Бесплатный фрагмент - Забытая всеми

Глава первая

Я удачливая. Просто везёт мне из разных мест интересных живой возвращаться, ну а цена за такое никому не ведома. Путь мой жизненный прост, как мухомор под осиной: детдом, кадетка, училище… И быть бы мне десантницей, да заметили меня добрые люди с большими звёздами из очень хитрой организации.

Мне всегда везло, хотя тайна моего рождения так и осталась покрыта мраком. Свидетельство о рождении на имя Светланы Вяземской с двумя прочерками. При этом и фамилия, и отчество в свидетельстве так и стоят, и откуда что взялось — совершенно непонятно. Нехарактерно это для детдомов. При этом, кроме свидетельства, на котором гордо стоит штамп «дубликат», других документов просто нет. Даже записи о рождении сделаны явно задним числом. То есть получается, появилась Светлана Игоревна у нас из воздуха.

Зато работа у меня полна приключений, опасностей и не пойми ещё чего. Отучилась я в «Консерватории» на агентурно-оперативном, после чего служу, значит, в военной разведке. Учитывая, что управление у меня первое, командировки бывают, они не редки и довольно интересны. Ну и с личной жизнью, конечно, не складывается. Какая уж тут личная жизнь? Правда, есть один мальчик… Но тут сложно, ибо по званию я его сильно выше, а кому ж такое понравится?

Не судьба, видать… Оттого и ядовитая я, мне ребята даже прозвище дали — Гюрза. Позывной-то у меня «Вязь», от фамилии образованный, а вот прозвище — оно как раз глубинную суть и отражает. И укусить могу, и в сортир спустить речами, значит… Хм… А что у нас нынче в календаре?

А в календаре у нас учения. То есть много пальбы, показухи, «бег слоников» и тому подобные развлечения для тараканов командования. Любят они, значит, развлечения, ну и показать, что армия у нас грозная и если будет надо, то мы всех и за всё. А пока, получается, ещё не надо, хотя, судя по моим заданиям, скоро вполне возможно… Но это «скоро» с шестидесятых тлеет и пока не рвануло. Ребята, группа моя любимая, особенно один из них, точно на учениях будут, хотя им как бы и не надо. Может, с ними напроситься?

— Вяземская! — вырывает меня из раздумий голос начальника.

Семён Петрович терпеливо ждёт, пока я выплыву из раздумий, но это у меня происходит довольно быстро. Я вскакиваю, принимаясь поедать начальство преданным взглядом в точном соответствии с наставлением Петра Великого. Товарищ полковник удовлетворённо кивает.

— Учения у нас, в курсе? — интересуется он, а внутри меня всё замирает, но имидж есть имидж.

— У нас или у них? — уточняю я, зная, что меня отлично поймут.

— У всех, — вздыхает товарищ полковник. — Нехорошее что-то в воздухе носится, так что у всех.

— Я-ясно, — тяну, понимая — что-то я в окружающей действительности упустила. — И?

— Пойдёшь в качестве «мышки» с разведкой десантуры, — не очень уверенно произносит командир, будто сомневаясь в своём решении, а у меня внутри всё просто замирает от предвкушения. — Будешь показывать, что с вероятным противником надо делать.

— То есть выход учебный? — уточняю я.

— Учебно-боевой, — вот это звучит уже совсем плохо, ибо учебно-боевых у «летучих мышей» не бывает. У нас или учебка, или уже летим. — На склад зайди.

Находясь в состоянии некоего удивления, топаю на склад. Во-первых, тащ полковник не зря уточнил, в каком качестве я топаю, ибо именно полевой выход не совсем по моей специальности, а во-вторых, всё непонятно. Может, хотят показать работу зубров кому-то очень высокому, типа нашего всенародно избранного? Но это бессмысленно, он сам из разведки и кухню нашу отлично знает. Тогда каков мотив?

Вот и склад, кстати. Прапорщик, только увидев меня, делает такое движение, как будто убежать хочет. Ну его понять можно, потому что репутация у меня. И согласно ей я сейчас буду из него вытрясать душу. Прапорщик это знает, как и то, что никуда не денется, но игра — штука важная. Скучно же ему на складе, поэтому сейчас ныть будет и прикидываться бедным-пребедным.

— Арисаки не возьму, — с ходу ломаю я ему игру. — Давай, Палыч, без обычного, что-то странное деется.

— Мне сказали, учебный же выход? — сильно удивляется растерявший всю скорбь еврейского народа «почти офицер».

— Учебно-боевой, — поправляю я его, вздыхая. — Причём мутный какой-то, поэтому мечи на стол всё, что есть.

— Карту покажешь? — интересуется он, вмиг став серьёзным.

Доверяет мне товарищ прапорщик, да и многие мнению Гюрзы доверяют, потому как умудряюсь я живой изо всяких грустных переделок выкручиваться. А чуйка моя сейчас просто кричит: надо всего и побольше взять. Учитывая, что нас предполагается использовать на своей земле, это очень подозрительно. Но сопротивляться не буду, а карта у меня, разумеется, есть.

— Смотри сам, — показываю ему район учений. — Чуйка у меня орёт буквально.

— Чуйка Гюрзы — это серьёзно, — кивает он, вглядываясь в карту.

— Я уже как только не вертела, — признаюсь я, вздыхая. — Нет мотива для беспокойства!

— Смотри… — показывает он мне участок размером с квадратный километр. — Вот тут во время той ещё войны всякая чертовщина творилась, после того как немцы детишек танками подавили. Так что может и с этим быть связано.

Чертовщина — это очень нехорошо, потому как под этим делом скрываться может что угодно, вплоть до старых мин. А вот случаи, когда фашисты людей уничтожали именно таким способом, известны, к сожалению, так что это не новость. Вот будет смешно, если нас куда-нибудь, как это в фантастике бывает, «телепортирует». Представляю: стоим мы, значит, посередь Европы, аккурат на перекрёстке, и указатель на Берлин разглядываем. А вокруг бюргеры, кучи испуга оставляющие…

М-да, что-то я отвлеклась. Прапорщик тем временем выкладывает снаряжение, а я в темпе переодеваюсь. Стесняться тут некого — баба я видная, можно сказать, красивая, да толку-то… Ладно, нужно собой заниматься.

— Гранату учебную дай-ка, — прошу сотрудника склада.

Тут даже пояснения не нужны, ему хорошо понятно, для чего. И врага напугать, и своих поприветствовать — всё дело хорошее. Поэтому он выкладывает их совсем без слов, а я одеваюсь с учётом времени весеннего, почти летнего. Вот кажется мне, не всё так просто будет, а с чего вдруг ощущения такие — непонятно.

— Витька! — кричу я, сквозь дверь увидев водителя. — До «вертушки» добросишь?

— Вопросов нет, — кивает он, меняя направление движения.

***

Вот они, мои хорошие. Я подкрадываюсь к группе, рассевшейся в казарме с открытой дверью. Сейчас поприветствую, где тут у меня граната-то была? А сердечко замирает при виде лейтенанта Иванова. Он врач группы, то есть идут они всей толпой, что ещё страньше. Ну а пока подкрадываюсь, разговоры слушаю, благо, ребята не таятся. Знаем мы друг друга давно, много где побывали все вместе, отчего и радостно мне.

— Нас девица из племени летучих мышей премудростям учить будет, — улыбается командир группы по прозвищу Змей. Статный мускулистый красавец с голубыми глазами — девичья погибель.

— Незнакомая девица? — интересуется в ответ полностью соответствующий своему позывному снайпер — Лис. Рыжий он, потому и зовут так.

— Держи карман шире, — отвечает ему Змей предвкушающе и, я отсюда вижу, улыбаясь. — Вы её хорошо знаете.

— Только не говори мне, что это Гюрза, — просит его Серёжа, традиционно — Док. Есть такая привычка у десанта, если врач, то Док, ну или Клистир, как повезёт.

Вот нет в нём ничего особенного, а при взгляде на него так и тянет обнять, прижаться и от всего мира спрятаться. Устала я быть сильной, наверное. Просто устала, и сил никаких нет уже. Но нам вместе быть не светит — не подойдёт он к старшей по званию, гордый он у меня…

— Ладно, не скажу, — соглашается с ним командир, и повисает тишина.

Значит, мой выход. Аккуратно катнув гранату, моментально привлёкшую внимание, я походкой от бедра вхожу в офицерскую летнюю казарму десантуры. Здесь разделений на комнаты нет, потому как разведка сплошь кадровая и стесняться им некого. А жёны, матери и дочери на базе кукуют, пока учения не закончатся.

— Чего такие грустные? — интересуюсь я у едва переведших дух офицеров. — Али мне не рады?

— Мы вам всегда рады, Гюрза Игоревна, — ляпает Лис, но сразу же исправляется: — Извините, Светлана Игоревна, задумался.

— Не извиняйся, — отвечаю я ему, ибо репутацию поддерживать надо. — Этим редким фактом надо гордиться. Можем даже праздник устроить.

— Праздник будет потом, — заявляет Змей, рассматривая карту, которая ему так же, как и мне, не сильно нравится. — Какими премудростями делиться будете?

— О наиболее вероятном противнике, конечно, — коварно улыбаюсь ему.

— То есть методы лущения матраца, однако… — бормочет лейтенант Иванов, кинув на меня такой взгляд, что на мгновение горячо становится, но я быстро беру себя в руки.

— Где-то так, — киваю я. — Где-то так. Слушай, Змей, тебе ничего странным не показалось?

— Ещё как… — вздыхает он. — Странный выход, да и лес что-то смутно напоминает…

— Тут железка была, — показываю я пальцем. — В сорок первом её разбомбили, ну а потом решили не восстанавливать. Но суть в другом. Во-первых, от линии фронта она находилась далеко, а во-вторых, прорыв немцев был аж досюда, при этом они массово угрохали детей и исчезли.

— Это как так? — удивляется он.

— Ни до, ни после эту часть нигде не обнаружили, — объясняю я. — Ни откуда взялись, ни куда потом делись.

— Весело… — кивает Змей, со мной в оценке ситуации согласный. — И теперь?

— А теперь у нас учения, — напоминаю я ему. — Значит, слушайте меня здесь, голуби. Мы выходим отсюда и топаем аж почти до штаба синих.

— Расположения которого мы, по идее, не знаем, — дополняет меня развеселившийся Лис. — Но с нами летучая мышь!

Тут он прав: расположения штаба противника мы, по условиям учений, не знаем, но я подглядела в вертолёте у посредников. У них-то карта совсем другая, вот я и рассмотрела, что смогла, ибо, как говорил один хороший человек, всё нам на пользу, чего от нас не ждут.

— Ша, десант, — прекращаю я веселье, придвигаясь поближе к карте. — Он где-то тут, — пятерня ложится на карту.

— Десять квадратных километров? — приглядывается Док. — Фигня вопрос.

Это он шутит. Они все сейчас шутят, да и я тоже, потому что пока можно. Вот на выходе, каким бы учебным он ни был, уже больше нельзя, а пока можно.

— Мне нравится твой оптимизм, — сообщает Лис. — Когда выход?

— Выход у нас, лейтенант, поутру, — задумчиво отвечает Змей. — По утренней росе, я бы сказал.

— То есть в пять, — кивает ему Серёжа. Жаль, что не мой. — Кто как, а я спать.

Это он правильно говорит, спать нам всем очень даже пора, и даже жаль, что в одиночку, но тут ничего не поделаешь. Поэтому ребята расползаются, а я остаюсь со Змеем — перетирать мысли, которые у нас очень разные. Того, что сейчас происходит, просто не бывает, если только мы войну какую не прозевали, но вроде бы не должны были.

— Вязь, — зовёт меня Змей, привлекая внимание, — вы с Доком когда перестанете польку-бабочку танцевать?

— Эх… — вздыхаю я, а за мной и он.

Всё он понимает, всё. И я понимаю. Хотя хочется, конечно, но из армии я уйти не смогу, я ж ничего больше и делать не умею. Может, и не понадобится, но кто знает. Кто знает, вдруг после этого выхода решусь объясниться, а может, и нет. Сейчас-то в любом случае надо укладываться спать, ибо спокойное время явно заканчивается. Завтра у нас с утра вертолёт и странное по сути своей задание, предполагающее пересечение той самой зоны.

А если дело не в учениях, а наши учёные чего-то задумали? Может ли такое быть? В нашей стране может быть всё, но тогда странно отсутствие инструктажа. Хорошо, что нам известно? Меня посылают с целью инструктажа по поводу вероятного противника с группой разведки десантуры. Спецназ, собственно, боевые офицеры, как и я, но при этом отсутствует чёткая задача. Такого задания, как у меня, да на учениях, просто не бывает.

Дальше. Их задача накрыть штаб «синих», что, вообще говоря, возможно, но при этом экипируют нас по-боевому. Учения — это холостые патроны и всё понарошку, а тут… У Лиса патронов для его «девочки» на небольшую победоносную войну. Змей тоже немного взял, ну и я вытрясла больше по привычке. Ещё ребята взяли всё на полноценный выход, что к учениям вряд ли может иметь отношение. И что это значит?

А значит это то, что не на учения нас направляют. А куда? Почему нет вводной, задачи, плана, схемы легендирования? Неужели мы войну какую проспали? Да не может этого быть! В сводке по Управлению всё тихо и мирно, насколько у нас такое в принципе возможно. Тогда что? Что?

Глава вторая

Снилось мне что-то странное. Судя по мокрой подушке, может, и мама, которой у меня никогда не было. Но хорошее снилось, потому что в душе тепло, а вот если б детдом приснился, особенно первый…

Там мне тоже повезло — в основном с органами. Потому что встретивший дрожащую от перенесённого ужаса девочку мент оказался честным. Вот и первый детдом мой тряхнули так, что только бандиты посыпались. А во втором били уже совсем по-иному, и при некоторой сноровке можно было и небитой ходить. Так что повезло, но снится мне обычно первый. Никому и никогда я не расскажу, что именно там со мной случилось.

Впрочем, пора уже и вставать. У нас сегодня выход, вот и рассвет потихоньку небо серебрит, значит, скоро винтокрылая машина унесёт нас навстречу приключениям. Какими они будут, это тот ещё вопрос, но пока надо умыть морду и поесть чего-нибудь. Ну и размяться, конечно. Если я всё правильно понимаю, бегать придётся много, даже очень. Спрашивается, на… зачем я вчера переодевалась, если сегодня всё равно заново перепаковываться? Женская душа — потёмки, даже если она моя.

— Доброе утро, мальчики, — здороваюсь я с десантниками, уже выглядящими довольно свеженькими.

— Доброе утро, — кивает мне Змей. Док явно хочет сказать что-то совсем другое, а я давлю в себе непонятно откуда взявшееся желание его просто обнять и замереть, хотя мне, в принципе, понятно, откуда оно взялось…

Завтрак у нас довольно быстрый, но правильный, а вертолёт уже ждёт. Погода, правда, не балует, поэтому пилот нервничает: ветер нынче порывистый, а жить хотят все, я точно знаю. Поэтому споро закидываем рюкзаки в машинку, залезаем и сами, после чего Змей даёт вертолётчику отмашку. Я же думаю о своих ощущениях. Они мне совсем не нравятся, но сделать я ничего не могу — люди мы военные, и выбора у нас нет.

— Всё-таки странно всё, Змей, — перекрикиваю я гул двигателя. — У тебя же по-боевому?

— Так точно, — кивает он. — Сам уже думал, полная фигня получается…

Выходит, мне это не кажется, и сюрпризов мы ждём оба. Хоть что-то хорошо — что я не параноик, например. Пока летим, размышляю. Потом-то будет некогда, наверное, а вот сейчас время есть. Всё-таки кажется мне, что экипировали нас в расчёте на то самое место, а это значит, кто-то важный там пропал, и как бы не все учения были затеяны ради оперативного прикрытия. Может такое быть? Учитывая тараканы командования, вполне, я и не такое видела. И тот факт, что тихо и спокойно зайти было проще, ничего не меняет. Значит, принимаем за рабочую версию.

Учитывая, что специально ни на кого не ориентировали, то либо мы человечка знаем, либо не человека ищем. Что я знаю об этой зоне? Осень сорок первого, прорвалась танковая рота немцев, по какой-то неведомой причине в той же местности шёл поезд с детишками без прикрытия. Часть детей была убита, часть бесследно пропала. И танковая рота фрицев, что характерно, тоже. Мог ли там пропасть спецбоеприпас? Ну а какие ещё версии, кроме как спасти детишек, больше чем через полвека? Да ещё и без вводной… Стоп!

А может ли так быть, что попасть в какое-то место можно, если не знаешь о нём? Или, точнее, твоя цель — не это самое место? Ну же! Я фантастику очень даже уважаю, так что вполне вероятно, конечно. Ну вот довели бы нам подобную вещь… хм… да, сама не верю. Поэтому, пожалуй, можно принять за версию. Принцип Оккама, опять же, не возражает. А это значит, что при всей фантастичности гипотезы версия жизнеспособная.

Что самое плохое может нас поджидать, если вспомнить фантастику? Да что угодно, включая фрицев. И детей… И хорошо, если дети не в плену у немцев, но в плену могут быть только девочки, понятно зачем. И если это так, то они уже больше растения, чем люди, я-то знаю, не раз такое видела. Загадка, однако…

— Змей! — решаюсь я всё-таки. — Если немцев встретим — бить надо, не раздумывая. Это не бундесы.

— Понял, — кивает он мне.

Интересно, меня в психушку не сдадут? Странно же, свободно рассуждаю на фантастические темы, а ребята нормально воспринимают. То есть вообще реакции нет, как будто мы каждый день на немца шестидесятилетней выдержки ходим. Почему я так уверена, что мы их встретим? Вот в этом у меня основной вопрос, ведь я уверена. Абсолютно уверена в том, что и детишки будут, и фрицы, которых уничтожить просто необходимо. После посадки надо ребятам сказать, чтобы красные звёзды напоказ выставили, потому что мало ли что.

— Садимся! — сообщает нам лётчик, ведя машину на посадку.

Я выглядываю в иллюминатор и осознаю: всё я правильно поняла. Мы садимся на самой опушке, отсюда километров десять до условной зоны. Если бы везли именно в условленную точку, то садился бы наш вертолётчик на пять кэмэ севернее, ну а раз тут — всё понятно. Значит, работаем.

Вываливаемся из удобно устроившейся на траве машины, переходя на бег. По правилам, от точки высадки надо отдалиться максимально, мало ли кто сейчас за нами наблюдает. Потому сначала бег, потом шаг, потом Лис затягивает задорную песенку плюшевого медвежонка, отчего бежится намного веселее. Я подпеваю, потому что так регулировать дыхание намного проще и нет отупения.

— Шагом! — командует Змей. У группы может быть только один командир, и погоны тут роли не играют. — Всем стоп! Привал! Жр… Трапезничаем, удобряем и быстро-быстро убегаем.

— Фух, отвыкла я от такого немного, — хватаюсь за ствол дерева, но не удерживаюсь, стекая вниз. В ногах слабость, всё-таки у меня беготни довольно мало, ползания больше. — Покормите даму?

— Хоть с ложечки, — сразу же с готовностью откликается Док, распаковывая паёк. — М-м?

— Нет, с ложечки, пожалуй, не надо, — отказываюсь я, потому что странное желание согласиться меня скорее пугает. — Пока будем принимать пищу, потрындим немного.

— Это хорошая мысль, — кивает мне Лис, а Серёжа протягивает уже разогревшуюся банку.

Я на мгновение задумываюсь. По идее, в зону мы уже вошли, поэтому дальше бегать надо будет аккуратно, а вот мне теперь нужно ставить совершенно фантастическую задачу. Вот ещё о чём я не подумала: лущить матрас — это не моё управление, мы-то как раз больше по Европам. То есть моя версия всё больше и больше подтверждается. Как говорит товарищ полковник, «умный, как моя жена потом». Так и я, получается, только задним числом умная. Эта новость заставляет вздохнуть.

***

Неожиданная мысль меня сбивает с толку — а реален ли мир вокруг нас? Может, мы в чём-то навроде виртуальной реальности обретаемся и скачем тут на потеху публике? Но даже если так, проверить это невозможно, а убить нас и в виртуальности можно. Вот поверит мозг, что он труп, и всё. Но всё же есть ощущение странное, будто я в фильме каком…

— Рассказывай, — предлагает мне Змей, вздыхая. — Чего надумала?

— Ну, кроме того, что всё это напоминает фильм сравнительной художественной ценности? — интересуюсь я в ответ.

— Кроме, — кивает он. — Потому как до такого класса виртуализации человечество пока не дошло.

— Ого, какие ты слова знаешь! — улыбаюсь я.

Правда, тут он прав, насколько нам этот момент известен. Только вот ведь в чём дело — нам может быть известно далеко не всё. Змей, конечно, и сам это понимает, так что жевать этот вопрос не буду. А вот по делу… Молча лезу в рюкзак за спутниковым телефоном — он ещё и позицию более-менее точно показывает, так что сначала нужно определиться на местности. Открываю я аппарат, даю ему некоторое время на поиск спутников и наблюдаю вполне ожидаемую картину.

— И как успехи? — интересуется проигнорировавший мою тираду Змей.

— Ну, два варианта, — получив такое подтверждение своим мыслям, я немного ошарашена. — Или кто-то сумел заглушить сигнал спутников, или мы не на Земле. Тебе что больше нравится?

Из ответа командира группы можно сделать вывод, что не нравятся ему оба варианта. Я его понимаю, ибо кто может так заглушить спутники и, главное, чем, что военный терминал совсем не ловит, — непонятно, а так и индикатор готовности к связи, и спутники местоположения, причём все… А они, между прочим, очень разные. Поэтому предполагаем вариант «не на Земле». Уничтожить орбитальную группировку можно только во время войны, очень уж их там много… Кстати, о «много». У меня же и терминал есть!

— Думаешь, орбитальная группировка пострадала? — с интересом спрашивает меня Серёжа.

— Ну, или их всех посбивали… — задумчиво отвечаю я, наблюдая нули на терминале. — Потому что так заглушить все сигналы, с учётом того, что рации работают… Я таких способов не знаю.

— Я тоже не знаю, — признаётся Змей. — Так что ставь задачу.

— Да, такое не придумаешь, — соглашается с ним Серёжа. — Коллективных галлюцинаций не бывает, это я тебе как врач говорю.

А он прав, кстати. Такое и я тоже слышала, поэтому, рассуждая логически, мы попали в фантастику и не более того. Ну, тоже вариант, где только не бывала военная разведка. Так что нужно рассказать ребятам то, что пока знаем только мы со Змеем, раз уж вариантов совсем нет.

— Значит, так, — я вздыхаю, потому что дичь же несусветная. — Осенью сорок первого здесь за каким-то надом шёл поезд с детьми. Его разбомбили сами понимаете кто. Но вот когда пострадавших вынимали для оказания помощи, появилась танковая рота, неизвестно откуда, кстати. И так же неизвестно куда исчезла вместе с частью детей ими не убитых. Поэтому есть мнение, что мы можем встретиться сами знаете с кем, и если так — бить надо будет без вариантов, бундесам тут взяться неоткуда.

— Охренеть, — характеризует ситуацию вежливый Серёжа, Лис же реагирует матом, потому что танковая рота — это двадцать две машины.

— Да, — киваю я. — Учитывая год, то пять «двоек» и семнадцать «троек», если рота лёгкая, а она должна быть лёгкой для таких прорывов. Ну и зенитчики, скорее всего…

— Фигня вопрос, — гладит свою нежно любимую винтовку Лис. — Фрицы бензиновые были и бензин таскали с собой, — объясняет он.

— Да, это я забыла, — соглашаюсь я.

Слово берёт Змей. Так как карте местность почти не соответствует, что мы видим сразу же — тут речка типа «вонючка» должна быть, а её нет — значит, карты у нас практически бесполезны, будем работать по ходу пьесы, прорисовывать обстановку по мере продвижения. Это я ребятам ещё о детях не рассказала, но они и сами всё понимают.

— Всю жизнь мечтал в фантастику попасть, — ворчит Лис, проверяя, что у него в рюкзаке.

Немцам нужны дороги, значит, нам следует ориентироваться на рёв двигателей. Ну и на стоны или плач. Командир даёт команду вывесить на видное место красные звёзды, и мы отправляемся в путь. На этот раз спокойно, не торопясь, потому что километр — это диаметр зоны, а сколько здесь на самом деле, не знает никто, да ещё и карты нет. Так что начинается моя любимая часть оперативной работы — ползанье.

Истерики у меня быть не может, у ребят и подавно, мы в жизни чего только не видели, потому даже удивления нет. Так что идём уже без бега под задорную песню, но вот лес тих, что совсем неправильно — не бывает такого, чтобы полная тишина была. Значит, лес уже необычный и привычные нормы в нём не работают. А вот и поднятый кулак Лиса, впереди идущего. Все опускаемся на колено, осматривая окрестности.

— Что там? — интересуется Змей.

— Здесь Лис, — вспоминает правила обмена наш товарищ, как будто вариантов много, кто это мог быть. — Танки, час-два, Вязь права.

Хочется выматериться, но ещё пока нельзя — мы на выходе. А можно только слушать и смотреть. Время прохода техники по почве ребята определять умеют, невелика наука, но это значит, что нам дорога противопоказана. Чего-то подобного я ожидала, потому просто киваю. Интересно, дети тоже здесь? Если да, у Серёжи много работы будет, ибо они, скорее всего, изранены и уж точно травмированы. Но пока танки. Закончим фрицев, там и детьми займёмся, а то пока немцы живы, поработать они нам не дадут.

Издали доносится отголосок рёва двигателей. Учитывая расстояние, на котором он слышится, нужно охватить колонну с двух сторон. И вот тут я понимаю, что чуйка свербила не только у меня, потому как у Серёжи моего обнаруживается «карандаш», а у командира вообще «Баркас», что удивляет неимоверно, учитывая единственную страну, где он на вооружении.

— С тандемной он фрица разорвёт, — замечаю я, удивляясь тому, как ребята пёрли такую тяжесть, учитывая, что задача встречи с бронетехникой не предполагала.

— Вот и ладненько, — усмехается Змей. — Будет им алаверды за фаустпатрон.

Шутит он, но это и хорошо, потому что немцы сорок первого года с такой радостью не встречались, отчего им будет сюрприз. Это же хорошо, когда сюрприз?

Глава третья

Лис хмыкает, и я его понимаю. Просто как в кино, но колонна странная, никак на танковую роту не тянет. Или потрепали их уже, или здесь не все, то есть «птица-говорун» нужна. В те самые времена это называлось «язык». Два мотоцикла с пулемётами, три лёгких танка, две «тройки», и всё. Больше на маневренную группу смахивает, чем на танковую роту. Сейчас они как раз стоят, жру… принимают пищу, а мы их в оптику разглядываем.

— Ну, самокатчикам я самокаты продырявлю, — задумчиво произносит он. — «Тройки» одним залпом, а там и «двойки» можно, если нам, конечно, не нужен танк.

— А зачем нам танк? — не понимаю я.

— Ну как… покататься, — делает он умильную рожицу, отчего я хихикаю.

Шутки у нас, конечно, специфические, но оно и понятно. Кстати, о танке вопрос интересный, особенно если детей найдём, но это уж Змей решит, командир у нас он. Вообще интересно, это всё или ещё что-то будет? Потому что пять танков — это взвод, но, учитывая смешанный состав, действительно напоминает группу прорыва или рейдовую, например. Мотоциклисты за разведку, лёгкие танки с ними, а те, что потяжелее, замыкают. Всё логично, кажется.

— Лис работает по разведке, — негромко сообщает Змей. — Я тут немножко пошуршу.

— Давай лучше я, — предлагает ему отлично понявший, что нужно сделать, Лис.

— Давай лучше ты, — соглашается командир, кивнув Доку. — Трубы к бою.

— Док понял, — подтверждает тот, вынимая заряды. — Сюда бы «шайтан-трубу», шашлычок бы сварганили.

Тоже шутит, но он прав, реактивным огнемётом мы бы их прямо в консервах… Впрочем, задача пока простая — лишить техники и взять кого-нибудь поговорить. Потом уже будем разбираться с этой фантастикой. Вот только почему мне кажется, что мы будто в поддавки играем?

— Серёжа, — говорю я ему мимо гарнитуры, — нет ощущения, что всё как-то просто получается?

— Знаешь, Вязь… — он вздыхает. — Как во сне, бац-бац…

— Готовность, — слышится голос Змея в гарнитуре.

Я приникаю к оптике своего оружия и вдруг вижу, что офицер в люк залезать не хочет, а наоборот, застывает в таком положении. Я ещё некоторое время наблюдаю, понимая, этот танк надо брать. Во-первых, машина командирская, во-вторых, сам офицер, которому я аккуратно прострелю плечико, чтобы он не участвовал в общем веселье.

— Лис, — зову я, — переднему по щелям попадёшь?

— Как два пальца, — отзывается он.

— Работаем после меня, — предупреждаю я всех, услышав три щелчка.

Правила обмена мы, на самом деле, очень лихо нарушаем, но учитывая, что спутников нет, то и частоты наши вряд ли засекут, хоть песни пой. По крайней мере, я так думаю. Учитывая очень спокойно готовящихся фрицев, имею право. Мотоциклы могут стать проблемой, но Лис, думаю, их уже учёл. Поэтому в тот момент, когда офицер поднимает руку, он получает в неё мою пулю и вереща падает вниз, а с нашей стороны две реактивные гранаты делают танки историей. При этом товарищи десантники перезаряжают духовой оркестр и делают ещё два танка историей. Мотоциклисты явно в панике рвут дальше по дороге, даже не успев осознать тупиковость такого решения, ибо сдвоенный взрыв отправляет их вслед за танками… А нет, шевелится, гадёныш…

Я внимательно выцеливаю того, к кому ненависть у любого русского просто генетическая, и заканчиваю его историю. В это время решивший было убежать танк, последний из оставшихся, уже никуда не бежит, а его товарищи вообще выглядят так, как будто их консервным ножом вскрывали. Что-то мне не сильно верится, что это должно так выглядеть, но глазам я верю, как и тому, что выжить там некому.

— И как выкуривать будем? — интересуется Змей, наблюдая, как Док работает над орудием да пулемётом танка, а у меня буквально всё застывает внутри от страха за Серёжу.

— Шашку под башню, — предлагаю я. — Они вроде негерметичные были. Только погоди, я его предупрежу.

Немецкий у меня поставленный, причём не литературный «высокий», а настоящий швабский, который немец из Берлина и поймёт-то с трудом. Это мне, кстати, на руку, за свою сойду. Именно поэтому при помощи Серёжи я забираюсь на броню и громко сообщаю в вентиляционное отверстие, разумеется, по-немецки:

— Вы нарушили приказ, поэтому будете сожжены во славу Германии! — и пафоса побольше, а заканчиваю «ведьминским» хохотом, кивнув Серёже.

Он прикидывает, откуда дует ветер, дёргает шнурок шашки и осторожно оставляет её на броне так, чтобы дым максимально окуривал машину. Ну эти шашки «от вредителей» очень хорошо действуют на всяких… И противогазы ими проверяют, и насекомых в сельском хозяйстве. Полезная они штука, полезная.

И действительно, спустя некоторое время вылазит весь в соплях и слезах офицеришко немецкое. Его ребята хвать — и на землю-матушку, а Лис в это время проверяет технику. Так, теперь моя очередь расспрашивать, и все это понимают. На лице у меня боевой грим, форму такую немец не видел никогда, так что нас не идентифицирует. Ну и обгадился ещё, конечно, да слёзы взгляд застилают.

Поначалу вопросы простые — имя, звание, хотя я и так вижу, откуда он такой красивый, ну и так далее. Затем перехожу к тому, что нас интересует: почему состав такой, с какой целью напал на поезд, почему прервал выполнение задачи ради развлечений. Вот от этих вопросов лейтенант краснеет, но я киваю Серёже, принимающемуся ломать нашему «языку» пальцы. От этого он сразу разговорчивее делается и выкладывает всё, как есть.

— Здесь Вязь, — сообщаю я уже по-русски. — Это передовая группа, оторвавшаяся от своих. Прошу разрешения поступить с «языком» так же, как он с нашими детьми.

Все отлично понимают, что именно я имею в виду. Теперь нам, кстати, детишек искать, потому что эти убили не всех. Ребята утаскивают немца приводить приговор в исполнение, а я опять внимательно смотрю на буквально разорванные танки, поражённые нашими боеприпасами. И вот кажется мне, что не с чего им было так бумкать, а это возвращает к мысли о кино или иллюзии.

Взрёвывает танк, оказавшийся вполне на ходу, затихает последний крик фрица, и снова тишина падает на лес. Теперь-то задача посложнее — найти и опознаться с испуганными детьми. Это само по себе непросто, ведь это для нас шесть десятков лет прошло, а для них — три дня всего, если фриц не соврал, а это очень вряд ли. Значит, так тому и быть.

***

Удобная машина танк, но громкая слишком, поэтому его ребята отогнали в лес, а дальше мы ножками. Идей, где искать детей, у нас нет, поэтому вариант только прочёсывать лес. Вчетвером — это даже не смешно. Я пытаюсь поставить себя на место детей той поры, но почему-то не могу. Мрачно грызу галету, пытаясь что-то придумать.

— Там, где мы прошли, никого не было, — медленно произношу я. — Или они отмигрировали дальше в лес, или мы просто не дошли.

— Или в другую сторону идти надо было, — замечает Серёжа. — Мы же на дорогу под прямым углом вылезли.

— Вариант… — произносит Змей, уже тоже поверивший, что основная наша задача — дети. — Тогда надо в обратную сторону пройтись.

— Проехаться, — вношу я предложение.

Ребята это предложение поддерживают, поэтому мы заползаем в танк. Ну меня сажают внутрь, Док за управление, а ребята сверху — местность разглядывают. Дети есть дети, они след обязательно оставят, надо только этот след увидеть. Машина взрёвывает двигателем и споро едет в обратном направлении, оставив за собой всё, во что превратились немцы сорок первого года.

На самом деле, конечно, сплошная фантастика, помноженная на кино, потому что такого не бывает. Так танк, даже лёгкий, может вскрыть только внутренний взрыв, да и то, если его вообще хорошо взрывчаткой начинить, насколько я всё-таки знаю. Да и вообще, как мы их взяли, именно кино напоминает.

Танк останавливается. Значит, ребята что-то увидели, ну или бензин закончился, тоже может быть, но тогда мне бы Серёжа сказал, а он просто среагировал на команду, которую я также услышала, но не среагировала. Поэтому лезу наверх, чтобы узнать, что, собственно, нашли. Интересно мне очень, ну и Серёже интересно, но ему шевелиться команды не было, потому он сидит, где посадили.

— Чего тут? — интересуюсь я.

— А вот, — хмыкает Лис, ткнув пальцем.

Я вглядываюсь — впереди сплошной стеной стоит лес, дороги нет. Обрывается, как ножом обрезали. Слезаю с машины, подхожу к срезу, трогая его ногой, ступаю на траву, осознавая — дальше дороги не было никогда. То есть или надо теперь в другую сторону катиться, или… И вот тут рядом со мной, как телепортировавшись, вдруг оказывается Серёжа, указывая перстом своим… Некультурно тыча пальцем в обломанную ветку. Значит, нам точно сюда.

— Идём осторожно, чтобы не напугать, — советую я ребятам, сразу же мне кивнувшим.

Шагаем молча, в основном жестами переговариваемся, потому что тишина вокруг, что для леса нехарактерно, и любой звук хорошо слышен будет, а нам нужно найти детишек до того, как они услышат нас. Испуганные, наверняка голодные, а нам их выводить, и не факт, что получится просто. Может быть, среди них есть кто-то дорогой нашему начальству? Да нет, вряд ли, тогда бы раньше почесались, а не сейчас. Ладно, всё равно на отсутствии информации версий не построишь.

Явно заметны следы волочения, значит, дети ещё и ранены, что вполне логично. Интересно, как они от точки входа досюда добрались? Сколько их? Нет пока ответов на эти вопросы. Зато есть следы, по которым мы идём, охватывая с двух сторон, чтобы, если даже испугаются, не ловить их по всему лесу.

— Стоп! — показывает Лис.

Дальше следует активная жестикуляция, демонстрирующая, что кого-то мы нашли. И действительно за кустами что-то белеет, при этом, если прислушаться, можно услышать сдавленное поскуливание, на лисье похожее, но я уже понимаю, что животных здесь нет. Достав из кармана набор, стираю с лица камуфляж, чтобы не напугать, и иду вперёд.

— Здравствуйте, дети, — здороваюсь я из-за кустов, в ответ же слышится выстрел, прямо в молоко, то есть неизвестно куда. — Не надо стрелять, мы свои.

— Вы кто? — слышу я мальчишеский голос и едва успеваю поймать себя за язык. Не помню я, была ли уже тогда именно военная разведка как центральный орган.

— Осназ НКВД, — отвечаю я, выходя из кустов в полной готовности броситься на землю.

Но держащий в руках разряженную винтовку мальчишка уже видит красную звезду, садится на землю и плачет. Я же быстро оглядываю небольшую поляну, на которой в основном лежат окровавленные дети. Перевязанные чем бог на душу положит, они смотрят на меня с такой надеждой, что сердце на мгновение замирает.

— Серёжа, ты здесь нужен! — нарушая все правила, зову я Дока. — Очень!

На поляну выскакивают ребята, при этом Лис просто не может сдержаться от такого зрелища. Одно дело читать, совсем другое — вот так. Мы выдёргиваем индивидуальные аптечки, Серёжа разворачивает своё, и начинается работа. При этом дети чуть постанывают, но не кричат, только одна из них, малышка совсем, тихо плачет. Больно ей очень.

— Серёжа, глянь, — зову я его, на что Док отвлекается моментально, взглянув на ребёнка. В следующий момент он колет ей прямо сквозь одежду что-то из шприц-тюбика.

— Надо покормить и эвакуировать, — сообщает он мне. — Больше половины неходячие, а остальным тоже не сильно весело.

— Вот и танк пригодится, — хмыкаю я, понимая, что решение так себе, но получше, чем растрясти раненых пешком.

— Мы у гитлеровцев танк отняли, — с улыбкой объясняет Лис, а я вижу эти глаза.

Мы заканчиваем с перевязками, теперь надо покормить. Не все дети контактные, они начинают рассказывать нам, что случилось, и я понимаю — просто жизненно необходимо им дохлых фрицев показать, чтобы они увидели. Мне сейчас неважно, кино это или нет, я вижу перед собой травмированных детей, которых очень хотели убить нелюди. Правда, тех нелюдей уже нет, но вот каково будет именно им уже в нашем времени, когда вокруг нет ничего знакомого?

— Змей, — негромко произношу я, — надо деток расспросить, имена-фамилии, чтобы знать… Потому что вдруг не за спасением послали?

Он сразу же понимает, о чём я говорю, — что если задача не спасти, а совсем наоборот? Чтобы, например, не выплыл какой наследник неучтённый или ещё что-то в таком духе? Может ли такое быть или я уже паранойю раскатала?

— Как тебя зовут, маленькая? — интересуюсь я у уже успокоившейся девочки с очень нехорошим ранением.

И вот когда звучит фамилия, я понимаю, что моя догадка может иметь право на жизнь. Но тогда понятно, отчего никакой вводной не было. Кто-нибудь «ошибётся», и нас всех накроет в момент доклада или эвакуации, например. Как там наиболее вероятные противники говорят? «Хьюстон, у нас проблема».

Глава четвёртая

Интересно, зачем ребята брали с собой шатёр и куда его девали? У них рюкзаки безразмерные, что ли? Но тем не менее откуда ни возьмись появляется шатёр, куда мы укладываем детей в возрасте от пяти до одиннадцати лет. Дети рассказывают, что они едут от самой границы, — эвакуированные члены семей командиров РККА. При этом банальная логика никак не соответствует их рассказу.

Во-первых, по их мнению, на дворе осень, ну и учитывая локализацию, пожалуй, тоже. Во-вторых, для «разбомбить» как-то далековато. В-третьих… да бесконечно перечислять можно. То есть сказка какая-то или же фильм «про войну». При этом что я замечаю: Змей и Лис рассказы детей органично принимают, а Серёжа мой морщится. Улучив минутку, отвожу в сторону командира группы, рассказывая ему диспозицию с моей точки зрения.

— То есть считаешь, нас могут всех? — удивляется Змей. — Тебе точно голову не напекло?

— Ну а какое ещё объяснение возможно? — отвечаю я ему вопросом на вопрос, заставляя задуматься.

— Можно дальше по дороге проехаться, — предлагает он. — Если и там обрыв, то вариантов просто нет, ты же слышала Дока.

— Командир, фигня какая-то, — подходит к нам Серёжа. Он настолько озадачен, что не пользуется рацией, что уже говорит о многом.

— Что такое? — интересуется наш командир.

— У нас две девочки тяжёлые, — напоминает нам врач группы. — Так вот, их состояние стабилизировалось. Так не бывает.

— То есть сказки получаются… — задумчиво произносит Змей. — Делаем так: Лис берёт терминал и быстро бежит к точке входа…

— Лучше бы вам обоим, — замечаю я. — От меня толку мало, Док нужен здесь, а вы хотя бы до своих дозвонитесь, ну, на случай…

Я не продолжаю, потому что командир всё понимает. Если нас слили, то кроме прямых путей есть и обходные. И вот у Змея как раз друзей должно быть много, так что ему сам бог велел. Ну и инструкции не зря написаны кровью, так что пойдут они вдвоём, а мы с Серёжей тут останемся да подождём сведений со стороны. Есть у меня странное ощущение, что «назад» нам совсем не надо. Так что подождём, посмотрим, а деток подальше пока подержим, потому что кто знает.

Ну и ещё наблюдение показывает, что Лису и Змею происходящее кажется нормой, а Серёженьке как раз нет, а это может означать… Ну, например, всё вокруг иллюзия, тогда старшие наши товарищи, получается, часть этой иллюзии, а мы с Доком нет. И почему так — совершенно неясно, но, думаю, раньше или позже узнаем. Вообще говоря, происходящее напоминает компьютерную игру, а жизнь… она не игра, потому и не верится.

Лис и Змей быстренько собираются и споро убегают, а я присаживаюсь на кстати обнаружившийся пень с ровным срезом. То есть к нему была приложена рука человека, а в округе у нас никого. Серёжа подходит, усаживаясь рядом на траву. По идее, наши рации должны ловить друг друга вплоть до точки входа, так что мерное пощёлкивание пока успокаивает. Док молчит, молчу и я, потому что сказать мне почти что и нечего.

— Насколько я понимаю, — вздыхает он наконец, — тебе тоже окружающее кажется… странным.

— Ещё как… — копирую я его вздох. — И если я права, то Змей с Лисом не вернутся, а ещё, что и нам обратно хода не будет. Игру напоминает.

— Напоминает, Света, — кивает мне Серёжа. — Причём всё ненастоящее, включая детей. Не бывает такой быстрой стабилизации от перевязки и медикаментов с учётом того, что дозирую я их на глазок.

— Значит, Змей и Лис не вернутся, — понимаю я. — Была как-то лекция о фокусных фигурах, воздействуя на которые, можно добиться интересных результатов.

На это он мне ничего не отвечает, только задумывается. А я пытаюсь сообразить, почему вспомнила именно эту, касавшуюся совсем других вещей лекцию. Ведь тогда говорили об агентурке, где подобные методы оправданы, а вот в нашем отношении я просто не вижу мотива. И смотрит на меня Серёжа необычно. Неожиданно становится грустно, но, проанализировав свои ощущения, я понимаю отчего: слишком динамично всё меняется, чёткой задачи нет, да ещё и кино сплошное вокруг. И колонна эта немецкая, как будто специально подогнанная под наши возможности, и дети, моментально успокоившиеся от одного вида «своих», хотя мы для сороковых вообще ни на что не похожи…

В этот самый момент эфир умирает. Вот только что были шорохи, прорывался звук дыхания, щелчки раций уходящих товарищей, а потому вдруг раз — и мёртвый эфир. Я даже Серёжу не слышу, при этом чуть погодя земля вздрагивает, как от мощного взрыва. По-моему, это вполне так намёк. Я поднимаюсь, заходя в шатёр, где спят дети. Серёжа в это время осматривает повязки, и лицо у него такое, как будто нам зарплату вдвое подняли.

— Ты радио слышишь? — интересуюсь я, вынимая приёмо-передатчик рации. Всё в порядке, насколько я могу судить. Но поворачиваю ручку, выключая, затем включая, кручу шумоподавитель — ничего.

— Сдохло радио, — внимательно наблюдая за мной, произносит Док. — При ядерном такое может быть, если далеко, потому как электромагнитному импульсу всё равно.

— Интересное кино, — соглашаюсь я, доставая дозиметр, который у меня есть всегда.

Напугали меня рассказы в кадетке ещё, с тех пор и таскаю. Причём дозиметр у меня химический, на импульсы всякие ему наплевать. Смотрю на пластину, а она густо-зелёная. Никогда такого не видела, потому что в нашем мире такого быть не может. Серёжа глядит на меня с улыбкой, будто что-то сказать хочет, а я лезу в свой рюкзак, потому что там у меня ещё маленький дозиметр есть, он только альфа-бета показывает, а совсем не гамма, но тоже вариант. Достаю, включаю — зелёный огонек горит, на приборе нули.

— Не поняла… — я чувствую удивление, навскидку третьей степени, потому что так быть просто не может. — Я сплю?

— Почти гарантированно нет, — качает он головой, делая такое движение, как будто обнять хочет, но останавливая себя. — Так что сказку ты подтвердила, значит, надо грузить детей на танк и ехать.

— Логику не уловила, — признаюсь я ему. — Но будь по-твоему.

В такой ситуации я не была ещё ни разу, и, на мой взгляд, её быть не может. Просто невозможная она, эта ситуация, с нулевым радиационным фоном — даже природного нет. Да мы сами излучать должны!

Кстати, танку надо кресты замазать, а то будет сюрприз…

***

Решив, что стоит отдохнуть, я укладываюсь поспать под охраной Серёжи. Странно это на самом деле, раньше же я держала себя в руках, что теперь на меня нашло? Я будто перестаю быть Гюрзой, а тянусь вся к нему, как девчонка в пубертате. Да и окружающая действительность странная, как будто кем-то не сильно в теме разбирающимся описанная.

Закрыв глаза, я окунаюсь в кошмар. Просто в дичайший кошмар, в котором какая-то дама видит себя в том, чтобы посильнее избить девчонку, в которой я обретаюсь. Причём не из моего детства картины, но страшно так, что чуть сердце не останавливается. Просто квинтэссенция детского страдания и страха. Меня будит Серёжа, и я, ещё не соображая ничего от этого ужаса, просто вцепляюсь в него изо всех сил, пытаясь в себя прийти.

— Тише, тише, — успокаивает меня он. — Что бы тебе ни приснилось, этого нет, ты в безопасности.

Я пока ничего сказать не могу, очень явственно ощущая, как болит тело в избитых местах. А сама я веду себя как маленькая, дрожу и пытаюсь нормально раздышаться, что у меня не получается. Серёжа что-то колет мне, не выпуская из рук, и меня начинает потихоньку отпускать. И вот когда я могу уже более-менее соображать, вдруг понимаю, на что это похоже.

— Отдохни немного, — укладывает он меня обратно. — Кошмаров больше быть не должно.

И действительно, я будто по тёмной тёплой реке плыву, но слышу при этом какие-то странные голоса. Они говорят, поделом мне, раз без спросу что-то непонятное взяла. Но нечто странное не даёт мне осознать, о чём речь. Я даже всхлипываю, пытаясь спросить, узнать, но ничего не выходит, а затем как-то совсем неожиданно наступает утро. Странное утро странного дня, потому что дети у нас лежат, причём даже те, кто вчера двигался. Лежат и молчат.

— Живые… — задумчиво произносит Серёжа. — Но молчат, просто никаких звуков не издают… Как такое возможно?

— Ты меня спрашиваешь? — удивляюсь я. — Давай их покормим, на танк погрузим и поедем в дальние дали. Может, там доктор какой водится.

— Хорошая мысль… — он на мгновение задумывается, чему-то кивнув, а я чувствую необходимость к нему прикасаться.

Я давлю это желание, но оно постепенно овладевает мной, доводя чуть ли не до истерики. И вот когда я уже готова сорваться, Серёжа очень мягко меня обнимает. Я замираю, осознавая произошедшее, и понимаю: мы оба ведём себя совсем не так, как обычно. Как будто только мы в живых и остались, а вокруг никого нет. Вот это мне кажется самым странным, потому что так не бывает. Ну не может этого быть, и всё!

Достав пайковое, мы принимаемся кормить спокойно лежащих и молчащих детей. Они едят, но все, как один, смотрят будто сквозь нас с Серёжей. Но почему? Что происходит?

— Как выключили их, — замечает доктор. — Быть не может, чтобы у всех одновременно.

— Здесь, по-моему, очень много того, чего не бывает, — замечаю я, ощущая себя… странно. — Да и мне как-то необычно, словно будто помолодела.

— А ты и помолодела, — хмыкает Сергей. — У тебя даже седина исчезла полностью.

— Значит, это сон, — решаю я. — Вот сейчас будильник зазвенит, и надо будет на службу. А пока не надо… Обними меня, — прошу я его, что Док проделывает просто моментально, как будто специально ждёт. — Хоть во сне счастливой побуду… — - добавляю я, уже не в силах сдержать слёзы.

— Растопырило тебя, — замечает он, прижимая меня к себе, а я чувствую себя совсем девчонкой. Зажмуриваюсь, чтобы получше запомнить эти моменты и такую редкую ласку.

Всё у меня в жизни было: и забота, и внимание — только хотелось, чтобы обняли, просто так обняли, как в обычных семьях. Мужчин-то я не сильно к себе подпускала… Маму и папу я не помню, а в детдоме было просто холодно. Во втором-то обо мне уже заботились, но… без души. И вот тут мне вдруг становится тепло. Будто не тридцать с гаком лет мне, а семнадцать максимум. Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, и всё.

— Пойдём, грузить будем, — предлагает Серёжа.

— Пойдём, — вздыхаю я, желая подольше ощущать эти объятия, но долго хорошо не бывает, вся моя жизнь только об этом и говорит.

Сначала возникает желание похожих на живые куклы детей переносить по одному, но затем Серёжа делает волокушу, поэтому к танку мы их доставляем довольно быстро. При этом на лицах никаких эмоций нет. Они просто смотрят куда-то в небо, и всё. А мы молча грузим их, причём они как-то помещаются, хотя визуально не должны бы. Но от загадок я уже устала. Серёжа лезет к управлению, и спустя минут пять, нужных на прогрев, бронетехника трогается с места. Я же почти рефлекторно поглаживаю ближайших ко мне ребятишек. Ну тех, кто рядом лежат, конечно.

Наверное, именно поэтому замечаю неладное. Спустя где-то часа два, в течение которых танк весело пылит по дороге, те, кого я глажу, будто размягчаются, ну как резиновые игрушки, из которых воздух спускают. Сначала я не понимаю, в чём дело, но затем ошарашенно замираю, заорав в выданный мне Сергеем шлемофон:

— Док! Стой! — и машина моментально замирает на месте.

— Что случилось? — интересуется вылезший Док, а я показываю ему на ставших полупрозрачными детей.

Ни костей, ни мышц, просто сквозь тела видно крышку моторного отсека. Зрелище просто жуткое, поэтому я и не знаю, как реагировать. Серёжа вздыхает, чешет свою лейтенантскую голову, затем почему-то смотрит в небо.

— Ну раз у нас тут сказка, то всё логично, — объясняет он мне. — Мы выходим из зоны обнаружения, иллюзия ослабевает… Понимаешь?

— Значит, дети пропадут, — понимаю я. — А что с нами будет — бог весть.

— Именно так, — кивает Серёжа, погладив меня по голове как маленькую, а потом зачем-то говорит. — Если очутишься одна, заползи под кусток и жди меня.

— Ты о чём? — не понимаю его, но тут, видимо, наше время заканчивается.

Как-то вдруг, мгновенно вокруг становится очень горячо, будто я в костре горю, отчего начинаю кричать, не сдерживаясь. Становится всё жарче, я чувствую, как горят мои волосы, одежда, при этом я не в состоянии пошевелиться. Наконец боль становится какой-то очень сильной, просто ужасно сильной, и всё пропадает. Я вдруг оказываюсь одна на какой-то зелёной поляне, но явно не на той, где мы были до сих пор, — лес отличается.

Что делать и что произошло, я не понимаю, ощущая себя сошедшей с ума, но тут вдруг что-то громко хлопает, а на меня вываливается, кажется, из самого неба Серёжа… И мне становится совсем неважно, что именно происходит вокруг.

Глава пятая

Внезапно я понимаю, что мы тут не одни. Странно, я занимаюсь тем, что обнимаю Серёжу, при этом не осмотревшись, не убедившись в безопасности, как и не Гюрза совсем. Просто вцепляюсь в совершенно не возражающего против этого Серёжу, и всё. Но вот постороннего чувствую моментально, ещё и он меня собой сразу же закрывает, но я успеваю заметить женщину в чёрном платье с аналогичного цвета косой. Понятно, кино продолжается.

— Ты кто? — удивлённо спрашивает меня одетая Смертью женщина.

— Аналогичный вопрос, — замечает мой Серёжа, усмехаясь.

— Я Смерть, — ожидаемо представляется она. — А вот вы кто? Так поглядеть, навроде воины, но я вас не знаю… Вы что здесь забыли? И почему не из Изначального?

— Ничего не понял, — качает головой обнимающий меня очень близкий человек.

— Странно, — назвавшаяся Смертью женщина некоторое время задумчиво смотрит на косу. — Как так я тебя не знаю? Должна же знать…

— А почему? — интересуюсь я у неё, потому что такого кино я ещё не видела.

— Потому что через эту полянку проходят души из Изначального мира по пути своему в Тридевятое, — совершенно непонятно объясняет она мне. — И всех я знаю, но вот ты точно ведунья, и мальчик у тебя непростой, а я тебя не распознаю. Как марево какое…

— А разве можно от Смерти спрятать? — удивляюсь я, чтобы поддержать игру.

— Доселе считала, что нет, — отвечает она. — Знать, колдунство чёрное над душой сотворили нелюди окаянные. Тогда пойдёте по своему пути, а как найдут вас, так и пришлют кого.

И вот тут я наконец вспоминаю, что не на складах служила, — вцепляюсь в эту даму насмерть, начиная допрос. Она, конечно, рассказывать не хочет, но кто её спрашивает? Мне очень важно узнать и что за колдовство, и куда нас теперь. Как-то она понимает, что я с неё не слезу, а просто косой — и до свидания, видимо, правила какие не позволяют.

— Миры промежуточные, описанные, — объясняет она мне. — Это значит, люди описали. И вы там будете, пока не вспомните, кто вы, либо о вас не вспомнят.

— Кто может о нас вспомнить-то? — удивляюсь я. — Раз даже вы не знаете?

— Мало ли кто… — вздыхает Смерть, попробовав остроту косы пальцем. — Ну а если нет, то будете из мира в мир блуждать, пока не наступит время возвращаться.

Оказывается, как только нас убьют, мы в какой-то Изначальный мир попадём, чтобы всё сначала начать, а в том, что нас поубивают, женщина отчего-то уверена абсолютно точно. Ещё и рассказывает, что всё от нас зависит, но, по-моему, в слова свои не верит. Вот есть у меня чёткое ощущение, что не верит она своим же словам, и всё. При этом Серёжа меня успокаивающе по голове гладит, и я вдруг осознаю: мне лет пять, наверное, а ему семь-восемь, если по виду судить.

— А родители кто? — спрашиваю я Смерть.

— Сироты вы, — качает она головой. — Условие такое, не от меня зависящее, ну да вам не привыкать же?

— Опять сироты… — вздыхает Серёжа, гладя меня интенсивнее. — Значит, детдом, если повезёт.

— Не хочу с тобой расставаться, — неожиданно даже для себя произношу я.

— И не надо, — хмыкает он в ответ, но в этот самый момент Смерть хлопает в ладоши.

Верно, устала она от моего допроса, потому что в следующий момент я обнаруживаю себя сидящей в вагоне рядом с какой-то тётей. Причём восприятие у меня меняется мгновенно, несмотря на моё сопротивление. Как будто что-то переключается в голове, и я вдруг становлюсь ребёнком в коротком летнем платье, сидящим в деревянном вагоне, на дачный похожем. При этом поезд движется не сильно быстро, а я пытаюсь сообразить — где Серёжа? Потому что без него я не согласна!

— Сиди смирно, Машенька, — произносит именно эта тётенька, которую я не знаю, — если не хочешь добавки получить.

Хоть и говорить она пытается ласково, но в голосе её злость, а я вдруг начинаю понимать, о какой «добавке» она говорит. Потому что сидится мне очень грустно, просто до слёз, а это значит, что ребёнка побили. Наверное, девочка именно от этого, ведь Смерть сообщила, что я стану недавно умершей девочкой, а Серёжа, значит, мальчиком. Интересно, а он-то отчего? Но долго думать мне не дают, потому что в этот момент всё вокруг будто взрывается. В первый момент я даже визжу, но затем понимаю, что происходит, ведь под огнём я бывала. Только и успев подумать, что надо покинуть поезд, внезапно оказываюсь выброшенной наружу, при этом падаю плохо — на спину, и от мгновенно пронзившей меня боли теряю сознание.

Прихожу в себя я от рёва двигателей, ну мне так кажется. А ещё от диких криков, какого-то хруста и совершенно нечеловеческого хохота. Открываю глаза только чтобы заметить надвигающуюся на меня махину и как-то неожиданно беру себя в руки. На меня медленно накатывается недавно совсем виданная немецкая «тройка», и, судя по всему, не просто так. Но тут начинаются нюансы: во-первых, из танка меня точно не видно, во-вторых, зазор между днищем и землёй достаточный, в-третьих, я знаю, что тут происходит и умирать, да ещё и так, не тороплюсь. Поэтому я закатываюсь промеж гусениц, ещё и дёргаю за собой, кого достаю, ведь лежу я не одна.

Морально я готова увидеть фрицев, а что те творили, знаю по фильмам и книгам, поэтому даже и не удивительно. Ребёнок бы запаниковал и погиб, а у меня в крови сейчас бушует адреналин. К тому же я помню, что Смерть сказала — мир ненастоящий. То есть не то, что было на самом деле, а что какой-то писатель думает, что было. Скорее всего, история писана человеком, никогда настоящей войны не видевшим, но считающим себя большим экспертом, поэтому танк и идёт ровнёхонько, как на шоссе, а гитлеровцы не проверяют, насколько живы их жертвы. Судя по всему, они сейчас развернутся и поедут дальше, а мне тогда надо будет понять, кто уцелел. Надеюсь, та тётенька, сидевшая в поезде и считающая правильным бить ребёнка, не уцелела.

Танк проходит над головой и продолжает движение, причём вся немецкая колонна, мгновенно потерявшая к нам интерес, отправляется туда же. Насколько я литературу помню, такого не было. Или фрицы не трогали детей, или же старались сделать так, чтобы свидетелей не осталось. А тут у нас кино и немцы, что описанию Смерти соответствует. Не будь у меня боевого опыта, я или погибла бы, или испугалась до судорог, а так ничего, могло и хуже быть…

Так, а теперь плохие новости — ноги себя ведут некрасиво. Их просто нет, по моим ощущениям, и это очень… Неприятное фиаско.

***

Судя по всему, в обморок я всё-таки уплыла. Очнувшись, вижу отсутствие всяческой суеты вокруг. Это значит, либо всех поубивали, или выжившие убежали, а я… меня могли счесть мёртвой. Мне бы уползти куда-нибудь с открытого места. Что у меня с ногами, я потом пойму, наверное, а пока надо ползти. Хотя шансов у меня по военному времени нет. В лучшем случае пристрелят, так что иллюзий я не питаю.

Интересно, почему у ребёнка лет пяти от роду в голове помещается здоровенная тётка? И как она там помещается, мозг же маленький для такого? Объём знаний, опыт, мыслительные способности, наконец. Непонятно, на самом деле. Интересно, а где Серёжа? Смогу ли я его найти? Тысячи вопросов, и вот, пока они реют в голове, я ползу, ибо кто знает… Странно, совсем себя пятилетней не воспринимаю, но оно и хорошо так, потому что маленький ребёнок уже рыдал бы просто от страха, а мне надо убраться с открытой местности, и лучше всего не разглядывать, что на ней осталось, кроме дымящегося поезда.

Так я доползаю до кустов, где едва опять не теряю сознание — силы заканчиваются. Навскидку Серёжу не вижу, а вот автору этого мира я переднюю часть черепа начистила бы. С другой стороны, это же хорошо, что он совсем не подумал о том, что у ребёнка мозг меньше и большая тётя туда просто не поместится? Но сейчас у меня совсем другая проблема — что делать? Боль в спине в наличии, хотя трудно сказать, что у меня не болит, плюс слабость сильная, подступающая паника. При всём этом я отлично понимаю, что так не бывает.

Итак, я девочка пяти лет от роду, как мне уже сообщила та самая женщина. Прямо в поезде, читая нотацию. Зовут меня Машенька, то есть Маша, я, судя по всему, сирота. Учитывая фасон одежды и маркировку танков, сейчас сорок первый год. У меня болит спина, не отвечают ноги, что странно. Насколько я помню, детские кости более пластичные, и ни ушиб, ни перелом позвоночника таких результатов дать не могли. Встречу если… когда встречу Серёжу, уточню. Но автора этого мира уже хочется на кол посадить, потому что для пятилетнего ребёнка такой набор — верная смерть. Фрицы таких, как я, убивали вообще без размышлений. Вопрос только в том, здесь ещё наши или уже сплошняком немцы? И что теперь?

Лежу, дышу, стараюсь успокоить детскую истерику, зародившуюся внутри организма, но получается с трудом. Пытаюсь сообразить, что делать дальше. Ситуация такая, что готовых решений у меня нет. Ни еды, ни питья, ни способности к передвижению — ничего. А пить уже хочется, причём долго я так не протяну, детское тело не предназначено для подобных вещей. То есть умирать буду довольно мучительно — под танком было бы быстрее.

— Вязь! — доносится до меня. Так позвать мог только Серёжа, больше просто некому знать мой позывной, но напоминает это старый мультик о ёжике.

— Док! — визжу я из последних сил, и спустя некоторое безумно долгое время меня обнимают мальчишеские руки. От облегчения я плачу.

— Нашлась! — облегчённо выдаёт изменившийся внешне Серёжа.

Ну понятно, чего он изменился — ему лет семь, может, восемь. Я, наверное, тоже не похожа на едкую и стремительную, как степной пожар, Гюрзу. К тому же и реву в соответствии с возрастом сейчас. Серёжа меня обнимает, а затем затаскивает в кусты, принявшись довольно бережно ощупывать.

— На спину упала, — объясняю я. — Ноги отнялись, но странно, не должно же?

— При ушибе может быть, — спокойно произносит он, поднимая моё платье сзади, чтобы осмотреть. — И при эмоциональном потрясении тоже, — добавляет, явно увидев что-то ещё.

— В общем, я неходячая, — с трудом уняв слёзы, всхлипываю я. — Очень маленькая, хоть и рассуждаю, как взрослая…

— Ну это только пока, — хмыкает он. — Пока стресс, угроза смерти и тому подобное. Судя по картине, немцы?

— Они, — киваю я. — Что делать будем?

— Ну как что? — пожимает плечами Серёжа. — Уползать отсюда, а там подумаем. Погоди-ка, я волокушу сделаю.

Это мысль хорошая, ибо на руках он меня просто не утащит, нет той силы в семилетнем ребёнке. Из чего сделать волокушу, тут есть, а вот «своих», судя по всему, нет. Потому что в больницу если, то там могут и оставить, а это смерть, причём гарантированная. То есть вариантов, на деле, немного.

Выяснить бы, где мы находимся, потому что как раз в сорок первом можно было в союзных республиках схрон какой найти. Но эта же история кем-то описанная, и вряд ли она ведёт к смерти детей. Кто же читать будет рассказ о том, как двое детей загнулись от голода и жажды? Значит, должен быть какой-нибудь «рояль в кустах», как молодёжь говорит. Теперь главное — правильные кусты найти.

— Ты как появился? — интересуюсь я у мерно волокущего меня по кустам Серёжи.

— По-моему, головой о дерево, — спокойно отвечает он. — Или ещё чем… Я там винтовку заначил, но это бессмысленно.

— Да, разве что вдвоём, — хмыкаю я, потому что действительно… Автор, может, и ленивый, но законы физики так просто не отменишь. — Что делать будем?

— Сначала найдём воду, — объясняет он мне. — Затем еду. Мы в Белоруссии, поэтому какие-то шансы есть. Слышал я, что, вроде, НКВД склады оставляли, вот бы найти!

— То есть, тётя Света, поищи… — задумчиво продолжаю. — А потом пойдём Гиммлера убивать.

— Это когда он в Барановичи? — припоминает офицер войск дяди Васи. — А как?

— Ну как могут убить Гиммлера мальчишка лет семи и пятилетняя девочка? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Из рогатки! Помнится, какой-то деятель предлагал из неё мину класть…

— Это не шутка? — удивляется Серёжа, а я только хихикаю.

Не зря говорят: кто был в армии, в цирке не смеётся. Так и тут у нас — дураков столько, что ни один анекдот не придумает, что они «изобрести» могут. Кстати, Серёжа прав: меня хотя бы обмыть, а только потом уже можно и осмотреть будет, хотя я представляю, что со мной. И он представляет, потому как доктор. А того же Гиммлера маленькая девочка имела шанс только одним способом убить, но я на героизм не согласна. Да и не будет с такой девочкой никто разговаривать, просто пристрелят. Что там себе автор этого бардака думал, мне неведомо, но вот таких сказок просто не может быть. Значит, исходим из идеи «спрятаться и не попасться». Хоть какая-то определённость.

Глава шестая

— Есть мнение, — сравнительно спокойно сообщаю я Сергею, — что нас ждут неожиданные плюшки. Поэтому важно ничему не удивляться.

— Как скажешь, — кивает он мне, устало усаживаясь рядом. — Давай я тебя пока посмотрю ещё разок.

— Ты меня лучше обними, — тихо отвечаю ему, чувствуя почти неудержимое желание заплакать.

Серёжа обнимает меня, а я смакую свои ощущения. И капитана военной разведки, и тела маленькой девочки. И выходит у меня, что жизнь нас обеих совсем не баловала. Это грустно, на самом деле, потому что свои пять лет я помню. И как из кожи вон лезла, чтобы понравиться хоть кому-нибудь, тоже. И вот у меня опять… Только Серёжа рядом, но вокруг, в отличие от того детства, — война.

— Стоп, — спокойно произносит он, вглядываясь в сторону кустов. — Здесь кто-то есть.

И вот тут меня накрывает неконтролируемым ужасом. Мотив этому, разумеется, есть — любой чужой человек очень опасен для меня такой. Немцы просто убьют, могут и медленно, а свои… кто их знает, какие они, свои. Но вот до сих пор я вела себя именно как офицер, а в этот момент меня просто трясти начинает, отчего пугается уже и мой Серёжа. Обнимая меня, прижимая покрепче к себе, он старается успокоить, что у него не очень получается, потому что контроля как не бывало.

— Эй, кто там? — негромко интересуется Серёжа, явно разрываясь между мной и новой опасностью.

— Стой, стрелять буду! — доносится из-за кустов.

— Ну вперёд, стреляй, — зло бросает снова ставший Доком мальчик. — Заканчивай, что твои хозяева не доделали, фашист поганый!

— Я не фашист! — слышится в ответ. Из-за кустов выходит парень лет восемнадцати.

Он смотрит на нас, а меня отпускает — форма на нем специфическая, новая, а глаза испуганные. Он просто не знает, что делать, но видит сейчас двоих детей, причём Серёжа меня закрывает собой, отчего сразу идентифицируется неизвестным как свой. Я б за такое несение службы, конечно… Но сейчас это нам на руку. Так вот, если мы в чём-то больше на реальность похожем находимся, то он нам поесть-попить может дать, и всё. А вот если в «кине и немцах»… Хотелось бы, чтобы второе, потому что тогда будет хоть как-то проще.

— Да кто же это сотворил! — полностью подтверждает мои мысли о кино неведомый пока красноармеец. Ну и я, избавившись от большей части паники, его, конечно…

— Танки… — пищу я, приняв вид замученного котёнка.

Серёжа объясняет, что я имею в виду, предлагает даже сходить посмотреть, но красноармейцу уже и так хорошо. Готов, значит, часовой. Он очень бережно берёт меня на руки, но спину всё равно простреливает такой болью, что я теряю сознание, очнувшись уже в помещении. Доктор мой обрабатывает красноармейца Стёпу, живописуя ему ужасы немцев, а тот просто белый уже, того и гляди сомлеет. Но мне интересен висящий тут же телефон. Если я всё правильно помню, он должен был связывать замаскированный склад с более-менее центральной частью, непонятно почему этот склад не взорвавшей. Мотив может быть очень разный, но сейчас допустимо немного пошалить.

Вспоминаются телефонные мошенники, о которых одно время говорили. Ну те самые, которые пенсионерку с пенсией двадцать тысяч на десять миллионов раздеть могут. Так вот, есть у меня мысль… Если там фрицы, они в первую очередь сильно удивятся, а наши выделят группу, чтобы пожать шею караульному, допустившему посторонних на объект охраны. Это, я думаю, вполне способно подождать, пока что надо решить насущные проблемы.

Красноармеец нам сразу верит, что удивления уже даже не вызывает, при этом он вскрывает склад, относя меня внутрь. От нереальности происходящего я на мгновение теряю дар речи. Всё-таки служба в меня крепко-накрепко вбита, а тут такое пренебрежение уставами. Серёжа от этого тоже несколько удивляется, но молчит, нам оно пока только на руку.

— Сейчас поедим, — говорит нам Стёпа и выходит из помещения.

— Это что?! — поражённо спрашивает самый близкий мой человек.

— Это сказки, Серёжа, — вздыхаю я. — А вот качели у меня эмоциональные — это не к добру.

— Странно, что только качели, — хмыкает он. — Но…

Тут он, воровато оглянувшись на дверь, подходит к ящику, в котором лежат… снаряжённые гранаты! Интересно, тот, кто этот мир описывал, вообще гранату в своей жизни видел? Он себе представляет, что будет, если хоть у одной запал сработает? Игра странная, хотя мне при виде этого всего просто убежать хочется. И тут из-за приоткрытой двери склада доносятся звуки выстрелов. Серёжа буквально прыгает к двери, захлопывая её, и только потом оглядывается на меня в некотором удивлении.

Я его понимаю: открывалась вполне так деревянная дверь, а закрылся полноценный бункер. Толстенная дверь, клинкеты, которые каким-то чудом он сумел запереть. Но теперь, чтобы нас отсюда выкурить, понадобится не самая простая пушка. Или бомба посмешнее. И как это называется?

— Очень хочется ругаться, — сообщаю я Сергею. — Но пить и есть больше, хоть и странно это.

— Я тебя понимаю, — кивает он мне. — Получается, Стёпу немцы нашли. Не скажу, что так не бывает — в нашей армии бывает всё, но совпадение так себе.

Совпадением это было бы в жизни, а в описанном кем-то мире такая ситуация должна детей сильно испугать и заставить бежать без оглядки. Детей, а не офицеров с богатым опытом, несмотря на теперешний возраст. Поэтому мы, разумеется, никуда не бежим, а я гипнотизирую взглядом телефон.

— А давай пошалим? — предлагаю я Серёже. — Заодно выйдем за рамки программы.

— В смысле? — не понимает он.

— Помнишь… «Папа, я в милиции»? — напоминаю ему довольно известный подход мошенников.

— И ты хочешь… — удивляется он, но не возражает.

Перетащив меня поближе к телефону, Серёжа снимает трубку, выдав её мне, затем некоторое время думает, нажимает рычаг и быстро вертит ручку. Я же жду, потому что пока на том конце не ответят, о чём-либо говорить бессмысленно. Но вот вдруг прорезается голос, что-то очень невнятно промычавший.

— Папа! Папа! — кричу я в трубку по-немецки. — Это Лотта! Мы приехали! Где рабы для нас?

— Девочка, ты кто? — звучит из трубки сильно удивлённый голос немца. Очень характерный акцент, наши так могут, но не в полевых условиях.

— Я Лотта, Лотта Гесс, — представляюсь неизвестному. — Мы с мамой приехали за рабами. Она их сейчас щупать будет, только железные палки заберёт и по попе даст. А я хочу рабынь помладше, чтобы с ними играть, потому что мама говорит, что собачку мне жалко.

— Где вы находитесь? — интересуется немец. Я называю то, что в голову первым приходит, уточняя, что здесь намусорено — везде животные валяются, и мне кажется, они издохли.

Связь резко обрывается, я показываю рукой характерный жест, и Серёжа рвёт провода из аппарата, чтобы затем закоротить их. По-моему, немцы на том конце начали менять форму тела. Переглянувшись с Серёжей, весело смеюсь, потому что такие звонки фиксируются, например, телефонистами, немецкий у меня аутентичный, и не реагировать они не могут.

***

Поев, я опять решаю поплакать. Серёжа обнимает меня, поглаживая по волосам, отчего мне плачется почему-то всё горше. Ощущение очень странное, как будто я просто устала от всего, и поэтому мне очень грустно. Но я себя по-прежнему не веду так, как положено пятилетней, но всё-таки почему-то категорически возражаю против расставания с ним.

— Кажется, я тебя люблю, — сообщаю я Серёже, на что он только улыбается.

— Ты бы знала, как я мечтал о твоих этих словах, — произносит он, вздохнув наконец. — Потому что я тебя давно и безнадёжно люблю.

— Это заметно было, — произношу я. — Но я думала, что не светит, потому что жена-начальница…

— Глупости какие, — смеётся уже теперь точно мой Серёжа.

Он держит меня в своих руках, а мне так тепло становится, что плакать желание пропадает. Я растекаюсь просто, поэтому задумываюсь о своём состоянии и восприятии не сразу. Есть у меня странное ощущение, что мы чего-то не учли или не поняли. Это так качели эмоциональные проявляются — качает меня от истерики к собранности, то есть боец я нынче ненадёжный.

Кстати о ненадёжности — как-то слишком тихо. Кроме того, было у меня странное ощущение, что склад изменился в тот момент, когда Серёжа защёлкнул дверь. Вопрос в том, как именно он изменился? Вот этого я понять не могу. Надо бы осмотреться, но я недвижима, ещё и за любимого цепляюсь изо всех сил. Он это понимает, даже больше меня понимает, поэтому только гладит, отчего я расслабляюсь и, кажется, засыпаю.

Точно засыпаю, потому что, стоит мне проснуться, я замечаю, что Серёжа сидит немного в другой позе, к тому же он сильно задумчив. Я же не спешу подавать голос, потому что разглядываю такого родного человека, смотрю на него, будто вбирая в себя образ его, понимая, как же он мне дорог.

— Проснулась? — улыбается мне мой любимый человек. — Я тут нашёл для тебя средство передвижения, пошли, покажу чего.

— Средство передвижения? — удивляюсь я. — Ну пошли…

Снарядная тележка, на которую сверху доска уложена. Вместе мы укладываем меня на неё, а затем меня везёт Серёжа. Я смотрю по сторонам, понимая, это не склад, а вот что это такое, я совсем уже не понимаю. Милый мой ничего не говорит мне, пока мы с ним не прибываем к… наблюдательному пункту? Я вижу трубы специальные, даже что-то на перископ похожее. Что это?

— Сейчас я тебя подниму, — сообщает мне Серёжа. — Поглядишь сама, потому что я несколько удивлён, честно говоря.

— Вот так даже? — улыбаюсь я, ожидая увидеть поле или город какой.

Но реальность, видимая через перископ, совсем иная — передо мной поле, по которому как-то совсем неправильно ползёт железная коробка, чем-то на танк похожая. Бегут какие-то люди, слышны хлопки, но и только. Осознавая, что это всё мне напоминает кино, причём не самое лучшее, я перевожу взгляд вправо, а там… Там софиты, выглядящие пушками две большие камеры, сидят и стоят люди… Там снимают кино, это я хорошо понимаю. За спинами у съёмочной бригады — кажется, так она называется — вижу шоссе, по которому движутся какие-то полупрозрачные машины.

Я смотрю на это, не понимая, как такое возможно. Серёжа, судя по всему, тоже не понимает, но при всём этом мне хочется плакать, потому что эта сцена ещё страшнее той, где фрицы. От немцев мы хотя бы знали, чего можно ожидать, а от этих? Ведь вряд ли что-то хорошее. Хочется, конечно, поверить в то, что здесь могут быть нормальные люди, но и страшно очень. Что сделают в первую очередь любые люди? Разлучат меня с Серёжей, а я не хочу, вот совсем не хочу, и всё. Так что лучше, наверное, тут остаться… А вдруг Серёжа хочет попробовать?

— Я не хочу, они нас разлучат, — объясняю я ему, на что мой любимый кивает.

— Вспомни, до сих пор нас провоцировали на побег, — произносит он. — А сейчас, учитывая нами пережитое… Я бы тоже не спешил доверять. Кстати, это не склад, это ДОТ. Немного странный, но именно он… Пулемёты есть, а пушка, что логично, в другую сторону смотрит.

— Предлагаешь попробовать вот это всё нашими пулемётами? — с интересом спрашиваю его.

— Ну мы же не маньяки, — улыбается он, а я наблюдаю за тем, что вижу.

— Туфта это, — делаю наконец вывод, — причём на детей рассчитанная. Смотри сам — как выглядит танк, они вдруг не знают, а кресты на нём очень хорошо прорисованы. При этом изображающие советских солдат актёры в страхе бегут от танка. Не скажу, что такого совсем не было, но это точно не наши снимают.

— Вот как… — Серёжа задумывается, а я пытаюсь понять, где засада. Должен быть тот, кто нас ищет, потому что ловушка на таких детей, как мы, но… — Оп-па, а это кто?

Он передаёт мне средство наблюдения, а я вижу девочку лет двенадцати, с большим интересом разглядывающую происходящее. Судя по всему, ловушка именно на таких, что нам сейчас позволит увидеть правду, ибо девчушка с выраженной славянской внешностью.

— А где, говоришь, пулемёты? — спокойно интересуюсь я у любимого.

— Пошли покажу, — хмыкает он, всё уже поняв.

Правильно, воюем мы именно за таких девчонок и мальчишек, поэтому вопрос не озвучивается. Мне же надо сообразить, управлюсь ли я с оружием, ведь мне всего пять. Серёжа-то, наверное, управится, а я? Ну хоть наведу тогда. Он привозит меня к удивительно хорошо стоящему пулемёту на лафете, без проблем, но мне без шансов, а вот Серёжа да, он справится.

— Значит, опять игры, — вздыхаю я. — Ну ты ложись к пулемёту, а я буду наблюдать тогда.

— Да, — кивает он. — Очень похоже именно на игры, ловушки и запугивание, или же уничтожение. Так что помирать, так с музыкой.

Пулемёт заряжен, лента выглядит настоящей, и происходящее вообще непонятно, но при этом я осознаю — девочку мы будем спасать. В этот самый миг до нас доносится отчаянный девичий крик, я смотрю в оптику и довольно спокойно командую:

— Огонь! — пулемёт моментально начинает работу, но вот мне всё странно.

Иллюзию это напоминает, просто фантастическую галлюцинацию, и ничего хорошего в этом нет. Объяснять, что не так, можно бесконечно, но просто нет необходимости — всё не так, совершенно всё. И думаю я как взрослая, а должны бы скатываться постепенно, и Серёжа мой отлично с крупнокалиберным пулемётом обращается. И враги разбегаются как-то не так, и дым… В общем, не верю, это просто не может быть реальностью даже теоретически. И вот стоит мне так подумать, как всё мгновенно темнеет, а в следующий миг…

В следующий миг я падаю в мягкую траву, куда вслед за мной попадает и Серёжа.

Глава седьмая

— Творчество душевнобольных напоминает, — коротко высказывается любимый. — Мы, кстати, подросли.

Тут и я замечаю, что моё тело как-то вмиг изменилось, став больше чуть ли не в два раза. Желание устроить истерику, возникшее в момент падения, только усилилось. На самом деле это желание довольно давнее, потому что Серёжа прав, действительно на творчество душевнобольных смахивает, отчего хочется забиться поглубже и не отсвечивать.

— Интересно, это точно не галлюцинация? — интересуюсь я у него, чувствуя себя вполне комфортно на траве. Вставать не хочется, хотя ноги я чувствую, что меня сильно радует.