Бесплатный фрагмент - Закатав рукава

Картинка на обложке взята из открытых источников интернета, не предусматривающих указания автора или источника изображения.

Комментарий к названию

Это третья книга моих воспоминаний: «Навстречу своему лучу», «Дарованное десятилетие» — и вот: «Закатав рукава».

Не знаю, удастся ли мне написать эту книгу, а если да, нужно ли будет со временем написать ещё одну, но завершить эту воспоминательную серию можно только условно. Хотя рано или поздно она, разумеется, завершится вместе с моей способностью отчитываться о прожитом или с самой земной жизнью. Ведь нам не дано «знать времена и сроки».

Вот я и буду пока завершать эту книгу, не ведая срока, но и не беспокоясь о нём, стараясь быть готовым к нему каждый день. Ведь после окончательного срока ухода наверняка будет ещё интереснее…

Что касается закатанных рукавов, то это мне кажется наиболее подходящей метафорой для того образа жизни, который сформировался ещё в конце дарованного десятилетия. Особенно подходящим он стал, когда писательство стало единственным постоянным и неотложным занятием.

Чуткий к словам читатель, надеюсь, расслышит в названии и затаённую возрастную ноту.

Раздумчивое введение

Начинать новую книгу всегда непросто.

Поделюсь с читателем своими живыми раздумьями о том, с чего же взяться за третью часть мемуаров.

Сначала подумалось: не начать ли мне с любимых жанров? Ведь во многом именно к ним относится рьяная работа с закатанными рукавами…

Или, может быть, правильнее начать с недавнего гипертонического криза, явившимся поводом для ускорения начала этой книги?.. Но это было бы каким-то навязчивым самоповтором: и первая книга мемуаров с инсульта начиналась, и вторая была посвящена десятилетию этого события. Лучше всё-таки быть разнообразнее…

Начать с переосмысления Канвы размышлений, которой я уделил столько внимания в предыдущей книге, обременяя читателя арифметическими подсчётами триад и уровней?.. Но о благополучном переосмыслении позже, в шестой главе.

Или сразу поговорить о том, как в последние годы начался новый этап старшести. Как появились новые сложности, которые необходимо преодолевать, чтобы оставаться старшим, а не становиться стариком со всеми признаками стариковости. Оказывается, есть разница в том, сколько тебе лет — шестьдесят пять или семьдесят семь.

Да, естественнее начать с того, на чём закончилось повествование «Дарованного десятилетия». Даже назвать первую главу точно так же, как заключительную главу книги-предшественницы: «В пространстве старшести».

Тем более что книга «Старость или старшесть» (2018), о замысле которой я упоминаю во второй книге мемуаров, была напечатана через неделю после того, как эта вторая книга была закончена. Такая получилась своеобразная эстафета от дарованного десятилетия к периоду закатанных рукавов.

…Но в итоге мне показалось наиболее правильным начать с любимых жанров. Так сложилось, что именно в их необычном хороводе я сейчас нахожусь. Пусть намеченная первая глава станет второй, а в первой поделюсь новым разворотом моих давних жанров-любимцев, которые сейчас вдруг слились воедино.

Глава 1. Любимые жанры

Предыстория необычного дебюта

Так сложилось, что за многие предыдущие годы у меня выявилось пристрастие к трём литературным жанрам, в развитии которых мне довелось активно участвовать, хотя их до сих пор нельзя назвать общеизвестными.

Собирать афоризмы в форме определений я начал около 1970 года. К 1995 году, когда удалось издать «Словарь парадоксальных определений» у меня была большая коллекция таких определений разных авторов, так что мне было у кого и на чём учиться. Да и сам я к тому времени стал азартным автором этих особых афоризмов. После издания в электронном виде нескольких тематических сборников вышла немаленькая книга моих избранных афоризмов-определений «Особые развороты» (2024), которую мне удалось выпустить и в бумажном виде раритетно-библиотечным тиражом.

Сочинять свободные трёхстишия я начал в 1972 году. Этому предшествовали годы интереса к хокку, а также в целом к японской и китайской поэзии, к верлибру. Но я слишком люблю русский язык, чтобы подражать японцам. Пришлось самому выяснять, какими могут быть русскоязычные трёхстишия. Сборник избранных трёхстиший «Когда-нибудь стает снег» (1995) стал первым в России авторским сборником трёхстиший, как сообщил то ли журнал, то ли альманах «Тритон».

Сказки-крошки я научился писать тоже в 1995 году — с подачи младшей дочки Ксюши, которой было тогда почти пять с половиной лет. Она подарила мне самодельную книжечку (в одну восьмую писчего листа!), на одной страничке которой мне приходилось умещать сказку, чтобы на соседней страничке дочка нарисовала к ней рисунок. Завершив эту книжечку сказкой «Кругодыры», которая была написана по спирали вокруг дырки, проделанной для подвешивания книжки на гвоздик, я понял, что это совершенно особый сказочный жанр, и стал активно им пользоваться. Выходило много различных сборников сказок-крошек в этом жанре, а лучшие из трёх тысяч сказочек были отобраны для книги «Сказодышащий дракон» (2023).

Подробнее эти жанры описаны в книге «Три любимых жанра» (2020).

В просторном поле импровизаций

Всё началось с того, что я придумал упражнение для борьбы с возможными старческими дефектами: деменцией, альцгеймером и прочими сюрпризами. Собственно, оно появилось само.

Сначала это было уже привычное утреннее трёхстишие. Потом я стал придумывать афоризмы-определения для его ключевых слов. Но чего-то здесь не хватало, и постепенно стало понятно чего: третьего из моих любимых жанров, притчеобразной сказки-крошки.

Но это существенно усложняло задачу, поскольку на неё требовалось больше внимания (а значит и времени). Это уже была не просто творческая разминка, а самостоятельная работа. Даже самостоятельный жанр. Но я только что освободился от двух больших работ: сборника избранных афоризмов-определений «Особые развороты», уже полученной из печати, и отправленной в печать важной отцовской книги «Что делать?» (2024), написанной, как и книга Чернышевского, в заточении).

Надо же — мысль о новом жанре, основанном на трёх отдельных и любимых жанрах, уже засела в голове, обдумывалась и пьянила меня своей новизной. Ведь этот жанр даже не фигурировал в моём приоритетном списке!..

«А что если денёк-другой попробовать?», подумал я. И попробовал. Денёк, другой, третий… Жанр пленял меня всё больше и больше.

Суть его заключалась в том, что новый жанр оказался композицией, где трёхстишие задавало переживаемую мысль, афоризмы-определения заостряли значения ключевых слов, а сказка-крошка создавала некое образное эхо исходной мысли в виде лаконичного сюжета, тяготеющего к притче. А главное — каждый элемент композиции был самостоятельной импровизацией. Поэтому поле возможностей было широчайшим и совершенно неожиданным по общему результату.

Дебют превращается в книгу

Уже первый день испытания нового жанра показал его жизнеспособность и самобытность. Всё крепче становилась мысль о том, что новый жанр не просто готов к экспериментальному существования, но и вполне может стать моей новой книгой. Ведь в нём соединились три творческих линии, знакомые мне уже на протяжении многих лет.

Хорошо знакомые — и вместе с тем превратившиеся, соединившись вместе, в совершенно новое для меня явление. Трёхстишие в этой «семье» становилось особенно значительным. Каждое из определений искало свой разворот понимания, способный служить и укреплением мысли, зародившейся в трёхстишии, и затравкой для метафорически-сказочного и вместе с тем житейского преломления этой мысли. Сказочка, откликаясь чем-то на поэтический образ, создавала собственный притчевый подход к теме, затронутой в трёхстишии с афоризмами к нему…

Настолько это всё оказалось интересным, что я уже прикинул: если каждый день писать по сказочно-примечательному трёхстишию (а чаще не получилось бы, потому что для этого нужно свежее утреннее время) … в самостоятельную книгу можно включить около ста композиций, по странице на каждую… это примерно три месяца… почему бы и нет…

Так стартовало моё болдинское, а точнее левобережное (по названию района) лето, когда каждый день начинался серией значительных и совершенно неожиданных для меня самого импровизаций. Постепенно, в вечернее время, я занимался подготовкой вёрстки книги «Широкое поле» (2024), куда в итоге вошли сто произведений нового жанра и некоторые дополнения к ним для удобства внимательного читателя.

Завершение левобережного лета

Большое значение в сформировавшемся трёхчастном жанре, как всё яснее мне становилось, имеет порядок частей. Тему открывает трёхстишие, которое совершенно не имеет в виду определения и сказочку. В этой независимости — залог непредсказуемости и разнообразия жанра.

Афоризмы-определения подхватывают тему, по ключевым словам, не задуманным заранее как ключевые. Поэтому афоризмы по-своему формируют смысловые акценты. Важно понимать, что это не назидательные разъяснения, а особые развороты, как называется моя книга избранных афоризмов-определений.

Сказочка остаётся самым непредсказуемым элементом — последним по порядку, но не по значению, Её тема возникает спонтанно, вне рациональных подходов. Выбирается по непонятным заранее причинам. Иногда стилистическая форма берётся из большого прежнего обихода сказок-крошек. Иногда по-своему развивается тема трёхстишия или его отдельный образ. Иногда это даже образ, использованный в определении.

Такова суть переходящей эстафеты по трём таким разным этапам, сочетающая свободу каждого жанра в отдельности с некоторой новой свободой трёхчастного жанра в целом.

Отдельно скажу о сказочках, которые я не стал бы собирать в отдельный, чисто сказочный сборник: очень уж они разные. Особенность каждой из них именно в самостоятельном резонансе на трёхстишие и на афоризмы-определения.

Траектории перехода от экспромта к экспромту замысловаты внутренне, а не по разумению автора. Можно только удивляться тому, как здесь присутствует некая непостижимая сила, открывающая незнакомые самому автору его дополнительные авторские возможности.

Добавлю, что невозможно было бы представить такое творческое время раньше, когда я вёл летние литературные студии, или проходил длительную и непростую процедуру замены хрусталиков. Теперь же так сложилось, что моя летняя свобода ДЛЯ студий сменилась новой свободой — ОТ студий.

Немецкие приключения любимых жанров

Надо сказать, что из трёх моих любимых жанров каким-то интересом пользуются только сказки-крошки. Но я не в обиде. Наоборот, мне это представляется проверкой искренности моего восприятия литературного достоинства каждого из них: смогу ли я остаться им верным.

Тем любопытнее, что все эти три жанра нашли некоторый отклик за границей. Первыми были сказки-крошки, большую книгу которых (большую по формату) издали в Сербии, о чём я написал ещё в воспоминаниях «Навстречу своему лучу». В периодике печатали иногда и трёхстишия. Но настоящие приключения начались в Германии, после того, как на одну из моих «Видеореплик» на Ютубе отреагировала Дарья Баранова, которую привезли в Германию перебравшиеся туда родители. Она читала мои электронные книги, выставленные через Ридеро в Литресе, а некоторые я посылал ей сам, видя в ней понимающего человека. Кроме того, она с детства была знакома с «Волшебным возком», а потом с удовольствием читала его сначала своей очень младшей сестре, а потом собственным дочкам.

Дарья Бенерт (такой была её новая фамилия) училась литературоведению в Берлинском университете и понемногу делилась моими малыми жанрами с молодыми коллегами. Появились публикации её переводов моих малых жанров в несколько бунтарском, как я понял, журнале «Вниз!» и в студенческом журнале Берлинского университета «Новинки». А когда дело дошло до дипломной работы (а затем и до диссертации), она занялась моим миниатюрным творчеством, уже как заправский литературовед.

Было интересно и приятно узнать, что меня можно назвать «философом обычных людей» и что моё творчество в малых жанрах относится к «поэтике наивности». Поначалу я встревожился термином «метамодернизм», но, разобравшись в его сути, успокоился. Так что обозначение моих жанров-фаворитов как «малой формы в метамодерне» оспаривать не стал: этот подход мне показался вполне приемлемым.

Однако после периода пандемии наступил период специальной военной операции и удивительной волны русофобии, даже попыток западной «отмены русской культуры», и мне показалось, что наша переписка прекратилась. Видимо, намеченные проекты книг с переводами моих малых жанров стали неактуальны, и мне не суждено было войти в историю метамодерна. Но перерыв в переписке, оказалось, был связан с появлением на свет второй дочки, а работа над диссертацией продолжалась, и я, при необходимости, в ней немного участвовал.

Глава 2. В пространстве старшести

Старшесть: шаг за шагом

Позволю себе свободно использовать слово «старшесть», этот антоним-неологизм к слову «старость», поскольку он подробно раскрывается в упомянутой книге «Старость или старшесть» (2018). Люди, которых хочется назвать старшими, настолько не хотят внутренне становится стариками и старухами, что им это удивительным образом удаётся.

Они тоже старятся, но как-то совсем по-другому и очень по-разному. Вот сейчас, когда я пишу эти строки, Леонид Прохоров, участник объединения АВП (Академия Вольных Путешествий), только что отпраздновав своё девяностолетие в Намибии, отправился путешествовать по Южной Африке дальше (один! не зная языков и не умея пользоваться интернетом!). А моя кума, Светлана Завадовская, много лет прикованная к инвалидной коляске, знала несколько языков (и блестяще преподавала их своим многочисленным ученикам!). Она до последних дней артистично проводила интереснейшие лекции по литературе, искусству и философии, по истории и культуре в целом (хорошо, что понимающие люди успели записать на видео некоторые из этих выразительных выступлений!).

В «Дарованном десятилетии» (2021) я назвал старших — возрастными вперёдсмотрящими. К сожалению, немало их за последнее время стало ещё и вперёд-ушедшими. И всё чаще ощущается, что и на меня теперь ложится ответственность быть старшим.

Двенадцатое семилетие

Мне больше нравится разделение возраста на семилетия, чем на десятилетия. В книге «Старость или старшесть» я примерил семилетние этапы к человеческой жизни и особенно к старению. Получается, что у меня завершился юный период старости и началась её начальная зрелость (двенадцатое семилетие). Что же нового я успел заметить? Какие сделал открытия?..

Особенно острое открытие пришло ко мне, когда в преддверии очередного дня рождения я заметил, что ни отцу, ни маме не довелось дожить до семидесяти семи лет, которые мне предстояло отметить. Оказаться старше своих родителей, которые для каждого человека всегда являются старшими, — это особое переживание. Гораздо более существенное, чем всякие трудности старения, которые постепенно возникают и занимают своё неизбежное место в образе жизни.

У меня как бы начались новые отношения с родителями сорок лет спустя после ухода отца и через тридцать с лишним лет после ухода матери. Когда я понял, что прожил уже немного дольше каждого из них…

Дольше — это не самое важное, если за свою жизнь человек, прожил гораздо больше, чем другие, а про моих родителей вполне можно так сказать, если вспомнить всё то, что выпало на их долю. Но возраст давал мне возможность лучше, чем раньше, воспринимать последние годы их жизни. Ведь я теперь мог глубже представить себе их переживания, поскольку все возрастные (а значит и в какой-то мере психологические) ступени были мне знакомы. Это не давало мне права оценивать те или иные их поступки, но позволяло примерить на себе доставшиеся им испытания.

А что ещё важнее — я иначе стал понимать те переживания, которые им довелось испытывать в последние годы жизни, и во многом это становилось прямым и уже неисправимым укором для моей совести.

Конечно, было немало и других открытий, о которых я постараюсь написать в этой книге. Однако мне хотелось начать именно с этого: с примеривания на себя родительских возрастов. С открытия, которое приходит ко многим из нас слишком поздно.

Несостоявшиеся репортажи

В середине дарованного десятилетия, даже пораньше, у меня появилась идея вести своего рода дневник старения. Вернее, некие репортажи (наверное, в виде блога) о своих новых возрастных переживаниях. Мне казалось, они могли бы стать полезными для более молодых людей, наводя их на размышления о том, как именно подготовиться к подобным изменениям.

Однако, по мере того, как материал для таких репортажей (мой собственный опыт) становился всё обильней, эта идея становилась всё менее привлекательной. Мне всё яснее становилось, что такие репортажи нисколько бы не озаботили тех, кому не так много лет, чтобы задумываться об этом, зато тех, кто постарше, эти репортажи побуждали бы лишь к собственным жалобам на старение, а в итоге не было бы пользы ни для тех, ни для других. Так эта фактурная идея и угасла, не пробуя себя в деле.

И я не печалился об этом.

Возвращение ненавязчивости

В ранней юности у меня был период стремления к тому, чтобы общение происходило только в силу желания общаться со стороны другого человека, то есть период стремления к ненавязчивости. Впрочем, он был не очень долгим и не очень ярко выраженным.

И вот это странное слово «ненавязчивость» постепенно снова проснулось во мне — спустя многие десятилетия. Может быть, это связано с желанием отдать максимум времени своей писательской работе. Может быть, с общей психологией старения: нежеланием быть для кого-то неявной обузой, помехой в более молодой жизни. Думаю, что скорее первое, но и второе может подмешиваться, хотя это довольно неправильный заскок.

Но у этой возрастной ненавязчивости есть и ещё одна сторона, связанная с мыслительно-писательским творчеством, и она мне представляется наиболее проблемной.

Назову это уклонением от социального продвижения своих находок. Выражается оно в представлении о том, что читатель (критик, издатель и пр.) должен самостоятельно — без моих навязчивых усилий — заинтересоваться моим творчеством настолько, чтобы этот интерес привёл к нашему общению. Такое представление очень удобно для моих закатанных рукавов, но есть в нём некое эгоистичное увиливание от авторской ответственности за судьбу написанного.

Пока я не знаю, что делать с этой стороной ненавязчивости. Может, уже и не узнаю.

Привести в порядок архивы

Навести порядок в своих писательских делах — это стало для меня окончательно делом двойственным. С возрастом всё более необходимо успеть написать самое главное из задуманного. И вместе с тем — успеть привести уже написанное и архивы к нему в такой вид, чтобы ориентироваться мог не только я сам. Эмоционально я на стороне завершения незаконченного, а упорядочивание всегда хочется отложить на потом. Но понятно: если всё время откладывать, «потома» может и не случиться.

Помогает, как ни странно, — лень. Иногда она тормозит как раз самую эвристическую работу — над непростой новой книгой. И если в это время я вспоминаю про возню с архивами, то с облегчением за неё принимаюсь, потому что намного легче заниматься инвентаризацией того, что есть, чем создавать то, чего ещё не бывало.

Читать или писать?

Удивительной ситуацией для меня стало разительное уменьшение чтения. Причиной стали для меня как раз «закатанные рукава»: углубление в писательскую работу.

Разумеется, я не вовсе перестал читать. Что-то неизданное с удовольствием читал по дружеским или тематическим соображениям. Или прислушивался к сигналам судьбы о том, что вот эту книгу или этот текст прочитать надо. За несколько дней прочитал толстенную (и интереснейшую!) книгу нашего давнего друга Любы Шишхановой. Но всё это было обычно некоторым перерывом в творчестве, в писании своих важных книг, которые больше никто и не напишет.

Факт остаётся фактом: уже никак у меня не получается быть таким книгочеем, как раньше. Издержки писательской профессии. Впрочем, такое же возможно и при любой другой профессии, если она с годами начинает играть особую роль для тебя.

Парадокс в том, что без того интенсивного чтения, которое меня сопровождало большую часть жизни, не сформировалась бы и моя писательская профессия.

Во всяком случае, я должен предупредить своего достаточно молодого читателя, чтобы он не отодвигал своё активное чтение на период «заслуженного отдыха», когда времени на это может вдруг оказаться гораздо меньше, чем раньше.

Поздневозрастное творчество

Творчество в позднем возрасте обладает своими особенностями.

Многое сделанное за прожитые годы, склонно добавлять определённую инертность стремлению вперёд. Особенно когда нет публики, поддерживающей автора своим интересом. Впрочем, у меня никогда не бывало её заметное количество (если не говорить о детской литературе).

Становится меньше физических сил: быстрее подступает усталость, побольше хочется спать. Чтобы сопротивляться этим обстоятельствам важно быстрее зацепить себя за живое, за импульс мысли, чувства или фантазии.

Чтобы бороться с сонливостью, приходится часто жевать (тихо укоряя себя за излишнюю прожорливость и сладкоедство).

Понимаешь, что недостаточно двигаешься, потому что много сидишь за писательской работой. Вроде бы меня держит каждодневная часовая зарядка, немного добавляет спуск по лестнице без лифта, хождение в магазин, но всё-таки и этого недостаточно.

Образуется привычка максимально избегать общения, отнимающего время. А ведь общение необходимо, оно разнообразит жизнь и оживляет настроение. Тем более общение с теми, кого любишь.

Хочется успеть о многом сказать, многое выразить, особенно то, что кажется принципиально важным. Хотя и понимаешь, что ещё нужно, чтобы когда-нибудь тебя услышали и расслышали. Впрочем, уже можно в утешение сказать себе: вот это не моя забота.

Прощание с неразгаданным Дениской

В пространстве старшего возраста учащаются прощания, потому что по лестнице возрастов движутся все ровесники, а тем более старшие.

Но не всегда дело в возрасте. Первым прощанием после дарованного десятилетия оказался внезапный уход из земной жизни нашего внука Дениски, которого все, кто с ним общался, уже успели полюбить навсегда.

Недавно я обнаружил в электронном архиве своё небольшое письмо ему.

Письмо внуку Денису, написанное в день его ухода

Денис наш, внучок мой, нежданно опередивший меня на пути к смертному переходу!..

Ты прожил год, пять месяцев и один день земной жизни. Какой жизнью ты будешь жить теперь?.. Какую земную жизнь ты прожил бы, если бы тебе был отпущен иной срок?.. Оба вопроса не для попыток найти ответы на них, а для разговора с тобой, без которого мне было бы сейчас, в день твоего ухода, совсем отчаянно…

Говорю ли я с самим собой — или с твоей душой, не совсем ещё отдалившейся от нашего мира? Не знаю. Надеюсь, что мои мысли донесутся до тебя и, может быть, даже немного поддержат в начале нового пути, таинственного пути по иномирью — после того, как совсем недавно ты начал делать первые шаги по земле. Но, скорее всего, тебе ни к чему эта воображаемая мной поддержка, потому что ты чист и знаешь об иномирной вечной жизни куда больше моего, только не успел поделиться своим знанием.

Хотя — успел, конечно, успел. Каждый, кто испытал любовь к тебе, получил частицу этого знания. Успел с нами поделиться своими улыбками, своим внимательным впитывающим взглядом, своим энергичным мужеством маленького человека. Маленького по росту, но не по душе. Мне казалось, что ты, такой большелобый, понимаешь что-то гораздо более значительное, чем слова. Что понимаешь меня гораздо лучше, чем читатели моих книг и чем я сам… Наверное, каждый из тех, кому ты стал родным, видел в тебе особые будущие возможности…

Сколько всего нового ты принёс нам своим появлением на свет!.. Разве смог бы я перечислить? И у каждого из нас, кто был рядом с тобой, оказался бы свой немалый перечень. Могу только поблагодарить тебя за все минуты общения и просто присутствия рядом.

Денис наш, внучок мой, ненадолго заглянувший к нам и так быстро вернувшийся в иной мир, о котором нам пока остаётся только догадываться. Вернувшийся в тот мир, на который нам остаётся надеяться, — ведь это возможность снова встретиться с тобой.

Уходы старших

Пространство старшести полно ловушек для здоровья, о которых лучше знать заранее, чтобы уметь быть осторожнее и предусмотрительнее. Но при этом позаботиться о том, чтобы сохранять оптимизм и бесстрашие. Потому что пессимизм и страх оказываются самыми распространёнными опасностями для человека.

Оптимизм и бесстрашие были важными чертами тех старших, с кем нам пришлось расставаться. И ещё, что очень важно, — творческое осознание своего призвания.

Валерий Александрович Волков

За годы, наступившие после дарованного десятилетия, первым из наших старших ушёл Валерий Волков, с которым мы дружили ещё с каптеревских времён. О нём и о его жене Светлане Завадовской можно прочитать в первой книге моих воспоминаний «Навстречу своему лучу». В теперешней книге приходится писать уже о расставании с ними. Валерию Александровичу оставалось меньше месяца до девяноста двух лет, жизнь его была полна замечательных картин и музыки, которую он знал прекрасно, слушал очень часто и на которой во многом были замешаны его картины. У него было много учеников, которым он раскрывал своё восприятие живописи.

А главной опорой его жизни, наверное, было то, что они со Светланой очень любили друг друга.

Нам остались его альбомы, воспоминания, статьи, а главное — его картины: самобытные миры, рассказывающие о многом.

Светлана Юрьевна Завадовская

Не очень надолго пережила Валерия Волкова его жена Светлана Завадовская, крёстная нашей Ксюши. Блистательная Клэр, гостеприимная к своим многоязычным гостям, великолепный педагог, филолог и культуролог, дочь известного востоковеда, вернувшегося с семьёй в Россию после войны. Об отце она написала замечательные воспоминания, вошедшие в книгу материалов о нём «В поисках утраченного Востока». Выходили и её книги по французской литературе и стилистике французского языка.

Общение со Светланой было удивительно разнообразным и глубинно интересным. Погружалась ли она в воспоминания, читала ли наизусть в подлиннике чеканные строки «Божественной комедии» Данте, делилась ли впечатлениями о французском писателе, художнике или философе — речь её была ясной, многоцветной и вовлекающей слушателя в особый мир современных и древних событий, знаний, образов и ассоциаций, присущих мировой культуре и связанных между собой неожиданными нитями.

К счастью, Лиле Завадовской, невестке брата Светланы, удалось составить памятный альбом с воспоминаниями её друзей, семейными фотографиями, с репродукциями картин Валерия Волкова…

Жизнелюбие

Пространство старшести — это преддверие вечности, если верить в неё по-настоящему. Но не возникает ли тогда соблазн, особенно при накоплении усталости, сосредоточиться именно на расставании с земной жизнью, бренной и временной, ради вневременного существования?..

Речь, конечно, не о самоубийстве, в котором нет никакого смысла, кроме своевольного самоуправства с собственной судьбой. Оно невозможно для верующего человека, да и для человека вообще, если он не питает иллюзий, что постиг все глубинные тайны земной жизни. Нет смысла ускоренно покидать земную жизнь, не пережив всех предуготовленных судьбой испытаний. Но даже в мысленном стремлении, в самой предрасположенности к тому, что пора уже расставаться с земным существованием ощущается привкус предательства по отношению к дару жизни.

И одним из важных свойств каждого из наших старших было прочное жизнелюбие, помогающее им держаться до того момента, когда прощание с земной юдолью становилось неизбежным.

Борис Иванович Сударов

Настало время расставания и с удивительным человеком, с которым первой сдружилась МР, а затем Борис Сударов стал другом для всей нашей семьи. Пять прозаических книг о нём и несколько книг стихов написала МР, и это оказались, как всегда у неё, очень многоплановые и сердечные книги. О том, что такое многолетний человек и каким глубоким он может оказаться, если суметь заглянуть в эту глубину.

Он был военным офицером, потом стал кандидатом исторических наук. А потом тридцать лет проработал на всесоюзном радио, был руководителем популярной передачи «Театр у микрофона», вёл беседы с актёрами и писателями. Оказалось, что Борис Иванович написал и несколько своих выразительных книг. В них воспоминания о прожитом, исторические заметки о Великой Отечественной войне, уникальные беседы с творческими знаменитостями советских времён, статьи о работниках радио.

Доброта, юмор, жизненная стойкость в самом широком смысле, верность ежедневной зарядке — всё это удалось открыть МР в Борисе Сударове для себя и для нас

Каждое прощание побуждает задуматься о прожитой жизни ушедшего. Словно ушедший передаёт тебе самое ценное наследство: смысл и отношение к своей земной жизни.

Это побуждает осмыслить и свой смысл, своё отношение.

И хорошо, если будет о чём задуматься оставшимся после твоего ухода…

Пётр Иванович Рябоченко

Ушёл, после мужественного сопротивления разным недомоганиям, отчим МР Пётр Иванович Рябоченко, чьё девяностолетие стало последним его днём рождения, который мы отпраздновали. Он был инженером-строителем и одним из организаторов советского строительства по всему Союзу.

До последних дней Пётр Иванович укреплял свою память и душевное здоровье стихами Есенина, множество которых он знал наизусть. А вот воспоминаний он не оставил.

Мне, с моей писательской субъективностью, кажется очень важным для человека суметь оставить после себя некоторое свидетельство о своей земной жизни, даже если он нисколько не считает себя писателем, даже если он озабочен информационным взрывом и не хочет участвовать в его расширении понапрасну. Это никогда не бывает понапрасну, и свою лепту в расширение житейского опыта человечества может внести каждый. Не некролог, составленный кем-то из оставшихся, а своё свидетельство о прожитом.

Дело не только в том, сколько лет, или даже десятилетий, длилось знакомство или дружба с покинувшим земную жизнь человеком. Важно, насколько удалось заглянуть вглубь его жизни или его души. Сумел ли я ощутить смысл этой личности, её земное призвание? Но чем больше это удалось, тем труднее расставание. И тем радостнее будет встреча там, где встречаются уже навсегда.

Эрик Леонидович Седаш

Ещё один наш друг с каптеревских времён, был самым старшим из недавно ушедших: девяностопятилетний Эрик Седаш. Знаток народных художественных промыслов, искуснейший медитативный фотограф, красноречивый рассказчик, ставший автором трёх небольших книг, выпущенных нашим семейным издательством: «Камни древнего аула», «Гирлянды» и «Мелодии Уэлена». А перед этим он не раз посещал литературную студию «Родник», которую я вёл двумя отделениями: для детей и для взрослых.

И эти книги, и альбом замечательных фотографий, сделанный его любимой и любящей супругой Ларисой Жук, остались на память о его живописном взгляде на большую и разнообразную жизнь, прожитую им.

Что ж, перед тем, как уйти из земной жизни, каждому стоит попробовать оставить своё свидетельство о ней, о своих ракурсах её восприятия. Ведь иначе твоего жизненного опыта просто не останется в копилке мировой культуры.

Герман Григорьевич Левитас

Неожиданным — даже для девяностолетнего человека! — был уход классного руководителя и преподавателя математики нашего «девятого А». Мы, одноклассники, дружили друг с другом и с Германом Григорьевичем больше шестидесяти лет, устраивали общие встречи, даже выпустили сборник воспоминаний о нашем классе. Именно Левитас был стержнем этой долгой дружбы и инициатором книги о ней.

Насколько плодотворным человеком был Герман Григорьевич, видно даже по тому обилию его книг, которые легко найти в каталоге Ленинки, теперешней РГБ. Этих книг многие десятки: и его персональные, и написанные в соавторстве. Это принципы школьного преподавания математики и конкретные грани этого преподавания: руководства для учителей, стимулирующие пособия для родителей, сборники особо занимательных задач, и так далее. Но он был не только математиком, не только профессором, а удивительно разносторонним человеком, который прекрасно ориентировался и в литературе (да и сам писал стихи), и в музыке, и в истории, и в проблемах общества, и во многом другом.

Мне повезло на общение с незаурядными людьми. О многих я написал в первой книге воспоминаний. О ком-то во второй. Но это лишь часть тех старших, у которых мне довелось учиться жить, сознавая это или обнаруживая лишь некоторое время спустя, и чаще всего они даже не знали об этой моей учёбе. Так уж устроена великая эстафета душевной и духовной преемственности, без которой не может существовать человечество. Желанием участвовать в этой преемственности были вдохновлены и многие из моих книг, как и теперешняя.

Уход ровесников

Любовь Башировна Шишханова

Расстались мы и с Любовью Шишхановой, «королевой русского органа», с которой познакомились ещё у Каптеревых, так что знали её по картинам Валерия Всеволодовича раньше, чем встретились с ней. Мы часто в разном составе бывали на её впечатляющих концертах, программы которых она составляла необычайно искусно, не говоря уже о самом исполнении. Её творческая жизнь была наполнена до предела, и только во время ковида — когда прекратились концерты и международные конкурсы, в жюри которых её всегда настойчиво приглашали, была ограничена её профессорская работ в Московской консерватории, — она получила возможность взяться за свою замечательную книгу об органе… и обо всём остальном, чем бурлила её жизнь. Даже тяжёлая болезнь и связанная с нею химиотерапия не смогли помешать ей довести до завершения эту книгу, большую, глубокую и многоголосую, как орган.

Огромная, хорошо изданная книга вышла вскоре после её ухода и словно впитала всю её жизнь — удивительный королевский дар остающимся.

Невозможно отметить вклад каждого, кто подарил мне крупицу своей души, ставшую частицей и моего внутреннего мира. Но думаю, что стремление становиться собой как можно лучше — это и есть благодарность за полученное.

Виктор Васильевич Кислухин

Мой давнишний друг и ровесник, на несколько месяцев младше, чудесно рыжий и усердно талантливый, он тоже был назван в честь Победы. Мы познакомились с ним больше полувека назад, одновременно поступив на мехмат. Даже учились в одной группе. Он стал настоящим математиком, фанатически упорным в приложении математики к медицине, строил модели динамики кровообращения у новорожденных. Много лет успешно работал в Америке, куда его пригласили и где высоко ценили, но он мечтал вернуться в Россию — и вернулся, и ещё много лет работал здесь…

Мартиролог мог бы быть гораздо длиннее, если упоминать всех ушедших за это время. Но хочется написать о тех, кто остался особенно живым в моей душе — пока ещё земной. О тех, кого хотелось бы увидеть снова и пообщаться — там, в послесмертье, в иномирье, в той обновлённой жизни, от которой живущих отделяет смертный переход.

Предстоит ли нам увидеться с теми, с кем особенно трудно было расставаться в земной жизни? С теми, с кем особенно хочется продолжить общение? Конечно, ведь в этом есть свой особый смысл. А значит — предстоит.

Советы старших

Любопытно слушать или читать советы старших о том, как жить долго. Можно заметить для себя много полезного, хотя чаще всего это относится к частностям образа жизни конкретного человека.

Из того, что удаётся встретить полезного, можно и нужно создавать свой обиход существования в том возрасте, который проживаешь, и готовить себя к тем возрастам, которые предстоят.

Не всегда советы имеют вид сказанного или написанного. Гораздо чаще они выглядят как житейские примеры поведения. И просто привычное поведение оказывает более сильное воздействие, чем специальные примеры, предложенные как ориентиры для окружающих.

Продовольственная панацея?

Прочитал в интернете буржуйское описание рекомендуемого меню с иммунологическим комментарием. Интереснее всего оказался комментатор: 108-летний британский иммунолог, как бы подтверждающий своим возрастом и активной жизнью свою правоту.