Бесплатный фрагмент - Все города центровые

Друг рассказывает историю.

Писатель!

Друзья, вы держите в руках третью книгу Антона Сурнина. И выражение «Друзья» — не общее вежливое обращение. Скорее всего, вы на самом деле мой друг, товарищ или сослуживец, родственник. И я подарил эту книгу вам на день рождения или Новый год. Такова доля всех друзей провинциальных, никому не известных писателей, их коллег или родственников. Если вы позвали его на свой день рождения, то, скорее всего, вместо полезного, или нужного, или хотя бы вкусного подарка провинциальный писатель придет со своей книгой. В торжественный момент он достанет ее из пакета, возьмет ручку и с пафосным лицом напишет: «Другу в день рождения от автора». И самое страшное в этой ситуации, вручая книгу, он скажет: «Буду рад отзыву». Что?!?!? Ее еще нужно читать???

Часть из этих друзей и коллег, конечно же, не будут ее читать и забросят на дальнюю полку.

А часть все же прочитает. Хотя бы супруга. У нее вообще выбора нет.

Так вот, тем из вас, кто все же решил ее прочитать, я в начале книги расскажу, почему я осмелился называть себе писателем. На самом деле я долго думал, имею ли я право называть себя так. Для меня писатель — это какая-то глыба с большой эрудицией, Рассказчик с большой буквы, кто знает и понимает жизнь, в идеале с прекрасным чувством юмора, кому есть что сказать миру.

Почему же я имею наглость называть себя писателем? Что я хочу сказать миру?

Давайте расскажу, как я пришел к тому, что имею надежду, что я могу себя так называть.

Примерно в году 2006–2007 я начал вести Живой Журнал. Это была какая-то бессмысленная, никому не нужная констатация фактов: «Сегодня был красивый закат», «Утром был дождь, много думал». Со временем записи стали обрастать какой-то фактурой. Появился один постоянный читатель Маргоша, подруга из Москвы. Она тоже вела ЖЖ. Мы читали записи друг друга и хвалили. Думаю, что такое было со многими графоманами в период популярности ЖЖ, ничем не закончившись.

Но в один прекрасный момент мне позвонил арт-директор журнала «Город» Илья Швед, который, как оказалось, к моему удивлению, зачитывался моим ЖЖ, и сказал:

— Антон Анатольевич, у вас чудный слог, мы бы хотели пригласить вас в наш журнал автором раздела малой прозы. Что скажете?

На самом деле нет, Илья был моим племянником, он гордо называл себя Швед, но по факту Сурнин, и он действительно работал в «Городе». А у его редактора возникла проблема с автором прозы для журнала. С чего Илья решил мне позвонить, я не знаю, мой ЖЖ он не читал, но, видимо, про это слышал. У них был дедлайн. Автора не было. И как я понимаю, они позвонили и написали вообще всем, кто хоть немножко писал. Я сильно удивился, но, как это со мной случалось в жизни не раз, сразу согласился.

Редактор сказала:

— Три тысячи знаков через семь дней.

Так появился рассказ «Это круче, чем секс». Вскоре он появился в «Городе».

И тут я впервые подумал: «Вы серьезно? Это может быть кому-то интересно?»

Но мне выплатили гонорар, и редактор сказала:

— Три тысячи знаков через семь дней.

Так появился рассказ «Клен». Вскоре он появился в «Городе».

И я снова подумал: «Вы серьезно? Это кто-то читает?»

Мне выплатили гонорар, и редактор сказала:

— Три тысячи знаков через семь дней.

Так появился рассказ «Птицу видно по полету».

Но через два дня позвонил Илья Швед-Сурнин и сказал:

— Команда меняется, редактор ушла, у нового редактора свой автор. Извини!

Так закончилась моя карьера автора в «Городе», через какое-то время закрылся и «Город».

Я вернулся к обычной жизни, а надо сказать, что к этому времени я уже встретил свою будущую супругу Светланку, у нас родился сын Всеволод, и он уже даже подрос.

И однажды Светланка увидела где-то в интернете от прокатчиков фильма «Приключения Паддингтона» в России конкурс рассказов. Она насела на меня:

— Ты же писатель! Пиши рассказ. Главный приз — поездка в Лондон.

Я отшучивался, придумывал дела. Светланка не сдавалась, просила и просила. Но видя, что я ничего не делаю, написала сама. Я прочитал, понял, что это никуда не годится, в последний день конкурса я все-таки сел и написал свой рассказ. Отправил от имени Светланки. И забыл.

Вскоре наступила зима. Я уже не помнил про конкурс. В субботний вечер декабря мы пошли на премьеру фильма про Паддингтона. Возвращаясь из кино, мы шли счастливые, обсуждали фильм, снег кружился под фонарями. Мы заходим домой. И тут Светланке поступает звонок с незнакомого номера.

— Светлана, добрый вечер! Вас беспокоит газета «Метро», площадка конкурса рассказов. У вас есть загранпаспорта?

— Да.

— Вы поедете в Лондон?

— Не знаю, нужно с мужем посоветоваться, — теряется Светланка.

— В смысле? Шутишь? Соглашайся, — подпрыгиваю я.

— Да, да. Поедем! — тут же исправляется Светланка.

— Отлично, мы перезвоним.

Светланка кладет трубку и растерянно оглядывается.

— Ура! Мы едем в Лондон! — кричу я и всех обнимаю. А потом думаю: «В смысле? Мой рассказ выиграл в конкурсе, который проходил по всей стране?»

Мы слетали в Лондон, Сева пошел в школу, никто мне больше не говорил: «Три тысячи знаков через неделю» или «Смотри, какой классный конкурс рассказов». И я перестал писать.

Но продолжал вести блог, в котором в основном писал про проделки Севы. Примерно в это время я узнал про такую штуку, что какой-нибудь известный блогер пишет-пишет, а потом — раз, объединяет все эти записи и издает книгу.

Я посмотрел свои записи. Последнее время в основном было про Севу. «Что ж, сборник рассказов про Севу — отличный подарок для бабушки». Вот тебе и дедлайн — ее день рождения. И тема. Так появилась книга «Куда живешь, папа?». Некоторые читатели даже дали хорошие отзывы.

С тех пор вызовов больше не было. Про что писать, я не знал. Сказать миру было нечего. Но я отправил три своих рассказа «Это круче, чем секс», «Клен» и «Птицу видно по полету» в литературный журнал «Луч». И забыл про это. Через полгода приходит письмо, главным вопросом в котором было: «Мы опубликовали два ваших рассказа, почему вы не заходите за авторскими экземплярами?»

«В смысле, — подумал я снова, — литературный журнал опубликовал мои рассказы? Их кто-то читает?»

Так в моей копилке оказалось три опубликованных рассказа и книжка. Я гордо всем рассказывал, что я писатель, что меня публикуют глянцевые и литературные журналы. Никто не спрашивал, где и что за рассказы, и книжку не просил.

Я продолжал рассказывать, что я писатель, спрашивал всех новых сотрудников в компании, любят ли они хорошую литературу, если отвечали, что да, то я обязательно высылал им свои рассказы и требовал отзывы.

Слухи дошли до генерального директора в Москве. Через какое-то время мне пришла задача: «Писателю Сурнину А. требуется переделать „Книгу сотрудника“, которую давали при устройстве в компанию и которая напоминала сборник инструкций к стиральной машине, в легкое и яркое чтение». Я переделал вступление, и его отправили генеральному директору. Он одобрил.

Вскоре я мог утверждать, что из-под моего пера вышли уже две книги, пусть не на каждой стояла моя фамилия.

И все. Тишина. Ни рассказов, ни книг, ни ведения блога. В какой-то момент я пришел к тому, что мне нечего сказать миру. И писать больше не надо.

Но не зря же столько раз меня пинала Вселенная, что я писатель. Пнула и в очередной раз.

К нам в город в Центр современной драматургии и режиссуры приехала Ангелина Засенцева. Я сходил на все ее выступления. Философским стендапом «Лес. Ангелина» я был раздавлен, перемешан и выплюнут на мостовую. После окончания я хотел обнять эту Ангелину, обнять себя, обнять всех прохожих. И незамедлительно выпить.

На мастер-класс по автофикшену на следующий день я уже шел с благоговением перед Ангелиной. Этот мастер-класс во многом и сыграл роль очередного пинка Вселенной. Мне захотелось писать.

И пусть я смешно выгляжу, утверждая, что я писатель. Но я люблю истории. Люблю читать хорошие истории. Люблю смотреть хорошие истории в хороших фильмах. Я сам люблю рассказывать истории, а сколько раз мои близкие слышали одни и те же анекдоты.

Я решил. Расскажу несколько историй. Пусть это будет моим хобби: рассказать несколько историй тем немногим читателям, которые не выкинули эту книгу после дня рождения. Но сразу предупреждаю: это чистой воды автофикшен. То есть это вроде бы про меня, и героя зовут Антон, и, может быть, кто-то даже слышал, что со мной что-то такое было. На самом деле это не так. Что-то и было. Но не так и не в таком порядке, а порой и не со мной. Да и приврал я там изрядно. Ведь это про писателя придумали поговорку — ради красного словца не пожалеет и отца. В общем, как пишут в фильмах, чтобы придать вес: «По реальным событиям».

Приятного чтения!

Это круче, чем секс

MASSIVE ATTACK — ANGEL

You are my angel

Ты мой ангел

Come from way above

Спустившийся свысока

To bring me love

Чтобы подарить мне любовь

Her eyes

Ее глаза

She’s on the dark side

Она водится с темными силами

Neutralize

Уничтожает

Every man in sight

Каждого мужчину в поле зрения

To love you, love you, love you…

Чтобы любить тебя, любить тебя, любить тебя…

You are my angel

Ты мой ангел

Come from way above

Спустившийся свысока

To love you, love you, love you…

Чтобы любить тебя, любить тебя, любить тебя…

Резко теряю равновесие и с лету врубаюсь затылком в снежный наст. От внезапного удара перехватывает дыхание. Я как-то весь обмяк, и пустота внутри. Придя в себя, сажусь на пятую точку и подтягиваю борд под себя. Вроде все целое. Подбегает инструктор Виктор, внимательно смотрит в глаза и кивает, дескать, как ты? Я прислушиваюсь к ощущениям и через некоторое время неуверенно пожимаю плечами — не знаю, вроде ничего.

— Понял, что произошло?

Я был недалеко от нижней точки подъемника, шел спиной вперед и решил прибавить скорость снижения. Угол наклона доски уменьшил, скорость стала нарастать… Все. Понял.

— Это называется поймать кант. Поздравляю, курс обучения ты прошел. Правда, таким штукам я не хотел тебя учить. Но лучше так, чем на серьезной скорости.

— То есть все?

— Да. Основы я тебе дал.

— А я смогу?

— Не знаю. Горы ошибок не прощают. Контролируй скорость. Здесь у нас лягушатник. В Домбае по-другому. Но ты же не в дикие горы едешь.

Один день я с Виктором утюжил склон Ашатли. У меня было только два дня на подготовку с инструктором. Но Виктор после одного дня сказал, что этого достаточно. Понятие у меня есть. Дальше сам накатывай. Виктора мне подсказал Серега. Время уже подходило.

Я готовился к этой поездке полгода. До этого катался только в Чекериле на лыжах. Но в мае прочитал в «Вертикальном мире» статью про Марко Сиффреди и его адский спуск с Эвереста. Он был первым, кто спустился с этой вершины мира на сноуборде, но при попытке повторить и пройти по другому кулуару пропал. Поиски ничего не дали. Я был потрясен и всем взахлеб рассказывал про этого парня. Некоторые пожимали плечами, некоторые спрашивали: «А нафига это надо?» А в моем воображении были картинки суровых гор, снежные заносы, ледник Ронгбук, на котором его ждали товарищи. Я не понимал: как это вообще возможно? Как он решился? Что чувствовал когда стоял на вершине, встегнутый в крепы, а что чувствовал, когда несся книзу, обжигая лицо ледяным ветром? Он же прекрасно знал, что на подступах к вершине многие и многие ее покорители нашли вечный покой. О-о-о, безумству храбрых поем мы песню!

И только Серега, мой старший товарищ, матерый парашютист, не пожал плечами. С Серегой мы познакомились в поездке два года назад. Он зашел в наше купе плацкартного добавочного вагона Ижевск — Симферополь в одних шортах, стройный и подтянутый, бритый наголо, задорно улыбнулся и спросил:

— Пирожков хотите? А то мама напекла, они испортятся.

С тех пор мы дружили. Серега был опытный и уважаемый в Ижевске парашютист. На всяких городских и республиканских праздниках он прыгал в небо над Ижевском с разными флагами за спиной с задачей приземлиться в определенную точку на центральной площади. Сейчас уже так не делают. То ли на авиаотряд денег не хватает, то ли по соображениям безопасности. Катал он и на сноуборде.

А теперь Серега сидел на моей кухне, пил мятный чай, слушал историю про Марко.

— А не хочешь так же попробовать? — спросил он добродушно.

— Не, я не смогу. Ты шутишь, что ли? Я и на доске ни разу не стоял, и в горах не был. Я так не смогу.

— А ты не с Эвереста начинай, а, допустим, с Эльбруса. Или Домбая. На Урале красоты такой нет, а Кавказ бы понравился Марко.

— На доске я не умею, — не сдавался я. — Я только на лыжах в Чекериле.

— На лыжах ездят только пижоны, реальные парни катают на досках, — усмехнулся Серега, — у тебя все равно своих лыж нет, берешь в прокате какую-то пародию. Ты ничего не теряешь. Попробуй доску. Это полет, когда ты идешь в горах по целине, плавно выходя из одного поворота в другой. Основа под тобой едва чувствуется. Под тобой метр, а то и больше рыхлого снега. Это даже не вода. Ошибешься и уйдешь по горло в сугроб. И тебя никто не вытащит. Даже если кто-то подъедет, он не сможет тебя вытащить, только вместе закопаетесь. Ты должен сам выбраться и продолжить прерванный полет. Я тебе даже не могу объяснить, как это, но это круче, чем секс.

Тут я смутился немного.

— Что такое? Не веришь? — заметил Серега.

— Мне не с чем сравнить, у меня ни секса, ни полета не было, — покраснел неожиданно я. Мы с ребятами тему девчонок никогда не обсуждали, это было табу. И я бы никому ни в жизнь ничего такого не сказал, а вот Сереге как-то легко признался.

— Во как?! А тебе сколько лет-то?

— Двадцать один.

— А разве дети сейчас не седьмого класса начинают бухать и трахаться? — удивился Серега.

— Напиться — дело нехитрое. А девчонки у меня не было, — как-то насупился я.

— Да ты нос не вешай. Все у тебя будет джаз. Ты парень со стержнем. А чего не было? Никто не нравился?

— Ну почему не нравился? Но я как-то робел в школе, не мог подойти. А в том году, например, набрался смелости и одной букет роз подарил на всю зарплату на день рождения.

— Во даешь. И че? Не растаяла?

— Нет. Спасибо сказала, что любит другого — сказала, и сказала, что я даты дней рождения перепутал с ее мамой.

— Что ж ты зарплату бухнул, а разведку не провел, — заржал Серега, — вот мама обрадовалась, наверно.

— Да ничего я не перепутал. Мы с ней в кино ходили. Она мне рассказывала, что у нее день рождения в самый холодный день, который когда-либо в Ижевске был. Что даже на трамваях краска облазила от мороза, ни автобусы, ни машины не ходили. А у мамы на следующий день. Я потом в интернет залез, узнал дату самого холодного дня в Ижевске. Не знаю, в общем. Я приехал с букетом роз, открывает ее мама, в комнате шумно, она мне говорит:

— Проходи, Антон, спасибо за букет, но я уже занятая женщина, а у Насти день рождения вчера был, и она уже ушла гулять.

Я букет роз маме сунул и убежал. А Настя мне потом выдала, что гостей только насмешил, что дни рождения перепутал, а она вообще другого любит. Можем быть друзьями.

— А ты?

— Больше ей не звонил, да дело прошлое.

— Бывает.

— Вот.

Вскоре Серега ушел, я помыл посуду и засел за компьютер. Написал в поисковой строке своего браузера «Домбай» и пропал в интернете на несколько вечеров. Я внимательно изучал сайты продавцов сноубордического оборудования, сноубордической одежды, сайты с уроками катания, гостиниц, форумы «ищу попутчика», «сдается квартира на Домбае». Серега сказал, что доску лучше свою сразу купить, не пожалеть денег на хорошую одежду, если я уверен в своем решении, и обязательно купить шлем. За полгода можно накопить на все необходимое, жилье снять с кем-нибудь, ехать на поезде. Но никто из моих друзей ехать не захотел. Я согласовал с начальством свой отпуск на следующий март, спланировал бюджет, сказал маме, что еду на Кавказ. А шел 2006 год. Кадыров еще не успел построить самый современный город в России. Были еще инциденты.

— Там же Чечня рядом, Ингушетия, — испугалась мама, — ты уверен?

— Да.

— Хорошо, только звони каждый день.

— Ладно.

Когда я получил добро от мамы, то засел за форум «Ищу попутчика», уже приближалась зима, и форум ожил. Написал сообщение, обозначил даты, пожелания к попутчикам и сел ждать в засаде у почтового ящика, куда скидывались отклики на объявление. Тут же ответили два парня. Но даты не совпадали. Через пару дней написал другой из Москвы. Сообщил, что прилетает из Москвы в Минеральные воды в тот же день, когда приходит мой поезд. Что готов снять со мной жилье, но предлагал снять из разряда люкс. «Мажор, — подумал я, — не потяну». Отказался. А через неделю приходит письмо от девчонки из Питера. И даты совпадают, да еще девчонка. Я аж подпрыгнул. Сразу согласился. А она мне в ответ пишет: «Только снимаем двухкомнатную квартиру, мальчики с девочками должны спать отдельно. Можно самую простую, я неприхотливая. И передавай привет Мишке Коротаеву». Я снова подпрыгнул. Это же мой лучший школьный друг. Откуда она его знает? Перечитал имя и фамилию. Екатерина Шаляпина. Опа! Это же любовь Михана, еще летом мы провожали ее в большой город, куда она уехала за длинным рублем, приключениями, большой любовью — нужное подчеркнуть. Она сама еще не знала, зачем она едет в Питер, но твердо решила жить в этом городе. Конечно, я ее вспомнил. Накануне дня ее отъезда в Питер мы мотались по всему Ижевску на старой девятке моего папы с Миханом в поисках большой мягкой игрушки. Михан во что бы то ни стало хотел подарить Кате игрушку, большую и трогательную, поцеловать ее и по возможности прочитать ей стихи Есенина. Мишка был романтиком еще похлеще моего. Когда мы объехали практически уже все детские магазины, а большой трогательной игрушки не было, мы зашли голодные в стекляшку на Татьяны Барамзиной за бутылкой воды и парой пирожков, я увидел в дальнем отделе всякой всячины на самой высокой полке розового слона чудовищных размеров.

— Во! — ткнул я Мишку локтем.

— То, что доктор прописал, — побежал Мишка к отделу.

— Уверен? — догнал я его у отдела. — Он же огромный, а у нее куча чемоданов, она тебя убьет.

— Подарит проводнику. Главное, стихи ей прочитать с глазу на глаз, и слона она все равно рано или поздно передарит. Но запомнит на всю жизнь, Антоха, понимаешь?

— Не уверен, но у нас же традиция дарить всем дурацкие подарки. В эту концепцию слон вписывается идеально. Хуже этого уже ничего не придумаешь.

— Не учи ученого, морда кипяченая. Девушка, заверните вон то млекопитающее, мы берем.

Забрав слона, мы с трудом протиснулись с ним в двери магазина, посадили его на переднее сиденье, пристегнули ремнем. Можно было подумать, что это едет небольшой человек в ростовой кукле.

— Она тебя завтра кастрирует, не отходя от перрона, — сказал я Мишке, заводя мотор.

Мишка хмыкнул и открыл окно.

Вот эта самая Катя ответила на мое сообщение и согласна была разделить со мной крышу. Я сказал потом об этом Мишке и спросил, что у него сейчас с ней.

— Ничего, мы даже не созваниваемся.

— То есть она свободная?

— Не знаю, но наша история закончилась.

— Уверен?

— Да, можешь тоже подарить ей розового слона.

Вскоре в Ижевск пришла зима, я закрутился, купил себе бюджетный борд, но классные боты, как советовал Серега, нашел в ЦУМе отличный сноубордический костюм Bonfire, он был брутального черного цвета с пятном огня на левом плече, но, сволочь, стоил дороже сноуборда. Занял денег у друзей, но купил. Нашел шлем, очки. Полное снаряжение. Серега потом одобрил. Виктор провел со мной день в Ашатли. С Катей мы периодически созванивались. Купили билеты, нашли двухкомнатную квартиру в поселке Домбай по доброй цене. Все было готово. День отпуска неотвратимо приближался.

И вот я сажусь в поезд до Москвы, где на Казанском вокзале почти без задержек пересаживаюсь в поезд, идущий до Невинномысска. Катин поезд должен подойти туда же через сорок минут после моего.

Сев в Москве в идущий на Кавказ поезд, забросил на третью полку доску, достал потертый «Вертикальный мир» и устроился за чаем еще раз прочитать про Марко. Стук колес вскоре сморил меня в сон.

— Молодой человек, Ваша станция через сорок минут, — разбудил меня с утра проводник.

Я протер глаза и выглянул в окно. Ух! А здесь в конце марта весна. Снега не видно. Быстро бегу в туалет, чищу зубы, одеваюсь, достаю свою доску. Поезд снижает ход и, лязгнув железом, останавливается.

Вылажу на перрон, щурюсь на солнце одним глазом. Ко мне подходит крепкий мужчина с красивыми усами. «Наверно, это Валера, — подумал я, — хозяин квартиры, который должен был нас встретить на вокзале».

— Антон?

— Да. А вы Валера?

— Да, и можно на ты. Когда твоя девушка приезжает?

— Через сорок минут, я же вам писал, ну то есть тебе.

— Успеем. Поехали быстро до рынка съездим.

— Это еще зачем?

— У нас первые весенние цветы появились. Удивим твою девушку. Здесь весна, а в горах снежный рай, — подмигнул Валера.

— Да, поехали, — обрадовался я, еще вчера засыпавший в поезде, за окнами которого кружилась небольшая метель.

По пустым улицам Невинномысска мы быстро помчались куда-то вглубь городка. Было еще утро, но Валера дело знал, и у одной из автобусных станций стояли несколько бабулек, и у них в лукошках гурбились небольшие букетики неизвестных мне цветов. Я выбрал какой-то желтый.

— Быстрей, быстрей, — торопил меня Валера, — нужно иметь небольшой резерв по времени, вдруг чего.

Мы приехали на вокзал за десять минут до поезда Санкт-Петербург — Махачкала. Валера остался в машине, я пошел на перрон.

«А провожают самолеты совсем не так, как поезда», — крутилось в голове. На станции объявили о скором прибытии поезда. Я стоял на перроне и лихорадочно соображал, что сказать Кате при встрече, чтобы сразу ее сразить. Показался поезд, замелькали вагоны. Вот ее, номер десять. Бегу вдоль вагона, смотрю в окна. И вижу Катину улыбку. Она машет мне рукой, дескать, привет, и зайди помочь.

Из поезда выходят несколько человек, некоторые с досками и бордами, я забегаю в плацкартный вагон и двигаюсь со своим романтическим букетом к Кате.

— Привет!

— Привет! Это тебе. Ты вся такая воздушная, к поцелуям зовущая, — выпаливаю я и протягиваю букет.

— Очень мило, — поднимает бровь Катя и берет букет, — бери вон лыжи с верхней полки, вот эту сумку, чемодан я сама покачу, потом вытащишь его из вагона. Поезд стоит только семь минут.

Мы выгружаемся из вагона, я ставлю багаж на перрон и растерянно улыбаюсь Кате. Она хитро улыбается и время от времени нюхает букетик.

— Значит, так, Ромео, давай договоримся на берегу, завтрак и ужин я готовлю, мусор выносишь ты, в магазин ходишь ты, лыжи мои к подъемнику носишь ты, спим в разных комнатах, будешь клеиться, пожалуюсь на тебя Мишке. Буду строить глазки местным кавалерам, не смей ревновать. Мы с тобой просто друзья. Все понял?

— Понял, понял, — озадачился я такому обороту и пробурчал: — Погода была прекрасная, принцесса была ужасная.

— Вот и отлично, — рассмеялась Катя и поцеловала меня в щеку. — Где твой Валера?

— Тут рядом.

— Ну тогда пошли.

К обеду мы были уже в Домбае. Валера показал нам, где подъемники, где кафешки, где магазины, как добраться до верхней точки канатки, где бассейн, где можно на лошадях покататься. Рассказал про окружающие горы. Я запомнил только пик Инэ. Он протыкал небо острой иглой и выделялся на фоне остальных. И что Окуджава именно вон про те перистые облака написал песню «Домбайский вальс». Мы подняли все вещи в небольшую квартиру на третьем этаже серой хрущевки. Я сбегал в магазин, купил нехитрую снедь, Катя все быстро приготовила, решили сегодня уже в горы не подниматься, в четыре часа подъемники уже прекращали работу. А завтра в десять открывались.

Мы погуляли по поселку, Катя сходила до бассейна, узнала подробности его работы. Вечером решили посмотреть телевизор и пораньше лечь. Ближе к девяти вечера позвонил Валера, сказал, что ночью обещают сильный снегопад и завтра сильный ветер, спросил, насколько мы уверенно катаемся, посоветовал серьезно подумать о завтрашнем дне, но таким новичкам, как мы, советовал придумать другой досуг, а покататься мы еще успеем, Домбай в марте дарит хорошую погоду. Я расстроился и, поужинав, сразу лег спать. Катя ушла в свою комнату читать книгу. Пруст, «В сторону Свана», успел я прочитать на обложке. Поставив будильник на восемь утра, я сразу же провалился в сон. Хлоп — закрыл глаза. Хлоп — открыл. Посмотрел на часы, было пять часов утра. Стараясь не шуметь, поставил чайник на плиту. И сел у окна, было еще темно, но было видно, что за ночь навалило много снега, а сейчас природа затихла. «Книжка тоже не помешала бы», — подумал я. Спать абсолютно не хотелось. До начала работы подъемников оставалось чуть меньше пяти часов. Катя спит. Ни телевизор не включить, ни радио, ни книжки нет. Вскоре вскипел чайник, я сделал себе кофе с молоком и сходил за плеером. В отдельном кармашке была пачка дисков. AC/DC, Nina Simone, «Кино», Земфира, Guns N» Roses, еще дисков пять. Выбираю для этого утра Nina Simone. Blues for Mama — высвечивается на экране. «Блин, маме не позвонил, собака я сутулая», — проносится в голове. Вставляю наушники в уши, нажимаю на кнопку PLAY и делаю глоток кофе. Бархат голоса Нины погружает меня в блюз, я смотрю на черные силуэты обступивших поселок гор. Они четко видны на уже начавшем светлеть небе.

— Доброе утро, Ромео, — хлопает меня вдруг по плечу Катя. Уже давно рассвело, я твердо решил разбудить Катю в восемь. Посмотрел на часы: без пяти восемь. Снимаю наушники:

— Будешь кофе? Кто-то обещал завтрак.

— Завтрак я тебе приготовлю, а кататься сегодня я с тобой не пойду, смотри, сколько снега намело, я лучше в бассейн.

— Шутишь?

— Нет. Абсолютно.

— Ты предатель родины Мясоедов.

— Я Екатерина, на минуточку, Шаляпина, а будешь дерзить, останешься без завтрака. Брысь с кухни.

Делать было нечего, мы позавтракали, Катя пожелала мне хорошей покатушки и ушла собираться в бассейн. Я быстро снарядился и в полдесятого был уже у первой очереди канатной дороги. Минуты растянулись в вечность. Стал подтягиваться народ. Так, прислушиваясь к чужим разговорам и шуткам, время пролетело, первый сажусь на подъемник. Первая очередь, вторая, пятая. Кресло несет меня, сжимающего в руках сноуборд, на высоте метров пятнадцати от склона. На горе еще никого нет. Только самые голодные до катания поднимаются в креслах канатки позади меня. Ветер раскачивает мое двухместное кресло, но не может прорвать ткань куртки. Приближается конечная точка. Поднимаю страховую балку и спрыгиваю. Открытая всем ветрам вершина молча встречает меня. Достаю плеер. Я давно уже выбрал песню, которую хочу услышать в этот момент. Ставлю диск. В наушниках плеера начинает качать басами Massive Attack. You-u-u-u are my angel. Я на вершине, я один, психоделика Massive Attack отделяет меня от всего прошлого и будущего. Ноги встегнуты в крепы. Внизу суетятся маленькие фигурки людей… You are my angel, Come from way above… Под краями канта склон горы, съеденный оспой крутых бугров, покрытых свежим пухляком… To love you, love you… Да, я здесь! Поправляю очки. Оглядываю амфитеатр гор, обступивших Домбай, подмигиваю пику Инэ. Делаю глубокий вдох, чуть подпрыгиваю, разворачивая борд вдоль склона… Yo-o-o-o-o-o-ou are my a-a-a-a-angel…

Клен

— Привет, Антоха! — расплывается в широкой улыбке Андрей, открывая дверь, обитую дерматином. — Проходи, проходи. И сразу на кухню давай.

Я прохожу в прихожую, снимаю туфли, потом в ванну помыть руки. Андрей в это время чем-то гремит на кухне.

— Ну че ты там вошкаешься? Давай быстрей, закуска остывает, — радостно кричит он из кухни.

Я захожу на старую кухню хрущевской квартиры. Стол стоит посередине, на столе дымится картошка с мясом, посыпанная зеленью, грибочки, черный хлеб нарезан толстыми ломтями, посередине стола стоит запотевшая бутылка водки.

— По какому поводу гуляем? — удивился я.

— Глупый вопрос. Ты меня выручил в трудную минуту, я не знаю, чем тебя отблагодарить, поэтому приглашаю тебя отведать оджахури по рецепту моего папы. Посидим, пообщаемся.

— Спасибо было бы вполне достаточно. А что такое оджахури?

— О-о-о-о! Это вкусно! Это сытно! Это по-мужски! И это Грузия! Вместо чачи сарапульская водка. Годится?

— По рукам.

— Вот сразу тебе отдаю конверт, убери, а то забудешь.

Мы сели за стол, и потекла неторопливая беседа. Дело в том, что два месяца назад Андрей обратился ко мне с просьбой. Он долго думал, но в конце концов попросил у меня денег. Он знал, что я продал машину, и, видимо, прикинул, что деньги у меня, в общем-то, босяка, есть. Ему срочно нужно было заплатить за учебу, он уже опросил всех своих друзей, настрелял у кого сколько можно, но суммы не хватало. Ему грозило отчисление. И тут он узнает, что я продал машину. Я испытывал к Андрею симпатию и решил ему помочь.

Андрей был человеком непростой судьбы. Простой паренек из Ижевска из обычной школы, он сумел поступить на юридический факультет Ленинградского университета. Грянула перестройка. Он жадно впитывал новости с передовиц газет и телевизора. В воздухе витали перемены. На волне этих перемен он схлестнулся в жарком споре с преподавателем марксизма-ленинизма. И, видимо, перегнул палку. Документы пришлось забрать и вернуться в родной город. Смотреть в глаза родителям было стыдно. Мы были одногруппниками, я, староста группы, совсем зеленый юнец, и Андрей, сумевший снова поступить на юрфак, но уже в УдГУ на платной основе. Андрюха успел к этому времени помотаться по Удмуртии. Он что-то там мерил то ли в Удмуртмелиорации, то ли Удмуртгеологии. И учился с нами на заочном отделении юрфака УдГУ.

Наступил оговоренный срок, Андрей позвонил и сообщил, что готов вернуть деньги, пригласил в гости. Я думал, что мы чаю попьем, а тут Грузия, оджахури и опята со сметаной.

Андрей был парнем с широким кругозором, болел за «Спартак». С ним было очень интересно общаться. В этот вечер мы о чем только не говорили. И про футбол, а я болел за питерский «Зенит», и про политику, и по истории прошлись, и по литературе.

Несколько раз выходили курить на балкон. Я не курил, но выходил с Андреем за компанию.

Выйдя в очередной раз, Андрей показывает мне одно из деревьев во дворе и как-то с грустью спрашивает:

— Видишь вон тот клен?

— Вижу.

— Это мы с папой посадили, — отвечает он то ли с грустью, то ли с гордостью.

— Круто! — отвечаю я. У меня такого общего с папой воспоминания не было. Яблони и вишни на огороде не в счет. — А чего грустишь? Ты с отцом дерево посадил, рожай сына, строй дом. Чего грустить?

— Похоронил я его три месяца назад, — сухо ответил Андрей.

— Кого? — не сразу понял я. — А. Ну. Вот как. Соболезную, — я всегда терялся в таких ситуациях, когда кто-то мне сообщал, что потерял близкого человека. Я не знал и не знаю, что сказать и как себя вести.

Возникла пауза. Андрей молча курил и смотрел на вечерний город. Я тоже молчал, не знал, что сказать.

— Понимаешь, Антоха, папа для меня самым близким человеком был. Даже не мама. Вот если детство вспомнить. То первое, что я помню, так это как я сижу в санках, укутанный в пальто разными шалями, и смотрю на небо, где стая галок танцует, страшно крича, вокруг высоковольтной вышки. Я полулежу в санках, смотрю на галок, удивляюсь их истошному крику, на предрассветное небо и на папину спину. Мы спешим в садик. Он время от времени оборачивается и кричит: «Ну как, капуста? Не замерз?»

В садик он меня всегда отводил, а забирала мама. И зимой, и летом. К садику когда подходили, то папа каждый раз молча жал мне три раза руку. Раз, два, три. Это был наш тайный знак. Он означал: «Я тебя люблю!» Раз, два, три. Я тебя люблю. А я ему всегда тоже молча три раза жал руку. Раз, два, три. Я тебя люблю. В это время мы даже не смотрели друг на друга. Это был наш большой секрет. Даже мама не знала про него. А когда начались школьные годы, то я уже стеснялся папе руку давать — я считал себя уже очень большим. И портфель не давал носить…

На лыжах он со мной бегал всю зиму. Только в школу пошел, а он мне сразу лыжи купил — и сразу на пять километров, бежит впереди, а я за ним еле успеваю. Уже сил совсем нет, а он улыбается и подбадривает: «Давай, давай, скоро откроется второе дыхание». Что такое второе дыхание, до сих пор не знаю, ни разу у меня ничего такого не открывалось. Но я верил папе и изо всех сил старался от него не отстать. В третьем классе он торжественно принял меня в «Клуб 100». Это означало, что за зиму мы с ним должны пробежать на лыжах по сто километров. Только в седьмом классе это у нас получилось. Папа устроил по этому поводу торжественное празднование: дома он приготовил оджахури, и мы пили чай с сушеной мятой.

И за руль он меня первый посадил. Лет в десять. Однажды ехали на огород всей семьей. Он с шоссе сворачивает, останавливает машину. Выходит, подходит к моей двери, открывает: «Теперь ты». «Как это? Я не умею. Шутишь?» «Шутки здесь неуместны, быстро за руль». Я с трепетом сажусь за руль нашей копейки и, естественно, сразу же глохну. Папа невозмутим. Он терпеливо все объясняет. Да много такого, Антоха, было.

Снова возникла пауза. Андрей затушил окурок и убрал его в жестяную банку-пепельницу, стоявшую на балконе. Андрей молчал, а я не перебивал его молчание и воспоминания. После небольшой паузы он продолжил:

— Он меня и в шахматы научил играть, и в преферанс, я до сих пор лучше всех в компании играю. И за «Спартак» мы вместе всегда болели. Он меня подсадил. Когда «Спартак» играл и показывали по телевизору, то всегда раньше с огорода возвращались, хоть мама и ворчала. И на ижевский «Зенит» ходили. Одно время, когда «Зенит» играл, то на стадионе лотерею проводили — разыгрывали москвич. Помнишь такое? Полный стадион эта лотерея собирала.

— Не.

— Ну вот. Папа каждый раз на домашнюю игру денег мне давал на вход и на три лотерейных билета. Один раз, помню, утром на работу пошел, оставил мне пять рублей. Я на каникулах был. А днем ко мне ребята из класса приходили. Мы дурили, дурили, а потом пошли гулять. Я домой вернулся, надо было уже на стадион ехать. Смотрю, а денег на шкафу, на который я их положил, нет. Я все обыскал, но выходило, что кто-то из ребят деньги свистнул. Я расстроился и поехал на стадион в ожидании папиного гнева. Встречаемся с ним у входа. Папа меня радостно приветствует. А я, насупившись, ему отвечаю, что деньги потерял. «Вот как, — растерялся папа. Потом подумал, и говорит: — Ну давай тогда просто футбол посмотрим. Если наши выиграют, то зайдем в кафе-мороженое. Идет?» «Папа, извини, я нечаянно», — чуть не заревел я от досады. «Ну еще бы, специально никто не теряет», — улыбался папа. Наши проиграли, и мы поехали домой мимо кафе-мороженого.

А школа у нас хулиганская была. Приходилось драться. Один раз меня сильно избили Димка-Леший с Батоном. Они из старших классов. Я домой пришел, а у меня один глаз так заплыл, что его не видно. Мама ахнула: «Я пойду к директору школы!» А папа ее не пустил. Достал мясо из морозилки, обернул в целлофан и приложил к глазу. Спросил: «Мне разобраться?» «Не надо, пап. Их просто двое было. Они меня в угол зажали. Я дрался как мог, но им удалось сбить меня с ног. Вроде ничего не сломали. Но я их тоже потрепал». Папа одной рукой прижимал мясо к глазу, а другой взмахнул мои вихры. Я чувствовал, что он очень переживает, но и гордится мной.

А этот питерский юрфак. Я когда в школе сказал, куда собираюсь поступать, то надо мной только посмеялись все. Только папа не смеялся. Мы за год с ним сели и разработали вместе программу: что мне нужно прочитать, что подтянуть. Я ночами сидел, готовился. Папа время от времени спрашивал: «Успеваем?» Я отвечал: «Да». А когда поступил, то даже не позвонил домой на радостях, загудел с друзьями. А я ведь поступил потому, что папа в меня верил и никогда не смеялся над моими мечтами. А когда меня выгнали, то я с вокзала не сразу домой поехал, бродил по городу, к вечеру только до дома добрался. В окнах горел свет. Я поднялся, позвонил в дверь. Открыл папа: «Ух! А ты чего здесь?» «Меня отчислили», — отвечаю я, пряча глаза. Папа больше ничего спрашивать не стал, просто крепко обнял, а потом сказал: «Ты голодный?»

И много разных таких историй было. Клен вот посадили. Я когда с похорон вернулся, то сел под этот клен и сидел там. Сидел и курил, курил и сидел. Обнять этот клен хотелось. Рассказать ему, какой у меня папка отличный был. Сказать ему, что родителей не выбирают, но если бы можно было выбирать, я бы обязательно их выбрал. При жизни я это не сказал ни папе, ни маме. Не сказал, что всегда гордился ими, всегда поддержку чувствовал.

Андрей снова замолчал, достал еще сигарету и закурил.

— Знаешь, Антоха, когда папу отпевали в храме, то батюшка такие хорошие слова говорил. Я его слушал и был и здесь, в храме, и где-то далеко. А потом он ко мне обращается: «Вы сын?» «Да». «Подойдите к усопшему и укутайте его в саван, как он когда-то укутывал вас маленького в одеяло. Ему предстоит последний путь». Я подошел к папе, слезы душат. Укутал его в саван. Постоял рядом. А потом взял за руку у локтя и три раза пожал. Раз. Два. Три.

Андрюха снова замолчал и стрельнул щелчком пальца окурок в темноту.

— Пошли выпьем.

— Пошли.

Ушел я тогда от Андрея грустный. Он один остался в своей обветшалой квартире. Маму он уже тоже похоронил. Девушки у него не было. Только работа то ли в Удмуртмелиорации, то ли Удмуртгеологии. У всех друзей забот полный рот. Даже собаки или кошки не было.

После окончания юрфака мы потеряли друг друга. Созванивались только в дни рождения. Прошло несколько лет. Мы случайно встретились на улице.

— Антоха, привет, — расплылся в широкой улыбке Андрюха.

— Привет! — я крепко жму ему руку.

Мы оба спешили, но решили зайти в кафе. Обменялись новостями. Андрей все так же жил один, много работал, у него была своя фирма, но успешным бизнесменом он не выглядел. Скорее очень уставшим и загнанным. И вдруг он спросил меня:

— А помнишь наш с папой клен у меня во дворе?

— Конечно.

— Соседи решили, что им мало света, и срубили, — тоскливо пробормотал Андрей. Мне тоже стало грустно.

Когда вечером дома я вспомнил этот разговор в кафе, то, укутывая в одеяло сына, тоже решил посадить с ним дерево, только не под окнами у соседей.

Птицу видно по полету

Подхожу к воротам гаражного кооператива «Восток». Здесь меня ждут два молодых, небрежно одетых парня кавказской наружности. Тот, что на вид чуть постарше, делает шаг навстречу:

— Вы Антон?

— Да. А из взрослых никого с вами нет? — пытаюсь пошутить я, хотя шутка это только отчасти, так как у меня вызывает сомнение, что они достигли возраста, когда можно получить водительские права.

— Я за взрослого, — серьезно отвечает мне тот же парень, — меня зовут Баро.

— Ну пошли смотреть, Баро.

Шесть недель назад я подал объявление о продаже отцовской копейки. Она была в относительно отличном состоянии. Не сияла, конечно, глянцевым блеском обитателей появлявшихся тогда шоурумов. Но все было на месте, все было родное, все системы корабля работали в штатном режиме.

Копейку было жалко продавать, где только она нас с папой не выручала: и дальние уголки для летней рыбалки, и мешки картошки с огорода, и поездки к разбросанным по всей Удмуртии и Татарстану родственникам. Надежная, неприхотливая. Чинили мы ее всегда сами. Но пришло ее время. Папа решил продать. Оформлена она была на меня.

Было несколько звонков, приходили посмотреть два человека. Походили вокруг нее, заглянули под капот, один сел за руль, попереключал передачи, руль покрутил. Оба сказали, что подумают и перезвонят. Никто, конечно, не позвонил.

Я уж подумал, что дорого продаем, цену снизить, но тут вдруг эти двое из ларца.

Подходим к зеленым воротам гаража, лязгают замки, открываю.

— Можно проехаться? — сразу говорит Баро.

— Так сразу? Может быть, хоть выгоним, глянешь, вдруг не твоя.

— Да чего глядеть, сразу проедемся, только я за рулем.

— Вокруг школы и обратно.

— По рукам.

Баро сразу садится за руль, я на штурманское, его брат (так я решил про себя, что это брат, они были чем-то похожи, но Баро его даже не представил, сам он ни слова не сказал) сел позади.

Баро не спеша выехал из гаража, повернул на Салютовскую, дорога была пустая, и он сразу выжал педаль газа в пол, потом на вторую, на третью, выжимая до предела.

— Оу, оу, полегче, ты ее еще не купил, — говорю я, на всякий случай пристегиваясь ремнем.

— Годится. Сколько хочешь?

— Двадцать.

— За восемнадцать возьмем.

— Э-э-э-э…

— Деньги сейчас сразу отдадим.

— Зачем сразу? Сниму с учета, подпишем договор.

— Потом снимем, и договор потом. Сейчас деньги отдам.

— Зачем спешить?

— И машину сейчас заберу.

— Да как? У меня даже бланка доверенности нет.

— Не переживай, — не снижает напор Баро, — сейчас деньги, сейчас машина, на следующей неделе все оформим как надо. По рукам?

Деньги были очень нужны, но прошло уже шесть недель, и только сейчас появились эти реальные, хоть и странные, покупатели.

— По рукам, — ответил я после некоторого раздумья.

Мы остановились у школы, Баро расстегнул поясную сумку, достал оттуда толстую пачку смятых купюр. Быстро, почти как счетная машинка, отсчитал нужную сумму.

— Вот. Пересчитывай, — протянул мне деньги Баро.

Деньги были разного калибра. Я время от времени сбивался, но с четвертой попытки мне удалось все посчитать.