Нательный крест
Кто сказал, что солдат на войне не молился?
Врать не буду. Мой ротный, пока был живой,
Перед боем всегда аккуратно, неспешно крестился.
Да всё Бога просил рядом с ним пережить этот бой.
У погибшего друга я бережно снял крестик с шеи.
Разглядел с любопытством на нём я Исуса Христа.
Тут упала со свистом к ногам моим мина в траншею.
Я отпрыгнул, зажмурил глаза и губами коснулся креста.
«Повезло тебе, паря» — услышал над самым я ухом.
Предо мной в полный рост улыбаясь, мой ротный стоял.
А всего в пяти метрах с дымящимся вспоротым брюхом.
Жеребец, что впряжён был в орудие, навзничь упал.
Плацдарм
Был приказ: «Стоять будем насмерть!
Окопаться! Ни шагу назад!
Наш плацдарм — это тоже как паперть,
За которой есть рай и есть ад».
И киркой я вгрызался в ту землю.
Оставляя потомкам завет:
«Нет мостов между жизнью и смертью.
Не ищите. У Бога их нет».
Всё готово: окопы, землянки.
И готов орудийный расчёт.
Нервно ждём мы немецкие танки.
Ну а дальше пусть как повезёт.
Старшина всё шутил и смеялся:
«Испугался фашист! Ясен хер!»
А фашист незаметно подкрался.
В виде «тигров» и в виде «пантер».
Всё смешалось: железо и кости.
Лица, крики, мольба, кровь и снег.
Но я выжил, вернулся, и дожил свой век,
Без вражды, без войны и без злости.
В сорок первом
Отыграли оркестры под утро, роскошные вальсы.
И казалось, что всех ожидает лишь только успех.
Но со школьной скамьи пацаны вдруг ушли в новобранцы,
А из топких болот ещё с Финской подняли не всех.
Листопад в сорок первом красиво швырялся листвою.
И с понурыми лицами строем солдаты по Невскому шли.
Не сравниться ничто с жутким страхом от женского воя,
Когда стал невзначай ты свидетелем тяжкого горя:
Похоронку на мужа, иль сына вручить ей пришли.
А потом нас бомбили, и мы прятались все от налётов
По подвалам домов, где могилой мог стать каждый дом.
Закрывая глаза, я мечтал стать отважным пилотом,
Чтоб схлестнуться в бою с кровожадным жестоким врагом.
Тридцать седьмой
Свирепый ветер. Он нагнал нам перемен.
В повестке дня изменены вопросы.
Вчера ты был известный всем спортсмен.
Сегодня арестован по доносу.
Сидят врачи. Да что там, кандидаты!
Профессора, конструкторы, певцы…
В тридцать седьмом, они все — супостаты.
Английские шпионы. И дельцы.
Ежовщина всех причесала. По-отцовски.
Гребёнкой. Из винтовочных штыков.
И пали те, кто восхищён был Троцким,
Пополнив списки призрачных врагов.
А по накатанной ушли и командармы.
Забрызгав кровью на Бутырке пол.
Вот Тухачевский, Блюхер вот ушёл…
Таков финал осиротевших армий.
Васька
Из медсанбата я вернулся в свою роту.
«Истосковался по ручному пулемёту?»
Спросил меня с улыбкой, Васька с Таганрога.
Я закурил и пробурчал: «Да так, немного…»
«Ох и утюжили нас фрицы, — он добавил.
Пока ты там здоровье парень правил.
Потом нас мессеры загнали на болото.
Утопло много… считай пол взвода.
А на кануне твоего браток прихода,
Атаковала нас элитная пехота.
Брехать не буду. Обошли они нас с флангов.
Пришлось добить нам в рукопашной этих гадов».
Он замолчал и задремал. Оно понятно.
Усталость нашего-то брата рубит знатно.
У пехотинца сон, как у дитя глубокий.
И к Богу путь, что ни на есть короткий.
Осколок
Я раненый лежал в степи под Сталинградом.
Тогда была жара. И пот с меня шёл градом.
Осколок, что вошёл мне прямо в подреберье,
Сварил внутри меня, ну что-то вроде зелья.
Немного потрошков смешал с кипящей кровью.
Да делал, вот те крест, он всё это с любовью.
В способностях его сам чёрт не сомневался.
Я тихо умирал, а этот чёрт смеялся.
В бреду и без сознания, во мраке, средь тумана.
Искал на небесах я дорогу к Иоанну.
Апостол Богослов меня на небе встретит.
В какую дверь стучаться, что делать — мне ответит.
Но до него дойти и слёзно преклониться,
Увидеть всех святых и разглядеть их лица.
Я так и не сумел. К добру или к несчастью,
Очнулся я лежащим в палатке медсанчасти.
Особист
Особист капитан моё дело листал:
«Так… в плену был у немцев. Говори, как попал?
Да не вздумай мне врать. Я такими как ты,
Заполняю Лубянку. Или хуже — Кресты!»
Он взял лист, карандаш. Неспеша закурил.
Вижу, гад этот рад, что статью сочинил.
Затянулся дымком и готов был строчить,
Чтоб уж точно медаль за меня получить.
Я, конечно, расстроен, я совсем огорчён,
Что в бою был контужен и в итоге пленён.
Но из плена сбежал я, захватив как трофей:
Автомат, две гранаты, ну и пару ножей.
«Вот за это мне срок?! Да ещё и расстрел?!
Я крутнулся, вернулся! Я ж, как лучше хотел!
Эх была не была… Вы прощайте, братки!»
Капитана схватил, крепко я за грудки.
А потом трибунал, окружной, выездной.
Приговор. И под стражу, взял конвой меня злой.
Так попал я в штрафбат и прошёл всю войну.
«Жив ли ты, капитан? Я загладил вину».
Асы
Три «Фокке Вульфа» сели нам на хвост.
И понял я: без боя не уйти.
Но Бог с ним, с боем. Мы разбомбили мост,
Который фрицы очень берегли.
Кричу: «Серёга! Нужен разворот!
Чтоб выйти в лоб и видеть их глаза!»
И он проделал этот хитрый ход,
Когда ладья берёт на понт ферзя.
Немецких асов знали мы в лицо.
И среди них полно врагов достойных.
Но не нашлось в «люфтваффе» храбрецов.
Принять таран и умереть пристойно.
И эти трое не сдержав напор.
Истратив все свои боезапасы.
Ушли ни с чем куда-то между гор.
И штурман мой сказал: «Идём на базу».
Разведка
«Возьмёшь с собой двоих. Пойдёте к немцам.
Мне нужно знать их слабые места», —
Сказал комбат. Добавив: «Чую сердцем.
Затишье наступило не с проста.
Учти, сынок. Коль попадёшь в засаду,
Помочь ничем не сможем. Это факт!
Вернётесь живы: орден за отвагу,
А если нет… Не знаю, тогда как».
Он на прощанье обнял меня крепко.
И произнёс: «Ну всё, теперь иди…».
А ровно в полночь мы ушли в разведку.
Не ведая, что ждёт нас впереди.
Пройдя болото, реку переплыв,
Измучившись и подустав порядком.
Я на растяжку наступил. Раздался взрыв.
Для немцев — это было знаком.
Я ранен. Сослуживцам повезло.
Кричу им: «Уходите я прикрою!
Часок глядишь я продержусь куда ни шло!»
А те в ответ: «С одной то, брат, ногою?»
Я посмотрел и ужаснулся сам.
Одной ноги аж до колена нет.
В итоге с боем удаётся нам
Уйти. Не оставляя мой кровавый след.
Вернулись мы обратно в батальон.
Комбат зашёл в блиндаж, где я лежал.
«Ты спас нас всех, — сказал мне гордо он.
Тебе наш плотник вот что передал:
Сказал, что справно смастерит протез.
И будешь ты свободно с ним ходить.
Хоть через поле. Даже через лес.
Ну и конечно, немцев снова бить.
А мой приказ на ваши ордена.
С посыльным я отправил нынче в штаб.
Такая вот, сынок, она война.
Но слава Богу жив ты, и я рад».
Наколка
Прошло три дня с тех пор, как зачитали приговор.
Мне старый зэк сказал: «Готовься, ждать не годы.
Ведь ты же ни какой-нибудь домушник-вор.
И даже не блатной. Ты — смертник, враг народа».
«Но, я отец ни в чём не виноват».
Ответил я, пытаясь оправдаться.
А он мне шепчет: «Пять годков назад…
Я пареньку помог в живых остаться.
Ему вот так же, точно, как тебе.
Светил расстрел. Я взял тогда иголку.
Зажёг каблук. И сажей на груди его запечатлел,
Красивую со Сталиным наколку.
Ну, а когда поставили к стене,
Тот распахнул рубаху на распашку.
Увидев Сталина, палач поймал «кондрашку»,
А фраер жив остался на тюрьме».
«Так помоги!» — я зэка попросил.
Сорвал каблук, иглу ему достал.
А он плечами только поводил,
Но в просьбе всё же мне не отказал.
И вот к утру на всей моей груди.
Возник портрет достойный без вопросов.
Черты лица, усы, морщины и угри.
Один в один — отец и вождь народов!
Я на расстрел с улыбкой даже шёл.
Чтоб у стены в душе рукоплескать.
И палача спросить: «Что ж братец, ты так зол?
Неужто станешь в Сталина стрелять?»
Но я не знал тогда лишь одного.
Что мой палач был беспринципно строг.
Не дрогнул мускул на лице его.
И Сталин, тут ничем мне не помог.
Афган
Нас горы взяли в каменный мешок.
Адреналин щекочет мои нервы.
Ложится палец мой на спусковой крючок,
По миллиметру, по миллиметру…
Панджшерский лев нам показал оскал.
И серпантин умылся снова кровью.
На дне ущелья с треском догорал,
Второй Камаз за три минуты боя.
А на Саланге вспыхнул бензовоз.
За ним тянулся с ранеными «Газик».
Раздался взрыв, который всё разнёс.
Вниз по ущелью, по камням размазав.
Солдат в Афгане он ни жив ни мёртв.
Он среди тех, кто обеспечен раем.
Где матерь божья даст ему свой кров.
И у любви её не будет края.
В моём кармане мамочке письмо.
Ей отдадут, коль вдруг меня не станет.
И будет мне бронёй сейчас оно.
Той, что в бою нас завсегда спасает.
Пехота
Уж третьи сутки высоту берём,
Оглохнув от разрывов и раскатов.
Прижатые к земле родной, свинцом.
Вначале немцев, а потом заградотрядов.
На склоне, те кто ранен голосят.
Их крики за версту слышны бывают.
И только ночью, можно их забрать.
Да жаль не все до ночи доживают.
Вот по окопу ротный прошагал.
«Ну что братва?» — сказал он не без грусти.
«Сегодня я два взвода потерял.
Остался третий. Вы не обессудьте.
Пришёл приказ в атаку нам вставать.
И невелик наш выбор — это точно.
В одной шеренге с вами наступать.
Клянусь, как командиру мне почётно.
Переглянулись мы между собой.
И поняли друг друга одним взглядом.
С тобою командир идти нам в бой,
Для нас солдат высокая награда.
И громогласно громкое: Ура!
Для фрицев потрясеньем стало страшным.
Эх… закричи такое мы вчера,
Глядишь не пали люди бы напрасно.
И вот уже мы взяли высоту.
И ротный в штаб депешу направляет:
«Погибших наградить своих прошу,
Живые о медалях не мечтают».
Пришёл ответ: «Старлей не горячись.
Героев столько много не бывает.
Убитых, жаль конечно. Ты крепись!
Страна большая. Бабы нарожают…»
Танковый бой
Мы сошлись в этой битве смертельной.
В чистом поле на Курской дуге.
Я механику: «Жми на предельной!»
И наводчику: «Бей на прыжке!»
Наши танки проворнее тигров.
Но у тех, есть большой перевес.
Драка с ними — опасные игры.
На войне не бывает чудес.
Тигры шли устрашающим клином.
Раздавив тишину лязгом, скрипом:
Треков, гусениц, прочих узлов.
И в довесок моторов рёв.
Мы в овраге, вернее на дне его.
Здесь засаду устроить проще всего.
Мой наводчик, к прицелу глазами прилип.
«Вот и первый», — сказал он сквозь хрип.
«Что ты ждёшь?!» — я наводчику в шлемофон.
«Ты же видишь, уходит, уходит же он!»
Тот в ответ мне: «До конца пусть спуститься гад…
Подожди, ещё рано, рано комбат…»
Я напрягся. Неужели уйдёт?
Ведь другой, тот, что следом, всё увидит, поймёт?
И тогда всё насмарку, ведь фриц не дурак.
Тут наводчик и дёрнул рычаг.
Взрыв. Чёрный дым заполняет овраг.
Рядом с тигром подбитым, появляется танк.
Видно, понял подвох, крутит башней своей
Я наводчику: «Коля! Он заметил! Скорей!
Если выстрелит первым, мы останемся тут!
Да от нас вообще ничего не найдут!»
И наводчик сумел, и наводчик успел.
Тигру — немцу под башню, снаряд залетел.
Мы поднялись наверх и догнали своих.
Я комбригу по связи: «Мы подбили двоих».
Он ответил: «Спасибо. Вы рискнули собой.
За смекалку с засадой внёс вас в лист наградной».
Портрет
Сестру милосердия на передовой.
Все берегли, прикрывая собой.
Девушке было всего двадцать лет.
Влетела, как ангел она в лазарет.
При виде её я бодрился, как мог.
Вон даже сосед по палате без ног,
Лежал и краснел. Говорил невпопад.
Хотя за отвагу имел пять наград.
Тогда рисовать я очень любил.
Портрет этой девушки втайне чертил.
Но ей показать я его не успел.
Был ранен я вновь, кое-как уцелел.
Меня увезли по ранению в тыл.
И там я три месяца с лишним пробыл.
А перед самым убытием в часть,
Приехал я в штаб, чтоб поставить печать.
Штабной офицер капитан средних лет.
Сказал мне: «Браток, твоей части уж нет.
Прорыв был у немцев и там, где Орёл.
Попали твои в окруженье, в котёл…».
Я весь от волнения сжался: «Скажи,
И… что же никто не остался там жив?»
Он с грустью ответил: «Да кто ж из котла,
Живыми выходит? Всех в пепел, дотла…».
Прошло с той войны уже семьдесят лет.
Храню до сих пор, той сестрички портрет.
Прижав его в праздник Победы к груди.
Шепчу: «Наша встреча ещё впереди…»
Зло
Вы спросили: «Откуда зло?»
Я ответил: «Из преисподней».
К нам из ада оно протекло.
Может, литр, а может — и сотня.
Люди думали — это дождь.
Подставляя под капли лица.
Оказалось — обычная злость,
От которой не просто отмыться.
Она стала врагом добру.
Всё запачкать его норовиться.
Оболгавши, кричит: «Не вру!».
И запрятав свой взгляд божится.
Ох, заразная эта злость.
Словно вирус, когда ты простужен.
Заражается ею тот,
Кто по жизни своей малодушен.
Кто свободу и честь продал.
Кто купился за чин и за цацки.
Кто иуде тайком присягал.
И пускался с ним в адские пляски.
И таких нынче — пруд пруди!
Все в медалях, все в униформах!
Все их Лексусы, Ауди.
Освящённые, да в иконах!
А Господь терпеливо молчит.
Всех усопших, на небе встречая.
И лишь лучших почтением чтит.
Провожая до самого рая…
Примета
Птицы, слетевшись в стаю.
Кружили над спящим Брестом.
Кружили не просто, а зная,
Что грянет война с рассветом.
У всякой беды есть примета.
Не каждый её заметит.
Коль гаснет твоя сигарета,
Знать, ангел тебя скоро встретит.
Один сослуживец, дружок мой.
В атаку бежал, да споткнулся.
А тот, кто за ним, на мину ногой…
И в землю лицом уткнулся.
Беднягу без ног, отвезли в медсанбат.
Остались ему, лишь культяпки.
А он сгоряча, как сказал нам медбрат,
Повесился ночью на тряпке
Приказ два, два, семь, что «ни шагу назад»,
Вещал особист нам с любовью.
И уже через день трибунал сделал залп.
Отчитавшись, солдатской кровью.
Никого не виню, суждено было так.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.