Бесплатный фрагмент - Заглядухи

Непокойная

Мы ненавидели друг друга: этот город и я. Причём, ненависть была такой, какой обычно бывает любовь, — с первого взгляда. Я очень хорошо помню, как впервые шагнула с подножки поезда на землю этого города. И тут же инстинктивно отдёрнула ногу — почему-то показалось, что вместо грязного асфальта под моей подошвой жадно чавкнула голодная болотная трясина. Показалось. Конечно, показалось. И тина, запачкавшая подошву новенькой белой кроссовки, тоже показалась, да. Тем более, пока мы дошли до отеля, белые кроссовки перестали быть белыми в принципе. И тины на них я уже не нашла.

В общем, в первые же минуты знакомства мы с этим городом друг друга невзлюбили. И градус нелюбви за годы возрос до полноценной ненависти. Этот город пачкал мои штаны и обувь, швырял мне в лицо колючий снег, до нитки вымачивал ледяным дождём и доводил до обморока тяжёлой духотой. Он ломал мои каблуки, не давал магнитным ключам открывать мои номера в отелях, травил до рвоты и температуры в самых дорогих ресторанах. Там я трижды чуть не попала под машину, вывихнула ногу на ровном месте, лишилась трёх телефонов (один потерялся, два украли). За несколько дней до каждого планируемого визита в этот город мне приходилось принимать антидепрессанты, но возвращалась я всё равно всегда в чернейшей депрессии. Ему всё было мало.

Этот город словно опутывал меня своей паутиной. Крупные заказчики были обязательно из этого города. И обязательно требовали моего присутствия в нём для работы над их проектом или, как минимум, для обсуждения деталей. Новые коллеги — почти всегда уроженцы этого города. Редкое заболевание близкого человека лучше всего лечили в одной из «этогородских» клиник. Друзья, словно им там мёдом было намазано, постепенно перебирались жить в этот город. Как бы мне ни хотелось никогда больше не видеть этот город, приходилось с завидной периодичностью туда мотаться. Чтобы там мучаться, а вернувшись домой, неделями приходить в себя. И я понимала, что добром это не кончится. Просто потому, что не было у этого города добра. Для меня так уж точно.

Последний удар этого города был самым коварным: туда переехала жить моя лучшая подруга, практически сестра. Зная моё отношение к городу, на новоселье она милосердно не пригласила, хотя довольно быстро купила квартиру в отдалённом районе, но всё же не в области. Дом, по её словам, был таким новым, что не заселился ещё даже наполовину, бывали недели, когда она не видела в своём подъезде ни одного человека. Интровертную подругу, впрочем, это вполне устраивало. Как устраивало и название улицы, на которой был возведён жилой комплекс, — Непокойная. Я от такого названия оторопела, если честно, а подруга лишь посмеялась, что, мол, скорее всего, в документах что-то напутали, потеряли букву «с» в слове «неспокойная», и получилось что-то вот такое устрашающее. А исправлять, наверное, было долго и дорого, потому так и оставили. Мой филологический мозг нервно дёргал глазом и от улицы Неспокойной, но, в конце концов, не мне же там жить, правда? Новую же жительницу этого города в лице моей подруги ничего не смущало. Впрочем, смущало, как оказалось позже. Но другое.

Первый тревожный звоночек прозвенел, когда подруга в шутку пожаловалась, какой дискомфорт вызывает у неё сам подъезд. «Мечта маньяка» — так она его назвала. И крайне сумбурно описала. И с нервным смехом добавила:

— Представляешь, чувствую себя рыбкой в аквариуме, в который с двух сторон в любой момент может кто-то заглянуть.

Вторым тревожным звоночком стала собака. И не просто собака, а очень такая крупная собака — кане корсо. Причём, не щеночек, а взрослый кобель из специализированного собачьего приюта. Тут я реально напряглась. Во-первых, потому что подруга всегда была абсолютно равнодушна к животным, непонятно, что могло сподвигнуть её на такой поступок. А во-вторых, мне казалось не самой лучшей идеей брать крупного пса, которого кто-то бросил. Бог знает, какая у собаки травма и как она может отразиться на новой хозяйке. Но подруга от моих тревог отмахнулась. Мол, Майкл — так звали собаку — абсолютно прекрасен, и у них абсолютная уже любовь. А взяла она его потому, что заехала случайно по какой-то надобности в этот самый приют, увидела глаза Майкла… В общем, вы поняли, один сплошной романти́к. От моей абсолютно неромантичной подруги. Как я её ни пытала, та стояла насмерть: просто захотелось забрать из приюта такую прекрасную собаку. Точка.

Третьим, уже не звоночком, а тревожным набатом стала просьба подруги приехать на несколько дней. В нашем с ней родном городе у неё осталась мама. Которая серьезно заболела. Тащить туда с собой Майкла нет никакой возможности, друзьями и соседями, готовыми за ним проследить, она в этом городе не обзавелась. Потому…

— Я понимаю, как ты его ненавидишь… Всё понимаю. Но, Лера, мне просто некого больше просить. А в передержку Майкла сдавать после всего, что он пережил…

Пришлось решительно прервать эти стенания с извинениями. И сообщить, что, пока она описывала ситуацию, я уже взяла билет на самолёт. И завтра утром буду у неё. Подруга разревелась — уже от облегчения. И заверила, что встретит меня в аэропорту. Вместе, кстати, с Майклом — тот обожает ездить в автомобиле. Довезёт она нас до дома, даст ЦУ и поедет на вокзал. На том распрощались, и я пошла собирать вещи.

Этот город традиционно встретил меня отвратительной погодой — мокрым и колючим снегодождём. Счастье, что хоть сели нормально, спасибо пилотам. Подругина машина уже стояла на парковке, подруга курила с ней рядом. А на заднем сиденье развалился Майкл. Впрочем, как только я подошла, он сел и весь как-то подобрался. И внимательно посмотрел на хозяйку. Та погладила мощную шею и ласково сказала:

— Майкл, свои. Это Лера, она хорошая, добрая, будет с тобой гулять и тебя кормить. А потом я вернусь, очень скоро, обещаю.

Пёс вздохнул. Высунул из окна машины огромную голову, обнюхал меня, как-то грустно лизнул в щёку. И снова улёгся на заднем сидении. Мы сели в машину и двинулись на улицу Непокойную.

Я периодически посматривала на навигатор. Чем ближе мы подъезжали к конечной точке маршрута, тем мне становилось тревожнее. Да и Майкл вел себя беспокойно. Только подруга оставалась в приподнятом настроении. И с лёгкой усмешкой тоном экскурсовода сказала, когда мы вышли из машины:

— Вот, полюбуйся! Мечта маньяка на улице Непокойной. Как название хоррора звучит, правда?

Насчет удачности названия я бы поспорила, но, наконец, поняла, что так смущало и напрягало мою подругу в архитектуре подъезда. У него было два выхода и оба — со стеклянными стенами. В огромном холле — три лифта, комната для колясок и велосипедов и пустующее помещение для охраны или консьержа. А выхода на лестницу нет. Оказывается, на неё можно попасть, только если выйти из подъезда и зайти в другую дверь, рядом. Ранним ноябрьским утром, когда на улице было ещё темно, я на самом деле ощутила себя беспомощной рыбкой, которая стоит в освещённом «аквариуме», а с обеих сторон к стеклам прильнула тьма. И смотрит. И словно чего-то ждет. Брр… Я вздрогнула, Майкл заворчал, а подруга расхохоталась:

— Вот тебе, Лерка, прямо готовый сценарий фильма ужасов.

Я хмуро буркнула, что пишу сценарии только сентиментальных сериалов, хорроры — это не моё. Тут, наконец, пришёл один из трёх лифтов, и через несколько минут я вошла в новую подругину квартиру. У неё был потрясающий талант: любая самая затрапезная халупа, в которой она по каким-то причинам жила, довольно скоро превращалась в уютнейшее гнёздышко. А тут квартира изначально была хороша, поэтому уют в ней просто зашкаливал. Что, впрочем, на мои уже издёрганные этим городом нервы подействовало только благотворно.

Подруга показала мне всё, что сочла необходимым: ванную комнату с полным набором моющих и косметических средств, кухню с полным холодильником, стоящим на плите пловом и шкафчиками, под завязку набитыми стратегическим запасом продуктов. Потом выдала список «про Майкла»: когда и где гулять, когда и чем кормить, куда звонить, если вдруг пёс занедужит, как мыть после прогулок и чем вытирать. В общем, ЦУ были пространными и исчерпывающими. И сразу после того, как я подтвердила, что всё поняла, подруга заторопилась на вокзал. Когда пришло оповещение, что такси ждёт её у подъезда, она погладила и потрепала Майкла, а потом порывисто обняла меня и сказала вдруг:

— Одна не ходи. Никуда. Еды тебе хватит надолго, но, если за сигаретами там, или кофе захочешь из кофейни, — только с Майклом. Он умный, его можно просто посадить у магазина или кофейни, и он будет ждать. Даже привязывать не надо. А одной тут ходить не стоит.

И, не успела я спросить, чего, собственно, можно опасаться на улице Непокойной, за подругой уже захлопнулись двери лифта. А Майкл в который раз печально вздохнул и улёгся на свою лежанку, размером мало чем уступающую обычному человеческому дивану. Я погладила его по мощному загривку и пошла есть плов — я его обожала, а подруга — совершенно отменно готовила. Мимоходом подумала, может, позвонить ей? И выпытать, что тут происходит, в этом её новом месте обитания? Что она даже такую серьезную собаку завела и мне велела никуда без собаки не выходить? Но решила, что не стану. За много лет подругу я изучила хорошо: если бы она хотела сказать что-то, сказала бы. А раз никакой дополнительной информации не дала, значит, не хотела или не могла. И допытываться бесполезно.

После вкуснейшего горячего плова и чашки чаю с печеньем невыносимо захотелось спать. И хмурое ноябрьское утро этому только способствовало, тем более, встать мне сегодня пришлось очень рано. Я дала Майклу специальную собачью вкусняшку, выкурила сигарету на балконе, получила от подруги сообщение, что она уже в поезде, пожелала ей счастливого пути и с наслаждением растянулась на ортопедическом матрасе. Некоторое время просто смотрела в потолок, удивляясь странной для моих московских ушей тишине. В доме словно никто не жил, никаких звуков от соседей не доносилось. И на улице было так же тихо: ни машин, ни человеческих голосов, ни других обычных уличных шумов. Хотя этаж у подруги был всего-навсего пятый. И стеклопакеты обычные, безо всякой шумоизоляции. Впрочем, удивлялась я тишине недолго, потому что уснула.

Проснулась от странного ощущения: мою руку словно тёрли влажной шершавой тряпкой. Открыла глаза примерно в таком же полумраке, в каком и засыпала. В этом городе в ноябре утра и вечера были неотличимы: мобильный показал, что уже шесть часов вечера. А рядом с кроватью сидел Майкл и облизывал мою руку. Видимо, ему надо было и поужинать, и погулять.

Умывшись прохладной водой, чтобы немного взбодриться, я покормила пса, а пока он ел, ответила на несколько рабочих сообщений, которые благополучно «проспала». К счастью, ничего срочного, потому что никаких горящих заказов у меня сейчас не было. Я писала параллельно два сценария и по обоим шла строго в графике. Поэтому утеплилась сама, надела на Майкла тяжеленный строгий ошейник, намордник, прицепила поводок и пошла лично, так сказать, знакомиться с Непокойной улицей. Пёс, кстати, вёл себя странно. Я не очень хорошо разбираюсь в собачьем поведении, но, если бы речь шла о человеке, сказала бы, что на прогулку он хочет, но при этом относится к ней отрицательно. Решив, что подумаю об этой странности попозже, я толкнула подъездную дверь и попала в «этотгородской» ноябрьский вечер.

Что сказать? Холод. Ветер. Тот самый утренний снегодождь. Я поплотнее закуталась в куртку, натянула капюшон чуть ли не до носа и сочувственно посмотрела на Майкла. И почему подруга не купила ему какую-нибудь одёжку, холодно же! Впрочем, пёс явно не мёрз. Он целеустремленно двигался к странному нечто, которое подруга в своих ценных указаниях обозвала сквером. Голые кустики и две грязных дорожки — вот, собственно, и сквер. Но Майкла он вполне устраивал, потому что уже первый же куст был мощно и безжалостно помечен. И мы пошли дальше — Майкл впереди, я в арьергарде.

Пройдя по жалкому подобию сквера несколько раз туда и обратно, я вдруг резко остановилась. Пёс обернулся и посмотрел на меня вопросительно, мол, чего ты тормозишь? А меня вдруг затрясло и вовсе не от холода. Я поняла, что мы гуляем уже больше получаса, вечер совсем ранний, а на улице — ни души. Реально, ни людей, ни животных, ни вездесущих голубей. Даже ни одной машины мимо нас не проехало. Как такое может быть, а?

Трясущимися руками я достала мобильник и сделала то, чего делать изначально не собиралась: позвонила подруге. Она ещё не доехала, в поезде могло не быть связи, но мне повезло: через несколько гудков раздалось несколько встревоженное «Алло, Лера! Что-то случилось?».

Я хлюпнула носом:

— Ничего не случилось. Пока. Просто мы гуляем с Майклом по этому вашему убогому скверу. И кроме нас тут нет ни души. Даже машины не ездят и птицы не летают. Это нормально, вообще?!

Почувствовала, что голос срывается на визг. Выдохнула. А из трубки послышалось:

— Лера, это очень молодой район. И с не очень хорошей экологией. Людей мало, потому что даже дома ещё не все достроены, и квартиры недешёвые. Бродячим животным просто неоткуда взяться, а птиц, наверное, отпугивает эта самая экология. Да, непривычно, но в этом нет ничего страшного.

— А в чём есть?! — Я изо всех сил старалась не кричать. — Почему ты велела везде ходить с собакой? Что мне тут может грозить без Майкла?

Подруга помолчала. А потом, аккуратно подбирая слова, заговорила:

— Лерочка… Возможно, что и ничего. Просто я в какой-то момент начала видеть странное. Людей. Взрослых и детей. Бледных и молчаливых. Они не подходят, ничего не говорят, не пытаются как-то взаимодействовать. Просто стоят неподалёку и смотрят. Или идут за тобой следом. И тоже смотрят. Я сначала думала, что с ума схожу. Но однажды встретила соседа из другого подъезда. Мы парой слов перекинулись про район, и он пожаловался, что нормальных людей нет, зато толпы каких-то сектантов ходят. Так что он их тоже видел. Я не думаю, что они опасны, но Майкла завела. И тот их сильно не любит: рычит, нервничает, злится. Поэтому и предупредила, чтобы ты везде с собакой была, просто на всякий случай.

Вот вам… Я скомканно попрощалась. И чего мне ждать от этих непонятных личностей? Телефон звякнул: пришло сообщение от подруги. Номер мобильного, имя «Владислав» и приписка, что это сосед. И что, если вдруг что-то случится, звонить ему. Ну спасибо, ну успокоила! Страх и растерянность постепенно переходили в злость. И на подругу, и на этот город, которому мало было уже доставленных мне неприятностей, и он новые приготовил. Из области хоррора на этот раз.

Эмоции бушевали так, что я не сразу заметила, что уже не одна в сквере. Сбоку, полускрытая голыми кустами, стояла девочка лет пяти-шести. Бледненькая, аж в синеву. Одетая во что-то серое, немаркое. Худенькая. И буквально не отрывающая от меня глаз. Майкл напрягся и зарычал. Я погладила его по могучей шее и стала тихонько тянуть в сторону дома. Он шёл, но глухо порыкивал и оглядывался. А потом гавкнул — громко, гулко, как из бочки. Потому что прямо у нашего подъезда стояла небольшая группа людей, человек десять. В такой же невнятной серой одежде, таких же худых. И так же пристально смотрящих на нас с собакой.

Я попыталась не паниковать. Крепко удерживая Майкла, крикнула:

— Добрый вечер! У вас всё в порядке? Не могли бы вы отойти от подъезда, чтобы мы с собакой прошли? А то пёс нервничает.

Никакой реакции. Я вообще не поняла, услышали ли они меня. Стало страшно. На улице была уже темнота, разбавляемая только светом подъездного фонаря. В доме, кстати, горело не больше пары десятков окон. И ни одного — в моем подъезде.

Майкл, продолжая рычать, потянул меня куда-то. Через несколько шагов я поняла: пёс вел ко второму входу в подъезд. Вот молодец какой, а я, дурочка, забыла про него! Не успели мы войти в «аквариум» холла, как меня пробил холодный пот. За той дверью, которой мы только что воспользовались, возникла девочка из сквера. И ещё несколько детей, таких же бледных и одетых в серое. Все они прислонились лбами к стеклу и смотрели. На нас смотрели. А с противоположной стороны к стеклу прижались взрослые… Да, рыбка в аквариуме — очень точное подругино сравнение. И мне было дико страшно, что вот сейчас все эти странные люди пройдут сквозь стекло. И очутятся здесь. И… О последнем «и» думать было невыносимо страшно.

Вскоре мне стало не до дум. Оказалось, что лифты не работают. За пятнадцать минут не приехал ни один, кнопки на панели помигали и погасли. Ну что ж за гадство, а?! И что делать? Звонить в полицию? В МЧС? Я решила, что это чересчур. И позвонила подруге, чтобы узнать, что предпринять. Но та оказалась вне зоны действия сети. Как же быть?..

Майкл тревожно переводил взгляд с одного окна на другое. И ворчал не переставая. Странные люди не уходили, поэтому шансов попасть на лестницу и подняться по ней у нас не было. Возможно, эти товарищи нас бы и не тронули. Но меня колотило при одной мысли, что к ним надо выйти. И тут меня осенило: сосед! Владислав! Трясущимися руками я набрала номер. К счастью, трубку сняли сразу:

— Владислав?

— Да, а вы кто? Очередная телефонная мошенница?

— Хуже. Я подруга вашей соседки, меня зовут Лера. Она попросила меня пожить с её псом и сказала про странных людей. И про то, что вы их тоже видите. У меня патовая ситуация, Владислав. Я в подъезде с собакой. Ни один лифт не работает. А с двух сторон к стеклу прижимаются эти люди. И выходить, чтобы попасть на лестницу, мне страшно.

В трубке помолчали. Потом мужчина грустно сказал:

— Мне нечем помочь вам, Лера. На улице Непокойной — каждый сам по себе. И за себя. Каждый проходит свой путь. Ваша подруга уже всё поняла. Скоро и вы поймёте. Всего доброго.

В трубке воцарилась такая ледяная тишина, что заломило ухо. Я убрала мобильник в карман. Чёртова подруга! Во что она меня втравила, а?! И тут меня накрыло сразу двумя ужасами: я поняла, что не помню, как зовут мою подругу — лучшую при том. Вообще не помню, понимаете?! И второй ужас — странные люди пошли на абордаж. Причем, так, как мне и виделось в кошмарных фантазиях, — просачиваясь сквозь стекло. Они окружали нас с Майклом, пёс принялся лаять. Но его лай начал перекрывать какой-то очень громкий писк. Внезапно открылись двери одного из лифтов. Правда, там не горел свет, но это такая ерунда, правда? Я рванулась туда, но почувствовала, что сильные руки держат, не пускают. Захлебнулся лаем Майкл. Исчез писк. На голову мне накинули чёрный непроницаемый мешок. И дышать стало нечем. Проклятый этот город!

***

Ну как же так?! Инна со злостью ударила кулаком по литой чугунной ограде и разревелась. В который уже раз за сегодня. Их с Леркой случай — один на миллион, наверное. Обе попали в аварию, машина в хлам. Инна — в коме, а Лера была в сознании, но в очень тяжёлом состоянии. Её прооперировали, и в кому впала она. А Инна очнулась. И ждала, что Лера очнётся тоже. Но Лера умерла. И сегодня её похоронили.

А вчера Инна похоронила своего любимца Майкла — кобеля кане корсо, который сидел с ними в машине и тоже изрядно пострадал. Ветеринары были уверены, что он выкарабкается, но нет. Умер. Практически одновременно с Лерой.

Все провожающие уже вышли с кладбища и рассаживались по автобусам. Инна двинулась тоже, оглянувшись в последний раз туда, где навсегда осталась её лучшая подруга. Теперь — покойная.

Рассказ озвучен:

https://rutube.ru/video/65b80c22887609de114320e5b176078e/?playlist=878434

Заглядухи

Жила-была старушка, которая боялась смотреть в окна, когда темно. Она всю свою жизнь провела в деревне, в которой были свои правила. И одно из них — вечером закрывать окна ставнями. А потом ещё обязательно шторы плотные задёргивать. Потому что ночами по улицам заглядухи ходят, в окна заглядывают и души у людей воруют. Кто они такие, как выглядят — никто не знает. Точнее, знали те, кто правило нарушил. Но у них нельзя было спросить. Они или сразу умирали, или становились не в себе. А потом всё равно умирали. Без души как жить?

В деревне постепенно жителей не осталось. Молодые разъехались, старики на погост переселились. Старушку нашу забрал внук. Хороший мальчик. Ну, точнее, как мальчик — взрослый уже мужчина, к сорока. Но для старушки-то — вечный мальчик. Он сразу приехал. Хотя до этого бывал у бабушки только в детстве. А позже — звонил по мобильному, который сам и подарил. И присылал с посыльными продукты и другое разное. Когда узнал, что в деревне почти никого не осталось, — приехал. На огромной фуре с водителем. Позволил бабушке своей забрать из дома всё, что ей дорого было. И увёз в огромную квартиру на тридцатом этаже.

Деревню было жалко, и дом жалко, и огород, но одной-то невозможно. А тут — внук, родной человек. Который для бабушки специально комнату освободил. И все её вещи там расставил так, как она хотела. Только одно плохо: у внука не было штор. Совсем. Ни в одной комнате. Старушка робко сказала про заглядух, а внук рассмеялся только. Мол, бабуль, тридцатый этаж у нас. Сюда даже птицы не залетают, а уж заглядухи твои и подавно.

Старушку это не очень убедило. И она ещё более робко попросила внука шторы повесить всё же. Негоже спать, когда окна-то зияют. Внук реально хороший был. В бабушкину комнату в тот же день шторы повесили. А к себе внук шторы вешать не стал. Сказал — не привык.

Понимала старушка, что и правда, наверное, не долетают злые заглядухи до высокого этажа. И всё равно было ей неспокойно. Стала она внука охранять. Ждала, пока заснёт. Тихонечко проходила в его спальню. И на расставленных руках держала перед окном простыню. Всю ночь. Чтобы от зла мальчика загородить. Руки болели, но душа болела больше.

Однажды внук проснулся среди ночи. Вскинулся на кровати, на бабушку глянул, крикнул и упал. Старушка к нему — а он не дышит. Умер. Врачи потом сказали, что инфаркт, мгновенный. А старушка знала, что заглядуха это. Только всё думала, как же она её пропустила? И почему нежить окаянная не её, старую, забрала, а внука?

Нигдешние

Наташа испуганно охнула:

— Ты совсем больной что ли — так орать?!

Она часто задышала, одну руку прижала к своему изрядному декольте, а вторую аккуратненько так убрала от автомагнитолы.

Егор на эти маневры внимания не обращал. Он стиснул зубы, прикрыл глаза, поблагодарив мироздание за то, что они стоят в глухой пробке и можно на секунду отключиться от дороги. И отключился.

***

— Мой внучонок, мой зайчонок,

Пусть не съест его волчонок,

Пусть медведь не задерёт,

Пусть упырь не загрызёт,

Не ужалит пусть змея…

Пусть сожру внучонка я…

Страшная колыбельная снова звучала в голове. Хотя тогда она страшной вовсе не казалась. Просто бабушкин голос пел что-то спокойное, тягучее, заставляющее глаза слипаться… И он послушно засыпал под бабушкину песню. И уже почти уснул. И вдруг раздался резкий громкий голос отца:

— Внимание! Опасный момент! Гоооооол!

Именно так папа кричал, когда смотрел футбольные матчи. Егор тут же проснулся. И в последний момент успел выкрутить руль и уйти от лобового столкновения с грузовиком.

Выдохнул. Ещё выдохнул. Руки постепенно переставали трястись, дыхание выравнивалось. Чёрт подери, впервые в жизни он чуть не заснул за рулём! Да что там «чуть», заснул уже! Спасибо бате, разбудил.

Так. Стоп. Какому бате? Батя уже шесть лет как умер. Крик его Егору явно приснился. Видимо, инстинкт так сработал. А вот заснул он почему? Вроде и не устал, и выспавшийся, и музыку такую бодрую по радио слушал. Радио?.. Сейчас в эфире трещали только помехи. Егор пощёлкал переключателем — ничего. На всех станциях — либо тишина, либо шелест, переходящий в треск. Посмотрев на мобильник, Егор кивнул сам себе — глухое место, связи нет. Видимо, и радиосигнала нет тоже. А колыбельная бабушкина… Колыбельная тоже приснилась. Хотя Егор был почти стопроцентно уверен в том, что сначала была колыбельная, а потом он уснул. Но не по радио же её передавали, правда?

— По радио-по радио, Егорка! Нигдешнее радио — оно только в таких местах и ловит.

Егор подпрыгнул на сиденье. На этот раз он слышал голос деда. И шёл тот абсолютно точно из колонок магнитолы. Он решил, что снова уснул, и крепко ущипнул себя за запястье. Больно! И на месте щипка тут же появилось багровое пятно. Значит, не спит. А что тогда? Какая-то пиратская станция всякие страшилки в эфир передаёт? Ну мы ей не позволим! И Егор выключил радио, гоня прочь мысли о том, что пираты как-то спародировали дедов голос.

Дальше он ехал в тишине. И почти в одиночестве: машины на этом отрезке дороги попадались редко. И в темноте, которую чуть разбавлял только свет редких фонарей и его собственные фары. Было как-то не по себе, хотя ездить в одиночку по ночам Егору приходилось не раз. А тут — и тревожно, и зябко, и мысли странные.

Егор прибавил отопление, но быстро понял, что физически ему холодно не было. Зябкость шла откуда-то изнутри. Страшно ему было, вот что. Потому и зябко. Сейчас бы ви́ски, но за рулём же…

— А чего, давай! Выпей эту самую свою виску, да и к нам!

Проигнорировав выключенную магнитолу, из колонок снова вырвался дедов голос. И его же похохатывание.

— Нам с бабкой скучно. Ты с матерью здеся, родитель твой Лёшка — тама, а мы — нигде…

Егор больше не подпрыгивал на сиденье. И не потому что не боялся. А потому что от страха и идущего изнутри холода словно окостенел. Сидел, вцепившись в руль, и пристально следил за дорогой. Это всё, на что он сейчас был способен. А «дед» меж тем продолжал:

— Попросил я бабку твою колыбельную тебе спеть. Правильную. Чтобы, значит, ты — раз! — и к нам. А она, дура старая, даже усыпить тебя толком не смогла. И Лёшка невовремя вмешался.

Голова наливалась болью. Сначала резкими уколами запульсировал затылок, потом — лоб. Егор застонал сквозь сжатые зубы. А колонки на его стон вдруг отозвались бабушкиным ласковым голосом:

— Го́рушка, головка болит? А ты закрой глазки, внучек, да подремли, головка-то и пройдёт. А я тебе песенку спою, чтобы спалось слаще. Про кого хочешь, про медведя-оборотня или про вурдалака?

Так. Надо срочно остановиться. И вытащить эту чёртову магнитолу. Хрен знает, как это сделать, в современных машинах она крепится вроде какими-то болтами. Но Егор был готов вырвать её с мясом, чтобы только прекратился этот радиоспектакль абсурда.

Из колонок понёсся раскатистый хохот деда:

— Совсем ты, Егорка, ополоумел. Ну вытащишь ты бандуру свою, и что? Она ж щас не работает вроде, а ты меня слышишь! И бабку слышишь.

А потом, вкрадчиво так:

— Нигдешнее радио — оно не в железке и не в пластмасске. Хотя с ними попроще, ага… А на обочину съедь, съедь. Мы тебе тогда ещё нигдешний телевизер включим, хочешь?

Егор заорал и треснул по рулю. Да что ж такое-то! Ну не может этого быть! Бабушка давным-давно, когда он был ещё маленький, заблудилась в лесу. Дед, не послушав односельчан и не дожидаясь, пока соберут группу, пошёл её искать сам. И тоже сгинул. Искали их долго, но безрезультатно. Признали пропавшими без вести, а потом и умершими. Егор с мамой регулярно ездил навещать две пустых могилы. Но никогда, никогда дедушка и бабушка не желали ему зла, даже не наказали ни разу. Да и у него перед ними ни чувства вины нет, ничего такого. Только светлые воспоминания. Но кто тогда говорит с ним сейчас его голосами? Кто так явно желает ему смерти?

Внезапно голову отпустило. И пришла неприятная, но трезвая мысль: он просто сошёл с ума. Никогда не интересовался медицинскими делами, представления не имеет, как должна проявляться та же самая шизофрения. Но вот голоса — это явно слуховые галлюцинации, так? Так. Значит, надо как-то аккуратно, не обращая внимания на эти галлюцинации, доехать до участка, где ловит телефон. И позвонить лучшему другу Косте. Чтобы тот приехал и его забрал. Да, будет долго, но всё лучше, чем врезаться куда-то. И — к доктору. Вдруг ещё можно что-то сделать, таблеточки там какие-то попить?..

Успокоенный этим решением, Егор максимально сбросил скорость и потянулся к соседнему сиденью, где лежал термос с кофе. Однако не дотянулся. В мановение ока открылось окно, термос вылетел на обочину, и окно закрылось. А в машине снова раздался знакомый голос:

— Не пей ты эту отраву басурманскую, внучек! Травочки надо пить, помнишь, бабушка тебе травочки заваривала? А потом пошла за свежими травочками, да и не пришла… Сгинула…

Из колонок нёсся плач. И это было ещё хуже, чем слова. Особенно на фоне вылетевшего в окно термоса. Это уже явно не галлюцинация, даже не зрительная. А что? Телекинез типа?

Егор устал. Как-то мгновенно выдохся. Перед глазами словно какая-то чёрная сетка замелькала, мешая рассмотреть дорогу. Вариантов не было. Пришлось съезжать на обочину. Несмотря на угрозы «деда» включить «телевизер». Чем его ещё можно испугать после того, что уже произошло? Вурдалаками и упырями из «бабушкиной» колыбельной?

Мотор заглох, стоило Егору приткнуть машину у окружающей дорогу стены леса. И не реагировал ни на какие попытки его оживить. Мобильный по-прежнему показывал отсутствие сети. Конечно, оставался вариант экстренного вызова, но Егор никак не мог придумать, что сказать. Что он внезапно в дороге сошёл с ума, представляет угрозу для окружающих, и его необходимо забрать и отвезти в психиатрическую больницу? Дело, конечно, обстоит примерно так, но почему-то было сомнительно, что спасатели поверят в такую историю. Он и сам в неё не очень верил, несмотря на всё, что происходило с ним здесь и сейчас.

Надо было срочно что-то решать. Да, на дворе ранняя осень, но машина остынет быстро. И за ночь реально можно серьёзно замерзнуть. Егор решил выйти и хоть немного размяться. Но дверь не открылась. Все остальные — тоже. С окнами — та же картина. И тут ожили колонки. «Дедов» голос ехидно так подначил:

— Что, внучок, не выходит? Не открывается машинка? И не откроется… Ладно, телевизер мы тебе с бабкой включать не будем, и без него скоро помрёшь. И к нам попадёшь, не к папаше своему. Потому как неправильная смерть-то у тебя выйдет, как у нас. И невовремя. Тоже в нигдешние попадешь, вот ужо повеселимся…

Вступила «бабушка»:

— Ты, Го́рушка, не бойся, это не больно. Ляг на бочок, курточкой прикройся да усни. Я тебе попою…

И из колонок полилась песня:

— Спи, мой маленький мальчоночка,

Спи, хромая собачоночка,

В лес тебя уволокут,

Задерут, раздерут,

Вволю кровушки попьют,

Тут и мы попируем,

Мальчоночку освежуем…

Теперь Егор понимал каждое слово этой «колыбельной». И холодел от ужаса. Но глаза слипались словно сами собой. И в голове почему-то промелькнула мысль, что замерзать на самом деле не больно, он где-то об этом читал. Просто засыпаешь и умираешь во сне. Бороться сил не было. Пусть так…

— Лупи! Давай его! Так! Ещё! Да лупи же, инвалид хренов!

Егор улыбнулся во сне. Его интеллигентнейший папа при просмотре футбола орал и ругался так, что коллеги с кафедры прикладной математики его точно бы не узнали. Да ещё и пивной кружкой по кухонному столу стучал — они с мамой аж вздрагивали. Во! Снова стучит!

Глаза открывались с трудом, но Егор смог разлепить непослушные веки. И увидел, что в окно машины стучит пожилой мужик.

— Эй, паря, ты живой там?!

Губы разлепить оказалось ещё труднее, чем глаза. Разлепил. Прошептал, что живой. Мужик не услышал, конечно. Показал: окно, мол, открой. Окно, на удивление, открылось. Впрочем, дверь тоже. И Егор буквально вывалился под ноги этому мужику-спасителю.

Мужик несколько растерялся и бросился Егора поднимать, тормошить. Куртку свою на него надел, термос с горячим чаем из припаркованной неподалёку машины притащил, напоил.

— Ну что, паря, сомлел? Сердце? Или поблазнилось тебе что-то?

Поблазнилось, именно. И Егор вывалил этому незнакомому дядьке всё, что с ним случилось. Тот только крякал да курил сигарету за сигаретой. Потом сказал задумчиво:

— Даже не знаю. Плохая это дорога, паря. Не одному тебе тут всякое чудится. Ты вот услышал, кто-то видит. А кто-то на ровном месте в кювет слетает — и кирдык. Бог его знает, что это. Я тут часто езжу, живу недалеко, меня не берёт. И жену тоже, она вон в машине ждёт.

Мужик задумался ненадолго.

— Одному тебе пока нельзя, мало ли. Давай так. Нина у меня водит нормально, она впереди поедет, а я с тобой, пока этот паршивый участок не закончится. Годится?!

Егор закивал. А потом прохрипел — голос сел почему-то:

— Отвёртка есть? Надо выкрутить магнитолу. И колонки…

Мужик кивнул понимающе. Потом пристально посмотрел на Егора и отвёл его в свою машину. Миловидная пожилая женщина — Нина — захлопотала над ним, а её муж, назвавшийся Николаем, пошёл, как он выразился, «курочить музыку». Раскурочил — любо-дорого. И довёз Егора до пункта назначения — им надо было в один и тот же город. И номер свой дал — на всякий случай.

С тех пор прошло пять лет. Тогда Егора домой довёз товарищ Костя — примчался за ним, как только узнал о произошедшем. Психиатры, неврологи и даже онкологи (выяснилось, что галлюцинации случаются и от опухоли мозга) его своим пациентом не посчитали, сказали, что всё в порядке со здоровьем. Но Егор довольно долго ездил в машине вообще безо всякой музыки, пугая тех, кого иногда приходилось подвозить. В том числе — девушек, с которыми завязывались романы. Потом он всё же решился на магнитолу, но слушал только диски. Вроде всё было нормально. Но и на страшную дорогу больше не попадал, если нужно было снова в те края — объезжал.

***

Наташа продолжала дуться. Егор вынырнул из страшных воспоминаний как раз, когда пробка рассосалась и машины тронулись.

— Прости. Но радио в моей машине и вообще при мне слушать нельзя. Такой вот у меня «таракан».

Наташа хмыкнула:

— Странный ты, Гош… И «тараканы» у тебя странные… Прям нигдешние…

Авария вышла нестрашной только потому, что Егор не успел разогнаться. Но морда его машины и зад впередиидущей оказались в хлам. И всё бы ничего, если бы… Если бы в салоне Егор не оказался один. И что, как потом выяснилось, он не мог вспомнить, кто такая Наташа и откуда она вообще взялась.

Голоду́шко

Заныл старый страшный шрам на бедре. В унисон со шрамом заныла душа. И страх накинул на лицо своё липкое покрывало, не давая толком дышать. А Андрей продолжал недовольно вещать:

— Вик, ну сколько уже можно, а? Ну что случится, если один раз ты на ночь кухню не уберёшь и посуду не помоешь? Мир рухнет?

Вика молча оттирала сковородку над раковиной. Андрей, видя, что его игнорируют, начал распаляться сильней.

— Слушай, ну ты умная взрослая баба, начальник отдела, в конце концов. Ты же должна понимать, что провести время с любимым мужчиной — важнее, чем уборка. В двадцать первом веке живём, зарабатываешь ты хорошо. Ну купи себе самую навороченную посудомойку и самый крутой пылесос. Домработницу, блин, заведи!

В голове Вики пронеслось воспоминание. О том, как она наняла помощницу по хозяйству. К сожалению, ленивую и невнимательную. И любящую выпить. Перед глазами вспыхнула картинка с потёками крови и истошными воплями. Вика не удержала скользкую сковороду, и та с грохотом свалилась в раковину, заглушив Андреевы обвинительные речи. Впрочем, последнюю фразу она услышала:

— Кукуй тут одна с кастрюлями своими. А ещё лучше — к психиатру сходи, кукушку свою проверь. И не звони мне больше.

Дверь хлопнула. Вика домывала посуду со слезами на глазах и мыслью в голове: «Минус семь». Это был седьмой кавалер, который не выдержал странных причуд молодой, обеспеченной и умной женщины. Она ночевала только у себя дома. Она не ложилась в постель, не приведя кухню в идеальный порядок. Она выбрасывала мусор перед сном. Сами понимаете, при таких условиях — никакой тебе романтики и спонтанности. Кстати, есть в постели или других не предназначенных для этого местах, в её квартире тоже было нельзя. Мужчины почему-то этого всего не выдерживали и довольно быстро исчезали. Андрей вот и вовсе продержался пару недель.

Кухня блестела и сверкала. Намётанным глазом Вика прошлась по всем поверхностям, проверив, чтобы нигде не осталось ни крошечки. Сбегала к мусоропроводу с пакетом отходов. Приняла душ. И улеглась в кровать, чтобы практически тут же забыться сном.

Да, кавалеров смущала ещё одна Викина странность. Очень часто она кричала во сне и просыпалась от собственного крика, что-то бормоча при этом. Как выразился один её экс-бойфренд: «Со страху с тобой, Викуся, обделаешься. А я такого позора не хочу». И свалил. Подальше, видимо, от позора. Даже не спросив, что ей снилось. Впрочем, ни один из семерых не спросил.

***

Шестилетняя Викуля обиженно смотрела на бабушку, которая только что её отшлёпала.

— Ты плохая и злая бабка! Уйду от тебя! Не буду больше крошки твои дурацкие собирать!

Бабушка тоже сердилась:

— Да что ты за девка такая дурная! Я ж добра тебе желаю! Хочешь, чтобы Голоду́шко пришел и тебя сожрал ночью?

Викуля торжествующе расхохоталась:

— Ты всё врешь! Нет никакого Голоду́шки! Я и у Светы спросила, и у Насти. Никто по вечерам кухню не драит, все крошки не собирает и мусор не выносит. Никто! И никого никакой Голоду́шко не сожрал ни разу. Не существует его!

Бабушка что-то говорила ей вслед, но Викуля не слушала. Вот ещё, бабкины сказки слушать. Ей в школу через год, она большая и умная. Мама, если такая тихоня, пусть под бабушкину дудку пляшет и кухню чуть ли не языком вылизывает. А Викуля не станет!

Ночью Викуля проснулась от странного звука. Словно кто-то мёл пол мокрым и тяжелым веником: шарк-шарк, шлёп-шлёп, шарк-шарк, шлёп-шлёп. Со сна девочка подумала было, что бабушка решила среди ночи устроить уборку. Но почему в темноте? Викуля дотянулась до ночника, который стоял на тумбочке рядом с кроватью. Она давно не боялась темноты, но забавный детский ночник убирать из комнаты не разрешала. И вот — пригодился.

Неяркий свет, приглушённый розовым абажуром, осветил не всю комнату, а небольшой участок рядом с кроватью. А шарки и шлёпы раздавались там, куда ночник не доставал. Викуля позвала негромко:

— Бабушка… Это ты?

Ей никто не ответил, но странные звуки стали быстро приближаться. И вот на свет выполз… Выползло… В общем, от ужаса Викуля и онемела, и забыла слова. Потому что к её кровати ползло чудовище. Толстый ребёнок — Викуля не умела определять возраст, но этот уже точно должен был ходить. А он полз: шлёпал ладонями и с шарканьем подтягивал за собой неподвижную нижнюю часть тела, прикрытую какими-то лохмотьями. Лысая голова с уродливыми шишками, странно изломанные уши, рот, полный чёрных гнилых зубов. Но самое страшное — глаза, которыми это существо смотрело на Викулю. Точнее, это ей сначала показалось, что смотрело. Пока она не осознала, что глаза существа — уродливые бельма. Оно было слепым, но упорно и быстро ползло к свету и… К Викуле!

Крик умер в горле, так и не родившись. Остолбенев от страха и не имея возможности позвать на помощь, шестилетняя девочка обречённо смотрела, как страшная пародия на ребёнка приближается к ней. Закричала Викуля только тогда, когда чудовище, ловко подпрыгнув, вцепилось гнилыми, но на удивление острыми зубами ей в ногу. Закричала, а потом потеряла сознание от боли и шока. И пришла в себя под заунывное бормотание бабушки:

— Баю баюшки баю,

Кухню прибери свою.

Если кухню не убрать,

Будешь нежить привечать.

Голоду́шко приползёт,

Все объедки соберёт,

Все крупиночки слизнёт

И хозяев загрызёт.

Чтоб не ползал за тобой,

Ты ему отваду спой:

«Голоду́шко, уползай,

Не грызи и не терзай,

Мяса на тебе кусок,

Убирайся за порог».

***

Вика снова проснулась от собственного вопля и тут же забормотала «отваду». Зажгла лампу на прикроватной тумбочке. Никого. Голоду́шко не пришёл. Да и с чего бы? Она хорошая, она выполняет все условия. Она…

Она несчастная одинокая баба! Которая не может устроить личную жизнь из-за одной-единственной суки — своей какой-то прапрапрабки, родившей «негодного» ребенка: неумного и нездорового, который не мог ни видеть, ни ходить, ни говорить. Муж у прапрапрабки был больно добрый да жалостливый, не дал слепого младенца сразу удавить, хотя она хотела — куда им урод, когда нормальных семеро. И потом не дал, когда стало понятно, что и ноги у ребёнка не ходят, и голова не варит. Так и кормили дармоеда, от здоровых детей да от себя куски отрывая. А потом муж умер. Лёг вечером, а утром не проснулся. Муж — любимый, здоровый, красивый — умер. А негодящий пацан жил! Прапрапрабка повыла, похоронила мужа, а потом решила отродье голодом заморить — убить рука не поднялась. И заморила, освободил её урод. Да только через несколько ночей после похорон явился. И сначала все крошки с пола подъел, а пока мать металась да соображала, что делать, младшего ребенка загрыз и уволок с собой. С тех пор ко всем женщинам в их роду и приходит, кто-то его «Голоду́шко» назвал да правила ввёл для своих дочерей и внучек.

В детстве Вика правило нарушила. И Голоду́шко пришел. И кусок мяса из ноги вырвал. Если бы бабушка не прибежала и «отваду» не прочитала, возможно, и сожрал бы. Четверть века прошла, а Вика всё помнит, словно вчера было. И убирает кухню, и выбрасывает мусор, чтобы никакой пищи ночью на кухне не было. Потому что знает, что будет, если она не станет этого делать. И шрам, скрытый под роскошной разноцветной татуировкой, болит и ноет. И душа болит и ноет. А кавалеры, все, как один, татуировкой любуются, а шрам никто так и не заметил. Вика загадала: тому, кто увидит шрам, она и про Голоду́шко расскажет. Такой точно поймёт.

Трудный выбор

Муж позвонил и сказал, что застрял в пробке довольно далеко от дома. Катя встревоженно взглянула на часы: скоро полночь. Сергей много работал, но приезжать домой так поздно — это всё же перебор. Дети давно спали, а Катя решила выпить чаю, чтобы дождаться мужа и накормить ужином.

Чайник закипел, и одновременно с отщёлкиванием кнопки Катя услышала другой звук. Невозможный. Стук в дверь. Три коротких, три длинных, три коротких. Именно так, метафорически подавая сигнал sos на азбуке Морзе, стучал в дверь её муж. Они давным-давно придумали этот ритуал, и знали о нём только дети. Которые сейчас спали.

Катя в растерянности посмотрела на мобильник. Взяла, набрала Сергея. Номер не отвечает. Чёрт!

Стук повторился. Катя на цыпочках подошла к входной двери, мимоходом подумав с досадой, что надо было железную ставить. А они жили с тонюсенькой, через которую были слышны все подъездные звуки, которых в их старой пятиэтажке было много.

Тихонько подойдя, Катя взглянула в глазок. Никого. И подпрыгнула от очередной серии стуков. Вслед за которой послышался приглушённый голос Сергея:

— Кать, что происходит? Открывай! Долго я ещё буду под дверью стоять?

Спина и ладони стали мокрыми от страха. Катя негромко ответила:

— Ты не можешь стоять сейчас за дверью и стучать в неё. Пять минут назад ты звонил мне с другого конца города.

Стоящий за дверью (даже мысленно Катя не могла назвать его мужем) задумчиво сказал:

— Да, у тебя сложный выбор. Выбирай: это не я сейчас стою за дверью. Это не я тебе звонил. Это звонил я, но уже из подъезда, просто чтобы пошутить или поймать тебя на измене… И да, проверить ты не сможешь, мой телефон заблокирован. Выбирай. Время пошло.

За дверью воцарилась тишина. Глазок по-прежнему показывал пустую лестничную клетку. Катя сбегала к окну — их машины у подъезда не было. И что делать?! Она была абсолютно уверена, что звонил ей Сергей: пара фраз, их личных, интимных, развеивали любые сомнения. Она была абсолютно уверена, что муж никогда бы её так не разыграл, зная пугливость жены. И никаких проверок бы не затеял — они доверяли друг другу и обсуждали все возникающие сложности. И что получается?..

За дверью раздалось покашливание, а потом снова голос Сергея:

— Твоё время истекло. Что ты выбрала? Пустишь мужа?

Катю затрясло, но голос её был тверд:

— Кто бы ты ни был, убирайся! Иначе сейчас полицию вызову!

За дверью тяжело вздохнули. И послышалось тихое:

— Ну тогда прощай, Катюша!

***

Сергей так и не вернулся домой, а его телефон продолжал быть выключенным. Катя не спала всю ночь, а к утру собралась обзванивать больницы. Но не успела. Ей позвонили раньше. Авария. В полночь автомобиль Сергея снесла огромная фура, у водителя которой случился инфаркт за рулём. Примите наши соболезнования.

Катя сидела с молчащей трубкой в руке и плакала. Три точки. Три тире. Три точки.

«Зубастое» платье

Я искала себе платье к свадьбе. Денег было не особенно много, а мне хотелось совершенно определённый наряд. И новый такой стоил заоблачно. Выходить замуж абы в чем желания не было, поэтому я полезла на форумы и сайты подержанных вещей. Здраво рассудив, что свадебное платье обычно надевают один раз на несколько часов. И износить его за это время невозможно. Мама, правда, зудела, что у чужой вещи — чужая энергетика. И, вполне возможно, дурная. Я только отмахивалась. Ни в какую энергетику я не верю, а если бы и верила, то свадьба — событие счастливое. Ну, в подавляющем большинстве случаев. Так откуда взяться негативу на свадебном наряде?

День бракосочетания неумолимо приближался, а нужного платья так и не было. Всё больше и больше впадая в уныние, я листала объявления. И вдруг — оно! Именно такое, о каком мечталось. И размер мой. И цена для меня подъёмная. Смутили только два момента. Первый — платье было новое, с ярлыками. А в комментарии стояло лаконичное: «Не пригодилось». Второй — продавец не работала с доставкой, нужно было приезжать к ней домой и, если платье подойдёт, расплачиваться наличными.

Я посоветовалась с Колей, моим будущим мужем. В предрассудки, что жених не должен видеть платье до свадьбы, я не верю так же, как и в энергетику. Коля мой тоже не суеверен, поэтому согласился отвезти меня за платьем. Списалась с продавцом, договорилась о времени, узнала адрес, и в назначенный час мы приехали.

Если честно, я ожидала увидеть брошенную невесту. Ну по каким ещё причинам может не пригодиться платье? Если жених свадьбу отменил. Впрочем, не исключала я и варианта, что увижу, наоборот, счастливую женщину. Которая вовремя поняла, что не за того собралась замуж и сама отказалась от бракосочетания. Однако реальность не вписалась ни в первую, ни во вторую версии.

Дверь открыла пожилая и какая-то измождённая женщина. В маленькой квартирке с дешёвой мебелью и ремонтом полувековой давности манекен с платьем выглядел сюрреалистично. И страшновато, честно скажу. Сама не знаю почему, но стало сильно не по себе, и я порадовалась, что Коля со мной. Он вёл себя абсолютно как обычно, и я начала успокаиваться.

Хозяйка предложила примерить платье и многозначительно глянула на Колю. Он не смутился, но посмотрел на меня вопросительно, мол, уйти или остаться? Я махнула рукой, чтобы за дверь вышел. Страха больше не было, а с примеркой я и без него справлюсь. Жених аккуратно прикрыл за собой дверь, хозяйка сняла с манекена платье, и я его надела. Село, словно шили по мне. В комнате было мутноватое, пыльное, но большое зеркало, к которому меня подвела хозяйка. Даже в нем я выглядела великолепно! Любовалась, поворачивалась так и сяк, и вдруг поймала в тусклой амальгаме взгляд хозяйки. И чуть не закричала: столько в нем было ненависти! Впрочем, та быстро с собой справилась и стала не очень искренне, но улыбаться.

Я позвала Колю, и он полностью разделил мой восторг. И сказал, что берём. Когда отсчитывал деньги, как бы невзначай поинтересовался, почему платье не пригодилось. Хозяйка коротко ответила, что дочь передумала выходить замуж, переехала в другую страну с новым мужчиной, а платье велела продать. Мы с Колей переглянулись. Что ж, бывает.

Счастливая и окрылённая я вернулась домой. Снова надела платье и стала кружиться уже перед своим домашним зеркалом. Мама восхищалась и ахала. Правда, история платья ей не понравилась, но омрачать мою радость она не стала. Единственное — обратила внимание, что платье мне чуточку длинновато, и предложила подшить. Я согласилась, и мама присела передо мной, чтобы подколоть юбку на нужную длину. Воткнула одну булавку, вторую и вдруг нахмурилась. И стала внимательно прощупывать нижний шов, двигаясь вокруг меня, а потом резко встала и велела быстро снимать платье.

Я растерялась: с мамой у нас прекрасные отношения, я даже не помнила, когда б она со мной говорила таким резким тоном. Но платье послушно сняла. Мама вывернула его наизнанку и снова начала ощупывать швы. А потом принесла маникюрные ножницы и стала аккуратно отпарывать нижний шов у подола. Я изумилась, испугалась даже, стала спрашивать, что происходит. Мама сосредоточенно работала, не обращая на меня внимания. И вдруг ахнула, вытащив из шва что-то маленькое и чуть желтоватое. Я подошла поближе и тоже ахнула — на столе лежал человеческий зуб!

Через четверть часа на столе оказался почти полный комплект зубов. Здоровых и, видимо, женских. Я смотрела на эту кучку с ужасом, а мама — с гневом. Потом она взяла телефон, сфотографировала жуткую находку, велела мне принять душ, а сама начала кому-то названивать.

Я стояла под тёплой водой и рыдала: от страха, от непонимания происходящего и от жалости к себе, оставшейся без желанного платья. Ясно же, что после случившегося я это платье больше не надену, снова надо искать. Да и деньги ещё раз платить, а их и так не особо. В общем, плакала я довольно долго. А когда, нарыдавшись, вышла из ванной, застала у нас на кухне военный совет. Оказывается, мама успела вызвонить Колю и свою лучшую подругу Людочку. Жених сразу меня обнял, стал утешать и обещать, что это поганое платье мы сожжём, тётке он за такие шутки скандал устроит, а мне новое платье купит — ещё лучше. Я непроизвольно улыбнулась: Коля всегда знал, как улучшить мне настроение. А вот мама с Людочкой не улыбались. Они сидели в разных углах кухни, и каждая из них с напряженным лицом говорила по телефону.

Почти одновременно закончив свои беседы, две женщины сурово посмотрели на нас с Колей. Начала мама:

— Дети, вы совершили большую глупость. В платье зашиты зубы покойника. Покойницы, точнее.

Коля буркнул, что даже представить не может, чтоб живой человек себе дал все зубы вынуть. Да и над мёртвым так глумиться — ужас просто. Однако его шутки никто не поддержал.

Подключилась Людочка:

— Есть две новости, хорошая и плохая. Хорошая — большая удача, что Лена подклад сразу нашла, и что ты, Настя, замуж в этом платье не вышла.

Лена, то есть, моя мама, только вздохнула. А Людочка продолжила:

— Плохая новость — это был ритуал на смерть. Точнее, на оживление. Господи, как это сформулировать-то! Дикий, в общем, ритуал и очень редкий. Если невеста умирает до свадьбы, безутешные родители или жених перед похоронами удаляют ей все зубы и вшивают их в свадебное платье. Платье надо отдать или продать другой невесте. Как только она станет женой, начнет сохнуть и чахнуть. Зубы покойницы вроде как будут душу из неё выгрызать. И выгрызут. Вторая девушка умрёт, а покойница оживёт и вернется к близким.

Я от такого рассказа впала в состояние шока. А Коля вдруг спросил:

— А покойница вернётся с зубами или беззубая?

Мы все переглянулись и нервно расхохотались. Разрядил всё же жених мой напряжённую обстановочку.

В общем, верить во всю эту магию и эзотерику не хотелось, но человеческие зубы просто так сбросить со счетов было невозможно. Тут заодно и полный ненависти взгляд, брошенный на меня хозяйкой платья, вспомнился. Хотя, выходит, хозяйка-то умерла. А платье продавала её безутешная мать, видимо. И безумная то ли от горя, то ли по жизни, если поверила в оживление и зубы у дочери все вырвала.

Впрочем, сомнения у меня всё равно оставались. И я предложила всем вместе съездить к продавцу платья. Маме и Людочке идея не понравилась. Но ещё меньше им нравилась идея, что мы с Колей поедем туда вдвоём. Жених-то был двумя руками за, поэтому дамы тоже быстро собрались. Время было ещё не позднее, о визите я решила не предупреждать — чтобы не спугнуть, как выразился Коля. И мы не спугнули.

Когда хозяйка открыла дверь, мой жених, возмущаясь и потрясая платьем и мешочком с зубами, сразу оттеснил ее в коридор, чтобы мы могли войти. Лучше бы я не заходила, честно. Квартира в этот раз напоминала нечто среднее между церковью и склепом. Везде горели свечи. И стояли десятки фотографий красивой девушки, перевязанные траурными лентами. А манекен… На манекен было приклеено лицо. Струились по плечам длинные светлые волосы, таинственно поблёскивали серёжки. Длинное алое платье в пол, из-под подола выглядывают носки туфель, украшенные стразами. В общем, жуткая пародия на человека смотрела на меня из центра комнаты фотоглазами умершей девушки. Я почувствовала, что начинаю задыхаться.

И тут за спиной раздались страшные хриплые рыдания. И голос хозяйки:

— Машенька моя… Звёздочка моя вымоленная… Почти в пятьдесят я её родила, надышаться не могла… А у неё, чуть школу закончила, любовь. И жених взрослый, серьёзный, при деньгах. Немудрено — уж какая красавица… И платье ей это купил, и подарками завалил. И убил! За три дня до свадьбы повёз куда-то и в аварию попал. На самом — ни царапинки, а доченька моя…

В комнате повисла тяжкая, душная тишина. Такое горе, что сказать, как утешить… Я почувствовала, как по щекам у меня катятся слёзы, мама с Людочкой тоже плакали. Даже Коля как-то поник.

И вдруг хозяйка заговорила совсем другим — холодным и яростным — голосом:

— Ну ничего. Нашлись добрые люди, рассказали, подсказали и как Машеньку вернуть, и как убийцу её наказать. Он-то и не виноват вроде как оказался, живёт себе. А звёздочка моя в могиле холодной. Но ненадолго.

Голос хозяйки снова изменился, она монотонно забормотала:

— Ненадолго-ненадолго… Все зубки я у звездочки моей вынула, так плакала, так извинялась, объясняла, что для её же блага… К доброй женщине отнесла, она каждый заговорила и велела в платье зашить, а платье продать. Пообещала, что после другой свадьбы и доченька моя вернётся… А гаду тому, убийце, я и земли с доченькиной могилки подсыпала в машину, и водичкой наговорённой угостила… Ничего-ничего… Скоро он умрёт, а звёздочка моя ко мне вернется краше прежней…

Вдруг хозяйка замолчала. Посмотрела на меня и совершенно обыденно сказала:

— Жаль, что ты не сдохла. Но ничего, жених твой дурак и платье, и зубки Машенькины мне прямо с порога в руки сунул, я и припрятала. Новой невесте продам. Не позволю дочери в могиле гнить.

С этими словами она вышла из комнаты, а потом вернулась и стала совать мне в руки деньги. Мол, мои, за платье. А я только отталкивала от себя купюры и пятилась к двери.

Мы вчетвером сидели в Колиной машине. Людочка и мой жених мрачно курили, я плакала, уткнувшись в мамино плечо. Никаких денег мы не взяли, конечно, просто ушли. А что было делать? В полицию не обратишься — с чем? Не факт, что про зубы тётка не наврала. А даже если всё правда, вряд ли это такое серьёзное преступление. Женщине явно нужен психиатр, но принудительно её туда не отправишь. И платье с зубами не станет веским поводом для госпитализации. На душе было гадко. Страх ушёл, плакала я от жалости к погибшей невесте и к её сошедшей с ума от горя матери.

Когда все немного успокоились и переварили этот тягостный визит, я пересела на переднее сиденье, и мы повезли домой Людочку, которая всю дорогу о чём-то шепталась с моей мамой. Коля хотел забрать меня к себе, но мама воспротивилась и предложила ему переночевать у нас. Он согласился, но попросил разрешения привезти своего ротвейлера Роки. Обычно Роки спокойно ночевал один, если его вечером выгулять, но в последние дни пожилому псу нездоровилось, и Коля не хотел оставлять его одного на ночь. Мама не возражала, они с Роки друг другу вполне симпатизировали.

Пока Коля ездил за собакой, мы на скорую руку приготовили ужин. О произошедшем молчали, но в какой-то момент мама не выдержала:

— Настя, эта история так просто не закончится. Знаю, как ты к этому относишься, но про́клятое платье ты на себя надевала. Людочка обещала завтра привезти батюшку, чтобы квартиру освятить, у неё есть такие знакомые. И… Тебе обязательно надо съездить к одной женщине, которая все такие штуки умеет убирать.

Я нервно хохотнула и ответила, что не вижу никаких «штук» кроме сумасшедшей женщины. Мама только вздохнула.

Приехали Коля с Роки. Пёс бросился ко мне, облизал руки, потом пошёл целоваться с мамой. И вдруг застыл. Весь как-то подобрался, глухо заворчал и потрусил в мою комнату. Мы, озадаченные его поведением, отправились следом. Собака нюхала пол ровно в том месте, где я примеряла злополучное платье. А потом села и завыла.

Коля стал утешать пса, мама перекрестилась, а я в очередной раз за сегодняшний бесконечный день испытала приступ страха, переходящего в ужас. Если и Роки так реагирует, может, правда надо священника, а?..

Довольно быстро Роки унялся и улёгся на привычном месте: у входной двери мама стелила ему старое одеяло. Вздыхал, периодически ворчал, но больше не выл. Мы без аппетита и почти в полном молчании поужинали, и мама ушла к себе. Я долго ворочалась, но наконец уснула у Коли на плече. И очнулась перед зеркалом. Точнее, словно бы в зеркале. Потому что прямо передо мной стояла та самая девушка с фотографий в том самом платье. Молоденькая, хорошенькая, счастливая, она вертелась, разглядывая себя, как совсем недавно делала я сама. А потом посмотрела мне прямо в глаза, улыбнулась совершенно беззубым ртом и сказала:

— Ты всё равно умрёшь.

Я с воплем кинулась вперёд и проснулась. Тоже с воплем. Вскочил всклокоченный Коля, в комнату вбежали перепуганная мама и Роки. Никак не удавалось восстановить дыхание, а когда я немного пришла в себя, увидела, что мама и жених смотрят на меня с ужасом. Вскочив, кинулась к зеркалу и едва сдержала очередной крик. Всё мое тело было покрыто какой-то белёсой коростой. Не пострадало только лицо, шея, зона декольте и кисти рук. То есть, те места, которые не соприкасались со свадебным платьем. Роки снова завыл.

Прошло три месяца. Мы с Колей поженились, платье он мне купил прекрасное. И ничем не напоминающее то, про́клятое. Правда, свадьбу пришлось перенести: больше месяца я лечилась. Сначала у врачей, а потом, отчаявшись, у той самой женщины, которая умела убирать «эти штуки». Короста, наконец, прошла. И Роки перестал выть в моей комнате. Правда, он там теперь бывает совсем редко, потому что я переехала к мужу. Квартиру мамину батюшка почистил. И только головой грустно покачал, выслушав рассказ о платье.

Через несколько дней после свадьбы Коля предложил съездить на кладбище. К Маше. Он смог её найти. И я почему-то подумала, что так будет правильно. Могильный холмик утопал в цветах. Я положила наш букет у деревянного, но изящного креста и прошептала:

— Спи спокойно, Маша.

Как только мы отошли от могилы, увидели мужчину, который шёл явно к ней. В возрасте, но моложавый. Весь в чёрном. И на лице — непритворная скорбь. Он опустился на колени у Машиной могилы и так застыл. Мы с Колей тихонько ушли.

Через несколько месяцев замуж засобиралась моя троюродная сестра. Как-то она позвонила мне, чтобы рассказать о предсвадебных хлопотах. И со смехом поведала, что на одном сайте среди пользователей ходит байка о свадебном платье-убийце. Якобы, все, кто его покупает, умирают вскоре после свадьбы. А платье снова выставляется на продажу. Я постаралась не выдать охвативших меня чувств и перевела разговор на другое. Сестра ничего не знала о моей истории, мы оставили её в тайне. А история, значит, не закончилась. Но всё, что я могу сделать, — не допустить, чтобы моя сестра купила это платье. Я не допущу. И храни Бог других невест.

Подвезти?

Я люблю ходить пешком. В наш век велосипедов, самокатов и прочих моноколёс — привычка странная, согласна. Но вот так. И раньше, кроме пользы, она мне ничего не приносила. И фигура в порядке, и ноги в отличной форме, и аудиокнижек я на ходу прослушала массу. Но однажды привычка моя чуть не стала роковой.

От электрички до дачи у нас — полтора часа моего неспешного шага. Муж и дети, со всеми сумками и прочим, едут на машине. А я — на электричке, и потом пешком. Всем так удобно. Дорога там хорошая — для тех, кто по обочине идёт. А для машин — не очень, ухаб на яме, яма на ухабе. Поэтому машин мало, и дышу я по пути не выхлопными газами, а нормальным воздухом. Красота и благолепие, в общем.

Однажды я припозднилась. Родные уже давно были на даче, а я закрутилась с работой и сошла на своей станции уже почти в десять вечера. Лето, тепло, не особо и темно. Правда, пешком в такое время я ещё ни разу не ходила здесь, но решила, что вряд ли дорога будет чем-то существенно от дневной отличаться. Хотя муж предлагал приехать и на машине забрать, я не стала изменять привычке. И пошла потихоньку.

Сначала мне почему-то стало некомфортно в наушниках. Точнее, было странное ощущение, что вокруг что-то происходит. Причем, не столько вокруг, сколько у меня за спиной. А я не слышу. И от этого прямо неуютно. И наушники я вытащила. Пошла в тишине. И в темноте практически. Фонарей на этой дороге было маловато. Но у меня рюкзак со светоотражающими наклейками, поэтому идущих сзади машин я не боялась. Да и не было машин-то. А вот страх был. Совершенно иррациональный.

Обычная ухабистая дорога. Вокруг — поля. В небе — звёзды. Тишина. Запах травы. Мирно и пасторально, правда? А у меня откуда ни возьмись — мороз по коже и мурашки размером с кулак. Иду и постоянно озираюсь. Ощущение опасности только нарастает. Но чего бояться? Кого? Ведь ни души вокруг.

Вдруг я услышала шум мотора. Сзади ко мне приближалась машина. Надо же, кому-то захотелось по ухабам попрыгать! Я почему-то остановилась. Водитель, увидев меня, тоже сбросил скорость. Старая белая иномарка, вся какая-то потрёпанная и проржавевшая. Даже марку я не смогла определить, никакого значка на переднем бампере не было. Водитель — молодой вроде парнишка в бейсболке и почему-то в тёмных очках — опустил стекло пассажирского сиденья и спросил громко:

— Подвезти?

Я вежливо отказалась. Он пожал плечами и газанул. А мне почему-то стало еще страшнее, чем было до этого. Обычная машина, обычный вежливый человек. Я пошла дальше, прибавив шагу. И даже стала задумываться о том, чтобы всё же позвонить мужу и попросить его меня забрать. Такой испуганной я себя давно не чувствовала.

За спиной снова послышался шум двигателя. Ну надо же, как популярна по ночам эта дорога! Днями тут часто вообще машин не было. На этот раз я решила не останавливаться, а продолжила энергично шагать. И вдруг услышала:

— Подвезти?

Сердце рухнуло в пятки. Я осторожно повернула голову влево. Так и есть: та же раздолбанная белая иномарка. Тот же парень в очках. Я просипела отказ, подкрепив его активным мотанием головой. Сцена повторилась в точности — водитель пожал плечами и резко рванул с места. А вот я остановилась. Потому что такого просто не могло быть. У дороги нет никаких ответвлений, никаких поворотов. Если бы он развернулся где-то впереди, неминуемо проехал бы мимо меня в противоположную сторону. Если бы доехал до нормального шоссе, просто не успел бы так быстро сюда вернуться. Но я же не дура! Я же его видела! Два раза с интервалом минут в десять-пятнадцать!

Стало совсем страшно. Почувствовала себя героиней какого-то американского хоррора. Где просёлочные дороги и мертвецы. Хорошо хоть поля не кукурузные! Мой высунувшийся было сарказм тут же уполз обратно от знакомого звука. Сзади ко мне подъезжал автомобиль и сбрасывал скорость.

— Подвезти?

И вот тут во мне включалась ипостась, которая оживает редко, но метко. Я её называю «моя внутренняя актриса». Когда мне очень страшно, психика, видимо, делает такое забавное замещение: я — это не я, а вот эта вот мадам. Которая, надо сказать, с честью выводила меня из разных ситуаций разной степени неприятности. И действую я, находясь в этом амплуа, неожиданно для самой себя, экспромтом.

Я повернулась к парню и сказала нараспев:

— Спасибо тебе, сынок, но я сама дойду. А ты — поезжай с Богом!

И начала крестить машину. Когда я перекрестила её в третий раз — машина исчезла. Просто словно её не было. Ни её, ни водителя. Дорога, звёзды, поля и я. Больше никого.

Нервы не выдержали. Я быстро позвонила мужу и велела мчаться мне навстречу. Он перепугался и тут же прыгнул за руль. А мне пришлось вспомнить навыки бега. Потому что страшно было так, что неторопливый шаг больше не подходил. И я втопила, как могла. Увидев впереди свет фар, сначала чуть не померла от страха. Но это оказался муж. К счастью. Который поставил рекорд скорости при езде по рытвинам.

По пути на дачу я всё ему рассказала. Уж не знаю, поверил он или нет, но сказал, что с пешими моими прогулками по этой дороге пора заканчивать. И я не возражала. Более того, я вообще закончила с пешими прогулками вдоль дорог. Не знаю, что это был за призрачный вежливый водитель, но ещё одной встречи с ним я точно не хочу.

Мама из Телеграма

Телефон блямкнул. Володя автоматически глянул на экран. Телеграм радостно сообщил ему, что «Мама снова в Телеграм». Со смайликом или как это у них называется.

Володя сглотнул. Он совершенно точно знал, что причина этого страшно-нелепого сообщения — его собственная недальновидность. И что его мама уже давно пребывает в местах, в которых мессенджеров не предусмотрено. Просто неиспользуемые телефонные номера сотовые операторы передают другим абонентам. Бывший мамин номер кто-то купил и теперь поставил у себя Телеграм. А если бы Володя за него платил, такого казуса не случилось бы. Но телефонный номер — это последнее, о чем он думал, когда мама умерла.

Уходила она долго и в муках. Отношения у них всегда были очень больными, да и вообще мама отличалась не самым милым характером. Поэтому в последние дни и часы с ней рядом был только единственный сын и медперсонал частной клиники, куда он её положил. Несмотря на мощное обезболивание, мать кричала. Изрыгала проклятья. Плевалась и пыталась ударить, укусить, если он подходил. Когда стало понятно, что конец близок, кто-то предложил Володе позвать священника, чтобы причастить, соборовать и что-то ещё такое сделать — Володя не разбирался, поскольку верующим не был. А мать крестик носила. Поэтому священника он позвал. И тут же об этом пожалел.

Когда батюшка в облачении зашёл в палату к матери, она издала такой вопль, что, казалось, полопаются лампочки в плафонах. Володя побледнел, молоденькая медсестричка выронила из рук лоток со шприцем и ампулами. Священник тоже несколько смешался, но ненадолго. Наверное, и не такое видел. Поэтому степенно и спокойно приступил к своим обязанностям. Однако что-то не срасталось. Володя представления не имел, как должен происходить процесс соборования, но то, что он видел, больше походило на сеанс экзорцизма, как это показывали в фильмах ужасов. В какой-то момент он понял, что близок к обмороку, и священник, словно почувствовав это, махнул ему на дверь, иди, мол. Вслед Володе неслось: «Тварь! Всё из-за тебя! В муках тебя зачинала, в муках рожала, в муках оставляла, в муках теперь подыхаю! А ты живешь и радуешься! Ненавижу!».

Когда священник вышел из палаты, Володя узнал, что мама так и не исповедалась, и не причастилась. Батюшка выглядел несколько смущённым и виноватым, сказал, что сделал всё возможное. Да Володя его и не упрекал, за что бы? Тем более, что тут же по коридору застучали шаги — врач, медсестра, реаниматолог. Все ворвались в палату, Володе велели оставаться в коридоре. Через полчаса всё было кончено.

Все эти воспоминания навалились разом, забили горло ужасом так, что не вздохнуть. Но Володя продышался. И вылез в Телеграм, чтобы удалить раз и навсегда и чат, и номер. Однако там его поджидал неприятный сюрприз. Потому что на аватарке контакта, обозначенного как «Мама», стояло фото. Мамы. То самое, которое он собственноручно увеличивал для похорон. И перевязывал чёрной лентой. Вот это фото с чёрной лентой и смотрело на него с экрана телефона.

Пока Володя соображал, как такое может быть, телефон ожил. Точнее, ожил телеграмовский чат с «мамой». Сначала под именем появились слова «Печатает…». А потом — текст: «Ну что, тварь, свел мать в могилу и радуешься? Рано ты радуешься, сынок! Мама с тобой ещё не закончила!». Володя прочёл, судорожно всхлипнул, и мир померк.

Возвращение в реальность оказалось болезненным. Когда Володя потерял сознание, он стоял. И упал с высоты собственного роста, крепко приложившись об пол и головой, и спиной, и вообще всей задней частью себя. Голова болела, спина ныла, состояние физическое было не очень. Но ещё хуже — моральное. Потому что, придя в себя, Володя тут же вспомнил, из-за чего, как тургеневская барышня, лишился чувств.

Малодушно решив, что потом подумает, что с этим делать, Володя пошёл в душ. Крепкие струи воды немного его взбодрили. Голову отпустило, спина тоже отошла. Теперь — за кофе. Кофемолка, турка и одуряющий аромат. На душе немного посветлело. И мозг заработал активнее. Чего он так испугался-то в самом деле? Говорят, нынешние мошенники и не такое могут при владении компьютерными технологиями. Надо спасибо сказать, что они мамин голос хотя бы не сгенерировали — Володя и про подобное что-то слышал.

Ровно на этой мысли в комнате зазвонил мобильник. Володя хмыкнул — прямо как в фильме ужасов. Только подумаешь про звонок мёртвого человека — тут же звонит телефон. Точнее, этот самый мёртвый человек звонит. Володя пошёл за телефоном, но, взяв его в руки, подавился хмыканьем. Потому что вызывал его абонент, забитый в списке контактов как «Мама».

Внезапно вместо страха накатила ярость. Да как они смеют так над человеком издеваться? Сейчас он им все выскажет! Володя нажал на приём вызова и заорал в трубку:

— Если вы, уроды, не перестанете мне звонить и писать, я вас найду! Я вас из-под земли достану и собственными руками задушу!

А в ответ совершенно маминым голосом, спокойно и с усмешечкой так:

— Из-под земли-то ты меня достать можешь. А вот душить бессмысленно, я мёртвая. Но соскучилась по сыночку. Жди меня в гости, Юшка. Скоро.

Трубку повесили. Володя подумал, что ему хочется снова лишиться чувств. Всех грёбаных чувств. Потому что либо происходило что-то невозможное. Либо кто-то решил над ним так жестоко поизмываться. Но кто и почему?!

Впрочем, про врагов и недругов можно подумать потом. Сначала Володя решил попробовать решить технический вопрос. Взял свой паспорт, нашёл в коробке с документами мамино свидетельство о смерти. И пошёл в салон сотовой связи. Там его ждало жёсткое разочарование. Две молоденькие девочки, выслушав его историю, испуганно заговорили, что ничем помочь не могут. Они ничего не знают и не решают, они только выдачей и регистрацией симок занимаются. Ему надо звонить по горячей линии. Злой Володя прямо из салона и позвонил. И тоже получил отказ. Он всем, и девочкам из салона, и девушке на линии, объяснял одно и то же. У мамы был номер, мама умерла, а теперь ему пишут гадости с её бывшего номера. Как узнать, кто стал его новым владельцем? Выяснилось, что никак. Впрочем, телефонная девушка посоветовала ему написать заявление в полицию. Только по их требованию оператор мог раскрывать данные владельца номера.

Володя решил пройти этот путь до конца. Он зашёл в районное отделение и написал заявление. Точнее, попытался написать. Но не получилось. В дежурной части его выслушали, дали бланк. И попросили показать оскорбительную переписку — желательно было прикрепить скрины. Однако в телефоне не оказалось ни последнего входящего от «мамы», ни её чата в Телеграме. Володя вытаращил глаза, полицейские смотрели вопросительно. Скомканно извинившись и промямлив, что произошло недоразумение, несостоявшийся заявитель позорно сбежал.

Володя шёл по улице и понимал, что мёрзнет жарким июльским днем. От ужаса. Если раньше он все же склонялся к человеческим проискам, то теперь приходится думать, что это что-то потустороннее, да? Иначе как исчезли данные с его телефона? Впрочем, по зрелом размышлении Володя пришел к выводу, что дистанционно удалить информацию можно и с телефона, и уж тем более из Телеграма. Это снова возвращало его к непотусторонней теме: мошенники или враги. Правда, два маленьких нюанса мешали вернуться окончательно. Во-первых, фото. Его видели, по сути, только он и фотограф, который увеличивал. Потому что даже поминок Володя не устраивал — на них некого было позвать. И крест на маминой могиле до сих пор стоял без фото. А сама фотография была заперта в маминой квартире — после похорон Володя не был там ни разу, а прошёл уже почти год. Так где злоумышленники взяли эту фотографию, чтобы поставить на аватарку?

Во-вторых, обращение. Голос ладно, могли как-то подделать, технологии есть. Хотя и это сомнительно, мама практически ни с кем не общалась, образец её голоса найти было бы почти невозможно. Но вот «Юшка»… Это было обращение из Володиного детства. Бабушка — мамина мама — ласково звала его Володюшкой. Мама ласково не звала никогда и никак. Она ласковое «Володюшка» сократила до мерзкого «Юшки». И звала сына дома этой неприятной кличкой. Но не при людях. Так откуда об этом узнали звонившие?

Телефон в кармане завибрировал, Володя непроизвольно дернулся. Доставать? Было не по себе, но жаркий июльский день и много людей вокруг несколько снижали напряжение. Володя достал мобильник, «оживил» экран. И его чуть не стошнило. Чат с «мамой». Сообщение: «А теперь — селфи!». И фото мамы в гробу. Сделанное в режиме ночной съёмки. И так, словно камера была вмонтирована изнутри в крышку гроба.

Володя не выдержал. Да, он взрослый мужик, финансовый аналитик в крупной компании, крепкий физически и морально. Но это — чересчур. Мобильник полетел на асфальт и был растоптан до состояния стеклянно-металлического крошева. Брезгливо взяв «останки» телефона, Володя выбросил их в урну. Сегодня у него был первый отпускной день, который он планировал провести совсем иначе. А завтра предстоял вылет на отдых в горы. Но, видимо, планы придётся корректировать. И Володя решительно толкнул дверь первого попавшегося салона связи.

Он пришёл домой с новым телефоном и новым номером. Благо, все контакты давно были в цифровом хранилище, так что с этим проблем не возникло. Друзей у него не имелось, но паре приятелей и двум десяткам коллег и нужных людей Володя разослал сообщение, что это его новый номер. К счастью, «мамы» в Телеграме не было. Хотелось надеяться, что и не будет, но Володя уже принял решение. Да, прямым путём узнать данные нового владельца не вышло. Но кто сказал, что не существует обходных путей?

Через несколько часов, облегчив свой банковский счет на внушительную сумму, Володя получил информацию о владельце номера. И завис. Потому что владельцем номера числилась его мама. Оказалось, что номер заблокирован, поскольку его никто не оплачивал скоро год как. То есть, ни с него, ни на него не позвонить. Но новым владельцам его почему-то до сих пор не передали, сбилось что-то в системе что ли. Так что — номером владеет мама. До сих пор. И, судя по происходящему, владеет не только в переносном смысле.

Володя впал в странное состояние. Сегодняшний день выпил из него все силы, первый в жизни обморок тоже несколько подкосил. За окном был поздний вечер. Всё это в совокупности подталкивало к единственному правильному решению — лечь и уснуть. Но Володя не мог. Смешно сказать — ему было страшно. Потому что он помнил, что «мама» обещала прийти. И хотя пока она больше никак себя не проявляла, страх никуда не уходил. Пришлось принять компромиссный вариант. Володя лёг, но не в спальне, а в гостиной. С включенным светом и включенным телевизором. На угловом диване головой в угол, чтобы видеть и окна, и дверь в комнату. Обезопасив себя таким образом, Володя сначала задремал, а потом провалился в глубокий сон.

Проснулся он от смрада. Тошнотворный запах был таким густым, что практически невозможно вздохнуть. И Володю разбудило то, что он начал задыхаться. Открыв глаза, он обнаружил, что в комнате темно. И телевизор молчит. А из прихожей слышны шаги. Тяжелые, шаркающие, очень знакомые шаги. Именно так ходила мама, уже серьезно больная. Смрад забивал горло, звук шагов словно наждаком тер барабанные перепонки…

Володя закричал. Закричал так, как не кричал, кажется, никогда в жизни. Вложив в этот крик весь страх, всю боль, всё непонимание. И… Проснулся.

Его за плечо аккуратно тряс священник, которого он привез к маме в больницу.

— Владимир, проснитесь! Вам, наверное, кошмар приснился, вы так кричали.

Володя ошарашенно огляделся. Коридор платной клиники, в которой умирала мама. Дверь в её палату. Священник. Бегущие по коридору в сторону палаты врачи. Так это был сон? Кошмар закончился?.. Или только начинался?..

Рассказ озвучен:

https://rutube.ru/video/a922dbf1572d483882b2b5a8200d23bb/?playlist=878434

Волосы

Так скажу. Ба… Прощу прощения, женщины в погоне за красотой порой так палку перегибают, что ужас-жуть. И я не про утиные губы сейчас, про другое. Ей-богу, никогда б не поверил, что такой кошмар может быть в реальности, я вообще ни в какую потусторонщину сроду не верил. Но, как говорится, факты — упрямая вещь.

В общем, благоверная моя мечтала о длинных кудрявых волосах. Боженька, увы, богатой шевелюры ей не отсыпал, но мне она и с мальчишеской стрижкой была мила и желанна. Однако не убедишь, если человек себе что-то в голову вбил, вот как супруга. Хочет она роскошную кудрявую гриву — и вынь да положь. Походила по салонам, описала мастерицам, что хочет. И цены ей выкатили такие, что у меня от этих цен глаза на щёки выкатились. Это ж какие деньжищи, мама дорогая!

И так и сяк я её уговаривал, мол, выкинь эту дурную идею из головы. Мало того, что целое состояние отдать, так ещё и чужие волосы на себя навесить. Брр… Может, вам, дамы, это и красиво, а нам, мужикам, так себе приятно. Да и кто знает, где парикмахеры эти волосы для наращивания берут. Может, в тюрьмах покупают или в психбольницах, или в моргах вообще. Так я жене и сказал. А та на меня напустилась, что я темнота и деревня. И, мол, волосы все от нормальных живых женщин. И продезинфицированные. И ещё как-то сертифицированные. Потому и цена такая.

В какой-то момент супруга попритихла. Ну, думаю, передумала, образумилась. Выдохнул. Но не тут-то было! Возвращаюсь как-то с работы, дверь открываю… И чуть в обморок не валюсь, как барышня слабонервная. Потому что вместо двадцать лет знакомой женщины встречает меня незнакомая дива… С копной вьющихся мелким бесом белокурых волос чуть ли не до талии. И спрашивает знакомым голосом:

— Ну и как я тебе, Игорёчек?

А у «Игорёчка», у меня то есть, челюсть отпала от красоты такой. И столбняк на меня навалился, ни слова сказать не могу, улыбаюсь только, и то нервно очень.

Жена обиделась было, но я смог взять себя в руки. И восхитился, и комплиментов отгрузил. И аккуратно поинтересовался, что супруга продала, чтобы мечту осуществить: дачу нашу или почку свою? Та гордо усмехнулась и сообщила, что нашла мастера с нормальными ценами. И назвала стоимость причёски, вполне приемлемую. Правда, когда я поинтересовался, как же сертифицированные, дезинфицированные и ещё какие-то там волосы могут стоить в три раза дешевле, чем ей раньше говорили, она только отмахнулась досадливо. Мол, ну что ты пристал, красиво же! И дачу с почкой продавать не пришлось. На том разговор и закончился.

Вечером супруга захотела любви и нежности. Я как-то про её новые волосы подзабыл, привычно по голове погладил… И чуть было не завопил. Не дай вам Бог, мужики, таких ощущений. Когда рядом в постели твоя жена, а наощупь — чужая женщина. В общем, чуть ли не впервые супружеский долг я выполнял без огонька, а для проформы. И, не скрою, с некоторой опаской.

Супруга уснула, а я всё ворочался. И ругал себя старым параноиком. Ну волосы, ну чужие, ну и что? И вдруг чувствую, что меня что-то по щеке щекотит. Думаю, муха. Смахиваю. И понимаю, что это локон жениных волос. При том, что сама она довольно далеко от меня лежит. А локон вот «дотянулся»! А следом — ещё один, уже на грудь лезет. А третий — руку обвивает. В общем, фильм ужасов в отдельно взятой супружеской спальне. Жена спит, а её нарощенные волосы атакуют мужа.

Вы не думайте, это я сейчас такой юморной. А в ту ночь мне вообще не до смеха было. С кровати скатился, дверь в спальню плотно прикрыл и на диване в гостиной устроился. Всю ночь глаз не сомкнул и торшер не выключал, прислушивался и приглядывался. Всё казалось, что сейчас волосы в щель под дверью спальни полезут. Но пронесло, спасибо.

Утром я попытался с женой поговорить по-хорошему. Мол, ну их, эти волосы. Мечту осуществила, собой полюбовалась — и снимай. Супруга на меня глянула, как на сумасшедшего. Ещё и ночёвку в гостиной предъявила. Пришлось заткнуться. Тем более, взгляд у нее такой стал… Нехороший, в общем.

С того дня стал я к благоверной приглядываться. И видел, как она меняется. И не в том смысле, как в женских журналах пишут. Мол, желанная внешность женщине самооценку поднимает. Дело было не в самооценке. А в том, что жена, которую я знал два десятка лет, постепенно становилась другой. Знаете, такие мелочи, на которые даже внимания не обращаешь: поза, мимика, жесты, манера говорить и смеяться. Внимания не обращаешь, но, когда это меняется, — как-то автоматически замечаешь. И становится страшно. Твоя родная и любимая женщина, а сидит не в той позе, улыбается не так, говорит не тем тоном. И ещё эти волосы, будь они неладны!

Жена очень изменилась и в интимном плане. Если раньше секс у нас чаще был по моей инициативе, то теперь инициатором выступала она. Каждую ночь выступала. И не по разу. Мне бы радоваться, но… Всё было не то. Не так. Словно в теле супруги я внезапно приобрел любовницу — разнузданную, неистовую, горячую. Только вот меня это не будоражило и не зажигало. Потому что я любил и хотел именно свою жену, а не ту, в кого она сейчас превращалась.

И волосы. Они были везде. В постели: на подушке и простынях. На кухне. На полу. В сливном отверстии раковины и ванны. Содрогаясь от омерзения, я собирал эти чужие волосы, которые, словно бы, и жену мою превращали в чужую женщину, и выбрасывал. А однажды, стоя на балконе с сигаретой и снимая с рукава очередной волос, вдруг взял и поджёг его. И тут же прилетела жена с воплем, мол, что ты делаешь. Я аж дымом поперхнулся. Спрашиваю, а что такое? Ту всю трясет, но глаза отвела и отвечает, что паленым воняет, неприятно. Угу, так я и поверил.

Через пару недель не выдержал, встретился с друзьями пива попить. Лёшка и Серёга — товарищи, с которыми и в школу вместе ходили, и в армии вместе служили. Секретов у нас друг от друга не было, каждый знал, что его не осудят, не предадут и не высмеют. Поэтому, хоть и стрёмно было, но историю с жениными волосами я им рассказал. Добавил, конечно, что самому сложно в такое поверить, но чего делать-то, мужики?

Мужики молчали. Потом Серёга задумчиво сказал, что слышал он похожие истории. Но там речь про пересадку органов шла. И про переливание крови. Якобы, у людей, которым пересадили и перелили, появлялись какие-то черты доноров. Лёха скептически заметил, что сомнительные истории. Но даже если и правдивые, там — живые органы, живая кровь, которые так или иначе в организм встраиваются и могут и на нервную систему влиять, и на психику, наверное. А тут-то что? Мертвечина! Отрезанные волосы априори мертвы. Ну приклей типа себе чьи-то отстриженные ногти и что? С какого ляда в тебе что-то меняться-то должно?

У нас в компании есть хорошее правило, как в корпорациях больших: критикуешь — предлагай своё. Вот и Лёха, забраковав Серёгину идею, предположил, что волосы, пусть и мёртвые — это такое «хранилище» женской сущности. Не зря же всегда женщины длинные косы носили, а когда что-то происходило у них в жизни серьёзное — стриглись или вовсе брились наголо. Мол, дух свой бывшей владелицы волосы и сохранили. И теперь этот дух влияет на мою жену.

Если честно, Лёхина версия, как по мне, мало чем отличалась от Серёгиной. А главное — ни та, ни другая не давали ответа на вопрос, что делать. Точнее, оба товарища были убеждены, что жену мою от чужих волос надо избавить, пока они её полностью себе «не подчинили». Но как? Усыпить? Связать? Взять с собой друзей, чтобы они её держали, а я стриг? Друзья, кстати, были не против. Мою жену они любили оба, их жёны с ней дружили. Поэтому вопрос спасения моей женщины был важным и для них.

Решили в итоге, что я ещё пару дней понаблюдаю и попытаюсь уговорить. А если нет — все вместе скрутим и отрежем, ребята пообещали и жён подключить. Но оказалось, что пары дней у меня не было. Вернулся домой — дверь не открывается. Я растерялся — вроде не настолько пьяный с трёх бутылок пива, чтобы ключи перепутать. А они и не перепутаны — нужный ключ в скважине, но не открывает. Дверь изнутри потому что заперта. На щеколду. Стучу, звоню — тишина. Звоню жене на мобильный — трубку не берёт. То есть, заперлась дома и не открывает. Почему? Не любовника же привела?..

Если честно, в тот момент я бы предпочёл любовника. Но сердце тревожно сжалось. И я начал выбивать дверь, благо была она не железная и открывалась вовнутрь. С четвертого удара влетел в квартиру. Зову жену — тишина. В гостиной, кухне, ванной — пусто. Забегаю в спальню, а там женщина моя на табурете стоит. А поганые волосы у неё вокруг шеи петлей захлестнулись и словно бы на крюке для люстры закручиваются. Жена хрипит, а сделать ничего не может.

Сам не помню, как рванул на кухню, схватил нож, вторую табуретку и стал волосяную петлю резать. Очнулся, когда сидел на полу, жена рядом рыдает, на голове — проплешины. А перед нами — куча волос, которые шевелятся. И словно бы к нам ползут. На автопилоте я достал из кармана зажигалку и поджёг это волосяное «осиное гнездо». Вспыхнуло, сыпанулись искры и раздался женский вопль. Жена в ужасе завизжала. Волосы сгорели почти мгновенно, оставив после себя чуть-чуть пепла и вонь горелого мяса почему-то.

Вот так всё кончилось. Жена не помнила ничего с того момента, как вышла из парикмахерской с нарощенными волосами. Точнее, помнила, но, как сама выразилась, словно в тумане. Никакой конкретики. Очнулась, когда петля из волос её душить стала. Мы вместе съездили в ту парикмахерскую, где жене дьявольские кудри налепили, но там — пепелище. Сгорела недавно парикмахерская, вот так вот.

Что это было — до сих пор не знаю. Жена этой темы боится, как огня, а у товарищей новых версий не появилось. Единственное, в чём я уверен, — волосы живые были. Хоть это и абсурд. Но когда я убирал квартиру после всего, нашёл еще кучу выпавших волосинок. И, не поверите, каждая шевелилась и пыталась мне в рот или в нос заползти. Тьфу. Но я все их извёл. Надеюсь, навсегда. И ещё надеюсь, что больше моя любимая женщина не захочет себя улучшать и по дешёвке что-то дорогое покупать. Уж больно последствия страшные и непредсказуемые. До сих пор вздрагиваю, когда думаю — а вдруг бы я опоздал? Вернулся — а там жена моя в петле висит? Но ещё страшнее, когда представляю, что она повисела в петле и встала. Ожила. И пошла. Встречать меня. Чужая сущность в теле моей жены. Страшно вам? Вот и мне. До сих пор.

Впусти меня

Ваня проснулся в бешенстве. Ну что Лизка за зараза такая, а? Мало того, что вечером всё настроение испортила, так ещё и ночь поспать не даёт. Вот чего она тут развылась: «Впусти меня, впусти меня…». Куда её среди ночи чёрт понёс вообще?

Темнота в комнате стояла, хоть глаз выколи. В принципе, оно и понятно — коттедж, который Ваня снял для празднования Хэллоуина, был вроде бы на базе отдыха, но стоял при этом на отшибе. И никаких фонарей рядом не имелось. А в лесу всегда ночью темнее, чем в городе. Ваня зашарил по тумбочке в поисках телефона, уж очень лень было вставать и включать свет. Из соседней комнаты послышался кашель и хриплый басок Игоря:

— Ванёк, чего случилось-то? Кто там стонал?

Ваня в это время как раз нашёл мобильный, включил фонарик, осветил пустую комнату… И вспомнил: Лизы нет. Они с Настей и Ингой уехали сразу после полуночи, по какому-то глупому поводу закатив истерику и испортив Ване, Игорю и Антону всю вечеринку. В итоге им вызвали такси, а сами напились пива, поболтали и улеглись спать. Так кто тогда стонал? Голос был явно женский. И не показалось ему, вон и Игорь проснулся.

В третьей комнате раздалось кряхтенье. Антон больше всех налегал на пиво и просыпался явно с трудом. Но раз и он очухался, значит тоже что-то слышал. Через пару минут вспыхнул свет, и на пороге Ваниной комнаты показались и Игорь, и Антон — заспанные, лохматые и удивлённые. «Сверили карты» — всех троих разбудил громкий женский голос, жалобно повторяющий: «Впусти меня, тут холодно». При том, что их женщины давно спали в своих кроватях в городе, а на турбазе, кроме них, были сторож, администратор и компания мужиков, отмечающих какой-то корпоратив. И ни одной женщины.

Игорь, как самый разумных среди них, предложил одеться и выйти осмотреть окрестности.

— Мало ли, вдруг корпоративщики эти девочек себе заказали. И одна заблудилась по пьяной лавочке.

Предложение было дельное, однако Антон вполне резонно возразил:

— Если заблудилась и к нашему коттеджу вышла, то чего ж не постучала? Тут же везде эти самые французские окна в пол, мы бы всяко стук услышали. А стука-то не было, так?

Все трое уставились на стеклянную стену, отделяющую комнату от леса. Это модное остекление выглядело, конечно, круто. Но не осенней ночью. Осенней ночью оно вызывало чувство незащищенности и даже уязвимости. Словно оттуда, из ночной темноты, на них кто-то смотрел. Кто-то недобрый.

Ваня передёрнул плечами. И вдруг практически подскочил на месте:

— Смотрите, там кто-то есть! Чья-то голова!

Свет из комнаты неплохо освещал что-то типа террасы, которой дом был окружён по периметру. Из французских окон предполагалось выходить не на землю, а как раз на эту террасу. И сейчас Ваня явно видел чью-то голову, словно человек лежал ногами к лесу, а лицом к окну. Смотрел. И улыбался.

Игорь выругался, быстро подошёл к окну и распахнул створки. Антон с Ваней последовали за ним и вышли на террасу. И тоже выругались — с некоторым, надо сказать, облегчением. Тыква! Там лежала обычная тыква, которую планировалось превратить в хэллоуинский реквизит. Но руки до неё так и не дошли, и она лежала на улице, всеми забытая.

Антон рассмеялся:

— Мужики, прикиньте, мне от нервов привиделось, что она смотрит и улыбается. А мы ж даже типа глаз и рта на ней так и не вырезали. Вот что страшная ночь делает даже с такими крепкими парнями, как я.

Игорь с Ваней переглянулись. Да, Антон среди них был самым сильным и, так сказать, приземлённым. Даже Хэллоуин для него был всего-навсего поводом собраться с друзьями и девчонками и весело побухать. Никакой мистикой его не проймёшь. В принципе, это и стало косвенной причиной, по которой взбесились их подруги.

А было так. Ваня отвечал за коттедж, Антон — за еду и выпивку, а Игорь — за развлечения. Смотреть ужастики всем показалось скучным, рассказывать страшные истории — тоже. И Игорь предложил провести спиритический сеанс. Но не как в старину, с помощью специальной доски, а по-современному. Он нашёл какое-то приложение, которое имитировало ту самую доску Уиджи с указателем. Планшет с открытым приложением нужно было положить в центр стола, написать или озвучить голосом, чей дух вызывается. А электронный указатель двигался в зависимости от того, пришёл дух или нет. И «складывал» из букв ответы на вопросы.

По словам Игоря, именно так работало это приложение. Лиза с Настей воодушевились, Ване с Игорем тоже было интересно. Антон всегда был за любой кипиш, кроме голодовки. А вот подруга Антона Инга почему-то восприняла эту идею в штыки. Мол, нельзя мешать духов и технический прогресс, духи будут мстить и всё такое. Еле-еле её уговорили, приведя в качестве аргументов то, что и буквы давно рисуют на обычной бумаге, и электричество вместо свечей жгут — и ничего. Духи не злятся.

Чтобы Инге было спокойнее, выключили люстру и бра на стенах, зажгли свечи. И первым вызвали, как когда-то в школе, дух Пушкина. Судя по приложению, дух явился. Но на вопросы отвечал из рук вон: пошлил, хамил и матерился. Девчонки начали сердиться, и Лиза сказала, что приложение дебильное. Игорь предложил персонажа пострашней: Пиковую даму, к примеру. Тут уж все девицы покрутили пальцем у виска, мол, вызывать надо дух того, кто когда-то жил и умер. А Пиковая дама — вообще из другой оперы.

Обстановка накалялась. Ваня лихорадочно соображал, чей бы такой дух подобрее им вызвать, но тут вмешался Антон, который уже выпил немало пива и был весел и расслаблен:

— Да ладно вам, девчонки, ерунду молоть! Дух — он и есть дух. Давайте вон дух тыквы вызовем, которая на террасе лежит.

И завыл противным голосом:

— О, дух тыыыыквыыыы… Прииидииии…

Тут произошло сразу два события. Во-первых, мигнул и погас планшет с приложением. А во-вторых, над головой у сидевших за столом взорвалась выключенная люстра. И осколки посыпались дождём — блестящим и болезненным. Девчонки с визгом вскочили. К счастью, серьёзно никто не порезался, но ни Лиза, ни Настя, ни Инга не поверили, что люстра взорвалась сама по себе. Лиза обвиняла Ваню, который снял этот коттедж и не проверил проводку. При чём тут проводка, она объяснить не смогла, но продолжала обвинять. Инга рыдала и твердила, что Антон своим дебильным призывом точно разозлил потусторонние силы. А Настя заявила Игорю, что он специально подготовил такое отвратительное приложение, которое, к тому же, ещё и отключилось, вырубив заодно и сам планшет.

Скандал разгорелся нешуточный. Все мужчины оказались виноватыми, дамы истерили и требовали уехать. Ещё недавно такой симпатичный коттедж разом перестал им нравиться. Возможно, если бы пары были давно сложившимися, если бы была любовь-любовь, джентльмены и пошли бы навстречу. Но Ваня встречался с Лизой всего пару месяцев, а другие были вместе и того меньше. Поэтому, поняв, что успокоить девиц не удастся, парни, посовещавшись взглядами, предложили вызвать им такси. Сами они уезжать повода не видели. Долгожданные выходные, куча вкусной еды и выпивки, хороший дом, перспектива утренних шашлыков… В духов они верили так себе, «отвалившееся» приложение сочли багом, а взорвавшуюся люстру объяснили себе перепадом напряжения. Поэтому выдержали ещё один виток скандала и обвинений в равнодушии, посадили дам в такси и с удовольствием предались алкогольному и пищевому разврату, раз уж сексуальный разврат отменился. В районе двух часов ночи, наевшись, напившись и наговорившись, расползлись по комнатам, где должны были ночевать парами. И вот сейчас, в четыре утра, проснулись от женских жалобных стонов.

Друзья вернулись в коттедж — стоять на террасе в трусах и футболках было холодно. И решили всё же одеться и поискать. Поверить в то, что стонала тыква, было невозможно. Но, поскольку стоны слышали все трое, списать их на «показалось» тоже не получалось. Утеплившись, вышли в осеннюю ночь. Включили фонарики в мобильных и тут задались вопросом: идти всем вместе или, в лучших традициях хорроров, разойтись в разные стороны. Антон был за второй вариант, но более благоразумные Ваня с Игорем настояли на первом. Духов они не боялись, но мало ли кто мог тут околачиваться. А со шкафоподобным Антоном перевес точно был бы на их стороне. В итоге решили обойти коттедж, потом дойти до домика с корпоративщиками и до административного корпуса, где ночевали сторож и, собственно, администратор. Ну и по дороге поглядывать по сторонам.

Кусты вокруг коттеджа никаких сюрпризов не преподнесли. Остальная территория тоже — тут горели редкие фонари, поэтому света было достаточно, чтобы понять, что никто не прячется за деревьями. Зато домик, в котором отмечали корпоратив, удивил. Он был пуст, на что красноречиво намекала входная дверь, уныло скрипящая на осеннем ветру. Впрочем, сначала друзья подумали, что мужики так упились, что забыли запереться на ночь. Однако, перешагнув порог, обнаружили несостоятельность этой версии: в холле не было вообще никаких вещей. А народу в коттедже должно было быть достаточно, не меньше десятка человек. Электричество почему-то не работало, и, освещая себе путь фонариками, Ваня, Антон и Игорь обошли весь дом. Никого. И никаких свидетельств того, что ещё вечером здесь активно развлекались и пили.

Выйдя из коттеджа, Игорь задумчиво сказал:

— Слушайте, когда мы девчонок в такси сажали, они ещё тут гудели, так?

Ваня с Антоном кивнули. На территорию базы такси не пропустили, поэтому они довели подруг до ворот и по пути туда и обратно своими глазами видели разудалое веселье.

Игорь продолжил размышлять:

— То есть, около полуночи они ещё были здесь. А сейчас, в пятом часу утра — не только самих нет, но и ни малейшего следа их пребывания. Куда они делись? Сторож с администратором погрузили в какой-то автобус вместе с вещами, отправили в город и оперативно прибрались, забыв запереть дверь?

Ответов на эти вопросы ни у кого не нашлось. Но стало не по себе. И друзья, не сговариваясь, прибавили шаг, спеша добраться до административного корпуса, где ответы точно нашлись бы. Но нет. Этот дом был так же тёмен и безнадёжно пуст. И приоткрытая дверь скрипела.

Пробрало даже «толстокожего» Антона.

— Мужики, я ничего не понимаю. Не, ну корпоративщиков мог кто-то забрать, хоть жёны. Но сотрудники-то куда подевались?!

Ваня с Игорем синхронно пожали плечами. И одновременно повернули головы в сторону парковки за воротами. К счастью, и мощный внедорожник Антона, и скромный кроссовер Вани были на месте. И — больше ни одной машины. Хотя вечером тут стояло не меньше десяти автомобилей.

Ваню вдруг осенило. Он достал телефон и нашёл номер, по которому бронировал коттедж. Попытался позвонить — связи не было. У Антона с Игорем тоже. Хотя вечером и связь, и интернет прекрасно работали.

Игорь осторожно сказал:

— Чертовщина какая-то. Мне всё это совершенно не нравится. Может, не будем возвращаться, а рванём в город?

Антон с Ваней переглянулись и покачали головами. Уходя из своего коттеджа, они взяли только телефоны. Что понадобятся ключи от машины, никто даже предположить не мог. Пришлось идти обратно — уже с другим настроением. Все трое постоянно озирались по сторонам и даже шли, как в кино, сомкнувшись спинами, из-за чего Игорю приходилось практически пятиться спиной вперёд. Их коттедж, в отличие от других, был ярко освещён — уходя, они не выключили электричество. Но почему-то этот свет не успокаивал, а, наоборот, вызывал тревогу. Игорь сказал, как команду отдал:

— Заходим сразу втроём в Антохину комнату, берём только деньги и ключи от машины. Потом — в твою, Ванёк, тоже деньги и ключи. В мою вообще не пойдём, портмоне и телефон у меня с собой, а на планшет пофиг. И так же, спинами, быстро к воротам и по машинам. Всё понятно?

Антон с Ваней коротко угукнули. Конечно, втроём подниматься на крыльцо и проходить в дверь было неудобно, но поодиночке идти не хотелось никому. И так, втроём, они и застыли на пороге комнаты Антона. Потому что в его постели лежала… Тыква. С прорезями в виде глаз и рта. И горящей свечой внутри. Ваня хрипло выдохнул:

— Ко мне. Уедем на одной машине.

В Ваниной комнате их ждала та же картина. Кровать. Хэллоуинская тыква с глазами, хищным оскалом и беспокойным свечным пламенем внутри. Чтобы добраться до стола, где лежала сумка с карточками, документами и ключами от машины, надо было пройти мимо кровати. Игорь шепнул:

— Идем цепью лицом к кровати. Ванёк хватает сумку, и выходим через окно на террасу. Дальше — как планировали.

Страшно стало даже Антону. Потому что совершенно непонятно, что происходит. Игорь с Ваней, которые не были так категорично настроены против существования чего-то потустороннего, от ужаса даже дышали через раз. И было чертовски сложно сделать первый шаг в сторону кровати, где лежала неизвестно откуда взявшаяся тыква. И неизвестно кем «обработанная». И вообще, тыкву Ваня привёз только одну — откуда взялась вторая?

Мелкими шагами, не отводя глаз от кровати с тыквой, друзья добрались до стола. Ваня схватил сумку, и тут свет в комнате погас. И во всем доме погас. А с улицы раздался серебристый девичий смех и голоса:

— Мальчики, здорово мы вас разыграли? Впустите нас, тут холодно…

Антон хрипло выдохнул:

— Девки! Вот гадины, а! Это ж они всё как-то подстроили! Пранк, блин! И корпоративщиков подкупили, и сторожа с администратором! Ну сейчас я Инге устрою!

Он сделал шаг в сторону окна, а в это время сзади послышался шёпот:

— Впустите их… Им холодно…

Игорь рванул к окну и раздвинул створки. Друзья выскочили на террасу следом за ним. И резко остановились. Со всех сторон к дому шли… Тыквы… Точнее, девичьи тела в белых рубашках, а вместо голов у них были тыквы с горящими внутри свечами.

Антон закричал. Сзади его обняла Инга. Тело Инги и тыква-голова. Из прорези рта — Ингин голос:

— Ты первый… Первый догадался призвать нас… Наконец-то и мы повеселились в Хэллоуин… Много людей… Много веселья…

На плечо застывшему Игорю уже клала руку «Настя». Ваня дико посмотрел по сторонам, краем глаза заметил, что из темноты коттеджа движется ещё одна фигура… С воплем перепрыгнул ограждение террасы и рванул в сторону парковки. В этот момент он не думал ни о друзьях, ни о том, откуда взялись эти монстры. В голове билась только одна мысль: спастись, любой ценой спастись…

Ваня выскочил на парковку и понял, что сумку с ключами выронил где-то по дороге. Так. Значит, надо, как в кино показывают, соединить какие-то проводки, чтобы машина завелась без ключа. А открыть машину… Ага, камень. Разбить стекло. С камнем в руке Ваня подбежал к машине. Камень со стуком упал на асфальт. Машина была полна тыкв. Внезапно зажглись фары, заурчал мотор… Последнее, что услышал Ваня:

— Вы впустили нас… Нам больше не холодно…

Институтский

— Конечно, Константин Сергеевич, я всё поняла. Если что — буду звонить вам в любое время. Но, надеюсь, что вы спокойно проспите эту ночь. Почти уверена, что справлюсь и ничего непредвиденного не случится.

Пожилой охранник посмотрел на меня с недоверием и, пожалуй, с сочувствием. И сказал в сердцах:

— Что творится-то, а! Ладно я, старый пень, но такая молоденькая и с образованием — и по ночам сторожем вынуждена подрабатывать…

Я смущённо улыбнулась и уже привычно выдала:

— Просто временные трудности. Всё в порядке, не переживайте за меня.

Наконец Константин Сергеевич отдал последние распоряжения и выдал последние советы. И я смогла закрыть за ним сначала современные стеклянные двери, а потом и старинные — тяжёлые, деревянные. И осталась одна в гулком тёмном холле своего бывшего института.