Бесплатный фрагмент - Воскрешение

Граница жизни

(Фантастический рассказ)

На одной из улочек Цюриха, среди строгих фасадов старинных зданий и современных офисов, расположено закрытое учреждение с большим металлическим шрифтом: Engelsflügel («Крылья ангела»). Территория огорожена высоким забором, камеры наблюдения сканируют каждого, кто пытается приблизиться. На входе видны вооружённые охранники, тщательно проверяющие документы и личные вещи посетителей. Чёрные автомобили с тонированными стёклами плавно въезжают на охраняемую парковку, проходя под аркой сканера. Атмосфера строгости и секретности подчёркивает важность деятельности, происходящей за этими стенами.

Внутри учреждения находится огромная лаборатория. Просторное помещение выполнено в ультрасовременном стиле. Полы из полированного металла сверкают, стены покрыты антимикробным материалом, а в воздухе ощущается лёгкий запах стерильности. Свет мягко льётся из потолочных ламп, окрашенных в холодный фиолетовый оттенок, создавая впечатление футуристической сцены.

Сотрудники, облачённые в герметичные белые костюмы с масками и защитными очками, перемещаются между приборами с точностью роботов. На многочисленных мониторах мелькают данные: графики биоритмов, изображения органов в 3D, цифровые параметры, которые обновляются в реальном времени. В центре лаборатории установлен стол из хромированного металла, на котором лежит тело человека. Его кожа бледна, руки и ноги неподвижны. К телу подключены многочисленные провода и трубки, которые подают химические растворы, насыщенные кислородом, и электрические импульсы.

Вокруг стола движутся роботизированные манипуляторы, точно вводя инъекции в заданные точки тела. Их движения плавны и уверены, как будто машины сами понимают, что делают. Лаборатория работает в абсолютной тишине, нарушаемой лишь редким писком приборов.

За широким стеклянным барьером стоит доктор Элизабет Харпер, женщина лет 40–45, сдержанная и уверенная. Её строгий белый халат подчёркивает статную фигуру, а короткая причёска придаёт образу профессионализм. Глаза светло-голубые, взгляд внимательный и проницательный. На её лице лёгкий макияж, подчёркивающий острые скулы и твёрдую линию подбородка.

Рядом с Элизабет собралась группа журналистов. Среди них представители изданий Landbote, 24 Minuten, Neue Zürcher Zeitung, Tages-Anzeiger и Blick. Смешанные взгляды любопытства и лёгкого беспокойства видны на их лицах.

— Итак, наша лаборатория является дочерней фирмой Bioquark, — начинает Элизабет спокойным, но уверенным голосом. — Компания, с начала 2000-х годов занимающаяся проектами по восстановлению человеческих органов. Но сегодняшний проект эпохальный. Мы достигли того, что раньше казалось невозможным — возвращение жизни туда, где её больше нет. Мы вторые, кому это удалось.

Вопрос возникает у журналистки Мартины Куппер, молодой женщины лет 30, с тёмными короткими волосами и большими карими глазами. В её манере чувствуется нетерпение.

— Вы хотите сказать, что вы оживили труп? — удивлённо спрашивает она. — Кто же тогда был первым?

Элизабет улыбается, её взгляд становится загадочным.

— Вы слышали о воскрешении Лазаря Иисусом Христом? Это описано в Евангелии от Иоанна, глава 11.

Мартина хмурится, её лицо выдаёт смущение.

— Не помню… — признаётся она, немного насупившись.

Элизабет делает паузу, а затем говорит с мягким акцентом учителя:

— Лазарь был братом Марии и Марфы из Вифании. Когда Лазарь заболел, его сёстры отправили весть Иисусу, умоляя Его прийти и исцелить брата. Однако, когда Иисус добрался до Вифании, прошло уже четыре дня с момента смерти Лазаря. Сёстры встретили Его в слезах, говоря, что, если бы Он пришёл раньше, их брат бы не умер.

Элизабет переводит взгляд на журналистов, её голос становится более проникновенным.

— Иисус велел отодвинуть камень, закрывающий вход в пещеру, где был похоронен Лазарь. Люди возражали, потому что тело уже начало разлагаться. Но Иисус произнёс молитву и громко сказал: «Лазарь, выйди вон!» И Лазарь вышел, обвитый погребальными пеленами, живой.

На мгновение в помещении воцаряется тишина, и только писк приборов нарушает её.

— Мы вдохновлялись этой историей, когда начинали проект, — продолжает Элизабет. — И сейчас, спустя две тысячи лет, мы подошли к порогу такого же чуда, но уже с помощью науки. Мы не можем отрицать, что между жизнью и смертью — тонкая грань. А что за этой гранью? Возможно, вскоре мы узнаем.

Глаза Мартины загораются от интереса.

— Но… это не просто наука. Это нечто большее, не так ли?

Элизабет молчит. Её взгляд скользит к телу за стеклом, где манипуляторы делают последние уколы. На мониторе показывается медленный, но уверенный пик сердцебиения.

— Первая попытка описать процесс оживления принадлежит писательнице Мэри Шелли, — начала Элизабет. — Её роман «Франкенштейн, или Современный Прометей», опубликованный в 1818 году, стал предвестником научной фантастики.

Элизабет сделала паузу, чтобы дать журналистам возможность осмыслить её слова, и продолжила:

— В центре сюжета — молодой учёный Виктор Франкенштейн, который, движимый жаждой знаний, создаёт существо из частей человеческих тел. Он оживляет его с помощью неизвестного процесса, связанного с электричеством. Но создание оборачивается трагедией. Это история о научных амбициях, ответственности и непредсказуемых последствиях, когда человек вмешивается в дела, неподвластные его пониманию.

— Но это же фантастика! — воскликнул Эдвард Шмидт, представитель Landbote.

Эдварду около 35 лет, он высокий, с короткими светлыми волосами и энергичным взглядом. Его деловой костюм и тонкий галстук подчёркивают журналистский профессионализм, а в руках он держит блокнот и диктофон.

Элизабет ответила с лёгкой улыбкой:

— У нас фантастические сюжеты приобретают реальность.

Она подошла к монитору, на котором отображались данные об оживляемом человеке, и жестом указала на экран: «Перед вами 42-летний Марк Уилсон, электрик. Он погиб в результате аварии на подстанции. Прибывшие медики зафиксировали его смерть — сердце остановилось, мозг не подавал признаков активности. Но его тело было доставлено к нам, где поддерживалось в функционирующем состоянии с помощью реанимационных приборов. Однако мозг оставался мёртвым. У нас есть полицейский протокол и медицинское заключение.»

На экране появились отсканированные документы: заключение о смерти, отчёт патологоанатома, записи с места аварии. Журналисты, невольно прижавшиеся ближе к экрану, читали данные. После этого их взгляды снова устремились за стекло, где продолжался эксперимент.

На реанимационном столе лежал мужчина среднего возраста. Его тело слабо подёргивалось от электрических импульсов, посылаемых в мышцы. На коже были видны следы ожогов, оставленных аварией, но её восстанавливали постепенно через систему микроинъекций. Трубки и провода свисали со столов и агрегатов, соединяя тело с мониторами.

В белоснежных герметичных костюмах двигались трое специалистов, похожих на призраков. Они работали с приборной панелью, корректируя параметры в соответствии с динамикой процесса. Каждый их шаг был размеренным и спокойным, как будто перед ними не человек, а сложнейший биомеханизм.

Один из сотрудников поднял небольшой шприц, наполняемый раствором из манипулятора, и аккуратно ввёл его в шею пациента. На мониторе в углу начали медленно подниматься графики: уровень насыщения кислородом, электрическая активность сердца, а затем — слабые признаки активности в мозге.

Тело Марка начало шевелиться чуть сильнее, пальцы рук судорожно сжались и разжались. Голова мужчины слегка поворачивалась, как будто он пытался очнуться. В этот момент один из манипуляторов плавно отодвинулся, уступая место другому, который начал подавать электромагнитные импульсы непосредственно в область мозга.

Журналисты замерли. Один из них тихо прошептал:

— Он… двигается.

Элизабет внимательно наблюдала за происходящим. Её голос прозвучал спокойно, но твёрдо:

— Это первый этап восстановления. Если процесс завершится успешно, через несколько минут вы увидите настоящее чудо.

Спустя несколько напряжённых минут его глаза медленно открылись. Взгляд был блуждающим, словно он впервые видел свет. Марк поворачивал голову, ошарашенно осматривая окружающих. Его взгляд задержался на врачах в белоснежных костюмах и на стеклянной стене, за которой стояли журналисты. Он моргнул, как будто пытаясь понять, где находится. Его лицо выражало смесь удивления, недоумения и лёгкого страха.

Один из сотрудников подошёл ближе, поддержал его за плечи и помог приподняться. Марк сел на край металлического стола, осторожно ставя ноги на пол. Он ещё не мог твёрдо держать равновесие, и его руки двигались хаотично, как будто мышцы не слушались команд. Кисти то сжимались, то разжимались, а голова периодически моталась из стороны в сторону. «Где я?.. Что происходит?» — прохрипел он тихим голосом, будто впервые заговорил.

Тишина, царившая в лаборатории, взорвалась радостными возгласами. Сотрудники начали аплодировать, а некоторые не могли сдержать улыбок и смеха от осознания масштаба успеха. Один из молодых специалистов даже сделал победный жест рукой.

За стеклом журналисты стремительно записывали происходящее, их руки метались по блокнотам, а диктофоны и камеры фиксировали каждое слово и движение.

Элизабет, сохраняя профессиональную сдержанность, выступила вперёд, чтобы объяснить процесс:

— Нам удалось этого добиться благодаря сочетанию ряда биотехнологий и уникальных методов.

Она подняла руку, показывая три пальца, и начала объяснять:

— Во-первых, это инъекции стволовых клеток. Они способны дифференцироваться и восстанавливать повреждённые ткани, включая мозговую. Во-вторых, инъекции пептидов, разработанных нашей головной фирмой Bioquark. Эти препараты стимулируют нейрогенез — процесс образования новых нейронов — и способствуют регенерации повреждённых участков мозга. В-третьих, терапия с использованием лазерной стимуляции и транскраниальной магнитной стимуляции, или TMS. Эти методы активируют уцелевшие клетки мозга и помогают восстановить нейронные связи.

Журналисты жадно записывали каждое слово. Элизабет, немного наклонив голову, добавила: «Все химические свойства наших препаратов — коммерческая тайна. Мы пока не можем раскрыть их состав. Мы вложили в исследования более 450 миллионов швейцарских франков, поэтому понимаете, что это серьёзный проект.»

Журналист Дональд Транк из 24 Minuten, мужчина средних лет с чуть седыми волосами и строгим выражением лица, поднял руку:

— Ваш проект не вызывает этические вопросы? Ведь эксперименты на пациентах, признанных умершими, могут вызвать бурю критики со стороны медицинского сообщества. Пациенты, находящиеся в состоянии смерти мозга, юридически считаются умершими, и попытка вернуть их к жизни воспринимается как морально и этически сомнительная.

Он помедлил, затем продолжил:

— На сегодняшний день нет убедительных доказательств того, что человеческий мозг способен восстановиться после полной гибели, особенно если она длилась долгое время. Даже при всех успехах в нейрорегенерации и клеточной терапии пока не существует подтверждённых методов, способных вернуть мозг к жизни.

Элизабет посмотрела на него с лёгкой улыбкой, которая сочетала в себе уверенность и терпение: «Вы задаёте вопросы, на которые мы ответим постепенно. Да, не сразу мы получили разрешения от Департамента здравоохранения. Но мы добились, чтобы исследования продолжались, потому что это важно.»

Она немного наклонилась к журналистам, её голос стал серьёзным: «Ведь рано или поздно кто-то другой будет заниматься этим. И тогда он обгонит нас. Выгоды от такого проекта слишком велики, чтобы просто игнорировать это направление.»

Её слова повисли в воздухе, создавая напряжённую паузу. Марк, всё ещё сидя на столе, попытался поднять руку, которая дрожала, но уже начинала обретать силу. Это движение стало самым убедительным аргументом.

Маргарет Рэччел, ассистентка с мягкими чертами лица и карими глазами, склонилась над Марком, который всё ещё сидел на краю стола, пытаясь прийти в себя. Она тихо спросила: «Марк, как вы себя чувствуете?»

Он взглянул на неё, будто видел впервые, словно пытался собрать свои мысли. После паузы он медленно произнёс:»

— Не знаю… Так где я? Что со мной было? Вы не ответили…

Маргарет внимательно посмотрела на него и ответила: «Вы были мертвы, Марк. Мертвы две недели».

Мужчина ошеломлённо уставился на неё.

— Мёртв?.. Хотя, да… я помню удар разряда и… потом… — он замолчал.

— Что было «потом»? — осторожно спросила Маргарет. Марк мотнул головой, избегая её взгляда.

— Я не знаю, как это объяснить. Это… нет… — произнёс он, и его руки невольно дрогнули. Было видно, что он боится говорить дальше, а его эмоции остаются загадкой для окружающих. Его взгляд вдруг задержался на журналистах, которые стояли за стеклом, внимательно наблюдая за происходящим.

Вдруг журналистка Мартина Куппер выкрикнула: «Скажите, пожалуйста, там… за смертью что-то есть?» — он была взволнована, так как хотела услышать ответ на вековую тайну.

Марк резко закрыл лицо руками, словно пытаясь спрятаться от всех. Его тело слегка содрогалось, а в голове вспыхивали странные и пугающие образы: яркий свет, странные звуки и тени, которые он не мог описать. Это было что-то невообразимо жуткое, что он не хотел вспоминать.

Элизабет нахмурилась, повернулась к Мартине и строго сказала:

— Это некорректный вопрос. Человек только что оживился, а вы спрашиваете его о смерти.

Журналистка смутилась, её лицо покраснело, и она отвела глаза. Элизабет, немного смягчившись, подошла ближе к стеклу и задала свой вопрос: «Марк, вы помните свою семью?» Мужчина убрал руки с лица и теперь разглядывал доктора с интересом. Его глаза начали проясняться, выражение лица сменилось с замешательства на слабую улыбку. Он напрягся, как будто вытаскивал из памяти что-то важное, и наконец произнёс:

— Да, я помню… дочь Эллен… пять лет.

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Лаборатория наполнилась аплодисментами и радостными возгласами. Учёные поздравляли друг друга, обнимаясь и смеясь. Это был настоящий прорыв: реанимированный пациент не только ожил, но и сохранил память. Это доказывало, что информация в мозге не исчезает даже после длительного периода клинической смерти. Журналисты жадно записывали каждую деталь, а камеры фиксировали происходящее. Элизабет объяснила собравшимся, что сохранение памяти стало возможным благодаря использованию инновационных технологий: стволовые клетки, пептидные препараты, лазерная стимуляция и TMS помогли восстановить нейронные связи и активировать мозг Марка.

Проводив журналистов до выхода, Элизабет ответила на последние вопросы. Репортёры оживлённо обсуждали увиденное, стоя на парковке. На следующий день швейцарские газеты взорвались заголовками: «Победа над смертью», «Как учёные приблизили нас к бессмертию» и «Эпоха воскрешений: этика и наука». В статьях подчёркивалось, что это событие не только меняет представления о жизни и смерти, но и открывает новую эру для человечества. Но нигде не говорилось имя реанимированного, просто описывалось, что лаборатория Engelsflügel совершила невозможное в медицине и биологии.

Ассистентка Маргарет Рэччел подошла к доктору Элизабет Харпер, которая внимательно наблюдала за мониторами с данными о состоянии Марка.

— Фрау Харпер, мы продолжим? — спросила она.

Элизабет кивнула, её взгляд был сосредоточен и холоден.

— Да. Извлекайте из капсул ещё девять трупов для реанимации.

Маргарет замялась, а потом осторожно спросила:

— А Марк? Что с ним делать? Отправим домой?

Элизабет нахмурилась, её тон стал строгим:

— Марк будет под нашим наблюдением минимум месяц. Ничего не говорите его родным и близким. Мы не знаем, чем всё это закончится. Официально Марк Уилсон мёртв. Его появление может вызвать панику. Журналисты обещали мне, что его имя останется в тайне. Нам нужно дополнительное финансирование, и публикации о нашем успехе привлекут инвесторов.

Маргарет кивнула и, без лишних слов, взяла Марка за руку, провела его из лаборатории в небольшую, уютно обставленную комнату. Помещение напоминало современную гостиную: мягкий диван с пледом, кресло у журнального столика, стены в светлых тонах, искусственное окно с анимацией солнечного дня и книжная полка, заполненная книгами. Небольшая картина с изображением цветущего луга висела на стене. В углу стояла телевизионная панель, на которой демонстрировались нейтральные успокаивающие пейзажи.

— Вы будете здесь проживать, — сообщила Маргарет, усаживая Марка на диван. — Мы должны быть уверены, что вы здоровы и процесс воскрешения завершился без последствий. А потом вы отправитесь домой.

Марк кивнул, но его взгляд оставался озадаченным. Он смотрел на комнату с недоверием, его руки время от времени подрагивали, как будто он всё ещё не мог до конца контролировать мышцы. Глаза блуждали по предметам интерьера, словно он пытался осознать, где находится. Он выглядел напуганным, но старался не выказывать своих эмоций.

Тем временем в лаборатории началась следующая фаза эксперимента. Сотрудники в герметичных костюмах извлекали из капсул девять тел, аккуратно размещая их на столах, окружённых проводами, трубками и датчиками. Подсвеченные мягким фиолетовым светом приборы мерно гудели, а манипуляторы автоматически вводили инъекции в строго заданной последовательности. На мониторах показывались потоки данных: показатели сердечной активности, динамика восстановления тканей и регистрация нейронных импульсов.

Элизабет лично следила за процессом. Она ходила вдоль столов, отдавая указания техникам, которые тщательно проверяли оборудование. Её взгляд был твёрдым, профессиональным, но в глазах читался азарт.

Когда первый из трупов открыл глаза, за ним последовали и остальные. Девять человек, недавно погружённых в абсолютное небытие, теперь ожили. Они медленно оглядывались вокруг, их движения были неуверенными. Кто-то, как молодой мужчина лет тридцати, в страхе отпрянул от манипуляторов, словно не понимая, где находится. Его глаза метались по помещению, а губы шевелились, будто он пытался что-то сказать.

Рядом женщина, на вид около сорока, с трудом села на край стола. Её лицо было бесстрастным, словно она ещё не осознала произошедшего. Она смотрела на окружающих техников и докторов с равнодушием, лишь изредка моргая.

Другой оживший, пожилой мужчина с посеревшими волосами, начал что-то бормотать на непонятном языке, его голос дрожал, а лицо выражало крайнюю растерянность. Он смотрел прямо в глаза Элизабет, будто ища объяснений.

Некоторые из оживлённых казались напуганными, их тела содрогались от внутреннего напряжения. Другие сохраняли странное спокойствие, словно находились в трансе, не осознавая до конца, что произошло.

Элизабет внимательно следила за каждым движением пациентов, фиксируя их реакции и делая пометки в своём планшете. Она знала, что это был лишь первый шаг в долгом и опасном эксперименте. Но её глаза сверкали торжеством — теперь ничто не могло остановить их от того, чтобы переписать саму природу жизни и смерти.

Элизабет подошла к одной из женщин, только что возвращённых к жизни, и, слегка наклонившись, спросила:

— Как вас зовут?

Женщина посмотрела на неё с удивлением, словно сама не знала, кто она, а затем вдруг произнесла на языке, которого никто из окружающих не ожидал:

— «Ubi sum? Et qui estis vos?»

Маргарет, вернувшаяся в лабораторию, застыла, услышав эти слова. Она подошла ближе, и её взгляд упал на планшет, где отображались данные воскресшей: «Эрика Лоуренс, порнозвезда, 90 лет, умерла от передозировки наркотиков».

— Но она явно не родилась в Римской империи, а говорит на латинском, — изумлённо произнесла Маргарет, переводя взгляд с планшета на женщину.

Элизабет, нахмурившись, озадаченно смотрела на Эрику. Подумав, она заговорила на том же языке:

— «Audisne me? Intellegisne me?» (Вы меня слышите? Вы меня понимаете?)

Эрика равнодушно посмотрела на Элизабет и кивнула.

— Да, я вас слышу, — сказала она на удивительно правильном латинском, разглядывая своё тело. Её пальцы нерешительно коснулись кожи, словно это тело было для неё чужим.

Элизабет задумалась, наблюдая за этим странным поведением.

— У них всплывают знания, которые либо они сами имели, либо это знания их предков, — наконец, медленно произнесла она, словно размышляя вслух.

— Знания могут передаваться генетически? — с недоверием спросила Маргарет, глядя на Эрику, которая теперь сидела, обхватив руками свои плечи, и смотрела в пол с отсутствующим выражением.

— Пока я не могу сказать точно, — ответила Элизабет. — Но она знает латинский язык, который считается мёртвым более тысячи лет. Её тело, её ум… это всё требует дальнейшего изучения.

Элизабет отошла к другому воскресшему — молодому мужчине лет двадцати пяти. Это был Надир Хушматов, уроженец Центральной Азии. В файлах указывалось, что он был гастарбайтером и погиб под колёсами автомобиля, перебегая дорогу в неположенном месте. Его тело выглядело удивительно хорошо для человека, который недавно был мёртв. Даже крупный синяк на боку постепенно исчезал, словно регенерация в его организме ускорилась.

Но что действительно поразило всех в лаборатории, так это его движения. Надир странно извивался, словно в его теле не было костей, только резиновая оболочка. Его тело скручивалось под невозможными углами, принимая причудливые позы. Внезапно он опустился на пол, затем резко выпрямился и встал на четвереньки, но его поза напоминала паука.

— Что он делает? — прошептала Маргарет, отступив назад.

В тот же момент Надир, пружинисто оттолкнувшись, с невероятной скоростью побежал по лаборатории. Он двигался так быстро и плавно, что его движения напоминали животное, а не человека. Затем он неожиданно начал взбираться на стену. Сотрудники замерли от ужаса. Надир двигался, словно муха, карабкаясь по вертикальной поверхности. Через несколько секунд он оказался на потолке, цепляясь за гладкую поверхность, хотя в лаборатории не было ничего, за что можно было бы зацепиться.

— «О майн Готт!» — прошептала Маргарет, чувствуя, как её страх перерастает в настоящую панику.

Но Элизабет смотрела на это спокойно, её лицо оставалось бесстрастным. Она шагнула ближе к столам с оборудованием, пристально наблюдая за Надиром.

— Мы не знаем, почему это происходит, — медленно произнесла она. — Но в этом нет ничего сверхъестественного. Каждый из них — загадка. Это лишь начало, и я не боюсь искать ответы.

Надир, словно услышав её слова, остановился, глядя на неё с потолка. Его глаза были пустыми, но в них теплилось что-то странное, что-то… нечеловеческое.

— Отведите каждого в своё помещение, но вот этого, — Элизабет указала на Надира, который всё ещё цеплялся за потолок, — поместите в закрытую камеру. У его тела появляются невероятные функции, и это нужно изучить.

— Но как нам его снять с потолка? — недоумевали сотрудники, смотря на человека-паука, который сжимался и растягивался, словно в нём отсутствовали кости.

— Примените тазеры, — коротко приказала Элизабет.

Тазер — нелетальное оружие, способное парализовать цель электрическим разрядом. Этот прибор стреляет двумя металлическими стержнями, соединёнными с проводами, через которые проходит электрический ток. Разряд временно нарушает работу мышц, обездвиживая цель.

Ассистент Гастон Кабрера, крепко сложенный мужчина с короткими чёрными волосами и серьёзным выражением лица, подошёл к стене, открыл небольшую дверцу и извлёк устройство. Тазер был чёрным, с ярко-жёлтой полосой, указывающей на зону безопасности. Гастон, спокойно прицелившись, выстрелил.

Металлические стержни со свистом вылетели и впились в тело Надира. По проводам тут же прошёл электрический разряд. Надир издал сдавленный звук, похожий на шипение, и, отцепившись от стены, рухнул на пол. Однако он не остался неподвижным — его тело быстро выгнулось, он вскочил и снова принял паучью позу, готовясь прыгнуть.

— Ещё раз! — крикнула Элизабет.

Гастон вновь активировал тазер, послав дополнительный разряд. Надир на мгновение застыл, его движения замедлились, и в этот момент ассистенты накинули на него нейлоновую сеть. Сеть, усиленная прочными волокнами, предназначалась для подобных ситуаций. Оживший пытался отбиваться, но был ослаблен, так как очередные разряды из тазера парализовали его мышцы.

— Быстрее! Держите его! — скомандовала Элизабет.

Наконец, Надира скрутили, связали руки и ноги, и под конвоем ассистенты отвели его в специально оборудованную камеру.

Камера представляла собой небольшое помещение с гладкими стенами, лишёнными каких-либо выступов или точек опоры. Потолок и пол были покрыты специальным материалом, который подавлял статическое электричество и затруднял передвижение. В центре находился стол, прочно прикреплённый к полу, а вокруг камеры была установлена система видеонаблюдения.

Однако, оказавшись внутри, Надир быстро адаптировался. Согнувшись и изогнувшись, он взобрался на стену, а затем, словно нехотя, переместился на потолок. Там он застыл, вися вверх ногами, как будто нашёл своё идеальное укрытие. Его тело неподвижно, лишь глаза медленно перемещались, наблюдая за окружающим пространством.

Тем временем у Элизабет зазвонил телефон. Она подняла мобильник и услышала голос директора Ричарда Трэша, ровный, но настойчивый:

— Фрау Харпер, зайдите ко мне.

Элизабет знала, что директор наблюдает за всем происходящим через камеры. Каждая лаборатория была под постоянным наблюдением — безопасность и контроль утечек информации были приоритетами. Вся работа, включая результаты экспериментов, представляла собой коммерческую тайну. Эти технологии, способные перевернуть представления о медицине и биологии, могли также стать оружием, за которое крупнейшие державы мира готовы платить миллиарды.

Она хорошо понимала, что если эксперимент удастся, проект можно будет выгодно продать. Пентагон, с его интересами в создании солдат будущего, уже был потенциальным клиентом. Но каждый шаг требовал осторожности, чтобы не привлечь лишнего внимания со стороны конкурентов и шпионов, ведь в мире биотехнологий каждая утечка информации могла стоить будущего.

Кабинет Ричарда Трэша поражал своей строгостью и холодной атмосферой. Пол был выложен тёмным камнем, отражающим тусклый свет, который падал с длинных металлических светильников на потолке. Серые стены практически лишены украшений, за исключением массивной картины в чёрно-белых тонах, изображающей крылья ангела, — символ компании Engelsflügel. Широкий стол из стекла и металла занимал центр комнаты, а за ним возвышалось кресло из чёрной кожи, в котором сейчас сидел Трэш. Его фигура, подтянутая и аскетичная, как будто сливалась с этим интерьером. В углу кабинета стоял небольшой стеллаж с книгами по философии, менеджменту и биоинженерии. Это пространство было рассчитано на то, чтобы демонстрировать порядок и контроль, а не комфорт.

Ричард Трэш был доктором философии, но его научная степень никогда не мешала ему быть блестящим управленцем. Его талант заключался в том, чтобы находить деньги, выстраивать связи и делать фирму успешной. Однако Элизабет Харпер — женщина, с которой ему приходилось работать, — была для него головной болью. Её напористость, готовность идти на крайности и полное отсутствие страха перед последствиями порой пугали его. Но он, кажется, догадывался, что двигало ей.

Когда Элизабет вошла в кабинет, Трэш молча бросил на стеклянный стол несколько фотографий. Она посмотрела на них — живая и счастливая девушка на первой фотографии, а затем та же девушка, мёртвая, лежащая в капсуле с трубками, соединёнными с её телом.

— Элизабет, кто это? — строго спросил он.

Она едва взглянула на снимки и ответила спокойно, почти холодно:

— Луиза Харпер. Моя сестра.

— Ваша сестра? — переспросил Трэш.

— Да, — подтвердила она. — Её убили пять лет назад. Точнее, задушил её парень, находившийся в состоянии наркотического опьянения. Том получил пожизненный срок, но Луиза всё равно была мертва.

— Так вот зачем вы всё это затеяли? — голос Трэша стал жёстким. — Вы переформатировали исследования фирмы ради того, чтобы вернуть её? Вы искали не только регенерацию тканей и восстановление утраченных функций, а оживление мёртвых?

Элизабет встретила его взгляд с вызовом.

— Да. Потому что ваши проекты были слишком скромны. Мы делали то, что и так делает медицина, только лучше. Но оживление мёртвых — это то, что никто ещё не готов сделать, а об этом мечтают миллионы. И сегодня мы это сделали.

Трэш откинулся в кресле, его лицо было неподвижным, но в глазах читалось беспокойство.

— Вы оживили свою сестру? — он бросил взгляд на один из мониторов на своём столе, где отображались кадры из лаборатории. — Я видел её труп в лаборатории.

Элизабет кивнула.

— Она очнулась.

— Но вы не подошли к ней, — заметил он, прищурившись. — Почему?

Элизабет на мгновение опустила глаза, а потом снова посмотрела на него.

— Потому что если бы она узнала меня, это раскрыло бы мои личные мотивы. А это запрещено Этическим кодексом нашей компании.

Кодекс Engelsflügel жёстко регламентировал поведение сотрудников. Опыты с участием родственников или близких людей были под строгим запретом, чтобы исключить личные интересы, способные исказить цели и результаты исследований. Однако Элизабет давно переступила эту грань.

— Вы сознательно нарушили Кодекс, — произнёс Трэш, его голос был холодным, как стены вокруг. — И теперь мы в сложной ситуации.

— Нет, — возразила она. — Теперь мы в точке, где можем привлечь интерес крупнейших инвесторов. Военные ведомства, правительства, медицинские корпорации. Все они мечтают о технологии оживления. Если мы продолжим, Engelsflügel станет компанией, которая изменит весь мир.

Трэш некоторое время молчал, обдумывая её слова. Но за фасадом его равнодушного выражения лица было заметно, что он понимает цену этого выбора.

Однако многое пугало Ричарда Трэша в том, что происходило в их лаборатории. Он указал на монитор, где в замкнутом цикле повторялись кадры с Хушматовым. Мужчина, как паук, прыгал по стенам, карабкался по потолку, его движения были резкими, неестественными, словно тело больше не подчинялось человеческим законам. На одном из кадров он вывернулся в позу, которая казалась невозможной для скелета, превращая своё тело в нечто, лишённое костной структуры.

— Вы можете это объяснить? — голос Трэша дрогнул, хотя он старался сохранить хладнокровие. — Это нечеловеческие движения. Он словно вывернут наизнанку. Как это вообще возможно? Мы вторгаемся в ту область, к которой человечество ещё не готово.

Элизабет пожала плечами, её взгляд был сосредоточенным, как будто она сама искала ответ на этот вопрос.

— Возможно, его мозг функционирует на уровне, который был характерен для ранних стадий эволюции человека, когда наши предки были ближе к приматам. Или это активация древних, дремлющих генов, которые проснулись в результате нашего вмешательства. Мы мало знаем о прошлом человечества. Даже генетика остаётся в значительной степени загадкой. Митохондриальные Ева и Адам — это максимум, чего мы достигли.

Ричард прищурился.

— Митохондриальные Ева и Адам? Напомните.

— Это гипотетические общие предки современного человечества. Митохондриальная Ева — женщина, от которой мы унаследовали митохондриальную ДНК, передающуюся по материнской линии. Учёные предполагают, что она жила около 150—200 тысяч лет назад. Адам, если говорить о Y-хромосомной линии, — мужчина, чьи гены по отцовской линии присутствуют у современных мужчин, жил примерно в это же время, но это не означает, что они знали друг друга. Это лишь образные фигуры, благодаря которым мы можем проследить эволюционную историю человека. Однако и это лишь теория. Что мы знаем наверняка? Практически ничего.

Трэш нахмурился.

— Но мы не знаем, куда это нас приведёт. Мы играем с огнём.

— Именно поэтому я провожу эти исследования, — голос Элизабет стал резким, наполненным страстью. — Чтобы однажды с уверенностью сказать: «Да, оживление возможно, это будущее человечества» или «Нет, это угроза, которую нужно прекратить». Вы понимаете, сколько талантов мы теряем каждый день? Людей, которые могли бы изменить ход истории, дать нам технологии, которые приведут к звёздам, открыть параллельные миры, искоренить бедность и болезни. А мы просто теряем их из-за старости, несчастных случаев, болезней или убийств. Разве это не преступление?

Трэш, поражённый её напором, откинулся в кресле. Его молчание длилось несколько секунд, которые показались вечностью.

— Хорошо, — наконец произнёс он. — Продолжайте. Но при условии полной изоляции. Ни одно оживлённое тело не должно покинуть это здание. Напрасно вы пригласили журналистов. Теперь нас завалят письмами, запросами, нас будут донимать представители церкви, парламента, правительства, службы безопасности. Что я им скажу?

Элизабет встала, её взгляд был твёрдым.

— Правду, герр Трэш. Только правду.

Её голос прозвучал как последнее слово в этом разговоре. Трэш, понимая, что спорить бессмысленно, кивнул. Элизабет вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Как только она оказалась в коридоре, её охватила усталость. Она прислонилась к холодной стене, чувствуя, как напряжение разговора постепенно уходит. Но перед её глазами стоял образ её сестры.

Лицо Луизы было осунувшимся, бледным, но живым. Тёмные волосы спутались, спадая на плечи, а взгляд, наполненный не столько осознанием, сколько инстинктом, следил за окружающими с осторожностью и тревогой. Её губы шевелились, но звуки, казалось, застряли где-то внутри. Это была она — и в то же время что-то новое, неведомое, страшное.

Элизабет в этот вечер вернулась в семейный дом в деревне Элгг, укрытый среди холмов и густых лесов. Дом, построенный в начале XX века, пережил не одно поколение её семьи. Реставрация сохранила его очарование: массивные деревянные балки на потолке, скрипучие половицы, уютный камин с резным каменным порталом. В просторной гостиной висели старинные часы с кукушкой, и из окон, украшенных лёгкими кружевными занавесками, открывался вид на цветущий сад, где буйно росли розы и пионы. Дом хранил тепло и дух прошлого века, несмотря на современные улучшения: электрические лампы под бронзовые канделябры и систему отопления, скрытую за старинными панелями.

Элизабет была дома одна. Её брат трудился в Америке, работая с командой Илона Маска над проектами «Старшипов», выводя корабли на орбиту. Их мать, пожилая Эльза, сейчас гостила у младшей сестры. Тишина наполняла дом, напоминая женщине, что жизнь здесь будто застыла после той роковой ночи.

Поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей на третий этаж, Элизабет подошла к двери, за которой когда-то жила Луиза. Комната оставалась нетронутой с момента её смерти — пять лет назад. Это было небольшое пространство, наполненное светом и уютом. Полки ломились от книг, а в углу стояла акустическая гитара, которую Луиза так любила. Она училась в Цюрихской высшей школе прикладных наук, подавая большие надежды как экономист. Её дневники были аккуратно сложены на столе, рядом с тетрадями, заполненными формулами и графиками. Луиза была амбициозной: отличные оценки, успехи в айкидо, где она достигла уровня коричневого пояса, и любовь к музыке — всё говорило о яркой и многогранной личности. Но её жизнь оборвалась слишком рано.

Томас, её парень, в ту ночь был под воздействием наркотиков. Они поссорились, и что-то тёмное овладело им. Луиза была задушена. Томас позже, в слезах, говорил, что не помнит момента убийства, не может объяснить, почему это произошло. Суд приговорил его к пожизненному заключению, но дом уже никогда не стал прежним. Его наполнил холод и пустота. Именно эта потеря подтолкнула Элизабет к проекту оживления мёртвых.

Элизабет понимала, что нарушает все возможные нормы. Она подделала документы, чтобы сохранить тело сестры, тайно поместив его в криокапсулу. Официально тело числилось невостребованным, и благодаря договорённости с Цюрихским госпиталем, оно оказалось среди других «неопознанных» мёртвых в хранилищах фирмы Engelsflügel. Директор Трэш был уверен, что исследования лаборатории сосредоточены на регенерации тканей. Однако Элизабет пошла гораздо дальше: она стремилась восстановить не только тело, но и сознание.

За окном стояла летняя ночь. Луна, полная и яркая, заливала серебряным светом сад, где тихо шелестели листья на старых яблонях. Звёзды мерцали, будто наблюдая за одиночеством Элизабет. Она стояла у окна, прижимаясь к прохладному стеклу, размышляя о пройденном пути и о том, что ещё предстоит сделать.

В комнате звучала Лунная соната Бетховена. Старый проигрыватель, купленный ещё её дедушкой, бережно прокручивал виниловый диск. Каждая нота, медленно наполнявшая пространство, проникала прямо в душу. Эта мелодия пробуждала воспоминания: Луиза часто играла её на гитаре, теряясь в созерцательном ритме, который так точно передавал её романтическую натуру.

Элизабет слушала, сжав руки в кулаки. Музыка вызывала острые эмоции, пробуждая боль утраты и напоминая о цели, которая теперь была смыслом её жизни. Восстановить Луизу. Вернуть её. Даже если для этого придётся переступить через все запреты человечества.

Элизабет выехала из дома около восьми утра, чтобы успеть к десяти в лабораторию. Её путь лежал через центр Цюриха, который просыпался под утренним солнцем. Узкие улицы старого города были вымощены брусчаткой, а здания с их аккуратными фасадами из светлого камня казались живым воспоминанием о столетиях архитектурной гармонии. Часовые башни возвышались над кварталами, отмеряя ритм города, а из кафе доносился аромат свежеиспечённых круассанов и кофе. Люди, спешащие на работу, наполняли улицы, а трамваи мягко скользили по рельсам, вписываясь в эту идиллическую картину.

Вскоре машина свернула в сторону от городского шума, и перед ней раскинулась территория компании Engelsflügel. За высоким металлическим забором, увитым датчиками движения и камерами, возвышалось массивное здание с зеркальными фасадами, отражающими окружающий лес. Комплекс включал в себя несколько корпусов: фармакологические лаборатории, исследовательские центры биоэлектроники, медицинские отделы и изолированные помещения. Главный вход охранялся серьёзно: высокие ворота, дежурные с автоматическим сканером автомобилей, и профессионально обученная охрана, которая строго проверяла пропускные документы.

Подземные уровни уходили глубоко вниз, до шестого подземного этажа, где находилась личная лаборатория Элизабет. Это было её царство: полностью изолированное пространство, доступ в которое имели только проверенные сотрудники с высшим уровнем допуска. Лаборатория была стерильной и высокотехнологичной, каждый её угол был рассчитан до мелочей для проведения уникальных исследований.

Элизабет переоделась в белоснежный лабораторный халат и вошла в основной блок. Там кипела работа. Несколько сотрудников анализировали данные воскрешений, сверяясь с мониторами и компьютерами, собирая отчёты и тщательно фиксируя малейшие отклонения в состоянии пациентов. Другие заботились о тех, кто был возвращён к жизни.

Эрика Лоуренс по-прежнему говорила на латинском, а сотрудники старались поддерживать с ней беседы, используя свои университетские знания языка. Её голос звучал неожиданно мягко, даже несмотря на явную растерянность. Тем временем Хушматов продолжал висеть на потолке, как будто его тело игнорировало законы гравитации. Его поза была странной и напряжённой, но он не пытался нападать, лишь молча наблюдал за происходящим. Марк сидел за столом в своей комнате, задумчиво уплетая белковый завтрак: омлет, йогурт и несколько протеиновых батончиков. Его взгляд был пустым, как у человека, который ещё не понимает, кто он и где находится.

За каждым оживлённым следил персонал. Сотрудники фиксировали малейшие детали их поведения, от жестов до интонаций речи. Всё записывалось на камеры, подключённые к центральному серверу, чтобы ни одна мелочь не ускользнула от внимания.

Элизабет, почти не останавливаясь, направилась к комнате Луизы. Помещение, где её разместили, было светлым и просторным. Мягкий свет ламп напоминал естественное дневное освещение. Белоснежные стены создавали ощущение чистоты, а минималистичная мебель — кресло, кровать, небольшой стол — не отвлекала внимания. На Луизе был лёгкий белый костюм, сшитый на заказ для лаборатории. Она сидела на краю кровати, её взгляд метался по комнате, словно она пыталась заново осознать окружающий мир.

Луиза выглядела так, как её запомнила Элизабет: стройная фигура, длинные светлые волосы, чуть волнистые и собранные в аккуратный хвост. Её лицо, раньше всегда радостное, теперь было задумчивым, глаза — серо-голубые — словно пытались что-то вспомнить.

Когда Элизабет вошла, Луиза заметила её и сразу напряглась. Её глаза задвигались, как будто она пыталась достать из глубин памяти образ знакомой женщины. Элизабет сделала шаг ближе, ощущая, как у неё сжимается сердце.

— Здравствуй, Луиза, — тихо произнесла она.

Луиза вздрогнула. Её дыхание участилось, глаза беспокойно забегали по комнате. Вдруг она выдохнула:

— Ты… ты… Ты Элизабет!

Элизабет не смогла сдержать слёз. Они хлынули сами собой. Она бросилась к сестре и обняла её, ощущая тепло её тела, которое всё ещё напрягалось от странного чувства тревоги.

— Привет, сестра, — хрипло произнесла Элизабет, захлёбываясь от эмоций.

Луиза ошарашенно уставилась на неё. Её голос был тихим и полным замешательства:

— Но я же умерла… Это ведь правда, сестра?

Элизабет почувствовала, как её трясёт от этих слов. Она крепче обняла Луизу, надеясь, что ей удастся скрыть слёзы, которые продолжали литься.

Элизабет, сдерживая слёзы, обняла Луизу, чувствуя, как её тело напряглось в ответ.

— Я так скучала по тебе, Луиза, так скучала, — взахлеб говорила она, слёзы стекали по её щекам. — Ты не представляешь. Что мы пережили. Как мучилась мама…

Луиза молчала, только её взгляд блуждал по комнате, как будто она пыталась понять, что происходит. Через несколько мгновений она тихо произнесла:

— Нельзя нас возвращать обратно…

Эти слова прозвучали, как приговор. Элизабет отшатнулась, не понимая. Она остановилась, смотрела на сестру с растерянным взглядом.

— Ты о чём? — с трудом выдавила она.

Луиза медленно повернулась к ней, глаза стали более осмысленными.

— Есть вещи, которые нельзя совершать. Ты вытянула меня из мира, откуда нет к вам дороги…

Элизабет нахмурилась, её сердце екнуло.

— Ты о каком мире? Ты о чём? Ты… про Ад и Рай?

Луиза сделала паузу, затем тихо, но с уверенностью ответила:

— Я не могу тебе объяснить… Но ты нарушила равновесие миров… и ты открываешь через нас портал…

— Что за портал? — в недоумении спросила Элизабет. — Я вернула тебя к нам! Ты сможешь жить как и раньше!

Луиза не ответила, её взгляд стал пустым и отрешённым, как будто она всё ещё не могла понять, что произошло.

Элизабет, почувствовав внутреннее беспокойство, вздохнула и отступила назад. Она подумала, что, возможно, рано восстанавливать отношения с сестрой. Луиза ещё не пришла в себя, её мозг не восстановил все нейронные связи, а эмоции не вернулись в полный объём. Поэтому она оставалась такой холодной и безчувственной. Это было всё так странно.

Женщина стояла, не зная, как реагировать. Было ощущение, что даже сама Луиза не понимала, что с ней происходит.

Но вдруг дверь открылась, и в комнату вошла ассистентка Маргарет.

— Есть общие наблюдения, — сказала она, её голос был тревожным.

— Говори! — требовательно ответила Элизабет, пытаясь собраться с мыслями.

— Во-первых, они отказываются питаться, — сказала Маргарет, подавая Элизабет планшет с данными.

— Чего? — недоумевала Элизабет. — Почему?

— Мы не знаем. Они не притронулись к еде: ни к ужину, ни к завтраку, и игнорируют обед. Похоже, они не голодны… или не нуждаются в еде.

— Это невозможно, — возразила Элизабет. — Метаболизм человека так устроен, что ему необходимы питательные вещества для поддержания жизни. Пищеварительная система перерабатывает еду, а клетки получают энергию из глюкозы.

Маргарет продолжила, немного нервничая:

— Ещё, у них проявляются сверхспособности.

Элизабет подняла взгляд.

— Ты про Хушматова, что висит на потолке?

— Не только, — Маргарет нахмурилась. — Надир замер в углу, не двигается, как статуя. Он не реагирует на наши крики, не отвечает на предложения поесть. Лаура говорит только на латыни, но её речь становится всё более запутанной. Мы не можем понять, что она говорит. А фрау Моргенштайн, которая умерла от инсульта, сейчас имеет температуру тела 49 градусов по Цельсию…

Элизабет почувствовала, как её сердце сжалось от страха.

— Что?! Это невозможно! — прошептала она. — При такой температуре белки начинают разрушаться, кровь становится вязкой. Это приведёт к серьёзным повреждениям органов. Высокая температура повреждает мозговую ткань, вызывая судороги, потерю сознания и, в конечном итоге, смерть.

— Но она ходит по комнате как ни в чём не бывало, — ответила Маргарет. — Вы можете сами проверить.

Элизабет замолчала, её мысли смешались в хаотичный поток.

— Это не всё, — продолжила ассистентка. — Мар Уилсон попросил бумаги и карандаши, чтобы нарисовать свою дочь, но вместо этого он нарисовал это.

На планшете были фотографии рисунков: из мрака выступали ужасные существа. Их искажённые фигуры были покрыты щупальцами и когтями, глаза горели холодным светом. Некоторые создания напоминали странных химер — переплетение человеческого и звериного. На заднем фоне угадывались тёмные силуэты, словно они шли из другой реальности.

— Уилсон сказал, что это он видел там…

— Где там? — резко спросила Элизабет.

— В том месте, откуда мы его вытащили, — тихо ответила Маргарет.

Элизабет тяжело вздохнула, чувствуя, как давление вокруг неё становится невыносимым.

— Это всё?

— Нет, — Маргарет нервно вздрогнула. — Клаус Вайсс, шофёр, сказал сегодня ночью, что индонезийский Боинг-737 потерпит крушение при взлёте из аэропорта в Токио.

— И что?

— Это уже случилось. Все новостные каналы об этом говорят.

Элизабет застыла.

— Он… предсказал это?

— Да, — подтвердила Маргарет. — А ещё сказал, что через полчаса произойдёт землетрясение в Чили, которое разрушит школу в Вальпараисо.

— И?

— Это уже произошло. Восемь баллов по шкале Рихтера. Погибло двадцать три человека.

Элизабет опустила планшет, чувствуя, как её тело становится ватным. У неё в голове крутились обрывки мыслей: метаболизм, температурные аномалии, предсказания, существа на рисунках… Всё складывалось в пугающую картину, но ответов не было.

— Что происходит? — прошептала она, глядя в пустоту.

В лаборатории стояла напряженная тишина, когда раздался звонок смартфона Элизабет. Тихий, едва слышный виброзвонок разорвал её раздумья. Экран засветился, показывая имя директора Трэша. Элизабет взяла устройство и прижала к уху, услышав хрипловатый и напряжённый голос:

— Элизабет, зайдите ко мне.

Голос был резкий, требовательный, словно в нём бурлило одновременно беспокойство и решительность.

— Да, скоро поднимусь, — коротко ответила она.

Убирая телефон в карман, Элизабет тяжело вздохнула. Она понимала, что предстоящий разговор будет нелёгким. Директор явно не был доволен, но её это не смущало. Она была уверена в своей правоте. За последние месяцы она добилась невероятного — вернула к жизни десять человек, вывела их из небытия. Даже если общество ещё не готово принять её достижения, она знала: это прорыв, сопоставимый с открытием ДНК.

Внутри неё боролись чувства. Она стремилась к большему, но единственная подлинная цель, которая двигала её — это вернуть сестру. Бросив взгляд на Луизу, которая задумчиво разглядывала свои пальцы, она покинула комнату с тяжелыми чувствами. Возле Луизы осталась Маргарет, которая подсоединяла к оживленной датчики для снятия донных.

Спустя некоторое время женщина вошла в кабинет директора. Трэш стоял у окна. Его фигура, подтянутая и строгая, выглядела необычно беспокойной. Мужчина тер воротничок рубашки, явно погружённый в собственные мысли. На его лице застыло выражение тяжёлой озабоченности. Услышав шаги Элизабет, он обернулся, бросив на неё взгляд, в котором читались упрёк и растерянность.

Элизабет молчала, давая ему возможность начать разговор.

— Я ознакомился с первыми данными вашего эксперимента, фрау Харпер, — начал он сдержанным тоном. — Высокая температура тела, знания древних языков, предсказания, видения собственной смерти у одного из пациентов, отсутствие потребности в пище. Ваши ассистенты сообщают об изменённом метаболизме, и это не всё. Нейронные паттерны показывают аномалии: новые электрические цепи, не похожие на человеческие. Что это?

— Мы ещё многого не знаем о природе человека, — ответила Элизабет спокойно, но уверенно.

Директор качнул головой, его голос стал громче и жёстче:

— Человек — высшая суть природы!

Элизабет усмехнулась, её тон приобрёл оттенок иронии:

— Высшая суть? Вы видите лишь вершину айсберга. Человек воспринимает менее одного процента электромагнитного спектра, слышит ничтожную часть звуковых волн. Половина клеток вашего тела принадлежит микроорганизмам, а не вам. Мы — буквально звёздная пыль, каждый атом нашего тела заимствован у взорвавшихся звёзд. И, кстати, у картофеля на две хромосомы больше, чем у нас.

Трэш растерялся. На мгновение он выглядел совершенно ошеломлённым. Но его лицо быстро вновь обрело серьёзное выражение.

— Напрасно вы пригласили журналистов, — сказал он, пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Мне уже звонят из Департамента здравоохранения, военного ведомства, из религиозных организаций, даже из Ватикана! Гражданские активисты требуют закрытия ваших экспериментов.

— Эти люди нас не поймут, — Элизабет говорила сдержанно, но с внутренним огнём. — Пока они сами не столкнутся со смертью близкого. Каждый человек — это уникальная история, кладезь знаний, навыков, идей. Эти знания — ключ к Вселенной, к звёздам, к новым открытиям. Потерять их — значит закрыть дверь, которую невозможно открыть вновь.

Директор молчал. Было видно, что его разум разрывается между противоречиями. Он шагал по кабинету, опустив руки за спину, будто боролся сам с собой. Наконец, он повернулся к Элизабет:

— Хорошо. Продолжим наблюдения. Но с этого момента всё в закрытом режиме. Ни слова прессе, никакой утечки информации за пределы наших стен. Это приказ.

Элизабет кивнула.

— Я вас поняла.

Она развернулась и покинула кабинет. Несмотря на то, что разговор вышел коротким, он оставил после себя тревожный осадок. Элизабет понимала: её проект может быть свёрнут в любой момент. Её терпели только потому, что результаты были впечатляющими. Но любая ошибка или утечка могла стать концом.

Вернувшись в свой кабинет, Элизабет закрыла за собой дверь на замок и уселась за монитор, окружённая массивом данных. На экране перед ней разворачивались сложные графики, трёхмерные модели и цифровые карты мозговой активности оживлённых. Программы анализировали метаболические показатели, электромагнитные импульсы и химические изменения в их организмах. Устные отчёты от ассистентов дополняли картину.

Один из них сообщил, что пациент Марк Клейн, обычно спокойный, неожиданно впал в состояние ярости, проявив невероятную физическую силу. Другой ассистент рассказал о женщине, у которой активировались участки мозга, обычно недоступные живым. Паттерны электрической активности напоминали нечто схожее с квантовым шумом, обнаруживаемым в симуляциях, создаваемых суперкомпьютерами.

Однако в целом, никакой стройной теории о происходящем у Элизабет не было. У каждого оживленного процесс восстановления шёл по-своему, не поддаваясь привычным закономерностям. Метаболизм некоторых практически остановился, другие демонстрировали признаки активного регенерации тканей. Отклонения были настолько разнообразными, что поиск общей тенденции казался задачей, выходящей за рамки нынешнего понимания биологии.

Элизабет, углубившись в анализ, вдруг осознала, что час уже поздний. Откладывая работу, она приняла решение встретиться с Луизой. Возможно, более тесный контакт с сестрой мог бы пролить свет на загадки этого процесса.

Луиза сидела за столом, перед ней стояли нетронутые блюда: фруктовое пюре с добавлением протеинов и стакан апельсинового сока. Она смотрела перед собой, как будто её мысли были далеко за пределами этой комнаты.

— Сестра, почему ты не ешь? — Элизабет подошла ближе и, склонившись над Луизой, мягко сказала: — Ты даже сок не выпила.

Луиза подняла взгляд. Её лицо было спокойным, но в глазах читалась глубинная усталость.

— Мы не хотим есть, — произнесла она ровным голосом. — Там, откуда мы, материальная пища не имеет смысла.

— Там? — Элизабет нахмурилась. — Где там?

Луиза слегка нахмурилась, глядя в пространство:

— Это мир, где нет места живым. Иная Вселенная. Там не действуют ваши физические законы.

Элизабет заинтересованно выпрямилась:

— Почему бы нам не изучить это? Мы можем привлечь физиков. Существует математическая основа для описания параллельных миров. Мы располагаем технологиями, которые способны открыть портал туда, например, Большой Адронный Коллайдер…

Луиза покачала головой:

— Этот мир вне вашей физики. Он населён существами, которые нельзя описать ни словами, ни эмоциями. Они не злые, не добрые. Они просто другие, чуждые. И только умершие могут существовать там.

Элизабет задумалась, но Луиза продолжала, её голос стал тише, почти шёпотом:

— Оживляя меня, ты оставила в этом теле место для них. Они медленно заполняют меня. И как только им удастся укрепиться, они постараются проникнуть в ваш мир.

Элизабет нахмурилась, её лицо напряглось:

— Ты говоришь странные вещи, Луиза. Ты знаешь, что я атеистка. Для меня чёрные дыры и теория относительности ближе, чем мифы об Аиде или Осирисе. Я не верю в загробные миры.

Она постаралась скрыть раздражение, но слова Луизы выбивали её из равновесия. Научные аргументы казались хрупкими перед странной уверенностью сестры.

Луиза вздохнула, словно поняв, что её слова не находят отклика:

— Ты видишь это через призму науки. Но здесь всё иначе. Эти существа… они вне добра и зла, вне ваших представлений. А ты — открыла для них дверь.

Элизабет чувствовала, как в её голове клубится раздражение. Она хотела понять, но одновременно ощущала, что эти объяснения не вписываются ни в одну из известных ей парадигм.

Луиза, несмотря на апатичный тон, пыталась донести что-то важное:

— Сестра, когда эти существа овладеют нами, а ты уже видишь, какими способностями они обладают, они начнут управлять твоей Вселенной.

Элизабет нахмурилась, её аналитический ум искал логику в словах сестры:

— И что это означает?

Луиза взглянула на неё с холодной уверенностью:

— Это значит, что вы все умрете, и этот мир станет их миром, — её голос звучал спокойно, почти примирённо. — И знаешь, я не смогу их остановить. Более того, не захочу, потому что мной будет управлять чуждый вам дух… или разум — понимай как хочешь. Наши миры были отделены, так было задумано, но ты навела мосты.

Элизабет выдохнула, стараясь взять себя в руки:

— Луиза, думаю, твои слова — это просто последствия перехода. Регенерация мозга и тканей может сопровождаться осложнениями психики, моторики, физиологии. Но всё это поправимо. Ты человек, Луиза. В тебе ДНК человека, а не каких-то мифических духов!

Она настаивала на своей версии, пытаясь убедить не столько сестру, сколько себя. Луиза вздохнула, опустив взгляд.

— Отдохни, — тихо сказала Элизабет, чувствуя, что разговор зашёл в тупик.

Она вышла из помещения. Рабочий день закончился, и Элизабет возвращалась домой. Ночной Цюрих сверкал в отблесках уличных фонарей и неоновых вывесок. Мощёные улицы отражали мягкий свет фонарей, словно указывая путь в неизвестность. Оживление города чувствовалось повсюду — люди сновали в вечернем холоде, пары смеялись, старики вели неспешные беседы. Но всё это казалось Элизабет чуждым.

Она вела свой старенький «Опель», размышляя о разговоре с Луизой. В её голове звучал тихий, монотонный голос сестры, говоривший о конце их мира.

Мысли перескочили на другой, более личный аспект её жизни. Элизабет вспомнила Вернера. Простой плотник, весёлый и искренний, он подарил ей редкие моменты беззаботного счастья. Но их союз оказался обречён. Наука и семья редко уживались в одном доме, а у Элизабет на первом месте всегда была работа. Вернер, привыкший к тёплым семейным вечерам и живому общению, быстро понял, что его жена не способна на то же. Через два года их брак распался.

Сейчас, в тишине машины, Элизабет ощутила странное желание увидеть бывшего мужа. Её руки непроизвольно крепче сжали руль, но усилием воли она подавила эту мысль.

Припарковавшись в центре, она решила зайти в бар, чтобы выпить.

В заведении было людно. Мужчины в костюмах обсуждали что-то у стойки, группа студентов оживлённо смеялась за угловым столом. Приятный полумрак создавал атмосферу уюта. Бармен, молодой человек с аккуратной бородкой, приветливо кивнул ей, заметив новый заказ.

— Что будете пить? — спросил он.

— Бокал красного, сухое, — ответила Элизабет, присаживаясь у стойки.

Бармен ловко налил ей вино, рубиновая жидкость заискрилась в свете ламп. Элизабет сделала небольшой глоток, чувствуя, как терпкость и глубина вкуса обволакивают её.

Она вертела бокал в руке, словно в его отражении надеялась увидеть ответы на свои вопросы. Сегодняшний разговор с Луизой не выходил из головы.

Раньше её сестра была лучом света: жизнерадостная, общительная, всегда готовая поддержать. Теперь же от этой Луизы осталась лишь тень. Она выглядела отрешённой, словно мир вокруг стал ей враждебен. Её страх перед неизвестным миром, откуда она вернулась, сменился ещё более глубоким ужасом — страхом за этот, живой мир.

Элизабет не могла понять, что именно так изменило сестру. Возможно, дело было в самой природе процесса возвращения. Или же Луиза действительно видела что-то настолько чуждое человеческому разуму, что оно вытеснило всё привычное и тёплое.

Но больше всего Элизабет тревожила последняя мысль Луизы. «Этот мир станет их миром».

Смогла ли она действительно открыть дверь в нечто непостижимое?

Элизабет откинулась на спинку стула, воспоминания нахлынули, как холодный душ. Она вспомнила свои споры с родителями, которые, будучи глубоко верующими протестантами, настаивали на её посещении церкви. Тогда это вызывало у неё раздражение. Для неё церковь была символом торможения прогресса, ограничивающим человеческую мысль.

— Религия — это миф, который держит человечество в оковах! — заявила она однажды, когда отец строго посмотрел на неё, требуя объяснить её отказ идти на воскресную службу.

Она помнила, как, в ярости, сорвала с шеи золотой крестик — подарок на первое причастие.

— Я — атеистка! — почти крикнула она, бросая крестик на стол.

Мать тогда ахнула, закрывая лицо ладонями, а отец покраснел, его глаза метали молнии, но он ничего не сказал.

Элизабет тогда ощущала победу. Она была уверена, что освободилась от устаревших убеждений, которые мешают человечеству двигаться вперёд.

Но сейчас, сидя с бокалом вина в баре, её уверенность дала трещину. Она добилась того, что веками казалось невозможным. Она оживила мёртвых. То, что она считала идеалом прогресса, свершением науки. Это открытие превосходило все мечты о Нобелевской премии. Но почему же это достижение теперь внушало ей тревогу?

Элизабет допила вино одним глотком, бросила на стойку несколько франков и вышла из бара.

Она медленно шла по освещённым улицам города. Прохожие сновали туда-сюда, кто-то смеялся в компании друзей, кто-то торопился, сосредоточенно глядя в телефон. Эти люди были живыми. Их лица, эмоции, жесты — всё в них кричало о жизни.

Но Луиза… и девять других. Да, их тела функционировали на базовом уровне, но были ли они живыми? Они не ели, не пили. Желудок, печень, почки — органы, жизненно важные для человека, у оживлённых не работали. Их пульс был нестабилен, температура тела аномально высокой. Каждый из них был словно неполным пазлом, где не хватало ключевых деталей.

Элизабет дошла до своего дома, поднялась по лестнице и открыла дверь квартиры.

Здесь давно царила тишина одиночества. Она привыкла жить одна. Однако на стенах всё ещё висели старые фотографии — она и Вернер, молодые, счастливые, обнимающиеся на фоне Альп. Они всегда вызывали у неё смешанные чувства.

Вернер был тем, кто мог принести ей тепло и покой, но её страсть к науке разрушила их брак. Простая жизнь плотника, его стремление к уюту и семейному счастью не совпадали с амбициями Элизабет. Они расстались спустя два года, но она всё ещё любила его. Теперь он был женат, у него была другая семья, где он нашёл счастье.

Элизабет тяжело вздохнула. Ничего не вернуть.

Теперь для неё была только одна цель — Луиза. Сестра была смыслом её жизни. Вернуть её к полноценной жизни, выяснить, что пошло не так, и как исправить эту аномалию — вот что теперь занимало всё её время и мысли.

Той ночью Элизабет не видела сна. Она видела кошмар. Ей снился мир, о котором говорила Луиза. Это была тёмная, бесформенная вселенная, где всё подчинялось неведомым законам. Вместо звёзд — чёрные бездны, испускающие зловещие световые вспышки. Земля, если это можно было так назвать, была покрыта вязкой, как смола, массой. На горизонте не было солнца, только мерцающий красноватый полумрак, пронизывающий всё.

И там были они. Существа. Их формы нельзя было описать. Они не имели ни рук, ни ног, ни глаз, но всё же их присутствие ощущалось. Это были тени, проникающие вглубь сознания. Они не нападали, но заставляли испытывать леденящий ужас.

Элизабет слышала их шёпот, похожий на шум ветра, но каждая фраза впивалась в её разум, как игла: «Вы вторглись. Вы нарушили. Вы заплатите».

Она бежала, спотыкаясь в этой вязкой пустоте, и видела впереди фигуру Луизы. Сестра стояла неподвижно, словно скованная невидимыми цепями, и тихо шептала:

— Они идут…

Когда одна из теней приблизилась к Элизабет, холод коснулся её сердца. Она проснулась в ужасе, с трудом дыша. Снаружи начинался рассвет, но его свет не приносил утешения.

Телефон резко зазвонил, пронзая утреннюю тишину, и Элизабет почувствовала холодок тревоги. Она схватила устройство, не раздумывая, и нажала на кнопку приема вызова.

— Фрау Харпер, это охрана! — в трубке кричал взволнованный голос. — В лаборатории что-то происходит. Срочно приезжайте! Директор Трэш уже на выезде. Ваши ассистенты в шоке!

— Сейчас приеду! — почти выкрикнула она, вскочив с кровати.

Ей потребовалось не больше нескольких минут, чтобы надеть джинсы, кофту, носки и кроссовки. Она выскочила из квартиры, захлопнув дверь, и вдохнула холодный, свежий воздух утра. Легкий туман стелился над пустыми улицами Цюриха, его прохлада моментально прогнала остатки сна.

Она прыгнула в свой «Опель», вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Двигатель ревел, как зверь, и машина рванула с места, едва не оставляя шины на асфальте. Элизабет сжимала руль так, будто от её усилия зависела скорость автомобиля.

Машина мчалась по улицам, игнорируя красные сигналы светофоров и ограничительные знаки. Каждая камера фиксировала её нарушения, но ей было плевать. Сейчас единственное, что имело значение, — это добраться до лаборатории.

Она понимала, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Её страх усиливался с каждой секундой, но ещё больше её пугала мысль, что опасность может вырваться за пределы лаборатории.

К счастью, полиция не преследовала её. Возможно, утро спасло её от блокпостов, а может, просто никто ещё не успел среагировать. Через двадцать минут она затормозила у здания «Engelsflügel», едва не врезавшись в парапет.

Внутри лаборатории царил хаос. Элизабет вбежала в холл и сразу увидела: охранники носились по коридорам с оружием наготове. На полу лежали окровавленные тела сотрудников, некоторые неподвижно, другие слабо стонали, их лица были искажены ужасом.

От потолка, словно гротескная пародия на акробата, висел Надир — один из оживлённых пациентов. Его тело двигалось, как у обезьяны, пальцы крепко цеплялись за металлические балки. В руках он держал тело Гастона, одного из ассистентов, которое больше напоминало куклу, лишённую жизни.

Скрежет рвущихся сухожилий и хруст ломающихся костей наполнили воздух, когда Надир, словно дикое животное, грыз и разрывал мёртвое тело. Его лицо было измазано кровью, а глаза блестели жутким, нечеловеческим блеском.

— О майн Готт… — только и смогла прошептать Элизабет, ошеломлённая увиденным.

Один из охранников, не раздумывая, поднял пистолет «Глок-17» и открыл огонь. Глухие звуки выстрелов эхом разлетелись по помещению, но пули не причинили Надиру никакого вреда. Они ударялись о его тело, словно врезаясь в резиновую преграду, оставляя лишь небольшие отметины, которые быстро исчезали.

Надир лишь замер на мгновение, затем повернул голову к стрелявшему. Его лицо исказилось в жуткой ухмылке, и он издал утробный, неестественный рык, от которого мурашки пробежали по спинам всех, кто находился в лаборатории.

Элизабет чувствовала, как её охватывает ледяной страх, но она знала: нужно что-то предпринять, пока не стало хуже.

И тут Элизабет вспомнила историю о воскрешении Лазаря, описанную в Евангелии от Иоанна. Это было одно из самых известных библейских чудес: Иисус воскресил Лазаря, который уже четыре дня лежал в гробу. Согласно распространённому преданию, после этого Лазарь отправился на Кипр, где стал первым епископом города Китиона, ныне Ларнака. Говорили, что он прожил ещё тридцать лет, проповедуя христианство и ведя праведную жизнь.

Однако в памяти Элизабет всплыл другой, мрачный апокриф, который она когда-то прочитала в редкой книге. Согласно этой легенде, воскрешённый Лазарь не обрёл покоя. После возвращения из мёртвых он будто потерял человеческую душу, превращаясь в нечто страшное. В рассказе описывалось, как Лазарь начал испытывать неудержимую жажду крови и плоти, нападал на людей, включая собственных близких. Его глаза были лишены жизни, а движения напоминали диких зверей. В конце концов, сам Иисус был вынужден остановить его. Во время тайной встречи на рассвете Иисус вновь умертвил Лазаря, освобождая его душу от бремени возвращения. Этот апокриф, отвергнутый церковью как богохульный, время от времени использовался как аргумент против идей клонирования и экспериментов с жизнью. Его упоминали противники реанимации мёртвых, утверждая, что такие попытки нарушают естественный порядок вещей и приводят к непредсказуемым последствиям.

Сцена перед глазами Элизабет напоминала мрачные страницы этого апокрифа. Надир Хушматов, как чудовище, разрывал тело Гастона, а охранники беспомощно пытались остановить его. Выстрелы лишь привлекали внимание других оживлённых, которые начали появляться в коридорах лаборатории. Элизабет замерла, увидев их. Девять оживлённых, включая Луизу, метались по коридорам, их движения были неловкими, но слишком быстрыми для человека.

Их лица были искажены странной смесью ужаса и равнодушия. Глаза больше не выражали ничего человеческого, будто за ними скрывалась какая-то чуждая сущность. Некоторые из них выглядели истощёнными, словно время и смерть снова начинали свою работу, а другие, напротив, излучали пугающую силу. Один из оживлённых двигался на четвереньках, его конечности выгибались под неестественными углами. Другой издавал странные звуки, похожие на низкий гул, и его кожа поблескивала, словно была покрыта тонкой плёнкой пота или какой-то субстанцией.

Луиза была среди них, но Элизабет с трудом могла узнать её. Её сестра больше не выглядела человеком. Её движения стали резкими, словно каждый шаг давался с усилием. Лицо Луизы было бледным, глаза утратили ту яркость, которую Элизабет помнила, а губы шевелились, будто произносили слова, которых никто не мог разобрать. Она остановилась на мгновение, посмотрела на сестру, и в её взгляде была смесь боли, страха и чего-то неизъяснимо чуждого.

Элизабет поняла: она совершила огромную ошибку. Что-то в процессе оживления пошло не так, и эти люди — если их ещё можно было так назвать — больше не принадлежали этому миру. Они были лишь оболочками для чего-то другого, не подвластного человеческому разуму и не совместимого с жизнью.

В этот момент из коридора появился директор Трэш. Его лицо выражало смесь гнева и абсолютной уверенности в собственных силах. Он шагнул вперёд, вскинув руку, как опытный регулировщик, стремящийся взять ситуацию под контроль.

— А ну — стоять! — прокричал он. Голос его разнесся эхом по коридорам, полным хаоса. Трэш всегда верил в дисциплину, в порядок, и был убежден, что даже в экстремальных ситуациях все в его заведении подчиняются его воле. Даже ожившие. Его осанка, решительный взгляд — всё выдавало человека, привыкшего к контролю.

Но эта уверенность оказалась роковой ошибкой.

Из темного угла коридора выполз Марк Уилсон, самый первый из оживленных. Его движения напоминали движения богомола: хищные, дерганые, с резкими поворотами головы, будто он сканировал окружающее пространство. Его тонкие, словно вытянутые конечности изгибались под странными углами, а спина выгнулась дугой, создавая жуткий силуэт. За мгновение он прыгнул, и его движение было почти незаметным для человеческого глаза.

Марк обрушился на директора с такой силой, что тот не успел даже закричать. Когтистые пальцы Уилсона вонзились в череп Трэша, с хрустом проламывая кость. Элизабет застыла в ужасе, видя, как Марк с маниакальной жадностью принялся вытягивать из черепа мозг, будто питался им. Кровь фонтаном хлынула на пол, а тело директора рухнуло, словно подрубленное дерево.

Но на этом кошмар не закончился. Едва Трэш упал, как к его безжизненному телу бросились Эрика Лоуренс и ещё один из оживленных. Они с хищной свирепостью раздирали одежду на трупе, их руки, словно когти зверей, проникали внутрь, вытаскивая кишки, печень, внутренности. Кровавый хаос охватил их, как пиршество дикарей.

Один из охранников, преодолев страх, бросился на помощь. Он выхватил пистолет и направил его на Эрику, но не успел выстрелить. Эрика подняла руку, и от её ладони исходила едва заметная волна, словно мираж в жаркий день. Эта волна ударила мужчину, как невидимый кулак, и он полетел через весь коридор. Его тело с оглушительным звуком врезалось в стену. Кожа и мышцы начали медленно сползать с костей, как мокрая бумага, обнажая блестящий скелет. Униформа охранника осталась прилипшей к останкам, ещё сохраняя форму его тела, как нелепый памятник.

— Нет, нет! — закричала Элизабет, охваченная паникой.

Крики ужаса прорезали воздух. Маргарет, одна из её ассистенток, пыталась спрятаться за лабораторным столом, но её нашла Луиза. Её сестра, та самая Луиза, которая когда-то была её любимым человеком, наклонилась над ассистенткой. Луиза просто посмотрела на неё — её взгляд был словно буря, полная молний, и в этот момент Маргарет начала дыми́ться. Её тело стало чернеть, как под воздействием невидимого огня. За считаные секунды от неё осталась лишь обугленная масса, а воздух наполнился едким запахом горелого мяса.

Запах усиливался, разносился по коридорам, превращая лабораторию в настоящий ад.

Охранники, переполненные страхом, начали открывать беспорядочный огонь. Пули свистели в воздухе, пробивая стены, стекло, но не нанося ощутимого вреда оживлённым. Ожившие двигались так быстро, что попадать по ним было почти невозможно. В этом хаосе огонь только добавлял хаотичности, но совершенно не спасал ситуацию.

Элизабет бросилась к сестре, забыв об охватившем лабораторию хаосе. Она схватила Луизу за руки, её голос разрывался криком:

— Луиза, остановись!

Сестра подняла на неё взгляд. Это были уже не глаза живого человека, а окна в бездну. Они мерцали, словно затуманенные звёзды, и отражали одновременно боль, страх и борьбу. Луиза явно пыталась удержать контроль над своим телом. Её тело дергалось в судорогах, словно кто-то невидимый пытался вырваться наружу. Руки дрожали, пальцы судорожно сжимались, а голова запрокидывалась, будто её тянули за невидимые нити.

— Сестра… — произнесла Луиза, её голос был сдавленным, словно слова проходили сквозь плотные слои воды. — Я предупреждала. Они нашли дорогу в твой мир и теперь хотят сделать его своим. Теперь этот мир станет темнее ночи…

Элизабет почувствовала, как сердце сжалось от ужаса и отчаяния.

— Что мне делать?! — закричала она, одновременно глядя, как остальные ожившие разрушали всё вокруг. Охранники и ассистенты гибли один за другим, их тела разрывали, жгли, ломали.

— Я их задержу на время, — тихо произнесла Луиза, с усилием отступая на шаг назад. — А ты уничтожь нас!

Элизабет поняла. Нейростимуляция, которую она так гордо разрабатывала, стала мостом между жизнью и смертью. Восстановленные пациенты были лишь оболочками, носителями для существ из иного мира. Эти сущности не были злонамеренными в человеческом понимании, но их природа была чужда. Они переписывали суть оживлённых, изменяя их до неузнаваемости, подчиняя своим собственным законам. И эта чуждая природа стремилась распространиться, подчиняя себе весь мир.

— Но… тогда и ты умрёшь, — тихо произнесла Элизабет, её голос дрожал, глаза наполнялись слезами. — Я не готова второй раз потерять сестру.

Луиза улыбнулась, её лицо на миг стало мягче.

— Мы увидимся, — прошептала она. Затем резко повернулась, бросаясь в сторону оживлённых, словно вихрь, врываясь в самую гущу битвы.

Началась страшная схватка. Луиза, черпая силу из тьмы, вступила в бой с бывшими товарищами по эксперименту. Её движения были резкими, но точными. Она бросалась на Эрику и Марка, нанося мощные удары. Эрика попыталась использовать свою невидимую волну, но Луиза словно чувствовала её заранее, уходя в последний момент и с силой ударяя противника в ответ. Марк, двигаясь, как хищное насекомое, прыгнул на Луизу, но она, перекрутившись в воздухе, отбросила его к стене, оставляя глубокую вмятину.

Элизабет, борясь с собой, бросилась к щитку управления. Её пальцы дрожали, когда она вводила коды активации системы уничтожения. Звуки битвы за спиной гремели, отрывая её внимание.

— Быстрее, быстрее! — прошептала она себе.

В этот момент охранник вступил в схватку с Майклом. Последние патроны его пистолета ушли впустую, и он бросился в рукопашный бой. Майкл укусил его за руку, пробивая кожу до кости. Мужчина закричал, но тут вмешалась Луиза. Она с диким криком отшвырнула Майкла в сторону, и тот с грохотом врезался в шкаф, засыпанный обломками.

Железные щиты начали опускаться, медленно закрывая помещение. Элизабет успела выскочить наружу, оставив внутри оживлённых и свою сестру. Щиты громко загремели, запирая коридор. Луиза, обернувшись, на миг встретилась взглядом с Элизабет. Её глаза сияли отчаянной решимостью.

— Прости, — прошептала Элизабет, нажимая на финальную кнопку.

Сигнал тревоги раздался, и спустя секунду внутри помещения активировался термобарический заряд. Воздух накалился до четырёх тысяч градусов. Вспышка была настолько яркой, что на мгновение осветила всё вокруг. Пламя разорвалось внутри, уничтожая всё, что находилось в закрытом пространстве. Останки оживлённых испарились в мгновение ока, не оставив даже пепла.

Лаборатория затихла. Тишина была оглушительной. Элизабет опустилась на колени, её руки бессильно упали. Она потеряла всё. Снова.

Снаружи улицы наполнились ревом сирен, и небо разорвал гул лопастей вертолётов. Несколько военных машин с эмблемами Швейцарской армии окружили лабораторию, оттуда выбежали солдаты в полной боевой экипировке. Их бронежилеты поблескивали в первых лучах рассвета, а автоматы были направлены к зданиям, как будто любое окно могло стать источником угрозы. Полицейские из кантональной службы Цюриха направляли прибывающие машины, блокируя выезды из района. Сотрудники охраны Engelsflügel, кто остался в живых, с поднятыми руками стояли в стороне, их лица выражали смесь ужаса и облегчения.

Военные и полиция провели быстрое оцепление периметра. Дроны зависли над лабораторией, фиксируя происходящее, а группы в защитных костюмах уже начали подготовку к зачистке и сбору улик. Собаки-ищейки нервно бегали вдоль стен, обнюхивая следы.

Элизабет сидела в комнате для допросов, огражденной от основного хаоса толстым стеклом. Её руки дрожали, несмотря на попытки взять себя в руки. Перед ней сидели двое следователей прокуратуры. Один из них, пожилой мужчина с суровым лицом и слегка седыми висками, задавал вопросы. Его голос был сухим, почти механическим, но глаза неотрывно следили за каждым её движением.

— Доктор Хопер, вы говорите, что ситуация вышла из-под контроля. Какого рода эксперименты проводились? Какие меры предосторожности вы предприняли? — его слова звучали как удары молотка, не оставляя пространства для эмоций.

— Это был исследовательский проект… — начала Элизабет, но её голос прервался. Она сглотнула, посмотрела в сторону, пытаясь вспомнить точные формулировки, но всё казалось бессмысленным. — Мы изучали возможность восстановления человеческой жизни через нейростимуляцию… Всё должно было быть под контролем.

— Но что именно пошло не так? — настаивала молодая следовательница с планшетом, её глаза казались мягче, но в них читался профессиональный интерес.

Элизабет не могла ответить. В голове крутились сцены кошмара: рвущие плоть руки, крики, горящие тела…

Тем временем, позади неё по коридору прошёл человек, которого никто не заметил. Это был охранник, укушенный Майклом. Его походка была прерывистой, будто ноги и руки не хотели слушаться. Левую руку он странно вывернул, так что её локоть указывал вперёд, а кисть болталась, словно обломанная ветка. Его голова немного наклонилась набок, как у марионетки с перерезанной нитью.

Но более всего выделялось лицо. Зловещая ухмылка растянулась от уха до уха, обнажая зубы, которые теперь казались острее, чем у обычного человека. Глаза охранника мерцали тёмным, маслянистым светом. Он шёл, излучая уверенность, но его движения выдавали нечто нечеловеческое.

Элизабет даже не заметила его появления. Её внимание всё ещё было сосредоточено на допросе, и она не знала, что кошмар, который, казалось, закончился, только начинал распространять свои тёмные корни за пределы лаборатории.

(12 ноября — 3 декабря 2024 года, Винтертур)

Дополнение к уравнению Дрейка

(Фантастический рассказ)

Я пригласил Томаса Квэйта в кафе, что на 5-й авеню Нью-Йорка. Был поздний час, в кафе было мало людей. Небольшое заведение в классическом стиле, с винтажной мебелью и светлыми абажурами, мягко освещающими небольшие деревянные столики. На стенах висели старые черно-белые фотографии города, добавляя уют и атмосферу ушедших времен. В углу стоял винтажный проигрыватель, из которого тихо лилась джазовая мелодия, создавая расслабляющую атмосферу. Пол устилали старинные плитки в чёрно-белую шахматную клетку, а стойка бара была сделана из потемневшего дуба, отполированного до блеска. Сквозь большие панорамные окна можно было увидеть вечерний Нью-Йорк.

Через витрину я видел Эмпайр-стейт-билдинг — величайшее сооружение города, возвышающееся среди огней. Небоскреб казался неподвижным гигантом, наблюдающим за неугомонной жизнью мегаполиса. Даже в поздний час улицы были освещены яркими неоновыми вывесками, проезжали такси, а люди спешили по своим делам, как будто вечер только начинался. Но внутри кафе царила тишина и спокойствие. Люди сидели небольшими группами, обсуждая свои дела шепотом, иногда поглядывая на экран в углу зала, где шел старый видеоклип Майкла Джексона. На мониторе показывали «Smooth Criminal» — культовый клип с эффектными танцевальными движениями. Знаменитая сцена с «антигравитационным» наклоном завораживала даже спустя столько лет. Музыка в кафе была приглушенной, но на заднем фоне можно было уловить ритмы и легендарный голос поп-короля.

Мой одноклассник Томас Квэйт пришел вовремя и сел напротив меня. Он был одет солидно: дорогой серый костюм, белая рубашка с тонкой синей полоской и аккуратный галстук, поверх которого поблескивала серебряная булавка. На запястье — массивные часы, явно бренда класса люкс. Взгляд у него был чуть надменный, как у человека, привыкшего к власти и уважению. Он знал, чего достиг, и осознавал свою значимость. Теперь Томас был конгрессменом, и через его руки проходили бюджеты множества ведомств, он умел принимать решения, от которых зависели миллионы. Это был человек, который четко знал себе цену и не боялся демонстрировать свое положение в обществе.

Я же был обычным астрофизиком, который работал в рамках программы SETI — проекта, занимающегося поиском внеземных цивилизаций. Наша структура существовала уже несколько десятилетий, но сейчас Томас намеревался прекратить финансирование, считая, что ресурсы лучше направить на оборонное ведомство. Я учился в Принстонском университете — одном из самых престижных учебных заведений США, известном своими научными исследованиями и преподавательским составом. Моя докторская диссертация была посвящена звездообразованию в ранней Вселенной, и называлась «Процессы формирования звёздных кластеров и влияние межзвёздной среды». За годы работы я получил десяток премий и наград за вклад в науку, и проект SETI казался мне перспективным, особенно после того, как мы зафиксировали странные сигналы из созвездия Киля.

Созвездие Киля — это одно из самых ярких и интересных созвездий южного полушария неба. Оно содержит множество массивных звезд и объектов глубокого космоса, включая туманность Киля, в которой происходят активные процессы звездообразования. Туманность светится благодаря мощному излучению молодых звёзд и сверхновых. Особенностью этого созвездия является его обилие радиосигналов и вспышек гамма-излучения, что и привлекло наше внимание в рамках программы SETI.

— Привет, Томас, — сказал я, начиная разговор. — Давно не виделись.

— Привет, Эрик, — кивнул одноклассник. — Аж с окончания колледжа. Ты не изменился.

— Ты тоже, — ответил я. — Что закажешь?

Квэйт помедлил, задумался, а потом сказал:

— Кофе и кусочек творожного пирога.

— Отличный выбор, я тоже это возьму, — произнес я и позвал официанта.

Подошел чернокожий парень, который бросил на нас любопытный взгляд. Я сделал заказ, и он отошел на кухню.

Мы с Томасом начали вспоминать школьные годы — уроки, спортивные соревнования по регби, совместные рыбалки на озере. Это были простые и беззаботные времена.

— Я потом поступил в Гарвард, — с легкой гордостью произнес Томас. — Закончил финансы и менеджмент. Работал в крупных компаниях, пока не увлекся политикой. Теперь я в республиканской партии. А ты?

— Я всегда интересовался наукой, — пожал я плечами. — Астрофизика. Работа в Чили в обсерваториях.

В Чили находится одна из крупнейших сетей астрономических обсерваторий в мире. В пустыне Атакама расположены такие обсерватории, как ALMA (Атакамская большая миллиметровая антенная решетка) и Паранальская обсерватория, оснащенная телескопами VLT (Very Large Telescope). Уникальные климатические условия — сухой воздух, высота над уровнем моря и минимальное световое загрязнение — создают идеальные условия для наблюдений за звездами и галактиками. Здесь ученые со всего мира собираются, чтобы исследовать Вселенную в поисках новых открытий.

— Защитил диссертацию, потом меня пригласили в SETI…

— Ах, вот оно что, — протянул Томас, внимательно глядя на меня. — Понимаю. Я хочу закрыть финансирование, и тебя послали, чтобы меня отговорить, так?

— Ты попал в точку, — признался я. — И я хочу тебя отговорить от этого.

— Почему? Вы бесполезная организация. Никаких результатов, — хмыкнул Томас. — Десятки лет правительство вас финансировало — и где итог? Где инопланетяне?

Я знал, что мой одноклассник был практичным человеком. Он всегда хотел видеть конкретные результаты, и не в туманном будущем, а здесь и сейчас. Все циничные практики такие — они предпочитают вкладывать средства туда, где можно сразу увидеть отдачу. Иногда такие подходы даже полезны. Например, физики Третьего Рейха не смогли создать атомное оружие, поскольку для Гитлера это была слишком долгая и сложная задача, а ему требовался мгновенный эффект на фронте. В итоге у нацистов так и не появилась атомная бомба. Но сейчас другая тема и другое время.

— Ты хочешь результат? — спросил я.

В это время официант вернулся с заказом. Перед нами стояли две чашки ароматного эспрессо и два кусочка творожного пирога. Пирог выглядел аппетитно: золотистая хрустящая корочка и мягкая, влажная начинка с нотками ванили и лимона. Кофе источал насыщенный аромат свежемолотых зёрен, слегка горьковатый, с оттенками шоколада и лесного ореха.

Я аккуратно отломил ложечкой кусочек пирога и, попробовав его, почувствовал приятную сливочную текстуру с лёгкой кислинкой. Томас отпил глоток кофе, вдохнул его крепкий аромат, и, насмешливо глядя на меня, продолжил:

— Конечно. Можешь выложить?

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на своего одноклассника. Я его знал лучше, чем он мог подумать. За маской уверенности и цинизма скрывалось желание быть в курсе всех новых открытий, чтобы всегда оставаться впереди.

— Хорошо, Томас… Для начала, ты знаешь, что такое формула Дрейка?

— В Гарварде такую формулу нам не преподносили, — усмехнулся Квэйт, ослабляя узел галстука. — У нас больше по экономике… проценты, балансы, дивиденды…

Мне пришлось пояснить:

— Формула Дрейка — это уравнение, предложенное американским астрономом Фрэнком Дрейком в 1961 году, которое оценивает количество технологически развитых цивилизаций в нашей галактике, с которыми мы могли бы потенциально вступить в контакт. Цель формулы — дать научное представление о шансах обнаружить внеземную жизнь. Дрейк разработал её в рамках подготовки к первой конференции по поиску внеземного разума, и с тех пор она стала основой исследований в этой области. Формула систематизирует наши знания и гипотезы, учитывая такие параметры, как скорость звездообразования, доля звёзд с планетами и вероятность появления жизни.

— И на эти гипотезы вы требуете десятки миллионов долларов наших налогоплательщиков? — Томас нажал на слово «налогоплательщиков», как бы подчёркивая, что распоряжаться деньгами народа впустую нельзя.

— Согласен, Томас, — я не мог назвать его другом, потому что в колледже мы не были друзьями. Просто одноклассниками. Но сейчас я встречался с ним, чтобы поставить точку над «и». — Хотя формула Дрейка является полезной концепцией, почти все её параметры сложно точно оценить. На момент её создания многие значения параметров были неизвестны. Даже сейчас, после открытия тысяч экзопланет, остаются большие неопределённости, особенно в некоторых переменных. За последние десятилетия многие учёные пытались использовать формулу Дрейка, чтобы оценить число цивилизаций, но результаты варьируются от единичных значений до миллионов.

Пессимисты утверждают, что число таких цивилизаций может быть очень маленьким, а продолжительность их существования — всего несколько сотен лет, что делает контакт практически невозможным. Оптимисты, напротив, считают, что разумная жизнь может быть распространена повсеместно и таких цивилизаций может быть множество.

Квэйт слушал меня с насмешливой ухмылкой, его взгляд выражал явное недоверие. Он слегка щурился, приподняв бровь, как бы говоря: «Продолжай, удиви меня». Казалось, он заранее настроен скептически и с трудом сдерживает желание оборвать мою речь.

— Некоторые современные версии формулы Дрейка добавляют новые параметры, учитывают такие факторы, как влияние гравитационных волн или гамма-всплесков на развитие жизни, — продолжал я. — А также роль экзопланет в различных зонах обитаемости, например, подповерхностные океаны на спутниках планет-гигантов. Включают оценки числа цивилизаций, которые могут мигрировать или создавать искусственные системы связи. Да, формула Дрейка остаётся основой для проекта SETI. Хотя её численные результаты спекулятивны, она стимулирует исследования экзопланет, астробиологии и астрономии. С каждым новым открытием, например, обнаружением экзопланет в обитаемой зоне, мы можем всё точнее оценивать параметры этой формулы. Таким образом, формула Дрейка — это важный концептуальный инструмент, помогающий осмыслить и обсудить вероятность существования разумной жизни во Вселенной.

— Эрик, — перебил меня Томас. — Мне нужны результаты. А они у тебя есть?

— Есть, — ответил я. — Я внес дополнения в формулу Дрейка.

— Да? — бровь у Квейта изогнулась в удивлении. Он явно не ожидал этого, и на секунду его циничная маска дала трещину.

— Если использовать стандартные оценки, то по пессимистичному сценарию вероятность наличия хотя бы одной технологически развитой цивилизации в нашей галактике крайне мала — около 0.000024. По оптимистичным оценкам, может существовать до 7,5 миллионов таких цивилизаций в Млечном Пути. Эти результаты показывают огромный диапазон неопределённости и подтверждают, что исходные значения параметров формулы существенно влияют на итоговую оценку. Но я ввёл дополнения, и выяснил…

— Что? — Томас подался вперёд, его заинтересованность было трудно скрыть.

— Что вероятность того, что на Земле уже есть инопланетные существа, равна практически единице, — спокойно ответил я и достал из портфеля папку с расчётами. — Вот, взгляни, Томас.

Он даже не притронулся к ней, а лишь процедил сквозь зубы:

— Глупости!

— Нет, не глупости. Я учёл множество параметров, включая возможность существования варп-двигателей у инопланетян. Мы зафиксировали всплеск активности этого двигателя в созвездии Киля, а недавно — и рядом с Землёй. Наличие таких технологий открывает возможность преодоления межзвёздных расстояний за считанные часы.

Варп-двигатели — это гипотетическая технология, основанная на теории искривления пространства-времени. Если обычные двигатели позволяют перемещаться через пространство, то варп-двигатели создают локальное искривление, сжимая пространство перед кораблём и растягивая его позади. Таким образом, корабль словно «скользит» по волнам искривлённого пространства, избегая ограничения скорости света. Это позволяет теоретически путешествовать между звёздными системами за очень короткое время.

У Квейта вспыхнули глаза, он был заинтригован:

— Если бы это было так, Пентагон сообщил бы нам об угрозе, — сказал он, нахмурившись. — Эрик, ты всегда был фантазёром. Но военные ничего не обнаружили.

— Моё дополнение к формуле Дрейка учитывает больше параметров и даёт более широкие выводы. Я расчитал, что вероятность наличия инопланетян в человеческом обществе велика, — продолжал я.

Томас расхохотался, его громкий смех привлёк внимание посетителей кафе. Он наслаждался этим моментом, видимо, считал мои идеи несерьёзными.

Я посмотрел через витрину на ночной Нью-Йорк. Вечерний город, как всегда, кипел жизнью. По улицам мчались машины, блестящие от отражённого света неоновых вывесок и уличных фонарей. Пешеходы спешили по своим делам, кто-то смеялся, кто-то разговаривал по телефону, туристы фотографировали Эмпайр-стейт-билдинг, сияющий вдалеке. Нью-Йорк никогда не спит, и даже в этот час город был полон энергии и движения. Я вдыхал холодный ночной воздух, смешанный с запахами уличной еды и кофе, и вспоминал, почему так люблю этот город. Нью-Йорк был местом, где мечты встречаются с реальностью, где среди шума и суеты можно найти вдохновение и идеи, которые могут изменить мир.

— По моим расчётам, доля инопланетян в экономически развитых странах достигает от 20 до 66%, — сказал я, глядя на Квейта.

Томас удивлённо уставился на меня:

— То есть, в Нью-Йорке есть инопланетяне? Ты можешь это доказать? А как их отличить?

— Они скрываются под видом людей. На самом деле это рептилии. Там, откуда они пришли, разум приобрели рептилии. Конечно, жизнь разнообразна и не обязательно имеет углеродную основу…

— Поясни, — Томас улыбнулся, но его глаза буравили меня, словно я раскрыл чью-то тайну.

— Да, теоретически, жизнь может основываться не на углероде, хотя углеродная химия — наиболее распространённая и изученная форма жизни на Земле, — начал объяснять я. — Возможность существования жизни на основе других элементов активно исследуется учёными и является предметом спекуляций в астробиологии. Рассмотрим основные кандидаты. Во-первых, кремниевая основа. Кремний — наиболее очевидный кандидат на роль альтернативы углероду, поскольку он находится в той же группе в периодической таблице и способен образовывать четыре ковалентные связи, подобно углероду.

Квейт взял в руки папку, достал листки и стал внимательно читать расчёты. Его палец слегка дрожал, когда он водил им по формулам и таблицам.

— Азот и фосфор тоже могут стать основой для альтернативных форм жизни, — продолжал я. — Азот участвует в образовании различных молекул, таких как азотистые основания. Он может образовывать молекулы с тремя ковалентными связями, что даёт потенциал для создания сложных структур. Однако молекулы, полностью состоящие из азота, как, например, азиды, очень нестабильны и взрывоопасны, что снижает вероятность их использования в биохимии. Фосфор, в свою очередь, используется в ДНК и АТФ. Теоретически он может участвовать в процессах, обеспечивающих энергетический обмен в альтернативных формах жизни.

Томас продолжал молча изучать расчёты. Его палец дрожал всё сильнее, когда он внимательно вглядывался в уравнения и комментарии. Казалось, его уверенность пошатнулась, но он ещё не был готов признать это.

— Сера тоже может быть альтернативой углероду или использоваться в сочетании с кремнием. Сульфидные соединения играют важную роль в метаболизме некоторых земных микробов, особенно в условиях высокой температуры и давления, таких как подводные гидротермальные источники. Пример — бактерия GFAJ-1, обнаруженная в 2010 году. Она могла использовать мышьяк вместо фосфора в своей ДНК. Хотя последующие исследования показали, что эта бактерия не заменила фосфор полностью, она продемонстрировала способность адаптироваться к экстремальным условиям.

— И что? — спросил Томас, бросив взгляд на меня.

— А то, что пришельцы могут жить среди нас и использовать нашу планету, если их биология также основана на углероде, — ответил я. — Они могут пить кофе и есть творожные пироги, как обычные люди.

Томас поднял на меня взгляд:

— Ты на кого намекаешь?

— В Нью-Йорке много инопланетян, Томас. Они используют биохимические протезы, которые делают их неотличимыми от нас. Но эти протезы нуждаются в регулярной замене, и в такие моменты они уязвимы. По моим расчетам, сейчас в этом кафе из двадцати посетителей только один человек.

— И кто это? — удивился одноклассник, нервно оглядываясь вокруг.

— Это я.

В кафе воцарилась гнетущая тишина. Томас отбросил бумаги на стол и насмешливо спросил:

— Получается, я инопланетянин?

— Да, Томас. Если верить моим расчётам.

— А если твои расчёты неверны? — скептически ухмыльнулся он.

— Я бы так думал, но понимаешь… именно ты сподвиг меня заняться астрофизикой.

— Я? — в его глазах мелькнуло непонимание и доля испуга. Он даже слегка отшатнулся.

— Да. Однажды после тренировки по регби я зашёл в раздевалку и увидел кое-что странное. Это был протез — маска твоего лица. Она разлагалась, и ты попытался смыть её в унитазе, но она застряла. Я её достал и понял, что это была не обычная человеческая кожа. Тогда я осознал, что ты — не человек. Позже я стал за тобой следить и однажды вновь увидел… твой зелёный хвост, который ты аккуратно прячешь в своём теле-протезе. Томас, ваша цивилизация мигрирует к нам. Что случилось с вашей планетой? Почему вы бежите на Землю?

Томас на мгновение замер. Его глаза блеснули страхом и ненавистью, он крепко сжал руки на столе, словно пытаясь сдержать ответную агрессию. Он знал, что я раскрыл его секрет.

Я смотрел на Томаса, ожидая вспышки агрессии, но он вдруг расслабился и захохотал. Его смех был хриплым, почти механическим, но потом лицо его стало серьезным. Томас щелкнул пальцами, издав какой-то странный звук, похожий на шипение, и в тот же миг все посетители кафе повернулись и медленно подошли к нам. Мужчины и женщины, белые и цветные, молодые и старые — все они, словно под гипнозом, сняли свои маски.

Под кожей и чертами человеческих лиц скрывались ужасные рептилоподобные морды. Гладкая, чешуйчатая кожа с зелёным или тёмно-коричневым оттенком блестела в тусклом свете кафе. Глаза — жёлтые с вертикальными зрачками — пристально смотрели на меня, напоминая глаза хищных змей. У некоторых из них были вытянутые морды, обнажающие ряды мелких острых зубов. Вместо носа — лишь две узкие щели, а их длинные раздвоенные языки время от времени выскакивали наружу, словно они пробовали воздух.

— Ты прав, Эрик, — спокойно произнёс Томас. — Я недооценил тебя. В колледже ты был тихоней, не представлявшим интереса, и потому я не брал тебя в расчет. А ты, оказывается, всё знал…

— Да, я знал, — кивнул я. — И теперь понимаю, почему ты хочешь закрыть проект SETI. Ты из созвездия Киля?

— Да, — кивнул Томас, не скрывая больше своей истинной сущности. — Мы прибыли с окрестностей звезды Этау Карина. Она нестабильна и однажды выбросила огромное количество радиации, стерилизовав биосферу нашей планеты. Мы были вынуждены мигрировать, и Земля стала нашим новым домом. Но чтобы адаптировать её под нас, нужно вытеснить вас, людей, из экологической системы. Поэтому мы стимулируем войны, создаём бактериологическое оружие и иными способами сокращаем вашу численность.

— И ты умудрился пролезть в Конгресс, — сказал я, пытаясь держать голос ровным.

— Не только в Конгресс, — усмехнулся Томас. — Наши соотечественники уже давно находятся у власти в разных странах. Президентами в Китае, Северной Корее, Эритрее, Сомали и России тоже являются наши агенты. — Рептилоиды, стоявшие за его спиной, смотрели на меня, как стая хищников, готовящихся к нападению.

— Ты понимаешь, что живым отсюда не уйдёшь? — произнёс Томас, щёлкнув клювовидными зубами. Официант, также рептилоид, нажал кнопку, и жалюзи кафе мгновенно закрылись, отрезав нас от внешнего мира. Шум города стих, помещение погрузилось в полумрак.

Жалюзи, свернувшись, как плотные металлические ставни, полностью блокировали окна. Свет погас, оставив только приглушённое свечение над нами. Воздух наполнился неприятным, влажным запахом — словно затхлый, рептилийский дух этих существ наполнил помещение.

— А если я готовился к подобному исходу? — спросил я, смотря в глаза Томаса.

Тот замер, а затем нехотя улыбнулся:

— Вряд ли. У тебя нет оружия.

— Огнестрельного нет, согласен, — сказал я, доставая из кармана устройство, похожее на смартфон. — Но у меня есть кое-что другое. Знаешь, что это, Томас?

Глаза Томаса сузились, остальные рептилоиды начали пристально смотреть на устройство, готовясь к нападению.

— Я тестировал это на крокодилах и варанах — ваших земных родственниках. Эффект стопроцентный, — я улыбнулся, держа устройство в руке.

— Что это такое? — спросил Томас, голос его впервые дрогнул, в нем послышался страх.

— Вы очень восприимчивы к инфразвуку, — сказал я и нажал кнопку, надевая на голову сетку, отражающую инфразвук. Она защищала меня от воздействия частот.

Прибор загудел, испуская низкие инфразвуковые волны, которые распространялись по помещению. Рептилоиды зашипели, хватываясь за головы, их тела начали извиваться, словно в конвульсиях. Чернокожий официант сделал шаг назад, пытаясь убежать, но его тело вдруг разорвалось, словно перегруженный костюм. Из разорванного протеза выползла огромная змееподобная рептилия. Она извивалась в предсмертных судорогах, выплёвывая желтую густую кровь.

Томас стоял неподвижно, но его голова начала увеличиваться, как шар, который надували воздухом. Кожа на его лице натянулась, обнажив под собой чешуйчатую рептильную структуру. Зрачки расширились, превратившись в узкие вертикальные щели.

Другие «посетители» кафе тоже начали сбрасывать свои человеческие оболочки. Тела-протезы разрывались, обнажая чешуйчатую кожу, когтистые лапы и длинные хвосты. Некоторые из них были покрыты толстым слоем слизи, что стекала на пол, источая запах гниения и серы. Их злобные глаза горели жёлтым светом, когда они обнажили свои клыки.

Я увеличил мощность устройства. Томас закричал, его голос был высоким и пронзительным, затем его тело разорвалось с громким хлопком. Кровь, похожая на чёрную, маслянистую жидкость, и куски внутренних органов разлетелись по всему кафе, забрызгав пол, стены и меня. В воздухе повисло зловонное облако, и я отступил назад, стараясь не вдыхать этот едкий запах.

Остальные рептилоиды начали падать один за другим, их тела конвульсировали, и они били хвостами по полу. Вскоре всё кафе превратилось в настоящий ад — кругом лежали извивающиеся рептилии, их жёлтая кровь растекалась по полу, источая ядовитые испарения. Я знал, что мне оставалось немного времени, пока эффект не прекратится, и выбежал из кафе, оставив позади себя хаос и смерть.

Пройдя сто метров по улице, я остановился и извлёк из кармана дистанционный пульт. Мгновение раздумий, и я нажал на кнопку. Взрывчатка C-4, заложенная в смартфоне, сработала. В ту же секунду кафе превратилось в огненный шар, который вспыхнул ослепительным светом, осветив ночной Нью-Йорк. Взрывная волна разметала стены и крышу здания, выбивая стекла соседних домов. Обломки бетона, стекла и металла разлетелись в разные стороны, словно осколки гранаты. Оранжево-красные языки пламени поднялись высоко вверх, и столб дыма взвился в ночное небо.

Жар от взрыва был настолько сильным, что прохожие, оказавшиеся рядом, отпрянули назад, закрывая лица руками. Люди в панике бросились врассыпную, крича от ужаса. Шумные улицы Нью-Йорка превратились в хаос: кто-то пытался скрыться за машинами, кто-то замер от шока, а кто-то уже звонил в службу 911, голосом полным страха и непонимания.

Полицейские сирены завыли, нарушая ночную тишину. Несколько патрульных машин с мигалками устремились к месту взрыва. За ними мчались пожарные машины, их огненно-красные кузова отражались в окнах небоскребов. Я знал, что они найдут лишь выжженные головешки и оплавленные конструкции. Огонь уничтожит все следы — останки Томаса и других рептилоидов превратятся в пепел, расплавленный металл сольётся в одну груду, а бетонные стены кафе рухнут, скрыв под обломками все доказательства произошедшего.

Я оглянулся на пылающее кафе. Вспышки пламени освещали лица людей, собравшихся на расстоянии, чтобы посмотреть на пожар. Глаза их были полны ужаса и любопытства — никто из них не знал, что они только что стали свидетелями битвы двух цивилизаций.

— Дрейк был прав, — тихо произнёс я, словно продолжая разговор с Томасом. — Галактика полна разумной жизнью. Но ты, мой одноклассник, не учёл одного: есть и другие цивилизации, которые обнаружили Землю и прибыли раньше вас.

Я усмехнулся, глядя на пожарище, и добавил:

— Я, например, живу в теле человека, как паразит. Это симбиозное существование длится уже десять тысяч лет. Благодаря нам эти макаки выползли из каменного века и стали разумными, построили этот мир. Но вас, Томас, никто не звал. Никому вы не нужны.

Я поднял глаза к небу и посмотрел на вершину Эмпайр-стейт-билдинга — наш тайный маяк, который мы установили много веков назад. Отсюда шли сигналы по всей Солнечной системе, предупреждая нас о появлении чужаков. Высокий шпиль здания был не просто архитектурной деталью, а сложным устройством, отслеживающим активность в космосе. Мы всегда были начеку. Земля не будет ничьей. Только нашей.

Небоскрёбы Нью-Йорка переливались разноцветными огнями. Свет рекламных вывесок, фонарей и фар машин сливался в один непрерывный поток, наполняя город жизнью даже ночью. Густой дым от горящего кафе поднимался вверх, как мрачное напоминание о произошедшем. Люди, спешащие по улицам, были частью этого огромного организма, не подозревающего, что их судьба давно предрешена. Их будущее принадлежит нам, тем, кто выжил, спасшись с погибшей планеты.

Мы заплатили слишком большую цену, добираясь до Земли, и теперь, оказавшись здесь, мы не отступим. Этот мир принадлежит нам, и мы останемся здесь навсегда.

(16 октября 2024 года, Нью-Йорк)

Сомнения Габриэль

(Мистический рассказ)

«И если не угодно вам служить Господу, то избирайте себе ныне, кому служить: или богам, которым служили отцы ваши, за рекою, или богам Аморреев, в земле которых вы живете; а я и дом мой будем служить Господу.»

(Библия, Книга Иисуса Навина 24:15)

«Я призываю сегодня небеса и землю, положить перед вами жизнь и смерть, благословение и проклятие; избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё.»

(Тора, Книга Второзаконие 30:19)

«Скажи: «Это — истина от вашего Господа. Так верьте или не верьте. Воистину, мы приготовили для злодеев огонь, который охватит их со всех сторон.»

(Коран, Сура 18:29)

«Иисус сказал: Кто ищет, тот найдёт, и кто находит, тот будет в замешательстве, и тот, кто будет в замешательстве, станет царём над всем.»

(Евангелие от Фомы, 2)

Габриэль стояла на крыше огромного небоскреба, застыла на самом краю, как воплощение эфемерной красоты среди каменных джунглей. Ее крылья — огромные и величественные — были сложены за спиной, как будто скрываясь в ожидании полета или в состоянии задумчивости. Они переливались мягким серебряным светом, едва заметным в темноте ночи, словно мерцание звёзд на отдалённом небосводе. На Габриэль было надето длинное, струящееся жёлтое платье, напоминающее собой первый свет восходящего солнца.

Она всегда любила этот цвет. Желтый, как тепло солнечных лучей, касающихся лица ранним утром. Этот цвет был для неё символом надежды и радости, напоминанием о безмятежных днях, когда её сердце не знало сомнений. Вспышки света в каждой складке ткани словно пульсировали, отдавая частичку её душевной теплоты и света, который она когда-то излучала. В этом платье она всегда чувствовала себя живой, настоящей, словно сама становилась светилом, дарящим жизнь и надежду окружающим.

Но сегодня оно не приносило привычного утешения. Желтый, её любимый цвет, больше не согревал её сердце, не успокаивал. В груди её бушевала буря — тоска и внутренний разлад, которые заглушали все тёплые чувства. Она стояла, глядя в ночь, и её мысли были тяжёлыми, как камни.

Перед ней простирался Лос-Анджелес — город, названный в честь ангелов. Этот мегаполис сверкал в ночи, словно звёздное небо, упавшее на землю. Мириады огней — вывески, окна высоток, огни автомобильных фар — сливались в огненный поток, напоминающий бесконечный океан света. Здесь смешивались и соединялись люди всех судеб, устремлений и желаний, как когда-то смешались небесные ангелы: те, кто остался верным Свету, и те, кто пал, прельстившись Тьмой.

Город кипел, как котёл страстей, в котором варилась жизнь. Гудели автомобили, по улицам текли реки людей, яркие вывески заманивали в ночные клубы, кафе и магазины, рекламируя иллюзию счастья и успеха. Это был город контрастов, город искушений и борьбы, город мечты и разбитых надежд. Габриэль видела всё это — хаос, устремлённость, бесконечные поиски, которые отражались в каждом огоньке внизу.

Но её мысли были совсем не о людях и их судьбах. Она смотрела вниз, в эту бездну огней, но видела перед собой совсем другую бездну — ту, что разверзлась в её собственной душе. Внутри неё кипела борьба, затмевающая все внешние шумы и огни. Свет и Тьма сцепились, словно в яростном танце, и её сердце разрывалось между двумя зовами. Михаил звал её вернуться к Свету, напоминал о долге, о том, кем она была раньше. А шёпот падших ангелов манил её свободой, обещал избавление от бесконечных оков, что связывали её.

Габриэль смотрела на этот сверкающий Лос-Анджелес, и город казался ей символом её собственного состояния. Она тоже была полна света и тьмы, смешанных в единый хаотичный поток. Она стояла на краю, чувствуя, как ветер рвёт её платье и шевелит кончики её крыльев, словно зовя сделать последний шаг — шаг в бездну, где, возможно, она наконец обретёт ответы на свои мучительные вопросы.

Тишина ночи была обманчива. За ней скрывались крики душ, как кричали они в её сердце. И в этом мгновении, на высоте, среди ночного неба и городских огней, Габриэль осознала: выбор всё ближе. И от того, какую сторону она выберет — светлую или тёмную, — будет зависеть не только её судьба, но и судьба этого города, полнящегося призраками ангелов, что когда-то спустились с Небес.

Габриэль была одной из тех, кто помогал ЕМУ создавать Вселенную. Она участвовала в великом сотворении, когда хаос первичного пространства превращался в стройные звёздные системы. Не одну звезду зажгла Габриэль своими руками — огненные шары вспыхивали в её ладонях и разлетались по космосу, как светящиеся жемчужины, даруя свет и тепло. Она раскручивала галактики в спирали, изящно раскладывая рукава звёзд, словно художник проводил кистью по холсту. Её движения были грациозными, а результат — завораживающим.

С её рук рождалась жизнь на планетах. Она мягко касалась поверхности мёртвой земли, и из трещин прорастали первые побеги. Она наполняла мир реками, которые текли, извиваясь, словно серебряные змеи, а снег падал лёгкими хлопьями, укутывая землю мягким покрывалом. По её замыслу кольца газовых гигантов возникали, словно драгоценные украшения, обвивающие планеты, добавляя им таинственности и красоты.

Её прикосновение пробуждало гейзеры, которые извергались в небо столбами пара, сверкающими в свете далёких звёзд. Она проводила рукой над вулканами, и магма начинала течь по их склонам, словно раскалённая кровь, наполняя ландшафты яркими, живыми красками. Габриэль была талантливой художницей, воплощавшей в реальность самые смелые идеи, создававшей миры с уникальными чертами, полной жизни и гармонии. Она вплетала в каждую планету красоту и гармонию, задавала ритм природе и рисовала чудеса.

И вот теперь, глядя на ночное небо Лос-Анджелеса, Габриэль оказалась на распутье. Она знала: без свободы невозможно творчество. Без выбора нет искусства, а без протеста — невозможен акт самовыражения. Именно за это боролся Люцифер. Он не хотел быть просто исполнителем воли, даже если это была воля самого Творца. Он жаждал свободы, самобытности, самостоятельного поиска истины и красоты. Он утверждал, что лишь в свободе рождается истинное творчество, и противился всем ограничениям, которые накладывались на ангелов.

Но его борьба за свободу почему-то превратилась в силу тёмной стороны. Его желание выражать себя вне установленных рамок привело к падению. В тусклом свете луны, вспоминая его слова, Габриэль начала понимать, почему он выбрал этот путь. Он всегда восхищался её искусством, говорил, что оно вдохновляет его, что видит в её творениях отблеск настоящей свободы, которую он сам искал. И теперь она чувствовала это в себе: противоречие, стремление вырваться за пределы правил, которое раздирало её изнутри.

Михаил, новый генерал Небесной Армии, призывал её встать на сторону Света. Он был твёрд и убеждён, что правильный путь — верность ЕМУ. Он напоминал ей о том, как сильно ОН любит своё творение, как дорожит каждым ангелом. Михаил говорил, что ОН хочет дать каждому то, чего тот желает: свет, покой, гармонию.

— ОН заботится обо всех нас, — твердил Михаил, его голос был полон благоговения и непоколебимой веры. — ОН создал этот мир с любовью и хочет видеть нас счастливыми, вместе с НИМ. Не отрекайся от Него, Габриэль. Присоединись ко мне, встань под знамёна Света. Нам предстоит битва с бунтовщиками, которые нарушили порядок и угрожают миру.

Но Габриэль не могла избавиться от мучительного вопроса, который не давал ей покоя: если Люцифер искал свободы и самостоятельности, то почему ОН скинул его с Небес? Разве не противоречит это тому, что ОН дарит каждому то, чего тот жаждет? Почему же свобода стала для Люцифера наказанием, а не благословением? Это было трудно принять. Она, как никто другой, знала, что без свободы творчество теряет свой смысл. Она чувствовала себя загнанной в угол этим противоречием, словно её крылья стесняли невидимые оковы.

От напряжённых раздумий у Габриэль затрепетали крылья за спиной. Луна отражалась в их серебряных перьях, и свет её создавал иллюзию, будто на крыше небоскрёба зажёгся маячок. Снизу людям казалось, что они видят мигающий свет, символ надежды и путеводной звезды. Для них это был просто огонёк на вершине города, но для Габриэль — напоминание о её собственной роли в этом мире, о её величии и силе, которые теперь подверглись сомнению. Она стояла в одиночестве на краю, между светом и тьмой, и небо над ней казалось бескрайним полотном, на котором ей предстояло нарисовать свою собственную судьбу.

Габриэль никогда особо не следила за жизнью людей. Это было личное творение ЕГО — одна из редких затей, в которых ангелы играли лишь вспомогательную роль. Она видела начало человеческой истории, как за одним из своих многочисленных шедевров, но это не захватило её внимание. Сначала был Адам и Лилит, созданные равными. Но Лилит ушла, отвергнув покорность, и исчезла в ночной мгле. Тогда ОН создал вторую женщину — Ною. Но Адам отказался и от неё, не увидев в ней свой идеал. Тогда появилась Ева, третья попытка — с ребра Адама. Она стала праматерью человечества. Вместе они нарушили запрет и были изгнаны из Эдема, унеся с собой знание добра и зла.

Габриэль видела эту историю, но тогда равнодушно отнеслась к ней. В те времена её интересовала только великая работа над Вселенной, сотворение миров, звёзд и галактик. Человеческая жизнь казалась ей мелким, едва заметным событием на фоне космического полотна.

Но прошли тысячелетия, и Габриэль увидела, как потомки Адама и Евы изменили мир. Люди стали настоящими творцами, способными преобразовывать реальность вокруг себя. Они построили города — огромные, величественные мегаполисы, такие как Лос-Анджелес, что сейчас лежал у её ног. Они прорвали границы Земли и полетели в космос, достигая всё новых горизонтов. Они углубились в природу материи, раскрыв тайны атомного ядра и энергии, заложенной в его недрах. И при этом они развили невероятное разнообразие искусства, музыки, культуры, моды. Это было удивительно, и Габриэль, глядя на эти достижения, почувствовала трепетное восхищение.

Она понимала, что за всем этим стояло нечто, чего у неё самой никогда не было — душа. Именно душа делала людей такими свободными и жаждущими нового. Душа была тем огоньком, что заставлял человека искать истину, стремиться к справедливости, задавать вопросы о смысле жизни и вечности. Люди не были просто исполнителями чьей-то воли; они были творцами своего пути, своими решениями определяли свою судьбу.

Габриэль не могла не признать, что именно душа была тем даром, который ОН отказался дать ангелам. Она всегда ощущала эту неполноценность, даже не осознавая её до конца. Они, ангелы, были созданы могущественными, бессмертными, наделёнными знаниями и силой, но лишёнными той искры, что зажигала в людях огонь жизни и поиска. Души не было ни в ней, ни в её братьях и сёстрах. Их предназначение было служить, творить по указу ЕГО замысла, но не создавать что-то своё, не искать ответы вне установленных рамок.

Люцифер, возможно, первым из ангелов осознал эту несправедливость. Он понял, что знания и опыт, данные ИМ, не могли сравниться с тем, что имели люди — с их свободой выбора и ответственности за свои поступки. Люди могли испытывать сомнения, искать свою правду, ошибаться и учиться на своих ошибках. Они были свободны в своём развитии, могли выбирать между добром и злом, между светом и тьмой.

Ангелы же лишены были этого дара. Они были созданы как исполнители воли ЕГО, идеальные, но подчинённые. Они не знали сомнений, не могли выйти за пределы своей природы. Габриэль ощущала это всё сильнее — несправедливость, которая грызла её изнутри. Она чувствовала, что не может оставаться равнодушной к этому противоречию, которое раздирало её душу, хотя, возможно, она никогда и не обладала настоящей душой.

Люцифер поддался гордыне, но разве он не прав? Разве не он первым осмелился задать вопрос, который никогда не осмеливались задать другие ангелы? Он прав так же неоспоримо, как истинны миллионы парсеков, разделяющие звёзды, как неизмеримо количество галактик во Вселенной, как прав был Большой Взрыв — момент, когда ангелы вместе с НИМ сотворили саму ткань времени и пространства. Люцифер жаждал свободы, и именно это стало для него падением. Но разве это не несправедливо?

Почему люди оказались выше, сильнее и ближе к НЕМУ, чем они, ангелы? Почему именно люди, а не они, были наделены этой уникальной способностью стремиться к самосовершенствованию, искать свои пути? Это был вопрос, который Габриэль задавала себе вновь и вновь. Она чувствовала, как внутри неё зарождается буря — смесь сомнений, обиды и тоски. Её крылья дрожали, отражая свет луны, словно маяк в ночи, призывающий к поиску ответа.

Внезапно вспыхнул ярко-голубой свет, ослепляя своими искрами пространство вокруг, и из этого света вышел ангел. Над его головой горел ярко-красный нимб, сверкающий, как пламя, которое никогда не угасает. Его крылья были могучими и величественными, невероятной ширины, словно гигантские перья, покрытые светом. Они двигались с такой силой, что воздух вокруг них казался живым, как будто с каждой вспышкой перо касалось самого небесного горизонта. Его взгляд был прямым, а сам ангел — воплощением силы и света. Он был мощным, сильным, словно сам свет был ему подвластен.