Бесплатный фрагмент - Я спросил у радио…

«Не всё правдивое смешно,

но всё смешное правдиво».

Фазиль Искандер

Часть 1

1

В музыкальной редакции завели попугая. Простого волнистого попугая. Я сразу подумал: «Почему не канарейку?» А я в это время делал передачу о творчестве во сне.

Подошел к композитору Иннокентию Блоку и спросил: «Кеша, а какие сны снятся попугаю?» Он пожал плечами. А, когда я продолжал приставать со своим дурацким интервью, ответил, что такие же, как и человеку. «Например? — не унимался я. — Какие, какие — эротические сны!» — раздраженно выпалил Кеша.

Это еще больше разобрало мое любопытство: «Ну, думаю, — эротические сны человека в конкретных картинках я себе более-менее представить могу. Но эротические сны попугая?»

Потом, с выражением совершеннейшей озабоченности на лице, я подошел к музыкальному редактору Ире Пальмовой и спросил: «Послушай, Ир, а какие эротические сны снятся попугаю?»

Она немного подумала и ответила: «Попугаиха без перьев».

Логика этого рассуждения вдохновила меня необычайно, моя передачка о снах, кажется, получилась вовсе даже отличной.

2

На работе я очень много курю. Однажды на летучке отдела, когда обсуждался всем надоевший вопрос о переселении из кабинета в кабинет, я даже пошутил, что мне кабинет вовсе не нужен, потому что почти всё рабочее время я хожу по коридору этажа и смолю сигарету за сигаретой.

Так вот, часто случалось так, что библиотекарь Лена Виноградова и музыкальный редактор Ира Пальмова уже идут домой, а я всё курю в конце коридора.

Обычно мы прощались так. Они мне: «До свиданья, Олег». Я им: «Всего хорошего. Приходите почаще».

Однажды они говорят: «До свиданья, Олег». А я им: «Всего вам меня хорошего». Они уже по лестнице начинали спускаться. Но приостановились, и Лена говорит: «Ира, может, вернёмся?"… Но всё-таки не вернулись.

На следующий день я курю в коридоре, а режиссер Злата Крамаренко уже домой уходит: «До свиданья, Олег», — говорит. Я ей: «Всего вам меня хорошего». Она головку так склонила, точно что-то ей ощутилось… Но ничего не сказала. Ушла по лестнице вниз… А через минуту возвращается.

«Ну, — думаю, — ко мне!»

Оказалось, кассету какую-то забыла.

3

Однажды лег спать, а сон не идет. Всё какие-то мысли о своих передачах. А у меня, конечно, как у всякого уважающего себя пациента психиатров и наркологов, — в холодильнике приличный запас снотворного. Съел таблетку — лёг. Не сплю. Съел вторую — лёг. Не сплю. Тут мне вообще всё по фиг стало. Подошел к холодильнику, вытащил таблетки, целую горсть, — кинул их в рот, как какие-нибудь хлебные крошки, запил водой — и пошел спать ложиться.

Не сплю…

А через полчаса чувствую: у меня из левого плеча еще одна рука вырастает. Вернее, такая конечность — нечто среднее между рукой и ногой, как бы гладкая лапа, почти медвежья, только без шерсти.

Пошел на кухню, чтобы эту лапу отрезать. Дверь в коридор закрыл. А тут — за рифленым стеклом двери — силуэты мамы, папы, которые, вообще-то, должны быть в Бишкеке, и Лёшки Петрова, который 15 лет назад вышел из дому и больше о нем никто ничего не слышал…

Потом я спал больше суток.

Проснулся… «Ну, — думаю, — хоть раз в жизни выспался по-человечески!»

Но свою передачу сорвал. Пришлось завотделом фондовую ставить. И вообще меня три дня на работе не было. Поскольку угол отражения равен углу падения…

Стыдно стало перед коллегами и, в особенности, перед начальством. Прихожу в понедельник на работу. Завотделом Елена Жаркова говорит: «А у вас сегодня вечером — эфир. Есть передача? — Нет, — говорю. — Но будет». И лишний раз вспомнил, что редактору оригинальной получасовки на японском радио «Эн-Эйч-Кей» три недели на подготовку дают. И долларов пятьсот аванса… Ну, ладно.

Пошел бить челом операторам и режиссеру, чтоб они вместе со мной в жуткую оперативность впали, — ну и, конечно, Константину Валерьевичу, чтобы он у меня — часика в четыре, может, чуть позже, — без подготовки сыграл крутого капитана Мазура в передаче о современном литературном боевике… В общем — рогом упёрся, и в восемь вечера передача прозвучала.

Потом сидел до ночи в наушниках — ещё одну передачу монтировал. Во вторник выдал в эфир.

Ночью сценарий ещё одной передачи написал. После того, как с Натальей Сосновской её записали, сразу же, даже не покуримши, помчался в другую аппаратную на прямой эфир новостной программы: я ж в обед заскакивал на открытие какой-то там выставки в музее…

Короче говоря, за неделю сделал месячную норму по своему отделу, да ещё и недельную по дружественному нам информационному. И, между прочим, как только какая-то из моей кучи передач прозвучит, — обязательно кто-нибудь встретится или позвонит и скажет, да, старик, здорово! А я никого за язык не тянул. У меня вообще такой привычки нет — своими прокуренными пальцами лезть кому-то в рот пошурудить насчет языка… Между делом, я, конечно, выпил шесть бутылок водки и несчётно пива…

В пятницу, в полдевятого вечера, сдал последний кадр, курю с новоиспечённым режиссером Женей Кирко на родном третьем этаже и жалуюсь ему: «Работаю за четверых, пью за троих, а почему — сам не знаю. — Дык, — говорит Женя, — Олег в России — больше, чем Олег». Затушил окурок в пепельнице, оставил меня размышлять над своей изящной формулой и домой пошел.

Потом звонит из вестибюля.

«Есть вариант, — говорит. — Олег в эфире — больше, чем Олег». И трубку повесил.

А через минуту опять звонит: «Олег Копытов — больше, чем Олег!»

«Во даёт! — думаю. — Зрит прямо в корень!»

4

На работу всегда хожу пешком. На улице Шебутного выходит из трамвая тёзка Олег из ремонтной бригады, и мы идем к Дому Радио вместе. Тут откуда-то появляется девица в суперминиюбке. Фигурка точёная, идет в двух шагах перед нами. Вокруг — дружная весна, утреннее солнце, запахи.

— Да, — говорит, Олег, — всегда бы так на работу ходить!

Я молчу.

— Нет, ну ты смотри не под ноги, а прямо!

Я молчу.

— Чего-т у меня закипает!

Я молчу.

— Ножки-то какие стройные!

— Да, — говорю, наконец. — Особенно правая…

А я, если честно, был с большого бодуна. Мало того — восьмидневного запоя. Мало того, совмещенного с тяжелой производственной деятельностью, когда я за неделю сделал три часа эфирного времени по своему отделу «худвещания» и ещё четыре кадра для информационного.

Прихожу — на этаже только режиссер Лара Голубкина. Увидела меня и сразу спрашивает:

— Ты чего такой засушенный?

— Видишь ли, — говорю, — вот как проснулся сегодня, так и мучаюсь вопросом, кто я сегодня — то ли мумий, то ли тролль? Сказал, а сам подумал: «Да-а… Как по Радио по Дому я без шуток не хожу»…

5

Работать чаще всего мне приходится без выходных. Хватаю любой эфир. Да и собственная нагрузка немалая. Так что если денька три свободных в месяц у меня выпадает — и на том спасибо. Но обычно рабочая неделя заканчивается часиков в восемь-девять в воскресенье.

С утра по воскресеньям на этаже весело бывает. Это время молодежного эфира. Обязательно, кроме дежурного ведущего молодежного канала, «Наше время» называется, — ещё кто-то из «молодежки» на работе. Эти ребята вообще пропадают на работе всё время. Причем дело и не в дело. Может, от неустроенности в личной жизни. А может, им просто нравится. Как тому заключённому фотография Ломоносова…

Как-то часов в шесть в воскресенье работать закончил. Лёня Неделин — сосед по кабинету — только три часа назад ушел. Свой эфир он еще в 12 закончил, но, я же говорю — ни жены, ни детей, даже подпольных, за ним пока не водится, даром, что с таким титаном духа и плоти рядом сидит… Мог бы поучиться…

Ну, иду, в общем, и думаю: «Вот кайф! Каким я сегодня молодцом — как рано отстрелялся!"… А потом взгрустнулось. Егор совсем хулиган стал. Вообще-то хорошо в хоккей играет, учится вроде бы неплохо. Но как учительницам, особенно молоденьким, в его 5 «б» идти, так они причитают: «Опять в класс, где этот Копытов! У меня от одной мысли об этом артериальное давление подскакивает!» Что с ним дальше-то будет, если сейчас от одной мысли о нем у молодых женщин давление подскакивает?!.. Аринка тоже хороша. Ей всего два года, а она уже ругается: без единого глагола, но вполне художественно. Как обидится на Егора, так давай кричать: «Гога! Палка! Попа!» А то и еще похлеще… Зато книги любит читать. И её вкусы с моими совпадают. Вытащит с полки Льва Шестова или Ивана Ильина, сядет на пол, страничку прочтёт — оторвёт за ненадобностью, другую прочтёт — оторвёт… Аэлите еще семи месяцев нет, а она не только всё кричит, как индеанка на партсобрании, но и так скачет по кроватке, что всю её доломала. Что с ней дальше-то будет?!..

Ну, иду, значит, думаю свои невеселые думы. Вдруг откуда-то сбоку Лёня Неделин выскакивает. «Привет, — говорю. — Давно не виделись. Ты откуда? — Да вот, — отвечает, — в „Дружбе“ сегодня барды выступают». Я, как интеллигентный человек, конечно, молчу. Не стану же я родному соседу по камере признаваться, что наши барды, в отличие от исторических, — это люди неоднозначной, то есть однозначной эстетической ориентации. Культурное меньшинство, в смысле… «Да, кстати, — говорит Лёня, — ты видел вчера по Мангазейскому телевидению передачу Травкиной? Про фестиваль „Бригантина“? — Я отрицательно мотаю головой. — Хорошая передачка, толковая!» Я, конечно, как человек интеллигентный, молчу. Люся Травкина, конечно, журналист хороший, только очень смелый. Делает передачи на темы литературы и искусства, а Бахтина не читала. И даже не знает, кто это такой. Ладно бы по сельскому хозяйству специализировалась… А однажды она заявила, прямо в эфире, что Володя Чеченский, у которого, между прочим, папа в Израиле, — художник-абстракционист… Нет, вы представляете?! Еврей-абстракционист!.. По-моему, это смело!..

Однако пауза затягивалась…

«Им хорошо», — говорю. Лёня даже не понял: «Кому? — Телевизионщикам. У них же — картинка! Между прочим, цветная». И вздыхаю: «А у нас что? Наша книжка вовсе без картинок… И вовсе даже не книжка. — Да, — в ответ вздыхает Лёня. — А у нас всё на пальцах объяснять приходится». А потом сам себя поправил: «И даже пальцев у нас нет. Какие на радио могут быть пальцы?!» А я про себя думаю: «Ну почему же, у некоторых пальцы даже на радио есть. Вот давеча звукооператор Маша Гузеева, делая какую-то хитроумную операцию сразу с четырьмя магнитофонами, что-то там сманипулировала и произнесла: «Я своими пальчиками всё, что хочешь, могу сделать!» А я, как-то машинально и рассеянно спросил: «И кому хочешь?» Она скромненько так поведала, что любому. А я усомнился…

Но вообще-то я человек не очень злой.

6

Если честно, на Мангазейском радио ещё довольно много пережитков прошлого. Например — машинистки. У каждого редактора-журналиста — своя машинка, в информационном отделе, с которым наше «художественное вещание» дружит до смеха и слёз, вообще несколько компьютеров. Про бухгалтерию я вообще молчу… Но тем не менее у нас есть машинистки — целых три. Целое «машбюро». Что они день-деньской делают, кроме того, что кротко о чем-то и ком-то бедуют и смотрят телевизор?.. Вообще-то иногда они действительно печатают материалы. Вот, скажем, заночевал журналист не дома, где почти у каждого тоже есть печатающее устройство, — а заночевал журналист у любовницы, у которой много каких устройств есть, а вот печатающего нет. Что в таком случае журналисту делать, если ему в десять утра материал сдавать? Понятно, писать от руки, а потом бежать на работу ровно к девяти утра, а не как обычно, и отдавать материал в машбюро… Впрочем, любовница есть не у каждого. У меня, например, её нет. У меня и так трое детей от второй, любимой, жены, почти взрослая дочь от первой, есть еще сын от женщины из венгерского города Будапешта, — про остальных ничего не могу сказать, — а мне, между прочим, скоро тридцать семь: пора и о душе подумать… Поэтому к машинисткам я хожу редко…