Бесплатный фрагмент - За век до полудня

Голоса поэтов звучат, нарушая законы времени…

На сколько веков раньше — кто знает?

Прислушайтесь к ним…

Драгоценность в каждом слове…

Просто наслаждайтесь.

«За век до полудня,

За полчаса до

Пинк Флойд «Стены»,

За тридцать секунд до

вихря космического холода,

За три отсчета до

точки солнечной тишины

Ты понимаешь,

Ты разминаешь пальцы,

как пианист,

Ты дельфином

над ватерлинией замираешь,

Ты — с закрытыми глазами

на канате эквилибрист».

(Михаил Просперо)

Пусть каждый автор, представленный в альманахе подарит Вам радость, как подарил её мне.

Татьяна Помысова, составитель сборника

tanya@pomysova.ru

Юлия Матросова

Возвращение Поэта

Причуды северного лета

И город с остриём иглы

С той стороны, в заботах света,

Вы мне по-прежнему милы.

Судьба готовит переправу,

Непостижимый оборот.

Шумит поток, короткой фразой

Угрюмый страж меня зовёт.

В Неву я не бросал монеты,

Но возвращаются поэты

Тревожить дух иных племён.

Кого везет паромщик Леты

Из неоплаченных времён?

Городской Вальс

Весной города красивей, вымыли окна жильцы.

Сквозь жилые массивы засияли колонны

И мраморные дворцы. Жить могли на вершинах,

Но не пустили отцы. И с тех пор проживают

В убогих квартирах волшебники и мудрецы.

Прибудут поездом скорым горнего Мира гонцы.

И об этом, бесспорно, споют в переходах

Непризнанные певцы. Карабкаются до неба

Полыни и чабрецы. А в подземных туннелях

Сгорают от гнева тираны и гордецы.

Весной города красивей, вымыли окна жильцы.

Сквозь жилые массивы засияли колонны

И мраморные дворцы.

Золотой корабль

Не скучайте, озорные злые ветры,

Ваш влюблённый, невесомый Ариэль

Посылает вам воздушные конверты

Из далёких мельхиоровых морей.

Корабли бегут, как мальчики, за ними,

Покачаться на волнах свободно-синих.

Ты достойный, ты отважный, ты моряк.

Ты — строитель Золотого Корабля.

Дочь твоя ностальгия, ночь твоя летаргия.

Птиц полуденный транзит амальгама отразит.

По волнам корабль скользит,

Всё быстрей корабль скользит,

В облаках корабль скользит, золотой корабль.

Море катит громы, бури, грады, ветры,

Как скорлупки разбивает корабли.

Распечатанные тайные конверты

Далеко тебя уводят от земли.

Только небо отстранённо наблюдает,

А земля тебя уже не вспоминает.

Но сражаясь, и о помощи моля,

Ты — хранитель Золотого Корабля.

Нет предела этой верности,

Нет примера такой смелости.

Ветер тучи разметёт, всё случайное уйдёт.

По волнам корабль плывёт,

Всё быстрей корабль плывёт.

В облаках корабль плывёт, Золотой Корабль.

В день последних ослепительных открытий,

За пределом установленных границ,

В старой книге адресов, имён, событий

Не осталось не исписанных страниц.

За кормой волна печальная вздыхает,

А Луна в зеркальных водах отдыхает.

Наконец-то, в путь обратный плыть веля,

Ты — хозяин Золотого Корабля.

Твой венец — родной причал.

Где конец, там вновь начало.

Выйдет в море новый странник,

Твой наследник и избранник.

Пробуждения морей

Ждёт проворный Ариэль.

Он восторжен и раним,

Корабли бегут за ним.

Тот, кто ищет, тот найдёт,

Кто стремится, тот дойдёт.

Кто задумал, тот построит.

Кто стучит, тому откроют.

Лолита

На коленях дремлет лень.

Зелено летом, золото — осенью.

Параллели — боль аллей.

Быстро привыкнуть, трудно забросить.

Жадный, бедный, сонный день.

Стены стеклянные, окна бетонные.

Перламутровая тень, если оставлена,

Значит бездомная. Никакой границы

Между «да» и «нет». Аллилуйя, Лолита.

Бабочка летит на свет. Напои огонь дождём,

Колокол холода, нимфа из золота.

Если обречён, ночью и днём молись,

Это исполнится. Быстро

Прожиты огни капли последние,

Белые столики. Утро, где же твои сны?

Всё что написано, нам не запомнится.

Замыкай ресницы, засыпай навек.

Аллилуйя, Лолита, бабочка летит на свет.

***

Готовы поиграть в любовь те,

кто не верит смерти.

Когда умрут, воскреснут вновь!

Вы тоже ей не верьте.

Шагайте смело наугад в

открытые вагоны.

И попадайте невпопад

в бордели и притоны.

Из пресловутых злачных мест

на пристани спешите,

Последуйте подсказкам звёзд

в надире и в зените.

Они вас поведут туда,

где время нестабильно,

Альтернативные пути

открыты и мобильны.

Вот если потерять любовь

в обыденном и пошлом,

Потом её не отыскать

ни в будущем, ни в прошлом.

Приближение Весны

По горке ледяной спускается Весна,

Забавны все её неловкие движенья.

Внезапно Ей открылись отраженья,

Ещё зимой увиденного сна, —

Как будто, на волнах качается Звезда.

Ей нравится земное притяженье,

Готовить мятный чай, печь сдобное печенье

И навещать друзей хотя бы иногда.

Снежинки — выпускницы школы Льда —

На бал надели кружевные платья,

Не зная, что Весны горячие объятья

Растопят их одежды навсегда.

Рыцари круглого стола

Время не прочь разлучить друзей.

Где же ты, мой Король?

Где выдумщик наших весёлых затей,

За круглым столом — второй?

Вот тот же дождь колотит поля,

Судьба спешит на коне.

На старинной гравюре остался я,

В броне, в броне, в броне.

Серый камень подточен водой,

Замок зарос травой.

Неясная цель, те же слёзы и боль,

Лишь звёзды довольны собой.

Течение лодки гонит волной,

Может рядом сидит Король?

Не узнав, друг весёлый проходит мой,

За круглым столом — второй.

Край песен печальных и зимних дорог,

Тревожит ночной порой.

Засыпало время обратный ход,

Землёй, землёй, землёй.

Соломон

Седая река.

Кремнистый узор небосклона.

Тоска и усталость Царя Соломона.

Сверкает Орёл,

крестом своенравной стихии.

Орион. Грядущая эра Мессии.

Прибрежный песок.

Намеченный путь воплощений.

Пророк. Залогом,

оставленный гений.

Неторопливый Атлас

несёт драгоценную ношу.

Пегас. Четыре высокие ноты.

Яхве! Яхонт, царский алмаз.

Я архонт, хозяин небесных колец.

Мои сыновья — двенадцать колен.

Людская река вернётся в начальное лоно.

Мы живы пока трудами царя Соломона.

Старые друзья

Где же вы, любимые старые друзья?

Я надеюсь, не совсем забыли вы меня.

Жизнь идёт, её заботы изменили всех.

Вспоминаю в трудный час

друзей весёлый смех,

Песни нашей юности,

расстроенных шесть струн.

Превращает время музыку

в еле слышный шум.

Я иду по улице. Вижу свет в окне.

Верю, что мои друзья помнят обо мне.

Где вы, мной обиженные старые враги?

Встали мы, пожалуй,

все в тот день не с той ноги.

Время притупляет боль, забывает зло.

Выметают дворники разбитое стекло.

В чём были разногласия?

В этом или в том?

Превращает время крик

в еле слышный стон.

Фонари давно зажглись.

Гаснет свет в окне.

Мои старые враги забыли обо мне.

Где же ты?

С кем теперь, прежняя любовь?

Вот бы жить да поживать, не ведая забот.

Чувство загорелось.

Было и прошло.

Привезли и будут ставить

новое стекло.

Не погаснет до поры свет в моём окне.

Настоящая любовь придёт ещё ко мне.

Татьяна Помысова

Пегас крылом коснулся
и улетел в кусты.

А ты теперь расхлёбывай
Поэт не он, а ты!

Дух Театра

Он живёт в костюмерной

И спускается в ложу внезапно,

Лишь тогда, когда вышел спектакль

правдив и успешен.

Когда зал рукоплещет актёрам

Неоднократно…

Он так стар и давно перестал

быть повесой, хоть грешен…

Гардеробщицы видят в нём просто

седого актера.

Он за ними гасИт канделябры,

Спасая шторы.

Он и сам позабыл, что зовут

Его «Бис!» и «Браво!»,

На афишах чиркАет два слова:

Мол, он — «Дух Театра»…

***

Ведаю точно, кто Вы и кто я.

Будь Вы из золота, Рыцари чести

Ваши стихи напечатаются.

Только пишите, радуйте песней.

Не менестрель я — издатель стихов.

Если пишу, то негромко, лирично.

Я ведь всего лишь — Хранитель стихов,

Их совмещающий с жизнью личной…

Спешу

Не оправдала ожиданий я опять…

В сплетенье солнечном

стеклится боли крошево

Зачем спешу свои ошибки повторять?

Шутить на грани, истерить так дешёво.

Не проще ль было б затаиться среди трав

и по охотничьи добычу выжидать.

Пусть ищет тот меня, который вечно прав.

И он найдёт… А я спешу летать.

***

Уходят, за век до полудня,

На скорости, на виражах.

А мы продолжаем подспудно

Всё звать их, совет испрашать.

И тысячи новых сонетов

Теперь уж самим нам писать,

Кумиров своих звёздным светом

Оставив над нами сиять…

Весеннее

Ещё вечера и морозны и снежны,

Но близость весны корректирует сны.

И взгляды навстречу с намёком на нежность.

Ответишь и, может, из Я станем Мы…

Они уходят

Они уходят, кумиры наши,

Они уходят и гасят свет.

Но киноплёнка хранит их вечно,

А значит нет её. Смерти нет.

Последний день зимы

Не удержать её, не отпустить.

Со снегом в реки уплывает соль

И зимних слёз сапфировая нить…

Весна уже в свою вступила роль.

Но мы все ждём сюрпризов от зимы:

Нам нравится лениться и болеть,

За то-расплата: начали стареть,

Даёшь весну и молодые сны!

Гиперборея

Гудит во мне моя Гиперборея,

Заняв пространство гор, полей и рек.

Раскинув крылья я парю над нею,

Гиперборейка — вечный человек.

Пусть обнимает мир Гиперборею!

Воинственность я укрощаю сном.

А нега сохранить себя сумеет.

И чайка плачет за моим окном.

Королева

«Глаза стальные — лезвие ножа,

Снежинки леденеют, прикоснувшись.

Но до чего же королева хороша!»

Подумал паж,

земли пред ней коснувшись.

***

…Послания странные эти

мне дороги и так приятны,

Привыкла — и кажутся нормой,

Улыбкой его многократной.

Пушистым букетом мимозы,

Желанным билетом в театр.

О, первые майские грозы!

Пожалуйте в амфитеатр!

Танго о часах

Ты исполняешь танго о часах.

А я его не смею танцевать.

Ведь ты не позволяешь этот жест.

Не будет спорить с Мастером Марго.

Татьянам

В январский день — тепла лучистого

И рядом рыцаря плечистого,

Пусть ваш покой оберегает,

А ночью крепко обнимает.

Уютный дом, ещё карету

И быть приятной всему свету.

Людского доброго участья

И просто счастья!

Зое Кочетковой

Имя тебе — жизнь,

Благословенна будь Зоя!

И в юбилей твой не скрою,

Ты — наш апрельский бриз!

Ты родилась весною,

чтобы всех радовать песней.

Друг и сестра, отрадно

Чувствовать, что мы вместе.

Если грустишь порою,

Пусть будет лёгкой грусть.

Жизнь, будь добрее к Зое!

Счастлива будет пусть!

Непрожитого пятна

Непрожитого пятна хороши,

когда поплакать хочется от счастья.

От того, что малыши дерзят тебе

И требуют участья.

А хочется поплакать о себе.

Поныть другим чуть-чуть,

не портя нервы…

Чтоб пожалели, выплакаться им.

Вставайте в очередь!

Ну где же первый?

Майфест

Я сходила на майфест…

Что за выставка невест?

Престарелых, озорных,

пьяных, рыжих и цветных.

Что за путаница, в ряд

графоманщики стоят

и свои читают вирши,

кто вперёд, а кто назад.

Тяжело не перепутать

этого вот с тем, другим,

монотонна ваша рифма

надоедлива, как дым.

Я сходила на майфест —

 на поэзию — протест.

Портал

Есть у меня портал —

Источник вдохновения,

Мой водоём кристальной чистоты

Прозрачный воздух, ангельское пение.

Портал в иное, дорогой мой, — ты.

В тебя, закрыв глаза, я погружаюсь.

Но не тону, а к свету приобщаюсь.

Мой странный Ангел, крыльями своими

укрой меня надолго. Навсегда…

***

Сожми меня, как яблоко, в руках.

Чтобы мёд вскипел, меж пальцами потёк.

Неправильно и больно, как в стихах..

Раздуем, друг мой, страсти уголёк.

Я могу

Я могу! А прочее — неважно.

Я в бою, и я теперь солдат.

Не слабеть.

Так трудно быть отважной,

И летать с рассвета на закат.

Где же взять мне ангельские крылья,

Если режутся в спине они так долго?

За плечами остаются мили.

Не летается — бежится рысью волка.

Я могу. А прочее — неважно…

***

Когда я стану частью Вечности,

Ты — тоже станешь частью Вечности,

Окрасим радугой беспечности

Суровый обречённый мир.

Пушкин

А он — превеликий шутник…

В первый день по приезду в Псков, попросила водителя отвезти меня в Пушгоры, в Святогорский монастырь, на могилу Пушкина.

Цветов у меня не было и я оставила там свои оранжевые очки от солнца. Просто яркое пятно вместо цветов.

На следующий день, после смены, приехала уже с цветами.

Положила букет к памятнику, краем глаза заметила сидящую на скамейке пару, внимательно наблюдавшую за моими действиями.

Прошла мимо них и вздрогнула… это был Пушкин.

С поседевшими бакенбардами и светлым лицом.

Дама была постарше и, как мне показалось,

в кринолине и шляпке, тех времен.

Улыбнулась им, сказала: «похож» и зашла в Храм,

поставить свечи. Вышла быстро, через несколько минут

и поспешила назад — сфотографировать их.

Что-то особенное было в этой паре, не ряженые они,

слишком настоящие…

А там уже другая пара семейная сидит с ребёночком.

Спросила, не видели ли они немолодую пару-мужчину и женщину?

Сказали — нет. Видели только меня, возившуюся с цветами…

Александр Сергеевич улыбнулся мне.

Наверное, за подаренные очки…

Дмитрий Степанович

Серые глаза

I. Серые глаза

Облака клубятся у линии,

Рыбки не спят красноперые.

Ведь глаза у неё — не синие:

Серые, серые, серые!

Не вменяйте ей волхования:

В Царство она не верует!

Но само за ней мироздание

Бегает! Бегает! Бегает…

Некий встречный её обрадовал,

И она запомнила встречного.

В простоте отчего же надо вам

Вечного? Вечного?? Вечного???

Быть на свете должно и уныние —

Пепел, рождённый верою!

Тем, кому надоели синие —

Серые… Серые!..

II. Куплеты

Ближе, ближе, и — до дна,

А не вижу, где она!

Открывает ярче дня!

Ускользает от меня!

Налети ей рать!

Помоги понять!

Ищет, ищет и сама

Пищи! Пищи для ума.

Достигает днища —

Ускользает пища!

Ой! Милый друг!

Строй шире круг!

Вот другие чередом

Заходили ходуном…

Многолико…

Погляди-ко: их черты — Ты!

Не томи коня в седле,

Не ищи огня в золе!

Выше крыши Благодать:

Пока дышит, не достать!

Мчися поскорей!

Воротися к ней!

Бей, маримба!

Залей два нимба!

III. Ариозо о тайне

Солнце греет, луна холодит,

Направляя движение Рода.

Громовое кипение мёда

Нам легко молоко остудит.

Только кто же следит Миг перехода?..

Золотое сиянье горит,

И зовёт, и творит!

Но достигшему надо,

Чтоб вокруг серебрилась прохлада…

Кем же, кем это «но» утверждено?

Мёд ли горек и чёрен иль бел,

Молоко ль золотисто и сладко,

И каким разнородием дел

Проросло измененье Порядка?

Чья это роль? Чья это боль?

Выпью, выпью, как будто бы я

Назначаюсь в диспетчеры мира,

И схлестнётся с потоком вранья

Моя лира.

Чтобы понять, надо рождать!

И уйдёт неудобства и боль,

И помирятся солнце с луною,

Потекут меж тобою и мною

Справедливостью Воль!..

Если верен пароль, Тайну открою…

IV. Белый вальс

Привела и ждала, и очаг берегла

Рукодельем житейских забот.

Я кладу здесь мои золотые дела

И залоги побед и охот.

Титанический труд освоения недр

Увлекает мой алчущий дух.

И она семена мне, живительный Кедр,

Подаёт — единение Двух.

Без него — ничего, и прольётся тоской

Мой последний решительный бой!

Приходи же, Титан, её слушать оргàн!

Преклонись пред её красотой!

V. Пение в бурю

Является, приходит, и видишь, и поёшь,

И дивный узнаёшь «Секрет простых мелодий»!

Попробуй удержать, как давеча дозваться,

И пара инноваций не станет убегать!

Но Рыбке Золотой не место на посылках,

Сияй, вино, в бутылках, а песня — над землёй!

И ты, Поэт, мычи! И снова рой тенета…

Моли зимою лета, топи во льду ключи!

Ария Людоеда

Все люди — людое-э-ды,

Одним нужны котле-э-ты,

Другие отказались

Кушать МЯ-а-а-а-СО!

Но вегетариа-а-нцы

Напра-а-сно гордя-а-тся —

Не могут кушать свет!

Не могут кушать све-э-э-э-т!

Ростки проросшей СО-о-И

И прочее тако-о-е —

Не могут кушать свет!

Все люди — людое-э-ды!

Какие бы поэ-э-ты

Поднялись из ростков

проросшей со-о-и

Тогда-а-а-а-а,

Когда ко мне СЮДА —

Почаще заезжали бы

каре — (хе-хе-хе) — ты!

Почаще заезжали бы

каре-э-э-э-ты!

Ольга Горячкина

Песни, старые, как мир. Песни прощания

Среди книг

Всё, как на ладони,

Но трудно взять и вымерить.

Мимо пройти? Но толкает что-то.

Загляну, увижу, два слова и только.

Ведь это немного — два слова и только!…

Может, не идти? Но вхожу и рядом.

Сидим. Пытаюсь читать и пишу.

Сидим. Не смотрим. За окнами тает,

Земля слезится, деревья в снегу.

Не видим. И будто издали, исстари,

Из тени забытых, промозглых веков

Тянется близость паучьей нитью

Призрачно, неизследимо.

Несказанное, клубится в хаосе мыслей.

Можно бы и на это ответить,

Если бы не было так просто и ясно,

Если бы не было так тихо, так близко.

***

Не уходи нелепо — скоро

Побудь ещё немного. Помолчим.

И пусть глаза тоскуют по простору,

По звону и по трепету ночи.

Мы проскользим сквозь сдавленные створы

Дел, бед, привычек кутерьму

В живой папирус улиц — коридоров

Будить нестройным шёпотом листву.

Пройдем неспешно — вдумчивой походкой

По выщербленным, старым мостовым

Глазами растворяясь в окнах,

Даря взамен немую радость им.

Жестокие романсы

Не верь ему, его любовь опасна!

Не доверяйся ей, не доверяйся ей!

Не верь словам, слова его прекрасны.

Не верь словам, любви его не верь.

Не верь словам, его любви  не верь!

Но он позвал, и ты не побоялась.

И ты вошла в распахнутую дверь.

И опьянение любовью показалось.

Но не словам, любви его не верь.

Не верь словам, его любви  не верь!

Так будешь жить в сомнениях и страхе,

Как загнанный, но не добитый зверь

Ну как идти от плахи и до плахи,

Когда другие входят в эту дверь?!

Не верь словам, его любви  не верь!

Он будет звать, но ты не отзывайся

И снова говорить слова, ты им не верь,

Условья предлагать, не унижайся

А главное — словам его не верь.

Не верь словам, его любви  не верь!

***

Грудь мою разорви пополам.

Всё, что хочешь — возьми, я отдам.

Возьми мой стих, возьми мой смех,

Возьми мой вздох, возьми мой плач.

Ты мой кумир, ты мой палач!

Всё сотру, что стояло в глазах,

Свою память развею, как прах.

Верни мой стих, верни мой смех,

Верни мой вздох, верни мой плач.

Ты был кумир, ты стал палач!

Я душой к облакам вознесусь.

На земле не оставлю себя.

Я в мечту превращусь,

Я в твой сон возвращусь,

Но теперь не коснётся тебя.

Мой глупый смех, мой тихий стих,

Мой странный вздох, мой детский плач.

Мой друг, кумир, мой враг, палач!

Мой детский смех, мой странный стих,

Мой тихий вздох, мой глупый плач.

Мой враг, кумир, мой друг, палач!

***

Руки протянуты мне,

Губы им вслед…

Наяву ли, во сне?!

Бред… бред!

Случай, загадка пути

Нас притянули вдруг?!

Чуткое ухо к груди

Слышит стук… стук.

Зябкий не в силах рассвет

Нежность твою заглушить.

Дальше дороги нет.

Я обрываю нить!

***

Неразделенная любовь похожа на безумье,

На тяжкую болезнь, на излечение

которой — нет лекарства,

На жажду странника в пустыне,

На слепца, что потерял дорогу,

На рыбу, пойманную в сети,

На лаву, жгущую всё на своем пути,

Но после излияния которой,

Всё начинает заново расти!

О, будь благословенна и такая!

***

Между нами гуляет ветер,

Между нами витает мысль.

Кто кого в этой жизни встретил?

Кто кому разъясняет смысл?

***

«Но не с тобой я сердцем говорю…»

М. Лермонтов

Как по рукам твоим томлюсь,

Как помню все прикосновенья —

То лёгкие, как ветра дуновенье,

А то небрежные, как будто в наказанье,

То сильные — в урок и в назиданье,

То мимоходом — оказать вниманье.

Ах, не играй, но помни обо мне,

Как по рукам твоим томлюсь,

Как я их жду и как боюсь!

Танцующие Эвридики

Перевод песни, исполняемой Анны Герман. В память о её голосе.

Сумрак спустится тихо,

Ночь накинет покровы.

Возвращается снова

В город тень Эвридики.

Задержи шаг робея,

Темнотою укройся,

Знай, что жгучее солнце

Не заменит рук Орфея,

Звёзды в небе, как гвоздики

Тихо грусть уносят вдаль.

В танце лёгком Эвридики,

Их скрывает ночи шаль.

Речка обнята мостами

Песню берегам несёт

Тени пляшут с фонарями

Вслед им смотрит чёрный кот

Кто видал прекрасней очи

Эвридики, Эвридики?

У кого нежнее уста?

Эвридика, Эвридика!

Уж недолги счастья грёзы.

В небе слабый свет зари.

Солнце слижет ночи слёзы.

Тихо гаснут фонари.

Ветер тонкою кистью

Тронет ветви деревьев.

То ли шепчутся листья,

То ли струны Орфея.

Солнце улицам старым

Прежний вид подарило.

Призрак ночи растаял,

Словно всё лишь в сказке было

Речка стихла под мостами,

Песню уронив на дно,

Нет теней под фонарями,

Всюду людно и светло.

Только ветер в танце рьяном

След целует, как пьяный —

Возвратить в порыве хочет

Прелесть дивной песни ночи.

Кто видал прекрасней очи

Эвридики, Эвридики!

У кого нежнее уста?

Эвридика, Эвридика!

Ветер, как шальной играет,

Ветер о тебе поёт.

Утро ночи шаль срывает.

Здесь остался, здесь остался

только  чёрный кот.

Песня Кончиты

В опере «Юнона и Авось» женская партия повторяет мужскую. Считаю, что текст должен быть от лица женщины другим.

Ты меня на рассвете разбудишь.

Я одна провожать тебя буду.

Ты меня никогда не увидишь.

Я тебя никогда не забуду.

Воздевая бессильные руки,

Вопрошаю: «О, Боже, Всевышний!

Почему нет любви без разлуки,

Почему я его не увижу»?!

И любви, что подкралась неслышно,

Что подобна мгновенному чуду,

Я скажу, что тебя не увижу,

И ещё, что тебя не забуду.

И в тумане, на кромке причала,

Сквозь тоску пароходного чуда,

Я ему лишь одно прокричала:

«Я тебя никогда не забуду»!

Через годы, разлуку и смуту

Ты вдруг голос мой тихий услышишь:

«Ты меня никогда не увидишь,

Я тебя никогда не забуду.

«Ты меня никогда не увидишь,

Я тебя… никогда не забуду»!

Игорь Шведов

Подстрочник

Стало темно. Пыль на звёздах.

Мир скрывает разменная монета;

Монету следует держать на расстоянии

протянутой руки.

Ему было жестко. Не для костлявых трон.

Тут ягодицы не спасают.

Я завидую его стойкости —

столько удержаться! Я бы не смог.

Трон перекошен; я сползаю назад.

Спинка держится на одном гвозде,

сзади — пустота.

Руки вспотели от напряжения;

Скользят по гладким подлокотникам.

Все кажется неправдой,

как в забытом музее; мысль теряет смысл.

Как отсюда деться? Так же как попал?

Но я не помню.

Я, кажется, не хотел так далеко.

Имею ли я право теперь хотеть?..

Его, думаю, тоже мучил этот вопрос.

Деться в никуда?

Ближняя звезда мерцает.

Из ниоткуда в никуда? Глупо…

Но с потными руками тут нечего делать.

Отсюда люди кажутся смешными:

Все с протянутыми руками.

Иные без монет. Иные — иначе хотят.

Монета — универсальное волшебное

зеркальце — видишь то, что хочешь.

Себя не видишь — благодари господа!

Я их обманул: Я дал им такое зрение,

Которым нельзя увидеть, что ты — слеп.

Я хотел сделать лучше для них —

Я дал им такой слух,

Которым нельзя услышать, что ты — глухой.

Я думал облегчить их страдания —

Я дал им такую память, которой

Нельзя помнить то,

что ты не должен забывать.

Я ошибся — я дал женщине мужчину,

Для того, чтобы она получала удовольствие,

Оттого, что порождает мужчин,

которые потом будут убивать женщин.

Я совершил преступление:

Я дал людям веру в меня,

Чтобы они молились господу богу,

господу богу, которого нет, ха-ха!

Я оказался прав: Я дал человеку слово,

Которым он может убить себя, или возродить…

 … Я на старте.

Передо мной — лунная дорожка.

Предстоит долгий путь, путь поиска —

даю вам с л о в о.

Возвращение в детство

Эссе — натюрморт. Памяти В. Луговского

Осенний сад. Пустой гамак. Нагая вишня.

И книга шелестит забытыми страницами. Дом пуст.

Калитка незакрыта И сумерки смыкаются скорей.

Поднятый воротник. Из трубки струйка дыма,

Окно давно не мыто. И трещина в очках.

«Голландка» онемела. Автограф фотографий квадратом на обоях выцвел. И паутинке холодно впотьмах.

Забытый старый стол орехового дерева с зеленой гладью теплого сукна здесь охраняет дремлющее прошлое.

И половица, скрипнув, выдала хозяйку — тишину.

Свои границы охраняла ночь. Дом не дремал. Дом думал.

Дом — доброе вино — бродил мной — корочкой ржаного детства рыжего по комнатам, томящимся от ностальгии по запаху простого бытия.

Вот лестница подставила мне мягкие свои ступеньки, и повела, качаясь, на второй этаж.

Тут сено сонное стелилось под ногами, пьянило прелестью покоя прошлых лет. И хитрый месяц, крадучись, заглядывал в окошко, пуская света сноп на память серых стен.

Вдруг лязглый звук.

И в темноте угла почудилось какое-то движенье, потом какой-то писк, и что-то заурчало, как будто бы заводится таинственный мотор и …пробиваясь сквозь каскад дождя о палую столетнюю листву, английская шкатулка заиграла серебряную Шуберта «Форель»…

Алина Литвиненко

Одноглазый

Это случилось на Дальнем Востоке, в тайге, где под высоченными соснами и елями обитают медведи, рыси, олени, лоси, кабаны. Живут там и необыкновенные ночные хищники — Амурские дикие лесные коты, их еще называют леопардовыми. Внешне они похожи на небольшую рысь: пушистые, с серо-рыжими пятнами, мягкими лапами и неслышной походкой. Зубы и когти у них — острые, зрение и слух — великолепные. В то же время эти звери пугливы и очень осторожны, поймать их практически невозможно. Жилище они устраивают в густых зарослях кустарника, глухих лесах на склонах невысоких гор, в скалистых россыпях, в тростниках по берегам озёр и рек. По характеру же эти животные суровые, скрытные, необщительные и даже порой опасные. Тем более удивительна история, рассказанная сыном старого лесника.
Как-то ранним летним утром решил лесничий проверить в тайге капканы. Надел робу, сапоги, взял ружьё и собрался, было, отправиться в традиционный обход, но неожиданно замер: недалеко от дома лежало какое-то пушистое существо серовато-жёлтого цвета с тёмно-рыжими пятнами. Трава вокруг, да и шерсть этого незнакомца, были измазаны кровью. Подойдя ближе, он обнаружил, что это леопардовый кот, весь израненный, а мордочка его — сплошное красное месиво. Видимо, в драке с каким-то хищником «не на жизнь, а на смерть», он потерпел поражение. — Ну, что же, всякое бывает, — подумал лесник. — Видывал я на своем веку и не такие последствия звериных битв. Как-нибудь выкарабкается. Его насторожило другое. Проснутся дети и жена, увидят раненого, сжалятся и начнут его лечить. Но они не знают, что это опасный и злой хищник. Вернётся к нему сознание, последствия трудно предугадать. Человека он всегда обходит за версту. А если чувствует с его стороны агрессию, может вцепиться бешеной хваткой. Пришлось вернуться. Жена и дети ещё завтракали. — Вот что, мои дорогие, спешу сообщить вам новость: видимо, после кровопролитной битвы в наш двор неизвестными путями занесло покалеченного леопардового кота. Это очень опасный таёжный хищник. Сейчас он свалился без чувств. Но очень трудно предугадать, что будет, когда раненый придет в себя. Учтите, зверь, получивший кровавые травмы, в два раза опасней. Не приближайтесь к нему ни в коем случае. — Так кот же вырубился, — воскликнул Андрейка. — Чего же тут бояться? — Очнётся и весь гнев обрушит на первого встречного.
После завтрака Андрейка и Кристина вышли подышать воздухом и поиграть в мяч. Дети есть дети, и, конечно, нарушив папин запрет, они потихоньку приблизились к бездыханному зверю. Тот не двигался. Сознание, видимо, ещё к нему не вернулось. Вид несчастного их обескуражил. Кристина от ужаса и жалости разревелась. — Слушай, плакса, не разводи сырость. Давай лучше позовём маму, — предложил брат. Расстроенные малыши побежали за помощью в дом. Убедившись, что животное ни на что не реагирует, они втроём перевязали ему раны, к сломанной лапе прибинтовали палку. 
— Мама, мама, посмотри, какой жуткий комок крови застыл не левой стороне мордочки этого бедняжки, — прошептала девочка. — Не трогайте, я сама, это место очень чувствительное.
Тут то и обнаружилось, что у лесного кота выбит глаз. Сначала все немного растерялись, но потом мама спокойно сказала: — Кристинка, беги в дом, там, в аптечном шкафчике, в жёлтой коробочке, стоит мазь, которую мы обычно используем при ушибах и царапинах. Быстро принеси её сюда!
Вот это средство и применили, наложив сверху повязку. Когда вернулся отец, перевязанный леопардовый кот лежал всё в той же позе и не шевелился. — Папа, только не ругай нас. Мы всё-таки перевязали его, — взмолились дети. — За что вас ругать? Вы же просто молодцы: помогли пострадавшему. Только теперь будьте ещё более осторожны и не приближайтесь к раненому. После перевязки таёжный жилец скорее может прийти в себя. Второй день прошел без происшествий. На третий — выйдя погулять, дети неожиданно обнаружили, что у их питомца открылся уцелевший глаз. Правда, сам он ещё пошевелиться не мог. Когда отец ушел, семья устроила маленькое собрание, «пятиминутку», как объяснила мама. 
— Итак, я вас поздравляю, мои дорогие, — радостно объявила она. — Наши труды увенчались успехом: больной пришёл в себя. Мы всё сделали правильно. — Но раз наш малыш очнулся, значит, он хочет кушать, — уверенно заявила Кристина. Все согласились, что раненого необходимо кормить. Так, потихоньку, они две недели поддерживали его существование на траве, поили молоком и пичкали папиными охотничьими трофеями. На третьей неделе леопардовый кот попытался подняться, но привязанный к ноге костыль ему мешал. Дети побежали к папе. — Помоги, пожалуйста, нашему питомцу. Он хочет подняться, но подпорка, привязанная к его ноге, не дает этого сделать. — Вы правы, лапу надо освободить. Только я сделаю это сам, а вы все отойдите подальше. Реакция хищника в данной ситуации может быть непредсказуемой.
Отец снимал шину, наложенную на сломанное место, очень осторожно, предполагая возможную реакцию хищника. Но пациент лежал, не двигаясь. Наверно, боль ещё не ушла и он привыкал к своему новому состоянию. Наступила ночь. Утром Андрейка первым выскочил во двор посмотреть на подопечного. Но общего любимца и след простыл. На траве лежали палка и сорванный с выбитого глаза бинт. — Скорей, идите все сюда. Он убежал! — закричал расстроенный мальчуган. Кристина застыла, открыв рот. Взрослые же мудро молчали. Что делать, ведь у природы свои законы! Но на сердце все-таки «скребли кошки». Как же он будет жить дальше — хромой, израненный, а, главное, одноглазый? Что же он увидит ночью, когда привык охотиться! Да ведь и врагов у него полно в лесу! Кристина уже ревела во всё горло. Андрейка подозрительно сопел. Остальные просто с неподдельной тоской смотрели в сторону леса, думая о не простой судьбе беглеца и мысленно ему сочувствуя. Наступила зима, снежная и холодная. Все понемногу успокоились, но часто вспоминали своего необыкновенного гостя-инвалида, которому, конечно, совсем нелегко в дремучей тайге. Смог ли он выжить? Жизнь лесника, протекала, как обычно. Но однажды он вернулся взволнованный: — Срочно собирайтесь в путь, мы переезжаем, так как меня переводят на другую работу в город. Поезд идет один раз в неделю, и стоит на полустанке две минуты. А до станции ехать сорок километров по тайге на вездеходе, так что времени в обрез. Собрались быстро, только чемоданы и сумки, сели в машину и помчались. Дорога была очень красивая. Огромные сосны и ели, укутанные снегом, как будто прощально махали своим друзьям раскидистыми лапами. Было немножко грустно расставаться с тайгой, но, в то же время, заманчиво: какой он этот неизвестный город и, что их там ждет. Ведь дети выросли в лесу.
Вдруг Андрейка встряхнул Кристину: — Обернись назад. Что это рыжее как будто катится по дороге и пытается догнать машину? Кристина радостно закричала: 
— Я узнала его. Это же Одноглазый! Остановите машину! — Не могу. Мы опаздываем, осталось мало времени, поезд нас ждать не будет, — сердито ответил лесник. Тогда к сестре подключился Андрейка: — Папа, папочка, останови машину, давай нашего любимца заберём с собой, ну, пожалуйста!
Теперь главу семейства упрашивали вместе с мамой. Но отец был непреклонен. Машина летела на бешеной скорости. Одноглазый то терялся по дороге, то снова мчался за машиной. Но силы были не равны, и он отстал. Дети ревели, как сумасшедшие, мама тоже вытирала слёзы, да и отец вцепился в баранку до хруста в суставах. Казалось, машина тоже скоро не выдержит и разорвётся на части. Но вот показалась станция. Поезд уже стоял, поэтому всем пришлось садиться в него буквально на ходу. Пока родители раскладывали вещи, Андрейка и Кристина, с распухшими от слёз лицами, заняли места у окна и тоскливо смотрели на зимний лес. Вдруг оба вскочили со своих мест с криком: 
— Одноглазый!
Леопардовый кот, их любимец, лежал на сугробе и одним глазом смотрел на вагон, увозивший его спасителей. По снегу за ним тянулся кровавый след. — Он плачет! — закричали в один голос брат и сестричка.
Детям показалось, что из глаза их пушистого друга покатилась слеза… Семья больше не приезжала в тайгу. Но все с теплотой, сожалением и грустью нередко вспоминали Одноглазого, оставившего такую неизгладимую память в людских сердцах и душах.

Без любви не взлетишь

Упаду в закрома  запоздалого лета,

Как в былые эпохи, ударю челом

Перед ликом Звезды — вечной музы поэта,

Перед вечной любви животворным огнём.

Как зелёный росток ищет воду для жизни,

Так не может прожить без любви человек,

Он на людях Эрот, но в его  закулисье

Побеждает металл, как в дизайне хай-тек.

Без любви не взлетишь, не застонешь от счастья,

Проживёшь, как сурок, в оболочке  из сна,

Не узнаешь, что страсть — это рай  и ненастье,

Что в симфонии чувств — это сладкий дурман.

Жизнь промчится, как сон, хоть наделит вниманьем,

Звездопадом  наград, удальцом  назовёт,

Но в мирской суете, вдруг, проснется желанье,

Чтобы нежной рукой охладили твой лоб.

Загляну в закрома запоздалого лета,

Там, где солнечный лик  начертил яркий след,

— Золотая Звезда, как мне быть, посоветуй,

Ты ведь жаркой любви подотчётный  полпред.

Вяжет сумрак изящное кружево

«Ни звезды, ни облака, ни звука —

В бледном, как страдание, окне.

Вытянув тоскующие руки,

Колокольни бредят о луне.»

Роальд Мандельштам

День устал, истощился, ссутулился

Под напором неистовых вьюг,

И лежат изнуренные улицы,

Словно вены натруженных рук.

Ветки грузятся черными пятнами

Откричавшихся хмурых ворон,

И рисует узоры невнятные

Захмелевший от ветра плафон.

Стаи туч, будто рваными ранами,

Пропускают на землю закат,

И, захваченный сладкой нирваною,

Разноцветьем кружит листопад.

Вяжет сумрак изящное кружево,

Создавая природный альков,

И душа отпускает недюжинный

Груз унылый железных оков.

Поднебесье застыло в молчании,

Без сиянья привычных огней,

Простерев к небу руки печальные,

Колокольни взывают к луне.

Взгляд, как выстрел

«О, эти встречи мимолетные

На гулких улицах столиц!

О, эти взоры безотчетные,

Беседа беглая ресниц!»

Валерий Брюсов «Встреча»

Касанья вольный дух и взгляд, как выстрел,

Под гулкий звон трамвайных увертюр,

А сердце бьется радостно и быстро,

Такая встреча! В голове — сумбур.

Осыпались не вызревшие мысли,

Застопорилась планов маета,

В волненье, руки на мгновенье стиснув,

Поэт застыл: какая красота!

Глаза ее манили, как магниты,

Безвольный — он противиться не мог,

Вращался, как планета на орбите,

Как светом опьянённый мотылёк.

Звучало счастье лунною сонатой,

Безумец слышал пряный зов духов…

Был близок миг! Но… горлинкой крылатой

Она исчезла в тени облаков.

Года промчались звёздной колесницей,

Но память врезалась в земное бытиё:

Ночами темными Она поэту снится,

В своих мечтах он видит лишь её.

Берёзонька девчонкой босоногой

Дома потуже затянули уши

Пушистых шапок, сотканных из бурь,

Пришла зима, уверенно нарушив

Привычный ритм природных партитур.

Беглянка речка сладостно затихла

В объятиях ревнивых берегов,

Влюблённым дарят покрывало вихри

Из водопада снежных лепестков.

В капкан сугробный зрелищно попала

Армада легкомысленных авто,

Над пленницами кружится устало

Осенний заблудившийся листок.

В роскошных пончо серебрятся ели,

Верхушками пронзая небеса,

По каплям пьют и радостно хмелеют,

Вдыхая аромат зимы, леса.

И только на утёсистом отроге,

Где ветры беспределом рождены,

Берёзонька девчонкой босоногой

Стоит среди роскошной белизны.

Игорь Варварин

Скворцы и мой Пушкин

В тот год в конце мая в дупле старой яблони поселились скворцы, наполнив сад, на глазах оживающий под весенним солнцем, упоительным пением. Со свойственным скворцам многоголосьем.

Вскоре мой кот Пушкин указал на чрезвычайно важное событие. Всегда неразлучный со мной, буквально следующий за мной по пятам, преданный, как собака, пятнадцатилетний кот куда-то запропал.

Позже я нашел его, распластавшимся на мощном пологом ответвлении яблони. Навострив уши, он, не мигая, следил за недоступным ему дуплом. Писк, верещание, доносившиеся оттуда, усиленные акустикой полого ствола, развеяли все сомнения — в то утро вылупились птенцы.

Теперь сад зажил новой, интенсивной и яркой жизнью. Трое взрослых скворцов каждые четверть часа на протяжении дня, прилетали и ныряли в жерло дупла, принося пищу несмолкающему и ненасытному потомству. Вскоре они перестали панически реагировать на моё появление, приняв меня за данность, за неопасную движущуюся декорацию возле нового своего жилища. Они спокойно разгуливали в поисках пищи по грядкам и лужайкам, вперевалочку, точно люди. Или резвились, как дети, утоляя жажду под поливочными устройствами. Единственное, что мне не дозволялось делать — это снимать их на камеру. Едва я включал её, они в беспокойстве разлетались в разные стороны, прятались, затихали. Даже, казалось, никогда не умолкающие птенцы, видимо, повинуясь незаметному для меня сигналу родителей, переставали подавать признаки жизни.

Удачное расположение дупла надёжно защищало новых обитателей от непрошеных гостей, и каждое утро меня успокаивало требовательное верещание, доносящееся оттуда.

Наконец, как-то утром, я обнаружил уже не ныряющих в дупло взрослых скворцов, а высунувшуюся из него чудную головку представителя новоиспечённого поколения. Смешной, с чуть крючковатым клювом и огромными глазами, он явил свету свою удивлённо-восторженную, горделивую физиономию: вот он я — радуйтесь, я пришёл в этот мир. Ещё несколько дней малыш-скворчонок радовал меня, показываясь в разное время, своим неизменно восторженным удивлением, открывающего мир, ребёнка.

И вот настал день, когда я, осторожно ступая к прибежищу птенцов, увидел уже, торчащие из дупла, две птичьи головки. Второй ещё более смешной, обалдевший и восторженный, казался более слабым, хрупким, со своей взъерошенной головкой на тонкой-тонкой шее и невероятно большими глазами. Он наконец решился сделать то, что уже несколько дней практиковал старший — показать себя миру, усладиться небом и солнцем.

В ту ночь я долго не мог уснуть. А когда мне это удалось под утро, я сразу был разбужен однообразным методичным шумом, будто кто-то жесткими щётками вычищал ковёр возле моей кровати.

С трудом открыв глаза, я увидел кота, который таскает и елозит по ковру свою добычу, прямо у моей головы.

— Что, Пушкин, мышку поймал?!

Нет!.. Не может быть — сон, как рукой сняло — это была не мышь. Будто ужаленный страшным предчувствием, я вскочил на ноги, отогнал кота…

Увы, было поздно. Бедный птенец был уже неживой.

Видно, настало время подросшим птенцам учиться летать и второй, более слабый, стал лёгкой добычей кота.

Чуть позже я обнаружил, что дупло опустело. Все мои попытки дождаться кого-то из скворцов также ни к чему не привели, они покинули опасную территорию.

Я долго потом не мог совладать с постигшей меня утратой, таким трагическим расставанием со скворцовым семейством, ощущая болезненную, тоскливую пустоту, выходя в сад, ещё вчера наполненный жизнью, божественным пением.

(А поют скворцы прекрасно не только сами по себе — они искусно подражают и другим птицам-вокалистам. Даже соловью, даже — пересмешнику. И песни моих скворцов отображали всю звуковую палитру ожившего летнего леса.)

Самым сильным переживанием оказалась гибель младшего, смешного и хрупкого птенчика, так и не успевшего насладиться счастьем полёта.

Я злился, корил своего кота, тот переживал, недоумевая, но, словно что-то понимая…

Лишь месяц спустя, наблюдая, как мой Пушкин, весь поджавшись, стал подкрадываться, к залетевшей в сад, трясогузке, меня осенило — это его природа, естество, генетический код охотника-хищника. А принесённая тогда к моей кровати добыча — это приз, его награда, которой он с любовью поделился со своим другом-хозяином…

Природой подсказанное прощение он сразу принял, повеселел.

Мир снова воцарился в старом доме.

Остался на душе лишь горький налёт грусти о недавнем, радостном, но столь драматичном соседстве со звонкоголосым крылатым семейством.

Примечание.

История эта случилась пять лет назад. Один из главных её персонажей — чудесный кот с необычным прозвищем Пушкин. Много лет назад его маму — кошку, тогда крохотную и беспомощную, мне предложила взять незнакомая женщина в метро, куда я спустился через несколько дней после смерти своего отца. Эта кошечка, помесь ангорской и сибирской пород, была настолько мала, что выкармливать её приходилось из аптечной пипетки. Позже она превратилась в красавицу с чудной шерстью, необыкновенной мягкости, и потрясающим многоцветным окрасом, её с лёгкой руки моей тётушки назвали Пушкой. За многие годы своей жизни Пушка отличилась поразительной плодовитостью, выдавая много лет по шесть и более котят, причём по нескольку раз в год. Мне известны многие её потомки на обширной территории Москвы и Московской области, но главным для меня стал рыжий кот, появившийся весной девяносто девятого года. Этого котёнка настоятельно предложила взять к себе в квартиру моя мама.

Имя его как-то определилось сразу — Пушкин сын, Пушкин. В тот год в начале июня страна готовилась к празднованию двухсотлетнего юбилея великого поэта. Не знаю в какой мере это совпало, может, это связь какого-то иного рода, но мой Пушкин оказался тоже выдающимся, по-своему, по-кошачьи. Нет, он не шёл, как «кот учёный» налево сказку говорить, но оказался наделённым поистине волшебным даром спасать ближних, помогать им, необыкновенной, «собачьей» преданностью наряду с феноменальным, даже для котов, своенравием и независимостью.

С первых дней жизни он стал проявлять невероятную энергию и волю к новым достижениям. Как-то будучи совсем маленьким, ещё неловким, он едва не выпрыгнул в открытую створку застекленного балкона, которую я, совершенно этого не опасаясь, открыл, чтобы покурить.

На моих глазах этот крохотный котёнок стал подпрыгивать, с каждым прыжком взлетая всё выше и выше, и я едва успел с силой захлопнуть створку, сильно ударив ею по спине прыгуна, предотвратив полёт Пушкина с шестнадцатого этажа.

После этого я старался закрывать окна перед уходом из дома, а кот стал демонстрировать акробатические трюки внутри квартиры, взлетая, порой вертикально вверх, как вертолёт, до полутора метров, носясь по занавескам, карнизам, стенам и даже по потолкам. Мне иногда казалось, что этот кот призван опровергнуть законы физики, земное притяжение. Где-то через год я, приехав с работы домой и открыв дверь, не увидел, всегда встречающего меня, Пушкина. Подбежав к балкону я с ужасом обнаружил, что забыл закрыть там окно.

Вмиг самые страшные мысли нахлынули на меня, и я с отчаянием высунулся в открытый проём, взглядом отыскивая внизу возможные останки своего кота. Уже собираясь спуститься вниз, я повернул голову и увидел его, грациозно ступающего по узенькому, двухсантиметровому парапету застеклённого соседского балкона в мою сторону. Затаив дыхание, боясь своим резким движением, криком воздействовать на бесстрашное животное, я тихо зашептал:

— Пушкин, Пушечкин, иди сюда, иди ко мне…

Время будто остановилось, каждый его шаг воспринимался, как в замедленной киносъёмке, и вот мой Пушкин оказался в моих руках. Я прижал его к себе и на миг показалось, что нет на свете счастливее, чем я в тот момент, человека.

Однажды мы с женой, много времени проводящие на свежем воздухе, решили, что нашего домашнего питомца пора познакомить с живой природой. Купив кошачий поводок, крепящийся на всё тело, в отличие от собачьего шейного, мы торжественно вышли в свет, на лужайку возле нашей многоэтажки.

Как же счастлив был Пушкин, играя в траве, гоняясь за букашками, насекомыми, бабочками. Но, открыв новый для себя, многообразный мир, кот стал требовать регулярного продолжения банкета, причём, совершенно не считаясь с нашими возможностями. Разбуженный природой Пушкин ежедневно, начиная с пяти утра (иногда и раньше), стал будить и нас, громким своим беспрерывным мяуканием, забираясь на кровать и стаскивая одеяло.

Чтобы иметь возможность выспаться хоть иногда, жена стала запирать дверь в спальню, но находчивый кот умудрялся, просунув лапы в узкую щель между дверью и полом, создавать такой стук дверного полотна о косяки, что будил уже не только нас, но и соседей.

Пришлось прогулки исключить полностью. Через некоторое время он успокоился. Но память о прогулках, о живой природе у него осталась.

В жизни кота бывали и сложные времена — периоды одиночества. Когда я стал жить один, различные обязательства заставляли порой отсутствовать дома по два-три дня, Пушкин оставался совсем без присмотра. Конечно, я оставлял запасы питья и сухого корма, но радость с какой он меня встречал, когда я появлялся, не оставляла и тени сомнения, что одиночество — тяжёлое бремя. Хотя в награду ему и доставалось отборное, свежее мясо.

Каждую неделю (особенно в тёплый сезон) я заезжал в загородный дом, где живёт моя мама, где, впрочем, некогда жила и мама кота Пушка. И как-то раз я, с долей опасения, всё-таки привёз его в этот дом с большим старым садом. Впервые после того, как забрал его оттуда пушистым комочком. И Пушкин вспомнил всё: и травинки, и цветочки, и букашек, и бабочек. Как я его ни уговаривал, но он не вернулся в квартиру. Самое любопытное, что вскоре и я практически поселился в доме. Видимо, он предчувствовал, что так сложится. И с ним мы не расстанемся. Просто закончился его московский период длинной в десять лет.

Новое, более комфортное для жизни место он, очевидно, заслужил. Главное дом не бывает пустым.

Как-то там, в очередной раз, собрались за столом почти все родственники и близкие, а я, не успев установить новую антенну, спешил присоединиться к ним. Веселье было в разгаре, но у меня случилась загвоздка — труба, с закреплённой наверху антенной, не желала попадать в другую, большего диаметра. Сделать это я мог лишь высоко подняв первую, держа её снизу двумя руками, но мне не хватало руки, чтобы удержаться самому. Здесь законы физики работали честно и несколько раз я едва не упал с высоты, увлекаемый раскачивающейся трёхметровой трубой.

Все новые попытки оборачивались ещё большим риском упасть и сломать себе шею. Я был близок к отчаянию, звал на помощь, но за музыкой, разговорами, громким смехом за столом меня не услышали.

И тут на крыше появился Пушкин. Пронзительным беспокойным мяуканьем, словно вопрошая — что случилось?! — он стал кружить вокруг меня, безусловно поддерживая меня и одобряя. И вскоре всё получилось. Чувствуя фантастическое желание мне помочь, я изловчился и соединил трубы в высокую конструкцию. Верный друг, будто протянул мне руку помощи. Он и вправду чудесный — мой Пушкин.

Раньше моя жена не переставала удивляться поразительному предчувствию кота на моё появление. От него она всегда узнавала, когда я приду домой. За четверть часа до моего появления, возбуждённый и радостный кот прибегал к ней, начиная извиваться, вертеться и громко мурлыкать.

Позже, уже проживая в доме, я узнал это от мамы. Пушкин начинал активную подготовку к встрече со мной за полчаса до моего появления. Иногда за час, если я отсутствовал несколько дней. Здесь они соревновались с собакой, подавая двойные сигналы маме о скором приезде сына.

Однажды, после долгой зимы, мы нежились в саду под первыми лучами весеннего солнца. Одной рукой я гладил Пушкина, а другой трепал за холку Эмира, крупного алабая, с огромной головой и крокодильей пастью, удивительно деликатного, умеющего улыбаться, волкодава. Чувства умиротворения и любви переполняли меня. Мы были счастливы в те минуты — я и мои верные друзья: пёс и кот. Я совершенно искренне считаю их соавторами многих своих побед — сколько сил и энергии я нагулял в многокилометровых марш-бросках с собакой, сколько стойкости и спокойствия приобрёл, благодаря коту. Сколько любви и преданности они подарили мне!

Увы, счастье непостоянно, недолговечно. Порой мы не сразу постигаем его прекрасные мгновения. Осознание приходит позднее…

В тот год я потерял Эмира, скоротечная болезнь унесла его. Я не смог, не успел спасти. Ярко помню тот момент, когда у меня, оказавшегося за рулём в центре Москвы из-за неотложных дел, вдруг хлынули слёзы из глаз. Через минуту позвонила мать с трагическим известием. Ночью накануне мы успели попрощаться с ним, несколько часов разъезжая вместе на машине, в поисках ночной подмосковной ветеринарной клиники. Вот так: прижимая одной рукой огромную голову собаки к своей, а другой, держа баранку рулевого колеса…

Недавно я потерял и Пушкина.

Это произошло две недели назад, весной 2019-го. Многочасовые капельницы дали лишь временное облегчение, он ушёл на моих руках. Я похоронил его под той старой яблоней, в дупле которой когда-то поселились скворцы.

Великому поэту в начале июня будет 220 лет. Он жив для многих, и для меня. Жив для меня и мой кот Пушкин.

Лет пятнадцать назад, в короткий, но очень нелёгкий период поисков, боли и отчаяния, я записал:

«Нет, не рождается стихов

во чреве чуть живого тлена,

Вот Пушкин-кот —

он жив, здоров

и просит есть без перемены!

Эх, Жизнь, чудна же твоя стать —

соединяя дух с телесной…

Пока мой Пушкин просит жрать,

придётся подождать с небесной…»

10 апреля 2019

Слишком грустно.

А ведь жизнь продолжается.

И в ней остаётся добрая память и любовь…

Зофья Поплавская

***

Не оставь нас, Господь всемогущий,

Протяни ко спасенью ладонь.

Ежегодно в день Пасхи грядущей

Посылай благодатный огонь!

Не сожжёт он ни рук и ни крыльев,

Властен Ты этот мир изменить,

Чтоб могли мы над тленом и пылью

О вселенской любви говорить.

Чтоб могли мы слиянно и нежно

Прошептать благодарность Тебе

За спасение душ наших грешных,

За участие в нашей судьбе!

***

Облака, словно взбитые сливки!

Так и хочется пальчиком ткнуть,

И вдали от толпы разноликой

Этот пальчик тихонько лизнуть.

Но мечта лишь мечтой остаётся…

Только солнце в лицо мне смеётся.

Шёпот услышан мной

«Я тебя обожаю» —

В сердце — стрела, иль копьё?

Взглядом тебя провожаю

Позднее счастье моё.

О лабиринты прошлого

Память точит ножи,

И превращает в крошево

Давнего виражи…

Тихо шепчу молитву,

Осеняя себя крестом.

Завершаю словесную битву…

Исцеляю себя постом.

«Я тебя обожаю!»

Шёпот услышан мной.

Сердцем сопровождаю,

Откуда б ни шёл ты домой.

Устала, как вечность…

Всё!

Устала, как вечность,

Быть обязанной каждому дню:

Равнодушным и бессердечным

Зажигать ежедневно зарю.

И ночами луной взгромождаться,

Чтоб над мерзостью медленно плыть,

Над растлением душ сокрушаться,

И не в силах людей изменить.

Но ни камнем, ни метеоритом

Не могу забросать род людской…

Потому, как сама буду битой

За грехи, совершённые мной.

Тамара Ярикова

Валдай

Дорога в деревню Яблонька длинная, долгая, часов семь.

Едем сначала по трассе, а затем по местным проселочным дорогам, которые проходят по полям уже давно заброшенным, лесам, поселкам, Где-то это чистые зеленые леса, а где-то высокие ели с поблекшими и повисшими ветвями. А вдоль дороги «разгуливает» кустарник и борщевик с его огромными зонтами, уже созревшими серо-коричневыми семенами, которые разлетаются все дальше и дальше, захватывая свободное пространство на зелёном фоне деревьев.

Удручающе смотрится средняя полоса коричневого цвета. Местами проглядывают голубые цветки цикория или розовые пирамидки иван-чая. И все ровно картина монотонная и грустная. И вот среди коричневой массы борщевика вырос огромный ярко-жёлтый подсолнух. Откуда в этой дорожной пустыне появился золотой цветок, впитавший в себя солнечный свет?

Кто выронил маленькое зернышко, которое превратилось в большой яркий цветок? Семена созреют в его солнечной корзинке и ветер разнесет их. А на следующий год среди скучного сухого борщевика расцветут множество солнечных цветков, радуя путников своей глазастой яркостью.

Проезжая по тверским дорогам, просёлкам, удивляешься отчаянности и мужеству людей, живущих в одиноко стоящих домах около дороги, где на несколько километров в ту, и в другую сторону нет никакого жилья. Как они выживают? Странно, но факт. Про эти дома можно сказать: «Дома в нигде».

Грустно смотреть на умирающие деревни с покосившимися домами, прогнившими крышами. Они как старики, стараются еще держаться, но время безжалостно. Они так жалобно смотрят на проезжающих своими тёмными глазницами окон, что становится не по себе. Смотришь на опустевшие деревни и думаешь, что когда-то и в них было тепло и уютно, смеялись и резвились дети. Но старики умерли, а дети выросли и уехали в город.

А дома со всем скарбом опустели и умирают без человеческого тепла и участия. И если одним словом описать эти деревни, то можно про них сказать — деревни забвения. Забвение — вот, что чувствуешь проезжая мимо них.

Дома, как и люди, есть старые и молодые, современные. Старые дома, пусть с покосившимися наличниками на окнах, но придающими дому скромную неповторимость и красоту. И каждый дом отличается от другого орнаментом-кудряшками наличников. Современные же окна не могут похвастаться красотой и изяществом наличников. Они равнодушно смотрят на окружающий мир, они все одинаковые и в них нет тайны и теплоты. В новых домах ставят пластиковые, чётко очерченные окна — не живые.

Вот, поравнялись с аккуратненьким домиком с белыми наличниками на окнах и терракотовым металлическим забором, который совершенно не вписывается в общую картину северных деревень. Особое очарование придают этой картине несколько головок ярко-жёлтых подсолнухов, выглядывающих из-за забора, словно белобрысые головки озорных и любопытных мальчишек, высматривающих проезжающие мимо машины. И снова поля, леса, луга, бескрайние и заброшенные.

Если рисовать природу Подмосковья, то художнику понадобятся голубая, зелёная, розовая краски, а ещё белая для берёз, красная для рябины и калины, синяя для васильков. А чтобы нарисовать природу Валдая, достаточно двух красок: серой и зелёной. Лишь в ясные солнечные дни для чудного заката природа берет розовую и бирюзовую краски.

Край северный сдержан, строг, немногословен. Огромные корабельные сосны стоят до горизонта, словно огромные воины-богатыри в сероватых кольчугах и зелёных шлемах. Ни кустов, ни цветов, только огромные стволы деревьев перед тобой, которым нет ни конца, ни края.

И становится жутковато среди этой могучей братии. Под ногами мох и маленькие кустики черники с брусникой, покрывающие землю. Нет здесь той высокой травы, в которой хочется затеряться, разноцветных цветов, радующих глаз, которые произрастают в наших краях. И становится как-то зябко от здешней суровости.

По дороге вдоль одинаково серых сосен, моё внимание привлекла небольшая одинокая берёзка, словно заблудившаяся в этом лесу. Её тонкий стволик выделялся белоснежным пятном на однообразном сером фоне. Ветви её были слегка наклонены, будто она грустила о том, что затерялась среди этой суровой природы и ждала защиты у сосен-богатырей. Кругом тишина, пугающая, гнетущая. Лишь изредка поскрипывают стволы деревьев или дятел постучит по дереву, а высоко в шевелюрах сосен слышен шум северного ветра.

Но вот и деревня Яблонька. Она расположилась на границе Тверской и Новгородской областей, на берегу озера Шлино. Берег озера в основном пологий, песчаный и лишь за протокой поднимается в горку и становится каменистым. Отсюда лучше всего наблюдать закаты. Такую красоту трудно передать словами. Солнце, опускаясь за кромку леса, своими лучами озаряет небо, расцвечивая его различными оттенками багрянца. И эти краски вбирает в себя гладь озера. И трудно сказать, что больше впечатляет: небо или его отражение в воде.

Из озера вытекает река Шлина. Течение её небыстрое, размеренное. Река, как-будто, изворачивается от высоких берегов то в одну сторону, то в другую. Берега столь живописны, что трудно оторвать от них взгляд. Слева берег реки низкий и травянистый в зарослях камыша. Мы так любили в детстве эти длинные стройные растения с коричневыми «набалдашниками»! Мы дрались ими, как на шпагах или потрошили их ватное тельце и пускали по ветру камышовый пух, создавая «снежную» бурю. Достать из болота камыш считалось настоящим счастьем и подвигом. Правый берег реки высокий, покрытый соснами, елями, берёзами, подступающими к самой воде, словно желающими прыгнуть в реку. Но можно же и оступиться.

Три огромные сосны, растущие вместе, неосторожно сделали шаг вперёд и распластались на воде три великана, раскинув ветви-руки… лежат и не в силах подняться. Всему виной — вода, подманившая их подойти поближе, посмотреть на свое отражение, а сама вероломно подтачивала берег. Вывернутые корни деревьев торчат из земли, словно чёрные тонкие руки, тянущиеся к небу и просящие о помощи.

Но, увы. Никто их уже не спасёт. Рядом стоящая береза наклонила к воде свои ветви, словно пытаясь помочь соседкам. К сожалению, она бессильна. А вероломная вода уже подмыла и её корни. Только через год, я вернулась в эти края и решила посмотреть что сталось с соснами. Стволы их высохли, корни отпали и лежат они теперь голые, серые, безжизненные. Если раньше глядя на сосны было ощущение беды, то сейчас присутствует ощущение смерти. А берёза все также стоит рядом, крепко цепляясь корнями за землю и также опускает ветви помощи соснам. Только эта помощь уже им не нужна…

Когда стоишь на мосту через реку, чувствуешь течение времени. Оно размеренно, неторопливо, даже можно сказать монотонно, как течение этой реки. Вода, как время, приходит с одной стороны моста, по другую сторону уносит безвозвратно минуты вдаль за поворот. А ты стоишь на мосту между прошлым и будущим и понимаешь, что это и есть тот миг, в котором ты живёшь здесь и сейчас.

Но понимание уходящего времени не наводит на грустные мысли. Течение реки успокаивает и кажется что время бесконечно, как течение этой реки. Не хочется суетиться, бежать куда-то, а хочется наслаждаться этим спокойствием природы здесь и сейчас. Хочется, чтобы это состояние осталось в душе. Природа не суетлива, почему же мы торопимся жить? А счастье-то рядом в неторопливом течении реки…

Василий Геронимус

Цикл стихов «Новая музыка»

Продолжая Маяковского

Телефонов устройства подвержены смене;

я смотрю, молодёжь перешла на смартфоны.

Но ещё беспокойней, ещё современней

слушать зов затаённый вселенной бездонной.

И куда я запрячу петлистые уши?

Их строение видом продольно и поло;

что, казалось бы, глаже, ровнее и глуше?

А однако живёт, процветает крамола.

Слухачи, по делам торопясь, выбирают

для себя аппараты удобных моделей.

И досадно, что уши мои выпирают,

ведь они до истерики всем надоели!

Что украдкой способствует взрывчатой силе?

где подспудная выдержка, не показуха?

Слишком много таится опасных извилин

в глубине сверхчувствительных органов слуха.

И живу я как люди, нормальный, обритый,

избегаю легко от родных беспокойства.

Но ненастью открытых ушей габариты

обрекают извечно меня на изгойство.

Я надену, спокойный, пальто и калоши,

только уши во мне выдают психопата!

И прогулочным шагом пройду по пороше,

чтобы слушать вибрации стужи хрипатой.

***

Уж в разгаре зима, и тоска неземная

горделивые реки в металл оковала.

Разожгу-ка огонь, свою жизнь вспоминая,

и чего только в жизни моей не бывало!

Вечер выдался долгий, томительный, синий,

лихорадочный холод во мне обитает.

Но привольно дрова полыхают в камине,

значит, наледь на сердце бесследно оттает.

Век мой хлёсткий граничит

с кладбищенской ямой,

как поленья в камине, задорно сгорая.

Но пока я дышу, повторяю упрямо:

— Ах, спасибо, спасибо тебе, дорогая!

В переделкинской грусти чудесно зимовье,

сумасшедшие искры бессчётно роятся.

И горячечный зов разыгравшейся крови

подвигает меня ничего не бояться.

Пью смертельный нектар,

веселею с глотками,

и в глухую метель продолжается праздник.

Неуёмное пламя блестит языками,

карнавальным сиянием манит и дразнит.

Разгораются с треском поленья в камине,

благодарной душе открывается бездна.

Я беспечно беседую с полубогиней,

ветхий мир со скалы наблюдаю отвесной.

«Эх, зачем я минутную жизнь прожигаю?».

Получаю в ответ: — А зачем мелочиться,

устремляться за лишним куском караваю?

лучше горечью светлой свободно упиться.

Безоглядное пламя вскипает всё боле,

силой музыки резко виски обжигая.

Восхождение ввысь невозможно без боли,

не достигнуть гармонии, мук избегая.

Нескончаемо множатся сердца затеи,

побеждая бессонницей признаки тленья.

Своевольное творчество смерти сильнее,

и всё ярче, всё чище пылают поленья.

Разговор с Моцартом

«Нужно каждым дыханьем со смертью бороться»,

— мне внушает, смеясь, нестареющий Моцарт,

продолжая беспечно бренчать на рояле.

Слышу ноты мелодии, властной, как море,

и хотя оживляется сердце умильно,

с вечным Моцартом можно подчас и поспорить:

— Разве творчество в холоде жизни всесильно?

Прав был Пушкин: гармонией стоит упиться.

Но явление музыки огнеопасно,

ибо есть предсказуемый риск оступиться,

в кровь разбиться, радея всерьёз о прекрасном.

Легкомысленный Моцарт резвится, играя,

зева бездны намеренно не замечает,

на огне вдохновенья бессменно сгорая

и как прежде смеясь, нараспев отвечает:

— Пыл полёта сменяется мороком спада,

вдохновенью присущ прихотливый характер.

Но юлить, пасовать и страшиться не надо,

Уносясь высоко в искромётном азарте.

Я, хмелея, с маэстро свободно болтаю,

— сколько можно свой ум занимать пустяками? —

и душой благодарной стремглав улетаю

к райским кущам, что кроются за облаками.

Сила творчества, ты и блаженство, и мука!

И земного довольства, и пользы не надо.

Только слышать стихию пленительных звуков,

только чувствовать нервами вечную радость.

***

Не объять, не измерить масштаб разорения,

мироздание в беге трамваев стареет.

Всё хитрее колючей пурги завихрения;

кто мне в мертвенном холоде сердце согреет?

И внезапно является свежесть весенняя;

как горяч поцелуй! Дорогая, ты рядом!

Сквозь простуду приходит ко мне воскресение

неуёмного творчества светлым зарядом.

Вес эпической глыбы зачем возвеличивать?

искра чувства вмещает значительно боле.

Различимо на холоде губ электричество

различимо внутри электричество боли.

Стоит нервных метаний моё восхождение

в те края, где соседствуют зори и розы.

Ноту грусти щемящей таит наслаждение,

и является в лёгких спасительный роздых.

***

Зимний холод. Подумаешь, дело какое?

Можно шею закутать спасительным шарфиком.

Ну а Пушкину сладить с имперской тоскою

без натяжек могла бы помочь только Африка.

Смуглый автор «Онегина» Африкой грезил,

отзывался о ней вызывающе молодо,

потому что горячей и нежной поэзии

было тесно в среде петербургского холода.

От парадной скучищи поэт задыхался

и не чтил Аристарха весомые правила.

Он бы в Африке милой навеки остался,