Бесплатный фрагмент - Всего понемногу

1. Я сын… белогвардейца!

Мой отец Юрий (урождённый Ури) Аронович Ешурин (1900—1989) жил в те же годы, что и аятолла (в переводе и по сути «патриарх») Рухолла Хомейни, лидер иранского… мракобесия! Этот одиозный деятель был на сколько-то порядков (хвала Аллаху!) знаменитее, а мой папа на столько же порядков (слава Б-гу!) неизвестнее.

До пенсии (и немного после) папа работал часовым мастером. Сугубо мирный человек, он далеко не по собственному желанию стал ветераном трёх войн!

В 1918 году его «загребли» в армию. Причём, … в белую!! Но через три дня Казань освободила Красная Армия (так и вспоминается 1552 год, когда войска Ивана Васильевича Рюриковича, будущего Грозного освободили ту же Казань… от татар!).

Юный белогвардеец стал юным красноармейцем. Служил в пресловутом ЧОНе, но славой (то есть позором) себя не покрыл. Во время расстрелов «сачковал», но сослуживцы только радовались, так как убийцам доставались вещи убитых. Чуть ни умер от тифа, но судя по моей дате рождения таки не умер. Ведь в те далёкие времена технология заморОзки спермы с последующей разморозкой не была создана.

В финскую кампанию снова «попал под раздачу». Чем он там занимался я особо не расспрашивал, но явно не «в атаку он шёл впереди».

В Отечественную войну папа ещё не был отцом, но снова стал солдатом. Не перестаю восхищаться его героическим стремлением… остаться в живых!

Начал с фантастической… афёры в духе Остапа Бендера. Но «великий комбинатор» стремился разбогатеть, а мой будущий папа — выжить!

Разузнал, что в Кронштадте требуются механики авиаприборов. Уточнил названия этих приборов и выдал себя за нужного механика. Выбил командировку и прибыл в Кронштадт. Там признался, что он хоть и не механик, но часовой мастер высшей кваликации. Но там уже был свой часовой мастер. Тогда папа починил те часы, которые тот не смог. В общем, остался в Кронштадте, но переучился на механика авиаприборов. Разумеется для Родины он принёс на этом посту неизмеримо больше пользы, чем если бы геройски (или не очень) неизбежно погиб на фронте.

Разузнал, что в Кронштадте требуются механики авиаприборов. Уточнил названия этих приборов и выдал себя за нужного механика. Выбил командировку и прибыл в Кронштадт. Там признался, что он хоть и не механик, но часовой мастер высшей кваликации. Но там уже был свой часовой мастер. Тогда папа починил те часы, которые тот не смог. В общем, остался в Кронштадте, но переучился на механика авиаприборов. Разумеется для Родины он принёс на этом посту неизмеримо больше пользы, чем если бы геройски (или не очень) неизбежно погиб на фронте.

Не могу не восхищаться изворотливости, которую проявил этот «человек на своём месте», чтобы удержаться «на своём месте»!

Однажды своими «золотыми руками» оказал какую-то услугу населению и получил от их гражданского начальства ящик водки, который и передал своему военному начальству. После этого был отодвинут в самый конец очереди… на фронт!

У офицера, отвечающего за кадры сломалась ручка опасной бритвы. Папа проявил инициативу, которая… осталась безнаказанной (если не сказать больше!). Пошёл на кухню, выбрал большую кость, выточил из неё ручку, отполировал и приделал к лезвию бритвы. Хозяин бритвы был «приятно ошеломлён»! Через некоторое время папу послали таки на фронт. Пришёл он прощаться к кадровику, а тот в ответ: «Иди работай!».

В итоге мой папа дожил до победы, а через 8 лет стал… моим папой! Лучше поздно, чем никогда!

Сейчас модно чувствовать себя несчастным и ностальгировать по прошлому. У меня в жизни тоже не всё было гладко.

В школе поколачивали одноклассники. Ну не любят они умных, по крайней мере — на их фоне. (Когда перешёл в математическую школу, это прекратилось. Во-первых, большинство новых одноклассников было умнее меня, а во-вторых, там интеллект считался плюсом, а не минусом.)

В личной жизни не всё было гладко — невеста «продинамила». Так ведь и я с предыдущей невестой поступил так же (о чём жалею!). К счастью, я не считал уязвлённое самолюбие поводом для самоубийства. (К сожалению, мой дальний родственник считал иначе и в аналогичной ситуации прыгнул с Литейного моста!)

Но сравнивая свою жизнь с жизнью отца, я чувствую себя счастливым — ведь я не жил в те страшные времена, когда человек был лишён главного прАва — прАва на жизнь!

***

2. Семнадцать дробь семнадцать

Глава 1

В один из весенних вечеров 2005-го года по одной из главных улиц Тель-Авива торопливо шла невысокая миловидная шатенка бальзаковского возраста. Даже самый придирчивый антисемит не заподозрил бы в ней еврейку.

Многолюдная почти на всём протяжении улица на этом участке была практически пустынна. Ещё не стемнело, и прохожая вглядывалась в приближающееся угловое здание.

Навстречу шёл высокий молодой блондин. Как только он поравнялся с расположенной в том здании оптикой, шатенка взглянула на часы. Они показывали четверть шестого.

«Две минуты — допустимая погрешность», — подумала женщина.

Молодой человек, видимо, не страдал расстройством зрения и в оптику не зашёл. Расстояние сокращалось, как между Пушкиным и Дантесом.

«Хорошие фотороботы делает российская милиция!» — подумала бывшая советская гражданка и спросила:

— Слиха, адони! Эйфо рэхов ШОлом, вернее, ШалОм Алейхем? (В переводе с иврита: «Простите, товарищ! Где улица…»)

— Так Вам в другую сторону. Идите по той же «Дизенгоф» до «Кинг Джордж»…

— Может, «МЕлех Джордж»? («Король Георг»)

— Тогда уж «а-МЕлех Джордж а-ХамишИ». («Король Георг Пятый»)

— Извини, Паша, что перебила.

— Ничего. Поверните налево. На первом же переходе надо перейти этого «Георга Пятого», и будет улица Богра…

Он недоговорил «…шов» и застыл на несколько секунд. Затем проговорил:

— Вы назвали меня Пашей?!

— Не я, а твои родители.

— А мы знакомы?

— Нет, но одна общая знакомая есть. Некая московская дизайнерша по костюмам.

— Клара!! — ошеломлённо воскликнул Паша.

Глава 2

…За полтора десятилетия до описанного «дизенгофского» диалога началась большая алия. И тут ивАновская ткачиха Катя ИванОва узнала, что её муж слесарь Ваня — галахический еврей. Повезло парню с бабушкой по материнской линии, умершей ещё до его рождения.

Через полгода супруги с двумя детьми репатриировались в Израиль. Они поселились в уютной съёмной тель-авивской квартире в доме 3 по улице Шмариягу Левин (как выразился Ваня, «хоть фамилия нормальная»).

Шло время. Бывало всякое, но в конце концов Ивановы прочно «встали на ноги» и даже выкупили свою квартиру.

Вот только мучила Катю ностальгия. Надоели финиковые пальмы и лимонные деревья, потянуло к берёзкам. Поэтому, когда пришло приглашение погостить от подруги детства Зины, израильтянка с радостью отправилась в Иваново.

Глава 3

Дочка Зины Клава, которую гостья помнила ещё «первоклашкой», за прошедшие годы выросла в настоящую красавицу.

Особенно вырос… живот. Любопытная Катя горела желанием узнать подробности, но побоялась показаться нетактичной.

Первой не выдержала хозяйка:

— Только не делай вид, что клавкино пузо не замечаешь.

— Дело житейское, — усмехнулась интуристка. — Иваново, как говорится и поётся, город невест, … а вовсе не женихов. Отсюда столько матерей-одиночек… И где её угораздило?

— В Ялте. Солнце, воздух и вода, одним словом, скука. А тут предложил свои услуги будущий папаша по имени Паша. Это он так представился. А Клава «переименовала» себя в Клару и из ивАновской закройщицы «стала» московским дизайнером по костюмам. Причём, так в него «втрескалась», что даже не пыталась предохраняться. А чтобы хахаль не тревожился, говорила, что жрёт таблетки чуть ли не килограммами.

— Подозреваю, что на прощание он дал чужие «координаты».

— Вовсе нет! — возразила Зина. — Негодяй оказался на редкость порядочным: вообще не дал ни адреса, ни телефона…

— Значит, оказался порядочным негодяем! –скаламбурила Катя.

Подруга усмехнулась и докончила прерванную фразу:

— … Но клавкиным телефоном он всё же поинтересовался.

— И разумеется, не позвонил, — предположила Катя.

— Возможно, и позвонил!

— Но эта дура, прости за выражение, дала чужой телефон?!

— Да в том-то и дело, что свой! Но не могла же «московская дизайнерша по костюмам» иметь ивановский код! Пришлось дать код Москвы.

— Так ведь в московских телефонах больше цифр, чем в ивановских, — заметила гостья.

— Самое интересное, что лже-Паша это тоже заметил. Но моя «умница» не растерялась и объяснила, что живёт в Домодедове. Код там московский, а количество цифр в номере меньше. В результате, не получит она ни мужа, ни алиментов. Хотя, если взглянуть с другой стороны, то уж лучше родить от интеллигентного ленинградца, чем от ивановского алкаша.

— А может, этот красавец вовсе не из Ле…, то есть не из Питера? Просто цену себе набивал.

— Он вообще не говорил, откуда родом. На курортах это не принято. Но однажды проговорился. Они иногда во время прогулок радио слушали… для заполнения пауз. И как-то раз услышали фрагмент интервью с каким-то заслуженным-перезаслуженным учителем, кажется, физики. И этот сеятель разумного, доброго и тэ дэ сказал, что всю жизнь прожил на 8-ой линии, дом 39. Вот тут-то Паша (или не-Паша) «раскололся» и ляпнул: «Дом Петра Петровича». Потом уже, когда выяснилось, что любимая дочка «залетела», Вася начал оперативно-следственные мероприятия. «8-я линия» привела в Санкт-Петербург на Васильевский остров — там со времён Петра (ещё одного!) многие улицы линиями назывались. Сперва думали, что «Пётр Петрович» — это революционный лейтенант Шмидт, тем более, что эта 8-я линия выходит к мосту лейтенанта Шмидта. Но потом Вася связался с коллегами из Питера, и выяснилось, что на доме 39 висит мемориальная доска с Петром Петровичем. Только это оказался путешественник Семёнов-Тяншанский (в отличие от лейтенанта вполне законопослушный). Но всё равно, факт проживания искомого субъекта в Питере можно считать доказанным.

— А дальше составили фоторобот?

— Разумеется. Хорошо иметь мужа — полковника милиции. Вот, полюбуйся.

Катя увидела красавца-блондина с интеллигентным, хоть и русским лицом.

— В Иванове по такому фотороботу в миг бы нашли, — сказала она, — но в Питере это сложнее.

— Есть ещё одна зацепка. Клава вспомнила, что они как-то про разные совпадения говорили. И её «дружок» сказал, что когда он обычно возвращается с работы, то в 17 часов 17 минут проходит мимо дома 17 дробь 17.

— 17 дробь 17? — переспросила Катя.

— Да, а что?

— Нет, ничего. Тем более, судя по фотороботу, на еврея Паша не тянет… И много таких «дробей» оказалось в Питере?

— Пять штук. Постовые милиционеры рыщут в этих точках чуть ли ни с собаками, особенно в шестом часу вечера — Вася пообещал ящик водки. Пока глухо.

Глава 4

К концу пребывания в гостях Катя вновь испытала ностальгию — на сей раз по Израилю.

…13 марта она возвращалась с работы домой в 18-ом автобусе компании «Дан». На углу улицы Алленби и бульвара Ротшильд зазвонил пелефон (израильское название мобильника).

Израильтянка нажала клавишу и услышала знакомый голос:

— Катерина, привет! Это Зина. Поздравь, я уже бабушка. Внук!

— От души поздравляю! Желаю…

— Погоди. Помнишь, ты говорила, что Паша не похож на еврея?

— Помню.

— Так вот, его сын очень даже похож! И это при том, что ни у меня, ни у Васи семитов в роду не было, даже арабов! А всё-таки, почему ты заподозрила, что клавкин «поклонник» — — еврей?

— Когда ты сказала про 17 дробь 17, я вспомнила оптику, расположенную метрах в тридцати от нашего дома. Это глазное учреждение стоит на углу. С одной стороны — Дизенгоф, 17,

а с другой — Тарсат, 17.

Зина решила блеснуть эрудицией:

— Я знаю Дизенгофа! Он какой-то язык изобрёл.

— Эсперанто, — уточнила Катя. — Только фамилия его — Заменгоф. Такая улица у нас тоже есть. А Дизенгоф был мэром Тель-Авива, вроде Лужкова.

— А Тарзан (или как там его?) — это заместитель мэра?

— Тарсат — это 1909 год, в котором основан Тель-Авив… А с твоим, то есть с клавиным Пашей картина ясная. Кто-то из его предков был евреем, что и отразилось на потомке. Жил он в Питере где-то рядом с Петром Петровичем, а потом променял вторую столицу России на вторую столицу Израиля. Жаль, что у меня нет связи с местной миштарой…

— С кем?? — не поняла россиянка.

— С милицией, то есть с полицией. Но если не возражаешь, могу сама попробовать.

— И ты ещё спрашиваешь?! Завтра же начни.

— Лучше сегодня.

— Не выйдет, Катюша. Он же говорил, что возвращается с работы, а сегодня — воскресенье.

— У нас это рабочий день.