Бесплатный фрагмент - Вспомни, Облако!

Часть первая

…Знание — развивается сравнением… среди молодежи нередко встречаются парнишки и девчонки, которые не умеют ценить все то, что для них завоевано, встречаются задорные орлы, которые преждевременно мечтают об уютном курятнике.

Знание прошлого вылечило бы их от слишком торопливого стремления пользоваться достижениями настоящего, не думая о будущем, не стараясь углубить и расширить не ими завоеванное и заработанное хорошее наших прекрасных, но еще не легких дней.

А. М. Горький

Прибытие Единственного инка

…Все узнали

о прибытии

Единственного Инка

по желтому знаку

в небе.

Из перуанской легенды

Возможно, это было лет тысячу назад.

Чимпа лежал на косматой шкуре пако у самого вы­хода из пещеры и поглаживал перья Могучего Суо. Вете­рок шевелил языки костра, обдувал теплом человеку и птицу. Внутри пещеры в серых сухих сумерках жевала траву и ободранные кактусы прирученная лама гуанако. Иногда на ее шее серебряным звоном вздрагивал коло­колец.

Суо — крупный сизо-черный орел — от прикосновения сильных пальцев юноши чуть пружинил на полусогнутых лапах. Глядя в коричневые, узкие, как горные расщели­ны, глаза Чимпы своими мутноватыми, подернутыми го­лубоватой пленкой зрачками, Суо открывал шершавый клюв, выпрашивая подачку.

Из подвешенного к поясу кожаного мешочка Чимпа достал кусок сушеного мяса, поднёс на ладони к затуп­ленному носу Суо. Резкий стремительный клевок — и мя­со исчезло в клюве орла. И все-таки Чимпа почувство­вал неуверенность клевка. Кончик клюва коснулся руки. Притупилось зрение Суо, не так мгновенно и точно сраба­тывали мышцы. |

«Сколько лет птице?» — подумал юноша.

Вырастил и натаскал Суо-поводыря Верховный жрец Храма Орлов Манко Амару, когда еще не имел сана. Теперь ему 90. Он почти не поднимается с возвышения из мягких шкур и оттуда учит молодых жрецов, готовит их к посвящению в сан Орлов. Чимпа «слышит» надтрес­нутый тонкий голосок белого Манко Амару, и улыбка растягивает его толстые губы: жрец всегда был добр к Чимпе и быстро отличил его. Чимпа уже третий год имеет звание «Парящий высоко». Этого достичь было трудно, несмотря на то, что он был из царственного племени квичуа, но был лишь сыном только двадцать девятой «девы Солнца», не очень любимой наложницы Единственного Инка.

Сейчас Единственный Инк в длительном плавании, и Чимпа с маленьким отрядом воинов и рабов ждет его парусные суда здесь, на скальной площадке отрога Анд, «глядящего в море». На склоне отрога выбит яркий бе­лый знак в виде трезубца. Ждет чтобы, увидев первым, оповестить всех инков о благополучном возвращении пра­вителя. Это приказ. И он выполнит его, если даже при­дется ждать до сладкого ухода к Богу Солнца.

Размышляя и поглядывая в проем пещеры на сине­ющее море, Чимпа кормил орла, оглаживал, чистил его оперение. Вот одно перышко вылезло из хвоста. «Да, ста­реет Могучий Суо!» Чимпа, повертев перо в пальцах, над­ломил его. Потом расщепил крепкими желтоватыми ног­тями вдоль. Снова в его ушах зазвучал тонкий голос муд­рого Манко Амару: «…юноши, посмотрите внимательно, как Великая Природа сделала легкую пушистую косточ­ку крыла „рожденных для полета“?!»

И сейчас уже прошедший науку Чимпа дивится это­му чуду. Перо легчайшее, а его не сломаешь. Надломив, не разорвешь. Твердый стержень обеспечивает жесткость там, где требуется поддержка, но ближе к кончику он становится упругим, как того требует полет. От стержня отходят бородки, они несут множество ответвляющихся в обе стороны маленьких бородочек, которые переплета­ются с совсем уже крохотными, обеспечивающими проч­ность.

Отбросив в сторону перышко, Чимпа взялся за крыло Могучего Суо, расправил его. Форма крыла походила на сделанные жрецами-строителями крылья «обезьян» и «крокодилов»,плотное и тупое по ведущему краю, оно суживалось к концу, не встречающему ветер.

На маленьких «обезьянах», хоть они и прыгали в вос­ходящих потоках так, что мутило в животе, Чимпа ле­тал с удовольствием. Они сразу набирали силу для ухо­да в небо, для них требовалась только одна быстроногая гуанако. А большие широкие крылья грузовых «кроко­дилов» обтянуты тканью, такой же, как на головной по­вязке Чимпы, и пропитаны желчью животных. Крылья гудят, как кожа барабанов, когда входят в мощный по­ток. «Обезьяны» взлетают сразу, а «крокодилам» нужен длинный разгон по земле, иногда им даже не хватает площадки, и ламы, тянущие его, срываются вниз с кру­того склона, ломают ноги. Зато в небе «крокодил» устой­чив и парит ровно, как Могучий Суо.

Снаружи в пещеру ворвался сильный крик, скорее, вопль торжества. За спиной Чимпы всхрапнула лама. Он легко вскочил на ноги. Его коренастая невысокая фи­гура выросла в проеме каменного убежища. Смуглый, прикрытый только набедренной повязкой юноша вытя­нулся струной и посмотрел в сторону моря.

От горизонта к склону Анд со знаком трезубца плы­ли под парусами суда.

Они медленно приближались, и терпеливый зоркий Чимпа на одном из парусов разглядел красный знак Единственного Инка.

Чимпа прокричал несколько коротких приказаний, сопровождая их резкими жестами, — серебряные украше­ния звенели на его руках.

С верхушки скалы соскользнул раб-наблюдатель.

Два воина-инка в легких тканевых плащах, с бронзо­выми короткими мечами на бедрах выскочили из другой пещеры и побежали к легкокрылой «обезьяне», окрашен­ной в яркий желтый цвет молодого солнца. Отсоединили ременные стяги от валунов, и «обезьяна» легла на кры­ло. На вздернутый конец крыла спланировал Могучий Суо. В возбуждении он дважды хлопнул полутораметро­выми опахалами.

Чернокожий раб вытащил на ремне из пещеры лох­матую белошерстую ламу гуанако. Она упиралась, вы­гибая длинную шею, — уши прижаты к маленькой голо­ве, красноватые глаза зло блестят и косят в сторону. Не в силах противостоять мускулистому рабу, гордое живот­ное плюнуло в него жвачкой.

За ламой тянулся искусно сплетенный в многочислен­ные шарики сыромятный конец длиною в двадцать шагов. Ко­нец присоединили к носу «обезьяны» за клык внизу, и лама натянула ремень. Воины схватили «обезьяну» за концы крыльев.

Совершив ритуал поклонения Солнцу, Чимпа залез в круглое отверстие корзины, сплетенной в виде капли и же­стко привязанной к крыльям. Он уселся на тростниковую скамеечку, положил руки на часть поперечного шеста, пронизывающего крыло из конца в конец. Внимательно осмотрелся. Справа и слева желто отблескивали краше­ными птичьими перьями недлинные полуовальные крылья. Он двинул шест вправо — гибкая задняя часть на конце пошевелилась. Оттолкнул шест — эластичный хвост, по­хожий на хвост Суо, загнулся вниз.

Свист Чимпы спугнул Могучего Суо.

Подстегнутая бичом, рванулась вперед лама.

Воины недолго держали «обезьяну» — шарики сыро­мятного ремня вытянулись в ровную линию. Отпущенная «обезьяна» рванулась с места, проскользила по мелким камням и приняла под крылья волну встречного упруго­го ветра. Конец буксирного ремня упал с клыка. Чимпа сразу же почувствовал, как неведомая сила подхватила его и потащила вверх над крутым склоном. Струя воз­духа трепала красную кисточку головной повязки, но в глаза ветер не бил, отсекался гладкой дощечкой на но­су планера.

Но вот Чимпу потянуло вниз, да так резко, что он оторвался немного от сиденья. Он пошарил в небе гла­зами и увидел Могучего Суо в стороне. Тот парил южнее. Осторожно повернув «обезьяну», Чимпа стал прибли­жаться к нему. Орел не подвел и на этот раз: найденный им поток вознес «обезьяну».

Чимпа уходил от склона со знаком трезубца, держа нос планера в направлении белой земной линии, веду­щей к плоскогорью Наска, где ждал вести и мудрый жрец Манко Амару.

Юноша, хоть и имел звание «Парящий высоко», почув­ствовал легкое удушье. Значит, им достигнута предель­ная для летающего инка высота. И он толкнул немного от себя шест управления. Ветер около головы запел веселее.

Могучий Суо-поводырь, распластавшись в небе, парил впереди, иногда отклоняясь немного в стороны. Если Суо взмахивал крыльями, Чимпа туда не шел. Чаще всего в этих местах на земле виднелись рисунки пляшущих су­ществ. Любуясь полетом старого Суо, Чимпа знал: ярко-желтую «обезьяну» видит сейчас все живое в Андах. Племе­на квичуа, аймара и другие помнят о небесном знаке прибытия Единственного Инка Тупака Юнаки из боль­шого морского похода и поспешат на встречу властели­на…

Вдруг парение Могучего Суо стало неуверенным. Он тяжело хлопнул крыльями, стараясь не провалиться ни­же Чимпы. Чимпа почувствовал сердцем, как тяжело старому Суо.

Вот птица поравнялась с правым крылом «обезьяны». Орел несся рядом с Чимпой, поджав лапы, вытянув стре­мительную кривоклювую голову, распустив хвост, и ко­сил взглядом на человека. Тоскливым взглядом устав­шей, загнанной птицы.

— Садись, Суо! — крикнул на все небо Чимпа. — Я все знаю здесь, Суо, я долечу, садись на скалы, отдохни!

Но Суо был хоть и старым, но верным поводырем. Взмахнув крыльями, он снова повел небесную гонку…

Впереди уже виднелось плато Наска, различались по­садочные полосы, знаки стоянок и стартов, места сборки «обезьян» и «крокодилов», сложенный из белых плит ма­ленький Храм Орла.

Могучий Суо недалеко обогнал Чимпу. Последним уси­лием он оттолкнулся крыльями от воздуха, взмыл и… сложил опахала.

Сначала Суо падал тяжелым камнем, потом завертелся спиралью, крылья его растрепались, и злой ветер вы­рвал из них несколько перьев. Тело старого Суо принял на себя острый скальный выступ.

Орлы-поводыри не умирают в гнездах и пещерах. Они покидают друзей только в небе, умирая на лету…

Племена горного Перу узнали о прибытии Единствен­ного Инка. Они видели сигнальную желтую «обезьяну» в сером небе. Но только Сын Орла «Парящий высоко» видел смерть верного Могучего Суо. И никто не видел слез на глазах Чимпы. Их высушило небо.

* * *

В наши дни на пустынном плоскогорье Наска в Перу и в Андах люди обнаружили необычные знаки, рисунки, высеченные в скальном грунте. И вот уже много лет ученые разных стран пытаются разгадать назначение таинственных знаков. Выдвигаются три основных пред­положения: это аэронавигационные знаки для гостей из космоса; это гигантский астрономический календарь древ­них; это культовое поле для отправления инками рели­гиозных обрядов.

О космических пришельцах, которым долина Наска якобы служила космодромом, писать вряд ли следует. Гипотеза не выдерживает критики. Космическим кораб­лям — чуду техники! — просто не нужны для визуаль­ного захода на посадку расчерченные знаками площадки.

Более реальны доводы в пользу «гигантского астроно­мического календаря» и «культовой площадки».

Но давайте выдвинем четвертое предположение: по­садочные полосы, линии, знаки и рисунки на земле гор­ного Перу есть не что иное, как аэродромная систе­ма для парящих полетов планеров, то есть древний планеродром с соответствующими указателями для пилотов.

Сразу возникает вопрос: могли ли быть в начале на­шей эры планеры?

А почему нет?

Известный американский ученый, недавно работавший и в нашей стране, — Александр Маршак — много лет по­святил расшифровке рисунков и надписей на древних из­делиях, чтобы установить по этим «записям» образ мыс­лей человека, жившего 20—30 тысячелетий назад. Он утвер­ждает: интеллектуальный мир тех далеких времен был так же непрост, как и наш, нынешний, и человек той эпо­хи как мыслящее существо не уступал нам с вами. Об­щий вывод Маршака не отвергают и советские ученые.

А коли так, почему бы древним людям, жившим все­го ДВЕ ТЫСЯЧИ лет назад, не освоить технику пла­нерного полета, если птицы, давшие эту мысль нам, па­рили в небе и на их глазах. Сомнения в технических воз­можностях? Но ведь у нас строили и строят планеры любители, дилетанты в авиастроении, применяя природ­ные материалы: дерево, бамбук, камыш, сухой трост­ник, лозу, простейшую обтяжку для фюзеляжа и крыль­ев, вплоть до пленки из кишок животных.

Древние выглядят далеко не глупыми. Они умели за две тысячи лет до европейцев выплавлять алюминий. В Александрии 2300 лет назад существовали автоматы по продаже воды. Наши далекие предки изготовляли нержавеющую сталь такого качества, которое и ныне труднодостижимо. Знали тайны холодного света, пайки золота. В Багдадском музее хранятся уникальные сосуды с медными брусками, способные при реакции с уксусной кислотой давать электричество. Возраст сосудов около трех тысяч лет.

Примеров много.

Имея такие достижения в различных отраслях науки и техники, древние вполне могли постичь азы аэродина­мики, построить простейший (а может быть, и посложнее) планер.

Вспомним бумеранг — летательный снаряд, взмыв­ший в воздух на десять тысяч лет раньше первого нам известного самолета. Ученые установили, что он очень точно рассчитан с точки зрения аэродинамики: увеличе­ние дальности полета достигается за счет подъемной си­лы, возникающей на лопастях при вращении бумеран­га. Это ли не прообраз современного самолетного винта? — Есть и прямолетящие бумеранги, которые возвращающиеся. Аэро­динамика прямолетящего бумеранга так сложна, так ум­но скомпенсированы все многообразные действующие на него силы, что изготовление снаряда требовало не толь­ко высшего мастерства, но и огромных специальных зна­ний. Лопасти этого снаряда — фактически очень сложно профилированное крыло.

В Колумбийском национальном банке хранится зо­лотая крылатая безделушка. Ей около или более тыся­чи лет. Думали, что это рыбка или насекомое, изваян­ное в металле. Но геолог Андерсен догадался отдать древ­нюю вещицу на экспертизу авиастроителям, и те, продув золотую модель в аэродинамической трубе, зафиксирова­ли: «…летные качества модели превосходные. Настоя­щий аппарат, построенный по данным продувки, мог бы летать с большой скоростью, быть маневренным и прос­тым в управлении».

В конце XIX века, раскапывая богатое египетское по­гребение, археологи нашли маленькую скульптуру из очень твердого дерева. Она похожа на птицу. Ее и при­няли за скульптурное изображение птицы. Многие уче­ные-зоологи старались разгадать, к какому же пернато­му племени принадлежит она? Но она даже близко не подходила ни к какому роду и виду. Бросили скульптурку, забыли. Почти 60 лет она провалялась в музее под стеклом вместе с древними черепками.

Недавно ею заинтересовался кипрский профессор Ха­лил Мессих. Зоркий глаз ученого разглядел, что птичка чересчур обтекаемая, у нее оригинально изогнуты слегка опущенные крылья, а самое главное, есть то, чего нет у других пернатых, — вертикальная деталь на хвостовом оперении, напоминающая руль поворота современных аэропланов.

Долго и внимательно изучал Мессих находку архео­логов и наконец, заявил всему миру:

— Это не птица, а миниатюрная модель планера!

«Если гипотеза доктора Мессиха подтвердится, — пи­сал бюллетень „Новости Юнеско“, — это будет означать, что уже древние египтяне знали законы полета».

Профессор не остановился на предположении. Он по­строил из легких материалов большую модель планера, повторив точно и полностью конструктивные особеннос­ти древней скульптуры «птицы», и в ясный маловетреный день запустил модель в воздух.

Планер Халила Мессиха совершил успешный полет!

Примеров достаточно для гипотезы: древние люди строили летательные аппараты. Планеры, например.

Где же на них могли летать? Там, где в любое время суток и года имеются восходящие потоки — термики, «волны», подсос облаков, способные удержать и поднять на своих могучих «плечах» планер.

Одним из таких идеальных мест и являются горные склоны Анд, расположенные в Перу от океанского побе­режья до каменистого плато пустыни Наска. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на метео­рологические карты и графики вертикальных разрезов погоды тех труднодоступных мест.

На одном из склонов Анд, выходящих к океану, на­чертан огромный знак — «трезубец». Он виден и с воды и с воздуха, то есть с малых и больших высот. По­смотрите внимательно, зубья ли там нарисованы? Скорее, это начертаны не три зуба, а три птичьих пера — сим­вол легкости, полета. И стремятся перья вверх. Они как три силы тяги, вцепившиеся в носовую часть и консоли вписанного в знак силуэта двухкилевого летательного аппарата.

Перья стремятся вверх. Вполне возможно, что это знак для потерявшего высоту планериста: «Иди сюда здесь всегда ровный мощный волновой восходящий по­ток!»

Попадаются рисунки странных подпрыгивающих су­ществ — возможно, они предупреждают планериста о си­ловой неравномерности потока.

От «трезубца» в глубь страны тянется прямая белая, хорошо видимая только с воздуха линия. Она идет через горы и долы и заканчивается на подходе к горному плато Наска.

Анализ рельефа местности подсказывает, что это ли­ния наибольшего благодействия вертикальных воздуш­ных потоков, спрямленная в рамках очень здравого смысла.

Если современный планер, например, выпарив у склона, обозначенного «трезубцем», полетит по этой ли­нии, он не потеряет высоту, а сможет набрать ее до 3—4 тысяч метров над уровнем моря, а при благоприятных погодных условиях забраться и выше. Значит, при среднем аэродинамическом качестве 15—20 (современные плане­ры имеют качество до 50, но предположим, что древние этого достичь не сумели) возможен полет планера в ра­диусе 60—80 километров только за счет сниже­ния, при парении же — до нескольких сот километров в любую сторону.

Представим: планер никуда не повернул, прилетел на плато Наска. Что его здесь ожидает?

Вот «посадочные полосы», предлагающие услуги для приземления практически с любым курсом. Их направле­ния соответствуют розе ветров района. Вокруг мелкие и крупные камни, а полосы мягкие, ровные, Как устано­вила археолог из ФРГ Мария Рейх, много лет изучающая «проблему Наски», каменистый грунт пустыни на поло­сах снят до светлого глинистого слоя. Зачем? Для косми­ческого корабля? Для большей рельефности астрономи­ческих указателей? Чтобы «богомольцы» не спотыка­лись? Все это несерьезно. А вот для посадки довольно хрупкого летательного аппарата они вполне подхо­дят. Поломка планера, приземлившегося на такой грунт, исключается.

«Треугольники» информируют планериста о возмож­ности на этой полосе бокового ветра. «Квадраты» — о наилучшем месте приземления.

Стилизованные фигуры птиц могут обозначать места стоянок. Именно около них попадаются крупные валуны,

по форме и весу годные для швартовки планеров. Притом рисунки рассечены тонкими прямыми линиями — воз­можно, это линейные указатели стоянок.

Обратите внимание на рисунок птицы «без головы и клюва». Вместо них как бы длинная, изогнутая в семь колен «шея». Не похоже ли это на развернутый перед планером амортизатор, трос, канат? А утолщение в конце, не обозначает ли площадку, на которой могла стоять своеобразная катапульта или примитивный ворот для на­тяжки амортизирующего приспособления? Или приручен­ные животные, способные дать планеру необходимое ускорение для взлета? «Длинношеяя птица» вполне может быть информационным знаком места взлета (может быть, для первичного обучения).

Как утверждают археологи, никогда не считавшие «полосы» в пустыне «дорогами инков», гигантские рисун­ки встречаются далеко не по всему Перу, а только на юге побережья, то есть, оказывается, там, где наилучшие условия для парения планеров. Соседство океана и гор стабилизирует атмосферные процессы. Океан — аккуму­лятор энергии этих процессов, он долго «помнит» о про­исшедших в его режиме изменениях, усредняет их, и по­этому среднегодовое постоянство воздушных потоков в Андах почти вечно.

Не исключено, что планеродромом Наска пользова­лись и древние аэронавты. На плато найдены канавы с остатками горючих материалов в донном слое. В горах — наскальный рисунок, похожий на аэростат угловатой формы.

Энтузиасты раскрытия тайны перуанского плато за­пустили в Наске воздушный шар — монгольфьер. Бал­лон сшили по форме наскального рисунка. Оболочку ша­ра изготовили из ткани, аналогичной найденной в мест­ном захоронении примерно того же времени, когда были созданы рисунки. Шар заполнили горячим дымом от кост­ра, пылавшего в канаве длиной десять метров. Сначала дым выходил через поры ткани, затем ткань несколько «прокоптилась» и стала удерживать теплый воздух. Ко­стер, правда, оказался маловат, и для ускорения процес­са заполнения баллона пришлось подвести под шар газо­вую горелку.

Два энтузиаста поднялись на этом аэростате снача­ла на 100 метров, затем на 500.

Присутствующий на испытаниях «древнего воздухоносного шара» вице-президент Британского клуба возду­хоплавания Джулиан Нотт заявил:

— Я удовлетворен результатами эксперимента и пола­гаю, что в принципе древние перуанцы могли бы летать, используя такие шары, но делали ли они это — совсем другой вопрос.

Неплохо бы провести эксперимент и с планерами. Может быть, древние инки все-таки летали, и не только» для удовольствия, но и возили грузы по воздуху…

Дечанская история

«Загадку Дечан» историкам задал студент югослав­ской Художественной академии Александр Паунович.

Однажды в начале 1964 года он приехал в живопис­ные окрестности монастыря Дечаны с фотоаппаратом. Но его интересовала не природа. Для защиты диплома тре­бовались снимки древних фресок.

Вокруг монастыря и внутри него бродили сотни ту­ристов почти из всех стран мира, разглядывая древний памятник сербской культуры и слушая рассказы гидов.

Пауновича же тянуло к фрескам, которые находи­лись на пятнадцатиметровой высоте и казались с земли беловато-серой лентой обычного орнаментального обвода.

Нацелив мощный телеобъектив на один из участков обвода, Александр Паунович несколько раз щелкнул за­твором фотоаппарата.

На другой день проявил пленку, отпечатал снимки. То, что появилось на фотобумаге, вызвало мировую сен­сацию!

Югославский журнал «Свет» поспешил сообщить читателям, что фрески Дечанского монастыря, сфотогра­фированные Пауновичем, представляют «полную неожиданность, как для несведущих лиц, так и для специалистов, поскольку сходство рисунков со спутниками очевидно».

Журналисты провели сравнение с тремя первыми со­ветскими спутниками Земли, но, если внимательно при­смотреться к фрескам, с этим, пожалуй, они явно поспе­шили, желая, видимо, поддержать модную тему о косми­ческих пришельцах. Что же открылось нашим современникам в деталях древних изображений?

На фреске «Распятие» большая группа людей и ангелы, порхающие в небе. Ангелы закрыли уши руками и в ужасе, будто ослепленные и оглушенные, отшатнулись от необычного для них видения. На лицах людей недо­умение, растерянность. Стадное чувство страха согнало их в плотные группы. Они сгрудились вокруг вооружен­ных воинов, надеясь на защиту. Но и воины выглядят не­боеспособными, оторопевшими.

Да и с кем сражаться: над ними проносятся реак­тивные летательные аппараты!

Их два. Летят они друг за другом. Резвятся в небе, не обращая внимания на землю.

На втором «пилот», совсем не похожий на традицион­ного ангела, держит ручку управления самолета-истре­бительного типа и оглядывается назад. Его машина стре­мительная, остроносая, на фюзеляже сверкает звездочка аэронавигационного огня. Над пилотом угадывается про­зрачный выпуклый колпак. Судя по «реактивным» струям от двигателей, пилот не форсирует их.

В отличие от ведущей машины первая, с овальным но­сом, дана как бы в разрезе. Пилот сидит правым пле­чом вперед, и можно предположить, что его вытянутая рука только что двинула до отказа вперед «сектор глаза». О том, что это догоняющий аппарат, свидетельствует и множество ярких «реактивных» струй позади него. Дви­гатель работает на полную мощь, и скорость такая, что на верхней обшивке фюзеляжа даже виден гребешок пламени, возникший от трения аппарата о воздух.

Эту фреску рассматривали многие современные летчи­ки, и все в один голос утверждали:

— Аппараты шли в паре, один отстал, теперь форси­рует двигатель, пристраивается!

И никто из них не оказал, что это космические объек­ты.

— По всем признакам — околоземные, — утвержда­ли они.

«В летательных аппаратах святые — в позах пило­тов», — отмечает и журнал «Свет». Пилотов, а не космо­навтов.

Пусть самолетающие аппараты «околоземные», но ка­ким образом и когда рисунки реактивных самолетов по­явились на древней фреске? Вспомним историю Дечанского монастыря.

В Югославии, в Косовской Метохии, его начал строить монах ордена Малой братии фра Вита в 1337 году. Со своими помощниками — промастером Джорджем в его братьями Доброславом и Николаем — он строил мо­настырь восемь лет. А в 1350 году интерьер монастырской церкви расписали многочисленными фресками.

Через 54 года после постройки монастыря для Сербия наступила почти пяти вековая ночь турецкого рабства. Но и при турках Дечаны оставались центром сербской сред­невековой письменности. Это вызывало гнев поработите­лей, и они разрушали монастырь, монахов пытали, каз­нили.

Свободолюбивые сербы как могли оберегали Дечанский памятник архитектуры и живописи, а в шестна­дцатом веке произвели работы по реставрации монасты­ря. Свои знаки на обновленных фресках, настенных рос­писях, капителях колонн оставили живописцы Лонгин, Срдж и золотых дел мастер Кондэ Вук.

Значит, в XIV или XVI веках в интерьере монастыр­ской церкви художники оставили на память людям ри­сунки реактивных летательных аппаратов. Они что, видели их? Слышали о них? Или только фантазия води­ла их искусными руками? Ведь в наше время рисуют «летающие тарелки» и другие необычные сооружения будущего.

Большинство специалистов склонны к предположе­нию: фантазия технически мыслящего рисовальщика с бурным воображением.

Но ведь и фантазия на что-то опирается, обычно на уже достигнутое техническое совершенство своего века. А чем могли блеснуть в авиационном отношении века XIV — | XVI! Нет у нас тому никаких доказательств. Нет. Были ракеты, были идеи постройки ракетных «экипажей» с крыльями змеев и без оных, но ничего до нас не дошло вещественно правдоподобного. Правда, в легендах кое-что похожее на рисунки в Дечанах проскаль­зывает.

Были мнения, что Дечанские фрески фальсифициро­ваны: реактивные аппараты пририсованы позже. Несерь­езность таких доводов очевидна, стоит только взглянуть на общую композицию картины. Позже и всеми видами экспертизы было доказано, что фрески древние.

Итак — фантазия?! Но еще раз посмотрите на позу пилота в левом аппа­рате. Он «работает сектором газа». На верхней части фюзеляжа его машины гребешок пламени или сияния.

Посмотрите на правый аппарат. В нем пилот тоже «работает» рычагом. На фюзеляже горит аэронавигаци­онный огонь.

Откуда такие «мелкие» детали известны древним ху­дожникам, если сектора и рычаги управления двигате­лями появились в XIX веке, а габаритные огни на само­летах и околозвуковая скорость, при которой возникает «сияние» на металле (и то при определенных условиях), — детали XX века?

Художники — провидцы? Возможно. Но дотошный исследователь может разглядеть в правом остроносом аппарате и стреловидные крылья, и киль, и даже белую спутную струю от самолета в небе, в темном небе, изоб­раженном на фреске.

Под фреской «Распятие» — в полуовале рисунок «Вос­кресение Христово». Фактически обе картины — единое целое. И если так, то и в «Воскресении» рука древнего художника затронула авиационную тему: в момент вос­крешения Мессия находится внутри своеобразной капсу­лы с двумя крыльями в верхней части.

Не многовато ли реальных современных деталей в древних рисунках?

Человек идет к истине через сомнения. В добрый путь!

Дедушка авиации

Шел 1452 год. В поселении Анкиано близ Флоренции молодая безвестная крестьянка родила внебрачного сы­на, выкормила и, по итальянскому обычаю, передала на воспитание отцу, нотариусу да Винчи. Назвали малыша Леонардо.

Спокойный, добрый Леонардо был на редкость любо­знательным и, взрослея, показывал отменные способно­сти в учебе, мышлении, рисовании. Икар, сын Дедала, стал его любимым героем. Может быть, поэтому он очень любил птиц, проявлял большой интерес к их полетам.

Полеты живых существ возбуждали в остром, пытли­вом уме интерес к загадочным явлениям природы, ро­дили мечту — взлететь в безбрежное небо. Талант художника позволил создать не только великие творения жи­вописи, но и оставить потомкам гениальные мысли по естествознанию, механике, архитектуре.

«Блистательный своей наружностью, являвшей высшую красоту, он возвращал ясность опечаленной душе, а словами своими он мог заставить любое упрямство сказать „да“ или „нет“. Своей силой он смирял любую неистовую ярость и правой рукой гнул стенное же­лезное кольцо или подкову, как будто они были сделаны из свин­ца, — вспоминает итальянский биограф Джорджо Вазари. — В Леонардо да Винчи сверх телесной красоты… была еще более безгра­ничная прелесть в любом поступке, а дарование его было так велико, что в любых трудных предметах, к которым обращалась его пытливость, он легко и совершенно находил лучшие решения…»

Посмотрев в мастерской ремесленника на примитив­ное устройство для обработки металла, он изобрел оваль­ный патрон для токарного станка.

Чтобы облегчить труд прядильщиц, суконщиков, скор­няков, построил прялку, машину для выделки специаль­ных иголок, приспособление для стрижки сукна.

«Рождение цыплят достигается при помощи печей», — записал он в памятной книжке, подав, таким образом, мысль о создании инкубатора.

Видя, как тяжко приходится кузнецам с допотопными клещами, молотками и молоточками при отковке слож­ных вещей из металла, придумал для них новые инстру­менты.

Чтобы принести людям еще большую радость и ве­селье в дни праздников, он нашел способ «зажигать огонь в зале», то есть фейерверк. Сделал приспособле­ние, чтобы жарить мясо ровно и быстро.

Сенсацией XV века стало изобретение Леонардо да Винчи способа хождения по воде — на водных лыжах с палками-поплавками в руках. Теперь не только боги, но и простые смертные могли переходить реки!

Ученые нашего времени подсчитали, что великий итальянец от рождения до смерти мог получить инфор­мации в три раза меньше, чем рядовой студент универси­тета сегодня. Это не совсем верно, потому что его универ­ситетом была многообразная, многоликая ЖИЗНЬ НА­РОДА, а он — прилежным талантливым учеником.

Интерес к науке и технике у Леонардо был неиссяка­ем. Работоспособность огромнейшая. Если бы он мыслил и трудился только по 12 часов в день, то, кажется, не смог бы сделать и половины того, что оставил в наследство человечеству. А это сотни идей, сотни изобретений, десятки открытий мирового значения; загадочная, вол­нующая улыбка красавицы Джоконды, оставленная веч­ности на полотне, и гениальное творение «Тайная вече­ря», написанное на стене трапезной монастыря Санта Мария делле-Грацие; конная статуя из меди, исполнен­ная в память Людовико Скорцы, и много других худо­жественных произведений.

Только рукописных страниц научного и технического содержания Леонардо оставил после себя более семи ты­сяч. Если бы он писал по страничке в день, то только на это ему потребовалось около двадцати лет жизни.

«Он был до такой степени исключителен и всеобъ­емлющ, что по справедливости можно было назвать его чудом природы», — писал в «Краткой биографии Лео­нардо да Винчи» флорентийский Аноним в 1520—1540 годах.

Леонардо выявил условия сопротивления и трения в жидкой среде; исследовал падение тел по наклонной плоскости и центр тяжести пирамид; написал трактат о законах трения и предложил сделать прибор, «чтобы ви­деть Луну большой», опередив создание зрительной тру­бы Галилеем на целый век. Дал чертежи многих при­боров, динамометра например. Разработал чертежи ламп с двойным притоком воздуха…

Удивительный человечище! Тем более удивительный, что с необычной серьезностью к делу в нем уживалась ребячья любовь к тайнам, тяга к мистификациям и за­гадкам.

Ну как назвать то, что свой автопортрет в возрасте 35—40 лет он «прятал» на своих картинах в группах мно­гочисленных рисованных людей? Только во второй поло­вине XX века компьютер помог ученым разгадать «за­гадку Леонардо», найти его авто изображение.

А попробуйте прочесть написанное Леонардо. Еще юношей он выработал тайную форму письма: справа на­лево, левой рукой. Текст можно читать только с помощью зеркала. Нет его под рукой — не разберешь! «Зеркаль­ный текст» он перемежал обычной записью. Тут уж зер­кало, наоборот, мешало. Вставлял между слов цифры, формулы, только ему известные знаки.

«Здесь есть все: физика, математика, астрономия, ис­тория, философия, новеллы, механика! Словом, это — чу­до, — радовался итальянец Либри, работавший над ру­кописями Леонардо, и тут же сокрушался: — Но напи­сано навыворот так дьявольски, что не один раз я тра­тил целое утро, чтобы понять и скопировать две или три таких странички».

Так же мучились и с одним рецептом в испанских ру­кописях Леонардо да Винчи, а когда разобрались, то оказался он рецептом смазочного металлического спла­ва, состоящего из трех частей меди и семи частей олова. Сенсация! Такой сплав запатентовал Айзек Баббит в 1839 году, и он получил затем широкое распространение в подшипниках под названием «баббит».

Леонардо не прочь был и зло поиздеваться над профанаторами в науке и технике. Но даже это принесло ему всемирную славу. «Смеется тот, кто смеется послед­ним» — чтобы стать «последним», он, например, дока­зал и вынес справедливый приговор тем, Кто пытался построить вечный двигатель.

«Стремление создать вечное колесо — источник вечного двига­теля — можно назвать одним из бесполезных заблуждений челове­ка, — писал он в трактате. — На протяжении многих столетий все, кто занимался вопросами гидравлики, военными машинами и прочим, тратили много времени и денег на поиски вечного двигателя. Но с ними происходило то же, что и с алхимиками: всегда находилась какая-нибудь мелочь, которая якобы мешала успеху опыта. — И уже с юмором Леонардо заключает: — Моя небольшая работа принесет им пользу: им не придется больше спасаться бегством от королей и правителей, не выполнив своих обещаний».

В ясную погоду, широко и неторопливо шагая, Лео­нардо любил ходить ко рвам Миланской крепости. Там он простаивал часами, наблюдая, как летают стрекозы, как падают с зубцов крепостных стен стрижи. После од­ной из таких прогулок записал в блокнот:

«Птица — инструмент, сделать который в человече­ской власти…» К радости исследователей истории авиации, сохрани­лось 14 листиков из трактата «О летании птиц», где Лео­нардо да Винчи поставил себе первоочередную задачу: «В первой книге определить природу сопротивления воз­духа».

Рукописному труду предшествовали многочисленные наблюдения и опыты. Как падает тело, как оно движется в воде, как ведут себя доски, наклонно движимые в воз­духе, — всё это интересовало пытливого исследователя. Летит стрела, клубится пыль за скачущей лошадью, кипит бу­рун перед носом плывущего судна, парение орла и стре­мительный лет ласточки — всё останавливало взор Ле­онардо да Винчи, заставляло думать.

Подметив, что судно, плывущее более широкой частью вперед, при равной силе ветра в парусах двигается бы­стрее, чем плывущее вперед острой частью, он вывел за­кон сопротивления движению, который начали применять к воздушным судам только в XX веке. Этим законом великий мыслитель и экспериментатор посрамил гений Ньютона, создавшего двумя веками позднее формулы определения сопротивления жидкости, но оставившего без учета форму тела.

Стремясь к полету, Леонардо да Винчи спроек­тировал искусственные крылья для человека. Посмотри­те на них — здесь предусмотрено все основное, что со­ставляет каркас крыла современного самолета: лонжеро­ны, нервюры, стрингеры, обшивка. Обладая недюжинной физической силой, он думал удержать их в руках, взмах­нуть ими, как птица.

Построил он крылья? Испытал?

Зная его одержимость в достижении поставленной пе­ред собой цели и прочитав в его блокноте запись: «…эту машину надо испробовать над озером, и лучше опоясать­ся длинной кишкой, наполненной воздухом, чтобы не уто­нуть при падании», можно предположить, что ДА, испы­тывал. Мускульной силы даже его могучих рук, конечно, не хватило. Тогда он попробовал сделать раму и приво­дить крылья в действие ногами, в лежачем положении, предусмотрев специальные пружины, аккумулирующие механическую энергию человека.

Видимо, и этот вариант не удовлетворил Леонардо да Винчи.

«Я решил, что стоять на ногах лучше, чем лежать плашмя, — через века де­лится с нами изобретатель, — ибо прибор никогда не может перевернуться вверх ногами, а вместе с тем этого требует привычка, создавшаяся в результате длительного упражнения. Подъем и опускание при движении [крыльев] будут производиться опусканием и подниманием обеих ног, это дает большую силу, а руки остаются свободными. Если же тебе пришлось лежать плашмя, то ноги, в берцовых суставах, сильно уставали бы, держась в таком, положении».

…Вот он кладет на спину загнутый в форме вьючного седла стержень, а руками берется за его концы. Его та­лию обхватывает полупояс. На обоих концах седла нахо­дится по блоку, через которые пропущены веревки со стременами на концах. Леонардо ставит ноги в стреме­на, которые служат для опускания крыльев. Ноги полу­согнуты. С какой-то возвышенности Леонардо бросает­ся в воздух. И… парит. Но это мгновение. В следую­щую секунду его тянет к земле. Крылья сами идут вверх. Руками не удержать. Тогда он распрямляет ноги и со­вместными усилиями рук и ног опускает крылья, опирает­ся ими о воздух… Ослаблены мышцы — снова крылья идут вверх, парашютируя, скользя по отлогой пря­мой…

Некоторые историки убеждены, что «Леонардо да Вин­чи… пытался летать, но кончилось это плохо».

В городе Фьезоле до сих пор говорят о верном по­мощнике великого изобретателя, искусном механике Томмазо Мазини да Перетолла по прозванию Заратустра, который сказал:

— …Я полечу по небу!

Разогнался с голой вершины горы Чечеро и на крыль­ях Леонардо взмыл в воздух. Но летал ли он на аппарате с машущими крыльями или с неподвижными, который, по мнению Леонардо, мог бы «парить в воздушных стру­ях», неизвестно.

Не только Леонардо да Винчи думал о машущих крыльях в XV веке. Его современником являлся русский «смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп», изо­бретший «летающую машину с деревянными крыльями наподобие птичьих». Пробовал быть хозяином неба аб­бат Джон Дамиан, любимец шотландского короля Яко­ва IV. Хвастливый аббат даже вызвался совершить пе­релет из Эдинбурга во Францию. Велел сделать себе па­ру крыльев, привязал их к рукам и бросился со стены замка. Но аббату не удалось даже парение: он сразу упал на землю и сломал ногу. Однако Дамиан — кстати, земляк Леонардо да Винчи — нашел, что сказать в оправдание:

— Дурье! — кричал он на мастеров, гримасничая от боли. — Я приказал использовать перья орла, а вы в крылья напихали несколько куриных! В то время как первые стремились унести меня ввысь, вторые по приро­де своей стремились к навозной куче, где когда-то были куры!

«Научность» доказательств Дамиана лишь подчерки­вает серьезность работ Леонардо в этой области. К три­дцативосьмилетнему возрасту он составил себе вполне вы­работанные представления о полете, открыл механизм по­лета птиц, дополнив свое открытие указанием на весо­мость воздуха и его свойства в связи с вопросами ле­тания.

Он «продувал» модели летательных аппаратов в гид­роканалах и дымовых трубах, в них же проводил визу­альные и весовые испытания предметов с разными гео­метрическими формами, определяя для летательных аппа­ратов наиболее рациональные аэродинамические формы.

На страницах его записных книжек рядом с рисунка­ми птиц — крылатые люди, летающие кресла.

В конце концов, Леонардо сочленил крылья с остовом, в котором человек должен сидеть и производить «лета­ние инструментальное», то есть лететь с помощью маши­ны. Это уже прообраз будущего аэроплана! Притом прин­цип отклонения, управляющих органов в наших самоле­тах остался таким же, как в системе управления орнито­птером Леонардо да Винчи.

И еще два простеньких на вид эскиза оставил истории гениальный Леонардо как предвидение далекого буду­щего.

На первом рисунке изображена машина с двумя вин­товыми поверхностями на вертикальном валу. Ясно, изо­бретатель хотел получить подъемную силу за счет вра­щения крыльев. Это — идея геликоптера, созданного в наш век.

На другом эскизе — парашют. Леонардо да Винчи не назвал полотняный шатер в виде четырехгранной пира­миды парашютом, но в примечании указал его размеры, написав: «Палатка может служить для безопасного спус­ка человека по воздуху с высоты».

Сейчас в Копенгагене найдена фламандская рукопись 1325 года, в которой есть эскиз подобной же конструкции, но эта находка не умаляет, несомненно, собственной идеи Леонардо да Винчи.

К сожалению, человечество на много веков забыло о работах Леонардо. Лишь в 1881 году француз Шарль Маллиен издал некоторые рукописи, хотя биограф Ваза­ри напомнил миру о великом человеке за сорок лет до первой публикации Моллиена. А трактат «О полете птиц» три века лежал под спудом, потом переходил из рук в руки нераскрытым, пока не попал в Париже к русскому меценату Федору Сабашникову. Прочитав трактат, Са­башников поразился:

— В пятнадцатом веке уже существовал проект устройства, на триста лет предвосхитивший парашют Ленормана!

В 1893 году Федор Сабашников, не выезжая из Пари­жа, опубликовал трактат, а подлинник великодушно по­дарил родине знаменитого Леонардо — городу Винчи.

Теперь каждый энтузиаст авиаций знает и помнит ве­щие слова «дедушки», сказанные задолго до того, как че­ловек смог уйти в вольный полет:

«И направит человек свой первый полет на хребте гигантского Лебедя, наполняя Вселенную изумлением и славой».

Шестидесяти семи лет от роду Леонардо да Винчи умер вдали от родины во французском замке Сен-Клу, окруженный маленькой группой друзей и слуг. Удиви­тельный человек, универсальный гений, чудо природы те­перь уже только с портретов смотрит на мир. Его взгляд не менее загадочен и вечен, чем улыбка его Джоконды…

В пятидесятых годах нашего века профессор иссле­довательского центра «Ланглей» Френсис Рогалло, из­учая наследие Леонардо да Винчи, решил: «Надо постро­ить крылья Леонардо из современных материалов, на уровне последних технических возможностей!»

Построил и запатентовал «змей Рогалло».

Таким образом, через пятьсот лет крылья Леонардо пре­вратились в настоящий аппарат, сделанный из дюрале­вых трубок, плотной ткани дактрон, с подвесной систе­мой, напоминающей парашютную. Его назвали дельта­планом, так как крыло в плане выглядит как греческая буква дельта. На крыльях Леонардо да Винчи, жизнь которого во многом остается еще не разгаданной, летают сегодня бо­лее ста тысяч человек во всем мире.

Туман

Лондон взбудоражен слухами, выползшими из коро­левских покоев: завтра в небо поднимется человек на механической птице!

Сутки пролетели. Теперь уже сегодня…

К верхушкам деревьев в Гринвич-парке прилипли серые ошметки «мокрогубого», как говорят лондонцы, тумана. Ранним летним утром туман поселил в парке призрачные сумерки. Лишь в двадцати шагах можно разглядеть черные стволы, отяжелевшие листья; клонясь, они роня­ют водяные капли. Плащи, капюшоны, накидки, блузы собравшихся в толпу людей влажны.

Толпа глазела на необыкновенную «птицу», распла­ставшую самодельные крылья над зелено-пепельной тра­вой большой поляны. Волны тумана медленно катились через нее, то скрывали, то вновь проявляли «птицу», и казалось, она повисает в воздухе и вновь опускается.

— Дьявол! Дьявол! Чур, чур, меня! — крестясь, шеп­тала завернутая в тряпье старуха, округляя непослуш­ные из-за тяжелых век выцветшие глаза.

У «птицы» голова с клювом, нарисованные круглые очи, кожаные крылья с бахромой из перьев, тело в перь­ях, гибкий хвост. А сбоку тела и под хвостом шесть труб — четыре из них смотрят на людей, как дула огромных мушке­тонов.

— Потрогать бы ее! — подмигнув своим товарищам, говорит улыбчивый молодой ремесленник с оголенной до пупа грудью, и те хохочут.

Но к «птице» подойти нельзя, она в кольце стражи. Угрюмо стоят королевские гвардейцы, не подпуская ни­кого к себе на длину острой шпаги. А за их спинами не­спокойно, широко шагает взад-вперед невысокий чело­век в чудном наряде: мягкая шляпа без полей туго ссунута на брови, обрезанная по колени черная мона­шеская сутана свободно болтается на узких плечах, под нею желтый колет из буйволовой кожи. Сильные икры кривоватых ног обтянуты грубо сшитыми чулками из козлиной кожи. Под сутаной угадывается рукоять кинжала или стилета. Всем ведомо его имя — Андреа Гри­мальди Воландэ, потому что в толпе и вблизи стражни­ков снуют вездесущие, всезнающие и болтливые репор­теры печатных листков.

Один из них подходит к стражнику совсем близко, и острие шпаги мгновенно упирается ему в грудь:

— Назад!

— Всего лишь пару вопросов досточтимому Грималь­ди! — возмущается репортер. — Я представитель газеты «Лейденский пятничный вестник»!

Тотчас поднимаются еще несколько обнаженных шпаг: это к кольцу стражи подступили коллеги смелого газетчика.

Гримальди подошел:

— Слушаю вас.

— Твердо ли считаете, что ваше изобретение подни­мется в воздух?

Под густыми бровями Гримальди вспыхивает весе­лый огонек, но быстро гаснет.

— Оно уже перелетело Ла-Манш! — гордо отвечает он, и по кельтскому акценту можно догадаться, что он уроженец Сардинии или Северной Италии.

С минуту репортеры и подступившие поближе любо­пытные из толпы рассматривают его лицо, сухое, смуг­лое, с резкими очертаниями чувственного носа и узкими губами большого рта.

— Какие силы поднимут вашу птицу в небо?

— Часовой механизм и чудодейственная сила рту­ти. Миндалевидные глаза изобретателя светятся, как агаты, губы кривятся в усмешке. — И божья помощь!

— Не попахивает ли это ересью? — бросает вопрос кто-то из толпы.

Гримальди вздрагивает. Знобко, сыро в парке! Быст­ро уняв дрожь, он скользит взглядом по толпе и встре­чается с горящим ненавистью взором низенького толсто­го монаха в коричневой сутане, его лицо кругло, рыхло, с мягкими брылями щек, а цепкие руки в черных пер­чатках перебирают четки. Рядом с ним детина в сером плаще, из-под которого выпирают ребра стального испанского панциря.

— Вы не ответили на вопрос! — верещит тот же го­лос. — «Если проповедь и убеждения оказываются не­действенными, если неверующие упорно отказываются принять учение церкви в его целом или частях, то этим они создают соблазн для других и угрожают их спасе­нию. Таких следует удалить из общества верующих, сперва посредством отлучения от церкви, а потом — и посредством тюремного заключения или сожжения на костре» — так гласит наставление римской курии. Вы не забыли его?

— Ну что ты мелешь, брат! — останавливает его первый репортер. — Ты сам забыл об Аахенском мире и о том, что мы живем в эпоху Просвещения. Ведь сейчас 1751 год!

Говоря так, газетчик имел в виду заключенный меж­ду европейскими странами мирный договор в Аахене, после которого наступил период покоя, так называемая эпоха Просвещения, — отменялись устаревшие церков­ные и феодальные привилегии, преобразовывалось за­конодательство и централизовывалась власть. Это при­нудило итальянского короля Климента XIV к уничтоже­нию иезуитов.

— Слепец! — огрызнулся монах. — Власть папы без веса и меры вечна! Апостольские легаты — исполнители воли священного трибунала инквизиции — повсюду! — И он исчез в толпе, как мышь в подполье.

Гримальди резко повернулся и, не отвечая на сыпав­шиеся вдогон вопросы репортеров, побрел к своей «пти­це». Стащил с головы шляпу без полей — будто ему ста­ло жарко, — и прибежавший с севера, с берегов Темзы, ветерок пошевелил его редкие волосы.

Ветер с реки набрал силу, туман, двигаясь на юг, поднимался. Ярче проступала зелень Гринвич-парка, одного из загородных парков великого Лондона.

В группе блестящих молодых джентльменов с поник­шими от сырости плюмажами на широкополых шляпах и их дам, выглядывавших из окон карет, горячо, с же­стикуляцией, дебатировался вопрос: «Кто он, этот таин­ственный Андреа Гримальди Воландэ?»

«Беглый из Италии простой монах», — говорили одни. «Нет, — возражали им, — выходцу из черни не под силу „изобретение века“. Гримальди — отпрыск весьма древ­него и знатного рода князей Монакских, мужская линия которых угасла в 1731 году, а итальянская ветвь — Во­ландэ — пришла в упадок». — «Позвольте! — восклицали третьи. — Нам доподлинно известно, что Андреа Гримальди родственник Франческо Гримальди, иезуита, известного математика и физика, преподавателя иезуит­ской коллегии в Болонье!»

Туман, туман…

Уползал туман на юг к бляйхитской дороге. Остатки его над парком растопило солнце. Обсыхали полупро­зрачно-матовые крылья «птицы». Гримальди заменял ро­яльную струну, поддерживающую левое крыло: она ока­залась с зазубринкой, надкушенная. Менял, а в памяти стояли глаза-угольки толстого монаха с черными четка­ми и верзилы в стальном панцире под плащом.

Все громче и громче малиновый звон колокольцев. Из северной аллеи вынырнули всадники королевского эскорта. За ними — золоченые кареты с гербами. Из первой вышел король Георг II. К нему присоединился его сын герцог Кумберлэдский и первый пэр королев­ства архиепископ Кентерберийский.

Для его величества и свиты стража очистила в толпе проход. В дальнем конце его ждал короля коленопре­клоненный Андреа Гримальди. За его спиной — пока не­подвижная, гордая «птица».

Подойдя ближе, Георг II величественным движением руки поднял с колен изобретателя.

— Оч-чень забавно!.. Показывайте! — сказал король…

* * *

Когда заходит речь о первенстве в покорении Пятого океана, англичане вытаскивают свои средневековые хро­ники и уверяют, что небо Британских островов держало воздушный корабль еще в 1123 году, во времена короля Генриха I по прозванию Ученый. Как написано в лето­писи, именно в этом году над Лондоном появился воз­душный корабль, похожий на морское судно, и бросил якорь в центре английской столицы. По веревочному трапу из корабля спустились люди. Лондонцы, посчитав их посланцами дьявола, схватили и утопили в Темзе. Оставшиеся в корабле обрубили якорный канат и стре­мительно взмыли к облакам. Больше «чудной корабль» никто не видел.

Италия гордится своим ученым, иезуитом Франческо Лана, который предложил в 1670 году летающее судно в виде половинки скорлупы грецкого ореха, подвешен­ного к четырем медным пустотелым шарам, из которых выкачан воздух. В Бразилии чтут Бартоломео Лоренцо, строившего воздушное судно, даже будто поднимавшееся в воздух при сжигании горючих материалов.

В Португалии уверяют, что это происходило в Лис­сабоне 8 августа 1709 года.

Французы считают, что первенство в попытке осуще­ствить аэростатический подъем принадлежит им, по­скольку их епископ профессор философии Гильен в 1735 году опубликовал брошюру, в которой излагал идею постройки воздушного корабля с оболочкой, наполнен­ной воздухом, взятым из высоких слоев атмосферы. Гильен писал: корабль будет «более обширный, чем го­род Авиньон, и высотой с добрую гору», и поднимать он сможет четыре миллиона людей и полмиллиона тонн то­варов и багажа!

Поистине грандиозные инженерные аппетиты, помно­женные на беспредельное честолюбие.

Со скидкой на фантазию летописцев допустим, что подобное было. Но вот сведения о полетах итальянско­го монаха Андреа Гримальди Воландэ, совершенных в Лондоне, в «благословенные дни Аахенского мира» меж­ду Англией и Францией, заставляют подумать о реаль­ности опыта.

Вот как описал машину Гримальди корреспондент газеты «Лейденский пятничный Вестник» в номере от ’21 октября 1751 года:

«В машине, на которой Андреа Гримальди Воландэ в те­чение одного часа может сделать семь миль, установлен часо­вой механизм, ее ширина 22 фута, она имеет форму птицы, тело которой состоит из соединенных между собой проволо­кой кусков пробки, обтянутых пергаментом и перьями. Крылья сделаны из китового уса и кишок. Внутри машины находятся тридцать своеобразных колесиков и цепочек, которые служат для спуска и подъема гирь. Кроме того, тут употреблены в дело шесть медных труб, частично заполненных ртутью. Равно­весие сохраняется опытностью самого изобретателя. В бурю и в тихую погоду он может лететь одинаково быстро. Эта чудесная машина управляется посредством хвоста длиной в семь футов, прикрепленного ремнями к ногам птицы. Как толь­ко машина взлетит, хвост направляет ее налево или направо, по желанию изобретателя.

Часа через три птица опускается плавно на землю, после чего часовой механизм заводится снова. Изобретатель летит постоянно на высоте деревьев.

Андреа Гримальди Воландэ один раз перелетел Ла-Манш из Кале в Дувр. Оттуда он в то же утро полетел в Лондон, где говорил с известными механиками о конструкции своей машины. Механики были очень удивлены и предложили построить до Рождества машину, которая могла бы летать со скоростью 30 миль в час…»

Прочитав о кишках, колесиках и цепочках, трубах, заполненных ртутью, можно сразу же отмахнуться и сказать: чепуха! Кстати, так и сделали многие историки. Они игнорировали много интересных подробностей. Так, например, лондонский корреспондент русской газеты «Московские ведомости», описывая машину Гримальди примерно так же, как и английский журналист, уточня­ет, что «крылья сделаны из кошачьих кишок и рыбных костей, китовыми усами покрытых… Машина хвостом длиною в семь футов склоняется и управляется… рас­пространением крыльев на правую и на левую сторону движения…» Он вспоминает о «ходячих валиках» и «поддувалах».

О «птице» Гримальди писали многие газеты мира, не перепечатывая друг у друга текст, а подавая его с раз­личными подробностями.

Кроме газетных статей есть еще два документа о сен­сационном полете: в Италии хранится письмо из Лон­дона, которое подтверждает полет, а во французском городе Лионе хранится документально заверенное тремя академиками научное исследование «птицы», где призна­ется, что «отец Гримальди удачно совершил полет из Кале в Дувр в 1751 году».

Поверить трудно, но от документов и публикаций от­махиваться не следует, имея в виду, что в те времена (да и в другие тоже!) сущность своих изобретений люди держали в глубочайшей тайне, а чтобы подольше удер­жать секрет, дезинформировали любопытных, рассказы­вая им небывальщину вроде «кишок», «гирек», «ртути».

Да и небывальщина ли это?

Давайте попробуем заменить все малопонятные сло­ва и выражения из лексикона давнего английского жур­налиста на более приемлемые и понятные нам: «часовой механизм», например, заменим словом «двигатель» — так оно и есть! Из «кишок» крылья сделать нельзя, но возможно обтянуть каркас, склеенный из пластинок ки­тового уса, тонкой пленкой, выделанной из кишок како­го-нибудь животного. Этот материал получил в XVIII веке название «бодрюш» и употреблялся для изготов­ления воздушных шаров.

Поразмыслив о том, для чего медные трубы частич­но заполнены ртутью (а значит, ртуть в них, управляемых человеком, может переливаться из одного конца в другой), посчитаем, что это своеобразный прибор для изменения центровки аппарата и управления им: перед взлетом трубы наклоняются к хвосту и создается кобрирующий момент, облегчающий взлет; в полете трубы ставятся горизонтально, и центровка изменяется на бо­лее переднюю; наклон труб вперед создаст момент пики­рующий, даст возможность аппарату снижаться.

Нет ничего необычного и в том, что «птица» Гри­мальди была обклеена птичьими перьями. Еще в 1590 году «Гидотти Павел, живописец, резчик и архитектор, родившийся в Лукке, сделал крылья из китовой кожи, покрыл их перьями, и, к телу приноровив ниже рук, он полетел с высокого места и летел на четверть мили…» Так сообщает А. Родных в книге «Птицекрылые маши­ны», ссылаясь на старинный исторический словарь. В этой же книге утверждается, что и после Гримальди изо­бретатели использовали для своих крылатых конструк­ций птичьи перья. В 1872 году известный конструктор француз Адер «построил орнитоптер совершенной рабо­ты и изящной конструкции. Он представлял собою подо­бие большой птицы… пропорциональной во всех своих частях и покрытой искусственными перьями. Каждое перо состояло из центрального прожилка, сделанного из гибкого дерева, с исходящими от него по бокам птичь­ими перьями. Эти большие перья были расположены так же и в том же числе, как у птицы, послужившей образ­цом; даже сочленения были такие же, как у птицы, вплоть до последнего суставчика».

Гидотти, Гримальди, Адер и многие другие увлечен­ные полетом люди просто верили природе, создавая ру­котворных «птиц», а советский ученый Т. Л. Бородулина подтвердила мудрость природы. Опытным путем она установила, что шероховатость улучшает аэродинамиче­ские свойства поверхности. Хотя перья плотно прилегают друг к другу, все-таки они образуют бороздчатую по­верхность. В ворсинках перышек «застревают» частички воздуха, образуя своеобразную смазку. В полете встреч­ные потоки воздуха, обтекая крыло птицы, скользят не по перьям, а по тонкому воздушному слою, который в них «застрял». Происходит как бы трение воздуха о воз­дух, а оно намного меньше, чем трение воздуха о сколь угодно гладкую поверхность.

Так что, видимо, не зря Гримальди фюзеляж своей «птицы» обклеил перьями: это дало ему возможность использовать маломощный двигатель.

Какой же движитель стоял на аппарате хитро­умного монаха?

На это нет указаний, кроме упоминания о «часовом механизме». Если бы аппарат был подвешен к воздухо­носному баллону, то уж «пузырь» бы газетчики заметили. Если бы аппарат имел воздушный винт, о нем бы, а не о птичьем клюве написал журналист. Если бы аппарат был построен как птицелет, то машущие крылья непременно привлекли бы внимание. В газетах дружно и в разных вариантах обыграны «трубы» и «поддувала». Труб было «употреблено в дело шесть». Все ли они заполнены ртутью? Этого авторы статей видеть не могли. Для ре­гулировки центровки вполне хватило бы и двух. А осталь­ные?

Они могли являться выходными труба­ми двигателя реактивного действия.

В то время люди уже использовали принцип реак­тивного движения, пуская ракеты, «огненные хвостатые змеи» на праздниках и в боевых действиях. Это можно предположить еще и по косвенным деталям в описаниях. В итальянском письме говорится: «Птица бежала быст­ро, за хвостом черная пыль». А ведь взлет происходил в парке, с поляны, засаженной густой травой! А «подду­вала» в статье московского корреспондента, помните? Кстати, в конце того же XVIII века в книге под загла­вием «Очерк искусственного полета в воздухе» описал собственный проект птицекрылой машины с реактивным двигателем изобретатель Жерар.

Какое топливо и как использовал Гримальди?

Сообщение лондонского и других корреспондентов газет о наличии часового механизма и труб в аппарате Гримальди невольно заставляют вспомнить проект дирижабля американского инженера Бэтти.

Дирижабль оснащался реактивным двигателем пря­мой реакции. Реактивная сила возникала при сгорании пороховых шариков, подаваемых автоматически в каме­ру взрыва. Запас шариков находился в специальной кассете, и подавались они в двигатель-трубу часо­вым механизмом.

Бэтти опубликовал проект реактивного дирижабля в 1890 году, но в рассказе о нем с юмором обронил: «…я только качественно отработал замысел древнего мандарина». Он имел в виду китайского чиновника Ван-Гу, более двух тысяч лет назад изготовившего два боль­ших змея с сиденьем между ними. К сиденью Ван-Гу прикрепил сорок семь ракет, сорок семь прислужников должны были одновременно поджечь все ракеты. Но по какой-то при­чине одна из ракет взорвалась раньше, чем было нужно, и подожгла другие ракеты. Вспыхнул пожар. Сгорел ап­парат и сам изобретатель.

Андреа Гримальди по мысли «поместился» между Ван-Гу, другими ранними экспериментаторами и Бэтти, по инженерному исполнению он намного ближе к Бэтти, а может быть, Бэтти к нему.

Попробуем устранить и противоречия в статье анг­лийского журналиста. Он пишет, что машина Грималь­ди могла пролететь в течение часа 7 миль, то есть ско­рость ее не превышала 12—13 километров в час. Вряд ли такая скорость достаточна для удержания в воздухе даже наилегчайшего крылатого аппарата. Но дальше в газете упоминается о перелете Гримальди через Ла-Манш из Кале в Дувр (45 км!) и в «то же утро» из Дувра в Лондон (110 км!). Если аппарат, по утвержде­нию журналиста, мог держаться в воздухе только 3 ча­са, то при скорости 12—13 километров в час Гримальди не рискнул бы лететь через Ла-Манш даже с попутным ветром. Значит, скорость его аппарата была больше: учитывая перелет из Дувра в Лондон, порядка 30—40 километров в час, то есть миль 17, а не 7. Это уже ре­ально. Тем более что дальше журналист пишет: «В бу­рю и в тихую погоду он может лететь одинаково быстро». А лондонские механики предложили изоб­ретателю усовершенствовать машину по скорости до 30 миль в час (55 км/час).

Теперь давайте попробуем на сообщение газеты «Лей­денский пятничный Вестник» взглянуть глазами совре­менного, компетентного в авиации журналиста и перепи­шем заметку, используя знания истории и техники наших дней и логические рассуждения. Она могла бы прозвучать так:

«В машине… установлен пороховой двигатель, ее размах крыльев 6—7 метров, она имеет форму птицы, фюзеляж ко­торой состоит из соединенных между собой проволокой кусков пробкового дерева, обтянутых пергаментом и оклеенных перь­ями. Крылья сделаны из пластинок китового уса и обтянуты гонкой пленкой из кишок. Внутри двигателя можно рассмотреть тридцать своеобразных колесиков и цепочек… Кроме того, для регулировки центровки тут употреблены в дело мед­ные трубы, как сообщает изобретатель, частично заполненные ртутью. Равновесие сохраняется опытностью самого изобрета­теля… Эта чудесная машина управляется посредством хвоста длиной более двух метров, поворачивающегося при помощи ремней, прикрепленных к ногам птицы. Как только машина взлетит, хвост направляет ее налево или направо, по желанию изобретателя.

Часа через три птица опускается плавно на землю, после чего двигатель заводится снова. Изобретатель летит постоян­но на высоте деревьев…»

Последняя строка очень реальна: или «птица» не могла взлететь выше, или изобретатель не решался на более высокий подъем из-за недостаточной прочности аппарата или слабой профессиональной подготовки.

Рисунка «птицы» Гримальди не сохранилось. Так летала ли она? Может быть, это очень искусная доку­ментальная подделка для истории? Но тогда почему бы не нарисовать её?

Кроме перечисленных доводов и сохранившихся до­кументов, доказательств ее полета нет. И в то же вре­мя неплохо бы вспомнить, что на Международной вы­ставке-1976 в Федеративной Республике Германии летали странные конструкции. Там поднималась в воз­дух деревянная кровать, снабженная пропеллером. Ле­тающий утюг, сделанный одним американским модели­стом, достиг скорости 50 километров в час. Совершила полет и обыкновенная грузовая тачка.

А у «птицы» Гримальди все-таки были крылья!..

* * *

…Через несколько дней окраинные лондонцы видели в Гринвич-парке пожар. Горело что-то недолго, но ярко.

И прополз слух, что в одной из канав трущоб Айлингтона найден труп мужчины в укороченной сутане и жел­том колете. Колет меж лопаток трижды пробит чем-то острым. На поясе убитого не тронут мешочек с фунтами, лирами и скудо.

Официально признаны

…Скорее приготовь

побольше шелковой материи,

веревок, и ты увидишь

одну из удивительных

в мире вещей…

Из записки Жозефа Монгольфье брату Этьену

По провинциальному городку Аннонэй, расположен­ному на юге Франции возле города Лиона, усиленно расползался слух о том, что сыновья владельца бумаж­ной фабрики Жозеф и Этьен Монгольфье погнались с нечистою силой и занимаются колдовством: они-де за­пускают в небо круглое огненное чудовище и сами под­нимаются на нем.

Слухи не были пустой болтовней, только слегка пре­увеличивали происходящее. В 1782 году братья Мон­гольфье действительно попробовали запустить в воздух шар с оболочкой из бумаги, который, отделившись от земли, сгорел. Сами же изобретатели ни в этот раз, ни позже не решались подняться на своем «пузыре-облаке» в небо.

Но слухи усиливались, обрастая такими жуткими под­робностями, что всей семье Монгольфье становилось не по себе. И решили братья положить конец пересудам, по­казать людям изобретенное ими «чудище».

5 июня 1783 года городок Аннонэй гудел, как потре­воженный пчелиный рой: жители готовились пойти к на­значенному времени на площадь, посмотреть, как «пу­зырь» Монгольфье «словно пылинка взлетит и будет плавать в воздухе».

Когда же, придя к месту запуска «чудовища», зри­тели увидели всего лишь огромный, обмятый с боков, сшитый из холста, обклеенного бумагой, мешок, подвешен­ный выше трехэтажных домов, они были разочарованы, и в адрес изобретателей посыпалось немало насмешек и не совсем приличных острот.

Братья Монгольфье не торопились. Они развели под мешком огонь и стали подбрасывать в него шерсть и мо­крую солому. Дым шел в отверстие, окольцованное об­ручем в низу мешка. «Чудовище» стало надуваться, полнеть и наконец, превратилось в громадный шар, слегка вытянутый по высоте. Помощники братьев еле удержива­ли его за веревки.

— Пускайте! — скомандовал Этьен.

Шар взмыл в небо.

Минут за десять он поднялся почти на двухкиломе­тровую высоту, и слабенький ветер отнес его недалеко в сторону, где он благополучно и приземлился.

Монгольфье составили официальный протокол, засви­детельствовавший подробности полета, скрепили его под­писями должностных лиц и отправили в Париж, в Ака­демию наук.

Так был совершен первый официальный высотный полет воздухоплавательного аппарата.

Кстати, интересна одна подробность. Почему братья Монгольфье жгли мокрую солому, надували свои шары «мокрым дымом», не могли понять их современники, да и они сами не в силах были толково объяснить.

То, до чего Монгольфье дошли наитием, опытом объ­яснено в наше время. Как показывают расчеты, наполне­ние оболочки не просто нагретым, но вдобавок и увлаж­ненным воздухом позволяет при той же температуре зна­чительно уменьшить объем и размеры теплового аэроста­та, сохраняя одинаковую подъемную силу. Верная в прин­ципе идея пионеров воздухоплавания получила практи­ческое воплощение лишь через 140 лет в проекте совет­ского инженера В. Гараканидзе. В 1925 году он изобрел тепловой аэростат, в котором было две оболочки: внут­ренняя, с влажным горячим и наружная, с обычным ат­мосферным воздухом…

Но вернемся к событиям лета 1783 года. О чуде в го­родке Аннонэй узнали парижане. Революционные фран­цузы требовали немедленно и в большом масштабе стро­ить шары, ругая Академию наук за «тугодумие в изуче­нии вопроса». Газеты начали помещать на своих страни­цах гневные статьи в адрес «тугодумов» и призывы к гражданам о сборе денежных средств для грандиозного опыта. Быстро собрали десять тысяч франков и пору­чили построить новый летающий баллон молодому про­фессору Жаку Александру Шарлю.

Талантливый ученый пошел по иному пути, Чем братья Монгольфье: он решил сделать оболочку шара из шелка, пропитанного раствором каучука, и заполнить его газом легче воздуха — водородом. 27 августа такой баллон был готов. В пять часов дня по сигнальному выстрелу из пушки он взлетел. К нему был подвешен кожаный карман с запиской, в которой указали день и час взлета, а также просьбу к нашедшему шар вернуть его в Париж, так как думали, что шар про­будет в воздухе более 20 дней и улетит далеко.

Шаровая оболочка водородного аэростата, впослед­ствии названного «шальером», лопнула через 15 минут после подъема и упала на окраине села Гоннес. Кресть­яне для посрамления нечистой силы привязали растер­занные шелковые остатки к хвосту лошади и протащили их через село в назидание «домашним ведьмам».

Вот так летом 1783 года во Франции появились «во­здухоносные шары» В монгольфьеры и шальеры. А уже осенью 19 сентября в Версале взмыл к солнцу аэроста­тический баллон с живыми существами в клетке: уткой, петухом и бараном, хотя рвался в полет человек — Пилатр де Розье.

Природа одарила Пилатра редким умом и мужеством. Отличные знания физики, химии, естественных наук по­ставили его в ряд передовых людей Франции. К тому же ему было всего 27 лет — отличная пора для дерзаний. Пилатр рвался в небо, но… баран опередил его. Барана после благополучной посадки, подвесив на шею ленту, с новой кличкой Монт-о-сьель с почетом водворили на королевский скотный двор, но, видно, не простили, что в полете он лягнул своего товарища петуха и впослед­ствии съели…

И все-таки Пилатр де Розье первым из людей под­нялся на монгольфьере, правда, сначала на привязи.

Связанный с землей длинным, тонким и прочным ка­натом, он быстро овладел техникой подъема и спуска в специальной корзине и обучил других. Неугомонному молодцу такие полеты казались пресными, хотелось в свободный полет. Что же его удерживало? Преувеличен­ное мнение сильных мира сего об опасности. Считали (и, как мы знаем, небезосновательно!), что человек на боль­шой высоте погибнет от недостатка воздуха. После по­лета барана, петуха и утки писали, что, слава богу, «жи­вотные остались живы и не сделались дикими». Беспо­коились, что сердце «может лопнуть, как первый шальер». И даже тогда, когда Пилатр де Розье овладел техникой спуска «с любой высоты», король, без позволения которого полет состояться не мог, настаивал, чтобы для пробы отправили в полет уголовных преступников, при­говоренных к казни. Пилатр страшно огорчился, узнав об этом. Не мог он допустить, чтобы великая честь пер­вого в мире свободного полета досталась каторжникам!

Не имея связи с различными корпорациями ученых, великий итальянец делает такие открытия и изобрете­ния, которые появились только в XVII — XVIII веках, но уже под чужими именами. Это объясняется тем, что Ле­онардо да Винчи опережал технические возможности сво­его века. Из великих ученых мира его можно сравнить только с русским Михаилом Ломоносовым. Тот и другой остались в памяти своих народов великими подвижника­ми и патриотами, а в памяти человечества — гениаль­ными учеными, инженерами, художниками и поэтами.

Пилатр де Розье и его товарищи в борьбе мнений вы­шли победителями. Свободный полет состоялся 21 но­ября 1783 года. Неугомонный Пилатр и маркиз д’Арланд, финансировавший подготовку монгольфьера, взя­ли старт.

В довольно небольшой подвесной корзине, в центре которой был смонтирован своеобразный очаг, им было тесновато, но на это они мало обращали внимания. В примитивном очаге трудно было удержать пламя и поч­ти невозможно регулировать температуру. Как ни стара­лись аэронавты быть осторожными, оболочка шара в не­скольких местах прогорела. Медленно охлаждая очаг, Пилатр и д’Арланд благополучно приземлились, пробыв в воздухе около 20 минут.

Ликующая толпа парижан своеобразно чествовала «победителей неба»: их целовали, носили на руках, под­брасывали вверх. А потом возбужденный Пилатр плясал в необычном наряде: его сюртук и часть другой одеж­ды были разорваны почитателями на мелкие сувениры.

Францией овладела баллономания, и вскоре «воздуш­ной лихорадкой» заболел весь мир. В небо поднялся на шальере сам его изобретатель — профессор Жак Алек­сандр Шарль, названный позже «нянькой аэростата». В Берлине, в Гааге, в Милане животные и люди подни­мались на шарах к облакам. В Россию по случаю именин Екатерины II запустили маленький шальерчик, на кото­ром был поднят орел, правда, не живой, а нарисованный на оболочке.

А Пилатр де Розье рвался в новые небывалые воздуш­ные путешествия. Теперь уже в большой компании. К этому времени братья Монгольфье значительно улучши­ли конструкцию своего «Небесного пузыря». Усовершенст­вовали очаг. Вокруг него соорудили галерею для несколь­ких человек. Увеличили объем баллона, сделав более прочной его оболочку. Наконец, эффектно разрисовали шар и гондолу. Капитаном этого нового воздушного суд­на назначили Пилатра де Розье. Его команду из 12 чело­век одели в специально сшитую голубую форму.

Перед взлетом обнаружили, что оболочка баллона все-таки пропускает воздух. Устроители хотели отложить полет, тем более что начал дуть еще и холодный поры­вистый ветер. Но разве можно остановить энтузиастов! Восемь человек решились лететь в любых условиях.

…Громадный шар лениво поднялся над землей. Один из членов команды, выражая мечту своего капитана, крикнул:

— Взлетаем в Лионе — встречайте в Париже!

Провожающая толпа сограждан разразилась востор­женными криками.

Монгольфьер медленно набирал высоту. Опять, как в первом полете Пилатра, оболочка аэростата начала трескаться от прожогов. Пришлось залить водой топку. Холодный воздух января быстро охладил воздух в шаре, и он все стремительнее и стремительнее падал. Воздухо­плавателям повезло: после удара о землю кое-кто поте­рял всего лишь зубы, почти все отделались вывихами и ушибами.

Неугомонный Пилатр де Розье летал даже во сне и конструировал новые аппараты. Сопоставляя недостат­ки монгольфьера, подъемная сила которого зависела исключительно от подогрева воздуха в баллоне, и шальера, в котором водород с поднятием на высоту грозил разорвать оболочку шара, Пилатр решил сконструиро­вать свой аппарат, соединив монгольфьер и шальер во­едино. На таком аппарате он задумал перелететь Ла-Манш и доказать англичанам, что остров их не так уж недосягаем, как полагают «просвещенные мореплава­тели».

Летом 1784 года Пилатр де Розье вместе с механи­ком Пру достиг на монгольфьере невиданной ранее вы­соты четыре тысячи метров, и этот замечательный полет помог ему получить от правительства деньги на построй­ку воздушного шара собственной конструкции.

Строили долго. Пилатр соединил водородный баллон Шарля с монгольфьером цилиндрической формы, надеясь добиться большей маневренности в небе регулировкой по­догрева внутреннего воздуха в монгольфьере вместо рас­ходования газа из шальера или выброски балласта.

Аэромонгольфьер, или, как его позже назвали, розьер, получился впечатляющим и красивым. Для перелета из Франции в Англию Пилатр со своим помощником Ромэном взяли старт в городе Булони, дождавшись попутного ветра.

…Розьер, набрав высоту, подлетел к Ла-Маншу. Пре­одолеть его было делом нескольких минут. Но этих ми­нут судьба не дала отважным воздухоплавателям. Изме­нившийся ветер понес аэронавтов в открытое море. Огонь из топки прожег цилиндрическую часть розьера и пере­кинулся к сфере с водородом. Заполыхал газовый пожар. Шар упал на землю и засыпал горящими обломками тела своих пилотов.

Первый воздухоплаватель стал и первой жертвой воздухоплавания.

И по сей день гордо звучит слово пилот, а не ро­дилось ли оно от имени Пилатра де Розье: пилатр — пилат — пилот?

И все-таки небо Ла-Манша покорилось воздушным смельчакам. Перелет через канал был осуществлен дру­гим французом — бесстрашным экспериментатором и охотником за приключениями Жаном Пьером Бланшаром. Тем самым Бланшаром, который еще в 1781 году заявил в газетах, что он пришел «к некоторому успеху в работе над летательным аппаратом, следуя „указаниям“ Леонардо да Винчи».

«Мне возражают, — писал он в газете «Журналь де Пари», — что даже человек слишком грузен для того, чтобы быть в состоянии подняться вместе с крыльями, не говоря уже о корабле, одно название которого вызывает мысль о необычайной тяжести. На это я могу сказать, что корабль мой будет очень легок. Что же касается тя­желовесности человека, то я прошу обратить внимание на то, что говорит Бюффон в своей «Естественной исто­рии» по поводу кондора: «Эта птица, несмотря на огром­ность собственного веса, может без труда уносить двух­летнего теленка, весящего по меньшей мере около сорока ки­лограммов, причем размах крыльев кондора не превышает полутора метров»

Такая машина действительно была построена девят­надцатилетним изобретателем. Легкие машущие крылья, напоминающие парашют, прикрепленные к деревянной раме, приводились в движение руками и ногами челове­ка. Испытывая аппарат, привязанный к веревке, переки­нутой через блок, Бланшар поднимался на высоту двадцать три метра, имея противовес всего около десять килограммов. А это значит, что до свободного полета его крыльям не хвата­ло всего десяти килограммов вертикальной тяги!

Бланшара осмеяли, авторитетно заявляя, что «только невежда может заниматься такого рода попытками».

Упрямый изобретатель продолжал улучшать машину, и при новых опытах ему понадобился противовес всего лишь в 2,5 килограмма. Как близок был взлет! Но… оторваться от земли и полететь, все-таки не удалось. По­мимо материальных причин возникли затруднения техни­ческие, в то время непреодолимые.

А через год после этих испытаний братья Монголь­фье и профессор Шарль создали свои летающие «пузы­ри». И Бланшар, думая восполнить недостающую крыль­ям подъемную силу, соединяет баллон Шарля со свои­ми крыльями, создав тем самым своеобразную «птицу». (Впоследствии такие гибриды стали называть «микста­ми». )

Первый полет Бланшара, состоявшийся на Марсовом поле в Париже, как и вся последующая жизнь знамени­того воздухоплавателя, изобиловал приключениями.

Прежде всего, перед самым подъемом полиция аресто­вала его напарника монаха дона Пеха, сбежавшего из монастырского застенка ради того, чтобы подняться «по­ближе к богу». Монаха водворили обратно в монастырь, увеличив срок заключения на год.

Бланшар собрался лететь один, но тут в гондолу во­рвался юноша в военной форме и с пафосом воскликнул: «Я с вами!» Никакие уговоры и напоминания о том, что на полет необходимо специальное разрешение, на него не подействовали. Когда юношу из гондолы начала вы­талкивать стража, он отчаянно сопротивлялся, размахи­вал шпагой, проткнул ее концом оболочку и поранил ру­ку Бланшару.

Брыкавшегося юношу унесли. В суете забыли, что вместо второго человека в гондолу нужно положить до­полнительный балласт. Отпущенный шар с Бланшаром в корзине пошел в небо так стремительно, что аэронавт оглох от резкого перепада давления, почувствовав рез­кую боль в висках. Потом шар попал в зону «бол­танки», и Бланшара бросало от одной стенки гондолы к другой.

Шар влетел в облака, и Бланшара обуял ужас «не­определенного положения». Усилием воли он подавил страх и заставил себя сосредоточенно работать, это было тем более необходимо, что оболочка шальера, раздува­ясь от возрастающего давления изнутри, грозилась лопнуть. Бланшар травил газ через верхний канал.

Наконец полет стабилизировался по высоте, и Блан­шар почувствовал, что… замерзает. Его парадный сюр­тучок совсем не грел на расстоянии от земли в четыре тысячи метров. Тут он вспомнил про крыльчатые весла и начал энергично работать ими, пытаясь изменить на­правление полета.

После спуска Бланшар утверждал, что крылья дали ожидаемый эффект, но ему никто не поверил. Что поде­лать, увлеченный изобретательством Жан Пьер Бланшар не был лгуном, но иногда выдавал желаемое за дей­ствительное.

Как только Бланшар в совершенстве овладел полётами на аэростатах, Франция ему стала тесна и он пошел «колесить по миру с баллоном под мышкой», как острили французские газеты, «не забывая и про свой карман». В Германии, например, только за один тридцати девятиминутный полет он был вознагражден по договору круглень­кой суммой в 13 500 золотых рублей. Не обижали его и в других странах, не скупились, потому что полеты Бланшара поражали своей новизной, изобретательностью, отвагой и искусством, привлекали тысячи зрителей.

Он первым стал выбрасывать из гондолы летящего аэростата животных с парашютом. Иллюминировать по­лет. С блеском выходил из опасных ситуаций и рассказы­вал об этом с юмором, вроде бы и не висела его жизнь на волоске. В ноябре 1785 года, совершая полет в Англии над окрестностями города Гента, достиг огромной высо­ты в шесть тысяч метров и, задыхаясь, пропорол оболо­чку древком флага, чтобы быстрее спуститься. Шар, по­теряв газ, пошел камнем вниз. Казалось, гибель Бланшара неминуема. Но он вышел и из этого критического положения. Выбросив весь балласт и уцепившись за сеть, Бланшар отрезал гондолу и спустился на погасшей обо­лочке, как на парашюте.

Жан Пьер Бланшар стал легендарным почти во всех европейских государствах. Хотел он побывать и в России, но от имени царицы Екатерины II ему передали: «Здесь не занимаются сею или другою подобною аэроманиею, да и всякие опыты оной, яко бесплодные и не­нужные, у нас совершенно затруднены»

Триумфом, принесшим Бланшару венок национально­го героя Франции, стал перелет через Ла-Манш — «форсирование канала воздушным способом».

В середине декабря 1785 года Бланшар со своим дру­гом и помощником Джеффри перебрался в Англию: они решили стартовать из города Дувра. В январе подули удобные ветры, они гнали редкие облака в сторону Франции.

Многие историки считают, что Бланшар перелетел Ла-Манш с запада на восток исключительно потому, что не хотел конкурировать с Пилатром де Розье, готовивше­му перелет в обратном направлении. Возможно. Но не стоит забывать, что Бланшар не был таким бессребре­ником, как Пилатр де Розье, нужно принять во внимание и более патриотический характер Бланшара: приземле­ние на своей родине давало воздухоплавателю немало экономических преимуществ и тешило национальную гордость соотечественников.

…В час дня 7 января 1785 года воздушный шар Бланшара-Джеффри торжественно поднялся с утеса Довера. В гондоле кроме аэронавтов — необходимый груз: пробко­вые костюмы, веревочные лестницы, сухари и бутылка вина. Большой портфель с английскими газетами и пись­мами во Францию, чтобы полет считался первым в мире воздушным почтово-пассажирским. По бортам гондолы довольно тощие мешки с песком, так как оболочка аэро­стата немного пропускала газ.

Вначале все шло прекрасно. Ветер не подвел воздухо­плавателей и послушно нес их к французским берегам на высоте нескольких сот метров. Но в конце первого ча­са пути аэростат начал снижаться… Начали выбрасы­вать балласт. Сперва полмешка, потом целый мешок. Еще мешок… Еще…

Оглянулись воздухоплаватели назад — Дувра уже не видно в тумане. Посмотрели вперед — еще только выри­совывается частокол крыш французского города Кале. Прошли, значит, всего полпути. А шар все склонялся к воде.

— Джеффри, бросайте весь балласт! — кричит Блан­шар.

— Нет больше балласта!

— Бросайте книги, якорь, все, что только есть лиш­него

Сбросили… Увы, этого хватило ненадолго. Как желе­зо к магниту, шар опять потянулся к морю. Нужны были новые жертвы.

Подзорная труба, приборы, провизия, крыльчатые весла с рулем — все выброшено за борт. Шар поднялся, но ненадолго. Его опять повлекло к воде.

— Джеффри! Делать нечего, надо раздеваться!

Верхнее платье, сапоги тоже быстро поглотило море.

Вода уже близко, и воздухоплаватели надевают пробко­вые костюмы.

— Джеффри, что можно выбросить еще? Скорее!

— Кажется, больше нечего… Я не знаю! Впрочем, есть: я могу выброситься сам. Тогда вы перелетите на­верное.

— Не говорите вздор… Я знаю что! Лезьте быстро вверх по веревочной лестнице… Мы отрежем корзину…

Но к такому трюку Бланшару вторично в своей жиз­ни возвращаться не пришлось. С берегов Англии подул теплый ветерок, и аэростат пошел мало-помалу вверх. Холод, встретивший воздухоплавателей над серединой канала, значительно уменьшился, а солнце подогрело газ. Аэростат весело понесся к берегу.

Пролетая низко над дубовой рощей в окрестностях города Кале, аэронавты ухватились за многолетнее вы­сокое дерево и, открыв клапан, выпустили газ. Путеше­ствие закончилось.

Через полчаса после посадки прибыла помощь. Полу­голых путешественников одели и с почестями повезли в город.

Из этого перелета французы сделали национальное торжество. Памятник с надлежащей надписью увекове­чил место спуска. Заслуженнный аэростат, купленный за баснословную цену у Бланшара, повесили в соборной церкви города Кале, где ему воздавались такие же поче­сти, как в свое время каравелле Христофора Колумба, на которой он «открывал» Америку.

Получив пожизненную пенсию, Бланшар удостоился приема в королевском дворце. А парижская печать, про­славляя героя, шуточно присвоила ему имя Дон-Кихота Ламанчского.

Получая немалые суммы денег за демонстрационные полеты, Жан Пьер Бланшар мог бы прожить остаток дней своих спокойно и безбедно, но он предпочел до кон­ца быть «воздушным бродягой», питая неодолимую страсть к летанию, полному опасностям. Только пошат­нувшееся здоровье закрыло ему путь в небо. Умер он в Америке пятидесятилетним. Его славу приняла на свои хрупкие плечи жена Мария Бланшар — самая бесстраш­ная воздухоплавательница мира, совершившая шестьдесят семь аэро­статических подъемов.

Пилатр де Розье… Жан Пьер Бланшар… был и третий француз, третий мушкетер неба, бесстрашный парашю­тист и воздухоплаватель, проложивший пилотируемым аэростатам дорогу в Россию, — Жак Гарнерен.

…Лунная ночь над фортом-тюрьмой Буд около Буда­пешта. В камере-одиночке — инспектор Северной фран­цузской армии, боровшейся против англичан, активный революционер Жак Гарнерен.

Гарнерену грозит расправа. Но он не желает ждать рокового часа. Из простыней и свитых веревок мастерит парашютное приспособление, чтобы этой ночью во время прогулки броситься с высокой стены крепости под обрыв и бежать.

Увлекшись работой, Гарнерен не замечает блестяще­го зрачка стражника в открывшемся дверном глазке ка­меры. Стражник наблюдает и ждет. И когда Гарнерен обматывает «парашют» из простыней вокруг своего тела, чтобы скрыть его под одеждой, в камеру врывается стража…

Побег Гарнерена не осуществился, но мысль осталась. И когда выменянный на пленного австрийского офи­цера Гарнерен возвращается в Париж, он решает серь­езно заняться воздухоплаванием с применением парашю­та. Подобно Бланшару, сначала сбрасывал на «зонти­ках» животных, а потом отважился прыгнуть и сам.

Это свершилось 22 октября 1797 года в парижском парке Монсо. В пять часов дня под взглядами многочис­ленной толпы нетерпеливых соотечественников воздуш­ный шар поднялся в небо. Вместо обычной гондолы к об­ручу баллона был прикреплен тонким манильским кана­том огромный свиток шелковой ткани, а под ним в ма­ленькой корзине восседал Жак Гарнерен.

Шар поднимался споро. На высоте 600 метров аэро­навт решительно взмахнул рукой и перерезал ножом ка­нат. Облегченный баллон резво прыгнул вверх, Гернерен же камнем вниз под кипой шелка. Взрыв! Это в клочки разлетелся баллон от расширения газа в оболочке. Гарнерен стремительно падает. Земля уже близко. Толпа па­рижан взревела от ужаса… Но вот комок шелковой тка­ни расправляется, вздувается, постепенно превращаясь в. огромный зонт. С земли видно, как парашютист тщетно борется с раскачиванием и его относит в сторону, за холмы…

Через некоторое время Гарнерен появляется перед восторженной толпой на рыжем коне…

Умерла Екатерина II, отдал богу душу и царь Павел, повелевший запретить в России демонстрацию монгольфьеровых шаров, — и русское небо стало доступным для воздухоплавателей.

Сразу же на привлекательный запах русского золо­тишка потянулись авантюристы-баллономаны типа италь­янца «профессора» Черни, неких Терци, Басси и других «балансеров, славнейших в своем искусстве». Они кру­тили на канатах сальто-мортале, пускали фейерверки, а заодно и аэростатические шары «для удивления», но сами подняться в воздух не могли.

Первым в России это сделал Жак Гарнерен со сво­ей женой 20 июня 1803 года в Санкт-Петербурге. Полет благополучно завершился на окраине города в Малой Охте.

Ровно через три месяца состоялся полет Гарнерена в Москве. Московские полеты не обошлись без приклю­чений.

Взлетев со своим помощником, Гарнерен через час опустился в селе Олсуфьево, где аэронавты переноче­вали. А утром Гарнерен решил лететь, один. Аэростат поднялся, пробил слой облаков и вышел к солнцу. Под его лучами оболочка аэростата нагрелась, и шар неудер­жимо поплыл вверх. Гарнерен очутился на такой высоте, что «почувствовал в себе дурноту… жужжание в ушах… а вскоре потекла [у него] из носа кровь… Стужа простира­лась тогда до 4 градусов, но солнечный жар учинял ее сносною». Гарнерен славился волей и твердостью харак­тера, к тому же имел опыт более чем тридцати пяти воздушных пу­тешествий, и он справился с взбунтовавшимся шальером, заставил его снижаться. Шар летел над землей около семи часов, мог бы держаться в воздухе и дольше, но его обстрелял из ружья незадачливый охотник, дробью продырявил оболочку.

Старые документы

Почти детективная история случилась в 1812 году, когда обуянный страстью к мировому господству Напо­леон Бонапарт нацелил свои полчища на Русь.

В один из солнечных мартовских дней к Александру I прискакал из Германии измученный тяжелой дорогой гонец с чрезвычайно секретным пакетом. В письме были такие строки:

«…Сделано открытие столь великой важности, что оно необходимо должно иметь выгодные последствия для тех, которые первые оным воспользуются… от ящиков, напол­ненных порохом, которые, брошены, будучи сверху, могут разрывом своим, упав на твердые тела, опрокинуть це­лые эскадроны… Редкое благоразумие художника, глу­бокие сведения его в механике, ученые его расчисления и точность в работе его удостоверяют, кажется, в успехе…»

Царь читал длинное письмо, и с каждой строкой в нем крепла надежда, что русский посланник в Германии действительно сделал чудесную находку, что человек, о котором он пишет, бесценен, а его открытие послужит, верно, для истребления войска французского.

Задумался Александр I, как бы подольше удержать предстоящее дело в секрете, кому бы доверить попечение талантливого иноземного изобретателя? По всему, дол­жен заниматься этим главнокомандующий в Москве граф Гудович, но неверна дворня его, домашний врач графа итальянец Сальватор — шпион французский. Продаст, каналья!.. Губернатор Обресков — вот преданный по­мощник.

Войска Наполеона перешли русскую границу и дви­гались вглубь страны. Дело иноземного изобретателя не требовало отлагательств. Александр I информирует гра­фа Ростопчина, заменившего на посту столичного глав­нокомандующего Гудовича:

«…Теперь я перехожу к предмету, который вверяю вашей скромности, потому что в отношении к нему необходимо соблюдение безусловной тайны. Несколько времени тому назад ко мне обра­тился с изобретением очень искусный механик, которое может иметь весьма важные последствия. Во Франции делают всевозмож­ные усилия, чтобы добиться открытия, которое, как кажется, удалось сделать этому человеку. Во всяком случае, следует сделать опыты, которые он предлагает. Дело стоит труда. Перед тем как отправить этого человека в Москву и желая, чтобы его работы проводились в полной тайне для всех, я не хотел передать это дело в руки фельд­маршала (Гудовича), опасаясь, чтобы доктор (Сальватор) не узнал об этом тотчас. Поэтому я поручил его губернатору Обрескову. Я пишу ему сегодня, что причина хранения тайны в отношении к генерал-губернатору прекращается с вашим назначением; я ему приказываю передать вам все бумаги, относящиеся к этому делу, которые у него находятся. Из них вы узнаете все подробности. Для того чтобы излишне не увеличивать числа лиц, причастных к этому делу, я решил, чтобы вы пользовались услугами Обрескова, который, уже знает обо всем, и тем дать ход делу. Я желаю, чтобы этот человек не являлся в ваш дом, но чтобы вы виделись с ним в месте, наименее привлекающем к себе внимание. Я рекомендую вам, чтобы вы проявили к нему некоторую заботу и сделали все зависящее от вас, чтобы облегчить возможность выполнить его дело, устраняя все препятствия. С фельдъегерем, который доставит вам это письмо, едут семь человек рабочих этого механика. Ему прика­зано не ввозить их в город до тех пор, пока вы не переговорили с Обресковым и не просмотрели всех бумаг, тогда вы ему укажите, куда он должен их доставить».

Граф Ростопчин немедленно стал выполнять импера­торскую волю. 14 мая под покровом ночи привезли в рус­скую столицу изобретателя, с целью конспирации дав ему иное имя — доктор Шмидт. В деревне Воронцово под Москвой, освободив от челяди постройки в усадьбе Е. Г. Репнина, оборудовали тайную мастерскую. В июле ее уже охраняли днем и ночью два офицера и полсотни солдат. К этому времени изобретатель получил из госу­дарственной казны семьдесят две тысячи рублей. Работа закипела…

Конечно же, таинственность происходящего вызвала у многих любопытство. Предполагали разное. Фабрикант Керияков, например, решив, что иностранец вырвал у военного ведомства выгодный заказ на пластыри для ра­неных, напрашивался к нему в компаньоны. Студент Шнейдер, впоследствии заслуженный профессор Петер­бургского университета, и купец-суконщик Данкварт, пе­реодевшись и загримировавшись под рабочих, проникли на дачу к Репнину и пытались подсмотреть, что делает за­секреченный иностранец. Ходили слухи, что в Воронцово действует «огневая фабрика», вырабатывают химичес­кое «зелье», строят подводную лодку.

Архив сохранил переписку Александра I и Ростопчи­на. В них фамилия изобретателя обозначена буквой «Л», но пора уже раскрыть имя таинственного механика.

Если бы письма могли говорить, то беседу его вели­чества и его сиятельства можно представить так:

Александра I: — Чем порадуете, граф?

Ростопчи­н: — Третьего дня провел вечер у Лепинха. Боль­шая машина будет окончена к 15 августа. Я дал Леппнху артиллерийского офицера, которому будет поручено наполнить два ящика взрывчатым веществом…

Александра I: — Как только Леппих окончит свои приготов­ления, составьте ему экипаж для лодки из людей надеж­ных и смышленых и отправьте нарочного с известием к генералу Кутузову… Я уже сообщил ему об этом пред­приятии.

Ростопчи­н: — Я полагаю, лучше взять для экипажа сол­дат с хорошим офицером. Они прежде, нежели отпра­виться к войскам, могут поупражняться и приобрести навык с крыльями. От генерала Кутузова я получил письмо.

Александра I: — Прочитайте.

Ростопчи­н: — «Милостивый государь мой граф Федор Ва­силевич! Государь император говорил мне об еростате, который тайно готовится близ Москвы. Можно ли им будет воспользоваться, прошу мне сказать, и как его употребить удобнее. Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве вос­препятствовать… и ежели буду побежден, то пойду к Мо­скве и там буду оборонять столицу. Всепокорный слуга князь Голенищев-Кутузов».

Александра I: — Когда шар может подняться?

Ростопчи­н: — Леппих сделал малый шар, который подни­мает пять человек. Завтра будет опыт. Большой шар бу­дет готов через неделю. Я написал об этом князю Куту­зову.

Александра I: — Прошу вас рекомендовать Леппиху быть очень внимательным, когда он будет опускаться в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки к неприяте­лю. Скажите ему также, чтобы он был осторожен, опу­стившись на землю… чтобы он не был окружен и изучен любопытными армейцами, среди которых может оказать­ся какой-нибудь вражеский шпион.

Ростопчи­н: — Исполню, ваше величество! Я не могу не вы­разить достаточного восхищения деятельностью и стара­тельностью Леппиха, он встает первым и ложится спать последним. Рабочие трудятся по 17 часов в день, их уже более ста человек в его мастерской… Его изобретение сде­лает бесполезным военное ремесло, избавит род челове­ческий от дьявольского разрушителя Наполеона, а вас сделает вершителем судеб царей и царств и благодетелем человечества.

Итак, тайна для читателя раскрыта: Леппих, он же Шмидт. Точнее, немецкий подданный Франц Леппих, изобретатель управляемого воздушного корабля, кото­рый, по его заверениям, сможет поднять команду из пятидесяти человек и множество взрывчатых снарядов.

Наверное, Александру I, прежде чем согласиться на услуги Леппиха, следовало бы поинтересоваться, кто он такой и откуда у него вдруг появился русский патрио­тизм? Тогда бы он узнал, что механик в молодости изо­брел новый тип фортепиано и музыкальный инструмент «панмелодикон», а конструкциями управляемых воздуш­ных шаров занялся только после попыток сделать такой шар известными воздухоплавателями Бланшаром и бра­тьями Робер. Император узнал бы, что Леппих уже пред­лагал свое изобретение французам, но Наполеон Бона­парт выгнал его из Франции, посчитав шарлатаном.

Русский император поверил Леппиху, решился на фи­нансирование опытов и постройки. Да и как было не по­верить, если в России уже гастролировали воздухопла­ватели Терци, Гарнерен, Робертсон, пытался взлететь и москвич штаб-лекарь Кашинский. Слышал Александр I и о каком-то Ломберте, нашедшем средство управлять воздушным шаром, лет шесть тому назад поговаривали об адъюнкте Московского университета Андрее Чебота­реве, якобы разгадавшем тайны управления шальерами. Конечно же, хотелось иметь царю грозную воздушную машину для борьбы с французскими завоевателями и с ее помощью, может быть, стать и «вершителем судеб царей и царств».

Был ли Леппих шарлатаном, как окрестили его фран­цузы, а потом и русские? Маловероятно. Он верил, что может построить управляемый воздушный корабль, осно­вываясь на опытах братьев Робер, испытавших аэростат с продолговатым баллоном и крыльчатыми веслами. «Вес­ла» Роберов не оправдали себя, но Леппих считал, что изобретенные им крылья потянут аэростат в любом нуж­ном направлении, при любом ветре. Увлекшись идеей, сле­по поверил в нее сам и сумел убедить высокопоставлен­ных русских чиновников, открывших ему двери, денеж­ных сейфов.

Обещания Леппиха были грандиозными: пятьдесят огромных маневренных воздушных кораблей-бомбометов, постро­енных в считанные месяцы! Целая эскадра должна бы­ла зависнуть над французскими войсками и повергнуть их в прах.

Тут Леппих явно лгал: не мог он не понимать, что по­добное производство за столь короткое время невозмож­но.

Действительность же оказалась более грустной, чем можно было предположить.

«…С прискорбием извещаю ваше величество, — напи­сал граф Ростопчин царю 29 августа, — о неудаче Леп­пиха. Он построил шар, который должен был поднять пять человек, и назначил мне час, когда он должен был подняться. Но вот прошло пять дней, и ничего не готово: вместо шести часов он употребил целых три дня, чтобы наполнить шар, который не поднимал и двух человек… Большая машина не готова, и, кажется, надо отказаться от возможности извлечь из нее ту пользу, которую ожи­дали… Менее всего, конечно, можно пожалеть об 148 000 рублей, потраченных на изготовление шара. Леппих су­масшедший шарлатан, а Алопеус слишком был увлечен своим финским воображением».

Несмотря на оскорбление, полученное по заслугам, Леппих не сдался и апеллировал к царю, обещая все же построить воздушный корабль. Скромностью он не стра­дал. «Найдя столь долгое время изыскиваемое, но поны­не еще не найденное средство произвольно управлять ле­тучею машиною, действие которой я в шести верстах от Москвы в присутствии многих зрителей показывал, от коих свидетельство отобрать можно, я ныне всеподдан­нейше умоляю ваше императорское величество не про­пускать ни малейшего времени, дабы сие важное дело сколь можно поспешнее произведено могло быть в дей­ствие», — писал он.

Что же показывал зрителям Леппих? В документе, подписанном генералом Вындомским, говорится, что «шар» поднимался в воздух «на привязи». По более поздним понятиям, имея в виду конструкцию, шар Леппиха можно назвать дирижаблем полужесткого типа. А это значит, что такой дирижабль сооружался в России впер­вые в мире.

Член вотчинского департамента Бестужев-Рюмин оставил потомкам записку, где говорится, что «уже сдела­на проба и собрано было стадо овец, над которыми под­нялся шар с тремя человеками, и стадо истреблено…» Если так, то это было первое в мире бомбометание с воз­духа. Может быть, учитывая эти успехи, а также боль­шую работоспособность и фанатичную увлеченность ме­ханика своей идеей, Александр I еще раз поверил ему и в связи с тем, что войска Наполеона уже входили в Моск­ву, приказал эвакуировать мастерскую и рабочих Леппи­ха в Ораниенбаум. Надзирать за работами поставил своего любимца Аракчеева.

Французы, заняв Москву, поспешили в деревню Во­ронцове, где, по их разведсведениям, строилась «адская машина». Генерал Лауер, великий судья наполеоновской армии, после осмотра усадьбы Репнина интересно оза­главил документ, приложенный к приговору над «поджи­гателями»:

«1812 г. сентября 12. Подробное описание разных вещей, найден­ных в строении на даче Воронцово, близ Москвы, принадлежащих к воздушному шару или адской машине, которую российское прави­тельство велело сделать какому-то по имени Шмиту, англичанину без сумнения, но называемому себя немецким уроженцем, имевший слу­жить будто бы для истребления французской армии и ее амуниции».

Не повезло Францу Леппиху и в Ораниенбауме. Не построил он, да при тогдашнем уровне техники и не мог построить, воздушный корабль-бомбонос. В 1814 году покинул Россию, выбросив на ветер 185000 русских рублей…

Можно подумать, что русское правительство в XIX ве­ке не жалело затрат на развивающееся воздухоплава­ние, стремясь иметь отечественный воздушный флот.

Пусть заговорят еще раз документы.

1849 г. марта 13. Предложение проекта реактивных двигателей и управляемого аэростата.

«…Изложив все сие подробно письменно под заглавием о спо­собах управления аэростатами с приложением к тому чертежей, принимаю смелость всеподданнейше просить ваше сиятельство оказать милостивое внимание, лично выслушать мое объяснение в возмож­ности осуществления моих предложений…

Полевой инженер штабс-капитан Третесский».

Заключение по проекту: «…проект штабс-капитана Третесского в практике совершенно невыполним, и хотя офицер сей за обширный труд свой заслуживает похвалы, однако предложению его нельзя дать дальнейшего хода…

Князь А. Чернышев».

1855 г. января 10. Предложение проекта управляемого аэроста­та «Воздушный локомотив».

«…Может быть, покажется странным и нелепым, что предлагаю для действия как движущую силу (аэростата) паровую машину, но это обстоятельство должно разъясняться объяснением, что на этот предмет я владею паровою машиною таких размеров и так мало требующее топлива, что не решаюсь говорить о ней…

Рафаил Черносвитов».

Оставлено без внимания.

1870 г. сентября 10. Предложение проекта летательного аппара­та «Электролет».

«…Предполагая, что ваше превосходительство обратите ваше вни­мание на мое изобретение, прошу вас о назначении комиссии для рассмотрения теории ее и о том, чтобы мне даны были средства для постройки пробной машины.

А. Лодыгин».

Заключение по проекту: «…по моему мнению, на предложение г. Лодыгина нельзя смотреть серьезно и тем более дать практиче­ское применение, и бесполезно было бы затратить на осуществление этого необдуманного предложения и аппарата несколько тысяч руб­лей.

Делопроизводитель комиссии генерала Тотлебена Ив. Церпицкий».

1871 г. ноября 12. Предложение проекта «Воздушного корабля»

«…Покорнейше просил бы из сумм, назначенных на разные опы­ты по военному ведомству, отделить некоторую часть в распоряже­ние какого-нибудь опытного инженера для сделания модели «Воз­душного корабля…

Вице-адмирал Н. Соковнин»

Заключение по проекту: «…эти предложения не могут выдержать самой поверхностной критики, а также потому, что все они не могут иметь никакого значения, как скоро доказано [?], что выдуманный корабль не в состоянии подняться на воздух…

Член военно-учебного комитета полковник Л. Лобко».

1881 г. марта 23. Предложение проекта реактивного летатель­ного прибора.

«Находясь в заключение, за несколько дней до своей смерти, я пишу этот проект… Верна или неверна моя идея — может решить окончательно лишь опыт… Первоначальные опыты могут быть удоб­но проведены с небольшими цилиндриками даже в комнате.

Н. Кибальчич».

Оставлено без последствия.

Революционер-народоволец Николай Иванович Кибальчич каз­нен за участие в покушении на Александра II.

1887 г. февраля 11. Предложение проекта воздушного торпедо­носного корабля.

«…Внутреннее помещение корабля состоит из пяти отделений: в переднем помещается пушка-ружье системы Круппа… резервуар для воды… электрическая батарея Яблочкова. Во втором отделении… помещается до 10 пяти-шестипудовых торпед…

Учитель острогожского уездного училища Михаил Малыхин».

Оставлено без внимания

Продолжать подобные примеры — все равно что пы­таться считать звезды на небе: их великое множество. Отказано в ассигновании средств на опыты штабс-капи­тану, инженеру, выдающемуся изобретателю, вице-адми­ралу, революционеру, учителю. Все эти проекты подтол­кнули творческую мысль или были реализованы за гра­ницей, а также и у нас в более позднее время.

Денег в царской казне для русских изобретателей «не хватало», зато они щедро сыпались в карманы иност­ранных специалистов, профессиональное умение которых зачастую не проверялось так же, как и Франца Леппиха.

Печальную память в истории нашего воздухоплава­ния оставил некий Габриель Ион, «специалист по аэро­навтике». Он предложил, подобно Леппиху, построить для россиян управляемый аэростат, «который будет двигаться в спокойном воздухе со скоростью 40 километров в час. Аэростат этот кроме воздухоплавателей будет под­нимать еще 1000 килограмм взрывчатых веществ, назна­ченных для бросания в осажденные крепости и вообще для действия против неприятеля».

Если Леппих не был силен в аэростатических расче­тах, то Ион на бумаге произвел впечатляющие выкладки и запросил из русской казны сто тысяч франков на пост­ройку воздушного торпильера с паровой машиной и бомбоотсеком.

Он согласился допустить к наблюдению за своей ра­ботой русских инженеров, только пусть они платят день­ги за материалы. И вознаграждение он потребовал «са­мое малое»: пусть государь император сделает его инженером-строителем-аэронавтом императорских русских армий!

Позже в контракте Ион оговорил кроме основных ста тысяч франков еще несколько сумм:

— на дополнительные расходы и опыты — пятьдесят тысяч франков;

— для производства опытов над аппаратом в С.-Пе­тербурге — три тысячи франков в месяц и на проезд ту­да и обратно в первом классе;

— сыну Луи Годару, который будет его сопровож­дать, — две тысячи франков ежемесячного пособия;

— оставил себе право назначить позднее сумму воз­награждения за приоритет.

Проект Иона проверил профессор строительного ис­кусства и механики николаевской Инженерной академии генерал-лейтенант Паукер. И рекомендовал военному ми­нистру принять условия Иона.

Имя Паукера связано со многими грустными собы­тиями в истории русской авиации и воздухоплавания.

Ион приступил к постройке своего «воздушного тор­пильера» в Париже под присмотром русского военного агента. Потекли через кордоны деньги. За несколько ме­сяцев Иону перевели огромные суммы. Вскоре он сооб­щил, что дополнительно истратил 71 699 франков 09 сан­тимов, из коих просил уплатить ему срочно 30 000 фран­ков.

— 09 сантимов?!

Копеечная мелочность и в то же время большой аппе­тит изобретателя на «золотого тельца» насторожили. Было решено: «Пока ничего более г. Иону не платить…»

Платить-то было и не за что. Ион строил совсем не то, что ему было заказано, отступил от чертежей и проекта.

Царские деятели воздухоплавания запаниковали. По­винные в попустительстве Иону выгораживали себя, сваливая вину на других. Генерал Паукер дипломатично помалкивал. Начались тяжбы с Ионом, но он из дале­кой Франции показывал русским вельможам шиш. Тог­да, вспомнив пословицу: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», председатель комиссии по применению воздухо­плавания генерал Боресков пишет в Париж члену этой же комиссии Федорову просительное письмо:

«Многоуважаемый Николай Павлович!

…Аэронавтическая часть (аэростата Иона) никуда не годится, так что, какую бы легкую машину мы ни приискали, все ничего не выйдет. Что же делать и как выйти из этого безвыходного положе­ния, а выход нужно отыскать, во что бы то ни стало.

Нельзя ли поспешить отправить в Петербург генераторы, чтобы сделать это прежде объявления Иону разрыва и получить хотя бы что-нибудь на израсходованные суммы…

Не согласится ли Ион из имеющихся у него материалов нашего неудавшегося управляемого шара сделать штук десять или около того обыкновенных шаров, не требуя за это никакой приплаты?

Вообще относительно наивыгоднейшей сделки с Ионом комис­сия со страхом и надеждою ожидает от вас указаний… Если Ион не пойдет на сделку и будет оспаривать справедливость наших требо­ваний, то я бы советовал вам обратиться к Лашамбру, который в надежде будущих от нас благ укажет вам средства к понуждению Иона…

Ожидая вашего ответа с лихорадочным нетерпением, желаю вам доброго здоровья и всего наилучшего и остаюсь искренне вас уважающий

М. Боресков».

Никакие просьбы, санкции и даже угрозы описать имущество на Иона не подействовали. Получив от казны российской 90 800 франков, он прислал в Петербург 10 тонн хлама, из которого достроить аэростат «не пред­ставилось возможным».

Немец Франц Леппих, француз Габриель Ион, англи­чанин Чарльз Спенсер, строивший и не достроивший для Главного инженерного управления монгольфьер в Лон­доне, позже австрийский еврей Давид Шварц, обещав­ший обогатить воздушный флот России металлическим дирижаблем, и многие другие иностранные любители по­живиться за чужой счет набивали карманы русскими руб­лями при помощи паукеров, тотлебенов, вальбергов, а исконно российские изобретатели получали гроши, да и то не всегда. Так, например, талантливый конструктор пер­вого в мире самолета Александр Можайский вынужден был продать имение и закладывать фамильные ценности, чтобы построить свою «Жар-птицу»…

Документы умеют говорить в назидание потомкам!

«Жар-птица» адмирала

В истории каждого народа

был свой Иуда,

позорный пример которого

соседствует в веках

с примерами высокого

благородства.

Г. Абашидзе

Факт создания русским изобретателем Александром Федоровичем Можайским первого в мире самолета, ис­пытанного человеком, и первых в истории авиационных двигателей уже не вызывает сомнения даже у самых при­вередливых иностранных историков воздухоплавания. Да и как оспаривать, если документы и показания очевид­цев неопровержимы; если продувкой в современной аэро-динамической трубе модели, построенной в строгом со­ответствии с данными Можайского, доказаны ее отмен­ные летные качества; если точная небольшая копия аэро­плана была испытана на Тушинском аэродроме 18 июня 1949 года и прекрасно летала.