Бесплатный фрагмент - Заговоренный

Глава 1.
«Прощание славянки»

Шел уже второй месяц войны.

На станции с минуты на минуту ожидали прибытия эшелона. Нельзя было понять, кого на перроне было больше — призванных на военную службу или провожающих. Жены, матери, сестры со слезами на глазах, жадно всматриваясь в глаза любимых, говорили им что-то быстро и горячо, словно старались в эти последние минуты перед расставанием высказать им все слова любви, искренние пожелания возвращения домой живыми и здоровыми. Конечно, они понимали, что далеко не все вернутся с полей этой проклятой войны, но каждая из них лелеяла надежду, что именно ее любимого, именно ее сыночка, именно ее братика обойдет судьба.

Во всеобщий гул толпы вдруг вмешались задорные аккорды тальянки. Песня про разгоревшийся утюг из «Веселых ребят» резко сменилась «Барыней», и призывники, освободив площадку на перроне, кинулись вприсядку. Состав еще не подали, но ни провожающие, ни мобилизованные ни секунды не переживали от этой вынужденной задержки, стараясь хоть на мгновение подольше побыть с любимыми, хоть еще секундочку подержать их в своих горячих объятиях.

Тимофей Ганчуков отошел чуть в сторонку, подальше от слез провожающих. Его никто не провожал здесь. Он попрощался со своей женой у ворот дома, торопливо поцеловав ее в мокрые щеки, обнял на прощание и сказал скорее дежурное: «До свиданья, милая, я непременно вернусь!». Прижал к груди маленькую дочурку. Прыгнул в кузов нетерпеливо ожидающей его полуторки. Лишь в последний момент Лизонька, как ласково называл Тимофей свою суженую, сунула ему в руки сверток с нехитрым провиантом в дорогу.

Трясясь на кочках проселочной дороги, он с болью в сердце смотрел, как за пыльной завесой исчезали силуэты дорогих ему людей.

Сбросив пелену с глаз, Тимофей грузно опустился на скамейку у торца здания железнодорожной станции. Мысленный взор снова вырвал из памяти одиноко стоящую на дороге Лизоньку. Она снова украдкой утирала слезу уголком белого платочка в горошек и гладила головку прижавшейся к ней дочурки.

Тимофей развернул сверток, достал ломоть хлеба и бутылку молока. Приступив к скромной трапезе, он не сразу заметил, как неспешно, опираясь на клюку, шаркая и прихрамывая, подошла к нему какая-то старая женщина. Она была одета в черное, похожее на балахон, платье до земли. Ее лицо было столь морщинистым, что больше походило на прошлогоднюю картофелину, чем на лицо.

— Разрешишь присесть возле тебя, солдатик?

— О! Конечно, садитесь, бабушка. — Тимофей торопливо подвинулся к краю скамьи.

— Спасибо, милый. Ноги совсем не ходят.

Он отломил половину ломтя хлеба, протянул его старушке:

— Вот, бабушка, угощайтесь.

— Что ты, милок, тебе вон на войну ехать. Сил набираться надо. А мне-то что! Я уж как-нибудь.

— Берите, бабуля, берите! Я человек казенный теперь. Меня накормят. А вы здесь останетесь. Небось, и не ели с утра? Ну вот видите. Берите, говорю. Я голодным не останусь.

— Ну что ж, спасибо, милок. — Старушка осторожно приняла краюху хлеба.

Тимофей достал из своего вещмешка кружку, налил молока, протянул ее бабушке.

— Жена есть? Дети?

— Да, в тридцать восьмом поженились с Лизонькой. Избу поставил. Да недолго пожить в ней пришлось. Отец в финскую погиб, матушка слегла после этого. Вот живем все вместе в отцовом доме. Любили мы с Лизаветой моей друг друга так, что все три года наглядеться не могли. В прошлом году Галенька родилась. Увижу ли их еще… — Тимофей с грустью опустил глаза. В горле появился комок. Аппетита не было, и он убрал остатки своего провианта в мешок.

— Вижу, хороший ты человек. Добрый. — Она протянула ему пустую кружку. — Подарю-ка я тебе кое-что.

Опираясь на клюку, она тяжело поднялась на ноги, обняла своими морщинистыми руками голову Тимофея и стала бормотать что-то ему в лоб. Он тщетно пытался разобрать, что старушка там бормочет, смог лишь различить только что-то похожее на птичье щебетание.

— А теперь дай руку.

Тут послышалось далекое пыхтение паровоза. К станции медленно подползал состав.

— К построению! — рык командира на миг заглушил шум перрона.

— Становись! — раздалась команда младших командиров.

Замолкла тальянка, тут и там стал раздаваться торопливый топот каблуков.

— Все, бабушка, мне пора. — Тимофей сорвался было с места.

— Стой! Дай правую руку.

— Команда же была!

— Руку!

Тимофей, тревожно оглядывая перрон, на котором началось построение, торопливо протянул руку старушке.

Та взяла его кисть шершавой рукой, накрыла ее другой ладонью, продолжая что-то шептать, потом велела наклониться к ней. Нежно обхватила его голову руками и поцеловала в лоб сухими губами.

Какой-то командир с тремя кубарями на петлицах, суетливо осматривая окрестность, видимо, в поиске зазевавшихся призывников, заметил Тимофея:

— А ты чего здесь?! Дезертиром хочешь стать?! На построение! Марш!

— Есть, товарищ старший лейтенант! — Он рванулся было к остальным, но старушка его остановила.

— Стой! Самое главное не сказала. Ты будешь бить врага без промаха, придешь домой живой и здоровый. В орденах и медалях. Одно только условие: никогда и никому не говори обо мне. Никому и никогда, слышишь? А то заговор мой пропадет.

— Зовут-то вас как, бабушка?

— Дык по-всякому кличут. Говорят, еще мне коса длинная к лицу, — добавила она со вздохом.

Тимофей оценивающе измерил старушку взглядом, пытаясь представить ее с перекинутой через плечо тугой девичьей косой. Коротко мотнул головой, как бы сбрасывая жуткое видение.

— Нет, бабушка. Вам коса не идет.

— Вот и я говорю: не идет. Ну, прощай, милок. Бей супостата и возвращайся живым и здоровым!

— Спасибо на добром слове! — крича уже через плечо, Тимофей бросился в строй. Приняв слова старушки как доброе пожелание в ответ на угощение, он тут же забыл о них.

Подошел состав, обдавая всех клубами паровозного пара.

— По вагонам!

Призывники стали быстро размещаться в вагонах-теплушках, оборудованных двухъярусными нарами. Женщины бросились вслед за мужьями и сыновьями, рыдая и плача. Из репродукторов, заглушая женские стенания, ударили аккорды «Прощания славянки» вперемешку с шуршанием патефонной иглы о заезженную пластинку. Мужчины, опираясь животами о поперечный брус в дверном проеме теплушек, тянулись как можно дальше, чтобы хоть еще разок помахать любимым напоследок.

Раздался гудок паровоза. Состав, лязгнув сцепкой, дернулся и медленно тронулся в путь. Провожающие, роняя слезы прощания, потянулись за своими любимыми к краю платформы, махая платками. Тимофей печально смотрел на перрон, понимая, что Лизоньки среди них нет, но глаза, не повинуясь разуму, пытались-таки отыскать среди разнообразия летающих разноцветных лепестков тот дорогой его сердцу белый платок в горошек, который он подарил любимой на Первое мая.

Вдруг он заметил среди толпы провожающих черную сгорбленную фигуру старушки. Она стояла чуть поодаль от остальных и смотрела на Тимофея. Тот помахал ей, удовлетворенный тем, что хоть кто-то проводил его в этот дальний и опасный путь к славе или вечности. В ответ и она подняла руку над головой, прощаясь со своим крестником.

Поезд набирал ход. Скрылся перрон, скрылась из виду и сама станция с большой табличкой «Аксеново». Мимо проплывали деревья и поля, редкие бабы и детишки махали руками уходящему на запад составу.

Мужчины с грустью на лицах ушли вглубь вагона и стали размещаться на нарах.

— Давайте знакомиться, что ли. Я — Сергей Пургин. Служил в Приморье. Уволился в прошлом году. Младший сержант, — нарушил вдруг общее молчание невысокий парень лет двадцати с небольшим.

— Я — Ахат Рахимов. Местный. Призывник. Не служил еще.

— Ничего, теперь послужишь. Вволю! А я тоже служил в Приморье. Только на корабле и на три года раньше. Садыков Фаниль. Старшина. Сержант по-вашему, сухопутному. А тебя как зовут? — спросил он молодого красноармейца в гимнастерке.

Тот сидел возле дверного проема и, опершись о свою винтовку, печально смотрел вдаль.

— Кто? Я? — словно, проснувшись, он взглянул на Фаниля. — Красноармеец Радченко. Осенью только призвался.

— А ты кто, конвоир, что ли, наш?

В вагоне раздался редкий смех.

— Да вы что! Какой конвоир! Поезд военный. Вам оружие еще не дали. Должна быть защита у поезда или нет?

— Да будет тебе, защитник! Пошутил я, — смеясь, ретировался Садыков. — Идем лучше сюда, мне жена пирожков напекла. Ребята, и вы подтягивайтесь. Девчонка-то есть у тебя?

— Успею еще, — буркнул тот в ответ.

Так постепенно тоска по оставшимся дома дорогим людям стала уходить. Рассказывая о себе, мужчины вдруг обнаружили, что некоторые из них либо служили в одном округе, а то и части, либо жили по соседству. Рассказы о давней службе, о семье разогревали теплоту в отношениях между незнакомыми людьми, и к вечеру в вагоне звучали анекдоты, песни и смех. Всем вдруг захотелось попасть служить в одну роту, настолько они уже успели сдружиться за остаток этого дня.

Глава 2.
Боевое крещение

Состав шел вторые сутки. По пути его пассажирам не встречались ни разрушенные города и поселки, ни сожженные деревни. Пока ничего не указывало на близость войны, но шутки и смех в теплушке раздавались все реже. Все понимали, что она уже рядом. На станциях им попадались шедшие на восток санитарные поезда, в окнах которых хорошо просматривались раненые, перевязанные и искалеченные бойцы. Проезжая разъезды, они видели пропускающие их составы с разбитой и изуродованной военной техникой, тоже шедшие на восток. На больших станциях их обгоняли составы с зачехленными танками и орудиями.

Но по-настоящему дыхание войны им пришлось испытать уже к вечеру.

Солнце склонилось к западу, но до заката было еще много времени, когда к привычному мерному стуку колес добавилась серия прерывистых, тревожных паровозных гудков. Над головой послышались жужжание моторов и визг падающей бомбы. Состав был атакован тройкой мессершмиттов. Совсем рядом грохнул взрыв, попадали посеченные осколками ветви ближайших деревьев, раздался пулеметный треск. Ему ответили зенитные пулеметы в охранении эшелона. Но самолеты беспрепятственно носились над беспрерывно гудящим тревожными, короткими гудками почти беззащитным несчастным поездом.

Очередной мессер снова зашел на цель. Две цепочки фонтанчиков появились на земле и прошлись поперек вагона. Сдавленные крики возвестили о том, что в теплушку пришла смерть. Самолет пролетел над поездом и пошел на разворот для повторной атаки.

На полу, истекая кровью, лежал молодой красноармеец. Еще двое, якут Владимир Ногин и белорус Вадим Ячник, так и остались лежать на своих нарах.

Тимофей в ярости схватил валяющуюся возле бездыханного тела Радченко винтовку и оперся на брус в проеме теплушки. Он навел прицел на готовящийся к атаке мессер. Нажал на спусковой крючок. «Не понял!» — Тимофей в изумлении уставился на оружие, судорожно нажимая злосчастный крючок, но тот не поддавался. Он снова припал щекой к винтовке, взял на прицел уже развернувшийся самолет. Крючок будто и не был частью механизма, а стоял колом, словно каменный. Тимофею ничего не оставалось делать, как снова припасть к оружию, ведь другого выхода не было. Враг зашел на цель и уже стремительно приближался. Тимофей, лихорадочно тряся несчастное оружие, посылал ему проклятия, пытаясь, однако, держать смертоносную машину в прицеле. Он до боли в пальце давил этот проклятый, непонятно почему заклинивший спусковой крючок. Мушка винтовки прыгала перед глазами Тимофея. Он, выпуская наружу всю злость и на заклинившую трехлинейку, и на беспощадного врага, уже снова нажавшего на гашетку пулемета, орал во весь голос и, направляя ствол винтаря на этот проклятый самолет, судорожно тряс несчастное оружие. Снова на земле появились два ряда стремительно приближающихся к теплушке смертоносных фонтанчиков.

Вдруг выстрел! Неприжатый приклад больно ударил Тимофею в плечо. Пулеметы замолчали, и враг, прекратив атаку, пролетел над вагоном. Все бросились к противоположной двери и с удивлением наблюдали за тем, как мессершмитт, не меняя направления, на полной скорости устремился к земле. Взрыв самолета выплеснул бурю эмоций наблюдавших за развитием трагедии людей.

Тимофей так и не понял, что произошло и почему спусковой крючок сработал так вовремя. Тем не менее вагон наполнился радостными криками спасенных рекрутов. Он вогнал следующий патрон в патронник и вернулся к открытой двери. Над составом кружились и расстреливали безоружных новобранцев еще два вражеских самолета.

Тимофей снова припал к оружию, теперь уже более спокойно беря на прицел заходящий на цель очередной мессер. Самолет делал круг, стремясь зайти в хвост эшелона, и был на значительном удалении. Воодушевленный недавней победой, Тимофей прицелился. «Расстояние большое. Надо навести вперед, на упреждение, — говорил он мысленно самому себе, ведя прицел впереди самолета, — теперь расчет траектории. Так. Расстояние большое. Надо взять повыше». Снова надавил на спуск, но выстрела не последовало. Он держал мушку примерно в том месте, где, как ему казалось, и должны встретиться самолет и пуля. Мушка дрожала, но выстрела все нет.

Самолет начал заходить в хвост беспрерывно гудящего поезда. Расчет пилота был прост и вместе с тем коварен. Начиная с хвоста поезда, непрерывной очередью он мог выпустить весь боекомплект вдоль всех вагонов. Видимо, таким образом враг планировал уничтожить до половины призывников, а перед паровозом сбросить бомбу.

Тимофей более тщательно искал точку встречи самолета с пулей, ведя мушкой перед носом мессера. Он был так увлечен расчетами, что на мгновение забыл, что у него в руках оружие, а не циркуль. Выстрел! Он снова привел в замешательство стрелка. Самолет, не успев выйти из виража, продолжал медленное вращение вдоль своей оси. Постоянно снижаясь, шаркнул крылом о землю и рухнул, перевернувшись вверх брюхом. Появились языки пламени. Поезд в своем непрерывном движении скрыл от глаз восхищенных зрителей останки поверженного врага. Но им все же доставили удовольствие взметнувшийся за хвостом поезда черный столб дыма и запоздалый грохот взрыва.

Третий пилот, ставший свидетелем гибели своих товарищей, решил ретироваться подобру-поздорову. Он, прервав атаку, направился вдоль железнодорожной ветки на запад.

До Тимофея стал доходить смысл бабкиного заговора. Еще не сформулировав как следует свои мысли, он перезарядил винтовку и торопливо прицелился в кабину беглеца. Цель частично скрывал корпус вагона. Он перегнулся под балкой. Теперь его видно.

— Ребята, держите меня вот так!

Тут же несколько рук намертво схватили храбреца. Закатное солнце слепило глаза, встречный ветер не давал нормально навести прицел на врага, трудно было дышать. Но ненависть к фашисту, минуту назад безнаказанно расстреливавшему безоружных людей, затмила все связанные с необходимостью немедленной кары неудобства.

Снова прикинув на глазок траекторию пули, Тимофей уже без прежнего усилия прижал палец к спусковому крючку. Медленно и плавно поглаживая мушкой силуэт самолета, он почувствовал, как крючок вдруг ослабил сопротивление, и раздался выстрел. В тот же миг враг нырнул в облако.

Мессер был уже далеко, на пределе убойной дальности карающей десницы в руках Тимофея. Стрелок бессильно опустил руки и, потирая ушибленное прикладом винтовки плечо, вернулся в теплушку. Не попал! Все вернулись вглубь вагона. Опершись о балку, у двери остался стоять и смотреть на вечернее небо и пробегающие поля Фаниль Садыков.

Радостные восклицания и объятия сыпались на героя. Но рядом лежали тела троих друзей, и это обстоятельство не давало мужчинам выразить свои восхищения стрелку в полной мере.

— Смотрите! — Фаниль указал на небо.

Из облака вывалился мессер. Его нос по-прежнему был задран вверх, но, видимо, потеряв тягу, опускался все ниже. Скорость самолета уменьшилась настолько, что его движение вперед прекратилось, и он, попав в плоский штопор, стал плавно падать, слегка поворачиваясь в своей плоскости.

— Боже! На это можно смотреть вечно! — воскликнул Алексей Рогов, младший сержант родом из Заполярья.

Спустя пару минут тот самый подбитый Тимофеем мессершмитт, в этом не было никаких сомнений, плашмя грохнулся о землю. От удара, видимо, детонировала неиспользованная бомба. С сильным грохотом и высоким столбом дыма поверженный враг известил пассажирам истерзанного состава об отмщении врагу за расстрел безоружного поезда.

Дневной зной постепенно сменился ночной прохладой. Закрыли двери вагона, и в теплушке стало уютнее и тише. Тимофей молча сидел на своих нарах с винтовкой в руках. Он перебирал в памяти каждый момент этого вечера. Радостные похлопывания по спине, горячие рукопожатия, потряхивания за плечи отвлекали его от размышлений, но он понимал причину радости ребят и лишь слабо улыбался в ответ, возвращая себя в сонм прерванных раздумий.

«Винтовка не стреляла, пока я целился не туда. Как только она оказалась в правильном положении, раздавался выстрел. Так значит, мне стоит только навести винтовку на врага, покачать мушкой в районе цели, и она сама найдет правильное положение. Бум! И готово!» — Тимофей поднял винтовку ближе к глазам. В теплушке зажгли керосиновую лампу, но света было недостаточно. Он нежно прижал оружие к груди: «Ай, бабуля! Ай, спасибо! Выходит, я вовсе не в самолеты попадал, а в пилотов».

В порыве восхищения Тимофей нежно поцеловал холодный металл оружия.

Глава 3.
Первый бой

Этой ночью никто не спал. Гибель товарищей потрясла парней. Что же творилось в других вагонах? Ребята только что прощались с любимыми, обещали вернуться, а погибли уже на второй день от руки какого-то шакала.

— С Володей мы едем с самого Омска, — раздался тихий голос откуда-то из темноты. — Он уговорил председателя колхоза отпустить его на фронт. Говорил, снайпером будет. Зверя ловко и без промаха бил. Фашист, говорил, тот же зверь. А вот не доехал. Два сына у него остались. И дочка.

— Как паренька нашего, красноармейца-то, жаль! — раздалось из хвоста вагона. — Ведь только от титьки мамкиной, поди, еще и нецелованный был.

В теплушке снова повисла гнетущая тишина. Только колеса поезда постукивали на стыках рельс.

До рассвета оставалось не меньше часа, когда поезд стал заметно снижать скорость. Вагон стало покачивать из стороны в сторону.

— К станции подъезжаем, — резюмировал кто-то.

Вскоре поезд остановился. Паровоз грузно и устало выдохнул громким шипением. Открылась дверь вагона.

— Убитые, раненые есть? — Какой-то солдат вглядывался в темноту вагона.

— Трое.

— Носилки сюда! — крикнул он тут же куда-то в сторону. Побежал к соседнему вагону с тем же вопросом.

На перроне была заметная суета. Из поезда выносили погибших и раненых. Вдоль состава, внимательно вглядываясь в пассажиров вагонов, шел торопливым шагом уже знакомый Тимофею старший лейтенант в компании с капитаном, начальником поезда.

— Стреляли откуда-то отсюда! — старлей рыскал глазами по вагонам.

— Вон из той теплушки! — указали ему из соседнего вагона.

— Здесь стреляли? — Капитан остановился возле отрытой двери.

— Я стрелял. — Тимофей показался из темноты вагона и оперся на балку.

— Ко мне!

— Есть! — Тимофей спрыгнул на перрон. — Старший сержант запаса Ганчуков.

— Это вы подбили те мессершмитты?

— Так точно!

— Из винтовки? Всех троих?!

— Так точно!

Капитан отступил на шаг и смерил взглядом стоящего перед ним парня в старой потертой куртке с заплатками и засаленной кепке.

— Запишите фамилию бойца, — не отрывая глаз от Тимофея, он чуть повернул голову в сторону старлея. И уже герою, взяв под козырек: — От лица командования за проявленную смелость и смекалку, храбрость и мастерство в бою с немецким захватчиком объявляю вам благодарность!

— Служу трудовому народу! — Лицо Тимофея расплылось в улыбке.

                                      * * *

Спустя минут сорок поезд пошел дальше на запад. До рассвета в теплушке не утихали поздравления герою.

К полудню состав пришел в пункт назначения. Мобилизованных распределили по подразделениям, и друзей по теплушке он больше не встречал. 73 дивизия, в которой оказался наш герой, дислоцировалась под Смоленском у деревни Белая Грива. Враг рвался к Москве.

Через три дня, во время своего первого боя, Тимофею довелось в полной мере оценить старушкин заговор. Его подразделению было приказано окопаться на возвышенности в районе Березни. Земляные работы не прекращались ни на минуту. Солдаты копали ячейки для себя, и, соединяясь между собой, постепенно ячейки превращались в траншею.

К вечеру третьего дня разведка донесла, что за рощей у деревни Суборовка, что километрах в двадцати от расположения батальона, была замечена колонна бронемашин и танков.

Противник занял позиции за рощей. Не теряя времени даром, батальон всю ночь укреплял оборону. Утром предстоял первый бой.

На рассвете послышался отдаленный гул моторов.

— Подпускать ближе! Без команды не стрелять! — ротный, видно, необстрелянный еще капитан Комельков, суетливо отдавал команды, пробегая вдоль траншеи. — Пропускать танки, отсекать пехоту!

Его рота занимала левый фланг обороны, поэтому нужно быть внимательным к перемещениям войск противника из опасения окружения.

Солдаты залегли за бруствер и в ожидании команды приготовились к бою. Основную часть подразделения составляли отслужившие срочную, но в ожидании первого в своей жизни скорого сражения от страха кто бормотал себе что-то под нос, кто крестился украдкой. Роща, что километрах в двух от позиций батальона, слегка зашевелилась, и на опушку выползли первые танки, ломая попавшие им на пути деревья. Вслед за ними показались маленькие фигурки солдат.

Тимофей, пытаясь унять от волнения и страха бешено бьющееся сердце, как можно более спокойно, даже флегматично медленно и вяло лопаткой утрамбовывал бруствер, раскладывал на нем боеприпасы, натянуто улыбался и подмигивал бойцам рядом с собой. Некоторым образом ему удалось успокоиться, и он не спеша припал к оружию.

Солдаты противника были еще далеко, но расстояние до них медленно и уверенно сокращалось. Тимофей взял на прицел одну из фигурок. С такого расстояния нельзя было определить, офицер это или солдат. Да это и не важно. Медленно покачивая мушкой над головой врага, он пытался поймать правильное положение ствола для выстрела. Палец легонько прижался к твердому и неподвижному спусковому крючку. Выстрел!

— Кто стрелял?! — раздался рык подбежавшего ротного.

— Я. Старший сержант Ганчуков, — спокойно передергивая затвор, вгоняя в патронник следующий патрон, негромко отозвался Тимофей. В эту секунду он увидел, как упал сраженный им солдат.

— Я кому приказывал подпустить поближе?! Прекратить впустую расходовать боекомплект! Приказываю всем, — уже громче крикнул он, — подпустить ближе и стрелять наверняка!

— Товарищ капитан. Я и стреляю наверняка. Вон, посмотрите, один уже отдыхает. Капитан торопливо вскинул бинокль. В это время Тимофей нашел новую цель.

— Где? Не вижу.

Выстрел!

— Ганчуков! Прекратить!

— Товарищ капитан! Вон еще один упал! — воскликнул стоящий рядом боец, во все глаза следивший за ситуацией на позициях врага.

Капитан снова вскинул бинокль. На этот раз он увидел лежащего солдата. Выстрел! Рядом упал еще один.

— Ганчуков, это ты его? Тут километра полтора! А ну-ка еще!

Выстрел! Спустя три-четыре секунды полета пули еще один солдат, вскинув голову, упал навзничь.

— Невероятно! — с придыханием пошипел ротный.

Выстрел!

Пока Тимофей молча закладывал новые патроны в магазин винтовки, капитан воскликнул:

— Опять попал! Молодец, Ганчуков! Я отмечу в донесении.

— Товарищ капитан, у меня боекомплект заканчивается. Последние пять патронов. Прикажите выделить усиленный.

— Хорошо, Ганчуков. Только тебе. Старшина! Выдать Ганчукову двадцать.

Выстрел!

— Отставить! Пятьдесят патронов.

— Но, товарищ капи…

— Выполнять!

Старшина удалился выполнять приказ командира. До его прихода бойцы, воодушевленные стрельбой старшего сержанта, торопливо и не раздумывая, отдавали свои боекомплекты снайперу. Тимофей продолжал методично расстреливать солдат противника. Стрельба с каждым разом становилась все увереннее.

В какой-то момент стало заметно некоторое замешательство в рядах противника. Атака замедлилась. К этому времени на траве оставались лежать не меньше полутора взводов солдат. До позиций обороняющихся немцам оставалось не меньше полукилометра, и их командир принял решение прервать атаку. Солдаты противника повернули назад под громкое «ура!» защитников Москвы. Тимофей продолжал вести огонь в затылки немцам до тех пор, пока они не скрылись в роще.

Ротный, не веря своим глазам, поднялся на бруствер и замер, глядя на поле в бинокль.

— Шестьдесят два! — Он спрыгнул в траншею и уставился на Ганчукова так, словно перед ним стояло какое-то сказочное существо.

— Товарищ капитан, вас товарищ майор вызывает к себе! — запыхавшийся нарочный передал приказ комбата.

Понимая, что эта атака была не последней за день, ротный отдал соответствующие команды взводным и удалился с рапортом к командиру.

Бойцы, не теряя времени, решили использовать затишье для отдыха. Кто привалился к земляной стенке траншеи, кто, обхватив цевье винтовки, положил голову на руки и заснул, кто просто уснул сидя, положив голову на плечо товарища. Тимофей только сейчас ощутил усталость после бессонной ночи и недавней атаки противника. Глаза, уставшие от напряжения, просто жгло так, что без боли невозможно было открыть веки.

Глава 4.
Танковая атака

Через час ротный, продвигаясь вдоль траншеи, разбудил бойцов командой:

— Не расслабляться! Приготовиться к бою!

Спустя еще полчаса противник предпринял новую атаку.

На этот раз танки сопровождали несколько бронетранспортеров. Пехота была спрятана за броней, и это несколько осложняло работу нашему снайперу, так как солдат противника он мог видеть только изредка. Бронетранспортеры были без крыш, и солдаты прятались за их высокими бортами. Тимофей к тому времени переместился на вершину невысокого холмика позади траншеи, и иногда ему удавалось взять на прицел чью-нибудь каску. В эти моменты с его позиции раздавался одиночный выстрел, раз за разом уменьшая численный состав противника. Командир роты находился рядом с Тимофеем, с благоговением и восхищением наблюдал за тем, как его сержант отбивает атаку врага с такого невообразимо далекого расстояния.

Танки противника открыли беспорядочную стрельбу по позициям нашей обороны. То тут, то там в воздух с грохотом взлетали комья земли. Но с такого расстояния враг не мог вести прицельный огонь, и их снаряды не достигали цели. Порой лишь осыпались стенки траншеи.

Тимофей в этом бою смог израсходовать только двадцать восемь патронов. Но и этого было достаточно, чтобы атака противника захлебнулась. Ведь до наших позиций они рисковали добраться вообще без солдат.

Перед закатом враг бросил в атаку танковую роту, справедливо полагая, что таким образом убережет солдат от огня снайпера-дальномера, а отсутствие у нас артиллерии позволит ему быстро решить вопрос подавления сопротивления и дальнейшего продвижения на восток.

— Товарищ капитан, прикажите выдать мне бронебойные патроны, — не отрывая взгляда от немцев, Тимофей обратился к командиру.

— Старшина, выдать снайперу бронебойные патроны. Рота! Приготовить противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью! Не дать противнику обойти нас с фланга! — и уже нарочному: — Передай комбату! Танки на левом фланге! Бегом!

Танковая атака была предпринята во фланг защитникам, не в лоб, как в прошлые разы. Второй и третий взводы были направлены навстречу обходящей их армаде. Оборонительные сооружения на этом участке подготовлены не были, и бойцы, торопливо окапываясь, готовились к встрече с противником на открытом месте и практически безоружными.

Тимофей еще со срочной службы знал, что смотровая щель механика-водителя закрыта бронированным стеклом. Он также знал, что разбить ее одним выстрелом даже бронебойной пулей нельзя. А попасть два раза в одну точку и подавно невозможно. Но он помнил заговор бабули и решил попробовать пробить стекло двумя выстрелами, а в разбитое стекло поразить водителя.

Он выбрал себе удобное место на возвышенности, но скрытое рослыми кустами, и стал ожидать появления врага. Отдаленный гул давно указывал бойцам о приближении танков.

Из-за пригорка появились первые машины. Тимофей вложил в магазин винтовки три патрона. Сначала простой, затем два бронебойных. Прилег на пригорок и прицелился примерно в то место, где находится смотровая щель мехвода. Танк был еще далеко, и саму щель не было видно. Но он уже приобрел хороший опыт стрельбы на дальнее расстояние и предполагал, на какую примерную высоту нужно поднять канал ствола, чтобы пуля ударила в цель. Тимофею пришлось с минуту поводить мушкой вдоль и поперек лобовой брони танка.

Выстрел, как всегда, явился неожиданностью для стрелка. Он торопливо вогнал следующий патрон в патронник и, вспоминая положение канала ствола относительно горизонта, повторил опыт. На этот раз выстрел грохнул значительнее раньше. Он вогнал следующий патрон и припал к оружию. Выстрел! Танк неуклюже клюнул, слегка повернулся и замер.

— Есть! Тебя тоже можно бить, железная черепаха! — Тимофей в радостном порыве громким криком выплеснул скопившееся в нем напряжение. — Теперь держите штаны, подлые шакалы!

Уже вся рота знала о непромахивающемся стрелке, и окопавшиеся бойцы, неотрывно следившие за происходящим, в один голос крикнули: «Ура! Молодец, Тимоха! Скоро вся их фашистская свора узнает, какой „страшный сержант“ у нас есть!»

Тем временем воодушевленный стрелок взял на прицел второй танк. Стихли поздравления и восклицания. Враг надвигался, и все понимали, что настоящий бой был еще впереди. Из-за пригорка вышли уже все танки подразделения. Теперь было ясно видно, что противник предпринял удар во фланг советского батальона силами танковой роты. Четырнадцать танков, рыча моторами, неумолимой мощью надвигались на горстку защитников столицы.

Три одиночных выстрела возвестили еще об одной подбитой машине врага. Не обращая внимания на потери, сказать по правде, пока не очень большие в масштабах атакующего подразделения, немцы шли вперед. Еще серия выстрелов. Еще один танк развернулся боком и встал. Его спешно стал покидать поредевший экипаж. Но Тимофей не обращал внимания на черные фигурки танкистов, лишь сосредоточил внимание на четвертой машине противника. Скорость танков была невысокой, но расстояние до них становилось все более угрожающим.

---

Стрельба одиночной винтовки велась уже быстрее, и вот уже пятый, а спустя три минуты и шестой танк замер, так и не добравшись до оборонительных позиций Красной Армии. Смотровые щели танков были уже хорошо видны, и Тимофей прицелился в стекло ближайшего танка. Выстрел! Его мехвод, не дожидаясь следующего приглашения в загробный мир, развернул машину и кинулся прочь. По рации все уже знали о расстрелянных механиках. Их командир кричал в эфир приказы вернуться, но вслед за танком с треснутым стеклом стали разворачивать свои машины и другие водители.

Суматоха и хаос воцарились в танковом подразделении. Часть машин пока продолжала идти прежним курсом, другая в спешном порядке стала покидать поле. Вскоре к ним присоединились и более стойкие экипажи. Развернувшись, они увидели обездвиженные машины. После этого зрелища уже никакие приказы не могли вернуть до смерти испуганных механиков-водителей на прежний курс. Атака прервалась, танки скрылись за пригорком, оставив на поле почти половину своего прежнего состава целехоньких машин с полным боекомплектом.

Гром оваций обрушился на Тимофея. Каждый стремился его обнять, поцеловать, просто потрясти руку.

— Товарищ лейтенант, — обратился герой к взводному, лишь только смолкли крики радости победы без боя и восхищения меткому снайперу, — танки совершенно целые. Хорошо бы их прибрать. Смотрите. Целый взвод.

— Да, конечно. Савельев! — окрикнул он командира третьего взвода. — Возьми людей, проверь танки. Скоро немцы приедут за ними. — И уже всем солдатам: — Трактористы есть?

— Я! Я! — откликнулись двое.

— С лейтенантом Савельевым к танкам! Попробуйте отвезти их в тыл. А чтобы их наши не подбили, башни разверните назад и пусть кто-нибудь сядет на броню и сигналит. Остальные — в охранение трофеев. Ганчуков, я даже не могу выразить тебе, какой ты молодец! У нас же каждый патрон на счету. А тут — танки с боекомплектом! Какой подарок Красной Армии ты преподнес. А сейчас — в расположение роты. И отдыхать. Скажи, я приказал.

С наступлением ночи шумы моторов стихли, и вызванные из дивизии по такому случаю танкисты приступили к освоению трофейной техники. В этот день рота, отбив три атаки противника, благодаря Тимофею не потеряла ни одного бойца.

Вечером, когда стихли звуки боя и лишь белые ракеты освещали передовую, уставшим ребятам выдалось время для отдыха. Солдаты расположились у костра возле штаба. Песни под гармошку иногда прерывались гитарными аккордами, рассказы о жизни той, прошлой, сменялись анекдотами, в основном про Гитлера и его приспешников. Порой глуповатые, но и они поднимали настроение уставшим бойцам.

У всех не выходил из памяти бой этого дня, героизм никому не известного старшего сержанта. Поэтому брошенную кем-то реплику: «Тимоха, расскажи чего-нибудь. Ты ведь вон у нас какой герой», подхватили остальные, и скромному парню пришлось выйти вперед, на ходу лихорадочно придумывая какую-нибудь хохму про тех же Гитлера и ему подобных.

— Однажды, — медленно, словно вспоминая что-то давно прошедшее, начал Тимофей, — мне довелось оказаться в штабе во время допроса одного важного немца. Полковника вроде, — начал нести какую-то полную ахинею рассказчик. — Так вот. Он поведал такую историю. Помните, нам говорили про бомбардировку Берлина в начале августа? Так вот, Геббельс так напугался, что отобрал у какого-то бюргера дом и стал набивать его продуктами про запас. Зашел к нему как-то Геринг (Тимофей провел перед животом большой полукруг). «Ну-ка, — говорит, — друг Йозеф, говорят, ты домик новый обустроил. Давай показывай». «Да, обустроил и запасы вон какие большие сделал». Он указал на расставленные тут и там шкафы, полки, этажерки, тумбочки. Открыл их, а там! Консервы, тушенки, печенья, коньяки, галеты, сосиски — всего не перечислишь. Полным-полно всякого провианта. «Вот русские придут, начнут вас всех из бункеров да разных убежищ за уши тащить! А я вот сюда спрячусь, пересижу годик-другой, потом выйду и сбегу, как все утихнет. Еды мне на два года хватит». «О! Какой ты молодец! Надо тоже такой же домик наладить. А ну покажи, чего ты там припас». Геббельс достал из шкафчика галеты, сосиски, то, другое, достал коньяк, поставил на стол. Геринг съел все это, выпил и давай нахваливать хозяина. Тот достал из другого ящичка, он опять все сожрал и опять похвалил Геббельса. Потом еще достал, потом еще и еще. «О, Йозеф, какой ты молодец, какой запасливый. А там что? А там?..» Геринг до ночи сидел и чавкал, на все лады расхваливая своего друга. «А там что еще есть?» — Он утер рукавом сальные губы. «А все, — растерянно развел руками Геббельс. — Ты все съел. Герман, ну как ты мог!» Вдруг раздалась сирена. Воздушная тревога! «Герман, бежим! Русские самолеты летят!» — Геббельс рванул к выходу. Геринг тяжело поднялся и медленно поплелся за другом: «Бегу, бегу!». «Герман, самолеты близко, вон бомбы уже визжат! Бежим скорее в бомбоубежище!». Тот ткнулся в проем двери. А никак! Давай силиться и тужиться, то одним боком пытался, то другим. И так, и эдак, не помещается в дверь, и все тут. «Герман, я бегу! Слышишь, бомбы рваться начали!» Геббельс убежал, а Геринг стал толкаться в дверь, кряхтеть, пыхтеть, потеть и тужиться. Но вскоре он догнал своего друга. Успел-таки в убежище.

— Что, дверь снес? — бросил кто-то из темноты.

— Нет, в этот же проем пролез. Просто то, что сожрал у Геббельса, там же дома у него и оставил.