Бесплатный фрагмент - Юность

Поэзия

Павлова Ольга

***

Яркое солнце

Лучами закатными

Утренним днём провожало,

Приветствуя,

Племя лжецов из народа обманщиков,

Твердо настроенных

На путешествие.

В первых рядах

На истерзанной кляче

Главный обманщик

Из кучки обманщиков

Въехал без стука —

Ловкач, не иначе, он! —

В город, построенный

На одуванчиках.

Домики крыты

Резной черепицею,

Крепко стоят

На пушистом фундаменте.

Нет ни охраны,

Ни войск, ни полиции.

Мир демократии

И пацифистов.

Вот меж домов

На аллее Зелёной,

В сквере Добра

И в проспекте Салатовом

Строятся лавки

Приезжих предателей,

Грозных воров, словом —

Предпринимателей.

Стены ларьков,

Частных банков,

Ломбардов

Давят на тонкие стебли

Цветочные.

Город осел,

И цветов миллиарды,

Вдруг постарели

И стали

Непрочными.

Тусклой Луной

В предрассветном закате

Путь освещается

Беглым предателям.

Племя лгунов

Из народа обманщиков

Переезжает

В деревню из ландышей.

Полем бредёт

Караван из обманщиков,

Грозных воров

И мошенников-всадников.

И под копытами

Кляч разлетается

Пепел от города

Из одуванчиков

Дом

Ко мне в окно стучится голубь,

Это знак,

Что мне давно уже пора домой.

Что я и обленился, и размяк,

И город,

Некогда родной,

Мне стал противен.

Наверное, пора собрать рюкзак

И переехать налегке в барак,

На настоящий дом и вовсе

Не похожий,

Поставить там два стула,

Дверь убрать,

Тогда ко мне зайдет любой прохожий.

Я никого не выгоню из Дома,

Раз он не мой, ничей,

То значит, общий.

Я заведу ковер, крючок для гардероба,

Пусть каждый, кто захочет, коврик топчет.

Пусть будет тесно и темно,

Полным-полно набьется в Дом бродяг

(один из них меня в ночи ограбит).

Пол порастет травой,

В углах — кусты,

Не важно,

Лишь бы Дом не стал

Пустым.

Напутствие

Куда летите, журавли?

Опять переезжать решили?

Получше городок нашли?

Про наш вы так же говорили.

Вы в вечном поиске тепла,

И нет у вас, по-сути, дома.

Вы здесь, когда везде зима,

А по весне умчите снова.

По вам скучают здесь и там,

Но вы опять в дорогу рветесь.

А люди машут журавлям:

«Летите! Осенью вернётесь».

Ну что же, отправляйтесь в тур,

Ведь холода уже в эфире.

И так вы долго чересчур

У Юга жили на квартире.

Меня вы не хотите взять,

Мол, я — журавлик-оригами,

Но вам бы не мешало знать —

А я и не просилась с вами!

Мне здесь неплохо и в мороз,

Мне нипочём жара и холод,

А если не взошел коло́с,

Бумагу не терзает голод.

Но приглядитесь под конец,

Глаза раскройте-ка пошире —

Теперь я тоже ваш птенец,

Увы, формата А-четыре.

«Мне кажется…»

Мне кажется, что я живу взаймы,

С людьми не вместе, но повсюду рядом,

Слежу из-за угла, стою в тени —

Мне не нужны их пристальные взгляды.

Сложив себя в пакет за три рубля,

Я понесусь по кочкам в свой чулан,

Дойду, едва ногами шевеля,

И вывалюсь в углу, и буду пьян.

Рассвет меня немного отрезвит,

И я пойму, чем занят был вчера,

Что я, хоть сам и на корню разбит,

Пытался всюду натворить добра.

Я делал комплименты всем подряд

И выяснял, что радует людей,

О чем они друг с другом говорят,

Что служит им источником идей.

Я первым встречным раздавал цветы

И радовался снегу в декабре,

Считал Санкт-Петербургские мосты

И засыпал под ними на заре.

А просыпаясь, брел по мостовой,

Собрав все, что узнал, к себе в карман.

Переберу все, как приду домой,

Пересмотрю и снова стану пьян.

***

Если рельсы в крови,

То на это должна быть причина.

Значит кто-то два года назад, не ровняя углы,

В полном лифте соседу сказал: «Вы здесь лишний, мужчина»,

Занимая последнее место у самой двери.

Значит, где-то на улице

Просто случайный прохожий,

Впопыхах не заметив людей, вдруг на них налетел.

Это значит, тот мир,

что до нашей жестокости дожил,

Был построен из сотен таких человеческих тел.

***

Я был вчера убит,

Перепечатан, разоткан, разбит,

Я был заранее разбавлен

И процежен —

Я был виновен в том,

Что в меру грешен.

Я вами был задуман

Не таким,

Не гениальным, даже не своим —

Я каждым вашим словом создан был,

Мне каждое движенье было важно,

Когда вы брали краски и холсты,

Я был написан на заборе —

И закрашен.

Данильченко Дарья

Революционный

Тот страшный день в истории Варшавы

Его никто не мог предотвратить!

Поляки с точно выдержанным шагом

Пришли Российскую империю давить.

Но зря они пошли, не отступили.

У граждан мирных не узнав ответ,

Они тогда ведь толком не служили.

В восстанье граждан — точно мира нет.

На всё тогда давило то восстанье

Жизнь и талант. Там разницы в давленье нет

Бывало даже, что в отчаянье

Свой отклик творческий рождал поэт.

От сильных чувств, от гнева, возмущенья

Нам некуда бежать, такой у нас конец.

Но можно душу всю излить в одном лишь сочиненье

Так поступил поэт, какой он молодец!

Колыбельная

Посвящено этюду «Революционному» Шопена

Небо снегами затянуто, страшно

Бледная воет метель,

Там мальчуган, взбираясь на башню,

Шепчет свою колыбель.

«Что ж, успокойся, погода-девица,

Сашеньке дай-ка уснуть.

Завтра опять же ты будешь, царица,

Людям хоть дашь отдохнуть?

Все ты бушуешь, не слушаешь сердце,

дай поскорее власть сну,

Ты ведь прекрасна, добра и прелестна,

Сколько всего на кону…

Только закончил мальчишка упрямый

песню свою лопотать.

Сразу и ветер уснул, и метели

Больше не воют опять

Как всадник с крыльями…

Как всадник с крыльями она летит во мгле,

На самом деле так любовь во мне,

Пронзает год за годом, день и ночь,

И мало кто, способен мне помочь

А я лежу всё со слезой в глазах,

С пылающей молитвой на устах,

И всё одно во мне тревожит пыл…

Молюсь о том, чтоб он меня забыл.

Подумать только, столько милых дней

Забыть готова я, но снова старый пень

Что около меня произрастает,

Моей любовью сам себя питает.

И дряхлый пень, взамен за пополнение сил

Поведал, что мой милый приходил.

Он со слезой склонился надо мною

И говорил как будто бы со мною.

Он так скорбя и адски завывая,

Гнобил судьбу, что та не понимая

Любви и прелести всех нежных ласк,

Взяла лишь одного из нас.

А я всё думаю, как Господа задобрить?

Чтоб любящее сердце успокоить

И душу мою в теле упокоить

Помог он мне,

В подземной тишине.

Мы вроде не Ромео и Джульетта,

Но с милым другом разлучила эта

Судьбы жестокая слуга,

Смерть — злобная карга

Жизненный лад

Закрывая глаза, снова вижу я мир.

Мир бес страха и зла, где успех мой кумир.

Углубляюсь во снах, забываюсь в реале,

Там смешно и летуче, как игра на рояле.

В каждом мире душевном звучат оба лада

Как мажор заиграет — приходит забава.

Всё звенит и играет, душа прям поёт

А приходит минор — всё как будто помрёт.

Ну а может зависит всё наоборот!

Может в грусти, печали, виновен не лад,

А настрой человека, он слушаться рад

Слушать критику, злобу, учиться угрозам

Забывать голос сердца, вернуть волю слёзам.

Всё зависит от нас, нет нам в жизни спасенья

Но лишь лучик любви дал остыть опасеньям.

Нужно верить в любовь, верить в счастье, в надежду.

И тогда отыскать будь готов ты мир прежний.

Косенко Антон

Чай с сахаром

Кто свет выключил? Выбило пробки?

Позвать соседа Вовку надо бы…

Придёт, починит. С меня магарыч.

Для Вальдемара калым — достаточно приличный.

Вы помните, вечночеховскую даму с собачкой?

А может быть помните девочку с фруктами?

Труженицу бытовой арены с простынями,

Довольно робко прячущуюся за шторами?

Когда юность коснулась стана дамы,

Превратив бесформенный кокон в пышную нимфу,

Подпившая молодёжь не замечала никого,

Но приветствовала поступь туфель протяжным свистом.

Пластика актрисы — ни на кого не похожая,

С таким даром в ГИТИС на сцену.

Гладили грязные пальцы чистую кожу.

Единственный зритель покорял беспросветно.

Молодость, да! Парад цветения.

Бессонные ночи с кобелями приставучими,

Пахучими запахами едких духов и редкими букетами цветов

На день рождения.

Очередной в дребезги разбился хрусталь,

Не очень то и жаль, ведь он казался старым.

Плачет и смотрит рекламный канал,

Мечтая оказаться среди моделей статных.

Разбитое сердце ревностно мстит принимая работу

В рекламном агентстве.

Бывший «мачо» от этого треснет как гипс.

Пожалеет что бросил. Пожалеет что предал.

Решила прийти по объявлению на пробы,

В туфли новые переобулась перед входом.

Здание с эмблемой «Кастинг» подпирает небосвод.

Ряженый народ столпился. Спорит чей сейчас черёд.

Каждая лезет без очереди, прям по головам,

Подошёл черёд её, открывает дверь швейцар…

Продюсер довольно пузатый с помощником тощим

Нарочно гонят лошадей натягивая вожжи.

С вожделением их взгляд выражал восхищение.

Пялились на тело как голодные на варенье.

Два подбородка изменили форму, улыбались.

А героиня наша дрожала и стеснялась…

— Ало, шеф… Послушай, не шутка.

Нашёл такую, аж тютелька в тютельку.

Имени не знаю, но стройная такая.

Обязательно предложу, убедитесь сами.

Продюсер рот открыл, картавый голос о том:

«Подумай о карьере, мой прекрасный бутон.

Завязывай ребячиться, пройдёшь осмотр телом.

Директор захотел тебя. Вот номерок отеля.»

Матч реванш был взят, дорога длинная

Для неё началась с падения бессильного.

От чего Директор впрок так извращен?

Но улыбка с лица не сходила — он был покорен!

И вот все закружилось, все понеслось.

Она сумела, она смогла.

Милая особа в статьях Акул — пера.

По федеральной трассе Питер — Москва

Летит в Тойоте Ланд Крузер — ГИБДД бессильно.

Журналы глянцем светятся в неоне отражаются,

И все бы хорошо, но вот проклятая случайность,

Она мчалась 140, газ в пол,

Светофор, за мостом столб,

Сталь смяла ноги — не выбраться самой,

Контракт с инвалидом расторгнут уже весной.

В комнате общежития на столе чай с сахаром,

Свет внезапно тухнет все идёт прахом.

Кто свет выключил? Выбило пробки.

Позвать соседа Вовку надо бы.

Придёт, починить, с меня магарыч.

Для Вальдемара калым достаточно приличный.

Малый Георгий

Пойдем, мой друг…

Пойдем, мой друг, товарищ и приятель.

Пойдем туда, куда глядят глаза.

Ведь общества устой мне не приятен,

У меня о всём другая есть молва:

Я не хочу мириться с их непониманьем,

Не подогнусь под их укор,

Уж лучше с близким переживу я расставанье,

Чем начну бессмысленный я спор.

Под их укор гнется почти каждый,

И в жизни толку не даёт,

Говорит, делай так, не повторяй ошибку дважды,

А коль не сделаешь, как просят, для них твой статус упадёт.

Поэтому я новый создам мир,

Где никто не должен никому.

Он будет как целебный элексир,

Для тех, кто не хочет попасть в эту тюрьму.

Вот скажи, как твоё сердце считает,

И как же душа твоя чувствует мир,

Зачем твоё тело вновь воспылает,

Пытаясь игнорить весь этот пир?

Но я понимаю твою борьбу,

Никто не хочет лишиться индивидуала,

Неся на плечах ими данную судьбу,

Ведь их всех долго под одну гребёнку сметало.

Хоть и в душе все читали мольбу,

Я горечи гнобленья знаю,

Я сам всё пробовал на вкус.

То чувство когда тебя не понимают,

Когда записали жалобный папирус,

Но ты не сдавай им свою оппозицию.

Иди против боли, с смеющимися лицами.

Ведь лучше ни с чем, но свободный как море,

Чем с титулом в обществе, но гниющим вне воли.

Ветер

Ветер грозно задувает,

Корни древа взрывая,

Он стремится к разрушению,

И нет иного для него решенья.

Раньше был он так спокоен,

Был он гладью морскою,

Но в час же разгорячился,

Масштабным бедствием вломился

В те дома, что не имели

Место от него укрыться.

Пустил туда свои метели,

Ленивых заставив трудиться,

Чтоб построить сооружение

Для всеобщего спасения.

Но другие люди тоже

Хотели показать чего мы можем.

Из толпы людей страдальцев

Вышел мальчик, меньше зайцев,

Но в себе таил он силу,

Для решения проблемы.

Его помощь все просили,

В голове продумал схемы,

Как бы ветер разогнать

И в ловушку отправлять.

Взял он горы и речушки,

И пещеры, и лочужки,

Мотылял он ветер день.

И на следующий не лень

Ему было всё гонять,

Ведь надо близких защищать.

Лишь на третий день борьбы

Были поданы плоды —

Ветер угодил в пещеру,

Он хотел принять уж меры

Против мелкого мальчишки,

Но триумф не так уж близко.

Мальчик так решительно сказал:

«Ты, подлец, меня достал.

Ты мне не давал рыбачить,

Своими вьюгами маячил,

Настало время заплатить —

Теперь я буду мирно жить.»

И тут же выдул он весь воздух из своих грудей,

И стал любого неба он синей,

И сделал вдох, который только смог,

И Ветер тут же весь умолк.

Теперь таился в заточеньи,

У паренька лишь в попечении,

А паренёк замолк навек,

Защитив тем самым свой Бишкек.

Калашник Вероника

Холодный город в объятьях тумана

В объятиях холод

В ушах грохот.

Туман закрывает глаза

Без света сидят города.

А дома меня ждет семья

Рядом стоит не большая скамья.

Хлопья бегут с темных туч

Был убит последний солнца луч.

Ветер ударяет деревья

Падают бедные сучья.

Искусственный свет фонарях

Делает белые пятна в небесах.

Освещённые лужи следят

В небо где грачи летят.

Бездушные манекены бегут

Понимая что больше не найдут:

Радости в своих глазах,

Красивых берез в лесах,

Светлого лучезарного неба.

Давно забытая дружба

Где уже давно забыла трава

Как по ней бегала детвора.

И город был светлый и теплый

Не темный не твердый

В нем не было жарко

И не было холодно

Здесь был чистый воздух

Тут жил добрый дух

Тут не был туман.

Кожемякин Игорь

Маленький мальчик

Маленький мальчик грустит, громко плачет

Когда-то давно потерял он свой мячик

Вспомнил. как он улыбался играя,

Пустил он слезу от того, что узнал он,

Что это история уже не про мальчика.

По правде, расстроен он не из-за мячика,

Он, одинокий, сидит в своей комнате,

Забился в углу и в слезах просит помощи

Карчевская Ульяна

***

О, любовь моя, ты темной ночи царица,

Ты, как тень, покрываешь мое сердце к утру.

Твои слезы летят,

А я все смотрю

Вспоминаю с тобой я счастливые дни,

В моменты, когда светились глаза.

Когда, смотрев на тебя, я был полон любви,

Но теперь там лишь пустота.

Где та улыбка и запах парфюма родного?

Где радость, смех, где это всё?

Ты оставила меня, как сироту, одного,

Теперь есть только грусть у меня на душе.

Глиняной Иван

Осень в саду: жизнь замирает…

Осень тихой вдовой

Вступает в пестрый терем свой,

В котором летом жили

Цветы и птицы в изобилии.

Где на террасах и балконах

Резвились птицы в красных кронах,

И как на сцене оперной,

Слагались песни, танцы, хоры.

Но осень все переменила

Не так сведи ее картины.

Уже не льется с неба звон,

Как будто умер светлый сон.

И сад пустой, как прежде терем.

Лишь листья шепчут: «Завтра, верим!»

Солодухин Никита Алексеевич

Возле окна сидя, вечерам один,

Сердце моё ноет безутешно.

Тоска в душе, неведомая тьма,

Слёзы текут, смывая нежность души.

В пустоте мир, тоска безоглядна,

Одиноким душе нет отрады.

Сердце рвется от жизни отлученной,

Грусть навсегда села в душу мою.

Прозоров Дмитрий

***

Посреди застолья,

Где смех и пляс не утихал,

Беседу завели за отношенья и любовь.

В том разговоре

Участие я принял с неохотой,

После вопроса от кого-то

«А ты любил?» я замолчал,

А в тишине гремел ответ,

Так сильно, что внутри сводило вены,

Я так молчал, что содрогались стены!

«Я уже любил, мне хватит!

Не хочу я вновь страдать»

И после слов добавил сразу,

Что Лермонтов писал,

Что даже ангел способен на измену!

Я раньше думал, что Джульетта миф

Ромео — плод Шекспировских видений.

Теперь же в сердце от осколков рифы,

А каждый вздох как тысячи лишений.

И если в повести любовь побила зло

Навеки смертным подарив свободу,

То в жизни мне, увы, не повезло

Я без неё живьём иду под воду

Проза

Павлова Ольга

Памяти С. Дубины

Он перебегал дорогу, ему говорили, это опасно. Он не уважал правила, это было по глупости. Он воевал, и не понимал, что значит служить.

Когда перебегал дорогу, было страшно. Нарушал закон, и это было забавно, недолго. Он воевал, и это было еще страшнее.

Чудом не попадал под колеса. Раскаивался в участке и, смеясь, рассказывал об этом друзьям. Он воевал и хотел домой, и вернулся.

Много ног, уйма ног и ни одного кроссовка, ни одной туфельки, кругом берцы. Много рук бледных, наверное, теплых. Кто-то целует его, а он не чувствует, будто они его и не касаются. И он не может ответить — губы связаны, губы слиплись.

Обувь на ногах матовая, не блестит. Подушка неудобная.

Выключите свет, ярко, глаза режет. Выключили, все равно болят. Моргнуть хочется сил нет. Встать охота, ноги не слушаются.

Жениться хотелось. И вчера хотелось, и неделю назад, и год. Потому и женился, вот только, летом. Рады были оба, хоть еще раз женись. А она где же? Нет рядом, потому так и хоЛодно

Дом его закрыт, прямо перед носом стена, и дверь капитальная, ни замка, ни ручки. Как в свои четырнадцать вылезет через окошко. Маловато — широкой души человек, но выскользнул, никто и не заметил. Ну точно, как раньше. И ноги снова чувствует.

Побежал по улице, не бежит — летит. В момент добрался. Вот их дом, пустой. Вот ее старый дом, полный, родители, подруги. Она отдельно от всех, на крыльце сидит, в руках кофе холодный. Зайди, глупая, простынешь как кофе.

Послушала, ушла к себе в комнату. Он за ней, дверь закрылась то ли за ним, то ли раньше.

Коридор бесконечно длинный, темный, а комната извопилась светом. Дверь открыта или уже нет. Стены назад тянут, и чем скорее идет, тем ближе друг к другу жмутся.

Вдруг понял, сейчас явится к ней, а одежда у него вся просолела и влажная. Но она не обидится, никогда не обижалась, только расстраивалась — не за себя, за других.

Вот и вход, совсем узким стал и округлел как-то. Она стоит перед зеркалом, в руках полотенце, только что сняла

Улыбнулся ей, руки протянул обнять. Она кричит, плачет. Не пла-а-ачь, родная. Ну что с ней поделаешь, наверное, счастлива.

Звездная ночь

В преддверии Нового Года каждый ждёт чуда, надеется, что с последним ударом курантов начнется новая жизнь, воплотится всё то, что было так желанно на протяжении всего года. До двенадцати осталось ещё три часа, и городские улицы были наполнены движением машин и прохожих, спешащих в свои квартиры к семьям и праздничному столу. На одном из перекрёстков до сих пор стоял человек в костюме Деда Мороза и поздравлял прохожих, читая стихи и распевая песни о ёлочке.

Там же сидел и рыжий щенок с маленькими чёрными пятнышками над глазами, которые делали его взгляд вдвойне грустным. Он смотрел на стоящего перед светофором парня и сам не знал, чего ждал от него. Вот только парень его совсем не замечал, он говорил по телефону, видимо, поздравляя кого-то, и бурно размахивал свободной рукой в безуспешных попытках согреться. Светофор вспыхнул долгожданным зелёным, и человек двинулся через дорогу. Но пёс не сошел с места, он смотрел всё в том же направлении, но там, где только что находилось лицо человека, теперь стало видно ночное небо. Погода была безоблачной, и щенок видел над собой алмазную россыпь звёзд. Каждый вечер он с радостью встречал их, словно старых друзей, а по утрам провожал взглядом, мысленно обещая себе, что когда-нибудь он посмотрит на них поближе.

Гудок проезжающей мимо машины прервал его размышления, и он скрылся в переулке, где обычно ночевал. Там он сел у одного из перевёрнутых набок мусорных бачков. Металл был холодным, но щенок не отстранялся от него — бак был спасительным, в нём бродяга находил объедки, которые и продлевали его жизнь. Вспомнив о еде, пёс заглянул в лежащий рядом мусорный пакет, но нашел там только пару пустых консервных банок и кипу исписанной бумаги.

Голод давал о себе знать всё настойчивее. Щенок не ел почти ничего уже несколько дней, он сильно истощал и замёрз, но помощи ждать было не от кого, хотя иногда он просил о ней у звёзд, считая их не просто живыми, но, может быть, даже более человечными, чем проходящие мимо него толпами люди. Вот и сейчас он задрал голову повыше и завыл так громко, как только мог, стараясь заглушить звучавший в его голове голос, твердивший о боли в желудке. Будто он без этого мог забыть о ней. Он выл до тех пор, пока в лёгких не закончился воздух, и теперь жадно дышал, опустив голову и смотря на замёрзшую лужу. В этот момент в небо стали взлетать фейерверки, рассекая его на неравные части и временно окрашивая улицы в жёлтый, синий и красный цвета.

Желудок щенка снова скрутило болью, сильнее, чем раньше, и пёс наступил на отражающуюся в луже звезду. Тогда он почувствовал, что стоит на чем-то маленьком и теплом. Подумав, он встал в лужу всеми четырьмя лапами, каждую поставив на отдельную звезду, и те моментально пришли в движение, унося щенка все выше с такой скоростью, что он даже не успел в последний раз взглянуть на всё уменьшающийся под ним город прежде, чем тот стал совсем маленьким. Да, он стоял на настоящих звездах! Даже больше, он шёл по ним! И теперь Луна станет его домом!

Вокруг него гремели и распускались разномастными цветами фейерверки. Боль прошла, он больше не чувствовал голода. Несмотря на ветер, треплющий шерсть, мороз совсем не ощущался. Его мысли успокоились, дыхание перехватило от счастья. Прекрасным было осознание того, что ни в эту ночь и ни в какую последующую ему больше не придётся голодать, испытывать боль или чувствовать боком ледяной холод мусорного бака.

Люди, шедшие по улице, поднимали головы, указывали пальцами в небо. Они видели новую звезду, сияющую ярче остальных, и счастье наполняло их души. Никто из них не подозревал, что в ответ на их радость им машет хвостом тот, кто больше никогда не будет несчастен.

Пойда Оксана

Отрывок «Опасные тайны Сада Природы»

… — Пойдем

Моринна взяла Глашу за руку и потащила следом. Глафира пребывала в легкой задумчивости, если можно так назвать то странное состояние, когда чувствуешь что происходящее невозможно, а оно все равно происходит. Но в этом легком оцепенении Глафире было проще принять ту новую реальность, которая настойчиво вплеталась в

Глафирину жизнь. Моринна в порыве энтузиазма почти избавила девочку от необходимости идти, она была на удивление сильной, и Глаше оставалось только переставлять ноги, а всю движущую силу Моринна создавала сама.

Зато у Глафиры была возможность рассмотреть подробнее участников шествия. Все лады были бесподобны! Глаше льстило, что она попала в их компанию, и, хотя она пока почти ничего о них не знала и не понимала причины интереса к своей персоне, но отчего-то доверяла им. Вот Аня, например, уверена, что они подружатся, и Глафиру буквально захлестнула волна восторга

Аня, эта высокая и совсем взрослая красавица разговаривала с ней на равных, без тени превосходства и снисходительности, хотя было заметно, что остальные лады видят в ней безусловного лидера, и Моринна назвала ее главной ладой, правой рукой!

Больше всего поражала ее царственная осанка. Мама всегда запрещала Глафире сутулится, и выпрямляла ее спину при каждом удобном случае, но девочка считала это скорее глупыми придирками.

А теперь она шла и размышляла, что, если бы даже Аня не носила такой волшебной красоты наряд, ее идеально прямая спина открыла бы ее статус. А уж в таком королевском облачении она выглядела несравненно! Все ее платье простого покроя из странной, едва ли не грубой ткани цвета охры было заткано самоцветами, которые складывались в затейливый, необыкновенной сложности рисунок. Орнамент сгущался по мере приближения к кульминации платья — поясу, который, казалось, сам состоял из одного только сияния.

Камни демонстрировали на платье свои блестящие достоинства и соперничали в красоте и прозрачности, они, то вырастали до крупных сапфиров, изумрудов и рубинов, то рассыпались крошкой сияющего авантюрина, то свивались в спираль таинственных, черных как ночь обсидианов. Казалось, что каждое движение Ани порождает потоки немыслимой сверкающей реки от пояса по ее платью, которая то набирала мощь, то скрывалась в складках одежды, и оторвать взгляд от смены драгоценных переливающихся капель было сложно

Так же трудно было Глаше и в детстве оторвать взгляд от калейдоскопа с его бесконечно разнообразными узорами чудесных цветных стеклышек. Это был как будто целый разумный мир, и стеклышки казались Глаше живыми, танцующими свой бесконечный хрустальный танец с только им ведомой целью.