звери не быть. Ты вернуться. Это страшно. И я не мочь убивать, не уметь драться и не мочь оставлять… умирать. Мама и папа говорить это плохо быть. Я бояться быть одна. Стены…

Её затрясло, и он позволил себе прижать её к груди, пока этот приступ не кончится.

— Понял. Не продолжайте.

Некоторое время он обдумывал услышанное. Очень многое встало на место, но вопросов осталось ещё больше. Например, почему не отстранилась до сих пор, хотя уже взяла себя в руки. Спросить напрямую? Но достаточно ли он знает о традициях её народа, чтобы позволить себе такое? Это у дайна-ви всё просто. Эйуна за подобное любопытство и прирезать могут, а уж амелуток разговоры на эту тему вообще способны чувств лишить. Но она не из Рахидэтели. Иная. Попробовать? В конце концов, она уже год совсем одна.

— Ириан, у меня вопрос. Личный. Позволите спросить прямо?

Она попыталась вспомнить, что значит «личный», в её словарном запасе такого слова пока не было. В итоге махнула рукой на неточность перевода. Вопрос и вопрос.

— Вы спросить. Хорошо.

— Мне кажется, я… понравился вам. Это так?

Моментально отведённый взгляд, румянец на всю шею.

«Предупреждать надо!»

«Ответ уже не нужен».

Он отстранился и чуть тронул кончики её пальцев.

— Правда?

Ира не сразу собралась с мыслями и храбростью.

— Ты хороший быть. Добрый. Ваши солдаты ты любить. Много уметь. Сильный. Быть… всё видеть… маленький вещи. Я не знать, почему быть так. Я на болоте ты не бояться. Я видеть, как дайна-ви ты слушать. Много-много слушать. Пещера… Ты быть забота. Друг. Я скучать ты не видеть Ризма. Я не знать, что тут, — она приложила руку к сердцу, — что тут быть. Много страх на болото. Ты — главный быть, я быть пленных. Ты друг и ты хозяин. Я не понимать, что внутри я. Много всё быть. Ты не нравиться я близко? Простить я под земля… это слово… привычка. Мешать?

— Нет. Ириан, может, и не надо спрашивать, но… После того, что вы сделали для меня и близких, счёл бы за честь разделить с вами ночи. Если позволяет ваш обычай. Это лишь самая малость, чем я могу отплатить за…

Лэтте-ри осёкся. И куда девалось всё смущение? На него смотрели холодные серьёзные глаза. Обидел? Не приведи Сёстры, оскорбил своим предложением?

— Лэтте-ри, ты понять правда, — сказала она, решительно отстраняясь и вставая. — Ты я нравиться. Болото быть нравится. И я… мочь быть ночь вместе. Но ты не быть… Эм… слово. Два хотеть один и другой.

— Взаимность?

— Да. Ты не быть взаим… взаимность.

— Ваш народ подобен эйуна и амелуту? Выбор спутника для продолжения рода и близость возможны только в брачном союзе? — спросил Лэтте-ри, пытаясь понять, насколько глубока его ошибка.

— Я слышать правила эйуна и видеть амелуту правила. Нет. Моя страна много женщина выбирать мужчина мочь. Не все женщина делать, мочь все. Быть для приятно, быть для дети, быть для семья. Для любить. Разное быть. Но это мой правило. Я думать кровать надо взаимность. Думать, это не есть рынок. Это не есть торговать. Я не хотеть покупать ты взаимность. Я хотеть помогать — я помогать. Не надо торговать взаимность мой помогать.

Поправив косу и пригладив волосы, она вышла из шатра.

ГЛАВА 4. КАРО-ЭЛЬ-ТАН

Последние два дня до Заповедного леса прошли в молчании. Ира машинально садилась в седло и, чувствуя себя роботом, ехала, пока не раздавалась команда о привале. Она находилась в смятенных чувствах и никак не могла отойти от событий того утра. Неожиданное предложение начальника Утёса выбило её из колеи. Она никак не могла понять, почему от всего случившегося ей настолько плохо.

Во-первых, было непривычно, что на неё обратил внимание столь зрелый мужчина. Сколько ему лет? Тридцать? Может, чуть больше. Лет десять разницы меж ними есть точно. Нет, стариком она его не считала, наоборот, он производил очень сильное впечатление, но вот чтобы привлечь кого-то подобного… Не верилось. Те, с кем она пыталась строить отношения дома, были такие же, как она, буйные студенты, у которых ветер ещё гулял в голове, хотя многие уже становились на профессиональные рельсы. Но говорить о чём-то серьёзном? Нет! Они радовались жизни и жили, как все, от сессии до сессии — весело. Время казалось бесконечным, и остепеняться никто даже и не думал. Ну может, на весь институт и находились два-три-четыре женатика, но, как правило, среди тех, кто поступил после армии, а потому был старше основной массы.

Во-вторых, рядом с Лэтте-ри она чувствовала собственную незрелость. Что он мог найти в подобной неумёхе? Нет, конечно, сейчас она уже кое-что может. С голодухи не помрёт, научилась ставить силки, ездить верхом, освоила некоторое количество специфических бытовых навыков и уже не такая рохля, как раньше. Даже изъясниться может. Но именно он тот, кто видел её в самый первый день поимки. На что она тогда была похожа, неприятно и самой вспоминать. Через призму окружающих Ира казалась самой себе расползшимся от жира и лени шаром, и то, что она работник интеллектуального труда, тогда не сильно утешало.

Так, может, и нет в ней ничего привлекательного? И его поступок — действительно отражение банальной благодарности. Кажется, у эскимосов есть обычай класть дочерей под дорогого гостя, чтобы разбавить кровь в племени. И если где-то существует традиция предлагать ночь любви в качестве гостеприимства, почему бы не существовать традиции заменять ночью любви слово «спасибо»? Только вот такое отношение причиняло боль. Нет, она не оскорбилась, просто у «спасибо» нет продолжения. Это точка. Сплелись в объятии, наутро расплели руки-ноги и пошли каждый своей дорогой. Получается, её расстраивает, что вся эта ситуация не будет растянута во времени?

Рассматривала ли Ира его вообще в подобном качестве? Да, будем честны. Ещё когда легла с ним в одну кровать там, на болоте, смирившись с последствиями, если им суждено случиться. Это казалось естественным. Как прощание с существом, с которым много пережили. Но что лежало в основе её собственных эмоций? Благодарность? Страх? «Эффект висячего моста»? Ступаешь на твёрдую землю и втюриваешься в первого, кого видишь. Потому что сердечный ритм, адреналин и вся остальная химия, когда чувствуешь себя в безопасности, очень похожа на ту, что бывает во время влюблённости. И нужен просто объект для приложения этой химии. Сама она искренна ли? Или это всего лишь игра молекул?

И главное — о каких вообще отношениях может идти речь, когда она скоро окажется дома без шанса вернуться? О том, что что-то может не сложиться в этом вопросе, даже думать не хочется. Значит, остаётся просто отгородиться от этих воспоминаний, настроиться на то, что она тут просто прохожий. Согласиться на единственную ночь ради воспоминаний? От мысли и сейчас больно. Лучше не начинать.

Солдаты, окружавшие её, хранили молчание. С каждым часом, приближавшим конец пути, Ира всё чаще заставала их за молитвой. Кто-то, вроде одарённых, был погружён в глубокую медитацию, кто-то, как герцог с бароном, мрачнел с каждой минутой. Были и такие, кто краснел и бледнел, выводя пассы дрожащими руками. Они напоминали ей школьные дни и тех одноклассников, кого дома ждал батин ремень за двойку, старающихся позвонить домой заранее, чтобы грозный родитель успел остыть к вечернему возвращению с работы. И эти, как видно, тоже замаливают грехи на год вперёд, каются, прежде чем предстать пред светлы очи хозяек Каро-Эль-Тана. Даже на дайна-ви на какое-то время махнули рукой, погружённые в заботы о духовном.

Из обрывков разговоров Ира знала, что в пути пришлось сделать довольно широкий крюк — они объезжали по дуге город Пьеллу. Он являлся местным паломническим центром, где обычно оставляли архи, запасались провизией и всем необходимым для дальнейшего пешего пути. Наличие в их отряде дайна-ви и «амелутки» с открытым лицом сделало поездку туда крайне нежелательной. Город, хоть и находился под юрисдикцией эйуна, имел среди горожан достаточное количество амелуту, искренне верующих, устроившихся жить недалеко от священных мест.

Между городом и целью их путешествия простирались обширные и пышно цветущие луга — праздно гулять на этих территориях считалось не принятым. Потому обогнув Пьеллу, они достигли леса, не повстречав посторонних.

Заповедный лес. Его нельзя было перепутать ни с чем. Лиственные деревья мощью и высотой стволов под стать корабельным соснам. Гвалт птиц, ударивший в уши, стоило только подъехать. Любопытные глаза лесных животных, выглядывающих из каждого дупла и из-за каждого куста. Прислушайся и поймёшь — человек здесь ни разу не царь природы.

Герцог и барон приказали разбить лагерь. Среди солдат прошли «смотры» — отбирали тех, кто продолжит путь дальше, остальные оставались на страже. К Ириному удивлению, далеко не все бывалые воины рвались ехать.

Верховых животных оставляли в лагере. Правила касались всех — «в Заповедный лес нет хода всаднику». Она с печалью прощалась со Смагой, нервничая оттого, что оставляла его в руках солдат, которые её саму недолюбливали. Ещё, чего доброго, отыграются на животинке… Ему, уже привыкшему бегать свободно, снова на скорую руку соорудили загон, явно показав, что возиться не собираются.