Бесплатный фрагмент - Вспоминай
Рак не приговор, если ты успел влюбиться в жизнь.
кому: Тебе
Нет, это не начало моей стопки писем.
Это её конец.
Пятидесятое ― последнее на данном этапе письмо, но оно будет первым прочитанным тобой. Я писала людям, находящимся очень далеко от меня, и в одну минуту вдруг подумала: почему бы не написать ещё одному важному человеку, с которым я могу точно так же пообщаться, ― тебе? Считаю, для этого у меня есть весомый повод: ты в данную минуту решаешься, читать ли тебе мои письма, а я охотно приглашаю тебя на их страницы. И я расскажу тебе, почему.
Ты, да-да, именно ты ― очень важный герой этой книги, ты можешь найти себя в одном слове или целом абзаце. А ещё только ты, а не армия критиков и блогеров, вооружённых колкими терминами и хитрыми речевыми оборотами, ты решишь, о чём именно наша с тобой книга. Отчего это так важно? Напишу и об этом.
Несколько часов назад я поставила точку в своём сорок девятом послании, после чего надумала пересчитать их количество, ты о нём уже знаешь. Позже, под утро я провалилась в яркий сон, до сих пор безо всяких скидок, льгот и снисхождения тревожащий меня. В этом сне я находилась в классе, на таком уроке литературы, которые отпечатались у меня в голове со школьных времён, но теперь я была не ученицей, а случайным посетителем, наблюдающим за происходящим с задней парты. Как и полагается, я не помню начало сна. Моё основное повествование началось с упоминания… меня.
«В качестве внеклассного чтения вам придётся ознакомиться с этой книгой» ― сказал учитель, показывая на фиолетовый переплёт в своих руках.
Стоит ли говорить о том, как недовольно загудел класс? Вероятно, я тоже была бы не очень рада на их месте.
«Эта книга» ― продолжал учитель ― «состоит из писем, адресованных музыкантам, но она не о музыке. Она об одиночестве, с которым вы однажды можете столкнуться».
И если начало было ещё хоть сколько-то удачным, то этот момент перешёл уже все мои личные границы обиды. Я была кем-то вроде призрака, которому не полагается вмешиваться в действительность и вставлять свои комментарии, но я не смогла усидеть на месте, отказавшись подчиняться законам сна. Подскочила со стула, не подняв руку, вышла к учительскому столу, попутно спотыкаясь от возмущения.
«И вовсе она не об одиночестве! Она о том, что даже в самой тяжёлой ситуации вы не будете одиноки, если только сами себе этого не позволите! Она о ценности времени и… и… и вообще!»
В ответ мне сказали, что я мало смыслю в книгах, и были в целом правы, но согласиться я не успела, так как мне пришло напоминание о том, что пора пить утреннюю порцию таблеток, а там и глаза открыть пришлось, и вернуться в свою комнату. И ещё через несколько минут посмеяться над увиденным.
А потом задуматься ― почему нет? Сложить свою жизнь и в самом деле поделиться с тобой ― разве это плохо?
Ты можешь читать письма в порядке, в котором я положу их для тебя, или так, как захочешь ты. Ты можешь быть сторонним наблюдателем, автором или получателем в зависимости от того, насколько близко или далеко для тебя будет то, о чём мы поговорим. Ты можешь соглашаться со мной или спорить ― как бы я была рада твоему ответу! А ещё ты можешь найти здесь музыкантов, которых любишь, или познакомиться с теми, кого люблю я. Для тебя я приложу за каждым письмом список пяти песен, звучание которых впиталось в текст. А перед письмами ты встретишь буквально те самые строки, которые предшествовали моему прикосновению к бумаге.
Не ищи связь между вдохновением от композиций и моими рассуждениями. Если ты найдёшь её, то в моих глазах ты ― волшебник.
Эти монологи стали моим способом не разучиться дышать тогда, когда жизнь взяла паузу, потому что я на самой её взлётной полосе столкнулась с онкологией. Увы, болезнь ― отрицательный герой истории, запирающий меня дома и держащий подальше от самых увлекательных сюжетных линий, и без этого героя на страницах не обойтись. А главный мой борец с этим злодеем ― музыка, у неё очень много разных лиц, им-то я и пишу.
И есть ли у всего этого какой-то смысл и в чём он состоит… не стану об этом снова говорить, как это было в моём сне. На сей раз решать не шуткам моего подсознания, а тому, кто участвует в формировании этой книги, ― тебе.
Тонкс
* * *
Я просыпаюсь, но не хочу открывать глаза, хочу ещё немного побыть во сне, где я всё ещё учусь в школе. С тех пор, как я заболела «официально», обзавелась огромной стопкой выписок, осмотров, обследований и результатов анализов, мой сон стал неприкосновенным. Если я захочу поспать до обеда, мой слух не уловит никаких «Так и всю жизнь проспишь», «Лучше бы толковым делом занялась», эти фразы исчезли с моего горизонта, потому что все знают, что сон для меня одно из основных лекарств. А ещё они знают, что я совсем не умею спать, спокойно проглотив боль или тревогу.
Но вдруг…
― Вставай, ― говорит жизнь. ― Вставай, упрямое создание.
― Нет, я сплю, ― бурчу я, сжимая глаза ещё сильнее, чтобы не открылись ненароком.
Я знаю, за окном уже светло, все разбрелись по своим траекториям нужности. Я со своей немного сбилась, не хочу этого видеть.
― Раз уж я с тобой разговариваю, значит, не спишь, ― настаивает жизнь. ― Открой глаза, новый день и создан для того, чтобы пробовать что-то новое.
― Попробовать я хочу только булочки из своего сна. Наяву у меня нет и тени аппетита, потому что в меня влили оксалиплатин, который убеждает меня, что еда ― это гадость самая настоящая. Но хотя бы во сне он надо мной не властен. Могу попробовать всё, на что расщедрится моя фантазия.
Я не упоминаю только то, что во сне я нахожусь в школьной столовой, ассортимент там неправдоподобно хорош, а вот денег у меня в кармане совсем нет.
― Отчего не съесть что-нибудь наяву?
― Ты меня вообще слушаешь или нет? Я же сказала, меня тошнит от еды.
― Похоже, это ты меня совсем не слушаешь. Если ты всё время будешь это повторять, ты никогда не встретишься с аппетитом. Этого ты хочешь или всё-таки однажды съесть булочку из своего сна?
«Однажды». Такое сладкое слово. В запахах будущего нет ничего общего с тягучим лекарственным шлейфом.
Я открываю глаза и понимаю, что оксалиплатин мне не хозяин.
кому: Era Noble/Wolf Colony
I’ll always stay the same
If you don’t change your ways,
If you don’t change your ways,
If you don’t change.
All I seek is the truth from you,
Is the truth from life.
Never stop this magical ride.
Наверное, письмо для меня то же самое, что для тебя ― песня. Способ зафиксировать что-то, что не хочет умирать, как миллионы сгубленных мгновением чувств, эмоций и мыслей. Всё происходящее внутри меня напоминает мне множество бабочек. Пёстрый крылатый хаос. Кроме меня, их некому ловить. А письмо ― монолог, в котором меня никто не перебьёт, даже если не согласен с моими словами, что очень важно для меня, потому что с каждым незаконченным предложением, мне кажется, гибнет некоторая часть меня. И этот самый монолог ― банка, в которую я могу поймать тех бабочек, с которыми не готова расставаться. Так это я себе вижу и так хочу, чтобы ты представил себе это.
Я не здороваюсь, потому что никогда не прощалась с тобой, да и не планирую. В конце письма, если ты дотянешься взглядом до его точки, тоже не жди подобного. Не прими это, пожалуйста, за стремление к грубости или высокомерие, мне всего лишь хочется очистить письмо от шелухи, которая держится исключительно на вежливости. Предпочитаю не писать того, что не произношу вслух.
Если бы мы встретились на улице ― я точно знаю, что это произошло бы именно на одной из улиц Нью-Йорка, в окружении небоскрёбов, охраняющих мегаполис от возможного застоя, ты бы спешил по своим делам, мысленно обгоняя самого себя, а я грела бы руки о кофе в картонном стакане, и ничего для меня не предвещало бы такую встречу ― я тоже бы не смогла поздороваться. У тебя бы не было волчьей маски, к которой мы все так привыкли. У меня бы не было трости, без которой мне сейчас трудно представить свой поход куда-либо. Мы оба расстались бы со своими вспомогательными элементами, создающими нам зону комфорта. Ты со своим уже расстался, а я ― всё никак. Мне следует брать с тебя пример, я так и передам сегодня своему здоровью.
Я бы окликнула тебя по твоему псевдониму, который изначально запал мне в душу. Твой слух зацепился бы за знакомое словосочетание, но ты решил бы, что городской шум дурачит тебя и не остановился бы. Тогда мне пришлось бы вспоминать, что теперь тебя все зовут Эра Нобл, и это точно стало бы тебе подножкой на пути. А в какие слова я бы облекла благодарность при этой встрече, я не стану думать: у меня должен быть стимул выздороветь, чтобы без трости добраться до этого момента. И плевать, что это было бы чем-то из разряда «нужно было сказать совсем не так». Есть в этом своя неподдельная искренность, почему-то собеседнику на самом деле всегда больше нравится первоначальный вариант. Оттого-то нам и не дано исправлять эти мгновения.
Как считаешь, если бы тебе было некуда спешить, мы бы нашли, о чём поговорить, не считая мои бесконечные вопросы? Возможно, мы не так далеки, как нам обоим бы показалось. Мы оба предпочли тесные взаимоотношения с музыкой всему остальному. А ещё можно обменяться воспоминаниями об общении с лошадьми и собаками. По моему мнению, даже разговоры о том, что лечит, уже и сами лечат ― по меньшей мере профилактически поддерживают.
Но я вряд ли тот самый собеседник, которому бы ты хотел высказаться, именно поэтому мы говорим этим странным способом. Ты ― песнями, я ― письмом.
И несколько минут назад я, признаться честно, узнала, что в этом месяце ты обещал таким же своим «собеседникам», как я, новый альбом. Мысль о том, что я стою на пороге нового твоего откровения, но пока что перед закрытой дверью, немного тормозит меня в написании письма. Ведь в этот раз всё будет иначе. Ты теперь снял не только своё волчье имя, которым я упрямо продолжаю называть тебя, ты окончательно снял маску, отдавая себе отчёт в том, что теперь песни обретут постоянное лицо. Прелесть композиций в том, что каждый слушатель может примерить их себе, и если они окажутся впору, песни обзаведутся своими образами, цветами и запахами. Но никому не изменить стержня песни ― голос и лицо исполнителя всё равно остаются печатью. Я не присоединилась к тому числу слушателей, которым больше нравилось видеть тебя в маске. Я не вторила удивлённым голосам, которые стали задаваться вопросом о твоей национальности. В первый месяц совместного времяпрепровождения с твоими композициями я раскрыла секрет необычности твоего голоса, поэтому твоя внешность не могла меня удивить. Да, когда меня озарила догадка, магия твоего исполнения внезапно растворилась ― ты же знаешь этот пресловутый эффект от разоблачения фокуса? Но со временем я снова восстановила эту магию для себя.
Уже давно нуждаюсь в том, чтобы подобрать слова для описания твоего голоса, и вот я добралась до письма тебе, а слова так и не нашлись. Но я же должна что-то сказать, а что я могу сказать спустя пять лет с первого знакомства?.. Не имею понятия.
Я знаю, что много моих чертей утонуло в твоём голосе.
Это, пожалуй, всё, что я могу сформулировать точно.
Каким бы ни оказался твой новый альбом, я не потеряю всё, что из моей жизни впиталось в полюбившиеся мне треки. Летние прятки в тени. Надежды, которые ещё не догадываются о том, что они не бессмертны. Послевкусия ночных разговоров. Рабочие ожоги, боль от которых веселит. Усталость, сражающаяся с нежеланием спать, потому что… да как же можно спать, когда хочется столько всего успевать делать и чувствовать?
Когда-нибудь я вернусь в такое лето. Наяву, если окажусь настолько сильной, как мне хотелось бы думать. Или в бесконечном сне. Если всё-таки не окажусь.
Напишешь нам песню про бабочек, Эра Нобл?
Тонкс
Песни Wolf Colony:
Beauty
Forgiven
Awake
Ocean
Dark & Moody
кому: Brandon Flowers
Spinnin’ like a Gravitron,
When I was just a kid
I always thought that things would change
But they never did.
Нас весь день на своей земной плите жарит Солнце, как будто хочет слопать на завтрак. Люди наивные, пригреваются, снуют под тёплым светом туда-сюда, не догадываются, что все мы ― его добыча. Для меня эта жара может означать только одно ― сидеть мне весь день в тюрьме из теней и прятаться от вредного мне тепла.
Говорят, когда людям не о чем поговорить, они начинают говорить о погоде, но это совершенная чушь. Говорить без скучной лексики синоптиков, рассказывать о том, как в твою жизнь вмешивается климат, делиться ― это словно давать один пригласительный слушателю в собственный мир. Погода вокруг тебя ― это твоё восприятие сегодняшнего дня. Один и тот же дождь для двух разных людей может быть и давящей печалью, и счастливыми слезами.
А что у тебя за окном? Доброжелательно ли тебя сегодня встречает город? Переменчиво ли его настроение обычно? Я видела не так много городов, как мне хотелось бы. Внутри меня, в маленьком ограниченном теле, прячется путешественник, готовый восторгаться любым булыжником на своей дороге, но мне никак не удаётся выпустить его наружу. Дай ему волю, его сразу же унесёт с первым сильным ветром куда-то далеко от знакомых мне тропинок. Подкармливаю его рассказами из туристических документальных фильмов и фотографиями чужих стран, он всякий раз насыщается совсем не надолго. Покорми его и ты. Не используя слова, которые я могу найти на карте мира, расскажи, где ты живёшь. Я буду подбирать за тобой эпитеты и вплетать их в свой пейзаж. Буду доставать их из памяти, когда внутренний заключённый снова примется стучать по стене.
Мало городов, с которыми я успела познакомиться, но я уже, пожалуй, составила свою классификацию населённых пунктов. Я расскажу тебе о них, а ты в ответ скажи мне, какой из них ты предпочитаешь. Договорились?
Есть, к примеру, города-холерики.
Самые ненасытные из городов, они питаются нашим временем. Стоит только ступить на их владения ― время разгоняется и бежит совсем по-другому. Они никогда не успокаиваются, гудят и ворчат даже по ночам. И придумывают себе события на ровном месте. Очень часто враждебно встречают новых жильцов, сразу пугая всеми скверными чертами своего характера, но если ты ужился с ними, ты можешь там оставаться хоть навсегда, потому что эти города, как правило, богаты своими ресурсами. Потому раздражительны и сердиты. Кто-то ведь должен всё это строго охранять.
Коль скоро мы нашли холериков, есть и города-флегматики.
Единственная деятельность, близкая их натуре ― помнить. О, и они помнят, ещё как. Свою историю, которую они расскажут любому заинтересованному. Они бережливо хранят её в старых постройках, собирают осколки былого в музеях. Но новые происшествия они встречают весьма неохотно. Всё в них идёт своим чередом, всё так, как положено. Ничем не хуже и не лучше некогда выбранной нормы.
Конечно, есть и города-сангвиники.
Любому труду они, разумеется, предпочитают отдых. Отдых ― их второе имя. Они так сладко заманивают туристов в свой город, изо всех сил цепляются за чемоданы уезжающих, не желая их отпускать. Им всегда есть что показать, всегда есть чем удивить, они не устают делиться со всеми одним и тем же, изо дня в день по заученной схеме. Так и кажется, что они рады любому человеку. И порой эта их радость начинает действовать на нервы их постоянным жильцам.
И, безусловно, города-меланхолики.
Может, когда-то они и были другими, но теперь постарели, местами работы с населением особо не делятся, поблекли, поломали несколько своих зданий, поблекли. Очень любят хныкать о том, что их бросают люди. Что никому-то они не нужны, кроме стариков, заставших их более светлые времена.
Город, в котором я родилась, выросла и где переживаю сейчас этот странный шаткий период своей несамостоятельности, ― флегматичный меланхолик. Совсем не мой тип темперамента. Мы никогда особенно не ладили, и от каждого нашего конфликта креп внутренний путешественник. На стене рядом с моей кроватью расположилась карта мира. С появлением в доме кота она стала интересна не мне одной, вот только его интерес ей очень вреден, но раньше же мы с моим путешественником любили подушечками пальцев наступать на незнакомые города, подавая из моей комнаты сигналы: «Жди меня, я ещё заеду тебя навестить».
Когда-нибудь ― обязательно.
А в дорогу я непременно возьму твои песни. Пусть они оседают на фотографиях, которые я буду делать во время поездки. Думаю, это будет отлично. Я давно для себя решила, что лучшая трата всех ресурсов ― семья, благотворительность и путешествия. И в последнее без музыки я не отправлюсь.
Посоветуй мне места, которые стоит посетить. Обещаю взглянуть на них твоими глазами.
Тонкс
Песни Brandon Flowers:
Lonely Town
I Can Change
Dreams Come True
Never Get You Right
Diggin’ Up the Heart
кому: Angus & Julia Stone
All I want to do is run around to your place and
Fix a drink and pretend that we are ok.
We can hide in the cover of the storm.
You’re the lightning and I’ll soon be gone.
Мне понадобилось очень много времени, чтобы суметь ничего ни от кого не ждать.
Мой некогда приятель назвал бы это «повзрослеть». В некоторой степени он был бы прав, пожалуй.
Есть ведь в этом что-то совсем детское: на праздник ожидать подарки, в момент давящей тишины ожидать звонка и от почтового ящика ждать конверта с подписью знакомого имени, которое даже просто так себе самому приятно произносить. Праздники я стараюсь придумывать себе каждый день: сегодня вот День Фотографии, а завтра будет День Пиццы ― словом, из-за регулярных праздников ожидания подарка я лишилась самостоятельно и совершенно спокойно, поэтому с первым вариантом всё очень просто. И совсем не просто с двумя другими.
Если ты падаешь и подсознательно ждёшь, что тебя поймают, но на самом деле тебя собирается ловить только асфальт, который всему рад, и тебе, и твоим костям тоже, то так падать гораздо больнее, чем при полёте, во время которого не надеешься на помощь.
Когда я хочу поговорить об одном, а напрямую загрузить человека желаемой темой не могу, он же в ответ говорит о чём-то совсем другом, я вообще теряю способность поддерживать диалог на некоторое время. Прячусь за какими-то общими фразами, в которых вовсе нет меня, я всего лишь вычитала их где-то в книге или услышала в фильме. Иногда и совершенно остаюсь без умения контактировать с окружающим миром. Что мне тогда остаётся? Только укрываться в ваших песнях, как в палатке посреди чужого и незнакомого леса, полного пугающих теней.
Не подумайте только, что я не люблю вашу компанию, но мои выбрасывания на берег с очередным приливом собственных ожиданий мне как-то надоели. Насколько это возможно, я приучила себя ничего подобного не ждать. Строго говоря, всё ещё учусь. Мне стоит поблагодарить людей за эти уроки, в минувшем и текущем годах у меня было много занятий, которые пытались анестезировать мою большую ожидалку. Они делали в этом большущие успехи.
Только почему-то огромного облегчения я от утихших ожиданий не получила. Хуже, конечно, тоже не стало, стало как-то… пустее? Есть такое слово? У меня будет. Выбрасывали свои детские поделки, потому что новые вещи некуда ставить, свою первую гитару, потому что новые хранить негде, и первые кипы стихов для своих наивных первых песен, потому что новые, более зрелые, для карьеры нужнее? Вроде и приятный процесс обновления, и очевидно, что необходимый, а вроде бы и немного себя выкинул. Место освободилось в комнате, а эти новые вещи, в них не так много души, как в том, что осталось за бортом. Они ещё не знают тебя.
«А никто не обещал, что взрослеть так весело и приятно», ― снова отвечает мне некогда приятель. Давно ли он со мной говорить вздумал? Явно ещё до того, как сам унёс с собой гору трупов несбыточных ожиданий. В свою продуманную взрослую жизнь, которую мне было никак не понять.
Когда я слушаю вас в дуэте, я самой себе кажусь немного лучше, чем я есть. Именно в дуэте, а не сольные песни ― видимо, в совместном вашем творчестве вы друг друга идеально дополняете, а в самостоятельные песни так и хочется чего-то добавить. Для того и придумал кто-то там, кто вершит музыку, это волшебное явление. Дуэты. Слышу вас и тоже становлюсь немного идеальнее. Не слишком инфантильным ребёнком, обречённым на разочарования. Не слишком занудным взрослым, который говорит настолько скучные вещи, что у самого зубы болят всё это произносить. Умнее. Правильнее. И даже добрее. Это один из двух возможных эффектов от прикосновения к чему-то очень-очень хорошему. Ты словно сам чем-то причастен к той красоте, которой коснулся, а потому и сам ты лучше, чем думал до этого момента. Второй возможный эффект совершенно противоположный ― почувствовать себя гораздо хуже, потому что перед глазами контраст между совершенным Чем-то и несовершенным тобой. Но в случае с вашей музыкой со мной это не происходит.
Скажите честно, когда вы разучились жить в ожидании? И разучились ли?
«И пока ты там совсем не свихнулась, решив, что поумнела, стала лучше и можешь вот так людям в душу лезть, я тебя спущу с небес на землю и напомню кое-что: ты тоже периодически разбиваешь чьи-то ожидания, ― всё не успокаивается некогда приятель, да кто ему вообще додумался слово давать, ― И по законам жанра, ничего об этом не знаешь и в упор свои подвиги не замечаешь. Как и те, кто виноват в гибели твоих ожиданий».
Чёрт с тобой, зануда. Закончу-ка я с рассуждениями на сегодня и просто дослушаю любимый альбом.
Тонкс
Песни Angus & Julia Stone
Oakwood
Cellar Door
Nothing Else
My House Your House
Baudelaire
кому: Breaking Benjamin
We know this kind of life,
We live, we breathe, we die.
They call me to the light,
Forever lost in time.
With every dream we find,
We feed, we burn, we lie.
The fall of humankind,
The everlasting light.
Когда-то мой лучший друг прописался в больнице. Повод был серьёзный, да и работа на него плюнула. Он очень сильно её любил, но она перестала ему даваться. Руки не слушались, взгляд не фокусировался спустя полчаса напряжения или около того.
Он оставил всё, абсолютно всё, не считая мобильного телефона, у себя дома, проигнорировав список того, что необходимо взять в стационар, этот список ему предупредительно дала медсестра. Спустя пару дней эта изрядно смятая бумажка попала ко мне в руки ― по паутине её складок была хорошо видна тяжесть её судьбы. Список всех принадлежностей, вроде кружки для утешительного чая или тарелки для занудной каши, мой друг отдал мне, сказав, что будет мне звонить, когда ему по-настоящему что-то понадобится. Я же, узнав о его нужде, буду записывать её на обратной стороне листка или подчёркивать уже написанное слово, если его необходимость совпадёт с тем, что ему рекомендовала медсестра. Ну и, конечно, стараться помочь ему с доставкой предмета нужды. Таков был его план.
Первые несколько часов это казалось мне самым странным и бессмысленным его поступком. То есть… ну как жить спокойно, если у тебя во рту Армагеддон, а всё потому, что ты не почистил зубы? Сознательно оставив зубную щётку дома.
Позже его эксперимент стал мне более понятен. Он не хотел бездумно нести в больницу всё, что положено. Он хотел знать точно, без чего он совсем не сможет прожить месяц. Я и другие его товарищи примерно за три — четыре дня принесли ему всё, что оказалось нужно. Все остальные поступавшие пожелания были исключительно пищевыми и не такими срочными.
Не помню, сколько прошло времени, когда я принесла ему грейпфрутовый сок и решилась спросить, на кой ему всё-таки понадобился эксперимент. Перед госпитализацией можно было бы сесть и основательно подумать, исключив всё ненужное, ― наверняка результат был бы тем же. В ответ мне была его фирменная снисходительная усмешка ― возможно, вы знаете это самодовольство людей, которые наконец получают вопросы, на которые ну очень хотят ответить. Похоже, это явно был тот самый случай.
«Ты и есть то, в чём ты нуждаешься больше всего, ― с самым философским тоном, который только возможен, ответил он, прерываясь на глотки сока. ― Мне просто хотелось точно узнать, что такое я. Я не слишком удивился ответу, но всё же, это было занятно».
Я посмотрела на его законную долю палаты со всем, что мы принесли ему, и узнала, что же он такое. Фотоаппарат, приставший к розетке своим зарядным разъёмом: дай, дай, дай энергии и отстану. Старая гитара с царапинами от одного довольно серьёзного падения по лестнице, но новыми струнами ― за них она ему всё простила. Вилка и нож, ни в коем случае не свежекупленные, потому что так «нет эффекта, что ты дома или хотя бы в гостях». Оскар Уайльд, запертый в старом томе своих произведений с варварскими пометками на полях его пьяным почерком. Я не назову весь список вещей, охранявших его иллюзию удобства, но, по моим ощущениям, тогда я действительно осмыслила, какого именно человека я знаю.
А когда мы уже обговорили все свежие темы, пошли по второму кругу и поняли, что просто так болтать нам надоело, решили снова поставить опыты в воспроизведении песен одной его гитарой и нашими неумелыми голосами. Он любил ваши песни. Какой-то своей особенной любовью. Не могу сказать, кто именно в тот день вспомнил про вас, но вероятность всё же выше, что это был он. Мы начали ломать своими мотивами вашу знаменитую «The Diary of Jane» ― как же хорошо, что этого вам не услышать, мне даже сейчас слишком жарко от крови, прилившей к щекам ― и я подумала, что вас он тоже захватил с собой в эту больницу, не смог и не захотел там быть без вас. А потом подумала, что я тоже поступила бы так. И сбилась с текста, сделав вид, что забыла слова. А на самом деле мне просто не хватило дыхания.
Я хотела бы сказать, что ваши песни очень поддерживали его и таких, как он, в трудный период, но это будет лестью, а не правдой. Нет, порой твой голос, Бенджамин, слишком давит на больное даже самыми простыми словами. Но без вас было бы никак. Вы ― та самая тёмная сторона практически каждого из нас, которую мы всю жизнь учимся принимать. Он отличался от многих тем, что принимал её ну очень радушно. Ему было комфортно среди ваших треков. Никакого навязанного настроения ― просто то, что есть. Сегодня мне в них комфортно точно так же. Будто бы меня выселили в лечебницу на отшибе мира, практически не дали ничего с собой, и рядом только незнакомые пациенты с похожими диагнозами, но у меня есть вы, и это помогает думать.
Когда мы говорили об альбоме «Phobia», который он любил больше всего, мы плавно перешли на само обсуждение фобий. Я знаю, Бенджамин, что это не самая лучшая тема, поэтому прости мне, что я затрагиваю её, но мне очень хочется вспомнить ещё одни его слова. Именно для тебя. Он тогда сказал, кажется, что, если бы у него не поменялось отношение к страхам, то он сам жил бы в мире фобий. Естественно, я не могла спросить его о том, что он теперь думает о страхах.
«Если ты чего-то боишься из того, что может произойти, то оно уже происходит. Сначала оно существует в твоей голове, а потом медленно переползает в реальность. Ты боишься потерять человека, ввиду своего страха совершаешь глупости и теряешь его. Ты боишься заболеть раком, и клетки твоего уязвимого органа агрессивно начинают делиться, образуя опухоль».
Я не согласилась с ним, но когда у меня нашли свою опухоль, в ушах звенело: «Я же говорил».
Стало быть, моя очередь приходить ко всем этим мыслям, так?
А вот он боялся остаться ни с чем. Он так и говорил. Очутиться в чужом мире без всего, что ему было нужно. Похоже, со своим экспериментом он победил свой страх. В больнице не было интернета, чтобы поставить на повтор ваши песни, но ведь они были в нём. И в альбоме «Phobia» тогда-то и растворилась его собственная фобия.
«Dark Before Dawn» я встречала уже без него, поэтому полюбила пластинку за двоих, как и то, что вышло в этом году, ― «Ember». Когда кто-то уходит, а любовь его никуда не девается, может быть, ты её сам принимаешь на себя как долг. И любишь за него. Или мне просто так нравится думать.
Вам выбирать, что здесь истина.
Тонкс
P.S. Он давно уже не лежал в этой больнице, когда я делала глобальную уборку в своей комнате, потому что уезжала на лето, и наткнулась на многострадальную бумажку со списком того самого. Нужного. Время не пошло ей на пользу, она так смялась и постарела, что не всё можно было разобрать, особенно с моим-то чудаковатым почерком. Но там ещё было свободное место. И я вписала туда имена всех, кто приносил ему то, о чём он просил, потому что без нас он бы смог составить этот список только в воображении, а значит, мы тоже его составляющие.
А потом, ещё немного подумав, вписала и ваши имена.
Песни Breaking Benjamin
The Dark of You
Ashes of Eden
Evil Angel
Feed the Wolf
The Diary of Jane
кому: James Blunt
So I built the words into a song,
I’m hopin’ someone’s singing along.
And even if some notes are wrong,
I’m hopin’ someone’s singing along.
«Cause just one voice is not enough,
I need to hear from everyone,
And even when I’m dead and gone,
I’m hopin’ someone’s singing along.
Так или иначе, но каждый делит людей на какие-то категории. «Свои» и «чужие». «Чёрные» и «белые». «Экстраверты» и «интроверты». «Я» и «все остальные». Признаётся человек или нет, но в уме он непроизвольно сортирует мир по полкам, которые построило его мышление, ― и это на самом деле неплохо определяет его мировоззрение.
Я делю мир… сложно объяснить, как я его делю, и в то же время нет ничего проще. Если представить, что мир ― огромный рынок, то я делю его на тех, кто продаёт, и тех, кто покупает. Если представить, что мир ― это театр, то я делю его на тех, играет на сцене, и тех, кто наблюдает в зрительском зале. Конечно, за свою жизнь человек не может придерживаться только одной категории, он не может быть исключительно тем, кто даёт, и в определённой ситуации он становится тем, кто забирает, так и поддерживается жизненное равновесие. Но всё-таки, с возрастом, пожалуй, каждый понимает, что же всё-таки получается у него лучше: создавать что-то или пользоваться этим.
Я всегда мечтала принадлежать к первым. Ещё до того, как осмыслила это. Так уж сложилось, что слушатель из меня на троечку с натяжкой, а вот говорить выходить не так уж и плохо. Читая книгу, я всё время пытаюсь встать на место автора и хозяина этого придуманного мира, а не читателя, который впитывает страницы. И получать подарки я не очень-то люблю, гораздо больше мне по душе их дарить. Но как бы я ни старалась покинуть категорию «принимающих/поглощающих/наблюдающих» и официально наконец-то причислить себя к противоположной стороне, пока ещё у меня этого не вышло. Так я считаю в данную минуту, по крайней мере.
Мне уже далеко не один врач сказал, что пение даёт положительную динамику в борьбе с раком, и взялись мы с мамой тащить из меня все возможные ноты. Она даёт мне задание в виде одной из своих любимых композиций, а я старательно пытаюсь её воспроизвести, помогая себе хлопками ладоней, щелчками пальцев и иногда стуком карандашей по столу вместо барабанных палочек. С трудом выходит выжать хотя бы десятую долю желаемого звука, но, несмотря на то, что мама ― слушатель строгий и всегда просит стараться лучше, она меня ещё пока не ругала. Подозреваю, что мне делают скидки.
Так и эдак я думала, как же заставить меня петь лучше и на каком уровне необходимо перекроить мой голос, чтобы он звучал пристойно. Встреть я тебя в нынешнем году в Москве, ты бы точно не отделался от вопроса, остались ли ещё красивые голоса там, где ты приобретал свой.
А тут вдруг взыграло во мне лирическое настроение, пока я временно обитала в одной палате. В одиночестве, на моё счастье. Рисовала свои любимые символические закорючки, сама не заметила, как расплескала твою песню. Она как будто меня загипнотизировала и взяла в плен. «Don’t give me those eyes cause you know me and I can’t say no to you, we can’t have each other even if we wanted to». Я почти допела её, когда споткнулась прямо на середине фразы. В дверях палаты стояла медсестра. В этот момент споткнулось уже моё сердце, и дышать нормально я смогла не сразу ― это же дикий ужас, мои вопли кто-то слышал. «Я тебя боялась спугнуть», ― сказала она, ― «так и знала, что при мне ты петь не захочешь. Но у тебя получалось так хорошо, что прерывать тебя мне не хотелось, да и тебе полезно». Кажется, щёки у меня горели ещё много часов.
Но как я ни старалась позже, воспроизвести её вот так же снова у меня больше не получалось. Рядом будто был лишний слушатель, который заставлял меня нервничать и всё портить.
Я знаю, что нас таких много. Тех, кто хорошо поёт только тогда, когда их никто не слышит. Нас хватило бы на то, чтобы заселить целый континент, и на этом континенте все были бы рады запрету петь что-либо в чужом обществе. Человек совершает потрясающие вещи, когда считает, что на него никто не смотрит, он отпирает в себе замки, ограничивающие его. И самое лучшее совершенно точно совершается не напоказ.
Но чтобы стать настоящим творцом, нужно суметь открыть эти замки и в обществе других людей. Твоя история не может замкнуться в одном моменте, когда ты был один и у тебя что-то удачно получилось, твоя история состоит из множества серий таких моментов и людей, заставших их. Свой внутренний порыв, приступ пульсирующих чувств творцы превращают в то, чего могут коснуться другие люди ― зрением, слухом или осязательными органами. Я превращаю свой прибой мыслей в письма, говорю с теми, с кем действительно хочу поговорить, вот прямо сейчас говорю с тобой, но ведь это неотправимое письмо, а если оно попадёт к тебе в руки, в твоей голове оно прозвучит не моим голосом. Ты же, Джеймс, делаешь что-то невероятное. Ты пишешь и исполняешь песни, переполненные твоими эмоциями. Ты потрясающий творец, выпускающий на свободу множество достойных замыслов.
И я люблю подпевать тебе. Всё жду, когда именно на твоей песне я снова повторю неплохой набор выведенных нот. Так что ты невольно, сам того не зная, участвуешь в моём лечении. Ощути моё благодарственное рукопожатие на себе ― я вложила в него много резонансных чувств, откликающихся на то, что ты поёшь.
Тонкс
Песни James Blunt:
Someone Singing Along
Bartender
Don’t Give Me Those Eyes
Breathe
Time of Our Lives
* * *
Вот бы моя жизнь превратилась в роман. Серьёзную и интересную историю на книжной полке о борьбе добра со злом. Разумеется, в конце обязательно должно победить добро.
Пусть кто-то будет приглашать друзей в гости домой, они выпьют чаю, душевно побеседуют, а потом, когда мысли друг друга будут уже так обнажены, что и стесняться будет совершенно нечего, хозяин дома решит показать ему, в чём же он живёт, и, подведя гостя к книжному шкафу, покажет на меня в виде книги. «Это неплохая история. Прочитай как-нибудь».
Боюсь лишь одного ― времени. Оно не играет ни на чьей стороне. И даже когда кажется, что оно помогает мне, это лишь иллюзия, потому что всё, что делает оно, делается лишь в его угоду.
Кто же поместит мою историю на страницы, если этого не сделаю я?
кому: Charlotte Gainsbourg
Prends-moi la main, s’il te plait,
Ne me laisses pas m’envoler,
Restes avec moi, s’il te plait,
Ne me laisses pas t’oublier.
Любишь писать новой ручкой? Потрясающее чувство. Когда ты выводишь ей первые слова, наблюдаешь, как свежие чернила впитываются в бумагу и привыкаешь к тому, что теперь ты пишешь немного по-другому, ты, ничего не подозревая, внутри себя выращиваешь маленькую иллюзию. Подкармливаешь её мыслями, которые и поймать не успеваешь. Маленькая иллюзия того, что тебе дали возможность открыть новую главу жизни. Иллюзия того, что теперь всё можно начать заново. В большинстве случаев эта иллюзия погибает ещё до того, как израсходуешь половину чернил.
Думаю, старые ручки не зря обижаются на нас за то, что мы слишком рано теряем трепет по отношению к ним, тот самый трепет, с которым расписываем новую ручку. В своей обиде они доходят до того, что пачкают нас чернилами. Буквально вчера я столкнулась с одной такой, брошенной на задворки гелево-шарикового и грифельного общества. Она не успела толком даже постареть, когда нужда в ней отпала сама собой. Компьютеры, клавиатуры, распечатки, принтеры. Как тут выжить с такой бешеной современной конкуренцией? Пока я находилась в доме её хозяев и обратилась к её помощи, чтобы подписать один документ, эта ручка отыгралась на мне за месяцы своего заточения, залив мне всю левую ладонь. Нет, я вовсе не преувеличиваю. До сих пор не могу отмыть кожу от синевы ― меня как будто причислили к народу На’ви с планеты Пандора. Не то чтобы я её осуждаю… но всё-таки это было не совсем справедливо. На моём столе ручки проживают яркую жизнь, которая заканчивается только вместе с их чернилами.
Так что, с какими чувствами ты берёшь новую ручку и начинаешь ей писать? Это всё ещё что-то значит для тебя или ты уже перестала обращать на это внимание?
Не имеет значения, сколько мы пишем или печатаем, имеем ли мы фантазию и талант, и как у нас обстоят дела с языком, на котором мы мыслим, каждый из нас ― своего рода писатель. Я вижу твою добрую улыбку с вежливым интересом и немым вопросом: почему мы писатели? Жаль, что я не могу услышать твоё мнение на этот счёт, но поделюсь своим. Эти слова я написала в своём ежедневнике, прямо посреди страницы под названием «итоги месяца», любимой чёрной ручкой с Эйфелевой башней. Итоги первого месяца этого года и второго месяца минувшей зимы. Вырвать бы страницу и вклеить текст прямо сюда.
«Жизнь каждого со временем превращается в большое пособие, что стоило бы совершить и чего лучше не делать. И как именно это лучше не делать. Похоже, жизнь нужно прожить так, чтобы это пособие было потолще и поподробнее».
Я всего лишь произношу эти странные слова, которые пришли мне в голову на исходе января, а в твоей голове уже проносятся некоторые твои особо яркие поступки, которые вошли в твоё личное «пособие». Скажи честно, ты уже считаешь себя состоявшимся автором этой книги? Об этом мы можем поговорить вслух, а про себя ты подумай о том, что ещё ты хотела бы написать. Возможно, так к тебе и придёт новое событие.
Любви к французскому во мне не скопилось достаточно, чтобы по-настоящему хорошо изучить этот язык, поэтому я бы, вероятно, не осилила твоё «пособие», попади оно ко мне в руки. В жизни мы могли бы встретиться на нейтральной территории английского, но мне кажется, что самое сокровенное ты отдаёшь родному языку. Я сужу по твоим песням, они очень часто составляют мне компанию в раздумьях, как сегодня. Языковой барьер не позволяет мне до конца их понимать, но твой голос забирает меня, как течение реки, которой хочется покориться, и уносит за личными домыслами. Когда человек начинает прорастать в чужую песню и додумывать её от себя, значит, песня действительно удалась. Ты ведь это знаешь, верно?
Послушать тебя ― это всегда как получить новую ручку и начать писать её свежими чернилами. Много надежды, много своего личного смысла, много загадочных изворотов почерка.
Тонкс
Песни Charlotte Gainsbourg
Deadly Valentine
Ring-A-Ring O» Roses
Rest
I’m a Lie
Sylvia Says
кому: Iron & Wine
That life has ended, you seem contented
While the graveside flowers die.
I call them yours, you call them mine.
Nothing makes silence like experience.
There’s a message in my eyes,
You better love yourself, ’cause I’ve tried.
Никогда не перечитываю написанное, чтобы оставить предельно высокий уровень честности, на которое способно первое слово. Наверное, у меня очень много ошибок и недоставленных запятых. А вместе с тем и никаких исправлений «для лучшего звучания» и никаких подделок в словах. Опыт перечитываний собственных текстов говорит мне одно: стоит только пуститься в визуальный путь по своим абзацам ― я сотру написанное. Рукописи, может, и не горят, а вот ярость на то, что не умею писать так красиво, как хотелось бы, очень даже неплохо горит. А потом и на некоторое время выжигает желание трогать бумагу.
Пора бы смириться. Совершенства никогда не будет. А первый вариант ― порой лучший вариант. И эти слова касаются не только написания, а всего на свете.
Но без тяги к совершенству и жить не так интересно, верно?
Моим совершенством всегда был покой. Утопическое состояние моей мечты. Молчащая, умиротворённая совесть, равномерно падающий снег за окном, никаких намёков на чувство вины на горизонте, выполненная жизненная миссия, мурчащая из динамика твоя песня с доброжелательной к своему слушателю гитарой. Можно добавить потрескивание камина для пущей утопичности. Примерно такими штрихами я вижу эту картину.
Она ― чистое совершенство. Но ведь я же сама уже написала, что этого не бывает. Домик с персональным раем приобрести невозможно, именно это и замечательно.
Ты не можешь купить себе покой. Но ты способен каждый день своими поступками делать вклады в то, что будет потом в твоей голове. Не идти поперёк своей совести, накопить денег на постройку камина, почаще включать твой альбом «Beast Epic». Когда-нибудь наступит зима, а там и какой-никакой снег приложится.
И побольше отправлять свои письма, пряча от себя их в конверт, чтобы не успеть перечитать.
Встретимся зимой. В моих наушниках. Ты, я, гитара, снег.
Тонкс
Песни Iron & Wine
Bitter Truth
Call It Dreaming
Claim Your Ghost
The Truest Stars We Know
Last Night
кому: Loma
What does the night
Have to do with the day?
I should not ask what.
Хэй. Мы только познакомились, но я уже пишу вам. Возможно, вы знаете, что это такое ― вернуться с первой встречи с кем-то, зайти домой, закрыть дверь и прислониться к ней спиной, задумавшись о том, как хорошо вы провели время, кем могли бы стать вместе, какие интересные у нового знакомого черты лица и как же теперь вернуться в ту странную жизнь, где вы друг о друге совсем не знали. Если знаете всё это, то поймёте, почему я пишу вам.
Когда мне нестерпимо хочется написать что-нибудь, зарифмовать собственные чувства или выговориться метафорами, у меня начинают болеть указательные и большие пальцы обеих рук. Боль эта глубже мышечного уровня, она грызёт мне кости, зудом своим требует взяться за бумагу. Ища своё спасение, мозг внезапно находит какую-то одну фразу и ставит её в трансляции на повтор. Как пластинку. Я смиряюсь, сажусь за стол или встаю за него (иногда мне трудно находиться на одном месте, и тогда я могу то стоять около стола, то измерять шагами комнату, спасаясь от потока мыслей), вытаскиваю эту фразу на бумагу, а она, в свою очередь, внезапно оказывается только головой состава целого поезда фраз и тянет за собой остальных. Пока весь поезд не окажется на бумаге, нет мне никакого покоя.
Но очень часто бывает так, что на этом моя боль в пальцах не заканчивается. Когда на свет появился запутанный клубок слов, мне зачем-то непременно нужно вручить его кому-нибудь. Тогда боль выходит за пределы пальцев, сковывает всю руку, от неё перемещается к грудной клетке и разгоняет там сердце, а следом спускается в живот, там и остаётся. Ровно до того момента, пока я не пойму, что то, что на бумаге, было написано не зря. А понять я это могу только со слов того, кто прочитал мою внезапную стенографию из головы. Только в этом случае беспорядочная тревога в моём животе находит своё обезболивающее и отпускает меня отдышаться. Сами представляете, найти такое подтверждение далеко не всегда возможно, поэтому в этом животе, прямо под диафрагмой взорвались уже сотни моих собственных вселенных, оставив после себя мне долгую и глупую пустоту. Тишина. Знаете такую тишину? Ту самую, которая оглушает своим беззвучием так, что хочется ножом царапать стекло, лишь бы она прекратилась. Тишина для меня ― это тоже чувство, затягивающее как воронка. Когда я наконец-то выбираюсь из неё, рано или поздно всё начинается заново.
А как пишете вы? Как появился на свет ваш первый и пока единственный альбом? Кто первым дал вам свою оценку? Как вы поняли, что это всё ― ваше призвание?
В моём случае всё было достаточно просто и странно. Однажды, ещё будучи ребёнком, я просто сказала, что я могу, и всё. Мы разговаривали с преподавателем, она попала на наш класс совсем молодой, похоже, мы вообще были её первым опытом. Она постоянно одевалась в бордовые и пунцовые оттенки, такой же была и её помада, и всё время казалось, что вокруг неё какой-то праздник, несмотря на её вечное утомление от нас, маленьких хулиганов, внепланово свалившихся ей на голову. Она не была педагогом по образованию, но она умела просто объяснять сложные вещи своими тонкими интонациями, которые хотелось слушать. Мы часто её огорчали. А мне захотелось ей понравиться. И однажды, как бы между делом, я сказала ей, что пишу. Точно не помню, но кажется, стихи. А она просто взяла и поверила мне, тем самым как будто обязав меня что-то сочинить. И похоже, я тогда в самом деле написала парочку каких-то стихотворений, чтобы потом принести ей эти два вырванных из блокнота клетчатых листа, помятых по пути. Да, я помню этот блокнот, он тоже был бордового цвета.
А спустя пару дней я впервые ощутила боль в больших и указательных пальцах.
Пожалуй, большая часть всех событий в моей жизни, начинается с головы. Сначала я думаю об этом. А потом оно просто становится реальностью.
Вопрос в том, как сделать реальностью желаемое? Просто, выходит. Всего лишь усиленно думать об этом. Сказать: я могу. А когда произносишь это, и впрямь понимаешь, что можешь.
Что же, тогда буду думать, что когда-нибудь сама передам вам это письмо, а вы дадите мне ответы на мои вопросы. А что, эту мысль мне очень приятно думать. От неё веет запахом будущей непогоды, через которую я буду ехать к вам, быстрого завтрака в незнакомом кафе и чужого метро ― эту разницу между запахом в московском метро и зарубежной подземкой я сразу почувствую и запомню.
Я бы непременно ещё поговорила и задала вам пару вопросов, но, к сожалению, меня требуют к себе другие дела. Мне очень понравился ваш альбом, эхо гитарных струн до сих пор отзывается где-то внутри меня. Я надеюсь, мы ещё встретимся.
Тонкс
Песни Loma:
Who is Speaking
Relay Runner
Sundogs
Black Willow
Joy
кому: Scorpions
The wise man said:
«Just find your place
In the eye of the storm,
Seek the roses along the way,
Just beware of the thorns».
Донорские центры могли бы стать самыми популярными на планете заведениями, если бы могли предоставить запасы терпения, спокойствия, радости и многих других чувств.
Только представьте. Очереди за терпением. Раздражающие бланки, которые нужно заполнить, чтобы получить спокойствие. Миллионы огорчений, пока дотянешься до радости. Почему можно пересадить аж само сердце, а пустить по венам восторг и счастье человеку, который этого заслуживает, нельзя?
Я вижу такие здания бесконечно белого цвета. Огромные окна, впускающие свет снаружи. Один отсек скорой психологической помощи с экстренным запасом желания жить для тех, у кого оно закончилось. Обслуживающий персонал всегда улыбчив и приятен, а всё потому, что они сами потихоньку подворовывают запасы самых лучших чувств или принимают соответствующие взятки, но они так милы, что, даже зная обо всём этом, ты не можешь на них злиться. А ещё у них обязательно есть живой уголок, где есть пара псов, два кота, которые не ненавидят человеческое внимание, один большой аквариум, три самых разговорчивый попугая, небольшой отряд кроликов и енот. Это небольшая доза радости для тех детей, которым родители отказываются купить зверушку, или взрослых, которые из-за своей рабочей занятости не могут приобрести питомца.
У здания два разных входа. Один ― для нуждающихся, для тех, кто пришёл доказать свою необходимость в том, чтобы с ним поделились чем-то хорошим. А второй ― для самих доноров. Вот вспомни, к примеру, в последний раз, когда тебе от твоего замечательного настроения хотелось взлететь, обнять целый город и осчастливить весь мир. Стоит только войти в эти двери, и ты можешь стать добрым донором своих светлых эмоций для кого-то, кто критически помрачнел мыслями. Чёрт возьми, я так явственно это вижу, подавайтесь в режиссёры и снимите об этом фильм! Или же напишите мне через парочку лет, когда я постараюсь быть уже в относительно приемлемом здоровье, заставьте меня превратить эту мысль в фантастический роман.
Представьте, кто-то, умирая молодым, может завещать свою тягу к жизни и стремления другому человеку. На день рождения своему унывающему другу воодушевлённый художник может подарить вдохновение, чтобы тому некогда было и страдать. Парочки, приближающиеся к сорокалетнему возрасту и впавшие в свой брачный кризис, заимствуют любовь у тех, кому она не нужна, чтобы возродить свои взаимоотношения. И все пристально следят за каждым чувством, которое поступает на хранение. Особенно за всё этой капризной любовью ― у каждого она требует своей температуры хранения и только одно во всех пробирках общее: их содержимое очень быстро портится.
А вам есть чем поделиться с таким донорским центром? Или вы, наоборот, решились бы сейчас что-то позаимствовать у добрых доноров? Круговорот входящих в одни двери, а потом уже в другие ― это совершенно нормальная закономерность жизни.
Может, мы и начали бы выше ценить свою собственную радость, не искусственно введённую нам в организм врачами, но к плохому настроению мы начали бы относиться как к болезни, а это тоже неправильно. Мы изымали бы скорбь, без которой невозможно по-настоящему чувствовать жизнь. Мы заменяли бы разбитые сердца на чужие склеенные и разучились бы нормально воспринимать любовь. В отсутствие печали подлинное счастье не просто теряет свой смысл, оно вообще теряет себя, само слово перестаёт существовать. Ведь это тень заставляет нас различать свет. Старая, всем известная мудрость.
Но… несмотря на все эти морали, знаете, я бы сейчас совсем не отказалась от дозы веры в лучшее. Я никогда не перестаю надеяться, и всё же, иногда нам нужна именно вера, а я в этом не очень сильна.
Да, к счастью или к сожалению, никто и никогда не откроет донорский центр, жертвующий уверенность в себе, влюблённость в жизнь или желание работать. Да и сами мы далеко не всегда в силах отложить себе хороших мыслей на будущее ― на чёрный день.
Но ведь для всего этого когда-то придумали музыку. Куда лучшее заведение, сначала принимающее чьи-то чувства, а потом безо всяких сомнений и жадности отдающее слушателям. Ничего по пути не уходит в чужие руки под магнитной тягой коррупции. Трансформируясь в мелодию и рифму, ничто не становится искусственным, лишь приобретает возможность бессрочного хранения. Под бдительным присмотром звуков ничто не испортится.
А музыка, в свою очередь, придумала вас. Доноров и хранителей самых разных эмоций.
Тонкс
Песни Scorpions:
We Built This House
Send Me an Angel
Maybe I Maybe You
Lonely Nights
The Zoo
кому: BOY
We need no photographs, the past’s not only past,
I find us everywhere and that’s how the magic lasts.
«Cause everywhere we’ve been, we have been leaving traces,
They won’t ever disappear,
We were here, we were here, we were really here.
And the rains get rough, but time can’t wash us off,
We won’t ever disappear,
We were here, it was really love.
Спасибо вам, наушники, за то, что вы позволили себя придумать.
Бывает такое, что всё вокруг пропитано песней, которая играет у тебя внутри, и ты только хочешь сделать её слышимой для других людей. Тогда без лишней скромности ты включаешь свою мелодию через динамик и, пожалуй, наслаждаешься гармонией между твоим состоянием и окружающей тебя средой. Музыка отражается от всех поверхностей и возвращается к тебе, мысли в голове курсируют в её ритме. Нечастое явление, а такое хорошее.
И практически как у всего на свете, у этого явления тоже есть антипод.
Многогранное состояние, никаким эпитетам для описания не поддаётся. Хочется сбежать от липких, приставучих слов, среди которых вынужден находиться. Хочется запереться в комнате, состоящей из тебя самого. Хочется, чтобы ничто не покинуло пределы твоей головы случайно вырвавшимся звуком или неосторожно высказанным словом. Музыка помогает закрыть дверь этой комнаты, а главный её союзник в этом ― наушники. Она бежит по проводам и поступает прямо в уши, потом смешивается с эфиром в твоей голове и задаёт тебе свой порядок, свой темп и своё настроение. Этим ни с кем не хочется делиться. Ты видишь то же самое, что и люди вокруг тебя, но видишь это под другим углом, не доступным для остальных, а всё потому, что ты слышишь то, что никто больше не слышит. И если ты закроешь глаза, мир вокруг тебя не покроется тёмной пеленой.
Некоторые из нас так преданны этому состоянию, что не променяют его на беседу с другим человеком, чтение книги или погружение в размеренные звуки природы. Расходуем слуховые ресурсы, не думая об их окончании, во имя культа наушников.
А порой нам даже не нужно рассказывать, что происходит у нас внутри. Если рядом есть кто-то, с кем не жаль поделиться собой и кто может действительно тебя понять, ты можешь просто протянуть ему один свой наушник. Это всё равно что дать доктору возможность приложиться к твоему телу стетоскопом, только наушники ― стетоскоп к душе.
Нам бы сейчас тоже не понадобились лишние слова, приторные отзывы и застрявшие в горле благодарности, вам достаточно было бы посмотреть одолжить мой плеер и услышать в нём свои треки. Когда я в хорошем настроении и в самом центре событий, о которых вы поёте, ― они звучат через динамик. Не страшно делиться этим с миром, не страшно, что он заберёт у меня небольшую частицу вас. Кислорода вокруг слишком много для моих маленьких лёгких, но вы помогаете его равномерно вдыхать. Когда же наступает состояние-антипод, я нахожусь далеко от своих счастливых времён, оглядываюсь на них, тянусь сквозь время длинными руками своей памяти, вы поступаете ко мне в организм через наушники, как лекарство через капельницу. Вы напоминаете мне о том, что мне не нужно поворачивать время вспять, нужно лишь продолжить своё движение вперёд, и однажды на новой орбите меня встретит новорождённое хорошее воспоминание.
Вы впитали много хорошего из моей жизни. Чего-то, что случилось однажды, длилось мгновение и запомнилось навсегда. Чего-то, чему только предстоит произойти.
Сейчас я нахожусь в вашей компании, благодаря фиолетовым наушникам, они не слишком молоды, но познакомились с вами впервые. Они слышали многое, но в первый раз прикоснулись к эху моего смеха из самых забавных случаев в моей жизни, к царапинам от моих переделок и оставшемуся на руке следу от рукопожатия при самых тёплых знакомствах. Думаю, этим фиолетовым проводам понравилась такая неожиданная встреча, но знаете, пора вас с ними разлучать. Сегодня мне хочется, чтобы вы зазвучали через динамик, а значит, моё настроение в моих руках.
Я отсоединяю вас от плеера. На счёт три. Раз… два…
Тонкс
Песни Boy;
We Were Here
Rivers or Oceans
No Sleep for the Dreamer
New York
Into the Wild
* * *
Жизнь распорядилась так, что почему-то, если ты хочешь, чтобы тебе помогло обезболивающее, сначала нужно потерпеть особый прилив боли от введения лекарства.
кому: Morrissey
She is determined to prove
How she can build up the pain
Of every lost and lonely day…
Jackie’s only happy when she’s up on the stage.
She’ll make you believe what you would never believe.
Наверное, мы встречаемся не так часто, как этого заслуживают твои песни. Как это всегда говорят нерадивые любовники ― дело во мне. Эта фраза ужасно отдаёт головной болью, которую так и хочется превратить в отдельное произведение… но голова ведь потому и болит, что всё это заперто внутри черепной коробки.
Скольким же из нас можно поставить диагноз «воспаление мысли»?
Так вот, мы встречаемся тогда, когда у меня начинает немного болеть голова. Это ещё не та мигрень, при которой и взгляд сфокусировать на предмете трудно, но уже навязчивая боль, о себе напоминает каждым вторым моим действием. Я пишу тебе письмо, а она и сейчас вмешивается, просит внимания. Такую боль обычно люди откладывают на потом. Можно глотнуть рядовую таблетку. Отмахнуться от чужого предложения провериться у врача. И всё это только для того, чтобы не отвлекаться от великих в своём однообразии Важных Дел.
А я на этом этапе порой обращаюсь к тебе. Нет, ты не похож на лекарство. Ты похож на ту среду, в которой мои мысли находят отголоски, а посему и перестают давить на нервы. Хочу подчеркнуть, что говорю именно о твоём сольном творчестве.
А ещё ты напоминаешь мне об одном моём знакомстве. Пожалуй, оно продлилось не так долго, как мне хотелось бы. Эта девушка с трудом поддаётся описанию. Она живёт в ритме, который спорит с быстротечностью человеческих лет, и большую часть этой жизни проводит в собственной реальности. Она настолько оторвалась от привычного нам мира, что у её глаз нет цвета, который мы могли бы определить известным нам эпитетом. Люди рядом с ней делятся на две категории: те, кто по-доброму принимают всё в ней, и те, кому становится тягостно. Я и сама не заметила, как из первой категории плавно отправилась во вторую. Она заражала меня своими идеями, как простудой, но я запоздало поняла, что простуда не слишком легко переносится моим иммунитетом. И знаешь, я почти точно знаю, что ни с кем она не была по-настоящему близка.
Но однажды она выдала невероятное откровение, которое прочитало несколько человек, что были её приятелями, и я в их числе. Самое большое откровение, которое я когда-либо видела от неё. Надеюсь, я не одна не смогла пройти мимо него.
«Моррисси, ― сказала она, ― это лучшее, что случилось с музыкой».
И если ты получил уже тонны писем с превышенной концентрацией лести, то я могу тебя заверить: в этой фразе не было даже сладкой похвалы. Только факт, определяющий жизнь этого человека.
Гораздо больше, чем доставить это письмо в твои руки, мне хотелось бы организовать вашу встречу. А потом посмотреть на эволюцию цвета в её глазах. Сомнительно, что она помнит обо мне что-то кроме моего имени, но это не имеет значения. Ты и вовсе обо мне вообще не знаешь. Но я хочу, чтобы ты узнал сейчас одно: я пишу это письмо скорее для неё, чем для себя. Все мои письма написаны для меня, кому бы они ни предназначались, какую бы информацию ни содержали ― всё это главным образом для меня, не для адресата. Но этот листок бумаги ― для неё. И если есть кто-то, кто действительно мыслит так же, как она, это письмо ― и для них тоже.
Ты думаешь о ней уже минуту или около того, а я прошу тебя продлить мысли о ней. Ты можешь дать ей имя, потому что своё она не любит. Я уверена, лучше всего ей жилось бы в твоей песне. Как той самой Джеки, которая «only happy when she’s up on the stage». Здесь меня немного уколола ревность ― уж слишком я люблю эту композицию. Но какой-то украденной любовью. Наверняка, я что-то невольно отщипнула себе, когда впитала откровение этой девушки. Бывает и такое, что чужая любовь слишком красива, чтобы не захотеть и себе забрать кусочек неё, но в твоих руках, вдали от своего создателя, эта любовь ― всего лишь пародия.
Поэтому мы встречаемся не так часто, как этого заслуживают твои песни, Моррисси.
Тонкс
Песни Morrissey:
Jackie’s Only Happy When She’s Up on the Stage
My Love I’d Do Anything for You
Spent the Day in Bed
I Wish You Lonely
Home is a Question Mark
кому: Enya
Cold as the northern winds in December mornings,
Cold is the cry that rings from this far distant shore.
Winter has come to lay too close beside me.
How can I chase away all this fears deep inside?
I’ll wait the signs to come.
I’ll find a way.
I will wait the time to come.
I’ll find a way home.
Во времена, когда любому твоему опасению, даже маленькому и незначительному, но всё-таки ощутимо кусающемуся, соответствует свой научный термин, каждый потихоньку обрастает умными словами. Если ты не знаешь, какими фобиями обладаешь, то ― эй, в каком веке ты живёшь? Есть официальные диагнозы для боязни Папы Римского и страха сделать плохое сэлфи, как же это так ты можешь не знать, как называется твой страх?
Я тоже натыкалась на кипы статей, посвящённых фобиям, но так и не нашла название своему детскому страху. Думаю, мне просто не хватило терпения. Я наверняка не единственная, кого преследовало такое опасение. Ладно, будем говорить честно ― преследует. Не столь злостно, как раньше, потому что я понимаю некоторую иррациональность этого страха, но всё же.
Помню, это был концерт «Depeche Mode», второй в моей жизни визит на их мероприятие. Когда их звуки электризуют воздух, чувствуешь какую-то эйфорию, левитирующую тебя на примерно пять сантиметров от земли. Это случилось на песне «Angel», я вдруг по-новому услышала её и пропиталась ею. И в этот самый неподходящий для такого события момент мне в солнечное сплетение ударил этот страх. Сеанс левитации закончился, приземление было слишком резким, лёгкие обжигало так, будто у меня ребро треснуло. «Со мной всё хорошо» ― вполне правдиво ответила я на непонимание своей подруги, сопровождавшей меня в путешествии по долине «Depecheland». Но почти сразу оглянулась и увидела его, трусливо бегущего по головам людей, качающихся под ритмы «Angel», он хихикал, но уносился, не в силах отыскать себе такую же наивную жертву, как я.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.