Бесплатный фрагмент - В закрытом гарнизоне-2

С легким паром

Удобно устроившись в кресле вахтенного и забросив ноги на направляющую балку, я с интересом читаю «Караван PQ-17» Пикуля. Второй час ночи, на лодке тишина и убаюкивающее гудение дросселей люминесцентных ламп.

Внезапно у кормовой переборки раздается резкий зуммер отсечного телефона, я встаю, и направляюсь туда.

— Не спишь? — раздается в трубке загробный голос Витьки Допиро. — Пошли на дебаркадер, помоемся.

— Идет, — говорю я, и вщелкиваю ее в штатив.

Помыться стоит, тем более что мы готовимся к очередному выходу в море и целыми днями принимаем на борт различное оборудование, приборы, расходные материалы и продукты.

К тому же я подвахтенный, а рядом с лодкой, у причала, пришвартован заводской дебаркадер с отличными душевыми для гражданских спецов.

Достав из бортовой шкатулки у торпедных аппаратов казенное полотенце, мочалку, шампунь и мыло, я сую все в защитную сумку от противогаза, набрасываю ее на плечо и спускаюсь на нижнюю палубу.

Во втором отсеке, у пульта химического контроля, работают две молоденьких малярши, а рядом пританцовывает и скалит белые зубы, сменивший меня, вахтенный носовых отсеков, Славка Гордеев. Помимо обхода отсеков, в ночное время мы обеспечиваем все огнеопасные работы, которые ведутся на лодке.

— Видал? — подмигивает мне Славка и вожделенно пялится на обтянутый комбинезоном, пышный зад одной из девиц.

Я ухмыляюсь, молча показываю ему большой палец и ныряю в люк третьего.

Там меня уже поджидает Допиро, с такой же сумкой.

Мы взбегаем по звенящему трапу в центральный пост, где в окружении светящихся датчиков и мнемосхем скучает вахтенный офицер, и просим разрешение подняться наверх.

— Давайте, — значительно кивает тот головой, и мы исчезаем в шахте люка.

Наверху россыпи звезд, начался отлив и пахнет морем.

Сойдя по узкому обводу на трап, мы минуем караульную будку, с стоящей у нее «вохрой», с наганом в кобуре, и ступаем на широкий, заасфальтированный причал.

Несмотря на глубокую ночь, завод работает. В огромных, высящихся вдали цехах, мерцают вспышки сварки, слышны звон металла, грохот пневмомолотков и урчанье электрокаров. Родина укрепляет свой ядерный щит.

Миновав стоящую позади нас в ремонте лодку, мы подходим к ярко освещенной коробке дебаркадера. На нем расположены всевозможные мастерские и подсобки, в числе которых шикарная душевая для заводских рабочих.

Отдраив нужную нам дверь, мы спускаемся вниз и попадаем в обширную раздевалку. В ней, в ярком свете плафонов, белые шкафчики у переборки, мягкие маты на палубе и низкие длинные скамейки по периметру. Из-за неплотно прикрытой двери душевой, слышен шум воды, неясные голоса и выбиваются клубы пара.

— Во, кто-то уже моется, — говорит Витька, и мы раздеваемся.

Потом я тяну на себя тяжелую дверь, мы переступаем высокий комингс, и обширная душевая оглашается пронзительным визгом.

Там, в молочном тумане, мелькают несколько розовых тел, и в нашу сторону летят мочалки.

— Ух ты-ы! — восхищенно гудит Витька, и тут же получает одной в лоб.

— Пошли отсюда! — орут из кабинок девицы, стыдливо прикрываясь руками.

— Да ладно вам, — утирает с лица мыльную пену Витька. — Матрос ребенка не обидит. Ведь так, Валер?

— Ну да, — отвечаю я, и мы, посмеиваясь, семеним по кафелю в другой конец душевой.

Соседки, что-то бубнят, потом хихикают и, поддав напоследок пару, по одной выскальзывают за дверь.

— Хорошо помыться, мальчики! — весело кричит последняя.

— И вам не хворать, — бубнит Витька, намыливая голову.

Через полчаса, изрядно напарившись и ополоснувшись напоследок, мы возвращаемся в пустую раздевалку, в изнеможении опускаемся на скамейки.

— Хорошо, — говорит Витька, тяжело отдуваясь. — А у нас в Сибири, бабы между прочим, с мужиками моются.

— Иди ты?! — не верю я.

— Сам иди, — хмыкает приятель. — В деревнях.

Потом мы обсуждаем забавное приключение, хохочем и направляемся к своим шкафчикам.

— Твою мать! — выпучивает глаза Допиро. Рукава его робы и штанины, завязаны мокрыми узлами.

То же самое и с моей.

— Вот сучки, — шипим мы с Витькой, пытаясь развязать узлы. Но не тут-то было, они затянуты намертво.

Следующие полчаса, матерясь и действуя зубами, мы все-таки приводим робы в рабочее состояние, напяливаем их на себя и спешим назад.

— Ну что, как говорят с легким паром, — бормочет Витька, когда, добравшись до каюты, мы заваливаемся в койки.

— И тебе не хворать, — зеваю я, вслед за чем мы проваливаемся в сон.

Крепкий и глубокий.

ДМБ

Придет весна, растает речка,

И ДМБ объявит Гречко.

(из военной поговорки времен застоя)

Майское утро субботы.

Казарменный городок купается в лучах весеннего солнца, вдали голубеет залив и зеленеют сопки. В режимной зоне, у уходящих в воду пирсов, дремлют черные тела ракетоносцев. Откуда-то доносит тягучий гудок рейдового буксира.

— Ну что, Валер, держи краба, — басит Витька и сдвигает белесые брови. — Глядишь, еще свидимся.

Рядом с нами, с увольняемыми в запас, прощаются другие ребята. Все пожимают друг другу руки, хлопают по плечам и широко улыбаются.

На «дембелях» блистающая золотом погон и нарукавных шевронов, отутюженная форма «три», первого срока, надраенные до зеркального блеска хромовые ботинки и черные щегольские бескозырки, с длинными муаровыми лентами и надписью «Северный флот».

Ребята оттрубили по три года и уходят на гражданку.

Смотреть на них приятно. Все рослые, как на подбор, уверенные в себе и солидные.

А моему набору служить еще полгода, что сейчас кажется целой вечностью.

Мы знаем, что в той, новой жизни, вряд ли встретимся и всем немного грустно. Будут еще новые встречи и друзья, но таких, как эти, никогда не будет.

Потому, что мы экипаж подлодки. Где все за одного и один за всех. Без дешевого пафоса и героики. Многие поймут это много позже, на гражданке, которая сейчас кажется такой желанной и заманчивой.

А пока мы радуемся как дети, и по — доброму завидуем ребятам.

— Ну что, кореша почапали?! — смотрит на часы здоровенный Колька Кондратьев.

«Дембеля» в последний раз окидывают взглядом кубрик, шлепают на затылки бескозырки, и прихватив чемоданы, вместе с нами направляются к выходу.

— Смир-рна! — бросает руку к виску дневальный, дверь выпускает группу и оглушительно хлопает.

Мы вниз не спускаемся, традиция, и возвращаемся в кубрик, к открытым окнам. На широком подоконнике одного из них, уже стоит наготове экипажная «Комета».

Как только открывается дверь подъезда и из нее возникает первый «дембель», Серега Антоненко давит кнопку и наступившую тишину взрывает марш «Прощание славянки».

Из подъездов близлежащих казарм появляются другие группы увольняемых, в воздухе возникают новые «славянки» и в окнах всех этажей гроздьями висят моряки.

— ..р-раа!!! — мощно несется над заливом и в небо взмывают сотни чаек.

А группы увольняемых сливаются в одну, и парни, весело переговариваясь и изредка оглядываясь назад, широко шагают в направлении режимной зоны.

Там они в последний раз пройдут мимо своих ракетоносцев, с развевающимися на рубках сине-белыми флагами, и каждый взглядом простится с кораблем. Навсегда.

Когда последние фигурки исчезают за открытыми створками ворот «зоны», мы прекращаем орать, и от избытка чувств закуриваем.

— Да, — в три затяжки сжигает свою «приму», сидящий на подоконнике Витька Свеженцев. Скорее бы осень и домой!

— Ничо! — встряхивает чубом Серега Осмачко. Щас сходим на три месяца в автономку, потом санаторий и тю-тю!

— А мы с Васькой, наверное, останемся на сверхсрочную, — хлопает по плечу друга Сашка Миронов. Служба нам нравится.

«И никто не подаст нам руки, сундуки мы с тобой, сундуки!» весело декламирует Васька, и все хохочут.

А минут через десять издалека доносится певучая сирена, и по фарватеру, вдоль строя кораблей, в сторону выхода из залива, рассекая синь воды подводными крыльями, проносится белоснежная «Комета».

На ее корме чернеет толпа моряков, машущих бескозырками в нашу сторону.

Прощай, не горюй,

Напрасно слез не лей,

А лучше крепче поцелуй,

Когда сойдем мы с кораблей!

доносится оттуда, и все исчезает в туманной дали.

У черта на куличках

— Майна, майна помалу, мать вашу! — простужено хрипит боцман, и грузовая сетка с очередной партией груза, ложится на «стол» шахты глубоко внизу.

Там орудуют ракетчики, раскрепляя все по штормовому, а мы — швартовная команда, под руководством командира БЧ-2 и боцмана, орудуем наверху.

Когда очередная шахта наполняется, мы вытаскиваем ребят наверх, и все отходят в сторону.

— Закрыть крышку шестой! — машет капитан-лейтенант в сторону маячащего на мостике старшины команды.

Через минуту в корпусе слышен шум гидравлики и громадная крышка ракетной шахты плавно опускается на место.

— Перекурить бы, товарищ капитан-лейтенант, — ноют Осмачко с Тигаревым и Гарифулин. Совсем задубели в шахте!

— Гарик Данилович, облаченный в новенькую канадку, скептически косится на своих подчиненных и милостиво кивает.

Скользя сапогами по мокрой палубе и весело балагуря, мы семеним к рубке, спускаемся в переходной люк и по трапу сбегаем на пирс. На нем горы всевозможных грузов, среди которых копошится еще десяток моряков.

— Да, — скептически говорит Федя Гарифулин, — когда мы дымим сигаретами у борта пришвартованного рядом дебаркадера. — До ночи хрен все загрузим.

Завтра поутру, наш ракетный крейсер уходит из Северодвинска еще дальше на север, к своему постоянному месту базирования, и на него необходимо принять все то, что полагается для нового корабля в таких случаях.

А полагается немало. Здесь необходимый по штату «ЗИП», легководолазное и химическое снаряжение, штурманские приборы, стрелковое оружие и пиротехника, разнообразное шхиперское имущество, морские спецодежда и обувь, а также всевозможные расходные материалы, включая спирт, моющие средства, и даже пылесосы.

Все, наиболее ценное, накануне принято на борт, помещено в сейфы, хранилища и раскреплено по штатным местам, а остальное мы грузим в пока еще пустые ракетные шахты.

Их у нас двенадцать и в каждую можно свободно запихать по три легковых автомобиля.

— Кончай перекур! — доносится с рубки, и мы, дососав бычки, поплотнее запахиваем свои номерные ватники и топаем назад, на ракетную палубу. С неба, кружась в воздухе, падает пушистый снег, и мы ловим его руками.

Потом снова команды «майна — вира», привычный мат боцмана и шум гидравлики.

Когда в десятую по счету шахту грузим «ленинскую комнату», на палубе появляется замполит.

— Так, арлы, комнату апускать бэрэжно! — наклоняется над шахтой Башир Нухович.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан 2 ранга! Все будет тип-топ! — орут снизу ракетчики.

Ленкомната, детище замполита и изваяна в столярном цехе завода по его личному эскизу. В ней два десятка стильных полированных столов, такие же, изготовленные из карельской березы стулья, украшенная накладным гербом трибуна и множество впечатляющих зрителя стендов, с изображениями вождей и их изречениями.

Во сколько стал Башир Нуховичу этот политшедевр мы не знаем, но без энного количества корабельного ректификата, тут не обошлось точно.

Спирт, а по флотски «шило», в Заполярье эквивалент денег, и за него можно достать самого черта.

И о будущем благополучии нашего славного экипажа, который является не только военным, но и хозяйственным организмом, позаботился не только заместитель.

Помощник с боцманом, за этот же «эквивалент», расстарались на складах пару десятков новеньких ватников, и множество бочонков краски. Укрепили свои «хозяйства» и рачительные командиры боевых частей, вместе с правильно воспитанными подчиненными.

Например, мы, торпедисты, презентовав сдаточной бригаде несколько кило сэкономленного ректификата, обзавелись в отсеке дополнительным вращающимся креслом для вахтенного, шикарной, с кодовым замком сейф — шкатулкой и крепящимся к подволоку столом — трансформером. Аналогичный комфорт, в зависимости от проявленной военно-морской смекалки, получили и другие отсеки корабля.

Аврал завершаем в первом часу ночи.

В последнюю ракетную шахту загружаем дюжину оглушительно пахнущих и сочащихся клейкой смолой на срезах, зеленых елок.

Скоро Новый Год и об этом позаботился заместитель. В тех местах, куда мы отправляемся, растет в основном мох, да и то на скалах.

— Тэкс, порядок, — пройдясь по ракетной палубе и обозрев закрытые крышки, — довольно изрекает командир БЧ-2. Всем вниз, пить чай и в люлю!

Через полчаса, угостившись в кают — компании, мы разморено плетемся в каюты и проваливаемся в сон.

А рано утром, взметая водяные гейзеры выхлопов по бортам, наш крейсер плавно отходит от стенки. На причале небольшая группа провожающих, во главе с комбригом и несколько представителей завода.

Сверху густо валит мокрый снег, и берег вскоре исчезает в тумане.

Миновав остров Ягры, крейсер выходит из залива, тоскливо воет ревун, и мы идем в сторону низкого горизонта. Прощай, Северодвинск!

А следующим утром, войдя в Баренцево море и миновав цепь скалистых фьордов, крейсер, втягивается в хмурую, опоясанную заснеженными сопками, гавань.

Вдали виднеется застывшая в небе стрела плавкрана, по обе стороны от нее уходящие в воду, стальные пирсы, с застывшими на парящей воде черными телами ракетоносцев, а слева, на берегу под скалами, небольшой казарменный городок.

— Да, — вздыхает стоящий рядом со мной на надстройке, радиометрист Серега Чибисов и сплевывает за бор. — Тут особо не разгуляешься.

Потом, влекомый пыхтящими буксирами, крейсер совершает циркуляцию, и, раздвигая тупым носом густую воду, подходит к одному из пирсов, на котором чернеет небольшая группа встречающих. С рубки лает мегафон, я верчу в руке бухту бросательного, и мечу ее в стоящих у кнехтов матросов матросов. Легость попадает одному в голову, тот падает, и носовая швартовная дружно регочет.

— А-тставить смех! — гавкает мегафон, натужно гудят шпили, и мы «привязываемся».

Затем с пирса надвигают трап, и по нему сбегает командир.

— Товарищ командующий, ракетный крейсер «К-450» прибыл к постоянному месту базирования! Командир, капитан 1 ранга Милованов!

Вице-адмирал сует ему руку, значительно кивает головой, после чего все убывают в штаб.

После обеда на пирс въезжает грузовой «УАЗ» и начинается великое переселение.

Для экипажа определена новая белая казарма, стоящая на выходе из залива, и мы немедленно начинаем перевозить туда свой скарб.

За высокой, обитой вагонкой дверью, на которой уже привинчена медная табличка «в/ч 53117», нас встречает небольшой холл и светлый просторный кубрик, с двумя рядами голых двуярусных коек. За ними длинная кишка офицерского коридора, с непременной ленкомнатой и каютами, а в другом конце баталерка со стеллажами и умывальник с душем и гальюном.

После тесных помещений плавбазы, на которой команда обреталась раньше, все кажется неправдоподобно большим, и мы с удовольствием обходим новые пенаты.

Из четырех высоких окон кубрика, с казенными шторами и рулонами затемнений на карнизах, хорошо просматривается залив, с чернеющими вдали лодками и небольшим каменистым островом увенчанным створным знаком, похожее на плавающую гусеницу боновое заграждение справа и стоящий на якоре, серый тральщик брандвахты.

Наши «годки» довольно посмеиваются и потирают руки. До формирования экипажа они тут служили и рады возвращению.

— Ну че, кореша, прошвырнемся завтра к соболевцам? — подмигивает приятелям строевой старшина Жора Юркин. — На стакан компоту!

— А то! — басит Серега Корунский, грузно рушась на ближайшую койку.

— Серый — так тут шо, и впрям увольнений нету? — интересуется у него Витька Иконников

— Не, — крутит вихрастой башкой Корунский. — Мы ж у черта на куличках. Дальше только Полюс.

— Вот тебе и флот, мать бы его еб! — с чувством декламирует Саня Ханников, и этаж откликается гулким эхом.

Через несколько часов целенаправленного труда, все приобретает жилой вид.

Кровати образцово заправлены, палуба сияет первозданной чистотой а на вешалке красуется длинный ряд матросских шинелей с шапками. Тут же, у обязательной тумбочки, солидно прохаживается дневальный, с повязкой «РЦЫ», нацепленной на рукав.

— На клев! — орет он ровно в час, и мы, напялив шинели, сбегаем по гулким ступеням вниз, строимся и направляемся в сторону камбуза.

Его белый куб высится на сопке в конце казарменного городка, и туда, со стороны базы, ходко топают экипажи лодок.

— Прибавить шагу! — бухтит шагающий сбоку Жора, и сапоги громче хрустят по снегу.

К камбузу ведут три широких пролета бетонной лестницы, и, скользя по наледи, мы карабкаемся вверх. Морские строи напористо вливаются в широко распахнутые двери, слышны веселые голоса и мат.

Наш этаж третий.

Нацепив на вешалки шинели и шапки, а заодно и выставив пару вахтенных (иначе шустрые коллеги обязательно чего-нибудь сопрут), мы вваливаемся в громадный зал, наполненный гулом голосов и лязгом посуды.

— Сюда! — появляется откуда-то взмыленный интендант и тычет пальцем в четыре стола в центре.

Мы рассаживаемся за каждый по десять, берем в руки «орудия труда» и приступаем к трапезе.

Здесь она, как говорят, по полной морской норме. Помимо томатного сока, винегрета и шпрот в масле, наваристый мясной борщ, тушеная картошка с курицей, сдобные, посыпанные маком булочки и густой компот из чернослива.

— Ну, Желудок, — толкает в бок своего соседа, сидящий напротив Серега Антоненко. — Теперь наконец-то, мы тебя откормим.

— Угу, — мычит, вгрызаясь в огромный мосол, Сашка Миронов, по кличке «Желудок». — Море любит сильных, а сильный любит пожрать.

Желудок — феноменальный обжора. Он может в неограниченном количестве потреблять самые различные продукты, причем в любое время суток.

После обеда, разморенные едой, напялив шинели и шапки, мы спускаемся вниз, пять минут перекуриваем, а затем строимся и топаем обратно.

В районе штаба флотилии, у которого стоят несколько автомобилей и в сторону камбуза важно дефилируют старшие офицеры, мы встречаем идущий навстречу строй.

— Сашка, Жорка, здорово черти! — орут оттуда. — Когда причапали?

— Здорово! — радостно гудят наши годки. — Сегодня утром!

— Заходите вечерком!

— Непременно!

Потом мы снова доставляем с лодки всевозможные грузы, поднимаем их на шестой этаж, и под пристальным оком помощника с интендантом растаскиваем по своим местам.

А когда висящая в холле радиоточка торжественно играет полуночный гимн, наводим окончательный порядок и заваливаемся спать. Впервые на берегу за последние восемь месяцев.

Не было бы счастья…

Подать носовой! — металлически гавкает с рубки мегафон, я делаю шаг вперед, и, что есть силы, мечу на причал, собранный в бухту мокрый бросательный конец. Метрах в десяти, отброшенный шквальным порывом ветра, он зависает в воздухе, путается и булькает в пляшущие внизу волны.

Под соленый, доносящийся с мостика, мат и ругань бегающего по надстройке «бычка», мы со старшиной команды Олегом Ксенженко, спешно, выбираем проклятый бросательный и снова набираем шлаги.

Когда пыхтящие с внешней стороны буксиры в очередной раз наваливаются тупыми форштевнями на покрытый пеной борт крейсера, и тот опять приближается лагом к стенке, мегафон взрывается новой командой, и бросательный наконец-то достигает цели.

Вслед за этим, в кипящую воду рушится прикрепленный к нему стальной швартов, которые трое матросов на стенке, пытаются подтянуть к кнехту.

— Бах! — взлетает вверх очередная волна, бросательный лопается, матросы валятся на причал, и швартов тонет.

— …ашу..ать!! — неистовствует вверху мегафон и мы, треща спинами и отплевываясь от соленой воды, снова втаскиваем его на надстройку.

— Крепить запасной! — по петушиному орет «бычок» и Олег захлестывает на огоне второй бросательный.

В этот раз все, наконец, получается, легость достигает причала, моряки быстро выдергивают швартов и набрасывают на кнехт.

Потом натужно воет шпиль, с него летят снопы искр, и тысячетонная махина ракетоносца нехотя подтягивается к стенке.

Чуть позже, выстроенные на надстройке, мы понуро стоим и слушаем нелицеприятные сентенции старпома.

— Вы не швартовная команда, а пингвины обос….! — чертом носится он перед строем. — А вот этого ковбоя, — тычет в меня пальцем, — тренировать до посинения!

— Есть! — с готовностью рявкает «бычок» и делает зверскую рожу.

Потом старпом убегает в рубку, Сергей Ильич распускает строй, и мы, хлюпая в сапогах водой, приводим свое хозяйство в исходное.

— А зря он нас, — обращаясь к «бычку», недовольно гудит Олег. — При таком ветре нужен линемет, как, например, у американцев. А мы все по старинке, на пуп.

— Я вам завтра дам линемет, — недовольно брюзжит Сергей Ильич. — Все вниз!

Прихлюпав в отсек, мы с Олегом устало стаскиваем разбухшие сапоги, потом освобождаемся от спасательных жилетов, мокрых ватников и штанов, после чего стоящий на вахте Саня, развешивает все сушиться.

Если быть объективным, то швартовные команды на корабле отработаны неплохо. Ребята подобраны не хилые, каждый знает, что и как делать, но в такой шторм мы «привязывались» впервые.

А поскольку швартовка для каждого корабля является своего рода визитной карточкой, недовольство командования понятно. На нее всегда глазеют с берега и дают свою оценку.

На следующее утро, после проворота оружия и механизмов, мы с Олегом выбираемся на надстройку и приступаем к тренировке. Погода стоит ясная, в небе нежарко светит солнце, и все располагает к приятному времяпрепровождению.

На палубе стоящего впереди крейсера дебаркадере, рассевшись по лавкам, лениво дымят сигаретами десяток заводчан в касках и с интересом взирают в нашу сторону.

— Здорово сынки вас вчера вздрючили! — кричит кто-то оттуда, и все смеются.

— Так, — недовольно косится на весельчаков Олег. Давай, крепи и первый бросок на стенку.

Я снимаю с плеча пеньковую бухту троса с увесистой грушей легости, внутри которой грамм двести свинцовой дроби, захлестываю ее конец за ближайшую утку и, оставив на палубе большую часть шлагов, беру оставшиеся в левую руку.

Потом, по команде Олега, раскручиваю увесистую легость и запускаю все в воздух. Распускаясь спиралью, снасть со свистом рассекает воздух и приземляется в дальнем конце причала.

— Во-во! — орут с дебаркадера. Сегодня уже лучше!

Обижаться не приходится. Каждый из сидящих там, в свое время не один год оттрубил на флоте, и мы относимся к заводским с уважением.

— Давай по нам! — советуют после очередного броска зрители. — Легостью в промежность! — и дружно гогочут.

— Давай, — согласно кивает Олег, и я прикидываю расстояние до дебаркадера.

Туда метров сорок и попутный ветерок. Докину.

— Лови, дядя! — кричу я, после чего легость уносится к цели. Через секунду на посудине что-то звякает, и за борт летит каска.

— Го-го-го! — надрываются работяги, кто-то пронзительно свистит, а я подтягиваю сброшенный с дебаркадера бросательный

Потом гогот замолкает, и зрители делают нам какие-то знаки.

Оборачиваемся.

На причале, у трапа, стоят командир со старпомом.

— Ко мне! — слышится оттуда.

Переглянувшись, рысим с Олегом на причал.

— Товарищ капитан 1 ранга! — бросает он к виску руку. — Проводится тренировка по подаче бросательного. Старшина команды мичман Ксенженко!

— Добро, — кивает тот дубовыми листьями на козырьке фуражки. Сколько метров до дебаркадера?

— Метров сорок, — косится в ту сторону Олег.

— Да нет, пожалуй все полста будет, — авторитетно заявляет старпом.

— Вот так и надо кидать, — по доброму щурится на меня командир. — Далеко и точно. Объявляю тебе внеочередное увольнение.

Наколки

— Во-во, именно так и малюй, — встряхнув цыганским чубом, затягивается беломориной Жора Юркин и стряхивает пепел в иллюминатор.

Высунув кончик языка, и сощурив прозрачные глаза, экипажный художник Витька Бугров, макая в пузырек с черной тушью умыкнутое у штурманов стальное перо «рондо», изображает на листе кальки свой очередной шедевр.

На нем силуэт атомной подводной лодки, на фоне «розы ветров» и земного шара, а внизу, витиевато выполненный вензель «КСФ»

Потом все это будет перенесено на предплечье очередного клиента, обколото тремя, связанными вместе иглами и станет подтверждением его славной службы в подплаве Северного флота.

Этот самый клиент и мой ближайший друг Витька Допиро, сидит напротив Бугрова, шевелит кошачьими усами и с интересом пялится на шедевр.

— Слышь, Бугор, — уважительно обращается он к художнику. — А ты можешь изобразить кочегара, как у боцмана на жопе?

— Могу, Витек, могу, — мечтательно бормочет тот и принимает от Жоры дымящийся бычок.

У боцмана, мы видели в бане, на левой ягодице выколот забавный кочегар в тельнике, в руках у которого исчезающая в определенном месте кочерга, а на правой, вырывающиеся оттуда клубы пара. При ходьбе все это приходит в неповторимую гармонию и вызывает у зрителей неописуемый восторг.

Наколки на всех флотах мира существуют со времен Колумба, и наш, Северный, не исключение. Они есть у многих офицеров, мичманов и даже адмиралов. Не так давно на лодке побывала комиссия из Москвы, возглавляемая Главкомом, и на пальцах одного из сопровождавших его адмиралов было выколото «ВАСЯ».

— Ну, вот и все, — удовлетворенно хмыкает Бугор, и мы с интересом рассматриваем его очередное творение.

— Молоток! — хлопает художника по плечу Жора и, аккуратно свернув кальку, передает ее Витьке.

На следующий вечер, после ужина, мы втроем — Жора, Витька и я, идем в плавбазовскую баталерку. Там нас уже ждем местный спец по наколкам — Степка Чмур.

— Ну че, принесли? — вопрошает он и кивает на стоящие у стола «банки».

Мы молча усаживаемся, Витька поочередно извлекает из-за пояса наполненную доверху плоскую бутылку с «шилом», а из кармана, исполненный Бугром рисунок.

— Тэ-экс, поболтавв руке посудину, разворачивает Степан кальку. — Путевая трафаретка. Колем?

— Ну да, — солидно кивает Жора, а Витька с готовностью стягивает с плеч робу вместе с тельником.

На выпуклой груди, справа, у него уже красуется Нептун с русалкой, наколотые еще в учебке, а на правой, хорошенькая головка девушки.

Между тем Чмур готовится к операции, и на столе поочередно возникают многоцветная шариковая ручка, плоская жестяная коробка с иглами, а также флакон с синего цвета густой жидкостью.

— Личная рецептура, — свинтив с него крышку, сует Степка флакон в нос Витьке. — Жженая резина, спирт и чернила.

— А я от нее, того, не гигнусь? — с сомнением нюхает тот смесь.

— Не ссы, Витек, — подмигивает ему Чмур. — Все будет как в лучших домах ЛондОна! Садись-ка ближе.

Верить Чмуру можно. Добрая половина плавбазовских щеголяет мастерски исполненными им наколками, и у Степана нет отбоя от ценителей художественной росписи.

Допиро с готовностью усаживается рядом с мастером, тот хватает его за руку и, поглядывая на рисунок, быстро воспроизводит его синей пастой на левом предплечье.

— Ну, как?

— Глаз — алмаз, — пододвигаемся мы ближе и цокаем языками. — Давай, Степ, запыживай.

Насвистывая какую-то мелодию, Чмур достает из ящика стола индивидуальный пакет, отрывает кусок бинта и обильно смачивает его спиртом. Потом то же самое проделывается с иголками, и таинство начинается.

— Т-твою мать, — шипит побелевшими губами Витька, и на его лбу выступает пот.

— Ниче, — строча макаемыми во флакон иглами по контуру рисунка на руке, — тянет Чмур. Из возникающих проколов струится кровь, которую, время от времени, он промокает бинтом.

Зрелище не для слабонервных, и мы с Жорой закуриваем.

— А мне? — хрипит Витька, и я даю ему несколько раз затянуться.

Минут через пять Степа откладывает иглы в сторону, дает Витьке немного отдохнуть и тоже тянет из пачки сигарету.

— А вот вам военный анекдот, — окутывается он дымом. — Наш боцман рассказал.

Притаскивают, значит в госпиталь после боя моремана. Конец осколком оторвало. Кладут на стол, врач зашивает, что осталось, а операционные сестры, видят на обрубке наколотые буквы».. ля». Приходят после операции в палату и интересуются «товарищ краснофлотец, а что у вас на пипке было написано? Валя, Оля или Юля?»

Тот посмотрел на них и говорит — там было написано «Привет ивановским ткачихам от моряков Севастополя».

— Га-га-га! — корчатся все от смеха, и Жора давится сигаретой.

Потом таинство продолжается.

Спустя час работа завершена, и на багрового цвета Витькином предплечье, красуется синяя наколка.

— Да, сделано путем, — после тщательного осмотра констатирует Жора.

— Какой разговор, — пожимает плечами Чмур, и еще раз протирает спиртом свое творение. Через пару дней опухоль спадет, и все будет в ажуре.

Потом мы разливаем остатки в извлеченные Чмуром кружки, разводим водой из крана и «обмываем» наколку.

На следующее утро у Витьки поднимается температура, и мы тащим его после подъема флага в корабельную санчасть.

— Докололись, мать вашу! — возмущенно орет на нас лодочный врач Алубин, и, осмотрев больного, сует ему горсть таблеток. — Пей!

Впрочем, орет он не совсем искренне. У старшего лейтенанта тоже имеется наколка. Причем весьма импозантная и выполненная цветной тушью.

Затем он что-то черкает в журнале приема, определяет Витьке один день постельного режима, а мы уходим на лодку.

В следующую субботу, в окружении прочих интеллектуалов, Допиро целеустремленно «забивает козла» в кубрике, к Чмуру отправляются еще два клиента, а великий художник Бугров, в окружении почитателей его таланта, живописует на кальке, готовящегося к претворению в жизнь кочегара.

Как в воду глядел

Август. В высоком небе сияют россыпи звезд, со стороны степи порой наносит запах прохлады, в садах изредка падают перезревший яблоки.

Мы сидим на длинной скамье рядом с автобусной остановкой, щиплем крупный виноград, спертый по дороге в чьем-то винограднике и лениво перебрасываемся словами.

Вечер, как говорят, удался. На Старом Руднике, так называется поселок на окраине города, где мы живем, пару часов назад завершились очередные танцы, прошедшие на удивление весело и без традиционной драки.

В нашем городе пять танцплощадок — по числу шахт. И на каждой самовыражается свой оркестр, или как сейчас говорят, «ВИА». С непременными электрогитарами, органом и ударником. Молодежи — море. Шикарно одетой и бесшабашно веселой. А еще много новеньких «Яв» и «Ижей», которые блестят никелем рядом с танцплощадками, или лихо носятся по ночным улицам.

Плясать мы готовы до утра.

Но ровно за час до полуночи, в веселящейся массе появляются передвижные милицейские наряды и действо прекращается.

Небольшими группами, кто пешком, а кто на мотоциклах, молодежь растекается по тенистым улицам, цветущим скверам и площадям. То там, то здесь, слышен звон гитар, мелодии портативных магнитофонов и задорный девичий смех.

Сидеть на нашей остановке хорошо. Она высокая, просторная, с красивыми цветными витражами и двумя чугунными скамейками перед входом.

Рядом, тускло блестя гудроном, к горизонту уходит широкая автострада, которую пересекает длинная, с пирамидальными тополями улица, метрах в тридцати, справа, в окружении плакучих ив и цветочных клумб, высокое здание штаба, а за ним, вдоль трассы, закрытый КПП и высокая бетонная ограда с вышками. За ней лагерь строгого режима, где сидят «зэки».

Это соседство нас нисколько не смущает — мы тут выросли, лагерь давно вписался в городской ландшафт и освобождающиеся из него, исправно пополняют стоящие в степи шахты.

— Да, хороший вечерок задался, — покачивая узким носком туфли, довольно изрекает сидящий рядом со мной Женька Хорунжий и бросает в рот очередную ягоду.

— Ага, — затягивается крепчайшим «Легеросом» Колька Зайцев, — хороший.

Я молчу и тихо перебираю струны гитары, исполняя вариации «дома восходящего солнца», который сейчас играют на всех танцплощадках.

— А ведь скоро в армию, пацаны, — поводит широченными плечами Саня Йолтуховский. И прощай свобода.

— Ничего, — сплевывает виноградные косточки Женька. — Еще целых три месяца.

На трассе, со стороны степи, появляются два далеких огонька, потом слышится треск моторов и через пару минут к остановке подлетают две «Явы».

— Ну че, не заскучали тут без нас? — белозубо скалится с первой Леха Криворучко и стаскивает с курчавой головы шлем. Он, вместе с сидящим за рулем второй, Саней Гриценко, отвозили с танцев домой, двух знакомых девчонок.

Затем возникает веселый треп, мы обсуждаем прошедший вечер, смеемся и не замечаем, как напротив останавливается следующая со стороны города, длинная автоцистерна.

Хлопает дверь кабины, наземь спускается водитель и подходит к нам.

— Здорово, хлопцы, — басит он. Отдыхаете?

— Ну да, — киваем мы. — Вроде того.

— Тут у вас заночевать нигде нельзя? А то рулю без напарника из самой Алушты, умаялся, мочи нет.

— Сложный вопрос, — переглядываемся мы. Разве что в центре, но ты, дядя, его проехал.

— Знаю, — вздыхает водитель. — Там мест нету. А я б за постой налил ведро мадеры.

— Мадеры? — недоверчиво переспрашиваем мы, и пялимся на водилу.

— Ну да, — улыбается тот, — крымской, марочной. У меня ее целая цистерна.

Через несколько минут Лехина «Ява», с сидящим позади Женькой, в сопровождении автоцистерны отъезжает от остановки, и, проехав вперед метров триста, сворачивает на Луговую, к дому Хорунжих.

— Ну и подвезло нам пацаны! — потирает руки Леха. Щас усугубим!

Вскоре мотоцикл, урча, снова подкатывает к остановке, и с него осторожно слезает Женька, с тяжелым молочным бидончиком в руках

— Полведра оставил на завтра, — говорит он, и извлекает из кармана граненый стакан.

— А вот и закусь, — семенит от мотоцикла Саня и вытряхивает из-за пазухи десяток золотых ранетов.

Потом мы пьем по очереди густое терпкое вино, хрустим пузырящиеся соком яблоками и нам хочется приключений.

И они появляются. В лице пришедшего накануне в отпуск с флота, Юрки Песина.

Сначала со стороны ведущей к Старому Руднику улицы слышится песня, потом на перекрестке появляется коренастая фигура, в широченных клешах, форменке и сдвинутой на затылок бескозырке

Северный флот, Северный флот!

Северный флот, не подведет!

сипло орет Юрка, и, в свете фонарей, на его плечах взблескивают золотые лычки.

— Давай к нам, Юрок! — радостно машем мы руками, а Саня Гриценко закладывает в рот два пальца и оглушительно свистит.

Юрка старше нас года на три и до службы был известным в городе хулиганом.

— А, это вы, — подойдя ближе, добродушно басит он, и плюхается на скамейку.

— Мадеры дернешь? — щелкает Леха ногтем по бидончику.

— А то! — оживляется Юрка и Женька вручает ему наполненный до краев стакан.

— Марочная, — с удовольствием опорожнив его, крякает отпускник и аппетитно хрустит яблоком. — Где взяли?

— Где, где, в Караганде! — смеемся мы, набулькиваем ему второй, а затем пускаем стакан по кругу.

— Знатная вещь, — авторитетно заявляет Юрка и поднимает вверх палец. — Нам на лодках тоже вино дают.

Мы знаем, что он подводник и уважительно киваем головами.

— Закуривайте, — извлекает Юрка из кармана пачку сигарет, и все тянут по одной.

— Импортные? — затягиваясь душистым дымком, интересуется Женька.

— Ну да, — следует ответ. Из Александрии.

— А где это?

— В Египте, темнота, — смеется Юрка. Мы там были с дружеским визитом.

— Здорово, — удивляемся мы. — Это ж надо!

А Юрка самодовольно ухмыляется, снова лезет в карман и вручает всем по тонкой, обернутой в серебристую фольгу пластинке.

— Че это? — нюхает свою Леха.

— Жвачка, — следует ответ. Арабская.

Несколько минут мы сосредоточено чавкаем и выражаем свое удовлетворение.

— Да, ништяк у тебя служба, — говорит Саня. А нам с Валеркой осенью тоже в армию.

— На флот загремите, вот увидите, — покровительственно хлопает меня по плечу Юрка. У нас там шахтерни много.

Со стороны ярко освещенного КПП доносится металлический лязг, и из-за железной двери появляются два сержанта с красными погонами.

— О! — радостно ухмыляется Юрка. — Сапоги! Пойду, пообщаюсь.

— Брось, — отговариваем мы его, — не связывайся.

Солдат из роты охраны в городе традиционно не любят, и если они появляются на танцах, обязательно возникают драки.

— Не, пойду, — сплевывает на землю отпускник, поплотнее насаживает на голову бескозырку и неспешно дефилирует в ту сторону.

О чем они беседуют, нам не слышно, но через минуту мелькает Юркин кулак и один из сержантов с воплем рушится на асфальт.

— В ружье! — испуганно вопит второй и в панике бросается к двери.

Когда Юрка исчезает в ближайшем переулке, оттуда вываливает увешанный амуницией караул и, гремя сапогами, уносится в темноту.

— Хрен они его догонят, — прислушивается к затихающим крикам Леха.

Минут через пять солдаты возвращаются, и двое из них направляются в нашу сторону.

— Слышь, пацаны, — подойдя ближе и тяжело дыша, интересуются один. — Че это за моряк был, вы не в курсе?

— Не, — вертим мы головами, — не в курсе. Наверное, какой-то залетный.

Тот недоверчиво косится на наши ухмыляющиеся рожи, что-то недовольно бурчит и оба звенят подковами в сторону КПП.

— Молодца Юрок — переглядываемся мы и довольно гогочем.

А в ноябре нас с Саней призывают на флот. На полные три года.

Вот тебе и Юрка. Как в воду глядел.

Сиреневый туман

Июнь. Прибалтика. Воскресное утро.

За открытыми окнами ленкомнаты весело чирикают воробьи, оглушительно пахнет сирень и в голубом небе сияет солнце.

Переваривая завтрак, мы сидим за двумя передними столами и внимаем речи замполита.

На носу смотр художественной самодеятельности, и он собрал все экипажные таланты.

Первый, и самый главный — штурманский электрик Иван Лука.

До службы он играл в духовом оркестре дома культуры у себя в Бендерах на инструменте с интригующим названием «корнет-а-пистон», мечтал на службе попасть в музроту, но вместо этого загремел на флот.

Затем следую я, имевший неосторожность закончить на гражданке музыкальный курс по классу баяна, радист Витя Будеев, умеющий стучать на ударнике и радиометрист Саня Ханников, которого я активно обучаю игре на шестиструнной гитаре.

Замыкают блестящую плеяду, исполнители матерных частушек и блатных песен, штурманский электрик Серега Антоненко и турбинист Витька Миронов, по кличке «Желудок».

Смотр, честно говоря, нам по барабану. Но есть стимул. В случае победы, Башир Нухович обещает всем участникам по десять суток отпуска, а это ни хрен собачий, побывать дома всем хочется.

— Итак, какие будут предложения? — отметив важность предстоящего мероприятия, вопрошает капитан 2 ранга.

Мы морщим лбы, изображаем мыслительный процесс и Лука поднимает руку.

— Давай, — шевелит густыми бровями Башир Нухович.

— Я думаю, надо организовать ансамбль, — значительно изрекает Лука. — Вокально-инструментальный. Как в ДОФе.

— Во-во! — экспрессивно поддерживает его Ханников. — И там, это самое, тренироваться.

— Принимается, — подумав, кивает головой замполит. — А что будете исполнять? От каждого коллектива выставляется одна песня, танец и декламация.

В части песни вопрос сложный, и мы чешем затылки.

Дело в том, что те шедевры, которые под гитару или баян, по вечерам звучат в баталерке и кубрике, к предстоящему смотру явно не годятся. В их числе целая серия блатных, ругательных и фольклорных.

— А давайте «Сиреневый туман», — внезапно предлагает Витя Будеев, и все тут же соглашаются. Эту песню, записанную на портативный магнитофон, совсем недавно привез из отпуска кто-то из офицеров, она всем нравится и есть на экипажной «Комете».

— Добро, — кивает Башир Нухович, делая запись в блокноте. — И кто будет петь?

— Желу…, извиняюсь, Миронов, — басит Ханников и хлопает по плечу сидящего рядом Желудка. Тот давится оставшимся от завтрака печеньем, сонно пучит глаза и с готовностью кивает.

— Не подведешь, Миронов? — с надеждой взирает на него замполит.

— Никак нет, товарищ капитан 2 ранга, — вертит башкой Желудок. — Только мне б перед выступлением десяток сырых яиц, для голоса.

— За это можешь не переживать, — следует ответ, и в блокноте делается очередная запись.

— А еще Серега спляшет «яблочко», — киваю я на Антоненко. — Ты как, Серый?

— Нет вопросов, — ослепительно улыбается Серега. — Сбацаю.

— Яблочко — старший матрос Антоненко — аккуратно выводит в блокноте зам. — Ну, а теперь декламация, что будем читать? — обводит он всех глазами.

Мы переглядываемся и нерешительно пожимаем плечами. Поэтов среди нас нету.

— А читать будем «Паспорт» — проникновенно изрекает зам. — Маяковского.

— Это который из штанин? — хитро щурится Ханников и мы смеемся.

— Отставить смех! — хмурится Башир Нухович. — Именно! И грозно обводит нас взглядом.

— А кто будет? Мы не умеем, — вякает Лука, и все кивают головами.

— Комсорг, — следует ответ. — Старший лейтенант Мальцев.

Командир турбинной группы и по совместительству наш комсорг, Мальцев отличается богатырской статью, решительным командным голосом и умением «гнать пургу». Так что за судьбу «Паспорта» можно не беспокоиться.

— Ну, вроде бы все — скрипит стулом заместитель. — Вопросы есть?

— Нам бы того, новую гитару, — нерешительно говорю я.

— Ага, и еще барабан, — подпрягается Витя Будеев.

— Так я ж вам с месяц назад выписывал целых две, где они? — широко распахивает глаза Башир Нухович.

— Одна поломалась, — вздыхает Саня Ханников и косится на Луку.

Накануне, пытаясь переоборудовать одну из гитар в электрическую, умельцы устроили небольшой пожар, и инструмент приказал долго жить.

— Ладно, найду я вам гитару, и барабан, — вздыхает капитан 2 ранга. — А тренироваться будете здесь, в ленкомнате. И чтоб матерных песен мне не петь, ясно?

— Точно так, ясно! — дружно отвечаем мы, проникаясь ответственностью мероприятия.

Всю следующую неделю, после ужина и до отбоя, мы осваиваем нужный репертуар в ленкомнате и ДОФе, куда нас водит лейтенант Мальцев.

Дела идут неплохо и все довольны. Особенно Желудком. У него отличный лирический баритон и врожденное чувство такта.

— Молодец, Миронов, — довольно гудит Соколов. — А я думал, ты только жрать умеешь.

— Не, — хитро ухмыляется Витька, — и петь тоже.

Кроме нашего, в смотре принимают участие еще шесть, обучающихся в Центре экипажей Северного и Тихоокеанского флота, матросы из команды обеспечения и местный подплав.

Ветер

Над Кольской землей, завывая, несется ветер. Он кружит в воздухе снежные вихри, гонит по заливу свинцовые волны и тоскливо воет в сопках.

Пролетая над одной из отдаленных губ, так в Заполярье именуются заливы, ветер замедляет свой бег и немного стихает.

Внизу, в мутной полутьме, размыто просматривается база, холодные, застывшие в припайном льду, тела ракетоносцев и обшарпанные казармы на берегу.

Справа от них, в отдельно стоящем здании, с приткнувшимися рядом «Волгой» и несколькими «Уазами», в окнах тускло горит свет.

В просторном, расположенном на втором этаже кабинете, меряя его шагами, задумчиво расхаживает человек.

Ему далеко за сорок, на черной, с орденскими планками, габардиновой тужурке погоны вице-адмирала, а в зубах дымящаяся сигарета.

Внезапно за спиной раздается вкрадчивый звонок «вч», человек подходит к покрытому плексигласом массивному столу и снимает с аппарата, телефонную трубку.

— Слушаю, вас товарищ командующий, — щурится он от табачного дыма.

— В море? Приказ Главкома?! Да они что там, охренели! И сигарета впечатывается в бронзу пепельницы.

— Есть, понял. Будет исполнено, — через минуту с безысходностью говорит он, и осторожно кладет трубку на рычаг. Потом с ненавистью глядит на висящий на стене портрет и давит кнопку селектора.

Вскоре бесшумно открывается обитая кожей дверь тамбура, и на пороге появляется молодой контр-адмирал.

— Давай, Александр Иванович, присаживайся, — кивает ему на приставной стул хозяин кабинета, тянет из лежащей на столе пачки вторую сигарету и щелкает зажигалкой.

— Значит так, — жадно затягивается он дымом и подходит к висящей на стене карте. — Срочно готовь к выходу на боевую службу экипаж Павлова. — Вот в этот район, — и тычет пальцем в координатную сетку.

— Но это же операционная зона Тихоокеанского флота, — привстает на стуле начальник штаба.

— А теперь и наша! — рявкает вице-адмирал. — Мне только что звонил комфлота, это приказ из Москвы!

— Понял, — кивает контр-адмирал. — Но как же так?

— А вот так, — тянется к подстаканнику с остывшим чаем командующий флотилией. — Там нет боеготовых крейсеров. Просрали флот, гребаные демократы!

— М-да, — жует губами начальник штаба. — Срок выхода?

— Еще вчера. Но постарайся уложиться в неделю, а я пока буду отбиваться от начальства. Глядишь, и для соединения, чего-нибудь выбью.

Когда начальник штаба уходит, вице-адмирал извлекает из стоящего рядом сейфа початую бутылку водки, плещет в подстаканник и залпом выпивает.

Выйдя от командующего, начальника штаба прошел через приемную со скучающим адъютантом к себе и срочно вызвал с лодки командира 410-й Павлова.

— Здравия желаю, Александр Иванович, — хмуро козырнул тот, появившись в кабинете.

— Здравствуй, Олег Николаевич, присаживайся. У тебя весь личный состав на месте?

— Почти, — если не считать помощника, он в госпитале, и двух подавших рапорта на увольнение офицеров.

— Да, теряем людей, теряем, — забарабанил пальцами по столу начштаба. В море хочешь?

— Да хоть к черту на рога, надоел весь этот бардак на берегу, — хмыкнул капитан 1 ранга.

— Ну что ж, в таком случае, готовься к выходу на боевую службу.

— Вы это серьезно? — вскинул голову командир.

— Вполне. На этот счет только что поступил приказ комфлота. Твоя лодка идет вне плана, вместо ТОФовской. У них там какая-то накладка.

— Ясно. Просели тихоокеанцы, — нахмурился Павлов. — Когда выход?

— Еще вчера, — отвел глаза начштаба. Так что давай, Олег, озадачивай личный состав и завтра в семь встречаемся у командующего.

— Слушаюсь, — встал со своего места Павлов. — Но чтобы перед походом всем моим офицерам и мичманам были выданы зарплата и паек. Третий месяц бедствуют.

— Добро, сделаем все что можем.

Подкрепив себя живительной влагой и закурив очередную сигарету, вице-адмирал Орлов, так звали командующего, вызвал к себе заместителя по тылу.

— Как дела с довольствием личного состава, Иван Лазаревич, — вскинул он на него набрякшие глаза. Не повторим остров Русский?

— Не повторим, но плохо, — вздохнул лысый капитан 1 ранга, присаживаясь к приставному столу и раскрывая захваченную с собой папку. — Мясо и рыба на складах кончились, а овощей, круп и муки, едва хватит на месяц.

— Что обещает тыл флота?

— На этой неделе подкинут пару барж с картофелем, и это пока все.

— Твою мать, дослужились, — горько произносит вице-адмирал. — Вот тебе и бартер!

Слово «бартер» появилось на флоте несколько лет назад, когда началось тотальное разграбление страны, и он оказался никому не нужным.

Для начала продали на металлолом Ленинградскую ВМБ, а потом дело пошло. С благословления Кремля, из состава флота стали выводить боеспособную технику и отправлять на «утилизацию», а оставшихся не у дел офицеров и мичманов, выбрасывать на улицу. В чьи-то карманы потекли миллионы долларов, а в уцелевшие гарнизоны просроченные продукты, гнилое обмундирование и заморский спирт «Роял».

Не миновала сия чаша и флотилию Орлова. Сначала на ней расформировали одну из дивизий, а потом ужали до размеров бригады. Теперь вместо десятка, на боевую службу в Атлантику выходили считанные корабли, а остальные ржавели у пирсов.

Выйдя из кабинета командующего и напялив на себя потрепанную канадку, Павлов поспешил на лодку, озадачивать личный состав.

Стоявший у заснеженного пирса крейсер, встретил командира тусклым светом рубочных иллюминаторов и дремлющим у трапа верхневахтенным.

— Не спать, твою мать! — рявкнул капитан 1 ранга и потряс моряка за плечо.

Тот открыл опушенные инеем ресницы и испуганно захлопал глазами.

Пару лет назад, Павлов не задумываясь, снял бы разгильдяя с вахты и арестовал на полные пятнадцать суток, но сейчас это был не тот случай.

Моряк из учебных отрядов стал поступать мелкий, истощенный и никуда не годный. И таких в команде, был добрый десяток.

Спустившись в центральный, командир безотлагательно собрал всех офицеров и сообщил о предстоящем походе. В кают-компании возникло веселое оживление, тусклые глаза засветились радостью, а старпом даже весело выругался.

— Отставить фольклор! — деланно рассердился Павлов, и стал отдавать необходимые распоряжения.

Ровно через неделю, расталкивая тупым форштевнем ледяную кашу, сопровождаемый двумя облезлыми буксирами, крейсер отошел от стенки.

— Что и требовалось, доказать, — провожая его глазами, пробурчал Орлов, стоящим рядом с ним на пирсе, офицерам штаба и сутуло пошагал к машине.

А в это время, в стоящем за сопкой балке, стройбатовцы варили собаку. Точнее варил один, кореец по национальности. А остальные пятеро, в замызганных ватниках и штанах, жадно пялились на ведро и вдыхали мясной запах.

Когда-то, их приданный флотилии батальон, рвал в скалах базальт и возводил под ними, соединенное с морем фантастическое укрытие для ракетоносцев, а теперь был сокращен до роты и выполнял хозяйственные работы. Солдаты топили последнюю, из оставшихся в гарнизоне котельных, кое-как поддерживали в рабочем состоянии системы энергоснабжения, а заодно воровали и охотились на собак.

В их темной холодной столовой давно уже подавали одну кирзу и пахнущий соломой чай с хлебом, а в когда-то обильном матросском камбузе, больше не оставалось объедков.

— Ну, все Ким, хватит, — сглотнул слюну «дед» по кличке «Слон» и щелкнул самодельной финкой.

— Хороший попался собачик, молодой, — заулыбался узкими глазами Ким, прихватил дужку ведра рукавицей и, слив воду в облупленную мойку, шмякнул его на стол.

Через полчаса, обглодав последние кости, бойцы отвалились от стола и, свернув из собранных в поселке окурков самокрутки, закурили.

— Слышь, Слон, а может подорвем на хрен отсюда, — глубоко затягиваясь процедил рыжий солдат. — Подломим у флотских оружейный склад и тю-тю. Как даги, в губе Белушья.

— Не, — мотнул чубатой головой Слон. — У меня весной дембель. К тому же тех дагов, я слышал от моряков, потом альфовцы постреляли.

— Иди ты! — не верит рыжий.

— Сам иди, — басит Слон и метко харкает в печку.

Через полчаса, прихватив сварочный аппарат и электроды, солдаты выходят наружу, запирают дверь балка и направляются в сторону поселка, заваривать очередную дыру в теплотрассе.

— Ты смотри, никак в море вышли? — тычет рукавицей в сторону залива очкастый ефрейтор и все останавливаются.

— Да, давно такого не было, — шмыгает носом рыжий, провожая взглядом исчезающий в тумане ракетоносец. — А может это снова захват, а Слон? Мореманы сперли лодку и дрыскают в Америку!

Прошлой осенью в базе случилось невиданное. Один из матросов, ночью перестрелял восемь человек вахты, забаррикадировался в торпедном отсеке и пытался взорвать атомоход.

Матроса угрохали, понаехало невиданно начальства, и был большой шум.

— Не, — ухмыльнулся Слон. — Непохоже. И все двинулись дальше.

Поселок встретил их безлюдьем, провалами выбитых в пустующих домах окон и грызущимися на свалках псами.

Когда заварив дыру в парящей на холоде теплотрассе, солдаты грелись у разложенного неподелеку костерка, к ним от одного из домов подошла женщина.

— Здравствуйте мальчики, — сказала она. — Вы мне не поможете?

— А это смотря в чем, — солидно прогудел Слон. — Может и поможем.

— Печку надо наладить, не горит.

— Какой этаж?

— Пятый.

— Что ж, это можно — последовал ответ, — пошли, Витька.

Через несколько минут вся тройка исчезла в темном зеве подъезда.

Квартира была обычной, со стоящим на полу включенным обогревателем и двумя, укутанными в одежки маленькими пацанами.

— Привет, дядя, — сказал старший, с худеньким прозрачным личиком, и протянул Слону маленькую ладошку.

— Привет, — улыбнулся тот и осторожно ее пожал.

— Вот сюда, мальчики, — открыла хозяйка застекленную дверь, и они прошли на кухню.

Она тоже была обычной, с наросшим по углам инеем и небольшой «голландкой» в углу, перед которой, на полу, лежала горка тонких дощечек от ящика, а из открытой дверцы пахло гарью. Такие печки, с учетом северного климата, помимо парового отопления, при строительстве были установлены во всех пятиэтажках гарнизона, и теперь пришло их время.

— Тэкс, — присел на корточки Слон. — Значит нету тяги?

— Нету, — вздохнула женщина. — А электричество часто отключают.

— Ну что ж, посмотрим, — последовал ответ, и из печки были извлечены обугленные щепки и бумага.

Потом Витька щелкнул извлеченной из кармана зажигалкой и поднес ее к топке.

— Точно нету, — хмыкнул Слон, засунул руку по плечо в топку и извлек оттуда свернутую в тугой кокон, черную офицерскую шинель.

— А вот и причина, — сказал Витька. — Никак утеплялись? И весело взглянул на хозяйку.

— Н-нет, — сделала та большие глаза. — Здесь до нас жила другая семья. Может они?

— Вполне возможно, — философски изрек Витька, нагнулся к топке и снова щелкнул зажигалкой.

— Порядок, — сказал Слон, после чего щепки были возвращены на место, и через минуту печка весело загудела.

— А вот дров у вас маловато, — сказал он, сломав и запихнув в топку несколько дощечек. Скажите мужу, чтоб еще достал.

— А мужа нет, — вздохнула женщина, — сегодня ушел в море. Сколько я вам должна?

— Ничего, — переглянулись солдаты. — Тут делов с гулькин нос.

— Нет, так нельзя, — не согласилась хозяйка и вышла из кухни.

Вскоре она вернулась и сунула в руки Слона целлофановый пакет.

— Держите, мужу перед походом выдали.

— Ну что ж, спасибо, — растроганно прогудел Слон. — Пошли, Витек. Бывайте.

Чуть позже парни сидели у костра и рассматривали его содержимое.

В пакете были две банки тушенки, пачка сахара и несколько пачек «Примы».

— Хорошая баба, — с чувством сказал рыжий, — добрая. Давайте ей дров притараним.

Через час, на лестничной площадке пятого, высился аккуратный штабель наломанных ящиков, а стройбатовцы хрустели снегом в сторону базы.

Над Кольской землей снова летел ветер.

Крейсер Павлова, завывая турбинами и круша волны, шел в точку погружения, где-то в сопках слышался тоскливый вой полярного волка, а в Видяево, на еще живом «Курске», менялась корабельная вахта.

Как я был диверсантом

Утро. Понедельник. На флотилии день политзанятий, а у нас плановая оперативка.

В просторной, обшитой светлыми панелями ленкомнате, под портретами членов Политбюро, за длинным, стоящим на возвышении столом, восседает наш адмирал с замом и вбивает в головы присутствующих опыт оперативного искусства.

Впереди с умным видом сидят все три начальника отделов, затем старшие опера, и мы — молодые.

Все глубокомысленно внимают, морщат лбы и делают записи в секретных тетрадях.

В системе Третьего Главка наше подразделение не из последних, и к тому есть определенные причины.

Не так давно в соединении выявлена кража оружия на базовых складах, а успевших демобилизоваться злоумышленников, наши ребята отловили аж на острове Саарема, на стадии организации банды, в одном из отделов активно ведется стоящая на контроле в Москве, оперативная разработка и на подходе вторая, по инициативному шпионажу.

При всем этом, расслабляться адмирал никому не дает и жучит по полной программе.

Выглядит он весьма колоритно. Рост за два метра, богатырская комплекция и невозмутимость сфинкса.

— Ну, а теперь перейдем к лирике, — изрекает Василий Ефимович и протягивает руку к заму.

Тот открывает кожаную папку и передает ему бумагу.

Далее следует читка поступившего с Лубянки секретного циркуляра, из которого следует, что по инициативе ГРУ, направленное из Москвы, спецподразделение боевых пловцов, учинило проверку бдительности на Тихоокеанском флоте, с весьма плачевными результатами.

Диверсанты проникли на одну из особо охраняемых баз, сперли оттуда крупного начальника, а заодно и штабные документы.

В итоге состоялась «роздача слонов» и в том числе по нашему ведомству.

«…В этой связи, всем начальникам Особых отделов Военно-Морского флота, предписывается принять дополнительные меры по усилению в соединениях противодиверсионной защиты, о чем безотлагательно доложить в 3-е Управление КГБ СССР.

Подписал, вице-адмирал Жардецкий» — заканчивает Василий Ефимович, после чего обводит глазами аудиторию и возвращает бумагу заму.

Методы работы боевых пловцов, как и меры борьбы с ними, мы знаем, но на практике с этими ребятами, слава богу, не сталкивались. За исключением адмирала.

В середине пятидесятых он обеспечивал официальный визит в Англию Хрущева, Курчатова и Булганина на крейсере «Свердлов», в результате которого, пытавшийся его «обследовать», лучший боевой пловец британских ВМС, некто Лайонел Крэбб, остался без головы.

Кто ему ее оторвал, адмирал не распространяется, но что там не обошлось без его участия, мы знаем точно.

— Значит так, — говорит Василий Ефимович и делает значительное лицо. — Учиним на флотилии свою проверку. Нечай и Королев получат липовые документы, имитаторы магнитных мин и проникнут в режимную зону. Ну а там, если повезет, проведут учебное минирование нескольких объектов. Желательно, конечно, крейсеров. Как, справитесь? — прозрачно смотрит он на нас с Нечаем.

— Точно так! — встаем мы со своих мест. — Постараемся.

— Вот, вот, постарайтесь, — кивает лобастой головой начальник. Тем более, что в Москве вас этому учили. И, насколько я знаю, весьма неплохо.

В Высшей школе, которую мы с Василием закончили год назад, помимо прочего, мы действительно проходили соответствующую подготовку на специальной базе ОМСДОН под руководством известного в «системе» полковника Бояринова и кое-что умеем.

Потом следуют отчеты двух, вернувшихся из автономок оперативников, и Василий Ефимович смотрит на свои часы.

— На сегодня все, — скрипит он креслом. — Начальников прошу остаться.

Прихватив тетради, мы выходим в коридор и дымим сигаретами в курилке.

— Да, — говорит капитан-лейтенант Саша Лазебный и хлопает Нечая по плечу. — Не повезло вам с Валеркой.

— Это чего? — пускает тот вверх кольца дыма.

— Если флотские отловят, головы оторвут, — многозначительно изрекает мой наставник, капитан 3 ранга Габидулин. — В штабе тоже есть такая бумага. От Горшкова.

Перспективы с головами нас не устраивают, и мы переглядываемся.

— Ниче, — подпрягается дежурный по отделу, Толя Воронин. — Будут бить, звоните. Я приеду, отвезу в госпиталь.

В курилке грохает дружный смех, и я давлюсь сигаретой.

Потом все расходятся, а мы с Васей отправляемся в его кабинет. Их отдел расположен в флотилийском, а сосед Нечая в автономке.

— Как думаешь, у нас получится? — отпирает приятель сейф и пихает туда тетрадь.

— А хрен его знает, — пожимаю я плечами, рассматривая висящую на стене карту Атлантики. — Ведь деваться все равно некуда.

После этого выхожу наружу и топаю в свой отдел. Он расположен неподалеку, на третьем этаже одной из казарм.

— Ты где ходишь, давай к начальнику! — встречает меня пробегающий по коридору с пачкой дел в руках Серега Сладков.

— Давай, заходи, — кивает мне рыжей головой шеф, когда, постучав в дверь, я возникаю на пороге. — Присаживайся, будем мыслить.

На столе перед начальником раскрытый гроссбух литерного дела, с подробной схемой и ситемой охраны всех объектов флотилии, в который они пялятся со стоящим сзади Габидулиным.

— Не, со стороны серпантина в базу не пройти, — жует погасшую беломорину Мариоз Галимыч. — Охрана с вышки пристрелит.

— Ладно, не обостряй, — хмыкает начальник и вскидывает на меня глаза.

— Значит так, проверку начинаем в 13.00 завтра и шустрим до упора.

— Пока не поймают, — каркает Габидулин и довольно потирает руки.

— Нечай попытается пройти на нашу дивизию, его сейчас инструктирует Виль, а ты на девятнадцатую, — продолжает начальник. — А теперь посмотрим, что мы имеем — берет он в руки остро отточенный карандаш, и мы все склоняемя над схемой.

— Тут, вдоль серпантина, — скользит по синьке карандаш, — по всей длине колючее заграждение, спираль бруно и сторожевые вышки. — Мертвых зон нету, проверено. Так что сюда не лезь, бесполезно.

Я регулярно хожу по серпантину и согласно киваю головой.

— Со стороны залива тоже, там охрана водного района и на пирсах автоматчики, — бормочет Александр Васильевич. — Остаются только КПП, — тычет он карандашом в схему, — со стороны казарменного городка и поселка.

— Что ж, попробую через них, — пялюсь я на начальника. — А кем я буду?

— А вот это мы сейчас определим, — тянется он к селектору и нажимает кнопку.

Через минуту в кабинете появляется начальник секретной части Витя Минченко.

— Так, а ну-ка притащи сюда документы прикрытия, — бросает ему капитан 2 ранга, извлекает из лежащего на столе портсигара сигарету и закуривает.

Минченко исчезает, затем появляется вновь и вручает ему несколько удостоверений.

— Не пойдет, милицейское, эти два тоже — гражданских специалистов, а вот это, вполне, — протягивает мне одно начальник.

Это удостоверение личности офицера, со всеми необходимыми атрибутами, но без фото.

— Твою вклеим и будет порядок, тычет в пепельницу папиросу Габидулин. — Минченко у нас в этих делах спец.

— Без проблем, — говорит Витя, — щас я тебя щелкну и все будет сделано по высшему разряду.

И тут меня осеняет мысль.

— Александр Васильевич, а зачем вся эта лабуда, — киваю на удостоверения. Можно пойти настоящим матросом.

— Это как?

— Очень просто. До учебы я служил в этой базе срочную, и у меня остался военный билет. Кстати, он здесь, в сейфе.

— А что, дельное предложение, — наклоняется к начальнику Габидулин. Матросом конечно лучше. Их тут как собак нерезаных.

Чуть позже они рассматривают мой военный билет.

— Т-экс, — листает странички Александр Васильевич, — старшина второй статьи, торпедист, в/ч 53117 — а ты что, у Милованова служил?

— Ну да, — киваю я головой. Они сейчас в Гремихе.

Знаю, дельный командир, — щурится он от дыма.

— Только вот морда у тебя того, побольше стала, — тычет в фотографию пальцем Галимыч.

— Что ж, вполне надежный документ, если не обращать внимания на даты, — резюмирует начальник.

На КПП на это вряд ли обратят внимание, — закуривает очередную беломорину Габидулин. — А вот базовый патруль может замести.

— Что ж, постараюсь ему не попадаться, — пожимаю я плечами. Кой какой опыт есть.

Затем встает вопрос, кем я буду при необходимости представляться, и мы останавливаемся на специалисте ПМки. Их на базе целых три, матросы с плавмастерских целыми днями мотаются по лодкам, выполняя ремонтные заявки, и на этих «самоделкиных», мало кто обращает внимания.

Потом начальник передает мне два имитатора магнитных мин и предлагает заняться экипировкой.

— Ну, а если повяжут, молчи, — назидательно говорит он. Все равно притащат к нам.

Вернувшись с Галимычем в наш кабинет, я для начала проверяю имитаторы, пришлепнув их к сейфу. Ничего, висят.

— Интересно, где их взяли? — хмыкает он, звонит в наш взвод охраны.

Через пару минут на пороге возникает сонный старшина и лениво прикладывает к бескозырке руку.

— Все спишь, Огнев? — хмурится каптри, — Смотри, возьмусь я за тебя.

— А чего? Я ничего, — бормочет тот и изображает подобие строевой стойки.

— Как, по комплекции, подходит? — кивает на Огнева Галимыч, и я молча киваю.

— Значит так, сынок, тащи сюда свою запасную робу, гюйс и бескозырку. — И чтоб были чистые. Понял?

— Точно так, — отвечает тот и быстро исчезает.

Вскоре он возвращается, и я забираю принесенные вещи.

— И смотри, в команде не болтай — значительно изрекает каптри. — Свободен.

Потом мы запираем дверь кабинета, я переодеваюсь и напяливаю бескозырку.

— Ну, как?

— Форменный барбос — восхищенно цокает языком Галимыч. — Так и хочется на губу отправить.

В это время кто-то дергает дверь, потом звенят ключи и в кабинете появляется отсутствовавший на оперативке, капитан-лейтенант Веня Дядтчик.

— Нихрена себе, — недоуменно пялится он на меня. — Тебя что, разжаловали?!

— Вроде того, — наливает в стакан остывшего чифиря Мариоз Галимыч и рассказывает что и как.

— Хорошее дело, — щелкает замками кейса Веня. — Лет десять назад наши учинили такое в Полярном. Большой шум был.

— Как же, помню, — отзывается Габидулин и, открыв сейф, шмякает на стол кипу дел.

Ровно в 13.00 следующего дня, набросив на плечо ремень фибрового чемоданчика (с такими ходят секретчики и моряки пээмок), я сбегаю по гулким ступеням казармы и выхожу из подъезда.

Погода на все сто. Стоит один из тех солнечных дней, что случаются здесь осенью.

Со стороны казарменного городка и режимной зоны, к властвующему на сопке камбузу, целеустремленно топают команды лодок и отдельные группы мичманов и офицеров.

Оттуда я и начну свой диверсионный рейд.

Минут через десять, миновав с тыла ряд казарм и вскарабкавшись наверх, я наблюдаю, как в широко распахнутые двери вливаются строи жаждущих подпитаться, а из них выходят уже сделавшие это. Одни, перекурив, и весело балагуря, направляются на часок приспнуть в казармы, а другие возвращаются на лодки.

Вот эти-то мне и нужны.

Дело в том, что пройти КПП можно двумя способами. Самостоятельно, или в строю. В первом случае, дежурный проверяет имеющийся у тебя документ, а во втором, старший команды называет число, и всех считают по головам.

Второй мне кажется предпочтительней, и я решаю им воспользоваться. Тем паче, что рядом, под маты взвинченного лейтенанта, строится возвращающаяся на лодку группа моряков. Как только она начинает движение, я пристраиваюсь сзади, но офицер это замечает и изгоняет меня из строя.

— Товарищ лейтенант, — ну разрешите пройти с вами, от своих отстал, — ною я и делаю несчастную рожу.

— Пшел я сказал! Бог подаст! — рявкает офицер и, гремя сапогами, команда, направляется в сторону базы.

— Вот гад, — в сердцах сплевываю я, и ищу новых спутников.

И они появляются, в лице вываливающей из дверей, очередной команды. Судя по виду — все моряки навьючены вещмешками, чемоданами и другой «хурдой», их лодка уходит в ремонт или на другую базу. Их сопровождает пожилой благодушный мичман, и я, поддернув на плече свой чемодан, беспрепятственно пристраиваюсь сзади.

— Че, хочешь с нами, проскочить? — косится на меня пыхтящий рядом морячок.

— Ага, от своих отстал, — киваю я.

— Бывает, — следует ответ, и мы начинаем спускаться с сопки.

У открытых ворот КПП запарка. На въезде шмонают крытый тентом грузовик, за ним, переругиваясь с дежурными, топчется на месте какая-то команда, и на подходе мы.

— Давай, давай, не задерживай! — орут из строя, грузовик отъезжает, и пеших начинают считать по головам.

Злой мичман дважды ошибается, потом машет рукой узкоглазому помощнику и тот сбрасывает с крюка цепь.

— Научись считать, лапоть! — орет кто-то из моряков и в шеренгах раздается веселый смех.

Через сотню метров я отстаю от своих случайных спутников, принимаю чуть вправо и с деловым видом шествую вдоль длинного ряда уходящих в залив пирсов.

У них монолитно высятся черные тела ракетоносцев, на которых идет боевая работа.

Вот и корабли нужной мне дивизии.

В курилке вынесенного на стенку одного из КДП, вольготно раскинувшись на скамейках, греются на солнышке и лениво перебрасываются словами несколько моряков.

Судя по бледным лицам и клеймам «РБ» на синих репсовых костюмах, они недавно пришли с моря.

— Привет кореша, загораем?

— А то, — сонно откликается один из них. — Закурить есть?

Я угощаю парней сигаретами и присаживаюсь рядом.

— С пээмки? — кивая на мой чемодан, интересуется все тот же моряк.

— Ну да, по заявке вот на эту лодку, киваю я на крейсер с бортовым номером «250». — У торпедистов поломка.

— А у наших «румынов» всегда какие-нибудь заморочки — включается в разговор второй. — Мы, кстати, с этой «азухи», ночью пришли с автономки, экипаж в казарме отсыпается, а мы на вахте припухаем.

— Ниче, через неделю сдадим ее второму экипажу и в санаторий, а потом в отпуска, — мечтательно произносит первый и внезапно оживляется. — Слушай, старшина, а у тебя в кисе, — толкает ногой чемодан, — целлулоида случайно нету? Под погоны на бушлат.

— В кисе нету, а на пээмке есть, я тут у вас, наверное, несколько дней буду корячиться, так что принесу.

— Добро! — радуется моряк, — держи краба, я Алик. И протягивает мне короткопалую руку. — Ну что, почапали? Провожу тебя, а то еще заплутаешь, — смеется доброхот. — А вы тут не засиживайтесь, нам еще генератор перебирать, — бросает он разомлевшим на солнце приятелям, и мы проходим на пирс.

— А что, ваш минер на месте? — спрашиваю я, когда мы подходим к крейсеру.

— Это Стрельников — то? — присвистывает Алик. — Держи карман шире! Офицеры и сундуки по полной оттягиваются в поселке.

Затем по узкому пружинящему трапу мы поднимаемся на борт, где прислонившись к надстройке, дремлет молоденький матросик в канадке и с автоматом.

— Не спи, карась, замерзнешь, — теребит его за плечо Алик, и мы ныряем в полумрак рубки.

В центральном посту, удобно устроившись в кресле, сидит дежурный по кораблю, углубившись в чтение книги.

— Товарищ лейтенант, — обращается к нему мой знакомец, — тут спец с пээмки, к нашим торпедистам.

— Какой еще на хрен спец? — недовольно бурчит офицер, оторвавшись от книги.

— Я по заявке Стрельникова. У них неполадки в системе осушения торпедных аппаратов.

— Стрельникова говоришь? — тянет к себе лежащий на пульте один из журналов дежурный и листает замусоленные страницы. — Что-то я не вижу такой заявки.

— Не знаю, может забыли записать, — пожимаю плечами. — Он сам звонил нашему командиру.

— Может и забыли, — сладко зевает офицер. — Ладно, давай дуй.

— Так смотри, не забудь про целлулоид, — напоминает мне на нижней палубе Алик, и мы расходимся в разные стороны.

Отдраив переборку первого отсека и не обнаружив внизу вахтенного, я поднимаюсь по вертикальному трапу наверх, где, устроившись на разножке, мирно дремлет торпедист.

В отсеке полный боезапас, а в нижних аппаратах, судя по мастичным печатям на крышках, торпеды с ядерными боезарядами.

— А? Чего? — недоуменно хлопает парень глазами, когда я трясу его за плечо и сообщаю, кто и откуда.

— Заявка говоришь? — сладко зевает матрос. Ну что ж, погляди чего там.

— Кстати, где твой вахтенный у трапа? — киваю я на люк. Там, на пирсе, твой бычок. Щас придет, даст вам жизни.

— От сука, снова спит! — шипит матрос, вскакивает и спешит к люку.

Как только его голова исчезает, я прохожу к торпедным аппаратам, ныряю под направляющую балку и, поставив рядом чемодан, шлепаю вынутый из кармана имитатор за один из приборов. Потом открываю свой «инструментарий» и начинаю звенеть ключами.

Через несколько минут у переборки звякает трап и появляется торпедист.

— Ну, как тут? — подходит он к аппаратам.

— Все нормально, один краник подтекал, — закрываю я крышку чемодана и выбираюсь наружу.

— Ну, бывай, — киваю парню и направляюсь к люку.

Проходя по второму отсеку, бегло его осматриваю и, не обнаружив ничего интересного, поднимаюсь на верхнюю палубу, где расположены каюты старших офицеров. Дверь одной из них приоткрыта, внутри пусто. Из дверцы вмонтированного переборку сейфа торчит связка ключей, на миниатюрном столике бутылка из-под «Боржоми» и офицерская тетрадь в черной обложке, а из расположенной рядом кают-компании, слышен стук фишек.

Я протягиваю руку, хватаю тетрадь и съезжаю по трапу вниз. Там запихиваю ее под робу, перебираюсь в третий отсек и поднимаюсь в центральный.

Дежурный все также читает книгу.

— Ну, как, самоделкин, починил свою систему? — перелистывает он очередную страницу.

— Точно так, починил, прощайте товарищ лейтенант.

— И тебе не кашлять, — следует лаконичный ответ, и, поддернув на горбу чемодан, я карабкаюсь наверх.

Через десять минут, отойдя на приличное расстояние от корабля, решаю передохнуть и направляюсь к отдельно стоящему в центре базы, высотному зданию санпропускника. По утрам в нем переодеваются следующие на лодки экипажи, а сейчас пусто.

Поднявшись по бетонным ступеням на четвертый этаж, я первым делом просматриваю тетрадь — она секретная и принадлежит замполиту, потом прячу ее в чемодан и закуриваю.

Сверху вся база как на ладони и я выискиваю очередную жертву. Нахожу ее довольно быстро.

Это стоящая у одного из пирсов с открытыми люками лодка, у которой снуют пару десятков моряков, разгружая приткнувшийся рядом «ЗИЛ». Судя по бортовому номеру, лодка тоже из 19-й дивизии и как нельзя лучше, подходит для моей гнусной цели.

Покинув здание, я беспрепятственно миную КДП и первым, кого встречаю на пирсе, оказывается мичман, сопровождавший команду, с которой я проник в базу.

Матерясь и размахивая руками, он руководит погрузкой в носовой части корабля.

Приняв озабоченный вид, я пристраиваюсь к снующим по трапу морякам и поднимаюсь на борт. Выглядит это вполне естественно, поскольку в такие моменты на кораблях бывают самые различные представители береговых служб и штабное начальство.

Пройдя в корму, где у открытого люка суетятся несколько матросов, я помогаю им спустить очередной ящик и тоже оказываюсь внизу.

Там также кипит работа, и я, приняв озабоченный вид, направляюсь в носовую часть корабля, решив установить вторую «мину» в его реакторном отсеке. Там нет боевых постов, что значительно облегчает задачу, и имитатор быстро находит свое место за одной из распределительных коробок.

Спустя час, выйдя из режимной зоны уже проверенным способом и козыряя изредка встречающимся по пути офицерам, я устало плетусь в отдел. Хреново все-таки быть диверсантом. Даже учебным.

Черные сухари

— Команде подъем! — доносится сквозь пелену сна и казарма оживает.

Ежась и покашливая, мы сбрасываем с себя одеяла и шинели, которыми укрывались на ночь, быстро напяливаем робы с сапогами и выстраиваемся на среднем проходе. Там уже маячат строевой старшина Жора Юркин и дежурный лейтенант.

— Так, — сипло басит прохаживаясь перед шеренгами Жора. — На улице минус двадцать пять, зарядка отменяется. Всем живо умываться, идем на завтрак, а потом в поселок на снег.

— А че мы? Мы ж на днях ходили! — недовольно гудят из строя.

— Ат — ставить разговоры! — выступает вперед офицер. — Сказано на снег, значит на снег!

— Вольно, разойдись! — подпрягается Жора и строй распадается.

Сонно переругиваясь и прихватив туалетные принадлежности, мы направляемся в умывальник, плещем на лица парящую от холода воду и наскоро дымим сигаретами у обреза. А через полчаса, опустив уши шапок и отворачивая лица от секущего крупой ветра, в наклон идем в сторону камбуза.

Зима на Кольском в этом году выдалась небывалая. К середине декабря замерз залив, на побережье постоянно лютует пурга и все кругом занесено снегом.

На камбузе, не смотря на многолюдность, тоже холодно, и мы завтракаем, не снимая шинелей.

— М-да, — говорит опорожняя очередную кружку дымящегося кофе Витька Допиро. — Холодрыга почти как у нас в Сибири.

Затем мы набиваем карманы шинелей оставшимся сахаром и галетами, спускаемся вниз, и в сопровождении лейтенанта выходим наружу.

Пурга чуть стихла, ночной мрак посветлел, и в казарменном городке уже вовсю машут лопатами несколько экипажей. Тоже самое происходит и в базе, где с пирсов и корпусов лодок, вахта сбрасывают в залив тонны снега.

Миновав режимную зону, с ползающими по ней двумя бульдозерами, мы переваливаем низкую гряду сопок и оказываемся в поселке. Там уже орудуют лопатами «губари» и, получив в ДОФе орудия труда, наша команда присоединяемся к ним.

Объект — площадь в центре. Сначала работа идет вяло, но постепенно мы втягиваемся, и площадь освобождается от снежного покрова.

Между тем, поселок просыпается. На его улицах появляются женщины, везущие на салазках малышей в садик, стайки бегущих в школу пацанят и несколько гарнизонных собак.

Последние, дружелюбно помахивая хвостами, сразу же направляются к нам.

— О, Бой! Здорово! — радостно гудит Вовка Солодовников и, сняв рукавицу, протягивает ладонь здоровенному сенбернару. Тот довольно пыхтит и шлепает в нее свою лапу.

Мы угощаем собак сахаром, они с достоинством хрустят, потом метят ближайший сугроб и трусят в сторону базы.

— Пошли заступать на вахту! — смеемся мы, и снова беремся за лопаты.

К полудню площадь принимает свой первозданный вид, по ее периметру высятся горы снега, и мы сдаем орудия труда техничке ДОФа.

— Так, десять минут перекур, а потом на обед, — смотрит лейтенант на наручные часы и все дымят сигаретами.

Чуть позже, весело переругиваясь и толкаясь, мы строимся в колонну, слышится команда «шагом марш!» и сапоги гремят по брусчатке.

— Шире шаг! — приплясывает сбоку Жора, и мы поддаем ходу.

Метель давно кончилась, небо просветлело и окружающая панорама впечатляет.

Справа, за поселком, сливаясь с горизонтом, высятся заснеженные гряды сопок, слева, внизу, морозно парит залив, с застывшими на нем утюгами ракетоносцев, а вдоль берега замерзшего в низине озера, серебрятся инеем заснеженные кустарники.

— Красиво, — пускает морозные клубы пара изо рта, шагающий рядом Серега Чибисов. — Словно в сказке.

Через полчаса, разгоряченные ходьбой, мы подходим к высящемуся на сопке камбузу, взбираемся наверх по широкому деревянному трапу и одними из первых вливаемся в широко распахнутые двери.

В просторных залах, на длинных, рассчитанных на десятерых столах, уже матово отсвечивают пирамиды алюминиевых мисок, стоят исходящие паром бачки и чайники с компотом, а также причитающиеся подплаву деликатесы.

Мы с шумом занимаем свои четыре, рассаживаемся по скамьям и обнаруживаем, что вместо хлеба, на столах сухари. Ржаные, величиной с ладонь.

— Что за хрень? — бурчит Витька Кругляк, берет один и вертит перед глазами.

Мы делаем то же самое, недоуменно вертим башками и начинаем возмущаться.

— Эй, боец! — хватает Жора за локоть пробегающего рядом «нарядчика». — А где хлеб? И тычет тому в нос сухарем.

— Нету, — бубнит моряк. — Выдали, что дали.

— А нам по барабану, — гудим мы. — Тащи хлеба!

На шум появляется дежурный по камбузу и разъясняет, что в гарнизоне сломалась пекарня и пока придется обходиться сухарями.

— Так они ж каменные, во! — орет здоровенный Саня Кондратьев и молотит одним по столу. Крышка трясется, но сухарь цел.

— Щас, — ухмыляется мичман и машет кому-то рукой.

Через минуту у стола возникает еще один нарядчик и брякает на стол молоток. Новенький, судя по всему из «ЗИПа».

— А теперь вот так, — гудит мичман и крушит им отобранный у Сани сухарь. — Ну, а теперь кидайте их в миски, наливайте борщ и вперед.

— От суки, че делают, — вертит Жора в руках молоток, когда дежурный отходит с разъяснениями к очередной вопящей команде. — На долби, — и сует молоток Кондратьеву.

Потом миски наполняются борщом, в них помещаются сухарные осколки и в воздухе возникает непередаваемый аромат ржаного хлеба.

— М-м-м, — довольно мычим мы, активно работая ложками. — Вкусно!

К концу обеда от сухарей остаются только крошки, а последний, запасливый Желудок, запихивает в карман робы.

— Путевая вещь, — косится на меня Жора. — Надо на вечер в казарму прихватить.

— Понял, — говорю я, выбираюсь из-за стола и топаю в хлеборезку. Там у меня приятель.

— Привет, Жень, — захожу в небольшое помещение, с сияющим в центре столом их нержавейки, на котором установлено что-то вроде гильотины.

— Здорово, — улыбается сидящий на банке, одетый во все белое Женька и сует мне волосатую лапу.

— Че, отдыхает твой комбайн? — киваю на гильотину.

— Ага, — зевает хлеборез. — Пекарня гавкнулась, вот, выдаю сухари, — и тычет пальцем в стоящие у стены крафтовые мешки.

— Выдай для наших дополнительно, — заглядываю я в один. — Добро?

— Добро, — соглашается Женька, тянет со стеллажа бумажный пакет и загружает его коричневыми сухарями.

— А откуда такие? Раньше никогда не видел.

— Из спецрезерва, — многозначительно поднимает вверх палец хлеборез. — Это, который закладывают на военное время. Вон, на мешках и дата есть.

И действительно, на сером крафте, помимо «госта» и еще каких-то надписей, указан год изготовления.

— Это ж надо! — удивляюсь я. — Мы тогда еще не родились.

— Ну да, — кивает бритой головой Женька. — Мы не родились, а сухарей уже наготовили. Кстати, в них рожь высшего качества. Сейчас такой нету.

Когда вернувшись назад и брякнув увесистый пакет на стол, я сообщаю о происхождении экзотического продукта, Желудок сразу же изъявляет желание лично его тащить.

— Не, — вертит головой Жора. — Сожрешь по дороге. Понесет Кондратьев.

А на следующий день снова заработала пекарня, и нам выдали свежий хлеб. Белый и черняшку.

Но все еще долго вспоминали те сухари. Насушенные, когда мы еще не родились.

Близнецы

— Держи, — говорит Виктор, передавая мне грифованную бумагу, с синим штемпелем «входящий» и датой регистрации. — От коллег из Казахстана.

Я расписываюсь за полученный документ, и когда начальник секретной части покидает кабинет, начинаю читать.

«На № … от… сообщаем, что в связи с полученной информацией, нами взят под оперативное наблюдение младший сержант Янкель Сергей Павлович, проходящий службу в войсковой части 54190-А в должности командира отделения передающих радиоустройств космической связи.

При этом установлено, что в период нахождения в краткосрочном отпуске в городе Ленинграде, в августе сего года, Янкель имел контакт с гражданином Финляндии Юхани Койвисто, проходящим по оперативным учетам Ленинградского УКГБ. О дальнейших результатах проинформируем дополнительно. Начальник Особого отдела в/ч 16491 полковник Марьин».

— Что и требовалось доказать, — бормочу я, кладу бумагу в папку и выхожу из кабинета.

— Ну что ж, ожидаемый ответ, — прочтя информацию, окутывается дымом мой начальник и накладывает в верхнем левом углу резолюцию «В дело».

Потом я получаю ряд ценных указаний, возвращаюсь к себе, и, открыв тяжелую дверцу сейфа, извлекаю оттуда объемный талмуд, в серой глянцевой обложке.

Это стоящее на контроле в Третьем Главке КГБ СССР дело оперативной разработки. Оно имеет окраску «инициативный шпионаж», кодовое название «Близнецы» и находится в моем производстве.

Прошлой весной, когда я вернулся из автономки, второй, обслуживаемый мной крейсер, ушел на плановый ремонт в Северодвинск и мне поручили новый объект.

Это была команда обслуги штаба одной из дивизий, расположенного на стоящей в заливе финской ПКЗ. В ней было несколько десятков моряков срочной службы, обретавшихся в качестве писарей, шифровальщиков, коков, а также других, нужных для обеспечения работы штаба, спецов.

— Значит так, — сказал вызвавший меня по данному вопросу, наш адмирал. — Примешь объект у Габидулина и займешься им по полной программе. Пока все. Иди.

Готовящийся к переводу на Большую землю, ветеран отдела, капитан 3 ранга Мариоз Галимович Габидулин данное воспринял как длжное, передал мне по описи пару тощих агентурных дел, ключ от имеющейся на ПКЗ каюты, а также выдал исчерпывающую характеристику на отцов — командиров моряков обслуги.

— Засранцы, — убежденно сказал он. — И в команде у них бардак.

Судя по толщине дел, и тому что в них имелось, «сексоты» — один офицер, а второй мичман, трудились на тайной ниве абы как и никакой ценной информации не выдавали.

— М-да, — недовольно пробубнел мой непосредственный начальник, когда я доложил о приеме объекта и своих соображениях. — Приобщать надо, приобщать.

Это, инертное на первый взгляд выражение, имело глубинный смысл, предполагало активизацию моей деятельности и приискание новых бойцов невидимого фронта

— Из моряков срочной службы? — поинтересовался я у начальника.

— Именно, — качнул тот лобастой головой. — Нужно пошуровать в низах. Чем и как дышат.

— В таком случае разрешите идти?

— Давай, жду результатов.

На следующее утро я уже сидел в спецчасти штаба и с умным видом изучал учетные карточки моряков, потом знакомился с каждым у себя в каюте, а вскоре в разные концы нашей необъятной родины, полетели спецзапросы на самых интересных.

Спустя опродолжительное время, все они, за исключением двух, вернулись увенчанные штампами «не привлекался», «не состоит» и «по оперативным учетам не значится», а вот эти самые два, заслуживали внимания.

В первом, поступившем из дома на Литейном в городе Ленинграде, где я когда-то стажировался, значилось, что интересующий нас Янкель Виктор Павлович, в бытность студент Ленинградского госуниверситета, прирабатывал фарцовкой и имел контакты с иностранными моряками, а во втором, пришедшем из УКГБ по Закарпатской области, сообщалось, что дед матроса Гуцула Алексея Васильевича, осуждался в 1944 году за пособничество бандеровцам.

— Вот тебе и раз, — подумал я про Янкеля, который произвел на меня самое благоприятное впечатление при первой встрече. Парень был бойким, не лез за словом в карман и выгодно отличался от многих других своих сослуживцев. К тому же он был старшим вестовым в кают-компании начальствующего состава штаба и положительно характеризовался по службе.

— М-да, нужно его поизучать, — констатировал начальник после моего доклада по данному поводу. — Запроси у территориалов, более подробную информацию по этому Янкелю. Ну а что думаешь делать со вторым?

— Тоже изучать, на предмет вербовки. Боец служит по первому году, но довольно разбитной и шустрый. Кстати, он тоже из вестовых

— Добро, соглашается начальник, — продолжай работу.

Спустя непродолжительно время официальный Гуцул релаксировлся в тайного «Шварца» и под моим чутким руководством, стал постигать азы одной из древнейших профессий.

Парень оказался словно создан для нее, и через месяц, «отрабатывая» своего старшего коллегу, выдал такую информацию, что я опупел.

На очередную встречу он притащил клочок бумажки, на котором значились должности и фамилии начальствующего состава дивизии, а также командиров всех ракетоносцев.

— Откуда это у тебя? — выдохнул я.

— Переписал у Янкеля.

И далее, приняв заговорщицкий вид, «Шварц» рассказал, что накануне, уединившись с тем в одной из подсобок, они угостились полученными из Закарпатья салом, с грелкой хлебного самогона, потом Янкель расчувствовался, поведал приятелю немного о своей жизни и показал хранившиеся в бумажнике фотографии близких.

— Ну и как он жил? — поинтересовался я.

— Здорово, — наклонился ко мне Шварц. — Родители, крупные шишки, он с братом учился в институте, приторговывал иностранными шмотками, и все такое.

— И где сейчас брат?

— Тоже служит, где-то в Казахстане, в РВСН.

— Интересный расклад, — промелькнуло в голове. — Этот здесь, а тот в РВСН.

— А откуда ты это переписал? — ткнул я пальцем в бумажку.

— Когда смотрели с Янкелем фотки, он выронил из бумажника листок. А когда уснул, я стал прибираться, развернул и прочел все это. Потом переписал, а листок засунул в бумажник. А что, не надо было?

— Надо, — пробормотал я, переваривая услышанное. — Молодец. А теперь слушай задание.

Пока активный Шварц выполнял очередное поручение, из Ленинграда поступила новая информация.

В ней сообщалось, что родители Янкеля работали в закрытом НИИ и несколько лет назад, возвращаясь из Крыма, погибли в автомобильной катастрофе. Они с братом остались на попечении бабушки — почетного гражданина города на Неве и сподвижницы Землячки. Впоследствии, за неуспеваемость, оба были исключены из университета и призваны в армию.

— Чем дальше в лес, тем толще партизаны, — констатировал начальник, ознакомившись со всем полученным, потом выслушал мои соображения и, запихав материалы проверки в папку, отбыл на доклад к адмиралу.

— Давай, заводи «ДОР», — вернувшись через час, шлепнул он их мне на стол.

На первом листе синела резолюция высшего руководства, с указанием «докладывать ежедневно».

— А окраска? — осторожно поинтересовался я.

— Инициативный шпионаж, — невозмутимо пыхнул папиросой начальник. — А название «Близнецы».

— Есть, — сглотнул я слюну и потянулся к машинке

Чуть позже, отстучав на ней необходимое постановление и получив размашистую подпись под обязательным «Утверждаю», я сидел в секретной части и сшивал свой первый ДОР на специальном станке.

— Ну, с почином тебя, — сказал Витя Минченко и шлепнул на обложку синий прямоугольник штампа. — Давно таких материалов не было.

Всю вторую половину дня я провел в поселке, на встрече с одной из своих «секретных» дам из числа жен офицеров, а вечером, уединившись в кабинете начальника и прихлебывая крепкий чефир, мы верстали план оперативно-розыскных мероприятий по «Близнецам».

Им было предусмотрено дальнейшее изучение Янкеля, установление его связей и места службы брата, а также все остальное, что делается в подобных случаях.

Первый результат дала перлюстрация корреспонденции.

На имя фигуранта пришло письмо из Казахстана, в котором сообщалось о его предстоящей демобилизации и самых лучших впечатлениях о службе. «А имеются ли такие у тебя?» — значилось в нем.

— Да, впечатлительный парень, — констатировал начальник. — Подготовь-ка туда информацию для наших коллег.

Между тем «Шварц» продолжал удивлять своей работой.

На очередной встрече он сообщил, что у Янкеля имеется несданный помощнику фотоаппарат «Зенит-Е» и представил наполовину засвеченную кассету. На ней имелись панорамные снимки базы, а также отсеков подводных ракетоносцев.

— Это ж надо, — пробормотал я. — Он что и на лодках бывает?

— Ну да, — последовал ответ. — У земляков. А кассету выкинул, посчитал, что засветилась.

— Не хватится? — вынул я сигарету и мы закурили.

— Не, — лаконично заявил Шварц. — А еще он был в дыре.

— Ч-чего? — едва не подавился я дымом.

— Ну да, — в той, что под хитрой сопкой.

«Дырой» в гарнизоне называли особо режимный объект в сопках, где военными строителями уже лет пять возводилось секретное укрытие для ракетоносцев. Вроде того, что описано в «Секретном фарватере». Доступ в него имел строго ограниченный круг лиц и только по специальным пропускам.

— Значит так, Петя, — затушил я в пепельнице сигарету. — А теперь нам нужно выяснить, есть ли у Янкеля шхеры. Ведь должны быть?

— Должны, — немного подумав, ответил тот. — Они у всех есть.

«Шхерами» у моряков называют укромные места на корабле, где можно хранить то, что нежелательно видеть начальству. Например, то же «шило», игральные карты или «гражданку». Этих мест великое множество и отыскать их весьма непросто.

Потом мы обсуждаем все детали, оговариваем место и время очередной встречи, и расстаемся.

С получением последней информации разработка набирает обороты и берется на контроль высшим начальством. Из Североморска наезжают кураторы, обнюхивают каждый лист и дают ценные указания.

А через неделю мы обнаруживаем тайники Янкеля. В одном фотоаппарат и отснятые кассеты, а во втором две записных книжки. С ожидаемыми снимками и записями. Все это конспиративно фиксируется и остается на месте.

То, что «насобирал» внук пламенной революционерки, составляет государственную тайну, имеет признаки шпионажа и карается по закону лишением свободы сроком на двадцать лет.

Потом осуществляется обязательный этап легализации — тайники «случайно» обнаруживаются командованием при очередном шмоне, и с Янкелем проводится душещипательная беседа.

Ломать судьбу братьям не стали. Зачли заслуги бабушки и родителей, профилактировали, и они вернулись в свой город на Неве.

А со Шварцем, тогда уже полковником СБУ, мы пересеклись через много лет на просторах нынешнего СНГ. И вспомнили за чаркой вот эту историю. Которая так хорошо закончилась. Для всех.

Растворимый кофе

— Королев, подъем! — разрывает тишину отсека потусторонний голос из «каштана». — Приготовиться к подъему флага!

— Есть! — протираю я сонные глаза, натягиваю на себя «РБ», сую ноги в кожаные тапки и, кряхтя, выбираюсь, из своей «шхеры», устроенной под торпедными стеллажами правого борта.

Вообще — то у меня есть штатное место в шестиместной каюте четвертого отсека, но я там никогда не сплю. Себе дороже. По тревогам не нужно сломя голову нестись на боевой пост, и никто не храпит рядом.

Шхера у меня оборудована по высшему классу. На чисто вымытом линолеуме палубы у борта, каютный паролоновый матрас со всеми спальными атрибутами, над ним тихо жужжащая люминесцентная лампа, а в «зиповской» шкатулке у переборки, десяток книг, нехитрый матросский скарб и различный консервированный харч — пожевать на вахте. Еще была гитара, но ее приказали вернуть в каюту. За пение в отсеке матерных песен.

Сладко потянувшись, я пялюсь на мерцающие на переборке отсечные часы — до подъема флага еще есть время, щелкаю рубильником и включаю дневное освещение. Отсек расцвечивается мягким неоновым светом, в котором холодно блестят зеленые туши торпед, сияют лаком алые звезды на крышках торпедных аппаратов и матово отсвечивает надраенная медяшка.

Под ногами упруго пружинят стальные пайолы, идя вдоль прохода я привычно осматриваю отсек и минут пять крещусь пудовой гирей. Потом, прихватив из бортовой шкатулки электробритву и туалетные принадлежности, спускаюсь по трапу на нижнюю палубу.

Там, у переборочного люка, сонно клюет носом второй вахтенный, с висящим на поясе штык-ножом. По корабельным правилам торпедный отсек является особо охраняемым, допуск в него имеет ограниченный круг лиц и, помимо дежурного торпедиста, внизу бдит такой вот боец, назначаемый из числа молодых, не сдавших на самоуправление матросов.

В данном случае это Витька Жуков, по кличке «годок». Он в нашем экипаже третий месяц, имеет за плечами институт, но отличается удивительной тупостью и ленью.

Отпустив Витьке мимоходом леща и пробурчав, — не спи, замерзнешь, — я привычно окидываю взглядом манометры станций воздуха высокого давления и пожаротушения, после чего, насвистывая, направляюсь в расположенный по левому борту командирский гальюн. Он у нас в заведовании, что немаловажно. Одно дело бегать в общие, в третьем и пятом (а по тревоге, которая может длиться несколько часов, хрен побежишь), и совсем другое иметь под рукой свой, который посещает только «кэп» и мы, торпедисты.

Отперев ключом замок, я отдраиваю чмокнувшую резиной дверь, переступаю высокий комингс и оказываюсь в блистающем фаянсом и мельхиором небольшом помещении. Так, здесь тоже порядок. Спускной баллон продут, давление в нем на нуле, холодная и горячая вода в наличии.

Чуть позже, освеженный холодной водой и одеколоном, я снова карабкаюсь на верхнюю палубу, извлекаю из бортовой шкатулки сложенный вчетверо отутюженный гюйс и бережно кладу его на направляющую балку. Наш ракетоносец относится к кораблям первого ранга и помимо поднимаемого на рубке военно-морского флага, на носовом флагштоке одновременно поднимается этот самый гюйс. Он кумачового цвета, с большой золотой звездой в центре.

А пока суть да дело, извлекаю из — под одного из аппаратов запотевшую жестяную банку, дырявлю крышку складнем в двух местах и прикладываюсь к ней

— Виноградный попался, высосав половину — довольно бормочу я и ору, — Витька!

У переборки звякает трап, в люке возникает стриженая башка «Годка» и он косолапо рысит к пульту.

— На, освежись, — передаю я ему посудину, и, довольно хрюкнув, Витька снова исчезает внизу.

Ночью лодочная вахта принимала на борт продукты к очередному выходу в море. Через люк первого, как обычно, под надзором интенданта загружали деликатесы: шоколад, вино, икру, воблу, копченую колбасу и соки.

Потом за активную работу и отсутствие фактов умыкания их, мичман выдал всем по банке соку и шоколадке, а мне, как старшему в отсеке, еще одну.

— На, старшина, держи, — сказал он. — Такого напитка ты не пробовал.

Банка действительно была необычной. Серебристого цвета, с плотно пригнанной утопленной внутрь крышкой, без традиционного маслянистого покрытия и этикетки.

— Наверное какое-нибудь питье, — подумал я и сунул все под аппарат.

Мои размышления прервал загоревшийся глазок «каштана» и последовавшая вслед за этим команда, — старшине 2 статьи Королеву и старшему матросу Алешину выйти наверх!

Перебросив гюйс через плечо, я лезу в темную шахту входного люка первого, проворачиваю рукоятку кремальеры, мощные пружины приподнимают тяжелую крышку и я выбираюсь наружу.

В глаза бьет золото встающего из-за сопок солнца, а ноздри щекочет йодистый запах моря.

— Привет румынам! — весело орет с высокой рубки, уже суетящийся там, рядом с вахтенным офицером, рулевой-сигнальщик Серега Алешин.

— Привет, — машу я ему рукой, разворачиваю кумачовое полотнище и начинаю крепить гюйс к флагштоку.

Интересно, почему торпедистов на флоте традиционно зовут «румынами»? Я не раз пытался выяснить это у наших офицеров и мичманов. Никто ни хрена не знает. Даже мой старшина команды Олег Ксенженко — признанный авторитет по истории флота. Хреновое какое-то прозвище и непонятное.

Вот, к примеру, механиков зовут «маслопупами», акустиков «глухарями», секретчиков «шаманами». Тут все просто и ясно. Особенно если ты обладаешь здоровым чувством юмора. А мы «румыны». И придумал же кто-то.

Вооружив флагшток и придерживаю полотнище гюйса, я застываю у него в готовности к подъему и кошусь глазом на рубку. Серега тоже маячит у своего и корчит мне рожи.

А на пирсе, у борта субмарины уже выстроился в две шеренги прибывший с берега экипаж. Черные пилотки, синие «РБ». Вдоль строя, поблескивая позолотой на козырьке фуражки и заложив руки за спину, неспешно прогуливается командир, на глади залива сонно покачиваются чайки. На других пирсах та же картина. Впечатляет.

Потом на одной из плавказарм, в которой располагается штаб флотилии включается метроном, гулко отсчитывающий последние минуты, с последним его стуком над синью залива разносится усиленная мегафоном команда, — «На Флаг и Гюйс смир-рна! Флаг и Гюйс поднять!»

Команда многоголосо репетуется вахтенными офицерами лодок, в мире все замирает и под торжественные звуки Гимна Союза Советских Социалистических республик, монолиты рубок и тупые форштевни подводных крейсеров расцвечиваются трепещущими на ветру сине-белыми и кумачовыми стягами.

— Во-о-ольно! — несется над заливом.

Синие строи распадаются, под сотнями ног звенят стальные трапы и команды исчезают в рубочных дверях.

На Флоте начинается новый день.

Задраив за собой входной люк и спустившись в прохладную тишину отсека, я усаживаюсь в кресло вахтенного и прислушиваюсь к корабельным звукам.

Через несколько минут внизу слышен звон переборочного люка, потом звякает вертикальный трап и на палубе поочередно возникают мои мичмана.

Впереди, чуть сгорбившись, угрюмо топает и сопит здоровенный старшина команды Олег Ксенженко, а за ним с выражением муки на лице, вяло ступает старший спец Саня Порубов. Судя по виду, накануне они где-то крепко «усугубили» и теперь мучаются похмельем.

— Держи краба, — хрипло басит Олег и сует мне волосатую лапу. — Как вахта, все путем?

— Точно так, — киваю я, и уступаю мичману кресло.

Под центнером веса жалобно звенят пружины, и Олег неподвижно застывает.

Саня тоже сует мне вялую ладонь, пробирается ко второму, у командирского пульта и обессилено плюхается в него.

— Слышь, Валер, — через минуту жалобно сипит он. У тебя попить ничего нету?

— Есть, — отвечаю я, какая-то хрень в банке. Интендант на погрузке дал.

— Давай, — мотает чубатой головой Олег. — Трубы горят.

Через минуту он вертит в руках заветную банку и выщелкивает из нее ногтем крышку.

— Дзин-нь, — звонко катится та по пайолам, а старшина команды недоуменно пялится на банку.

Там, под крышкой, золотится фольга.

— Ну давай, отрывай ее, — ноет приковылявший к нам Саня. — Там наверное пиво, импортное, я слышал про такое.

— Пиво говоришь? — оживляется Олег, протыкает фольгу шариковой ручкой и приникает ртом к отверстию.

Через секунду он морщится и, чертыхаясь, утирает рот платком.

— Там какой-то горький порошок, вроде кофе, — шипит сквозь зубы.

— Ну-ка, ну-ка, — отбирает у приятеля емкость Саня и приникает к отверстию бледным носом.

— Точно, пахнет сгущенным кофе, но почему он высох? — смотрит на меня прозрачными глазами Саня.

— Не знаю, — пожимаю я плечами, интендант говорил, что напиток.

— Вот суки! — наливаясь злостью гудит Олег. — Уже и в подплав стали туфту гнать. Выкинь ее на хрен!

— Что за шум, а драки нету! — слышится со стороны кормы, и из люка появляется коренастая фигура нашего «бычка», капитан-лейтенанта Мыльникова.

Как всегда, когда его не вздрючит командир, Сергей Ильич весел и жизнерадостен.

— Да вот, — встав с кресла, демонстрирует ему злосчастную банку Ксенженко. — Какой — то суррогат вместо сгущенного кофе загрузили.

— Суррогат говоришь? — берет Мыльников у мичмана банку и осторожно нюхает содержимое.

Потом его глаза превращаются в щелки и «бычок» заливается смехом.

Ничего не понимая, мы недоуменно переглядываемся, а Саня из-за его спины, крутит пальцем у виска, — чокнулся.

— Эх вы, тундра, — насладившись нашим видом, констатирует Сергей Ильич, усаживается в свое кресло и сообщает, что в банке кофе, но не сгущенный, который, слегка разведя кипятком, на лодках выдают на завтрак, а растворимый. Такой он пил в Египте, где в свое время бывал с дружеским визитом.

— Так, Королев, давай по быстрому в офицерскую кают-компанию, притарань кипятку, — бросает он мне. — Щас попробуем.

Когда через несколько минут я возвращаюсь в отсек с горячим чайником, на крышке пульта стоят четыре мельхиоровых кружки (презент от работяг из Северодвинска), в которые Сергей Ильич извлеченной из сейфа серебряной ложечкой, засыпает коричневый порошок.

— Давай, — кивает он на чайник, и я лью кипяток в кружки.

Он густо темнеет, вспухает венчиками золотистой пены и по отсеку разливается чудный аромат.

Сергей Ильич берет одну из кружек, осторожно прихлебывает и довольно мычит.

— Не иначе бразильский, — выдыхает он. — Чего пялитесь, пейте.

Мы пьем. Кофе крепкий, с легкой горечью и нам нравится.

— В него бы еще сахару, — смахивает со лба выступивший пот Саня.

— Нельзя, — отрицательно вертит головой капитан-лейтенант. Он убивает вкус.

После второй кружки мичмана оживают, и мы дружно хвалим напиток.

— Ну вот, — ухмыляется Сергей Ильич. — А говорили суррогат. И чего вы у меня такие дремучие?

Затем, выяснив откуда, он прячет банку к себе в сейф (а то весь выхлебаете), и выдает нам короткую лекцию о пользе черного кофе.

— Так он что, импортный? — кивает Саня на сейф.

— Скорее всего да, такой технологии в Союзе нету.

Потом начинается, проворот оружия, проверка корпуса на герметичность и нам становится не до разговоров.

Впоследствии выяснилось, что это была одна из первых партий растворимого кофе, выпущенного в Москве по отечественной технологии и поступившая для апробации в подплав.

А через несколько лет, в середине 70-х, он поступил в продажу. И качество, кто помнит, было не в пример нынешнему. Умели тогда делать.

Сила традиции

В Ленинграде небывало солнечный июнь и белые ночи.

Приехав из столицы, мы с Володей Мазаевым и Васей Нечаем проходим оперативную стажировку в «Большом доме» на Литейном. С девяти утра до восемнадцати вечера занимаемся практикой сыска и перенимаем опыт старших коллег. А после возвращаемся в гостиницу, переоблачаемся в гражданку и, прихватив Вовкин «Зенит», до трех утра знакомимся с достопримечательностями Северной Пальмиры.

После трех лет службы в забытых богом полярных гарнизонах, город Петра кажется нам сказкой, и мы не перестаем им восхищаться.

Уже самым тщательным образом обследованы Эрмитаж, равелины Петропавловки и Петродворец, посещены «Аврора» и Кронштадт, совершены плавучие экскурсии по Неве и пешие по питерским рюмочным.

Сейчас второй час ночи, но светло как днем. С берега веет легкий бриз, нанося запахи деревьев и цветов, бескрайняя, сливающаяся с горизонтом гладь залива призрачно искрится, ощущение нереальности.

Мы расслаблено сидим за столиком кафе морского трамвайчика, который попыхивая дизелями тихо чапает в сторону Кронштадта, пьем холодное до ломоты в зубах «рижское» и любуемся окружающим пейзажем.

В носу, под звуки льющейся их динамика музыки, лихо отплясывает группа питерской молодежи, судя по всему студенты.

У моря, у синего моря,

Где чайки плывут над волною,

Где солнце светит лишь для нас с тобой,

Целый день, поет прибой!

несется над залвом и нам хорошо. Вот так бы плыть и плыть без остановки.

— Да, щелкнув зажигалку и закурив очередную беломорину, мечтательно говорит Василий. — Вот из-за таких минут и стоит жить.

— Ага, — щуря кошачьи глаза на длинноногих девчонок в мини, — поводит широченными плечами Вовка. — Ленинградки красивее москвичек. И трахаются лучше.

— Циник ты, однако, Вова, — обижается Нечай. — Я имею в виду вот все это. И делает театральный жест над головой.

— А, это, — бормочет Мазай. — Согласен. И идет знакомиться с очередной девчонкой.

— Не обращай внимания, Васек, — хлопаю я приятеля по плечу. — Дед же служил на торпедных катерах, а там сам знаешь, скорость, тряска, ну и остались одни инстинкты.

— Это точно, — бурчит Нечай, и мы заказываем еще пива.

Спустя час мы бредем по набережной в сторону Исаакиевского собора. На пустынных проспектах сонно мигают отключенные светофоры, но кругом людно. Мимо пропархивают веселые стайки молодежи, неспешно шествуют пожилые пары, группами проходят иностранные туристы, откуда-то доносится звон гитары и песня Окуджавы.

— Интересно, где мы сегодня будем питаться, — зевает Вовка. — Уже воскресенье, а в гостиничном кафе выходной.

— Ох и любишь ты дед земные утехи, — сокрушенно вздыхает Вася. — Найдем. Лучше впитывай красоту великого города. Тут жили и творили такие люди!

— А я и впитываю, — делает стойку на руках Мазай и, пройдя метров десять вниз головой, снова встает на ноги. — Но жрать все равно хочется.

— Не бузи, Вова, — тут тебе не спортзал, назидательно говорю я, и мы весело смеемся.

Минут через десять мы останавливаемся у памятника Медному всаднику и в очередной раз с интересом его разглядываем.

— Шедевр! — восхищенно цокает языком Нечай. — Растрелли был, гениальный скульптор.

— Интересно, сколько слупил с Екатерины за памятник этот самый гений, — ухмыляется Вовка. — И яйца у коня какие-то подозрительные, без патины.

— Точно, — говорю я, приглядываясь к памятнику. — Вроде как недавно сделанные

Несколько минут мы живо обсуждаем этот вопрос, и решаем, что конские причандалы оторвали местные вандалы, как например, шпагу у Петра I в парке его имени в Кронштадте.

Мы там были и выступавший в качестве экскурсовода наш наставник, старший лейтенант Валера Пшеничный рассказал, что на протяжении последних лет, какие-то злоумышленники регулярно похищали из рук Императора шпагу. Их впоследствии отловили, но, судя, но судя по явно обновленным атрибутам царского коня, не всех.

Решив утром выяснить все у Валеры, который обещал заехать за нами в десять, и был фанатом своего города, мы отправляемся в гостиницу вздремнуть. А шпиль Адмиралтейства уже золотит утренняя заря.

Ровно в десять, когда мы заканчиваем пить пустой чай с сухарями, дверь номера стремительно распахивается и на пороге возникает наставник.

Вместо привычной формы на нем летний щегольский костюм и остроносые штиблеты. Валера благоухает парфумом и как всегда жизнерадостен.

— Так, парни, сейчас двинем на Васильевский и позавтракаем, там кавказцы открыли шикарную чебуречную с марочными портвейнами, я угощаю.

Вскоре мы выходим из такси у небольшого строения, у дверей которого застыл хмурый вышибала и нетерпеливо переминается длинная очередь.

— Во сколько любителей чебуреков, — присвистывает старлей. — Давайте орлы, двигайте за мной.

При виде Пшеничного вышибала изображает улыбку и предупредительно распахивает глухую дверь.

— А чего этих без очереди! — орут из толпы.

— Ша! Поднимает волосатую лапу цербер. У них заказан столик!

Оформленный в современном стиле зал, с сияющей никелем стойкой бара и тихой восточной музыкой заполнен до отказа. Вверху беззвучно вращаются лопасти огромного вентилятора, а снующие между столиками официанты разносят клиентам золотистые, издающий дразнящий запах чебуреки и темные бутылки портвейна.

— Вах! Валерий Петрович, — гортанно восклицает появившийся словно из-под земли полный, восточный человек с янтарными четками в руках и обменивается рукопожатием с наставником. — Рад вас снова видеть. Зашли покушать?

— Да, Алихан, организуй нам пожалуйста все по полной программе.

— Рафаэль! — щелкает толстяк пальцами и рядом возникает официант.

— Обслужи моих друзей, по высшему разряду.

Вскоре мы сидим за одним из столиков, на котором поочередно возникает по порции дымящихся чебуреков, чашки душистого куриного бульона к ним, всевозможная зелень и запотевшие бутылки марочного порвейна.

— Ну, за успешное продолжение вашей стажировки — произносит Валера тост и мы сдвигаем стаканы.

Потом отдаем дань всему, что на столе и восхищенно мычим. Таких чебуреков в Москве нету. Разве что в ресторане «Узбекистан», но он нам не по карману. Превосходен и портвейн, терпкий, маслянистый и с запахом муската.

— А теперь наш, — снова набулькивает Валера стаканы, и они выпиваются за тех, кто в море.

Утолив первый голод, мы откидываемся на высокие спинки стульев, дымим сигаретами и с обожанием взираем на наставника.

Валера по своему уникальная личность. Один из самых молодых оперативников в Особом отделе Ленинградской ВМБ, он уже старший опер обслуживает особо важные объекты на Кировском заводе, морской учебный отряд и «Аврору». Причем не имея специального образования и заочно обучаясь в Ленинградском госуниверситете. По работе у него блестящие результаты и масса благодарностей от начальства. А еще, что немаловажно для нашей профессии везде друзья и знакомые.

Забегая вперед скажу, что в октябре 1986, находясь на боевой службе в Атлантике в составе экипажа ракетного подводного крейсера «К-219», на котором произошел взрыв в ракетной шахте, капитан 3 ранга Валерий Петрович Пшеничный принял на себе командование в одном из аварийном отсеков и без потерь вывел весь личный состав наверх.

— Послушай, Петрович, — наклоняюсь я к наставнику, а с конем Медного всадника у вас все в порядке.

— Так вы заметили? — следует ответ и он беззвучно хохочет. — Молодцы, в наблюдательности вам не откажешь, учту в отзыве. А конь, это проделки нахимовцев. Небось уже встречали их?

— Ну да, видели в увольнениях, серьезные пацаны.

— Еще те кадры, — улыбается Валера. Офицеры потом из них получаются отменные, но побузить хлопчики любят.

Не знаю, с каких уж времен, у них традиция. В ночь накануне выпуска надраить асидолом яйца коню Петра. И так каждый год. Чего только командование училища и городские власти не делали, чтоб это прекратить. У нас же тут полно иностранцев и разных делегаций. Отлавливали их и наказывали, накануне выпуска ставили наряд милиции, все впустую. В день выпуска яйца всегда блестят как корабельная рында. Кстати, он через неделю. Можете потом сами сходить к памятнику и в этом убедиться.

— Вот черти, — довольно крутим мы головами. — Упертые ребята.

— Ну да, — соглашается Валера. — А еще они гроза местной шпаны. Метелят тех при всяком удобном случае.

Через неделю, в день очередного выпуска нахимовцев, мы съездили к Медному всаднику.

Причандалы императорского коня сияли ослепительным блеском.

Дружеский визит

— Так, парни, — заявил нам утром в своем кабинете Валера Пшеничный. — Завтра в Питер с дружеским визитом заходит эскадренный миноносец ВМС Нидерландов, и нам предстоит участвовать в обеспечении. Знаете что это такое?

Мы знаем, поскольку уже несколько раз задействовались в таких мероприятиях в вместе с оперативниками из «девятки» стояли в первой линии перед мавзолеем на Красной площади на майские и ноябрьские праздники и обеспечивали безопасность визита в Москву Индиры Ганди.

— Ну и добро, — кивает головой Валера. — А теперь краткий инструктаж.

На следующий день, в назначенное время, мы находимся в числе встречающих в порту, где у причала выстроена шпалера курсантов военно-морского училища с карабинами и отсвечивают красными фуражками милицейские наряды.

— И кто там у них сейчас правит? — интересуемся мы у наставника.

— Королева Беатрикс, пару лет назад она была у нас, посещала Эрмитаж. Весьма импозантная дама.

— А будут ли моряки эсминца сходить на берег?

— Непременно.

Спустя час, окрашенный в шаровый цвет корабль с голубым, увенчанный короной и якорем флагом на гафеле, лихо швартуется у стенки, и на берег подаются швартовы и трап.

— На краул! — громогласно орет какой-то морской начальник и курсантские карабины, холодно отсвечивая штыками стройно взлетают вверх.

Как только нога первого гостя, судя по виду адмирала, ступает на причал, морским оркестром исполняются гимны обоих стран, под звуки которых он обменивается рукопожатиями с представителями местной власти и командующим ЛенВМБ.

— А-а-а! — восторженно орут за ограждениями порта толпы многочисленных зевак, среди которых полно молодых девиц.

— Во-во, — бросает в ту сторону взгляд Валера. — И все питерские бляди тут, будет им сегодня работа.

Исполнив протокол и обменявшись любезностями, наши бонзы вместе с гостями усаживаются в черные «Волги» и уезжают в Смольный, а спустя некоторое время, весело балагуря, на причал спускается толпа уволенных на берег иностранных моряков.

Все нидерландцы рослые, в какой-то несерьезной опереточной форме, упитанные и в очках. На груди фотоаппараты, в руках объемистые спортивные сумки.

Сразу же за линией оцепления моряки попадают в руки восторженно визжащих девиц, вместе с которыми усаживаются в стоящие цугом такси и уезжают в город. Еще немного поглазев на заморский корабль, толпа расходится и набережная пустеет.

— Так, — смотрит на часы Валера. — Теперь эти орлы до двадцати двух будут таскаться по кабакам, пьянствовать и ублажать наших девок, а потом накупят сувениров и назад. К этому времени мы снова будем здесь, а теперь поехали в отдел.

По дороге мы интересуемся, есть ли среди сошедших на берег моряков наши коллеги.

— Обязательно, — кивает наставник, — визит дело серьезное, как без них. И помощник военно-морского атташе Нидерландов в Питере профессиональный разведчик, давно пасем, но пока пусто.

— И иностранцев в ходе таких визитов приобщаете?

— А зачем? Они нужны ГРУшникам, а мы контрразведка.

Вот наружка «смежников» и наша агентура, сегодня присматривать за ними будет. С кем законтачат, есть ли знакомые, нет ли оперативного интереса к закрытым объектам.

— И часто иностранные корабли заходят в Питер с дружеским визитом? — спрашивает у Пшеничного Вовка.

— На моей памяти это третий. Год назад на СКРе приходили англичане. Им навстречу выслали однотипный корабль. И в точке рандеву английский командир предложил нашему потягаться в скорости. Тот получил добро командующего и вперед.

В базу наши пришли на десять минут раньше. И это притом, что наш сторожевик постройки середины шестидесятых, а их год как со стапеля сошел.

Потом мне этот самый командир, Сашка Голубев, рассказывал, что на подходе к базе у них от тряски, в корме заклепки повылетали, но все-таки утерли англичанам нос, чтоб не зазнавались.

— Ну а наш командующий чего?

— Снял с Сашки ранее наложенное взыскание. А чего еще?

— Так тут же престиж страны! — возмутился Васька. Я б этого Голубева в звании повысил.

— Ну, вот когда станешь адмиралом, тогда и посмотрим, — смеется Валера.

В десять вечера мы снова в порту, неподалеку от эсминца.

А вот и первое такси, из которого выбираются два подвыпивших нидерландца с виснущими у них на шеях девицами.

После этого следует душещипательная сцена прощания, девушки шлют своими кавалерам воздушные поцелуи и кричат «олавью!», а те, взвалив на горб туго набитые сумки, покачиваясь, идут к трапу. Затем подъезжают еще такси, и все повторяется по аналогичному сценарию.

— Да, неплохо служится парням, — переглядываемся мы с приятелями. Ходят с визитами, кабаки, бухло, девки.

— Так они ж все контрактники, — улыбается Валера. — И получают на уровне наших адмиралов.

— М-да, — чешем мы затылки. — Крепки, однако капиталисты.

Впрочем увольнение заканчивается благополучно не для всех.

Из очередного подъехавшего такси несколько девиц с трудом извлекают горланящего какую-то песню моряка. Он пьян в стельку и едва передвигает ноги. Кое — как добравшись до трапа, двухметровый детина с трудом взбирается наверх, где его встречает невозмутимо взирающий на все это, вахтенный офицер.

Что-то коротко пролаяв, он с ходу врезает пьянице по физиономии и тот с грохотов валится рушится на палубу. Затем следует короткий свисток, появляются два подвахтенных и тащат бесчувственное тело вниз.

— И это тоже капитализм, — констатирует Валера. — Плакало его месячное содержание.

— Точно? — вскидывает на наставника глаза Вовка.

— Ну да, у них такой порядок.

Через трое суток визит заканчивается и НАТОвский эсминец величаво отходит от стенки.

— Габриель, Лукас! — кричат с набережной размахивая руками девицы, — мы вас ждем, приезжайте еще!

— И мы тоже, — подмигивает нам Валера. — Пошли, парни, есть интересный сигнал.

Форт «Красная горка»

— Выходи строиться! Живо, мать вашу! — орут снаружи, и разношерстая толпа призывников нерешительно прыгает с подножек.

Длинный состав блестит заиндевелыми вагонами, впереди попыхивает дымом паровоз, кругом зима.

— Р-равняйсь! Смир-рна! — оглушительно вопит один из сопровождавших нас старшин в куцем бушлате и вдоль строя, заложив за спину руки в хромовых перчатках, неспешно дефилирует офицер в черной шинели и с дубовыми листьями на козырьке фуражки.

— Поздравляю вас с прибытием на форт Красная Горка! — останавливается он в центре и тяжело ворочает шеей.

— …р-а-а! — вразнобой выдыхают полторы тысячи глоток, и с дальних берез срывается стая ворон.

Офицер морщится, бросает что-то стоящим рядом сопровождающим и отходит в сторону.

Потом всех пересчитывают.

— Напр-а-во! — следует команда. — Прямо, ша-агом арш!

Поддернув на плечах тощие рюкзаки и втянув бритые головы в поднятые воротники одежек, мы расхлябано топаем по заснеженной пристанционной улице в сторону синеющего вдали соснового бора.

После недельной езды в надоевших вагонах идти приятно и все с интересом пялятся по сторонам.

— И где ж этот, как его, форт? — толкает меня в бок, шагающий рядом Степка Чмур.

— А хрен его знает, — потираю я замерзшее ухо. — Наверное, впереди.

Из нашего города нас пятеро — Саня Йолтуховский, Витька Белецкий, Вовка Костенко, Степка и я. Остальная братия тоже из Донбасса, с добавлением представителей средней полосы России, Грузии и Узбекистана.

Через километр расчищенной от снега дороги, строй входит под своды вековых, огороженных высоким забором сосен, втягивается в широко распахнутые, увенчанные якорями, металлические ворота, и они с лязгом закрываются.

Никакого форта перед нами нет.

Перед глазами расстилается громадный, вымощенный булыжником плац, с расположенными по обе сторонами краснокирпичными зданиями и виднеющимися в сосняке крышами казарм.

Тут нас снова строят, пересчитывают и распределяют по казармам.