Возле здания редакции газеты «Бакинский вестник», что размещалась на Ольгинской улице, Аслан Аскерович, кутаясь в теплое пальто, руководил процессом установки новой вывески. Вывеска была добротная, яркая, сделанная на заказ. За нее пришлось выложить кругленькую сумму, но это того стоило. Газета процветала, желающих разместить в ней свою рекламу становилось все больше, ширился штат журналистов, добывающих все новые и новые вести. А значит, надо было соответствовать.

— Чуть выше, выше, чтоб трещину на здании закрыть, — командовал Аслан Аскерович рабочим, которые обвязавшись толстыми канатами, стояли на козырьке здания и колдовали с вывеской. В Баку стояла зима. Было довольно прохладно, местами лежал тонкий слой снега. Он ведь хотел закончить вопрос с вывеской до зимы, но процесс затянулся. Вот теперь, ворчал сам про себя, приходилось мучиться на холоде.

— Ну, как? — участливо спросил выскочивший из редакции Муртаза Ривазович, невысокий, довольно шустрый с бегающими глазками бухгалтер. Он поравнялся с Асланом Аскеровичем и высоко задрал свою голову. — Ох, хороша вывеска! Отовсюду будет видать.

— Думаете? — Аслан Аскерович довольно посмотрел на него.

— Ну, да, только вот, подлецы, цену заломили. Надо было торговаться, господин редактор, — проворчал бухгалтер, что ему было очень свойственно.

— Да ладно уже, вывеска-то хорошая получилась, — Аслан Аскерович махнул рукой. Он терпеть не мог, когда его действия критиковали.

— Ну, да, ну, да, — бухгалтер помялся и, виновато улыбнувшись, шмыгнул обратно в тепло редакции.

«Бакинский вестник» стремительно наращивал свой тираж. Штат сотрудников разрастался, поэтому пришлось расширить здание редакции, взяв в найм несколько дополнительных помещений. Капитал рос, а вместе с ним росли обязательства Аслана Аскеровича. Ведь если бы не помощь тестя, ничего бы этого не было.

Подумав об этом, Аслан Аскерович вздохнул и тоже вошел в редакцию, чувствуя, что ноги в высоких английских ботинках замерзли стоять на холоде.

Здесь все дышало редакционной суетой и привычной суматохой. Дружно и зычно щелкали машинки под пальцами машинисток, пахло свежеотпечатанной газетой, типографской краской, сигаретным дымом. Самая большая комната в здании на втором этаже была отдана под редакторский отдел. Здесь стояли восемь столов, за каждым трудились люди. Рядом размещался его кабинет, из которого периодически доносился звонок телефона. Молодой и шустрый секретарь Михаил Степанович ежеминутно отвечал на звонки. Секретарь понадобился недавно, когда Аслан Аскерович понял, что просто не в состоянии уследить за всеми звонками и встречами, которые посыпались на него, как на главу газеты.

Уже сидя в своем кабинете, Аслан Аскерович перебирал пачку писем, аккуратно положенных ему на стол. Вот письмо из Городского собрания. Надо будет отправить Вано Цхеидзе туда за репортажем. Вот сообщение о прибытии в город известной актрисы. Тоже, пожалуй, надо договориться о встрече. Были еще сводки от управления полиции, новости Городской Думы, пара предложений от производителей бумаги.

В дверь постучали.

— Да, — Аслан Аскерович нервно передернул шеей, он знал этот стук: два медленных, два быстрых. Стук, от которого его теперь коробило, вызывало раздражение и неприятное свербение где-то в животе. Он недовольно поднял глаза.

Да, это была Лейла. Невысокая, с досадно округлившимся животом, который слишком явно демонстрировал ее шестимесячную беременность. Она вошла, бледнея, но улыбалась, а глаза ее быстро и с надеждой бегали по лицу Аслана. Темно-бордовое платье лишь слегка было способно скрыть ее живот. И он всеми силами избегал на него смотреть, чувствуя страшную неловкость, как и на ее круглое миловидное лицо в обрамлении темных кудряшек. А потому, едва взглянув в ее сторону, он сильнее склонился над своими бумагами, делая вид, что отчаянно занят.

— Аслан Аскерович, — заговорила она быстро, пытаясь привлечь его внимание, — как вы и просили, я откорректировала статью. Посмотрите?

Надо было бы ее перечитать, мало ли что. Все же у нее были весьма посредственные зарисовки. Но он не хотел с ней лишний раз сталкиваться, да и понимал, что слишком к ней придирался. А она к тому же оказалась очень плаксивой. Не желая снова спровоцировать ее слезы и обмороки в своем кабинете, и вообще желая поскорее отделаться от нее, Аслан сухо кивнул и жестом показал: идите.

Лейла слегка вспыхнула, невольно с досадой закусила нижнюю губу и, резко развернувшись, вышла из кабинета.

Аслан вскинул глаза на закрывшуюся за ней дверь и тут же откинулся на спинку черного глубокого кожаного кресла, бросая бумаги, и в сотый раз подумал, как он мог так подло обидеть свою единственную и любимую Машу! Этот неожиданный роман, который завязался весной того года, поначалу не сулил никаких осложнений. Он сразу дал понять Лейле, что рассчитывать ей не на что, что он никогда не уйдет из семьи. Но, как оказалось, все было намного сложнее. Один раз связавшись с женщиной на стороне, порвать эти отношения оказалось не так-то просто.

Аслан встал и нервно прошелся по кабинету. Боже мой, ведь он сам мог разрушить то единственное, что у него теперь есть! Насколько слаб человек в своих низменных порывах и желаниях! Насколько хрупко наше человеческое счастье! С другой стороны, едва не потеряв Машу, он только сейчас понял со всей очевидностью, как ему с ней повезло.

Он стоял у окна и смотрел на пробегавших по улице людей. Все куда-то спешили во вторник утром. Куда вели людей их дороги? К счастью, или к ошибкам, которых потом не исправить?

Его Маша была замечательная. Она всегда его поражала силой своего духа и широтой своей души. Страшно себе представить, что было бы с ним, если бы она все-таки не простила его и не вернулась к нему. Эта мысль постоянно вертелась в его голове. И дело было не только в деньгах Кадашева, хотя, конечно, развод с Машей привел бы Аслана к полному краху. Но дело было и в том, что только рядом с ней он обретал силу. Только жена давала ему уверенность в том, что он все делает правильно и все у него получится. Он это особенно почувствовал, когда она собрала вещи и уехала почти на месяц к сестре в Астрахань. Вот тогда-то он ощутил, как пуст и холоден без нее их дом. Как тяжело на душе и нет вокруг никого, кто также смог бы поддержать и помочь ему. Обычно выслушав его проблемы, которыми он делился, Маша всегда знала, что сказать, чтобы поддержать его. Глядя в ее красивые миндалевидные карие глаза, он удивлялся тому, сколько женской мудрости было в ней. А ведь он мог ее потерять. Бездумно, глупо, по-дурацки.

Она была удивительная. Рядом с ней он ощущал себя зарвавшимся мальчишкой, который, убегая от строгой матери, упал и разорвал колено в кровь, после чего у нее же искал утешения и любви. Она была великодушная. Уже простив его и вернувшись к нему с детьми, Маша пыталась не вспоминать ту боль, которую он ей причинил. Правда, он заметил, что она перестала столь беззаботно смеяться, как это было прежде, но в целом, их семейная жизнь, подпрыгнув на огромной выбоине, покатилась дальше, поскрипывая и постепенно выравнивая свой ход. А потом он узнал, что Лейла беременна. И испугался. И совершенно не знал, что делать, желая избавиться от Лейлы, отослать ее куда подальше, чтобы Маша ни в коем случае об этом не узнала. И снова Маша поразила его. Она была проницательна. Заметив его тревожный и озадаченный вид, вынудила его все рассказать. А потом, к его полному изумлению, велела ему взять Лейлу в штат и назначить ей оклад, потребовав от него позаботиться о своем нагулянном ребенке. Откуда в ней была эта сила и уверенность? Как она могла спокойно спать, зная, что в двух шагах от ее мужа постоянно крутится бывшая любовница? Быть может, догадывался он, она больше не любила его столь же сильно, как прежде, быть может, она вернулась к нему только из-за мальчиков? Может, ей было все равно, верен он ей отныне или нет?

Мысль, что он больше не был ею любим, была тяжела и мучительна. И ведь только он был в этом виноват! Он разрушил ту любовь, которая соединила их. А может, все-таки она просто стала другой? Может, все-таки еще можно склеить их счастье?

В этот самый момент дверь его кабинета с шумом раскрылась, и с хохотом и визгом Рустам и Рома вбежали и бросились к отцу, несмотря на голос Маши, который доносился из коридора:

— Мальчики, тише, отец работает.

Аслан Аскерович склонился и, расплываясь в улыбке до ушей, подхватил обоих мальчуганов в серых пальтишках и смешных шапках с помпонами. Обнимая хохотавших и толкавших друг друга сыновей, Аслан смотрел в сторону двери. В дверном проеме, немного запыхавшись с дороги, стояла Маша. Она была красива и свежа с улицы, щеки ее разрумянились, волосы слегка выбились из-под шерстяного капора. Утепленное на вате манто, отороченное черным мехом, сильно поднималось над округлившимся животом. Маша была на пятом месяце и была невероятно красива.

Отстранив от себя сыновей, Аслан Аскерович поспешил к жене, подставляя ей удобное кресло с подушками. Маша устало села, и тут же мальчишки взобрались ей на колени.

— Мальчики, аккуратнее, — отец пытался их согнать и привлечь к себе, но Маша махнула рукой, посмеиваясь и обняв обоих. — Вы гуляли? Ходили на каток?

Мальчики наперебой принялись рассказывать, как они катались, какую красивую и наряженную лошадь им удалось погладить. Пока они спорили и пытались перекричать друг друга, Аслан украдкой поглядывал на жену. Маша полусидела в кресле, откинувшись спиной на подушки и вытянув устало ноги. При этом она улыбалась спокойной, уютной улыбкой, поглядывая на сыновей, и поглаживая большой тугой живот.

— Как у нас дела? — спросил Аслан, склонившись к ее животу и ласково проведя по нему рукой.

— Подержи руку подольше. Я сегодня впервые почувствовала, как наша дочь толкается.

Он поднял на нее глаза, удивляясь той уверенности, с какой она говорила об этом. Откуда она могла знать, что это была дочка? Но не доверять ей у него не было оснований. А потому Аслан лишь ниже склонился к ее животу, гладя его руками, и, смеясь сам над собой, проговорил:

— Кажется, мальчики, вам скоро придется стать настоящими защитниками для своей сестрички.

Рома и Рустам дружно закивали, теребя отца за колючую бороду.

— Ну, что? Пойдем в типографию? Будем смотреть на машину? — Аслан потрепал мальчиков по головам, зная, что они просто обожали смотреть, как огромная плоскопечатная машина стремительно превращала серые бумажные листы в газеты.

Мальчишки захлопали в ладоши, наперегонки спрыгнув с материнских колен и, пытаясь обогнать друг друга, с криками и визгом бросились из кабинета. Маша с улыбкой наблюдала за ними, в то время как Аслан, выпрямляясь, нежно взял ее за руку.

— Принести тебе чаю, милая?

— Нет, не беспокойся, я здесь посижу, передохну, — она перевела на него ласковый взгляд. — Не позволяй им снимать шапки, там довольно прохладно.

Он склонился к ней и слегка коснулся губ, сильнее сжимая ее руку. От нее чудесно пахло домом и молоком. В ожидании нового ребенка груди ее невероятно набухли, и вся она округлилась и стала еще прекраснее. Есть женщины, которым удивительно идет беременность! Его Маша была из таких. Ее хотелось обнимать и целовать без конца, не выпуская из своих рук, хотелось ощущать на себе ее дыхание и взгляд. Как же он ее любил!

— Иди, они там совсем одни, — Маша мягко коснулась его спины рукой, заглянув в его глаза.

Аслан пару раз кивнул, с трудом отрываясь от нее и, глупо улыбаясь, руками привел в порядок слегка взъерошенные волосы и, поглядывая на жену, вышел.

Здесь было тихо и хорошо. Маша полулежала в кресле, устав с дороги от беспокойных шалунов. Она любила этот кабинет, с него все начиналось. Здесь зарождалась их газета, где они с мужем проводили сутки напролет, работая над новостями и версткой. Здесь, на этом самом столе, она была в этом уверена, были зачаты их мальчики. Это было особое место, оно напоминало ей о молодости и том, прежнем Аслане, которого она безумно любила.

Дверь неожиданно открылась. Маша невольно вздрогнула, слегка погрузившись в сон, и обернулась. В кабинете, прижавшись к двери, стояла Лейла. Она была бледна и с вызовом неотрывно смотрела на Машу.

— День добрый, Лейла. Как у вас дела? — спросила Маша, слегка бросив взгляд на ее выпиравший живот.

Молодая женщина не сводила с нее глаз, губы ее были сжаты. Маша интуитивно накрыла свой живот руками, словно желая защитить своего ребенка от невидимой угрозы. Лейла перевела взгляд в сторону и, пройдя в кабинет, держа руки за спиной, произнесла:

— Более или менее. Меня взяли в штат.

— Вам хватает средств? — спросила Маша, следя за ней глазами и не меня позы.

— Вполне, — Лейла сделала круг по кабинету и провела медленно рукой по столешнице письменного стола, многозначительно глядя на Машу. Маше стало не по себе от мысли, что и их роман разворачивался здесь же, но она выдержала ее взгляд, никак не выказывая своих чувств. — Скажите, — вдруг с вызовом произнесла Лейла, — как мне добиться признания? Может, стоит быть настойчивее?

Маша долгим внимательным взглядом смотрела на нее. О чем она? Глядя в ее серые глаза, Маша видела, что не было между ней и мужем больше ничего. Это был взгляд брошенной, отчаявшейся женщины: злой, несчастный, завистливый. «Быть настойчивее?» Ее было жаль.

— Думаю, все определяется тем, каким путем человек идет к цели, а не тем, достигнет ли он ее. Иногда настойчивость сродни унижению.

Их глаза встретились. Маша видела, как Лейла вспыхнула, сверля ее горьким взглядом. Губы ее дрогнули, когда она вдруг тихо, слегка осипшим голосом проронила:

— Я знаю, что это вы настояли, чтобы меня взяли в штат. Зачем?.. Добренькой хотите быть? А не боитесь?

Маша невольно нежно провела по животу, слегка похлопывая, чувствуя, как ее волнение передалось малышке, и сдержанно отозвалась:

— Настояла, потому что я сама мать. И мне нечего бояться, мои дети рождены в законном браке.

От этих слов Лейла передернула плечами, отводя взгляд. По лицу ее пробежала тень, а плечи вмиг осунулись. Маша догадывалась, что вся родня от нее отвернулась, узнав о беременности. Здесь, на Кавказе, внебрачная связь была хуже всего. Именно поэтому она потребовала от Аслана взять на себя заботу о ней. Но вряд ли это могло в будущем уберечь ее ребенка от пренебрежения сверстников. Людские языки злы и безжалостны.

Очевидно, Лейла думала о том же, потому что лишь сдавленно вздохнула, не найдя, что сказать в ответ, резко одернула руку от мужниного стола и, нервно проведя по волосам, быстро вышла из кабинета.

+++++++

Вечер клонился к закату. Небо за окном медленно покрывалось ярко-розовым светом, окрашивая крыши и верхушки домов в причудливые оттенки. Ольга Пурталес стояла у окна, глядя на заснеженную улицу. Внизу на углу уже горел уличный фонарь. В ее спальне было тихо, даже непривычно тихо. Она огляделась, невольно улыбнувшись. Все здесь теперь напоминало о нем. И это глубокое темно-зеленое кресло с вышитыми крупными розовыми пионами, и эта кушетка той же обивки, стоявшая у второго окна, и этот белый туалетный столик с изогнутыми ножками, словно четыре стебля диковинного растения, и, конечно, ее кровать. Ольга сглотнула, вспомнив, как вкусны были его губы.

Задернув тяжелые изумрудного оттенка с крупными цветами шторы, Ольга поправила небрежным движением прическу и быстро вышла из комнаты. Дом их с мужем был просто огромен. Три полноценных этажа, шесть спален, две гостиные — в европейском и турецком стиле, большая библиотека. Когда-то она еще надеялась, что в этом доме появится детская, но теперь уже было очевидно, что не появится. Со второго этажа вниз вела широкая парадная лестница с изящными коваными элементами в виде восточных цветов и листьев винограда.

Ольга спускалась всякий раз, когда муж приезжал с работы. По обыкновению, переодевшись к ужину, он сидел в столовой, поджидая ее. Без нее не принимался за еду.

Войдя в большую светлую столовую с высокими двойными белыми дверями, Ольга коротко поздоровалась со старым Пурталесом и позвонила в звонок, вызывая прислугу. Подойдя к мужу, она быстро чмокнула его в висок, тронула по обыкновению его старческую руку всю в мелких темных пятнах и села слева за стол.

— Как день прошел, мой друг? — спросила Ольга, расправляя салфетку на своих коленях, наблюдая, как молодая, недавно принятая на работу служанка проворно расставляла посуду с едой на столе. — Старайтесь, меньше трогать тарелки руками, — раздраженно сказала Ольга, заметив, что девушка несколько раз перехватывала то одну тарелку, то другую, видно нервничая и не имея достаточного опыта.

В это время Пурталес мягко положил ладонь на Олину ручку, явно желая, чтобы она успокоилась. Ольга отвернулась от девушки, взглянув на мужа. Как же он был стар и не красив…

— Все чудесно, птичка моя, — проговорил Пурталес, мягко глядя на нее подслеповатыми глазами. — Подвели итоги прошлого года, год оказался вполне успешным. Объемы растут, заказы тоже.

— Очень рада за вас, — отозвалась Ольга, позволяя мужу погладить себя по руке и принимаясь за еду. — Как ваше здоровье?

— Твоими молитвами, милая моя, слава богу, — Егор Денисович ласково ей улыбнулся и тоже взялся за еду. — Чем занималась весь день? Ездила в город?

Слегка вытерев губы салфеткой, Ольга кивнула.

— Да, наш водитель возил меня к модистке, — Ольга бросила взгляд на мужа, желая видеть его реакцию.

Он довольно кивнул, не глядя на нее, ковыряя вилкой в разваренной перловой крупе.

— А, Гриша? Как он? Справляется со своими обязанностями? Ты довольна?

— Да, вполне, — Ольга невольно покосилась в сторону служанки, но та была возле самой двери и вряд ли слышала их разговор. — Он отменно научился управлять нашим Паккардом.

— Вот и славно, — Пурталес с трудом пережевывал пищу, постоянно запивая водой. — Что у модистки? Какие новости?

Оля пожала плечами.

— Нет никаких новостей. Заказала пару шляпок, да кое-какие безделицы.

— Денег тебе хватает, птичка моя? — он снова ласково взглянул на жену мутными глазами. — Ты просила пятьсот рублей, хватило?

Оля улыбнулась и мягко накрыла его руку своей рукой в перчатке.

— Да, мой дорогой, ты очень щедр. Я так тебе признательна.

Пожалуй, в их семейной жизни ее основной супружеский долг сводился к таким похожим друг на друга как две капли воды ужинам. Спали они раздельно, завтракали и обедали раздельно, проводили время раздельно. Ужин был единственным временем, когда они могли еще друг другу напомнить о себе. Опаздывать на ужин Ольга себе не позволяла, как и вовсе не прийти. Эта малюсенькая обязанность не требовала от нее больших усилий. Опять же за ужином она могла кое-что узнать и попросить. Пурталес был добр и заботлив. Ей не за что было обижаться на него. Тем более теперь, когда жизнь ее так сильно преобразилась.

День ее начинался обычно около двенадцати. Она еще долго нежилась в постели, затем звонила в звонок, требуя к себе Нино. Старая грузинка Нино была невысокой, довольно подвижной, с глубоко посаженными темными глазами и крупной пышной грудью. Она была с Олей с самого начала, как только та была выдана замуж. А потому, пожалуй, роднее, чем Нино, никого у Ольги здесь не было. Грузинка жила в их доме, семьи у нее не было, так что Ольга была ей все равно, что дочь. Обычно после сна она помогала хозяйке одеться, несильно упорствуя с корсетами, потом приносила ей кофе и мягко спрашивала:

— Что еще, милая?

Ольга улыбалась ей, прибирая свои волосы, и порой говорила: ничего, ступай, а порой велела позвать к себе Гришу. В последнем случае Нино качала головой, но, ни говоря ни слова, уходила выполнять поручение.

Ольга догадывалась, что уже все в доме шушукаются. Но ее это мало волновало. Она зарывалась с головой в одеяло и счастливо улыбалась сама себе. После того случая с арестом, когда она, наплевав на свой страх и здравый смысл, внесла залог за человека, который несколько месяцев тому назад пытался ее ограбить, жизнь ее стала совсем другой. После ареста Гриша потерял работу на бондарном заводе, и Ольга уговорила мужа взять его к ним в качестве водителя. Управлять Паккардом было довольно непросто, но Гриша быстро приноровился. Ему нужны были деньги. А ей был нужен он. Скорее всего, Пурталес ни о чем не догадывался, а может, просто делал вид. Вообще-то в доме с большим штатом слуг скрыть ее тайну было непросто. Да и не очень-то хотелось. Гриша утром отвозил Егора Денисовича на работу, а днем был в полном Олином распоряжении, в прямом и переносном смысле. Она же настояла, чтобы он жил в их доме в крыле для слуг, по первому зову готовый явиться к хозяйке.

На самом же деле он сам мог прийти, когда хотел, кроме времени, когда Пурталес был дома. Его прихода она ждала нетерпеливо, пытаясь себя чем-то занять. Иногда не готова была ждать вовсе и требовала позвать его к себе. Их отношения длились уже несколько месяцев, но, кажется, что они только накалялись.

Их встречи имели особый ритуал. Он сложился практически сразу, когда Григорий пришел к ней повторно после освобождения из-под стражи благодаря ее залогу. Тогда он пришел днем с маленьким букетиком фиалок, которые неловко прятал под пиджаком, уже зная вкус ее губ и тайны ее божественного тела. Войдя в парадную, еще смущаясь убранства и роскоши ее дома, он неловко мялся внизу, прислушиваясь к ее шагам наверху. Высокий подтянутый слуга с непроницаемым лицом впустил его в дом и удалился без лишних вопросов. Его это поразило: неужели приход постороннего мужчины к хозяйке никого не волновал или хотя бы вызывал любопытство? Он был несколько смущен, считая, что ставит ее в неловкую ситуацию. Но стоило ей спуститься к нему, как все смущение куда-то прошло.

Она была старше его ненамного. А ее глаза красноречивее всего говорили, как она истосковалась и как отчаянно его ждала. Вынув свой нелепый букетик, он сделал к ней шаг, а она поймала его руку и быстро поволокла наверх, в спальню, не дав ему и слова сказать. Уже там, заперев дверь, спиной прижалась к стене и, еле переводя дыхание, тихо сказала:

— Здравствуй, Гриша.

Потом они целовались, долго, страстно, неудержимо. Его букетик упал на пол и, похоже, был ими же растоптан. Потом он отвел ее руки в стороны и, удерживая ее, глядя ей в самые глаза, прошептал:

— Что тебе будет за это?

Она пожала плечами, пытаясь снова коснуться его губ, вытягивая шею.

— Твои слуги могут догадаться. Ты не боишься?

— С тобой я ничего не боюсь, — прошептала она, сгорая от страсти.

— Правда? — глаза его вспыхнули, губы расплылись в улыбке. Он смотрел теперь на нее дерзко, с вызовом, совсем как тогда, на палубе ночью. — Ты уверена?

— Абсолютно.

— Хорошо, докажи, — прошептал он, горячо дыша ей в лицо.

— Как? — она улыбалась, чувствуя, что он что-то задумал. Страха действительно не было. Страх был, когда, держа ее к себе спиной, требуя от нее денег тогда, на пароходе, она думала, что горько ошиблась, и что все ее тайные вспыхнувшие желания — лишь плод ее болезненного, уставшего от одиночества воображения. Страх был еще неделю назад, когда она узнала, что он сидит в тюрьме, и не знала, как поступить. Страх был, когда она тайком от мужа внесла за него огромный залог в 500 руб.! Потом он пришел, серьезный, недовольный ее поступком и яростно потребовал забрать свои деньги, говоря о том, что это недопустимо, что он в жизни не зависел от женщин, что и впредь такого не будет. Страх был, когда она думала, что он уйдет, так и не поняв ее желаний. Но он остался. И больше страха не было. — Как же, любимый? — прошептала она, пытаясь коснуться его губ.

Он несколько секунд молчал, а потом заявил, в упор глядя на нее, словно проверяя, сможет или нет:

— Не смей встречать меня в этих тряпках. Ты — женщина, я — мужчина, мы свободные люди, и нечего скрываться за этой одеждой. Сними все.

Она смотрела на него пару секунд, а потом покорно начала снимать с себя всю одежду, слой за слоем: верхнее платье, нижнее, кружевной лиф, панталоны, подвязки вместе с чулками. Он стоял вплотную к ней и смотрел, как она скинула последний чулок и стала перед ним совершенно голая, во всей своей красе, выставив крупную грудь вперед, сведя руки за спиной.

— Теперь ты, — прошептала она, улыбаясь.

У него получилось быстрее: засаленный потертый местами пиджак, застиранная рубаха, штаны, кальсоны полетели в угол. И когда он стал перед ней, молодой, голый, пахнувший потом и особенной пьянящей мужской силой, ее щеки раскраснелись, а глаза стали темны.

Он шагнул к ней вплотную, коснувшись своей грудью ее заострившихся сосков, взял медленно ладонями ее руки и поднял их вверх. Ее крупные груди взметнулись выше. Он, закрыв глаза, уткнулся в ложбинку меж ними, вдыхая вкус ее тела, сплетя пальцы с ее пальцами. Затем поднял лицо и, с трудом справляясь со своим желанием, произнес:

— Так-то лучше. Теперь между нами нет никакой разницы, никакой пропасти. Ты — просто женщина, я — просто мужчина.

Это и был их ритуал. Отныне ожидая его к себе, она скидывала с себя все. Он приходил, закрывал дверь ее спальни на ключ и быстро раздевался. Их встречи были пылкими, страстными, яркими, неутомимыми. Каждый предмет мебели в ее комнате был опробован в качестве опоры. Утомившись, насытившись друг другом, они много говорили. Он говорил жарко, рассуждая о беззакониях, несправедливости, о грядущей революции. Она сидела голая за туалетным столиком и писала под его диктовку какие-то тексты. Он сидел у ее ног, молодой, красивый, и, активно жестикулируя, диктовал ей свои мысли. Стоило ей провести пальцами по его плечу или волосам, как буря желания снова поднималась в нем. Он раздвигал ее ноги, притягивал ее к себе, опускал на ковер, не обращая внимания на то, как листы бумаги разлетались по комнате. Ольга хохотала, счастливо, радостно, упиваясь его молодостью и неутомимостью, тем, чего она была лишена столько лет!

Пока еще было тепло, на безумно дорогом, блестящем с черными боками Паккарде они выезжали за город. Она сидела сзади, чтобы не вызывать кривотолков, но то и дело улыбалась ему в зеркало или стремительно обнимала за плечи. За городом, вдали от всех их утехи становились еще безудержнее и слаще. Паккард покачивался, стоя где-нибудь в пустынном месте на берегу реки, под сладкие стоны и смех. Когда стало холодно, они изобретали другие места и способы: в гараже, на сеновале конюшни, в кабинете Пурталеса, в столовой, в гостиной, прямо под портретом мужа. Было в этом что-то ужасное и опьяняющее. Ее глаза блестели счастливым огнем, под ними появились круги от безумных утех и удовольствия. Беседуя о свободе, они клялись друг другу всегда честно говорить о своих желаниях. Он внушал ей, что даже будучи вместе, они полностью свободны. И что если кто-то из них захочет уйти, то они не должны друг друга держать.

Она кивала, соглашаясь со всем, не задумываясь над тем, что это, и правда, может произойти. Она и не заметила, как стала зависеть от него, и минуты не могла не думать о нем. Он чувствовал эту власть. Он никогда ни над кем не имел власти, а потому она пьянила его. Безудержная страсть, которая свела их, была как нельзя полезна для дела. От Ольги он узнавал о богатейших людях города: кто, чем занимался, кто, на чем разбогател, кто, чем был грешен. Написанные ею листовки множились в подпольной типографии и распространялись по городу, прибавляя забот полицейским. Пару раз он попросил ее помочь деньгами. И она без лишних вопросов помогла. Правда, она требовала взамен еще больше любви, еще больше ласк, но ему это было только в радость. Она не задумывалась над тем, чем он занимается. Он не рассказывал ничего, кроме своих идей о том, как будет устроен новый мир. Порой она чувствовала, как его пальцы, ласкающие ее грудь, резко пахли порохом или керосином. Но это ее не волновало. Вникая в текст его листовок, она восхищалась тем, что он готов был бороться за благополучие других людей. Что это против закона, ее не волновало. Его горячее тело, вспотевшие волосы, сильные руки, которыми он подчас очень грубо держал ее, владея ею снова и снова — все, что по-настоящему заботило ее…

После ужина Ольга ласково поцеловала мужа в лоб. Это не требовало от нее усилий, мало ли мужчин она перецеловала за свою жизнь? Дождавшись, пока он уйдет к себе, не в силах терпеть до утра, она прошла в крыло для слуг. Сладкая дрожь начала подниматься внизу живота от приближения к его комнате. Его дверь находилась в самом конце коридора, здесь больше никто не жил, остальные слуги размещались этажом выше. Так она могла незаметно приходить к нему сама. В этих встречах было что-то особенное. На его территории, в его скромной комнатушке, на скрипучей металлической кровати, пахшей им, она словно была другим человеком из другой жизни.

Постучав, прислушалась к шуму за дверью. Было тихо. Где же он? Желание внутри нее было нетерпеливым, требовало выхода, а Гриши не было.

С досадой она толкнула дверь — она была заперта. Ольга ткнулась в нее лбом, недовольно вздохнув. Желание внутри не утихало, так хотелось оказаться в его руках прямо сейчас! Она развернулась, прижавшись спиной к двери, мученически закрыв глаза. Вдруг шальная мысль мелькнула в ее голове: запасной ключ лежал в кабинете мужа, как и все ключи в их доме. Пару секунд подумав, она стремительно вышла из крыла прислуги и направилась в кабинет.

Пурталес обычно в это время либо дремал у камина, либо сидел в библиотеке. В большом, богато уставленном кабинете было темно. Ольга не стала зажигать свет, опасаясь себя выдать. Быстро подошла к массивному дубовому столу и открыла нижний ящик. Здесь лежал ключ от маленького секретера, где хранились ключи от всех дверей. Чувствуя, как нарастает волнение и до конца не понимая, зачем она это делает, Ольга быстро перебирала ключи, стараясь в темноте найти нужный. Как он выглядел, она помнила, но очень боялась ошибиться. Наконец, найдя тот, что надо, она еще пару раз рукой провела по другим ключам, словно пытаясь найти нечто похожее. Не найдя, убрала все на место. Сердце бешено стучало в груди. Она не узнавала саму себя. Эта тяга к Грише делала ее неосторожной, практически одержимой, немного сумасшедшей. Усмехнувшись сама себе, Ольга выпорхнула из кабинета и снова быстро, прислушиваясь к шумам и шорохам дома, поспешила к его комнате.

В коридоре на первом этаже было тихо. Попробовав толкнуть дверь (вдруг он пришел), она вставила ключ в замочную скважину. Слава богу, это был он! Ключ легко провернулся — и дверь раскрылась. Ольга шагнула в его темную комнату, прикрыв дверь. Включила электрический свет, огляделась. Комната была мала и узка, с одним единственным окном. Но он сам отказался от других комнат, уверяя ее, что ему и не надо больше. Мебель была простой и незатейливой: узкий шкаф, тумбочка для всякой всячины, кровать, единственный стул. Она никогда здесь не была без него. Это было волнующе любопытно. Сначала она раскрыла его шкаф и с трепетом провела рукой по паре рубашек и уже знакомому ей пиджаку. Потом обеими руками подняла пиджак за полы и уткнулась в него лицом, вдыхая запах дешевых сигарет и Гриши. Щеки ее раскраснелись. Еще здесь висело новое пальто и пара рубашек, что она купила ему. Больше в шкафу ничего не было. Затем она села на кровать, легла, прижав к лицу подушку, которая тоже пахла им. Настойчивая волна желания прошлась по телу. Где же он?

Ее не покидало ощущение, что она ничего о нем не знала. Все, что он ей рассказывал, это были лишь его рассуждения о будущей революции и новом мире. Ну, хоть что-нибудь о нем самом! Она вдыхала резкий запах пота от его подушки, прижимая ее к груди. Вдруг поднялась, откладывая ее, и спустилась на пол, сунув руки под кровать. Так и есть! Там лежал небольшой, обтянутый темно-коричневой кожей чемодан. Старый, местами потрепанный его чемодан! Снова ощутив невероятное возбуждение от того, что, пренебрегая чувством страха, идет по лезвию ножа, так отчаянно вторгаясь в его тайны, Ольга вытащила чемодан из-под кровати и открыла защелки. С блаженством маленькой карманницы она провела рукой по лежавшим там каким-то книгам, листовкам, безделушкам на вроде фонарика и перочинного ножа. Ее одурманивала одна мысль, что это вещи ее Гриши, что когда-то он их покупал, читал, трогал своими пальцами.

Неожиданно почувствовала, что под дном чемодана лежит что-то еще. Приглядевшись, нашла потаенный крючок, который придерживал ткань, и раскрыла. Просунув руку, Ольга нащупала что-то холодное и тяжелое, и вынула… револьвер! Холодный металл оружия блеснул в свете электрической лампы. Вид револьвера вызвал в ней испуг и панику. Ольга судорожно засунула револьвер обратно, невольно оглядываясь на дверь. Откуда у него оружие? Зачем оно ему? Он ведь не… Что? Он ее саму пытался ограбить тогда на пароходе! Но ведь не ограбил! И все же был арестован! Значит… Она снова сунула руку в потаенный карман и вынула целую… пачку паспортов!

Руки ее задрожали, когда она открыла один, второй, третий, четвертый, пятый. Григорий Бочкарев, Ганс Винер, Янус Юхимец, Иван Зыбко, Николай Петровский… Вглядываясь в лица, она не сразу сообразила, что это все — с усами, либо с густой бородой, а то с черными бровями и густой щетиной — был Гриша! Раскрыла страницы с отметками о прибытии и убытии: Баку, Сухум, Одесса, Киев, Рига… Пот выступил у нее на лице. Так кто же он? Зачем ему столько паспортов? И револьвер? Только сейчас до нее дошло, почему тогда капитан «Михаила Колесникова» не нашел Григория Бочкарева в списках. Он, скорее всего, ехал по другим документам.

Кровь отхлынула от ее лица, пока она разглядывала паспорта, чувствуя, как предательский страх охватывает ее.

Трясущимися руками она быстро убрала все на место, закрыла чемодан, села на кровать. Страх вытеснил прежнее желание. Кто же он? Мелкая противная дрожь охватила ее. Мысль о том, что он может увидеть ее здесь и понять, что она видела, напугала ее. Ольга быстро сунула чемодан обратно под кровать и встала. Огляделась, проверяя, все ли убрала. Но от страха не помнила, как все было! Чемодан был защелками к стене или к краю кровати? Пот выступил на ее ладонях, противно засосало под ложечкой. Она снова огляделась, дрожащей рукой выключила свет и быстро вышла из комнаты. Где же он? Кто же он?!

Уже в своей спальне не могла найти себе место. То, что он занимается не совсем законными делами, она догадывалась, но вид оружия и куча поддельных паспортов напугали ее всерьез. Кого же она впустила в свой дом? Бандита? Убийцу? Что с ним сделает Пурталес, если узнает? Она ходила из угла в угол, не понимая, как ей дожить до утра от всех этих дум и сомнений, пока не увидит его. Где он мог быть в такое время? Обычно в это время она всегда была у себя или с мужем, стараясь не встречаться с Григорием. Наверняка, Гриша, или кто он там, пользовался этим моментом и уходил. Куда? Какой двойной жизнью он жил?

А вдруг у него кто-то есть, помимо нее?! Эта мысль была страшнее всего. От нее все внутри похолодело. В отчаянье Ольга упала в кресло, закрыв глаза, бессильно опустив руки. Что ее больше пугало: правда о его делах или страх соперницы? Кто же он? От этих мыслей разболелась голова. Ольга с трудом поднялась и позвонила в звонок.

Когда пришла Нино, Ольга лежала на постели, бледная, замученная собственными мыслями. Нино принесла ей воды и какой-то настой, сообщив, что Григория до сих пор нет. Это было выше ее сил! Сняв одежду, велела Нино готовить ванну. Только горячая вода могла спасти ее от гнетущих пугающих мыслей.

++++++

На окраине Астрахани, недалеко от Адмиралтейского затона, подняв высоко воротник своей потертой телогрейки, втянув шею поглубже, шел молодой человек. Серые его глаза смотрели исподлобья, стараясь не привлекать внимания. Шел быстро и уверенно, сунув руки в карманы, стараясь не смотреть в лица прохожих. Темные штаны были заправлены в высокие сапоги. Изо рта торчала помятая самокрутка. Остановившись на углу дома с мрачной вывеской «Гробовая мастерская», он докурил свою сигарку и бросил ее в железную урну, которая уныло стояла в углу. Потопав ногами, стряхивая снег с сапог, решительно вошел внутрь.

Здесь привычно пахло древесиной, всякими снадобьями, лаком и краской, которыми покрывали гробы. Лакированные и свежесобранные, они стояли вдоль стен довольно тесной мастерской. Здесь же понизу лежали венки и корзины с цветами и лентами. В гробовой было довольно сумрачно. В углу за столом сидел невысокого роста, довольно тщедушного вида грободел, склонившись под керосиновой лампой. Небольшой стамеской он вырезал навершие могильного креста. Застиранная рубаха с серыми накладками на рукавах до локтя, длинный, повидавший виды серый фартук указывал на то, что грободел давно занимался своим мастерством и работы у него было довольно. Его лысая голова слегка поднялась на звук вошедшего человека и тут же опустилась. Очевидно, приход парня был ожидаем.

— Как дела? — спросил парень.

— Идут. Достал? — гробовщик бросил на него быстрый взгляд маленьких карих глаз.

— Еще бы, — парень самоуверенно улыбнулся и вынул из-за пазухи обмотанный газетой сверток.

Грободел довольно ухмыльнулся и, бросив стамеску и отложив часть креста, встал. Жилистыми руками он потряс сверток и вопросительно посмотрел на парня.

— Полтыщи, как и обещал.

Гробовщик ухмыльнулся и прищелкнул языком.

— Ай да, Гришка! Ну, и сукин сын! — с этими словами он довольно хихикнул и пальцем поманил парня к себе и тихо на ухо прошептал: — Готовься, через три дня снова поедешь. На этот раз в Батум. Нефтеналивной пароход из Бельгии везет часть подарочков для нас. Все по той же схеме. Заберешь гроб и доставишь сюда. Подробные указания будут перед отправкой.

Григорий усмехнулся, согласно кивнул и бросил:

— Сегодня подсобить?

— А как же? — грободел усмехнулся, принимаясь вновь за навершие и за стамеску, усаживаясь поудобнее. — У нас никогда безделья нету, покойничков меньше не становится. Вот завтра с самого утра одного повезут. Надо сегодня яму выкопать. Думал, засветло придешь…

— Не мог я засветло, устал уже тебе объяснять, — Гришка нетерпеливо оборвал его. — Надо так надо… Но сперва, — он кивком показал на узкий коридорчик в сторону от мастерской.

Поняв его жест, гробовщик просто кивнул и, взглянув на часы, бросил:

— Две минуты, не больше. Вдруг кто придет.

Быстро прошмыгнув в темный коридор, парень прошел мимо большой квадратной комнаты, заваленной пилеными заготовками древесины, коробками с гвоздями, банками с лаком и прочей химией. Здесь стоял довольно едкий запах. Пройдя мимо подсобки гробовщика, он вплотную подошел к глухой стене, обклеенной темно-зелеными обоями в мелкий цветочек, приложился ухом к ней. Прислушавшись, осторожно постучал: два быстрых, два медленных. Из-за стены послышалось слабое «заходи.» Пальцами нащупав небольшой зазор в стене, парень потянул на себя едва заметный гвоздь, вбитый в стену наполовину. Стена нехотя поддалась, и открылась хорошо законспирированная невысокая дверь. Пригнувшись, Григорий нырнул в небольшую, хорошо освещаемую, невероятно душную комнатушку. Какая здесь стояла отвратительная едкая вонь! Он сунул ниже голову в телогрейку, пытаясь не дышать.

Здесь на большом деревянном столе стояли различные склянки, какие-то коробки, емкости с бикфордовыми шнурами, какие-то капсулы и прочая снедь, а также аптекарские весы, кое-какие медицинские пинцеты и скальпель. Небольшое окно было плотно завешено толстым одеялом и не открывалось никогда, чтобы не спалить подпольную лабораторию. Пахло селитрой, камфарой и еще едкими кислотами, которыми был закапан весь стол, от чего дышать было просто невозможно. У противоположной от окна стены за столом сидел долговязый химик, с воспаленными глазами от постоянного пребывания здесь в непосредственной близости к ядохимикатам и всяким опасным парам. Его щербатое землистое лицо почти сливалось с цветом рубахи. Он почти не двигался, не взглянув на Григория, а, выставив в стороны руки с засученными рукавами, сосредоточенно вымерял дозы. Безопасности ради, от его точности и глазомера зависело абсолютно все. Мужик он был толковый, прошел обучение в киевской подпольной школе. Чему их там учили, не распространялся, но его уважали за то, что выполнял самую сложную и опасную работу.

Опаснее всего было, когда он работал с нитроглицерином или углекислой магнезией. Гришка был наслышан, как один неверный микрон дозы привел к взрыву лаборатории на другом конце Астрахани пару лет назад. Дом, в котором размещалась лаборатория, разорвало, как спичечный коробок. Несколько человек погибли, двое получили серьезные ранения, полквартала осталась без стекол, а опытный химик погиб на месте. Таких случаев было много. В кустарных условиях, в самодельных лабораториях постоянно был риск, что все взлетит к черту. И все же химики были на вес золота. Грамотных, толковых, да еще и идейных, было мало. Да и, учитывая условия труда, жили они не долго. Либо взрыв, либо отравление парами и газами были им обеспечены. За эту их опасную работу химиков ценили, правда, знали их в лицо единицы, в целях конспирации. Но Грише повезло. Здесь, в Астрахани, их главный, грободел, давал кое-какое послабление, понимая, что, совсем не видя людей, химик точно одуреет. Еще, чего доброго, сам, от отчаяния, спалит мастерскую.

За его работой Гриша любил наблюдать. Особенно щекотала нервы сборка ударно-взрывных бомб. Правда, ему лишь пару раз удалось это видеть, прямо перед делом, но это было особое действо. Особенно точно требовалось поместить пироксилиновый запал и взрыватель в подготовленную и заряженную оболочку. Здесь нужна была твердая рука и стальные нервы. Потом это все надо было ловко обмотать проволокой, ни в коем случае не пережать. Если все получалось, наступала блаженная тишина. А если что-то пошло не так, то, как рассказывал химик, раздавалось слабое потрескивание — его издавала пережатая колба. Доля секунды — и капли кислоты попадали на бертолетову соль и — ба-бах!

— Как оно? — бросил Григорий химику, стоя у самой двери, не проходя ближе, чтобы не мешать. Это была его епархия, здесь все жили по его правилам. Бедолага химик тут торчал сутками, лишь раз в пару недель покидая свою лабораторию, так что навестить его иной раз было просто делом принципа. Пусть брат-химик знает, что товарищи рядом и всегда готовы помочь. Правда, иногда закрадывалась мысль, что ему и не нужно это было, столь угрюм и неразговорчив он был. Да кто его знает? Химик он и есть химик!

— Пойдет… Что там? — не отвечая на его вопрос, хриплым голосом спросил химик.

«Там» — это значило снаружи. Вся его жизнь проходила «здесь», в стенах этой удушливой комнатушки в интересах революционного братства.

— Там хорошо, снег повалил, чисто стало. Я тебе кое-что принес, — Гришка вынул из-за пазухи приличный сверток с нарезанным хлебом и ломтями буженины. — Меня опять отправляют.

— Хорошо тебе, — сказал насмешливо химик. — Может, поменяемся, а? — он прищурился и взглянул на Григория. — Хотя нет, я не балабол, не умею так мастерски лапшу на уши вешать.

Гришка усмехнулся, не обижаясь, и положил на стол сверток.

— А я не бабка, не умею зелья смешивать и колдовать, — они зыркнули друг на друга и дружно захохотали, довольные своими остротами. — Вишь, брат, мы незаменимы.

Химик зычно рассмеялся, опуская руки на стол, с любопытством глянув на Григория.

— Когда?

— Через три дня.

— Так уже без тебя рванет? Жаль, пропустишь! — он разочарованно усмехнулся и встал, очевидно, за бутербродами. Он был старше, на лице кроме щербин от оспы был виден большой шрам вдоль левой брови — глубокий ожог. Он сильно свел плечи в стороны, дождавшись хруста, потом покрутил шеей вправо и влево. — Черт, все затекло. Ого, мясо, это по-людски, спасибо, брат Экспроприатор.

Григорий довольно ухмыльнулся.

— Может, тебе чего особенного привезти? Не стесняйся, — он насмешливо смотрел на товарища, искренне желая его порадовать.

— Ну, философский камень, только если, — усмехнулся химик и беззвучно захохотал, поглядывая на Григория и жуя бутерброд. — А так мяса тащи, да побольше.

Григорий довольно кивнул, наблюдая, как товарищ аппетитно жевал бутерброд и прохаживался из стороны в сторону, разминая затекшие конечности.

— Ладно, бывай, брат. Надеюсь, свидимся, — он протянул химику руку, с некоторым уважением пожимая его шершавую пропитанную всякими жидкостями ладонь.

Выйдя наружу, Гришка аккуратно запер за собой дверь, проверив несколько раз, чтобы ее не было видно. После лаборатории здесь, вблизи мастерской уже и не казалось, что дышать нечем. Вернувшись к гробовщику, облокотившись на один из гробов, он произнес:

— Я один поеду?

— Один. Сам знаешь, мало нашего брата, — гробовщик, не поднимая глаз, продолжал монотонно вырезать узор на кресте. — Проверенных, опытных… Столько буйных голов загребли. А ведь помнится, какие дела мы творили… Ээ-х! Ты еще сопляком был, а мы тогда всю Астрахань за мошонку держали. Сколько бондарей по миру пустили, спалив их склады, — он тихо рассмеялся, похлопав себя по колену. — Был с нами тогда Яшка Цирла, вот он был сноровист, так лихо к ногтю прижимал этих упырей душегубцев, богачей всяких. Матерый был экспроприатор, — он подмигнул Григорию, который насмешливо смотрел на него, уже догадываясь, к чему тот клонит. — Представь, магазин Уллиса обчистил. А с Вдовина потребовал денег на революционные цели, угрожая, что подожжет его витрины, если не принесет пятьсот рублей в установленное время. И ведь принес. Цирла его запугал до смерти, а я лично забирал его конверт, — гробовщик прыснул со смеху, прищурив маленькие карие глазки, вспомнив, как это было. Гриша, слушая его, улыбался. — Представь, этот Вдовин так был напуган, так забавно вращал от страха глазами, что мне его даже жалко стало. Я обнял его, — при этом гробовщик усмехнулся и для веса своим словам обнял навершие креста, — наклонил его, как девицу, — он наклонился над могильным крестом, — и смачно поцеловал его, вот так, — он чмокнул верхушку креста, и захохотал, сплевывая на пол. — Как он удирал! Это надо было видеть! Я так смеялся, что едва конверт с его деньгами не потерял!

— Шутник ты еще тот, — смеясь, произнес Экспроприатор. — Ты лучше расскажи, как вас схватили, когда вы Гентшеров хотели также развезти. За мной пока таких осечек не было.

С этими словами гробовщик злобно ухмыльнулся и бросил:

— Не смей, сопляк, над этим смеяться. Я всегда знал, что все беды от баб! Если бы не эта сука, никто бы Черныша не схватил. Ничего, мы потом хорошо отыгрались. Сколько погромов учинили на складах. Вам, сосункам, и не снилось. Тогда была настоящая борьба. А сейчас что? Герой-любовник, — он ехидно рассмеялся.

Григорий вспыхнул и поднес кулак к его маленькому с мелкими глазками лицу.

— Пасть свою заткни! Я свое дело знаю, не тебе меня учить. Я постоянно шкурой рискую, пока ты тут бирюльки свои вырезаешь, да вдовиц успокаиваешь. У меня свои методы.

Гробовщик усмехнулся, даже не взглянув на его кулак.

— Методы как методы. Здесь все методы хороши. Один гробы сосновые строгает да всякой снедью их начиняет, а другой о богатую бабу черенок свой точит, да братцам помогает, — он тихо и противно захихикал. Григорий презрительно сплюнул на пол, сунув руки в карманы. — Только смотри, не заиграйся, — оборвал свой смех гробовщик и пристально посмотрел парню в глаза. — С бабами одни проблемы.

— У меня не будет никаких проблем. Сегодня есть, завтра нету, — нетерпеливо бросил Григорий, зло глядя на гробовщика. Эти разговоры его изрядно бесили. — Только эта… — Григорий замешкался, подбирая слова, сверля грободела глазами. — Пурталеса пока не трогайте. Он и его капиталы нам еще пригодятся. Здесь с умом действовать надо, тоньше.

Грободел поднял на него свои маленькие мышиные глазки и, слегка склонив голову, прищурился. Григорий выдержал его взгляд.

— Да, капиталы-то у него приличные. Ну, ежели ты так будешь добывать с него, так можно и не трогать. Глядишь, по ниточке и вытянем из него все, что нажил, падла.

Григорий согласно кивнул и добавил уже более уверенно, понимая, что старик на его стороне:

— Вытянем, не сомневайся. У меня все на мази.

Грободел усмехнулся.

— На мази? Смотри не перегни. Не забывай, ради чего все это…

— Да что ты со мной, как с щенком, обращаешься? — Григорий зло сплюнул на пол и раздраженно прошел в дальний угол лавки, где в деревянной бочке стояли инструменты могильщика. Яростно перебирая лопаты и кирки, он зло говорил: — Я с пятнадцати лет в деле, всю страну вдоль и поперек изъездил, пока ты тут свои гробы мастеришь. Химика я нашел, сколько подарочков тайком сюда доставил, а ты все меня учишь, как молокососа, — найдя, наконец, свою лопату с небольшим сколом на черенке, он вынул ее из бочки и обернулся к гробовщику. Тот так и сидел, склонившись под керосинкой, строгая навершие, насмешливо поглядывая на парня. — Может, вместо меня ею займешься? И в Батум сам поедешь, коль такой опытный, а?

— Не кипятись, — спокойно бросил гробовщик, ногтем поскоблив нож и вновь склонившись над крестом. — Мы тут тоже не леденцы сосем. Я просто к тому, что изменился ты, Гришка. Баба эта твоя крепко держит тебя за яйца. Видел я, как ты в шикарных польтах расхаживал с ней давеча по бульвару. На Паккарде разъезжаешь, в шелковой постели ночи ночуешь. Вот и за мужа ее просишь. Может, соскочить хочешь? — он пристально взглянул на парня. Глаза его, маленькие и сверлящие, прищурились.

Григорий яростно пнул бочку с инструментами, заметно вспыхнув, и зло уставился на гробовщика.

— Соскочить? По-твоему, я — шлюха деревенская, кто приласкал, к тому и прибился? Моего отца до смерти забили за то, что правды добивался, за то, что одним из первых примкнул к левым и требовал отмены выкупных платежей. Их-то отменили, да только отца-то мне никто не вернет! Матери моей никто молодость не вернет, загубленную в непосильном труде, чтобы нас с братом поднять одной. Брата моего кто вернет, сгинувшего где-то в Маньчжурии? Польта модные? Постели шелковые? Тьфу! Плевал я на это все! И на тебя я плевал! Я сам по себе! Месть и ненависть — вот мои бабы. Их я холю и лелею в своих мыслях, они мне только и помогают жить. А уж какими средствами я иду к цели, не твое собачье дело! Сомневаешься во мне? Так доложи. Сдай меня, сукин сын неблагодарный! Или только и можешь, что бабьи сопли разводить?

Гробовщик бросил навершие и стамеску на стол, поднялся и, заложив руки за спину, подошел к нему. Он был гораздо ниже Григория, да еще и ссутулился от постоянной работы резчиком. Однако его пронзительный взгляд маленьких карих глаз был холоден и бесстрашен, которым он вглядывался в разъяренное злое лицо парня.

— Вот-вот, Гриша, — проронил он вкрадчивым мягким голосом, не сводя с него глаз. — Не забывай, что ты за правое дело борешься. Не прикипай. Много ребятишек хороших из-за баб сгинуло. Не хочу, чтобы и ты пропал. От тебя много пользы. Ты парень толковый, — он костяшкой указательного пальца ткнул парню в лоб и почти ласково улыбнулся, когда тот строптиво встряхнул головой, исподлобья глядя на старика. — Голова должна быть холодной, что бы ни случилось… Ну, полно, полно, не кипятись… Не со зла я, ведь знаю тебя уже давно. Не чужой ты мне, уберечь хочу. Не прикипай…

— Да знаю я, — он зло оттолкнул грободела и решительно двинулся к двери, поправляя воротник телогрейки и бросая на ходу: — Говори, где копать. Время поджимает.

+++++

В ванной комнате было хорошо и тепло. Ее золотистые волосы тяжелой массой лежали на плечах и крупной красивой груди. Сумрачный свет успокаивал, как и теплая вода. Лежа в ней, свесив руки в стороны, Ольга пыталась забыться. Однако разные лица Гриши, обнаруженные на паспортах, навязчиво проносились перед глазами, пугая предположениями и догадками. А вид оружия и вовсе заставлял ее сильно нервничать.

Ольга открыла глаза, невольно вздрогнув, что-то почувствовав.

Григорий сидел на краю ванны и молча наблюдал за ней. Он был одет. Значит, догадалась она, только пришел. Тревожными глазами она вглядывалась в него, отметив, что телогрейка была сильно потерта и местами испачкана землей, как и штаны. Где он был? Почему не в новом пальто, что она подарила ему месяц назад? Зачем он опять напялил эти лохмотья? И как он пришел сюда? Вообще-то в это время они остерегались встречаться. Но его приход радовал. И пугал одновременно. Как и его взгляд: густой, пристальный, такой непонятный. Спросить о том, что она видела? Тогда он поймет, что она рылась в его вещах. И что тогда?

Ее взгляд был тревожен, губы бледны, руки напряженно держались за края ванны. Не говоря ни слова, он поднялся, снял телогрейку, рубаху, стащил грязные штаны. Она неотрывно следила за тем, как в свете красиво играли мышцы на его спине и руках. Скинув все, он встал перед ней, заметив, как она бесстыдным и жадным взглядом его разглядывает. Молча залез в воду и сел напротив, откинувшись назад, прижимаясь ногами к ее голым, таким волнующим бедрам. Его лицо, широкая грудь и крошечные завитки волос были так досягаемы и так желанны.

— Привет, — проронил он, касаясь руками под водой ее голых икр и разминая пальцы ног, легонько щекоча стопы. От его прикосновений приятное блаженство поползло по телу, а глаза сами собой закрылись. Хотелось выбросить все из головы, отдавшись его рукам. Кто бы он ни был, он с ней. Но кто же он?

— Где ты был? — прошептала она, делая усилие над собой, пытаясь смотреть ему в глаза, чувствуя, как желание поднимается стремительной волной.

— Где я был, там меня уже нет, — он поднял ее ногу и, улыбаясь, взял большой палец ее ноги в рот, гладя сильными руками внутреннюю часть ее бедра, подбираясь пальцами к лобку.

— Я искала тебя, думала, сойду с ума, — тихо прошептала она, теряя контроль над собой, поддаваясь его ласкам.

— Я здесь. Но, кажется, ты мне не рада?

Она испуганно вскинула к нему глаза. Он напряженно смотрел на нее, слегка покусывая пальцы ее ноги. Она обмякла, спускаясь ниже, поддаваясь на его ласки, отгоняя прочь все пугавшие ее мысли. Его руки были так нежны и потрясающе бесстыдны!

— Кто ты? — через силу, слабо прошептала она, приподнимая тело навстречу ему, руками обхватывая его ноги и страстно впиваясь в них губами.

— Я? — он тихо засмеялся, обхватив ее за бедра и придвигая к себе, целуя белую пышную грудь. — Я — это я.

Она закрыла глаза, цепляясь руками за его руки, стараясь притянуть его к себе. Кровь бешено пульсировала в висках, растущее безудержное желание толкало ее забыться, выбросить все из головы. Страх потерять его был сильнее желания узнать правду. Что она ей даст? Горечь? Новые вопросы? Снова одиночество и пустоту? Нет! Ей не важно, кто он и чем занимается. Он просто Гриша, нежный, любимый, только ее Гриша. Она так долго его ждала, она так его любит. Разве может быть что-то важнее этого?

4.2.

Жизнь входила в привычное русло. После Рождества и новогодних праздников, проведенных в полном одиночестве в своей комнате, Саша впервые после той ночи вышла из университетских ворот вместе со всеми курсистками. Виктор стоял с другими мужчинами, вжав короткую шею в зимнее пальто с поднятым каракулевым воротником, не глядя ни на кого. Девушки рассказывали ей, что он все эти дни исправно приходил и ждал ее, невзирая на их насмешливые взгляды, и уходил позднее всех, очевидно, надеясь, что она все-таки выйдет. Его терпение вызывало сначала их насмешки, а затем и сочувствие.

Поравнявшись, не говоря ни слова, они пошли рядом. Она чувствовала, что он не сводит с нее глаз, порываясь что-то спросить. Но не решался. Дойдя до угла своего дома, Саша остановилась и прямо посмотрела на него. Виктор растерянно замер, сильно краснея и тревожно вглядываясь в ее похудевшее лицо и круги под глазами.

— Зачем вы ходите за мной? — спросила Саша, глядя в упор на него, прижимая книги к груди.

— Я переживал за вас… И у меня… для вас… подарок, Александра, — произнес он дрогнувшим голосом, сильно краснея, и протянул ей маленький сверток в шершавой бумаге, перевязанный красной ленточкой. — Я переживал, что с вами что-то происходит… — она невольно отвела взгляд, не решаясь принять подарок. — Послушайте, — начал он снова, сильно волнуясь, от чего пару раз нервно передернул плечами, так и держа сверток в руках. — Александра, нам нужно подумать о вашем платье… Времени остается очень мало.

Саша видела, как красные пятна выступили на его бесцветном лице, как взволнованно смотрели на нее его слишком светлые глаза. Он был нелеп в своей любви, ничего не зная о ней. Она не могла быть ему женой после этого.

— Вы должны кое-что знать обо мне, — сказала она спокойно и решительно, глядя ему прямо в глаза, желая покончить с этим раз и навсегда. — Я не та, за кого вы меня принимаете… Вы должны знать, что у меня была… связь с другим мужчиной, — она в упор смотрела на него, прекрасно понимая, что своими словами причиняла ему боль. И поразилась, насколько ей было все равно. Лишь губы ее предательски дрогнули, а на щеках едва заметно выступил румянец. — Я… не могу…

— Мне все равно, — прервал он ее, еще сильнее краснея от ее слов и под ее прямым взглядом. Как-то суетливо и нелепо закивал головой, словно бы догадывался, нервно подергал свою шапку, сильнее натягивая ее на уши, и сбивчиво пробормотал, вкладывая в ее руку сверток: — Ведь теперь с этим покончено?…А раз так, то мне совершенно все равно…

Она опустила глаза, удивленная его реакцией. Может, и правда, догадывался? Его готовность принять ее любую была нелепа и трогательна. Он был словно большой ребенок, который любил свою красивую, но сломанную игрушку, несмотря ни на что. Его желание быть с ней даже после этого удивили ее. Саша подняла на него глаза и долго смотрела. Да, он был странно неуклюж и некрасив. Он не вызывал в ней никаких чувств, кроме жалости и снисхождения. Но он любил ее и не требовал любви взамен. С ним она могла быть спокойна — никакие болезненные чувства в ней не могли родиться к нему. В то же время, думала Саша, став его женой, она могла быть рядом с Андреем. Нет, на прощение и любовь с его стороны, она и не смела надеяться после этого, но зато могла быть рядом тогда, когда ему понадобится помощь.

Снова он каждый вечер встречал ее возле университетских ворот и провожал до дома. Бывало, что он долгим взглядом смотрел на нее, видно, желая что-то спросить, но так и не решился. Она стала позволять ему брать себя под локоть и возобновила поездки в его дом, где помогала Глаше и Анисье Викторовне готовиться к свадьбе. Один раз, уже готовясь расстаться, стоя у подъезда дома на Московской, он попытался поцеловать ее, но Саша, почувствовав его намерение, быстро отвернулась и ушла.

После той ночи, она была уверенна, что изменилась не только внутренне, но и внешне. Никто не знал, как внутри нее мучительно страдало ее сердце от собственного предательства, от чувства вины перед Андреем, от навязчивых воспоминаний, от которых не было спасения, особенно ночью. Бывало, оставшись наедине с собой в своей комнатушке, она всеми силами избегала смотреть на себя в маленькое зеркало у раковины, пытаясь сосредоточиться на учебе и домашних хлопотах. Но подчас в ней просыпалась такая страшная буря, сжигавшая изнутри, что она скидывала с себя все, куталась в кунью шубу, падая на кровать в слезах. А потом долго вглядывалась в свое отражение, в белые острые груди из-под мягкого пушистого меха, в острые черты лица, в свои глаза, чувствуя, как внутри нее что-то вздрагивало и сжималось от мысли, что она теперь не та, другая.

Приезжая в дом Бессоновых, Саша равнодушно помогала Глаше и Анисье Викторовне, с тревогой прислушиваясь к шагам в прихожей в надежде увидеть Андрея. Но стоило ему приехать, как она пряталась, боясь прямой встречи, потому что была уверена: как только он увидит ее, то непременно заметит эту перемену, и сразу обо всем догадается. Пару раз они сталкивались в гостиной в присутствии Виктора. Саша видела, как Андрей напряженно вглядывался в ее лицо, не решаясь заговорить. Она же быстро опускала глаза и проходила мимо, едва слышно здороваясь с ним, желая скорее скрыться из виду. И чем ближе дело подходило к свадьбе, тем безнадежнее становилось на сердце. Тем дольше Андрей задерживался на службе. И Саша догадывалась, что он задерживался нарочно, не желая сталкиваться с ней в их доме.

Из-за него она тоже задерживалась, не в силах уехать раньше, чем в прихожей послышится шум его шагов. Однако, часто уезжала, так и не дождавшись его возвращения.

Зато Анисья Викторовна приняла Сашу тепло. Наверное, потому что Виктор действительно выглядел счастливым, стоило появиться Саше. Больше всего ее смущало то, что Анисья Викторовна вызывала в ней удивительную симпатию, хоть и была женой Андрея. И если поначалу, в день их первой встречи, Саша с тоской смотрела на нее и жалела Андрея, то вскоре Саша стала испытывать к ней странное уважение, удивляясь ее жажде жизни, умению не роптать и не жаловаться на свою судьбу, а радоваться любой малости. Так, она с большой любовью разглядывала подаренную Сашей брошь с сапфиром. Она не могла ее носить, так как все время проводила в постели, но постоянно вертела в руках, любуясь переливами камней в свете керосиновой лампы. А как она радовалась за сына, постоянно обнимала его и нежно трепала слабой рукой его то за волосы, то за щеку, улыбаясь ему измученным лицом! И ласково смотрела на Сашу, слабой рукой пожимала ее ладони и без конца называла «дочкой».

В такие моменты Саша чувствовала себя особенно скверно. Ведь несмотря на то, что между ними с Андреем совсем не было встреч и их чувства будто становились все тише и глуше, Саша знала, что это только до поры до времени. Внутри нее горел костер, и она уже знала, к чему он мог привести. И только для того, чтобы быть ближе к Андрею, она приезжала в этот дом, хлопотала вместе с Глашей и заставляла себя быть милой и внимательной с Виктором, с досадой замечая, как он все смелее и смелее брал ее за руку, подносил к своим губам, пускал в ее сторону слишком красноречивые взгляды. В то же время искренняя радость в глазах Анисьи Викторовны, которая с такой любовью смотрела на нее и принимала ее всякий раз, убеждали Сашу, что она зашла слишком далеко и пути назад нет.

В один из морозных январских вечеров, когда Саша уже из сил выбилась, пытаясь растопить печь в своей комнатушке, в дверь постучали. Она невольно прислушалась, в надежде, что стук был не к ней. Но стук повторился. Отряхнув руки, перепачканные золой о висевшее рядом с печью полотенце, Саша поднялась, накидывая платок поверх домашней блузы с запахом, оправила теплую юбку и на ходу спросила:

— Кто там? — время было позднее, а в последние дни в доме появилось много новых жильцов, приехавших на заработки в Казань, что вызывало определенные опасения.

— Саша, добрый вечер, — услышала она голос Андрея, чувствуя, как ноги ее вмиг стали ватными.

Дрожащей рукой Саша отодвинула защелку и распахнула дверь, взволнованно теребя концы платка на груди.

Андрей стоял в темноте общего коридора. Его лица не было видно, лишь блестящие пуговицы форменной шинели военного училища поблескивали в свете лампы. Он сделал шаг вперед, заходя в ее комнату, держа фуражку и вглядываясь в Сашино лицо усталым, заметно осунувшимся лицом.

Она отступила назад, пропуская его, не в силах вымолвить ни слова. Сердце бешено чеканило в груди: он приехал!

— Добрый вечер, Саша, — повторил Андрей, входя и осматриваясь в ее комнате. — Простите за столь поздний визит… Нам нужно поговорить.

Саша закрыла дверь, невольно оглядывая свое жилье, стесняясь своей скромной обстановки и нечистых полов. При этом она то и дело вскидывала на Андрея глаза, не зная, куда деть руки, догадываясь, о чем он хочет поговорить. А потому стояла у плиты, продолжая теребить платок, и молчала.

— Наверное, я должен был это сделать намного раньше… — он осекся, не раздеваясь, взялся за спинку стула, который стоял за письменным столом. — Вы позволите?

Саша кивнула, чувствуя, как румянец выступил на ее щеках от волнения и смущения. Андрей сел спиной к ней, вертя в руках фуражку, очевидно, не зная, как начать.

— Хотите чаю? — тихо спросила Саша, взяв веник и пытаясь смести выпавшую золу и труху с дров в сторону, на самом деле так пытаясь отвлечься и взять себя в руки.

— Нет, — произнес Андрей. — Присядьте, прошу вас.

Саша отставила веник в угол и покорно села на кровать, невольно подумав, что так же пару недель назад они сидели в ее комнате с Шацким, а потом… Порывисто сглотнула. К чему было это воспоминание? Стало ужасно досадно на саму себя.

— Саша, послушайте, — начал Андрей, всматриваясь в ее лицо. Голос его был тих и тревожен. — Я не понимаю, зачем вы все это допустили? Зачем? Право слово, я вас не понимаю.

Она бегающими взволнованными глазами смотрела на него. Та нежность и любовь, которую, казалось, она загнала в угол своего сердца, вновь крошечными крылышками затрепыхалась в ней. О, если бы он позволил ей хоть изредка, по крупицам, словно крошечные жемчужинки собирать мгновения, проведенные с ним! О, если бы он решился и отдался бы с головой своим чувствам! Она бы упивалась своим грехом, своей запретной любовью, молилась бы о своем и о его прощении, но была бы счастлива! Совершенно счастлива! Если бы он только позволил ей быть с ним!

Сдавленно вздохнув, чувствуя, как опять безудержная лавина чувств охватывает ее, Саша отвела взгляд, опасаясь саму себя, продолжая взволнованно перебирать концы платка.

Тем временем Андрей откинулся на спинку стула, положив фуражку на стол. После паузы он вновь заговорил:

— Через пару дней вы поселитесь в моем доме. На что вы рассчитываете, Саша? Прошу вас, ответьте мне прямо. Надеюсь, вы не станете…

Она вскинула на него глаза и быстро покачала головой, сильно краснея.

— Нет, не волнуйтесь, не стану, — она отвернулась, чувствуя ком, подкативший к горлу.

— Зачем же? — он недоуменно смотрел на нее. — Вы ведь понимаете, что подразумевает замужество? — он внимательно и растерянно смотрел на нее. Краска заливала ее лицо. Да, она уже знала, что он имел в виду. — Виктор в вас по-настоящему влюблен, вы не можете этого не понимать. Как же?..

— Одно ваше слово может решить все, — прошептала она чуть слышно и посмотрела на него. Глаза ее с мольбой и надеждой вглядывались в его лицо. — Одно слово, и я откажусь от этой свадьбы…

— Откажетесь? — он в упор посмотрел на нее, нахмурившись. — Вы думаете, так можно? Отказаться сейчас, когда мой сын по уши влюблен в вас и ждет свадьбы? Когда моя бедная жена, возможно, впервые за много лет чувствует облегчение своей боли? Когда уже заказано ваше свадебное платье и прочее? — он мучительно закрыл глаза, видно, пытаясь взять себя в руки. — Вы не можете отказаться. Вы сами это допустили, Саша, я предупреждал вас.

Она в отчаянии встала и подошла к нему, замерев в паре шагов. Сложив руки на груди, почти умоляюще прошептала:

— Почему вы всегда думаете о других и никогда обо мне? — она еще ближе шагнула и робко положила руку на его плечо, быстро и взволнованно заговорив: — Вы ведь знаете, что я допустила это, чтобы быть ближе к вам. Да, это дурно, да, это неправильно, но вы давно могли это все прекратить… Стоило бы вам только захотеть, — она скользнула вниз и стала перед ним на колени, сложив руки на груди, умоляюще глядя на него снизу вверх. В своей домашней блузе с объемными рукавами и темно-серой узкой юбке, слегка выбившимися вдоль лица волосами она была отчаянно красива и тонка. Тень от темных ресниц делала ее глаза еще выразительнее. В них стояли слезы.

— Прошу вас, встаньте, — начал он сдавленно, пытаясь рукой поднять ее и тревожно глядя на нее. — Саша, я просил вас прекратить встречи с ним. Вместо этого… Господи, о чем я говорю?! — он отвернулся, закрывая лицо рукой. — Это полностью моя вина, это мой необдуманный приезд в Майское внушил вам, что может быть шанс. Конечно, я во всем виноват…

Сердце ее учащенно забилось в груди, разрываясь на части от его близости и от той безысходности, которая слышалась в его голосе. Как же хотелось, чтобы он решился, осмелился, доверился своим чувствам! Видя его нерешительность и сожаление, она вдруг поняла — это был ее единственный шанс изменить все! Прямо здесь и сейчас!

И Саша вдруг скинула платок, решительно развязала шнуровку на блузе и, распахнув ее полы, стремительно подалась вперед, обнаженной грудью коснувшись Андрея, и взволнованно заговорила:

— Ах, Андрей! Послушай свое сердце, не голову, а сердце, любимый! — стоя на коленях, она схватила его руки и прижала к своей груди, где так пронзительно билось ее сердце, чувствуя, как слезы побежали по щекам. Болезненная отчаянная решимость была в ее умоляющих глазах, когда судорожно и взволнованно она прошептала: — Не вини себя! Ведь ты любишь меня, а когда любишь, совершаешь самые безумные поступки. Я люблю тебя! Ты видишь, я на все готова ради тебя! Просто будь со мной. Я буду нежна и безропотна, я все для тебя сделаю, нет ничего, что бы я не могла сделать для тебя! Я стану твоей тенью, никто, никогда ничего о нас не узнает. Прошу тебя, одно слово… — она бросилась к нему, обхватывая руками его шею, прижалась обнаженным телом к грубому плотному сукну шинели, устремляя лицо к его лицу. Коснулась губами его губ, снова и снова. Его губы были так теплы! Она порывисто принялась его целовать, прижимаясь к нему, чувствуя, как его теплые пальцы неуверенно коснулись ее острых твердых сосков, и кипучая безудержная бездна, уже известная ей, забушевала вновь. Ей хотелось чувствовать вкус его губ, жар его поцелуев на своем теле, надеясь так вытеснить из памяти те, другие поцелуи и ласки, что сводили ее с ума по ночам!

— Что вы делаете со мной? — прошептал он у самого ее уха, с трудом сдерживая себя, не решаясь ее обнять. — Зачем вы испытываете меня?.. Саша, прошу вас! — он с силой сжал ее плечи и отнял от себя, не в силах смотреть на нее, полуобнаженную. — Вы сами не понимаете, что говорите и делаете. Остановитесь!

Она смотрела на него, разгоряченная, взволнованная, с растущей досадой чувствуя, как какая-то неодолимая сила удерживает его от нее. В отчаянии она снова попыталась прижаться к нему, упрямо цепляясь руками за его руки.

— Зачем вы сопротивляетесь? Ведь вы несчастны. Разве вы не хотите счастья? Почему вы не можете довериться своим чувствам? — глаза ее отчаянно блестели.

Андрей с силой удерживал ее за плечи, отстраняя от себя, и хмуро смотрел на нее.

— Вы не понимаете, Саша. Теперь уже ничего нельзя поменять. Поймите, мы не будем счастливы, я не буду счастлив, изменяя своей жене. И я…я не хочу обворовывать собственного сына!..

Она во все глаза смотрела на него, чувствуя, как противная мелкая дрожь начинает охватывать ее с ног до головы. С трудом смысл его слов доходил до нее.

— Зачем же вы пришли сюда сейчас?! Зачем, если «уже ничего нельзя поменять»?! — голос ее стал хрип и сдавлен. Она смотрела на него огромными глазами, чувствуя, как от отчаяния лицо ее искривила горечь и боль. — Зачем?

Он опустил глаза, нервно провел рукой по волосам, кое-где тронутым сединой. И заговорил:

— Простите меня, Саша. Я сам не знаю. Одна мысль, что вы это делаете из-за меня, сводит меня с ума. Но мысль, что я могу оступиться и переступить через все, во что я столько лет верил, еще невыносимее. Поймите, я не могу дать вам счастья. Я не могу поступиться своей честью и долгом перед семьей. Проще выстрелить себе в лоб, чем допустить это. Я должен был вам это сказать, — он с тоской посмотрел на нее и чуть сильнее сжал ее плечо. — Простите меня за все. Но вам не надо было приезжать в Казань. Не надо было!

— Вы дали мне эту надежду, — прошептала она сдавленно, дрожь в горле не давала говорить. — Я бросила все ради вас, я преодолела такой путь, добираясь сюда! День за днем я ждала вашей любви, или хотя бы возможности видеть вас. И сейчас, когда решается моя судьба, вы мне говорите, что все было зря, что мне не надо было приезжать?! Я пожертвовала всем ради вас, а вы не готовы пожертвовать ничем! Чтобы оказаться рядом с вами, мне пришлось лгать, изворачиваться, наплевать на приличия, бросить родителей! А вас волнует только то, что подумают другие?! — она блестящими глазами смотрела на него, вздрагивая и продолжая цепляться за его руки, пытаясь притянуть их к себе. И вдруг решительно произнесла, снова подаваясь вперед, целуя его руки и шепча: — Пусть так! Я готова, слышите? Я готова стать женой вашему сыну, только бы вы были рядом! Я не стану вас смущать и искать с вами тайных встреч. Я не хочу вашего падения! Я просто хочу знать: любите вы меня или нет? Ответьте! Честно и смело. Дайте мне эту надежду, и я все стерплю! — она в упор смотрела на него, чувствуя, как слезы потоком текут по щекам, при этом всматривалась в его лицо, желая заметить каждое движение мышц, чтобы ничто не ускользнуло от ее внимания.

— Честно и смело? — он устало вздохнул, уронив голову на руку, упершись о стол локтем. — Вы — отчаянно смелы, Саша. Но ваша решительность еще больше требует от меня осмотрительности. Есть много такого, что я не могу сделать, поймите. Я не смог признаться сыну, что мы с вами знакомы, потому что я не знал, как он это воспримет. Я не смог запретить ему встречаться с вами, видя, как он счастлив. Видит Бог, я пытался с ним поговорить, но я не смог. Видите ли, я много страданий принес своей семье. Я оставил жену с ребенком, уехав на Кавказ, почти и не видел, как рос сын. Я чувствую сильную вину перед ним. Как отец, я хочу ему счастья. Поймите… Я не могу пойти против правил и устоев. Как не смею снова давать вам надежду. Я уже стар, я почти полжизни прожил! Мне надо исправлять ошибки, а не совершать новые. Не мучьте меня. Единственное, что мне осталось, так это дожить с честью свой век…

— Зачем нужна эта честь, если вы несчастны?! — в отчаянии воскликнула она, снова вцепившись в его руку. — Разве достойно быть заложником своей горькой и жалкой судьбы?! Разве не нужно бороться с обстоятельствами и отстаивать свое право на счастье?! Ведь вот она я, здесь, рядом, люблю вас больше жизни! Любовь важнее всего, это единственное, за что стоит бороться!

Он усмехнулся, грустно и устало, невольно скользнув взглядом по ее красивой юной груди сквозь пальцы руки, которой держал наполовину седую голову.

— Вы слишком молоды, Саша, — произнес он снисходительно. — Есть обстоятельства, которые сильнее и важнее любви. Поймите, сломав все и причинив боль самым близким людям, я не обрету счастья, даже рядом с вами, — он слегка коснулся рукой ее волос и добавил, решительно поднимаясь: — Мне пора. Я готов принять вас в нашем доме как невесту моего сына. Пожалуй, это единственно возможный вариант в сложившихся обстоятельствах, — с этими словами он оправил шинель, надел фуражку, поднимая воротник, видя, как горько и слабо упали ее руки. Саша продолжала сидеть на коленях на холодном полу, в распахнутой блузе, умоляюще глядя на него сквозь слезы. — Мне очень жаль, Саша. До свидания.

Когда за ним закрылась дверь, она тяжело положила руки на стул и, уткнувшись в них лбом, тихо и беззвучно заплакала. Она совершенно не замечала того, что от холода ее пробивает мелкий озноб, а обнаженная кожа груди покрылась мелкими мурашками. Мысли ее были сбивчивы, путаны, лихорадочны. Она так ждала его приезд, но его слова приводили в отчаяние. На что ей было надеяться? Будет ли она хоть когда-нибудь счастлива?

И тут же слезы рекой текли по щекам от осознания того, что не было у нее морального права на счастье после того, что она натворила. Ведь в отличие от Андрея, она не смогла сохранить свою честь, поддавшись греху и страсти в объятиях Никиты! Никакие доводы в свою защиту не могли ее оправдать в своих собственных глазах. Снова это чувство вины расползалось в ней черной тоской. Могла ли она решиться и рассказать Андрею? Что могло изменить это признание? Ну, разве что навлечь на нее его презрение. Эту вину можно было только искупить. И она знала, как. Они все нуждаются в ней. Виктор к ней добр, заботлив, совершенно ничего не получая от нее взамен. А его мать — бедная, измученная несчастная женщина, будет по-настоящему рада счастью своего сына. Быть может, так она заслужит прощение со стороны Андрея? Она будет рядом, что бы ни случилось, испив сполна это наказание, и с достоинством пронесет свой крест. Так она смоет свой позор и грех…

+++++++

После крещенских праздников сыграли скромную и тихую свадьбу. Саша никого не стала приглашать, сославшись на долгую зимнюю дорогу. Конечно, ей хотелось увидеть и маму, и сестер, и братьев с отцом, но не по такому поводу. Признаваясь самой себе, Саша не хотела знакомить Виктора со своей семьей. Поэтому в письме она сообщила маме и отцу о своей свадьбе, сухо уточнив, что выходит замуж за «сына офицера, полковника А.Н.Бессонова», отлично понимая, что ее партия вряд ли отца устроит.

Венчались в заново отстроенной церкви Св. Великомученицы Варвары недалеко от военного гарнизона. Саша была рада тому, что выбор пал на эту скромную церковь. Помпезных торжеств и излишнего внимания не хотелось. В церкви было довольно холодно, отчего Саша куталась в кунью шубу и сквозь слезы через белую фату то и дело оборачивалась назад, глядя, как Глаша и Андрей с трудом удерживали немощную, но счастливую Анисью. Саша видела, как Андрей давал знаки священнику ускориться. Держа свечку, Саша украдкой смахивала слезы, стоя под образами, не замечая, как мягкий воск капал на руки в тонких кружевных перчатках. Душой она молилась о тихом семейном счастье, чувствуя, как сердце сжимается от тоски и отчаяния. Виктору соврала, что шубу послал ей отец.

Потом был скромный ужин дома, во время которого присутствовала только семья. Андрей был особенно молчалив, от этого за столом чувствовалось напряжение. И только Виктор говорил громче обычного, бросая на Сашу радостные и слишком откровенные взгляды. Он пил и старался шутить, не замечая царившего за столом настроения. Саша сидела бледна, чувствуя страшную неловкость от нахождения в этом доме. Андрей тайком поглядывал на них, и казался усталым и растерянным.

Ее жизнь своей рутиной и обыденностью сплелась в один длинный, бесконечный день. Оставив свою уютную комнатушку, Саша поселилась в тягостно тихом доме Бессоновых. Вставала с утра, вместе с мужем и Андреем завтракала под кудахтанье Глаши. Втроем уезжали из дома, оставив на целый день Анисью Викторовну одну. Саша выходила раньше всех возле дома Пашиевых, продолжая вести уроки, Андрей и Виктор ехали дальше. После уроков она все также шла на лекции в университет, а после — ее встречал теперь уже и ее фаэтон, возвращая в новый дом. С Андреем они практически не пересекались. Сидя в одном фаэтоне, Саша избегала смотреть на него. С того разговора в ее комнате они ни разу не говорили наедине, потому что Андрей предпочитал держаться в стороне. Он даже избегал обращаться к ней напрямую, если же возникала необходимость, то говорил либо Глаше, либо Виктору: «Передайте Александре Павловне, что завтра выезжаем раньше». Саша испытывала к нему щемящую тихую нежность, наблюдая за тем, как вечером он медленно проходил мимо их с Виктором спальни к своей дальней комнате. Он был рядом. Они жили теперь под одной крышей. Но Саше казалось, что теперь между ними была огромная пропасть.

Зато Виктор отныне вел себя, как муж. При встрече и на прощание целовал ее липкими губами, прижимая к себе. Она не противилась, только испытывала неловкость при Андрее, а потому старалась сделать это быстро или до того, как подняться в фаэтон. Говорить с Виктором особо было не о чем. Все темы, которые они обсуждали до свадьбы, словно были исчерпаны. Пару раз он высказывался против того, чтобы она продолжала давать уроки. На что Саша категорично заявила: нет. Ей была нужна практика в преподавании, да и находиться в убийственной тишине дома с умирающей свекровью все дни напролет было выше ее сил. Виктор был недоволен и продолжал настаивать. На этой почве она переставала ему отвечать, отворачивалась к стене. Он злился, покрывался пятнами и стремился взять ее каждую ночь, не особо церемонясь с ее желаниями. Саша пыталась избежать этой близости, придумывая разные отговорки, понимая всю неизбежность происходящего. Благо Виктор быстро выдыхался, а Саша отползала на край кровати, укрываясь одеялом, и удивлялась тому равнодушию, какое находило на нее вблизи мужа. Он ровным счетом не вызывал никакого волнения в ней. Глядя в ночное окно, прислушивалась к тишине своего нового дома. Как же в нем было тихо! Эта тишина порой изводила, от нее хотелось бежать прочь.

В середине февраля Саша поняла, что беременна. Судорожно высчитывая дни и перепроверяя саму себя, в панике поняла, что Виктор был не причем! И поначалу жутко испугалась. Странный жар охватил ее при этом, заставив щеки запылать румянцем. Все те переживания и чувства, которые она с таким трудом подавила в себе за это время, вспыхнули с новой силой. Что-то горячее разливалось внизу живота от мысли, что и не могло быть иначе, та ночь не могла пройти бесследно! Осознать и принять это открытие было не просто. Чувство вины за свой грех теперь боролось в ней с робкой нечаянной радостью. И вскоре страх и чувство вины отступили, уступая место новым чувствам и ощущениям. Понимая, что рано или поздно все и так заметят, она никому ничего не сказала, робко радуясь своей сокровенной тайне, в надежде на то, что и в ее жизни будет счастье. Но счастье другое — настоящее, безусловное. Тайком в темноте чужого пугающего дома она счастливо улыбалась сама себе, прижимая руки к животу. Лежа подальше от грузного тела мужа, Саша украдкой вспоминала ту ночь, чувствуя, как ладони ее влажнели, а внизу живота рождалось знакомое безудержное пламя. Спохватившись, пыталась представить на месте Шацкого Андрея, и в отчаянии зарывалась лицом в подушку, силясь подавить подступавшие слезы, сильнее поджимая к животу ноги, пытаясь унять внутреннюю бурю. И только нежнее прижимала руки к животу, замирая от мысли, что теперь она не одна, что внутри нее зарождалась жизнь.

++++

Весна пришла неожиданно, удивляя голубизной прозрачного неба, ярким мартовским солнцем и невероятно удлинившимся днем. Саша еще никогда в своей жизни не видела такой снежной и холодной зимы, а потому таяние снегов и ручьи грязной весенней воды по мостовым приводили ее то в восторг, то в полное отчаяние. Каша на дорогах, горы грязного запыленного снега, который таял стремительно, уменьшаясь в размерах прямо на глазах, от чего на улицах и не мощеных проулках возникала непроходимая грязь, заставляли горожан переобуваться в ичиги и высокие сапоги. Дороги раскисали под радостное пение птиц. Коляски, пролетки, автомобили и даже трамвайные вагоны застревали, жители возмущенно ругались, дворники отчаянно расчищали дороги, расталкивая снег по черной влажной земле, чтобы быстрее растаял. А небо становилось все голубее и голубее, солнце припекало не на шутку, вынуждая казанцев снимать свои зимние одежды и переоблачаться в весенние пальто-манто. Бульвары и парки наводнились гуляющими людьми, отогретыми теплым мартовским солнцем. Порой небо становилось свинцово-серым, проливаясь на дороги и дома тяжелым дождем, смывая остатки грязи и снега, вымывая засоренные канавы, наполняя сверх краев озера и речушки. Казанка стремительно поднималась из своих берегов, сливаясь на несколько недель с Волгой, затопляя низины, овраги, пристани. На блестяще-коричневых ветках набухала верба, возвещая своими нежными пушистыми почками приближавшуюся Пасху и окончательное пробуждение природы.

Живот рос медленно, для большинства людей и вовсе незаметно. Но Саше казалось, что он слишком велик. Ее некогда тоненькая талия все больше и больше раздавалась, живот округлился словно полная ладошка. И хотя окружающие ничего не замечали, Саша все равно стремилась затянуть талию в корсет, надевала объемные юбки, куталась в свободную шерстяную накидку. Особенно боялась выдать себя в университете, потому что видела, как неприязненно относились преподаватели к курсисткам в положении, откровенно говорили, что нужно выбирать: либо дети, либо обучение. Многие преподаватели придерживались мнения, что беременность и учеба несовместимы, а женщина, обремененная детьми, вообще неспособна учиться. Поэтому в университете Саша садилась на последние ряды, скрываясь за бесформенными длинными платками и накидками, всеми силами скрывая живот. Радовало то, что близилось окончание учебного года, а значит, надеялась она, когда уже нельзя его будет скрыть, учеба закончится, а там, в начале осени, уже и роды. Первыми догадались Света и Надя. Это произошло неожиданно, на третьем месяце, когда во время экскурсии по музею в одном из залов, где было слишком сильно натоплено, Саша потеряла сознание. Подруги подхватили ее под мышки, уведя подальше от глаз профессора в другой, более прохладный зал, пытаясь привести в чувства. Бледная и смущенная Саша готова была провалиться сквозь землю, в то время как Надя быстро обмахивала ее тетрадкой, а Света, озираясь на стоявших поодаль курсисток, тревожно спросила:

— Ты в порядке? Ты обедала сегодня?

Саша смущенно кивнула, потом отрицательно покачала головой, потом снова кивнула, пытаясь сбить подруг с толку, но было поздно. Света, рассудительная и более опытная, догадалась.

— Тебе надо быть осторожнее, моя дорогая, сама знаешь, что будет, если профессора узнают.

С этого времени они взяли Сашу под свою опеку.

Потом догадалась Глаша. Ее реакция была предсказуемой. Экономка провела свое расследование, обнаружив, что в течение пары месяцев нет красных цветов на Сашином белье. Зайдя к ней в комнату за очередной порцией грязного белья, Глаша заговорщически подмигнула Саше и радостно улыбнулась. Очевидно, сдержать эту радость было ей не по силам, потому что уже вечером Анисья Викторовна позвала Сашу к себе и, силясь сесть в подушках, взволнованно потянула к ней руки. Саша присела на край кровати, поправляя подушки свекрови и помогая ей приподняться. Свекровь бледной невесомой рукой едва пожала Сашину ладошку и тихо с усилием произнесла:

— Вот и дождалась! Спасибо тебе, дочка, этой радости я столько лет ждала.

Ее бледное исхудавшее лицо мучительно пыталось улыбнуться, губы были сини и очень тонки, распущенные висящие волосы еще сильнее старили ее. Но глаза ее сияли. Глядя на нее, Саша испытывала противоречивые чувства. Это была и жалость и тихая грусть. Вот уж как никому не пожелаешь прожить свою жизнь. Радость ее от ожидания внука или внучки была понятной и трогательной. Анисья цеплялась за любое проявление жизни, будь то любовь сына, его свадьба или рождение внука. И хоть тело ее было иссушено болезнью, душой она еще пыталась жить. Поняв, что свекровь говорит про ее беременность, Саша снова почувствовала укол совести. Но теперь она была обязана быть сильной, а потому решила, что от ее правды никому не будет лучше. Да и ее ребенок ни в чем не виноват. Эта правда просто ни к чему. Виктору она ни разу не отказала, а значит, у него не было оснований считать, что это не его ребенок. Поэтому Саша мягко пожала сухие ладони свекрови, принимая ее благодарность. И все же не в силах была посмотреть ей в глаза.

Виктор понял, что Саша беременна не сразу. Ни Глаша, ни свекровь, ни тем более Саша не говорили об этом, но, как это водится, стоит в женском сообществе появиться подобной тайне, как начинается странное действо. При появлении мужчин, будь то Виктор или Андрей, Анисья и Глаша многозначительно замолкали, переглядывались, обменивались загадочными улыбками и репликами, которые повергали в недоумение отца и сына, да и Сашу.

— Молодец, Витюша, брюшко замастерил…

Или:

— В мясном ларчике наше будущее растет…

Саша смущалась, краснела и отводила взгляд. Стоило ей появиться, как они обе принимались суетливо кудахтать, приглашая ее присесть поближе к камину, поудобнее подложить подушку под спину, без конца справлялись, как она себя чувствует, советовали больше петь любимых песен и держать ноги в тепле, но не перегревать. При этом Глаша поминутно говорила:

— На молодое ничего не захотелось?

Или:

— Может, мучки овсяной? Или укропчика?

Как наедине поясняла Глаша, от муки овсяной дите должно было родиться пригожим и беленьким, а от укропчика — с красивыми глазками. Саша, в душе посмеиваясь над этими суевериями, послушно кивала и выполняла все, что от нее требовали свекровь и помощница, дабы иметь в их лице заступниц.

Что же могли подумать мужчины, видя все это? Андрей вел себя совершенно безучастно с самого дня их свадьбы, стараясь вообще не пересекаться с Сашей. Поэтому трудно было понять, знал он о ее беременности или нет. И, по правде сказать, Саше всячески хотелось от него это скрыть. Виктор долгое время вообще ничего не замечал, не понимая и многозначительных намеков Глаши и матери. Наконец, понял, когда Саша стыдливо попросила его не наваливаться на нее сверху, отводя взгляд. Разгоряченный муж, пыхтя и краснея, сперва недоуменно посмотрел на нее. Саша лишь положила руку на довольно тугой, слегка округлившийся животик. Виктор задрал рубашку и несколько секунд всматривался в него, коснулся его рукой, вопросительно взглянул и, когда она кивнула, тяжело лег рядом.

— Когда? — спросил он, глядя на Сашу в сумраке комнаты, не решаясь продолжить начатое.

— Осенью, — прошептала Саша, чувствуя, что сердце начинает учащенно биться, боясь выдать свою тайну.

— Надо обратиться к врачу, все ли в порядке, — проронил он, переворачиваясь на другой бок и укрываясь одеялом.

— Все в порядке, — произнесла Саша, обхватив живот руками. — Я знаю, что все в порядке.

Слава богу, он не пытал ее расспросами, не уточнял, не пытался вывести на чистую воду. Значило ли это, что ему было все равно? Или он был уверен, что это его ребенок? Она не знала, как и всего, что было с ним связано. Удивительно, но став мужем и женой, они практически перестали общаться. В этом не было нужды. Ему были чужды ее желания, его совершенно не интересовали ее лекции или уроки. А ее совершенно не интересовал ни он, ни его завод. Говорили только о самом обыденном: погода, время, помощь Анисье Викторовне. Честно говоря, в этом был свой плюс. Он не лез к ней в душу, за что она уже была признательна. Весть о ребенке тем не прибавила.

Но Саше необходимо было общение. Но общение особого рода, которое вряд ли мог дать Виктор, Глаша или Анисья Викторовна. А потому она с особенным наслаждением вела уроки в доме Пашиевых, беседуя с детьми, присматриваясь к ним по-новому. А затем и с Ириной Маниловной. Беседы с ней были обо всем на свете, а не о беременности. Ей еще больше хотелось учиться, ощущая почти физическую потребность в общении, знаниях, в обмене мнениями. Правда, с наступлением беременности память стала подводить, и постоянно клонило в сон, но Саша нуждалась в пище для души, которую получала только во время лекций, экскурсий в музеи и на выставках. Катастрофически не хватало театра, но Виктор не любил театр, а походы с подругами не поощрял. Саша пыталась возмутиться, но он быстро напомнил ей, за чей счет она живет. И Саша споткнулась. Смерив его взглядом, она ничего не сказала, поняв в очередной раз, что между ними нет ничего общего, вдруг осознав, что была рада носить не его ребенка. В театр ходить перестала, но откладывая деньги за уроки, смогла к маю вернуть Никите большую часть долга. Не хотелось чувствовать себя должницей, тем более теперь.

4.3.

Когда окончательно ушел лед, и спала высокая вода, открылась навигация по Волге. Огромная река впечатляла своим размахом и блеском воды. Гудки пароходов и грузовых судов напоминали о доме, о Шоулане и Каспии. Порой вместе с Надей и Светой Саша отправлялась на шумную пристань и подолгу любовалась раскинувшейся рекой, кутаясь сильнее в теплую накидку от пронизывающего весеннего ветра.

Вначале апреля самым радостным событием для Саши стал приезд Оли. Ее приезда Саша ждала еще с осени, но Ольга смогла приехать только весной, узнав о ее беременности, бросила все свои дела, посчитав, что Саша сильно в ней нуждалась. И это была правда. Во-первых, Саша ужасно истосковалась, хоть Оля и писала ей частые и веселые письма, но хотелось живого общения, хотелось увидеть родного человека в огромной Казани, которая уже почти год была ее местом обитания. Саша хотела бы и маму повидать, и отца, и, конечно, Машу и братьев. Но об этом можно было только мечтать. Только сейчас, ожидая приезд Ольги, Саша со всей остротой почувствовала, как должно быть было одиноко маме в Майском, тоскуя по своим детям. Кроме того, Саше нужна была помощь в покупке кое-каких вещей, учитывая ее новое положение. Тратить средства Бессоновых ей было совестно, ходить по магазинам в таком интересном положении одной было неприличным, а с мужем делать это было крайне неловко. В итоге, получив Сашино письмо, Ольга с готовностью собралась в путь, радуясь тому, что в ней нуждались.

Она приехала пароходом, как всегда красивая и роскошная. Теплое кашемировое манто с норковой опушкой приятного нежно-лилового оттенка подчеркивало ее красивые покатые плечи и пышную грудь. Нежно-розовое платье-бочка, что вошли в моду, не имело длинного трена, и было весьма удобным для поездки и прогулок. Широкополая графитового цвета шляпа с лиловой лентой и россыпью цветов придавала ее облику загадочность и эффекта. Спускаясь с трапа к Саше, которая стояла на пристани в сопровождении Глаши, Ольга еще с палубы отчаянно принялась махать рукой. Саша видела, как за ней следом спускался высокий молодой человек в длинном сером пальто и черной шляпе. Они не смотрели друг на друга, он не касался ее руки, но, то, как он близко стоял к Ольге, красноречиво говорило, что это и был загадочный Гриша.

— О, моя милая, моя отчаянная сестра! — Ольга практически сбежала с последней ступеньки и радостно обняла Сашу, склоняя голову в большой шляпе в бок и пытаясь разглядеть Сашино лицо. — Ох, и исхудала ты! Как ты себя чувствуешь, Сашенька?

Саша смущенно и радостно улыбалась, обнимая сестру и невольно с интересом поглядывая на ее сопровождающего. Он был действительно молод, отметила Саша, прилично одет, хоть и держался весьма напряженно.

Переведя взгляд на сестру, Саша счастливо ей улыбнулась.

— Я так рада, что ты… вы приехали.

— Да, кстати! — спохватилась Ольга и отстранилась от Саши, подавшись в сторону молодого человека. — Это Гриша, я тебе говорила о нем. Гриша, это моя сестра, Саша.

Ольга и Григорий мельком переглянулись. Это длилось меньше доли секунды, но их взгляд был так красноречив, что Саша невольно покосилась в сторону Глаши. Последняя стояла поодаль, украдкой наблюдая за всем происходящим и не вмешиваясь. Все же Оле надо быть осторожнее, подумала Саша.

— Григорий Бочкарев, — произнес молодой мужчина, принимая Сашину руку для поцелуя.

— Александра Бессонова, — Саша мельком взглянула на него и снова вся обратилась к Ольге. — Милая, мы приготовили для вас комнату, она совсем рядом с моей…

— Прошу тебя, — оборвала ее Ольга, обнимая за талию и поблескивающими глазами глядя на нее, — не обижайся, но мы снимем номера. Не люблю стеснять людей, тем более я не одна. Но мы будем видеться каждый день, обещай мне, — Ольга нежно чмокнула Сашу в щечку.

Саша не нашлась, что сказать. С одной стороны, ей так хотелось, чтобы Оля пожила в их доме, находясь совсем рядом, чего Саше так не хватало. Но с другой, она понимала, что присутствие Григория было не совсем уместным в доме Бессоновых. И о чем только Оля думала, когда поехала с ним! Но, очевидно, они совсем не могли друг без друга, а стало быть, остановка в гостинице являлась единственно верным решением. Правда, догадывалась Саша, Глаша быстро доложит все мужу и свекрови. Но она не хотела забивать голову этой ерундой. В конце концов, к ней приехала сестра, можно было бы и потерпеть некоторые ее странности.

Для встречи Ольги Саше любезно позволили воспользоваться фаэтоном. Правда, Виктор, узнав о ее беременности, готов был запереть ее дома на все месяцы до родов, считая, что беременной даме неприлично «бродить по городу», как он выразился. Но Саша, прибегнув с помощью слез к поддержке свекрови и Глаши, убедила его, что ей надо доучиться семестр, довести уроки, а уж потом видно будет. В итоге ей позволено было продолжить учебу и давать уроки, а, следовательно, выбираться на улицу.

Уже в фаэтоне Саша с нескрываемым удовольствием любовалась Олей. Как же она была хороша! Ольга сидела напротив, рядом с Григорием, иногда бросая весьма дерзкие взгляды в сторону Глаши, которая довольно смело разглядывала прибывших гостей. Пожалуй, хорошо, что они остановятся в гостинице, подумала Саша, заметив, как Глаша и Ольга обменивались неодобрительными взглядами. После парохода решили сначала отвезти гостей в гостиницу, а уже завтра, в воскресенье, встретиться и погулять. Куда пойти и как провести вместе день, Саша придумала еще задолго до Олиного приезда. Ей непременно хотелось сестре показать Казань, особенно Кремль и университет. Правда, она опасалась, что в присутствии Григория они не смогут толком поболтать, как, в общем-то, и в присутствии Виктора, если он решится ее сопровождать. А потому очень надеялась, что мужчины оставят их в покое.

Женщина взрослеет и набирается житейской мудрости быстро. Иначе нельзя. Бабья доля заставляет женщину приспосабливаться к разным обстоятельствам, где-то наступив на горло своей гордости, где-то вовремя прикусив язык. Желая задобрить мужа и добиться его разрешения встретиться свободно с сестрой, воспользовавшись их фаэтоном, Саша старалась быть нежной с ним ночью. Довольный Виктор благосклонно кивнул и бросил, засыпая:

— Теплее одевайтесь, и к трем будьте дома. Вам нужно беречь себя.

Следующий день выдался необычайно теплым и солнечным. Маковки православных церквей и месяцы мечетей были видны отовсюду с холмов большого города, пока еще не укутавшегося в зеленые меха деревьев. Воздух был свеж и прозрачен, фасады домов весело купались в лучах весеннего солнца. К радости Саши, Ольга тоже была без Григория. На вопрос Саши о нем она весело подмигнула и бросила:

— Нечего ему слушать наши женские сплетни.

Для начала, они съездили на территорию Кремля, полюбовавшись Благовещенским собором, приложились к мощам св. Гурия. Потом долго бродили вдоль кремлевских стен, любуясь на Спасскую башню и башню Сююмбике. Оглядывая достопримечательности, Ольга без конца делилась новостями.

Рассказала про Машу, которая в начале апреля родила дочку, назвав ее весьма символично Надеждой. Им с Асланом нужна была надежда, чтобы сохранить свой брак и осколки той любви, которую они едва не потеряли. К тому же, это было имя матери отца. Может, Маша так хотела заручиться и его поддержкой? — размышляла Саша.

Потом Оля долго рассказывала про Алешу, который перестал давать уроки и поступил в юридическую контору. При этом Ольга все удивлялась его излишней серьезности и уверяла, что Алеша непременно станет судьей. Саша улыбалась сестре, держа ее за локоть, и невольно соглашалась. Алеша в свои двадцать два был чрезвычайно серьезен.

Проходя мимо казарм и пехотного училища, Саша украдкой посматривала на место, где вот уже почти год нес службу Андрей. Прогоняя грустные мысли, Саша предложила поехать в Университет. Его ансамбль и особенно здание Анатомического театра вызывали особую гордость у Саши. Все-таки она такой путь проделала, чтобы стать его слушательницей! Саша с гордостью водила сестру меж корпусов, показывая здание библиотеки, дом Лобачевского, пытаясь произвести на Олю впечатление. Сестра слушала благосклонно, вежливо кивая головой, но Саша со смехом обнимала ее, понимая, что на Ольгу этот центр научной жизни Казани навевал скуку. С холма Университета была отчетливо видна колокольня Богоявленской церкви. И только, когда Саша, зная об Олином пристрастии к театру и опере, обмолвилась, что именно в этой церкви крестили Федора Шаляпина, Ольга воодушевилась и непременно захотела ее посетить.

Богоявленская колокольня, расположенная на Большой Проломной, удивительно приковывала взгляд. Выполненная из красного кирпича в псевдорусском стиле, который был особенно популярен во времена Александра III, она впечатляла своей высотой, будучи самой высокой постройкой Казани. Даже на Олю колокольня произвела впечатления. Она долго смотрела на нее, высоко закинув голову, изумляясь красоте и сложности кирпичного орнамента, придерживая рукой шляпку и периодически крестясь. Когда Саша предложила зайти, Оля с готовностью согласилась, хоть и шепнула ей со смехом на ухо:

— Может, посещение церквей смоет с меня пару десятков грешков?

Затем прошлись по лавкам и пассажам, где Оля совершенно неприлично сорила деньгами, повергая Сашу в крайнее смущение, к удовольствию зазывал и продавцов. Она то и дело примеряла на себя и Сашу расписные платки, тонкие шали, различные украшения, не важно, в каком стиле: русские, европейские, татарские. Потом пожурила Сашу за мешковатые платья, заявив, что они еще больше ее полнят, вместо того, чтобы скрывать ее округлившийся животик, и купила ей чудесную бархатную светло-зеленую тужурку с баской и несколько платьев в стиле «бочка». Примеряя их, Саша убедилась, что они зрительно заметно лучше скрадывали ее слегка раздавшуюся талию и животик за счет кроя. Потом, к ужасу Саши, Оля заметила роскошно оформленную витрину дамского белья г-жи Кригер и поволокла ее туда, говоря на ходу:

— Ты знаешь, в столице уже никто не носит эти ужасные корсеты. Тем более в положении. Некоторые ученые даже утверждают, что перетягивание корсетом может плохо отразиться на развитии малыша. Прогрессивные дамы в Европе и Америке уже давно отказались от этого варварства. Подумай о себе и малыше, — она насмешливо улыбнулась, заметив, как Саша сильно покраснела от этих слов, опустив глаза, неуверенно входя в просторный магазин, где там и тут стояли манекены в роскошных широкополых шляпах и кружевных пеньюарах и корсетах.

К ним навстречу мгновенно вышла хозяйка магазина — невысокая, весьма привлекательного вида немка средних лет в элегантном платье с высоко убранными волосами. Она быстро смекнула Олин настрой и принялась раскладывать на стеклянной витрине дамские чулки, подвязки, кружевные лифы, специальное белье для дам в положении и прочее и прочее. Словно две заговорщицы, они смотрели со снисхождением на смущенную Сашу и требовали от нее начать примерку.

— Эти лифы, мадам, вполне способны заменить корсет, — щебетала с легким немецким акцентом мадам Кригер. — Посмотрите, какой шелк, какое качество кружев! А как они держат форму. И не сковывают движений! Уверяю вас, отличный товар для дам, знающих себе цену!

Саша сильно смущалась, но, как ни упиралась, Оля все же купила ей пару лифов. И Саша недоумевала, куда бы она осмелилась такое надеть. Не перед Виктором же в них щеголять!

— Обещай, что будешь их носить, — ворковала Ольга, усаживаясь в фаэтон и насмешливо поглядывая на сестру.

— Куда же мне их носить? Да и муж… — Саша смущенно отвела взгляд в сторону.

— Господи! — всплеснула руками Ольга. — Да как можно учиться в Университете и быть такой дремучей одновременно, Саша?! Причем тут твой муж? Пусть он хотя бы пару часов походит в корсете, а потом устанавливает свои порядки, — от ее слов Саша невольно рассмеялась, представив Виктора в дамском корсете. А Оля, кивая ее смеху, добавила: — Я тебе советую попробовать, а потом ты и сама поймешь, что это намного удобнее.

Спорить с сестрой было бесполезно, и Саша покорно кивнула.

Утомленные покупками, коробки с которыми заняли добрую половину фаэтона, по озеру Кабан отправились на прогулочном кораблике в сторону Суконной слободы, поближе к Георгиевской. Фаэтон с Иваном отправили домой. Во время прогулки по озеру Сашу укачало и стошнило, ко всеобщему смущению, но Ольга была Ольгой. Она гордо держала Сашу за руку, демонстрируя всем своим видом, как она счастлива и горда, что сестра ее в интересном положении. Ее вид вынуждал смолкнуть злые языки пассажиров кораблика, которые, Саша явно это чувствовала, осуждали присутствие в публичном месте беременной дамы. Затем они отправились в маленький европейский ресторан на Георгиевской, потому что Ольга умирала с голоду. Саше после прогулки есть не хотелось вовсе.

Ресторанчик располагался на втором этаже доходного дома, высокими окнами выходя на оживленную улицу, по которой, весело звеня, проносились трамваи. Чуть поодаль виднелись купола старообрядческой церкви, едва различимой за густыми деревьями, на которых уже кое-где раскрылись почки, от чего в воздухе витал потрясающий аромат весны.

Оказавшись в ресторане и сняв свое манто, Ольга предстала во всей красе. Выглядела она потрясающе: смелый брючный костюм в черно-белую широкую полоску и огромная черная шляпа с большим пером приковывали к ней взгляды всех, кто сидел в ресторане. Саша видела такие костюмы в модных журналах, но на Ольге здесь в Казани он смотрелся просто невероятно. Что-то дерзкое и волнующее было в этих красивых брюках, весьма откровенно подчеркивавших ее округлые бедра и острую коленку закинутой ноги. Глубокий у-образный вырез пиджака, под которым красовалась изящная тонкая шелковая блуза, открыто демонстрировал революционность Олиных взглядов, давно отказавшуюся от корсета. Ее грудь была пышна, но не выглядела однородным валиком, а отчетливо возвышалась двумя округлыми колыхающимися холмами, что невероятно смущало Сашу, в чьем гардеробе теперь тоже появились эти провокационные лифы. А что уж говорить про господина в сером костюме, который сидел за соседним столом прямо напротив Оли? Сестра будто не замечала взглядов, которые то и дело устремлялись к ней. Саша видела, как господин напротив постоянно вытирал свою лысину платочком, бросая украдкой на Олю влажные взгляды. Наверное, Ольга к этому привыкла, потому что вела себя совершенно естественно, сидя с прямой спиной, закинув нога на ногу, и весьма грациозно отправляла вилкой салат в рот, с любопытством наблюдая за Сашей и продолжая делиться новостями.

Саша была похожа на серую мышку рядом с красавицей сестрой в своем скромном светло-сером платье, скинув шерстяную накидку. И не решалась убрать платок, которым старалась прикрыть округлившийся животик. Перед ней тоже стояла тарелка с салатом и тарталетка с курицей и сыром, но Саша не спешила есть, боясь очередного приступа тошноты.

— У меня есть еще одна потрясающая новость, — прощебетала Ольга, слегка подаваясь вперед и заговорщически подмигнув Саше. — Похоже, этот год будет очень богат на события, а? Наш Мурат обручился со своей пассией. Та-дам! Представляешь? — она тихо рассмеялась, когда Саша удивленно вскинула на нее глаза. — Представляешь, в каком бешенстве отец? А все потому, что дама эта, я навела справки, та еще… м-мм… жрица любви, — Ольга прыснула со смеху, заметив, как Саша вспыхнула от этих слов и потупила глаза. — Во дает! Замужняя дама, а краснеет, будто весталка! А Мурат-то наш, весь такой патриархальный, весь такой за честь и традиции, а сам? — Ольга снова рассмеялась. — Это просто лишний раз доказывает, что все мужчины — кобели, — она сказала это довольно громко, от чего господин за соседним столом замер, сильно краснея и низко опустив голову. Оля же, как ни в чем ни, бывало, продолжала: — Все красиво говорят, а на деле им всем нужно только одно, — она насмешливо смотрела на Сашу и кивала, соглашаясь сама с собой.

От Олиных слов Саше было неловко. Ее небольшой жизненный опыт, а тем более отношения с Андреем, демонстрировал как раз другое. Но с опытом Ольги Саше вряд ли можно было тягаться. Поэтому она лишь смущенно спросила:

— Кто же это дама? И откуда она взялась? Кажется, ты говорила, что она певица?

— Да, поет и в театре играет. Маша сказала, что видела с ней картину в кино. Имя у нее весьма водевильное — Рита Доррис. Слышала?

От изумления Саша вскинула брови, во все глаза глядя на Ольгу.

— Что? — удивилась Ольга, пригубив вино. — Ты ее знаешь?

Саша, не в силах скрыть удивление, кивнула.

— Так, чуть-чуть…

— О? Интересно, откуда? — Ольга с нескрываемым любопытством подалась вперед, испытующе глядя на Сашу. — И-и-иии? Что думаешь?

— Мы… Я познакомилась с ней на Тихорецкой, по дороге в Царицын, — Саша сильно вспыхнула, отворачиваясь. — Вообще-то, она знакомая… Никиты Васильевича…

— Никиты Васильевича? Шацкого, что ли? Знакомая? Вот как? — Ольга сыпала удивленными вопросами, насмешливо прищурившись и не спуская с Саши глаз. — Так-так-так, дорогая, воспоминания о ней или о Шацком так заставили тебя смутиться?

Саша вскинула на Ольгу глаза и, чувствуя, что еще сильнее краснеет, слишком поспешно покачала головой. Однако, эта новость почему-то и, правда, вызывала странные чувства. Воспоминание об этой женщине и о ее связи с Никитой порождали обостренную неприязнь. И что Мурат мог в ней найти?

— О, похоже, что-то в ней есть, — усмехнулась Ольга, насмешливо наблюдая за Сашей.

Сглотнув и пытаясь придать себе равнодушный вид, Саша пожала плечами и произнесла:

— Не знаю. Кажется, ты права, она чересчур опытна…

— Можешь не продолжать, — Ольга расхохоталась, забавляясь Сашиному смущению. — Думаю, что мы с ней похожи, не правда ли?

Саша удивленно вскинула на сестру глаза.

— Пожалуй… Но самую малость, — поспешно добавила, чтобы не обидеть Ольгу.

— Ой, не хитри, — Ольга усмехнулась и откинулась на спинку стула. — Да, жизнь не лишена иронии. Мурат всю жизнь меня осуждал и считал бесстыжей, а в итоге выбрал себе невесту, похожую на меня. Забавно!

— Так они точно обручились? То есть дело идет к свадьбе?

— Да, — она насмешливо посмотрела на сестру и довольно уверенно заявила: — Судя по словам мамы, Мурат безумно влюблен. Если так, то выпьем за братишку, сестрица, — она приподняла бокал с белым вином и слегка коснулась стакана с водой для Саши. — С другой стороны, Мурату давно пора остепениться. Может, его отношение ко мне тоже изменится, а?

Саша улыбнулась и, желая сменить тему, произнесла:

— Надеюсь, они будут счастливы. Прошу, расскажи об отце. Как он? Мне кажется, он меня никогда не простит.

Ее вопрос заставил Ольгу снова насмешливо усмехнуться и покачать головой.

— Ну, знаешь, такую дерзость — два побега — не каждый сможет простить, — она тронула Сашу за подбородок. — Выше нос, дорогая. Твой побег для всех был шоком, что уж говорить про отца? Не кори себя. Думаю, теперь, когда ты действительно учишься, когда ты вышла замуж, и муж твой из приличной семьи, он успокоится. Дай ему время…

Саша вскинула глаза на сестру, чувствуя, как наворачиваются слезы.

— Так, не вздумай расплакаться, — скомандовала Ольга. — Как говорит Маша, во время беременности нельзя хандрить, а то изжога и всякие рези не заставят себя ждать. Все наладится. Отец ведь не железный. Да и мама постоянно на него пытается повлиять. Вот увидишь, к твоему дню рождения оттает, я уверена.

Саша обхватила Олину ладонь своей рукой и благодарно ей улыбнулась.

— Спасибо, Оля. Я так рада, что ты приехала. Ты не представляешь, как я соскучилась по всем… Папа… — Саша отвела взгляд в сторону и с грустью добавила: — Мне ничего не надо от него, только бы он не держал на меня обиду.

— Ну, знаешь, — возмутилась Ольга. — Вообще-то ты его дочь. И имеешь право на приданное. Мне неприятна сама мысль, что ты на птичьих правах живешь в доме мужа.

— Вообще-то я даю уроки и…

— Саша! — Ольга всплеснула своими красивыми руками. — Это все хорошо, но скоро ты не сможешь давать уроки. И поверь мне, мужчины очень хорошо умеют считать, во сколько им обходится женщина, какой бы любимой она ни была.

Саша невольно вспомнила запрет Виктора на театры и с грустью вынуждена была согласиться.

— Я понимаю, — произнесла она, снова краснея под внимательным взглядом сестры. — Я откладываю помаленьку. И подала ходатайство в ректорат, чтобы меня перевели на казенное обучение за хорошую учебу.

Ольга пару раз кивнула, скрестив руки на груди, скептически глядя на Сашу.

— Ты всерьез думаешь, что сможешь закончить учебу? Как ты будешь совмещать университет и хлопоты с малышом, Саша?

Саша вздохнула и долгим взглядом посмотрела на сестру.

— У меня не будет другого шанса выучиться. Если я сейчас брошу, я уже никогда к этому не вернусь, — эти слова она произнесла тихо, слегка дрогнувшим голосом, понимая, что впервые сама себе призналась в этом страхе, который всеми силами гнала от себя. Ведь Университет был единственным, что ей действительно удалось осуществить, а потому у нее не было ни малейшего права струсить и бросить его.

Ольга подалась чуть вперед и взяла Сашу за руку.

— Ты права, бросать то, ради чего ты проделала такой путь, глупо. Я не перестаю тобой восхищаться, Сашка! Уверена, что тебя переведут на казенное место. Но с отцом я тоже поговорю. В конце концов, ты носишь под сердцем его внука. Он не может быть таким упрямым ослом!

Саша с любовью смотрела на Ольгу.

— Ты мне очень помогала всю зиму. Да вот и сейчас приехала, чтобы помочь. Спасибо, Оля. Но не дави на отца. Я не хочу, чтобы он думал, что я нуждаюсь… Мне неловко…

— Ох, уж эта наша Ашаевская гордость. Наш великий и могучий дедуля явно бы нами гордился, какие мы все гордецы. Вот поэтому с отцом должна поговорить я. Кому же мне еще помогать? — она усмехнулась, снова откидываясь на спинку стула и поднимая бокал. — К тому же, я все равно хотела съездить к маме. Гриша говорил, что у него какие-то дела намечаются в Баку.

Саша вскинула на Олю глаза и тревожно спросила:

— Ты хочешь поехать к родителям с… Григорием?

Ольга усмехнулась, кокетливо покрутив бокал с вином в руке, и с вызовом спросила:

— А что? — и заметив, как Саша вспыхнула и уже приготовилась что-то сказать, дерзко произнесла: — Я больше не хочу приносить себя в жертву чьему-то мнению и амбициям. Я выполнила свою миссию: благодаря моей юности и девственности наш папочка и мой муженек заключили неплохую сделку и заработали на этом ни одну сотню тысяч рублей. Кажется, я сполна заплатила за свое желание быть счастливой, а?

— Но Оля, а мама? — Саша мягко взяла Ольгу за руку. — Что скажет она?

Ольга кисло улыбнулась, отворачиваясь в сторону, и молчала пару секунд. Вдруг в упор посмотрела на Сашу и, подавшись вперед, с вызовом спросила:

— А ты, когда сбежала, много о ней думала? — от этих слов Саша густо покраснела, опустив глаза. — То-то же! Ты знаешь, я очень люблю маму. Но именно люблю, а не преклоняюсь перед ней. Я знаю, что она слишком зависит от отца, что она так воспитана и прочее. Я давно простила ее за это. Но я уверена, что ей стоило бы больше думать о нашем счастье, а не о том, что скажет отец. Я считаю, что ни одна мать не вправе лишать своих дочерей личного счастья. А меня она лишила этого. Так что, — Ольга снова откинулась на спинку стула, — у меня есть кое-какое право отправиться в Майское с Гришей. Мне даже интересно, что будет. Что они меня прогонят взашей, что ли? Или вымажут в дегте и голую погонят по Мардакянам? — она усмехнулась. — Коли уж Пурталес и не пикнет, потому что знает, подлец, что всю жизнь мне испортил, матушка с отцом и вовсе не смеют меня поучать.

Саша видела, с какой обидой Ольга это произнесла. Глядя на нее, она в который раз нутром почувствовала всю безысходность Олиной жизни. А ведь именно разговор с ней тогда ночью в Майском убедил ее, что за свое счастье стоит бороться. Только ее борьба закончилась полным крахом. Саша подняла стакан с водой и пригубила, с грустью вспомнив Андрея и все, что пережила за эту зиму. Подавшись вперед, Саша крепче сжала Олину руку и сказала:

— Я тебя очень люблю, Оля. Прости, я не смею тебя судить. Спасибо, что ты здесь и сейчас сидишь со мной. И честно сказать, от того, кто ночует в твоей постели, я не перестаю тебя любить. Наверное, ты права. Каждый из нас платит свою цену за счастье.

Ольга усмехнулась, потрепав Сашу по щеке.

— Главное, чтобы эта цена была нам по силам.

— Знаешь, я бы хотела, чтобы вы с Григорием отужинали у нас завтра. Я была бы счастлива, — заявила вдруг Саша решительно, прекрасно понимая, что Виктору это может не понравиться.

Ольга подняла удивленно брови, пригубив вино.

— Ну, ты-то, может, и будешь рада, а вот твоя новая семья, возможно, удивится моему Грише. Это неосмотрительно, сестра. Я вольна жить так, как хочу, и мне плевать на пересуды. А вот тебя, дорогая, я не хочу компрометировать. Ты живешь в доме его родителей, пожалуй, с этим придется считаться. Одна я не поеду. А с Гришей неприлично. Спасибо за приглашение, но это лишнее.

— Ах, Оля, — Саша вскинула на нее глаза и решительно произнесла: — В доме Бессоновых так отчаянно тоскливо, ты бы украсила собой наш дом! И потом, все мы не без греха. Кто посмеет тебя осуждать? Прошу, приезжайте вдвоем, кто знает, когда нам еще удастся свидеться? — твердо заявила Саша, отчаянно надеясь, что один ужин в компании сестры и ее любовника не приведет к беде в доме Бессоновых.

— Все не без греха? — Ольга с насмешкой посмотрела на Сашу и снисходительно спросила: — Что ты знаешь о грехе, милая моя? Если не считать твой побег, то в твоей жизни все так правильно, все, как положено. Ты — замужняя дама, молодой, наверняка, любимый муж. Ждешь от него ребенка, приличная семья. Право слово, в твоей жизни все, как по инструкции. В отличие, от моей, — она усмехнулась, отводя взгляд в сторону, не заметив, как с ее словами Саша тоскливо прикусила губу. Тем временем Ольга вдруг склонилась к ней и пылко добавила: — Но, знаешь, за свой грех я готова заплатить всем, даже гарантированным местечком в аду. Мне плевать, ей-богу! Я только сейчас поняла, каково это, когда любишь сама! Гриша мне открыл такую меня, которую я и не знала. Могу ли я отказаться от него? Нет! Проще лишиться руки, или ноги, или вырвать сердце! Скажи, что ты меня понимаешь, сестра.

Под ее испытующим проницательным взглядом Саша невольно вспыхнула. Не хотелось, чтобы Ольга усомнилась в ее счастье. Не хотелось жалости к себе. Не хотелось показывать, как кричало и бесновалось от тоски ее сердце. Однако, на мгновенье, очевидно, совершенно сойдя с ума, Саша явственно ощутила знакомый запах — смесь одеколона и табака, от этого странные мурашки поползли по телу. Отгоняя так не кстати всплывшие ощущения, она отчетливо почувствовала, как что-то тоскливо заскулило внутри при мысли о муже, и об Андрее. И продолжала смотреть на сестру, с трудом удерживаясь от того, чтобы отвести глаза. И почему-то ладошки ее вспотели, и пальцы в тонких перчатках нервно дрогнули. Чтобы скрыть это, Саша взяла вилку, будто решив, наконец, поесть.

— Вполне, — проронила тихо Саша, переведя взгляд на салат.

— Вполне?! — разочарованно протянула Ольга и покачала головой. — И все? Я вообще-то рассчитывала на кое-какие пикантные подробности о том, как вы познакомились, где впервые поцеловались! Эй, где в твоих словах страсть, сестренка? — и так как Саша лишь сильнее склонилась над тарелкой, явно не желая, чтобы сестра разглядела ее пунцово алеющие щеки и тревожный блеск в глазах, Ольга тронула ее за ладонь. — Эй, детка, ты смущена? Но вы ведь… целуетесь? Только не говори, что исповедуешься каждый раз, как пошалите с мужем? — и она насмешливо рассмеялась, испытующе глядя на нее.

Под ее взглядом Саша резко отвернулась в сторону, чувствуя, как внутри все сильнее заволновалось, непонятно от чего. И хотелось уйти, спрятаться от Олиных глаз, от самой себя, ругая за то, что не могла с собой справиться. И только произнесла, вновь испытывая страшную вину за свое предательство:

— Страсть — это искушение, она превращает нас в рабов, заставляя терять разум…

— Что? — усмехнулась Ольга, качая головой, не спуская с нее глаз, и вдруг насмешливо сказала, откидываясь на спинку стула: — Ты, правда, так считаешь? Ну, знаешь, если это грех, то нет ничего слаще его. Ты еще слишком юна, возможно, ты слишком усердно училась в Тифлисе, раз веришь в эту чушь. Страсть восхитительна, детка! — она снисходительно усмехнулась, пригубив вино, не заметив, как Саша сильнее сжала вилку и закинула нога на ногу под столом, желая подавить всеми силами так не кстати возникавшие воспоминания, которые словно вспышки мелькали перед ней от Олиных слов. Ольга же горячо продолжала, отпивая вино, совершенно не замечая, какое смятение чувств вызывали ее слова в Саше: — Просто ты не знаешь тоски, когда от одиночества хочется на стену лезть, когда боишься своих собственных желаний. Я вот знаю, и уже не боюсь. Я знаю, каково это жить с нелюбимым человеком, каково это засыпать в постели с тем, кто тебе не нужен, каково это искать утешения в случайных связях. И знаешь что? Так не должно быть! Это предательство по отношению к самой себе! Должно тянуть, неистово, неодолимо, сметая все на своем пути, когда смотришь на него, и дух захватывает от мысли — вот он, единственный! Ты знаешь, в его руках я перестаю существовать как Я, а становлюсь с ним единым МЫ! И можешь хоть что говорить, я на все скажу, что это чушь. Грех, говоришь? Чушь! Рабство? Чушь! Твой муж молод. Спишу на его неопытность, что он не смог разгадать твои тайны, — с этими словами она снисходительно усмехнулась, подаваясь вперед, и насмешливо добавила: — Пожалуй, мне бы хотелось посмотреть на него. А тебе скажу: не надо стыдиться своих желаний и чувств, Саша! Согласись, ведь, если бы это было грехом, Господь не сделал бы нас такими. А Он сознательно наделил нас этими чувствами. Если все дело в деторождении, к чему же тогда этот восторг? Я думаю, что это скрепа, высший пик доверия, когда двое становятся единым целым. Думаешь ли ты в это время о Шекспире или о святых мучениках? Чушь! Ты думаешь в этот миг о том, что никогда этого не чувствовала, что тебе открылась другая реальность, другой мир и другая ты! Разве можно назвать это грехом? Разве можно это испытать с любым? Чушь! Это высший дар, это вершина счастья! Пусть мне придется за это гореть в аду. Я уверена, что только ради этого и стоит жить!

Они смотрели друг на друга несколько секунд, и у обеих щеки пылали. Ольга сжимала Сашину ладонь, слишком внимательно вглядываясь в ее глаза. А Саша всеми силами пыталась подавить в себе назойливые воспоминания, досадуя на то, что сестра вообще завела весь этот разговор. И невольно накрыла ладонью свой животик, который слишком явно выпирал теперь сквозь тонкое светло-серое платье. Скрепа? Сглотнула, желая сменить тему, выбросить из памяти все то, что таким жаром выжигало ей душу все эти месяцы, когда стоило только на мгновение, на долю секунды отвлечься, как темная рождественская ночь возникала перед глазами.

Встряхнув головой, прогоняя все эти мысли и ощущения, Саша поддела вилкой огурец и отправила в рот. А потом, желая сменить тему, как можно беззаботнее сказала:

— Что ж, возможно, в чем-то ты и права. Я только познаю азы брака. Рада, что ты тоже нашла свою любовь, — Саша нарочно сильнее произнесла слово «тоже», не желая заронить в сестре и капли сомнения на свой счет, и попыталась беззаботно улыбнуться Ольге. Но улыбка получилась вымученной, грустной.

Как на грех, Ольга, видимо, что-то заметила и снова удивленно приподняла брови и пристально посмотрела на сестру.

— Что-то не так, — она подалась чуть вперед, беря Сашу за подбородок и пытаясь заглянуть в ее глаза. — Ты меня пугаешь… Кажется, у тебя появились новые тайны, Саша?

— С чего ты взяла? У меня все в порядке, — поспешила заверить Саша, чувствуя, как щеки опять заалели под Олиным взглядом, ругая себя за то, что так и не научилась скрывать свои переживания. И быстро добавила: — Что же за дела у твоего Григория? Зачем ему в Баку? Он бывал в Казани?

Ольга насмешливо наблюдала за Сашей несколько секунд, потом снова откинулась на спинку стула, выпустив ее лицо, и, покручивая бокал с вином, довольно холодно произнесла:

— Нет, сестра, так дело не пойдет. Я столько сил потратила на дорогу к тебе, а ты от меня что-то скрываешь. Выкладывай.

— Да мне нечего выкладывать, — начала быстро Саша, пытаясь убедить Ольгу, но это было бесполезно. Сестра сидела с проницательным взглядом и терпеливо ждала. — Оля, прошу тебя. Все в порядке, я ничего не скрываю. Все, как у всех.

— Как ты неумело врешь, — произнесла Ольга и подалась вперед, беря Сашу за руку. — Я нутром чувствую, что что-то не так. Например, я удивлена, что ты приехала без мужа. И вчера на пристань, и сегодня. Вообще-то ты дама в интересном положении. Что происходит? Или дело в другом?

Саша сжала Олины пальчики в перчатке и, глядя ей в самые глаза, как можно тверже произнесла:

— В моей жизни нет ничего особенного. Муж слишком занят на своем заводе. Да и мне хотелось провести этот день только с тобой. Поверь, у меня все хорошо.

Они несколько секунд смотрели в упор друг на друга. Наконец, Ольга вскинула голову и произнесла, продолжая внимательно наблюдать за сестрой:

— Хорошо. Решено, мы приедем завтра. В конце концов, я сгораю от любопытства, так хочу познакомиться с твоим мужем. Надеюсь, у тебя не будет проблем из-за меня.

Почему-то ее решительный вид заставил Сашу сильнее занервничать, но она лишь с досадой закусила губу.

После обеда времени оставалось совсем немного до возвращения домой. Хотелось еще погулять и поболтать. Ольга много рассказывала о Грише, удивляя Сашу его взглядами на брак и семью, добавив щекотливых подробностей о его попытке ограбить их однажды ночью. На изумленный взгляд Саши она только расхохоталась и счастливо ее обняла. Было видно, что Оля была отчаянно влюблена. Это и радовало, и беспокоило Сашу. Но стоило ей заикнуться о его тайных делах, Ольга пожимала плечами и говорила:

— Мне плевать! Даже если он убийца и душегуб, я закрою на это глаза. Пусть моя душа будет гореть в аду, но я не откажусь от своего счастья. Я слишком долго его ждала.

Саша смотрела на сестру, сидя на скамейке в парке, и прекрасно понимала, о чем она. Счастье. Это то, ради чего каждый из нас готов переступить через многое. И каждый платит свою цену.

4.4.

Узнав от Саши о приглашении сестры на ужин, Виктор сначала недовольно что-то буркнул, но потом согласно кивнул и велел Глаше закупить все необходимое, чтобы достойно встретить Ольгу Пурталес. Почему-то Саша была уверенна, что двигало им вовсе не гостеприимство, а скорее любопытство. При этом она остереглась говорить о Григории, а потому сильно нервничала, боясь представить, как муж отреагирует на его появление. Ночью Саша сказалась сильно уставшей после долгой прогулки с Олей, от чего Виктор недовольно перевалился на свою половину кровати и с упреком бросил в Сашину сторону:

— От этих прогулок вы не в состоянии выполнять свои прямые обязанности. Вам давно уже пора выбросить все эти глупости и дома сидеть, рукоделием заниматься.

Саша лежала на другом краю постели, глядя в сторону окна, и молчала. Только бы он быстрее заснул. Однако раздосадованный и недовольный Виктор долго ворочался, тяжело вздыхал, очевидно, желая вызвать в ней чувство вины. Но Саша притворилась спящей. Это был лучший способ избежать близости с ним, к которому она частенько прибегала.

На следующий день Саша пораньше отпросилась у Ирины Маниловны, чтобы помочь Глаше на кухне к ужину и намереваясь зайти за мороженым. В Казани делали потрясающее мороженое, и Саша в компании своих подруг-курсисток особенно пристрастилась к этому лакомству с наступлением весны. Сунув коробку с лакомством в ледник, Саша быстро вымыла руки и направилась на кухню помогать экономке, чтобы достойно встретить сестру.

Здесь, в царстве жара и готовящихся блюд, уже вовсю томилось азу, на столе стояла тарелка с принесенной из кладовой тутырмой, которую Глаша намеревалась пожарить перед приходом гостей. В духовом шкафу что-то шумно запекалось, от чего фруктовый аромат разносился по всему дому.

— А там что? — с любопытством спросила Саша, пытаясь умыкнуть из-под бдительного взгляда Глаши кусочек соленого сыра с тарелки.

— А там губадья печется. Надеюсь, все получится, а то сухофрукты перебирала-перебирала, вдруг где косточку пропущу… Ах, вы моя милая, голодная. Дитятку-то кормить надо. Садитесь прям тут, я вас быстро накормлю, — она суетливо открыла крышку с большого казана, где томилось уже на протяжении нескольких часов азу с говядиной, и, почерпнув большим черпаком, наложила в глубокую тарелку с темно-синим орнаментом. Аромат томленых овощей и мяса вызвал приятное волнение в животе. Страсть как хотелось есть!

Жуя ржаной хлеб и черпая ложкой азу, Саша с интересом наблюдала за Глашей, которая проворно справлялась на кухне без помощников, чем вызывала настоящее восхищение. На Глаше держался весь дом, и она была практически членом семьи. Она быстро нарезала вареный картофель, потом рубила отварное мясо, потом все это смешивала, приправляя специями и пробуя на вкус с деревянной лопатки. Тут же на столе подходило тесто. Саша догадалась, что еще одним блюдом должен был стать зур-бэлиш. Глаша готовила отменно, особенно татарские блюда, рассекая по кухне как корабль в море, при этом деловито говорила:

— Барыня хотели спуститься, на сестру вашу поглядеть. Все же гостья. Так что надо постараться, не осрамиться. Сестра-то ваша, вон какая, настоящая барыня. Красивая, богатая. Небось, мои блюда ей похлебкой покажутся, а? — она насмешливо взглянула на Сашу.

Саша улыбнулась и, отправляя очередную порцию азу в рот, проговорила:

— Глупости. Ольга, конечно, любит роскошь и наряды там всякие, но она не из чванливых. Не переживай.

— А я и не переживаю, — Глаша принялась с силой вымешивать тесто, от чего мучная пыль кое-где резко вздымалась вверх и плавно оседала на стол. — Это вам надо переживать, а мне-то что?

— Мне? — Саша удивленно посмотрела на нее.

— Вам, — Глаша едва заметно усмехнулась и вознесла глаза к небу. — Она же со своим… прости-господи… приедет. Мужу-то вашему вряд ли это понравится. В этом доме распутство не в почете.

Саша ярко вспыхнула и невольно отвела взгляд. Слова Глаши были неприятны и обидны. Однако, невольно вспомнив наставления учителей в Институте о том, что нельзя позволять слугам судачить про господ, Саша выпрямилась и довольно сдержанно произнесла:

— По-моему, ты забываешься. Грехи должны волновать в первую очередь самого грешника, а не нас с тобой. Мой муж, видно, самый счастливый, раз у него нет грехов, — с этими словами Глаша обернулась к ней, и они несколько секунд смотрели друг на друга. Саша выдержала ее взгляд, удовлетворенно наблюдая за тем, как Глаша отвернулась первой и сдержанно бросила:

— У всех есть грехи. Просто кто-то их не выпячивает. Бог ей судья.

— Вот-вот, Бог и рассудит. Она моя сестра. И я очень ее люблю.

Вечером за ужином Саша сидела рядом с Анисьей Викторовной напротив мужа, рядом с ним сидела Ольга и Григорий. Андрея не было, и Саша была уверена, что он нарочно задержался на службе, опасаясь каким-то образом выдать свое знакомство с Сашиной семьей. Так было лучше, говорила она себе, хотя всем сердцем хотела, чтобы он был рядом. Виктор был сдержан и немногословен. Правда, он с некоторым недоумением взглянул на Григория, когда Ольга Павловна вошла и, слегка поклонившись, показывая рукой на своего спутника, спокойно произнесла:

— Григорий Иванович, добрый друг нашей семьи.

Виктор сдержанно подал ему руку, но в целом держался как вполне гостеприимный хозяин. Ольга, к удивлению, была одета эффектно, но весьма прилично. Новое нежно-розовое платье-бочка с высоким воротником чудесно подчеркивало ее формы, но было весьма целомудренным, без излишеств. Поверх него было надето приятного серого оттенка манто с меховой опушкой, которое Оля грациозно сняла и подала Глаше, невольно встретившись с ней уже знакомым Саше насмешливым взглядом. Под прицелом Глашиных глаз, Ольга демонстративно взяла Григория под руку, проходя мимо. Сам Григорий выглядел напряженным. Саша наблюдала за ним, отметив, что даже дорогой костюм из хорошей темно-серой ткани, пошитый на заказ, не мог скрыть угловатости и напряжения молодого человека. Он явно не часто был в обществе, а может, и вовсе не бывал. Когда Ольга взяла его под руку, он бросил на нее хмурый взгляд и, ничего не говоря, последовал за ней в столовую. Во время ужина он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Саша видела, как Ольга несколько раз склоняла к нему голову, явно желая его поддержать, от чего Григорий раздраженно отворачивался, а желваки заметно бегали на его лице. Сестра тревожно переводила взгляд на свои руки и с досадой кусала губы. Саше почему-то было неловко за него. И только Анисья Викторовна ничего не замечала и была особенно весела и просто очарована Ольгой. Она не сводила с нее глаз и пару раз в восхищении произнесла:

— Да, южное солнце и море располагают к рождению удивительно красивых людей.

Саша сидела рядом со свекровью, стараясь поддержать ее во время трапезы и помочь в случае необходимости, заметив, что Виктор, сидевший напротив, без конца бросал на нее недовольные взгляды.

— Ольга Павловна, вы надолго в Казани? Весной наш город особенно красив, — Анисья Викторовна с трудом справлялась с вилкой, от чего еда постоянно падала в тарелку. Не говоря ни слова, Саша склонилась к свекрови и быстрыми движениями нарезала ей на маленькие кусочки тутырму. Анисья с улыбкой погладила ее по руке и принялась неуверенными дрожащими руками поддевать кусочки вилкой, отправляя их в рот и глядя на гостью.

— Да, Казань, и правда, очень красива, — кивнула Ольга, с трудом выдерживая взгляд Анисьи Викторовны. Саша помнила, как и она сама в первое время не могла смотреть на эту измученную болезнью женщину. Отведя взгляд на Сашу, Оля добавила: — Но мы ненадолго. Скоро приезжает моя… падчерица из столицы. Мы много лет ее не видели. Для нас это большое событие.

— Правда? Бетси приезжает? — Саша с удивлением смотрела на Ольгу. — Когда же? Она, наверное, очень выросла?

— Да, ей уже восемнадцать, — еле заметное раздражение почудилось Саше в словах Ольги, которая тем временем едва заметно взглянула на Григория. На него тоже было неловко смотреть: он явно скучал и ковырялся вилкой в тарелке, не решаясь взяться за сервировочный нож. — Она закончила Смольный институт и собирается домой. Должна прибыть в конце мая.

— Я совсем ее не помню. А ведь мы одного возраста, — произнесла Саша. — Какие же у нее планы? Будет учиться дальше?

— Вы думаете, всем барышням непременно хочется учиться? — вставил Виктор и бросил на нее хмурый взгляд. — Наверняка, у нее другие интересы.

Ольга покосилась на Сашиного мужа и, пожав плечами, отозвалась:

— Честно сказать, я даже не представляю, чего она хочет и что из нее выросло. Ее отправили в институт в девять лет. Ей уготовано хорошее приданное, а отец ее озабочен поиском подходящей партии. Классика жанра, правда, сестра? — они обменялись с Сашей взглядами. — Надеюсь, что ей достанется хороший и любящий муж, как и вы, Виктор Андреевич, — и она с любезной улыбкой посмотрела на Виктора, при этом сверля его пристальным взглядом. От ее любезности Виктор сильно покраснел, опуская глаза. Саша с трудом сдержала улыбку, отвернувшись в сторону.

— Да, наш Витя хороший муж, — с удовольствием подхватила Анисья Викторовна, не заметив никакого подвоха в Олиных словах, любуясь сыном. — Он ведь, Ольга Павловна, весь завод держит под своим контролем. Все работает и работает. Думаю, Александра за это его и полюбила. Правда, они чудесная пара? — она ласково смотрела своими бесцветными словно рыбьими глазами на Ольгу, с трудом держа спину, отчего все ниже и ниже пригибалась к столу.

— Да, пожалуй, — сухо проговорила Ольга, отводя взгляд от ее впалых щек и сморщенных губ на свою тарелку. Рядом с этой измученной женщиной даже неловко было быть красивой и молодой.

— Скоро еще внучата пойдут, я с нетерпением жду, — не унималась тем временем Анисья Викторовна, слегка склонившись к Саше, которая невольно бросила взгляд на мужа, чувствуя, как легкий румянец выступил на щеках от слов свекрови.

Виктор странно хмыкнул и в упор посмотрел на Ольгу.

— Истинное предназначение женщины вовсе не учеба, а дети и семья, вы согласны? Но Александра Павловна так упряма, никак не хочет бросить свои уроки и университет. Уверен, что вы сможете на нее повлиять. В конце концов, скоро рожать, а она все водится со своими никчемными курсистками, у которых ни мужей, ни детей.

Саша почувствовала, как возмущение огнем заливает ее щеки. Она в упор смотрела на мужа, надеясь, что под ее взглядом он замолчит и перестанет позорить ее при всех. Но Виктор словно не замечал ее взгляда. Ольга наблюдала за всем этим со стоическим спокойствием, пытаясь держать себя в руках, но вилка в ее руке пару раз дрогнула. Переведя взгляд с Саши на Виктора, она произнесла весьма дружелюбно, и только глаза ее были холодны:

— Мне кажется, дорогой Виктор Андреевич, что Александра вам и приглянулась своим мировоззрением и отчаянной смелостью. Зачем же вы сейчас хотите ее переделать?

На его бесцветном и рыхлом лице выступили красные пятна. Он напряженно смотрел на Ольгу, потом перевел взгляд на Сашу и бросил раздраженно:

— Я не против учебы, но уроки? Скажите, какая необходимость давать уроки, если я могу полностью вас обеспечить? А вы ездите к чужим детям в вашем положении. Есть же приличия, в конце концов.

— А, по-вашему, ребенок под сердцем — это срам? — не удержалась Ольга, с болью заметив, как Саша опустила руки на колени и потупила глаза под раздраженным взглядом мужа, никак не возражая.

Виктор возмущенно перевел взгляд на Ольгу, пытаясь подобрать слова, что давалось ему с трудом под прицелом Олиных глаз. В это время вмешалась Анисья Викторовна и ласково произнесла своим скрипучим голосом:

— Витюша, Виктор, сын мой, не надо так из-за этого переживать. Александра, я уверена, никому не демонстрирует свое положение. В доме Пашиевых редко кто бывает, чтобы из-за этого переживать. Наша милая Александра благоразумная девушка, правда, дорогая моя? — с этими словами она положила свою слабую руку на Сашину ладонь, с любовью глядя на сына, желая задобрить его. Как была холодна и невесома ее рука! Саша сжала пальцы свекрови и с благодарностью посмотрела на нее.

— Я просто хочу, чтобы моя беременная жена была в безопасности. Мало ли опасностей в городе? — пробормотал он, чувствуя, что и от матери нет поддержки.

— Вы совершенно правы, Виктор Андреевич. Безопасность вашей жены должна вас волновать в первую очередь. Но, что же делать, если мужчины так часто заняты своей работой, что и сопровождать супругу не получается? — произнесла мягко Ольга, явно этим намекая на то, что он не счел нужным сопровождать Сашу встречать их на пристани.

Виктор пунцово покраснел, нервно взглянув на Ольгу, затем на Сашу и на мать. А Ольга хотела еще что-то сказать, но Саша сильно толкнула ее ногой под столом. Ольга вздрогнула и, встретившись с ней глазами, с сожалением прикусила язык. И когда Саша уже хотела перевести разговор в другое русло, вдруг довольно громко прозвучало:

— Моя, я… Должна… Жена вам кто? Комнатная собачка? — Григорий, о котором все на время невольно забыли, раздраженно бросил салфетку на стол, вонзив в него руки, глядя перед собой.

Саша почувствовала, как краска отхлынула от лица, а сердце упало в ноги с этими словами, и умоляюще посмотрела сначала на Григория, потом на Олю.

Но Ольга молчала, глядя на Сашу, явно поддерживая своего любовника.

Всем корпусом свесившись над столом, Виктор, покрываясь красными пятнами, уставился на него во все глаза.

— Что, позвольте спросить? — голос его дрогнул.

— Женщина — комнатная собачка, что ли? Ни-ни без своего хозяина? — Григорий в упор посмотрел на него, не обращая внимания на Олину руку на своем локте, которой она явно сигнализировала ему остановиться. — Вот слушаю вас и удивляюсь. Хорошенькая же участь ждет Александру Павловну, нечего сказать. Вот вам пример современной семьи, — он перевел взгляд на Сашу и усмехнулся, довольно язвительно добавив: — И вы будете это терпеть? Вот зачем нужен брак? Сидеть в этой клетке и нянчить каждый год новый приплод?

— Да как вы!.. — Виктор побагровел, грузно поднимаясь из-за стола, отчего неловко толкнул тарелку и разлил бокал с вином. На его толстой шее сильно вздулась синяя вена, когда он гневно, срываясь, вскрикнул: — Вы, как вас там?! Кто вы такой, чтобы меня учить, как жить?! Что за наглость?!

Это была полная катастрофа! Саша побелела, потом покраснела, не зная, что делать и как их успокоить. Она вскочила, озираясь то на мужа, то на Григория, то на Ольгу, чувствуя, как Анисья судорожно хваталась за подол ее платья, растеряно глядя на сына и гостей. Ольга сидела, откинувшись на спинку стула и сверлила Сашу взглядом, невольно радуясь тому, что не она, так Гриша высказал все, что ей так хотелось.

Тем временем явно настроенный идти до конца Бочкарев поднялся в полный рост, сунув руки в карманы, и прямо посмотрел на Виктора.

— Я кто такой? Я — такой же гражданин своей страны, сын бондаря и крестьянки. По убеждениям — анархист. По вере — атеист. А вы кто?

— Я?! Атеист? Вы… Вы в своем уме?! — Виктор не мог с собой совладать, развернувшись к Саше и сверля ее налившимися кровью глазами, недоумевая, кого она привела в его дом.

Ситуация явно выходила из-под контроля. Саша умоляюще посмотрела на Ольгу, чувствуя дурноту.

— Гриша, это лишнее, — тихо прошептала Ольга, поймав Сашин несчастный взгляд, и поднялась вслед за Григорием, снова тронув его за локоть.

— Лишнее? — Григорий зло взглянул на нее, вырывая свой локоть, и яростно бросил, отталкивая стул и разгоряченными глазами глядя то на нее, то на Сашу, то на Виктора. — Я не собираюсь молчать! Мне нечего скрывать! Я не прячу свои убеждения. Это вы, благородные господа, носите тысячи личин, прикрывая свои подлые принципы и мысли. Как у вас все чинно и важно, а копнуть, так — тьфу! Трясетесь за свое положение, как раб за свои кандалы. А свободы боитесь, голову поднять боитесь, слово свое сказать не можете. Смотреть противно!

— Сударыня, Виктор Андреевич, сестра, — быстро говорила Ольга, стоило Григорию замолчать для того, чтобы перевести дыхание. — Григорий Иванович не хотел вас обидеть. Просто… он сильно против любой несправедливости, — она с горечью видела, как от ее слов Григорий презрительно усмехнулся и двинулся в сторону коридора, явно не собираясь слушать ее извинения. — Пожалуй, мы пойдем. Простите…

Виктор, багровый и весь покрывшийся пятнами от возмущения, с силой сжимал кулаки, выглядывая из-под тяжелых бровей и сверля глазами Сашу. По его взгляду было ясно, что он был просто в бешенстве. Саша умоляюще сложила руки на груди, глядя на него.

— Оленька, я вас провожу, — Саша обошла стол и, приблизившись к Виктору, коснулась рукой его руки и тихо прошептала: — Прошу вас, давайте обсудим позже.

— Не смейте уходить! — прорычал он требовательно.

Но Саша осуждающе посмотрела на него и стремительно прошла за Ольгой и Григорием, которые уже скрылись в коридоре, чувствуя, как сердце предательски барабанило в груди, а ноги становились тяжелее.

Уже в темноте улицы Саша крепко обнимала сестру, пытаясь скрыть свои слезы. Ольга целовала ее вьющиеся черные волосы и нервно говорила:

— Обещай, что мы завтра увидимся. Приезжай ко мне в апартаменты. Если ты не приедешь, я буду думать, что все закончилось плохо. Обещай, Саша. И прошу тебя, не позволяй так с собой обращаться!

Саша прижималась к сестре и сдавленно шептала:

— Зачем вы все это наговорили? Это ведь только наше с ним дело.

— Прости меня, прости Гришу. Но твой муж тоже хорош, — с этими словами она отняла Сашу от себя и, глянув ей в глаза, отчетливо произнесла: — Обещай, что мы завтра увидимся.

Саша уже ничего не могла обещать, понимая, что Виктор был просто в ярости. Но желая успокоить сестру и понимая, что пора возвращаться, она несколько раз кивнула, стараясь быть убедительной. Коляска слегка качнулась и, медленно набирая ход, стремительно помчалась в сторону Проломной. Саша прижалась спиной к воротам, чувствуя, как силы покидают ее от одной мысли о разговоре с мужем. Возмущение и обида поднимались в ней при мысли, что он может запретить ей проводить сестру и увидеться с ней перед отъездом. Слова Виктора, да и его тон и сама манера разговаривать с ней в присутствии сестры были просто возмутительны. Ей совершенно не хотелось возвращаться, понимая всю неизбежность назревавшей ссоры. Вот бы приехал Андрей! Вот бы он спас ее от Виктора! Обнял бы, поцеловал, прижал к себе, увез на край света!…

Словно услышав ее мольбы, вдалеке показались знакомые огни, которые прыгали от движения черного фаэтона. Андрей! Сердце сильнее застучало, а в ногах и руках запрыгала волнующая дрожь. Андрей!

— Долго вы будете здесь стоять? Ведете себя, хуже ребенка! — голос мужа сзади неприятным холодком пробежал по затылку и спине.

Саша нехотя обернулась. И отстраняясь от ворот, бросая украдкой взгляд на приближавшийся фаэтон, вошла в дом. Виктор стоял в проеме, держа лампу и сурово глядя на нее. Настолько сурово, насколько позволял его неуклюжий вид. Уже поднимаясь за ним наверх, она слышала, как хлопнула внизу дверь, и послышались шаги Андрея. Как он был близок и далек! Как бы ей хотелось стоять сейчас внизу и встречать его. Просто постоять рядом, почувствовав его дыхание, тепло его рук, увидеть его глаза. Вместо этого она покорно шла за мужем…

Проводив Сашу до спальни, Виктор плотно закрыл за ней дверь и прошел в комнату матери. Усталость этого дня навалилась на нее, словно тюк с мукой. Саша села на кровать, не зажигая лампу, прислушиваясь к шорохам и шуму. Но было тихо. Нет, не стоит и надеяться…

Нервная дрожь и злой смешок вырвались из груди, когда Саша вспомнила слова Олиного любовника про комнатную собачку. Горько было признаваться, но именно так она ощущала теперь себя в этом доме, лишний раз боясь пикнуть в присутствии мужа. А потом она с возмущением вспомнила слова Виктора «есть же приличия, в конце концов.» Да как он смел? Что неприличного она делала, всеми силами пытаясь быть хорошей женой и невесткой? Щеки горели от возмущения и от всех тех слов, что были произнесены во время ужина. Вспомнив его красные вздутые щеки и гневные глаза, Саша почувствовала, как страшная тошнота подкатила к горлу. Она едва успела добежать до раковины в углу комнаты, как поток противной склизкой жижи стремительно хлынул из нее. Что-то кислое и неприятное першило в горле. Сильно мутило и вызывало новые позывы. С трудом держась за раковину, Саша чувствовала, как слабеет. Когда в животе не осталось и капли пищи, отпустило. Живот противно свело. Умывшись трясущейся рукой, она слабо легла на кровать, скинув обувь и платье. Кутаясь в одеяло, с ужасом услышала в коридоре шаги Виктора. Только не сейчас!

Он вошел, с грохотом открыв дверь, нимало не беспокоясь, спит она или нет. Скинув пиджак и галстук, а затем рубаху и обувь, тяжело сел на кровать в темноте. Затем снял брюки и, швырнув их на стоявшее рядом кресло, обернулся в сторону Саши.

— Вас опять тошнило?

Саша молчала, притворившись спящей. Только не сегодня! Но Виктор явно был настроен решительно. Он тронул ее довольно требовательно и после того, как она не отозвалась, зло стащил с нее одеяло и принялся стягивать с нее панталоны. Саша начала вырываться, пытаясь отползти на край кровати. Он тяжело дышал, быстро покрываясь липким, резко пахнувшим потом. Его короткие толстые пальцы настырно шарили по ее грудям и ягодицам. Саша сильно брыкалась, отстраняя от себя его руки, вырываясь и пытаясь соскочить с постели. После всего того, что он наговорил, после того унижения в столовой она бешеными злыми глазами смотрела на него, не желая допускать его до себя, чувствуя сильную неприязнь и обиду.

— Не смейте упираться, — процедил он у самого ее лица, покрывая его липкими противными поцелуями. — Уймитесь! — еще требовательнее произнес он.

Саша с силой оттолкнула его и отскочила к окну, трясущими руками стягивая рубашку на груди и оправляя панталоны. Стоя в темноте у окна с растрепанными волосами, она злыми глазами смотрела на него, пытаясь защититься и дать отпор.

Виктор усмехнулся и встал с кровати, медленно направившись к ней.

— Вы затеяли игру? Думаете, я не справлюсь с вами?

— Не смейте! — голос ее был каким-то чужим, осипшим от страха и злобы, которую он вызывал в ней. — Вы вели себя неуважительно! Я вам ни малейшего повода не дала…

— Ни малейшего повода? — он снова усмехнулся, подходя к ней и пытаясь взять ее за руку.

Саша с силой выдернула руку и снова отскочила в сторону, выставив ладони, пытаясь защититься.

— Вы просто оборотень! — крикнула она ему в лицо, отходя дальше и пытаясь совладать с дрожью и страхом. — Вы только прикидывались добрым и заботливым. Стоило вам заполучить меня, как вы пытаетесь переломать и унизить меня. Причем, не важно, перед кем. Даже перед моей собственной сестрой!

— Вы — моя жена, а значит, должны подчиняться мне! — проревел он, делая за ней тяжелые грузные шаги, краснея от бешенства. — И потом, что вам до мнения этой распутницы? — он приблизился к ней, раскинув руки в стороны, не давая ей выбраться из темного угла комнаты.

— Да как вы смеете?! — Саша всеми силами пыталась вырваться, порываясь проскочить мимо него, но его широкая грудь и большие медвежьи руки не давали ей этого сделать. Выбившись из сил, чувствуя тяжесть в животе и груди, Саша плотно прижалась к стене, пытаясь увернуться от его прикосновений. — Она моя сестра. Не смейте ее оскорблять!

— Мне плевать, кто она! — произнес он, пытаясь схватить ее за руку и злясь от того, что она вырывалась. — Она скачет из койки в койку, имея законного мужа! В мой дом притащилась со своим любовником. И вы это поощряете? Может, у вас это семейное? Вы ведь тоже успели понабраться опыта до замужества? И только со мной вечно корчите из себя невинность, — он вплотную приблизился к ней, тяжело придавив ее своим грузным телом к углу, жарким несвежим дыханием дыша ей в лицо, с силой сунул руку между ее ног. Его маленькие бесцветные глаза сверлили ее в темноте, а второй рукой требовательно схватил ее руку, опуская вниз, не давая ей возможности оттолкнуть себя. От его прикосновений выворачивало наружу. И вдруг яростно зашептал: — Я насквозь вижу вашу развратную натуру. Ваша сестра — шлюха, и вы — шлюха! Кому же вы подарили свою невинность? — он зло смотрел на нее, толстыми липкими губами касаясь ее лица. Саша пыталась отпихнуть его руку, которой он шарил под ее рубашкой. А он вдруг схватил ее за руку и потащил к шкафу. Раскрыв его, больно сжимая ее запястье, скинул на пол роскошную шубу из куницы и, прищурившись, в упор уставился на Сашу. — Откуда у вас это? Отец послал? Как бы не так! Ваш отец лишил вас всего, стал бы он отправлять вам это! Это он? Он?! — держа ее за руку, больно сжимая запястье, он принялся ногами топтать дорогой роскошный мех, злобно глядя на Сашу, которая пыталась вырваться из его рук, испуганно глядя на него, видя, как злость и ревность, прорвавшиеся вдруг наружу, совершенно затуманили ему разум. Не помня себя, Виктор яростно толкнул ее к стене и, больно сжав плечи, зло у самого лица прошипел: — Вы любили его? За что же еще можно сделать такой подарок? Наверняка, с ним вы вели себя иначе. Целовали его? Желали его? Отвечайте! — глаза его болезненно сверкали, подбородок слегка подрагивал, а дыхание становилось все тяжелее и тяжелее. — Где же он? Бросил вас? Вот вы и прибежали ко мне! Я спас вас от позора и бесчестия! И теперь вы — моя. Моя! И не смейте упираться!

— Оставьте меня! — процедила она, отворачивая свое лицо от его противного липкого рта.

— Вам не нравятся мои ласки? А выхода у вас нет, — он с ненавистью пнул шубу в угол комнаты и с силой обхватил ее бедра.

— Прошу вас, я не хочу, — прошептала Саша, умоляющими глазами глядя на него, понимая, что справиться с ним не может, пытаясь остановить его и удержать освободившимися руками.

— Вы никогда не хотите. Не слишком-то это правильно для хорошей жены, — процедил он, прижимая ее с силой к стене, не обращая внимания на все попытки вырваться.

— Уйдите! Оставьте меня! Вы противны!

— Противен?! — взревел он и вдруг яростно швырнул ее на кровать. Тянущая боль пронзила ее тело. Саша не успела подняться, как он зверски схватил ее сзади и поставил на четвереньки. Она зажмурилась от боли внизу, пытаясь удержать равновесие, опираясь руками о кровать, чтобы не навредить малышу. Виктор крепко держал ее сзади. Она чувствовала, как он еще сильнее вспотел, сжимая ее плечи, как больно и тяжело входил в нее, от чего ей приходилось сильнее пригибаться к кровати, надеясь обезопасить малыша. Его тяжелое липкое от пота тело яростно двигалось снова и снова, снова и снова, отчего у Саши дико напрягалась спина, болезненно вздрагивали тяжелые набухшие груди. Но кончить не мог, долго и судорожно пыхтел, мучительно хватаясь за ее плечи. Саша с трудом удерживала равновесие, обхватив второй рукой живот, беззвучно рыдая от боли и обиды. Он тяжело дышал, сильнее прижимал ее к кровати, потом пытался пристроиться иначе, грузно перемещая тяжелое тело. Пыхтя и злясь, стискивал толстыми пальцами ее болезненные груди, не обращая внимания на то, как Саша вскрикивала, безнадежно пытаясь отстраниться. И вдруг, обессиленный, злой и недовольный, он в бешенстве отпихнул ее в сторону, а сам обмякшим телом рухнул на кровать, тяжело дыша, будто из последних сил. Саша быстро отползла, поджав к животу колени, ощущая мелкую противную дрожь в руках и ногах. Нещадно отваливалась спина и ныла промежность. Хотелось издохнуть, лишь бы только не видеть его противное бесцветное лицо.

— Я запрещаю вам с ней встречаться. Пусть катится обратно, и все ее подарочки верните, — через некоторое время произнес он, тяжело вставая с постели.

Не поднимая головы, не в силах посмотреть на него, Саша сдавленно прошептала:

— Вы думаете, у вас есть право разлучать меня с семьей?

— Я — ваша семья! — рявкнул он, стаскивая с себя потную рубаху и небрежно бросая ее в угол. — Я принял вас. Вы мне обязаны. А вы… ни на что негодны!

Саша мучительно закрыла глаза, съеживаясь от его слов и звуков его голоса, и сдавленно прошептала:

— Я не могу ее оставить одну в чужом городе…

— Она не одна. С ней ее безбожник и прелюбодей, — он презрительно усмехнулся, налив из графина воды и быстро выпив.

Это было невыносимо. Находиться с ним в одной комнате, слышать его ненавистный голос, чувствовать запах его пота не было сил! Слезы и горечь толкали ее сползти с постели, несмотря на тянущую боль в животе. Тяжело передвигая ноги, держась за кровать, Саша двинулась к двери, говоря на ходу:

— Вы не можете мне запретить. Я вам не бессловесное существо! Моя сестра проделала такой путь, чтобы приехать ко мне. Вы не можете мне запретить!

— Вернитесь в постель! — процедил он недовольно, делая шаг к ней. — Будете упираться, я вас дома запру. Вы никуда не сможете ходить! — с этими словами он быстро подошел и навалился над ней, упершись руками в дверные косяки.

Она держалась рукой за ручку, снизу вверх глядя на него, еще чувствуя противную ноющую боль внизу, надеясь убежать, если он вновь попытается взять ее силой.

— Дайте мне ее проводить! Что мне на колени встать перед вами? Она моя сестра! Прошу вас! — голос ее дрожал.

— Вы в первую очередь моя жена! Извольте слушаться, — он схватил ее за руку, желая оттащить от двери.

Но Саша стремительно вырвала руку и, быстро толкнув дверь, выскочила в темный коридор, пытаясь убежать от него, даже невзирая на нараставшую боль внизу живота.

— Сука! — он бросился за ней, с силой ударив по стене кулаком. — Вернись!

В коридоре было очень темно, так что Саша с трудом на ощупь нашла перила, ведущие вниз, стягивая на груди рубашку и испуганно оборачиваясь на звуки его голоса. Ноги предательски дрожали, быстро проходя по теплому ворсу ковра. Страх, что он нагонит ее, заставлял ее ускоряться, желая спрятаться, уйти, сбежать от него, во что бы то ни стало. Противные мурашки забегали по затылку, когда снова в темноте послышался его приглушенный голос. Он явно боялся разбудить отца.

— Я сказал вам, стойте! Немедленно вернитесь!

Подстегиваемая страхом и гневом, Саша быстро спускалась вниз, придерживая живот, боязливо оборачиваясь на мужа.

Неожиданно вспыхнул свет. Замерев, она обернулась и увидела Андрея, который стоял в проеме своей освещенной электрическим светом спальни и вопросительно смотрел на Виктора. Это было спасение! Она смотрела на него снизу сквозь перила глазами полными слез, надеясь, что Андрей вступится за нее и защитит от Виктора. Муж стоял на краю лестницы в одних кальсонах, зло глядя на Сашу и с досадой оборачиваясь на отца. Андрей быстро взглянул на нее, растрепанную и напуганную, но, столкнувшись с ее взглядом, неловко отвернулся и произнес:

— Что происходит? Уже поздно. Вы разбудите Анисью Викторовну.

Виктор зло сверлил Сашу глазами. На слова отца он обернулся и, делая к нему пару шагов, извиняющимся тоном произнес:

— Папа, извините, мы разбудили вас…

— Я читал… Но вот ваша матушка сильно устала, прошу вас соблюдать приличия. Александра Павловна, вам нужно беречь себя, — с этими словами он снова быстро взглянул на Сашу, неловко и грустно.

— Александра столь упряма. Я предлагал сам сходить за водой, но она захотела сделать это сама, — с трудом сохраняя благопристойный вид, проговорил Виктор, переведя взгляд на Сашу. — Вот видите, что наделали мы с вами? Дорогая, вернитесь, я сам принесу воды, — он смотрел на нее, стараясь говорить мягко, но глаза его все еще были полны злости и ярости.

Саша ждала, что Андрей что-то предпримет. Но он лишь снова бросил на нее быстрый взгляд и, отворачиваясь, произнес, делая шаг в свою спальню:

— На дворе ночь. Добрые люди в это время спят, — с этими словами он замер на пороге, дожидаясь, когда они вернутся в комнату.

Саша была бледна и отчаянно смотрела на Андрея, глазами полными слез взывая спасти ее. Но он больше не смотрел на нее, понуро опустив глаза в пол. По щекам потекли крошечные слезы. До боли в висках не хотелось возвращаться в спальню.

Видя ее настроение, Виктор сделал к ней шаг и мягким, выворачивающим душу своей фальшивостью голосом произнес:

— Милая, идемте, ночь на дворе.

Тошнота снова подступила к горлу. Хотелось броситься вниз по лестнице, выскочить на улицу, бежать, куда глаза глядят. Саша вцепилась в перила, уже намереваясь броситься вниз, как вдруг Андрей произнес, строго взглянув на сына:

— Витя, тебе стоит больше заботиться о супруге, тем более, сейчас, когда она в щекотливом положении… Прошу вас, Саша…

Она подняла на него глаза, заметив, как покраснели его щеки. На Сашу он взглянуть не решался, очевидно, понимая, как жалко и неубедительно он выглядел в этот момент.

Тем временем Виктор с готовностью кивнул несколько раз и сделал шаг к ней.

Следя глазами за Андреем, видя его сконфуженный вид и горечь в глазах, но еще больше не желая, чтобы Виктор прикасался к ней, она подалась в сторону стены и медленно поднялась, обходя мужа стороной. Она ощущала, как он торжествующе следил за ней глазами. Сердце бешено колотилось в груди, гадая в панике, что ее могло ждать, когда двери спальни за ним закроются, и они снова останутся вдвоем. И с горечью снова поймала быстрый жалкий взгляд Андрея на себе.

Войдя в комнату и прислушиваясь к шагам мужа за спиной, Саша почувствовала страшную слабость и головокружение, кровь сильно пульсировала в висках, все поплыло перед глазами. Невыносимо заболело внизу живота. Согнувшись вдвое, Саша тяжело опустилась на край кровати, ощущая, как стремительно похолодели ее пальцы, сжимавшие живот. Сильный озноб охватил тело; губы и щеки побелели, и что-то теплое побежало по ногам. С ужасом Саша бросилась в проем ванной комнаты, но ноги подкосились от накатившей слабости, и она повалилась на пол, теряя сознание.

4.5.

Наутро Саша украдкой наблюдала за тем, как тихо Виктор встал с постели и еще в полутьме быстро собрался и вышел из спальни. Выглядел он неважно, даже не взглянул в ее сторону то ли все еще злясь, то ли чувствуя свою вину. Саша снова и снова обхватывала свой живот руками, вспоминая вчерашнюю ссору. Как потеряла сознание, не помнила, зато помнила, как посреди ночи приехал доктор Андрей Николаевич Эбель. Она с тревогой ловила его взгляд, наблюдая за тем, как он долго фонендоскопом слушал ее живот, сдержанно улыбнувшись ее смущению, задирая рубашку. И облегченно выдохнула, когда доктор заверил, что с малышом все в порядке. Правда, он предупредил, что новые переживания или даже легкая простуда может снова поставить ее под угрозу. Поэтому, заключил он, от уроков стоило отказаться. Обхватив с трепетом живот руками, Саша видела, как доктор отвел Виктора в угол спальни и тихо сказал мужу:

— Ну, что же вы, Виктор Андреевич? Барыня слаба, повремените до родов. Иначе не доходит.

И видела, как Виктор пунцово покраснел, суетливо кивнул несколько раз и, бросив на Сашу быстрый виноватый взгляд, вылетел из комнаты, как ошпаренный.

Несмотря на то, что все обошлось, Саша не могла простить ему грубость за ужином и насилие над собой. И все-таки решила, что не будет больше провоцировать его гнев. От уроков можно было отказаться, тем более что и сама она сильно испугалась, едва не потеряв малыша. Но Ирина Маниловна и ее дети всегда к ней хорошо относились, а значит, их нужно было поставить в известность. И хотя Саша понимала, что Виктор мог об этом и сам позаботиться, ей все же хотелось это сделать самой. Тем более, так у нее был повод выйти на улицу и тайком от мужа встретиться с Олей. Начинать с ним об этом разговор Саша не решалась, понимая, что все опять может закончиться скандалом. А встретиться с ней в ее номерах, пока Виктор был на работе, она вполне могла, оставшись незамеченной. Да, говорила она себе, снова ей приходилось изворачиваться и обманывать его. Но что делать, если он и слышать не хотел об Ольге?

Решившись, Саша спустилась вниз, в столовую, с тревогой ощущая еще противные болезненные ощущения от вчерашней схватки с Виктором. Слава богу, эти мгновения остались в прошлом. Она больше ни на шаг к себе его не подпустит.

Позавтракав вчерашним зур-белишем, Саша быстро собралась и уехала из дома в нанятом фаэтоне, ничего не сказав Глаше. Она знала, что экономка начнет ее отговаривать, причитать, пытаясь вызвать в ней чувство вины. Саша не была настроена на очередной спор, больше всего она боялась, что муж ей не позволит встретиться с сестрой. Надо было торопиться.

Как и стоило ожидать, Ирины Маниловны не было дома, которая привычно с утра хлопотала на фабрике. Поэтому Саша пылко обняла Володю и Динару и, поочередно целуя их в головы, мягко говорила:

— Милые мои ученики, я вас никогда не забуду! Может, даст бог, я смогу вам преподавать на следующий год, но сейчас мне доктор велел прекратить. Мне очень жаль, вы очень способные дети, вам обязательно нужно учиться. Особенно вам, Володя.

Володя держался, как мог, стоя немного в стороне. А вот Динара плакала навзрыд, прижимаясь к Саше и оттирая пухлыми пальчиками слезы. Обхватив Сашу за шею, Динара с жалостью прошептала:

— Володя сказал, что у вас будет свой ребенок, и поэтому мы вам больше не нужны, — с этими словами она тихо заплакала, прижав мокрую щечку к Сашиному плечу.

Саша строго посмотрела на Володю, который под ее взглядом уныло опустил глаза и сдержанно произнес:

— Простите меня, сударыня. Но нам очень горько с вами расставаться.

— И мне, — с тоской прошептала Саша, потянув в его сторону руку, пытаясь прижать его к себе. Володя неуверенно сделал к ней шаг и, едва поймав ее руку, быстро заморгал глазами, стараясь справиться со слезами, но они потекли из мальчишеских глаз неудержимо. Володя смущенно отворачивал лицо, сильнее склоняя голову к груди, чтобы никто не увидел его слез, но справиться с собой уже не мог. Прижавшись к Саше, он тихо заплакал, обнимая сестренку и стыдливо краснея вблизи Саши.

Она вышла стремительно, прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь с кованными элементами и красивым вензелем «П» — Пашиевы, ощущая тяжесть в сердце. Перед уходом оставила на столе в гостиной письмо для Ирины Маниловны, в котором благодарила за опыт и доверие и сожалела о вынужденном прекращении своих обязанностей. Тронув пальцами в темных перчатках красивую скатерть стола, Саша почему-то подумала, что в этот дом она уже никогда не вернется.

Где еще могла остановиться Ольга Пурталес? Конечно, в лучших меблированных номерах гостиницы «Франция». Добираясь до Воскресенской улицы в трамвайном вагоне, Саша напряженно вглядывалась в дома и людей, боясь встретить хоть кого-то из знакомых, кто мог бы доложить мужу о том, что видели ее. Этот противный страх, что Виктор узнает о ее поездке к сестре, заставил Сашу отказаться сегодня от посещения лекций. Она хотела увидеться с Ольгой и вернуться до приезда мужа, надеясь избежать скандала. Что с ним происходило? Почему из тихого и неуверенного в себе юноши он вдруг превратился в настоящего деспота, желая полностью подчинить ее себе? Эта перемена в нем страшила и пугала ее. Но, беспокоясь за свое здоровье, а самое главное, за своего малыша, Саше хотелось поступить мудро: встретиться с сестрой, но и не провоцировать мужа. Ей очень хотелось поговорить с Олей о вчерашнем, а самое главное, успокоить. Да, все не так радужно, как Оле казалось поначалу, она не любит своего мужа, и он бывает просто невыносим, но разве это что-то особенное? Тысячи женщин так живут, Оля так живет. А у нее на это были свои причины. Тем более теперь, когда она носила под сердцем ребенка. Саша опустила руки на живот, вновь мыслями погрузившись в материнство. Под теплым темно-зеленым платьем и новой, купленной в качестве подарка Олей бархатной тужурке с подкладом, явственно ощущалось тепло округлившегося животика. Слава богу, после вчерашнего больше не было никаких дурных симптомов. Так хотелось поверить доктору, что ей и малышу ничто больше не угрожает.

С этими мыслями Саша вошла в парадный подъезд помпезного доходного дома в классическом стиле на Воскресенской. Номера Ольги располагались на втором этаже, объединив две большие меблированные комнаты. Массивная парадная лестница наверх впечатляла своей отделкой и мягким персидским ковром, покрывавшим все ступени и полы. Саша невольно засматривалась на высокие окна и фантастический растительный орнамент лепнины, украшавший коридорные светильники. Здесь пахло роскошью и дорогими духами, возвещая о состоятельности жильцов. Саша с удивлением поняла, что эта кричащая роскошь в ней вызывала не более чем удивление. Выросшая среди шикарных вилл Мардакаяна и богатства Майского, она прекрасно научилась обходиться без этого здесь, в Казани.

Постучав в тяжелую дубовую дверь, Саша прислушалась. Снова постучала. Спустя время за дверью послышались шаги, затем дверь распахнулась. В дверях стояла Ольга в тонком, почти прозрачном пеньюаре, едва прикрывавшем ее пышные красивые формы. Волосы ее были распущены, словно она только проснулась, а глаза красны. Это удивило Сашу. Сестра как-то странно улыбнулась и молча ушла вглубь комнаты, оставив дверь открытой. Саша сконфужено вошла, чувствуя, что пришла, по-видимому, не вовремя, заметив, что Ольга была явно чем-то расстроена. Сестра тяжело легла на мягкую, обитую розовым велюром кушетку, подложив под спину подушку в виде валика, и подняла с маленького кофейного столика мундштук. Закурив, она молча показала Саше сесть.

Изящная мебель комнаты была выполнена в розовых оттенках. Высокие окна, которые пропускали много весеннего света в первую залу, были задернуты светлыми шторами. На круглом столе у окна стояла ваза с крупными желтыми розами. Саша невольно осмотрелась, прислушиваясь и стараясь понять: Григорий в номере или нет?

— Сядь уже. Я одна, — раздраженно бросила Ольга, выпуская дым в сторону и стряхивая пепел прямо на пол. Она сама на себя не походила. Обычно такая жизнерадостная и приветливая, сейчас даже не пыталась скрыть своего раздражения.

Саша села подальше от табачного дыма в изящное кресло, обитое велюровой тканью с округлыми подлокотниками.

— Ты чем-то расстроена?

Ольга повела бровями и после паузы произнесла:

— Не бери в голову. Так, бывает, — ее голос дрогнул, а уже через секунду Ольга поднялась с кушетки, нервно встала и прошлась по комнате, обхватив пальцами локоть второй руки и продолжая курить. И заговорила: — Гриша ушел вчера после того, как мы вернулись от вас. И до сих пор его нет. Я просто схожу с ума! — она развернулась к Саше, глаза ее блестели. — Понимаешь, у него бывает, он может исчезнуть на день, два. Самое большое было на неделю, потом появиться. Но мы вчера сильно повздорили. Сильно. И мне страшно, — Ольга подошла к Саше, которая взяла ее за руку и тихо спросила:

— Надеюсь, вы поссорились не из-за меня?

Ольга вздохнула, снова опускаясь на кушетку, выпуская дым и глядя на Сашу.

— Из-за всего. Он не хотел ехать к вам. Я его уговорила. Сама не знаю, зачем. Он и ехать-то в Казань не хотел. Может, мне хотелось, чтобы ты с ним познакомилась, может, мне просто страшно оставлять его одного, — она вдруг тяжело закрыла глаза, а потом тревожно произнесла: — Понимаешь, я безумно боюсь его потерять. Я боюсь, что он может кого-то себе найти. Будь моя воля, я бы никуда его не отпускала, — она грустно усмехнулась Саше, стряхивая пепел в изящную белую пепельницу на кофейном столике. — Совсем как твой муж. А Гришу это бесит. Он очень серьезно относится к своей свободе. Он не готов подчиняться, ну, ты сама вчера все слышала. В общем, он вчера довел меня до номера и сказал, что ему надо пройтись. А я, дура, вцепилась в него и потребовала остаться. Он терпеть этого не может, — она уронила голову в ладони и тихо заплакала. Дым от сигареты тревожно поднимался кверху.

Саша подсела к ней на кушетку и обняла.

— Оленька, прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо. Он придет, вот увидишь, придет. Ну, повздорили, с кем не бывает…

— Ты не понимаешь, — Ольга отняла руки и сдавленно прошептала: — Я не могу себя контролировать. Я панически боюсь остаться одна. А когда у меня начинаются эти истерики, он… будто бы ненавидит меня! Он считает, что я предала его идеи, раз хочу привязать к себе. Думает, что я его не уважаю, отношусь к нему, как богачка к своему пажу. Но ведь это не так, Саша! Я люблю его больше жизни! А разве можно по-другому, если любишь? Разве не понятно, что мне он нужен как воздух, а раз так, то он должен быть всегда рядом? — она в отчаянии бросила мундштук на столик и всплеснула руками, снова вставая и нервно пройдясь из стороны в сторону. — Я ведь со всем соглашаюсь. Не лезу к нему с расспросами, не допытываюсь, с кем он был и верен ли мне. Но вот так сутки напролет ждать его и сходить с ума, вернется ли, это выше моих сил! — она металась по комнате, говоря все это надломленным, дрожащим голосом. От гордой и сводящей с ума женщины не осталось и следа. Оля казалась слабой, беззащитной, напуганной и очень несчастной.

Саша встала и, подойдя, взяла ее ладони в свои руки. Глядя ей в глаза, она произнесла, стараясь подбодрить сестру:

— Ты ему тоже нужна. Поверь, он смотрит на тебя не менее взволнованным взглядом. А если бы захотел, то давно бы уже ушел от тебя. Не терзай себя. Если он придет прямо сейчас, кого он увидит? Не красавицу Ольгу Пурталес, от которой нельзя глаз отвести, а заплаканную и напуганную женщину. Разве ты этого хочешь?

Ольга слабо усмехнулась, присаживаясь в кресло, ссутулившись и обхватив себя руками. С тоской произнесла:

— Все в моей жизни не так, Сашка. Ты не представляешь, как мне осточертело всегда быть красивой и выглядеть, как богиня. Мне просто хочется тихого женского счастья. Быть слабой и любимой, чтобы мой мужчина позволил мне быть такой. Я люблю его, безумно, страстно, но я так боюсь его потерять, что всегда стараюсь быть веселой, манкой, разряженной, словно шутиха в цирке! Стоит же мне показать, что у меня на душе, как все рушится. Вот вчера дала волю слезам, и что? Он тут же ушел! — она снова затряслась в рыданиях, уткнувшись в Сашино плечо. Несколько минут просто сидели молча.

Саша обнимала сестру, радуясь тому, что приехала наперекор мужу и смогла поддержать Олю в этот момент.

Вдруг Ольга подняла заплаканное лицо и несколько раз быстро поцеловала Сашу в лоб, в щеку, шепча надломленным голосом:

— Я знаю, в чем моя беда. Знаю. Мне не надо было тащить его сюда за собой! Но мне так хотелось познакомить тебя с ним. И я так боюсь оставлять его одного! Я ведь, и, правда, веду себя, как будто он — моя собачка. Конечно, его это бесит! Беда в том, что я не хочу себя так вести, а веду. Но ведь я и не умею по-другому! — она снова заплакала, оттирая слезы. — Ты права. Мне не надо ехать с ним в Баку. Но не потому, что родители меня не поймут, а потому что я не хочу, чтобы с ним обращались как с безродным дерьмом. Ты не представляешь, какой он! Как мне хорошо с ним, Саша! Я умру, если он не вернется! — она прижалась лбом к коленям и снова тихо заплакала.

Саша крепче обняла ее, поглаживая по спине, и тихо сказала, невольно вспомнив все, что произошло вчера:

— Меня, конечно, задели вчера его слова. Но в чем-то он, бесспорно, прав. Мы все чего-то боимся. Этот страх толкает нас подчиняться или подчинять. Представь, как ему тяжело быть с тобой на равных? Конечно, он хочет быть не просто твоим подчиненным или любовником. Наверняка, он хочет, чтобы ты уважала в нем свободного человека. Да и разве можно по-настоящему любить, если не уважаешь?

Ольга подняла голову и обернулась к Саше, заглядывая в глаза. И вдруг глаза ее округлились. Она быстро оттерла слезы, несколько раз судорожно кивнув, и с горечью проговорила:

— Господи, прости меня! Прости за эти слезы! Как ты?.. Тебе-то, я поняла, совсем не сладко, а тут я со своими проблемами… Что было вчера, когда мы ушли? Повздорили? Мне было ужасно больно за тебя, Саша!

Саша крепче обняла ее, поглаживая по спине.

— У меня все в порядке, не переживай, — проговорила она заученно.

— В порядке?! — Оля отстранилась от нее и полностью развернулась, в упор глядя на Сашу. — Зачем ты обманываешь? Я же вижу, что он тебя ломает, пытается подчинить. Мне вчера так было обидно за тебя, Саша!.. Признайся, ты ведь совсем… не любишь его? — почему-то шепотом произнесла Ольга, с ужасом глядя на сестру.

Этот прямой вопрос заставил Сашу сильно смутиться. Она опустила глаза под Олиным взглядом, не найдя, что ответить.

— Саш? — Ольга тронула ее за подбородок, поворачивая лицо к себе. — Зачем ты вышла за него? Вы такие разные… Прости, но это какое-то добровольное жертвоприношение. Ради чего?!

Саша смотрела в ее напряженно бегающие серо-голубые глаза, чувствуя, как под этим взглядом румянец выступает на щеках. И зачем только она настояла на том, чтобы они приехали к ним на ужин?! Закусив губу, Саша с досадой снова отвела взгляд. Внутри все сжалось от борьбы с самой собой. Так хотелось все рассказать, поделиться, излить все, что накопилось в душе, также расплакаться и во всем признаться! Но мог ли кто-то ее понять?

Она опустила ресницы и тихо произнесла:

— Так надо было. Мне тогда казалось, что это был единственно верный шаг, — с этими словами, произнесенными с большим усилием, Саша отстранилась и отошла в сторону, пытаясь взять себя в руки, справиться с накатившей слабостью и слезами.

— Я была уверена, что ты вышла замуж по любви. Я так радовалась за тебя! А выходит, нет? Какой такой верный шаг, Саша? Для чего? — Ольга подошла к ней и, взяв за плечи, принялась целовать ее волосы, с недоумением шепча: — Неужели мой горький опыт тебя ничему не научил? Ведь нельзя без любви, нельзя! Сашенька, сестрица ты моя, я ведь была уверена, что ты так отчаянно сопротивлялась отцу, чтобы быть счастливой. Что же ты натворила? Как же ты допускаешь его к себе, милая? И этот ребенок… Боже мой, Саша! — Ольга стала прямо перед ней, с болью заглядывая ей в глаза.

От этой жалости к себе в Олиных словах Саша чувствовала, как ноги ее тяжелеют, хотелось присесть, такая слабость навалилась на нее. Пошатываясь, Саша села в кресло, сняв шляпку, откинувшись на спинку, чувствуя, как корсет сильно сдавил ее ребра и отчасти живот.

— Это не его ребенок, — прошептала она очень тихо, не решаясь посмотреть на Ольгу. — Это ребенок Никиты.

— Ни… Чей? — Ольга опустилась перед ней на колени, во все глаза глядя на сестру, явно не понимая.

— Шацкого, — проронила Саша еще тише и посмотрела на Олю грустным и смущенным взглядом.

— Шацкого?! — Ольга изумленно смотрела на нее пару секунд, а потом заговорила: — Я вообще ничего не понимаю. Как такое может быть? Ведь он черт знает где… Постой, значит… — она взяла Сашино лицо в руки, глядя ей в глаза, догадки и мысли одна за другой отражались на ее лице. Однако, замечая несчастный и тоскливый взгляд Саши, Ольга лишь произнесла с недоумением: — Так значит, мне тогда не показалось?.. Господи, тогда я вообще ничего не понимаю! Зачем же ты вышла за этого Бессонова? Ведь Шацкий звал тебя за себя!..

Саша отвела взгляд, слегка отстраняя лицо от Ольги, чувствуя еще большую слабость во всем теле от всех нахлынувших на нее чувств и воспоминаний.

— Все сложно, Оля… Все так скверно и так сложно… Я так запуталась. Понимаешь, этого не должно было произойти, я могла его остановить, я должна была… но… не получилось, — она не решалась посмотреть на сестру, прикрывая пылающее румянцем лицо рукою. — С ним я боюсь сама себя. Любви его боюсь. Это такой пожар, из которого уже не выбраться… Я прогнала его… А потом узнала о ребенке. И еще… — Саша измученно посмотрела на Ольгу. Но не осмелилась рассказать про Андрея, боясь уронить его в ее глазах. Лишь опустила ресницы и добавила: — А Виктор оказался рядом…

— Бедная ты моя! — Ольга обхватила Сашу руками и принялась целовать ее заплаканное лицо. — Дурочка ты моя! Как он мог тебя так просто отпустить? Как можно бояться любви?! Что ты наделала, Саша?!

Саша целовала Ольгу в ответ, гладя ее по спине, чувствуя, как слезы ручьем текут по ее щекам. Она и правда запуталась. Она уже и сама не понимала, зачем согласилась на этот брак. Ради Андрея? Андрей был рядом, а что толку? Ради ребенка? После вчерашнего ей меньше всего на свете хотелось, чтобы Виктор считал ее ребенка своим! Зачем же? Наказать себя за ту ночь? За ночь, которая подарила ей самое дорогое — ее дитя? Вспоминая ночи с мужем и особенно вчерашнюю ночь, до сих пор ощущая противную ноющую боль от его грубых пальцев, хотелось лезть на стену от отчаяния и тоски. С ужасом представляя, что могла потерять ребенка, она всхлипывала, уткнувшись в мягкое приятно пахнувшее плечо сестры. Тоска в душе была сродни этой ноющей боли в промежности. Почему, почему Андрей тогда не остановил ее? А Никита пытался, но она и слушать не стала! Саша снова вспомнила противные липкие губы мужа на своем лице, его несвежее отвратительное дыхание. От этого выворачивало наружу. Это добровольное наказание было неоправданно тяжелым, и кроме себя самой ей даже некого было в этом винить.

— Не позволяй ему обижать себя, слышишь? — шептала Ольга. — Я терплю, потому что люблю. А ты не смей. Не позволяй!

— Не буду, — тихо шептала Саша в ответ. — Доктор запретил ему прикасаться ко мне…

— Вот и хорошо. Не давай себя в обиду, — она что-то еще шептала и говорила дрожащим голосом, сквозь поцелуи и слезы, но Саша с трудом ее понимала, погруженная в свои мысли. Вдруг отстранила лицо от Саши и тихо спросила: — Он знает о ребенке?

Саша покачала головой: нет.

— Но ты скажешь ему?

— Зачем? — Саша слабо изобразила улыбку. — Я — замужняя дама, Оля. Это уже нельзя изменить.

Они сидели на кушетке, обнявшись и прижавшись друг к другу головами. Тихо о чем-то шептались, то и дело смеясь и всхлипывая. Как это ни странно, но вывалив на Олю свою тайну, стало намного легче. Ей даже показалось, что Олю обрадовала новость о том, что ее ребенок не от Виктора, потому что она пару раз склонялась к Сашиному животику и, целуя его в темно-зеленую ткань, с улыбкой смотрела на сестру.

Наконец, оттерев слезы, вволю наплакавшись и нашептавшись, Ольга громко позвонила в колокольчик. Через пару минут из дальней комнаты вышла горничная в накрахмаленном белом переднике. Ольга распорядилась принести им чай и каких-нибудь сладостей. Когда столик был заставлен чайными парами и блюдом с конфетами и халвой, Ольга тихо произнесла, помешивая ложечкой сахар в чашке:

— Если бы ты знала, как я не хочу возвращаться.

— Почему же, Оля? — Саша пригубила горячий чай, откусив кусочек халвы.

Ольга тоскливо посмотрела в Сашины глаза, поднимая чашку.

— Ну, во-первых, здесь нет Пурталеса, а есть только я и Гриша. И пусть мы повздорили, зато по-честному, открыто, как будто мы с ним по-настоящему вместе… А во-вторых, как бы это поделикатнее сказать, я видеть не могу эту Бэтси.

— Что? — изумленно произнесла Саша. — Почему? Чем тебе могла не угодить маленькая девочка?

Ольга усмехнулась.

— Вообще-то сейчас она уже не маленькая девочка. А вполне себе взрослая барышня. И вообще-то наши отношения с ней не заладились с самого начала. Думаешь, почему она училась столько лет в Петербурге? Это я заставила Пурталеса спровадить ее, куда подальше с глаз моих.

— Оля! — Саша изумленно смотрела на нее. — Что же она тебе сделала?

— Да ничего она мне не сделала, я ей не по вкусу пришлась, — Ольга снова усмехнулась, виновато взглянув на Сашу. — Понимаешь, ей было восемь, когда ее мать, первая жена Пурталеса, умерла во время родов. Ребенка тоже спасти не удалось. А уже на следующий год меня выдали за него замуж. Я ведь тогда была молодая, глупая, довольно капризная. Приехав в их дом, я думала, что все будут мне рады. И если муженек мой ходил и не дышал рядом со мной, то дочка его просто меня возненавидела. Честно говоря, я понимаю ее. Кто я ей? Новая жена ее отца? Пурталес тоже хорош. Он ею вообще не занимался, а когда меня привез, так и вовсе не до нее стало. В общем, не задалось у нас с ней. Я ее терпеть не могла, она меня тоже. Вот я и придумала отправить ее подальше, настаивая на том, что Смольный — лучшее место для девочки и так далее. Ну, ты знаешь Пурталеса, он со мной не умеет спорить. Сдался быстро.

Ольга откинулась на спинку кушетки, закинув ногу на ногу, от чего ее белая коленка практически полностью выглянула из-под пеньюара.

— И что же теперь? Ты думаешь, она все еще сердится на тебя?

— А ты бы не сердилась? — Ольга усмехнулась, поправляя пеньюар. — Нас держали в строгости в Тифлисе, а в Смольном, говорят, порядки еще строже. Притом я ни разу за все время не позволила ей приехать домой. Ну, во-первых, долго, во-вторых, не больно-то и хотелось ее сопровождать. Пурталес-то вечно занят.

— Ты жалеешь ее? — с надеждой спросила Саша.

Ольга снова усмехнулась и пожала плечами.

— Не знаю. Я ведь даже не представляю, что из нее выросло. Может, она идеалистка на вроде Маши, или тебя, а может, стерва, еще похлеще меня. Кто ее знает? Да только теперь ее упечь некуда. Сейчас, как ни крути, придется всем под одной крышей жить. Благо дом у нас большой. Я бы выдала ее замуж быстрее. С глаз долой, из сердца вон. Но Пурталес такой сентиментальный становится. Боюсь, как бы он все свое состояние на нее не переписал. А ведь он может. Грехов-то за мной целый поезд. Как Гриша появился, я ведь совсем стыд потеряла, и стыд, и голову. Егор Денисович ведь все знает. Один раз, — она смолкла, слегка отведя взгляд, видно собираясь с духом, затем посмотрела на Сашу. — Ты права, когда сказала, что у всех свои грехи. Представь, один раз он увидел нас вместе в своем кабинете. Это было уже ночью, он никогда так поздно не бродит по дому. Я вообще-то изо всех сил старалась не выдавать себя и Гришу. А тут какая-то холера его погнала. Не знаю, что именно он видел, но, думаю, все ему стало ясно. Я пыталась с ним поговорить, даже готова была к тому, что он уволит Гришу. Но он не позволил мне ничего сказать. Ни тогда, ни на утро. Все потекло своим чередом, будто ничего не случилось, — Ольга вдруг закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. — Знаешь, мне иногда кажется, что он просто ждет своей смерти. Душой он давно уже умер, но его дряхлое старческое тело еще упрямо тащится в контору, еще пытается жевать разваренную кашу, еще одевается в модные костюмы. Мне иногда кажется, — она почему-то перешла на шепот, сильнее склонившись к Саше, — что он записывает все мои грехи в какую-нибудь книжицу, и когда придет час, он припомнит мне все и пустит меня по миру, — она снова невесело усмехнулась. — Как думаешь?

Саша смотрела на сестру большими грустными глазами и не знала, что сказать. С одной стороны, Егор Денисович был весьма добрым и приятным стариком. Но Оля и, правда, подчас слишком беспечно себя вела. Хотя ей ли было судить Ольгу?

Вздохнув, Саша крепче сжала руку сестры и мягко сказала, пытаясь поддержать ее:

— Твой муж очень любит тебя. Наверняка, он готов простить тебе все. Попробуй наладить отношения с его дочкой. Не усугубляй.

— Знаешь, — произнесла Ольга, — проблема в том, что мне плевать на него и на нее. И на деньги его проклятые. Не хочу я, понимаешь, не хочу пресмыкаться перед ними. Они вот где у меня, — Ольга показала жестом на горло, грустно улыбнувшись. — Будь моя воля, я бы все бросила, с радостью ушла бы с Гришей на край света, — Ольга провела рукой по волосам и с грустью посмотрела на Сашу. — Но, боюсь, что нищая на краю света я ему не нужна…

Ее глаза были полны слез, а на бледном красивом лице было подобие улыбки. Она взяла Сашу за руку и вдруг быстро заговорила, блестящими от слез глазами глядя на сестру:

— Послушай меня, Сашка. Со мной давно уже все понятно. Я старею, хватаюсь за любую соломинку, лишь бы хоть чуть-чуть ухватить счастья. Но ты… Ты меня очень расстроила своей историей. Ты должна быть счастливой! Не знаю, какая там собака пробежала между тобой и Шацким, но, по-моему, там, на небе, за нас уже давно все решено. Борись за свое счастье, борись, слышишь? — она взяла Сашины ладони в руки и прижала их к своим губам. — Пообещай мне.

Саша тоже коснулась губами ее рук и отозвалась:

— Мое счастье со мной, вот оно, — она приложила ладонь к животу. — Я все сделаю, чтобы защитить его и дать ему счастья. За него я буду бороться изо всех сил. А вот ты мне пообещай, что будешь держаться за свое счастье. Я — тебе, а ты — мне.

Ольга кивнула, улыбаясь и глядя ей в глаза.

В этот момент дверь апартаментов открылась, и на пороге показался Григорий. Держа руки в карманах серого пальто, он вошел молча, сняв шляпу, слегка кивнув в сторону дам.

— Добрый вечер, Александра Павловна, — произнес он. — Я рад, что вчерашний вечер не помешал вам встретиться с сестрой. Простите. Я вчера дал лишнего… Все в порядке? — последнее было сказано каким-то совсем другим тоном, и Саша была уверена, что это было сказано Оле.

Саша чувствовала, как ее пальцы напряглись, а сама она побледнела, не сводя глаз с Гриши. Саша пожала Олины руки и встала, понимая, что ей пришло время уйти, оставив их вдвоем. Поравнявшись с Григорием, она произнесла, надевая шляпку:

— Многое из того, что вы вчера сказали, не требует извинений. К сожалению, не все это понимают, — обернувшись к Ольге, Саша ласково ей улыбнулась. — Я постараюсь завтра вас проводить. Но муж может не отпустить меня. Поэтому не огорчайся, если я не приеду. Пиши мне, Оля. До встречи, милая. До встречи, Григорий Иванович, — добавила она, взглянув на Бочкарева. — Берегите мою сестру, Христом богом вас прошу, — прошептала она так, что это мог слышать только он.

Григорий от неожиданности поднял на нее глаза, и пару секунд они молча смотрели друг на друга. Потом он коротко кивнул, пропуская ее в дверь.

Вспоминая разговор с Олей, Саша ласково поглаживала свой живот, вышагивая по многолюдной улице. Почему-то было радостно на душе от того, что она поделилась с сестрой своей тайной.

Время стремилось к четырем, а потому солнце уже не слепило, а заливало город мягким вечерним светом. Саша не спешила останавливать пролетку, хотелось немного пройтись по одной из лучших улиц в городе, наслаждаясь весенним теплом и солнцем, а там уже нанять коляску или проехать на трамвае, хотя ноги начали гудеть от усталости. Еще раздумывая, как ей поступить, она бегло переводила взгляд с одной стороны улицы на другую, рассматривая снующие нечастые автомобили и пешеходов. Поравнявшись с бакалейной лавкой, что-то еле уловимое привлекло ее внимание на другой стороне дороги. Устремив взгляд туда, она замедлила шаг и остановилась, почувствовав, как ноги стали тяжелы. На другой стороне Воскресенской стоял Никита Шацкий.

Она видела, как он держал под руку какую-то молодую даму в большой черной шляпе со спущенной вуалью, стоя вполоборота к Саше, не замечая ее. Рядом блестел на солнце черный «Руссо-Балт» версии фаэтон, из заднего окна которого на улицу выглядывала тоскливая черная морда Шоулана с выпавшим большим розовым языком. Никита помог даме сесть на переднее сиденье и, обходя автомобиль сзади, поднял глаза. Она видела, как от неожиданности он замер, спускаясь с тротуара, опираясь на тонкую черную тросточку, увидев ее. Как всегда, выглядел он безупречно в деловом костюме-тройке темно-серого цвета и темном расстегнутом пальто. Легкая тень от черной высокой шляпы падала на его загорелое аккуратно выбритое лицо, но не могла скрыть, что он неотрывно смотрел на нее.

Под его взглядом она невольно скрестила руки на животе, пытаясь прикрыть его, не в силах уйти и отвести взгляд. Она не могла сказать, сколько они так стояли, глядя друг на друга, стоя по разным сторонам многолюдной дороги. Лишь чувствовала, что сердце сначала замерло, а потом отчего-то быстро запрыгало в груди.

Шацкий сделал шаг с тротуара и, не сводя с нее глаз, подошел к передней дверце автомобиля. Остановившись, он еще несколько мгновений смотрел на Сашу, наконец, приподнял пальцами шляпу и галантно ей поклонился. Щеки ее вспыхнули. Она поспешно кивнула в его сторону и, резко отвернувшись, торопливо зашагала по тротуару, желая, как можно скорее скрыться от его внимательных темно-карих глаз. Сердце еще сильнее забилось, когда она услышала громкий лай — Шоулан явно ее узнал. Спиной она еще чувствовала взгляд Никиты, боясь хоть на минуту замешкаться или обернуться. Она не замечала того, что держала правую ладонь на своем животе, словно пытаясь успокоить не только себя, но и малыша, чувствуя, как ноги становятся непослушными от волнения и дрожи внутри. Скрывшись за угол первого дома, Саша прижалась спиной к стене, пытаясь перевести дыхание и унять сердце.

Что он делал в Казани? Давно он здесь? Судя по его модному и ухоженному виду, давно. И что это за дама рядом с ним? Невеста? Жена?

Борясь, сама с собой, Саша выглянула из-за угла. Но там уже не было ни автомобиля, ни Шацкого, ни его милого пса. Еще пару секунд Саша продолжала смотреть на опустевшую дорогу. Снова прижалась спиной к стене, пытаясь отдышаться и совладать с собой. В этот момент что-то странное толкнуло ее в живот. Затем еще и еще. Испугавшись, Саша приложила руку к нему, и ощутимо почувствовала новый толчок. Так и есть! Испуг мгновенно сменился восторгом и удивлением. Впервые за все время ее малыш дал о себе знать!

Еще ощущая волнение во всем теле, Саша положила обе руки на плотную ткань платья, и, прислушиваясь к своим ощущениям, закрыла глаза.

Здравствуй… Здравствуй, мое дитя!

Нахлынувшие чувства заставляли учащенно биться ее сердце, когда усилием воли Саша медленно отстранилась от стены и тяжелыми ногами двинулась в сторону трамвайных путей. Она вспоминала напряженный взгляд темно-карих глаз, а рукой продолжала гладить свой живот, в надежде снова почувствовать эти удивительные толчки внутри себя. Он здесь! С ним все в порядке!.. Почему он здесь?..

4.6.

В пору экзаменов дни пролетали стремительно, порой совершенно стирая границы между вчера и сегодня. И вот уже Олин приезд казался чем-то далеким. Только подаренные вещи напоминали о нем. Саша с тоской вспоминала их последнюю встречу на пристани и то, как она долго обнимала и целовала сестру перед отправлением парохода. Саша видела, что Оля была весела, бросая на Григория нежные взгляды. Было спокойно на душе, от того, что они помирились. Ей хотелось рассказать Оле о той неожиданной встрече с Никитой, но Оля много говорила, без конца просила Сашу чаще писать, требовала от нее не давать себя в обиду и прочее и прочее. Поэтому Саша ничего не сказала. И хорошо. Эта странная встреча со временем стала тоже казаться чем-то далеким.

Сдав заранее успешно экзамены за первый курс обучения, Саша получила одобрение из ректората о переводе на бесплатное обучение. Это было предметом ее особой гордости. Все-таки ее усилия не пропали даром. Теперь можно было вздохнуть с облегчением, эта статья расходов осталась позади. Окрыленная данным известием, Саша намеревалась вернуть Никите переводом оставшиеся 30 р. Но каково же было ее удивление, когда на почтовой станции служащий сообщил, что все ее переводы вернулись обратно. Что это могло значить, она отказывалась понимать. А потому велела все 200р. отправить обратно на имя Шацкого Никиты Васильевича, рассчитывая все-таки полностью вернуть ему долг.

После того раза, когда Саша едва не потеряла ребенка, Виктор стал просто невыносим. Нет, он оставил любые попытки по ночам, но и шага не давал Саше ступить без своего контроля, особенно сильно препятствуя общению Саши с подругами. Своей сверхопекой он вызывал насмешки со стороны Нади, которая никогда его особо не жаловала. И хотя это была приемлемая плата за то, что он оставил ее в покое как муж, все же Сашу это невероятно раздражало и изводило. Благо Виктор много времени проводил на своем заводе, в его отсутствие Саша пыталась больше времени проводить с подругами и гулять на свежем воздухе, тем более что к лету у них с Надей и Светой появилось общее захватывающее дело.

Все началось с того, что еще в начале года муж Светы добился у городского главы выделения ему небольшого казенного здания недалеко от Черноозерского сада. Там, по условиям договора, Света и ее муж планировали открыть частную школу. Контракт был заключен на пять лет, за которые им и стоило доказать жизнеспособность своего плана. В связи с развернувшейся стройкой и ремонтом здания Света и Надя постоянно были заняты то подбором краски для коридоров и классов, то выяснением отношений с прорабом и бригадой. А Саша, которой подруги запретили появляться на стройке, в свободное время размышляла и чертила в тетради расстановку кабинетов, учебные планы, обстановку в классах и прочее. Потом совместно курсистки собирались у Саши на веранде, где много и долго спорили, какую педагогическую систему применить, на чей опыт стоит опереться. И Саша, и Надя без конца восхищались тем, что Света с мужем нашли друг в друге не только любимых, но и единомышленников.

— Вы не представляете, сколько сил отнимает работа с подрядчиками, — возбужденно рассказывала Света, сидя на краешке скамейки на веранде дома Бессоновых, быстро отпивая чай и пылко глядя на подруг. Она все делала быстро, словно готовая в любой момент вскочить и отправиться обратно в их с мужем школу. — Все хотят сделать похуже, а содрать подороже. Мой бедный Борис уже устал с ними ругаться. То краску слишком разбавят, что она ложится неравномерно, то с объемом не рассчитают. Я пытаюсь воззвать к их совести, говорю, это же для детей, стараться надо, а они только усмехаются.

Здание, переданное им в аренду, как поняла Саша, требовало серьезного ремонта. Света открыто говорила, что так голова хотел решить проблему за их счет, но их с мужем это не останавливало.

— Понимаете, — уверенно говорила Света подругам, — он-то думает, что ничего у нас не выйдет, что школа закроется через год-другой, но вот ему, — она дерзко показала фигу и засмеялась. — Наша школа будет работать долго, и все вложенные сейчас средства себя оправдают, мы с Борей уверены. А вы, девочки, придете к нам работать. Вот тогда мы с вами заживем! — мечтательно вскидывала Света глаза и улыбалась.

— Я бы с радостью, — улыбалась в ответ Саша. — Мы бы разработали прогрессивный устав, в первую очередь я бы отменила жестокие наказания, и больше бы делала упор на интеллектуальном развитии, а не на манерах и покорности.

— А я бы ввела совместное обучение мальчиков и девочек, — заявила Надя, всегда отличавшаяся слишком революционными взглядами. — Ну, что вы так на меня смотрите? Ведь если мальчики и девочки будут учиться вместе, они невольно будут стараться, чтобы не упасть лицом в грязь перед противоположным полом. Разве нет? Я бы точно из кожи вон лезла, зная, что за моим ответом у доски смотрит дюжина мальчишек, — она рассмеялась, невольно вспыхнув.

Надя была старше Саши на два года, но при своей активности и дерзости совершенно не умела строить отношения с молодыми людьми. Честно сказать, в последнее время Надя сильно из-за этого переживала. Ведь и Света, и Саша теперь были замужними дамами, в отличие от нее. Наверное, она испытывала какой-то комплекс. Высокая и стройная, красивая и умная, Надя то ли отпугивала молодых людей, то ли сама предъявляла слишком высокие требования. Ей часто назначали свидания, но почему-то такие встречи заканчивались, как правило, ничем.

— Возможно, ты и права, — задумчиво произнесла Света, видимо, оценивая ее предложение по-деловому. — В конце концов, насколько мне известно, подобные школы уже действуют кое-где в Англии и США. Пожалуй, эту идею можно изучить, насколько данный опыт результативен. Если меня впечатлят результаты, я готова попробовать. Хочу, чтобы наша школа стала известна и популярна во всей стране, — она мечтательно улыбнулась.

— Идея интересная, но надо учитывать и готовность родителей, — заметила Саша. — Например, мой отец бы никогда не позволил мне учиться в школе с мальчиками.

— Да, мой, пожалуй, тоже, — согласилась Надя. — Но я уверена, что найдутся прогрессивные родители… Ну, вот хотя бы ты, Саша. Ты скоро станешь матерью. Ты-то сама готова попробовать?

Саша задумчиво улыбнулась, удивляясь этому вопросу. Как она могла знать об этом сейчас, еще даже не увидев своего ребенка? В то же время желание быть прогрессивной матерью, оградить свое дитя от лишних предрассудков боролось в ней с желанием воспитать высоконравственную личность, защитить от дурного влияния. А потому Саша пожала плечами и задумчиво произнесла:

— Пожалуй, я в замешательстве. Меня воспитывали в закрытом институте. За нашим воспитанием неусыпно следили, нам никуда не разрешалось ходить, даже посещать свою семью. В первое время, где-то лет до одиннадцати, мне было очень трудно. Я постоянно плакала, мне казалось, что мои родители меня совсем забыли, или, что я чем-то вызвала их гнев, раз они меня так надолго отправили далеко от себя. Потом я привыкла к нашему образу жизни. Годам к тринадцати у меня появились лучшие подружки, с которыми мы проводили время почти непрерывно. Они стали моей семьей, я почти и думать перестала о родителях. Но когда я приезжала домой, то отныне боялась собственную семью. Она мне стала словно чужой. Я сознательно избегала братьев и сестер, пряталась от всех, словно дикарка. Что уж говорить про мальчиков? С ними вообще было страшно заговорить. Но даже в нашем закрытом институте были девочки, которые умудрялись откуда-то раздобыть карты, а однажды к нам попали, — Саша сбавила голос, словно кто-то мог ее услышать, кроме подруг, и сильно конфузясь, прошептала: — карточки, предназначенные для мужчин. На них были полураздетые дамы в самых неприличных позах.

— Мы тоже на такие пялились в гимназии, — хихикнула Надя, залившись ярким румянцем. — Страсть, как хотелось посмотреть и на другие.

Саша невольно кивнула, еще сильнее заливаясь краской.

— Вот-вот… Так вот, воспитываясь там, я поняла, что запретами и высокими заборами нельзя воспитать нравственность. Нас так и тянуло нарушить эти правила, вырваться наружу, сделать что-то недопустимое. Например, я точно знаю, что две наши девочки по ночам перелезали друг к другу в кровати, и я отчетливо слышала, как они целовались.

— Это еще цветочки, — усмехнулась Света. — В нашем институте одна девочка влюбилась в нашего преподавателя, он был довольно стар, его приняли на работу, явно рассчитывая, что никто из институток на него не заглядится. Но она словно чумная преследовала его, дошло до того, что он доложил начальнице, и бедняжку потом распекал весь педагогический коллектив.

— Кошмар, — произнесла Саша. — Что же с ней стало?

Света взглянула на подруг и грустно сказала:

— Все закончилось очень плохо.

— Ее отчислили?

— Нет. Она повесилась однажды ночью, перевязав себе шею белым поясом от фартука.

— Какой ужас! — Саша тронула Свету за руку. — Надеюсь, ты этого не видела?

— Нет, ее обнаружили ранним утром, мы еще спали. Но потом слухи все-таки расползлись. Нас даже не допустили с ней попрощаться. Руководство института всеми силами пыталось скрыть от родителей этот инцидент, но как тут скрыть? Не представляю, как директриса выкрутилась после такого скандала.

Надя с возмущением смотрела на подруг, которые грустно переглядывались.

— Господи, спасибо моим родителям, что меня не отдали в закрытый институт. Мне наказаний в гимназии хватило.

— Эти истории доказывают, что запретный плод всегда сладок, — заключила Света. — Сегодня образование становится общедоступным, а разные подходы становятся все более и более популярными, а потому, возможно, идея Нади найдет отклик в сердцах людей. По крайней мере, думаю, такие, как мы с тобой, Саша, прошедшие через закрытый институт, точно захотят большей свободы для своих детей. Разве нет? Надо раздобыть информацию о результатах освоения учебной программы в совместных школах и изучить уже имеющийся опыт. И, пожалуй, я бы рискнула.

В поддержку Светы, Надя даже отказалась ехать на все лето с родителями в Европу. И хотя Света настаивала, что им с мужем помощь понадобится уже ближе к осени, что они пока справляются, Надя решительно променяла берег Средиземного моря на суетливую, изнывающую от жары Казань и пропахшие краской и известью кабинеты будущей школы. Саша немного завидовала подругам, хлопотавшим на стройке. Ей бы тоже хотелось приложить руку к обустройству здания, но из-за беременности об этом не могло быть и речи. Тем более Виктор не особо поддерживал ее отсутствие дома. Поэтому спасением были лишь совместные чаепития и совсем уж нечастые вылазки в город.

В начале мая Сашу ждала еще одна приятная встреча: в Казань, проездом, приехал Алексей Кадашев. Он уведомил Сашу короткой телеграммой: «Здравствуй сестра буду 6.»

Алеша прибыл поездом с небольшим багажом, состоявшим из одного терракотового чемодана и саквояжа. Саша встречала его с мужем на многолюдном вокзале, невольно вспоминая, как почти год назад она прибыла сюда же совсем одна в надежде на счастье с Андреем. Светловолосый, с красивыми серо-голубыми отцовскими глазами, Алеша в темно-сером костюме и фуражке, нежно обнял Сашу, несколько смутившись ее животу, и мягко сказал:

— Здравствуй, сестра. Как же я рад тебя видеть!

Алексей ехал к родителям, специально сделав крюк до Казани по поручению отца. По его словам, у него было к Саше дело. Какое дело, он говорить не стал, ссылаясь на усталость и длинную дорогу, пообещав, что изложит все, как есть, как только передохнет и выспится. Саша не торопила, надеясь, что Алеша задержится у них хотя бы на неделю. Ему была предоставлена небольшая, но вполне уютная комната для гостей в конце второго этажа, где выпускник Императорского университета после приезда проспал добрые сутки.

На следующий день, проводив мужа и свекра по делам, Саша с любовью смотрела на брата, который с большим аппетитом ел приготовленные Глашей манты со сметаной. Алеша ел быстро, торопливо, сказывалась студенческая привычка, при этом улыбался Саше и говорил:

— Значит, ты теперь замужняя дама, Сашка? Поздравляю, — он ласково улыбнулся, его серые глаза удивительно напоминали отца. — Я немного задержался в столице, хотел раньше уехать, но в конторе возникли трудности, мне пришлось помогать разбираться с одним делом. Так что, Саша, прости, я не смогу у вас задержаться, завтра поеду. Мама совсем загрустила. Надеюсь, нам удастся ее хоть немного развеселить. Мурат собирался приехать на днях со своей супругой. Кажется, и Оля хотела приехать.

— Мурат и Оля тоже едут? Мурат все-таки женился?

— Да, женился, — Алеша кивнул, — Так же как ты, без торжеств и гуляний. Кажется, прямо в гарнизонной церкви.

— Странно, — протянула Саша, думая о том, что на Риту это было совсем не похоже. — Я думала, они закатят пир на весь мир.

Алеша усмехнулся.

— Ну, на самом деле Мурат хотел, даже мне писал, что собирается взять отпуск и сыграть свадьбу в Майском. Но, видимо, собрать нас всех оказалось непросто, — Алеша улыбнулся, мельком взглянув на Сашин живот. — Ты в особом положении, Маша с малышкой на руках. А какой пир без вас, а?

Саша смущенно улыбнулась, жалея, что не сможет со всеми поехать к родителям.

— Оля говорила, что ты теперь юрист.

— Ого, юрист, — он рассмеялся добродушно и искренне. — Это очень громко звучит, чтобы стать юристом, мне еще многому предстоит научиться. Но я хочу быть следователем.

Саша придвинула к себе чашку с чаем и, помешивая сахар ложечкой, мягко спросила:

— Ты сказал, что у тебя какое-то дело ко мне.

С этими словами Алеша кивнул, с готовностью вытер салфеткой безусые губы и, откинувшись на спинку стула, с улыбкой посмотрел на Сашу.

— Кроме шуток, я очень хотел повидать тебя, Саша. Ты так мастерски обвела нас вокруг пальца тогда в Царицыне, что я до сих пор под впечатлением.

От его слов Саша снова почувствовала, как заиграл румянец на ее щеках.

— Алеша, у меня не было другого выхода. Мне надо было уехать.

— Саша, я тебя не осуждаю, наоборот, когда я узнал, что ты поступила в Университет, я был восхищен твоим упорством. Ты большая молодец, я тобой искренне горжусь. Представь, ты первая дама из Кадашевых, которая окончит университет! — Алеша присвистнул и подался вперед, беря Сашу за руку. — Правда, я до сих пор недоумеваю, откуда в такой хрупкой юной особе столько смелости и дерзости, а?

Саша невольно улыбнулась брату.

— Так что за дело?

— Дело? Да нет никакого особого дела, Саша, — Алеша задиристо улыбнулся ее изумлению. — Просто отец сильно переживает за тебя. Он меня попросил проведать тебя, зная, что ты в положении и еще долго не сможешь приехать в Майское… Ну, и еще он просил меня передать, что тот участок земли в Мардакянах, который он намеревался тебе подарить в качестве приданного, он продал. Но… — Алеша подмигнул Саше и улыбнулся, — но аналогичную сумму в десять тысяч рублей передает тебе векселем, — с этими словами Алеша вынул из нагрудного кармана пиджака ценную бумагу и протянул Саше, добродушно улыбаясь. — Ты понимаешь, что это значит?

Саша во все глаза смотрела на брата, чувствуя, как пальцы ее дрожат, держа ложечку.

— Он меня простил?

— Очевидно, Саша! — Алеша тихо рассмеялся и вложил в ее руку вексель. — Держи, сестра. Это огромная сумма денег. Оля мне писала, что отец тебе никак не помогал все это время, что ты бесприданницей пришла в этот дом, — он окинул взглядом столовую. — Думаю, что такое приданное позволит тебе чувствовать себя более уверенно в твоей новой семье.

Саша отложила вексель, едва взглянув на него, чувствуя, как слезы потекли по щекам.

— Почему ты плачешь? — Алеша удивленно смотрел на нее.

— Не знаю, — Саша невольно рассмеялась, оттирая слезы, — просто я и не надеялась, что он меня когда-нибудь простит.

— Отец наш имеет крутой нрав, но он вовсе не зверь.

После завтрака они болтали в саду, где в тени дома можно было насладиться прохладой и предаться воспоминаниям. Алеша давно скинул пиджак и лежал в рубахе и брюках на ротанговой скамейке, заложив под голову руки, и много рассказывал о своем университете. Саша покачивалась в кресле-качалке и делилась своими впечатлениями от учебы. Они периодически смеялись и передразнивали особо вредных профессоров, удивляясь тому, что ученый люд везде — и в Казани, и в столице, — одинаковый. Деревянная веранда, выкрашенная в белый цвет, утопала в свежей зелени набиравшего цвет шиповника и цветущей сирени, замечательно скрывая их от полуденного солнца. В кустах уже вовсю жужжали жуки и пчелы, кружа вокруг душистых соцветий. Под самой крышей веранды щебетали ласточки, молниеносно выныривая из-под деревянных сводов и устремляясь в небо в поисках пропитания. Благодаря тени дома здесь было свежо и уютно.

— Вот ты где!

Саша невольно вздрогнула от неожиданности и перевела взгляд на стеклянные двери дома. В проеме стояла Надя, держа корзину со свежими булочками, какой-то едой и бутылкой сидра. Высокая и статная в светлом платье цвета мяты, Надя улыбалась Саше из-под широкополой соломенной шляпы, быстро бросив смущенный взгляд на Алешу.

— Вообще-то мы собирались сегодня встретиться, — заметила она, увидев легкое недоумение на Сашином лице.

Саша неловко приподнялась, поманив подругу рукой, и поворачиваясь к Алеше, который уже давно сконфуженно стоял в полный рост, приветливо произнесла:

— Алеша, познакомься, это моя подруга, Надя. Надя, это мой брат, Алексей Кадашев.

Она видела, как Надя и Алексей смущенно переглянулись. Надя, вспыхнув, протянула Алеше руку, он как-то неуклюже склонился и коснулся ее руки губами.

Они расположились прямо на полу веранды, постелив на всех большое пестрое покрывало. Алеша стоял на коленях и разливал сидр в стаканы, украдкой поглядывая на так неожиданно появившуюся девушку. Саша сидела в кресле, откинувшись на спинку, подложив под спину подушку, и с любопытством смотрела на Надю. Обычно дерзкая и уверенная в себе, она вдруг совершенно не знала, куда ей деться, попеременно смущенно краснела, иной раз слишком громко смеялась, потом вдруг резко замолкала, стараясь быть серьезной. Поджав под себя ноги, Надя сидела на полу вполоборота к Алеше, всеми силами стараясь не смотреть на него. Но это явно получалось с трудом, потому что она периодически вскидывала на него глаза, густо краснела и молниеносно отворачивалась, кусая от досады на саму себя губы и постоянно теребя поясок платья.

Пытаясь выглядеть естественно и не показывать своего смущения, Алеша рассказывал о своей новой работе. Говорил много, пылко, чересчур громко. По его словам, в столице он помогал следователю, иногда сам проводил дознания. К удивлению Саши, брату нравилась его работа. Он увлеченно рассказывал о недавнем допросе двух эсеров, которые замышляли совершить покушение на какого-то советника. Саша поражалась, как их добрый и искренний Алеша мог заниматься таким опасным и серьезным делом. Она с любовью смотрела на его взъерошенные светло-русые волосы, в его светлые глаза, и на то, с каким увлечением он говорил о своей работе, украдкой поглядывая на Надю.

— Вас не пугают преступники? — спросила Надя, в очередной раз вскинув на него свои красивые карие глаза.

— Так это они нас должны бояться, а не мы их, иначе их не одолеть, — по-молодецки ответил Алеша и улыбнулся ей своей доброй искренней улыбкой, и Саша заметила, как их взгляды на долю секунды встретились, а Надя, к ее удивлению, смутилась, отвела взгляд, и сказала:

— Вы искренне верите, что преступность можно победить?

— Победить совсем, вряд ли, но если воспитать уважение к закону, а главное сделать так, чтобы все — от самых низов, до самых верхов, верили в его силу, тогда преступлений будет в разы меньше.

— Но ведь верхи всегда живут по своим собственным законам. Что им стоит отменить нарушаемый ими же закон? — Надя с вызовом посмотрела на Алешу. Саша невольно вздохнула с облегчением, заметив, что подруга, наконец, преодолела свое внезапное смущение и робость, и вновь начала задавать свои провокационные вопросы.

Алеша с интересом смотрел на нее и улыбался.

— Вы правы. Ничто не мешает людям, наделенным властью, творить беззаконие, кроме голоса совести. А еще нас с вами.

— Нас с вами? — Надя вспыхнула от этих слов, удивленно посмотрев на него.

Алеша тоже вспыхнул, поняв двойной смысл своих слов и, переведя взгляд на Сашу, стараясь найти ее поддержку, попытался объяснить свою мысль:

— Я имею в виду общество. Если мы будем игнорировать беззаконие, если мы будем ему способствовать, оно никуда не денется. Но если мы будем пресекать любые попытки нарушить закон и наши права, то даже самый видный чиновник вынужден будет с этим считаться. Но для этого надо знать закон и уважать его.

Саша с едва заметной улыбкой наблюдала за Надей и братом, обмахивая себя веером, не в силах вступить с ними в обсуждение. Сильно клонило ко сну от духоты и покачивания кресла. Вскоре и вовсе заснула под щебет птиц, жужжание шмеля в кустах и голосов брата и подруги.

Они сидели на краю веранды, вполоборота друг к другу, разговаривая вполголоса. Заметив, что Саша спит, Алеша быстро поднялся, накрыл Сашу тонким покрывалом, лежавшим на скамейке, и снова сел рядом с Надей, едва коснувшись рукой ее платья. Она смущенно поправила подол, поджимая сильнее под себя ноги, прикрывая ступни, взяла мягкую булочку с корицей и, разломив ее напополам, тихо спросила:

— Вы планируете остаться в Баку или вернетесь в Петербург?

— Отец хочет, чтобы я остался в Баку, но я рассчитываю вернуться. Как думаете, как мне лучше поступить? — он в упор посмотрел на нее, прижавшись спиной к деревянной колонне.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.