Бесплатный фрагмент - Воспоминания изгнанника (из Литвы в Россию — XIX век)

Предисловие переводчика

Воспоминания Эдварда Павловича могут быть интересны читателю, который хочет представить себе взаимоотношения России с той частью Речи Посполитой, которая была отторгнута от федеративного государства в итоге трех разделов.

(см. Разделы Речи Посполитой, разделы Польши, раздел территории польско-литовского государства (Rzech Pospolita) между Прусским королевством, Российской империей и Австрийской империей в конце XVIII века (1772- 1795).

Литва, а точнее Великое Княжество Литовское (ВКЛ), на землях которой сегодня находятся две республики, Литовская и Беларусь, были преобразованы после захвата этих земель Российской империей сначала в Северо-западный край, а немногим позже в несколько губерний.

За несколько лет своего присутствия на землях Речи Посполитой, царское правительство упразднило Конституцию Царства Польского (ПЕРВАЯ КОНСТИТУЦИЯ в Европе, 1815), отменило действие СТАТУТА Великого Княжества Литовского, ПЕРВЫЙ в Европе феодальный свод законов, где были разделены законодательная, исполнительная и судебная власти (1529—1588), закрыло Виленский университет и целый ряд учебных заведений Литвы (совр. Беларусь), запретило употребление польского и старобеларуского языков, ликвидировало НАРОДНУЮ РЕЛИГИЮ, Униатскую церковь. Униатские храмы были переданы Московской православной церкви. Все пространство Литвы-Беларуси, отторгнутое разделами Речи Посполитой, присоединенное к России, стало называться — «Северо-западный край». Исчезли с географических карт два государства.

После присоединения земель ВКЛ к России, польский язык, в своем многовековом влиянии на беларуский язык, уступил место хорошо спланированному натиску русской администрации, русской православной церкви на основы беларуской культуры, на его язык и религию. Были закрыты учебные заведения, где преподавание велось на «родной мове», усилилась борьба с Униатством, было запрещено употребление названий «литовский» («литвинский») или «беларуский» (1840 год), конфискованы, в частности после трех восстаний против царской власти (1795, 1831, 1863 гг) и запрета униатства, усадьбы, монастыри и костелы края. Вся страна превращалась в третьеразрядную область, безликий «северо-западный край» (иногда в очерках «Западный край»). В Вильне, Полоцке, Гродно, Слуцке, Новогрудке и других городах были закрыты решениями царской администрации все высшие учебные заведения и гимназии, как «разносчики революционной заразы» (после восстаний Костюшко и Калиновского). Культурной Меккой в это время стал польский Краков для литвин-беларусов западной ориентации (католиков, протестантов, кальвинистов). Петербург или Москва стали образовательными центрами для православных. Некоторое время отцам-иезуитам удавалось сохранить традиционное образование в Полоцке и в Пинске («Иезуитские коллегиумы»). В Слуцке кальвинистская гимназия, некогда называемая «Слуцкими Афинами», стала в царской России государственной классической мужской гимназией, с обязательным преподаванием всех предметов на русском языке.

Сложная судьба литвин-беларусов в эти годы, совместно с Польшей отстаивавших свои права в новом государстве, отражена во многих произведениях. Восстания против царизма вызывали массовый подъем среди разных слоев общества. Многие спаслись от преследований властями в эмиграции. Как минимум, три волны эмиграции после восстаний привели к тому, что весь культурный слой, элита Великого княжества, покинула родину. Многие из них оказали существенное влияние на европейскую и русскую историю и культуру, среди них композиторы Монюшко и Огинский, литераторы Адам Мицкевич, Александр Рыпинский и Ян Чечот, такие художники, как Наполеон Орда и Валентий Ванькович, ученые и просветители Игнат Домейко, Томаш Зан и Адам Киркор, музыканты, инженеры и ремесленники, представители науки и техники и многие другие. Отток на запад усилился после упразднения в ВКЛ статуса многочисленных «вольных городов» (по Магдебургскому праву), закрытия свободных цехов и общин.

После включения Литвы (Беларуси) в состав Российской империи в результате разделов Речи Посполитой на передний план вышли политические причины эмиграции. Страх репрессий со стороны царского правительства вынуждал покидать родину тысячи участников восстаний (1794, 1830—1831, 1863—1864 гг.), сторонников Наполеона и восстановления ВКЛ во время русско-французской войны 1812 года. Часть из них включалась в революционное и освободительное движение в Европе и Америке (Тадеуш Костюшко, Валерий Врублевский, Николай Судзиловский и др.), другие содействовали развитию культуры и науки стран своего нового проживания, не забывая одновременно о Литве — Беларуси. Беларуские корни имел французский поэт Гийом Аполиннер, дед которого (М. Кастровицкий), как участник восстания 1863—1864 годов эмигрировал в Италию*.

* А. Прокопчук, «Полоцк — Лiтва — Rzeczpospolita — Беларусь, это наше, здесь мы — беларусы…» часть IV (XVIII — XIX в.в.), размышления литвина — беларуса об истории нации в цитатах и документах — исторический коллаж.

Прошло три десятка лет после восстания 1830—31 годов. Выросло следующее поколение сынов Литвы-Беларуси, унаследовавшее от своих отцов дух вольности, стремление к свободе, скрытую ненависть к царизму. Из-за участия студентов и преподавателей в восстании 1830—1831 года, «рескриптом» от 1 мая 1832 года Николая I, был закрыт Университет в Вильне. Он оставался главным образовательным центром Великого Княжества Литовского на протяжении трех столетий. Университет был преобразован из школы иезуитской коллегии в 1570 году Валерианом Протасевичем (родился в 1505 году, в местечке Крайск Минского воеводства, ныне деревня Логойского района Беларуси, скончался 31 декабря 1579 года). С этого времени до 1921 года в Беларуси отсутствовали высшие учебные заведения. Как правило, дочерям и сыновьям Литвы в это время давалось домашнее образование. Чтобы закрепить население края в местах проживания, остановить эмиграцию в Европу, в 1823 году Александром I был подписан «Указ» о запрещении жителям Литвы (Беларуси) направлять своих детей на учебу заграницу.

Василь Скобля, Беларусь: история, личности, менталитет http://kibsvg.narod.ru/

Строго говоря, этот указ действовал до 1990 года и пережил всё советское время. Царскими летописцами было исписано немало бумаги, чтобы синтезировать новую, «российскую» историю и отгородиться от древней Литвы и Белой Руси. Ярким примером такого дистанцирования является запрет Николая I употреблять в официальных документах названия «Белая Русь» и «Литва», утвержденный сенатом (18.07.1840 г.). Царизм в своих учебных заведениях воспитывал «нового русского человека». Но оставалась одна сфера воспитания молодого человека — домашняя. Домашнее воспитание легло на плечи женщин Литвы-Беларуси, они участвовали во многих других образовательных сферах жизни народа, как учителя, знатоки ведения хозяйства, собиратели библиотек, музыкальные педагоги. Они сохранили дух народа, его самобытную культуру.

Судьба нации была сломлена, развитие остановлено во времени в XIX веке. Её молодежи были закрыты все дороги в будущее. Высшие учебные заведения Великого Княжества Литовского закрывались царскими декретами. В связи с процессом «филоматов», по инициативе нового императорского назначенца, графа Новосильцева, из Виленского университета указом 14 августа 1824 года для «пресечения вредного влияния, которое возымела противодействующая университетскому начальству партия», были уволены и высланы профессора Юзеф Голуховский, Игнатий Данилович, Иоахим Лелевель, Михал Бобровский. Университет был закрыт. С этого времени и до 1921 года в Беларуси отсутствовали высшие учебные заведения.

Полоцкая академия, после изгнания иезуитов из Российской империи, была закрыта в 1820 году. Значительная часть её знаменитой библиотеки была расхищена, сохранившиеся книги были распределены между различными учебными заведениями России. Оборудование полоцкой типографии в 1833 году было отправлено в Москву. В 1830—1835 годах постройки академии были реконструированы, возведены новые корпуса, и здесь разместился Полоцкий кадетский корпус. Россия вновь «сосредотачивалась», а заодно и военизировалась. Пинский коллегиум иезуитов, разграбленный однажды казаками Богдана Хмельницкого (1657), где принял мученическую смерть проповедник Андрей Боболя, в 1800 году был «преобразован» и до 1918 года в нем находился православный Богоявленский монастырь. Вторично «коллегиум» подвергся разграблению в 1939 году (после присоединение западной Беларуси к СССР). В 1940 году богатейшая библиотека коллегиума была вывезена в Ленинград. Величественный барочный костел св. Станислава, составная часть Пинского коллегиума, был взорван в 1953 году.

В начале царствования Александра II (1818—1881), правительственная политика по отношению к западным губерниям либерализировалась. В 1856 году Виленским (а также гродненским, минским, ковенским) генерал-губернатором был назначен В. Назимов, сменивший «вешателя» Муравьева, и пользовавшийся симпатиями у разных слоев общества. Человек несомненно прогрессивных взглядов, Назимов предложил Александру II, учитывая историю и общественное развитие ВКЛ и Польши, где крестьянство до русской оккупации было относительно свободно, пересмотреть вопрос об освобождении крестьян. 20 ноября 1857 года на имя Назимова был получен «Рескрипт», положивший начало крестьянской реформе в России. По предложению Назимова государственные власти приняли ряд мер по смягчению проводившегося курса. Все осужденные за политические преступления 1830—31 года были полностью амнистированы. Отменялся закон, по которому приниматься на службу могли только лица, имевшие десятилетний стаж работы в соответствующем ведомстве. Уроженцам Литвы, его губерний был открыт доступ к гражданским должностям. В учебных заведениях вводился польский язык. Правительство пошло навстречу папской курии. Разрешалось строить новые костелы и на эти цели даже отпускались определенные суммы из казны.

Объединение униатской церкви с православной (1839) не дало тех результатов, которые ожидались в Москве, особенно иерархами РПЦ. В то же время Римо-католическая иерархия не уставала хлопотать перед русским правительством об открытии ранее закрытых костелов и монастырей. Известный сподвижник Кастуся Калиновского Зыгмунт Сераковский, мог с полным правом сказать: «Что такое Западный край? Высший и средний класс в нем составляют поляки, или, точнее говоря, литовцы и русские, которые добровольно приняли польский язык, польские стремления — одним словом польскую цивилизацию. Все, что думает об общественных делах, все, что читает и пишет в Западном крае, — все это целиком польское»*.

*Лазутко С. А. Революционная ситуация в Литве 1859–1862. — М., 1961.-С. 183.

Можно не согласиться с этой точкой зрения, но читатель «Воспоминаний» невольно погрузится в тот «польский дух» в Литве, среди литвин (беларусов), который веет на всех страницах рукописи Эдварда Павловича, литвина по происхождению.

Православие должно было сыграть главную роль в «русификации» края. Сотни православных священников были направлены в Беларусь-Литву для этих целей. Началась повсеместная работа по привлечению («перекрещиванию») жителей Литвы-Беларуси в православие. Православные пастыри тщательно вели учет по прибавлению «своей» паствы. С 1843 по 1845 год к Православной Церкви от «латинства» присоединились в Литовской епархии 1110 человек. В Литовской епархии со времени перенесения епархиального управления в Вильно в 1845 году к Православию присоединились 3848 человек из «латинян», да смешанных браков было 11121. За 1864 год к Православию в Литовской епархии присоединилось 1620 человек; в 1865 — 4254, в 1866 — 25194. Видно, по документам, как туго шла эта работа, растянувшаяся на половину столетия. Чтобы ускорить темпы русификации и окончательно подчинить институты края царской администрации, согласно «Указа» от 10 декабря 1865 года, все владельцы секвестированных имений, высланные из Западного края, «должны были в течение двух лет продать или обменять свои поместья. Но при этом запрещалось продавать их «полякам». Они могли быть приобретены только лицами русского происхождения, православного и протестантского вероисповеданий… Это условие поставлено было, очевидно, как средство к действительному и успешному обрусению края»*.

После этого указа значительно ускорилась русская помещичья колонизация Северо-Западного края.

*История восстания 1863—1864 гг. на территории Беларуси (обзорная справка) Архивы Беларуси http://archives.gov.by/index.php?id=223980

Безжалостно подавленное царским правительством, восстание 1863 года оставило на века в Беларуси, Литве и Польше глубокий рубец в исторической памяти. Массовые выселения литвинов в другие губернии (Кавказ, Херсонская и Таврическая губернии) привели дополнительно к росту внутреннего сопротивления царизму со стороны русской интеллигенции, познакомившейся с судьбой своих новых соотечественников. Все высшие учебные заведения Великого княжества были закрыты еще ранее, единственный оставшийся Гора-Горацкий земледельческий институт за участие его студентов в восстании Указом российского императора Александра ІІ был целиком переведен в Петербург (Царское Село).

После восстания 1863 года были введены новые ограничения в правилах подтверждения дворянства. Указ от 10 декабря 1865 года запрещал «полякам», и беларусам-католикам, покупать имения. Указом от 19 января 1866 года все шляхтичи, не доказавшие своего дворянства, записывались крестьянами или мещанами. Сословия однодворцев и граждан были упразднены после указа от 19 февраля 1868 года. Однодворцы были приравнены к крестьянам, а гражданам давался год, чтобы сделать выбор, между крестьянским и мещанским сословиями*.

Поскольку главной движущей силой восстания 1863 года была шляхта, польское и беларуское дворянство (литвины), царское правительство жестоко расправилось с его участниками. Поместья повстанцев конфисковывались, а их владельцы ссылались в Сибирь. Были предусмотрены меры и по замене «польских» землевладельцев выходцами из России. Министром внутренних дел Валуевым было направлено 4 сентября 1863 года «Отношение» в Западный комитет «о принудительном выселении однодворцев и мелкой шляхты во внутренние губернии России»*

*Отношение министра внутренних дел Валуева в Западный комитет о принудительном выселении однодворцев и мелкой шляхты во внутренние губернии России. 4 сентября 1863 Фотокопия. Печатный документ. Дакументы і матэрыялы па гісторыі Беларусі. Т. II. Мінск, 1940. С. 535—536. БелНИЦЭД, сбор электронных копий документов и материалов по истории восстания 1863—1864 годов на территории Беларуси.

Вооруженная борьба на территории Литвы (Беларуси) продолжалась еще почти год. Летом 1864 года была ликвидирована последняя революционная организация в Новогрудском уезде. Военное положение было отменено полностью лишь в 1870 году.

Тем не менее, восстание вынудило царское правительство пойти на более выгодные условия проведения крестьянской реформы в Польше, Беларуси и Литве. Восстание оказало большое влияние и на оживление революционного движения как в Российской империи, так и в Западной Европе, а также на рост национального самосознания литвинов (беларусов), литовцев и поляков. «Преобладание беларуской шляхты среди участников восстания дало основание считать его акцией дворян и католического духовенства. Именно на этот факт делала акцент адресованная крестьянам правительственная пропаганда. Однако абсолютное большинство этих «дворян» имело лишь сословное звание, а по социально-имущественному положению это были мелкие чиновники, представители интеллигентских профессий, малоземельная и безземельная шляхта. Помимо дворян, в рядах повстанцев было 6% духовенства, 18% крестьян и незначительное число мещан. 75% участников восстания были горожанами («однодворцы», «безземельная шляхта») *.

* Владимир Снапковский, Белорусская эмиграция («Белоруссия и Россия: общества и государства», редактор-составитель Д.Е.Фурман, Москва, Издательство «Права человека», 1998 год, с. 88—105

Немалая часть творческой интеллигенции была вовлечена в освободительное движение того времени. Таким был известный художник, литвин-беларус, Наполеон Орда. Охваченный патриотическим подъемом своего окружения, он пишет стихотворное обращение своим друзьям, полякам — «Литвин-поляку» («Litwin do Polaka», польск. яз.). Попытаюсь передать в нескольких строфах дух этого стихотворения русскоязычному читателю в переводе с польского:

      Эй, поляк, дай руку друже,

      Мы с тобой одной ведь крови,

      Нашей цели верность служит,

      Встанем вместе, станем вровень.

      Жигимонт нам заповедал

      Быть народом нераздельным,

      Все делить — и наши беды,

      Нашу правду, наше дело.

      Встанем братья за Отчизну,

      Мы не пожалеем жизней,

      Чтоб не встала на границе
 Злая тень Императрицы…

             подпись — Наполеон Орда, Литвин

Повстанческий полк Наполеона Орды потерпел поражение и перешел границу России с Пруссией. Восстание, как и предыдущее восстание Костюшко, было разгромлено превосходящими силами регулярной российской армии под командованием генерала Паскевича. Есть оценки некоторых историков, по которым численность войск, брошенных на подавление восстания достигала 200 тысяч. Наполеон Орда оказался через некоторое время во Франции*.

*«Францыя — прытулак польска-беларускай эміграцыі», Л. Несцярчук, «Напалеон Орда», Шлях да Бацькаўшчыны. Мінск «Мастацкая літаратура», 2012, стр. 35

Многочисленные школы в Бресте, Минске, Несвиже, Клецке, Витебске, Новогрудке, Орше, Ивье, Сморгони, Заславле, Любче и др. (кальвинистские, арианские или братские), обучавшие не только богословию, но и различным языкам (латинскому, греческому, беларускому, польскому), риторике, истории, математике, античной поэзии, готовившие учеников (учебный процесс длился от 6-ти до 10 лет) для поступления в университеты, были закрыты. Взамен были «вновь устроены 13 русских первоначальных (одно- и двухлассных) училищ преимущественно для нижних классов народа, куда, однако же, и дети других состояний записываются, обучаясь там русской грамоте, письму и арифметике…» *.

*«Из письма генерал-губернатору Н.Н.Хованскому о реорганизации школ в округе» 8 марта 1834 г. Антология педагогической мысли Белорусской ССР, Москва, «Педагогика», 1986, стр.178.

Русіфікацыя // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. Т.6. Кн.1. — Мн., 2001. С. 136

10 декабря 1865 года Александр II утвердил закон, по которому всем высланным из западных губерний предлагалось в течение двух лет продать или обменять свои земли. Покупать же эти земли могли только православные. Лицам «польского происхождения» (то есть всем католикам) это запрещалось.

Как и многие другие «Павловичи», был выслан из Литвы и Эдвард Бонифаций Павлович (бел. Паўловіч, 1825—1909) — польский (беларуский) художник-портретист и пейзажист (ученик Канута Русецкого). Представитель литвинского, шляхетского рода герба «Ясенчик».

Детство Эдвард провел на Новогрудчине, учился в Жировицах, Слониме и Слуцке. Учился и в Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге, которую окончил в 1853 году, уехал на несколько лет в Европу, вернулся в Новогрудок и с 1859 года преподавал в Новогрудской гимназии, в 1860 году основал здесь воскресную школу и театр. После восстания 1863—1864 года Эдвард Павлович был арестован и сослан в глубь Российской империи. Все чем владел он и его семья, было конфисковано, так что после ссылки ему пришлось перебраться во Львов (1870 год, тогда Австро-Венгрия), где занимался творчеством, писал картины, издавал каталоги фондов музея Любомирских. Там и скончался в 1909 году.

Эдвард Павлович оставил после себя «Воспоминания», которые передают дух времени, после третьего восстания в Литве и Польше 1863 года, описывают общественную жизнь Литвы, жителей Новогрудка, мытарства ссыльных на крайнем севере России, в Карелии (совр. Архангельская область), его путешествие через всю Россию после амнистии, что я и предлагаю читателю.

Авторизованный перевод с польского языка — Артур Прокопчук

ЧАСТЬ I 
Новогрудок

Положение общества Литовской Руси во время царствования царя Николая I

Чтобы легче было понять эпоху, которую я хочу описать, считаю своим долгом коснуться времени, которое целиком, с точки зрения Польши, определилось временем царствования царя Николая с 1831 года.

Поражение восстания 1831 года горько отразилось на судьбе Литвы. Железной рукой царя Николая, его мстительной политикой подавлялось все живое, уничтожались польские черты общества, гасился его дух. С этого времени главным направлением царской политики стало обращение народа в «рускую веру». государственный панрусизм. Задачами этой политики были:

— изоляция литовского общества, полное уничтожение Унии, религиозных, польско-католических элементов, подавление вековой толерантности, сложившейся в народе за долгие годы.

Первым самым действенным шагом в этом направлении стала конфискация всех земель и усадеб участников восстания. И пошло — закрытие Виленского Университета (1833), всех школ поддерживаемых местным духовенством, монастырей, а потом и закрытие костелов. Либо передача их православной церкви, которое началось еще раньше (1828). Первой жертвой этого насилия стала Жировицкая обитель в окрестностях Слонима, поддерживаемая базилианцами и известная древним образом Богоматери. Прекрасно расположенная в замечательном уединенном месте, как бы созданная для молитвы, эта обитель притягивала к себе со все сторон и сторонников веры и учащуюся молодежь.

Вскоре после 1831 года новогрудская земля, древнейшее воеводство края, заселенное преимущественно униатами, стала ареной преследования и жителей, и монашества, насильственного обращения их в другую веру. Семашко, Зубко и Голубович, исключенные из епископов (архиереев), ренегаты униатства, стали первыми апостолами православия. Удар, который первым пришелся на базилианскую общину, был началом разрушения Униатства, которое вскоре, в 1838 году, в Вильно, было завершено под лозунгом «воссоединения», то есть поворотом и окончательным поглощением православной церковью.

После запрета школ и церковной Унии, настала очередь шляхты, так называемой «местечковой» («застенковой» польск. яз.).

С незапамятных времен, либо из-за миграции из соседнего Подляшья, либо в силу бесконечных войн, эта шляхта осела в многочисленных «колониях», образовав отдельный класс народа. Это был польский элемент в литовской Руси, незамутненный посторонним влиянием, сохранивший древние традиции, преимущественно католические, установивший легитимность этого слоя общества.

В 1795 году Екатерина II, с целью «возвращения руского люда в лоно православия», направила Указ генерал-губернатору Литовской губернии Тутолмину, закрыть униатские монастыри, а заодно объявила о «высочайшей воле», пока, без запрета самого униатства (Русская старина 1870 год).

В Петербурге был издан целый ряд распоряжений и указов, лишивших шляхту своих гербов и документов, переведших шляхту (литовское дворянство), в так называемый разряд «однодворцев», с обязательной поставкой рекрутов. Этот рекрутский побор привел к тому, что через несколько лет практически исчезла дворянская, (шляхетская) молодежь «однодворцев». Семьи самих однодворцев отправлялись в глубину России на поселение, что привело не только к разорению этих несчастных семей, но и к потере веры в будущее. Мало что в скором времени осталось от той шляхты, оторванной от отцовских мест издевательской властью, угнетаемой распоряжениями местного начальства, оставшейся оторванной от живительного источника родины. Исчезали остатки шляхетской гордости и бывшего благосостояния.

Оторванный от веры отцов, постоянно, пусть понемногу, испытывая давление православной церкви, этот многочисленный интеллигентный слой общества исчезал во всей Литве. За него взялась вся государственная российская бюрократия с присущей ей византийской хитростью и подвохами.

Вскоре были закрыты Университет и Вильнюсская академия, а кроме того, и все школы, в Свислочи, Жировицах, Новогрудке, либо реорганизованы оставшиеся в четырехклассные, как в Слониме, Лиде и других городках. Полностью были не только закрыты, но и разрушены школы в Несвиже, Лыскове, Щучине, Молодечно и других местах. Открывались школы новые, «губернские» или «повятовые» и, так называемые, «Благородные (дворянские) институты». Образцом этих школ был Виленский институт, который должен был стать компенсацией за уничтожение Университета, и тем же для Литвы, что и Жолибор для Польши, с той только разницей, что там молодежь воспитывалась в духе предков, а отсюда должны были выходить верноподданные Его Императорского Величества.

Все просто, власть взялась за дело образования, которое служило единственной цели воспитания новой морали молодежи, в нужном направлении, угасал дух внутренней свободы. В этом воспитании не было места ни для истории отечества, ни для ее литературы и родного языка. Вместо родного языка господствовал русский и французский языки общего образования. Стоит еще добавить, что распространялась и новая заманчивая униформа, шпаги и шляпы высшего сословия. на что раньше имели право только студенты Университета.

Зрелища и товарищеские вечеринки в школах и за пределами школ шли обычным путем. Не поощрялись азартные игры, но директора этих учебных заведений отличались легким характером и не очень высокой квалификацией и смотрели на это сквозь пальцы. Так, одним из таких персонажей, был поляк, податливый власти, страстный игрок и никчемный педагог. Можно себе представить, что это только радовало власть предержащую. Она, за немногими исключениями, воспитала целое поколение карьеристов. Так, когда Вильно покидал один из царских сановников, Сzеwatti, и давал указания на дальнейшие действия властей по русификации Литвы, по его мнению в Виленском институте это удалось сделать самым лучшим образом.

Как говорилось выше, Виленский институт стал образцом для многих других учебных заведений. Такой же институт был образован и в Новогрудке, но по разным причинам был вскоре закрыт. Обеспеченные семьи предпочитали посылать на учебу своих отпрысков в Вильно, где им можно было войти в круг детей высокопоставленных родителей, завязать тесные отношения с будущими властями края.

Результаты такого образования быстро дали себе знать. В шляхетских семьях появились неизвестные прежде «хорошие манеры», главной чертой которых было знание французского языка.

Воспитанник «благородного института» возвращался в свое скромное жилище иногда с чувством неловкого отношения к быту своих родных. Ему уже были не по вкусу домашние обычаи, родной язык и литература, которой он уже пренебрегал, если не совсем отчуждался. Он уже не подходил к старым часам, чтобы услышать их перезвон на мелодию мазурки Домбровского. Ему нужен был комфорт, шик, друзья из высоких сфер, с которыми сблизился в школе. Его уже мало интересовало, что ему может принадлежать в имении отцов и не было мыслей о каких-либо реформах в хозяйстве.

Исчезала сельская простота дворов, сердечные отношения, может и невысокие, но за то искренние. Стали ценится новые вещи, сельскохозяйственная техника, меблировка дома, экипажи. С энтузиазмом, достойным другого применения, строились новые дома, удобные и красивые, подобно английским или итальянским виллам. С болью можно было видеть, как погибали старые дубы и липы в аллеях под топором новомодных садовников и декораторов, превращающих старые сады в английские парки. Однако никто этим новациям противостоять не смел, так как это было модно, так было у графа Х или князя Y. и тд. Словом начиналась эпоха комфорта, шика и роскоши, которая целиком изменила лицо общества и, самое худшее, что способствовала появлению нового поколения «господ».

Не ошибусь, если скажу, что появление этого паразитического сословия было присуще и Литве и Польше.

Пробудившееся от духовного сна событиями восстания, общество, лишенное публичной жизни и развития, но не утратившее свои прежние помыслы, направляло свою энергию и силы на мелкие цели в пределах узкого круга своих соотечественников. Польша приобщалась к великосветским обычаям и чужеземным новациям.

Особенно в этом направлении старались женщины. Они раздавали какие-то дипломы, поощряли отряды своих многочисленных поклонников к рыцарскому поведению. Не настаиваю, что это была всеобщая болезнь, однако ее влияние на молодежь грозило сыграть свою отрицательную роль на судьбу края.

Чувства собственного достоинства, любование прекрасным, возвышенным, широта взглядов, уважение общественного мнения не были в этом новом кодексе общественных правил на первом месте. «Взгляды прабабушек были уже покрыты прахом, а сладкий и сердечный голос Гофмана еще не достиг сердец, открытых лишь салонным церемониям. Преодолеть это, разбудить от летаргии мог только истинно сильный голос, который вскоре потряс эту косность и тронул сердца»..

Прежде чем это произошло, прежде чем общество в своей большей части вернулось на старый путь, протрезвело наконец, еще долго оно находилось в плену болезненной сентиментальности, какой-то кошмар навис над ним.

«Со времен политического поражения наша земля пошла по пути мрака и печали. Мы оторвались от реальности, которая стала для нас общей бедой.

Замученные и ободранные, потерявшие прежний блеск и изобилие, мы оставили в прошлом завоеванные знамена и блестящее золотом рыцарское оружие, оставив себе только воспоминания о тех ясных днях среди бури, райских дней.

Не принимая сегодняшнего дня, видя перед собой лишь мглу в неясном будущем, жили мы только надеждами. что придет свет, как ждет землю за горизонтом потрепанный бурей моряк.

В этом болезненном ожидании рождались на земле польской поэтические и потерянные натуры, неспокойные души, Икары летящие к солнцу и гибнущие в море забытья.

Моральная смерть той болезненной поэзии была одной из Божьих кар, низринутой на нас с неба.

Славная некогда своим мужеством, наша земля порождала бледные тени, слабые сердца, отравляла тоской, отрывала нас от действительности, от обязанностей, лишала сил, разрушала традиции, словом уничтожала все то, что могло и должно было стать смыслом существования.

Эти «лунатики» не могли стать ничем иным, так как не имели Божьего дара, чтобы стать простыми и порядочными людьми. Их больная поэзия предлагала им любить и умирать от любви, чтобы потом сделать несчастными их жен, толкала к поискам славы, чтобы отказаться от нее при первом поражении, идти к людям, но не любить их, а постоянно роптать на судьбу.

Счастливы они были бы, если бы встретили смерть на поле битвы, прежде чем стали бы тяжелым грузом для общества» (I.Szujski).

Все же хочу еще добавить, что в то же самое время создавались среди молодежи, преимущественно обеспеченной, кружки и партии. не впадающие в сентиментализм, которые ставили себе другие задачи, как это было в Украине и Подоле, так называемые партии «балагулов». Измученные условностями среды, они давали волю своему темпераменту, мужской знергии, традициям потомков великого рыцарского прошлого. Однако дело не шло дальше ярмарочных потасовок и азартной карточной игры, которая пустила на ветер не одно отцовское состояние, когда гордость народа. Адам Мицкевич закладывал отцовские часы в Париже, чтобы оплатить его лечение…

В Литве здравый инстинкт народа отверг с самого начала подобные новшества.

Дух вседозволенности, выпущенный на свободу, блуждал химерами по фантазиям молодежи, бросая ее то в одну, то в другую сторону. Модные дамы зачитывались романами разных Бальзаков, Жюль Жанов, Дюма и Жорж Сандов, разогревались сценами парижских будуаров, перенося на родную ниву французские сентименты. Они рыдали над долей негров в Америке, начитавшись романов Бичер Стоун, не задумываясь над тем, что происходить в крестьянских избах у себя дома. Музыка и танцы, овеянные сентиментализмом, были кульминацией их образования. Отсюда произошли, неизвестные прежде в шляхетских семьях, дамы легкого поведения, утратившие цели, соответствующие своему положению в обществе, утомленные «прозой ежедневной жизни», гоняющиеся за идеалами болезненного воображения. Они искали развлечений, нарушая правила будуаров, не всегда считаясь с устоями и святостью семейного очага. Одним словом, происходило так, что кто-то заметил, «насколько больше стало у нас салонных дам, на столько уменьшилось число хороших хозяюшек и добропорядочных матерей».

Напрасно те, кто имели мужество указать на высшие Цели, на гражданский долг и плачевное положение общества, требующее улучшения ситуации, указывали на примеры Бжозовских и Хрептовичей. Напрасно они говорили. что французская мода, привитая обществу в самые его трагические моменты угасшего духа, потакала его врагам, что парижский образ жизни, «северных французов», годится лишь для тех, кто не имеет за собой прошлого, охраняющего нас. Что придется дорого заплатить польскому дитяти, над колыбелью которого склоняется не мать-полька, а французская бона, от которой он услышит первые слова, поймет ее речь.

Так говорили многие, которые трезво смотрели на жизнь, но их голос был «гласом вопиющего в пустыне».

Следование моде того времени открывало устремленную к роскоши дорогу, в конце которой ожидали руины, потеря отцовского состояния. Здесь и находится цель, к которой власть упрямо подталкивала общество. Здесь находилась ахиллесова пята повергнутого народа! Бессильное общество, лишенное моральной и материальной силы, становится безопасным.

Мы видели, что российская власть, которая «заботливо» следила за симптомами нашего общественного упадка, изучала наши наклонности и выделяла немалые суммы царедворцам в Вильно и Киеве на балы и приемы, и разные дорогостоящие развлечения для шляхты, старается получить от нее признательность. Власть подсаживала шляхту на излишества, на показной вкус, чтобы она не выходила за рамки «хорошего тона». Короче, давала пример верхам для распространения этих правил в широкие массы.

Благоприятное положение новогрудского «повета» (павет, повет, — область, уезд, бел. польск. яз.), его плодородные земли, а значит и большее чем где-нибудь благосостояние жителей, среди которых были имена древних фамилий, гордо носивших свое имя, задавало тон всему краю. Там была колыбель многих родов, там сохранялась память о блестящем прошлом, о заслугах, славе, что давало им превосходство во всей Руси Литовской. Ничего удивительного, что это становилось и образом жизни, в силу обстоятельств, и целью и амбициями, поднятыми на самый высокий уровень, как нигде более. Этому способствовали и щедрая земля и местные условия жизни.

Новогрудская земля граничит с одной стороны с глубоким Полесьем, с другой огибается каналом Агинского, связывающим ее с Черным и Балтийским морями, что было преимуществом, особенно в то время, когда еще не было железных дорог. Торговые связи с Причерноморьем, через которые доставлялась соль, достигали Немана. Сюда с запада шли товары, отсюда сельскохозяйственные продукты на Балтику.

Леса и пущи новогрудской земли, такие как Налибокская, Кочережка, Репичевка, с трех сторон окружающих повет, давали и строительный материал и топливо. Реки Щара, Уша и Сервечь, с многочисленными притоками, окружали луга и пастбища, придавали особую красоту краю. Почвы щорсовские, кашовские и даревские по берегам Сервечи, Уши и Двейки, особенно богатые, назывались «Новогрудской Украиной». Весь этот живописный край с его холмами и долинами, в тени рощ, со старыми костелами и церквями, полный жизни в многочисленных усадьбах, в людных богатых селах, так счастливо расположенных, был, наверное, самым лучшим в Литве.

Не приходится удивляться богатству и достатку края. В шляхетских домах, где по старым обычаям ранее подавалась медовуха, и то только по праздникам, стали появляться заграничные вина, что раньше были только у господ. Женщины позволяли себе не выходить годами из пределов нескольких домов, изредка посещая костел или навещая в соседей в собственной бричке. Между тем шли преобразования домашнего быта, менялась одежда, стиль поведения и приемов гостей. Следуя французской моде, надо было заводить повара, слуг, экипажи, фортепиано и тд. Надо было равняться с одними и превзойти других. Карнавалы в городках и селах, охота, ярмарки (в Зельве и Несвиже), визиты, именины, ассамблеи, весь арсенал местных прелестей, стал важной частью жизни общества в Литве.

Раз в три года приходилось посвящать себя и общественной жизни, когда созывались «сеймики», хотя и ограничивалась тесными рамками, установленными властями, но не слишком влияла на общий ход жизни, утоляя некие общественные амбиции. Выбранный один раз в три года губернский «Маршалок» (или поветовый) иногда входил во вкус и продлевал несколько выборов, заводил секретаря, который приносил на подпись документы и «де факто» управлял весь срок губернией или поветом. Приходилось иногда присутствовать на торжествах по случаю царских праздников, чтобы увеличить свою популярность среди дворянства, давая щедрые приемы с хорошей трапезой, напоминавшие старопольское гостеприимство. При Николае положение Маршалка, как представителя местного дворянства и его интересов, заставляло власть относится к нему снисходительно, понимая, что его консерватизм является надежной опорой трона.

Такими были обычаи и нравы литовско-русского общества в первом десятилетии после 1831 года. Можно спросить, почему шляхта, местное дворянство, отодвинутое от политической жизни, обреченное на бездеятельность, в крае, по преимуществу сельскохозяйственном, не взялось, следуя своим инстинктам, за земледелие? Ведь в то время оно была освобождено от всех налогов, поборов, выплат, которые позже свалились на него, обладающего сельским людом. Не приложило оно усилия ни моральные, ни материальные, чтобы расширить свои хозяйства, вывести их на более высокий уровень.

А какова роль духовенства, стоящего между шляхтой и царским двором? Что оно могло сделать? Ответ краток. Его бездействие прежде всего объясняется духовным опустошением, последующим после подавления восстания. Кроме того, отсутствием соответствующих научных институтов и значительным снижением интеллектуального уровня. Любая мысль о проведении каких_либо реформ вызывала усмешку, к тому же для них не было ни материальных средств, ни капиталов. В короткий срок после 1831 года все оказались в долгах.

Ну, а духовенство, разве что у жмудинов, где община подпитывалась шляхетской молодежью, отягощенной хлопотами хозяйства, где вся ее роль сводилась к костельным обрядам, но ее не заботила судьба общины. Викарий общины того времени был в прямом смысле слова «шляхтич в сутане». Его роль была не разбазарить своё хозяйство, но он и не мог поднять его, принести свет под крестьянские крыши. Он не мог или, как минимум, не хотел быть посредником между холопом и господином. Х. Павел Бжостовский еще не имел в то время своих последователей в Литовской Руси.

Павел Ксаверий Бжостовский, (1739 — 1827) Государственный и религиозный деятель Великого Княжества Литовского, меценат. Писарь Великий Литовский (1762—1774), архидьякон виленский (с 1823). Публицист и переводчик. Создатель первой в Европе, так называемой «крестьянской республики» (Павловская республика, 1767 год — до «раздела Польши Российской империей).

Провёл радикальные социально-экономические реформы, введя республиканское самоуправление крестьян.

Основными изменениями были: отмена крепостного права и замена его денежной рентой, право крестьян на свободное управление своей землёй и хозяйством, торговлю и ремесленные работы. Население также приобрело возможность свободно выбирать своих правителей, Бжостовским был создан Парламент республики Павловской.

Одним словом, кроме единичных случаев, шляхта и духовенство того времени не обрели твердой позиции по отношению к народу.

Еще в 1818 году группа жителей Литовской губернии, возглавляемая Маршалком* Михаилом Ромером, подала просьбу об освобождении своих крестьян. Просьба, как известно, не была удовлетворена. Однако власть эту просьбу отложила на всякий случай, имея ввиду воспользоваться в случае необходимости дальнейшего искоренения польского элемента в Литве.

*Маршалок — высокое должностное лицо в Великом Княжестве Литовском

Чувствительная ко всем проявлениям общественного движения, власть понимала, что народ, обезоруженный морально и материально, не по своей воле, способен проявить инициативу только ценой больших жертв, и сделала все, чтобы это было невозможно.

Так что не следовало искать справедливости и апеллировать к совести народной, которой не было и быть не могло, но фактом оставалось, что дальнейшее развитие шло по наклонному пути, все далее к окончательному закабалению народа.

Так все шло более или менее до 1848 года. Но уже первые действия Общества демократов (Towarzystwo demokratycznie, польск. яз.) и его эмиссаров (Конарский, Волович, Заливский) эхом разошлись по всей Литве, и вслед за тем, начались аресты, давление властей, конфискация имуществ, и, может быть, этот дух времени, движение литовского общества, пробудили и в Европе революцию 1848 года, способствовали ее возрождению.

И не было тогда ни одного дома, где не знали хотя бы часть «Дзядов», «Пана Тадеуша» или «Пилигримов» великого Адама Мицкевича, «Кордиана» Юлиуша Словацкого или «Песни о нашей земле» Зигмунта Красинского. Книги французских авторов переходили из рук в руки, а вскоре появились и романы своих авторов. Что Мицкевич, Красинский или Словацкий излагали широкими мазками, эти золотники в их произведениях, Грабовский, Кореневский и Крашевский тщательно и детально переносили в свои повести, на родную почву, несмотря на продолжающееся давление властей.

Многое из области искусства было направлено на возрождение скованного народа, чтобы разбудить его дух, который, раз выпущенный, искал своего приложения в разных сферах жизни.

Прежде чем живопись стала нашей гордостью, украшением и утешением в этом духовном концерте, в музыку пришли Шопен, Монюшко, Комаровский, которые слушали биение народного сердца, дыхание земли, ее полей и лесов и, собрав эти звуки воедино, создали великие музыкальные творения.

Земля Новогрудская, колыбель Рейтенов, Корсаковых, Мицкевичев и Чечотов, разве могла не откликнуться на это биение, которое наэлектризовало весь край? Разве могла она не внять голосу и призывам, особенно в то время, когда из долгой сибирской ссылки вернулись Зан и Чечот.

Отдавая дань истине, надо сказать, что помимо общего подъема, пробуждения, не было еще намерений переступить дозволенные границы, не созрели еще плоды собственных воззрений ни на необходимость реформ собственной жизни, не терпящих отлагательств, ни на общее дело людей труда. Много, правда, читали, еще больше мечтали, но ничего не делали. Это было время, когда любая мысль, высказанная в перерывах между преферансом и составлением гороскопов большой политики, вызывала у отцов усмешку и считалась детскими мечтаниями.

Тешились мечтами о безмятежном завтрашнем дне. Не удивительно, что эта эпоха заканчивалась прекрасными балами и приемами в честь гвардии, расквартированной в Литве. Балы были все пышней, некоторые находили в них единственное поле приложения своих усилий. Какой роскошью было отдаваться страстным вихрям вальса или польки, обнимая плечи дам, недавних героинь салонов и царских дворов! Здесь была и дипломатия властей… Лишний довод в пользу критического положения России (1856 года).

Во время крымской войны российские полки стояли в Литве, прим. пер.

Такое положение общества, пассивного и бездеятельного, тем не менее открывало дорогу новым веяниям, начинал пробуждаться народный организм, он находил силы преодолеть диссонансы времени, которые пока еще не нарушали общей гармонии. В этой гармонии появлялись уже и другие звуки и тона, противоположные существующим.

Так и шло до 1855 года, то есть до начала крымской войны и смерти Николая I. И можно сегодня признаться, что это время остроумно обобщил Е. Хоецкий (Charles Edmond) — «que Vempereur Nicolas a couv e les oeufs du Nihilisme en Russie» («Император Николай вдруг обнаружил в России нигилизм» франц. яз.)

Этот гордый автократ способствовал пробуждению патриотизма в Польше, а Брандт высказался так по этому поводу:

— Отчизна перестала быть миражом и стала объектом веры и мечты поляка.

Резюмируем вышесказанное. Конфискации владений, закрытие Университета в Вильне и всех высших учебных заведений, внедрение русского языка для обучения в начальных школах, закрытие костелов и монастырей, присвоение их земель государством и изъятие сокровищ, отторжение сельских жителей от Униатства и насильное крещение в православие сделали свое дело. Особенно надо отметить роль рекрутских поборов у мелкопоместной шляхты и реформу судопроизводства после запрета «Статута литовского» (Статуты Великого Княжества Литовского существовали в разных редакциях с 1588 до 1840 года). Общество гражданское было разрушено, молодежь деморализована, работали «Следственные комиссии», разбирающие политические дела, в Вильне и Киеве, в результате их деятельности цвет молодежи, лучшие граждане были сосланы на Кавказ и Сибирь. А нечеловеческие правила отрыва еврейских детей от семьи и отправка их в «кантонисты», на флот, где они проходили через все ужасы насилия над душой и телом! Оторванные от семьи, от своих матерей, они становились добычей православного прозелитизма. Вот что дало правительство царя Николая в Литве и России.

Характер и поведение царя были таковы, что, с точки зрения поляка, его можно было назвать «Диктатором Европы», однако, чтобы не быть голословным, приведем слова российского автора того времени, которого никак нельзя подозревать в особой любви к Польше. В XXIV томе «Русской старины» за 1878 год, в статье «Записки Ивана Степановича Зыркевича, автор так описывает аудиенцию, которую которую ему дал царь перед отправкой его на пост губернатора Симбирска:

— « …После беседы со мной государь обратился к г. Гоноропуло, вежливо приветствовал его, говоря, что давно его знает и потому назначил его губернатором Белостока по представлению князя Долгорукого (Виленского генерал-губернатора).

Очи цезаря заблестели, он как бы выпрямился во весь рост и, повысив голос, изрек:

— Не буду тебя учить, как надо поступать с поляками. Живым примером для тебя есть князь Долгоруков. Только с железными рукавицами на руках. Они будут глядеть тебе в глаза, заглядывать в душу, кланяться, распластаются, будут бить челом, но ты помни — Поляк останется всегда поляком! Он не помнит добра, даже не чувствуют его, ужом будет ползать у твоих ног, лизать их, а потом доберется до шеи и задушит тебя!

— Повторяю, берегись! Держи ухо востро!

Потом ласковым голосом обратился ко мне и спросил, когда я намерен отъехать».

Вот такую инструкцию российский царь давал сановнику, отправляя его в Польшу. Вряд ли были указания другого рода своим наместникам.

На этом и остановим беглый взгляд на общественную жизнь Руси Литовской во время царствования Николая I. Добавим лишь к вышесказанному слова присяги, которую царь Николай давал при вступлении на трон в Варшаве 12 мая 1829 года:

«Dieu Tout puisant! Dieu de Mes Pères! Roi de Bois! 0 Toi qui crea Tunivers par Ta divine parole et dont la sagesse infinite forma l’homme pour gouverner le monde dans la voie de la verit e. Tu m’as appel e à être Boi et juge de la valeureuse nation polonaise. Je reconnais avec un saint respect les effets de Ta c eleste bont e envers moi, et en Te rendant grâce, pour Tes bienfaits, je m’humilie en même temps devant Ta divine Majest e. Daignes, o mon Maître et mon Dieu, eclairer mes pas dans cette carrière suprême et diriger mes actions pour l’accomplissement de cette haute vocation; que la sagesse qui environne Ton Trône soit avec moi, Fais la descendre des deux, pour que je sois p en etre de Tes volont es souveraines, et de la verit e de Tes commendements; que mon coeur soit dans Ta main et que je puisse regner pour le bonheur de mes peuples et pour la gloire de Ton Saint Nom, d’après la Charte octroy ee par mon Auguste Pred ecesseur, et d ejà jur ee par moi, afin que je ne redoute pas de comparaître devant Toi, au jour de Ton jugement eternel; par la gloire et la mis ericorde de Ton divin Fils J esus Christ, avec Lequel Tu es b eni, ainsi qu’ avec le Très el ement, Très-Vi-vifiant, Saint Esprit, jusqu’à la fin des siècles. Amen. (Русская старина. Записки кн. Merdera 1885 год).

Бог Всемогущий! Бог отцов моих, царь царей! Ты своим Божественным словом сотворил этот мир и человека, который благодаря твоей бесконечной мудрости, этим миром правил и вел по дороге правды. Ты назначил меня быть королем и судьей доблестного народа польского. Признаю и смиренно покоряюсь твоей небесной благости, и благодарю Тебя за все благодеяния Твои и покоряюсь Твоему Божественному величию. Мой Бог и Господин, освети мне путь в этом высоком назначении и руководи мной на этом благородном поприще, Пусть мудрость твоя, окружающая твой трон, всегда будет со мной. Спустись с небес, приму Твою высшую волю и правду твоих повелений, передаю свое сердце в руки Твои, чтобы мог я править народом моим во имя счастья и хвалы твоего Божьего имени, данными мне правами. не боясь стать перед обликом Твоим в День Страшного суда, во хвалу и милосердие Твоего Божьего сына, Иисуса Христа, и всеоживляющего Божьего Духа, благослови меня во веки веков. Аминь.

Возвращение из Европы

1859 год надолго остался в моей памяти. В этом году я окончил курсы живописи в Санкт-Петербургской академии, потом учился в Риме и Париже, вернулся в Литву и стал жить в Новогрудке. После моих длительных странствий заграницей я, наконец, оказался среди своих, мне повезло, моя артистическая натура прибилась к пристани именно там, где прошло мое детство и где меня обуревали юношеские грезы, где я был в окружении приветливых и близких мне по крови и духу людей. Там прошло немало моих счастливых дней и там, главное, я застал еще свежие следы моих соотечественников, которые светом своего гения осветили мой путь. Там открыл я свое предназначение служить Новогрудской земле, работать на благодатной ниве эстетического воспитания молодежи, там, я считаю, провел самые счастливые дни своей жизни.

Но прежде я должен для полноты моих воспоминаний коснуться  дней, которые провел за пределами родины.

До 1858 года я жил в Париже. Это был памятный год в общественном движении, когда произошли события, которых ждали веками, освобождение крестьян от российского гнета. Проехав по большей части всей Европы, побывав в Германии, Бельгии, Франции, Испании и Италии, хотя цели моих путешествий были преимущественно художественные, я пришел к мысли, что надо сформулировать определенную программу для родного края, чтобы улучшить его жизнь. Надо было, в качестве краеугольного камня, поставить заново вопрос о крестьянской доли.

Никто сегодня не сомневается в том, что крепостничество проложило глубокую пропасть ненависти в народе, ослабило народ, что народная масса, униженная, подневольная, сыграла роковую роль в нашей судьбе. Естественно, что на это было обращено внимание всей Европы, что этот вопрос должен был занимать и занимал свое главное место в парижской «польской колонии». Так что ничего удивительного, что этот вопрос стал основным для шляхты и ее крестьян. Известно, что этот вопрос ставился много раз, но безрезультатно. Любая весть с родины облетала всю польскую общину. Хватало вестей и утешительных, но все таки, надо признаться, больше было неблагоприятных, причем даже не с той стороны, откуда можно было их ожидать.

Cтихи Сырокомли, в которых поэт возмущался увиденным, подтвердили вскоре то, чему не хотелось верить. Всколыхнув общество, долго находящееся в застое, они должны были расшевелить его, подвинуть к должным целям. Нашлись и те, а их было немало, кто громко ратовал за свои личные интересы, их голоса часто превышали голоса тех, которым было дорого и прошлое, и кто думал о будущем. Обеспокоенные переменами в крестьянской жизни, они искали всякие способы, чтобы эти перемены не оказались для них плачевными. (Не так давно эти перемены были целью усилий благородных господ и могли бы стать основой сохранения строя). Меня это все мало касалось. Их было меньшинство, хотя и вредное, но их слова уносил ветер. Их декламации ограничивались лишь патриотичными фразами, они не были вовлечены в общее дело, а позы жертв в своих великодушных порывах, не вызывали понимание.

Они вкладывали, каждый по мере своей совести, в объяснение своих действий и поступков, что им было выгодно и удобно, прибавляя при этом — то что мы делаем для себя, принадлежит всему краю. Ползание и подличание перед высшими, чтобы получить титул или должность, объясняется прежней разрухой господских устоев, желанием дорваться до опеки над всем краем. Они постоянно приговаривали, что рост личных усадеб лишь увеличивает благосостояние края.

И вдруг неожиданно эти взгляды подверглись проверке. Призванные к должности, они увидели, что от них требуются и жертвы. Вопрос — быть или не быть, попал в их руки. Как они это поняли — известно. В этом находится главная причина нашего поражения! Здесь берет начало тот разрыв между отцами и детьми во всей Польше, который закончился фатальной катастрофой!

Когда слово «Реформа» было впервые произнесено властями и стало общим лозунгом, когда открылось поле деятельности, ожидающее честных тружеников, может быть и с напрасными надеждами, а вместо действий край слышал лишь досужие разглагольствования, когда отцы, которые одни не умели, а другие не хотели, третьи медлили, а некоторые пошли по ложному пути, только подталкивая общее народное дело, время торопило нас.

Убийственное бездействие, либо что еще хуже, деятельность направленная на мелкие подробности общественной жизни, благие намерения, слишком тяготили народ и молодежь взяла дело в свои руки. Неискушенная, но горячая и страстная, молодежь села на мель и спровоцировала крушение. Это было неизбежно. Первым ее действием на Украине стало образование партии, так называемых «хлопоманов», которая не обратила внимание на то, что она не единственная шляхта на Руси, которая представляет польскую стихию, ее интеллигенцию, и вместо работы с ней лишь унижает ее, баламутит народ. А ведь на ненависти ничего нельзя построить, так что вскоре можно было ожидать и плачевных результатов.

Немногим позже отозвалось это эхом и в Литве в словах одного осужденного на смерть следственной комиссией в Вильно. На предъявленные обвинения, ответ на которые мог привести на верную смерть его близких он сказал:

— Да, я знал, что нас ждет, но я счастлив, наступит то, что мы ждали.

— И чего же господин так горячо ожидает, может быть, поведает нам, — спросил генерал.

— Да, — ответил он, — уничтожения шляхты.

— Ну, если так,_- сказал председатель комиссии, — то я подам Вам руку.

Этот частный эпизод из происшествий того времени не может характеризовать общую тенденцию той молодежи, участницы восстания, так как большая ее часть была верна традициям шляхты и шла на смерть в защиту своей родины. Но были и такие, поэтому я и привел его в качестве примера.

Таким было положение общества, когда я вернулся из-за границы. Должен добавить, что перед моим отъездом из Парижа, по предложению старшины нашей парижской эмиграции, связанными с дурными вестями, я напечатал в «Przeglądzie rzeczy polskich» («Обзор польских дел») Эльжановского статью «Несколько слов Литвина», в которой описал ужасный случай в селе, где крестьяне замордовали академическую молодежь, которая обещала им свободу и дармовую землю. Политика образования крестьян стала для нас самым важным делом.

Когда я вернулся в Новогрудок, там уже все знали, особенно в слоях общества. которых это непосредственно касалось. Кроме горячих слов, продиктованных важностью момента, надо было пробудить сознание, оценить намерения и рассмотреть все детали, ведь речь шла не только о шляхте. Что до духовенства, то оно вскоре дало свой ответ, где речь шла о воздержании, соответственно давним традициям и несомненному желанию возврата к прежнему.

Известно, на какие вершины героизма поднялось восстание в это несчастное время, приведшее к массовому изгнанию, какой мученический крест был уготован восставшим, чьи кости легли в сибирской пустоши.

Не хочу быть поспешным и приписать себе какие-либо заслуги, все мы в руке Божьей, но и нет повода умолчать, что принадлежал я не к последним, кто имел мужество сказать, как братья братьям о недоле общей матери.

Правильно ли я поступил — не мне судить.

Прежде, чем я окончательно осел в Новогрудке, мне удалось оказать услугу этому городу. Это произошло следующим образом. Молодой врач Al… K… энтузиаст своей работы, получил право на аренду Замковой горы, с целью построить там дом для своей дочери по имени Альдона. Известие, что памятные остатки замка Мендога (Миндовга) на замковой горе, которая была как бы готовым пьедесталом и ждала лучших времен, чтобы на ней стоял памятник Адама (МИцкевича, прим. пер.), было профанацией при появлении там частного дома, что всех и возмутило.

Со временем страсти улеглись и, как это у нас бывает, впечатление от этого известия испарилось, а внимание общества переключилось в другую сторону. Новый владелец исторического места стал тем временем продвигать свой проект дома и надо было вмешаться в это дело. Раз все средства против этого проекта, как просьбы или угрозы, были исчерпаны, оказались безрезультатными, и уже все свыклись с мыслью, что на Замковой горе появится строение современной Гражины, я напечатал в Варшавской газете статью в 1859 году, где вместе со стихами о чувствах молодого врача, аппелировал к нему как к поляку, напомнив об идеалах, которые вложили в него на университетских скамьях. О том, как надо беречь и хранить пиетет к прошлому.

Эти слова, сердечные и теплые, дали нужный результат.

Dr. K… при первой же встрече в Новогрудке с жителями города отказался от своих прав на замок и намерения строить там дом. Сразу же начались просьбы к властям разрешить установку памятника Мицкевича в Новогрудке, что, как и предполагалось, не было принято властями.

Эти обстоятельства счастливого завершения и защиты замка от напастей XIX века объединили вокруг меня немало сочувствующих мне, может и забывших мои «Несколько слов Литвина» или другую корреспонденцию, посланную мной в рубрику газеты «Из под Несвижа в Ведомости Польские».

Наконец, 1 сентября 1859 года я был вызван письмом «Куратории Беларуского Округа», которая размещалась в Новогрудке, и меня приняли учителем в только что открытую гимназию. Произошло то, чего я жаждал. Я мог внести свой скромный вклад в построение лучшего будущего, и желая содействовать общественным реформам, получил место, где мог направлять и воспитывать молодежь, что стало смыслом моей жизни.

Новогрудок до захвата земель Россией был столицей воеводства, но, как и многие другие города, был «понижен в значении» до скромного положения местожительства властей «повета» (область, уезд, бел. польск. яз.). Были снесены многочисленные костелы, исчезли сановники Новогрудка, проживающие там с давних времен, помнящие историю края.

Новогрудское воеводство было образовано в январе 1507 года и управлялось «Наместниками» (Великого князя литовского, прим. пер.). («Сенаторы и сановники Великого Княжества Литовского 1380—1799 гг», Józef Wolf. Kraków 1885 r.).

НАМЕСТНИКИ

Монтигерд Петр, как Наместник, управлял Новогрудком в 1431—1452 годах, одновременно был «маршалком» земским, умер в в 1453 г.

Гаштольд Мартин — 1464—1471 гг. В 1471 году стал Воеводой в Киеве.

Монвид Войцех, 1475, одновремено подстольничий.

Монтвил Михаил, 1483—1474. Одновременно «каштелян» Троцкий (Троцк сегодня — Тракай, Литовская респ., прим. пер.) умер в 1486 г.

Солтан Александрович (Стретович Солтан Александрович, 1486—1487).

Радзивилл Николай 1488—1490. Одновременно Каштелян Троцкий, позже Воевода Виленский и Канцлер.

Пац (Пацевич)) Юрий, прежде киевский воевода. Наместник новогрудский 1492—1496. Позже Наместник в Полоцке.

Забжезовский Юрий, каштелян троцкий и наместник Полоцкий, после Паца. В 1498 году стал Воеводой в Троцке и одновременно Маршалком земским литовским.

Хребтович Ян Литавор (Иван Богданович), наместник в Слониме и, видимо, одновременно в Новогрудке. В сражении под Видрошей попал в московский плен 14 июля 1500 года.

Гольшанский князь Семен Юрьевич, прежде староста в Луцке и Маршалок в Волыни, вместе со многими воинами попал в плен в 1500 году. Воевода новогрудский и Высокий Гетман литовский. Глебович Петр, временно наместник новогрудский, умер в 1502 году.

Гаштольд Ольбрехт Мартинович, Троцкий воевода, Наместник новогрудский, одновременно с февраля 1503 года подчаший литовский.

Духовные и светские научные заведения, после упразднения Статута Литовского, лишились многочисленных должностей, адвокатуры, юристов.

ВОЕВОДЫ

Князь Иван Львович, киевский Воевода. При королеь Зигмунте (Сигизмунд I, польск. яз. прим. пер.) назначен Воеводой в Новогрудок и определено ему место в Великокняжеской Раде рядом с Жмудским старостой. Сбежал в Москву в 1508 году.

Гаштольд Ольбрехт Мартинович, подчаший. После побега минского воеводы, временно, был Воеводой в Новогрудке, вернулся на должность подчашего в 1509 г.

Забжезовский Ян Янович назначен Воеводой в Новогрудок 26 февраля 1509 года. Обе эти должности занимал еще в октябре 1530 года. Оставаясь Маршалком земским, стал Воеводой в Троцке в 1530 году.

Гаштольд Станислав Ольбрехтович назначен Воеводой в Новогрудок в 1530 году. Заступил на пост Воеводы в Троске в 1532 годуr.

Остик Григорий Григорьевич назначен Воеводой в Новогрудок в 1542 году. На посту Виленского каштеляна с 1544 года.

Ходкевич Александр Иванович, Брестский староста, назначен Воеводой в Новогрудок в 1544 году, умер в 1549 году.

Полюбовский князь Александр Иванович занимал должность Воеводы в Новогрудке в 1551 году.

Горностай Иван, маршалок «дворны», писарь земского подскарбного Слонима, Мстиславля, Березнян и Зельвы, оставлен на этих должностях и был назначен Воеводой новогрудским 6 августа 1554 года. Умер в 1558 году.

Сапега Павел Иванович с поста Воеводы Подляшья был назначен Воеводой Новогрудка в 1558, умер в 1579 году.

Князь Радзивилл Николай Николаевич, литовский ловчий, был назначен Воеводой в Новогрудок в 1579 году, умер в 1589 г.

Тышкевич Теодор Скуминович, подскарбий земский., назначен Воеводой в Новогрудок в 1590, умер в 1618г.

Сапега Николай Крыстоф, Воевода Минский, назначен Воеводой в Новогрудокв 1618году, умер в 1638г.

Минский Воевода Александр был назначен в Новогрудок в 1638 году, потом переведен в Троцкое воеводство в 1642 году. Разогнал сонмище адвокатов, при нем исчезли поместья, арендованные шляхтой для отдыха. Позже Радзивилла сменил князь Зигмунд Кароль, мальтийский рыцарь, с поста подчашего литовского назначенный Воеводой в Новогрудок в 1642 году. Умер в Италии в Ассизе в 1642 году, так и не приступивший к своим воеводским обязанностям.

Сапега Томаш, воевода в Вендене (совр. Латвия, прим. пер.) был переведен воеводой в Новогрудок в 1643 году, умер в 1646 году.

Хребтович Юрий, пярнский воевода, назначен в Новогрудок в 1646, умер в 1650 г.

Халецкий Кшыштоф, мечник *, назначен в Новогрудок в 1650 году.

* Мечник великий литовский, — государственная должность в Великом княжестве Литовском (конец XV — XVIII веков), мечник следовал за подкоморием и занимал 13-е место при дворе, за ловчим (Википедия)

Вязевич Петр Александр, подкоморий (судебное должностное лицо ВКЛ,)

Мстиславский, назначен Воеводой в Новогрудок в 1653 г., умер в 1658 г.

Володкевич Кшыштов, писарь земский минский, назначен Воеводой в Новогрудок (1658—1670).

Керсновский Ян, судья земский новогрудский, назначен Воеводой в 1670 г.

Полубенский Димитрий Самуэль, подкоморий слонимский, назначен Воеводой в Новогрудок в 1671 году, умер в 1679 г.

Уничевский Богуслав Александр, писарь земский, новогрудский и маршалок трибунала литовского назначен в Новогрудок Воеводой в 1689 г., в то же время стал Воеводой троцким.

Тизенгауз (von Tiezenhausen) Стефан, кухмистр литовский, назначен Воеводой новогрудским в 1689 году, умер в 1709 году.

Князь Радзивилл Ян Миколай, литовский кравчий, назначен воеводой в Новогрудок в 1709 год, умер в 1729г.

Микалай Фаустын, мечник литовский, назначен воеводой в Новогрудок в 1729 году. умер в 1746 г.

Князь Юрий Радзивилл, любошанский староста, назначен воеводой в Новогрудок в 1746 году, умер в 1754 г.

Князь Яблоновский Иосиф Александр, стольник литовский, назначен воеводой в Новогрудок в 1755 году, в отставке с 1773 года, умер в июле 1777 г.

Неселовский Иосиф, каштелян новогрудский, назначен воеводой в 1773 году, пережил раздел Жечи Посполитой, умер 8 марта 1812 года.

КАШТЕЛЯНЫ :

«Каштелян»* первоначально был управляющим замком. В Литве эта должность была скорее почетной и предназначалась для увеличения числа сенаторов (в Сейме, прим. пер.). Каштелян был заместителем Воеводы, в его прямые обязанности входило руководство войском и остальными жителями поветов. По ступеням, с низшей должности до высшей, это соответствовало: Маршалок, Презес (судья) повятового суда, плебан и декан общины.

Вместо «каштеляна» употреблялось и просто «пан» (господин, польск. яз.). Можно было назвать его просто «пан Троцкий», «пан Виленский» и тд. Должность каштеляна в Новогрудке была образована в 1560 году. Вот их полный список:

Волович Григорий Гринкович, староста Слонима, назначен был каштеляном в Новогрудок в 1566 году, умер в 1585 r.

Князь Полубенский Александр Иванович был назначен каштеляном в Новогрудок в 1586 году, умер в 1607 г.

Волович Самуэль, староста молчадский, назначен каштеляном в 1608 году, умер в 1626 г.

Копец Василь Васильевич Kopec, брестский подкоморий, назн. кашт. новгр. в 1626году, ум. в 1636 г.

Рудомина Дусяцкий Ян, новорудсский хорунжий, назн. кашт. новогр. в 1636 г., ум. в 1646 г.

Стеткевич Заверский Богдан Вильгельмович, мстиславский каштелян, назн. кашт. новогр. в 1646 г. ум. в 1651 г.

Стеткевич Самуэль, назн. кашт. новогр. в 1652 г. ум. в 1660 г.

Юдицкий Микалай Владислав, генерал артиллерии лит., назн. кашт. новогр. в 1660 г., ум. в 1670 г.

Зенович Станислав, подкоморий велькомирский, вилькийский лесничий, назн. кашт. новогр. в 1671 г. ум. в 1672 г.

Есьман Кшиштоф, слонимский хорунжий, назн. кашт. новогр. в 1672 г. Стал смоленским воеводой в 1677 г.

Пшездецкий Микалай Владислав, ошмянский маршалок, назн. кашт. новогр. в 1677 г. ум. в 1683 г.

Война-Ясенецкий Александр, браславский староста, назн. кашт. новогр.. в 1684 г. ум. в 1698 г. um. 1698 r.

Александрович Стефан, гродненский маршалок, назн. кашт. новогр. в 1698 г. ум. 1700 г.

Обухович Теодор Иероним, новогрудский подкоморий, назн. кашт. новогр. в 1700 г. ум. в 1707 г.

Новосельский Антон, стражник польный литовский, назн. кашт. новогр. в 1709 г., ум. в 1726г.

Оскерко Антон, писарь ВКЛ, назн. кашт. новогрудским в 1726 г. ум. в 1734 г.

Ничабытовский Богуслав, староста Пропойска, назн. кашт. новогр. в 1734 г. ум. в 1739г.

Рдултовски Ян, витебский каштелян, назн. кашт. новогр. в 1739 г., ум. в 1744 г.

Шишка Даниель, лидский стольник, назн. кашт. новогр. в 1744 г. ум. в 1756 г.

Хрептович Ян, брестский каштелян, назн. кашт. новогр. в 1756 г., ум. в 1765 г.

Неселовский Иосиф, чашник литовский, назн. кашт. новогр. в 1765 г., стал воеводой в 1773 г.

Еленский Рафаль Иосиф, земский судья в Вилькомире, назн. кашт. новогр. в 1773 r., um. 1780г.

Еленский Гедеон, староста в Мозыре, назн. кашт. новогр. в 1780 г., пережил распад Ржечи Посполитой, умер в 1798г.

* В Великом Княжестве Литовском должность Каштеляна была введена в 1413 году с учреждением воеводств с центрами в Вильне и Троках (совр. Тракай), он занимал по должности второе место в воеводстве после Воеводы, прим. пер..

Несколько врачей, несколько юристов, офицеров конституционного войска, исправников, стряпчих, городничий, кассир казначейства, почтмейстер, несколько семей из прилегающих к городу окрестностей, вот почти все «сливки общества», так называемая, городская интеллигенция. Еще, не исключить же, префекта школы, как представителя этого общества. Исчезла уже из памяти то счастливое время, остатки свободы XVIII века, домашние развлечения, «разбойничьи логова», жившие почти в каждом городе.

После распада (Речи Посполитой, прим. пер.) и разрухи всего края, дружеские забавы и сборища устраивались с желанием принять гостей, угостить их изысканной кухней, привольным общением, что привлекало множество гостей из города и окрестностей. Здесь «золотая молодежь» (или позолоченная) получала первое крещение в своей жизни, отсюда росли корни праздности и потерь, здесь под видом завязывания общественных «отношений», легкомысленно ставилось на карту и состояние отцов и, нередко, и честь семьи.

Таким долго был в Новогрудке дом Люлевича, с обязательным добавлением «любимый» дом, и еще недавно в нем встречались и развлекались. Надо было видеть, как во время съезда шляхты на «сеймики» или для подписания контрактов, в этих домах шли балы или игры, где швырялись кучи золота на карты. Но снизился достаток шляхты, пропала ее расточительность, упал уровень общего благосостояния, исчезли, следовательно, и игорные дома.

Собираясь далее развивать свиток моих воспоминаний, я думаю, что не смогу сделать это лучше, чем Сильвио Пеллико в начале своей прекрасной книги «Le mie prigioni».

**Le mie prigioni — мемуары Сильвио Пеллико опубликованы в 1832 году.

«Я писал эти дневники не для того, чтобы потешить свое тщеславие. Я пытался избежать этого, хотя и трудно быть судьей самому себе, меня на это подвигло другое.

Воображение вело меня к другим, лучшим целям, с желанием поддержать тех, кто как и я перенесли большое несчастье и нищету и утешить тех, кто прошел через это. Чтобы засвидетельствовать, что среди моих долгих мытарств я так и не нашел во всем человечестве ни поддержки, ни сострадания ни в одной избранной душе. Я хотел бы, чтобы люди смогли найти ободрение для благородных сердец, чтобы любили друг друга, избегая ненависти, подлой лжи и малодушия, морального падения. Чтобы напомнить другим это хорошо всем известное, но часто забываемое, что религия и философия, кроме энергии и воли, ведут нас к действию, к рассудительности, без которой не бывает ни справедливости, ни достоинства»*.

* Wspomnienia z nad Wilii i Niemna. Studya — Podróże. Lwów 1883.

К этим словам, вдохновленным правдой и любовью к людям, мне хочется лишь добавить несколько слов. Узник замка Шпилберг *, при всей своей тяжелой участи, был намного счастливее других, потому что вернулся в ту же отчизну, которую оставил ранее, а вернувшись, не испытал боли, глядя на руины, и не оплакивал потерю близких его сердцу, чьи несчастья преждевременно ввергли его в могилу!

* Замок Шпилберг, Чехия, Брно. С 1822 по 1830 г. в крепости содержался Сильвио Пеллико, о чем он рассказал в своей знаменитой книге «Miei prigioni», прим. пер..

Беглый взгляд на общество в Руси Литовской

Плохая экономика, безумные напряжения для поддержания роскошной жизни, требуемой правилами «хорошего тона», привычка к комфорту, словно рак, разъедали жизненные запасы общественного организма, все это привело к всеобщему обеднению, нехватке кредита и ростовщическим долгам.

Уже в город стали приезжать только на контракты, для оформления вексельных дел, или приобретений, или для лечения
(выезд за границу был в то время затруднен), поселяются пациенты из околицы и соседних уездов на более длительное время у д-ра Ожеховского, благодаря его заслуженной славе.

Несмотря ни на что, это и удивительно, но по мере того, как падало общее благосостояние — все более господствовала в некоторых домах роскошь. Это был привычный образ жизни обывателя, что только дополняет общую картину уезда, но для большей ясности следует все же повторить то, что я уже сказал в другом месте («Несколько слов Литвина» 1858 г.)

Первые годы молодого человека, который, как было принято говорить, «прошел все науки», проходили в поисках жены.

Раньше это было время подготовки к выполнению гражданских, обязанностей, когда юноша только присматривался к тому, что ждет его в будущем. Сегодня общественная закрытая жизнь не дает ему возможности войти в нее, он забрасывает ученье, покупает бричку, запрягает коней, и с таким снаряжением трогается в мир в поисках золотого руна, или, как говорит его родня, едет «получить образование».

Это образование заключалось в посещении больших городов, карнавалов, лечебных вод, путешествиям из одной страны в другую, где по слухам «ждет его фортуна». Там он веселился, играл, танцевал, гулял, и, как это говорят, «снимал пенку» в удовольствиях.

Заканчивался этот плохой театр, как правило, долгами. И если бы на этом и окончилось, но в этих странствиях терялись юношеские идеалы, вяли цветы, собранные на ниве образования, в школах и университетах, становились потрепанными надежды. Юноша становился завсегдатаем салонов. Возвращался он, правда, с определенным опытом, заплатив слишком дорогую цену, а нередко, и здоровьем, честью и состоянием.

Бывало иногда, что в этих путешествиях встретится ему кто-нибудь, кто говорил без акцента, существо из высшего света, выращенное в теплицах, обогреваемых талантами Дюма или Жорж Санд, эти tutti quanti общества, которые были независимы, на за это надо было платить наличными. И вот такое божество вдруг появляется на пороге твоего дома.

Не было там речи, а если была, то не было мысли о взаимности и согласии чувств с таким существом, этот салонный анахронизм был оставлен поэтам, гувернанткам и художникам.

Обычаи не допускали упоения любовью, а утонченный этикет заменял порывы любви. Новые супруги смотрели на себя как на части заключенной сделки. Она представляла этикетку для его капитала, он, обложку к будущим делам.

Легко предвидеть, что ждало такую супружескую чету, какой они давали пример слугам и какой детям, воспитанных на этих образцах, чем становился для них домашний очаг, тот священный фамильный огонь, разливающий вокруг тепло.

Зло не спит, а напрасно потраченная жизнь, бесцельная, без увлечения работой, без серьезного взгляда на смысл жизни, приводила к спеси, к самомнению. За одним фальшивым шагом следовал другой, жизнь становилась игрой, в которой все подчинялось погоне за роскошью. Излишества становились общественным бедствием, роскошь, бедой, постигшей и богачей и бедняков, все стали от нее стонать. Бедой, которая в нашем крае тормозила стремления к добру, о которую разбивались добрые желания, гибли гражданские добродетели.

Эти принесенные чужаками настроения,  во времена нашего наибольшего морального упадка, все более поражали общество и, вместо увеличения народного достатка или развития промышленности края, погружали общество на дно.

Примеры даже собственного прошлого опыта, проходили без следа. Все мучились, погибали, но ни у кого не хватило мужества первому остановиться и воскликнуть — довольно!

И так шло со дня на день, к чему это могло привести?

Где то биение сердца, которое с молодости рвется к высоким целям, но охладевает под тяжестью забот и жизненных хлопот. Мысли сползают понемногу на бытовой уровень, горизонты мысли сужаются, уже не до высоких порывов, пустота, спесь становится девизом жизни. Но именно это и ценится, кто может от этого отказаться, кто будет себя стыдить за поиски счастья, кто может обрести себя на всевозможные пытки ради призрачной идеи? Ради страны найти в себе силы и не скатываться по наклонной плоскости в пропасть.

Вот она, ежедневная колея, та широкая дорога, по которой наша шляхта летит к гибели! Бывает иногда среди неумолимого падения, вдруг овладевают ей добрые желания, но для их осуществления уже не хватает времени и места, и как молния перед ударом грома, сверкнет, чтобы осветить бездну, все напрасно — остануться лишь горечь и казнь.
«Где же твои чудесные мечты, где твои цели…» B. Z.

Таково было, в общих чертах, положение общества в сельской местности до 1859 года. Но вернемся в Новогрудок, взглянем на его духовную жизнь, на новогрудское общество того времени, на его занятия, развлечения в свободные от работы минуты, на то, что занимало его прекрасную половину, так нас об этом спросит, наверное, читатель.

Если ответить кратко, все можно обобщить и на другие городки края. Карты и пьянка занимали мужчин, сплетни и увлечение побрякушками, бижутерией были преимущественно занятием женщин. Исключение составляли несколько представителей высшего света, маршалок и его приближенные, положение которых, образование ставили их выше всей остальной толпы.

Надо признать, что не самое худшее влияние оказывало на общество размещение здесь войск, которые были расквартированы в Новогрудке. Ранее это была кавалерия, уланы и гусары. Но исчезла кавалерия, которая оставила по себе добрую память со времен «литовского корпуса», который складывался преимущественно из литовской молодежи.

После 1831 года и прихода сюда русских войск, здесь хотя бы были такие военноначальники, командиры полков, как Сабуров, Адерский, Богушевский, Ознобишин и им подобные, действительно образованные, выходцы из первых семей в России, хотя молодежь в полках была разгульная по-русски, циничная и постоянно пьяная.

Карты, пьянка, драки, были главными, если не единственными их занятиями. Конечно, это еще и считалось в армейский среде некоторым «шиком», отличающим кавалериста от простой пехоты. Следовательно, скандалы, возмутительные сцены и случаи с местным населением, среди которого было много евреев, играющих роль «козлов отпущения», не выходили из дневного распорядка полка.

Лишь маленькая горсть поляков, призванных по указу Николая на военную службу, могли дать отпор разгулявшейся полковой молодежи. Да еще несколько жителей, вроде известного силача Виктора Войниловича, бывшего офицера волынского полка уланов, который за невежливое отношение к себе в ресторане повыбрасывал из дверей нескольких гусар, утративших пристойность, и защитил общественность от досадных последствий разгула полудиких сыновей Москвы.

Брать в кредит шампанское, толковать о мнимом состоянии где-то на другом конце России, ерничать, гулять и тратить деньги и здоровье, а потом, не оплатив долгов, уехать в отпуск, из которого не возвращаются, и в то же время относиться не по-человечески к подчиненным себе солдатам, а слугу вместе с собакой проигрывать в карты, это были обычные выходки того, «широкой природы русского человека». Известный в Вильнюсе своим остроумием барон Kraus, отлично отделал россиянина в лице князя Николая Долгорукого, бесславного сатрапа и военного генерал-губернатора Литвы, после его отъезда из Вильнюса, и сказал о нем: «долги остались руки уехали».

В таком небольшом городке, где в его обществе «вращалось» несколько десятков горожан, все были на виду, те, что и были другой национальности, не могли не оказывать определенного влияния на местное общество, а плохое прививается легче, чем хорошее, следовательно карты и пьянство, нашли здесь свое место. Следствием этого, наверное, образ жизни города становился вполне российским, а отражением нравов его публики, стал клуб с его хозяином, любителем карточных игр, стряпчим Задарновским.

Однако, в мое время, когда я окончательно осел в Новогрудке, там уже стояла «артиллерия» и, как говорили в Москве, «подули другие ветры», что по представлениям российского общества было результатом неудачной крымской войны. Так вот, офицеры артпарка, по долгу службы были образованными людьми и, в подавляющем большинстве, поляки.

Тогда, благодаря усилиям князя Константина Радзивилла и других, вместо уездной школы, была в Новогрудке открыта высшая гимназия. Это придало новый облик городу и окрестностям, куда влился достаточно большой отряд деловитых и свежих сил. Они привнесли новый дух, пробудили от апатии и лености общество, заразили высокими намерениями и надеждами сферу товарищеской жизни, подняли уровень понимания красоты и добра.

Было также открыто учебное заведение для девушек под управлением г. Вольфа, нехватка в таком заведении ощущалась со времени закрытия пансионата Понсета. Появился также и польский книжный магазин, открытый, правда, евреем и торгующий преимущественно переводами дешевых французских романов и всевозможным другим литературным мусором. Однако, это уже свидетельствовало о пробуждении на родине Адама (Мицкевича прим. пер.) духовного начала в общей прозе жизни.

А между тем, уже по всей Литве, стал витать дух свободы в обществе, до того закрытом и сдержанном. Моя статья, обращенная к духовенству и опубликованная в Петербургском «Слове», облетела все приходы и усадьбы края. Опустели трактиры, переполнялись костелы, люд трезвел, ждал и молился накануне получения обещанной свободы.

Но и propinator, ы* не спали. Напуганные падением доходов, они напряглись, чтобы совратить простой люд с дороги, на которую его вело благородное духовенство. Завязалась борьба. Досадно, но нужно признать, что это была борьба, которая скатывалась на уровень, недопустимый для цивилизации XIX столетия, к таким негодным средствам прибегали в этой борьбе.

* propinator — монополист в алкогольной торговле (прим. пер.)

Но все же общество проспало и спохватилось только тогда, когда увидело, что его толкают на путь подлости. Один эпизод этой борьбы имел место, именно, в самом Новогрудке.

В одно воскресенье, во время молитвы в костеле, где местный благородный ксендз Эймонт, произносил горячую речь о пьянстве, вызвавшую слезы у народа, управление монопольной торговли, извещенное о том, что говорил ксендз, вынесло бочку водки на рынок, для общего пользования, так как был торговый день и пронизывающий холод на улице. Уличная чернь бросилась к бесплатному напитку, давила друг друга до смерти, напилась без памяти. Окончилось это мерзостное дело, эта борьба плохих и добрых духов, как и можно было предвидеть, трагически, смертью женщины, которая была найдена умершей около уже пустой бочки.

Об этом случае я послал несколько метких слов в «Слово». Вскоре повторила мое сообщение вся российская пресса, тенденции в которой были близки нашим тогдашним. Возмущение воцарилось повсеместно, и на этот раз, к радости общества, алкогольные монополисты проиграли дело.

Моё жилье, прежде чем я перебрался в доминиканские стены монастыря, было в небольшой усадьбе Пальчевских, в конце Жидовской улицы, расположенной среди садов, в тени древних лип и каштанов. Помещение состояло из двух комнат с балконом и крыльцом со стороны цветущего сада. Бедноватое, но скромное, милое и благодарное. Прислуживал мне молодой парень Ксаверий Микульский, шляхтич из Микулич, которого я привез с собой.

Портье и его жена заботились о моей кухне и других домашних потребностях. Мне там было хорошо. Я не предполагал, что это первая и самая длинная остановка на дороге моей жизни станет со временем последней в Новогрудке. В ней ранее квартировался полковник Чортов и откуда я, после четырех лет пребывания, под эскортом, буду отправлен в дальний путь.

Учителя гимназии, по большей части, были люди увлеченные, преданные своему делу. Мое выступление от имени всего коллектива, на обеде в честь директора Чарнецкого, по поводу утверждения его в этой должности, сразу же открыло мне сердца этой благородной учительской семьи и всех остальных коллег, среди которых я особенно могу выделить тех, что стали моими сердечными друзьями, как Донат Ковзан, Ромуальд Кобецкий, Гейбович, Эдмунд Белявский.

Местный ксёндз Эймонт и его викарий Фелициан Башкевич честные и набожной жизни священники, вскоре приблизились ко мне. Школьная молодежь, в которой пробуждались с каждым днём все большие способности, я видел хороший материал, она окружила меня вскоре с соответствующим ее возрасту запалом. Одним словом, не прошло и несколько недель, как я почувствовал, что нахожусь среди своих, что все хорошо.

Ошибся бы тот, кто считал, что этот успех я приписываю своим заслугам. Не было на то времени. Но нельзя не признать, что этому немало способствовали мои приоритеты. Я недавно вернулся из Рима и Парижа, мои многочисленные статьи, в которых я смело и доходчиво говорил об общих вопросах, которые охотно печатали, мои дневники, написанные в крае и за его пределами, мои картины, ставшие известными в Литве — нет ничего, следовательно, удивительного в этом признании. Вдали от крупных очагов культуры, я несомненно влиял и на нрав общества. Все это, вместе взятое, особенно пригодилось здесь, где ценили «человека публичного», где признавали артиста-художника, который только что вернулся из Эрмитажа, Ватикана, Лувра, где путешественник из далеких стран был редким явлением.

Последние дни осени были окрашены музыкой. Марк Соколовский на гитаре, Ходецкий на рояле, захватили публику особенной игрой, по настоящему артистической. Овации в городе и окрестностях, устроенные в честь обоих, из которых один, кроме музыкального таланта обладал чудесным голосом, был певцом и декламатором, не стихали на протяжении нескольких дней. Я писал о них в «Gazeta Codzienna» (Ежедневная газета), что стало поводом для дальнейшей переписки с ее редактором Крашевским.

Праздники я проводил обычно на селе. После посещения матери и более близких моему сердцу в Новогрудке, где я уже чувствовал себя, как среди собственной семьи, наиболее охотно я любил гостить в Полонечке, в доме князя Константина Радзивилла,, куратора новогрудских школ. Их старопольская расположенность притягивала все благородное из провинции. Многочисленная семья, общество светлых людей, отмеченных милым, патриархальным гостеприимством и простотой, такой отличной от смешной претенциозности и косности позирующих полугоспод-аристократов, были необыкновенно мне привлекательны.

Да, это был дом, где почетно хранили традиции лучших времен, и где на это хватало и желаний и средств. Как же мне не вспомнить день именин князя Константина Радзивилла, когда сельские дети, под руководством добропорядочного Викентия Климовича, поэта и школьного учителя, исполнили очаровательную кантату, переложенную на стихи профессора Ковзана. Было это самым лучшим подарком достойному имениннику, и было это еще и доказательством того, на что можно надеяться в будущем и что можно сделать при добрых желаниях из нашей деревенщины. Все же было еще далеко до того, чтобы эти порывы к лучшему, разбуженные один раз, не встретили здесь и там трудностей. Ничего легко не дается и дорогу трудно проложить сразу. Пример представился именно во время вышеупомянутого балла.

Когда в антракте, между развлечениями, одна из важных дам, а была это графиня Mich. Cz… с графиней Cz… в прогулке со мной по залу, обратила внимание на то, что при нынешнем патриотическом настроении, досадным диссонансом поражает французская речь, которая всюду слышна, и сказала:

— У нас в Познани не так, а иначе, и я, пользуясь случаем ответил:

— Как бы было хорошо, если бы госпожа сообщила это другим и предостерегла их. Может, слова госпожи лучше подействуют, чем наши просьбы и уговоры.

Сделала это благородная госпожа или нет, я не знаю и какие это имело последствия. Достаточно сказать, что в скором времени, в хронике местных вестей в газете, я процитировал этот случай и добавил, что графиня Cz… с гр. Cz… дали урок нашим офранцуженным шляхтянкам.

Легко себе вообразить возмущение этих полугоспод, когда номер газеты попал в их руки. Меня обзывали демагогом, аристократом и тп. Уже то правда, что не было до той поры для меня подходящего имени. Одни меня называли консерватором, другие красным радикалом, в соответствии с последней моей работой, вышедшей в свет. Одни меня обожали, другие боялись и не хотели понять, что я не принадлежу ни к одному направлению, можно ведь просто служить доброму делу, служить правде.

Наступало время, когда общественная жизнь под давлением обстоятельств, вызванных преимущественно новыми запросами, приобретала другие формы. Много усадеб в это время либо захирели, либо вообще закрылись, как Снов Рдутловских, Липа Обуховичей, Своятичи Чапских, Бартника Вольна Слизенов, Тугановичи Верещаков, позже Тугановских и тд. Даже гостеприимная и состоятельная Сворова после смерти ее владельца Незабытовского, прекратила собирать в своих стенах многочисленную шляхту из околицы и соседних уездов.

Староеленская парафия (приход, польск. яз.), члены которой с Мариашем и Волошиным, на таратайках и в непременных фраках, еще пытались поддерживать салоны некоторое время, согласно требованиям великосветского этикета. Другие наступили времена, приходили другие люди, приносили другие обычаи.

То что сказано о познаньской шляхте, можно распространить и на многие окрестности Литвы. Сельская усадьба потеряла то, что было ее польским признаком — дворянскую привлекательность, оставив только великопанские претензии. Отсюда, при всем их благополучии, салоны становились косными и смешными, а жизнь сельских обывателей, гоняющихся за внешними эффектами, пустой и поверхностной. Естественно, говорится здесь о среднем персонаже, которого не меняют даже милые исключения.

И все же жизнь шляхетская, хотя и подавленная, тлела. Как и всюду, разные сферы общественной жизни, в которых концентрировались разные элементы, присутствовали и в новогрудском уезде. В этих сферах выделялись дома, к которым словно к очагу стремились другие. Общественное положение, благородство происхождения, былая светскость, наконец, богатство все таки привлекали, создавали условия для тяготения к таким очагам.

Как в планетарной системе, так и здесь, в обществе, притяжение и вращение по орбитам происходило одинаково, около солнца вращались малые миры и их спутники, около тех, еще меньшие, и так к самым наименьшим. Каждый, согласно своим наклонностям, находил причины, которые притягивали его к разным центрам влияния, иногда создавая прямо противоположные лагеря. Не сталкивались, правда, они на публичном поле, потому что его и не было, однако разные направления мысли волновали общественность, где создавалось мнение, где каждый пропагандировал свои убеждения.

Первым из таких домов в новогрудской земле в течение долгих лет, были Щорсы, стародавняя ветвь влиятельной и знаменитой семьи Литаворов-Хрептовичей, один из которых, Яков Хрептович, канцлер Великого княжества литовского, построил замок во французском стиле, где собрал серьезную библиотеку, включающую одних только польских работ 6000 томов. Были там и самые редкие издания, книги и много интересных рукописей. Тот же канцлер, с целью освобождения и просвещения крестьян, создавал образцовые хозяйства, первый в Литве передал в аренду крестьянам свои земли около 1790 года, что со временем увеличило благосостояние и его самого и его крестьян. Эти самые Щорсы при жизни гр. Адама Хрептовича носили уже название Пулавы Литовские *.

* Из записок свидетеля времени, их последней роскоши, и одновременно о других домах новогрудского уезда, Адольф Кобылинский из Цешевли.

Досадно, что после смерти графа Адама и его наследника, столько сделавшего для правительства на поприще дипломатии, эта резиденция с ее сокровищами стала недоступной для желающих ей пользоваться, для науки и искусства.

За этой усадьбой шла Воронка, резиденция последнего воеводы Юзефа Неселовского, после которого она перешла к генералу Кобылинскому, а потом была выкуплена Межеевским.

После нее — Снов, городок с прекрасной когда-то резиденцией семьи Рдутловских. Сюда заезжал король Станислав Август во время путешествия в Несвиж. Последний ее владелец, маршалок Рдутловский, муж необычайных свойств ума и сердца, знаменитый хозяин и заслуженный гражданин, надстроил ее и украсил спуском от дворца в широкий парк, с большим вкусом. Окружали усадьбу добрые хозяйства, хороши были здесь и почвы. В середине столетия перешла усадьба в руки барона Гартинга, Заброшенная резиденция, со своими прудами, парками, каналами пришла вскоре в полное запустение и сегодня являет собой картину пустыни, лишь напоминающую о прежних днях.

С детских лет я помню, как бывал с отцом в Щорсах у гр. Адама Хрептовича, у которого собиралось многочисленное общество, особенно в дни каникул.

Во время каникул, съезжались туда обычно профессора Виленского Университета. Более всего в моей памяти остались Мюних и Рустем, которые меня малыша особенно привечали и пестовали. Приезжала часто на несколько недель благородная княгиня Людвига Радзивилл с двумя хорошенькими дочками от первого брака, девушки Валевские и маленький еще тогда князек Леон. А еще и граф Рудольф Тызенгауз, князья Радзивиллы из Полонечки и много других. Жизнь там тогда кипела, были не только товарищеские встречи, но и учеба. Я помню хорошо, как ходил с профессорами в питомник, заложенному графом Адамом по ланкастерской системе, а так как я уже хорошо умел читать, то надо мной подшучивали, что оставят меня там учителем *.

* Wspomnienia zbliska i z daleka. przeszłości i obecnym upadku*.

В городке был каменный, парафиальный (общинный прим. пер.) костел, но в 1863 году его отобрали и передали православной церкви. Неподалеку от Снов находятся Своятичи графа Чапского. Его резиденция принадлежала одной из самых первых семей в Литве. Хранят там благодарную память о ее последней наследнице графине Станиславе Чапской, по- настоящему благородной польской матроне, поселившейся в Своятичах, где она основала питомники, прекрасный костел, построила усадьбу для священника. В 1863 году все это конфисковали и передали православной церкви.

Снов тогда был многолюдным городком, когда-то там какое-то время проживал сын маршалка Константина Рдутловского. У него собиралось огромное количество молодежи, еще и потому, что туда привлекала всех очаровательная Мальвина Еленская, позднее Оскерко, племянница маршалка и сестра незабвенной памяти Наполеона (из рода Оскерко, прим. пер.), погребенного недавно в Кракове.

Там тогда же застрелился Шпитцнагель, юноша больших способностей, накануне отъезда на восток, вероятно, на почве любви.

О маршалке Рдутловском (отце) много можно было бы рассказать, потому что был он таким, каких теперь уже нет; умный, ученый, доктор философии, притом милый в обхождении, легкий, веселый, с редким остроумием, которое никогда не употреблял во вред другим. Это был наиболее уважаемый во всем уезде человек. Он состоял в родственных связях с Ржевусскими, с родной племянницей князя Карла («Пане Каханку» Радзивилл, прим. пер.).

Был он с господами господином, и шляхтой, хотя бы самой бедной, никогда не пренебрегал. Когда выдвинули его на должность маршалка, все демократы поддержали его. Аристократы, со своим предводителем, воеводой Неселовским, ставили на Константина Раецкого (позже полковник в войне 1812 г.). Но братья, шляхта поддержали своего любимца и выбор пал на него. После ухода Наполеона он был назначен новогрудским подпрефектом, а позже, снова стал маршалком. Славился своим умелым ведением хозяйства.

Он первый грамотно освоил разведение овец в крае и завел большие картофельные поля для переработки картофеля на спирт. Построил фабрику на высоком техническом уровне для выделки сукна в Одачовщизне, производил собственную шерсть, побудил селян разводить овец для получения шерсти высокого качества, приобретал у них шерсть.

В городке Крошин, с парафиальным костелом, была усадьба весьма важной и уважаемой всеми сестры князя Константина Радзивилл, которая долго была центром благородного общества, где были в почете семейные традиции, пример для всей провинции. После выхода замуж его единственной дочери усадьба перешла в руки Завадских из Галиции.

Бартники, Вольна, Слизенов, о них так сказал вышеупомянутый А. Кобылинский:

«На границе с другим уездом, в Бартниках, стоял полный жизни дом хорунжего семьи Слизенов. Там собиралась студенческая молодежь, коллеги старших сыновей Рафаила и Отона, который и сегодня там живет. Часто приходил туда Мицкевич, три брата Зановы, Ян Чечот и многие другие. Держались пристойно, но любили погулять. Вся молодежь преклонялась перед очаровательной Зосей, дочкой хозяина (поздней она стала Корбут). Там я впервые увидел любительский театр, поставленный в лесочке Клятечны.
Приезжал из Вильна с Занами их крестный Суревич, позже ставший знаменитостью Pвиленского театра. Он ставаил спектакли и в них суфлировал.

Красивую церковь в Бартниках конфисковали и передали русской православной церкви в 1836 году».

Полонечка князей Радзивиллов. Князь Константин закончил строительство дворца, начатое его отцом. Дворец стоял на пригорке среди зелени парка, в саду, в нем была библиотека и собрание многочисленных фамильных портретов. Это была удобная резиденция со стоящим рядом парафиальным костелом. Чем была для нас Полонечка я уже сказал ранее.

Прекрасно расположенный на горе, элегантный дворец со своим садом, господствовал в округе, но после смерти последнего наследника, полковника Брохоцкого, затих и опустел. Здесь собирался кружок из многочисленных когда-то остатков армии Наполеона.

Задвейя, прекрасная когда-то, раскинувшаяся среди полей пшеницы, была местопребыванием Матея Межеевского, капитана гвардии французских войск, награжденным орденом Почетного Легиона за взятие Сомосеры, это был его майорат. Поблизости стоял парафиальный костел после 1863 года переданный русской церкви. Это было место, как военный форпост — политическая Городея (сегодня Минская обл.).

Тугановичи, резиденция Тугановских (когда-то Верещаков), наполненное воспоминаниями об Адаме и Maрыле (Верещак, первая любовь Адама Мицкевича, прим. пер.), со своей беседкой, часовней, курганами вокруг; до недавнего времени гостеприимное место для университетской молодежи, полное жизни, гомона, свадеб, овеянное обворожительной поэзией молодости, воспоминаний, сегодня почти пуста и одинока.

Чего не уничтожила там буря довершила смерть*).

Райца, известная в свое время, расположенная в прекрасных местах, называемых Новогрудской Швейцарией, местопребывание состоятельных Раецких, перешла по праву передачи активов к семье Верещаков.

Ятра, когда-то Кашыца, за участие в восстании 1831 года последнего ее наследника, Юзефа Kaшица, тогдашнего маршалка, конфискована в казну. Усадьба передана военным казармам, парк и сад порублены, имущество частично роздано крестьянам, частью раздарено чиновникам.

Своротва, усадьба Незабытовских, выстроенная благородным и уважаемым всей шляхтой Якубом Незабытовским, перенесшим туда свою резиденцию из расположенной в бобруйских лесах Свислочи. Он украсил спуском дворец, разбил сад и устроил оранжереи. Они и сегодня являются постоянной заботой и увлечением его сына Стефана, бывшего маршалка Гродненской губернии. Обаяние старопольского гостеприимства было здесь в течение долгих лет гербом этого дома. Памятны нам еще и многочисленные съезды, охоты, которые со всех сторон собирали обывателей в дом старого хозяина**.

* Последний наследник, Константин Тугановский, умер в виленской тюрьме в 1863 году, а после его смерти скончались его жена и две дочери.

** Покоится в склепе в Своротне

Старая Ельня, гостеприимная, старопольская усадьба хорунжего Хлевинского, главный очаг консервативной шляхты, после его смерти, в середине века перешла от его сестры к A. Пилецкому. Тот ее продал русскому покупателю, Извекову, а от того усадьба перешла к еврею Гирршу Циринскому вместе со всем имуществом. Неподалеку от усадьбы был парафиальный, деревянный костел XVII -го века, после 1863 года конфискованный русской церковью.

Вселюб — собственность генерала артиллерии, графа О, Рурка, связанного узами супружества с Литвой. В этой усадьбе он проживал издавна со своей многочисленной семьей. Для повета (уезд, прим. пер.), долгие годы этот справедливый муж был щитом и охраной перед властью, благодаря высокой должности. Его сыновья, почитали отца, хранили его наследство, продолжили прекрасные традиции служения земле, которая стала для них отчизной. Рядом с усадьбой, в конце длинной аллеи, возвышался парафиальный костел.

Вересков, прежде принадлежал Дыбовским, сегодня Брохоцким, на краю леса, неподалеку от Немана. Двери этого гостеприимного и состоятельного дома всегда были распахнуты, как и в старину, всем давали прибежище. На пригорке, среди цветов, радует глаз путника прекрасная усыпальница, память о благородных женах, невестах, которые еще недавно, были украшением этих мест, а сегодня повергают в печаль осиротевшую резиденцию.

Желязница была домом старинной семьи Вольских, владеющих обширная усадьбой, величественной, расположенной среди пышных садов и плодородной земли, был в последнее время местопребыванием Николая Вольского.

Вот что о нем пишет историк Николай Малиновский в своей работе «Геральдика древней шляхты по польским источникам»:

1831 год был заполнен большим количеством судебных разбирательств, исков власти против шляхты. Была создана комиссия под началом Владислава Брохоцкого, бывшего новогрудского маршалка (до 1863 года) и президента, тогдашнего гродненского генерал-губернатора Муравьева. Николай Вольский был вызван в эту комиссию в качестве председателя главного суда, и должен был заседать в ее составе. От приговора этой комиссии зависела жизнь и состояние представленных перед ней лиц. Трудно попасть в более трудное положение; а все же Вольский, руководствуясь своей совестью, взывая к терпимости суда и проводя твердую линию в решениях, где только появлялась тень сомнения в вине подсудимого, смягчал возможный решение, поддерживал, когда нужно было проявить твердость гражданина, и руку свою к приговору осуждения не приложил.

Добропорядочность и добросовестное выполнение возложенных на него обязанностей снискали ему уважение власти и искреннюю благодарность огромного числа лиц, представших перед комиссией, спасли их свободу и имущество.

Когда в результате нового административного разделения страны, Новогрудский уезд был присоединен к Минской губернии, и настало время проведения губернских Сеймов, Вольский приступил у исполнению своих гражданских обязанностей в Минске, за ним катились отголоски прежней славы его работы в гродненской комиссии. Новогрудские обыватели, отдавая дань его заслугам и добродетели, выдвинули его в свои предводители на посту уездного маршалка в 1833 году. На этом поприще, новом для него, нашел себя Вольский и принес много пользы уезду.

Были правда им сделаны ошибки, тяжелые, но не намеренные, при новой переписи населения. Он старался убедить своих обывателей, многолюдную но бедную шляхту, записываться в разряд однодворцев, не предвидя последствий. Однако при первом же призыве в русскую армию у всех открылись глаза на это действие, тогда то Вольский и стал для них опорой. Большинство этих обманутых вернулось его стараниями к древним актам, устанавливающим их дворянство и его действия в пользу восстановления дворянства навсегда останутся в памяти шляхты.

«Граждане новогрудского уезда были так благодарны Вольскому, что через три года, на следующих выборах не позволили ему сложить с себя обязанности маршалка. Так что с 1833 года и до своей смерти, он без перерыва занимал эту должность, причем расходовал и собственные деньги, так как эта почетная должность не оплачивалась, не давала никакого дохода, а наоборот требовала дополнительных расходов.

Останки его покоятся в часовне, воздвигнутой на могиле его жены из дома Обуховичей неподалеку от усадьбы. Там стоит также и парафиальный костел, пользующийся большой славой, один из многих в уезде, которых было 17, а именно: во Вселюбе, в Нехневичах, в Мире, Задвейе, Ищкольдзи, Снове, Крывошине, Стволовичах, Валувке, Городище, Староельне, Своятичах, Воронче, Крошине, Дареве, Н. Мыши, Полонечке.

Это были когда-то главные очаги новогрудского уезда, которые более или менее, давали тепло и свет окрестностям. Но изменилось много, наступили другие времена, другие подули ветры. Только дух остался неизменным и оживлял общество. Оно ждало, что наступит другое время и, как птица, которую долго держат в неволе, увидев неожиданно открытые ворота своей клетки, рвалось к полету. К сожалению, богатство подрезало ему крылья!»

С приходом весны, пришли пасхальные праздники. Оказавшись дома, какие же радостные я испытал впечатления, разъезжая по селам и усадьбам! На месте уничтоженных трактиров появились школы. «Czytelnia niedzielna», «Kmiotek» (местные газеты, прим. пер.), рассылались по приходам и по селам, стали любимым чтением сельчан.

Чтобы дать полное представление о жизни обывателей в уезде, приведу несколько примеров.

Примерочные и раздевалки господ заполнила учащаяся сельская детвора. Учительницами были нередко сами госпожи или их прислуга.

Прообразом новых школ стала школа в Басине, образованная гр. Михаилом 0 «Рурком, остававшаяся во владении шляхты с 1831 года до 1869-го. Вот список таких школ (в скобках фамилии владельцев на польском языке, прим. пер.):

1) Арбиновщизна (Godaczewski, ныне Herowskich) что над Колдичевском озере. Во дворе каплица (разрушена) Стволовской парафии (община польск. яз.)

2) Бенин двор (Wolski), пар. Вселюб.

3) Басин двор графа Михаила 0'Рурка, пар. Новогрудская.

4) Бресянка усадьба (Białopiotrowicz), пар. Новогр.

5) Борасин двор (Czeczot,, Obuchowicz), пар. Новогр.

6) Борышин двор (Wojniłłowicz), par. Nowogr.

7) Бельчицы (Вobrów) сегодня Bochwiców, пар. Новогр.

8) Бурдыковщизна (Obuchowicz, Pusłowski),пар. Гродно.

9) Буйневичи (Obuchowicz Kamiński) par. Гродно.

10) Бартники (Ślizieni), пар. Połoneczka.

11) Барановичи (Puzowski, Markiewicz) Rozwadowski, пар. Мыш

12) Бурдзевичи (Bułhak), пар. Полонечка

13) Бересня (Bereśniewicz), пар. Ствол.

14) Бруханщизна, фольварк (доминиканцев, сейчас казенный).

15) Бордзяч, фольварк (Zaleski, 0'Rurk), пар. Новогр..

16) Чарбовек малы (Terajewicz, Krzywołucki).

17) Хрульчыцы усадьба (Sokołowski), с каплицей, пар. Староель.

18) Чомбрув (Karpowicz). При нем древнее доисторическое городище, курганы (Интересная местность).

19) Цепшевля (Kobyliński), пар. Н. Мыш.

20) Чернигов (Rdułtowski), пар. Крошин.

21) Чернигов нижний (Rdułtowskich, Pawłow), пар. Снов.

22) Тёпла-вода в. Лебежаны (Walknowski) пар. Мыш.

23) Ходаки (Guzelf), пар. Стараель.

24) Тёпла-Вода (Borodzicz) Новая Мыш.

25) Делятичи (Witgenstejn), городок Дрогинов, пар. Новогрудская.

26) Дорохов (Kobyliński), (Wołłowicz), пар. Воронча.

27) Долматовщизна (Wierzbowski), пар. Мир.

28) Делеев (Olszewski), пар. Городня.

29) Дролгобыл (Mokrzecki, Doboszyński), par. Stwołowicz.

30) Drohobyl (Madzarskich), Jurewiczów, par. Stwoł.

31) Домашевичи (Korbut) Благородный гражданин, сын честного отца, хотя и носящий имя чуждой нам национальности, но с чувством долга гражданина-землянина среди люда, в котором живет, отдался полностью делу образования поднимания этого люда. Не женат. параф. Стволовичи

32) Друцковщизна (Ślizieni) пар. Своятичи

33) Дембина (Wolski), пар. Даревская.

34) Дарев (Mierzejewski), парафия Дарев.

35) Дарев (Kuniewicz), Czyżów, пар. Дарев.

36) Дарев (Mierzejewski), пар. Дарев.

37) Дарев (Kiersnowski), Różańskich, пар. Дарев.

38) Дворец (Wereszczak), Gnoiński, пар. Воронежа.

39) Феликс (Magnuszewski), Wierzbowski, пар. Новогр.

40) Гердовка, фольварек (0'Rurk), Strokowskiego, пар. Вселюб.

41) Гутовщызна (Wereszczak) пар. Гор.

42) Гожельня (Kobyliński) около Полонки, пар Мыш.

43) Гославщызна (Kobyliński) пар. Дарев.

44) Гельтовичи (Dzierdziejewski) пар. Своят.

45) Городечна (Abłamowicz), Abramowski, пар. Новогр.

46) Городиловка (Kiersnowski), пар. Новогрудок.

47) Городищзе (Pac), Усадьба и городок конфискован и передан в казну в 1821 г (парафиальный костел передан в 1863 г. русской православной церкви)

48) Горайновщизна (Truskowski), пар. Город.

49) Горки, парю Мир.

50) Городея (Brochocki) пар. Мир.

51) Городея пар. Мир.

52) Городея (Bołtucia), par. Mir.

53) Городея (Bohdanowicz), (Niesłuchowski), пар. Мир.

54) Хатиши пар. Стволовичи (далее Ствол. прим. пер.).

55) Хатиши (Haciskie) пар. Ствол.

56) Хатиши (Haciskie), пар. Ствол.

57) Городище (Buchowiecki) пар. Кровошин.

58) Гайковцы (Stacewicz), Kobylińskich, пар. Мыш.

59) Гусаки (Radziwiłł), пар. Полон.

60) Изва (Pawłowicz), пар. Новогр.

61) Ишкольдзь (Witgenstejn). (Парафиальный костел конфискован в пользу русской правосл. церкви в 1863г.

62) Изабелин (Brzozowski) пар. Ворунь.

63) Еремичи, местечко.

64) Ярошисы (Szulakowski) пар. Староель.

65) Ятра Кашицев конфискована в пользу казны в 1831 r., пар. Староель.

66) Ясенец (Wereszczak) пар. Город.

67) Ярошев (Bułhak) пар. Мольчадзь.

68) Януаров (Bereśniewicz)

(когда другие его ровесники бегали по всему миру за девушками он, владелец имения, богатый, красивый, молодой, титулованный старательно занимался ежегодным образованием)

69) Янов (Wolski), Tarajewiczów, пар. Своятичи.

70) Яблоневщизна (Wojnа) пар. Мир.

71) Ястремби (Rdułtowski), пар. НюМыш.

72) Едлина (Przygodzki), пар. Крошин.

74) Клюкевичи (Ancutа, 0'Rurk), пар. Нихневичи.

75) Кореличи (Witgenstein) местечко пар. Нихнев.

76) Кушелев (Rajecki),пар. Новогр.

77) Крынки (Lipnicki) пар. Воронь.

78) Котлов (Wereszczak), Danejków, пар. Староель.

79) Косичи (Olendzki), пар. Староель.

80) Кожуховцы (Sokołowski), Leonowicz пар. Староель.

81) Козлакевичи (Niesiołowski), Terajewicz, пар. Н. Мыш.

82) Косичи малые (Siemiradzki), Mizgerów, пар. Староель.

83) Kaвевчицы, пар. Город.

84) Козловичи (Bylczyńskiе) пар. Город.

85) Колпеница великая (конфискована) пар. Стволов.

86) Koлпеница малая (конфискована), пар. Стволов.

87) Крошин (Jurahów), парафиальный костел Завадских.

88) Камёнка (Dawidowski) пар. Снов.

89) Камёнка (Strzałków) пар. Снов.

90) Камёнка, (Miternawski), Hryniewski, пар. Снов.

91) Коренёвщизна (Łopot) парн. Дарев.

92) Крутовцы (Baranowicz) пар. Городище.

93) Качаны (Mackiewicz) пар. Мир.

94) Кривошин, местечко, парафиальный костел конфискован в пользу русской церкви

95) Коросна (Danejkó, Miładowski) пар. Город.

96) Красевичи (Madzarski), Tupalski, пар. Стволов.

97) Любеч, местечко.

98) Лебежаны (Wereszczak), пар. Н. Мыш.

99) Липа (Obuchowicz) пар. Снов.

100) Липск, местечко (Potocki), пар. Кривошин.

101) Липница (Szymonowicz), Jahołkowskiego, пар. Кривошин.

102) Лычици (Bułhak) пар. Нихневичи.

103) Лаготка (Piotrowicz), пар. Новогр.

104) Лопушна (Pilecki), Jodków, пар. Староель.

105) Лазовцы (Malinowski), пар. Город. Horod.

106) Лаховцы (Slizien), пар. Мыш.

107) Луки (Seminarzyski), казенные пар. Мыш.

108) Ловцы (Lenczacki) пар. Староель

Путешествовал за рубежом, знакомился с обучением в других странах, старался привить в крае все новое, что ему могло пригодиться. Был сторонником крепостного права.

109) Мольничи (Abłamowicz), пар. Новогр.

110) Марулин (Puszkin), Tyzenhauz, пар. Новогр.

111) Молодов (Jodkó) пар. Новогр.

112) Мондзин (Ossowskiе), пар. Воронеж.

113) Малушицы (Dobiczyński), пар. Воронеж.

114) Миратичи (Niezabytowski), Wojnów, пар. Воронеж.

115) Mиратичи (Haciski) пар. Воронеж.

116) Мир, городок Витгенштейна, конфискован.

117) Минаки (Danejkа) par. Horod.

118) Микуличи (Mikulskich, Kazigrodzkich), par. Horodyska.

119) Mиратичи (Baranowicz) пар. Гордишка.

120) Михновищизна (Chmielewski) пар. Городишка.

121) Mелаховичи (Jazwiński) Trychucki пар. Ствол.

122) Mалев (Radziwiłł) пар. Сновска.

123) Mихалов (Ancutów), Bułhaków, пар. тволов.

124) Mарковщизна пар. Дарев.

125) Mыш Старая (Kaszyc, Dąbrowski) пар. Стволов.

126) Mыш Новая. местечко (Sapiehа), с 1831 передана в казну.

127) Moбиляны (Baranowicz) пар. Мыш.

128) Moльничи (Abłamowicz) пар. Новогр.

129) Moрозовичи (Jasiński) пар. Новогр.

130) Meтрополия под Новогрудком.

131) Нехневичи (граф Chreptowicz) пар. Локо.

132) Нехневичи, местечко. Костел пар. конфискован.

133) Несутичи (Abłamowicz) пар. Новогрудок.

134) Нехрымов (Sorokа) пар. Новогрудок.

135) Нянков (Wojniłowicz, Dybowski) пар. Нехнев.

136) Насеки (Czeczot) пар. Новогрудок.

137) Недьвядка (Domejkó) пар. Мир.

138) Новосады (Laskowicz), Glindziczów, пар. Н. Мыш.

139) Нарусевичи (Czapski) пар. Снов.

140) Oцминов (Protasewicz) пар. Вселюб.

141) Oсташин (Magnuszewski) пар. Нехн.

142) Oсташин (Czeczot) пар. Новогрудок.

143) Oсташин (Grabowski), костел кальвинистский) пар. Мир.

144) Oсташин (Булгак) парафия Мир.

145) Oгродники (Czołkiewicz) пар. Новогрудок.

146) Oбринка (Kaszyc) пар. Любеч.

147) Oзераны (Domejkó) пар. Староель.

148) Oстровки (Protazewicz, Bułhak) пар. Мир.

149) Oкопы (Michałowski), Kalinkiewicz, пар. Город.

150) Оболишки (Truskowski) в кругу сельской детворы читал лекции, затевал с ними игры. За то что подергивал плечами трогаясь плечами прозывали его маньяком.

Одним словом. за малыми исключениями, работа над образованием стала повсеместной, — стала модной.

151) Oдаховщизна (Rdułtowski), пар. Дарев.

152) Oстров местечко, усадьба пар. Кривошин.

153) Полберег (Brochocki), Dybowskich, пар. Вселюб.

154) Пересека (Abłamowicz) пар. Новогрудок.

155) Петровичи (Rewieński), Kalecki, пар. Ствол.

156) Пуцевичи (Terajewicz), пар. Новогрудок.

157) Плебаны, приход новогрудский, пар. Новогрудок.

158) Полужы (Bogdaszewski) пар. Новогрудок.

159) Плужины (Wereszczak) пар. Вороньча.

160) Песчанка (Niezabytowski),конфисковано в казну в 1831 r, par. Worończa.

161) Пузиневичи (Rajecki, Umiastowski) пар. Мир.

162) Пурневичи (Sucharzebski), Swieżyński, пар. Город.

163) Поручин (Kobyliński), в 1863 г. конфискован, пар. Город.

164) Просце (Protasewicz) пар. Мир.

165) Пшевлока район (Olizarowicz, Terajewicz, Sidorowicz, Czarnuszewicz), пар. Город.

166) Пенчин (Rymsza), Przygodzki фолв. пар. Полон.

167) Полонка (Кobyliński). Доминиканский костел, потом церковь пар. Н. Мышь.

168) Пацыняны (Bohdanowicz), Moniuszkó, пар. Н. Мыш.

169) Постойка (Ślizien) пар. Снов.

160) Пилатовичи (Sokołowicz), пар. Н. Мыш.

171) Подлесейки (Sokołowic) пар. Своят..

172) Плебаны (Снов) par. Snów.

173) Парадневичи (Guzelf), пар. Староель.

174) Полонечка (князь. Radziwiłł), парафиальный костел.

175) Рута метропольна, пар. Новогр.

176) Рутка (Szpihalski), пар. Новогр.

177) Рутка (Borzobohaty), пар. Новогр.

178) Рута (Sorokа) пар. Новогр.

179) Ровины (Kobyliński), Mierzejewskich, пар. Ворон.

180) Райца (Rajecki), Wereszczak, пар. Ворон.

181) Русочин (Bohdanowicz), Mierzejewski, пар. Ворон.

183) Радзуки (Jezierski), пар. Стараель..

184) Рудавка (Korbut pod Nieświeżem), пар. Ишкольдзь.

185) Репихов (Tyzenhauz, Potocki), пар. Кривошин.

186) Ромашки (Ralcewicz), пар. Дарев.

187) Сенна (Obuchowicz), Pusłowski, пар. Нихн.

188) Синежыц (Wołków), пар. Нишн.

189) Сичевин (Lipnicki), жидовский, пар. Новогр.

190) Сичевин фольварк староельской общины, конфискован..

191) Староельня (Chlewińśki), Gerson Cyryński, пар. Староельня.

192) Староельня, костел, конфискованы в 1863 r. в пользу русской церкви

193) Смольчицы (Wereszczak), пар. Новогр.

194) Сервеч (Niesiołowski), пар. Ворон.

195) Сегда фольв. folw. (Rajecki), Wereszczak, пар. Ворог.

196) Щёнов (Markiewicz), Mikulski, пар. Ворон.

197) Своротва (Niezabytowski), пар. Староель.

198) Стародворщизна (Obuchowicz), пар. Городище.

199) Скробув верхний (Terajewicz), пар. Полон.

200) Скробув нижний (Bielikowicz), Danejkó, пар. Городище.

201) Скробовек (Turczyłł), Ancutа, пар. Городище.

202) Стажинки (Olszewski) пар. Новогр.

203) Стажинки (Siemiradzki, Malinowski) пар. Городище.

204) Савичи (Naruszewicz), пар. Задвея.

205) Студзёнки (Radziwiłł), пар. Ишкольдзь.

206) Стволовичи местечко и усадьбаi (Radziwiłł), пар. Ствол.

207) Стволовичи, костёл пар. конфискован в 1863 r.

208) Сачивки (Domejkó), Jezierskh, пар. Ствол.

209) Стайки (Puszkin, Kobylskich),пар. Крошин.

210) Самотка (Ślizien), пар. Своят.

211) Снов (Rdułtowski), Harting, пар. Снов.

213) Снов, костел пар. конфискован в пользу русской правосл. церкви в 1863 г.

214) Своятичи (Czapski), пар. Своят.

215) Своятичи, костел. пар. конфискован в пользу русской правосл. церкви в 1863 г.

216) Соколов (Sokołowski), пар. Староель.

217) Щорс (Chreptowicz), пар. Нихн.

218) Стары двор, (Jurah), Zawadzki, par. Kroszyn.

219) Сухоребщизна (Ostromęcki),пар. Н. Мыш.

220) Скарев фольв. крошинской общины, пар. Крошин.

221) Сулятичи (Jazwiński), Trychućki, пар. Новогр.

222) Садков (Sadkoski), Czernika, пар. Староель.

223) Турец (Chodkiewicz) пар. Мир.

224) Тугановичи (Wereszczak), Tuhanowski, пар. Воронеж

225) Трацевичи (Rymszа), Przygodzki, пар. Полон.

226) Торчиц (Rudziński), пар. Ствол.

227) Торчиц, фольварк стволовской общины, пар. Ствол.

228) Тарейки (Przygodzkih), Kobyliński. пар. Снов.

229) Теофилин (Czyż, Łopot), приятель, его дом в Стайках много лет, был для меня как родной, откуда я вынес много воспоминаний, собранных в лучшие годы жизни, при сердечных отношениях. В свободное время я посещал Альбу, летнею резиденцию и зверинец князя Карла («пане каханку»).

230) Утеха, (Abłamowicz), Ancutа, пар. Мир.

231) Улановщизна (кн. Radziwiłł), пар. Полонка.

232) Ужанка (Korbu), пар. Полон.

233) Вселюб (0'Rurk), пар. Вселюб.

235) Вересков (Dybowskih), Brochocki, пар. Вселюб.

236) Волковичи (Wołków, (Muchliński), пар. Новогр.

237) Волча (Rewiński), Gnoiński, пар. Новогр.

238) Вилятов (Karpowicz), пар. Мир.

239) Валувка, доминиканские монастырь и костел, конфискованы в 1833 r. в казу.

240) Вержбнов (Pileckh), Palczewski, пар. Староель.

241) Вороньча (Niesiołowski, Kobyliński), Mierzejewski, пар. Ворон

242) Воронежа, костёл и община.

243) Вольна (Ślizieni), пар. Полон.

244) Вольна, монастырь и базилианская церковь, конфискованы в пользу русской православной церкви.

245) Вакштевляны (Mackiewicz), пар. Ствол.

246) Верейщизна (Kaszyc), пар. Староель.

247) Вашковцы (Bochwic), пар. Дарев.

248) Ведзьмы (Łopot), пар. Дарев.

249) Зубково пар. Новогр.

250) Заруй, когда-то князей Глинских, Пушкиных, пар. Староель.

251) Зазерье (Baranowicz),пар. Новогр.

252) Замирье (Witgenstejn) около Мира, пар. Мир.

253) Заосье (Chmielewski), пар. Ствол.

254) Заосье (Stypułkowski, Terajewicz), пар. Ствол.

255) Задвея, костел пар. конфискован в пользу рус. прав. церкви в 1863 г.

256) Задвея (Mierzejewski), пар. Задвея.

257) Закличин (Dzierdziejewski), пар. Дарев.

258) Занькевичи, фольв. (Rdułtowski), парю Снов.

259) Заречье (Porcyankó), пар. Дарев.

260) Заблотье, татаров Заблоцких, пар. Дарев.

261) Замошье (Szpihalski), Wolski, пар. Ствол.

262) Заушье (Morawskh, Witgenstejn) —

263) Жуховицы малые (Abłamowicz) пар. Полон.

264) Желязница (Wolskie), пар. Ствол.

265) Жуховицы большие (Radziwiłł), пар. Мир.

(сокращения — пар. парафия, кн. -князь, фольв. -фольварк)

Не хватало только, чтобы Литовская Русь тосковала по Польше.

Пасхальные праздники на этот раз я проводил в Несвиже. Привлекло меня туда временное пребывание там на лечении моей семьи и великолепные аллеи города. Я посетил замок наполовину пустой, походил по его многочисленным комнатам, громадным залам, в которых висели старые портреты предков, в глубокой тишине, словно на старом кладбище. Посетил и подземный некрополь в прекрасном костеле.

Во время моего пребывания в этом городе случился пожар в бернардинском монастыре. Это было в пасхальную субботу. Загорелась уже монастырская крыша рядом с костелом и пламя стало достигать крыши костела. Спасти костел при нехватке пожарников и необходимого инвентаря, было почти невозможно. В общей толкотне, и замешательстве, криков отчаяния монахов, никто не знал, как спасти костел, надо было подняться наверх к чердакам, откуда уже шел дым, но никто не осмелился это сделать, никто не знал, что надо сделать.

Я был среди толпы, чтобы еще раз взглянуть на святыни и на гроб Господень. На его ступенях стояла на коленях, уже в дыму какая-то постать, полная отчаяния, разуверившаяся, громко плача и взывающая к небу о спасении! Словно пронзенный электрической искрой, я срываюсь с места, хватаю первого подвернувшегося, влеку за собой и через клубы дыма проникаю на хоры, а оттуда на чердак и поняв, что крыша еще не курится, а только снизу по крыше пробегают огоньки, что есть надежда на спасение, кричу через окно: воды, делайте цепочку сюда, ко мне, быстрее! Через мгновение приходит надежда на спасение, толпа быстро выстраивает цепочку, по которой подает наверх воду, несколько смельчаков проникают в мгновение ока под самую крышу, за ними еще и другие, надежда растет, и через четверть часа огонь потушен, костел спасен!

Можно себе мою представить мою радость? когда вечером, во время службы в этом самом костеле, загремел орган и отозвались в груди каждого звуки любимого хорала «Веселый день пришел к нам сегодня? Я плакал как дитя от радости *

* Тот костел после 1863 года был конфискован в пользу русской православной общины.

После возвращения домой после пасхальных праздников я занялся работой над картиной святого Доминика, заказанной костёлом. Пригодился набросок головы этого святого, сделанный мной когда-то в галерее Боргезе в Риме с картины Тициана. В перерывах своей работы я писал дневники, а вечера проводил с коллегами или учениками на прогулках, целью которых была чаще всего Замковая гора. С ее старых башен открывались великолепные виды, ласкающие глаз и несказанно поднимающие дух.

Сколько там родилось замыслов, надежд, намерений в этой тихой обители! Здесь, я хорошо помню, появилось у меня намерение, осуществить которое мне долго не давали трудно преодолимые препятствия и которое со временем воплотились в реальность. Этим намерением было основать в Новогрудке публичную библиотеку с читательским залом для отрады добропорядочных людей.

Глядя с горы на плохие домики, разбросанное у ее подножья, на их бедность, мыслями я невольно обращался к их судьбе, судьбе людей обреченных, дважды униженных — физически и морально. Интеллектуальное состояние местного населения, предоставленного самим себе, своей судьбе, словно в насмешку, поместило их рядом с колыбелью, где блеснул прекрасный свет народной надежды.

Нехватка отечественной литературы и исторических произведений в только что открытой для нашей молодежи гимназии требовала помощи. Следовательно, надо было договариваться с теми, кто был неравнодушен к делу образования, призывать общество к помощи, убедительно мотивируя необходимостью этого заведения. В основе моих призывов были следующие соображения.

Все слышали безустанные сетования на низкий уровень образования и нравственности, или на их полную нехватку среди обывателей, ремесленников и других жителей города. Знаем о жалобах на продажность, отсутствие веры и морали среди чиновников. Правильные нарекания.

Измученные бедностью, погрязшие в разврате, не ведают они сладости семейной жизни, не понимают выгод образования, не знакомы с благородными развлечениями. Днем работа, вечером карты или пьянка, так разрушается семья. Жены, брошенные ими, свободное от домашних работ время тратят на низменные сплетни или чтение иностранных романов, никак не связанных со стремлениями к честной жизни, к достоинству жен и матерей, с чистотой домашнего очага.

Сделаем, что сделали другие, что сегодня дает образование и ведет к благосостоянию, дадим этим духовно нищим, добрую книгу. На месте позорной чужестранщины, что осела в стенах прежней школы, заложим библиотеку, откроем читальню. Придет время, когда даже те, кто сегодня противится, неохотно уступают новому, напрасно тратят деньги и здоровье, придут к нам, чтобы у чистого источника  зачерпнуть знания  и заняться делами , достойными человека.

Вырвем их из этого окружения, дадим им здоровую духовную, пищу, способную пробудить в них стремление к настоящему благу, к правде и красоте. Сколько их погрязло в жизненном болоте, как не хватает им чистоты, нормальных семейных вечеров.

Надо дать школьной молодежи, достойной стать гражданами страны, жаждущей образования, познакомиться с отечественной литературой, чего в правительственной школе они найти не могут. Дать польским девушкам, будущим матерям, вместо той отравы, тех книг, которые они до сих пор читают, книги, которые научат их любить свою страну, научит обязанностям жены, матери, гражданки. Сделать ремесленника просвещенным работником, дать ему знания. Восполнить Всем гражданам, которым судьба не дала возможности получить знания в школе, восполнить недостаток образования.

Пусть из этих стен * (доминиканский монастырь в Новогрудке, прим. пер.), из которых когда-то вышел великий пророк, гений народа, засияет свет во все самые темные закоулки этого города и окрестностей. Мы пронесем этот свет!

* «Стены» принадлежали ранее доминиканскому монастырю, конфискованному властями.

Последствия моего воззвания дали свой результат. Его зачитал Вл. Борзобогатый из Верескова в день именин маршалка Брохоцкого широкому кругу собравшейся шляхты. Зерно упало на подготовленную почву. Проект основания библиотеки и читальни был принят.

Через несколько дней я был вызван для представления плана и образования комитета, с целью составления сметы и создания фонда для сбора средств. Обязан сказать в этой связи, что неоценимую пользу делу оказал сам Борзобогатый, который пожертвовал для библиотеки несколько десятков ценных изданий. Не прошло и нескольких недель, как мой план, задуманный в вечерней тиши у подножья стен старых замковых башен, стал известным в повете (уезде) и крае. Об этом плане написали газеты, не скупясь на похвалу авторам. Так случилось, что опубликованый в газетах проект, был горячо принят, и стал делом жизни.

Посыпались отовсюду взносы, приходили книги, деньги, так что через несколько недель можно было уже открыть двери публичной читальни и пункт проката книг из библиотеки, которая стала насчитывать уже около 2000 книг. Первый сановник уезда, почетной куратор библиотеки, благородный маршалок Брохоцкий, пожертвовал значительную сумму на начальные расходы. Вице-куратором был выбран князь Эймонт, касссиром стал д-р Карпович, администратором кн. Башкевич. Я стал директором с обязанностями библиотекаря.

Все в уезде, занимающие какое-либо положение или претендующие на хороший тон и уважение, посчитали своим долгом записаться в библиотеку, в это новое учреждение.

Это был, следовательно, всплеск общественного мнения, с которым надо было считаться, который, если не доминировал пока еще, но уже укрепил свои позиции. Вопрос был не только в существовании этого предприятия, он затронул и вполне обоснованные права на контракт с властями.

Когда на весах общественного мнения находилась судьба библиотеки, я неожиданно получил официальное письмо от директора публичной библиотеки в Петербурге, барона Корфа, который узнал из газет об основании библиотеки в Новогрудке, и вежливо предложил свою помощь и поддержку, что обычно и практикуется в нашей сфере. Известие о признании наших заслуг в высоких сферах столицы, как молнией поразило членов клуба и, что более важно, повлекло за собой скорейшее решение вопроса, который долго затягивался у губернатора. Клуб находился в этом же здании.

Одним словом, со всех сторон подул благоприятный ветер. В скором времени клуб распался, захирел, и, наконец, был закрыт. Мы победили. Клубное помещение было передано библиотеке, с некоторым разочарованием наших противников, среди которых, надо признаться, было несколько серьезных особ.

Осталось следовательно заняться устройством помещений, что также вскоре, к общему удовольствию, и было выполнено. Был открыт абонемент для жителей города и сел, с учетом прав молодежи, и бедноты, которые освобождались от платы за него. Стали выписываться периодические журналы, часть из которых редакции отправляли нам бесплатно. Члены-основатели обязались вносить ежегодно в фонд библиотеки 10 рублей, получая при этом льготы (легитимационные карточки). Благородный обыватель Бильчинский, из Козлович, пожертвовал несколькими сотнями ценных изданий. Киркор* прислал свои публикации из Вильны, за ними пошли другие.

*Адам Гонорий Киркор (польск. Adam Honory Kirkor),

(21.01.1818, Сливино, Мстиславский уезд, Могилёвской губернии — 23.11.1886, Краков) — литератор, исследователь литовских и беларуских древностей, издатель.

В помещениях, прилегающих к библиотеке, была устроена читальня, открытая бесплатно, с 9-ти утра до l0-ти вечера, с двухчасовым перерывом на обед. Суббота была отведена для выдачи книг гимназистам, а после прочтения книг, от них требовался краткий отчет о прочитанном, об их успехах при обучении.

Казалось бы, что наше бескорыстное дело, дающее видимые результаты, приносящее несомненную пользу населению, должно было бы пробудить людей, не должно было встретить среди них сопротивление, или еще хуже пренебрежение. Случилось иначе. Новогрудский уезд, как и любой другой, как каждая общественная группа, включал в себя и тех, кто косо смотрел на новое. Как всегда и везде, где коррумпированная пресса не была выражением общего мнения. Дело пробивалось с трудом. И случаи сопротивления общему делу скоро представились.

Был определенный круг шляхты из мародеров стародавнего времени, которому я и маршалок не нравились. Почему? — я не знаю. Может потому, что мы пробуждали общество, в его движении вперед видели главную цель повышения благополучия края. Но все наши инициативы лишь вызывали насмешки с той стороны. Это был кружок людей, которые выискивали лишь самые нелепые стороны в жизни, в этой среде с давних пор, выпекались фарсы разного содержания, часто потешные, но редко благородные. Так вот и в нашем случае, который получил широкую огласку, они не отказали себе в удовольствии подвергнуть насмешке серьезное общее дело, опустить его до уровня комедии.

Удалось им это или нет — оставим на суд читателя. Мы не откроем их фамилий, потому что одни уже предстали перед Божьим судом, другие приближаются к тому берегу. Современники догадаются, а нашим потомкам лучше бы о них не знать. Достаточно только упомянуть о них, о путях человеческого духа, определить дороги, по которым должно идти общество, и показать аморальность некоторых поступков на этой дороге.

Вот что они предприняли. Было ими сфабриковано письмо от барона Корфа, почетного куратора библиотеки, которое повлекло за собой последующую переписку. Вызванный этим письмом ответ маршалка, в котором была низко оценена проделанная нами работа, компроментировал ее участников, особенно тех, кто принимал непосредственное участие в ней. Они не промахнулись, попали в цель. Побуждения распространителей этого письма были ничтожны, боль от этой мерзости была тем неприятней, что исходила из круга высокопоставленных особ в общественной иерархии края и даже Польши.

Однако, хотя это коснулось лично многих участников этого дела. в итоге принесло пользу, так как мнимая отставка барона Корфа в Губернии, уже считающаяся свершившейся, только привлекла большее внимание общественности к судьбе библиотеки. К тому же привела и к более снисходительному отношению властей к нам.

Отказали нам только в вывеске над дверями — «Библиотека и читальня».

Имение графа Тышкевича

Так среди волнений и трудов подошло время для моих каникул. Я провел их в Городке, в имении графа Тышкевича, неподалеку от Минска. Мне там предложили выполнить копию картины Мюллера «Свадебный танец в окрестности Неаполя». Я принял это предложение тем более охотно, что уже познакомился с манерой этого мастера, его экспрессией и колоритом, так как уже делал в Париже копию с одной его картины. Меня привлекал еще и контраст его замысла. И возможность работать в таком оригинальном имении.

Это имение было расположенная на склоне горы, у темного бора, обступающего берега озера, в небольшом дворце, в виде английского Cottege (котеджа). Кроме богатых альбомов, акварелей и рисунков, здесь были собраны шедевры самых выдающихся мастеров современного искусства, таких как H. Vernet’, Gudin’, Müler, Verbunkow, Calam или, Ridel, автор римлянки спускающейся к купальне, на фоне, сотканном из из солнечных бликов и теней. Одним словом, там можно было встретить многое из того, что он мог собрать, что наполняло мир красотой, прекрасным вкусом и артистической фантазией знатного владельца, известного своей щедростью в стране и за ее пределами.

А если добавить, что имение окружала вокруг природная красота и особая тишина литовской пущи, что там так легко и свободно можно было себя чувствовать, то легко себе вообразить, каким было там пребывание каждого, кого сельская жизнь, сосредоточенность духа и высокие эстетические горизонты, заставляли забыть оглушающий городской шум. Несколько лучших недель своей жизни я там провел за работой и дивными экскурсиями, целью которых чаще всего была очаровательная Холявщизна, славящаяся в то время святостью места, и толпами паломников. *

* Имение конфисковано в 1863 году.

После возвращения в Новогрудок я сменил квартиру. Мне предоставилась возможность жить в том месте, о котором давно мечтал, а именно, в тиши под сводами монастырских стен. В то время по распоряжению властей доминиканский монастырь был передан под управление новогрудского ксендза, который учел доходы жильцов и, когда другие костелы были закрыты, перенес службы и свою квартиру из удаленного от города костела, в эти стены. Там же из давней монастырской библиотеки и хранилища было сделано помещение для жилья в две комнаты с прихожей, которые я и занял.

Трудно было найти для проживания место, более соответствующее моему нраву, более возвышающее мой дух. От костела мое жилье отделяла только одна стена. Внизу была ризница, а совсем рядом, под костелом, погребальные ниши. Окна с одной стороны открывали вид на старые липы монастырского сада и стены, где когда- то была школа, из которой вышел Мицкевич. В конце длинного коридора проживали викарии, а далее ксендз Эймонт, честнейший по всем меркам, окна его жилья выходили во внутренний дворик монастыря. Мое жилье было единственным в своем роде, в нем было все, что было мне необходимо, чего я жаждал, где я мог спокойно работать. Это была обитель, к которой меня вынесли бурные волны моей жизни. И как недолго я этому радовался *.

* Разрушен в 1863 году. Костел и монастырь был основан гетманом Хадкевичем в 1624 году.

Моя профессия артиста-художника, если ее так можно назвать, в то время не считалась благодарной. Каждый, кто чувствовал в себе хотя бы частицу Божьей искры, не думал о предстоящем развитии искусства, о том, что оно вскоре будет чудесным образом принято нашим обществом.

Ни известность, ни знакомство, ни и связи не способствовали успеху. Портрет, более или менее удавшийся, мог удовлетворить моих редких почитателей занятиями живописью. Артист, если имел успех, был обязан скорее своей личности, нежели достоинствам художника. Доказательством сказанному можно привести успех профессора Виленского университета Рустема. Опасный, правда, успех, если не знать, каким он был поверхностным.

Для чувствительной души, для пламенного воображения, для сердца, открытому всему прекрасному, нелицемерному сердцу, которое верит, и как небезопасное судно, скользит по жаждущему раздолью великосветских сфер, поверхность которых иногда отражает небеса, а глубины прячут скалы и мели… А ведь именно там искусство могло найти себе приют, найти прибежище.

Сколько нужно было иметь силы воли, а еще больше благородной гордости, любви к искусству, чтобы в этих тщеславных салонах, которые так охотно открывались молодому художнику, где скучающие и остывшие сердца хотят погреться у огонька поэзии и искусства, среди наслаждений будуаров, овеянных пьянящей атмосферой, чтобы не споткнуться, не заблудиться в этом полусвете, полутени…

Первой моей художественной работой была картина Станислава Костки, патрона учащейся молодежи, который пожертвовал ее для алтаря гимназии. Я выполнил ее по копии Риберо (Espagoleto), которую рисовал в Риме, в галерее Боргезе. Следующей работой была картина к алтарю Св. Филомены, заказанная жителями города. В свободное время я руководил реставрацией костела. В большом алтаре работал художник, который не справился с работой и я был вынужден сам, собственноручно, выполнить работы по алтарю напротив амвона. Тогда же был установлен новый, роскошный орган, привезенный из Райцы, для которого был построен амвон, его не взяли в только что построенную там церковь. Было это превосходным вложением в общее дело моего тезки, Бененедикта Павловича. Он же руководил его установкой в Новогрудке, за пару лет перед своей смертью.

За такими занятиями меня застигла осень, наступила зима. Это было время, как говорится, не до танцев, а скорее для траура, начались наши новые беды. Фатальные выстрелы в Варшаве в безоружную молящуюся толпу, отозвались болезненным эхом в сердцах всего народа.

Тем временем, село, провинциальная власть, вели себя по разному. Комитеты в губерниях и Петербурге занимались всем, что представляло интерес для общества. Власть перед лицом приближающегося освобождения, искала известных и компетентных в этом вопросе людей. Посыпались проекты, часть из них попадала ко мне со всех сторон. «Несколько слов литовца» передали мне, как беспристрастному, но горячему борцу. Мое работа скоро стала местом столкновения всяких интересов.

А между тем, школьная молодежь охотно училась, читательский зал был переполнен, опустели трактиры и шинки в городе и окрестностях. Происходили благоприятные перемены во взаимоотношениях «усадьба-сельская хата». Одним словом, работа на ниве просвещения и возрождения, хотя и запоздалая, становилась общепринятой.

В один вечер, в тесном кругу, в окружении маршалка, завязался разговор об общем настроении общества, потом об обычной жизни, идущей своей колеей, о том, что требует ежедневных усилий, о пище, о развлечениях, о проведении длинных зимних вечеров. Как и чем занять общество, если не игрой в карты и танцами? Чем заполнить длинные зимние вечера, ведь достаточно в нем образованной молодежи обоих полов, которая наполнена кипучей энергией? Ей уже мало невинных игр с соседями. Предложили любительский театр.

Эта мысль, появившаяся однажды вечером, вдохновила всех, всем понравилась. Был образован комитет под началом маршалка, который сразу же сделал взнос, а мне досталась честь стать директором, декоратором, а когда это будет нужно, то и актером на новогрудской сцене. Не хватало мне еще и этого ко всем моим делам! А мне еще приходилось заниматься дамским пансионом, школой для евреев, которые мне все время напоминали о ней, чувствовали себя уже почти поляками, а еще и гимназией. Так что нетрудно вообразить, какое движение начиналось в обществе, в старом городе Миндовга, как поднялся уровень жизни и настроений его жителей.

Конечно, всю эту работу и дополнительные обязанности, за исключением правительственной гимназии, я и мои коллеги выполняли бесплатно. Что касается театра, то несмотря на рисование декораций в неотапливаемом, холодном зале, зимой, что было нелегко и подрывало здоровье, к карнавалу все было готово, театр открылся комедией Кореневского «Panna mężatka» (Замужняя госпожа. пер. польск.)

Успех превзошел все ожидания.

Дамы сыграли свои роли, как опытные артистки. И пошло — «Zemsta» (Месть) «Dożywocie» (Заключение), «Nikt mię nie zna», (Никто меня не знает), Fredry; — «Majątek albo imię» (Кошелек или жизнь), «Odludki i Poeta» (Отшельник и поэт), «Округа с песенками и tancami», и тому подобное. Достаточно было сюжетов и за кулисами, не уступающих пьесам на сцене. Словом, это был успех во всех отношениях, а имена господ и дам положивших столько трудов на почву искусства, надолго остались в памяти.

Таланты и прелесть новогрудских дам, их успех на новогрудской сцене, были настолько велики, слава так разошлась по соседним уездам, что не было конца потоку съезжающихся в Новогрудок, нельзя было найти жилье для приезжих, а цены стали баснословные. Понятно, что и билеты надо было заказывать задолго до представления.

Надо отдать должное и вспомнить Бронислава Нарбута, чей талант способствовал успеху.

Доход от театральных представлений вскоре позволил внести 400 рублей на реставрацию костела и оплатить расходы малоимущих учеников *.

* Этот замечательный костел был в 1863 году конфискован для нужд православной церкви.

Зима 1861

Прошла зима, наступил 1861 год, были выполнены контракты, которые своим великолепием превзошли все ожидания. В 4-м номере «Kuryera wilenskiego» (Виленский курьер) за 1861 год я обо всем, что видел, кратко написал для жителей края…

Убежденный в том, что нельзя молчать, когда надо высказаться, я взялся за перо. До того дня наша провинциальная жизнь, серая как осеннее небо, бессодержательная, нудная, не искала высоких целей в пошлой жизни. Все застыло, леденило душу и не отваживалось дать внутренним порывам выход.

Если быть справедливым, то это длилось долго. Но наступило время, которое, как трубы архангела, призвало к жизни, к действию, к поступкам. Наше общество, как человек пробудившийся от летаргического сна, который хотя и слышал вокруг голоса жизни, звуки природы, не имел ни сил, ни веры в себя. Еще не звучал в его груди призыв к действию, еще не могло оно ответить на эти призывы.

Но жизнь уже пульсирует в крови, и глаз видит дальше, и пробуждаются силы и вера.

Город Миндовга, колыбель Адама (Мицкевича), Новогрудок пробуждался, появлялись признаки новой жизни, появлялось понимание высших целей. Мне приятно сказать, что на первое место жители Новогрудка поставили образование, что нашли свое место наши усилия и в только что открытой гимназии, и в библиотеке, и в читальне, открытой на общественные средства.

Работа в области пропаганды воздержания от алкоголя и повышения образования населения дала исключительные результаты. Мне доставляет радость отметить, что закрытие трактиров и ограничение продажи водки стали конечным результатом нашей работы среди населения.

Понимание значимости этого дела, чувство долга, убеждали, что только совместными усилиями духовенства и общества можно вырвать народ из нищеты и унижения, и вернуть утраченное доверие к нашим высоким помыслам. Дать душам подлинное утешение, разъяснить им их гражданский долг. Civis romanus (лат. яз.), Citoyen (франц. яз. гражданин), гражданин, в понимании благородных людей, это не те недобросовестные выскочки, себялюбивые спекулянты, разрушители усадеб, старых беззащитных замков… Это не, так называемые, «передовые предприниматели», которые торгуют слезами и спокойствием края, эксплуатируют страну.

Имена этих господ, хотя их окружает блеск золота, клеймо на общественном мнении, их окаянные поступки на их совести, их отвратительная партия, так называемая Malaparty.

Есть еще, правда, немало нейтральных представителей из прошлых лет, тех, кому по душе старые порядки. Эти люди привыкли пользоваться привилегиями, давно забыли о своих обязанностях, и видя что мир идет вперед, бездеятельные и гордые, отошли в сторону, «e pur si muove»» («а все таки она вертится», пер. с франц…) Но их было немного.

Работа, тот до тех пор бывшая анахронизмом в жизни провинциального жителя, приобретала все большее уважение и значение. Общее благо становилось выражением многих интересов. Высокие умы, горячие сердца, люди таланта, профессии, работали, заключали проекты, с целью расширения земледелия, промышленности, финансовых операций, развития связи. Общественность организовалась в промышленные ассоциации разного рода деятельности. Одним словом, общество пером и выступлениями, здесь и там, пользовалось случаем сказать правду, продвинуть дальше строительство будущего. Это, несомненно, отряды мужественных первопроходцев, которые стали бороться с безразличием, апатией заплесневевшего окружения. В этой борьбе не одно сердце не выдержало, но они проложили дорогу другим, подняли призывные флаги, показали истинные цели гражданам.

Понимало свои обязанности, дух времени и новогрудское духовенство. Уже несколько недель молящиеся, по примеру пробста (настоятель) слушали проповеди на понятном для них языке. Хвала священникам, которые не потеряли ощущения принадлежности к обществу, что работу в Божьем винограднике восприняли не как тяжелую обязанность, но как сладостное ярмо, как милость Божью. Время наступило для размышлений, чтобы проникнуться тем, что нет ничего выше этой работы на обширной ниве, что не идет речь о словесах, риторических фразах, написанных для тонкого, немногочисленного слоя, привыкшего к словам, который чаще всего их и не слушает, этих гроссмейстеров слова, мировых трибунов. Речь шла о тихой работе, без претензий и шумихи, на девственной и плодородной ниве, на которой каждое брошенное зерно давало тысячный урожай, каждое слово, согрело теплом сердца.

…На селе тоже можно было увидеть успехи, появились дома, где были открыты сельские школы, господские дамы становились во главе этих школ, где бывшие героини будуаров, наши туристки, дефилирующие прежде по парижским бульварам, из чувства долга стали знакомиться с жизнью под крестьянской крышей, оказывать там медицинскую помощь, учить сельских детей молитве, принципам веры, обязанностям человека.

Таких случаев было немного, но они вдохновили других. Несомненно это были оазисы среди пустыни, как воздух они были нужны, чтобы в сердце отчаявшегося путешественника, в его жаждущую душу вселить надежду, дать ему источник чистой веры и надежды, наполнить любовью. Так густые тени ночи сражаются с предутренним светом, но уже на горизонте румянится заря, бледнеет ночь. Может быть, и для нас взойдет солнце правды!

На летние каникулы я уехал сначала к друзьям в предместье Гродно, а потом в Друскеники. В Гродно я стал свидетелем событий, которые повторяли варшавские демонстрации, с молодежью, которую специально направили из Варшавы, чтобы втянуть Литве в такие же события, что и происходили в Королевстве (Польском, прим. пер.). Там я воочию убедился, насколько опасны эти игры с разгневанным обществом.

Гродно

Гродненская демонстрация, которая шла в сторону Розового источника, должна была встретиться с такой же из Королевства, и если не закончилась кровавой драмой, то только благодаря такту гродненского ксендза Маевского, а также благоразумия и человечности генерала Гольдгонера (швед), начальника местного гарнизона. Однако все это не помешало арестовать и выслать ксендза Маевского в Сибирь, в город Курган *.

* То же происходило и в других местах Литвы (см. Русская Старина за 1885 год, статья о Назимове).

Подавленный и измученный, остаток каникул я провел в милой моей душе околице Гродно, в общине, в нескольких милях от города. Это были сохранившиеся со старых времен уголки, где в домах можно было встретить прежнюю литовскую учтивость, и где воспитанность была важнейшей рекомендательной карточкой гостя.

К таким уголкам относился дом Леопольда Валецкого в Вилянов-Озере. Дом стоял в диком лесу, среди больших озер, неподалеку от городка, известного своими фабриками и ярмарками.

* В 1863 году усадьба была конфискована. Валицкий был лишен гражданских прав и выслан в Сибирь, умер в Иркутске. Собранные еще его предком, подстольничим М. Валицким, произведения искусства, были разграблены, либо присвоены гродненским губернатором и его чиновниками.

Мгновения проведенные с Обуховичами в очаровательной усадьбе над Неманом, словно созданной для художника, влекли к себе каждого, кто увлекался музыкой, которой отдавалась госпожа дома. Или литературой, в которой искали пищу для ума и сердца. Быстро там пролетали часы, и дни, а иногда и недели, такая здесь была аура, атмосфера спокойствия, что так отличала эту литовскую усадьбу *.

* В 1863 году усадьба попала в московские руки, а оба хозяина скончались.

Усадьба Головач над Котрой, принадлежала Чечотам. Хозяин этого места — страстный охотник, любитель музыки, энтузиаст, настоящий тип шляхтича, разгульного и сердечного, был неродным потомком этой фамилии.

Хубинка, принадлежащая Ромерам, была домом, широко открытым всем гостям! А хозяйка дома — истинное воплощение литовской сердечности, прелестью своего голоса и красотой души очаровывала всех, заставляла забыть о заботах и горестях жизни.

Там можно было чувствовать себя как дома, в кругу своей семьи.

Наконец, Котра, принадлежащая Богаткам, лежащая среди рощ, на берегу живописной реки, со своим старым костелом, окруженным могилами, со своими курганами — в тени берез и дубов, тихая, чарующая, манила каждого, кто ее знал и кто хотя бы раз погостил в ней. Здесь всегда шумел рой людей, для которых образование, наука, талант, и, прежде всего честность и высокие помыслы, не были пустым звуком.

Кем были жители этой усадьбы, кто был ее владелец? — Пусть меня выручит подруга их тяжких дней, госпожа Елена Скирмунт, оставившая записи своих воспоминаний об изгнании в Тамбов*.

* Известный скульптор, литвинка, автор прославленных «Шахмат», в 1863 году, сосланная в Тамбов, — умерла во Франции в 187… г.

А вот что писал мне о ней Богатко в то же самое время, когда я находился в Олонце. Он ожидал в то время приезда дочки и жены, из дома Гадона в Жмуди, и когда те приехали, госпожа Елена записала в своем календаре: «оба очень теплые и добрые; в порыве бросаюсь к ним, хотя и говорю. что это опасно».

Тамбов 2 декабря 1863 г.

Любимый Эдвард, ты уже знаешь из писем Анеты, что на три месяца я остаюсь в Тамбове; неделю назад приехали ко мне Юзя с Мариной. И вот в маленьком домике, в дальней стороне, соединились мы, и как перелетные птицы, свили себе гнездышко. Президент Керсновский живет тут же, с нами. Когда сидим здесь вечерами в своем маленьком кругу, женщины со своей работой, я громко читаю им что-либо, мы забываем обо всем.

А так писала она (Елена Скирмунт, прим. пер.) в декабре своей приятельнице:

Наступило время ухода многих из жизни, смерть без священника и алтаря; и верить не хочется что 2000 вёрст отделяют нас от Гродно и Koтры. И хотя мы все вместе, пристроились как-то, а все же гнетет нас необъяснимая тоска. Нет желания заняться какой-нибудь серьезной, умственной работой.

День за днем, проходит время, каждый тратит его, как сам может. я не могу ни к чему приложить руки. Мне нечем занять себя, отсюда тоска и скука, потому что, как ты знаешь, я не привык к бездеятельной жизни. Нужно будет преодолеть себя, серьезно заняться математикой или политической экономией. Не думай однако, что у нас здесь нет знакомых. Есть несколько семейств, сосланных, как и мы, например, Рудомины, с которыми я познакомилась еще раньше заграницей. Но здешняя власть постоянно нам рекомендует, чтобы мы как можно меньше встречались друг с другом, потому и видимся нечасто, а со здешними жителями почти не знакомы, да и смотрят они на нас настороженно.

И еще одно письмо от Богатко :

Город растянулся на пять верст в длину, но узкий, множество пустых площадей, рынков и базаров, не отмечен красотой архитектуры, полностью чужд нам, окружен необозримой степью, земля плодородная, но не пахотная, которая при небольших усилиях дает обильный урожай.

А население? — Его я совсем не знаю. Судя потому, что видел, не красивое внешне, мало образованное, но состоятельное, отличается пьянством, нигде я не видела столько пьяных, как здесь. Вот и все черты страны, любимый Эдварде, в которой я теперь и живу. О себе ничего более не могу сообщить, коснею здесь только, и мысль моя все чаще уносится к берегам Немана и Котры. Стал ленив, трудно мне даже взяться и написать письмо, Тебе однако, мой любимый, я написал бы давно, но все ждал приезда жены, и, наконец, могу сообщить, что она благополучно добралась до Тамбова.

Что поделываешь? Как ты живешь? — думаю, что много рисуешь и время в этих занятиях проходит быстро и не может казаться слишком долгим. Художник в себе самом находит вдохновение.

Две недели тому назад привезли сюда госпожу Скирмунт (Казимирову), которой я, как старый знакомый, помог найти квартиру и уже несколько дней прихожу к ней и нахожу знакомую картину — мольберт, и инструменты для работы в гипсе. Рассердилась, что часто прихожу и предостерегла меня от этой близости. А потому мой совет, как Бог на душу положил, чтобы изгнанники лучше к своей отчизне стремились.

Как было когда-то прекрасно! Любовь делает чудеса, успокаивает душу, и мы верим в справедливость этой любви, верим в милосердие и божью справедливость.

Скончался Франтишек Богатко из Гродно. Скромный, заслуженный человек, чьи достоинства еще более раскрылись в изгнании., Добрый хозяин дома, глава его, о нем я писал тебе, что в нем я находил опору и поддержку своим мыслям, душе и никто мне здесь заменить его не сможет.

В потерях, которые понесла наша община, это была для меня наибольшая, если вообще можно это измерить. Мне Господь дал в нем большое утешение, и кроме жены и дочери, ни с кем другим более он так сердечно не простился. Никого так ясно не благословил, как меня, никого так не берег с первых дней моего пребывания, никого так постоянно не опекал.

До конца я выполнил свой долг перед умершим, не оставляя времени для себя, своей работы. И тебя, наверное, это должно огорчить, ведь дни в Олонце еще короче, и зима установилась надолго, а на санях начали ездить всего несколько дней.

Будь здоров, любимый Эдварде, пиши мне, как поживаешь, что ты делаешь, как проводишь время? Поверь, что все, что тебя касается искренно меня волнует. Не напрасно мы пережили вместе столько наипрекраснейших лет нашей молодости, эти воспоминания навсегда останутся, дружба, тогда связавшая нас, не постареет никогда. Хоть бы мы снова когда-нибудь встретиться смогли, будь здоров, сердечно тебя обнимаю, твой Франтишек.

Есть еще (к этому письму) приписка жены благородного Никодима Керсновского, председателя гражданского комитета в Гродно.

Была при его кончине, когда его прекрасная душа отошла в мир иной, со спокойным лицом, как бы спящего человека. С всем своим умением помогла собрать неутешной жене и юной дочери памятные предметы, вот только сегодня отлила в гипсе маску, без содрогания, на третий день после смерти, ведь я держала в своих ладонях эту заледеневшую голову, которая только что еще была жива и светилась необычным умом, Жил этот человек так, что мог уйти в мир иной в любой день!

Такие у меня были друзья, такое окружение, в котором теперь расселась Москва! Все пошло прахом!

Олешевичи

Из Гродно дорога в Новогрудок шла через Олешевичи. Это село граничит с наднеманскими лесами, и лежит в пригородах города, между Каменкой, Мостами и Щучиным, известно оно было с давних пор своим замком, построенным Барановичем, специально для приема короля, приезжавшего на охоту. Ныне перешло в другие руки и превращалось в руины. Его стал реставрировать последний наследник Константин Незабытовский, который осел там после женитьбы на Целестине Каминской.

Остались в памяти балы того времени, когда на именины владельца замка собиралась в Олешевичах половина Литвы. Это был парад роскоши, туалетов, и красоты, которыми так щедра была тогда Литва. Добавлю, что учтивость владельца и привлекательность госпожи, были лучшими украшениями дома и притягивали, как магнитом, к себе толпы гостей из разных сторон. Моя давняя дружба с хозяином дома начиналась еще в пору молодости и опиралась, вдобавок, на сходство пристрастий, увлечение искусством, которое развилось во мне в моих итальянских путешествиях, в среде художников и поэтов тех лет (1846—1848 гг.). Так что когда при реставрации замка пришлось его основательно декорировать, у меня появилась возможность к привезенным владельцем замка картинам из Рима, добавить несколько моих копий знаменитых шедевров, выполненных в Петербурге, Париже и Риме. К тому же, Незабытовский обладал здравым смыслом, имел свой собственный взгляд на произведения искусства, и предпочитал иметь у себя хорошие копии известных художников, нежели плохие и подозрительные оригиналы.

Я сделал для него копии с картин: «Вознесение» Мурильо с оригинала из Зимнего дворца в Петербурге, «Распятие Христа» Филиппа де Шампань из Люксембургского дворца в Парижe, «Мадонна на молитве среди ангелов», Карло_Марат (Эрмитаж), Два больших морских полотна: «Буря на море» и ночной «Вид Одессы», Айвазовского (из Эрмитажа), «Вид Тиволи» Дитриха, (из Петербургской Академии), большой, богатый пейзаж «Вид Неаполя», приобретенный царем Николаем в путешествии по Италии, (из Зимнего дворца в Петербурге). Несколько других небольших картин.

Приятно узнавать сегодня, что после стольких лет все эти картины не перестали считаться лучшими в Ольшевских залах.

Когда я вернулся после каникул, навалилось столько разных дел, что благотворно сказалось на моей душе после виденного в Вильно и Гродно и были главной причиной моего беспокойства. Как же мне после всего, что я увидел, была желанна тишина, которая встретила меня на пороге жилья, полного зелени, запахов, картин, все это примиряло меня с увиденным. Но не долго длился отдых. Политический горизонт с каждым днем все более омрачался, надо было что-то делать. Депортации жителей, аресты молодежи, наказания за пение гимнов, известия об удалении из разных школ учеников, и опасение такой же судьбы для новогрудских гимназистов за любое подозрение в неблагонадежности, пробуждали опасение. Каждый понимал, что это состояние искусственно вызванной лихорадки, которая была выгодна только правительству и овладела юношами и девушками, что это, в целом, демонстрация, легко разбуженная намерениями власти, закончится с большим трудом. А еще и вести из парижских писем кн. Янины Четвертинской, близкой к семье Наполеона.

Как часто во время занятий живописью, или другой работой, слышал я пение и музыку органа в костеле за стеной, а наболевшее, случившееся не отпускало, и в опасении за будущее, я повторял в душе за хором слова Супликации (Suplikacje. Święty Boże, молебен Богу, прим. пер.):

— «Święty Boże, święty mocny, święty a nieśmiertelny, zmiłuj się nad nami!» (польск. яз.)

— Святы Боже, Святы Всесильный, Святы Бессмертный — смилуйся над нами!

Едва в нашем обществе, после долгих лет застоя и апатии, через такое количество зависимых от нас и независимых преград, пробудилось ощущение в необходимости реформ, в жизни и в общественных отношениях, необходимой работы, не химеричной, а тщательной и органичной. Едва проявления этой работы можно было уже увидеть, как в этом же самом обществе, может по случайному совпадению, пробудилось благородное и возвышенное стремление, оказавшееся в результате фатальным, и всю прежнюю работу разрушило до основания. Люди не понимали себя и воцарился настоящий хаос Вавилонской башни.

Сегодня, глядя на все то происшедшее из отдаления, можно подсчитать величину потерь, оценить горечь поражения и увидеть результаты этого несчастья, что нас отбросило на много лет назад. Посчитав удары, которые наносились и каждый раз болезненно ранили, трудно не признать, что было в этом и Божье повеление. Рухнули богатые и влиятельные, поднялась мелюзга и угнетенные прежде!

Снова в Новогрудке
приезд сына Адама Мицкевича

Тем временем, в Новогрудке занятия шли своим чередом, а с наступлением зимы любительский театр расширил репертуар и расцвел. Молодежь училась спокойно и без инцидентов. Однако, городничий, von Zembusch, не прекращал докладывать губернатору обо мне, как главном агитаторе демонстраций. Эти сведения болезненно коснулись меня и возмутили. Ведь именно я всеми своими помыслами, своим словом и делом, продвигал в лучшее будущее край, был врагом пустословия.

Встретив как-то раз его, я не удержался и, между прочим, спросил:

— Может быть, Вы считаете, что все происходящее в стране дело моих рук? Это было бы слишком. Вам должно быть известно, сколько учеников исключили из школ, у нас до сих пор ни одного.

— А почему? Их учат, чтобы они были обязаны служить своей родине, постигать науки, что страна прежде всего нуждается в светлых умах. Это мое и моих коллег убеждение, так мы и поступаем. То что я имею влияние на молодежь, этого я не отрицаю, и тем горжусь, но никогда не пользовался им во вред. Этого никто не сможет доказать, а кто говорит другое, тот лжет.

Разумеется, что хитрый немец от всего отрекся. В эти же дни пришло известие о кончине варшавского архиепископа и том почете, который ему оказала на похоронах Варшава. По всей Литве прошли службы, посвященные кончине его святейшества. Новогрудок не отставал от других. Мне поручили оформить погребальный катафалк.

Надо было видеть с каким воодушевлением народ отдавал должное заслуженному мужу, который своей жизнью и смертью оставил образец того, каким должен быть гражданин и священник. Катафалк был прекрасный, простой и, вместе с тем, необычный. Был сделан в виде памятника. Помогли мне гимназисты. Никто из ремесленников, привлеченных к выполнению работ, будь столярных, или декоративных, не взял платы. Все рады были пожертвовать ради идеи. Молебен состоялся при многолюдной толпе. Хор учеников под управлением Драгата исполнил траурную мессу. Мне же главной благодарностью был весь ход этого молебна. С каким теплом я сегодня вспоминаю тот свет, блеснувший среди сгущающихся туч…

Наступил 1862 год. Праздники я провел в кругу друзей, в Стайках, Задвеи и Полонечке. Это был настоящий отдых, там не было диссонанса наших характеров или во взглядах на текущие дела. Мы понимали друг друга и радовались или горевали сообща. А между тем, в городе и на селе постоянно шла работа и с каждым днем расширялась сфера ее приложения. В Новогрудке делегация местных богатейших евреев, подала просьбу обществу учителей (поляков) об образовании отдельной школы для их детей, с целью дать им образование польской направленности. Естественно, просьба была удовлетворена (частично), мы поняли всю важность получения детьми такой возможности, чтобы из этого состоятельного населения создать класс людей полезных краю. Через несколько дней частная, бесплатная школа была открыта.

Так прошла зима. Нескольким гимназистам, особо отличившимся в технике рисунка, я давал дома частные уроки, с программой, выходящей за пределы школьного курса, с тем чтобы они подготовились для поступления в Академию изящных искусств.

С приходом весны, пожаловал в Новогрудок необычный гость, появление которого, хотя и было заранее объявлено, наэлектризовало в высшей степени все общество. Это был Владислав Мицкевич, родной сын Адама. Появление такого гостя весной на новогрудской земле, в то время, когда Литва в начале царствования Александра немного вздохнула, и когда начались первые реформы, а стремление к общественной работе пробудило надежду к лучшему будущему, явилось благоприятным знаком. Все съезжались в Новогрудок. Соотечественники приветствовали потомка того, которому весь народ был благодарен, прежде всего литвины и, конечно, жители Новогрудка.

Возили его по всем окрестностям, где сохранилась память, следы его отца, где чтили его. Побывали и в Тугановичях…

На обеде, или лучше сказать банкете, данном в его честь маршалком Брохоцким в Новогрудке, я произнес от имени граждан свой тост, который вписали в памятный альбом, подаренный ему, с выражением благодарности жителей города.

Вот что я сказал тогда:

«На земле отечества, в древней столице Литвы, в дорогой колыбели великого пророка, прими брат, пришедший к нам, прими сын, от имени своего отца, этот букет наших чувств, которые принадлежат твоему отцу. Прими его и возложи на далекую могилу его. Скромные и бледные цветы, но аромат их из сердец наших, политы они слезами наших матерей и сестер, выросли они под холодными северными вихрями!..

Но именно он бросил их зерно, его мощное слово обогрело своим дыханием, и как факел средь длинной ночи, осветило оно светом весь край!

Дуновение весеннего ветра дает силы этим первым росткам пробиться сквозь льды, так и ему наш первый венок.

Ты дорогой брат, пришел к нам издалека, как предвестник лучших времен, прими венок, отнеси его к дорогой могиле и возложи на нее, выполнив наш долг.

Скажи ему, что древний город Миндовга умеет хранить память о своем пророке, что новогрудская земля, которую таким чудесным ореолом осветил его гений, не изменилась, что старые замковые башни могут верно и стократ повторить эхом каждый стон его братьев в лишениях, в изгнании…».

Вечером дали любительские спектакли. Чудесный оркестр играл в антрактах национальные польские произведения. Во второй пьесе, а было это «Okrężne» («Околица»), пение, национальные наряды, народные танцы, игра полная страсти, так подняли настроение публики, что на время были забыты все несчастья, нас окружавшие. Все обнимались, жали друг другу руки, и слезы умиления блестели в глазах артистов и публики. Упоение происходящим было безграничное! Те минуты останутся в памяти!

После отъезда Мицкевича заключались контракты во время съезда шляхты. Вопрос эмансипации сельчан, уже готовый к обсуждению, занимал все общество. Закипела жизнь, наступила пора применения на практике проектов…

Перед деятельными людьми открывались широкие горизонты. Комитеты, съезды, совещания, были в повестке дня. Время от времени, все же, приходили известия о бессовестной эксплуатации крестьян, в некоторых местах арендаторы упоенные властью, вседозволенностью, владением земель (владения Витгенштейна), старались воспользоваться последними днями перед завершением земельной реформы, переводили давние крестьянские или дворянские земли «усадеб» из пахотных земель в пустоши и бросовые земли. Делалось это, правда, редко, но не могло не отразиться тягостным эхом и невыгодно воздействовать на настроение сельчан в крае, где еще и об образовании не могло идти речи.

На съезде среди прибывших из других уездов, появился Бронислав Залески, он только что прибыл из Перербурга, где заседал в комитете по сельскому хозяйству. Я его едва узнал, хотя был знаком с ним еще со времен «дела Конарского», в Вильне. Изменился, постарел, поседел. Когда подошел ко мне, я чуть не отстранился от ужаса! К сожалению, все что должно было быть ему утешением, наградой за его труды и терпение, отравило ему жизнь, убило его, особенно его неудачное супружество. И что удивительно, женщина, с которой он соединил свою судьбу, обладала всеми качествами, как моральными, так и материальными, какие только может дать происхождение, воспитание, природная щедрость, все, что может осчастливить избранника. Казалось, что они были созданы друг для друга. А все же случилось иначе! Я могу об этом рассказать, потому что невольно стал причиной знакомства этой пары.

Было это в Дрездене, в 1858 году, на протяжении моего там пребывания в несколько дней, когда я посещал дом гр. Ол… Именно тогда проводила там время сестра хозяйки дома, г-жа Мих…

Однажды, когда я опоздал к столу, меня спросили, что случилось со мной. Я рассказал, как встретил в галерее стоящего у Сикстинской Мадонны своего давнего приятеля и заговорил с ним. Кто же это был? — спросили меня, — откуда, куда и тд. И вот, кратко, но страстно, я рассказал, кем был Бронислав Залески. Мой рассказ не мог не произвести впечатления на дам, особенно на впечатлительную панну М.

Мое описание вызвало сочувствие к его судьбе, к его моральным и материальным заслугам, что было всегда свойственно эмигрантам в Париже. Это стало началом их отношений, которые после года связи закончились супружеством, а вскоре и расставанием, последствия которого были для него фатальны. Как известно, неизлечимая болезнь груди (туберкулез, прим. пер.), полученная им в тюрьме и изгнании, после длительных страданий в скитаниях, прервала линию жизни этого честного и такого нужного отчизне человека.

Два года тому назад он скончался, будучи секретарем литературного объединения, умер во Франции,  похоронен в Париже.

В скором времени мне понадобилось съездить в Вильну по своим личным делам. Я добрался до Koвно (Каунас совр.) сразу же после громкой демонстрации на Немане. Увидел своими глазами размах демонстрационного движения в Литве. Первое выступление произошло 8 (20) мая, в Вильне, вблизи кафедрального собора, с участием университетской молодежи, приехавшей из-за границы, с тем, чтобы подтолкнуть Литву на путь демонстрационных выступлений*.

*Historya powstania narodu polskiego. Lwów 1882.

Власти после варшавских событий или не хотели или не могли решительно этому противостоять. Обе стороны словно чего-то ожидали. Это ненормальное состояние магистром Велепольским было названо «нарывом», который должен созреть, чтобы последующая операция прошла успешно. Насколько диагноз был неправильным показало время.

Иначе думали в Литве, там хотели, прежде всего, спокойствия. После проведенных совещаний и сбора пожеланий, я вернулся в Новогрудок. Но настали трудные времена. Разбуженные толпы народа и слышать не хотели о прекращении патриотических выступлений, дразнили власть, а некоторые сделали это своей профессией. Неизвестные прежде личности вырастали как-будто из-под земли и, прикрываясь патриотическими лозунгами, старались возглавить выступления, скомпрометировать власть, что приводило к обострению общественных настроений, а в итоге, к репрессиям.

Началась борьба.

К этому ряду событий надо добавить и виленскую авантюру, которую организовали неизвестные личности, собравшие на виленской площади толпы народа. Там было место и взаимным оскорблениям и подозрительным призывам к разгулявшемуся сброду.

Не многие понимали, что прошло время выступлений, что надо действовать и действовать быстро, К сожалению, это были дни, когда правил энтузиазм, но не разум!

В таких заботах и волнениях проходила жизнь в Новогрудке, это было, к тому же, время когда вся история края становилась хмурой и зловещей!