Бесплатный фрагмент - Взрослые игры

Петля времени

Мы встречаемся уже почти полгода. Я работаю допоздна. Прихожу домой измотанный и нервный, наливаю в бокал коньяк, выключаю свет и долго смотрю на ночной город. Когда огни за окном начинают расплываться, а коньяк в бокале заканчиваться (а это происходит почти всегда одновременно), я ложусь спать.

Луиза намного младше меня и она — всё, что есть у меня в жизни кроме работы. У её матери, насмотревшейся по телевизору всякой всячины, то ли случилось во сне видение, то ли помутнение рассудка приключилось. Словом, проснулась она поутру под сильным впечатлением и решила назвать дочку Луизой. Всей роднёй вместе с батюшкой из ближайшей церкви её отговаривали, но мать была кремень! Не дрогнула. Сказала, что девочка будет несчастной, если дать ей другое имя. На том и порешили. Кто ж ребёнку счастья не желает.

Луиза приехала из самого обычного российского города, где дороги, мужики, погода, перспективы — всё ни к чёрту. Сбежав от этой безнадёги в Москву, устроилась работать продавцом в торговый центр, где «тепло, красиво и музыка играет». Там мы случайно и познакомились.

Луиза по-провинциальному непосредственная и хваткая. В ожидании своего сказочного принца уже научилась добывать оргазмы из грёз. Смотрит на меня лучистым влюблённым взглядом, на который мне нечем ответить. Мои усталые шутки понимает не всегда. Чаще всего совсем не понимает, что это шутка. Удивляется, как можно жить без телевизора («там же столько всего интересного!»). С аппетитом съедает всё, что я покупаю к ужину («я раньше такого никогда не пробовала»). Любит сладкие вина, одни названия которых у меня вызывают ужас («как ты можешь пить такую кислятину?»). Иногда обращается ко мне на «Вы» в переписке, которую обильно украшает сердечками, ангелочками, поцелуйчиками и смайликами («это же эмоции!»). Безжалостно игнорирует заглавные буквы, знаки препинания и пробелы в «не с глаголами» («и так всё понятно!»). При этом молода, красива, свежа и (мне почему-то так хочется думать) пахнет ландышами.

Раз в неделю я забираю Луизу по пути домой у метро. Всю дорогу она оживлённо в деталях рассказывает мне обо всём, что произошло за неделю на работе. Иногда развлекает меня историями своей жизни с подружками на съёмной квартире в лицах и диалогах. Я слушаю её вполуха, не отвлекаясь от радио, но если слушать внимательно — возникает полная иллюзия присутствия. До сих пор не помню, как их там всех зовут. Но Луизе это даже нравится («подругам доверять нельзя!»).

Наши отношения похожи на симбиоз растения и стены, в трещине которой оно проросло из случайной семечки. Для Луизы это возможность закрепиться и явить на свет другие растения, для меня — хоть как-то украсить серую в трещинах реальность. В её картине мира мы не стена и растение, а герои какого-то идиотского сериала, название которого я не запомнил. Но моя идея про симбиоз Луизе тоже понравилась. Только слово симбиоз для большей ясности пришлось заменить на «совместную жизнь».

<Может, именно тогда она восприняла это как предложение?>

В постели с Луизой я оживаю, каким бы трудным ни выдался мой день. В ожидании секса я лежу в полумраке и с нетерпением жду, когда она придёт ко мне после душа, обёрнутая полотенцем, с каплями воды на плечах и мокрыми кончиками волос. Луиза долго моется, и я успеваю немного подремать до того момента, когда она входит в комнату, придерживая полотенце руками. Иногда оно спадает, обнажая её упругие бёдра и волосы на лобке. Луиза быстро возвращает полотенце на место, словно стесняясь своей наготы. А потом вдруг раз — и уже лежит со мной под одеялом. Я каждый раз пытаюсь уловить момент, когда она уже без полотенца, но ещё не под одеялом. И каждый раз его упускаю.

<Мистика какая-то!>

Мы не щадим тишину позднего вечера, а когда всё заканчивается, лежим молча. Точнее, я молчу, а Луиза что-то говорит. А потом… оп — и уже утро! Я даже не замечаю, как она уходит.

Но однажды Луиза не ушла. И теперь, обычно в выходные, она почти всегда остаётся у меня до утра. Это стало её правом по умолчанию.

<Женщины умеют мягко и незаметно отвоёвывать свои права и привилегии.>

***

Солнечным осенним утром, проснувшись около половины девятого, я нахожу Луизу рядом с собой. Борясь с искушением заняться с ней сексом, долго рассматриваю нежную грудь с розовым соском и тонкими белыми волосками вокруг него. Делаю несколько снимков спящей Луизы, затем тихо встаю, одеваюсь и ухожу на пробежку в парк. Вернувшись домой через час с лишним со свежими круассанами, я застаю её в той же безмятежной позе.

<Это редкий дар — спать так долго по выходным!>

Я иду в душ, потом готовлю кофе, включаю музыку, захожу в спальню и целую Луизу в грудь. Она открывает глаза, потягивается и целует меня, обнимая мягкими со сна руками. Потом выходит на кухню, заспанная и растрёпанная. При виде накрытого стола Луиза оживает. Целует меня снова и фотографирует стол. В её картине мира кофе с круассанами символизирует мою заботу и означает проявление чувств.

<Потом будет рассказывать подругам о «романтическом завтраке у своего мужчины»>.

Пока Луиза принимает душ, я мою чашки. Сквозь шум воды ко мне прилетает её вопрос:

— А что мы сегодня будем делать?

<Вот оно: очередное расширение присутствия Луизы в моей жизни!>

— А чего бы ты хотела?

— Давай, поедем за город, на природу!

<И проведём вечер в пробке, возвращаясь в город.>

— Отличная идея! Поедем на природу!

Луиза визжит от восторга и радостно скачет по кухне. Полотенце спадает, но она продолжает танцевать голой. Я смотрю, как задорно подпрыгивает её грудь и призывно мелькает перед глазами лобок. Танец Луизы заканчивается задорным шумным сексом прямо у окна. Небезразличные к происходящему вокруг соседи за стенкой одобрительно кричат и взрываются бурными аплодисментами.

<Приятно дарить людям хорошее настроение!>

Насладившись овациями, мы едем в Коломенское. Я убеждаю Луизу, что это лучший вариант — не нужно долго тащиться за город, да и приобщиться к истории всегда интересно. Уже меньше чем через час мы гуляем по старинным садам, смотрим на белые многовековые церкви и целуемся в укромных местах музея-заповедника.

— Вот бы оказаться здесь в те времена! — восклицает Луиза, мечтательно закатив глаза.

<Оказаться в те суровые времена в Московии — весьма сомнительное удовольствие.>

— Жить в тесной избе с земляным полом при лучине, горбатиться на барина с утра до вечера, рожать детей без перерыва и постоянно получать люлей от мужа-крестьянина — об этом ты мечтаешь?

— Ну что ты! Я бы была боярыней или царицей. Танцевала бы на балАх. Носила бы жемчуга и модные одежды!

<Ага! А сейчас ты жена олигарха или президента!>

— А кто же тебе сейчас мешает так жить?

— Ну… — Луиза смотрит на меня как на идиота. — Сейчас другие времена!

<Попробуй изменить свою жизнь в настоящем, а не в прошлом!>

— Времена-то другие. Да вот, только, как и раньше одни горбатятся за копейки, а другие с утра до вечера шляются по тусовкам да бутикам.

— Ну ладно тебе! Дай помечтать!

— Мечтай на здоровье! Кто тебе запрещает?!

Некоторое время мы молча идём по парку, шурша опавшей листвой. Неожиданно перед нами буквально из земли вырастает Девий-камень, похожий на нездоровое родимое пятно на ухоженном теле Коломенского.

— Ты знаешь, что есть поверье, что он помогает женщинам забеременеть и вылечить разные болезни? — вытаскиваю я из памяти когда-то прочитанное о чудо-камне.

— Правда? — Глаза Луизы загораются непраздным интересом.

<Зря я начал эту тему! Теперь не угомонится.>

— Правда состоит в том, что болезни лучше лечить с помощью врачей.

— Нет, я про «помогает забеременеть»!

<Правда, что многие женщины беременеют, даже ничего не зная об этом чуде.>

— Это никем не доказано.

— А что для этого нужно сделать? — продолжает интересоваться Луиза.

— Нужно раздеться догола и…

Но она уже не слушает меня. Луиза залезает на камень, трогает его руками и что-то шепчет с серьёзным лицом.

— Лотерейные билеты для исполнения желаний продаются в кассе парка.

— Да ну тебя! Ни во что не веришь!

— Я верю в здравый смысл и медицину.

Потом по совету подруг Луиза даже сходит в храм Матроны Московской на Таганке и поставит свечку (на всякий случай).

***

Утром очередного воскресенья после фотографирования кофе с венской выпечкой, себя с кофе, себя с кофе и выпечкой, Луиза спрашивает меня:

— Ты есть в «Одноклассниках» или во «В контакте»?

— Нет. А нужно?

— Конечно! Это же в тренде!

<Охренеть! Откуда она знает английский?>

— Видимо, я безнадёжно отстал от жизни. А зачем это мне?

— Ну как же! Чатиться там «со всякими разными людьми». Постить фотки…

<Браво, Луиза! Смесь английского с великорусским! Почти как у классика!>

— Зачем???

— Ну… чтобы все видели…

— И что будет, когда все это увидят?

— Они будут ставить лайки.

<Найдут тебя по хэштегу #яибал (это меня не отпускает наш разговор в Коломенском) и ну писать мимимишные комменты с цветочками и смайликами!>

— А потом?

— А потом новые фотки!

<Просто ярмарка тщеславия и витрина самолюбования!>

— Может лучше потратить время на что-то другое? Сходить погулять или книгу почитать, что ли?

— Не занудничай!

<Она права! Для многих это невыносимо скучно и сложно.>

— Да хоть кино посмотреть!

— Точно! — Луиза сияет, словно выставочный тульский самовар. — Давай сходим в кино! Там сейчас ржачный фильм идёт. Девчонки говорят, чуть не описались от смеха, пока смотрели. Купим попкорн и возьмём места для поцелуев.

<Ненавижу попкорн и всю эту лабуду про места для поцелуев!>

— А давай! Вдруг и мы чуть не описаемся от смеха!

Луиза визжит от восторга. Скачет вокруг, как обезумевшая, а потом прыгает на меня, обхватив руками и ногами. Мы снова оказываемся в постели. Моё накопившееся раздражение её глупостью рвётся наружу мощным оргазмом. Я реву, словно бешеный бык, от чего Луиза смотрит на меня с испугом.

Немного отдышавшись, мы собираемся на встречу с искусством. Нам предстоит выход в свет и большая культурная программа с попкорном и поцелуями в последнем ряду.

***

В кинотеатре я прекрасно высыпаюсь за всю неделю, несмотря на громкий звук и идиотский хохот вокруг. После фильма мы идём гулять по торговому центру. Луиза раздевается в примерочных кабинках бесчисленных магазинов, изображая стриптиз, а я засовываю ей за трусики деньги. Меня трясёт от возбуждения, но мои попытки заняться сексом в очередной кабинке Луиза решительно пресекает: «Ты что?! Здесь же люди кругом!»

На заработанные деньги она «сама» покупает что-то из одежды. Заработка хватает даже на ресторан.

<Ну и что, что Макдональдс! Там куриные наггетсы с картошкой фри и колой ничуть не хуже всяких там стейков с красным вином.>

Когда день уже клонится к вечеру, я привожу Луизу к её дому на далёкой окраине. Выхожу, церемонно открываю дверь машины, подаю руку и целую на глазах у всех окрестных многоэтажек. Кажется, она вспыхивает огнями Святого Эльма от кончиков пальцев на ногах до макушки. Дождавшись, когда за Луизой закроется дверь в подъезд, я еду домой.

<Этот день, хорошо описанный в соцсетях, вызовет искреннюю зависть у подружек и наберёт кучу лайков.>

***

Вечером очередного воскресенья, проведённого уже, как обычно, вдвоём, Луиза неожиданно спрашивает:

— Почему я всегда тебе о чём-то рассказываю, а ты мне никогда ничего!

<Браво! Прекрасное начало диалога!>

— А о чём бы ты хотела поговорить? — я откладываю в сторону книгу.

— Ну, не знаю… Расскажи что-нибудь интересное!

<Что же тебя интересует, кроме картинок в интернете?>

— Ты представляешь?! Зато теперь точно навек — четыре наречия подряд образуют целое предложение!

— Как это? — Луиза хлопает глазами. На её лице обозначается напряжённая работа мысли.

<Если написать об этом пост, у твоей аудитории случится ступор.>

— Да я всё о том, что русский язык очень богатый и живой. В нём, кстати, есть правила грамматики, пунктуации и орфографии. Многие люди то ли забыли об этом, то ли не знали никогда.

Луиза внимательно смотрит на меня и спрашивает:

— А зачем ты мне это сейчас говоришь?

— Скажу по-другому: когда что-то пишешь — стОит использовать точки с запятыми. Да и заглавные буквы в начале предложения не только украшают текст, но и делают его понятнее.

— Аааа! Ясно! Просто так быстрее и удобнее. Все ж понимают!

<Я не удивлюсь, что в её картине мира это написано одним словом «всежпонимают». >

— Мне, например, удобнее читать, когда написано грамотно.

— Таких, как ты, мало.

<Мда… Раньше о масштабах бедствия знали только бедные учителя словесности. Они рыдали по вечерам от отчаяния, проверяя тетради инвалидов русской речи. Распространение интернета выплеснуло всю эту дурь наружу, на широкое обозрение публики.>

— Спасибо за комплимент!

— Нет, я серьёзно. Эти правила скоро нафиг никому не будут нужны!

<Да уж! «Узок круг этих людей. Страшно далеки они от народа…»>

— У Рэя Брэдбери есть рассказ «И грянул гром» о влиянии прошлого на настоящее. Там во время путешествия в прошлое кто-то случайно сошёл с тропы и раздавил бабочку, а в настоящем это привело к тому, что в некоторых словах вместо «О» начали писать «А».

— И в чём прикол?

— Я начинаю думать, что этих бабочек с каждым годом давят всё больше. Судя по тому, как изменился русский язык со времен не то, что Пушкина, Тургенева или Булгакова, а даже советских авторов позднего времени, скоро в прошлом раздавят всех бабочек, лягушек, жуков и мелких млекопитающих не только вдоль той тропы цивилизации, но и в далёких укромных уголках планеты.

Луиза смотрит на меня, как на доисторическое существо, а потом спрашивает:

— А не всё ли равно? Кому это интересно?

— Людям, для которых правописание — не пустой звук!

— Почему ты всё время умничаешь? — Луиза переходит в наступление.

<Спокойно! Держи себя в руках!>

— Я не умничаю. Я просто умный.

— Кто тебе об этом сказал?

<А ведь и правда! С чего я это взял?>

— Я проходил тестирование в цирке на Цветном бульваре. Они потом даже приглашали меня выступать с оригинальным номером.

— Здорово! А ты? — Луиза говорит серьёзным тоном, не замечая иронии.

<Да я бы с удовольствием, но у меня другая работа, которая выжимает меня, как лимон!>

— А у меня аллергия на запах слоновьего навоза. Вынужден был отказаться.

— Жалко! Ты бываешь смешной!

<А я, было, уже представил себя в образе прекрасного рыцаря на белом коне. Проскакал бы в её девичьих мечтах по цирковому кругу, оставив конские следы вдоль всего пути.>

— Да и место клоуна было занято!

Луиза улыбается, и я понимаю, что всё закончится сексом.

***

В один из поздних воскресных вечеров, когда я уже почти сплю, откуда-то издалека, почти из космоса, прилетает вопрос:

— У тебя много денег?

<Сильный ход. Надо что-то ответить!>

— Не знаю, — мычу я в ответ, не открывая глаз.

— Ты не знаешь, сколько у тебя денег? — искренне удивляется Луиза, растягивая слова. В её голосе сквозит недоверие.

<Я тяну с ответом.>

— Я не знаю, много или мало. Если я могу не думать о них, значит, их достаточно. Как говорил Руссо, деньги, которые у меня есть — это путь к свободе. Деньги, которые я хочу получить — это путь к рабству.

— Это твой знакомый, что ли?

<Жан-Жак Руссо — франко-швейцарский философ, писатель и мыслитель эпохи Просвещения. Также музыковед, композитор, ботаник. Виднейший представитель сентиментализма.>

— Это продавец фруктов на рынке.

— Ааа! Они много имеют!

Некоторое время Луиза молчит, о чём-то думая. А потом вдруг лицо её озаряется прозрением.

— Ты шутишь! Это певец такой! Я вспомнила! Ну!.. Он-то, конечно, может не думать о деньгах!

<Почему я так самоуверен? Почему я, где-то добыв цитату, так самонадеянно приписал её тому Руссо, а не этому?>

Я уже собираюсь пожелать Луизе спокойной ночи, как она выдаёт очередной, хлёсткий, как пощёчина вопрос:

— Ты женишься на мне?

<Сплю и вижу, как женщина в бутафорских одеждах со странной причёской держит в руках папку и патетически произносит: «Объявляю вас мужем и женой!»>

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Ну как же! Если мужчина любит женщину, он на ней женится. Разве не так?

<Неопровержимая логика! В каждом слове чувствуется многовековая мудрость предков.>

— А если он её целует, у них рождаются дети. Или как? — иронизирую я.

— Ну, нет! Дети рождаются от другого. Ты же знаешь! — Луиза говорит это вкрадчивым заговорщицким тоном, подавшись всем телом навстречу.

<От другого дети рождаются очень часто. Гыгыгы. По статистике около четверти отцов не знают, что их ребёнок от другого! А может, зря я так?! Не надо обижать её такими мыслями. Даже про себя. Она не такая!>

— А зачем тебе замуж?

— Ну как же! Ты будешь обо мне заботиться, давать мне денег. Я буду ждать тебя с работы. Мы будем ходить по клубам и ресторанам, а летом ездить в Турцию. Все так делают!

<Вот сейчас бы подорваться и — «эгегей!» — протанцевать всю ночь до утра под грохот динамиков. А оттуда на работу! Но не сразу, а по дороге ещё погонять на машине по сонному городу.>

— Я не люблю ночные клубы. Там слишком шумно и много людей. И в Турцию летом не езжу.

— Тогда я буду тусить с подругами, а ты будешь забирать меня! Это будет так прикольно! — Луиза вжимается в меня и изгибается, как кошка. Её указательный палец скользит по моей щеке, соскальзывает, словно оцарапавшись о щетину, с подбородка на шею и медленно вертится у меня на груди, наматывая волосы.

— Я буду пьяненькая и ты меня бу-дешь тра-хать… — мурлычет Луиза совсем интимным голосом, касаясь своими губами моих губ и навалившись на меня всем телом. Её грудь колышется рядом. Я загораюсь, и всё повторяется. Потом мы долго лежим молча, и я впервые засыпаю позже Луизы.

<Где-то я прозевал свою реплику. А может, наговорил лишнего. В диалогах с женщиной и то, и другое одинаково некстати.>

***

Ближе к Новому году я работаю почти без отдыха. С Луизой мы видимся реже — нет ни сил, ни времени. Мы никуда не ходим, и всё наше недолгое общение происходит в постели.

— Мне сегодня приснился эротический сон. Я целовалась с Сергеем Лазаревым, а потом он снял с меня трусики. А тебе снятся эротические сны? — голос Луизы звучит откуда-то издалека. Время уже за полночь.

<Снятся ли мне эротические сны?! Да я, бл…, каждую ночь проваливаюсь в такую бездну, из которой мне не выбраться до утра!>

— У меня всё серьёзнее.

— У тебя есть секс с кем-то? — Луиза взвивается над постелью, словно ужаленная.

<Чёрт! Почему сразу вот так?!>

— Нет. Ещё серьёзнее. У меня роман с Синди Кроуфорд в подворотне сознания. Уже давно.

Луиза нехорошо молчит. Тишина вокруг меня звенит её растущей тревогой. Я с трудом выкарабкиваюсь из воронки сновидений, в которую меня уже начало затягивать, и говорю с Луизой с нотками особой душевности, пытаясь её успокоить.

— Это шутка! Не переживай! Синди Кроуфорд не знает ничего о нашем романе!

— Не ври мне! Кто такая, эта твоя Синди Крофорд? — Луиза сверкает недобрым взглядом.

<Фамилию переврала!>

Я вздыхаю, включаю ночник, беру телефон.

— Сейчас покажу!

Картинка грузится медленно. Луиза напряжённо ждёт драматической развязки, подавшись всем телом к экрану. Наконец, там появляются несколько фото.

— Вот! Смотри! Американская супермодель, ведущая MTV, актриса. Дата рождения, рост, вес, объём груди и всего прочего, размер одежды, обуви, муж… Что ещё хочешь знать о ней?

Луиза прожигает экран моего телефона ревнивым взглядом.

— Она была в Москве?

— Сейчас узнаем. Таааак… в октябре 2011 года. Весь модный мир России отписался на эту тему.

— Вы виделись?

<Я бы был не против!>

— О чём ты!? Где я, и где гламур?

— Почему не сказать просто: да или нет? — Луиза уже кипит.

— НЕТ!!! Я НИКОГДА И НИГДЕ НИ РАЗУ НЕ ВСТРЕЧАЛСЯ С СИНДИ КРОУФОРД!

Я как безумный ору среди ночи! Где-то в другом районе города загораются несколько окон. Психотерапевты, расстановщики и гештальт-консультанты всех мастей просыпаются, уловив запах скорой наживы, и потирают в предвкушении свои алчные руки. Я иду на кухню, наливаю в бокал коньяк, почти залпом выпиваю его. Потом сажусь у окна и сижу до тех пор, пока огни ночного города не начинают расплываться у меня перед глазами.

Её звали Луиза. Она была намного младше меня, и когда-то была у меня всем, кроме работы.

Чужая осень

«Ардеш — почтенный благородный старик, давний возлюбленный Франции, о лихих похождениях которого она вспоминает с трепетной нежностью. В пропахших нафталином мятых фланелевых брюках и кепке, извлечённых по случаю из семейного сундука, он сидит на крыльце своего каменного дома и безмятежно цедит красное вино, держа бокал в узловатых руках. Летом жаркое солнце распаляет его. И Ардеш становится похож на соседний Прованс, как сиамский близнец, отсечённый полноводной Роной от своего брата. Он засыпает в жаркий день в тени кипарисов, чтобы вечером бодро острить в компании знакомых или приударить за приятной дамой после стаканчика розового. Но когда наступает осень, и Ардеш снова одолевают туманы, насморки и приступы ревматизма».

Я сижу на террасе ресторана в Аржантьере и пишу свои путевые заметки. Мой обед остывает, пока я стараюсь уложить в строчки стремительный поток своих впечатлений. Они такие яркие, что мысли разбегаются, словно горные ручьи. На десерт подают истекающий своей светло-коричневой кровью «moelleux aux marrons» — местный каштановый шедевр. Я запиваю его маленькими глотками ароматного Вионье позднего сбора (Vendanges d’octobre), собранным на закате его ардешской зрелости.

«А ещё Ардеш — это каштаны: каштановый сироп, мёд с каштанами, варенье из каштанов, даже пиво со вкусом каштана. Если вы не попробовали хоть что-нибудь из этого — вы не узнали вкуса Ардеша».

***

Мне предстояло ещё несколько километров до места моего ночлега — небольшого средневекового замка на вершине высокого холма. Отяжелев после сытного обеда, я неторопливо поднимался к нему по петляющей через лес дороге. Уставшие от долгой жизни деревья на моём пути были изуродованы наростами, опухолями и изломами. Вся земля была усыпана игольчатыми, похожими на морских ежей каштанами. Наконец, подъём закончился, и по узкой каменистой тропе я вошёл в безлюдную деревню с почерневшими от времени домами за каменными стенами и мощёными кривыми улицами. Над деревней, отгородившись от неё высоким забором, возвышался замок с аристократически прямым и стройным донжоном.

Переливчатая трель звонка рядом с коваными воротами должна была разбудить всю деревню, но нигде не хлопнула ни одна ставня. Я терпеливо ждал. Через минуту раздался щелчок, и калитка открылась. Хрустя мелкой галькой под ногами, я прошёл через двор к замку. На крыльце меня встречал пожилой, хорошо сложённый худощавый мужчина с усами как у Сальвадора Дали.

— Добрый вечер, мсьё. Меня зовут Юбер. Я хозяин замка. — Он протянул мне свою ладонь для приветствия. — Как добрались?

— Спасибо, хорошо! — ответил я, пожав его крепкую руку. — Я добирался сюда несколько лет.

— Как вас понимать? — Хозяин удивлённо поднял бровь.

— Я мечтал посетить Ардеш уже давно, но приехал только сейчас.

— Ваше ожидание стоило того, мсьё. Здесь мало случайных гостей. Это не Прованс и не Лазурный берег, где от туристов нет прохода, — Юбер говорил вежливо, с достоинством, без деланого радушия. — Если вы любите природу, покой и уединение — вам у нас понравится! Молодым здесь скучно. Они уезжают в места поживее и, к сожалению, редко кто из них возвращается.

— Мне здесь уже нравится, — ответил я, окинув замок и двор беглым взглядом.

На крыльцо вышла миловидная женщина средних лет: высокая шатенка, немного полная в бёдрах. В руках она держала связку больших старинных ключей.

— Позвольте представить вам мою жену Селин.

— Рад знакомству, мадам, — улыбнулся я и деликатно пожал протянутую мне руку.

— Взаимно, мсьё, — приветливо ответила женщина.

— Я покажу вам комнату. Следуйте за мной!

Селин повела меня через массивные деревянные ворота в небольшой внутренний двор и далее по винтовой каменной лестнице. Я поднимался за хозяйкой по крутым ступеням, не отрывая глаз от её роскошных ягодиц, которые мерно колыхались прямо перед моими глазами. Не поворачиваясь, на ходу, Селин объясняла мне правила замка: «Гостей не приводить, двери запирать, в помещении не курить, ночью не шуметь».

Под переливы её бархатного голоса мы вошли в просторную комнату с балконом и окнами на две стороны. В углу комнаты, за невысокой перегородкой рядом с большой деревянной кроватью притаился унитаз. Рядом с ним сияла стеклом душевая кабина. Наши предки довольствовались ночными горшками под кроватью, поэтому туалет возле спального места меня совсем не смутил. Дополняли небогатый интерьер покрытый белой скатертью стол с парой тяжеловесных стульев и старинный деревянный сервант. В открытое окно было слышно, как внизу мерными шагами хрустит галькой хозяин замка.

— Прекрасный вид! — сказал я, выйдя на балкон.

— Отсюда хорошо видно, как восходит солнце. Вон там! — Селин показала рукой вдаль. — Во сколько подать Вам завтрак? Если желаете, можно сервировать его на балконе.

— Отличная идея! Во сколько встаёт солнце?

— Около восьми.

— Подайте завтрак к восходу.

— Как пожелаете, мсьё. Располагайтесь. Чувствуйте себя как в замке, — улыбнувшись, хозяйка вручила мне тяжёлую связку ключей от внутренних ворот, от этажа и от моей комнаты.

— Чувствую себя в полной безопасности за таким количеством дверей, — сказал я, взвесив ключи в руке.

— Кроме туристов в высокий сезон нас уже давно никто не штурмует, — Селин улыбнулась. — Это всего лишь дань традиции. Юбер тщательно ей следует. Он любит, чтобы всё было «comme il faut». Этот замок — дело его жизни.

— В деревне есть ресторан?

— К сожалению, нет. Но внизу, в городе, есть несколько приятных заведений с хорошей кухней. Могу вам порекомендовать некоторые из них, — ответила хозяйка, открывая решетчатые ставни окна.

— Спасибо, мадам. Я только что оттуда. И если честно, я немного устал и вряд ли уже захочу спускаться в город даже ради прекрасного ужина.

— Тогда мы с мужем бы хотели пригласить вас поужинать вместе с нами. Конечно, если вы не собираетесь провести вечер в уединении. — Селин выжидательно посмотрела на меня.

— Простите. Я не хотел быть навязчивым.

— Не переживайте. Мы любим наших гостей и с удовольствием с ними общаемся, — поспешила успокоить меня хозяйка. — Как говорится, добрый гость хозяину приятен. Гость доволен — и хозяин рад.

— Благодарю вас за приглашение, мадам! Я с удовольствием его принимаю.

— Тогда отдыхайте, приводите себя в порядок и присоединяйтесь к нам. Ждём Вас на террасе вечером в семь часов.

Селин вышла из комнаты, оставив после себя тонкий аромат лаванды. Хлопнула дверь, потом другая. Я вдруг поймал себя на мысли, что не сказал ей ни одного комплимента. Ох уж это «l’esprit du l’escalier» — лестничное остроумие, как говорят французы. Почему хорошие идеи часто приходят с опозданием?!

Приняв душ, я осмотрел замок. Мне хватило получаса, чтобы обойти его весь: кухню с очагом для приготовления пищи, просторную, немного мрачную гостиную с картинами на стенах, комнаты феодала и его семьи, подсобные помещения и зал с выставкой старинных доспехов и оружия.

Преодолев узкую винтовую лестницу, я поднялся на самый верх донжона — последнего убежища обитателей замка при его штурме. Оттуда казалось, что замок и деревня вокруг него находятся на небольшом острове посреди штормового моря ардешских холмов. Их огромные волны переливались в закатном солнце всеми оттенками осени. Деревенские дома и постройки внизу жались к замку, словно цыплята к матери-наседке в момент опасности. Прошли столетия, мир стал гораздо дружелюбнее, но это чувство былого страха, застывшее в камне, ощущалось в них до сих пор.

***

Вечером в назначенное время я спустился на террасу. Юбер сидел за столом с бокалом вина и читал. Увидев меня, он улыбнулся, закрыл книгу и молча показал на кресло рядом с собой.

— Вино откупорено, надо его пить. Попробуете Кондриё? Его делают на севере Ардеша. Виноделием в этих краях занимались ещё древние римляне. И знаете, за долгие годы оно не утратило своего античного очарования. — Бутылка в руках хозяина замка поплыла, наклоняясь к моему бокалу.

Вино пахнуло на меня ароматами персиков, дыни, сухофруктов и белых цветов. Я вдохнул этот свежий букет и сделал первый глоток. Осенняя прохлада Роны полилась в меня бодрящим потоком. Лёгкие нотки аниса слегка защипали язык и заиграли на нёбе.

— Превосходно! — выдохнул я свой восторг.

Юбер сдержанно улыбнулся, слегка кивнув головой и прикрыв глаза, а потом спросил деланно равнодушно, но с ноткой надежды в голосе:

— Успели посмотреть замок?

— Славное место! Трудно даже представить, сколько средств, времени и сил вам понадобилось, чтобы привести его в такой вид.

— Вы даже не представляете сколько! Замок — главное достижение моей долгой жизни, её цель и смысл. Но я бы не решился на это один. Селин меня поддержала и вдохновила. Как говорится, без хозяйки дом — сирота. Даже не представляю, что было бы здесь без неё.

Юбер посмотрел в сторону окон на хозяйской половине дома, где мелькнул силуэт его жены.

— Она очень красивая женщина. Давно вы вместе?

— С тех пор как понял, что моя жизнь без Селин — пустая трата времени.

Юбер заполнил небольшую паузу глотком вина и неторопливо продолжил:

— Я вырос в богатой семье и не знал нужды в средствах. Был завсегдатаем парижских тусовок и тратил себя безрассудно: вино, женщины, ночные клубы… Я жил одним днём и случайными связями. И в отношениях с женщинами руководствовался желаниями, а не чувствами, расставаясь с ними без сожаления. О чём сожалеть, если новая ночь принесёт новое удовольствие?! Как говорили древние римляне: «Не отказывай себе в хорошей еде и сексе с красивыми женщинами. Когда ты умрёшь, это будет тебе недоступно». Иногда я просыпался утром, не зная имени дамы в моей постели. А иногда и не хотел его знать. — Юбер говорил медленно и веско, мысленно пробираясь через лабиринты жизненного пути в Париж своей молодости.

Я с интересом слушал его, цедя вино.

— С Селин мы познакомились на вечеринке у общих знакомых. Поначалу к связи с ней я тоже отнёсся как к случайной. А когда посмотрел, словно в зеркало, в её глаза, то вдруг понял, что хочу другой, не менее интересной жизни рядом с любимым человеком. Мы сбежали из Парижа во Французскую Полинезию. Селин, как мифическая сирена, стирала в моей памяти следы былых оргий морской пеной забвения. Мне было не стыдно ходить перед ней со своими обнажёнными фантазиями, населёнными похотливыми женщинами всех возрастов и рас. Каждый день, прожитый вместе, убивал в моём теперь уже не случившемся будущем очередную гетеру. Там мы и поженились, — Юбер на мгновение опустил взгляд на руку с обручальным кольцом и продолжил. — Мой прошлый мир словно ушёл на дно океана по имени Селин. Она заполнила в моей душе пустоты, о которых я даже не подозревал. Если посмотреть с высоты прожитых вместе лет, то под толщей моего умиротворения ещё можно разглядеть подводные скалы и расселины прошлой жизни. В своих снах я иногда погружаюсь туда. И каждый раз просыпаюсь от ощущения, что не могу выплыть на поверхность. Я задыхаюсь и долго не могу успокоиться, но прихожу в себя, видя рядом Селин. Цена нашей идиллии — целое кладбище несбывшихся случайных связей и встреч, о которых я не жалею.

Юбер добавил вина в бокалы. Лёгкий анисовый аромат кондриё снова поплыл над столом и защекотал ноздри.

— Я оставил Париж без сожаления. Купил руины этого замка и начал новую жизнь: спокойную, созидательную. Было в этом что-то метафоричное. Я строил его на руинах своего прошлого, добывая оттуда камни для фундамента новой жизни. — Юбер разглядывал свои натруженные руки.

— Мои бывшие друзья и знакомые до сих пор не понимают меня. «Оставить Париж ради этой глухомани! Это невозможно!» — он оживился, изображая удивлённых знакомых. — А мне здесь хорошо. Я созвучен с Ардешем даже не настроением, а мироощущением.

— У вас есть дети?

— Нет. Мы с Селин живём вдвоём. Даже с родственниками не общаемся, — ответил Юбер и замолчал.

— Извините, — пробормотал я, чтобы сгладить неловкость от моей неделикатности.

— Всё нормально! Старость в силу скорой неизбежности смерти избавлена от необходимости лжи и кокетства, — ответил Юбер, грустно улыбнувшись. — Когда переходишь черту, за которой начинается прямая дорога в личную вечность, ко многому начинаешь относиться иначе.

— Вы слишком правдиво видите безрадостное будущее, мсьё. Мне кажется, что старость — это не возраст, а мироощущение.

— Не торопитесь узнать это на своём опыте. — Юбер улыбнулся уголками глаз. По правде говоря, я даже не понял, улыбнулся он или скривился. — Первый раз я осознал свою старость, когда мне было около семидесяти. Лишь потом, внимательно наблюдая за собой, я догадался, что она пришла ко мне раньше. И долгое время жила во мне не узнанной. Её ведь замечаешь не сразу. Сначала перестаёшь удивляться людским странностям, тебя начинают раздражать чужие привычки, детский смех, чужое счастье. Потом начинаешь раздражать себя сам. И вдруг в какой-то момент осознаёшь, что ты — уже не ты, а желчный, вечно брюзжащий старик. Старость незаметно проделывает этот трюк с подменой. И, самое печальное, что это давно было заметно всем, кроме тебя самого.

Юбер говорил спокойным монотонным голосом, глядя мимо меня. Слишком медленно для француза, словно пытаясь замедлить ход времени. Мы помолчали каждый о своём, глядя, как вино колышется в бокалах. Через несколько минут на террасу вышла Селин. Она несла большое дымящееся блюдо с индейкой в каштанах. С её приходом двор замка наполнился уютными ароматами домашнего очага, а наш разговор — новыми смыслами.

Мы пили вино, ели, разговаривали. Юбер вспоминал истории из своей жизни и время от времени шутил, не меняя при этом невозмутимого выражения своего лица. Я рассказывал о стране, где полгода царит зима, и люди не отогреваются даже летом, живя, словно в летаргическом сне. Где старостью заражены даже молодые. Селин смеялась, игриво глядя через бокал то на мужа, то на меня. Время от времени она поправляла волосы, невзначай касаясь своей рукой меня. Когда пришло время, я встал, слегка пошатываясь, из-за стола и уже собрался благодарить радушных хозяев. Они поднялись вслед за мной и переглянулись. Селин едва заметно кивнула, и Юбер сказал своим негромким голосом:

— Если не возражаете, мсьё, мы бы хотели угостить вас чем-то особенным. Приглашаем пройти в гостиную.

— Это очень мило с вашей стороны.

Странный тон Юбера и таинственность супругов заинтриговали меня, и я пошёл вслед за ними.

— Подождите немного здесь. Мы скоро присоединимся.

— Конечно.

Пока хозяева отсутствовали, я осмотрел помещение. Средних размеров гостиная была со вкусом декорирована в стиле гранж. Атмосфера была по-деревенски простая и уютная. Мягкий свет торшеров золотил овечьи шкуры на креслах. Белый потолок с деревянными балками перетекал живописными волнами на светлые каменные стены. На потёртом состаренном паркете лежали небольшие островки ворсистых ковров. Выбеленные резные рамы зеркал и фотографии в патине на стенах создавали эффект присутствия в помещении множества людей. Несколько лаконичных кресел и диван, стол со стульями, старинный деревянный комод и открытые полки с книгами — вот, пожалуй, и всё убранство комнаты.

***

Меньше чем через четверть часа супруги вошли в комнату. Юбер торжественно нёс перед собой серебряное запотевшее ведёрко с бутылкой шампанского. Лёд в ведёрке призывно звенел при каждом его шаге. Следом за ним с сырной тарелкой шла жена в полупрозрачном сером платье. Лёгкая ткань струилась по бёдрам Селин, и сквозь неё вызывающе просвечивал чёрный треугольник её лобка. «Показалось», — подумал я и деликатно отвёл глаза.

Бутылка выдохнула пробку, и, треща пузырьками, шампанское вырвалось из своего стеклянного плена. «Ваше здоровье!» — наши высокие бокалы глухо стукнулись своими боками. Сделав несколько глотков, Юбер медленно удалился в угол комнаты, а Селин повела меня вдоль стены, увешанной фотографиями, комментируя их по ходу. Я шел чуть сзади, совсем близко, и вдыхал её аромат. Так пахнет сухая веточка лаванды на замшелом разогретом на солнце камне. Её голос, чуть громче шёпота, был наполнен настоявшимся томлением. Мне казалось — она флиртовала со мной, воркуя всем телом. Оглянувшись, я увидел, что Юбер с явным интересом наблюдает за нами.

— Поцелуйте меня, — вдруг негромко сказала Селин, повернувшись. Ее влажные пухлые губы были совсем рядом с моим лицом. Я удивился бровями и показал ей взглядом на мужа.

— Мы оба этого хотим, — продолжила Селин, — мой муж вас угощает! Ну, что же вы медлите? Я жду ваших поцелуев.

От неожиданности я замешкался и снова глянул на Юбера, ища у него одобрения. Тот чуть заметно кивнул и напутствовал меня поднятым бокалом. Я взял Селин за подбородок и поднял её лицо вверх. Она прикрыла глаза и подалась ко мне своими чувственными губами. Её соски набухли под платьем большими сильными почками магнолий.

Я до сих пор отчётливо, в деталях, помню, как легко, еле касаясь, трогал брови и закрытые глаза Селин своими губами. Как чувствовал кожей её неспокойное дыхание. Как касался своими губами её губ: сначала нежную верхнюю, с еле ощутимыми мягкими волосками, потом дерзко выпирающую нижнюю.

В это время Юбер подошёл к жене сзади. Его руки легли на бёдра Селин, подобрали подол её платья и медленно потянули вверх, обнажив шёлковое кружево лобка. Бёдра Селин были тяжёлые, немного грузные, но именно поэтому они казались мне невероятно привлекательными. Когда я коснулся её междуножья, Селин встрепенулась. Её ноги задрожали, передавая дрожь всему телу. Юбер тоже слегка вздрогнул как от слабого электрического разряда.

Замерев на несколько мгновений, он положил свои руки на плечи жене и слегка надавил на них. Селин опустилась на колени и расстегнула мои брюки. Я вырвался навстречу ей взволнованной плотью. Юбер, не отрывая глаз, смотрел за происходящим. Он мягко подтолкнул голову жены ко мне. Как только она коснулась губами моего члена, лёгкий, еле заметный тик пробежал по его лицу. Мы все на миг замерли. А потом тягучее, вязкое время ардешского вечера стремительно сорвалось в галоп. Лицо Юбера разрумянилось, дыхание участилось. Это был уже не тот усталый от жизни пожилой мужчина, каким я узнал его. Руки Юбера скользили по телу жены, словно дирижируя ею: вот она встала, вот она наклонилась, вот она села на меня…

Когда Селин затрепетала и замерла, Юбер выждал некоторое время, бережно взял её голову своими руками и нежно поцеловал в волосы. Это было само целомудрие сладострастия. Селин поцеловала меня, потом его и удалилась, сказав лишь: «Спокойной ночи, мсьё». Юбер ушёл следом за ней.

***

Я вышел на террасу, поднял глаза к мерцающим точкам бездонного южного неба и надолго застыл, миг за мигом переживая произошедшее. Подарок был королевский, но меня не покидало ощущение, что я помимо своей воли стал участником спектакля режиссёра Юбера. И одновременно Юбера-зрителя, ради которого этот спектакль был сыгран. Он доверил мне роль, для которой был уже стар, и наслаждался моей игрой на сцене своего воображения. Я желал продолжения, но режиссёрский замысел, увы, непостижим для марионеток. Оставалось лишь надеяться, что у спектакля будет 2 акт.

Через какое-то время на террасу вышел хозяин замка.

— Вы прекрасно смотрелись с Селин. Я не смутил вас своим присутствием?

— Отнюдь, мсьё! Благодарю за столь изысканное угощение. Надеюсь, всё было достойно? — мне неловко было встречаться с ним взглядом.

— Мы с Селин очень рады, что вечер выдался таким приятным. Вы ей понравились. Я давно не видел свою жену столь взволнованной. — Глаза Юбера светились ярче звёзд на небе над нами. — Если желания снова приведут вас к Селин, я буду рад.

— Ценю ваше великодушие. Она удивительная женщина!

— И очень страстная.

— О да! Я до сих пор не могу остыть.

Мы стояли рядом, опершись на ограду террасы. Я смотрел вдаль, где в темноте мерцали редкие огни жилищ, и ждал, что ещё скажет Юбер. Он закурил сигарету, выпустил струйку дыма к звёздам, немного помолчал и продолжил в своей неторопливой манере:

— К сожалению, кроме любви и заботы я больше ничего не могу предложить своей жене. Моей жизненной силы осталось только на нежные взгляды и прикосновения. Ржавчина старости разъедает мои руки пигментными пятнами. Я остываю вместе с Ардешем, а в Селин ещё горит огонь жизни. Огонь, которому нужен свежий воздух, чтобы гореть. Вправе ли я лишать женщину, которую люблю, земных радостей? Наша семья — не монастырская келья для её желаний. Женский темперамент нужно кормить оргазмами, тогда энергия жизни будет циркулировать по её телу, поддерживая молодость и красоту. И хоть малая часть этой энергии достанется мне.

— Вы не боитесь её потерять?

По лицу Юбера скользнула лёгкая усмешка изрядно пожившего, но не разочаровавшегося в жизни человека.

— Чего хочет женщина, того хочет Бог. Это был всего лишь секс. Потерять можно человека, которому ты безразличен. А мы с Селин любим друг друга.

— Вы ревнуете её? Я видел ваши глаза.

— Кто не ревнует, тот не любит. Только теперь моя ревность другая. Она уже не обжигает меня как раньше, а лишь распаляет огонь души. Риск сексуальной неудачи — не самая страшная плата за то, что ты пока ещё жив, будучи стариком. Я пробую спрятаться от неизбежной немощи в счастливых глазах Селин.

— Вы доверяете ей?

— Я понимаю, что любая женщина может легко обмануть мужчину. Особенно мужчину, влюблённого в неё. Но Селин доверила мне свою судьбу. Вправе ли я оскорблять её своим недоверием по мелочам?

— Вы ведь страдаете от этого, мсьё?

Юбер замолчал. За время этой выразительной паузы сигарета в его руках прогорела, и пепел упал на землю. Он выбросил окурок и сказал:

— Вечные муки в Преисподней — вот достойный повод для страданий. Всё остальное — лишь нереализованные возможности. Пока жизнь мне что-то даёт, я стараюсь взять от неё всё, что могу. Когда я вижу горящие глаза Селин — я счастлив. Её молодость великолепна и будет всегда мне освежающим глотком. Я получаю наслаждение от её запаха. Мои глаза жадно едят её тело. Мои пальцы взволнованно дрожат от прикосновений к ней. Я боюсь только одного: заразить мою Селин увяданием старости.

— Не бойтесь, мсьё. В вас горит такой огонь жизнелюбия, что многим молодым и не снилось. К тому же, мужской ум и благородство — лучшая оправа для женской красоты в любом возрасте! — я понимал, что мои слова — слабое утешение для Юбера. Но иногда доброе слово может облегчить душу.

— Я знаю, что говорю. Tout passé, tout cassé, tout lassé — всё проходит, всё ломается, всё увядает. Жизненный опыт не оставляет места для иллюзий. Старость заразна и отравляет молодость своей близостью. Я чувствую тление времени, смакую его минуту за минутой. Час за часом откусываю его отмирающую плоть! Старость — это падальщик, но не хищник. Она терпеливо ждёт своего часа, ходит рядом в ожидании скорой поживы. Постепенно ты привыкаешь к её неизбежности, а когда приходит время — впускаешь в себя без сопротивления. Поэтому радуйся настоящему и помни день сегодняшний! Ибо с него начинается вечность. Идите отдыхать, мсьё! А я побуду ещё один. Старики прекрасно ладят с бессонницей, — подвёл черту нашему разговору Юбер и закурил новую сигарету.

— Спокойной ночи, мсьё! — ответил я и пошёл спать.

***

Утром я проснулся от стука в дверь. Я обернулся полотенцем и пошёл открывать. На пороге стояли с подносами Юбер и Селин.

— Доброе утро, мсьё! Ваш завтрак. Скоро восход!

— Доброе! — ответил я непроснувшимся голосом.

— Вы хорошо спали?

— Спасибо, да, — протянул я, понемногу приходя в себя. — Как быстро пролетела ночь!

— Привидения не беспокоили?

— Им не удалось меня разбудить. Вы первые, кто меня побеспокоил.

Селин протёрла стол на балконе от утренней росы и постелила скатерть. Юбер неторопливо выставлял тарелки, приборы и блюда, оглашая каждое из них, как церемониймейстер на празднике:

— Традиционный французский завтрак: кофе, хрустящий багет, конфитюр из каштанов, ветчина, сыр, масло, апельсиновый сок. И домашний сливовый тарт. Селин сама его испекла. Я его очень люблю!

— Как это мило! Я обязательно его попробую и, возможно, смогу полюбить не меньше вашего.

— Вам налить кофе? Он отлично взбодрит! Это настоящий крепкий кофе, а не какой-нибудь американский горячий сок из носков.

— Будьте любезны!

— Держите, мсьё! — Юбер налил дымящийся ароматный кофе в большую чашку и подал мне её. — Будьте осторожны! Он обжигает как ревность.

— Я подожду, пока он немного остынет, мсьё. А пока буду наслаждаться его ароматом.

— И всё же его стоит пить горячим, — с особым выражением сказал Юбер.

— Тогда я буду делать это аккуратно, маленькими глотками, наслаждаясь каждым из них, — я принял его деликатную подачу.

— Уверен, что вы знаете, как правильно пить кофе, и знаете, как получить от него много удовольствия, — ответил Юбер. — Селин собирается на фермерский рынок в Вальс-ле-Бен. Если желаете попробовать на вкус настоящий Ардеш — можете составить ей компанию.

— С удовольствием, мсьё! Благодарю! И если мадам понадобится моя помощь, я всегда к её услугам. — Я повернулся к Селин.

— Вы очень любезны! Солнце взойдёт через несколько минут. Не будем вам мешать. Когда закончите завтракать — спускайтесь. Я буду ждать вас внизу, — ответила она. — Приятного аппетита, мсьё!

Супруги вышли. Они вели себя так, словно вчера ничего не произошло, и я по-прежнему был для них просто гость. На востоке над волнистым горизонтом уже светлело небо, напитывая тёмные холмы нежными красками утра. Солнце стремительно поднималось прямо на глазах. Его маленький красный край через пару минут уже полыхал огненным полукругом. Дома отбросили на землю длинные тени. Укутавшись в одеяло, я сидел на балконе и согревался воспоминаниями вчерашнего вечера, первыми солнечными лучами и обжигающим, как ревность, кофе.

***

Фермерский рынок захватил весь старинный центр Вальс-ле-Бена. Сегодня здесь билось сердце Ардеша. Главная площадь и прилегающие к ней улицы с раннего утра были заставлены автолавками, на витринах и полках которых фермеры разложили свои продукты. Развалы сыров, колбас, овощей и фруктов обещали моей неравнодушной к еде душе незабываемый гастрономический праздник. Продавцы щедро угощали покупателей, перебрасываясь с ними весёлыми, порой очень острыми, шутками. Ведь лучшие покупки совершаются в добром расположении духа.

Селин припарковала машину в проулке неподалёку. Мы влились в толпу и неспешно поплыли вдоль торговых рядов. Рынок встретил нас нежным мускатным запахом шарантской дыни, улетающим к вершинам окрестных холмов. Бледно-зелёная, с желтоватым оттенком, кожура бессильна удержать её ароматную душу в круглом сочном теле. Ещё вчера дынные мячики с неизменными десятью полосками на упругих шершавых боках лежали на разогретой южным солнцем сухой земле Прованса. А уже сегодня пожилой фермер из Кавайона спрашивает меня из-за прилавка: «Когда будете есть дыни, мсьё?» Потом выбирает из развала, тщательно вынюхивая, несколько штук и подписывает маркером на сеточке кожуры: «Сегодня, завтра, послезавтра».

— Мы заберём их на обратном пути, — говорю я фермеру, отсчитывая деньги.

— Не волнуйтесь! — отвечает он. — Они ждали вас всю свою жизнь. Подождут ещё немного!

За поворотом тропический аромат дынь сменился сладковатым запахом аниса. На овощном прилавке рядом с белёсой цветной капустой и нарядно-праздничной, слепленной из фантазийных фракталов романеско лежал прозрачнокожий, светящийся изнутри фенхель. Я лишь немного повернул голову в сторону — и вот уже кисловато-миндальные ароматы оливок защекотали в носу. Они лежали, искушая покупателей блестящими маслянистыми боками. Чёрные, фиолетовые, зелёные. Начинённые чесноком, перцем, анчоусами, лимоном, сыром. Рядом в стеклянных бутылях переливалось на солнце всеми оттенками жёлтого оливковое масло — жидкое золото Средиземноморья.

Ветер с центральной улицы принёс запах трюфелей, подвала и спермы. Это мясные ряды поманили нас белой, как мука, плесенью своих колбас и огромными окороками диких и домашних свиней. Сырная лавка завлекала запахами осеннего леса, грибов и тления. Огромные головы выдержанного, лежалого, сдавленного собственной тяжестью сыра возвышались над прилавком. И везде каштаны, каштаны, каштаны… Запахи плыли над домами, будоражили аппетит и побуждали покупать и пробовать всё это великолепие. Накупив две полные корзины продуктов, мы поехали домой.

***

В горах сочная зелень долин вдруг в одночасье исчезла, уступив место охре и ржавой меди. Я попросил Селин остановить машину на смотровой площадке, чтобы покормить глаза красками ардешской осени. Она вышла из машины вместе со мной. Недолго поблуждав взглядом по окрестным холмам, я взял её за плечи и поцеловал в шею. Селин на мгновение замерла, а потом деликатно отстранилась.

— Не стоит, мсьё.

— Но почему?

— Юберу бы это не понравилось, — ответила она.

— Мне показалось, он благословил нашу близость, — удивился я.

— Но не здесь и не сейчас. Нам стоит вернуться в замок, — твёрдым голосом ответила Селин.

— Как скажете, мадам. Извините.

Мы сели в машину и запетляли вниз по серпантину. Селин сосредоточенно молчала, глядя на дорогу. Её губы были плотно сжаты.

— Простите меня, мадам за бестактность, — извинился я повторно, чтобы нарушить звенящую тишину между нами.

Селин ничего не ответила, продолжая думать о своём. В её глазах стояли слёзы. Неожиданно в конце серпантина она заговорила:

— Долгое время мне здесь было так безмятежно, а сейчас… Я чувствую, что заражаюсь старением. Это ужасно! — сказала Селин дрогнувшим голосом. — Мне страшно признаться в этом мужу, но думаю, что он и сам всё понимает. Я задыхаюсь от объятий Ардеша: уродливых культей его старых платанов, влажного воздуха его долгой осени. Я вижу, как меняется мой муж. Он всегда был таким бонвиваном! А сейчас его жизнелюбие словно сковано льдом. И с каждым днём эти льды всё толще. Иногда мне становится страшно от мысли, что я замёрзну вместе с ним. — Селин знобливо повела плечами, словно в подтверждение своих слов. — Когда Юбер оставит меня, я не смогу здесь находиться. Уеду в Прованс или на Лазурный берег — куда угодно! Согреваться после Ардеша.

— А как же замок?

— Без Юбера мне здесь будет невыносимо. Особенно осенью и зимой, когда ночи долгие и тёмные. Да он и сам предлагает уехать отсюда.

— А Вы?

— А я молчу. Не хочу его расстраивать. Ведь этот замок — дело его жизни. Да что там! Он и есть его жизнь!

Селин остановила машину и несколько минут сидела, вздрагивая от слёз. Я провёл рукой по её волосам и попытался прижать к себе, но она решительно отстранилась. Успокоившись, Селин взяла себя в руки, и мы продолжили путь.

***

После обеда ветер с Атлантики принёс непогоду. Под затяжным холодным дождём Ардеш стремительно остыл и в одночасье стал бесцветным и неуютным. Я сидел в своей комнате и смотрел, как небо рваными клочьями серых облаков, словно губкой, стирает с холмов яркие краски осени.

Ближе к вечеру дождь прекратился, но небо так и не просветлело. Истощённые непогодой облака всё ещё лежали на холмах, укутав окружающий мир в туман. Я поднялся на донжон замка. Деревня внизу лишь угадывалась. Каменные дома, словно стадо промокших овец, жались друг к другу, чтобы согреться в наступивших сумерках. Время от времени и они исчезали из вида в вязкой серой пелене, медленно плывущей над холмами. И вдруг в какой-то момент туман стал сиреневым. Все звуки пропали и наступила абсолютная тишина. Ардеш погрузился в лиловый сон. Я спустился вниз и побрёл по оцепеневшей деревне, лишь угадывая размытые очертания стен и узкие коридоры средневековых улиц сквозь лавандовое молоко. Я шёл наугад скользя рукой по серым камням, пропитанным влагой. Туман скрадывал звуки моих шагов. Неожиданно стены расступились, и я из узкого прохода между домами вышел в никуда. Вокруг меня был лишь густой сиреневый туман. Осторожно ступая с вытянутыми вперёд руками, я наткнулся на Селин, стоящую у невысокой каменной ограды. От неожиданности я вздрогнул.

— Осторожно мсьё! Дальше начинается пропасть, — сказала она чуть слышно. Тем не менее тихий звук её голоса отчётливо прозвучал в вязкой тишине.

— Видимо, судьба послала мне вас, чтобы уберечь от неизбежного падения, — так же тихо ответил я.

— Хотите виноград? — Откуда-то из тумана Селин вынула тёмную плотную гроздь и поднесла к своему лицу, словно прячась за ней. Её окрашенные соком губы шевелились прямо перед моими глазами.

— У тебя на губе капелька виноградной крови. Вот тут. — Я отодвинул лицом гроздь и лизнул, чуть касаясь, верхнюю губу Селин. Она вздрогнула, но не отстранилась как днём, а подалась мне навстречу.

— А ещё тут, тут, тут… — Словно бабочка крылом, мои губы касались её лица, глаз, мочек ушей, шеи. Виноградная гроздь упала на землю. Платье медленно сползло к ногам Селин. Не отрываясь от её тела, я спустился вниз по чувственной тропе удовольствий, наслаждаясь по пути знакомыми пейзажами и не пропуская ни малейшей детали. Сиреневый туман пьянил, как вино, и не располагал к благоразумию. Запах прелых листьев и сырости оврага, необъятной мглы неба и многовекового камня, истекающей от желания ночи, запах минеральный и настоящий, смешался с запахами женского тела и секса.

Внезапно туман рассеялся. Уползающие по холмам, словно испуганные демоны, облака обнажили мир вокруг: ночные фонари, серые камни старой стены и маленькое открытое окно на ней, в котором тускло мерцал огонёк сигареты Юбера.

***

Наутро Селин принесла мне завтрак одна. В открытое окно задувал прохладный ветер.

— Ваш прощальный завтрак, мсьё!

Она поставила поднос на столе в комнате, а сама сбросила халат и нырнула ко мне под одеяло, прижавшись всем телом. Её бил озноб.

— Вы дрожите! Что случилось?

— Согрейте меня! Скоро зима. Она будет длинной, — голос Селин звучал пронзительно. — Но сегодня я хочу насладиться последними тёплыми днями своей осени.

Взволнованный трепет Селин передался и мне. Меня лихорадило от нахлынувшего возбуждения. Мои руки поплыли по волнам её дрожащего тела. Сильная жаркая волна накрыла меня, и я снова потерял ощущение времени…

Мы лежали в разметавшейся постели, когда через открытое окно послышалось, как внизу хлопнула дверь, и захрустела галька под ногами Юбера. Тонкая струйка сигаретного дыма долетела до меня. Я встал, вышел на балкон и налил кофе.

— Доброе утро! Прекрасный день! Как дела? — поздоровался Юбер, задрав голову.

— Здравствуйте, мсьё! Благодарю. Всё прекрасно!

— Не задерживайте мою жену надолго. У неё сегодня много дел.

— Я уже иду, дорогой! — звонко отозвалась из комнаты Селин. Она встала, запахнув халат, быстро глотнула свой кофе, поцеловала меня и сказала, чуть понизив голос:

— Прощайте, мсьё!

— Прощайте, Селин! Пусть ваша осень будет тёплой и солнечной!

После завтрака я быстро собрал вещи и, не прощаясь с хозяевами, продолжил свой путь вдоль извилистого Ардешского каньона.

«Глубоко в душе Ардеш нелюдим. Лишь нечастые гости на петляющих дорогах, огороженных замшелыми камнями, бередят его воспоминания. Каждый прожитый здесь день приближает нас к нашей осени…»

Курортный роман

— Куда едем? — спросил меня полный неулыбчивый таксист.

— В Кисловодск, — ответил я, стараясь не смотреть ему в глаза.

Я почему-то всегда стараюсь избегать взглядом навязчивых таксистов, предлагающих свои услуги. Может, потому что боюсь проиграть им в зрительной дуэли. А этот оказался последним в хищной стае нахрапистых бомбил, окруживших меня на выходе из аэропорта Минеральных вод.

— Багаж есть?

— Всё со мной, — сказал я, показав дорожную кожаную сумку.

— Поехали!

Машина стремительно тронулась с места, и через несколько минут мы уже мчались по трассе на юг, в сторону Большого Кавказского хребта. Водитель повертел ручкой радио, из динамика полилась бесконечная лезгинка с перерывами на рекламу местных салонов красоты и меховых фабрик. Прослушав три песни, я решил, что рифмы типа «кровь-любовь, беда-туда, отдам-продам, всегда-звезда» считаются обязательными для создания настоящего хита у местных поэтов-песенников.

Было заметно, что возведённое в ранг искусства простосмыслие нравится водителю: он ёрзал своим полным задом по сиденью и завывал под музыку. Музыкально-стихотворный наив не оставил равнодушным и меня. Я смотрел на меняющийся за окном пейзаж и пританцовывал пальцами под музыку. К концу пути мои обессилевшие пальцы, подрагивая, неподвижно лежали на истоптанном ими бедре.

Заселившись в отель, я оставил вещи в номере и, не теряя времени, направился в Нарзанную галерею — центр культурной жизни города-курорта Кисловодска. Купив кружку-поилку с длинным узким горлышком, я наполнил её шипящим доломитовым нарзаном и выпил на одном дыхании. Волшебная жидкость приветственно запузырилась во мне. Налив вторую кружку, я отошёл в сторонку и продолжил пить уже правильно — неторопливыми маленькими глотками, тщательно рассматривая мир вокруг себя.

Тогда я и увидел Юлю. Она стояла у стены и с интересом смотрела на меня. Её взгляд был очень откровенным, но без всяких намёков, жеманства и пошлых тайных знаков. Так обычно смотрят дети, когда им что-то нравится. Я подошёл к ней и улыбнулся:

— Здравствуйте!

— Добрый день! — ответила она. — Хотите со мной познакомиться?

— Вы читаете мои мысли.

— Когда мужчина так смотрит — всё же понятно! Видит женщину, которая ему нравится, и сразу хочет её затащить в постель. — Юля смотрела на меня с вызовом, не отрывая взгляда.

— Не торопите события! Сначала нужно немного пофлиртовать, проявить фантазию, потомиться в предвкушении, а уж потом делать решительный шаг.

— А зачем терять время? Курортный роман должен развиваться быстро. Скоро же уезжать! Разве не так?

— Можно и так, но у меня свой, старомодный, сценарий знакомства.

— Долгие ухаживания с невнятной перспективой? — в её голосе послышались нотки лёгкой иронии.

— Ровно столько, чтобы всё успеть. Поверьте мне! Я тонкий знаток и ревностный блюститель традиций ухаживания, — ответил я, медленно потягивая через носик питейника живительный нарзан.

— Я офигеваю! — Юля сделала большой глоток из своей кружки, чуть не облившись. — Почему мне с утра до вечера не дают прохода горячие джигиты и бесцветные мужички с сальными глазами, а как только встречается нормальный мужчина — сразу начинаются долгие разговоры? Меня, кстати, Юля зовут.

— А вы здесь уже давно, судя по всему. — Я пожал протянутую руку и тоже представился.

— Завтра уезжаю, — немного поведя плечами и вздохнув, ответила моя новая знакомая.

— Тогда у нас действительно мало времени для моего сценария.

Я взял Юлю под локоть и повёл, потягивая нарзан, вдоль стены, увешанной картинами местных художников.

В лёгком летнем платье она казалась мне бессовестно нагой. Песочные часы её фигуры призывали измерить вечное удовольствие, а её волнующая грудь колыхалась при каждом движении как горбы верблюдов в караванном шаге. Когда Юля говорила, её губы шевелились каким-то особым образом, призывая поцеловать их немедленно. Звёздная россыпь родинок начиналась на юлином лице, стекала по шее в глубокий вырез платья, ненадолго пропадала под ним и снова выныривала в районе коленок. Моей фантазии не хватало даже представить, какие созвездия были нарисованы природой на её теле.

— Я вам нравлюсь? — спросила Юля с обескураживающей прямотой возле картины с пионами.

— Конечно! Вы же состоите из одних достоинств! Мне, конечно, доводилось слышать рассказы о красавицах с ангельским характером, но я даже подумать не мог, что вот так запросто, с одной из них встречусь здесь! Неужели судьба меня ведёт?!

— И кто вам сказал, что у меня ангельский характер? — Юлины брови удивлённо взлетели вверх.

— Я умею по родинкам на теле предсказывать туманное будущее. А уж понять, какой у женщины характер, проще простого! — ответил я доверительным тихим голосом, наклонившись к уху своей новой знакомой.

— Будем считать, я поверила! — Юля деловито вытряхнула последние капли нарзана из своей кружки, потом посмотрела на меня и спросила:

— Ну! Какие у нас дальнейшие планы?

— Предлагаю немного прогуляться по парку. Пока мы тут пьём водичку, мои фантазии завели меня в такие дебри, что выбраться из них смогу только с вашей помощью.

— Идёмте, — сказала Юля и взяла меня под руку. — Только давайте на «ты», а то как-то неуютно на «вы». Манерничаем тут, словно пожилые.

— Это привилегия женщины — первой предложить перейти на «ты», — выдавил я из себя очередную старомодную галантность.

— Ой, да ладно! Со мной тут все сразу на «ты» пытались познакомиться.

— У кого-нибудь получилось?

— Нет. Был, правда, один приличный мужчина, но уже старенький. За руку всё меня трогал. Приглашал на танцы в Курортный парк в Ессентуках. Обещал оплатить автобус туда и обратно!

— Я знаю это место. Там уставшие от водных процедур отдыхающие танцуют под духовой оркестр. Бум-ца-ца, бум-ца-ца, бум-ца-ца… Глядишь на них — и кажется, что смотришь замедленное кино о советском прошлом, из которого можно вырваться лишь принеся ему в жертву свою юность.

— Смешно, — отреагировала Юля, даже не улыбнувшись.

— Дамы двигают неровные остатки своих фигур в незатейливых танцах, тщательно осматривая ближайшие окрестности на предмет приличных кавалеров… — Я изобразил танцующих женщин, зыркающих по сторонам.

— С мужчинами у нас реально проблема, — погрустнела моя собеседница.

— И на танцполе печальная российская демография выглядит очень наглядно: случайные вкрапления мужчин среди безбрежного океана женских надежд.

— А женщины, кстати, не всегда полные бывают, — вступилась Юля за прекрасный пол. — Есть и стройные.

— Ну, сама подумай! Какие могут быть фигуры на пирогово-шашлычной диете? Женщина на таком рационе моментально удвоится, да ещё, обязательно, в правильных местах. И если горец не пожирает такую красоту глазами — значит, он вегетарианец. Интересно, бывают горцы-вегетарианцы?!

— Мне кажется, они все хищники. И куда ты смотришь? — спросила Юля, перехватив мой плотоядный взгляд.

— Заглянул в вырез. В твоей ложбинке между грудей нет мне ни сна, ни покоя. Хотя правильнее было бы сказать, что утонул в твоих глазах.

— Что ещё скажешь, поэт-курортник?

— У тебя есть что-нибудь ещё на мою погибель?

— Точно хочешь погибнуть? Подумай хорошенько. Можно ведь ещё успеть сделать что-нибудь хорошее в этой жизни, — голос Юли повеселел.

— Я буду как в опере, погибать и петь, ползая по сцене. А когда упадёт занавес — выйду на поклон целым и невредимым. Правда, немного помятым и уставшим от хорошей партии.

— Идём, Хворостовский! — Юля потянула меня на Курортный бульвар.

Пока мы гуляли по главному променаду города, она успела рассказать, что родилась на севере в маленьком городке в Коми. Что жила всю жизнь вместе с мамой, а сейчас одна. Что работает «училкой» в школе. Что люди у них на Севере добрые, душевные. И что нормальных мужиков нет: «или пьяницы, или бывшие зэки. Остальные — женатики». И поэтому замуж пойти не за кого. И что вся жизнь в городке на виду. Да какая там жизнь? Никакой!

Через час ритуальной прогулки мы оказались в моём номере.

— У тебя презервативы есть? — спросила Юля, едва за нами закрылась дверь. — Мне заразу подцепить нельзя! Я ведь с детьми работаю.

— Сейчас сгоняю в аптеку. Подожди! Я быстро!

***

Когда я вернулся, Юля сидела на кровати, завёрнутая в полотенце после душа, грызла яблоко и смотрела телевизор. Капельки воды блестели на её плечах. Родинки призывно мерцали по всему телу. Я присел рядом и медленно раскрыл обнимающее Юлю полотенце. Её грудь была большая, уютная, вся в голубых прожилках ручейков под белой, почти прозрачной кожей. Душистая, словно спелая узбекская дыня, источающая нежный аромат вожделения. Когда я её коснулся, по её молочной глади побежала взволнованная рябь мурашек, окружив отвердевшие соски. И тотчас мягкие, напитанные яблочным соком юлины губы, впились в меня. Наверное, яблоки с библейских времён особым образом действуют на женщин. Наше шумное дыхание смешалось с шелестом листвы за окном.

Юля выдохнула свой оргазм тихо, даже немного застенчиво, и замерла, закрыв глаза. Её расслабленное лицо полыхало румянцем, а на шее всё ещё нервно билась тоненькая ниточка-вена. Её соски посветлели и растеклись светло-розовой акварелью по вершинам грудей. Мужчины воспринимают женский оргазм как высшую похвалу своему постельному мастерству, и я здесь не исключение.

— Ты была восхитительна! — сказал я, поцеловав Юлю в податливые губы.

— Было классно! Я бы повторила! — протянула она и прижалась ко мне всей собой.

— Запасись терпением — и всё случится! — шепнул я её на ушко.

— Ты ведь у меня первый мужчина.

— Как это?! — опешил я и приподнялся на руках, глядя на неё. — Мне так не показалось.

— А вот так! — спокойно ответила Юля. — Мама у меня строгая была. Берегла от мужиков наивную девушку. В Сыктывкар учиться отпускать не хотела. Говорила, испортит меня общага. Поэтому я там комнату снимала у одной бабули, когда жила. Подруги крутили романы, а я училась. Парней к себе не подпускала, хотя многие меня добивались. Но я не больно-то и хотела, если честно.

Юля встала с постели и подошла к окну. Закатное солнце очертило соблазнительные изгибы её тела. Знала ли Юля, как она хороша в золотом свечении уходящего дня?

— После университета я вернулась домой девственницей с красным дипломом. Так и жила всё время с мамой. Болела она последнее время. В прошлом году похоронила её.

— А откуда же такие…, — я запнулся, — умения?

— Ну… Это целая история! Да ты ложись! — Юля взяла новое яблоко и села на кровать рядом со мной, поджав под себя ноги.

Я терпеливо наблюдал, как она рассматривает его, вращая в руках, перед тем, как укусить. Наконец, хрустнуло яблоко, брызнул сок, и Юля продолжила свой рассказ.

— Как-то на день рождения ученики подарили мне огромного медведя. Я назвала его Мишей. Он был реально огромным! — Юля развела руки в стороны, показывая его размеры. — Однажды вечером я сидела с ним на диване перед телевизором и смотрела какое-то романтическое кино. А что ещё вечером делать-то?! А там герой целовал героиню так… — Юля вытянула губы, пытаясь передать всю страсть поцелуя, — что мне тоже так захотелось. Ну, а что? Я люблю целоваться. Хочешь укусить яблоко? А то я всё съем!

Я помотал головой.

— Я смотрела фильм и обнимала Мишу, представляя, что это мой мужчина: большой, сильный, волосатый. А потом я положила его на пол и села на него сверху. Тут меня и накрыло. Такая… тёплая разноцветная волна. — Юля ненадолго замолчала, видимо, вспоминая впечатления, а потом продолжила, хрустя яблоком. — Так-то, это был мой первый оргазм.

Я представил себе Юлю, сидящую на медведе, и незаметно улыбнулся, чтобы не смутить её. Во время откровений люди бывают очень уязвимы. Но, к счастью, Юля в этот момент не смотрела на меня — её взгляд изучал потёртые обои в изголовье кровати.

— Мне так понравилось, что я, прям, не могла остановиться. Бывало, в школе на уроке как представлю себе, что мы будем с Мишей делать вечером, так аж ноги сводит, и сразу вся сырая становлюсь. Однажды мы занимались любовью всю ночь. Я садилась ему на голову, и он ласкал меня своим носом. А когда я потом целовала его — он пах мной. Я тебя не смутила подробностями?

— Всё хорошо, — ответил я максимально серьёзным тоном.

— Вечером мы садились ужинать и я рассказывала Мише, что произошло у меня на работе: про своих учеников, про училок, про дуру-завуча. Потом мы вместе проверяли домашку и смотрели телевизор. Когда я принимала ванну, Миша всегда сидел рядом. Я доставала ногу из пены, подносила к его лицу, а он целовал мои ступни и пальцы.

Я молча слушал Юлю, боясь прервать поток её откровений. Она была очаровательна в этой своей неискушённой опытности.

— А однажды подружка Милка пришла ко мне в гости с мужем. Миша сидел рядом со мной на диване. Ребята засмеялись и в шутку назвали его моим женихом. А я вспыхнула так сильно, что они переглянулись, будто всё поняли. Милка потом что-то ляпнула, чтобы исправить ситуацию, но мне было сладко: у меня тоже есть мужчина. — Юля говорила без всякой тени смущения и жеманства.

— Мне очень хотелось попробовать с Мишей чего-то большего, и я решилась заказать по интернету вибратор. А что тут такого?! Я — современная женщина. Правда, когда пришла на почту его забирать — думала, сгорю от стыда. Схватила посылку — и ну бегом домой! Соседка что-то у меня спросила, а я в ответ «ни бе ни ме». Только головой помотала и влетела в подъезд, как ошпаренная.

Юля доела яблоко и облизала сладкие от сока пальцы.

— Перед тем как Миша лишил меня девственности, мы тайно обручились. Я даже купила нам кольца. Вот, смотри! — она показала мне галантерейное колечко с бабочкой на безымянном пальце. — Мы отметили наше торжество. А потом под романтическую музыку, при свечах, на чистой простыне всё и случилось.

— Во всяком случае, это было красиво, — сказал я, разглядывая кольцо.

— Да. Подруги рассказывали мне о своём первом разе. У кого-то это было по пьянке в гостях, у кого-то — в общаге. А я решила, что это должно быть красиво.

— У вас был медовый месяц? — то ли в шутку, то ли всерьёз спросил я.

— Конечно! Мы, правда, никуда не ездили, но занимались сексом, как одержимые. Даже в эти дни… Ну, ты понимаешь!

Я даже немного смутился от таких подробностей, но Юля этого не заметила и продолжила:

— После медового месяца я купила Мише красивый шарф. В тот же вечер он связал меня этим шарфом и грубо овладел мной. Я так кричала, что соседи даже постучали в дверь — испугались за меня, — Знаешь, какие у нас на Севере отзывчивые люди?

— А ты? Что ты им сказала?

— А я сказала им через дверь, что упала и больно ударилась.

«Может, на Севере все женщины такие?» — подумал я. Это было единственное, чем я мог себе объяснить такую эмоциональную обнажённость Юли.

— Хочешь посмотреть наше фото? — вдруг спросила Юля и, не дожидаясь моего ответа, полезла в телефон.

— Давай! — я ухватил губами её сосок и не отпускал, пока она там возилась.

Юля немного подождала, а потом деловито спросила:

— Продолжим? Ты хотел посмотреть фото.

С экрана телефона на меня смотрела странная пара: счастливая молодая женщина и огромный белый медведь в синем шарфе.

— Я не умею фотографироваться. Вечно получаюсь как мороженая рыба с выпученными глазами.

— Не наговаривай на себя! Здесь ты как румяная русалка с ленинским прищуром, — пошутил я в ответ. — А медведь-то действительно большой! Как это он отпустил тебя одну на курорт?

— Так это Миша мне и посоветовал поехать! — воскликнула Юля, даже не заметив скрытой иронии. — А ещё мы договорились, что если у меня случится курортный роман, Миша всё поймёт, всё между нами останется как прежде.

Нет! Она не была сумасшедшей — самая обычная женщина из провинции, нашедшая счастье в странной сублимации своих чувств и желаний.

— Ты думаешь, что я испорченная?

— Нет, конечно! Мало ли у кого какие фантазии! Хотя, обычно, люди редко делятся настолько личными переживаниями. Ты удивительная! — я ничуть не лукавил, говоря это Юле.

— Мама боялась, что я не выйду замуж, и она не дождётся внуков. Теперь я тоже боюсь, что у меня не будет детей.

— Часто с людьми случается именно то, чего они боятся. Попробуй изменить своё отношение к ситуации.

— Мне ведь психотерапевт не нужен, — спокойно ответила мне Юля. — Я уже решила, что сделаю искусственное оплодотворение и рожу ребёнка для себя.

— А замуж?

— А замуж, видимо, уже не выйду! — вздохнула она. А потом вдруг спросила, глядя мне в глаза: — Вот ты бы женился на мне?

— Я вообще не собираюсь ни на ком жениться!

— А ребёнка мне можешь сделать? От тебя получится красивый ребёнок, — оживилась Юля. — Ты не переживай! Я его сама выращу. И к тебе никаких претензий не будет!

— Думаю, не стоит!

— Жаль!

— В России около семидесяти с лишним миллионов мужчин. Ты не отчаивайся — встретишь своего!

— На свете столько хороших людей. Почему все они не могут найти друг друга? — не унималась Юля.

— Площадь суши земной поверхности составляет сто пятьдесят миллионов квадратных километров, а население Земли — больше семи миллиардов человек. Мешают теория вероятностей и завышенные ожидания.

— Смешно, — хмыкнула Юля с грустью в голосе и замолчала.

— Я проголодался, как волк! — сказал я, сказал я, чтобы закончить этот разговор. — Если в ближайшее время чего-нибудь не съем — разорву тебя на части!

— Жалко терять время, но пойдём! — вздохнула в ответ Юля. — Мужчинам нужно есть. Но потом продолжим! Обещаешь?

— Куда ж я денусь?!

***

Мы вышли в завечеревший город, где кипела курортная жизнь. Ветер призывно разносил по окрестностям дымные ароматы мяса на углях. После долгого шашлычного воздержания этот запах сводил с ума. Моё истекающее голодной слюной воображение рисовало картины пасущихся на склонах гор овец. Тёплый запах далёкой отары будоражил мой разгулявшийся аппетит. Юля держала меня под руку как женщина, имеющая на меня особые права, и гордо смотрела на проходящих мимо людей. Шлейф мужских фантазий тянулся за ней по всему Курортному бульвару.

— Ты заметила, что у многих прохожих унылое выражение лица? — спросил я, когда мы расположились за столиком ресторана. Того самого, где шашлык — «мамой клянусь!» — самый вкусный.

— Да ладно тебе! Будь проще! Люди как люди! У нас почти все такие.

— Но ты не такая!

— А какая?

— Особенная.

— Да ладно тебе! Самая обычная женщина, — ответила Юля без тени кокетства. — У тебя таких косой десяток может быть, если захочешь!

В это время официант принёс нам горячие дымные хычины с сыром и зеленью, и я с аппетитом накинулся на них. Юля потягивала кроваво-красное густое киндзмараули и смотрела, как я, обжигаясь, заглатываю куски лепёшки.

— Ничего себе ты проголодался! — сказала она. — Ешь, как хищник! Мне нравится смотреть на тебя!

— Угу! — промычал я в ответ.

— Вот, интересно: о чём ты подумал, когда увидел меня первый раз? — спросила Юля, игриво прищурясь.

— Красивое лицо, роскошные бёдра и волнительная грудь! — ответил я набитым ртом.

— Я так-то в платье была!

— Так ведь мне платье не помеха — так: случайная обуза! Надумала спрятаться от меня под куском текстиля! Я силой своего воображения сразу снял с тебя всю одежду. Потом представил, какая ты в постели, но если честно, даже не предполагал, что ты такая страстная! — сказал я, доедая последний кусок пирога.

— А знаешь, мне с тобой совсем по-другому, чем с Мишей. Там я сама всё делаю, а здесь ты берёшь меня. И я реально улетаю. — Юля захмелела и говорила, слегка заплетаясь языком. — Так-то, я совсем без ничего под платьем, если что.

Жаркая волна ударила мне в голову.

— Покажи!

Она раздвинула ноги и приподняла край платья. В этот момент рядом раздалось лёгкое покашливание — официант принёс нам шашлык. Юля покраснела и вмиг посерьёзнела лицом, но когда он ушёл, мы расхохотались так, что на нас смотрел весь ресторан и оборачивались проходящие мимо отдыхающие. Наскоро, не разбирая вкуса, мы проглотили горячие сочные куски мяса, после чего я сгрёб Юлю в охапку и потащил в отель.

Невероятно, но Юля была всегда мокрая от желания. А её фантазии были неисчерпаемы. Видимо, она хорошо подготовилась к своему курортному роману. Мы не спали всю ночь, но часы неумолимо отсчитывали время до нашего расставания.

***

Ближе к утру я услышал негромкий юлин голос:

— Вот и всё! Мне пора! Спасибо тебе! Было здорово! Прощай!

— Прощай, северяночка! — ответил я на прощание сквозь сон. — Жаль, что наш роман был таким коротким!

Мы поцеловались как-то буднично, словно расставались на пару часов, и Юля ушла. Через два дня я получил от неё сообщение: «Доехала хорошо. Миша встретил меня дома. Я ему всё рассказала. Спасибо за всё! Было классно!» Я ответил: «До сих пор не могу забыть тебя. Послевкусие твоих поцелуев всё ещё горит на моих губах. Мише привет!»

Некоторое время мы переписывались, и я даже порывался приехать в далёкий городок где-то в северной тайге, но Юля была против: «Ты приедешь и уедешь, а мне потом всю жизнь люди будут кости перемывать. Зачем мне это?!» Может, она боялась, что мы с медведем не поладим. А может, и в самом деле не хотела лишних пересудов. Юля прислала мне пару раз свои фотографии с учениками, я ей прислал в ответ несколько своих. Но агония курортной страсти продолжалась недолго, и постепенно наше общение сошло на нет.

Однажды накануне зимы я получил от неё сообщение: «Привет! У нас первый снег. Зрелище необыкновенное: после черноты асфальта и тёмной земли мир осветлился, и фонари горят на пустынных улицах». С сообщением пришла фотография размытых белых пятен на фоне жёлтых огней.

Немного подумав, я набрал юлин номер:

— Привет! Как поживаешь?

— Привет! — её голос был совсем чужой. — Я встретила мужчину. Он уже сделал мне предложение. Через неделю свадьба. Уезжаю жить к нему, в другой город.

— Поздравляю! А зачем ты мне всё это сообщаешь?

— Просто, чтобы ты знал. Ты же мой первый мужчина!

— Пришлёшь ваши свадебные фото?

— Нет. Зачем тебе?

— Но ты же показывала мне своё фото с … — я, как и в прошлый раз, запнулся. — С Мишей!

— Это другое. Теперь всё по-настоящему. Прощай! Не звони и не пиши мне больше! — ответила Юля, и связь оборвалась.

Я положил трубку и подумал: «Интересно, медведя она возьмёт с собой?» А ещё я подумал, что обязательно снова приеду туда, где раскинулись сутулые, истоптанные огромными отарами и многовековой лезгинкой предгорья Кавказа. Где тянутся к небу тощие кипарисы, и плывут вдоль пыльных дорог ароматные облака шашлычного дыма. Где живут простые добрые люди, для которых конокрадство до сих пор страшное преступление, а любовь — это по-прежнему кровь. Где вокруг нарзанных вод круглый год кипят курортные страсти, а звёзды бесстрастно наблюдают за этим с бездонного южного неба.

Занимательная этимология

Я беззаветно люблю Ригу, её яркий румяный задор средневековья, восторженный югендстиль прекрасной эпохи и современные здания из бетона и стекла, которые мне напоминают кристаллы Сваровски, разбросанные архитектором по всему городу. Рига обворожительна! Готические шпили соборов пронзают низкое балтийское небо, отражаясь в неспешных тёмных водах Даугавы. Извилистые улицы Старого города говорят со мной на датском, голландском, немецком и других языках великого Ганзейского союза. Каждый день, гуляя по ним, я добавляю к образу вдоль и поперёк знакомого города что-то новое, как художник долюбливает чуть заметными штрихами давно законченную картину.

Вот Шведские ворота раскрыли свой кривоватый рот с гранитными зубами ограничительных столбиков. Сегодня они проглотили воздушный шарик, а потом выплюнули его в небо целым и невредимым. А вот исписанные названиями сладостей часы «Лайма» на границе Старого города — привычное место встреч горожан. В детстве я заходился слюной, читая и живо представляя себе все эти «зефиры, карамели, конфеты, шоколады». А сейчас, наблюдая за чужими первыми свиданиями под часами, чаще думаю о золотистых копчёных шпротах на рижском хлебе с огурчиком.

Чёрные коты на конусных крышах дома в средневековом стиле на улице Мейстару издалека показывают мне свои зады с потёками от непогоды. Я их недолюбливаю ещё со времён конфетно-зефирного детства. Мне тогда казалось, что ночью коты прокрадутся в мою комнату, будут страшно шипеть из-под кровати и хватать когтями за босые ноги, торчащие из-под одеяла. Вот и сейчас, кутаясь в тёплый шарф, я стараюсь пройти мимо них неузнанным. В Бастионном парке я люблю молча смотреть на тихую воду Городского канала и шуршать опавшими листьями под ногами. А вон та клумба всё лето строила мне свои анютины глазки. Кокетка!

За границами Старого города начинается удивительное царство модерна. Ни одна эпоха не дала Риге столько красоты, сколько эпоха нового стиля. Словно кто-то открыл над ней архитектурный рог изобилия, из которого на фасады домов пёстрым потоком выплеснулись затейливые маскароны, фризы и капители. Бесчисленным атлантам и кариатидам некогда скучать. День и ночь они безропотно несут свою тяжёлую вахту, глядя печальными глазами на праздно гуляющих людей. Маэстро рижского модерна, великий Михаил Эйзенштейн, своим вдохновением создал самых красивых каменных женщин на всей Балтике. И с тех пор город смотрит на окружающий мир их вечно молодыми лицами.

Рижский модерн, он же югендстиль, — это ожившие ночные кошмары и несбыточные грёзы бывших хозяев домов, их тайные страсти и жуткие семейные драмы, застывшие в камне. В нём кричит страх внутренней пустоты и бурлит обильным фасадным декором жизнь напоказ. На парадных входах и окнах домов любовь и ненависть навеки переплелись между собой затейливым растительным орнаментом. Югендстиль — это странный парад невиданных драконов, химер и сфинксов, рождённых необузданной фантазией лучших архитекторов того времени.

Осенью, когда небо заходится холодными дождями, и город быстро остывает под завывания балтийского ветра, я остываю вместе с ним, погружаясь в мрачные лабиринты своего сознания, где оживают макабрические обитатели рижского модерна.

***

Окна в доме напротив ожили субботним вечером в начале февраля. Всю зиму они таращились на меня своими чёрными пустыми глазницами. Смотрели внимательно, не мигая, в упор. Все остальные окна с утра до вечера моргали шторами и занавесками, суетились силуэтами людей или хлопали форточками и створками. А эти излучали сумрак ничегонепроисходящего. Мне почему-то сразу было необъяснимо понятно, что два тёмных окна напротив станут сценой для предстоящей увлекательной пьесы с моим участием.

Моя жизнь в тот период была такой же пустой и ничего интересного в себе не содержащей. Вопреки многолетней привычке много гулять я довольно редко выбирался из квартиры в нахмуренный серый город. Целыми днями я пялился в телевизор или подолгу сидел у окна, наблюдая чужие жизни в окнах соседнего дома. Сериальность происходящего в них позволяла мне убивать сколь угодно много времени.

Окрашенные скукой повседневности жизни моих соседей мало походили на драмы или комедии. Это были унылые байопики о том, как люди ужинают, смотрят телевизор или готовятся ко сну. Иногда сериальные герои раздевались, не зашторив окна, демонстрируя свои белые неровные тела. Их нечастые ссоры немного разбавляли сюжет, но не добавляли ему остроты и внезапных поворотов. Балтийский темперамент не родит горячих сцен в итальянском стиле с битьём посуды и экспрессивными диалогами. Каждый вечер я равнодушно досматривал очередную серию, ждал, когда окна погаснут, и вскоре засыпал сам, одурманенный виски.

У меня уже давно не было женщины. Да я и не нуждался в ней, пребывая в каком-то странном оцепенении духа. В каждой встреченной на улице даме я сознательно находил массу изъянов, чтобы оправдать свой побег от возможного знакомства с продолжением. А может, это я сам отпугивал всех красивых женщин: из отражений в магазинных витринах на меня смотрел мрачный небритый тип с растрёпанными волосами и тёмными кругами под глазами. Он сопровождал меня повсюду, куда бы я ни шёл.

Однажды, гуляя по рождественскому рынку на Домской площади, я наткнулся на оглушённую пивом и глинтвейном британскую туристку в дурацком сантаклаусовском колпачке. Она приехала в Ригу с подругами на уик-энд и жаждала приключений. У неё был громкий напористый голос и искрящее либидо. Дама буквально выпрыгивала из трусов в стылый декабрьский вечер. Не тратя силы на красноречие, я привёл её домой и молча трахнул прямо в этом грёбаном красном колпачке.

Англичанка вела себя, как шлюха из порнофильма: дерзко смотрела мне в глаза и театрально, с вызовом, постоянно повторяла «fuck me». Что я, собственно, и делал в этот момент, не испытывая при этом особого удовольствия: просто механически двигался в ней, держа за мягкие целлюлитные бёдра. Отрепетированные как перед зеркалом бесконечные «Oh! Yeh! Аааh!» ужасно раздражали меня, и я заткнул ей рот рукой. Но эта дура вырвалась и продолжила орать как оглашенная.

Когда всё закончилось, моя гостья успокоилась на несколько минут, а потом принялась болтать без умолку. Ничего не говоря, я ушёл в туалет, надеясь, что когда вернусь, она уже оденется. И я отправлю её в ночь, навстречу рождественской сказке. Но англичанка не только дождалась меня, а ещё и захотела повторить наш «wonderfull sex». Смачно, по слогам, испытывая наслаждение от её унижения, я произнёс «it’s absofuckinglutely impossible» и выпроводил из квартиры. Захлопнув дверь, я с ощущением брезгливости поднял с пола и выбросил в мусорку остывший презерватив, залпом выпил полстакана виски и… проснулся среди ночи в нелепой позе рядом с диваном от того, что у меня затекла шея.

Эта туристка была последним человеком, с которым у меня был контакт. Я избегал любого общения даже со случайными людьми: продавцами в магазине или соседями по дому. При встрече тихо бурчал им приветствие и быстро уходил. Порой, в течение нескольких дней я не произносил ни слова, и тогда я что-то говорил вслух, чтобы услышать свой голос и убедиться, что связки не атрофировались от длительного молчания. По вечерам я часто не включал свет, довольствуясь лишь тем, что проникал в комнаты с улицы. Даже тусклое свечение прикроватной лампы слепило меня. Мой телефон перестал надрываться звонками и пиликать сообщениями от знакомых. Иногда он разряжался и подолгу лежал на столе неубранным, никому не нужным чёрным трупом. Окружающий мир оставил меня в покое.

Рождество я проспал, наблюдая чужой праздник в кресле перед окном до тех пор, пока сон не сморил меня. Проснувшись под утро, я зашёл на кухню съесть свой рождественский ужин. На столе в открытой жестяной банке возвышалась братская могила шпрот в жёлтой луже масла. Рядом лежал заветренный кусок ржаного хлеба. Я выловил несколько рыбин, заливая жирными каплями скатерть, уложил их безжизненные тела на горбушку и без аппетита сжевал свой праздничный бутерброд. Почувствовав, что он застрял на полпути к желудку, я сделал несколько глотков виски прямо из горла стоящей на столе бутылки. Потом подошёл к окну и посмотрел на дом напротив. Все соседи спали после праздничной ночи. Вокруг стояла оглушительная тишина.

Не зная, чем себя занять, я вышел на улицу, прошёл в полном безмолвии несколько кварталов и неожиданно почувствовал себя одним во всём городе. То ли от этого ощущения, то ли от зимней зябкости я вмиг продрог и согрелся, лишь выпив дома большую чашку горячего крепкого чая с рижским бальзамом. Потом лениво пошелестел книгой, после чего проспал весь день, укутавшись в одеяло.

Сразу после светлого праздника началось великое декабрьское померзение. Серые балтийские облака обрушились на землю первым снегом. Под его тяжестью ссутулились деревья в парках. Далёкий угрюмый север поднял своим холодным дыханием первую метель. Обычно людные улицы рождественской Риги осиротели. Даже бесстрашные всепогодные туристы куда-то исчезли. Изредка я покидал свою квартиру и шлялся по городу под заунывный вой ветра с моря. Без солнца серая пелена ранних непогожих сумерек разъедала потускневшие краски города. Лица редких прохожих, встречавшихся мне по пути, были безлики, как в чёрно-белой документальной хронике. Возвращаясь домой, я не помнил ничего из увиденного. К Новому году я окончательно расчеловечился и погрузился в туман беспамятства. Моё добровольное одичание достигло своего апофеоза и обрело настоящий смысл.

***

Вечером одного из долгих безликих дней два тёмных окна дома напротив зажглись уютным жёлтым светом, явив мне необжитую пустоту своих комнат. По квартире в задумчивости ходила молодая темноволосая женщина в бесформенном свитере и джинсах, под которыми угадывалась крепкая пропорциональная фигура. Я почему-то подумал, что она примеряет на себя не только эту квартиру, но и новую жизнь. Вскоре женщина ушла, вернув в окна напротив привычную темноту, и я снова занялся своим любимым делом — убиванием времени.

Несколько дней женщина приходила ближе к вечеру и обживала квартиру. Какое-то время она посвящала телефону, потом внимательно осматривала небольшую кухню и комнату, потом раздевалась до трусов, собирала волосы под заколку и, пританцовывая, начинала наводить порядок. Иногда она просто танцевала, мотая головой и поднимая руки вверх. Её размерная грудь хаотично двигалась не в такт телу. Я не слышал музыки, но, думаю, это была Мадонна. Закончив дела, женщина уходила. Ожившие окна снова чернели. Я переключался на другой канал, этажом ниже, и продолжал коротать время перед сном, досматривая очередную серию о жизни моих соседей.

В один из приходов женщина разделась, верная своей привычке, и начала вешать тюль. Когда занавес был готов, она распахнула его, сделала себе чай, села на подоконник и долго сидела на нём с дымящейся чашкой в руках, глядя в расшторенное окно. Это было чем-то похоже на афишу нового спектакля. Я налил себе виски и мысленно чокнулся с дамой за знакомство: «Здравствуй, новая соседка! Добро пожаловать в мой домашний театр!»

Теперь я наступлением темноты я увлечённо смотрел новые серии сериала «Окна напротив» с соседкой в главной роли. С её появлением в кадре я уже не отвлекался на драматические события в жизни алкоголика с третьего этажа. Меня не интересовали семейные сцены молодых супругов этажом ниже. Каждый вечер я ждал, когда новая героиня выйдет на освещённую сцену своей квартиры и начнёт играть себя. Чтобы оставаться незамеченным, я умышленно не включал свет, не пользовался телефоном и не подходил близко к окну. Мне казалось, что, увидев меня, соседка начнёт фальшивить и быстро превратится из главной героини в одного из второстепенных персонажей поднадоевшего за зиму бесконечного шоу.

Чтобы лучше разглядеть женщину, я купил в охотничьем магазине бинокль и теперь мог часами сидеть в темноте в большом удобном кресле в метре от подоконника, внимательно наблюдая за ней. Сантиметр за сантиметром я рассматривал мельчайшие детали её обнажённого тела: пирсинг в глубоком пупке и несколько тёмных волосков под ним, прыщик на щеке и слегка растёкшаяся тушь в уголке глаза, раздражение на бритом выпуклом лобке и новый яркий маникюр, родинки по всему телу и светлые бугорки вокруг больших выразительных сосков. У соседки были глаза, как у камышовой кошки, сильные ноги с довольно крупными ступнями, крепкая тренированная попа и большая татуировка бабочки на пояснице между двумя ложбинками, что выше ягодиц.

Постепенно я узнавал её привычки. Соседка всегда раздевалась догола и ходила по квартире обнажённой. Причём трусики снимала раньше бюстгальтера. Если она что-то рассматривала — слегка наклоняла голову вправо. Время от времени женщина нюхала свои подмышки. Глядя в зеркало, она надувала губы и наклоняла голову, словно хотела ему понравиться. Иногда роль зеркала играл экран телефона. Тогда соседка старалась для него.

Она никогда не расставалась с телефоном: когда готовила еду, ела, танцевала, смотрела телевизор — телефон всегда был рядом и постоянно требовал её внимания. Казалось, она жила постоянным ожиданием каких-то важных новостей, которые нельзя пропустить. Иногда женщина с кем-то подолгу говорила или переписывалась. В эти минуты она почти не двигалась, и я мог сходить в туалет или на кухню. Разогрев еду или сделав сэндвич, я тотчас возвращался, и с удовольствием отмечал про себя, что не пропустил ничего интересного.

Часто во время ужина я вместе с соседкой смотрел через бинокль немые фильмы по её телевизору. Это были слюнявые сериалы с вечно страдающими героями. Прожив передо мной несколько часов, женщина одевалась и уходила. Спектакль заканчивался, и свет в окнах гас. Я покидал ложу и шёл на прогулку по городу или ложился спать.

***

Мы столкнулись нос к носу в нескольких кварталах от дома. Встретились глазами, застряли друг в друге взглядами дольше приличного и продолжили каждый свой путь. Через мгновение снова обернулись и улыбнулись друг другу. Да-да! Я впервые за несколько месяцев улыбнулся. Интересно, как выглядела моя улыбка? Надеюсь, это не был оскал городского сумасшедшего. Я подошёл к новой соседке. Почему — до сих пор не понимаю.

— Привет! Мне только показалось, или одна из прекрасных кариатид с улицы Альберта вышла пройтись по городу, пока нет туристов, — произнёс я, стараясь не спугнуть свою неожиданную улыбку. Как ни странно, говорить я тоже не разучился, хотя подзабытый мною за долгое время собственный голос звучал хрипло.

— Не желаете познакомиться с ожившим атлантом вашей мечты? — продолжил я, удерживая улыбку на лице.

Соседка приязненно посмотрела на меня взглядом согласной на долгое знакомство женщины и ответила:

— Привет, оживший атлант! Давай познакомимся!

Её звали Илона. Удивительно, что до этого я совершенно не задумывался о её имени, хотя знал о ней многое. Мне это даже в голову не приходило. Я пригласил соседку в кафе. Пока мы разговаривали за столиком, я наблюдал, как шевелятся её полные губы, как двигаются кисти рук, поправляя цепочку на шее и вращая колечко на пальце. А её голос! Он был приятный, переливистый, с несколькими сиплыми нотками. Будто после перенесённой простуды. Сейчас я даже не могу вспомнить, о чём мы тогда говорили. Но неловких пауз между нами не возникало, и беседа лилась спокойно и плавно.

А ещё от Илоны пахло грехом. Я ловил этот запах, как дикий зверь ловит запах далёкой добычи. Он просачивался сквозь трещины в толстой наледи одичалости, которой я покрылся за зиму. Я не могу описать его, но дело, определённо, было не в парфюме. Скорее, наоборот — аромат её духов меня раздражал. Он был слишком громкий, кричащий, мешающий. Интересно, поняла ли она тогда, что я учуял этот первобытный запах женщины?

Закончив уже остывший кофе, мы обменялись номерами телефонов.

— До свидания, прекрасная кариатида! — сказал я на прощание и пожал Илоне руку. — Сегодня мой лучший день за всю зиму!

— До свидания, оживший атлант! — ответила она и ушла.

Я не стал возвращаться к себе, а пошёл гулять по вечернему городу один. Впервые за долгое время Рига заулыбалась мне яркими огнями жизни. Жёлтые окна многоквартирных домов были похожи на поле, заросшее мать-и-мачехой. А неоновые вывески магазинов рассыпались на февральском морозе разноцветными пятнами сирени. Уличные, белого света фонари почему-то пахли ландышами. Этот тончайший аромат отражался в замёрзших лужах и щекотал моё проснувшееся воображение. «Завтра надо сделать в квартире уборку», — решил я, вернувшись домой.

***

Долгое время Илона не появлялась. Каждый вечер я ждал её, но напрасно: тёмные окна её квартиры смотрели на меня пустыми глазницами. Мысли роились в голове: «Куда она пропала? Может, она заболела или куда-то уехала? Захочет ли она ответить мне на звонок или дала свой номер только потому, что не решилась отказать городскому сумасшедшему?»

Я чувствовал, что после знакомства с соседкой что-то изменилось в моём затхлом мире. Ледяная короста отрешённости, которой я покрылся за последние месяцы, пошла трещинами и начинала таять от искры, рождённой Илоной. Сериальный образ женщины из окна напротив стал осязаемым. Моя рука помнила её прикосновение! Я закрывал глаза и видел, как шевелятся её чувственные губы.

Во время долгих прогулок по городу я вглядывался в бесстрастные лица кариатид или рассматривал женские маскароны на домах, пытаясь найти среди них кого-нибудь похожего на Илону. И вдруг однажды нашёл! Одна кариатида на улице Альберта была похожа на неё как родная сестра. С тех пор каждый раз, проходя мимо кариатиды-Илоны, я приветствовал её лёгким поклоном головы. А потом долго стоял рядом и любовался, полунагой и усталой, придавленной грузом повседневных забот.

Не дождавшись соседки очередным вечером, я отправил ей сообщение: «Привет! Давай увидимся завтра?!» Она сразу отозвалась: «Давай!» и прислала сердечко вдогонку. Мой завтрашний день начался с бессонницы. Не помогла даже конская порция виски. Поворочавшись немного и сделав безуспешную попытку почитать, я встал и подошёл к окну. Лампа ночного освещения на улице тоже не спала, нервно моргая своим электрическим глазом. В тишине бессонной ночи я вслух разговаривал с воображаемой Илоной, и мой голос уже не казался мне чужим и забытым. Я заснул только под утро, когда её образ перед глазами стал уже не таким ярким, а лишь слабо мерцал в моём сознании.

Мы встретились в кафе недалеко от Домского собора. Я пришёл немного раньше и заказал имбирный чай со своим любимым десертом «Старая Рига». В моём детстве он был для меня олицетворением королевского деликатеса, символом несоветской роскоши. Мне нравилось смотреть, как десерт дрожит на ложке, белый и упругий, когда с вожделением медленно подносишь его ко рту. Я ловил вибрацию каждого кусочка, положенного на язык перед тем, как растереть его языком по нёбу, смакуя желейный творожный вкус и наслаждаясь протяжным послевкусием. Глядя на заказ, принесённый официантом, я поймал себя на мысли, что «Старая Рига» напоминает мне грудь Илоны: белую и нежную, вздрагивающую в танце. Когда официант отошёл, я украдкой наклонился к тарелке и потрогал десерт языком. В этот момент за спиной послышался знакомый, немного осипший голос:

— Привет! Угостишь даму лавандовым кофе с чизкейком?

— Конечно, — приветливо буркнул я в ответ. Мне стало неуютно от мысли, что соседка точно так же сейчас наблюдала за мной, как и я за ней из своей квартиры.

Илона сняла куртку и села за столик. Всё помещение кафе вмиг наполнилось запахом греха и парфюма. Может, это именно он лишил меня покоя и не давал заснуть по ночам? У соседки был хороший аппетит. Часто женщины едят медленно, отвлекаясь на долгие разговоры. Илона ела по-мужски уверенно, без болтовни. Лишь поведала, что очень проголодалась. Быстро закончив, она достала телефон, внимательно осмотрела себя на экране, смахнула невидимую крошку с губы и бодро спросила:

— Ну, какие у нас планы?

— Пойдём гулять по городу! Сегодня особый день.

— Какой? — Илона посмотрела на меня недоумённо.

— День почитания облаков. Прекрасный повод трепетать мурашками своих тайных желаний и ловить ртом падающие снежинки. И вместе с ними мы ритуально доедим последние дни зимы. Даже если ты ещё не наелась, то через час прогулки появится приятное чувство сытости. — Моё ожившее красноречие уверенно побеждало накопившееся во мне за зиму человеконелюбие.

Илона улыбнулась и сказала: «Я с удовольствием доем с тобой эту зиму!» Я подал ей куртку, и мы вышли из кафе. Какое-то время запах греха просачивался через одежду, но вскоре на морозе он пропал. Лишь шлейф её духов плыл за нами по стылой улице.

***

Мы, не спеша, шли под руку по Старому городу. Иногда через просветы в плотных облаках пробивалось солнце. Знакомые разноцветные дома по пути приветствовали нас поднятыми вверх руками своих труб. Я развлекал Илону историями о любимом городе.

— У меня есть заветные места, куда я обязательно прихожу, гуляя по Риге. Одно из них — памятник первой в мире рождественской ёлке на Ратушной площади. Главная идея европейского гуманизма — банальность добра. А украшенная игрушками ель — её воплощение. Облепиховые ягоды гирлянд и огоньков яркими гроздьями висят на пушистых ветвях. Новогодняя бижутерия украшает здания, пряный запах глинтвейна окутывает рождественские рынки, а шумное многоголосие наступающего праздника эхом отражается от старинных зданий. Всё это рождает волшебство! — я говорил это и не верил, что в этом году праздник прошёл так бездарно.

— И я обожаю Рождество! Огоньки! Ожидание чуда! Подарки! — Глаза Илоны засияли гирляндами ёлочных огней. — У тебя случались интересные истории на Рождество?

— В последнее время ничего особенного, — неопределённо пожал я плечами. <<Вряд ли секс с англичанкой можно считать интересной историей.>>

У застывшей этажерки из бременских музыкантов с затёртыми до блеска мордами я продолжил свой рассказ:

— Экскурсоводы рассказывают туристам, что этот памятник символизирует падение железного занавеса, за который и заглядывают герои сказки. Я давно хочу залезть наверх и тоже заглянуть за горизонты своего настоящего. Но, увы, мне ни разу так и не хватило смелости решиться на это. Поэтому обычно я стою рядом в образе Трубадура и всматриваюсь в лица снующих мимо людей. Потом обхожу памятник по часовой стрелке, тру блестящие носы животных, загадываю желание и только после этого иду гулять дальше.

— Ты веришь в приметы? — спросила Илона.

— Я верю только в хорошие приметы.

— А в плохие?

— А в плохие — не очень. Я стараюсь их не замечать.

— А я верю в гороскопы. В этом году гороскоп обещает мне судьбоносную встречу. — Илона выразительно посмотрела на меня.

— А ещё я всегда загадываю, кто из бременских музыкантов на кого из проходящих мимо людей похож, — продолжил я, словно не замечая её взгляда. — Однажды я увидел человека, настолько похожего на осла, что даже не удивился бы, если бы тот вдруг заревел по ослиному.

— А что было потом?

— Мы встретились глазами, и, кажется, он всё понял.

— Люди чувствуют мысли других о себе, — сказала Илона и снова посмотрела на меня.

— Если они не ослы, — поддержал я её мысль, отведя взгляд.

— Точно. Вот собаки и коты очень тонко чувствуют людей. У меня есть и кошка, и собака. А у тебя есть кто-нибудь?

<<Сказать ей, что я давно уже не испытываю потребности ни в общении с людьми, ни, тем более, с животными? И что последнее время мне ближе всего по духу памятник привидению, что недалеко от шведских ворот.>>

Показаться Илоне кото-собаконенавистником я не хотел, поэтому, немного помедлив, ответил:

— Видишь ли, мой образ жизни не позволяет мне завести домашнее животное.

— Многие заводят собак, чтобы гулять.

— В этом нет необходимости. Я часами шляюсь по городу просто так. Поверь мне, никакая собака столько не выдержит.

— Я тоже обожаю гулять и рассматривать витрины магазинов! — тут же подхватила тему Илона. — А ты?

<<Я только и делаю, что каждый вечер подсматриваю чужие жизни в окнах напротив! Последнее время это моё любимое занятие.>>

Я чуть не выдал себя. Хорошо, что моя спутница смотрела в другую сторону.

— Когда я гуляю по городу, то обязательно заглядываю в расшторенные окна по пути, стараюсь украсть немного личного у людей, живущих за ними, тайно прикоснуться к чужому: подслушать обрывки фраз или вдохнуть запах приготовленного ужина. Без пульса людских страстей дома — это всего лишь памятники навсегда ушедшему прошлому.

— Красиво сказал. Надо запомнить!

— Кстати, многие дома напоминают мне людей, — продолжил я беседу. — У каждого из них свой характер. Вот, например, «Три брата». Смотри! Они смотрят на мир широкими глазами тёмных окон и вызывают ощущение основательности.

— Точно! — оживилась Илона. — Ты похож на среднего: широкоплечего, жизнерадостного, самого красивого из них.