Американским биографическим институтом номинирован на звание ЧЕЛОВЕК ГОДА 1997 (MEN OF THE YEAR). Выступал с концертами во всех республиках СССР — в Финляндии, Польше, Словакии, ГДР, ФРГ, Аргентине, Уругвае, Чили, США, Канаде.

Написал музыку более чем к 30 телефильмам и радио — спектаклям. Пишет произведения и обработки соло для гитары дуэтов и квартетов. ТРОПИКАНСКИЙ концерт для 4х гитар и оркестра. РУССКИЙ КОНЦЕРТ для гитары и оркестра. Более 40 публикаций в газетах, это интервью и статьи.

Работал солистом инструменталистом в Киевской филармонии, в Доме органной и камерной музыки. В Аргентине, город Кордоба — солист оркестра танго и солист театра САН МАРТИН. В США, город Хьюстон — частные концерты и преподавание композиции в музыкальной школе. В Канаде с 2010 года не играет, только занимается композицией.

Луганск

Мои родители русские, православной веры. Отец — Полухин Иван Петрович, родился в тысяча девятьсот втором году в селе Петраковка, Курской области.

Мать — Полухина Мария Дмитриевна, в девичестве — Авдюгина, тысяча девятьсот десятого года рождения, донская казачка, которая родилась в деревне Машлыкино, Ростовской области. Отец рассказывал, что когда ему было пятнадцать лет, он под впечатлением игры на гармони сельского гармониста, выкрал у отца деньги, которые тот собирал на покупку коровы и купил себе «хромку». Так называлась в то время русская двухрядная диатоническая гармоника. Конечно, это ему дорого обошлось, выволочку получил приличную, да и деревня вся смеялась над ним. Но тут случилась революция. Власть захватили большевики.

«Керенки» исчезли из обращения, корову не купили, а гармонь осталась.

Мой отец, от природы имея отличный музыкальный слух и память, быстро научился играть «по слуху» не только «Барыню», но и другие модные в то время танцы и песни. Его начали приглашать играть на свадьбах и он заработал денег и на корову, и на ремонт обветшалой кровли их дома.

После окончания гражданской войны состоялся первый призыв в Красную Армию. Отца призвали служить. Он служил в Москве, охранял Кремль. После завершения срочной службы ему предлагали поступить в школу командиров, но он отказался и вернулся в Петраковку. В стране была объявлена новая экономическая политика, так называемый НЭП. Отец открыл сапожную мастерскую, но дела пошли плохо, и он уехал на Донбасс.

Хотел работать шахтёром, но устроился на патронный завод сначала учеником, а затем

Мать моя к этому времени уже побывала замужем и имела двоих детей от первого брака. Муж ее — Павел Павленко был скорняк, шил шубы и хорошо зарабатывал. Профессия сложная и тяжёлая, тут нужна большая физическая сила при выделке шкур. Когда начали устраивать колхозы — ему предложили записаться.

— Я же не работал на земле, давайте я буду шить шубы, я же скорняк. Раскулачили, забрали всё, а голытьба даже подушки забрала. Павел сказал моей матери, что в степи в стоге сена спрятал 2мешка зерна. Сказал — бери понемногу. Однажды зимой напали волки, но не тронули. Мать рассказывала, когда мне было лет 14. Мужа сослали в Сибирь на перевоспитание. Муж там заболел и умер. Мать осталась вдовой с двумя детьми. Младшему Ивану был год, старшему Алексею — четыре года. Начался голод. Ваня умер, а Алексей выжил. Мать поступила работать в совхоз, где директором был дальний её родственник, который сумел ей помочь уехать в Луганск. Поступила на патронный завод разнорабочей. Образования она не получила.

Андрей Ледовской — товарищ моего отца по работе, познакомил его с Марией Павленко и они поженились. Ледовской с семьёй жил в районе Каменный брод. И он посоветовал построить дом там же. Потом стал крёстным отцом.

На окраине Луганска отец своими руками построил небольшой домик на большом земельном участке, где посадили с матерью много фруктовых деревьев. В этом доме восьмого июля тысяча девятьсот сорок первого года родился я. А в стране уже шла Великая Отечественная война.

Отца в первые же дни войны эвакуировали с заводом в Подмосковье. Мать рассказывала, что немцы, захватив Луганск, оставили итальянцев и двинулись дальше. Итальянцы особо не свирепствовали, но мы сильно голодали. Я заболел рахитом. Мать меня лечила народными средствами по советам бабки, а то мог бы оказаться горбатым. Она пережила голод 1932 года и имела опыт выживания. Готовила похлёбку из крапивы, добавляя немного кукурузной крупы, пекла лепёшки из лебеды, салат из одуванчиков. Покупала кукурузу, вручную молола, муку продавала и на вырученные деньги покупала хлеб, молоко.

Окончилась война. Четыре родных брата матери погибли на войне. Отец не воевал, но трудился на военном заводе дни и ночи, своим трудом обеспечивая нашу Победу. После войны вернулся в Луганск. По христианскому обычаю решили меня крестить. Как рассказывала позже мне мать, во время крещения случился казус: у батюшки от свечи загорелась ряса. Но батюшка не растерялся и сказал, что это знамение — у ребёнка будет необычайная, яркая жизнь. Жизнь, действительно, оказалась насыщенной яркими событиями и думаю, что они будут интересны читателям.

Послевоенные годы запомнились тем, что мне постоянно хотелось есть, и я мечтал, когда вырасту, то стану поваром и вдоволь наемся. Увы, поваром не стал, а стал гитаристом. Я не случайно стал играть на гитаре. Наш домик находился на окраине Луганска, а дальше было поле, заросшее бурьяном и кустарником, а за ним посёлок имени Кирова. Однажды приехали цыгане, Поставили они палатки, и закипела цыганская жизнь. Женщины гадали на картах, а мужчины делали металлическую посуду: вёдра, кастрюли. Мой отец в то время работал на паровозостроительном заводе имени Октябрьской революции. Несмотря на то, что он не имел достаточного образования — окончил всего четыре класса церковно- приходской школы, но у него был очень красивый почерк.

Отец помогал цыганскому барону выписывать на заводе обрезки листового железа для изготовления посуды и заполнять всякие бумаги. Барон не мог ни читать, ни писать. Шёл 1950 год, посуда была большой редкостью. Цыгане посуду лудили, покрывали медным купоросом, и она выглядела, как медная. Простодушных, доверчивых людей обманывали, говорили, что это медная посуда и люди её покупали. Мать цыганкам шила одежду. Однажды у неё пропали ножницы. Это был в то время серьёзный дефицит. Мать пошла к барону и рассказала о пропаже. Ножницы подкинули обратно. Но серьёзного воровства не было.

Я до сих пор помню вкус баронского бутерброда: кусок батона, намазанный маргарином и сверху политый сливовым вареньем. Вечерами цыгане отдыхали, пели песни под гитару и танцевали. Собиралось много людей, они аплодировали, но денег не давали — их у людей не было — время было трудное.

В это время, когда я учился в школе, влюбился в девочку Надю. Жила она с матерью и старшим братом недалеко от нас. С братом часто дрался. Отец у них погиб на войне. Старшая сестра Нади сидела в тюрьме. Когда она вышла на свободу, то выглядела измождённой старухой, хотя была совсем не старой. К Наде у меня была чистая детско-юношеская любовь. К ней на свидание я ходил часто с пучком моркови, вырванной на грядках. Уже не помню — было ли у нас объяснение в любви, но свою любовь к Наде я мечтал излить в песне под гитару, игра на которой была для меня чем-то божественным и недосягаемым. Я просил отца купить мне гитару, но в семье не было свободных семидесяти пяти рублей, столько стоила самая дешёвая семиструнная гитара в магазине. Но судьба уже предначертала мне моё музыкальное будущее и подбросила мне пятьдесят рублей, которые я нашёл на дороге. Отец добавил ещё двадцать пять, и гитара была куплена.

К ней прилагалась небольшая инструкция по настройке. Я читал её и почти ничего в ней не понимал. То, что первую струну надо натянуть произвольно — было понятно, но дальше говорилось, что вторая струна, прижатая на третьем ладе, должна звучать в унисон с первой открытой. Что такое «Унисон?». Откуда идёт нумерация ладов — от головки гитары или от розетки? Что обозначают эти белые кружочки на грифе?..

Выручил брат Алексей, недавно вышедший из тюрьмы. Он всё мне растолковал. Даже научил трём аккордам. Под них я с друзьями пел разные блатные песни. Позже купил самоучитель игры Михаила Иванова, и начал изучать нотную грамоту.

Когда в клубе «Текстильщик» был организован ансамбль гитаристов под руководством Бориса Демидова, то я стал участником ансамбля. Свободное от школы время я учил азы нотной грамоты, осваивал технику игры, теперь уже на приобретённой шестиструнной гитаре. Прошли годы. Эта девочка стала Надеждой Морьевой — преподавателем бальных танцев во дворце культуры имени Маяковского.

Но не только гитара занимала всё моё свободное время. Очень сильное впечатление на меня произвёл кларнет. Самостоятельно по школе немецкого кларнетиста Китцера я научился играть на кларнете и играл в школьном духовом оркестре. Затем попробовал себя в инструментальном квартете. В эти годы я пристрастился к чтению книг. Появилась идея — устроить обменную библиотеку. В летней кухне устроил стеллажи для книг, которые часто покупал на рынке у старушек и выдавал ребятам, которые приносили свои для обмена.

Но гитара вновь позвала к себе. В Доме Культуры завода имени Октябрьской Революции студент музыкального училища Николай Воробьёв организовал городской оркестр гитаристов. Репертуар оркестра был довольно сложный, но меня приняли, и я играл партию первой гитары. Николай Воробьёв был талантлив — он даже начал сочинять концерт для гитары и играл мне куски концерта. Как я помню — это была красивая романтическая музыка.

Воспоминания моего друга Владлена Никитенко — инженера Института Гипроуглеавтоматизация (шахтной автоматики), любителя — гитариста:

«Приехав с другом на пляж реки Северский Донецк, мы увидели группу ребят, которые слушали очень красиво звучащую гитару. Нам разрешили, присоединится. Больше я от них не отходил. Позже я узнал, что играл на шестиструнной гитаре Николай Воробьёв. Слушали мы его до вечера.

Потом сели в пассажирский дизель — поезд, на остановке Центральный пляж в пустой вагон и снова слушали гитару. Вдруг с двух с двух сторон входят ревизоры. В Луганске нас высаживают и строем ведут в вокзальное отделение милиции.

Там нас начали допрашивать. Посыпались угрозы, проверили наши адреса, пошли звонки на места нашей работы и т. д. Сидим под охраной, обстановка весьма напряжённая и неопределённая… и вдруг зазвучала гитара…

Надо было видеть, как начальник отделения милиции и его сослуживцы буквально на глазах начали добреть. Их голоса стали тише, а потом их души, видимо, стали реагировать на музыку и оттаивать… вот так гитара подействовала на милицию. Попросили сыграть что-то ещё по заказу и вскоре всех нас отпустили с миром с благодарностью за гитару».

Познакомился с Анатолием Бельдинским — гитаристом и хорошим человеком, и он посоветовал мне поступать в музыкальное училище. По профессии — он инженер-конструктор по машиностроению, ведущий специалист Луганского тепловозостроительного завода. Когда пошёл на пенсию — работал гитаристом в филармонии. Написал в 1957 году испанский танец, который Константин Смага назвал — «кубинский народный танец». Я написал пьесу для гитары — «Воспоминание о Бельдинском».

В 9–10 классах я проходил обучение токарному делу на небольшом заводе металлоизделий, который находился недалеко от музучилища. Его производственный мастер Иван Иванович говорил: «Пётр, посмотри, дверь в музучилище узкая, а у нас широкая. — Иди в узкую дверь, а в широкую всегда пустят».

Я выбрал «узкую дверь» и после окончания школы стал готовиться к поступлению в музыкальное училище. Не помню всех подготовленных пьес. Помню только этюд Наполеона Коста ля мажор, опус номер двадцать три. Приёмной комиссии моя игра понравилась. Спросили: «Где обучался игре?». Ответил, что самостоятельно по самоучителю. На вопрос: «Как собираетесь сдавать экзамены по сольфеджио и теории музыки?»

Пришлось заверить комиссию, что за год обучения я подготовлюсь и сдам экзамены по этим предметам.

После небольшого совещания, комиссия пошла мне навстречу, но стали проверять мой слух. На фортепиано нажимали одновременно две три клавиши и просили спеть отдельно каждую ноту. С этим заданием я справился легко.– Спойте гимн Советского Союза…

— Я не знаю слов… — Как же так? Ведь его по радио передают каждое утро.

— У нас нет радио, — отвечаю без всякого вранья, — электричество провели недавно. Я занимался и читал при керосиновой лампе.

— Тогда спойте, что знаете. Песен я знал предостаточно. Выбрал самую приличную. Не помню названия, но там были слова: «Мы одни, с нами только гитара, что умеет нам петь о любви…». Посмеялись, но приняли.

На Почтовой улице находилось музыкальное училище и двух небольших домиках во дворе. В главном корпусе находились струнный, фортепианный и хормейстерский отделы шли групповые лекции, во дворе в домиках разместились народники и духовики. Напротив главного корпуса было небольшое двухэтажное здание. Студенты его в шутку называли — «Консерватория».

На первом этаже большой зал, там проходили репетиции оркестра народных инструментов. Руководитель директор училища Яровой Виктор Кириллович, он преподавал домру.

Иван Акинин преподавал мне дирижирование и оркестровку. Его советами я пользуюсь, когда пишу музыку для оркестра. Среди преподавателей были знаменитые личности.

Иван Стаматти — тромбонист, играл в оркестре батьки Махно. Михаил Осипович Дунаевский, концертмейстер, родной брат композитора Исаака Дунаевского.

В Донецке художественным руководителем шахтёрского ансамбля песни и пляски ДОНБАСС был Зиновий Дунаевский, автор Шахтёрского вальса, очень была популярная и прекрасная песня — это гимн Донбасса.

Сольфеджио и гармонию преподавал Лазарь Воль. Худой, с копной чёрных волос и с дьявольским блеском в глазах. Ну, вылитый чёрт! Талантливый композитор. Написал оперетту и её в городском театре исполняли. Однажды, на уроке сольфеджио, я решил пошутить (весьма неудачно). Когда пел гамму до-мажор, то вместо ноты соль, спел — Воль. И что? «Посеешь, ветер — пожнёшь бурю». Он орал, что я бездарность, что я поступил потому, что дал взятку. Когда я сказал, что пожалуюсь директору, он, обращаясь к студентам, сказал — я такое говорил? Все хором ответили — нет. В процессе учёбы заставлял меня решать труднейшие гармонические задачи. Мне пришлось изрядно попотеть, но я так знал гармонию, что при поступлении в консерваторию, помогал своим землякам абитуриентам.

Георгий Андреевич Аванесов — мой преподаватель гитары — был домристом и технику игры на гитаре знал только в общих чертах. Главная заслуга его в том, что он готовил меня, как солиста, воспитывал, как спортсмена — быть уверенным в себе. Он говорил мне, что надо практиковаться столько, чтобы игра вызывала у публики иллюзию лёгкости. Но перед самым концертом нельзя играть программу. «Тебе через пятнадцать минут на сцену, — говорил он, — а ты уже всё сыграл, — игра твоя будет выхолощенной, неэмоциональной».

Вячеслав Ткачёв, преподаватель по общему фортепиано, слушая, как я играл «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, спросил: «А ты сможешь всё это пропеть? — если нет, то у тебя только пальцевая память а она ненадёжная.

Благодаря таким наставлениям, я стал артистом. Я никогда не разыгрывался перед концертом. Гитара лежала на стуле в концертном зале. Я в туалете горячей водой распаривал руки, шёл на сцену, проверял строй и начинал играть.

Как-то на уроке оркестровки мне задали работу: оркестровать «Старый замок» Мусоргского для оркестра народных инструментов и продирижировать. Вначале директор музучилища Виктор Кириллович Яровой перед оркестром начал рассказывать программу произведения: «Представьте старый заброшенный замок, полуразрушенный, вороны каркают». И предложил мне стать перед оркестром дирижировать. Во мне взыграл дух противоречия. Я, недолго думая, выпалил:

«Друзья, Виктор Кириллович ошибается только потому, что прочитал неправильный перевод с французского, старинный замок на рисунке Гартмана, который вдохновил Мусоргского на музыку, совсем не такой. Перед замком стоит Трубадур и поёт серенаду».

Скандала не было. Он вызвал меня в кабинет и спросил: «Откуда ты это знаешь?». Я ему сказал, что принесу картинки Гартмана. Принёс и он меня поблагодарил. Я ему тоже очень благодарен. Он меня выручал неоднократно. Один случай я помню. На четвёртом курсе дирекция русского театра предложила мне оформить музыкально спектакль американского драматурга Теннесси — «Орфей спускается в ад». Я устно договорился с директором театра на определённую плату. Когда он перед спектаклем принёс контракт, где сумма была занижена вдвое, я отказался работать. Шум поднялся страшный. Вызвали директора училища: «Ваш студент срывает показ спектакля!». Когда он выслушал мои объяснения, то заявил директору театра, что я студент хороший, претензий ко мне нет, а то, что подрабатываю в свободное от учёбы время — это моё право. Я ушёл домой, а вечером ко мне приехал заместитель директора и привёз переписанный контракт на ранее оговоренную сумму. Спектакль удался.

Я с театром даже ездил на гастроли. Мне предложили поездку по городам — Житомир, Кривой Рог, Сухуми, где в каждом городе по месяцу, оплата 5 рублей за спектакль. Спектакль «Орфей спускается в ад» играли 4 раза в месяц, но я отказался. 20 рублей в месяц это смехотворно, и тогда меня зачислили заведующим музыкальной части театра на 100 рублей. Гастроли, летом у меня каникулы. Поехали в Житомир, но некоторые артисты начали возмущаться, студент получает 100 рублей, а они 80. Директор сказал, что будет платить за спектакль. Я говорю: «покупай мне билет на Луганск!». Записал на магнитофон свою игру, когда артист берёт гитару и делает вид что играет — включают запись. Уехал, но артист, который играл главную роль, сказал: «или вы вернёте гитариста — или я ухожу из театра». Получилось то, что я ожидал — не живое звучание гитары и не вовремя включали запись. Прислали телеграмму, и я вернулся. В Кривом Роге встретился с двоюродным братом, он строил заводские трубы из огнеупорного кирпича. Рано умер — его лёгкие были забиты цементной пылью.

В Сухуми на пляже познакомился с девушкой, с которой проводил время только на пляже и не более. Когда гастроли заканчивались — она меня пригласила в гости. Меня ожидали, стол был накрыт. После застолья отец говорит, что я нравлюсь его дочери и предложил, чтоб я женился. У него плантация мандарин, работать я не буду, буду только играть в своё удовольствие. Я сказал, что ваша дочь мне нравится, но я хочу стать артистом и играть на сцене.

Такова моя судьба и я её выбрал. Я не представляю жизнь без музыки. Расставание было печальным. Мне это было наукой думать о последствиях встреч.

В здании кроме русского театра играли спектакли и украинского музыкально-драматического театра. Я с удовольствием посещал спектакли, особенно музыкальные. Наталка — Полтавка, Цыганка Аза, «В недилю рано зилля копала». В одном из спектаклей была такая сцена: старуха говорит деду — «подержи курицу». Он берёт курицу, но она вырывается из рук и бежит по сцене. Начали ловить курицу — ей некуда деваться, и она прыгает в оркестровую яму прямо на голову старому виолончелисту, и от страха наделала ему на лысину. Он начал возмущаться — «почему на меня?» Концертмейстер, скрипач невозмутимо ему говорит — «курице виднее», намекая на квалификацию его игры. Юра мой друг фаготист, студент музыкального училища — «нет, она наверно антисемитка».

Мы получали квалификацию дирижёра оркестра народных инструментов. На балалайке я играл в оркестре Георгия Андреевича Аванесова. А домру изучал у Сергея Артемьевича Васильева, заслуженного деятеля искусств УССР, директора, музыкальной школы, которая находилась недалеко от музыкального училища.

Пришёл на урок, а в кабинете сидел молодой мужчина, познакомились, Юрий Васильев сын директора школы. Он был концертмейстер виолончелей симфонического оркестра. Предложил играть вместе. Я сделал несколько обработок популярных пьес для виолончели и гитары. Он играл замечательно, особенно Чайковского, Шопена, Глазунова и другие романтические пьесы. Он не был женат. Был болен — шизофрения. Приступов я не замечал, но странности были. Прихожу к нему домой на репетицию, — на столе стоит гроб, покрашен чёрной краской. Это зачем? «Понимаешь — при виде гроба я лучше воспринимаю музыку Баха. А не было желания в нём полежать? Как ты догадался — я думаю ночью в нём спать. Ничего удивительного, Белоснежка же спала в хрустальном гробу».

Пьес 20 мы записали на радио. Играли концерты по приглашению. Юра был эрудированным, хорошо обученным музыкантом. Многому я у него научился. Фразировке, понимать построение произведения, даже начальные уроки композиции.

Когда между лекциями был большой перерыв — я обедал в столовой, студент подошёл и сказал, что меня зовёт мой преподаватель Георгий Андреевич. «Скажи ему, что я доем и приду». Когда я пришёл — он был злой и сказал, что он отказывается со мной заниматься. Я пошёл к преподавателю домры Сергею Артемьевичу и рассказал о конфликте. «Не волнуйся — я с ним поговорю», он был учителем Георгия Андреевича. «В крайнем случае — я буду тебя учить». А это было равносильно. Аванесов не играл на гитаре и Васильев не играл. В киевской консерватории Марк Моисеевич Гелис преподавал баян, домру, балалайку, гитару, бандуру, и цимбалы. Многостаночник. Отец Юры вопрос решил, и занятия продолжились, как ни в чём не бывало. Аванесов давал задание — какую пьесу разобрать, а сам уходил, говорил, что его в горком вызывают. А находился он за углом — назывался винный магазин.

После окончания консерватории, когда я приезжал к матери, я всегда с ним встречался. Приходил преподаватель баяна Пётр Апостолов и мы шли в горком и нам выдавали три бутылки портвейна.

Награды Георгия Амбарцумовича Аванесова:

1960-заслуженный артист УССР.

1967-награждён орденом Трудового Красного Знамени.

1973-заслуженный деятель искусств УССР.

Умер в 1982 году. Прожил 60 лет. Походы в горком вредят здоровью.

Я благодарен Георгию Андреевичу за помощь, которую он мне оказывал. Написал он письмо в музыкальную фабрику в Ленинград, чтоб мне изготовили гитару вне очереди. Решил вопрос с директором театра — у меня с директором был конфликт. А самое главное — согласился обучать меня. Класс гитары хотели закрыть, поскольку не было преподавателя. В его оркестре народных инструментов насчитывалось около 100 человек. Его все любили. Многим он помогал. Все оркестровки он делал сам. Это огромный труд. Репертуар был разнообразный.

Из оркестра Георгия Андреевича, любители, которые играли на различных инструментах, стали профессионалами. Борис Стус — балалаечник, профессор Астраханской консерватории. Анатолий Пересада — домрист, профессор Краснодарской консерватории. Николай Белоконев –домрист, профессор Киевской консерватории. Вячеслав Воеводин — профессор, ректор Донецкой консерватории.

Владимир Бобырь — главный дирижёр ансамбля песни и пляски военно-морских сил в г. Севостополе. Эмиль Голиков — преподаватель культпросвет училища. Александр Сушков — балалаечник, инженер строитель. Александр Харютченко — литавры — комозитор, ученик Хачатуряна.

Виктор Поздняков, труба — учился у знаменитого Докшитцера в Московской консерватории. Анатолий Калабухин — домрист, профессор, народный артист Украины, дирижёр Харьковского театра онеры и балета. И многие другие, которых я не знаю. Я уехал из Луганска в 1963 году.

Мой дом находился от музучилища более чем в пяти километрах. Я каждый день в любую погоду ходил на учёбу пешком. Общественный транспорт в наш район «Каменный брод» не ходил. Наш дом находился на вершине холма. Чтобы зимой спускаться и подниматься, отец сделал, как у альпинистов приспособление, которое я привязывал к ботинкам и мог ходить без проблем.

Сочинительством музыки я начал заниматься где-то на третьем курсе музучилища. Правда, почти все мои ранние сочинения пропали. Недавно мой друг любитель гитарист Владлен Никитенко выслал рукопись пьесы «Умирающий тореадор». Я эту пьесу сочинил в 1960 году и посвятил ему. Были какие-то вальсы, ноктюрны и даже похоронный марш на смерть брата. Когда я был студентом музыкального училища, влюбился в пианистку Ирину Хрисонопуло. Её мать работала администратором гостиницы, деньги в её семье водились. Ирина была хорошо одета, и я со своими рабочими ботинками, в которых проходил всю учёбу в училище, стеснялся к ней подойти и признаться в любви. Но многие годы мы были друзьями. В 2012 году я написал «Интимную сюиту», как воспоминание о несбыточной любви.

В училище существовала организация под названием «Смурком». В неё входили студенты со странностями. Например, баянист — племянник первого секретаря горкома партии. Он по воскресеньям ходил на центральный рынок и учил цыган, выступавших там с песнями, музыкальной грамоте. В училище он летом и зимой ездил на велосипеде. Студентка Андриевская из дирижерско — хорового отделения, только что изучив написание нот, заявила, что пишет концерт для хора с симфоническим оркестром. Или другой пример — Николай Полоз, в последствии став композитором, написал девять симфоний, а студентом ходил по центральной улице с портретом Бетховена и спрашивал у прохожих: «Похож я на великого Бетховена?».

Чтобы стать членом «Смуркома», надо было пройти испытание. Студенты народного отделения: баянисты, домристы и балалаечники должны были у входа в здание филармонии, когда публика входит на представление, играть «Светит месяц». Другие же не народники, ходили в антрактах и предлагали купить потёртые подтяжки для брюк. Я был вице — президентом «Смуркома». На собраниях мы давали концерты. Например, исполнялись фантазии на тему «Чижик Пыжик». Тромбонист Василий Слобков играл тему, а пианист Илья Наймарк играл виртуозную обработку. Скрипач Александр Панов, в последствии профессор киевской консерватории, играл собственную обработку блатной песни «Падлюка Сонька».

Я тоже не отставал от других, пел под гитару блатные песни. Примерно такая же организация была и городской филармонии, но на более профессиональном уровне. Я жил в рабочем районе, на улицах по вечерам собиралось много блатных ребят. Они распевали песни и пили вино. Когда я после занятий проходил мимо них, они звали меня поиграть. Кличка у меня была «Композитор». Я им играл популярные в то время мелодии типа французского вальса «Домино». В награду мне всегда наливали стакан вина, как гонорар. Я был неприкасаемым. Меня никто не мог обидеть. Когда учился на третьем курсе и попытался сыграть им что- либо серьёзное из классики, они кричали: — Эй, композитор, бросай училище! Ты с каждым годом играешь хуже!..

По общему фортепиано у меня сначала была молодая и красивая, лет тридцати женщина. На одном из уроков она мне сказала:

— Пётр, у вас плохое стаккато. — Представьте, что это горячий утюг, — она взяла мою руку и опустила её на своё загорелое бедро. — Это утюг. Работайте пальцами… Смелее… Вам жарко?.. Меня начинало трясти и брюки становились тесными, но я не мог ничего поделать с собой. А в это время приходит следующий ученик — аккордеонист Кокушкин. Ему двадцать шесть лет. Я говорю, чтобы немного успокоиться: «Можно, я еще немного поиграю на фортепиано?». Кокушкин начинает улыбаться. Не успокоившись, я выскочил, как ошпаренный из класса. А сзади раздался смех. Пошёл я к директору и попросился к другому преподавателю, объяснив причину перевода неважным самочувствием. Директор удовлетворил мою просьбу, сказав, что я не первый, кто просит о переводе.

Мой новый преподаватель — Вячеслав Ткачёв, дал мне для изучения пьесу Самуила Майкапара «Вариации на русскую тему». Эту пьесу я должен играть на академическом концерте. Вынужден был рано приходит в училище, чтобы позаниматься. В ту пору классы были часто заняты, и мы студенты народного и духового отделений были не готовы к экзамену.

Когда у пианистов был экзамен по специальности, то зал был пуст, присутствовала только комиссия, а на экзамен по общему фортепиано других специальностей приходили, как в комнату смеха. Зал был полон народу. Все бурно переживали за товарищей, а те выдавали порой такие перлы исполнительства, что зал взрывался от смеха и аплодисментов. Начался экзамен. Мой предшественник — тромбонист. Шахта послала его учиться, платила ему шахтёрскую зарплату, чтобы он после окончания музыкального училища, организовал на шахте духовой оркестр. Сел за фортепиано и начал играть «Полюшко поле», песню композитора Книппера на две октавы выше, чем в нотах. В результате у него не хватило клавиш для высоких нот. Когда он сначала начал повторять — и снова тот же результат — он хлопнул крышкой рояля ушёл со сцены под аплодисменты и хохот своих коллег.

Я тоже выдал «на-гора» не хуже шахтёра. Сел за инструмент. Поправил свои длинные волосы — вылитый Ференц Лист. Тему народной песни сыграл без ошибок, но в виртуозной вариации запутался и остановился. Мой преподаватель говорит: «Играйте дальше». Я продолжил, но в таком медленном темпе, что преподаватель не выдержал и крикнул:

— Молодой человек вы можете побыстрее!..

— А вы, наверное, куда-то спешите? — заметил я.

Гомерический хохот сопровождал мой уход со сцены. Пришлось пьесу доучивать. С большим трудом получил удовлетворительно.

Зато с гуманитарным предметом — история партии — у нас проблем не было. Девушки покупали цветы и заставляли стол преподавателя, чтобы ему не было видно, как студенты во время экзамена открывают книги и списывают ответ на билет. Я с друзьями покупал водку и перед экзаменом наливал в графин вместо воды. Первые шли отвечать те, которые знали предмет. Преподаватель наливал в стакан и выпивал. Затем выходил в буфет закусить. В это время доставались книги и шла подготовка к экзамену. После экзамена мы сажали его в такси и везли домой.

Стипендия у меня была — шестнадцать рублей и мне приходилось подрабатывать. Отец получал не очень большую зарплату, хотя был токарем высшего разряда. После войны пошёл на паровозостроительный завод имени Октябрьской революции работать токарем. Квалификация была не очень высокой, поскольку во время войны он выполнял однообразную работу — расточку болванок для мин и снарядов. Во вторую смену на завод приводили пленных немцев. Сменщик был токарь немец. Он учил отца мастерству токарного дела. Отец ему носил из дома продукты, что было тоже не просто в голодное время. Когда немец вернулся домой, писал письма, приглашал в гости, но отец не отвечал, не хотел иметь неприятности с КГБ.

Устроился я руководителем хора пивзавода. Глотки работников хриплые, лужённые от употребления пива. Начал работать в сентябре, а к первомайскому празднику должен был подготовить концерт. Хор там был, но пели довольно примитивно. На праздник я пригласил своих друзей студентов. Они аккомпанировали хору, а после пили горячее, неочищенное пиво. Покидали пивзавод не своим ходом, а на такси.

По объявлению устроился на «Эмаль-завод». Нужно было организовать эстрадный оркестр. За восемь месяцев я должен был подготовить программу и выступить на городском конкурсе художественной самодеятельности. Сделали по заводу объявление о наборе в оркестр. Пришли два человека — кларнетист и аккордеонист. Завод старый, почти везде ручной труд. В горячие цеха идут только те, кого нигде не берут — бывшие зеки, все в наколках. Дирекции нужен был оркестр: если на конкурсе не выступят, не получат премии.

Я предложил взять на работу студентов музыкантов на пол — ставки. Согласились. Пришли пять человек. Шестьдесят рублей в месяц каждому и никаких проблем. Репетировали два раза в неделю. Я писал оркестровки, написал кубинскую румбу, посвящение Фиделю Кастро, соло для трубы и ансамбля. Это был тысяча девятьсот шестидесятый год. Победила кубинская революция. Наш инструментальный ансамбль на конкурсе завоевал первое место.

Солистом был великолепный трубач Виктор Поздняков, который после окончания учебы поступил в Московскую консерваторию к знаменитому профессору Докшицеру.

Затем была работа в сельхозинституте. Предстоял смотр художественной самодеятельности. Опять без помощи студентов музучилища мне было не обойтись. У нас сложилась практика — помогать друг другу.

На госэкзаменах в училище играл «Бурре» Баха, «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, «Венецианский карнавал» Цани де Ферранти с перестройкой гитары и «Арагонскую хоту» Франциско Тарреги. Председатель комиссии, пианист, профессор из Москвы, дал мне категорию «Солист».

Я получил направление в филармонию города Сумы. Но решил ехать в Киев и поступать в консерваторию. Директор музучилища сказал, что не может дать мне направление потому, что я не комсомолец. Пришлось подать заявление в горком комсомола. Там меня спросили: «Сколько комсомол имеет наград?..

Ответил: «Семь». Опять вопрос: «А седьмая за что?». Отвечаю:

«За восстановление Донбасса после Великой Отечественной войны». Засмеялись, но сказали, что наград шесть. Удостоверение получил. Когда я уходил — девушка из комиссии сказала — «подождите меня в коридоре». Через некоторое время вышла и говорит — «вы меня помните?» — я начал вспоминать, где когда и кто. — «Ладно я вам помогу, познакомились мы на пляже. Вы поймали рыбку и мне подарили. С пляжа возвращались вместе и провожали меня домой.

Рассказывали, что вы гитарист, заканчиваете училище и собираетесь поступать в консерваторию. Мы договорились, что в следующие воскресенье в 10 часов утра встречаемся на автобусной остановке и едем на пляж. Почему вы не пришли?» Теперь я вспомнил — я играл в оркестре на танцевальной площадке. Познакомился с девушкой и назначил свидание на автобусной остановке тоже на 10 утра. Когда вспомнил — испугался, что будет скандал, и вы можете ещё меня и побить. Она улыбнулась и говорит:

«Для поступления вам нужны шпаргалки?» — Да, русских сочинений. «У меня есть украинские, ответила она». Чтоб продлить удовольствие общения я сказал — а вдруг в Киеве надо писать украинское сочинение? — и мы поехали к ней домой. Вынесла сочинения, а я пытался назначить свидание. Когда сдашь экзамены, ты знаешь, где меня найти.

После экзаменов я приехал домой в Луганск и захотел увидеть и отблагодарить комсомолку, имени которой я не помню. Я пришёл в горком комсомола мне сказали, что она работает секретарём комсомола на обувной фабрике. Я поехал на фабрику и на проходной спросил, как мне увидеть секретаря комсомольской организации. Позвонили, она вышла — я поблагодарил её за шпаргалки. Оказалось, что надо было писать на украинском. Я написал, то есть переписал сочинение о каком-то Платоне Кречете. После поехали в ресторан, обмыли поступление.

Я даже не пытался назначить ей свидание. Всё было ясно. Вспомнил Вертинского. Сегодня наш прощальный день в приморском ресторане.

«Упала на террасу тень, зажглись огни в тумане. Я знаю, я совсем не тот, кто вам для счастья нужен, а он иной… но пусть он ждёт пока мы кончим ужин».

Киевская консерватория

Приехал я в Киев сдавать экзамены в консерваторию. По специальности «гитара» на одно место было одиннадцать претендентов. Вместе со мной сдавала экзамены и Галина Ларичева — жена известного гитариста Евгения Ларичева, но она шла на заочное отделение.

Играл то же самое, что на выпускных экзаменах в музучилище.

Когда начал перестраивать гитару на итальянский строй, профессор Марк Моисеевич Гелис поинтересовался: «Что это за строй?». Но узнав, что Никколо Паганини написал в этом строе две сонаты, очень удивился. Когда я закончил программу, он спросил: «А вы, голубчик, играете „Астурию“ Исаака Альбениса?». Я сыграл.

Узнал позже, что мой будущий преподаватель, гитарист — Ян Генрихович Пухальский на выпускном экзамене в аспирантуре тоже играл «Астурию».

Те абитуриенты, которые сдали экзамен по специальности на отлично, вносились в привилегированный список. Им двойки на других экзаменах не ставили. Так вышло и со мной на экзаменах по английскому языку и истории. На экзамене по украинскому языку написал сочинение о Платоне Кречете, конечно, без шпаргалки не обошлось.

Вернулся я в Луганск. По воскресеньям вечером играю танцы в парке на электрогитаре в оркестре. Днём с ребятами ездим на речной пляж. И грянул гром! В августе прислали мне повестку из военкомата — меня призвали в армию. Сильно огорчился. Ведь это крушение всей моей мечты. От воинской повинности никто не освобождался. Только по болезни можно было получить отсрочку.

— Мама, вызывай скорую помощь. У меня в правом боку сильные боли, наверное, аппендицит?..

Увезли в больницу и сделали операцию. В военкомате дали освобождение на шесть месяцев. Надо сказать, что у меня на самом деле был аппендицит, но в хронической форме. Я разыгрывал роль умирающего и это мне удалось. К огромному моему сожалению, мой отец не разыгрывал умирающего, а умер от инсульта в Луганске, когда я начал учиться в консерватории.

Приехал я в Киев на занятия. Иду по коридору консерватории и вижу: сидит гитарист в очках, играет, как молодой Бог. Познакомились. Его зовут Виталий, фамилия Дерун. Договорились встретиться вечером и обмыть знакомство. Вечером купили две бутылки белого портвейна и закуски. В автомате для газированной воды взяли два стакана и пошли к «Золотым воротам». Тогда они ещё не были реставрированными, всё вокруг заросло кустарниками и деревьями. Нашли укромное место. Только налили вино в стаканы — подходит милиционер и говорит: «Здесь пить запрещено!». Насилу уговорили. Разрешил, но только чтобы быстро ушли.

Виталий оказался очень порядочным человеком. Когда ему на киностудии предложили запись музыки с оркестром, он заявил, что для полноты звучания нужны две гитары. Дал возможность и мне заработать.

На необходимость подработки меня толкала сама жизнь. Стипендия была очень маленькой. Отец по состоянию здоровья работать не смог и по достижению пенсионного возраста оставил работу. Помогать мне деньгами ему было трудно. Дал мне на дорогу тридцать рублей — половину своей пенсии.

В Киеве я познакомился с гитаристом Константином Смагой и разговоре с ним я рассказал о своём бедственном положении. Он помог мне устроиться преподавателем гитары в третью вечернюю музыкальную школу для взрослых. Там как раз гитаристка Ванда Вильгельми уходила в декретный отпуск, и мне предложили временно преподавать её ученикам.

Преподавать гитару взрослым мне понравилось. Некоторые из моих учеников были старше меня. Как-то я одной девушке объяснял, какими пальцами правой руки защипывать струны — первую вторую и третью струну указательным средним и безымянным пальцами, а басы большим пальцем. Когда она играла упражнение на открытых струнах я спросил» каким пальцем будешь играть басовые струны?» Она ответила — « толстым». «Он тебе и ночью снится?». Больше я её не видел. Киевской девушке мой грубый донбасский юмор не понравился.

Мои ученики пришли научится игре на гитаре сами, в отличие от детей, которых родители за ручку водят в школу против их желания. В школе для взрослых у меня были ученики, имеющие разные профессии. Были и студенты вузов. Два студента университета из Индонезии, студентка института иностранных языков — красавица с голубыми глазами. Вышла впоследствии замуж за посла Буркина Фасо. Преподавал я в школе гитару до самого своего призыва в Армию, и в это время закончился декретный отпуск Ванды Вильгельми.

Когда я с семьёй жил в Хьюстоне — я ей звонил в Чикаго и она мне рассказала, что её муж скрипач — концертмейстер оркестра Балета на льду погиб на пляже от солнечного удара, но она меня уверяла, что ему помогли умереть. Вышла замуж за театрального фотографа Михаила, моего ученика и улетели в США, получив Грин карт.

Когда пришёл на первое занятие к преподавателю Пухальскому, он предложил мне перейти на семиструнную с металлическими струнами. Я онемел, а в голове у меня пронеслось: «Вам конец, Пётр Иванович. Этот заучит до смерти». Позже мне рассказал Виталий, что другой гитарист — Мамонтов, учившийся у Пухальского, написал письмо ректору консерватории о том, что преподаватель играть не умеет, у него нечему научиться и потребовал вернуть документы.

Однажды, проходя мимо магазина «НОТЫ» на Крещатике, я зашёл посмотреть новинки. Один сборник мне понравился — там были пьесы классической музыки в переложении для гитары Андреса Сеговии. Я купил два экземпляра. Были случаи, когда сборники у меня исчезали. По доброте своей, я давал для копирования другим гитаристам, а они не возвращали.

Пришёл к Яну Пухальскому на урок. Показал сборник. Он сказал, что будешь играть «Сарабанду» Баха, и цветным двухсторонним карандашом — половина красного цвета, половина синего, начал разрисовывать динамические оттенки «Сарабанды». Усиление громкости, и уменьшение красным цветом, а нюансы — громко, тихо — синим.

На следующий урок я пришёл, захватив случайно другой сборник, чистый от пометок. Ян Генрихович также разрисовал «Сарабанду». Придя домой, я сравнил сборники. Увидел большие различия в его трактовке динамики. В первом сборнике в четвёртом такте было усиление громкости, а во втором, наоборот, там же, ослабление. На третий урок я пришёл с двумя сборниками. Начал играть по первому сборнику, но он мне сделал замечание: «Почему ты усиливаешь звучание там, где надо уменьшать?». Я ему говорю: «Извините, Ян Генрихович, не тот сборник открыл, и достаю из портфеля второй. Он побелел, ушёл с урока. Дорого мне обошлась эта выходка. Мне он этого не простил.

На зимние каникулы я не поехал к родителям, а в составе эстрадной группы поехал зарабатывать деньги. Опоздал на занятия на две недели. Вызвали к ректору консерватории композитору Штогаренко. Войдя в кабинет я увидел Виталия Деруна. Оказалось, что он подал заявление — что не хочет заниматься у Пухальского. Кроме ректора в кабинете находились: Ян Пухальский, Марк Гелис и другие, все уговаривали Виталия не покидать консерваторию — подумать о своём будущем. Виталий твердил одно — отдайте документы. Я воспрянул духом — за прогулы не выгонят.

Когда Виталий Дерун ушёл, принялись за меня. Я им объяснил причину прогулов: — отец на пенсии, получает 60 рублей в месяц и помогать мне он не в состоянии. — «За прогулы мы вас лишаем стипендии». — «Тогда и мне придётся забрать документы». Стипендии меня не лишили, и я продолжил занятия в консерватории. Виталий Дерун уехал в Свердловск, его приняли в консерваторию в класс Минеева, которую он закончил в 1968 году. Виталий подготовил 70 специалистов, среди них знаменитый гитарист и композитор профессор Виктор Козлов, лауреат международных конкурсов Александр Фраучи.

Я стал посещать уроки гитары Пухальского регулярно. Поняв, что ученики от него бегут, стал не так свирепствовать. Я получил от него некоторое послабление. Но мы с ним очень расходились в способах звукоизвлечения пальцами правой руки. Он требовал бить струну с размаха сверху, а я освоил современный и более экономный способ звукоизвлечения со струны — с маленькой амплитудой.

Тихая «война» с преподавателем у нас продолжалась очень долго. Но чувствительное поражение я ему нанёс, когда его ученик, гитарист — который играл на семиструнной гитаре, цыган Играф Йошка приехал на весеннюю сессию и, увидев мою игру, попросил переучить его на шестиструнную. Я с удовольствием выполнил его просьбу. Он закончил консерваторию, играя на выпускном экзамене «Чакону» Баха в аранжировке Андреса Сеговии. Позже Йошка организовал трио «Ромэн». Как волка не корми… родное цыганское победило.

Консерваторское общежитие находилось на улице Свердлова — бывшая Прорезная, где на углу Крещатика и Прорезной стоял Паниковский, изображая слепого и вытаскивал кошельки у сердобольных, которые помогали ему перейти на другую сторону улицы. На первом этаже были служебные помещения, кухня, душевые.

Как-то вечером я пошёл помыться. Открыл дверь душевой, а там стоит обнажённая вокалистка Дуся под струями воды. Вылитая Венера Милосская! У меня и челюсть отвисла. Я такой красоты не видел. «Петро, чуэшь, закрый двэри», — услышал я и это вывело меня из оцепенения.

Встретил её в консерватории, увидел её, улыбнулся. «Петро, ты мэнэ бачив голою, — сказала она. — „Зараз ты повынэн мэнэ взяты замиж“». Но меня забрали в армию, а она закончила консерваторию и стала солисткой театра оперы и балета. Позже, ей присвоили звание народной артистки УССР. Она стала лучшей исполнительницей Екатерины Измайловой в опере Шостаковича.

На втором этаже здания располагались комнаты для девушек, а на третьем — парни. Я и ещё семеро парней жили в большой комнате. Называлась она «Не плачьте дети». Почти каждый вечер у нас застолья с вином и водкой. Я принимал активное участие в этих застольях, но часто после них уходил на свидания со своим чемоданчиком — «балеткой». Там находились предметы личной гигиены: зубная щётка, паста, небольшое полотенце и другие, необходимые на свидании принадлежности. Его ребята называли: «чемоданчик дона Педро».

Мне повезло что я не ночевал в общежитии, в десять часов утра пришла комиссия — проректор, преподаватели и увидели такую картину: студенты спят, стоит оглушительный храп, такой, что им можно было глушить радиостанцию «Голос Америки». На столе куски хлеба, хвосты и головы селёдок, лук, картошка. К люстре привязан презерватив, наполненный водой.

Мне повезло, что я был на свидании с женщиной, которая была в разводе и любила гитару и немного гитариста, который приходил с конфетами и вином.

Приказом всех лишили общежития, а меня перевели в другое общежитие, на улице Владимирской, напротив моей работы, музыкальной школы для взрослых.

Это общежитие находилось в старом доме, построенном, наверное, в начале двадцатого века, последний четвёртый этаж был отдан под общежитие консерватории. Высокие потолки, просторные комнаты, большая кухня. Туалет, и ванная без горячей воды.

В комнате нас было четверо: Я из Луганска, валторнист из Закарпатья, Роман Иванский со Львова, баянист Юрий Воеводин из Луганска. Валторнисту часто передавали поездом четырёхлитровый бутыль вина, копчёное сало и колбасу. Когда мы спали, он вставал и пил вино, заедая хлебом с салом, или колбасой. В комнате стоял такой чесночный запах, что мне хотелось встать и задушить валторниста. Я привык делиться, и не смог этого терпеть.

Когда он занимался на валторне в консерватории, я гвоздём открыл навесной замок тумбочки, где он хранил продукты. Втроём мы выпили около двух литров вина. Продукты мы не трогали — закусывали своими. Вино было отменное, мадьяры мастера по изготовлению вин. Я долил в бутыль воду. Потушили свет, делаем вид, что спим в ожидании взрыва негодования. Слышим — скрипнула дверь. Валторнист зашёл и, не включая свет, открыл тумбочку. Начал смачно чавкать и вдруг закричал: «Сволочи, воры!». Включил свет. Я спрашиваю: «В чём дело?». Он в ответ: «Вы воры, выпили моё вино!». Тогда я возмутился — «Ребята, вы видите у него этот бутыль? — завтра напишем проректору заявление и предоставим вещественное доказательство»… Он как — то сник, замолчал и лёг спать. Это ему был хороший урок. Когда приходила очередная посылка, он предлагал с ним выпить, и мы в долгу не оставались.

Весной, к нам приехал студенческий хор из американского штата Кентукки. На другой день после выступления хора в малом зале консерватории была организована встреча советских и американских студентов. Я думаю, что агенты КГБ тоже здесь были. Одна американская студентка пела песни и аккомпанировала себе на гитаре. Я занимался на четвёртом этаже далеко от зала. Подбегает ко мне знакомый студент и говорит, что в малом зале на встрече играет и поёт американка. «Пойдём, пусть послушает, как надо играть».

Я пошёл и увидел красивую девушку с длинными ногами и длинными вьющимися волосами. Гитара у неё была с металлическими струнами. На таких играют музыку кантри. Мне предложили сыграть. Я сыграл вариации Высотского на русскую народную песню «Пряха» и тут же следом «Арагонскую хоту». Что тут было!.. Крики восторга, топанье ногами (у нас так было не принято реагировать на выступление). И вдруг эта студентка через переводчика говорит, что влюбилась в меня с первого взгляда и хочет, чтобы я уехал с нею в Америку.

Я ответил, что она очень красивая и мне нравится, но я студент, мне надо закончить консерваторию и сделать карьеру. И вдруг она заявляет, что не уедет без меня.

На другой день меня вызывает ректор и спрашивает:

— Почему американская студентка говорит, что без тебя не уедет в Америку?

— Не знаю. Я только играл на гитаре, — отвечаю.

— Тебя вызывают в КГБ. Иди и там объясняйся.

Дал мне номер кабинета и адрес. КГБ находилось в десяти минутах ходьбы от консерватории. Подхожу. Двери массивные с бронзовыми отполированными ручками. Почему- то только с улицы, а изнутри — намного тускней. Мне так показалось. Охрана указала путь.

Нашёл кабинет и постучал.

— Войдите, — послышалось изнутри.

Сотрудник, сидевший за столом, что-то писал. Усадил меня на стул и продолжил писать.

Минут тридцать писал, поднял голову от бумаг и спросил:

— Что было у тебя с американкой, сколько раз и где?

— Ничего не было, — отвечаю.

— Почему она говорит, что не уедет без тебя?

— Спросите у неё, — начинаю злиться я. — Разве девушке не может понравиться парень за игру на гитаре?

Долго он задавал мне разные каверзные вопросы, а мне почему то хотелось ему пропеть: «Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мной?». На другой день мне студентка передала свой адрес. Я долго его хранил. Запомнил имя — Барбара, но писем не писал. Хватило одного только похода в КГБ.

Комендантша нашего общежития студенткам разрешала приводить своих кавалеров в общежитие, а нам — девушек — ни в коем случае. Она почему-то была злая на мужской род. Наверное, потому, что была молодая, красивая женщина, но не имела жениха. Я не робкого десятка, но и то бы подумал: «А справлюсь ли?». Высокая, крепкого телосложения украинка, короче, — эталон украинской красоты. Как сказал какой-то поэт:

«Люблю украинську природу,

горячий борщ, холодну воду,

бабу товсту як колоду,

лiс, i поле, i ставок,

i повну пазуху цицьок…».

Это было почти про неё. Но вскоре всё изменилось. Вечерами мы часто собирались на кухне. Я был мастер приготовления чая. Покупал ромовые и коньячные эссенции, добавлял в чай, и кухня наполнялась чудесным ароматом. Попив чаю, я обратился к студентам: «Ребята надо решить вопрос с комендантшей. Есть ли доброволец удовлетворить её сексуальные потребности, пожертвовать собой ради коллектива?». Михаил, вокалист своё согласие дал, но поставил условие

— чтобы мы его обеспечивали водкой для храбрости. Вскоре комендантша подобрела, даже чаем нас обеспечивала. Жизнь у нас пошла замечательная — утром, собираясь на лекции, мы имели чай на столе. Мы к ней по-человечески, и она к нам так же. Михаил так понравился ей, что она предложила ему жить у неё.

Много лет спустя, когда я был уже артистом и играл дуэтом со скрипачом Богодаром Которовичем, мы приехали в Кишинёв играть концерт. После выступления в зале филармонии, ректор консерватории друг Богодара Которовича, устроил нам приём в своём гараже. Это только с виду гараж. По ступенькам спускаешься в подвал, а там шикарные две комнаты, облицованные деревом.

Пришедший с нами виолончелист, заслуженный артист Досен и ректор наливали нам каждый своё вино, и мы должны были оценить — чьё лучше. Для нас это было как-то не корректно — кому-то отдать предпочтение Я спросил ректора: «Слышал, что Михаил (называю фамилию) работает в Кишинёвской опере?». Он сказал: «Да, он народный артист Молдавии». К сожалению, с ним я не встретился — утром мы улетали. Но вернусь к общежитию. Вечерами мы собирались на кухне, пили чай и более крепкие напитки. Пели песни, изрядно шумели и к нам зашла певица Лилия в халате, и нежным голосом попросила: «Ребята, ведите себя потише, вы мне мешаете выходить замуж». Действительно, в конце концов, она вышла замуж за пианиста. Уехала с мужем в Днепропетровск. Работала солисткой оперы. Позже — народная артистка УССР.

Мои приключения в общежитии продолжались. Я не был паинькой, тихоней. Вёл себя, как многие мои сверстники. Познакомился с девушкой Жанной. Небольшого роста, миловидная, ну, просто прелесть. Как говорила моя мать: «Маленькая женщина для любви, а большая для работы». Как-то засиделись мы с ней в привокзальном ресторане. Было около двенадцати ночи. Сели в такси, и я её отвёз домой. Общежитие в двенадцать ночи закрывали на ключ. Стучать было бесполезно. Недалеко от её дома находилось старое заброшенное кладбище, и я пошёл искать приюта. Нашёл подходящую лавку, было прохладно, но я был в плаще, прилёг и быстро заснул. Проснулся от холода. Я закоченел и дрожал. Посмотрел, вокруг — кресты, могилы… потом всё вспомнил и успокоился. Было около 5 утра. Пошёл на трамвайную остановку, сел на первый трамвай и поехал в общежитие.

Был ещё такой случай. Весной моего друга баяниста Николая Куца призвали в армию, и он в ресторане на вокзале устроил прощальный ужин.

Было много пожеланий, много было выпито. Когда я вышел на привокзальную площадь, то подумал, что в таком состоянии в трамвае ехать опасно. Рядом была остановка такси. Я сел, назвал адрес, и заснул. Проснулся от толчка в плечо и услышал: «Выходи — приехали». Вышел, смотрю: отделение милиции… Пришлось с таксистом подраться. Прибежали милиционеры, схватили и потащили в отделение. Поместили в обезьянник, утром привели меня к офицеру. «Ну, студент, благодари Бога, что у тебя повестка в военкомат в кармане оказалась, а так бы загремел по статье от трёх до пяти». Уплатил штраф и был отпущен.

Служба в армии

Итак, я получил повестку из военкомата. Взял гитару и поехал в Дом офицеров. Там репетировал ансамбль песни и пляски киевского военного округа. Поиграл. Игра моя понравилась и меня взяли в ансамбль. Меня в ансамбле приняли очень дружелюбно. Мой весёлый нрав, знание большого количества анекдотов, а главное, умение их рассказывать — сделали своё дело.

Я пришёлся, как говорится, ко двору.

В ансамбле не было «дедовщины». В одной казарме с нами жили и сверхсрочники, танцоры. Парадная форма одежды у нас была офицерской, но с чистыми погонами. Этим мы часто приводили в недоумение городской патруль. Распорядок дня был у нас не очень утомительным. Репетиция в доме офицеров с десяти утра и до двух дня. И строем в казарму, которая находилась рядом с метро «Арсенальная». Не более пяти минут ходьбы. После обеда — «мёртвый час».

Меня просили в это время играть на гитаре. Звуки гитары танцоров успокаивали, и они быстро засыпали. Но спали не все — многие уходили в увольнение. У нас были солдатские книжки, в которых было указано: свободный выход в город. Начальник ансамбля подполковник Михаил Степанович Нижник, любил своё дело и хорошо относился к солдатам — артистам.

Иногда покрывал их проступки, не доводя до высшего начальства.

Вспоминаю комический случай. Как — то ко мне подходит певец, бас Николай Шопша и говорит: «Ансамблисты утверждают, будто ты правнук знаменитого бельгийского певца Эверарди, который преподавал когда — то в киевском музыкальном училище, правда?».

Признаюсь, я о таком даже и не слыхивал, но ответил утвердительно. Далее, он спрашивает:– Ты знаешь, как он занимался со студентами?

— Конечно, — отвечаю, — мне рассказывал мой дедушка, что они приходили к нам домой, и он всё видел…

— Ты сможешь мне поставить голос?..– Конечно, смогу…

Тут я вспомнил, что когда- то читал книгу писательницы Жорж Санд «Консуэло». Там описывался урок вокала и постановка голоса.– Коля, — говорю я ему, — пойди на стройку и попроси там два кирпича. Они необходимы для упражнений. Он притащил два тяжеленых огнеупорных кирпича. В комнате отдыха я поставил пять табуреток. Коля лёг на них, а я положил эти кирпичи на его живот и говорю:– Коля, сделай глубокий вдох и пой гамму до мажор. Сначала ноту до. Выдох. Опять вдох и пой ноту ре. И так всю гамму…

Вокруг стояли ансамблисты и давились от смеха. Но Коля не обращал на это внимания… Даже, когда ансамбль уезжал на гастроли, он эти кирпичи тащил в чемодане. Более того, когда после службы в Армии, он поступил в консерваторию в класс Николая Кондратюка, тот спросил его: «Кто тебе поставил голос?». Коля ответил: «Гитарист Пётр Полухин!». Николай, закончив консерваторию, был принят в оперный театр, где был лучшим исполнителем партии Бориса Годунова. Позже ему присвоили звание народного артиста Украины. Встретились мы с ним в Лейпциге ещё молодыми. У меня были гастроли, а что он там делал — не помню. Посидели, выпили, вспоминая службу в ансамбле. Гастролировал во многих странах. Лауреат премии Шевченко умер в 2006 году. Прожил 59 лет. Андрей Кикоть, бас, народный артист умер, когда ему было всего 45 лет. Кум Владимира Тимохина-говорил, что если бы не было водки, то делать было нечего.

Как -то засиделись у народного артиста Владимира Тимохина, Андрей Кикоть и я. Было около шести утра и я прошу: «поехали на мою квартиру и скажите, что я с вами пил, а то моя подумает, что я ей изменяю». Вызвали такси, приехали, вышли из машины — Кикоть своим громоподобным голосом — «Лена, Лена!». Начались зажигаться огни в окнах. На шестом этаже открылось окно, и показалась моя жена. — «Лена твой Пётр не у б… дей был, он с нами пил».

Союзконцерт организовал фестиваль — Мастера искусств — труженикам Кубани. Состав артистов из Москвы — народный артист СССР Павел Лисициан, дуэт — его дочери, пианист — Алексей Скавронский, скрипач -Соболевский, и концертмейстер Давид Ашкенази. Из Киева — народный артист УССР Владимир Тимохин, народный артист УССР Андрей Кикоть, концертмейстер, заслуженный артист УССР Гдалий Эльперин и я — заслуженный артист УССР. Концерты проходили в переполненных залах, освещались в прессе.

Переодеваясь в концертный костюм, я спросил у Андрея Кикотя, где он купил такой шикарный смокинг? Были у меня концерты в Канаде — пою концерт в синем костюме в полоску, после концерта, один из слушателей говорит, пан Андрей, а что «Cоветы» не могли вам смокинг купить? На другой день повёз меня в фешенебельный магазин, и говорит: — « выбирай какой тебе нравится». Я выбрал дешёвый и говорю — вот этот. Пан Андрей у вас прекрасный голос, а вкус у вас плохой. Сам выбрал, и купил мне смокинг, туфли и носки.

Наш начальник ансамбля Михаил Степанович создал небольшую концертную бригаду в составе: баянист, два вокалиста, парный конферанс, исполнявший шутки, пародии и анекдоты, танцевальная пара и я — солист — инструменталист.

Я играл три — четыре пьесы. Особенно нравилась публике пьеса композитора Алена «Огонь сердца».

Помню, на Новый год мы выступали перед генералами, членами военного Совета. Среди слушателей был прославленный ас — трижды герой Советского союза, Александр Покрышкин — заместитель командующего киевского военного округа.

Однажды мы приехали с концертом в город Остер, черниговской области. Там я встретил Ивана Карабица. Я и кларнетист Леонид Алчин уговорили Михаила Степановича взять его в ансамбль. Он занимался на композиторском отделении и был прекрасным аранжировщиком. Он стал в ансамбле вторым дирижёром хора. Остался на сверхсрочной службе и оркестровал песни, пока не закончил консерваторию. Он уже умер. Недавно читаю воспоминания его жены Марины. Она пишет, что Борис Лятошинский помог Ивану выбраться из Остра. Этим заявлением она хочет придать значимость своего мужа. Если бы Лятошинский хотел — то отмазал бы его от армии — как писатель Козаченко — своего сына Валентина, моего друга.

Как отец баяниста Иванского. Большинство служили такие как я, у которых не было мохнатой руки

Всем известно, что в советской Армии старшинами зачастую были украинцы. Нам в ансамбль прислали образцового, одного из лучших старшин в киевском округе. Толстый, физически сильный мужчина. Звали его Иван Васильевич. До армии работал на сахарном заводе в городе Сумы грузчиком. Нас он с сарказмом называл: «грамотная интеллигенция».

В какой-то день утром, на построении старшина спрашивает: «Кому надо по делам выйти в город?». Из строя вышел Валерий Куринский — скрипач, но в ансамбле пел, имея хороший голос. Говорит:

— Товарищ старшина, мне начальник ансамбля приказал принести из консерватории диезы.

Старшина, понятия не имея, что такое диезы, отдаёт распоряжение:

— Дежурный, запишите в книгу увольнений: Куринский вышел за диезами.

На следующий день старшина докладывает начальнику ансамбля:

— Михаил Степанович, рядовой Куринский, которому Вы приказали принести из консерватории диезы, на вечернее построение опоздал и явился пьяным. Объясняет это тем, что встретил в консерватории писателя Шолома Алейхема и выпили за встречу. Диезы потерял. Шолом Алейхем жил в 1903—1905 годах в Киеве, недалеко от бессарабского базара на улице Красноармейская, 35. Автор Тевье — молочник, Блуждающие звёзды. Я был на спектакле Тевье — молочник в постановке украинского театра имени Франко. Роль Тевье исполнял великий артист Богдан Ступка. Блуждающие звёзды я читал в молодости.

Начальник ансамбля всё понял и не стал издеваться над старшиной. Но Куринскому сказал — отправлю в Остёр в танковую дивизию если не прекратишь пить с Шоломом Алейхемом.

Служба в армейском ансамбле, а это три года, не прошла бесследно. Я физически окреп. По утрам делал пробежки по склонам Днепра вместе с боксёрами спортивной роты. Они жили в старинном здании рядом с нашей казармой. Там же жили солдаты стройбата. Я одному узбеку продал свой новый мундир. Выдавали их для выхода в увольнение в город, но нам они были не нужны — в увольнение мы ходили в концертной офицерской одежде. Узбек был ниже меня ростом, но я сказал, что через год он вырастет и мундир будет ему впору.

Года через два, когда наш ансамбль был на гастролях в Умани, нас, солдат разместили в воинской части. Там я встретил этого узбека. Он меня узнал. «Видишь, не подрос, — сказал он, — пришлось мундир продать». Зато я подрос и окреп. Певец нашего хора — Дима Власюк, занимался гантелями и увлёк меня. Я до конца службы, как говорят, «тягал железо». Со своим сослуживцем — Василием Сасом, мы в свободное время ходили подрабатывать на овощную базу грузчиками. От солдатской еды у меня стал побаливать желудок. Полученные деньги тратил на молоко и сметану, чем гасил изжогу.

Как -то меня вызвал начальник ансамбля и говорит, что ему звонил генерал -лейтенант Балюк. Он попросил, чтобы я давал уроки для его сына. Ему было 20 лет, и он начал увлекаться водкой. Мечтает научиться играть на гитаре. Может быть, увлечение гитарой остановит юношу и его внимание сосредоточится на гитаре? Я начал заниматься с ним, а он очень рьяно начал учиться. Делал большие успехи. Купили ему палисандровую мастеровую гитару Николая Ещенко. Но опять начал выпивать. Однажды около гастронома он был с гитарой и выпивши, встретил каких — то ханыг. Ему дали 10 рублей — чтобы он купил бутылку водки и закуску. Взялись подержать его гитару. Когда купил водку и вышел из магазина, а тех и след простыл. Рано умер — сердце не выдержало. Я его хоронил.

На третьем году службы мне Михаил Степанович разрешил учиться в консерватории. Пришёл в деканат, написал заявление и начал обучение на втором курсе. Опять хожу на уроки к Пухальскому. Когда подошло время сдавать экзамен, он заявил, что я не готов. Этим он отомстил мне за Йошку и за другие свои поражения. Но огорчаться было некогда.

Срок моей службы закончился, и я окончательно вернулся в консерваторию. Появился новый студент — гитарист Валерий Петренко. С хорошей техникой, а точнее, с блестящей. У него с Пухальским сложились очень хорошие отношения. Валерий был кампанейским парнем. Много занимался игрой на гитаре, но сольфеджио и гармонию не изучал. Впоследствии был отчислен из киевской консерватории. Поступил во львовскую на заочное отделение и закончил его. Вопрос: какая разница между столицей Камбоджи и студентом заочником? Ответ: столица Камбоджи Пном Пень, а студент заочник Пень Пнём.

Мне Пухальский сказал, что будет конкурс исполнителей на народных инструментах. Я серьёзно начал готовиться. Было прослушивание, которое устроил Пухальский. Он сказал, что участвовать будет Петренко. На конкурсе председателем комиссии был дирижёр народного хора Анатолий Авдиевский. Когда на сцену вышел Петренко, то председатель сказал, что гитара не русский народный инструмент и снял Валерия с конкурса.

ЦК комсомола организовало Всесоюзный конкурс «Биг Бит — 68». Приехали рок — группы из всего СССР. Я работал в клубе мебельной фабрики руководителем ансамбля «Ренессанс» с ребятами, которых подобрал брат моей жены Николай. На конкурсе моя группа была лучше всех. Солистом был я, игравший на электрогитаре. Нам присвоили первое место и объявили приз — американская джазовая гитара. Когда я пришёл в ЦК за призом, то мне сказали, что конкурс оказался убыточным, и денег на покупку гитары нет. Тут же предложили бесплатно поиграть в кафе на комсомольской вечеринке. Я отказался, сказав, что моя гитара бесплатно не играет.

После конкурса мы стали знаменитыми, нас стали приглашать на выступления, в кафе, в клубах, и ребята стали зарабатывать. Я от денег отказался, мне, как руководителю, платил клуб мебельной фабрики. Как-то, выступая в институте народного хозяйства, директор предложил поступить ребятам в институт. Кое-кто воспользовался предложением и поступил. Володя Дубина после окончания стал директором гастронома.

Я был у него в кабинете — он угостил армянским коньяком и бутербродом с осетриной.

Николай Радько, брат моей жены, организовал ансамбль и работал в Укрконцерте. Его призвали в армию, но через полгода комиссовали. Диагноз — тихое помешательство на почве джаза. Он воспользовался моим рассказом о том, как певец хора ансамбля песни и пляски киевского военного округа, в котором я проходил недавно службу, идя строем в столовую, громко декламировал поэму Блока «Двенадцать». Особенно с пафосом произносил:

«В белом венчике из роз — Впереди — Исус Христос».

Старшина делал ему замечания, но он продолжал повторять. Мы посмеивались. Я, конечно, догадывался, что он умышленно играет роль придурка. Его призвали, когда он был актёром Харьковского драматического театра. Так что роль он играл профессионально. Старшина его направил в госпиталь на обследование. Диагноз — тихое помешательство и его вскоре комиссовали. Когда вернулся он из госпиталя, ансамблисты попросили его почитать Блока.

«Ребята, я своё отчитал, теперь читайте вы», — сказал он им.

Репетировали мы два раза в неделю, у нас ансамбль был инструментальный. Иногда ребята пели песни Битлз. Придя как — то на репетицию, на доске объявлений мы увидели листок бумаги, на котором было напечатано: «Выступает лектор общества «Знание». Тема: «Реакционная сущность онанизма». С нами был директор клуба Михаил Куруц, который нам открывал клуб. «Миша, посмотри, что напечатано», — говорю я ему. Он взревел как бык: «Выгоню эту курву!». Секретарша должна была напечатать: «Реакционная сущность сионизма». В это время Советский союз вёл пропаганду против Израиля. За одну неправильно написанную букву можно было схлопотать срок.

Мне зав. Литературной частью киевского оперного театра рассказал случай, как директору стадиона ДИНАМО дали десять лет тюрьмы. На плакате, который висел над входом на стадион — состоится матч: КИЕВ-ДИНАМО — ЛЕНИНГАД — ТОРПЕДО. Пионер, увидев милиционера сказал, «дядя посмотрите, что написано!».

Подходя к консерватории, я встретил баяниста Валерия Самойленко, который кроме классических пьес играл и ресторанный репертуар. Он мне предложил халтурку — поиграть на сельской свадьбе. «У тебя нет электрогитары — я тебе дам гитару и усилитель». Его гитарист, с которым он играл, на выходные уехал к родителям, а гитару оставил. Я согласился, у меня был опыт игры на электрогитаре — играл в Луганске в оркестре на танцплощадке.

Договорились встретится на вокзале. Подошли ещё двое музыкантов — барабанщик и саксофонист Семён — высокий брюнет, вылитый МАЧО. Была прекрасная погода, конец мая, столы были накрыты во дворе в окружении деревьев. Играли всякую танцевальную музыку: польки, вальсы, фокстроты и то, что нравилось. Потом был перерыв, и нас усадили за стол. Налили самогона выпить за молодых, чтоб они были счастливы. Вдруг громкий голос — «музыкант невесту трахает». Я баянисту и барабанщику — «бежим!». Я гитару на плечи, Валера баян, барабанщик малый барабан и бегом через лес к станции электрички. Была лунная ночь я как Бендер бежал, едва касаясь ногами грешной земли. За нами гнались пьяные озверелые сельские парни. Успели добежать до остановки. И на наше счастье подошла электричка. Когда закрылись двери электрички, мы спокойно вздохнули.

Семён, как мне потом рассказали, трахал невест и это ему сходило с рук. Но на этот раз его увидели в окно, что он с невестой на кровати. Ему удалось выскочить, и он бежал, перепрыгивая заборы и очутился во дворе. Бежать некуда — он заскочил в деревянный туалет, который стоял в конце двора, поднял деревянный настил и прыгнул в яму, а настил поставил на место. Его искали, даже заходили в туалет. Долго он там просидел и только перед рассветом, когда свадьба разошлась, он вылез из дерьма и пошёл на трассу. Никто его не брал и только водитель самосвала за 25 рублей сказал — «залазь в кузов». Привёз его к парадному его дома.

Когда я приехал в Канаду, мне скрипач Попадюк дал телефон Валерия Самойленко. Я с ним связался, он играл в метро в любую погоду. И через месяц он умер — инфаркт. Может он разволновался, что я дирижёр украинского симфонического оркестра — и в Эдмонтоне, а он в Торонто играет в метро за подношения, кто бросит в шляпу. Да, этот мир капиталистический жесток — выживают только сильные, удачливые. Слабым — здесь не место.

Киев

Пухальский продолжал свирепствовать, добиваясь от меня громкости звука, как у Петренко, заставлял бить пальцами по струне. Но у него толстые и очень крепкие ногти. У меня, к сожалению, не такие. Поступая в консерваторию, был виртуозом, а в конце обучения не в состоянии сыграть виртуозные пьесы. Руки были зажаты и чтоб они пришли в нормальное состояние, нужно время и специальные упражнения. Отказался играть выпускной концерт и деканат издал приказ об отчисления меня из консерватории за неявку на экзамен.

Я пришёл к декану и сказал, что имею право в течение трёх лет сдать экзамен, и если вы не измените приказ, то иду в министерство с жалобой. Он понял, что я законы знаю и отменил свой приказ.

Мой преподаватель — Ян Пухальский считал, что произведения Вилла — Лобоса — это конструкция, в которой нет музыки. Я ему сыграл все двенадцать этюдов и пять прелюдий, но на академическом концерте он мне не разрешил их все играть. Только первый этюд. По его мнению, вершиной гитарной музыки являются вариации Сихры и Высотского. Благодаря мне он узнал, что есть композиторы: Турина, Торроба, Понсе и другие. Альбениса он знал, потому что играл «Астурию» на выпускном экзамене в аспирантуре.

После знакомства со мною, он начал давать другим студентам сочинения этих композиторов. В частности, Карпову и Михайленко.

Не любил возражений. Заставил меня на академическом концерте играть пьесу старинного автора, которая мне совершенно не нравилась. Я там такое наиграл, импровизируя на эту тему, что поставили неуд, хотя другие пьесы я играл блестяще.

Пухальский был о себе очень высокого мнения. Когда я попросил его что-нибудь поиграть, то он заявил, что переиграл руку и уже много лет не играет. И всё делал, чтобы я тоже переиграл руку. Приходилось терпеть. Да и самому Пухальскому невыгодно было меня лишиться. Решением кафедры народных инструментов разрешали Яну Пухальскому брать только одного гитариста в год. Остальные были домристы, балалаечники, баянисты и бандуристы. Они после окончания консерватории сидели в училищах без работы и были вынуждены переквалифицироваться в преподавателей гитары.

Чтобы загрузить Пухальского работой, его заставляли преподавать бандуру.

В быту Пухальский был коммуникабельным и добрым человеком. Дарил мне струны. Я был у него дома. Видел огромную библиотеку старинных изданий Сихры, Высотского и других русских гитаристов. После смерти жена продала ноты Николаю Михайленко, а он продал их американскому историку гитары Матании Офи. Так что «Русская коллекция» в США, которую издал Матания Офи — это ноты из коллекции Яна Пухальского. Была у него прекрасная лютня теорба. Я просил Пухальского при его жизни продать мне её.

Он мне отказал.

Дальнейшая судьба её не известна.

Вернувшись к своему звукоизвлечению, я практиковался целый год. Когда пришёл на выпускной экзамен, узнаю, что мой реферат подписан не всеми преподавателями. Пропущена подпись преподавателя дирижирования Прокопенко, и я не допускаюсь к экзамену. Пришлось разыскивать преподавателя. Нашёл его. Он подписал реферат, но я едва не опоздал на экзамен. После таких треволнений, не знаю, как я вновь не сорвался. Но отыграл программу и получил «хорошо» за игру. Правда, категорию «солист» мне не присвоили, а только «преподаватель» — по классу «гитара». Это меня не очень огорчило — солистом я уже работал в филармонии и у меня была первая категория.

Со своей будущей женой я познакомился случайно. В консерваторию пришёл парень, выпускник театрального института и попросил меня помочь им музыкально оформить выпускной спектакль по пьесе Александра Николаевича Островского «Бесприданница». Главную роль играла Елена Радько, красивая, высокая блондинка. Я аккомпанировал ей, когда она пела романс «Ах, не любил он».

Конечно, я сразу в неё влюбился и попытался назначить ей свидание, но безуспешно.

Уехала она по распределению в харьковский драматический театр, но что-то там ей не понравилось, и она вернулась в Киев. Поступила в университет на филологический факультет. На третьем курсе бросила. Устроилась в методический кабинет Дома офицеров — составлять методические пособия для воинской художественной самодеятельности. Встретились мы с нею вновь, когда я служил последний год в армейском ансамбле. На счастье, или на беду — меня захватила любовь. Да так сильно, что я решил жениться.

Моя настойчивость на этот раз возымела успех. Мы поженились.

Жили в маленькой квартирке её отца. На работе у неё произошёл конфликт с начальником Дома офицеров подполковником Гришко. Составляя методический сборник, она написала к нему эпиграф: «Хочешь жить при коммунизме — живи». Это было в стиле Козьмы Пруткова: «Хочешь быть счастливым, будь им». Когда Гришко это прочитал, начал на неё орать, крыть трёхэтажным матом и в довершение заявил:

«Чтобы твоего духу здесь не было». Уволилась. Друзья мои нашли ей новую работу.

Жить на квартире у отца в маленькой квартире было очень тесно, особенно, когда родилась дочь Даша. Мой друг, студент пединститута, предложил мне поехать на два месяца со стройотрядом в Новый Надым Тюменской области работать плотником.

Взял я гитару и отправился на заработки.

Прилетели к месту работы. Поселили нас в деревянных домиках по четыре человека. Удобств никаких. Туалет во дворе. Его посещение только с газетой. Пока она горит, нужно успеть сделать все дела. Иначе гнус и мошкара вопьются в тело, и будет уже не до работы. Работал в плавках. Намазывался демитилфталатом и топором по шнуру обтёсывал доски. Я работал восемь часов в день, все остальные — по двенадцать. Перед обедом я и бригадир Николай уходили на озеро стрелять уток. Их там были полчища. За полчаса мы отстреливали несколько уток, столько сколько надо на обед. Затем я общипывал их, разделывал и варил борщ. Картошка сушёная в мешках, капуста квашенная в банках.

Вечером ужин — вермишелевый суп с консервами.

После ужина отдых и песни под гитару. Моя игра нравилась ребятам, а на следующий день всё повторялось. За два месяца работы каждый из нас получил по тысяче четыреста рублей.

Вернулся домой и вступил в строительный кооператив. Денег хватило на первоначальный взнос. Через год я с семьёй вселился в двухкомнатную квартиру. Позже, когда евреям разрешили уезжать в Израиль, они оставляли государственные квартиры без всякой компенсации, я воспользовался моментом и обменял свою выплаченную кооперативную квартиру на прекрасную, площадью около восьмидесяти метров, с высокими потолками и камином, квартиру в самом центре Киева, возле Золотых ворот.

Но, как говорится, «как пришло, так и ушло». Новая квартира отношений с Еленой не улучшила. Даже после рождения второй дочери. Особенно они обострились, когда моя мать приехала повидаться с Дашей и Машей, которые каждый год у неё отдыхали в летние каникулы. Мать на третий день уехала в слезах. Этого я не мог простить Елене. Пропасть между нами становилась непреодолимой. Мы стали чужими. Я часто не ночевал дома, появились поклонницы — любительницы гитары. Она тоже развлекалась. У неё было хобби — ходить по магазинам. Появились долги, наверное, хотелось выглядеть модно.

Многие мужчины из-за жены идут на разрыв отношений с родителями, которые их воспитали, но для меня мать — святая, а женщины, становясь женой, не всегда становятся родными мужу. Как писал римский поэт Палладий: «Всякая женщина — зло, но дважды бывает хорошей, или на ложе любви, или на смертном одре». Конечно, это сказано жёстко и не к каждой женщине можно это отнести. Народный артист СССР Иван Козловский, тыча пальцем в свою лысину говорил: «Это всё от женщин». Так что не главное — квартира в центре Киева. С милым рай и в шалаше. Сейчас это звучит наивно.

Мало кто верит в рай и в вечную любовь.

Я после развода оставил квартиру жене с двумя моими дочерями. Первая дочь у нас Еленой родилась в 1968 году. Вторая — в 1975. Разошлись, как расходятся многие. Говоря словами Владимира Маяковского: «Любовная лодка разбилась о быт…». Последней каплей был услышанный случайно разговор в гостиной жены со старшей дочерью.

— Мама, почему ты продолжаешь жить с папой алкоголиком? — спрашивает дочь.

— Потерпи, доченька, скоро у нас будет новый папа…

Захожу в гостиную и говорю:

— Зачем долго ожидать? Завтра подаю на развод…

Мне стало понятно, что в этой семье я чужой. Всё так просто и банально. Я — артист. Человек богемный. Она — любящая мать своих дочек и сама актриса, но так и не поняла, что в этой сфере, дела без бутылки не делаются. Надо пить с нужными людьми. Это мужчинам. А у женщин актрис есть на этот счёт даже поговорка: «Не побудешь на диване, не побудешь на экране». Жена за всю жизнь не выпила даже стопки вина, была помешана на религии. Подруги у неё — какие-то старушки, они, как говорится, подливали масла в огонь. Когда мы жили вместе, я старался не обострять с нею отношений, порой закрывал глаза на её нелицеприятные высказывания в мой адрес.

Конечно, разводиться я не думал. Более того, когда работал солистом в Доме органной и камерной музыки, устроил её работать там же ведущей на концерты. Её обаяние и прекрасная дикция понравились дирекции, и она проработала там до самой пенсии.

Она уже умерла. О мёртвых — хорошо или правду.

Жил я и у Миронова — любителя гитары, активного члена Ассоциации гитаристов, где меня выбрали президентом. Он с меня даже денег не брал. Старше меня, ленинградец, пережил голод. Часто был в командировках, а я жил один.

Флориан Юрьев, преподаватель полиграфического института, познакомил c девицей, которая работала на студии ТЕЛЕФИЛЬМ.

Молодая, интересная и я увлёкся, но она увидела, что я не герой её романа и вышла замуж за актёра. Вскоре она стала вдовой. Муж погиб в автомобильной аварии.

В киевском оперном театре по понедельникам выходной. Кому- то в голову пришла хорошая идея — в этот день устраивать концерты. Особенно нравилась программа: «Вечер старинного романса». Я тоже принимал участие. Играл в своей обработке: «Я встретил вас…». В обработке Иванова — Крамского — «На заре ты её не буди». В своей обработке — «Вечерний звон», в обработке Сергея Орехова — «Дремлют плакучие ивы» и другие романсы. Аккомпанировал народной артистке Вере Любимовой, народным артистам: Константину Огневому, Владимиру Тимохину.

Последний предложил мне сотрудничать с ним, и мы серьёзно начали работать над программой: «Старинные русские романсы». Записали её на республиканском радио, а после и на грампластинку фирмы «Мелодия». Он был простым и не заносчивым. Иногда после работы и по рюмке водки выпивали. Он рассказывал — когда репетировалась опера «Екатерина Измайлова», приезжал на репетиции Шостакович. После премьеры сказал, что это лучшее исполнение его оперы.

Газеты хвалили дирижёра, народного артиста СССР Константина Арсеньевича Симеонова. Его вызвали в горком партии, поздравили с успехом, но и заметили, что он не приходит к ним и не информирует о своих достижениях: «Мы узнаём всё о вас только из газет». На что он ответил: «Уважаемые, я не верхолаз, а артист», говоря этим, что он занимается искусством, а не восхождением по карьерной лестнице, посещая кабинеты горкома и министерства культуры.

— Нам пишут из театра, что вы не посещаете полит собрания, — заявили ему.

— Уважаемые, — ответил он, — я не член партии…

— Но вы руководитель театра, и должны интересоваться партийной жизнью театра, и ходить на семинары…

— Я уже старый и скоро попаду на тот свет. При встрече Карл Маркс меня простит и лично мне всё расскажет.

После постановки «Катерины» Симеонов решил осуществить свою давнюю мечту — Отелло Верди. Для главной партии у него уже был драматический тенор — Василий Третьяк, но сверху пришло указание, что Отелло будет готовить Стефан Турчак.

Симеонов обиделся и ушёл с театра.

Позвонил мне певец Тимохин: «Приезжай ко мне на репетицию. Москва хочет, чтобы я спел программу «Русский романс». Приехал. Он жил на Крещатике. Написали программу, и он пошёл в Министерство культуры её утверждать. Я остался его ожидать. Приходит через час и говорит, что с этой программой не дают гастрольное удостоверение, и в Москву мы не поедем. Нужно исполнять украинскую музыку. Нашли мы ноты романсов украинских композиторов. Я составил программу в двух отделениях. Владимир Ильич отнёс в министерство и, вернувшись улыбаясь сказал — разрешили. У меня тоже были трения с министерством. Чиновник министерства, мой хороший друг — Эдуард Кожуховский тоже мне указывал, что у меня в программе нет пьес советских композиторов.

Прокофьев, Шостакович — не пишут для гитары, а композиторов второго эшелона мой художественный вкус не позволяет играть. Я даже свои пьесы не играю.

Получили гастрольное удостоверение. Приехали. Нас поселили в гостинице на Неглинной. На другой день у нас концерт в концертном зале на площади Маяковского. Первое отделение — романсы Чайковского. Пианист — Натан Шульман. Закончилось первое отделение и вижу картину — бежит Шульман с нотами, а за ним Тимохин, кроя его трёхэтажным матом. «Что ты мне наиграл?». « Володенька, — я не только концертмейстер, а и композитор, ну сыграл свои гармонии в некоторых местах». Второе отделение начал я, подготавливая публику исполнением нескольких романсов в обработке для гитары. Во втором отделении Тимохин пел романсы русских композиторов уже под аккомпанемент гитары.

Пел он, стараясь донести публике красоту слов и музыки русского старинного романса и ему это удалось. Был успех, цветы, пришли его друзья — певцы Большого театра и после концерта состоялось посещение ресторана Пекин, который находился рядом с залом имени Маяковского.

Владимир Тимохин договорился исполнить несколько концертов в Белоруссии. Программа «Русские романсы». Аккомпанемент — гитара и баянист Роман Иванский. Пианист не потребовался по простой причине: концерты были запланированы в санаториях и домах отдыха, где фортепиано отсутствуют, а если имеются, то они стоят в роли мебели. Их не то, что давно не настраивали, там нечего было настраивать. Отсутствовали не только струны, но даже клавиши. Поэтому — баян, а Роман был отменный музыкант.

Привезли нас в огромный санаторий с большим залом. Тимохин отодвинул занавес и спрашивает: «Петя, а где интеллигенция этого города?». Отвечаю: «Владимир Ильич, вы же их в семнадцатом году на фонарях повесили». Сцену открыли. В зале человек пятьдесят, (концерт отменяется, если в зале нет десяти человек). Тимохин поёт, я играю. Он тенор, солист киевской оперы, поёт романсы о любви, я своим аккомпанементом нагнетаю страсти. Мы в ударе, получаем удовольствие от своего исполнения. Вдруг заходит женщина в белом халате и громким голосом объявляет: «Товарищи, кто не имел вечерний кефир — выйти из зала!». Все поднялись и ушли.

«Окончен бал, погасли свечи…», как там дальше — не помню, а мы пошли ужинать по- человечески, то есть, с водкой.

По-скотски — это значит без водки.

Когда меня включили в план Союз-концерта, первый концерт состоялся в Курске на родине моего отца. Я основательно подготовился. Первым номером моей программы была ми минорная сюита Баха. В филармонии Курска, наверное, подумали: «Приехал гитарист, не лауреат, нет звания. Куда его? Да — в рабочий клуб». Лучше, конечно бы — в музыкальную школу, там хотя бы публика подготовленная. Привезли меня на филармоническом автобусе Кубань, сделан весь из металла, подарок министра культуры Екатерины Фурцевой. Летом нагревается — сидишь как в бане, а зимой, из-за отсутствия отопления холодно. Бывало, привезут на концерт почти к началу, не успеешь даже согреться.

Итак, о первом своём концерте. Клуб мне сразу не понравился. Интуиция меня не подвела. Первой в сюите Баха идёт печальная, даже трагическая сарабанда. Вдруг крик из зала: «Хватит настраивать, давай пой!» От неожиданности я остановился. Мгновенно всё понял. Начал играть «Малагенью» Лекуона, «Огонь сердца» Алена, испанский танец «Сальвадор» и остальное в этом же духе. С тех пор я Баха не подготовленной публике не играл, да простят меня читатели за такое грубое сравнение.

Попросил моей помощи певец Константин Огневой. Он сказал, что завтра у него концерт в «Октябрьском дворце», а Петренко, его аккомпаниатор, уехал с Гуляевым на гастроли, даже не позвонив. Договорились о встрече. Дверь открыл сам Огневой. Поразила шикарная квартира и белая арабская мебель. Сразу стопка коньяка и мы принялись за дело. Надо было подготовить восемь романсов. Остальные он поёт под фортепиано. Хорошо, что была магнитофонная запись. Некоторые романсы я знал. Прорепетировали, пообедали по-человечески с водочкой. На концерте было много публики, много аплодисментов. Я тоже соло играл, что давало возможность певцу отдохнуть.

Константин Огневой пользовался громадным успехом у женщин. Часто поздно приходил домой.

После спектакля было собрание труппы, дирижёр делал оценку спектакля. Следующий раз — был на дне рождении коллеги, то на партсобрании. И, однажды приходит домой, жена жалобным голосом спрашивает: - «Котя» — так она звала Константина, — где был? — «Сегодня придумай сама» — был ответ.

— «Петя — я со страхом думаю о том времени, когда я постарею и не буду нужен женщинам» — с грустью в голосе говорил мне Огневой. Прошли годы, он в театре перестал петь, тенора раньше басов и баритонов заканчивают певческую карьеру, преподавал в консерватории, многие его ученики стали лауреатами, а он стал профессором.

Как-то идя на репетицию в консерваторию, к Которовичу, в вестибюле встретил Огневого. Я не знаю какое выражение было моего лица, но его лицо стало похоже на высушенное яблоко — всё в морщинах. Но он увидел испуг на моём лице. Петя помнишь — я тебе говорил, когда я постарею то не буду нужен женщинам? Оказалось, что они мне не нужны. Сказал и ушёл.

Четыре года я работал в киевской филармонии на договорных условиях. В штат меня включили благодаря Константину Огневому. Он стал художественным руководителем филармонии. После наших совместных концертов, узнав, что я уже четыре года оббиваю пороги филармонии и Министерства культуры Украины с просьбой включить меня в штат, позвонил мне и пригласил в филармонию. Зашёл к нему в кабинет. «Пиши заявление, — сказал он мне, — о переводе с договорных условий в штат». Я написал. Он и директор подписали моё заявление.

Я оказался солистом филармонии.

Предстояли двухмесячные гастроли по городам Украины. Организатором выступил ЦК комсомола Украины. Деньги от концертов должны были направляться для сооружения памятника Героям Перекопа. Надо сказать, что впоследствии деньги собрали немалые, а памятник так и не поставили. За два месяца состоялось более шестидесяти концертов. Были аншлаги в больших залах. А куда делись деньги? В мешках, а мешки, где? под глазами.

Концерты проходили очень успешно. Ещё бы! В каждом из двух отделений пели знаменитые певцы: Константин Огневой и Юрий Гуляев. Первое отделение начинал Гарик Пекаровский. Он был по совместительству администратором, звукорежиссёром и осветителем. На гавайской гитаре, в сопровождении инструментального квартета он играл фантазию на темы украинских песен. Его игра напоминала мяуканье мартовских котов. В составе квартета я играл на классической гитаре и на электрогитаре. Меня Гарик ненавидел за острый язык, а Петренко любил. Огневой завершал первое отделение.

Второе отделение начинал Валерий Петренко. Он играл две пьесы, эффектные в испанском стиле, стуча по деке ногтями. Публика была в восторге. И, конечно, Юрий Гуляев — любимец публики, звезда мирового класса, завершал концерт.

В театре есть обычай: последний спектакль на гастролях называется «ЗЕЛЁНЫЙ», где актёры позволяют разные вольности, изменяют текст, иногда вставляют анекдоты.

В наш последний концерт нам тоже захотелось посмеяться.

Пиджак Гарика висел на спинке стула, гитара лежала на сиденье. Он, как всегда, был занят административными делами. В левом кармане у него лежала металлическая отполированная пластина, которой он водил по струнам. Я чёрными, заранее купленными нитками десятого размера зашил карман пиджака, в котором лежала пластина. Начало концерта. Выходит Гарик, подобострастно улыбаясь. Мы играем вступление, он в карман, а тот не открывается. Он нам кивает: «Повторить вступление!». Кладёт гитару на пол и начинает разрывать нитки, а в это время мы сыграли Попурри на украинские песни вместо него.

Были бурные аплодисменты. Публика подумала, что это специальный номер. Второе отделение поёт Юрий Гуляев, и когда он должен петь Серенаду дон Кихота, подошёл ко мне и говорит: «Играй быстрее». Начал играть ритм болеро в таком темпе, что он не пел, а проговаривал слова. Когда мы играем проигрыш, он перед микрофоном щёлкает пальцами, имитируя кастаньеты. В таком темпе он не успевал щёлкать пальцами. Закрылся занавес, и он направился ко мне, хотел, наверное, сказать слова благодарности, но я его опередил. «Юрий Александрович, надо по утрам заниматься техникой. Не получилось сегодня!».

Помню смешной случай. Концерт в летнем театре. Константин Огневой поёт романс — «Мне снился сон вчера, что ты меня ласкала». В это время внизу огромная чёрная собака начинает подвывать и лаять. Огневой продолжает: «от счастья плакал я. Я так любил». Собака воет ещё громче. Огневой перестал петь и говорит: «Уберите собаку — она мешает петь». В первом ряду поднимается очень поддатый старик и говорит: Пойте, она не кусается.

Летом устраивали гала концерты на стадионах. Это были праздничные зрелища: выступали известные артисты всех жанров. Эстрадные ансамбли, юмористы, балетные пары и известные вокалисты оперных театров. Мне рассказывал Константин Огневой — выступление в Донецке на стадионе: Перед выходом на сцену Огневой даёт ноты концертмейстеру — заслуженному артисту Льву Острину. «Костя мне ноты не нужны — я знаю на память». Огневой поёт украинскую народную песню — «повий витрэ на Вкраину», а пианист играет — «виють витри, виють буйни». Чем закончилось это выступление — не помню, но успех, наверное, был ошеломляющий.

У частвовал я и в другой интересной программе. Стихи Гарсии Лорки. Читала заслуженная артистка УССР Людмила Джигуль, а я играл народные испанские песни в обработке Лорки. Я обработал эти песни для гитары. Программа нравилась публике, и мы имели успех.

Наше концертное турне проходило по городам Украины, России, Латвии, Литвы, Эстонии, и Белоруссии. Людмила Джигуль предложила мне выступить в посольстве Австрии без гонорара — у неё были какие-то интересы, и я пошёл ей навстречу. Да и хотел, чтоб посол помог найти дядю Андрея. В первую мировую войну он попал в плен и его отправили в Австрию на работы. Работал на хозяина на небольшом заводе. В него влюбилась дочь хозяина, и они поженились. До второй мировой войны русские фамилии не меняли, и у меня была надежда найти старшего брата моего отца. Средний — Антон, жил в запорожской области, приезжал в 1963 году на похороны моего отца и привёз деньги, которые были, кстати. У матери денег не было, а я студент консерватории. Я концерт сыграл — посол пообещал найти моего дядю. Он попросил меня помочь австрийскому гитаристу Лео Витошинскому выступить в доме органной и камерной музыки. Жаба задавила оплатить аренду зала. Лео украинец, его предки приехали в Австрию, когда западная Украина входила в состав Австро-Венгерской империи. Сыграл концерт, тоже обещал мне устроить концерт в Австрии в 1994 году. Обещание не выполнил и уже и не выполнит. Умер в 2008 году. Ладно, бог ему судья.

Посол даже трубку не поднимал, отвечала секретарша то, что говорят секретарши в таких случаях. Поляк — директор филармонии Перуцкий, обещал и сделал, пригласил гитариста сыграть с оркестром новогодний концерт. Концерт Вилла -Лобоса для гитары и оркестра, публике понравился.

В то время партийная идеология проникала во все сферы жизни. Не оставила она без своего влияния и артистов. Нас заставили принять повышенные социалистические обязательства. На моё заявление о том, что я обязуюсь выучить новую программу, мне сказали, что я и без того должен за год выучить новую программу и потребовали от меня что-нибудь свеженькое. Ну, я и выдал им «свеженькое».

На общем собрании коллектива мне дали слово. Зал замер. Все знали, что я противник всяких глупостей, которые происходили в этом зале.

— Товарищи, — говорю я, — у меня в понедельник поездка в Германию на гастроли. Я беру повышенное социалистическое обязательство влюбить в себя немку со всеми вытекающими последствиями. В зале смех, а меня удалили с собрания.

Приехал в Лейпциг. Меня хорошо встретили и поселили в гостиницу. Переводчица, молодая красивая немка, лет тридцати, брюнетка среднего роста, как она мне рассказала — увлекается конным спортом, сразу привлекла моё внимание. На концерте она объявляла мою программу. После концерта захотела, чтобы я поиграл в её номере. Вернулись в гостиницу, я взял бутылку водки и зашли в номер к ней. Разлил по стаканам. Но она пить не стала, взяла стаканы и вылила в унитаз. «Водку будешь пить с друзьями, а сейчас ты у женщины».

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.