Бесплатный фрагмент - Забег

Однажды некая дама спросила:

— Ты спал с проститутками, неужели после этого — не трахнешь меня?

— Я художник, дорогая моя, и могу мысленно провести ночь с половиной женщин этого города, насчитывающего несколько миллионов. Воля читателя — верить мне или нет. Но если ты в это поверила, значит, у меня получилось. (Кажется, ответ её слегка озадачил)…

— Мало того, — продолжил я, — Порой секс является единственным выходом в той или иной ситуации. Знаешь, как говорят женщины: «Лучше переспать с занудой, чем объяснять ему, почему ты его не хочешь». Попробуй разубедить меня. Спорить, разумеется, не стану, но останусь при своем мнении… И вообще — зачем тебе знать всё?

1. Общага большого города

Смеркалось. Дневной свет, как загнанный зверь, заметался из стороны в сторону, словно сигналя, что его время подходит к концу, вот ещё немного — и всё. «Всё» — очень ёмкое слово. Теперь на вахту заступят фонари и фары машин. Тысячи и тысячи огней, галоп факелов в ночи. Движение, скорость. Если нет пробок, машины несутся, как сорвавшиеся с цепи псы. Готовые растерзать в клочья зазевавшегося прохожего, проехать по нему всей тяжестью железного потока.

День закончился и, был бы я верующим, то предался бы молитве, шептал что-то типа: «О, Господи, спасибо Тебе, ещё один день прошел не зря, я жив и здоров. Господи, защити детей моих от всех напастей и помоги дожить спокойно дни свои…»

Да, что-то именно такое. Как жаль, что знаю всего одну молитву. Я впадал бы в транс и мысленно шептал слова, фразы, успокаивающие меня, настраивающие на сон. Покачиваясь из стороны в сторону и закрыв глаза, повторял их снова и снова.

Но это сейчас. Потому как устал от бесконечной суеты. Молитва стала бы чем-то вроде лекарства для души. А тогда, тогда — я искал другой рецепт от груза социума, проблем и нечеловеческого напряжения. Помог ли он мне? Не знаю.

***

Вечер пятницы, после бешенных гонок трудной недели резко превратился в ночь, подсвеченную, и как бы наглядно и пусто выхваченную вспышкой, — резким светом коридоров общежития. При этом темнота за окном настолько бездонна, что, кажется, ей не будет конца, и утро не наступит никогда. Мне всегда было страшно от беспроглядности мира по ту сторону окна. А желтый мир по эту, — стены, линолеум, даже лампа над дверью комнаты — ведь это же омут масляной краски цвета детской неожиданности. Ещё немного, и меня начнет выворачивать наизнанку. Или же я сяду в углу и, не обращая внимания на народ, суетящийся в застенках общежития, стану биться в конвульсиях, до того невыносимо мне было окружение.

Меня знобило. Уйти отсюда, бежать из этого мира, попасть в иной — хороший или плохой — не важно, только бы не барахтаться в этом аду! В сущности, пофигу, куда ехать, только бы убраться из общаги, насквозь пропахшей потом работяг. Этих лошадей без имени и лица. Я и сам-то был подобен им. А, может, все мы лошади? Просто не сознаёмся в этом?

Принял душ, побрился, надел майку, штаны, куртку, туфли, — всё черного цвета, — чтобы стать незаметным, слиться с ночью, раствориться в ней. В надежде, что мысли, так терзавшие мозг, отстанут, оставят меня, заправского ночного путника. Если бы только было возможно, то с удовольствием превратился бы в невидимку. Нет, не для того, чтобы учинять подлости или творить добрые дела, а — так, от крайней внутренней безысходности. Иногда надевал еще черные очки, это усиливало эффект бегства от света; но однажды, в казино, мне запретили их носить. Сволочи. Да на кой мне их отзеркаленные сокровища?! Просто я таким образом пытался отгородиться от всего и всех. Нет же, — я не страдаю мизантропией и по-своему люблю людей. И жить в совершенной изоляции наверняка не смогу. Но в тот вечер мне хотелось уйти в иную реальность, в какие-то туманные края, что лежат далеко-далеко от маетного места, где я пребывал. Когда сборы были закончены, бросил взгляд на Длинного:

— Ты как, поедешь со мной?

— Нет.

Оно и понятно. На днях он нажрался. Не далее, как пару дней назад мы решили тихо посидеть в кафе. Так, забегаловка у метро. Опрометчиво приняли водки. За соседним столиком томились две вполне пристойные дамы. Я бы старомодно сказал, — зачетные. То есть вполне пригодные для того, чтобы переспать с ними ночные непристойности. Стоило лишь подойти да познакомиться. Но вот это мы как раз и не смогли сделать. Нас прессовал, утюжил кодекс ретроценностей. Согласно которому всё должно быть красиво. Учтиво. Романтично или хотя бы не слишком механично. Когда материализуются цветы, расцветают шикарные жесты, бушует шквал остроумия, и, в итоге, звучит галантное приглашение разделить скромное ложе. А какое, к чертям собачьим, ложе, если в этом городе у тебя нет другого жилья, кроме продувной надувной общаги? Гостиница? Не вариант. Настоящий джентльмен должен иметь свой угол. А у нас на двоих с Длинным один угол за тысячу верст. Да и то, если у него он теоретически есть, то у меня его просто-напросто нет. Свою квартиру я пропил. А еще парочку — оставил женам и детям. Я-то уж как-нибудь перебьюсь, а им надо где-то жить. Поэтому, если мы с женами расставались, я никогда не делил ни жилье, ни имущество. Уходил в никуда, в темноту.

Однако водка настойчиво толкала на поступки. Зов предков нашептывал, что не всё так плохо, должны же какие-то дополнительные опции продефилировать в своей самобытной наготе? Да, те достойные дамы, увы и ах, остались без нашего внимания. А мы поперлись к проституткам. Туда, где не нужна смешная прелюдия раскочегарившегося работяги с претензиями.

Найти в наше время телефон публичной женщины не сложно. Нынче на всяком шагу вас ярко поимеют буклеты с предложениями «достойно отдохнуть и расслабиться». Нет, в продаже их не имеется, но негры ведь ходят по городу и распространяют тьму. Раскладут по лавочкам в парке. Разложат по полочкам в любой завалящей дыре, в какую бы вы не закатились. Садясь в машину, подметите какую-то подмётную письменно — фитогеничную* дрянь, затесавшуюся под дворники на лобовом стекле. Ба, да это очередное вам креативное предложение насладиться жизнью после трудовых свершений! Может, не только представители неуловимой негроидной расы разлапили свои жаркие листовочные объятия в наших, скажем, удивительно северных широтах? У них наверняка должны быть пособники из местного, местами осевшего и осунувшегося населения? Как бы то ни было, но эти красочные лубки с голыми красотками настигают вас неожиданно то тут, то там. С телефонами, с расценками рыночной стоимости продажного часа любви.

Боже мой! Никогда не думал, что докачусь до подобного. Купить час любви! Или два. Офигеть… А они тогда — там был еще задействован Погранец, коллега так сказать — оторвались по-полной. К утру умудрились потеряться и приехали порознь. Меня душил смех и корежил хохот, когда Длинный кричал: «Хочу негритоску!» Но это отдельная история. Одним словом, — Длинный тогда нагулялся, а я — нет. Хотя сейчас мне было не до воспоминаний о том, что случилось два дня назад. Плевать на всё. Я должен вырваться. Дикий темп города сломал меня. Нужна была какая-то отдушина.

Но одному ехать не хотелось. Пришлось пойти на хитрость: «Собирайся, Михальсон звонил. Перекусим, потом заедем к нему, ну а там…» — «К нему?! Легко!» Этот Михальсон — из местных. Упакованный, циничный. Дитя мегаполиса со всеми вытекающими. Нас он ценил за наши руки и умение выживать в этом необычном городе. Мы ценили его за то, что он запросто общался с нами. Не заносился. Помогал советами. Иногда деньгами. И собирался, в благолепной перспективе, стать одним из нас, — примкнуть, так сказать, к «солдатам удачи». Михальсон, — жирная наживка для Длинного, я лично не хотел к нему. Но знал, что товарищ мой сразу же клюнет. Вообще-то мы ехали, как думалось, лишь «выпить по чуть-чуть». Но всё начинается с малого.

Длинный при росте за два метра выглядит молоденьким симпатичным мальчиком, а когда выпьет — ну как телёнок! Вот какая ни подойдёт — он за ней и увяжется, верёвочки не нужно. Поэтому на рослого симпатягу вешались все подряд. Иногда, мне кажется, просто для того, чтобы засветиться с ним и потом рассказывать: «Ах, с каким я парнем переспала!» Наверное, ей, такой, завидовали. Да и Удаву (иногда его звали Удавом) льстило внимание девочек, что и говорить.

Мой напарник быстро собрался, и мы вышли на улицу. Осень в большом городе, как и везде, нагнетает грусть-тоску. Было ветрено, пыльно, природа холодно примеряла зимние наряды. Таксист — как обычно, кто-то из азиатских земель — смуглый, и как бы неприсутствующий. Просто в машине играла музыка и голос с акцентом спросил:

— Куда едьим? (Это донеслось как из пустоты).

— В ресторан. Ближайший.

Кто знает, может быть, мне просто хотелось напиться. Холод ночи благоприятствовал. Водка сглаживает неровности жизни. Начинается совсем другая игра. Я принимал её правила. Где-то недалеко ненавязчиво шумела трасса, машинное радио пело о любви, казалось, ещё немного, — и я погружусь в нирвану. Туда, где рушатся законы, принципы. Где стираются грани времени и приличий. Где не нужно думать о хлебе насущном.

В полупустом заведении практически не было мужчин. Какая-то женская компания отмечала юбилей или день рождения. Мы сразу забраковали присутствующих дам. Оно и понятно — алкоголь ещё не расплавил мозги, когда под давлением химических процессов приходишь к умозаключению в духе полового конформизма: «Не бывает некрасивых женщин...» Хотя прочая обстановка выглядела вполне достойно: столы накрыты скатертью, посуда расставлена, приборы аккуратно разложены.

Зато куда как привлекательнее смотрелась администратор в обтягивающих знойную попу леггинсах. Грудь её приветливо выпирала в пользу клиентов, а на милой мордашке читалась живейшая забота о ближнем. Она одна всецело могла восполнить сегодняшнюю пустоту зала. Предложить ей, что ли, поехать куда-нибудь в ночь? Но как, каким образом, да и, — прилично ли это?! Потом, — те быкоподобные верзилы у входа, — как они отреагируют на нестандартную оферту? И, вдобавок ко всему, милашка знала меня как постоянного посетителя, оставляющего чаевые и ведущего себя достойно. Как я мог испортить мнение о себе?!

Но водка крепко быстро расставляла всё по своим местам, определяла возможные приоритеты.

— Хватит сиськи мять, — бросил после нескольких возлияний мой товарищ, — Продолжим в стрип-клубе.

— Что? Да там те же тёлки, что и везде, только раздетые. Девчонка будет уговаривать тебя оплатить приват-танец, останется в полном неглиже, но трахнуть её ты не имеешь права! (Меня возмущает такое швыряние денег на ветер. Потом, Длинный всегда теряет голову при виде обнаженной натуры. Дурость какая-то).

— Не только. Они еще в обалденных туфлях на высоченной платформе с безумно высокой тонкой шпилькой!

— Ну-ну.

Я колебался. Мне никогда не нравились подобные мероприятия. Да, классно: стриптизерша чудно пахнет, сядет тебе на колени, покажет всё, что захочешь, даст себя потрогать. Заберёт деньги, скажет спасибо, и свалит. Ещё одного лоха развели! Меня бесила такая безответственная недозволенность. Платишь деньги, а, по сути, в определенном разрезе, ничего не имеешь.

— Хочу туда, где голые женские титьки! — упрямо твердил мой друг. Сколько помню, ему, пьяному, требуются сиськи, или шлюха, или, на худой конец, порнуха, — может впялиться в монитор и часами потреблять виртуал.

Мы налили ещё водки. Подошла администратор. Грудь из выреза платья буквально вываливалась, словно просила: разомните же мои соски. А глаза… Казалось, в них застыла мольба: трахните меня, прямо здесь, поскорее! (Будь я моложе, то рискнул бы, честное слово. Хотя, наверное, всё дело в цене вопроса, возраст тут ни при чем?)

— Как вам у нас? — улыбнулась, показав ровные задорные зубки, наклонила голову. Прядь тёмно-русых волос упала в сторону наклона. Глаза призывно светились. Мне сразу захотелось выбежать на улицу, стащить с неба луну, и подарить ей в надежде на то, что она это заценит.

«Офигительно, — хотел сказать я. — Спасибо, всё хорошо. Вы, как всегда, очаровательны, и здесь всегда замечательно, правда…»

«Ха, — смеялся Длинный, толкая меня своей дланью, глядя ей вслед. — Хорошая знакомая?» — «С ума сошел? Это же администратор». — «Нет, ну она так на тебя смотрела. И ты на нее. Нормальная девчонка. Сисястая до невозможности. И фигура — отпад! Нехило было бы согнуть ее где-нибудь в полевых условиях, чтобы груди грюкнулись на стойку, как два арбуза». Я пребывал в удаленных мирах. Тонкие комментарии Удава доходили сквозь пелену расстояния, времени.

— Нет, ну у вас прямо какой-то контакт. Вот я и подумал…

— Может, мы встречались где-то в другой жизни, — пробормотал я что-то невразумительно банальное. Наблюдая, как она, обходя столы, кому-то кивая и улыбаясь, начертала прелестными ножками по залу витиеватый вензель и медленно растворялась в коридорах.

— —

* — окказионализм, здесь, — нечто, напоминающее растительные формы.

2. Калипсея Одиссея

Стильная девочка. Девчонка. Оревуар, мадемуазель*, вив ля Франс. Как же ее, милашку-то, зовут? Изумруд в полутьме растоптанных ресторанных переходов. Как же, как?.. Жанна! Точно, ее зовут Жанна, она тут недавно. Но, сдается, давно? Сидящий внутри меня непризнанный паэт срочно попытался запихнуть в ее корсет стихотворную купюру:

Жанна, трепетно-жеманна, избегает Жан Вальжана. Парижанка ныне, Жанка слову своему служанка. Не поэтому ль так странно вдруг проснуться с ней вульжаном?*

Но понравится ли ей мое, кхе, полное закавык словотворчество? Как не хочется испортить впечатление! Надо написать что-то нежное, возвышенное, безоблачно романтическое.

«Эй, ты чего, шеф?!» — толкал меня Удав. (Иногда вспоминает, что я ему в некотором роде начальник, и называет «шефом»). Я очнулся от грез. Веревки корсета шевельнулись змеями и, шипя, зашнуровали чудную вершину, на которую я бросил прощальный взгляд отплывающего альпиниста. «Шварц, мы поедем или так и будем торчать в этой богадельне?» — интересовался Длинный дальнейшим распорядком дня. Вернее, переходящего в ночь вечера. (Шварц, — это тоже я, кстати, — по стати). (Да, вот как нас такие типо-друзья тащат порой в совершенно иные палестины). «Пожалуй, следует отлить, — как можно невозмутимее сказал я, поднимаясь, сдерживаясь, чтобы не вздохнуть или не ругнуться. — Сходишь со мной?» — «Да я только что оттуда, ты чо?!»

Пробираясь между столиками, пытался творить что-то однозначно лиричное. Женская грудь, покачиваясь, тихо плыла в туман Норманди. Туда, где запах свежего сена и навоза смешан с ароматом нормальных нормандок, у которых сиськи, — что бидоны молока. Оттуда, из тумана, доносился шум прибоя и глухое мычание коров, смешанное — ну надо же — с молчанием недоенных ягнят. Или нет, эти ягнята, черт бы их подрал, жалобно блеяли на тонущем в шторм судне. Сигнальный туманный гонг бил тревогу, но берег, в его нормандском формате, откликался лишь отливом свежих нечистот, не считая вышепомянутого мычания… И где же тут, пардоне муа, писсуары? Ладно, сойдет и кают-кабинка с видом на стену с унитазом. Я задумчиво творил, изливая струю. Шум спускаемой воды оборвал неоконченный мадригал на самой сомнительной ноте.

Практически выбегая из туалета, уже у двери краем глаза заметил что-то странное, обернулся на невнятный зов образов. У зеркала, слегка наклонившись, стояла Жанна и подкрашивала губки. Улыбаясь зеркалу и мне. На ней и в самом деле был корсет, который она, видимо, учитывая размеры груди, распустила для отдохновения, сделав перерыв в работе. Левая, ближняя ко мне торпеда совсем выбилась из строя и стройно теперь торчала навстречу зеркалу, то есть, в некотором роде, моему отражению тоже. Бледно-розовая плоть. А кроме корсета на Жанне ничего не было. Все-таки приличные были времена, когда девушки носили корсеты, вы не находите? Конечно, дорваться до сисек в таком доспехе — не самая простая на земле задача. Но, тем не менее, это как бы дисциплинирует обе стороны.