Бесплатный фрагмент - Выход вниз

Из огненного жерла масляной бочки отдавало благодатным теплом. Горели крашеные доски, бывшие когда-то мебелью, истрепанные покрышки и прочий подножный хлам. Едкий запах дыма перемешался с острым смрадом давно немытых тел. Синерылая братья устроилась кружком, вокруг раскалившийся докрасна «толстухи».

— Кхе, кхе, — глухо прокашлялся невысокий, сухой старикан. — Ну, раз Пакля шлёпнул, пусть сидит.

— Пакля знатный литер, — одобрительный отозвался голос с противоположенной стороны импровизированного круга.

Говорившего Виру не разглядел. Его заслоняла бочка и вырывающиеся наружу пламеня.

Воровской жаргон, не удивил молодого человека. Он знал, среди бомжей достаточно уголовников. Об этом предупреждали и полицейские, и друзья, и некоторые читатели блога. Принадлежность к обществу изгоев, бродяжнический образ жизни в цивилизованном комьюнити, сами по себе считаются преступлением. Хотя Виру считал, что это не так. Собственно, поэтому и решил написать несколько очерков о людях, упавших на самое дно. Попытаться развеять предрассудки. Внести свою лепту в неравную борьбу с социальным расизмом.

Реплику из пустоты воспринял, как разрешение остаться. Усаживаясь на котельцы, молодой человек усмехнулся. «Значит, полицейского комиссара они называют Паклей. Интересно, Владимир Иванович знает свое прозвище?» В памяти всплыла табличка на дверях начальника: Баклеев В. И.

Молчание затянулась. Чуханы заворожено созерцали языки пламени. Про гостя, казалось, уже забыли. Молодой человек осмотрелся. Заброшенный склад в промзоне не очень уютная обитель. Перекосившиеся котельцовые стены, сбитая штукатурка, бездушные глазницы пустых оконных проемов. Редкие стропила поддерживали остатки шиферной крыши. Выше, там, где должно находиться звездное небо, нависала уходящая в пустоту огромная труба ТЭЦ.

— Это, — неуверенно начал Ошка, — Пакля сказал, чтобы говорили с ним. На вопросы… чтобы.

Грязный мужик в лохмотьях словно был подключен к ручному динамо. Начинал говорить бодро. На третьем слове энергия заканчивалась. Ошка постепенно переходил на хриплый шепот. Звуки растягивались, слоги обрывались. Затем динамо заряжала батарейку, и он лихо возобновлял speech, но лишь для того, чтобы снова «сдохнуть» на третьем слове.

В дежурную часть Ошку привели по приказу Владимира Ивановича. Виру деликатно пощеголял рекомендациями. Рассказал полковнику Баклееву о «журналистском исследовании» низов общества. Начальник, особо не вникая в подробности, снял трубку:

— Дежурный!? В обезьяннике есть бомжи? …. Нет!? … Пошли кого-то пусть приведут… Да все равно, чтобы бомжом был… Без разницы… Выполнять.

Через двадцать минут, уперев дубинку в грудь перепуганного Ошки, дежурный офицер внушал бродяге важность миссии, ответственность за жизнь и здоровье гениального писателя, по совместительству родственника зам министра. Виру не вмешивался. Хотя три четверти сказанного не просто преувеличение, а откровенная ложь. Гением он не был, как и родственником «больших начальников».

Теперь, сидя у костра в заброшенном складе, наблюдая за суетливыми попытками Ошки «прописать» гостя в «честной» компании, Виру мысленно поблагодарил офицера за «пристрастный ликбез».

— Дядька с блатом, — продолжал Ошка, размахивая рукой, — сказали надо, значит… это. Надо.

Блогер пробежал глазами по лицам присутствующих. Интерес отсутствовал. Казалось, каждое слово Ошки отдаляет их от реальности все дальше и дальше. Пора их вернуть.

— Водку будете? — громко спросил молодой человек.

Отщепенцы оживились. Послышалось одобрительное кряхтение и возня. Люди, Виру не мог в полумраке разобрать кто из них мужчины, кто женщины, бубнили что-то неразборчивое, ерзали на импровизированных сидениях. «Их не больше десяти, — быстро подсчитал молодой человек, — значит, пока двух хватит».

Достал из рюкзака бутылку. Протянул сухому старикану. «Дед, — решил Виру, — здесь за старшего» И расчет оказался верным. Главный, причесав ладонью бороду, откупорил и запрокинул бутылку. Делал это отточенными годами движениями, по привычке оттопырив мизинчик.

— Тебя как зовут? — старик оторвался от бутылки, прикрывая рот тыльной стороной ладони.

Из-за крепости выпитого и отсутствия зубов, вопрос прозвучал как: «Тья ка звут?» Гость, погрузил руки в карманы батника. Вечер был холодным.

— Виру. Я веду блог в интернете … — начал он.

Его перебили.

— Виру? Погремуха? Сидел?» — спросил с другой стороны круга шепелявый голос.

— Нет, — ответил он, пытаясь разглядеть собеседника. — Папа с мамой фанатели от индийского кино.

Парень достал вторую бутылку.

— Будьте здоровы! — объявил он, сделал небольшой глоток, и продолжил. — Сейчас я пишу о нуждающихся жителях города. Бездомных, инвалидах, больных ну, в общем, о социально уязвимых.

— Бутылку откати, — прозвучал скрипучий голос.

Не поворачиваясь, Виру протянул пузырь. Женщина в порванной куртке жадно вырвала сосуд и тут же приложилась к горлышку. Скатившаяся набок бейсболка, заляпанные штаны, бывшие когда-то джинсами, и опухшее нечистое лицо делали ее исключительно отталкивающей.

— Пожа …, — успел только сказать Виру, как зашумело несколько протестующих голосов.

— Э, другим оставь! Хорош, Клякса! Морда треснет!

— Ты, это, не давай ей больше, — поддел дедок плечом молодого человека, — она, падла, все выжрет.

— Угу, — немного растерявшись, согласился Виру. — Так вот. Хочу с вами поговорить о проблемах. Что, или кто вас больше всего беспокоит? Что делаете, как живете?

Бомжи, молча передавали бутылку, допивая остатки водки. Когда пузыри опустели, отверженные заново принялись созерцать огнь в «толстухе». Откровенничать они не спешили. Виру не сдавался. Набрался терпения и деликатно подталкивал их на разговор.

— Вот вы, например, — он посмотрел на сухого бородатого старика. — Что сегодня ели?

— Филя буржуй, — ответил за него долговязый мужчина в пальто с надорванным рукавом. — Он у супермаркета харчуется.

Долговязый встал, взял ящик, на котором сидел, и придвинулся ближе к женщине с опухшим лицом.

— Просроченными продуктами, — догадался Виру.

— Нормальные харчи, — возмутился дедок.

— Конечно, — хмыкнул голос напротив, — лучше, чем детятиной?

— Детятиной? — переспросил блогер, через минуту, когда до его дошел смысл сказанного.

— А то, — хмыкнул голос, и компания лениво засмеялась. — А, Филя? Супец то ништяковый был?

— Да пошли вы, — пробубнил дед. Прозвучало это как: «Дпшлив».

— Что за суп? — осторожно спросил молодой человек, боясь спугнуть затрепетавший жизнью разговор.

— Хм, — усмехнулся голос напротив. — Короче, был у нас тут один. Коля Рыжий. Думали, беса гнал, а нет, в натуре псих. Из дурки амнистию сделал…

— Неа. Не сбегал он, — перебил долговязый. — Выпустили его. Типа вылечили.

— Скисни, Дрыщь, — зло процедил голос. — Короче, прибился к нам прошлым летом…

— Не летом, — снова встрял долговязый, — осенью. Уже дожди зарядили. Я за магазом в контейнере шарился, смотрю, идет. Сам в рванье, а по телефону разговаривает. Деловой такой, мол, я все понял, команданте, говорит, спешу исполнить. Руками машет, расхаживает взад-вперед. Я ему мол, гнида, мобилу где нашел? В моем контейнере? Кати, говорю, мое барахлишко. Думаю, загоню Писаке в ломбард, а может на рынке толкну. А он:

— Как ты разговариваешь со старшим по званию? Смирно! Распустились! Революция вам не анархия!

— Какая революция? — говорю, — Мобилу давай?

— Хорошо, — говорит Колька, а сам прищурился такой, взгляд не добрый. — На! Контра недобитая!

И тычет мне в лицо деревяшкой. Ну, таким вот небольшим обрубком. Плинтус, наверно.

— Поговори, — говорит, — с Че Геварой! Обосрешься!

Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам… Ну знаете, там детская площадка, ну новая… Короче, подбегает к ребенку и орет:

— Дай сигару!

К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:

— Сигару для команданте!

Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:

— Идем, бродяга. Дам тебе сигару.

Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!

Не корешился с ним, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его… Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и… Короче.

Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся ближе к даме в бейсболке.

— Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике, у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:

— Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.

Я ему:

— Ты чего здесь?

А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:

— С рюкзаками самые опасные.

Псих. А потом, когда уже по ночам подмораживало, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали почему-то.

А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:

— Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.

Короче, глючило по полной. А другой раз шнырялись по школьным бакам, я его спрашиваю, ну, с подколкой:

— Сегодня малолеток будешь считать?

А он:

— Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!

Я ему:

— А почему Кубы? Мол, мало других стран?

А он, такой:

— Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Разве не ясно?

— И что? — спрашиваю.

— Ты, — говорит, — классово развращен. Видишь, — говорит, — в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.

И протягивает мне деревяшку.

Другой раз спрашиваю:

— А что тебе там, по телефону, говорят?

А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:

— А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!

В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда понял это, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, Рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил в кусты. Велик так и остался перед школой валяться. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди… Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.

Потом, Рыжего спрашиваю, мол, что это было? А он:

— Врагов, — говорит, — надо давить.

— Ты, что, — говорю, — малого завалил? Дебил! Ты знаешь, что за это будет?

А он:

— Революция, — говорит, — не для белоручек. Хищники, — говорит, — в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, — долговязый задумался, — город такой есть… Вспомнил — Ницца.

— Ницше? — уточнил Виру.

— Да, точно, — согласился бомж.

— Так он не еврей, — поправил чей-то голос.

— Не важно, — нетерпеливо встрял Виру. Нельзя допустить бесконтрольный дрейф беседы.

— Да, не важно. Так вот, говорит, жид этот говорил мол, что упало, то еще и пнуть надо, и еще, это, мол, человек, то есть Коля, висит над пропастью, мол, он, этот, канат между зверем и суперменом. Псих, короче. Канат…

Долговязый хрипло захохотал. Его поддержали все, кроме женщины с опухшим лицом. Она вытаращилась на него ничего не понимающими глазами.

— Ты расскажи лучше, что он со жмурами делал, — подбодрил рассказчика голос из-за «толстухи».

Fast-food

Снежана отложила телефон и придирчиво посмотрелась в зеркало. Вчерашние процедуры дали незначительный результат: кожа не щеках по-прежнему казалась дрябловатой, веки сохранили паутинки морщинок, а складка на лбу выделялась больше. «Сволочь, — подумала она о враче. — Им лишь бы денег срубить!» Само собой виноват был врач. Все эти фразы: «Снежаночка, вам двадцать четыре, и выглядите вы изумительно!» или «Природа еще не успела вас испортить. Все в порядке, идите домой, и продолжайте ослеплять нас своей красотой!» — банальные комплименты. Сама видела, природа, точнее роды изрядно испортили ее внешность.

Она скинула легкий шелковый халат. Повернулась. Влево, вправо. Зеркало не врало. «Да, — саркастично подумала она, — живот подровняла, а задница, как контрабас. Еще этот чертов апельсин!» Женщина с раздражением сжала пальцами кожу на бедре. Напрасные страхи комплексовали ее. Любой мужчина, да и некоторые женщины, увидев ее обнаженной, стройной как струна, с небольшой высокой грудью, аппетитными бедрами, готовы на все, лишь бы поднять обворожительное тело на руки и переместится на широкую, неубранную кровать.

«Все-таки, не надо было рожать!» — решила Снежана. Бирюзовые глаза впились в отражение. Без сомнений, в целом, если не сильно приглядываться, красота еще не успела улетучиться окончательно. «Да, — согласилась она с очевидным, — не все потерянно». Молодая женщина наклонилась к зеркалу и потрогала кожу на щеке. Затем на второй. Осмотрела брови. Вдохнула и с неохотой принялась готовиться к вечернему выходу. Розик пришлет водителя через три-четыре часа. До прихода парикмахера оставалось всего два. Так что времени в обрез. Подбирая в ящике комода подходящее белье, продолжала с сожалением размышлять о своем «изуродованном» теле. «Нет, — думала она, — по-другому я бы его не удержала. Эта стерва в Испании просто так его не отпустит».

Розик — отец ее дочери, формально, дома в Испании, состоял в браке. Но уже шесть лет, с тех пор как расширил свой бизнес за пределы Евросоюза, жил со Снежаной, как с законной женой. Именно так хотела она думать. На самом деле, до рождения Полины, он снимал квартиру ей, также, как и еще двум или трем девицам. Южная кровь делала Розика темпераментным и любвеобильным мачо. И только после рождения дочки, богатый любовник купил фаворитке просторное жилище в элитном новострое. Как и раньше, обнадеживал наивную девицу обещаниями о скором браке. Но шансы Снежаны отбить его у законной испанской супруги, как были, так и оставались ничтожными. Тем временем новоявленная мать продолжала упорно добиваться штампа в паспорте, а возможно и самого паспорта. Европейского. Она ни секунды не сомневалась в скорой, очень скорой победе.

«Например, сегодняшний прием, — самонадеянно рассуждала Снежана, — вся элита с супругами. И Розик с супругой, то есть со мной. Посмел бы он вытащить в свет свою испанскую „клюшку“? Подняли бы на смех. Эти иностранки любят только себя. А я люблю его, — она улыбнулась. — И Полю родила тоже ему. Куда он теперь от нас денется?»

Розик — Руиз Перес никогда никого не любил. Естественно, кроме себя, власти и денег. Писклявый комок, который вышел вместо месячных из тела любовницы, стал возможностью лишний раз утвердить в обществе статус — силу, щедрость и здоровье. Все-таки года свое берут, и не любой мужчина под шестьдесят может похвастаться молодой, страстной любовницей, родившей от старика ребенка. Именно из-за престижа он великодушно не вышвырнул из своего маленького гарема Снежану и ее отпрыска. Наоборот, купил ей квартиру, обеспечивал. Нанял няню. А супруга? Пиллар Перес далеко, в знойной Испании. Эту женщину он уважал по-настоящему. А она за это и, разумеется, за определенную сумму, делала вид, что не догадывается о похождениях мужа.

Из соседней комнаты послышался детский плач. Маленькая Полина снова хотела есть. Снежана, опасаясь за форму и упругость грудей, кормила малышку своим молоком всего лишь однажды. В клинике. В момент, когда в палату наведался Розик. Она изобразила сцену: мать, кормящее грудью чадо. Это умиляет любого мужчину. Как только престарелый отец удалился, молодая женщина передумала. «Кормящая мать умиляет мужчину однажды, а классная грудь возбуждает всегда, — решила Снежана и навсегда оторвала новорожденную Полину от сиськи. — В конце концов, сексуальные буфера прокормят нас лучше, чем молочные железы». Расчет оказался верным. Розик, без колебаний, раскошеливался на лучшие смеси для искусственного кормления. Из них Родика, нанятая няня, готовила еду для крохи Полины.

— Родика, — крикнула Снежана, — Что там у вас?

Тишина. Ребенок, покряхтев, перестал плакать. Но, няня!? Эта ленивая кобыла, даже не удосужилась отозваться на зов хозяйки. Снежана не любила эту женщину. Конкуренток и так хватало. Хоть нинера и была не молода, молодая мать ревновала. Не без оснований. Снежана знала, Руиз несколько раз переспал с няней. Иначе быть не могло. Иначе он бы потерял самоуважение. Но Снежана боялась не этого. «Старая сучка, — думала она, — вбивает клинья в наши отношения. Шансов у нее, конечно, нет. Гадить она из женской зависти» То, что шансы у них одинаково равны нулю, Снежана и предположить не могла. Биться с подлой нинерой девушка решила насмерть.

— Ты что оглохла? — запорхнув халат, Снежана вышла из спальни в комнату.

В просторной гостиной, на уютной софе нежно-персикового цвета, расположилась Полина. Она только научилась сидеть. Под ней няня предусмотрительно расстелила пестрое непромокаемое одеяльце. Сама Родика устроилась на полу, перед ребенком. Подобрав под себя ноги, она энергично размешивала пластмассовой ложечкой серую массу.

— Кашку кушала Полина, — приговаривала женщина, нежно улыбаясь, — Каша вкусная малина. Ложку съела, съела две … — няня сделала серьезное лицо, утопила ложку в банке и, освободившейся рукой принялась щекотать младенца. — Потекла по бороде.

Девочка загоготала, на время забыв о голоде.

— Родика Васильевна, — грозно начала Снежана. В моменты недовольства, она всегда обращалась к няне по имени-отчеству, подчеркивая, в своем понимании, дистанцию, прежде всего возрастную. — Игноришь меня? По-твоему я пустое место?

Женщина кинула на хозяйку быстрый, осуждающий взгляд. По опыту она знала: сейчас будет скандал и истерика. Тем не менее, заботливая нинера наполнила ложечку фруктовым пюре и поднесла ее к голодному ротику Поли.

— Я не слышала. Поля хныкала, кушать просила, — ответила няня, ни на секунду не отрываясь от процесса.

— Ты хочешь сказать, мне насрать на своего ребенка? — закричала молодая мать.

— Нет, Снежана, я ничего не хочу сказать. Не кричите, пожалуйста. Вы пугаете Полю, — тихо, почти шепотом, попросила Родика.

И действительно, девочка оторвалась от вкусного полдника. Уставилась голубыми глазками на орущую мать.

— Не смей мне затыкать рот! — продолжала Снежана. — Ты кто такая? Незаменимая?

— Давай еще ложечку, — сюсюкала нянечка, пытаясь скормить перепуганному ребенку очередную порцию пюре. — Ути, Поличка, ути, умничка.

Холодное безразличие бесило Снежану.

— Одевай Полину! — приказала она. — Мы идем гулять. Нет, стой! Я сама.

Роль хлопотливой матери показалось в тот момент Снежане как нельзя кстати. Она вернулась в спальню. Нервное состояние и желание утереть нос наглой прислуге, заставляло ее торопиться. Почти наугад, схватила спортивный костюм. Раздраженно натянула его на себя. Немного макияжа. Через десять минут дама была готова к прогулке.

Родика, не раз наблюдавшая истеричные порывы хозяйки, не спеша докормила Полину. Поменяла свежий подгузник. Одела девочку в светло фиолетовый костюмчик с капюшоном. К тому моменту, когда Снежана вышла в прихожую, ребенок полусидел в коляске и внимательно изучал пеструю полосу погремушек. Не говоря ни слова, молодая мать взялась за ручки. Выкатила коляску к лифту.

На улице стоял теплый осенний день. Солнце совсем по-летнему рассыпала жгучие лучи, и Снежана пожалела, что не надела солнечные очки. Возвращаться не хотелось. «Представляю, что подумает эта старая ведьма, — фантазировала молодая мать, — „Ох уж эта молодежь! Хорошо, что голову не забыла!“ Нет. Не вернусь, — решила она». Докатив коляску до угла, Снежана снова остановилась. Раздраженно похлопав себя по карманам плотно обтягивающих спортивных штанов, раздосадованная воскликнула:

— Твою мать!

Телефон. Она оставила мобильный телефон на трюмо. «Если припрусь обратно, — думала молодая мать, — эта стерва, наверняка спросит: «Что, нагулялись!?». Снежана представила себе ехидное лицо нинеры. От раздражения ее передернуло. «Нет! И так, старуха от рук отбилась. Я ей такой радости не доставлю! Переть наверх с коляской не вариант»

Женщина осмотрелась. Впереди, метрах в пятидесяти, детская площадка. Именно туда она и направлялась. Под крики и завывания детишек, пообщаться с другими мамашами. Обратно, до подъезда, шагов десять. «Идти на площадку? А если позвонит парикмахер? — рассуждала она. — Не отвечу, подумает, все отменилось, и я попрусь на прием как непричесанная шмара!?» Снежана минуту сомневалась, нервно постукивая ладонью по ручке коляски. Мастер могла позвонить в любую секунду. Время шло, а решение не находилось. Глаза оценивающе бегали от входа в подъезд к игровой площадке. Наконец они остановились на лице дочери. Полина притихла. Широко открытыми глазами наблюдала за сомнениями матери. Взгляд ребенка говорил: «Ну, мать, решайся. Я приму любое твое решение!»

— Доця мамина, — нежным голосом заговорила Снежана. — Ты же у мамы взрослая, да? Посидишь тут две секунды. А за телефоном. Поднимусь, и сразу обратно.

Личико младенца скривилось в недоумении. Еще секунда, и ребенок заплачет.

— Нет, нет Поля, не плач, — продолжала мать. — Я быстро. Маме надо. Посидишь?

Ребенок замер. Судьба маленькой Полины предрешена.

У дверей подъезда молодая мать обернулась в последний раз:

— Я быстро, доця. Бегом!

Девочка проводила мать обреченным взглядом. Будь у Снежаны немного больше сердца, этот прощальный взгляд дочери преследовал бы ее всю жизнь. Всегда и везде. А ночью глаза Полины светились бы адским огнем из-под светло фиолетового капюшона.

***

«Десант! Гребаный десант! Они высадили передовые отряды!» Рыжий с тревогой смотрел на пацанов лихо крутящие педали велосипедов. «Основная волна интервентов пойдет позже! Моя задача — остановить ее!» Рыжий достал из внутреннего кармана потрепанного пальто деревянный брусок. В его воспаленном мозгу, в беспокойном вымышленном мире это был спутниковый телефон, лежащий в кармане военной куртки. В этой нездоровой фантазии ему звонил главный. Не самый главный, конечно. Где он, Коля — диверсант, и где вождь — сам генералиссимус. Непосредственный командир Рыжего — Че Гевара. В самом начале приказы отдавал Фидель, но генералиссимус вскоре арестовал его. И, конечно же, по законам военного времени, поставил к стенке. Коля сам видел, как вождь самолично, заточенной арматурой проколол потухшее и провонявшееся сердце экс-команданте. Его даже не стали ассимилировать, дабы вонь и холод не проникли в тела бойцов.

Если на чистоту, Че, нравился Коли больше. Конечно, приказ есть приказ, и командиров, как и отцов не выбирают. Но солдат революции может иметь свое мнение. Написать его на клочке бумаги, завернуть в трубочку и спрятать в анальном отверстии. Бумага постоянно промокала, и Коля стал записывать рапорты на клочках старых обоев из мусорного бака. Свертки получались внушительными и «укромный» тайничок все время зудел. Но это было ничто, по сравнению с предстоящим нашествием интервентов.

Туман сигарного дыма много лет укрывал Остров Свободы. Не многие знали, Куба последнее прибежище интернационала. Но беляки не дремлют. Какая-та гнида проболталась о секретной маскировке. Вождь призвал всех. Кто трудился в тылу, дымя сигарами, кто работал на заводах, кто неустанно искал новые виды маскировок. Коли выпала доля диверсанта. Ему, как и другим бойцам стерли в спец лаборатории память. Противная процедура. Выдержали не все. Коля помнил некоторых дуриков. Они бродили по лаборатории и занимались ерундой. Некоторых закрывали. Привязывали к кровати. Ученные в белых халатах делали все, чтобы вернуть их в строй. Адский труд белохалатых контролировал сам генералиссимус. Об этом Рыжему, по секрету, рассказал один очкастый толстяк, перед тем как запихнуть в рот горстку разноцветных камушков. Камушки — синтетический сигарный дым, с которым в лаборатории был полный дефицит. А без дыма никуда. Без дыма одна дорога — в Гуантанамо. А там для революционера верная смерть.

Коля первый и пока единственным натасканный диверсант. Накануне отправки в тыл врага, ему прокачали мозг, так чтобы он забыл обо всем, кроме своей миссии. И он растекся. Как насекомое протаранил лобовое стекло грузовика. Его размазало, но не смыло. Теперь он мог протечь везде. Был бы приказ.

Рыжий смутно помнил, как оказался на передовой. Спрятанная куртка американского образца и спутниковый телефон нашлись сами собой. Команданте звонил регулярно. Сам. И ужасно не любил, когда Коля проявлял инициативу и набирал его первым. Ругался, называл буржуазным отсосом, дыркой коммандос или вообще — рыжим кхмером.

Каждый день Коля рисковал жизнью. Что поделать. Как говаривал Дэн Сяо Пин, либо ты мудрец, либо шпион. А мудрый шпион — диверсант. Рыжий ходил по краю. Рисковал жизнью. Да что такое жизнь революционера в гуще интервентов? Он осознал это недавно. Команданте Че отдал приказ добыть для ученных двухколесный танк. Коля, по неопытности, дождался пока враги отошли от брошенных на асфальт машин и пытался утащить одну. Белогвардейцы погнались за ним, отобрали трофей, а потом, долго кидались камнями. Было больно и обидно. Проваленная миссия научила Колю разбираться во вражеской иерархии. Самые мелкие — самые опасные. Однажды, кажется команданте Че, назвал их СС — овцами. Да, да, сокращение от «Суки Сопливые». Аббревиатура как нельзя лучше подходила к описанию. Сделав выводы, Коля принялся следить за старыми «танкистами». Как же раньше об этом не догадался? Старые ездили поодиночке, оставляли танки у магазина без присмотра, да и попадись он им, вряд ли бы стали закидывать камнями.

Служба отнимала все силы. Каждую секунду Рыжий был настороже. От постоянно витавшей угрозы сводило тело и ум. Враги всюду. Везде. Опасные и коварные. Часто притворялись классово сознательными, косили под рабочих и крестьян. Иногда, совсем редко, Коле казалось, что это действительно так. Что многие из них такие же революционеры, борцы за свободу, как и он сам. А малолетние СС — овцы сбивают их с истинного пути. Заставляют служить мировой контрреволюции. Готовить вторжение на Остров. Да, многие из них угнетены, сами того не понимая. Рыжий объяснял реальное положение вещей. Но команданте категорически запретил это делать.

— Ты забыл о своей миссии, боец? — орал тот в телефон. — Каждый должен заниматься своим делом. Отсутствие сигарного дым плавит твою идею, твое призвание, твои мозги. Ежедневно, боец, повторяю ежедневно, дыши дымом. Ешь его, глотай!

И Коля опустился. Стал попрошайничать. Унижаться, просить у врагов. Гордость воина легла на алтарь революции. Он ходил по улицам вражеского города и умолял дать ему сигару.

— Дай, сигару. Дашь? Ну, дай. Дай сигару.

В конечном итоге, кто-то брезгливо доставал из кармана белую палочку и протягивал Рыжему. Да, сигареты ничтожные заменители сигар. Но уж лучше они, чем ничего. Затягиваясь пряным дымом, Коля чувствовал Кубу. Остров Свободы убаюкивал его, возвращая все, что забрала у него борьба. И, черт возьми, эти ощущения стоили унижений челобитья.

В нескончаемых блужданиях и просьбах Рыжий и узнал почему СС-овцы были СС- овцами.

— Хочешь сигару? — спросил однажды СС — овец из тех, кто постарше. Остальные противно заржали. — Пойдем за гаражи, я дам тебе свою. Настоящую Гавану!

Настоящая Гаванская сигара, зарядит Рыжего дымом. Надолго освободит от необходимости унижаться. Ему и в голову не пришло убедиться в ее существовании или хотя бы спросить, откуда она взялась у несовершеннолетнего, которому даже сигареты не продают. Ослепленный и подталкиваемый надеждой, наивный побрел за подростком.

За гаражами, в узком загаженном проходе между металлическими стенами и каменным забором, пацан спустил штаны:

— Отсосешь, дам пачку сигарет и десятку денег.

Блеснула вспышка. Дежа вю. В стертом в лабораториях прошлом, такое уже происходило. Также перед лицом нагло маячил набухающий член. Рыжий вспомнил, как закрыл глаза, представляя, что это всего лишь ночной кошмар. Но нет, это был не сон. Коля попытался вырваться. Несколько пар крепких рук держали его. Когда он заплакал, его стали бить. Затем долго делали больно. Забытая боль прошлого накрыла его. Рыжий не хотел это вспоминать. Ему не нравилось. Он не хотел.

— Пикнешь, уроем!

Коля обернулся. За спиной стояли другие. СС — овцы нагло улыбались. В глазах малолетних садистов блестел не огонь страсти. Бликовал ледяной наст надменности. Рыжий испугался. Белохалатые в лабораториях хорошенько потрудились над его мозгами. В минуты опасности он уже не думал. Он опирался на звериные инстинкты. Его снова будут бить и сделают больно. Спасение пришло само, изнутри, из собственного сознания. Разум автоматический включил режим защиты. Избавление в компромиссе. Сделка между инстинктом и достоинством.

«Это и есть моя миссия. Да, да. Остров Свободы будет спасен. Тяжелый, жидкий дым ублюдков накормит революцию, — думал Коля, муссируя во рту вражескую „сигару“. — Они дураки. Добровольно отдают силу врагам, моим братьям — сынам революции!»

СС — овиц застонал. Рябь конвульсивной дрожи прокатилось по телу. Пацан удивленно опустил глаза вниз, на Рыжего. Громко засмеялся:

— Прикиньте, пацаны. Придурок проглотил. Фу. Контаченый.

Подростки заржали. Коле тоже стало смешно. Не вынимая «сигару», он криво улыбался. Его смешила глупость врагов. Эти идиоты не понимали, их ассимилируют. Да, да. Их просто едят.

Были и другие СС — овцы. Не все. Некоторые просто смотрели. Его не били. Просто оставили за гаражами, стоящим на коленях среди подсыхающих кучек говна.

— Ты не просто поглотил тяжелый, жидкий дым, — объяснял ему позже, по спутниковому телефону команданте. — Жидкий дым — начало начал. Сок жизни. Он, как и обычный дым, попадая в тебя, делает настоящего революционера, защитника свободы.

СС — овцы главные враги. Коля об этом не забывал. Он умолял Че разрешить активные действия. Но команданте был не приклонен:

— Диверсия, всего лишь искра революции. А нам нужен огонь. Ассимиляция превращает наших врагов в топливо. На этом этапе штаб санкционирует исключительно наблюдение. Ждите приказа и продолжайте собирать сведения, агент.

Рыжий самозабвенно, забыв о сне и отдыхе, следил за вражеской ордой. Записывал, классифицировал, анализировал и ежечасно докладывал. Ситуация стремительно менялась и командование должно оставаться в курсе.

— Ассимиляция — это особая акция, — разговорился как-то команданте. — Она сделает из тебя сверхчеловека. А ты, боец, честно скажи: готов ли ты превратиться в сосредоточение витальных аффектов бытия? Готов стать творцом благословенной жизни? Идеального мира? Готов, как и мы, нести ношу ответственности за будущее всех цветочков, зверьков и человечков на обглоданной планете? Готов стать вектором развития?

Коля отвечал честно: «Нет. Еще нет»

— Жди приказа, — обнадеживал его Че. — Разрешить ассимиляцию компетенция вождя.

Рыжий ждал. Продолжал вести наблюдение. В свободное от службы время, по собственной инициативе, затеял любопытное исследование. Секретное. «Чем человечишка старше, — рассуждал он, — тем он безобиднее. Чем моложе, тем эгоистичнее и злее. Значит, иерархия в стане врагов напрямую зависит от роста. А рост и возраст связаны! Вот я вас и раскусил!» Дальнейшие наблюдения подтвердили догадки. Рыжий подробно вел возрастную — ростовую статистику. Особенно интересно военная субординация наблюдалась в троллейбусе. Те, что помоложе, уступали место тем, кто постарше. Но не всегда. Иногда наоборот, старики уступали место совсем мелким. Парадокс! В чем логика? Мотив? Днем и ночью ломал он голову над этим вопросом. Ответ был где-то совсем рядом. Притаился, наблюдает и посмеивается над усилиями искателя. Усилия делались все более и более значительными. Иногда Рыжему казалось, что начальство стало догадываться о его несанкционированной активности. Все равно, напрямую докладывать, агент не смел. Пока. Следовало, для начала, собрать доказательную базу.

Практическое подтверждение сырой теории нашлось неожиданно. Так бывает всегда.

— Пошел вон, алкаш! — орала жирная тетка.

Подключились другие пассажиры троллейбуса.

— Фу, бомжара. Провонял здесь все, — подначивал тетку старикашка с тростью.

Сильные, обижая слабого, вдруг делаются солидарными.

— Позорище! Молодой же еще. Иди работай, лодырь! — орал здоровенный мужик, брезгливо подталкивая Рыжего к дверям.

Дверь троллейбуса отворилась. Мужик, легким пенделем, столкнул бомжа вниз, на асфальт. Коля упал и больно ударился коленом. Но продолжал упрямо молчать. Он знал, если заговорит, они узнают в нем шпиона. Тогда ему конец. Гуантанамо.

— Помогите, пожалуйста, — прозвучал над головой женский голос.

Коля поднял глаза. Плотная женщину средних лет держалась за детскую коляску. Здоровенный мужик, тот, что столкнул Колю с подножки, как по команде, сошел сам. Схватил коляску и поднял ее наверх. На мгновение, перед Колей промелькнул совсем крохотный СС — овиц. Двое взрослых, с почетом и благоговением, с уважительной аккуратностью подняли коляску младенца в троллейбус. И остальные пассажиры как-то засуетились. Наверняка и до этого, и после мелкого будут катать на собственной колеснице, носить на руках и до смерти за него волноваться.

«Вот оно! — осенило Рыжего. — Вот кто у них самый главный. Как же я раньше не догадался!? Идиот!»

Тем не менее, теория оставалась теорией. Для научного обоснования Коля нуждался в чем-то более весомом. А предпринимать что-либо без санкции «Центра», равносильно предательству. И он решился. Решился доложить Че Геваре о своих исследованиях.

— Что вы предлагаете, агент? — спросил команданте, внимательно его выслушав.

Коля отметил для себя, как в один миг вырос в глазах Че. К нему обращались на «вы» и с необычайным уважением.

— «Язык», команданте! Предлагаю взять пленного.

— Мы подумаем! — сухо ответил начальник.

Коля занервничал. Напряжение и фанатичная самоотдача пошатнули его здоровье. А тут еще нерешительность «Центра». Он не выпускал из рук спутниковый телефон. Метался по скверу как тигр в клетке. Наконец телефон зазвонил.

— Позывной «Рыжий», — ответил Коля, почувствовав костным мозгом, что звонит Он.

— Товарищ Рыжий, — заговорил вождь с кавказским акцентом.

— Да, товарищ главнокомандующий. Агент Рыжий на связи! — с трудно скрываемым волнением отметился Коля.

— Перейдем сразу к делу, — Коля услышал, как вождь затянулся из огромной трубки и выпустил струю маскировочного дыма. Даже через трубку телефона Рыжий почувствовал запах ядреного кубинского самосада. — Товарищ Че мне доложил о ваших наблюдениях. У нас возникли сомнения. Скажите вы Übermensch? Только честно, товарищ Рыжий. Нам врать не надо.

— Нет, товарищ С..

— Обойдемся без имен, — перебил вождь.

— Так точно, товарищ главнокомандующий. Разрешите продолжить?

— Я вас слушаю.

— Нет, — уверенно сказал Коля. — Я не сверхчеловек. Пока. Но я чувствую, что готов. Определенно готов.

— Хорошо, товарищ Рыжий, — глубокая затяжка, выдох. — Я лично санкционирую ассимиляцию. Товарищ Че проведет дальнейший инструктаж.

Коля не поверил собственным ушам. Сам вождь, товарищ С …, главнокомандующий, говорил с ним. Мало того, санкционировал инициативу. Как бы далеко не была победа мировой революции, но свою, пусть маленькую, победу Коля Рыжий уже одержал. По лицу пробежала усталая улыбка чемпиона.

Снова зазвонил телефон.

— На связи, — воодушевленно ответил Рыжий.

— Ты не зазнавайся, — заговорил команданте. — Слушай и запоминай. Возьмешь языка. Из рядовых СС — овцев. Ассимилируешь его. По полной. На этот раз без жидкого дыма. Только плоть и кровь. Ты понял?

— Так точно!

— Результат доложишь. И, это. Не затягивай.

«Времени мало! — испугался, и в то же время обрадовался Коля. — Надо действовать. Жидкий дым для педерастов. Сверхчеловеки едят плоть и кровь. Я ассимилирую каждый кусочек его тела, каждую каплю крови. Как лев ассимилирует антилопу. Время пришло! Сверхчеловек — это хищник, все остальное еда!»

У школы, по обыкновению, патрулировали СС — овцы. Они по кругу гоняли свои танки, время от времени бряцая глухими звонками. «Это просто, — размышлял Рыжий, — как с велосипедом. Главное, — взмолился он, — чтобы „язык“ остался один. Чтобы отбился от группы» И бог сверхчеловеков услышал молитву атеиста. В пяти шагах, на асфальтированной дорожке, остановился танк. СС — овиц слез с седла. Наклонился поправить штанину. «Знаки! — решил Коля. — Медлить нельзя» Рыжий взял заранее приготовленный осколок гранитного камня. Выпрыгнул из кустов и оглушил врага. Тело пленного оказалось легким. Легче чем Рыжий предполагал. Перекинул языка через плечо и побежал вглубь парка.

Смеркалось. Осторожность сверх хищника и чутье суперагента не подвели. Незамеченным он добраться до неглубокой лощины в парке. Рыжий давно заприметил укромное пространство под торчащими из берега оврага трубами. Они служили навесом, а бетонная плита, удерживающая массу сползающей земли — стеной. Здесь никто не ходил, даже бродячие собаки. А все из-за запаха. Смрад от канализационных сливов прогонял из этого проклятого место все живое. Только сверхчеловек мог тут находиться.

Рыжий кинул добычу на землю. Гнилая, тухлая вода пропитала почву. Упавшее тело противно хлюпнуло. Коля снял с жертвы одежду и спрятал под бетонную плиту. Ребенок еще дышал. Преодолевая чувства, свойственные обычным людям, безустанно убеждая себя: «Я сверхчеловек, я сверхчеловек…», Рыжий обхватил пальцами острую крышку от консервной банки. Сомнение все же оставались. «Хорош колебаться, — заговорил голос команданте. — Ты должен собраться и решить, к какому из берегов ты пристанешь. Решай!» Коля мешкал. Крышка консервы дрожала в худых, грязных пальцах. Он тяжело и часто дышал. Возбужденные глаза не могли оторваться от еще живого лица. Почувствовав взгляд хищника, мальчик открыл веки. Он так и не понял, что с ним произошло. Только сейчас, разглядев нависшее косматое лицо, ребенок испугался.

Исход определило отражение Рыжего в карих глазах мальчугана. Чаша сомнений иссякла. Коля, суетливым движением, положил ладонь мальчику на глаза. Выдохнув, провел острой крышкой по трепетной шее.

Из вскрытой артерии брызнула кровь. Конвульсии захлестнули тело пацана. Он трепыхался в предсмертной агонии. Чтобы удержать, Рыжий навалился всем своим небольшим весом. Агент подозревал, со стороны это выглядит не прилично — взрослый мужчина прижимается к извивающемуся на земле ребенку. Случайный свидетель мог бы усомниться в репутации революционера. Рыжий этого не хотел. «Я не делаю больно, — внушал себе Николай, пока душа мальчика билась об стены бренного тела, — Ему не больно. Моя сигара в кармане. Я ее не вынимал. Ему не больно. Так надо!»

Скоро, совсем скоро, все закончилось. Коля уловил уголком сознания — теперь перед ним лежит просто кусок бездыханного мяса. Он нервно сглотнул. «Это будет непросто, — подумал он, — куда сложнее, чем я себе представлял». Ассимиляция — завершающий этап задания. Предстоящая трапеза вызвала в нем тошноту.

«Все-таки, — затяжка, выдох, — вы нам соврали? — прозвучал кавказский акцент. — Вы не готовы? Не забывайте, я лично за вас поручился!»

— Да, товарищ главнокомандующий, — произнес Коля приглушенным шепотом, — я не забываю. И я не соврал. Я действительно готов.

Рыжий сглотнул, подавив подступившую горечь. Затем нервно заморгал.

— Пора! — сказал он себе, затаив дыхание.

Консервная крышка сама, как по волшебству, оказалась сжатой в пальцах. Он сделал продольный надрез обнаженной мальчишеской груди. Рука двигалась сама, словно Коля делал это много раз, хотя и не помнил этого. Белохалатые действительно хорошо потрудились над его мозгом.

Первый кусок мякоти он срезал с бедра. Внимательно осмотрел. Было бы лучше пожарить. Мало ли какие паразиты жили в теле пацана. Но здравый смысл настойчиво бубнил: «Времени мало! Действуй». Рыжий впился в плоть зубами и буквально выгрыз первый кусок. Густая кровь размазалось по лицу, толстым слоем став под носом и на бороде. После первого обрезка дело пошло быстрее.

«Ассимиляция естественна» — решил новоиспеченный сверхчеловек. Процесс насытил чувством превосходства над окружающими. Оказался неожиданно приятным и даже симпатичным, если отбросить чванную мораль и прочие устоявшиеся глупости. Коля никогда не испытывал такого. Он погрузился в ад абсолютного блаженства — преисподнюю сверхчеловека.

Зазвонил телефон. Команданте.

— Ну, — довольно спросил Че, — каково тебе в шкуре сверхчеловека?

— Ничего так, — поскромничал Коля. — Прикольно.

— Добро пожаловать в клуб! — торжественно произнес команданте. — Ладно. Теперь о деле.

— Так точно, — Коля вернулся в реальность. — Ассимилированный пленный полностью подтвердил мою догадку. Для любого СС — овца главная цель — будущее. Они живут будущим. Это их фюрер. Ihr Kampf. Ради него они готовы забыть прошлое и не замечать настоящее.

— Это и так понятно, — возразил Че. — Вы говорите об отличиях сверхчеловеков и людей.

— Простите? — недоумевающее спросил рыжий.

— Мы, сверхчеловеки, — терпеливо объяснил команданте, — концентрация прошлого, настоящего и будущего. Для нас не существует времени. Также, как для капли не существует океана, или для секунды не существует вечности. Капля и есть океан, а секунда и есть вечность. Поэтому мы не живем. Живут люди, те, кто придумал себе меру измерения: секунду, метр или килограмм. Сверхчеловеки просто есть! Здесь, сейчас — везде и всегда. Ладно, что по существу?

— Дети, — ответил Коля, не задумываясь. — Это их будущее! Соответственно, в этом весь смысл. Смысл их борьбы.

— Значит, ты утверждаешь, что дети и есть их «Ihr Kampf»?

— Так точно. Более того, мелкие эгоистические твари знают об этом и манипулируют. Целым буржуйским обществом.

— Уничтожим детей — уничтожим будущее, — констатировал команданте очевидное, и неожиданно перешел на истеричный крик. — Das ist Wunderwaffen! Конец обществу эксплуататоров! Ende eines langwierigen Krieges!

— Так точно.

Че Гевара загоготал. В этом долгом и громком смехе звучала вся боль, все лишения многолетней борьбы. И в нем не было величия победителя. В нем была лишь радость освобождения.

— Есть идеи как это сделать? — спросил он, наконец.

— Пока нет, но… Предлагаю ассимилировать одного из их генералов.

— Мы подумаем. Будьте на связи.

Ожидание затянулась. Руководство подошло к вопросу серьезно. Коля времени не терял. Продолжал наблюдать, записывать, сообщать. Каждый его доклад, команданте, выслушивал сухо. Благодарил: «Спасибо за службу, агент!». Затем вешал трубку. Холодность в общении не обескураживала Рыжего. Наоборот. «В любой работе главное добросовестность!» — не уставал он повторять.

Особое внимание уделял коляскам. По какому-то внутреннему наитию, или шпионской чуйке, знал, колесницы рано или поздно станут основным заданием. Эта уверенность напоминала пред чаяние приступа у эпилептика. Он готовился.

Приказ на ассимиляцию генерала, каким бы долгожданным он не был, выполнить окажется крайне трудно. СС — овцы, особенно СС — овки ни на секунду не оставляли мелких тварей без внимания. Наверняка, младенцы осознавали свою уязвимость. И эти статусные самодуры всеми правдами и неправдами заставляли тех, кто постарше, непрерывно себя охранять.

«Ассимиляция генерала СС, — размышлял Коля, — существенный шаг в уничтожений всей вражеской армии. Да, риск велик, но и результаты грандиозны. Это не только подтверждение моей теории. Это победа мировой революции… ну, почти победа. И не забывай: чем младше ублюдок, тем старше его звания»

Время шло. Дни становились короче, а ночи холоднее. Близкая зима вынудила Колю держаться ближе к врагам. Преодолевая страх провала, он сблизился с маргиналами — местными бродягами и алкашами. Команданте одобрил его решение, даже похвалил:

— Верное решение, агент. Объявляю вам благодарность за смекалку. Бродяги, отбросы общества, мизерабле! Никто не заподозрит. Но, агент, не расслабляйтесь! Контрразведка не дремлет. Среди них могут быть провокаторы!

Коля и не думал расслабляться. Осторожность стала его сестрой. И он не был дураком. Американская военная куртка образца 1962 года и спутниковый телефон, конечно же, выдавали его. Но деваться не куда. Приходилось рисковать. Днем действовал по плану — наблюдение, сортировка, анализ, доклад. Вечерами бродил по округе, в поисках возможностей осуществления акции. План не вырисовывался, и это его гнобило. Ночи проводил в кругу отверженных, на заброшенном складе. Рыжий старался держаться тени, прячась в углах, не попадаясь лишний раз на глаза. Бродяги притворялись, что не замечают его. Подозрительно. Коля каждую секунду ожидал провала. Везет не вечно. Необходимо торопиться.

— Ты куда поперся, придурок? — окликнул его долговязый маргинал. Коля не помнил, как его зовут, хотя они были знакомы.

Долговязый ходил за ним по пятам, не упуская из виду ни на секунду. Наверняка контрразведчик под прикрытием. Сейчас, стоя у железной ограды между двумя кирпичными домами, Коля спиной чувствовал, как переодетый враг сверлит его взглядом. Только ждет повода для ареста. Агент вдруг захотел достать телефон и связаться с командованием. Сообщить о провале, о том, что его вот-вот арестуют, будут пытать и наверняка расстреляют. Усилием воли, поборол соблазн. Собрав волю в комок, повернулся к долговязому.

— Товарищ, ты же тоже из пролетариев? Не поддавайся обещанием охранки. Они обманут, — Рыжий не терял надежды перевербовать провокатора. — Не предавай своих братьев по классу.

— Во дебил, — до последнего притворялся долговязый. — Туда, — он указал на двор через ограду, — и не думай соваться. Новострой, это, элитный. Там охранники — звери. Поймают так отзвездячат. Месяц кровью ссать будешь. Забудь. Идем лучше в дальний двор, за палисадником.

«Пронесло, — обрадовался Коля, но виду не подал. — У меня еще есть шанс». Он пошел за долговязым. Уличив момент, достал спутниковый. Связался с командованием:

— Держись, боец! — призвал команданте. — Помни об исторической важности миссии! No pasaran!

На следующий день, избавившись от навязчивой слежки, Коля вернулся к ограде элитных кирпичных домов. «Без сомнений это штаб, — догадался он сидя на корточках у забора. — Охрана, забор. Не зря долговязый провокатор так упорно меня оттаскивал отсюда. Надо немедленно доложить!» Он полез за телефоном, и тут проведение подало ему знак. Слева, из-за угла дома, выкатилась детская коляска. За ней появилась молодая женщина в обтягивающих спортивных штанах. Рыжий метнулся на землю, и, не отрывая глаз, наблюдал за происходящим. Женщина остановилась. Пошарила по карманам. Посмотрела по сторонам. Обернулась. «Осторожная, — подумал Коля. — Бдит. Боже, я знаю, что тебя нет. Ты давно умер. Но если осталась хотя бы память о тебе, или что-то еще, что пока управляет обломками этого мира, дай мне шанс! Не за себя прошу. За всех свободных людей, — Рыжий задумался, на секунду прервав безумную молитву. — И за всех сверхчеловеков!»

Джума возымела действие. Дамочка улыбнулась. Наклонилась к коляске. Что-то пробормотала «боссу». Помотала головой. Виляя задом, отправилась обратно, к подъезду.

Нельзя терять ни секунды. Коля рванул к ограде. Как опытный легкоатлет перекинулся и замер у угла. Опустившись на колени, выглянул. Женщина остановилась у входа. Посмотрела на малютку в коляске. На долю секунды Коля испугался, его заметили. Отпрянул, прислонился к стене, и, глубоко дыша, ждал своей участи. Нет, мертвый бог был на его стороне. Через секунду послышался звук хлопнувшей двери.

— Спасибо, — прошептал он, закрыв глаза

Времени мало. Рыжий вышел из укрытия. Приблизился к коляске. Заглянул. На него смотрели злобные глаза вражеского генерала в парадной светло фиолетовой форме с капюшоном.

— Попался, гниденыш!

Агент схватил «языка» обеими руками. Выдернул из коляски. Генерал, поняв, что попался, предпринял отчаянную попытку спастись. Испуганно, во все горло, заорал.

— Поздно, — разочаровал ее Рыжий, пряча за пазуху армейской куртки.

Обратный пути к ограде проделал в три шага. Перемахнул через нее, и со всех ног побежал в парк. Пленный неистово орал. Это привлекало внимания. Поднимало тревогу. Без сомнений, операция провалится на завершающем этапе. «Обидно!» — подумал Коля, доставая телефон.

— Отлично, агент, — воодушевленно заговорил команданте. — Не подвергайте себя излишней опасности. Я приказываю вам: отключите сирену. Немедленно отключи эту долбанную сигнализацию!

Не выпуская телефон из рук, Рыжий брезгливо извлек пленного офицера. Схватил за крохотные ножки и с размаха стукнул «генерала» об ствол паркового тополя. Удар пришелся в голову. Плачь стих. Для надежности Коля замахнулся еще раз. Что-то противно хрустнуло.

— Сирена отключена!» — доложил Коля в телефон, наблюдая как кровь пропитывает фиолетовый костюмчик. Большими каплями стекала на осеннюю листву.

— Отлично! — обрадовался команданте. — Теперь слушайте меня внимательно. Наши героические ученные обнаружили: для максимальной эффективности ассимиляции необходим отвар. Сварите ублюдка и ассимилируйте. Победа близка как никогда. Вы знаете, что делать!

— Так точно!

Рыжий сунул тело под ободранное пальто и быстрым шагом устремился к заброшенному складу.

Кровь Полины алела на желтых тополиных листьях, отражая скупые солнечные лучи. Через час, Бадди, кокер спаниель пенсионера Бронина, слизал их шершавым языком.

***

— Wunderwaffen у нас в руках, товарищ Че. Доложите главнокомандующему, мера времени у меня. Я… я не могу говорить. Конец связи.

Рыжий спрятал телефон во внутренний карман армейской куртки. Повернувшись спиной к пришедшим на ночевку клошарам, он принялся помешивать ассимиляционный материал. Сотейник кипел на пылающем костре. Стоять над ним было жарко.

— Что варишь, ущербный? — шепелявый дедок склонился над кастрюлей — Супец? Где мясо надыбал?

— Уйди! — закричал Коля, отталкивая бомжа. — Не подходи! Это мое!

— Э, ты чего! — на удивление спокойно отреагировал дедок, отшагнув от костра. — Хорош, баклан. Делиться надо. Вон у тебя сколько. Обожрешься.

Заметив в сотейнике плавающие куски мяса, мужичек судорожно сглотнул слюну.

— Э, братва! Вы чего молчите? — он посмотрел на сотоварищей, лениво рассаживающихся по своим обычным местам.

Не получив ни одобрения, ни поддержки, дедок предпринял еще одну попытку.

— Отойди, безответный…

— Мое! — во все горло заорал Коля. — Мое!

В голове Рыжего бушевал ураган. Столь близкая победа ускользала из рук. Даже угроза полного провала и срыв всей миссии не останавливало его. Это была его ассимиляция, его шанс вернутся на Кубу, его входной билет в клуб избранных, в лигу сверхчеловеков.

— Уйди! Не подходи! — он продолжал отпихивать наглого дедка.

На этот раз, нахал не отступил. Дедок, как упрямое животное, уперся ногами в засыпанный обломками пол сарая. Вцепился руками в лохмотья пальто соперника и не отступал ни на шаг. Коля тоже не сдавался. Схватив мужика за подолы старенькой форменной куртки-фуфайки с надписью «SunNet. Provider to magic», упорно пытался сдвинуть наглеца с места. Безрезультатно. Остальные бомжы, без особого интереса, наблюдали за схваткой. От возмущения и потуг лицо Рыжего покраснело. Кожа под слоем грязи сливалось с цветом растрепанных волос. Дедок же напротив, ехидно улыбался. Он почти не прилагал усилий и откровенно насмехался. Увидев издевательский оскал, терпение Коли лопнуло. Освободив правую руку, он замахнулся и огрел деда не сильной, но обидной оплеухой.

Воровская иерархия основана на силе и решительности. А у бывалых сидельцев и без того пониженный самоконтроль. Поэтому они чаще остальных нарушают закон. Светский закон. В то время как блатные понятия обязывают к противоположному. Дедок — зек со стажем поступил так, как привык, как должен был. Освободившись от некрепкого захвата, он наклонился и схватил первое, что попалось под руку. Большой осколок красного кирпича.

На долю секунду, в безумных глазах Рыжего промелькнула искра разума. Слабые люди называют искру разума страхом. Дедок часто видел такое. Слишком поздно. Без единого сомнения, зек наотмашь занес осколок. Удар получился хлестким и пришелся прямо в больной висок Николая. Острым краем. Испуг так и застыл на лице. Рыжий упал. Дедок, не спеша, словно гладиатор, ожидающий одобрение публики, опустился коленом на грудь поверженного. Следующие несколько ударов были лишними. Коля Рыжий был уже мертв. Оба мира, наш и тот, в котором он жил, погасли одновременно. Кто знает, в каком измерение он оказался? В несуществующем раю, который искал, или в аду, где жил.

— Жмудик конченый, — выругался дедок, вставая.

Выкинув окровавленный камень под стенку, наклонился к кипящей кастрюле:

— Ммм, пахнет рахманно! — подобрав пустую консервную банку из-под шпрот. Поддев рукав, вытер из нее грязь. — Налетай, братва!

Зачерпнул консервой жижу из сотейника.

— Ф, а… Горячая, падла! — дедок нетерпеливо задул на банку.

Через секунду, посчитав, что суп достаточно остыл, меленькими глоточками, медленно выпил.

— Ааа, овощей не хватает. И соли! — он зло посмотрел на труп товарища. — Баклан!

Бомжи медленно оживали. Некоторые повставали со своих мест и, опасливо косясь на тело Коли Рыжего, подходили поближе к костру.

— Ну, чего вы! — подбадривал дедок. — Давай, давай. Вкусно.

Зек поискал что-то под ногами. Поднял палочку и, поковыряв в кипящей кастрюле, поддел кусок мяса. Зашипел и плюхнул его в консервную банку. Нетерпеливо задул, приговаривая:

— Ах, мясцо. Барно, братва! Ништяк.

В два укуса, помусолив недолго беззубым ртом, проглотил почти целиком. Товарищи, смотрели с недоверием. Устоять перед соблазном оказалось невозможно. Один из них, в вязанной шапке с узорами, подобрал использованную палку и принялся ковыряться в вареве. Выискивал кусок побольше. Его примеру последовали остальные.

— Эй, что тут? — спросил неопрятный мужчина с глубоким шрамом на левой щеке.

В пяти шагах от костра, присыпанная камнями и другим строительным мусором, алела куча выпотрошенных останков. В кровавом нагромождении фиолетовым цветом выделялся детский костюмчик.

Почти одновременно с вопросом мужика прогремел хриплый крик. В следующее мгновение перешел в неистовый вой:

— Аааа!

Бородач в красной куртке с заправленным поясом, не оглядываясь, спотыкаясь об камни, отступал от кипевшей кастрюли. Ужас на грязном лице означал не больше, не меньше, чем неразорвавшуюся в его пальцах гранату. Но в вытянутой руке, насаженной на палке, висел кусок побелевшего мяса. По крохотным пальчикам с ноготками, набухшей пяточке узнавалась детская ножка.

По причине невероятности, этот очевидный факт доходил до бродяг постепенно. Первым из ступора вышел мужик со шрамом на лице. Он подбежал к костру. Ударом ноги опрокинул сотейник. Огонь зашипел. Жидкость растеклась. Пар от кипятка развеялся, и на полу, среди осколков камней, кусков штукатурки, шифера и другого мусора, предстала жуткая картина: серая плоть переваренного мяса ошметками отрывалось от костей. В адской массе четко проявлялись маленькая, детская ручка, со скрючившимися пальчиками и обрубок второй ножки.

***

В мерцающем свете огня, пробивающегося из металлической бочки, лицо Фили казалось особенно бледным. Дедок нехотя улыбался, но было заметно, он не разделял всеобщего веселья:

— А, Филька-то не выблевал ничего! — ржал мужик напротив. — Все блевали как подорванные. А этот хоть бы хны. Не впервой, видать. А, бродяга?

— Что продукт переводить? — процедил дедок. — Я ж не при делах!

— А что с трупом? — решился спросить Виру.

Но ответа на этот вопрос не получил. Бомжи, как тени, разбрелись по углам своей поруганной обители.

Вечер в компании вагабундов продолжился своим размеренным, несуетливым чередом.

Долговязый подвинулся ближе к дамочке в и обнял ее за плечи. На опухшем женском лице мелькнула приторная улыбка. Затем появилось брезгливое выражение прожженной кокетки.

— Отвянь!

Дама попыталась отстраниться. Мужчина не сдавался, крепче прижимаясь к подруге.

— Не вкуриваешь? Отвянь, говорю!

Женщина повернула измятое пьянством лицо к неудачливому кавалеру. В лучах костра Виру заметил, при каждом слове из беззубого рта брызжет слюна.

— Да ладно, Маха! Идем … — продолжение фразы блогер не расслышал. Долговязый галантно склонился к дамскому уху.

— Нет! Не раздупляешь что ли? — женщина снова оттолкнула ловеласа. Но сделала она это неохотно, дослушав трепетный шепот. Ясно, ее противление театрально преувеличено.

Виру усмехнулся. Незатейливый флирт двух отверженных. Неожиданная мысль блеснула в ночи простотой. «Любовь не имеет ничего общего с красотой! Эти понятия соревнуются в субъективности! Однозначно одно: и любовь, и красота в состоянии спасти лишь идеальный мир. Хотя чего его спасать если он идеальный? Наш же современный, далекий от совершенства мир удерживает от падения страсть — животный инстинкт размножения»

Из-за пылающей бочки, появился мужик в шапке ушанке. В свете пламени Виру разглядел на щеке ужасный шрам. От подбородка к виску под шапку простиралась старая рваная рана. Когда мужчина заговорил, блогер понял, это тот самый голос из невидимой темноты. Именно его слово имело окончательное значение в этой маргинальной компании. О том, что главный здесь он говорил и его внешний вид. Относительно чистая, а главное целая, хоть и не новая куртка, джинсы, высокие, теплые ботинки. Шапка ушанка смотрелась нелепо. Зато мужчина не мерз как остальные.

— Есть курить? — спросил он, присаживаясь на корточки.

Блогер достал початую пачку сигарет и протянул мужчине.

— Можно две? — спросил тот с напущено наглой вежливостью.

— Бери все, — уступил Виру. Со «старшим» необходимо «дружить»

— Благодарствую!

Мужчина закурил. Встал. Прошел куда-то в темноту и вернулся с деревянным ящиком. Пристроив ящик рядом с гостем, сел.

— А ты Пакле кем приходишься? — спросил он, громко выдыхая дым.

— Никем, — честно ответил парень. — За меня попросили из муниципального совета. Я для них пишу.

— В натуре, можешь разначить байку этого чертогона? — он кивнул на долговязого. — Порожняк это. Всей капеллой в отказ пойдем.

— Ну, я не выдаю своих источников, — успокоил его Виру. — Да и кому сейчас интересны источники?

Мужик одобрительно кивнул. Затянулся и щелчком отправил окурок в полет.

— Правильные люди имеют правильную жизнь, — сказал он, пряча руки в карманы. — А за неправильную — имеют.

— Верно, — согласился Филя, — за беспредел по-любасу отымеют. Фарт. Помню, был у меня кореш, еще до последней ходки. Аполлинарий. Безобидный, как моя разбитая бабка…

Факел

«Боже, почему со мной?! Почему это происходит именно со мной!» Сергей вознес глаза к потолку. Подходящее определение последних событий еще не сформулировалось в его сознании.

— Нет, — неожиданно произнес он вслух. Опасливо оглянулся по сторонам.

Никто из гостей в холле отеля не обратил на него внимания. Кому в современном мире интересен человек, ведущий диалоги сам с собой? Каждый имеет право на безумство.

«Это происходит не со мной, — про себя произнес мужчина. Пересохшие губы беззвучно зашевелились. — Это с ней…» Мысль о пятилетней дочке, о его маленькой принцессе, уже который раз насосом поднимала горький комок с самого дна желудка. Поднявшись до горла, этот ком расщепился на молекулы и вырвался наружу в виде слез, брызнувших из глаз. Мужчина сжал тонкие губы и полез в карман за носовым платком.

«Перестань, слабак! — ругал он себя. — Эта дура точно что-то напутала. Или преувеличила». Ночь без сна далась Сергею дорого, и, однозначно, добавила добрую прядь седины в его редеющую шевелюру. Он увидел это утром, в зеркале лифта. Вечером ее не было.

Командировка не задалась с первого дня. Подрядчики опоздали с твердотопливными узлами когенерационной установки. Сроки сдачи теплиц однозначно придется перенести. Он, как ответственный за энергетическую часть, сделал все, что было в его силах. В конце концов, нарушения графика не его вина. И юристы компании без труда это докажут.

Накануне, войдя в уютный номер, Сергей налил себе глоток коньяка. Расположился в кресле у письменного столика, закинув ноги на полуторную кровать. Комната, хоть и не большая, но достаточно комфортная. Военная служба приучила Сергея к скромности в быту. Усталость давала о себе знать. Тяжелая голова никак не могла отдать телу приказ расстегнуть, наконец, верхнюю пуговицу сорочки, и развязать узел галстука. Предстояло еще сделать несколько звонков: в головной офис, поставщикам гребанных котловых топок и, наконец, домой, жене и дочке. Но сначала он просто обязан снять гнетущее раздражение. Иначе ругани, криков, ссор не избежать.

Коньяк приятно свел полость рта и уютным теплом разлился по телу. «В конце концов, не так все и безнадежно…» успокаивал он себя, смакуя первые симптомы легкого алкогольного опьянения. На столе задребезжал мобильник.

— Алло, Сережа! — голос жены звучал обеспокоенно.

Илона, супруга, моложе Сергея на двенадцать лет. Это его второй брак. Первый распался в, казалось, уже далекой молодости. Женился курсант Волынец на последнем курсе училища. По дурости. И друзья, и коллеги, и командиры оказались сотню раз правы, отговаривая его от столь легкомысленного поступка. Но, любовь не знает препятствий. И разума. В этом молодой лейтенант убедился сразу же после распределения. Предстояла служба на севере. Ксюша отказалась ехать в далекий гарнизон. А еще через полгода они развелись. По почте. Больше Сергей ее не видел.

Вторую, «крайнюю» жену, Сережа встретил по выходу на пенсию. Еще не старый отставной военный летчик не думал о семье. Оказавшись в отставке, они с сослуживцем выкупили небольшой цех по производству котлов. Предстояло многое перестроить, модернизировать, организовать. Да и теоретическую часть не мешало бы подтянуть. Илона заведовала канцелярией муниципалитета. Связь с ней, по началу, была для Сергея мимолетной и во многом «по расчету». До тех пор, пока не выяснилось, что женщина беременна.

Разбитое в юности сердце молчало. Разум, наученный горьким опытом, не рисовал в семейной жизни никаких перспектив счастья. Все изменила дочка. Сергей вспоминал ту секунду, когда впервые взял Алису на руки с замиранием сердца. Младенец, плотно укутанный в пеленку, истерично вопил, пытаясь высвободить из плена хотя бы одну ручку. Просторный коридор городского роддома эхом разносил этот писк. «Молодой» папаша неловко перехватил кричащий кокон из рук пышной акушерки.

— Поздравляю! — обыденно сказала женщина звонким голосом.

Почувствовав крепкие мужские руки, младенец замолчал. Алиса широко открыла голубые глаза, украшенные длинными подкрученными ресничками и пристально, глазами Бога, посмотрела на отца. Ее алые губки разошлись в широкой беззубой улыбке. Именно в тот момент Сергей и понял, эта маленькая женщина, и есть любовь всей его жизни. Ради нее он был, есть и будет. Ради этих голубых глазищ он морозился на северном аэродроме. Ради них превозмогая перегрузки в тесной кабине боевой машины, ежесекундно рисковал жизнью и здоровьем. Ради этой голубоглазой, беззубой крохи, не смотря ни на что, он будет уважать ее мать, будет заботиться о них обеих. Будет работать по двадцать часов в сутки, лишь бы главная женщина его жизни ни в чем не нуждалась. Это, наверно, и есть любовь.

— Да, Илона! — произнес он устало, поддев носком правого ботинка, пятку левого. Ноги ныли от боли. — Если не срочно, я перезвоню тебе через час.

Посмотрев на часы, Сергей поправился:

— Через полчаса. Алиску не укладывай, хочу с ней поболтать.

— Алиса в больнице, — всхлипнув, сообщила супруга.

Усталость мигом слетела. Сергей в мгновение опустил ноги и приподнялся.

— Как в больнице? Что случилось?

Вместо слов в трубке слышались лишь всхлипы и унылые завывания.

— Да не реви ты, … — чуть не вырвалось «дура», но Сергей удержался, помня об обещании если не любить, то хотя бы уважать мать Алисы. — Доложи, что случилось. Спокойно, без истерик.

Женщина непослушно продолжала рыдать. Терпение покинуло мужчину. Грубым армейским тоном он закричал:

— Перестань реветь! Баба! Вытри слезы и докладывай.

Крик привел супругу в чувство и вернул ей ощущение реальности.

— Я не знаю! — почти спокойно ответила она, но голос подвел на последнем слоге.

— Так. По порядку! — приказал Сергей. — Перестань реветь, я сказал!

— Да, да, — женщина задержала дыхание, пытаясь вернуть самообладание. — Она вяленькая была. Думала простуда. Решила в садик сегодня не вести. Остались дома.

Три недели назад, когда Сергей улетал в командировку, Алиса действительно казалась бледной и усталой. «Мало ли» — подумал он, не придав этому значение. Горлышко не красное, соплей нет, температуры тоже. А дергать каждый раз врача, по пустякам, не стоит.

— Надежде Петровне звонила? — спросил он, вспомнив про педиатра.

— Ну, конечно, — обиделась супруга. — Часа три как ушла. Послушала, пощупала. Сказала, легкие чистые. А бледненькая из-за авитаминоза. А то, что небольшая температура ничего страшного. Беспокоила ее родинка. Сказала показать дерматологу.

В памяти Сергея всплыл образ «цветочка» его принцессы. На шее девочки, ниже затылка, ангел нарисовал крохотный бутон тюльпана. Светло коричневое овальное пятнышко не больше сантиметра, сверху обрамлял неровный зигзаг. Под волосами родинка была почти незаметна. Вечерами, когда Сергей укладывал малютку спать, она любила ложиться на животик, а отец гладил спинку, исполняя сказку-массаж «Рельсы, рельсы. Шпалы, шпалы. Ехал поезд запоздалый». Девочка хихикала, елозила и обиженно хныкала, когда сказка заканчивалась точкой в неизменном письме «Дорогой жене и дочке». Окончательным штрихом был нежный поцелуй. Отец чмокал цветочек на шее

— Теперь, ваше величество, я поцелую твой цветочек, и ты сладко уснешь. Сладко, сладко!

И отец ласково прикасался губами к необычному родимому пятнышку.

Он прикрыл глаза, вспоминая эти поцелуи, и спросил сдавленным голосом:

— Какая родинка?

— Та самая, — ответила супруга, — на шее. Тюльпанчик.

— Что с ним не так?

— Покраснел. Я на прошлой неделе заметила. Припух. Стал почти черным. Алиса чесала его без конца. Я думала, она натерла родинку воротничком свитера. Знаешь тем ее любимым, шерстяным? С Фроузен?

Сергей знал этот свитер. Дочка готова даже спать в нем. Родители переживали за тот момент, когда девочка вырастит из него. «Будет вселенская трагедия!» — шутил отец.

— Может аллергия? — предположил он вслух.

— Может! Я и так хотела идти к врачу. А тут … — женщина снова рарыдалась.

— Илона, что произошло с нашей дочерью? — чеканя каждый слог, спросил Сергей.

— Я… я не знаю, — лепетала супруга. — Я ее искупала. Под душем. Вытирала полотенцем. Отвернулась за халатом, а …. а Алиса на полу лежит, без сознания и … — слезы брызнули снова, — судороги! Боже, я этого не вынесу! Сережа, приезжай скорее.

— Илона! Возьми себя в руки, — приказал он. — Куда ее повезли?

— В детскую, — сквозь слезы отвечала женщина. — Мне запретили с ней ехать.

— Не будем терять время. Я звоню Стёпе. Он подключит людей. А ты успокойся и, будь на связи.

Бессонная ночь, проведенная в ожидании хоть какой-нибудь информации, сказалась самочувствии. «Хоть еще и не старость, но уже и не молодость!» — думал он теперь, сидя в холле гостиницы. Ночью, когда выяснилось, что состояние девочки, его принцессы, тяжелое, он заказал билет на ближайший рейс. За пять часов до вылета, сдал номер, рассчитался и уселся в холле, ожидая такси. Степан, его друг и партнер по бизнесу, обещал связаться, как только врач закончит обследование.

— Утром будет главный спец. Но, Серый, поверь, мы всех на уши поставили. Там, анализы, томографии –мурографии, рентгены, все делают. Короче, надо подождать до утра. Утром будет ясно.

Настало утро. Сергей сидел в кресле. Нервно дергал ногой, как конь копытом, торопясь в путь. Ждать сил не оставалось. Опустив глаза, тем самым закончив очередную молитву, напоминающее самобичевание, достал из кармана телефон. Номер Степана стоял первым в списке вызовов. Почувствовав нервозность Сергея, телефон завибрировал. Мужчина нажал на экране зеленый кружок.

— Говори!

— Ты хоть час поспал? — заботливо спросил Стёпа. — В нашем возрасте…

— Слушай, брат, не томи. Говори, что там?

На том конце молчали. В динамик слышалось лишь негромкое дыхание.

В холл вошел небритый мужчина в бордовой куртке и кепке. С порога крикнул:

— Такси в аэропорт!

Не отпуская трубку, Сергей поднял руку и подозвал таксиста. Указал на чемодан и пошел к выходу.

— Короче, Серый, — без сомнений на том конце бушевал ураган сомнений. — Давай, тебе лучше врач позвонит. Я боюсь что-то набуровить. Термины там хитрые, или еще чего. Врача зовут…

— Степа, что с моей дочерью?

Он уже стоял на улице и следил за тем, как таксис укладывал в багажник чемодан.

— Он тебе позвонит. Прямо сейчас. Все давай!

Связь оборвалась. Беспокойство и усталость перемешались с нарастающим гневом, создавая взрывоопасную смесь. Обычно этот коктейль зовется «Безумная ярость». Но главным ингредиентом была и оставалась беспомощность. Находясь здесь, вдалеке от дома, мужчина не в состоянии контролировать события. И это раздражало больше всего. Там, в небе, в кабине сверхзвукового истребителя, он научился держать все, абсолютно все, под контролем. От этого зависела его жизнь. Но прежде всего, полковник Волынец научился контролировать себя. Это самая трудная и, в тоже время самая важная задача.

Мужчина несколько раз подкинул на ладони телефон. Еще мгновение и он швырнет аппарат об стену. Нет. Эту ситуацию он контролирует. Положив телефон в карман пиджака, сел в такси.

«Ничего, — думал он, пока таксист выруливал на бульвар, — через три часа я буду дома и, все встанет на круги своя. Так растут дети, — убеждал он себя. — Иногда не слушают, иногда шалят, иногда болеют. Я и так получил от Бога больше, чем просил. Спасибо, Тебе. И извини, что беспокоил по мелочам. Клянусь, беспокою тебя в последний раз. Но только пожалуйста, сделай так чтобы…»

Молитву прервала беспокойная вибрация телефона. Звонили с незнакомого номера.

— Алло, — ответил он, подсознательно надеясь, что это не врач, а кто-то из подрядчиков. Было бы кстати выплеснуть на кого-то коктейль безумной ярости.

Это был врач.

— Здравствуйте, Сергей Иванович! Я, доктор Стеклов, лечащий врач Алисы, вашей дочери.

— Да, доктор. Спасибо что позвонили. Что с ней?

Доктор вздохнул:

— Извините, — мужчина прокашлялся, — у меня плохие новости.

Мир, который полвека окружал Сергея, треснул. В одно мгновение. Как разбитое зеркало. Привычная гладь покрылась уродливыми морщинами. Разделилась на миллиард осколков. Те, в свою очередь, рассыпались со скоростью звука. Но вместо того, чтобы оказаться кучей отлетышей, прямо в воздухе превращались в дым.

— Доктор, говорите прямо, — Сергей, наконец, проглотил ком в горле.

— У вашей дочери нодулярная меланома, — произнес доктор печальным голосом.

— Это лечится? — не сдавался Сергей. — Скажите, что надо? Лекарства, деньги, операции?

Мужчина не понаслышке знал подлость надежды. Он тысячу раз спотыкался и больно ранил себя об эту обманчивую корягу. И каждый раз, вставая, обещал себе: «Никакой надежды, только уверенность!»

— Ситуация сложная, — после недолгой паузы заговорил Стеклов. — Лечение, конечно же необходимо, и мы его уже начали…

Доктор снова замолчал. Затем, собравшись духом, решительно заговорил.

— Мне тяжело об этом говорить. Нодулярная, или узловая меланома это… это рак.

— Рак? — удивился Сергей. — Доктор, вы бредите! Ей пять лет. Алисе пять лет! В таком возрасте не бывает рака!

Сознание отставного военного до конца, до последнего патрона, боролось с действительностью. Даже если единственным оружием в этой проигранной битве оставалось отрицание.

— Увы, — вздохнул врач. — Бывает. Не так часто, к счастью.

— Так, уважаемый! — голос Сергея наполнился металлом. — Скажите, вы вообще имеете представление, о чем говорите? Или… Может лучше отвести Алису в другую клинику? За границу?

— Я не буду вас тешить иллюзиями, Сергей Иванович. Отвести, конечно, можно. Но, прогноз строго отрицательный. У девочки крайняя стадия. Метастазы проникли в мозг…

— Доктор, — закричал обезумевший отец, — вы дурак? Какие нафиг метастазы? Алиса здоровый ребенок. Она чувствовала себя великолепно. Что вы с ней сделали?

— Сергей Иванович, — спокойно продолжил врач, — приезжайте ко мне в клинику. Мы обо всем поговорим.

Коктейль «Безумная ярость» перевалил через край. Вылился в форме едрёного окопного мата. Даже видавший виды таксист почувствовал себя нежной первоклашкой в школе русской ненормативной лексики.

Пройдя регистрацию на рейс, Сергей нетерпеливо пристроился на неудобное кресло в зале ожидания, открыл ноутбук и принялся изучать поставленный диагноз. Да, действительно узловая меланома оказалась одной из самых агрессивных форм рака кожи. Болезнь проникала внутрь тела незаметно и пускала свои смертельные клещи в жизненно важные органы. Ее симптомы трудно заметны. И она протекает очень быстро. Стремительно, съедает человека за полгода.

Постепенно, нелепый вопрос «Где она его могла подцепить?» сменился старым, потрепанным, и от этого более нелепым: «Почему она? Почему заболела именно моя дочь?»

— За какие грехи, Боже?! — бубнил он себе под нос, сидя пристегнутым к креслу самолета. — Да, я не святой. Накажи меня. Пощади ее.

Сосед косился на бурчание мужчины, но заговорить не решался. В конце концов, самолет самое подходящее место для молитвы. Учитывая нескромность современных попов, намного лучше церкви. И слава богу, молитва не на арабском.

— Почему она? — тихо спрашивал создателя Сергей, — Боже! Ты только сотворил ее на радость… Зачем так рано забирать? Забери меня. Прошу, оставь ее жить!

В этом отчаянии, прося Всевышнего о милости, Сергей отдал всего себя. Остальное: радости и невзгоды, чаяния и беды ушли на второй план. Там им и место. Мелочность давешних переживаний стыдили его, как подростка стыдит занятие онанизмом. Но сожалеть поздно. Жребий брошен. Ему выпала черная метка. Счет за все, абсолютно все ошибки. И за те, в которых он раскаялся, и за те которые и не понял. «Каждая секунда на этом свете, — размышлял мужчина, — урок. Выучил урок, сдал контрольную — шагаешь дальше. Нет — жизнь возвращает тебя снова и снова к одним и тем же граблям, тыкает об них, как щенка, пока не усвоишь тему. В этом, наверно, и есть смысл жизнь!»

За размышлениями Сергей и не заметил, как погрузился в беспокойный, ужасающий сон.

Ему снилась Алиса. Он ведет указательными пальцами по ее нежной спинке.

— Рельсы, рельсы. Шпалы, шпалы.

Девочка гогочет, дергается, извивается всем телом. Вдруг, проходя по затылку, палец натыкается на что-то горячее. Горячее настолько, что Сергей рефлексивно отдергивает обожженную руку. Второй, здоровой рукой, в панике убирает с шеи дочки рыженькие волосы и видит на бледной коже, родимое пятно — его любимый цветочек, бутон тюльпана. Теперь он теперь буро алого цвета. Сергей вдруг осознает, это совсем не цветок. Это костер. Чаша факела. Огонь. Да именно это пламя и обожгло указательный палец. «Она горит! — понимает он. — Она много лет сгорает изнутри. С самого рождения. А мы не замечали. Сейчас огонь вырвался наружу. Родинка — это предупреждение. Знак огня. Огонь вокруг ее ангельской головки!»

От ужаса Сергей проснулся. Паника никуда не ушла. Он рассеянно огляделся по сторонам, не понимая, где находится. Сознание возвращалось с неохотой, как недобросовестный должник возвращает давнишний долг.

— Черт! — громко выругался он, натирая кулаками усталые глаза.

Горечь бытия вернулась. Сергей откинулся на спинку сидения. Посмотрел в иллюминатор. Белоснежная перина облаков раскинулась до самого горизонта. Но умиротворенность свойственная близости к Господу, не подействовала на измученного переживаниями отца. Тревожный сон не выходил из головы. «Огонь вокруг головы!» — эта фраза кружилась в усталом сознании как назойливая муха, пока, наконец, не извлекла из пучины прошлого жалящие воспоминания.

Его звали Антон. Странный белобрысый мальчуган. Держался особняком. В типичном небольшом городке советской окраины друг друга знали все. И, следуя догмам тогдашней идеологии, делили всё и вся на крайности: либо любили, либо ненавидели. Антона просто игнорировали, боясь, или вернее опасаясь его. Так, как опасаются лишайного кота или бородавчатой жабы. Почему? Никто не знал. Просто так было принято. Да и белобрысый отшельник, судя по всему, не сильно переживал из-за своего одиночества. Нет, пацанов он не чурался. Выходил во двор, гонял на велике. Иногда, когда не хватало игроков или на подмену, играл в футбол. Да и водились с ним тоже «на подмену», если больше не с кем было гулять. Ну, например, бывало, отправляли детишек в пионерлагерь, и так совпадало, что пол двора уезжало в одну смену. Или, иногда, шли всей толпой к кому-то смотреть телевизор: «В гостях у сказки», «Ну, погоди!», «Приключения электроника», неважно, а тебя домой загнали. На пять минут, в магазин сходить или мусор выбросить. Получается, отбился от друзей и слоняешься по двору один одинешенек. В такие вот моменты и приходилось дружить с Антоном. А еще хуже, когда что-то не поделил с пацанами, или подрались. На неделю, а то и больше выпадаешь. Остается лишь одно, на зло другим дружить с белобрысым. Да и не дружба это была. Так, бродили вместе по городку и придумывали себе занятия.

Сергей уж и не помнил, по какой причине ему пришлось в ту неделю «кентоваться» с Антоном. Да это и не так важно, учитывая ужас случившегося в ту неделю.

— Ты кем хочешь стать, когда вырастишь? — спросил Антон, бесцельно ковыряясь палкой в пыли под ногами.

— Летчиком, — ответил Сергей.

Они сидели на лавке у подъезда девятиэтажки. Антон с одного края, Сергей с другого. Неприятный запах, источаемый подростковым телом Антона, был еще одной причиной из-за которой с ним редко общались. Этот запах пота, дерьма и мочи до сих пор стоял в носу Сергея. Разница в пару лет, Антон был старше, пока еще скрывала от Сережи тяготы переходного возраста.

— А, классно, — отвлеченно поддержал разговор Антон. — А ты на чем будешь летать? На бомбардировщиках или истребителях?

Очевидность ответа возмутила Сергея:

— Конечно на истребителях! Я что дурак, что-ли? Из истребителя в любой момент пересядешь на бомбардировщик. А наоборот, переучиваться надо.

— Ну, да, — согласился белобрысый, и решил блеснуть эрудицией. — Там же скорости совершенно разные.

Сергей не стал вдаваться в подробности. Для него и так все было очевидно.

— Кстати, — воодушевился Антон. — А ты в курсе, что в истребители берут только с отличным вестибулярным аппаратом?

— А то, — Сергею не показал своего невежества.

Он согласился с приятелем, не понимая, о чем тот говорит. Упасть лицом в грязь перед каким-то «Антоном» не допустимо.

— Я читал в «Технике молодежи», у Гагарина вестибулярный аппарат был как у кошки, — вдруг заявил белобрысый.

Сергей высокомерно усмехнулся, как прожженный знаток вопроса.

— Получается, — дальше рассуждал Антон, — как бы его не подкинуть, он приземлился бы на ноги?

Сергей проигнорировал это явное утверждение. Понемногу стал догадываться что такое «вестибулярный аппарат»

— Даже если бы, например, выпрыгнул из самолета, он бы кувыркался, кувыркался в небе, — Антон вертел ладонью перед лицом, демонстрируя, как бы кувыркался Гагарин, — и у земли сгруппировался и, хоп. Приземлился на ноги.

Настала очередь Сереги продемонстрировать глубокие знания вопроса.

— Балда! Ты про парашют слышал? — он горько усмехнулся, поражаясь глупости собеседника.

— А если без парашюта? Кошки же без парашюта. И всегда приземляются на лапы.

— Если выкинуть из самолета без парашюта, любой разобьется.

Антон задумался. Через минуту он встал и заявил:

— Пошли.

— Куда? — удивился Сергей.

— Проверить надо. Проведем эксперимент.

Делать все равно нечего. От скуки Сережа готов потерпеть глупые эксперименты белобрысого. Пацаны обошли дом. Идя по палисаднику, Антон объяснял:

— Кошка падает всегда на лапы не случайно. Она амортизирует падение.

«Еще одно непонятное слово, — думал Сергей. — Этот пацан, по ходу, ботаник». Он с некой опаской посмотрел на приятеля. Тот шагал, уткнувшись лицом в землю. Казалось, еще немного и подросток пропашет своим длинным носом борозду.

— Мы это проверим.

— Как? — спросил Сергей.

— Сейчас увидишь.

Подошли к третьему балкону. Весь двор знал, под этим балконом девчонки организовали «кошкин дом». Дворовая Муся разродилась шестью котятами. И «мать» вместе с выводком поселили здесь, под балконом, в коробке из-под пылесоса.

Заметив пацанов, кошка не испугалась. Даже наоборот. Решив, что маленькие люди принесли еду, замурчала. Все шесть, еще слепых котят, прильнули к пузу матери. Пищали. Искали источник еды.

— Привет Муся! — поздоровался Антон. — Малых брать не будем. Может, вестибулярный аппарат еще не натренирован. Муся, Муся, кыс, кыс, кыс.

Он поманил пальцами кошку. Та лишь громче замурчала, но с места не сдвинулась. Кормление чада, важнее.

— Иди сюда!

Антон залез под балкон и нырнул руками в коробку. Не обращая внимания на протестующий писк котят, он обхватил Мусю ладонями. Потащил к себе. Кошка не сопротивлялась. Она была слишком усталой, и слишком доверяла людям.

— Что ты делаешь? — удивленно спросил Сергей.

— Я же говорю, эксперимент!

Белобрысый пошел обратно к подъезду. Сергей начал подозревать неладное, когда они оказались в лифте.

— Что ты собираешься делать? — повторил он вопрос.

— Ничего, — равнодушно ответил Антон. — Мы отправим Мусю в полет. Она приземлится на лапы и побежит к своим котятам. Это докажет мои предположения.

— Ты что, дурак? — запротестовал Сергей. — Она же разобьется? Отпусти кошку!

— Не бойся, не разобьется, — уверил его Антон. — Вот увидишь!

Лифт остановился на последнем, девятом этаже. Антон с кошкой на руках вышел на лестничную площадку. Сергей остался на месте. Заметив нерешительность приятеля, Антон усмехнулся:

— Идешь? Или зассал? Тоже мне летчик- истребитель!

Сергей решительно шагнул из лифта.

— Не зассал. Мусю жалко. У нее котята.

— Жалко? — впалые глаза Антона загорелись, а черты лица стали острее. — Если бы Кожедуб жалел фрицов, он бы не стал героем. Не бойся. Я сам ее брошу. Пошли.

Он шагнул к лестничному пролету. Заглянув за перила, довольно усмехнулся:

— Нормально.

Животный инстинкт Муси завопил об опасности. Она принялась извиваться в руках Антона, пытаясь освободиться. Но малолетний живодер оказался к этому готов:

— Нет, — прошипел он ей. — Второй раз не выйдет. Еще Тимкины царапины не прошли. Меня не проведешь.

— Ты что уже… выкидывал …? — от изумления у Сергея перехватило дыхание. Он с трудом подбирал слова, — делал это?

— Да, — ответил Антон. — Два раза. Но там другое, там не эксперимент. Тимка, кот бабы Шуры. Стерва с пятого дома. Старая сволочь. И еще одна бездомная была, со стройки.

— Зачем? — спросил Сергей.

— Чтобы доказать, что не девчонка! — улыбка белобрысого стала шире. — А?

Сергей не понял вопроса. Он просто смотрел в искаженное лицо Антона, и непонимающе моргал.

— Может, еще расплачешься? — ехидно спросил подросток.

Мальчик застыл, не в силах что-либо сказать или сделать.

Антон времени не терял. Не дав кошки шанса опомниться и помешать. Животное продолжало жалобно мяукать, не переставая предпринимать попытки вырваться. Белобрысый, опытной, набитой рукой схватил животное за шиворот. Мусе оставалось лишь звать на помощь, пытаясь докричаться на своем кошачьем языке до разума людей.

Антон самонадеянно захихикал, вытягивая над пролетом руку.

— Ну, что? Полетели?

Разомкнул пальцы и пушистое тело, мелькнув у перил, устремилось вниз, на бетонный пол первого этажа. Оба пацана прильнули к краю. Сергей в испуге и надежде. Антон, хихикая, упиваясь «мужским» поступком.

— Ты, ты … — Сережа, не находил подходящих слов. Побежал по ступенькам вниз.

— Смотри не обосрись, баба! — крикнул ему вслед Антон.

Муся была еще жива. Вывернутые под неестественным углом лапы торчали из окровавленной шерсти. Голова лежала на боку. Открытые кошачьи глаза с горечью и сожалением смотрели на Сергея, моля об избавление. Растерянный и перепуганный Сергей, не знал, что делать. Переминаясь с ноги на ногу, он без остановки повторял одни и те же слова:

— Мама, мамочка! Мама, мамуля!

Из-под умирающего животного просачивалась бордовая кровь. Сергей, продолжая повторять мантру про маму, закрыл глаза. Заскрипели автоматически открывающиеся двери лифта. Антон лениво подошел к жертвам.

— Что, облом? — спросил он не понятно у кого. — Не спас вестибулярный аппарат?

Он оттолкнул Сергея. Прошел к Мусе.

— Тварь! — процедил он с ненавистью сквозь плотно сжатые узкие губы.

Подросток вцепился пальцами за шиворот сломанной кошачьей шей.

— Маму зовешь? — не меняя интонации, обратился Антон к приятелю. — Слабак! А ты знаешь, что на войне бывает? Тоже мне — летчик!

Фильмы про немцев, и рассказы ребят, старшие братья которых побывали в Афгане, в общем обрисовали в детском сознании представления об ужасе, насилии и безумстве войны. Но так, в живую, видеть угасание невинного создания, совсем другое.

Антон приподнял тело кошки. И в ту же секунду из шерстяного комка к полу потянулась красная струйка. Сережа принял это за льющуюся кровь. Через мгновение, присмотревшись, понял, из трупа вываливаются кишки. Сергея стошнило.

Он выбежал из подъезда и бежал до тех пор, пока легкие превратились в горящую тряпку. Его снова тошнило. Выдавливая из себя остатки завтрака, мальчик твердо решил, с Антоном дружба закончена раз и навсегда. Ни за что, никогда, он не протянет руки, и не сядет на одну лавку. Но в детстве любые обещания даются легко. Также легко, как и нарушаются.

— Эй, летчик-истребитель!? — окликнул Сережу через день противный ломающийся голосок.

Мальчишки только что обобрали вишню в палисаднике и, забравшись на бетонные трубы у разрытого котлована, доедали остатки. От скрипящего голосочка Сергей похолодел, а по спине пробежали мурашки.

— Чё те надо, вонючка? — спросил кто-то из друзей, запустив в Антона вишневой косточкой.

Она пролетела положенное расстояние и уткнулась в плечо подростка. Пацаны засмеялись.

— Ничего, — с безразличием пропустив унизительный выстрел, ответил Антон. — Я Серого хотел спросить. Может он знает, куда Муся подевалась?

— Чего? — ответил за Сергея другой приятель. — У девчонок спроси. Ха, тоже мне, ветеринар.

Мальчики засмеялись. Одному Сергею было не до смеха.

— Серый, — продолжал Антон, как ни в чем небывало, — тебя мамочка звала?

Белобрысый улыбнулся крысиной улыбкой, от которой Сереже стало страшно. Он спрыгнул с трубы, ловко приземлился на ноги, сжал кулаки и подошел к Антону. Остальные с любопытством наблюдала за происходящим.

Продолжая ехидно улыбаться, белобрысый спросил:

— Драться собрался? — и затем негромко запищал. — Мама, мамочка, мамуля. Ай, ай, ай.

— Заткнись, — злым шепотом процедил Сергей. Ему совсем не хотелось лишний раз привлекать внимание друзей.

— А то что? — спросил белобрысый.

Улыбка на его лице стала шире. Сергей еще крепче сжал кулаки. Ему хотелось одного, со всего маху врезать по этим выпирающим кривым, желтым зубам. Злость с каждым вдохом закипала сильнее и сильнее, как масло на сковороде.

— Ты же слабак! Дохлой кошки испугался. Заныл как девчонка, — Антон многозначительно посмотрел через плечо Сергея на остальных.

Сережа проследил за взглядом, но быстро отвернулся. Ему не хотелось думать о том, что за ними следят друзья. Если они узнают, о слабости, о нытье над искалеченной кошкой, его задразнят до смерти. Белобрысого необходимо заставить молчать.

— Я не ныл, — буркнул он, затем, собравшись, выпалил. — Тебе чего надо?

— Дело есть. Идем.

Не дожидаясь согласия, повернулся и пошел к забору. Сережа неуверенно переминался с ноги на ногу, оглянулся еще раз и с неохотой последовал за белобрысым. Нагнал его аж в соседнем дворе. Не сбавляя шаг, Антон сказал:

— На стройку канала загнали трактора. Я отвлеку сторожа, а ты сольешь из бака банку бензина.

— Ты чего? — испугался Сережа. — Там же сторож с ружьем. Еще та сволочь. Мы с пацанами на той недели лазали, так этот гад солью стрелял.

— И что? — белобрысый мельком посмотрел на пацана. — Попал?

— Нет. Но Пашка с Денисом тормознулись. Не успели через забор. Попались. Эта сволочь час их продержал на коленях. Сказал, что следующий раз собаку спустит. А ты видел ту собаку?

— Видел. И что? Ты перепрыгнешь через забор у дальней стоянки. Я там банку и шланг в кустах припрятал. Короче, ЗИЛ-ок стоит у экскаватора, за бульдозером, увидишь. Я со сторожем заговорю, насос для меча попрошу. А ты бензин из ЗИЛ-а сольешь. Умеешь?

— Да, — Сережа несколько раз видел, как папа, засунув один конец шланга в бак «Москвича» приложился губами к другому. Глубокий вдох и из шланга в канистру, под громкие папины плевки, потела желтоватая, вонючая жидкость.

Они прошли пустырь. Остановились у высокого забора из бетонный блоков. Здесь мальчикам предстояло разойтись. Антон пошел налево. Ворота на стройку метрах в пятистах, у съезда с шоссе. Сережа поплелся направо. Ему предстояло обойти забор и добраться до лесополосы на другой стороне. Пыльная тропинка тянулась бесконечно. Предчувствие чего-то нехорошего не покидало его. Без сомнений, прямо сейчас Антон впутывает их в нехорошую историю. Но сопротивляться не было, ни сил, ни смелости. Всю весну Сережа не понаслышке прочувствовал бойкот. После истории с «с досье» от него отвернулись все друзья. По примеру Штирлица, мальчик завел на каждого знакомого «Личное дело». Безобидные характеристики ложились листками в красную папку с завязками. Папку ему подарили на мамой работе. Все бы ничего, если бы папочка не попалось на глаза лучшему другу, Юлиану. Через несколько дней с ним никто не разговаривал, ни в школе, ни во дворе. И причину этого Сережа узнал не сразу. Об озвученных одноклассником фантазиях, ему поведала одна сердобольная девчонка, соседка по подъезду. Бойкот сняли только после жесткой, бескомпромиссной драки. Сережа и Юлиан дрались целый день, на каждой перемене. А после уроков случилась финальная битва. Сергей поверг противника, и Юлиан с разбитым носом, подбитым глазом и кровоточащим ухом, признался, что переврал и оговорил дружка. Сергею тоже досталось, но бойкот был снят.

После этой истории Сергей сильно переживал одиночество, отсутствие друзей. В его детском мировоззрении верность дружбе и товариществу играли важную роль. Еще одно отвержение он не переживет.

«Не дай бог, — думал Сережа, топая по узкой тропинке среди бурьяна и колючек, — этот гад расскажет кому-то о Муси. То, что Антон придурок знают все. Если узнают, что я нытик и размазня, мне конец. Нет, я не нытик, просто Мусю жалко. И котят!» Предательские мурашки вновь пробежали по спине. Вид умирающего животного, вываливающиеся кишки, лужа крови и осуждающие зеленые глаза с угасающими зрачками снова предстали в детском воображении.

«Вот достану ему эту банку с бензином, и все! — уговаривал себя Сережа. — Больше никаких дел с этим гадом!» Эта мысль появилась как раз в тот момент, когда тропинка уперлась в густые заросли лесополосы. Прямо у забора, в кустах Сережа нашел пустую трехлитровую банку и запиханный в нее обрубок резинового шланга. Наклонившись за преступным инвентарем, мальчик заметил под бетонным забором лаз, прикрытый раздолбанным ящиком. О лазе Антон ничего не говорил, но в любом случае это существенно упрощало задачу.

Сережа раздраженно, ногой выбил ящик и полез на стройку. До тракторов, ЗИЛа и остальной техники метров двадцать. Сторожа видно не было. Мальчик его бы заметил. А вот собака… Она может выскочить в любой момент, из любого места. Тогда, конец. Он вернулся за банкой. Обратно лесть не хотелось. Плохое предчувствие его не покидало. «Ты должен, — уговаривал себя Сережа, — ты не трус. Докажи, что не трус. Если не полезешь, тебе конец. С трусами никто не дружит!»

Мальчик выполз из-под забора и, не поднимаясь, на карачках, пополз к технике. Каждую секунду он ожидал злобного рычания и броска разъяренной овчарки. Когда до заветного ЗИЛа оставалось меньше пяти метров, Сережа встал на ноги и, пригнувшись, подошел к кабине. За ней чернел бензобак. «Ху! Пока все нормально, — подбадривал он себя. — Все хорошо. Все получится!». Заглянул в проем между кабиной и бортовым кузовом. Вдалеке, метрах в двухстах за выкопанным руслом пока еще сухого канала, разглядел вагончик строителей и будку сторожки. Чуть дальше на белом фоне бетонных плит забора, синели въездные ворота. Одна половина ворот была приоткрыта и, у проема, стоял сторож. Он с кем-то разговаривал. Из-за открытых ворот не было видно, с кем говорил мужчина. Не трудно было догадаться, это Антон. Рядом, у наг сторожа, навострив уши, сидел огромный пес. В какую-то секунду Сергей отчетливо увидел, как собака повернула морду в его сторону. Сердце мальчика остановилась. Сейчас псина рванет к нему. И у него останется минимальный шанс. Бросить банку, шланг и, со всех ног, устремится к лазу. Сережа присел на корточки. Тяжело дыша, прислонился к передней покрышке грузовика. Собрав волю в комок, заставил себе выглянуть из-за колеса. Увиденное обрадовало. И пес, и сторож продолжали стоять у ворот, разговаривая с невидимым собеседником. Медлить нельзя. Сергей отстегнул крышку бака, загнал в него конец шланга. Потянул ртом вонючую жидкость. Бензин химическим привкусом обжог язык и нёбо. Сережа извлек изо рта шланг и направил струю в стеклянную банку. Прошла целая вечность пока топливо перетекло из бака, и наполняло банку. За все это время Сергей, не отрываясь, наблюдал за воротами. Собака несколько раз поворачивала голову к технике, принюхиваясь. Когда банка была полна на две трети, до слуха мальчика донесся громкий собачий лай. Без сомнений, пес учуял его и теперь пытался вырваться с поводка сторожа. Сергей выдернул шланг, схватил банку и побежал к лазу. Храбрости оглянуться хватило всего лишь один раз. Мельком заметил, сторож отпустил пса. Овчарка во весь опор несется к строительной технике. Мальчику все время казалось, что пес вот-вот вонзит клыки в его ягодицы. Или, того хуже, прыгнет и вцепится зубами в горло. Как в том фильме про бежавшего из концлагеря заключенного. Не сбавляя темп, Сережа сходу нырнул в отверстие лаза, чуть не разлив содержимое банки. Оказавшись на той стороне забора, первым делом схватился за ящик и всей детской силой запихнул его в лаз. Для надежности стукнул пару раз по жидким деревяшкам руками, затем ногами. Затем лихорадочно зарыскал глазами по земле. Искал палку, дубину, камень, хоть что-то, чем можно защититься от пса. Ничего.

Послышалось тяжелое дыхание. Хищный рык. В трещинах между штакетами ящика, появилась лохматая морда. «Это мне за Мусю!» — успел подумать перепуганный Сергей.

Ящик оказался для пса непреодолим препятствием. Поняв, что ему не пролезть, овчарка истошно залаяла. Это стало сигналом. Сережа схватил добычу и побежал в лесополосу.

Притаившись на опушке в густых кустах кизила, мальчик внимательно следил за тропинкой. Прошло много времени, пока из-за крутого косогора появилась долговязая фигура Антона.

— Ну что? Получилось?

Сережа кивнул. Его взгляд указывал на заросли бузины. Антон нырнул туда и достал неполную банку бензина.

— Почему неполная? — спросил он. — Ладно. Хватит наверно. Пошли.

— Нет, — уверенно сказал Сережа. — Я во двор, к пацанам.

— Так и я во двор, — противно улыбнулся подросток. — Бензин только перельем в банки из- под ПВА. Поможешь?

Сережа упрямо молчал. Он твердо решил, больше никаких дел с этим гадом. Настал момент проявить характер.

— Нет, — наконец выпалил он.

— Нет? — удивленно переспросил Антон. — Ладно. Я тогда пойду к сторожу и скажу, кто бензин стырил.

— Какой «скажу»? — Сережа перепугался, но еще не понял этого. — Мы же договаривались.

— Договаривались? — переспросил подросток и засмеялся.

От этого глухого хихиканья его острый крысиный нос покрылся маленькими морщинками. Сергею снова, нестерпимо сильно, захотелось разбить этот нос в кровь.

— Мы ни о чем не договаривались, — продолжил Антон. — Если хочешь, иди. Давай. До встречи. Из колонии тебя выпустят, наверно, лет через пять.

— Я… я не вор! — возмущение, обида, страх, безысходность все смешалось в этих словах.

Первая мысль в детской голове была о родителях. Какой позор! Мать этого не вынесет. А отец, отец просто убьет его.

— А откуда они знают. Да и разбираться не будут. Ну все, я пошел.

Антон уверенно шагнул по тропе.

— Куда? — в панике спросил Сергей.

— К сторожу. Куда еще? Верну банку с бензином, скажу, что у тебя отобрал. Верну государству. Может грамоту дадут.

— Стой, — сломался мальчик. — Хорошо. Куда переливать?

— Другое дело, — обрадовался подросток. — Пошли.

На полпути к кочегарке к Сереже вернулась способность здраво рассуждать. Шок от обрисованных шантажистом перспектив прошел. Мальчик решил внести ясность.

— Короче, — уверенно начал он. — Помогаю тебе перелить бензин и все. Понял? Больше никаких дел.

— Ааа, хитрый какой, — начал Антон. Потом улыбнулся своей крысиной улыбочкой и сказал. — Ладно, я сегодня добрый. Только еще одно дело. И все.

Сергей остановился. Паника и страх, подбодренное смутным чувством беды заиграло с новой силой.

— Да не ссы, — успокоил его Антон. — Тебе понравится. Ты же летчиком хочешь стать? Истребителем. Для этого характер нужен. Считай, я тебя возможность даю. Характер потренировать.

— Учти, — заверил его Сергей, — я делать больше ничего не буду! Понял?

Улыбка не сходила с острого лица подростка.

— А тебе ничего делать и не надо. Я все сделаю сам. Я просто хочу, чтобы ты видел.

Подросток отвернулся и продолжил свой путь.

— Что видел? — спросил Сергей, но Антон проигнорировал вопрос.

Мальчику ничего не оставалось, как снова проследовать за старшим. До кочегарки они шли молча. Там, в полной тишине, перелили бензин в две пустые пластиковые банки с надписями «Клей ПВА». Остатки бензина залили в опорожненную кем-то стеклянную бутылку из-под лимонада. Горлышко последней оказалось слишком узким, и добрая часть топлива пролилась на пол угольного склада.

— Я давно присмотрел это место, — заговорил Антон. — Тихо здесь. Летом никого нет. А сторож, только ночью появляется. Да и то, вечно пьяный. А там, — он кивнул на соседний склад, — бомж один живет. Ты его видел у универсама. Лохматый такой, вонючий. В «петушке» Динамо.

Сергей хорошо помнил бродягу. Его называли Стеклышком. Может потому, что бездомный пребывал в постоянном поиске пустых бутылок. Может потому, что вечно был «трезв как стеклышко». Густая спутавшаяся борода с проседью, кучерявые грязные волосы, делали его похожим на косматого домового из мультика. Бомжа часто видели у гаражей. По выходным отец с соседями частенько жарили шашлыки у домиков для железных коней. А мужичек в затасканном пальтишке и в грязной сине-белой шапочке крутился неподалеку и терпеливо ждал, когда опустеет стеклянная тара. Иногда, когда в бродяжьем гороскопе правильно ложились звезды, мужики подзывали его:

— Эй, Стекляшка, иди добей, — протягивали бедолаге четверть, или и того меньше, бутылки портвейна.

Мужчинка послушно подбегал на полусогнутых коленях. Не переставая, кивал головой, прогибался в услужливом жесте и, как заведенный, повторял:

— Спасибо, спасибо, благодарствую. Спасибо, спасибо, благодарствую…

Двумя руками забирал подачку и пулей убегал за ближайший угол.

В будни, лишенец располагался на парапете у районного универсама. На широченном лестничном пролете. У ног пристраивал картонную коробочку. И молча наблюдал за прохожими. Никто никогда не слышал от него ни слова, и уж тем более Стекляшка никогда никому не приставал. Просто стоял и смотрел на более удачливых сограждан. В глазах блестела благодарность. Сожаление за причиняемое неудобство. Бродячая сука, только ощенятясь, с трудом волоча по земле худющие сиськи, выглядела по сравнению с ним, нахальной цыганкой. Даже участковый его не трогал. Проходил мимо и делал вид, что не замечает «непорядка». Да, Стекляшка, был как невидимка. Может поэтому его так и называли — прозрачный человек. Значит чистый. Как будто его и не было вовсе.

— Ну, вспомнил? — спросил его Антон.

Сережа кивнул.

— Сделаем один опыт, — продолжил Антон. Не сползающая с лица улыбочка стала шире. — Аполлинарий будет не против.

Теперь Сергей знал, где «живет» бездомный и даже как его зовут.

— Давай, помогай. Возьми банки!

Антон был заметно возбужден. Он мешкал, суетился. Бесконечно перехватывал бутылку, банки. Три единицы никак не умещались в две руки. Наконец, с нетерпением шагнул на выход. Направился к соседнему складу. Через силу, как в кошмарном сне подгоняемый безумством сюжета, Сергей взял оставшуюся на полу пластиковую банку и поплелся за подростком.

Антон застыл на пороге склада. Наблюдая за спящим на полу бомжом, он восторженно улыбался. Его черты лица стали острыми как никогда. В преломленном свете раннего вечера, парень стал похож на дикобраза, приведшего свои колючки в боевое состояние.

— Вот он, — зашептал он, — спит голубчик. Мы его будить не станем. Правда?

Отвечать на вопрос не стоило. Но если бы мальчик и ответил, Антон бы его не услышал. Он полностью погрузился в смакования момента. Сергей настороженно опустил банку на порог и шагнул назад.

— Что ты собрался делать? — испуганно спросил он подростка.

— Сейчас увидишь, — не глядя на него, Антон тоже отпустил банку на пол. В лихорадочном предвкушении зачем-то понюхал горлышко стеклянной бутылки. — Знаешь, что такое напалм? Ты должен знать, ты же летчик?

Сергея парализовал ужас. Он не мог ни думать, ни говорить, ни двигаться.

— Греческий огонь, — продолжил Антон, облизав острым языком тонкие губки. — Прожигает все, а водой не тушится. Наоборот. У нас, конечно, не напалм. Я пробовал делать, не получилось. Щенята и так сгорели. Выгорели как головешки. Тупицы!

Конвульсии грудной клетки означали смех. Воспоминания о сожженных собаках до сих пор доставляли юному безумцу удовольствие.

— Аполлинарию мы сделаем косметическую операцию, — он не переставал хихикать. Противный писка перекликался с зловещим шепотом. — Пхи, хи, кхи. С подшмаленной мордой больше милостыни соберет. Хи, хи. И на прическе сэкономит. Пи, Кхи, Хи. Он еще спасибо скажет.

Подросток медленно двинулся к спящему. Мужик уткнулся лицом в тряпки, служащие ему подушкой. Седые грязные волосы неопрятной шевелюры сползли на бок. На палачей смотрел затылок в черных разводах от пыли. Сергей не мог двинуться места. Паралич ужаса не отпускал. Шок заткнул любую попытку протеста. Он, молча, следил за тем, как Антон вылил содержимое бутылки на затылок Апаллинария. Сереже в тот момент больше всего на свете захотелось, чтобы Стекляшка повернулся, открыл глаза, и закричал: «Что вы, черт возьми, делаете! Изверги!»

Но, он не проснулся. Бензин тек по шее смывая грязь, пыль, впитываясь в шиворот потрепанного пальтишки и в седину кучерявых волос. С каждой вылитой каплей, крысиная улыбка Антона расширялась. Впалые щеки собрались на висках уймой вертикальных морщин. Глаза блестели, а руки тряслись от удовольствия. Наконец жидкость кончилась. Подросток выкинул бутылку в угол, и полез в карман спортивных штанов с ублюдочно растянутыми коленями.

Вдруг улыбка исчезла. Оскал «грызуна» стянула человеческая маска. Он потряс коробком в руке. Проверил есть ли спички.

— Время стать факелом! — выпалил Антон.

В давящей тишине голос прозвучал как сирена. Бездомный на полу вздрогнул. Но, до того, как Аполлинарий упершись руками в пол попытался подняться, в пальцах безумного подростка вспыхнула спичка.

Сережа закрыл глаза. В ту самую секунду, в крохотное мгновение, пока огонь на спичке летел в воздухе, мальчик умер. Маленький, добрый, безобидный Сережка, которого мама с папой любили, а бабушка просто обожала, умер. Раз и навсегда. Теперь в скафандре из плоти и крови остался другой человек. Даже не человек. Существо. Паразит намертво вгрызся в его мозг, разорвал сердце и спустил душу в задний проход. «Боже, — молился паразит, — если ты есть. А бабушка говорит, что ты есть. Сделай так, чтобы спичка погасла. Пожалуйста. И извини, что беспокою Тебя. Клянусь, беспокою тебя в последний раз. Сделай так чтобы…»

— Аааа, Боже, Боже! Ааа!

Обезумевший от боли Аполлинарий Стекляшка хаотично носился по небольшому помещению угольного склада. Сергей смотрел на него, как и прежде не в силах ни думать, ни действовать.

— Он сейчас здесь все спалит, — услышал он издалека, из параллельной вселенной радостный голос Антона.

Этот человек, с горящей головой действительно напоминал факел. Живой, движущейся светоч метался в агонии, тщетно ища спасения. Наконец, ужас перелился через край, обдав Сережу кипящим маслом безысходности.

— Прекрати, прекрати! — закричал он, не понимая кому, сгорающему Аполлинарию или ликующему Антону.

С криком Сережи, прекратились вопли Стекляшки, как и хохот мучителя. Аполлинарии рухнул на колени, затем повалился на бок. Стало тихо, но Сергею казалось, запах горелого мяса кричал громче всех грешников ада. Он закрыл лицо руками, пытаясь спасти остатки разума от сотворенной безумием реальности. Отказываясь воспринимать содеянное, он побрел на улицу.

— Стой! — крикнул ему вслед Антон. — У нас еще бензинчик остался. Добьем гада!