Бесплатный фрагмент - Возвышение Московского княжества

Период монголо-татарского господства

Политическим образованиям, создавшимся из состава древнего Киевского княжества в XII—XIV веках и которые, хотя и подвергались крайней опасности, но в некоторой степени сохранились как государства, удалось пережить первые десятилетия монголо-татарского владычества, безусловно, не хватало экономических и социальных предпосылок для того, чтобы противостоять монголо-татарскому подчинению и проводить самостоятельное государственное существование. Но в отличие от Киевской Руси, в новых княжествах на северо-востоке и юго-западе сила и единство государства зависели от личности правителя. То, что удалось Александру Невскому и Даниилу Галицко-Волынскому, несмотря на всемирно-историческую катастрофу, стало невыполнимой задачей для их преемников, без радикального изменения расстановки сил.

Основная причина заключалась в институциональной слабости Великого княжества. В древней русской истории был не один, а целый ряд «частичных периодов», или можно сказать, что весь период со второй половины X в. до второй половины XV в. был единым периодом, определяемым частичными княжествами, а не Великим княжеством, что было прервано правлением нескольких выдающихся великих князей, добивающимся единства. Княжеские съезды с целью умиротворения страны также проводились на рубеже веков, но они были так же неспособны навести прочный порядок, как и съезды в Киевской Руси двумя столетиями ранее.

«В российской истории нередко невозможно оторвать друг от друга национально-освободительную и антифеодальную борьбу. Выступая против чужеземных поработителей, русские люди одновременно боролись со своими князьями и боярами, их прислужниками, которые вступали в союз с чужеземцами или отказывались от борьбы с ними. Так не раз бывало во времена борьбы с печенегами и половцами, ордынскими ханами и их карательными войсками. Угнетенные, выступая за свободу и независимость своей земли, добивались мира и покоя, возможности трудиться так, чтобы не отдавать часть результатов своего труда чужеземным господам — феодалам. Русские же бояре и князья, вступая в борьбу с чужеземцами, стремились избавиться от необходимости делиться с ними доходами от труда своих крестьян и горожан. И те, и другие — и эксплуатируемые, и эксплуататоры — преследовали свои классовые цели, защищали свои интересы, которые не могли не сталкиваться в обществе полном классовых противоречий. И, естественно, в этой борьбе народные симпатии, сочувствие было на стороне угнетенных, а не на стороне князей и царей, императоров и императриц. Но при этом — и такова логика, диалектика исторического развития — все они, феодально-зависимые люди и господа, солдаты, матросы и полководцы, флотоводцы, обороняя свою страну, одерживая победы над врагами России, делали прогрессивное, общенародное дело. Строилось государство, граждане которого ставили и решали новые задачи, выводили государство на новые важные рубежи в делах международных; во внутренних делах простые люди не прекращали борьбу за социальное и национальное освобождение».

Очевидно, что ханы Золотой Орды оставили этот внутренний «порядок» русского улуса без изменений. Это всегда давало им возможность действовать по принципу «разделяй и властвуй» и предотвращать опасные для их правления концентрации власти в северо-восточной части Руси. После смерти Александра Невского Великое княжество Владимирское, владелец которого нуждался в подтверждающей грамоте татарского хана (ярлыка), которую он обычно должен был лично получать в Сарае (слово «сарай» в тюркских языках означает «дворец», Сарай-Бату, в 1254—1480 первая столица Золотой Орды, на территории современной Астраханской области, впоследствии столицей Золотой Орды становится Сарай-Берке, на территории современной Волгоградской области), утратило политическую значимость. Первым получил от Орды ярлык на великое княжение князь Ярослав II Всеволодович: «1238—1246 Ярослав II Всеволодович (1191—1246), с 1243 г. ордынский ярлык на великое княжение». Тем не менее, это было предметом ожесточенных споров — как дополнительная территория для носителя титула (в «Великое княжество» входили Владимир, Переяславль-Залесский, Кострома, позже Нижний Новгород и Городец) и как претензия на власть над изменившимися князьями, как правовое основание для увеличения собственной власти. Великие князья Владимирские, однако, проживали не во Владимире, а там, где у каждого из них было отцовское наследство, братья Александра Невского Ярослав (1263—1272) и Василий (1272—1276), например, в Твери и Костроме соответственно. «Во второй половине XII века сформировались новые центры Русской земли. Одним из них стал стольный город Владимир. От Дикого поля, от половецких набегов Владимир и его города охраняли непроходимые леса, болота, реки и речушки и Рязанско-Муромское княжество».

Борьба за титул Великого князя велась там, где она была решена, при дворе татарского хана в Сарае. Очень скоро стало так, что не только великие князья и претенденты на великое княжение, но и остальные князья все чаще стали приезжать в Сарай, чтобы представлять там свои интересы. Право вести переговоры непосредственно с татарским ханом стало прямо-таки княжеской привилегией, признаком суверенитета, и впоследствии московским великим князьям потребовалось немало усилий, чтобы разобраться с этим унаследованным правом. Продолжающиеся раздачи наследства также приводили к тому, что княжества становились все меньше, а средства существования князей — все более скромными. Немало князей предпочли попытать счастья при дворе хана в Сарае. В этом отношении особенно отличились ростовские князья, и их мало беспокоило, что они получили дурную славу перебежчиков; если им и грозили неприятности, то они знали, что за ними стоит татарская поддержка. Отношения русских князей с татарскими владыками еще более усложнялись, когда происходила борьба за власть. Тогда все сводилось к правильной оценке сил. В середине XII века ногайцы под предводительством темника (предводителя десятитысячного войска) образовали в Причерноморских степях фактически независимое от Золотой Орды правление, борьба татар за власть нашла отражение в политических предпочтениях: московские, тверские и переяславские князья сделали ставку на ногайцев, ростовские, ярославские и городецкие князья — на татар, а новгородские князья — на законного хана Золотой Орды. Представители двух групп великих князей, Дмитрий Переяславский и Андрей Городецкий, были сыновьями Александра Невского; они неоднократно сменяли друг друга в Великом княжестве (Дмитрий 1276—1283, 1284—1293; Андрей 1283—1284, 1293—1304), и поскольку каждый раз это происходило при поддержке татарских отрядов, которые не упускали возможности грабить и поджигать, страна сильно страдала. Районы, которые часто ими посещались, были покинуты населением, возникло внутреннее движение беженцев, которым воспользовались отдаленная Тверь, а также Москва.

По мнению великих князей, Новгород также входил в состав «Великого княжества», прежде всего в том смысле, что они пытались отобрать часть новгородской области в свою вотчину или, как тверской великий князь Ярослав, стремились переселить новгородских купцов в свою резиденцию (Тверь). Новгород с трудом сопротивлялся таким нападениям.

Впрочем, только на северо-западе существовало еще что-то вроде внешней политики Северо-Восточного Русского Великого Княжества; фактически ее проводником был именно Новгород, который именно поэтому постоянно зависел от великих князей. Эта внешняя политика носила чисто оборонительный характер против шведского давления с севера и против распространения литовского влияния с запада. Но Новгороду не удалось предотвратить закрепление шведов в Западной Карелии (основание в 1293 году Выборга), которую новгородцы считали своей сферой влияния, и не удалось эффективно противостоять переходу новгородского Пскова под литовскую власть в течение десятилетий. Гораздо более значительным, чем эти неудачи, которые пришлось пережить Новгороду (Псков в конце концов не стал литовским), было продвижение литовской державы на территорию Белоруссии. Литовское Великое княжество периода внутренних разногласий снова начало успешную политику экспансии на восток. Ни великие князья Владимирские, ни их татарские государи не предприняли серьезных попыток противодействовать этому литовскому вторжению. Создается впечатление, что возникающее литовское государство без особых усилий и почти незаметно проникло в вакуум власти, заняв нейтральную политическую территорию. Но как бы незаметно ни начинался этот процесс, его исторические последствия должны были стать еще более значительными. Не менее важным стало и то, что внешнеполитическое бездействие русского Северо-Востока, основанное, с одной стороны, на монголо-татарском иноземном правлении, а с другой — на собственном политическом распаде, выразилось в изоляции, которая — давно подготовленная — отнюдь не ограничивалась сферой политической, а приняла тотальный, охватывающий все сферы жизни характер.

Экономическое и социальное развитие

Вряд ли нужно особо доказывать, что монгольское завоевание и правление Золотой Орды, особенно в первое столетие их существования, нанесли России серьезный экономический ущерб. Он был самым большим и устойчивым на северо-востоке и наименее заметным на северо-западе. Политический распад старой Киевской Руси сопровождался экономическим упадком и в целом раздвоением экономических интересов отдельных частей страны. Господство татар значительно усилило и то, и другое. В то время как Юго-Запад в той мере, в какой он политически ориентировался на Запад, экономически также двигался в этом направлении, и его социальная структура, следуя своим старым традициям, все больше и больше приближалась к примеру польского соседа, и в то время как Северо-Запад развивал общее наследие и местные особенности в свои новые формы, Северо-Запад сильнее всего был подвержен влиянию чужеземцев. В самой бедной по своей природе части страны постоянное кровопускание, вызванное татарскими набегами и татарской данью, очень медленно способствовало восстановлению экономики. Дань, выплачиваемая серебром, регулярно выводила наличные деньги из страны и возвращала российскую экономику к естественно-экономическому состоянию. Что касается чеканки монет русскими князьями, то это делалось в первую очередь с целью уплаты дани — поэтому на монетах также был татарский государственный знак тамга. «Использование тамги было исконно монгольской традицией. Еще до Чингисхана ею клеймили скот и прочее имущество кочевников».

Внешняя и междугородняя торговля никогда полностью не прекращалась — включение монголов в Азиатскую империю могло даже открыть здесь новые возможности, — но в меньшей степени она находилась в руках общерусских купцов: на северо-западе новгородские купцы и другие приграничные города не позволяли себе пользоваться своим преимущественным положением, а на юге — монгольские купцы. а на юго-востоке развитие русской внешней торговли всецело зависело от склонности татарских владык. Период, когда в Крыму столкнулись торговые интересы русских и генуэзских городов; правда, со временем развился оживленный торговый оборот, и московские великие князья нередко пользовались имеющимися здесь связями с Западом, но риск всегда был велик из-за непредсказуемости татар. Тем более что в первое время было гораздо меньше возможностей помочь серьезно пострадавшей национальной экономике за счет интенсификации внешней торговли.

Таким образом, хозяйственная деятельность должна была обратиться к единственному оставшемуся богатству — земле, чтобы использовать ее для ведения хозяйства, чего требовали татарские сборщики налогов или арендаторы (баскаки) на основании всеобщих переписей (1257, 1278 гг.). Этот путь сельскохозяйственной самодостаточности, навязанный необходимостью, был трудным из-за более низкого плодородия земель в лесной зоне; он был облегчен только тем, что большое количество беженцев не вызывало пока недостатка в рабочей силе. Земельная власть князя и бояр, епископа и монастыря давала направление и меру всему политическому, экономическому и социальному развитию. Это тем более, что политическая раздробленность, вызванная продолжающимся разделом княжеств по наследству, способствовала экономической самодостаточности в очень ограниченном пространстве и в самых узких рамках. Княжество, которое, помимо «княжеской» резиденции, включало еще только одно село, уже ничем не отличалось от вотчины боярина. Великим князьям и княжнам нечем было платить за услуги и оказывать милость, кроме земли, и она имела ценность только тогда, когда обрабатывалась и эксплуатировалась руками человека — наряду с земледелием наибольшую роль играло использование водоемов для ловли рыбы. По сравнению с киевским временем русское общество Северо-Восточной области стало менее оседлым во всех своих слоях: князь, лишенный возможности в одиночку или в союзе с другими добывать богатство смелыми военными походами или щедрой междугородной торговлей, был вынужден обратиться к сельскохозяйственному освоению собственной территории, в которой он, соответственно, затем жил. даже больше, чем до сих пор видел его частную, находящуюся в свободном доступе собственность. Бояре, которым княжеская служба не приносила ничего, кроме земли, оказались в таком же положении; и церковь — митрополит, епископы и, прежде всего, все более многочисленные монастыри — не имели другого способа обеспечить свое существование, кроме как использовать постоянно увеличивающееся за счет пожертвований землевладение, которое в конце XV века оценивалось в треть от общей площади пахотных земель.

Все это требовало крестьянина, который либо сам искал новую землю и новое существование в качестве первой жертвы частых татарских набегов, либо был соблазнен привилегиями колонистов. Его будущая социальная судьба во многом зависела от того, на чьей земле он поселился: он искал отдаленные районы, чтобы основать свое существование на новаторской работе первого закрывающего — возможности для этого всегда были на просторах России, сначала на климатически неблагоприятном, но безопасном Севере, позже, с XVI века. «Черные» крестьяне на государственной земле существовали всегда, но их число в новые века постоянно уменьшалось из-за того, что землевладелец также имел право распоряжаться государственной землей» по своему усмотрению, а также из-за того, что землевладелец также имел право распоряжаться государственной землей по своему усмотрению. и что «черные» крестьяне на государственной земле всегда были «черными» (черносошными) крестьянами вместе с другими категориями крестьян, которые на нем жили; вместе с землей первоначально свободный крестьянин в некотором смысле перешел в частную собственность. Если крестьянин селился в княжеских владениях (дворцовые — «дворовые крестьяне»), то, кроме того, он должен был работать в основном в княжеском хозяйстве. Положение крестьянина было менее благоприятным, если он селился на частной земле и при этом должен был пользоваться экономической помощью; таким образом, он стал арендатором, который был обязан землевладельцу определенными льготами, которые долгое время оставались натуральными (например, определенная доля урожая, отсюда и такие названия, как половники от «половина» или третники от «третьи» — треть), а затем денежными выплатами или наемным трудом. Поселение на церковной земле, как правило, изначально было более выгодным для крестьянина, потому что церковь, освобожденная от татарской дани и получившая наибольшие привилегии в своем землевладении, могла быть более благосклонна к нему. Иммунитеты, предоставляемые великим князем или князьями, прежде всего церкви, но также и светским помещикам, заключались не только в большей или меньшей степени свободы от налогов и льгот, но и распространялись на область судебной практики, также связанную с различными сборами. Князь как верховный судья отказался в этом случае от части своих суверенных прав; только в случае тяжких преступлений он оставлял за собой право выносить приговор. Все вышеупомянутые категории крестьян оставались лично свободными и, выполнив все финансовые обязательства, могли снова покинуть это хозяйство, чтобы попытать счастья в другом месте или у другого землевладельца в лучших условиях. В интересах помещика развитие со временем, естественно, должно было пойти на то, чтобы ограничить по возможности свободное передвижение крестьян.

Кроме того, было немало несвободных (холопов), которые, как правило, использовались, конечно, и в сельском хозяйстве. Несвободным можно было быть по самым разным причинам (по происхождению из несвободной семьи) или стать по браку с несвободным, из-за чрезмерного выполнения определенных функций в княжеской собственности, из-за добровольного вступления в долговые отношения — «кабальные холопы» от «кабала» — с арабского «расписка» — долговое обязательство, связанное с займом. Подробности обо всех этих экономических и социальных связях, как правило, известны нам только из более позднего времени; но мы можем предположить, что этому предшествовало постепенное развитие, прерванное монгольским нашествием. Чем больше крестьяне становились экономически зависимыми от помещика, тем больше на практике их положение становилось похожим на положение холопов; в конце концов обе группы слились в единую широкую массу крестьян, находящихся в несвободе и часто в крайней нужде. Крестьянам противостояли землевладельцы, светские и духовные лица, число которых росло и, в зависимости от размера владений, обладало самой разной экономической мощью. С дружинником киевского времени, который свободно общался с самым предприимчивым и богатым князем, чтобы участвовать в его успехах, у оседлого помещика (вотчинника) в одном из северо-восточных русских княжеств после монгольского нашествия не так уж много общего. Но как бы ни изменился уклад жизни, право свободного передвижения сохранялось. Бояре Великого княжества Владимирского или любого другого княжества настаивали на свободе выбора князя, к которому они поступали на службу, независимо от того, в каком княжестве находилось их наследственное землевладение (вотчина). Его служба считалась добровольной и не была связана с землевладением как обязательством. Конечно, это противоречило общей тенденции к порядку, основанному на фиксированном и постоянном землевладении, и мешало любой формирующейся княжеской власти, но эти очень старые правовые взгляды были настолько сильны, что князьям еще долго приходилось их принимать.

Можно задаться вопросом, насколько вообще можно говорить о государстве при ослаблении великокняжеской власти, при раздробленности княжеств, при полном слиянии мелких княжеств и боярских вотчин, если только речь не идет о великокняжеском государстве, превышающем его по размерам. Далее можно задаться вопросом, насколько делегирование великой княжеской (государственной) власти, сначала частичным князьям, а затем всем светским и духовным землевладельцам, создало условия, по крайней мере, сравнимые с феодальной системой Запада. Тот факт, что в послемонгольский княжеский период отсутствовали какие-либо элементы государственности, является преувеличением, но эти элементы, несомненно, были слабыми, преобладал частноправовой взгляд на княжеское правление, а чувство необходимости было слабо развито гибкостью и обязательностью чисто политический порядок правления и служения. А что касается феодализма, то нельзя отрицать, что условия в послемонгольской Руси предполагают множество сравнений: и на Руси существовала многоуровневая иерархия вассалов и княжеских представителей, соответствовавших в ней. И на Руси князь даровал имущество и права в самых разных формах; более слабый человек мог отдать свое имущество под защиту более сильного человека. Но несомненно, что в России феодальный строй не был столь дифференцирован и развит, как на Западе, и что он вообще не имел юридического определения. Благодаря сходству постмонгольскую средневековую Россию, возможно, можно охарактеризовать как феодализм особого, русского типа, но по сравнению с западной моделью различия, по крайней мере, перевешивают сходства. Что касается духа свободы и независимости, вплоть до политической анархии, то среди русских «феодалов» нет недостатка в примерах, но мелкие и средние из них так и не достигли политического суверенитета, а крупнейшие из них не удержали его на протяжении длительного времени. Например, митрополит имел землю и людей, он был в состоянии собрать собственные войска, но территориальным правителем он так и не стал. А новгородскому архиепископу, который был, пожалуй, ближе всех к этому, помешал великий князь Московский.

Но что больше всего характеризует развитие на северо-востоке России, так это относительная незначительность, на которую были обречены города. И здесь предполагаемое развитие было ускорено и усилено катастрофой. Конечно, были города и городское население ремесленников и торговцев, которые — лично свободные — должны были платить подати только князю. Но города пострадали больше всего при завоевании и нашли наименьшую возможность для развития в последующий период. Лишь в случаях крайней необходимости городское собрание (вече) приступило к действиям, в целое городское вече на северо-востоке не выдержало монгольской бури. Князья внесли свой вклад, но и без этого северо-восточным русским городам не хватало необходимой экономической мощи и многочисленного населения для развития политической самостоятельности и собственного веса. Насколько иначе могло развиваться дело, если бы татары не нанесли материального ущерба, если бы источники городского благосостояния продолжали поступать в виде беспрепятственной торговли и если бы удалось свести к минимуму влияние княжеской власти, показывает история «господина Великого Новгорода», богатых и могущественных новгородских князей. могущественная «городская республика», и их бывший пригородный город Псков на северо-западе России, ставший независимым в XIV веке. Если на северо-востоке князья вытеснили вече, то здесь развитие шло с точностью до наоборот. Безусловно, необходимо различать юридическое требование и политическую реальность. Если с благословения избранного архиепископа избранные главы городов, посадник и тысяцкий, и бояре, и богатейшие граждане, и купцы, и весь Великий Новгород, на народном собрании при дворе Ярослава подписали грамоту и разрешили, например, Троицкому монастырю под Москвой беспошлинный провоз товаров по Двине. Несомненно, что здесь «господином» выступает не князь и не княжеский уполномоченный, а сам город как сообщество его свободных граждан без различия сословия и имущественного положения. Но это, конечно, не означает, что здесь был реализован идеал непосредственной городской демократии и что суверенитет города над великими князьями и княжнами всегда мог быть обеспечен. Великий Новгород, город с его пригородами и огромной территорией, на практике управлялся своими боярами, то есть небольшим числом очень богатых землевладельческих семей, и ему не раз приходилось видеть свою военную и экономическую зависимость от князей. Но силы настолько уравнялись, что боярской аристократии приходилось постоянно считаться с внутригородской оппозицией низших слоев и поддерживать демократическую форму городского устройства, а победившие князья никогда не могли приобрести постоянного влияния и подавить «вольности» города. Продуктом этого баланса сил была городская «республика», войсками которой обычно командовал князь, и которая позволяла князю дипломатически представлять себя и говорить прямо.