Бесплатный фрагмент - Вопреки, или ты меня не купишь

Глава 1

Дисклеймер

Роман является художественным вымыслом и предназначен для взрослой аудитории 18+. В нём могут присутствовать эмоционально тяжелые сцены, элементы психологического давления, употребления алкоголя, курения, нецензурная брань, откровенные сцены интимного характера, а также описания жестоких и мрачных событий. Все персонажи и события вымышлены, любое совпадение с реальными людьми или происшествиями случайно.

* * *

Есения

— Эни, не смотри так! — фыркнула мама.

Вместо того, чтобы обнять меня и сказать что-то ласковое или утешительное, она замерла у ростового зеркала проверить свою идеальную прическу.

Мама беззаботно улыбнулась, слегка приподняла ухоженными пальцами светлые прямые волосы и расправила шелковистые пряди на плечах. Любовно, нежно. Тяжелые серьги поблескивали в зеркале, ослепляя, и мне вновь захотелось отвернуться.

Я ее в тот миг ненавидела. Так сильно, что кровь мчала по венам бурным потоком и, с болью ударяясь в виски, почти оглушала.

— Я тебе лично ничего не сделала, что ты вот так… относишься, — для вида возмутилась мама, хотя не думаю, что ее волновало мое мнение. — Не осуждай. Ты ведь ничего не знаешь и не понимаешь, зайка. Хватит смотреть на меня, как на врага. Не молчи, Эн. Я как лучше хочу, очень стараюсь ради тебя.

Вот бы рассмеяться ей в лицо. Зайка? Ради меня старается? Правда?

— Кажется, ты перестаралась, — тихо выпустили губы.

— И папа тоже все для тебя делает, знаешь ведь, — пропустив мою фразу, добавила мама. Или добила.

Захотелось крикнуть во всю горлянку. А еще лучше — сбежать из этого дурдома.

Но я стояла, как послушный солдат на службе. Стояла и смотрела на свое бледное отражение, не позволяя слезам сорваться с ресниц. Если испорчу свадебный макияж, мама с ума сойдет и меня сведет. Пусть лучше причитает и делает вид, что ей не все равно.

Иногда казалось, что она мне неродная. Все важные события, все теплые воспоминания и яркие эмоции у меня связаны только с отцом.

Были.

Потому что теперь он меня предал. А если точнее — продал. Не отступил от задуманного, не отказался от договорного брака, не сделал возможное и невозможное, чтобы спасти дочь от этого постыдного ига. Бросил голодному псу на растерзание. Ради бизнеса, авторитета и чужой империи…

Вы спросите, как в век высоких технологий, модных приговоров, сексуальной революции, скоростного интернета, соцсетей и космических прорывов могло такое случиться? Элементарно. Нужно было всего-то сделать ставку на рискованный проект, когда компания едва стоит на ногах. И прогореть.

— Эн, хватит дуться! — неискренне вскрикнула мама.

Она красовалась и крутилась около зеркала, будто сама невеста. Зато загораживала половину моего отражения, в этом я могла даже выразить ей благодарность — смотреть на себя было противно.

— Как ребенок обижаешься, — хмыкнула она.

Кремовое платье, что маме шили на заказ, замечательно подчеркивало подтянутые формы, упругие ягодицы, прятало сильные бедра, но открывало угловатые колени и тонкие голени. Высокий каблук делал ее выше, стройнее. На шее и ушах сверкали бриллианты в оправе из белого золота — папа не пожалел роскоши ради моей свадьбы, любая бы девушка позавидовала, а мне все осточертело.

Будто счастье можно найти только в отблесках дорогих камней и количестве нулей на счету. Неправда! Счастье кроется в других вещах, более хрупких, нежных и недостижимых.

Иллюзорных…

— Все в порядке, — с трудом ответила я. Хотелось, чтобы мама просто отстала. — Не причитай, пожалуйста.

— Да я вообще молчу! — вырвалось из ее рта, и я неосознанно зажмурилась.

Никак не могу забыть, что видела несколько недель назад, до краха папиного бизнеса, вот и не получается простить матери. Смотрю на самого родного человека, который меня выпустил на свет, кормил из ложечки, памперсы менял, в сад водил, и горько во рту.

Как она могла? Как? Я не понимаю…

Корсет дорогущего изысканного платья от Завьялова невыносимо сжимал, выдавливая воздух их легких. Грудь ныла в тесноте тканевой клетки, и я белела от слабости, задыхалась. Но больше не от одежды, а от страха. Мерзкого страха, что будто железными когтями царапал спину.

Кем я буду завтра? Кем стану сегодня ночью? Шлюхой богача? Игрушкой толстосума? Как заиграет мой позор в лентах новостей…

— Да ты будешь в богатстве купаться, не бледней, Эн, — продолжала мама. На ее лице была такая обиженная мина, будто она крутую тачку мне подарила, а я не оценила щедрый жест — носом кручу, привереда. — Эн? Ну разве ты не понимаешь, что семьи нашего уровня никогда не выигрывают куш в любви? Зато у нас другие преимущества, Эн.

Только она сокращает мое имя до неузнаваемости, и звучит оно слишком на западный манер, будто я — заморская принцесса, а не русская девушка, названная в честь бабушки.

Да и о каких, к черту, преимуществах мама говорит?

И это «не выигрывают куш в любви» — удар пяткой в живот. Будто в любовь играть нужно! Захотелось матюкнуться маме в лицо, чтоб отстала. Я даже губу закусила, душа в себе ярость, — хотя на меня это совсем не похоже. Только Андрэ имел право выводить меня из себя, потому что вызывал однозначно положительные эмоции и заставлял смеяться до слез.

— Мне не нужны роскошь и лоск, — все-таки вырвалось. Губы защекотало, щеки стали горячими, глаза налились влагой.

Я выдержала мамин злой взгляд, не шелохнулась, хотя по коже табуном помчались мурашки. Сейчас ударит. Ударит же! Было ведь не раз, пока отец не узнал, что она руки протягивает. Наказал ее тогда, лишив свободных средств на месяц. Это и правда помогло: больше она не смела по щекам меня хлестать.

Маму в отражении аж перекосило. Зря я лишнее брякнула, нужно было промолчать.

— А что, тебе любовь нужна? — фыркнув, мама потерла тыльной стороной ладони нос. Тот у нее красивый, ровный, подправленный в клинике, избавлен от малейших дефектов и родинок.

Я бросила взгляд на себя — пугало писанное, в изысканных шмотках, но блеклое, на поганку смахивающее. Веснушки спрятались под тоналкой, отчего я казалась восковой фигуркой на подставке. Без косметики я будто в чан с корицей свалилась, вся в пятнышки. Веснушек ни у папы, ни у мамы нет. Откуда они только взялись? Бабуля по маминой линии наградила? Уже не помню, какой она была, ее не стало — я еще в садик ходила, а на старых черно-белых фото не сильно заметно детали. У второй бабушки кожа бледная… была. Как и у ее сына, моего отца.

Удалять природные пятнышки чисткой, по совету мамы, я отказалась. Мне мои недостатки не мешают жить, в отличие от некоторых, которые продолжают пилить-пилить-пилить, что я — лишь дорогой товар и должна быть совершенством.

Чтобы в итоге лечь под нелюбимого?

Ну ладно, мне-то понятно почему неприятно.

Но на кой я сдалась богачу? Мало что ли в нашем мире желающих быстро и легко озолотиться, более утонченных, стройных красоток? Нет, меня подавай. У него других вариантов не было? Слабо верится. Лучше б я прыщавой и косой уродиной родилась, спокойно жила бы себе и горя не знала. Хотя мой будущий муж меня вживую даже не видел! Ну что там по фото можно разобрать? Будь я хоть единственным страшилищем на земле, ничего бы не изменилось. Олигарх именно меня хотел почему-то, запросил медицинское заключение, что я ничем не болею, и сразу дал согласие на брак. Чудик какой-то…

— Чувства и страсть в семейном благополучии не главное, — противно защебетала мама, не обращая внимания на то, что я мотаю головой и отмахиваюсь, умоляя прекратить этот разговор. Снова и снова. Не слышит.

— Да хватит! — вылетела злость через зубы. — Я уже дала согласие, прекрати, прошу тебя…

— Со временем привыкнешь к мужу. — Тщетно. Мама будто оглохла. Она всегда все делала по-своему. — В будущем прихоти мужа не будут казаться чем-то ужасным и противным. Первое время будешь думать, что жизнь разделилась на «до» и «после», но позже, может, даже полюбишь его… Если он чуть лучше обезьяны, свыкнешься. И без глубоких взаимных чувств можно прекрасно наслаждаться жизнью.

Меня перекосило.

Видела я, как она умеет наслаждаться. До сих пор горько, и смотреть на лицо, что тогда опускалось над… Нет! Даже вспоминать тошно!

— Ты тоже привыкала? — процедила я, зло уставившись на маму. Убила б взглядом, если бы могла.

Рассказать отцу правду? Нет, не посмею — он слишком ее ценит и доверяет. Это уничтожит его, особенно сейчас.

Сбавив тон и опустив голову, я спросила:

— Ты любила папу хоть немного? Любишь?

Глядя в зеркало, я проследила, как изменилось положение тела мамы, спина натянулась струной, неприятно скривились подкаченные губы. Ухоженные пальцы скользнули по виску и, стерев выступившие капельки пота, забрались в копну гладких волос.

— Когда-нибудь ты меня поймешь, — с шумным выдохом ответила она и увела взгляд на дверь, будто боялась, что нас кто-то услышит.

— Это вряд ли.

Я устало выдохнула и посмотрела в окно, где солнце пышно распустило лучи по саду, просеяв их сквозь ветви и кроны.

Моя нежеланная свадьба скоро начнется, и старую жизнь придется отпустить, мечты закопать, а сердце раздавить в кулаке.

— Я тоже вышла замуж за незнакомого и не очень привлекательного мужчину, — вызверилась мама, говоря мне в спину. — Зато дедушка сколотил на этом браке состояние, которое твой отец бесталанно разбазарил.

— Я бы никогда… — хотелось многое сказать. Словно после правильных слов смогу не чувствовать себя продажной сукой.

Я выхожу замуж по договоренности ради самого важного человека в жизни — отца. Будто подобное оправдание поможет смириться с тем, что я набрасываю на шею петлю и согласна подчиниться чужому мужчине, которого не знаю. Я ведь должна спасти папину компанию. Должна?

Все-таки я не сдержалась, сказала:

— Я бы никогда не пошла замуж из-за денег, если бы не… — Слова будто прострелили грудь. Навылет. Меня сжало, руки взмокли, я немного отступила и вцепилась пальцами в комод у стены, боясь упасть.

— Но идешь. — Мама змеисто ухмыльнулась, от ее слов стало еще больней. Неужели она не понимает, чего мне стоит этот шаг?

— Ради семьи, — шепнула я, уронив голову на грудь. Как же фальшиво!

Отвернувшись от окна, я вцепилась в край комода, словно твердая поверхность не позволит упасть в бездну, в которую уже давно сорвалась.

Меня потряхивало, бросало в жар, как будто я пекусь на сковородке.

Краем глаза зацепившись за отражение в зеркале, с усилием улыбнулась себе, пересохшие губы неприятно растянуло.

Я справлюсь. Даже если всю жизнь придется притворяться прилежной женой. Справлюсь. Смогу.

— Ради папочки, ты хотела сказать. — Мама всегда умела кольнуть поглубже. Это еще не все, на что она способна. — Его слова для тебя всегда что-то значили. — Она цокнула языком и махнула ладошкой «пока», будто вот так небрежно простилась со мной навсегда. — Меня же ты всегда держала на вытянутой руке. Или думаешь, я не замечала?

— Думаю, что ты знаешь истинные причины. — Мама на мою речь только покачала головой, а я все-таки договорила: — И правда нужно вспоминать об этом именно сейчас?

Я опустила руки по швам, сжала кулаки. Тонкая, воздушная ткань платья коснулась кожи, меня неприятно тряхнуло: даже платье выбрали за меня. Но не это главное: все тело в жутком ознобе от мучительного ожидания неизвестного.

— Не хочу, — почти ласково протянула мама, — чтобы ты страдала из-за его решений.

— Можно подумать, тебе не все равно, — огрызнулась я.

Как же противно от этой фальши.

Мама повела головой, пробормотала:

— Эн, ты справишься с этим. Ты же…

— Довольно. — Хотелось махнуть рукой на нее, запрещая говорить, но я не могла шевельнуться. Только слова вылетали дробью: — Я. Справлюсь. Ты верно говоришь.

Расправив дрожащими руками заломы на белой многослойной юбке, я на негнущихся ногах отошла от комода и снова замерла напротив зеркала во весь рост.

Кукла. Настоящая, бездушная, пластмассовая… дрянь.

Пальцы покалывало ручной вышивкой, дорогой чешский стеклярус и бисер нежно переливались от малейшего движения. При наклоне корпусом корсет сплющивал грудь, пошло выделяя полушария и едва не выталкивая из плена острые напряженные соски.

«Шлюха — дочь знаменитого Брагина, вышла замуж за баснословно богатого, но неизвестного общественности олигарха, чтобы спасти утопающий бизнес отца».

Именно так завтра напишут газеты. Именно так растопчут мою душу, замарают…

Не о такой судьбе я мечтала. Не о таком счастье грезила.

Но поздно метаться, когда уже вышел на эшафот.

Глава 2

Есения

— Мам, оставь меня в покое… Очень прошу.

— Моя дочь выходит замуж с лицом бледнее, чем у мертвеца. Не отстану. Да, я волнуюсь. И мне, представь, не все равно!

— Не представляю, — холодно произнесла я, едва сдержавшись от язвительного тона.

— Я бы никогда не предложила тебе такой брак.

— Хватит.

— Я бы лучше бизнес загубила. — Мама точно решила замучить меня нелепыми оправданиями. — И не подкладывала бы единственную дочь под незнакомого мужика, пусть и богатого.

Я покачала головой. Какое противное вранье. Хоть бы постыдилась.

И колкие слова сами выпорхнули изо рта:

— Ты это и сделала, когда трахнулась с главой холдинга — папиным конкурентом, и наш уютный мирок рухнул. Может, это ты слила ему важные документы? А?

Я редко бываю так жестока в словах, обычно умалчиваю негодование или обиды, но сегодня мне можно все, даже исполнить маленькую прихоть — побыть стервой.

Мама сдержала удар, не вздрогнула и не поморщилась, стояла возле моего плеча березкой и спокойно смотрела сквозь отражение.

А я ехидно продолжила, очень уж хотелось расправы:

— Или ты думала, что я по голому заду его не узнаю?

— Молчи… — мама на глазах преобразилась, сгорбилась, взгляд потемнел. — Эн, как ты могла такое подумать? Я ничего не сливала! — не сказала, а прошипела она.

Мама таращилась на меня сквозь зеркало, ее фарфоровое лицо покрылось алыми пятнами, а сжатые руки побелели.

— Я так тяжело тебя рожала, грудью кормила целый год, как примерная мать, сопли вытирала и ночами не спала, когда ты болела… Неблагодарная.

— Спасибо! — выплюнула я и прошипела: — Это не отменяет того, что ты изменяла мужу в его доме у него под носом с его конкурентом и врагом!

Нашла что сравнить!

Глупо психовать, но в тот момент, мой мир дробился на куски, и виновата во всем она!

И я не могла остановиться:

— Ты изменяла человеку, который дал тебе все. Не больно ты растекаешься благодарностью.

— Это другое, — мама помрачнела и осунулась. Но тут же вскинулась. — Все давал?! Не смеши! Да и нас с тобой, мои отношения с отцом не касаются.

— Вот как? Я, наверное, чужак с улицы! Для меня не другое! Это! Предательство! Твой муж — мой папа. Любимый и единственный. — Жутко хотелось влепить ей по лицу ладонью, чтобы запомнила, как больно она делает другим, осознала, как неправа… Но чтобы не сорваться на совсем уж агрессию, я завела руку за спину.

Злость не поможет нашей семье. Я все равно изменить ничего не могу, мне придется выйти замуж.

— Эн, я не прошу понять, прошу… — мама впервые увела загнанный взгляд в сторону. — Прости, что ты видела это. Я не хотела…

— Я не прощу тебе измену, — сквозь зубы. Мне вдруг захотелось зашипеть змеей, но воспитание не дало выйти из себя — я намного сильнее всего этого. Поэтому договорила спокойно и ровно: — Никогда не прощу, но и напоминать не буду. И сдавать тебя не стану в надежде, что ты…

Я посмотрела ей в глаза, они сверкали, будто там притаились слезы. Никогда не видела, чтобы мама плакала.

У нас дома слезы бывали только по поводу радости, папа запрещал нытье и уныние.

— Обещаю, доча, — кивнула мама. — Обещаю. Никогда больше.

— Хватит обещаний, — просипела я, заломив пальцы. Они неприятно покалывали, словно перемерзли. — Просто попытайся.

Мама закусила губу и медленно хлопнула густыми ресницами. И почему я ей не поверила?

Руки от переживаний стали жутко холодными и влажными, дрожали безудержно. Соединив их в замок перед грудью, я тяжело выдохнула.

Вот бы улететь в Париж, спрятаться в любимой кафешке с чашечкой горячего имбирного чая, послушать, как щебечут французские птицы, как смешивается городской шум с постукиванием каблучков прохожих, как лирически смеется молодая и влюбленная девушка в легком платье, что спешит на первое свидание. Вот бы посмотреть ей вслед и умереть от зависти.

Мне придется закрыть сердце на замок, мечты сжечь и пепел развеять над Елисейскими полями.

Почему именно там? Не знаю. Наверное, греки лучше знали, где покоится счастье. Где нет болезней, нет страданий, нет забот. И там, где, как воспевают древние легенды, — вечная весна.

— Уходи к гостям, — через силу обратилась я к притихшей маме. — Я сама здесь справлюсь. Аня уже все сделала с макияжем и прической, сейчас вернется с фатой. Уходи. Прошу тебя. У-мо-ля-ю. Мне неприятно стоять с тобой рядом.

Мама болезненно поморщилась, а я не смогла остановиться. Будто скоростной поезд, катилась с откоса, прямо в любимый домик, угрожая его разрушить.

— Мне противно, что я согласилась папе помочь вот так — фактически предложив себя. Противно, но другого выхода нет. Мы останемся на улице, если я этого не сделаю. Твои брюлики, операции, дорогие шмотки, путешествия — все на кону. И не смей говорить, что тебе это не нужно!

— Эн, — мама повернулась ко мне, разорвав взгляд через зеркало, и я впервые увидела на ее лице сочувствие. — Я не уйду, потому что понимаю твое смятение. Я была такой же юной и неопытной, когда шла под венец. Мне тоже хотелось встретить принца, верить в любовь, а я вышла за твоего отца, — последнее она вымолвила загробно низко и бросила быстрый взгляд в окно. Вороватый такой, с надеждой. Словно солнечные лучи, что с утра неласково обжигали кожу, помогут ей искупить свой грех.

Я, не сдержавшись, прыснула. Можно подумать, ее в жены какой-то монстр взял.

— Не смеши! — ярость и обида сквозили из каждого моего слова и вздоха. Если бы не ее интрижка, может, все сложилось бы иначе. Пусть лучше заткнется, потому что я точно сорвусь. — Жених на пятнадцать лет меня старше! Папа же был твоим ровесником. Он был красивым и надежным, впрочем, это и сейчас не изменилось. И ты хочешь сказать, что я иду по твоему пути?

— Такая наивная, Эн, — мама потянулась, чтобы погладить меня по щеке, но я с брезгливостью отступила и повела плечом. — Все еще мечтаешь, витаешь в облаках, малышка моя. Ты ведь ничего о жизни не знаешь, и жаль, что я тебя не научила защищаться от ударов судьбы.

— Ты — научила? Чушь какая! Ты всегда занята только собой.

Мама вдруг стушевалась, сжала пальцы и опустила руки вдоль тела. Она хватала ртом воздух, явно желая высказаться, но я придержала ее ладонью.

— А еще, — пришлось длинно выдохнуть, чтобы озвучить остальное, — я будущего мужа не видела никогда! Только на фотографиях. — Что я пыталась доказать, не знаю, но мне хотелось высказаться. — Что за богач такой, которого мало кто видел в лицо? В соцсетях нашла несколько снимков: размытых и нечетких. Настоящий мистер Х.

— Все с ним нормально, — мама смахнула прядь светлых волос со лба и снова отвернулась к зеркалу. Выражение «сочувствующая мать» исчезло с ее лица, быстрее чем искры падающей звезды. — Немного отрешенный и мрачный. Помнишь, встречу в Париже, когда отец открывал филиал? — Ее губы выглядели идеально, но она все равно проверяла и поправляла края пальцем. — Ты еще тогда на выставку уехала с Андрэ. В тот день Волгин был на ужине. Ничего жуткого я в нем не заметила, весьма симпатичный мужчина, на свои тридцать пять не тянет, дала бы ему около двадцати восьми, не больше. Поджарый, крепкий, волосы такие, как стержень карандаша — темные, а руки… — мама задумалась, показала на себе, — будто канатами, венами оплетены по фактурным мускулам. О, точно. Смуглый, как молочная шоколадка. Нормальный мужчина, вот увидишь. Разве что огромный, как медведь, всё углы сбивал, даже стол с едой перевернул в ресторане, а еще немного грубоватый в общении. Хотя конкретный, говорит, что думает, не фильтрует речь. На дикаря неотесанного похож, будто из глубинки выбрался, внезапно окунувшись в миллиарды. Подозреваю, что ненасытный в сексе, потому что от одного его взгляда пробирало мурашками. — Мама выставила грудь напоказ, поправила кружевное белье, что выглядывало из декольте и подытожила: — Мужчина и должен быть чуть красивее животного, главное, чтобы за ним, как за каменной стеной…

Хороша поддержка, затошнило что-то.

Упоминание об интиме сжало нутро, бросило пригоршню холода на спину и скрутило внутренности.

Это случится сегодня…

Я берегла себя для любимого, хотела быть чистой, нетронутой, а тут… придется пожертвовать всем ради отца и его империи. Какой-то олигарх-вдовец решил, что молоденькая девочка — самое то на потеху и для удовлетворения дикой похоти, можно и прикупить игрушку.

Я даже повернулась в профиль, чтобы посмотреть, не висит ли на моей спине бирка в несколько миллиардов и надпись «Потаскуха. Продано».

Мама продолжала монотонно бухтеть, а я пыталась представить будущего супруга. Грубого, жуткого медведя, разрывающего в порыве голода и страсти мое кружевное белье, без прелюдии пронзающего, выбивающего из меня острую боль.

На миг в глазах помутнело от страха, а к горлу поднялась кислота. Стиснув шею ладонью, я поняла, что еще чуть-чуть — и сбегу с этого спектакля-кошмара.

Зачем слово дала? Отец ведь не настаивал, лишь предложил подумать, а я, дура, сразу согласилась. Это же папа, как отказать? Он просил помощи, был разбит поражением, я должна была что-то сделать, как-то поддержать. Возможно, тогда надеялась, что он сможет найти выход из тупиковой ситуации, выберется за месяц из долгов, выхватит меня из лап жениха-покупателя.

И хуже всего, что этот богач-кукарач не пришел со мной познакомиться за долгий срок подготовки к свадьбе. За месяц ни разу не появился. Это унизительно.

Не так я хотела начинать семейную жизнь. Совсем не так!

Купил, а теперь на полочку поставит, как трофей? Даже поговорить со мной не захотел? На фото глянул, медсправки забрал и достаточно, чтобы понять, что на меня встанет? Ублюдок… Уже его ненавижу.

— Если боишься первой ночи, — мама внезапно поняла, куда уплыли мои мысли. Красные щеки, что будто перцем натерли, скорее всего, меня и выдали. В проницательности она неподражаема, всегда чувствует, кто и что думает. — Ты просто закрой глаза, Эн. Представь кого-то, кто тебе нравится. Да хоть актера! И расслабь мышцы. Самое важное, не сопротивляйся, чтобы Волгин тебя не порвал.

— Мама! — я зажмурилась до сильной боли в глазах и крепко сжала шею. — Молчи…

Не могу. Не могу. Не… мо-гу!

Паника накатывала, голос проваливался в живот, где с самого утра развернулась настоящая огненная буря.

— Голодные мужики — могут слетать с катушек, не перечь ему, будь…

— Пожалуйста…

— Не перебивай. — Мама встала слишком близко. Я попыталась отступить, но было некуда — позади стена.

Как я очутилась в углу комнаты? Отползла в ужасе?

— Есть вещи, о которых мы никогда с тобой не говорили, — не умолкала мама, а я не могла ее заткнуть — мне было плохо, будто кислота вот-вот горлом пойдет. — Не в девятнадцатом веке живем, все понимаешь сама. Я не хочу, чтобы ты страдала и лечилась от разрывов, поэтому и советую не напрягаться. Согласилась на брак? Согласилась и на постель. На все согласилась. И на детей тоже, имей в виду. Ни один мужик не будет воздерживаться ради бабских нежных чувств. Тем более, если ты для него — просто выгодное приобретение. Вещь.

Она права. Как бы больно не звучало, права.

— Любовь не особо нужна, чтобы регулярно выполнять супружеский долг, — произнесла мама. — Ее можно и вне дома найти. Главное, научиться прятать чувства. Да, придется выживать. Не кривиться от его неприятных запахов, не отворачиваться от похотливых взглядов и позволять себя целовать, не вздрагивать, когда обнимает или дышит в ухо, и ноги пошире раздвигать, когда ему припекло, и где бы ни припекло. Быть готовой ко всему.

Мама расщедрилась на советы, но я молчала, давилась горькой слюной и слушала. Лицо горело от смущения, неприятия и обиды.

Это все она пережила с отцом?

Умолкнув и задумавшись, мама провела кончиками пальцев по ожерелью на своей шее, а затем внимательно осмотрела меня с головы до ног и, все-таки коснувшись прохладными ладонями плеч, немного отодвинула от себя. В ее глазах переливался настоящий глянец слез, и это поразило в самое сердце. Оглушило на несколько тихих минут.

— Великолепно выглядишь, — выдохнула она, наконец. — Чудно. Чистый секс. Если Ренат не сойдет с ума от твоей красоты, я его лично придушу, а ты… с такими идеальными данными должна научиться вить из мужа веревки. Только так можно выжить в нашем жестоком мире.

Мама не меняется. Увы.

Мне ее слова не помогали, а делали хуже. Душили, крутили, разрывали на части. Я чувствовала себя потаскухой, которую одели получше, чтобы продать подороже.

Глава 3

Есения

Жених опаздывал. Мало того, что мы никогда не видели друг друга, мало того, что я истерзала волю, готовясь месяц к самому худшему, так он еще и опаздывал!

На губах давно живого места нет — искусала все, пальцы ныли, потому что я их бесконечно крутила, так еще и… Неуважение. Издевательство! Меня это сильно злило и задевало, сильнее, чем сам факт принудительного замужества. Еще никто меня так не динамил, даже красавчик Лёва из старших классов, за которым бегали все девчонки, не смел меня игнорировать, заставлять ждать, принижать перед толпой гостей, среди которых важные шишки, мои друзья, знакомые. Это унизительно.

Ни присесть, ни прилечь в тесном платье, пальцы в новых туфлях занемели, ноги от напряжения дрожали, угрожая сложиться в коленях, спина стояла колом. Но больше всего износилось сердце — оно, не переставая, лупило в грудь, как ошалелое. Рубило в ребра. Рубило в виски. Как топором.

Тюк. Тюк. Тюк!

Церемонию бракосочетания сначала отложили на час, но, кажется, истекло намного больше времени. Каждая минута, как гвоздь, заходила все глубже и глубже в мое сердце, рождая черную ненависть к будущему мужу.

Папа приучил меня ценить чужое и свое время, потому что эту ценность нельзя купить. А этого медведя-мужлана, видимо, учили только лопатой бабло загребать, а уважать других — нет.

Мама ушла, когда я перестала ей отвечать. Надоело выслушивать морали и дельные секс-советы. Сама разберусь. Все равно придется терпеть замужество, если жених, конечно, соизволит явиться.

Вот бы он не пришел! Какая была бы радость и потеха. Второй раз я на этот балаган не соглашусь.

Уже ни сидеть, ни стоять не могла, все тело — заряженный током железный прут. Еще чутка — и треснет так, что убъет.

Я бросила тоскливый взгляд на стену, где неприятно щелкали дорогие позолоченные часы, которые мы с папой привезли из Лондона. Где там час? Уже глубокий вечер, церемония должна была час как закончиться, а жениха все нет и нет.

В душу закралась легкая досада, но следом в грудь толкнулась дикая и неудержимая радость. А вдруг это знак?! Я свободна? Ничего не будет?

Папа так и не пришел ко мне, не пожелал удачи, не успокоил. С утра уехал по делам и не вернулся. Обещал вывести меня к жениху под руку, обещал быть рядом в такой сложный момент, но теперь я мало верю в то, что это случится. И оттого больнее звучит его оброненное вчера — «милая, это очень успешный брак». Его брак, не мой, потому что мне сто лет сдался такой союз, я вообще еще гулять хочу, путешествовать, мечтать, влюбляться. Найти дело своей жизни, в конце концов.

Я не хочу быть клушей-наседкой при угрюмом папике с золотым фондом в кармане, мне своего серебра хватает.

Я внутренне сжималась от малейшего звука за дверями, искренне надеясь, что будущий жених куда-нибудь исчезнет. Возьмет и испарится, как дым.

— Ясь! — залетела в комнату Аня — пышногрудая помощница-шатенка с проколотой нижней губой. Сегодня она была в узких брюках, в строгой белоснежной блузе, что подчеркивала ее изгибы, и в туфельках-лодочках. Я вообще ее в юбке никогда не видела, а высокий каблук она не носит из-за роста — очень высокая, мама и на шпильках до ее макушки не дотянется.

— Приехал? — шепнула я осторожно, неосознанно прижав к груди ладони, боясь, что сердце выпрыгнет.

— Самолет задержали из-за грозы, — Аня прошла в комнату, поставила поднос на стол. — Ты поешь, Есения, а то свалишься. — Она завертелась около меня, а я привычно вытянулась по струнке. Устала до полного изнеможения, но на каком-то чуде все еще дышала и шевелилась. И даже стояла ровно. — Фата в порядке, — перечисляла Аня, обходя меня по кругу. — Макияж тоже. Губы… Зачем так кусала? Сейчас немного тебе с лица бледность уберем. — Она мазнула густой щеткой по щекам, улыбнулась и, глядя в глаза, сказала: — Боишься?

— Немного.

— Знаешь, мне мама как-то сказала, что любить нужно не за красоту, а за глубину, но, глядя на тебя, я понимаю, что мужик пропадет с первого взгляда.

— А я?

— И ты научишься. Если муж полюбит, он сделает все, чтобы ты была счастлива.

— А если нет?

— Разведешься. — Аня непринужденно пожала плечами.

В горле комом застряли слова:

— Ты же знаешь…

— Ой, — помощница отошла немного, перебрала лежащую на комоде косметику. — Не говори, что в вашей семьей такое невозможно. Не жить же с нелюбом всю жизнь?

— Придется, — выдохнула я. — Папа меня не поймет. Общественность осудит.

— Глупости.

Я потянулась ладонью к лицу, чтобы спрятать глаза, так было стыдно, но Аня, роясь в косметичке, шикнула строго:

— Эй, не размажь красоту! Не могу найти лечебную помаду. Я скоро вернусь, никуда не уходи. — Помощница метнулась к двери и скрылась в коридоре.

— Да куда я денусь, — бросила я неслышно, осмотрев пустую комнату.

Гроза? Всего-то. Нет, чтобы ураган, буря, катастрофа… Чтобы шваркнуло наверняка!

Мысль о том, что, случись с олигархом непоправимое, отец обязательно нашел бы другого выгодного жениха, заставила меня склониться над комодом, будто старуха, чтобы сдержать в себе ураган под названием Паника. Вдыхая и выдыхая, сжимая и разжимая ладони, я хваталась за ниточку спокойствия. Не помогало. Пришлось отойти к окну и распахнуть форточку — глотнуть свежего воздуха.

Сквозняк тут же обдал лицо прохладой, забрался в волосы и выдернул из высокой прически тугой локон. Тот мягко завертелся, лег на правое плечо и спутался с воздушной фатой.

Не хочу замуж. До колик в животе не хочу. До озноба и тошноты. Не хо-чу.

С улицы тянуло свежестью, наполненной озоном и запахом мокрой травы, небо над городом пылало разноцветьем, от алого до темно-синего, без единого намека на дождь.

«Красочный октябрь — удачное время для свадеб», — сказала мама, когда услышала назначенную дату.

Мне тогда показалось, что она побыстрее хочет от меня избавиться, чтобы дома я у нее перед глазами не мелькала. Лишь бы снять с себя обузу и не отвечать за мою жизнь. Да какой там отвечать! Я с десяти была вполне самостоятельным и осознанным ребенком. До восемнадцати училась в частной закрытой школе для богатых девочек, и родителей видела только на выходных. Если они были дома, что случалось раз в месяц.

Я выпрямилась у окна, взяла кусочек сыра на палочке, что цветком были выложены на тарелке, бросила его в рот и запила холодным мятным чаем. Есть особо не хотелось, но и упасть от первого бокала шампанского, тоже.

Ладно, съем еще кусочек бофора. Надеюсь, что крошечка Франции поможет мне не сойти с ума.

Я потянулась к широкой, украшенной зеленью укропа и петрушки, тарелке и задержала взгляд на улице. Рука так и замерла над вторым кусочком сыра.

Тротуар из камня и широкая лестница освещались мощными фонарями. От столбов к сооруженной для праздника роскошной беседке и бассейну тянулись паучьи лапы гирлянд и трассы неоновых полос. Колонны, стулья и столы украшались кремовыми и белыми розами, по углам свисали лианы из лампочек, вплетенные в декоративный виноград и листья папоротника.

Внизу виднелось скопление наряженных людей. До ушей долетали переливы живой музыки и возбужденные голоса гостей. Народ веселился уже давно, желал развлечений и скандала.

С другой стороны двора, у деревянной беседки, притаились журналисты. Они уже пытались ко мне прорваться, но охрана пресекла их у дверей, после чего мама приказала оставить прессу снаружи — пригодятся.

Выгода, выгода, выгода… Как же не сделать из свадьбы дочери — великое фальшивое событие века?

У меня все острее под горлом бурлило желание: скинуть кольчугу-платье, выбросить в окно тугие туфли и дать деру.

В гараже, что находился левее от моего окна, заперт любимый джип. Нужно только незаметно пробежать через коридор, выскочить на крышу и, прыгнув в темный салон железного коня, вжать педаль газа в пол. Забыть об этом дне, как о страшном сне.

Увидев вдали огни приближающихся фар, я подхватила юбку и вылетела из комнаты. Фата, которую приколола Аня, зацепилась за кованое украшение на стене. Сильно дернуло пряди волос, ослепив болью.

Я даже на миг остановилась и задумалась о внезапном порыве. Нельзя так, ведь подвожу столько людей. Но разве не подводят меня родные люди, когда бросают чужому человеку в лапы?

Сбегу! Никто меня никогда не найдет.

А как же папа?

Не смогла ответить. Мне было стыдно, горько, но я сорвалась… и не получалось вернуть состояние покоя, зацепиться за благодарность. Хоть за что-то.

С улицы донеслись восторженные крики, гудки, свист, и я едва устояла на ногах. Приехал! Не прошло и полгода…

Но нет, свадьбы не будет, я не доверюсь человеку, которого не знаю. Не лягу с ним, ни за что.

Скинула тесную новую обувь. Одна туфля, отлетев на метр, соскочила с края и полетела на первый этаж. Я буквально услышала, как там, внизу, все неловко притихли.

Услышала, как кто-то с опозданием ахнул, кто-то хмыкнул, а кто-то, рассмеявшись, бросил в воздух:

— Невеста приготовилась к брачной ночи? Уже разделась? Бросай нам и остальное тогда!

Плюнуть бы этому умнику в рожу, но некогда.

Ноги сорвались с места, тихо скользнули в комнату для гостей и за несколько секунд донесли меня до окна, выходящего на крышу гаража.

Я сбегала так из дома тысячи раз. И в этот раз сбегу.

По кромке подоконника, по плоскому шиферу до края, зацепиться за деревянную подвязь…

В виноград в этом году вплелась лоза хмеля. Обычно обхожу эту гадость стороной, но сегодня в полутьме ее было плохо видно — я спешила, цеплялась за все подряд, не думая о том, что завтра руки будут болеть от ожогов и царапин. Бесстыдно задиралась юбка, трещала тонкая белоснежная ткань, по ногам, как змеи, вились мелкие крученые веточки. Чулки съехали до колен, а кружевная подвязка, которую должен был снять новоиспеченный муж во время празднования, сдавила бедро.

В доме была суматоха. Спускаясь, я слышала возгласы и удивленные посвистывания, а потом кто-то высунулся из окна и выкрикнул:

— Вот она!

Я спрыгнула на землю и босиком побежала к двери в гараж. Осталось несколько шагов. Там машина. Свобода. Там моя жизнь без давления и вынужденного брака.

Распахнула створку, пробежала несколько метров в темноте гаража и влетела во что-то громадное, преграждающее путь.

Каменное изваяние! Откуда?

Из меня дух чуть не вылетел, в груди стало тяжело, в глазах засверкало от боли, железный горячий обруч накрыл шею и, сдавив, дернул меня вверх, после чего кто-то толкнул к стене.

Над головой вспыхнула лампа, и я обожглась о серую сталь холодных глаз своего жениха.

Чертов Волгин!

Глава 4

Есения

Он испугал меня до остановки сердца. Я захлебнулась возмущениями, криком и злостью. Утонула в серебре прищуренных глаз, влипла в стену и не двигалась.

Сильная рука придавила шею, казалось, лишнее движение — и позвонки захрустят.

Он не медведь. Он — монстр!

Ноздри мужчины трепетали, раздувались, желваки на покрасневших щеках ходили ходуном. Я не могла сказать, что он урод, но и красивым назвать не получалось. Тени на лице мужчины застыли пугающей маской, свет лампы за его спиной бил прямо в глаза, отчего они заслезились.

Из горла вылетел беспомощный хрип, и Волгин вдруг одернулся, мотнул головой, словно стряхивая наваждение, но хватку не ослабил.

И это мой будущий муж? Зверь какой-то!

Грубый, жесткий, твердый, словно из камня. Неотесанный мужлан. Тяжелый подбородок, крупные губы, нос с едва заметной кривизной, будто был сломан, придающей ему устрашающий вид. От бега, а что так и было — говорили выступившие на лбу и крыльях носа капельки пота, прическа на темно-русых волосах растрепалась. Длинные пряди упали на густые брови и сверкающие тьмой и серебром глаза. Кожа жениха была смуглой, налитой и здоровой, будто он все лето провел на солнцепеке, и ворот белоснежной рубашки, расстегнутой на несколько пуговиц спереди, выделялся яркой полоской под черным пиджаком.

— Пустите, — получилось хрипнуть и вцепиться в его крупную руку, что сжимала мне горло. — Вы меня душите…

Вторая лапа каким-то чудом очутилась у меня на спине и толкнула меня в громадную грудь, влепив в сильное тело. Точно — медведь!

— Ре-ши-ла сбе-жать? — низко и по слогам спросил он. Наклонился, сгибая спину почти вдвое, и вперился в мои глаза. Будто сверлом вошел! Такие они у него были пронзительные, стеклянные, наполненные ядовитой ртутью.

— Да! — приподняла насколько смогла подбородок, в ужасе сглотнув слюну, потому что тиски с шеи не уходили. — Я передумала. Отпустите! Сейчас же.

— И почему же передумала? — ладонь развернулась, ослабила давление, и я смогла спокойно вдохнуть. Чужая рука поплыла на затылок, коснулась моих волос, смяла до боли пряди, заплетенные в прическу.

— Я вас не знаю! — смотрела с вызовом и понимала, как жалко выгляжу в тот миг. Растрепанная, в слезах, чучело, а не невеста, но я и не собиралась ему нравиться. Я хотела уйти.

Не смею отступать от данного папе обещания, но хочу этого до безумия. Я этому дикарю неровня. Он прижал меня, как хищник у стены, не приложив особых усилий. Что будет, если я ему откажу в сексе? Как папа мог так поступить со мной? Неужели не видел с кем заключает сделку? Неужели не понимал, кому я достанусь?

— Не знаешь? — еще ниже сказал Волгин. Показалось, что его голос завибрировал у меня в груди, а глаза полоснули по лицу и рассекли кожу губ.

— Вы — чужой человек, — пролепетала я через силу, — я не могу выйти за вас. Дайте мне вре…

— Можешь, — отсек. — И выйдешь сейчас. — Тяжелая рука на затылке сжалась сильнее, причиняя легкую боль, расплетая волосы, вытягивая пряди из шпилек и плетения. — А еще станешь примерной и верной женой.

— Нет.

Он умолк, но глаза бродили по моему лицу и, казалось, сдирали кожу. Слой за слоем, а потом крупные чувственные губы Волгина раскрылись, и он яростно зашептал:

— Я. Те-бя. Ку-пил. Не забывайся, Есения.

— Я не вещь! — Плюнуть ему в рожу — вот чего мне хотелось больше всего.

Волгин заулыбался, сверкнув роскошными белоснежными зубами. В холодных глазах заметались кровожадные искры, а пальцы на затылке бессовестно расплели тугую прическу, над которой Аня коптела несколько часов.

— Насколько знаю, ты дала согласие на замужество сразу, как только отец предложил, и, как примерная невеста, все это время готовилась к свадьбе. — Он стоял так близко, что я могла рассмотреть поры на смуглой коже, посчитать капельки пота на носу, увидеть каждую волосинку и родинку на жестком лице. А еще я чувствовала его запах. Приправленный дорогим парфюмом, с нотами мужского тела и мускуса, а в глубине таким… терпким, острым, необъяснимо путающим мысли.

— Зато ты! — нарочно перешла в плоскость грубости, обратилась на «ты», чтобы достучаться до сухаря и вырваться из его цепких рук. — Женишок, — покривлялась. — Ты за все это время не появился, чтобы познакомиться со мной! — голос на последних словах сорвался на писк. Я попыталась вырваться из объятий мужлана, но только сделала себе больно и вкрай испортила прическу. Плевать! Свадьбы все равно не будет! Ни-ко-гда!

— Вот оно что! — Мужчина перестал улыбаться, сильнее сжал руку и, сдавив затылок, потянул меня к себе, приблизился к губам и обжег горячим воздухом с колючими словами: — Чтобы купить вещь, достаточно посмотреть ценник и почитать описание.

— Стервец! Мудлан! — шикнула я и дернулась, вырывая волосы, что запутались в его пальцах.

Мужчина сильнее и плотнее прижался ко мне, врос, накрыв собой, словно хотел раздавить у стены.

— Избалованная крашенная блондинка! — прорычал.

— Отпусти! Отпусти меня, деревенщина! Грубиян! — Я заколотила его по груди, но он же, каменюка, только насмехался.

— Кто еще тут грубиян — надо подумать, — фыркнул он. — Не ори, невеста, а то подумают, что я насилую тебя, — и снова засмеялся. Хрипло и по-сумасшедшему.

— Да! Пусть думают, — я задергалась неистовей и закричала во все горло, срывая связки: — Помогите! Насилу… — мой несостоявшийся муж вдруг подался вперед и, прижавшись большими мягкими губами к моим губам, выбил весь воздух из груди. Я запротестовала, завертелась ужом, но смогла лишь трепыхаться, как бабочка на кончике иголки. Упиралась до последнего, только когда сильные лапы, вдруг с треском дернули корсет и высвободили грудь, вскрикнула и впустила его язык в рот.

Это было безумие! Я кусалась, дралась, билась языком. И… возбуждалась! Какой ужас и позор.

Жених не просто целовал меня, тараня и сплетаясь с языком, он ласкал сосок, нагло, порочно подергивая его пальцами, сминая грудь крупной лапищей, будто понимал, что делает, знал грань, которую я способна перейти. Еще никогда я не чувствовала себя более униженной.

Мама же говорила, что у него взгляд голодный! Это не оставит меня в покое.

Куда я впуталась? О каком «успешном браке» мямлил отец?

Дверь в гараж со стороны кухни внезапно распахнулась, окатив нас громкими голосами и яркими вспышками света.

Ах вот как этот подонок тут очутился! Примчался через кухню, как только увидел с улицы, что я пытаюсь сбежать. Зря я не переоделась в черное и не вырвалась раньше. Чего тянула? И сто процентов дорогая мама подсказала, где меня искать.

— Ты нашел ее? — наигранно-удивленно бросила она, остальные гости подхватили ее фразу охами-вздохами, а мне хотелось провалиться от стыда под землю. Я ведь практически голая из-за его рук.

Ренат оторвался от меня с рыком и, прежде чем обратиться к вошедшим, прошептал в горящие от поцелуя губы:

— Вот и познакомились, — а потом вдруг прижался ко мне и, прикрыв собой, как большим теплым халатом, рявкнул через плечо: — Пошли все вон! Увижу хоть одно фото в сети или газете — меня или моей будущей жены — найду смельчака и руки переломаю.

Глава 5

Ренат

Водитель ехал так быстро, как мог. Мимо пролетали огни фонарей и темные стволы деревьев, будто вереница черных солдат.

До особняка Брагиных осталось ехать минут десять, и я не находил себе места. Галстук душил, в костюме было жарко, брюки теснили пах, а туфли… Все не мое, вернее, не мой фасон, я так, по-пижонски, никогда не наряжаюсь.

Но это же свадьба. Положено выглядеть в высшем обществе с иголочки. Кем положено и куда, до сих пор удивляюсь.

Меня корчило от того, что пришлось пойти на такой шаг. Другого выбора нет и времени искать еще кого-то — тоже. Девчонка из приличной семьи, здоровая, способна родить. Мне именно такая и нужна. Но факт, что она согласилась на брак, не глядя на будущего мужа, обескуражил.

Неужели три миллиарда, что я перевел им на счет по факту этого нелепого договора, затмили глаза? Даже познакомиться со мной не пожелала? А супружеский долг, как будет исполнять — завязав глаза? Или ей все равно, с кем спать?

Я не отличаюсь красотой или няшностью. Не гоняюсь за модой, мне это чуждо. Моя мода — это бесконечные поля, стремительные реки, высокие леса. Одним словом, свобода.

Как же тошно от мысли — жениться вот так поспешно и на незнакомке, но я должен откинуть сантименты и сделать это. Даже если будет неприятно. Даже если от воспоминаний душу скручивает в трубочку, и эмаль зубов хрустит, стоит подумать, что буду прикасаться к нелюбимой женщине.

Может, отменить все?

А как же Валери… Я не могу так поступить, не могу ее оставить.

И… Есения. Имя же выбрали дочери вычурное. Богачи. Им бы только выделиться, отличиться, но я не могу сейчас крутить носом и выбирать, счет на минуты.

Да, у меня есть миллиарды, много миллиардов, больше чем мне нужно на самом деле. Только толку? Есть вещи, которые за деньги не купишь.

Хорошо, что Брагины из той категории людей, что считают иначе — продали дочь и глазом не моргнули.

Но меня все равно будоражила будущая встреча, по телу словно электрический ток пробегал. Грудь, будто жгутом обернули. И он сжимал, сжимал… пока я не делал вдох, в надежде, что не сломались ребра от давления.

Мало того, что за последний месяц не вырвался с работы даже на день, чтобы хоть раз увидеть невесту, так и еще на четыре часа опаздывал на свадьбу. Могу себе представить, что там пигалица-блондинка надумала себе.

И все-таки…

Какая она? Веселая? Нежная? Избалованная?

А не все ли равно?

Я раскрыл экран на телефоне и пролистал фото. Замер на одной из самых приятных глазу. Светло-пшеничные волосы, чуть вьющиеся на кончиках, топик, приоткрывающий плоский живот, узкие джинсы, подчеркивающие стройную фигуру, туфли на невысоком каблуке. Личико милое, румяное, свежее. Куколка. Без изъяна.

На следующем фото — портрет. В синих глазах невесты полыхали звезды, а на носу и щеках чудно рассыпались веснушки, будто карандашом кто-то нарисовал. Наверное, нафотошопили такую красотень. Взгляд из-под густых закрученных ресниц завораживал, пленил. Я будто тонул в нем, хотя задумываться о чувствах и о том, что смогу полюбить снова, не смел. Не в этой жизни.

Я уже обматерил всех причастных за опоздание, чуть не заехал по морде пилоту, который в легкий дождик решил обойти грозовой фронт. У меня свадьба, а ему какие-то мелкие тучи помешали!

Когда выбежал из авто возле шикарного дома, больше похожего на виллу президента, неожиданно заметил на крыше девушку. Было достаточно темно, поздний осенний вечер, и белое платье выделялось на фоне пятнисто-графитного неба, будто бельмо.

Сорвется же! Вот дура!

На автомате бросился спасать, приучен реагировать молниеносно. В нашей местности бурная река, скалы — приходилось делать это не раз.

Побежал к дому, водитель и охрана за мной, не сговариваясь. Приготовив оружие, натянулись оба.

Я тормознул их у входа — здесь мне бояться нечего, не хватает еще двоих громил у плеча. И сам справлюсь.

Двор был усыпан людьми в дорогих одеждах, они смотрели на меня удивленно-вопросительно.

И тут до меня дошло — та девица на крыше — моя невеста! Твою мать, веселый вечерок, я не должен ее упустить.

Пришлось на минуту вернуться к охране, и, кажется, я кого-то сбил с ног. Пусть не лезет под летящий груженый камаз.

Быстро приказал Коле позаботиться о беглой девушке, показал направление и, дождавшись его кивка, полетел к распахнутым настежь парадным дверям.

В холле меня встретила мать невесты. Я хорошо запомнил ее взгляд, блуждающий по моему телу, раздевающий без рук. Голодную женщину видно издалека, но я не из тех, кто будет прыгать на первую потекшую самочку. Я бы вообще ни на кого больше никогда не смотрел, если бы… не одно «но».

— Где она? — я отодвинул мамашу в сторону и побежал по коридору туда, куда указала ее рука. Мимо кухни пролетел коридор и бросился к двери, ведущей, видимо, в гараж.

Внутри было темно, но полоска света под воротами позволила мне быстро сориентироваться, а привычка бегать по темному лесу и видеть в очертаниях формы, добавила уверенности.

Я спокойно запер за собой дверь и стал ждать.

Невеста явно не пешком собралась бежать, а здесь, в гараже, хорошенький джип припрятан, можно за пять минут укатить далеко и надолго.

Шорох нарастал, быстрые шлепающие шаги приближались, дверь с улицы открылась, и беглянка влетела в меня на полном ходу.

Моя будущая жена.

Глава 6

Есения

Мы с женихом остались одни. Зевакам хватило несколько секунд, чтобы убраться из гаража. Я тоскливо посмотрела на джип, а потом метнула яростный взгляд в Волгина.

Губы горели от его наглого поцелуя, по голой коже плеч гулял холодок, сжатые от колючего незнакомого мне ощущения соски едва прикрывалась кромкой ткани. Я суматошно потянула корсет выше, но чуть не завыла от боли — кожа на руках горела от ожогов хмелем.

Наверное, шок затмил мне разум. Наверное, я так хотела избежать свадьбы и ненавидела человека напротив за наглость и унижение, что не заметила, как рука взметнулась вверх, и ладонь соприкоснулась с жесткой щетиной мужчины.

Голова Рената от удара ушла в сторону. Мужчина скрипнул зубами и, медленно повернувшись в ровное положение, впился в меня взглядом, способным заморозить на месте. Толкнул к стене с яростью, вбивая лопатки в холодную доску, и, совсем обнаглев, рванул корсет еще ниже, вывалив мою крупную грудь из бюстье, а потом вдруг отпустил меня. Отступил довольно далеко и, обжигая кожу хищным взглядом, рыкнул:

— Одевайся.

— Не буду, — даже не прикрылась, пусть таращится. Его поступок показал, насколько я для него — бездушная кукла. Что захочет, то и будет со мной творить. Голодный зверь.

Ренат непринужденно присел на капот машины, спрятал руки в карманы черных элегантных брюк. Пиджак слегка распахнулся, показав мне белоснежную рубашку на мощном торсе. Мужчина поправил галстук, потянул узел вниз, будто он его душил, после чего с издевательскими нотками проговорил:

— Думаю, что ты стоишь тех миллиардов, которые я отвалил твоему отцу. — Глянцевый взгляд прошелся по моим плечам. Я распрямилась до хруста в позвоночнике. Ренат коснулся холодными глазами моей вздымающейся груди и, показалось, незаметно облизнулся.

— Я не продаюсь. — Сдавила челюсти, но продолжала смотреть в его глаза. Нагло, непокорно. — Сделка отменяется.

— Да? — густая бровь потянулась вверх, а руки мужчины сплелись на груди, и даже через рукава пиджака было видно, какие у него огромные мышцы. А ладони, как моих три или четыре. Ему стоило лишь замахнуться, чтобы размазать меня по кафелю за то, что посмела руку на него поднять, но Волгин будто не заметил моей пощечины. Только боюсь, что ошиблась. Такой запомнит, затаит злобу и обязательно отомстит.

Щека Рената слегка покраснела, в глазах появился новый пугающий блеск. Он смотрел на меня свысока, как на что-то мерзкое и склизкое, щурился и неприятно улыбался.

— Даю тебе три секунды подумать, — шевельнулись его губы, голос глубоким басом задрожал в моей груди. — Реши, продаешься ты или нет. Определись, наконец. Если нет, не держу. Ты выходишь из этого места свободной, и вы с семьей выметаетесь нахрен из дома, потому что по факту он теперь мой. Ну и фирма отца, которая досталась ему от твоего деда — тоже моя, Е-се-ни-я. — Он повел головой в сторону, русая челка мягко переместились на высокий лоб и спрятала один глаз. Мужчина смотрел сквозь сетку прядей так жутко, будто пытался прочитать мои мысли, а у меня мурашки шли по всему телу.

Хренушки! Блефует! Все ведь можно отменить. Можно?

— Раз, два… — Жених привстал, потемневший взгляд поднялся к моему лицу и замер на губах. Ренат помедлил, а меня сотрясло от неопределенности — врет или нет?

А если нет?

Я не могу так — предать отца, подставить его бизнес, лишить будущего, но теперь четко понимала: когда моя жизнь перейдет в руки Волгину, голодному медведю, меня никто не защитит. Я буду со своей бедой одинока, и даже папа не сможет меня поддержать. Пора становиться взрослой, Сенька.

— Пожалуйста… — прошептала, губы подрагивали, соленые капли ползли по коже и забирались в рот.

Ренат ступил ближе, руки так и остались сплетены на большой груди, а взгляд уколол в мои глаза. Они жутко пекли, ресницы дрожали, все тело горело от возмущения и стыда.

— Я не хочу…

— Три, — рубанул так, что я дернулась. — Твой ответ «нет»? — еще ближе подобрался. Запах терпкой мужской кожи ударил в нос. Я вжалась в стену, прикрылась руками, замотала головой. Волосы с одной стороны волнистыми прядями упали на плечи и частично спрятали грудь.

Ренат ждал, дышал ровно, будто его особо не волнует, что именно я отвечу.

— Не собираюсь тебя уламывать, Есения. Мне нужна жена, не скрываю. Нужна сейчас. Ни завтра, ни через год, а сейчас. Потому ты должна понимать, что тебя ждет.

— Что вы имеете в виду? — закусила губу. Израненная кожа лопнула, я невольно облизнула капельку крови и заметила, как нагрелся взгляд Волгина.

— То, что я… — он слегка наклонился, горячая рука мягко легла мне на щеку, пальцы коснулись волос, — буду тебя желать, ласкать и трахать. Мы будем жить вместе и делать все, что могут муж и жена. Общаться, ездить в путешествия, заводить детей. Или все, Сеня, или ничего. Жеманство и брезгливость в свою сторону я не потерплю.

— Но я вас не знаю, — тихо и без надежды. — Хотела бы узнать, но вы сами не появились, а сейчас я… боюсь.

— Бойся, — придавил он и голосом и взглядом. — А еще уважай и не обманывай.

— А как же чувства?

— Любить я не собираюсь и тебя принуждать к этому не буду, но выполнять супружеский долг — твоя обязанность, — коснулся большим пальцем моих губ, повел в сторону, приглаживая кожу. Нежно, настойчиво. — Так что? Пойдешь за меня? — наклонился, теплое дыхание заставило меня втянуть ноздрями накаленный воздух и замереть.

Папа, я буду ненавидеть тебя за это всегда…

— Да, — выдохнула, и мягкие губы настойчиво прикоснулись к моим. И тут же оторвались, а мужчина отодвинулся и, отвернувшись, бросил через плечо:

— Приведи себя в порядок. Через пятнадцать минут распишемся и уедем на неделю в путешествие. Ты выбираешь, куда. — Волгин открыл дверь и кого-то позвал жестом. Через мгновение послышались каблучки, а жених грубо договорил: — Мамаша, у вас несколько минут помочь дочери взять себя в руки и поправить одежду. Никаких причесок, пусть будет с распущенными. Мне так больше нравится.

И ушел.

Я повернулась к выходу спиной, натянула бюстье и корсет, поправила юбку дрожащими руками. С одной стороны платье порвалась по шву и приоткрыло бедро.

Поправив чулки и подвязку, я бросилась к машине и заглянула в тонированное стекло. В отражении на меня смотрела румяная девушка. Будто не я. Суматошно вырывая шпильки из прически, я расплела косички и пальцами расправила спутанные кудри. Хоть что-то у нас с Ренатом общее: тоже люблю распущенные, хотя меня так и подмывало сделать наоборот и потуже завязать волосы, чтобы не трогал их, не смотрел так…

Макияж почти не испортился, только в уголках глаз от слез немного размазались тени, и на щеках появилось несколько подтеков. Я легко убрала их пальцами.

— Эн, давай в кухню, времени нет, — мама потянула меня за локоть, а я вырвалась и отодвинулась.

— Я готова. Отстань, — отмахнулась снова, отталкивая ее руки. — Не трогай меня, прошу.

Мама примирительно подняла ладони и показала на выход.

— Там Аня. Она немного поправит волосы, только и всего. Не злись, это сейчас ни к чему.

— Папа приехал?

— Нет, — мама увела виноватый взгляд в пол. — Не успевает. Я выведу тебя к жениху.

— Спасибо, — сказала я со злостью. — Сама выйду. — После чего обошла ее по широкой дуге, бросила жалкий взгляд на холодную машину, что могла меня спасти и увезти далеко-далеко, но я от этого варианта добровольно отказалась.

Скинув с себя накатившую дрожь волнения, быстро направилась в кухню, чтобы больше не сомневаться и не отступать. Свадьба с Волгиным — моя неизбежность, и я смирилась с этим.

Глава 7

Ренат

Широкую дорожку освещали фонари, помпезно украшенные цветами. Розами на первый взгляд, хотя они так нещадно обрезаны, искажены лентами и измучены добавками долгого хранения, что смотрелись пластмассовыми болванками.

Наверное, это красиво. Наверное, это шикарно. Да только мне было до мозга костей противно здесь находиться.

Среди толстопузов, по-индюшачьи расхаживающих по двору под руку с молоденькими девушками модельной внешности. Среди парней и мужчин, на первый взгляд спортивных и подкачанных, но напоминающих тающее мороженое, покрытое черной дорогой тканью, подвязанное дохлой змеей-галстуком. В глаза бросались золотые сверкающие запонки, часы на руках высокого класса, модные лощеные прически.

Такую и мне сделали, когда я сошел с самолета, зализали, как пионера, но я ее пятерней сильно испортил, поэтому теперь пряди неаккуратной копной падали на глаза.

Темноволосая девчонка с сережкой в нижней губе пыталась ко мне подобраться и привести в приличный вид, но я отмахнулся, позже заметив, как она испуганно косится и заламывает руки. Аня, кажется. Единственная девушка, кто на этом маскараде не вызывал у меня рвотного рефлекса.

Я слишком привык к своей деревне: к простым нарядам, к природной красоте, к теплу солнца, к свежести воды из реки.

Пятнадцать минут истекли очень быстро, а я не успел мысли толком привести в порядок. Выпил стакан воды и пошел в уборную. По пути свалил вазу и зацепил угол стола бедром. Люди, сыпнувшие в стороны, меня не смущали, меня больше волновало, что лететь с женой нам придется в непогоду. Только бы не отложили рейс. Только бы не оставаться в этом ненавистном городе.

Я стоял напротив зеркала и думал, не перегнул ли палку с Брагиной. Но отступать некуда: она моя будущая жена, и как бы ни было противно, мне придется на нее смотреть, как на временную любовницу. Жестокая необходимость, что так больно ранит мое едва зажившее сердце.

Умылся холодной водой, в надежде выгнать из головы воспоминания. Да только это невозможно, все равно что вырвать сердце из груди, сжать его в кулаке, слушая, как бьется в агонии, а потом положить под ноги и проткнуть каблуком.

Капельки влаги стекали по щекам и заползали за ворот белой, как снег, рубашки. Жестокий мир прокрутил меня в мясорубке, но я выжил, очнулся. Хотя и не живу толком, а так… как пугало огородное — мотаюсь туда-сюда, разгоняя воронье от урожая.

Я вышел из уборной в еще более жутком состоянии, чем был. Чтобы отвлечься, проверил кольца в кармане, попросил охрану не отходить далеко, предупредил, что мы здесь не задержимся.

Невеста появилась в конце коридора одна. Ни отца, ни матери, ни брата или друга, кто бы ее поддержал. Одна, словно березка в поле, под диким ветром реальности.

Я не ожидал, что она внезапно выступит против брака. Это было откровением. Шоком. Брагин принудил ее? Свою дочь, кровь и плоть, отдал чужому мужику без согласия? Да, мне выгодно, что он такой мудак, но… Как-то слишком жестоко. Разве родные так поступают? Как их после такого родными-то называть?

Девушка вдруг показалась мне куколкой под стеклянным колпаком. Красивой, нарядной, изысканно-свежей, но недоступной. Она понимала, на что идет, и плотно запечаталась от внешнего мира. Я это чувствовал по взгляду — охолодевшему решительностью, по выпрямленной гордостью спине, по твердым шагам, что буквально забивали в паркет безмолвное «ты меня не купишь».

Я должен это сделать, женить ее на себе, совратить, хотя сомнения и совесть крутили, мучили, вертели, словно я застреленный кабан над костром, обугленный от горя, обглоданный судьбой до кости.

Холодная рука, тонкая, как лоза, легла в мою ладонь. Влажная от воды или, скорее всего, слез, что все еще сверкали в уголках глаз невесты.

Прости, милая, но отменить церемонию не получится. Времени ждать у меня нет. Если бы я знал, что для тебя это так тяжело, искал бы жену лучше, попроще, но сейчас… поздно метаться. Нам придется пойти до конца.

— Брагина Есения Олеговна, согласны ли вы…

Пока длилась вступительная речь, я, кажется, не дышал. Перед внутренним ликом стоял другой день, другая жизнь, другая… невеста.

— Да, — ответила Брагина безжизненным голосом. Не повернулась ко мне, смотрела вперед, в никуда.

— А вы, Волгин Ренат… — женщина в строгом синем платье, что вела нашу свадьбу, обратилась ко мне.

Я не слышал и слова, что она говорила дальше, смотрел на будущую жену и на последней силе воли заставлял себя шагнуть с обрыва. У меня нет выбора. Нет его. Нет…

— Нет? — вдруг испуганно переспросила сотрудница ЗАГса, а я дернулся. Вслух сказал?

— Да, беру, — поправил давящий горло галстук и повернулся к Есении.

Она ковырнула меня горящим взглядом, приподняла тонкую бровь от удивления. Девчонка думала, что я горю желанием взять ее в жены? Что рад видеть рядом именно ее? Пусть не мечтает. Это договорной брак. Только и всего.

— Обменяйтесь кольцами.

Я подозвал охранника, взял с его крупной ладони меньшее кольцо и перехватил ладонь невесты. Надевая на палец, заметил, как девушка дрожит, и как покраснела кожа на ее руках. Словно обожглась. Она не дернулась, не пискнула, когда натягивал кольцо, хотя ей явно было больно. Так сильно, что сжала губы до бела. Бурые полосы горели на бледной, будто фарфор, коже, словно ее руки побывали в кислоте. Что это? Похоже на раны от хмеля, только он умеет рвать нежную плоть незаметно, а потом оставлять жгучие полосы, заживающие очень долго. Почему не призналась? Видимо, поранилась, когда из окна лезла.

Есения чуть не выронила мое кольцо из дрожащих пальцев, но справилась и с этим. Прикасаясь к моим рукам, подрагивала всем телом и кривила губы. Не то от боли, не то от отвращения.

Я с трудом понимал, куда нас приведет этот день, но знал точно, что насиловать жену не смогу, а спать с ней придется и лучше поскорее. Значит, план, продуманный до мелочей, будет не таким простым, как мне хотелось бы. Вынужден буду искушать и соблазнять девушку, хотя для меня это в новинку, а, оглядываясь назад, как ножом по сердцу.

— Можете поцеловать жену, — услышал я будто издалека.

В груди бомбой взорвалась старая память: Валери в коротком подвенечном платье, с длинным хвостом из фаты, с волной черных густых волос. Ее губы, мягкие и податливые, сладкие, будто мед, и порочно безудержный язык.

Подался ближе. Девушка под руками натянулась, стала каменной, неживой. Куклой.

Та жизнь, прошлая — просто сон — приятный и скоротечный. Просыпайся, Ренат. Просыпайся! Сука-жизнь приготовила тебе новый горький глоток.

А чего ты хотел? Счастья? Для тебя его не отрезали, не выделили…

Губы у Есении были истерзаны, нервничая она их искусала, заметил еще в гараже. Поэтому я коснулся их с осторожностью, еле-еле зацепив кожей. Она с тяжелым выдохом приоткрыла рот, и наши языки соприкоснулись. Мокрый жар, ласковые движения, от которых ничего, кроме тепла, я не испытал. Просто механический поцелуй без души. Я даже не углублялся, невесомо скользил по израненным губам.

Приоткрыв глаза, я взглянул на супругу. Она целовала меня с плотно сомкнутыми веками, а из-под ресниц выползали горячие слезы. Они придавали поцелую солоноватый вкус.

Легко не будет, я это понял, и вынужденный обоюдный брак — ничего хорошего в наши жизни не принесет.

Глава 8

Есения

Не попрощалась с мамой. Не сказала Анютке пока. Не взяла ничего из своей спальни, даже любимую шкатулку с сувенирами из разных стран, которую собирала несколько лет. Не оглянулась на родной дом, который увижу нескоро. Села в машину и отвернулась в окно.

Я не плакала, нет, но жестокие слезы сами ползли по щекам. Предательская слабость перед неизбежностью.

Руки горели от царапин колючей лозой. Сжав кулак, я почувствовала, как холодный металл обручального кольца впивается в раненую кожу, и внезапно осознала, что жених видел меня до свадьбы, в подвенечном платье, а это не сулило ничего хорошего.

Суеверие, конечно, но у меня ребра выворачивались и хрустели от предчувствия, что все закончится плохо, толком и не начавшись. Было ощущение, что сердце сейчас проткнут изломанные кости, и я истеку кровью.

Через пять минут полной тишины, наблюдая за вереницей деревьев, пролетающих мимо окна, я украдкой посмотрела на мужа.

Ренат сидел рядом, немного разведя колени. Ему очевидно было тесно даже в просторной машине, но он держался от меня подальше, стараясь не прикасаться к бедру, словно даже через многослойную ткань платья чувствовал, как я горю всем телом, как не хочу здесь быть.

Супруг расслабленно откинулся затылком на спинку сидения и, прикрыв глаза, казалось, дремал. Его большие руки лежали на коленях и изредка сжимались в тугие, обвитые венами, кулаки.

Ренат вдруг дернулся и, распахнув глаза, посмотрел в потолок, а я тут же отвернулась в окно и задержала дыхание.

Что дальше? Мне придется позволять ему себя целовать и трахать, чтобы потом прятаться в ванной, тереть тело мочалкой до красна, лишь бы избавиться от чужого запаха?

Я оглянулась на улетающую в никуда полоску дороги, и мне на миг показалось, что другая машина слишком близко к нам пристраивается. Наверное, дополнительная охрана олигарха.

Я снова посмотрела на молчаливого Рената. Кто он? Какой он?

Вопреки сумбурному состоянию моей души странно было осознавать, что этот грубый и пугающий мужчина вызывал во мне глубинный интерес. Этот его жест, когда прикрыл собой от зевак, и это «мамаша» — брошенное презрительно той, что с легкостью подложила дочь под чужого мужика, и кроткий, осторожный поцелуй, как прикосновение шелковой ленточки, когда нас объявили мужем и женой, словно Волгин переживал за мои искусанные губы. Тогда я впервые подумала, что мой вынужденный муж хочет казаться, а не быть монстром. Надеюсь, что интуиция в момент стресса меня не подводит, верю, что не обманывает надежда, потому что впервые за этот долгий день я испытала легкое облегчение и острое предвкушение.

Я до сих пор чувствовала на губах его запоминающийся вкус, немного терпкий, почему-то с ароматом лаванды и нотками меда. И так некстати вспомнилась Франция. Андрэ, который не смог попасть ко мне на свадьбу, у него как раз подготовка к осенней коллекции, а я прекрасно знаю, как это сложно и утомительно, ведь много раз помогала ему с этим. Модельер Флобер — любитель ручного мыла и натуральных масел, любимый друг и лучший дизайнер мира. Именно он заразил меня любовью к бесконечным французским полям. Еще в детстве мы с отцом ездили к дальней родственнице, которой уже лет десять и в живых нет, там я и познакомилась с кудрявым светловолосым эпатажным парнем, который отличался от других ребят необычным взглядом на вещи. Тогда я навечно влюбилась в романтические европейские улочки с ароматом лаванды и вереска и ездила к Андрэ в гости почти каждый сезон.

— Ты выбрала, куда мы поедем? — от голоса мужа, что звенел сталью, я немного вздрогнула.

Повернувшись, уставилась на затемненную перегородку между салоном и водителем, сомкнула ладони на коленях, чтобы унять жжение. Говорить не было желания, шевелиться тоже, но, если честно, и назад, домой, не хотелось — в фальшивую, ненастоящую жизнь, в которой не осталось никого, кто бы меня понял и защитил.

— Не знаешь? — муж потянулся ко мне, я увидела движение боковым зрением и от неожиданности выпрямила спину по струнке. Я не собиралась противиться, оно само получилось. В кармане Волгина вдруг тиликнул телефон. Он отстранился, а я облегченно опустила плечи и обернула себя руками. Ладони запекли с новой силой, я едва сдержалась, чтобы не завыть от боли.

— Привет, — ответил на звонок муж. Помолчал немного, глянул на в мою сторону и промямлил: — Да, уже.

Без утайки рассматривая меня, но слушая собеседника на другом конце линии, он вызывал во мне животный ужас вперемешку со жгучим любопытством.

— Через неделю, — он говорил мрачно и сдержано. — Да. Я помню, конечно, — бросил небрежно, неожиданно разорвав наши взгляды и отвернувшись в окно. Я смогла рассмотреть его ровно выстриженный затылок и сильные, большие плечи, которые с трудом смогу обнять. — Еще видео мастер-класс пришли, — грубо и резко отчеканил Ренат. Кулак, что лежал на его бедре, сильно сжался. — Позже созвонимся, я сейчас не могу говорить.

У него что-то спросили, повисла пауза, и Ренат вдруг повернулся в мою сторону, обжег ледяным прищуром.

— Да, — ответил в трубку. Строгих губ коснулась кривая усмешка. Надо мной смеется? Обо мне речь? — Спасибо.

Муж отключил связь и переспросил меня тоном, способным заморозить воду:

— Ты выбрала, куда мы поедем?

Я мягко и осторожно улыбнулась, а потом с шепотом выдохнула:

— В Париж.

Глава 9

Есения

В частном самолете была отдельная для нас с мужем комната. Шикарная, по последней моде, с шелком и натуральной кожей в дизайне, с ободками из позолоты, с деревянными идеально отшлифованными панелями из красного дерева.

Я переоделась в удобный пуловер ручной вязки из светло-голубой нитки и темные трикотажные брюки с низкой резинкой. Выдохнула тихо, стараясь не привлекать к себе внимание, зябко потерла плечи. Даже через плотно закрытую дверь чувствовала чужое присутствие и хотелось спрятаться, сбежать, но парашюта у меня нет, а внизу ждет разве что холодный ночной асфальт.

Радовало только, что завтра мои ноги будут гулять по осеннему Парижу. Это и счастье без границ, и лекарство от любых печалей, и любовь с первого взгляда.

Любовь, которую мне не обещал муж.

Волосы оставила распущенными, не стала заплетать, как обычно делаю дома. Ренат еще подумает, что я из села сбежала. Да какая разница, что он подумает! Будто я понравиться ему пытаюсь. Еще чего.

Преодолевая неприятную жгучую боль в руках, заплела тугую косу, перекинула ее за спину.

Вот, так лучше.

Сцепив зубы, хорошо вымыла руки с мылом, это должно помочь на первое время от колючек хмеля, еще бы успокаивающую мазь, но аптечки в уборной я не нашла, а спрашивать мужа об этом не хочу. Скажет, что пустяковые царапины, а я жалуюсь, как плакса. С колледжа не люблю, когда надо мной насмехаются, и сейчас повода не дам. Да и все еще боюсь с мужем лишний раз сталкиваться, стараюсь молчать и не смотреть в его льдистые глаза.

Выбравшись из ванны, я стала искать майку среди вещей и белья в чемодане. Хотела разрезать ее на полоски, чтобы обмотать обожженные ладони. Выдержать боль больше не получалось, нужно хоть как-то себе помочь, притушить зуд. Ренат ведь видел, что я поранилась, и ничего не сделал.

Муж вышел куда-то, сказав, что вернется через десять минут, но пропал на полчаса. Опаздывать — его привычка? Это уже второй раз.

Пока я была предоставлена сама себе, получилось выровнять дыхание, успокоиться и даже не трястись от страха перед неизбежным, хотя колени все еще сталкивались от слабости и нового томления где-то ниже пупка. Теперь бы еще приготовиться к самому страшному — первой брачной ночи. Но сейчас, в небе, муж ведь не будет меня трогать… Да?

Мои вещи с утра были упакованы, и я очень удивилась, когда на дне чемодана нашла свою коллекцию сувениров и ежедневник на замочке. Я их точно туда не прятала. Мама? Точно нет. Папа? Вряд ли. Кто позаботился об этом?

Небольшая пластиковая шкатулка, размером с коробку конфет, была обклеена синей атласной тканью, на верхней крышке я нарисовала цветы и узоры акриловыми красками, обмотала торцы ручными кружевами и вышила их бисером. Смотрелось винтажно, по-детски и дешево, но я любила эту часть своей жизни. Скрытую от СМИ, богатых друзей семьи и даже близких родственников. Типа двоюродного братца Льва, который в восемнадцать понял, что он шикарный кобель и, раз уж судьба так распорядилась, решил в отместку испортить тысячи девушек. К двадцати пяти брат получил по почте фото более трех десятков новорожденных. Это безумно удивляло, особенно если считать, что все полученные конверты Лев выбрасывал в мусорку по понятной причине, не читая, и вычеркивал всех, кто смел заикнуться о беременности от него. Но я не считала его плохим, скорее, разбитым и обозленным, после Алёнки он так и не оправился. Я не хотела его ранить, поэтому и не делилась с ним своими романтическими интересами, хотя в детстве, когда брату было пятнадцать, а мне десять, мы с ним были довольно близки и дружны. Но сейчас, прагматичный, прямой и жесткий в выражениях, он не понял бы меня. Лёва и так удивился, что я невинность храню. И зло ржал, когда я заикнулась, что для любимого. Как оказалось, зря…

Я тряхнула головой, отгоняя мысли.

В шкатулке должны быть ножнички. Приоткрыла ее, но локоть неожиданно обожгло крепким прикосновением. Я дернулась, и содержимое, монетки, открытки и разная мелочь, посыпались на пол. Сверкающим разноцветьем расползлись по черному ковру.

Я не слышала, когжа муж вернулся, из-за этого жутко испугалась и попыталась встать.

Ренат так странно покосился на безделушки, так сильно сжал мою руку, что я невольно ойкнула.

— Сиди смирно. — Он надавил мне на плечи и заставил опуститься на кровать.

Присел рядом и взял из моих рук пустую шкатулку, отложил ее назад, надолго задержавшись взглядом на рисунке на крышке, провел кончиком большого пальца по ручному кружеву, поднял на меня взгляд.

— Красиво. Бабушка делала?

Он взял мою руку и, повернувшись к столику, двумя пальцами подцепил тампон, окунул его в вазочку с мутной жидкостью и коснулся полосы ожога. Защипало. Я процедила сквозь зубы воздух, вжала голову в плечи.

— Ты не ответила, — смачивая раны, подтолкнул он. Поворачивал мои ладони, обжигая теплом своих рук и тут же охлаждая влажным тампоном.

— Да, бабушка, — решила соврать, а то подумает, что я какая-то дикарка, а не дочь крупного бизнесмена. — В память от нее осталась.

— Мне нравятся такие… — Ренат взглянул на меня из-под густых бровей, помолчал, по-мальчишески заулыбался, — винтажные вещи. Они родные и теплые.

Я осторожно кивнула. Проследила, как муж выжал ватку и, подсев немного ближе, взял мою вторую руку, приложил тампон к ожогу — левая рука пострадала сильнее, на ладони горели три полосы, сплетенные в одну, и малейшее движение вызывало жуткую боль.

— Это сода. Она поможет снять острый ожог, завтра станет легче. Нужно было сразу обработать. — Ренат сокрушенно покачал головой, отбросил ватку и пшикнул себе на ладони пены от ожогов, растер ее. — Давай, — показал жестом, чтобы я развернула ладони вверх. — Немного попечет, — опустил руки с лекарством и слегка коснулся моей кожи, прижал плотнее, вызывая огненные волны между нашими ладонями.

Это было необъяснимо интимно, хотя жжение и боль выбивали из меня все мысли и ощущения. Я тихо застонала и на миг прикрыла глаза. Муж отцепил руки и, наклонившись, подул на мои ладони.

— Еще немного. Потерпи, — и снова подул. Прохладный воздух щекотал, разнося колючки по всему телу.

Я с трудом могла понять, где тот Ренат — страшный медведь, о котором говорила мама, а где внимательный мужчина, который, между прочим, сказал, что любить меня не собирается. Так что, все, что происходит сейчас — просто бережливое отношение к купленной дорогой вещи.

Ухаживания Рената не отталкивали, напротив, показывали его с хорошей стороны. Хотя я все равно ждала подвох, ждала, что начнет лезть, раздевать… и это пугало.

Глава 10

Есения

— Есть хочешь? — спросил Ренат, когда пена на ладонях растаяла, жжение слегка успокоилось, а молчание до жути затянулось. Казалось, что тишину в комнате залили эпоксидной смолой, и мы оба увязли в ней по горло.

Наши взгляды закипали, скрестившись, хотелось отвернуться, но я была словно приклеена. По телу скакал настоящий табун озноба, и я себя сдерживала, как могла. Только зубы цокали друг о дружку.

Мотнув головой, я забрала руки и сложила их на коленях ладонями вверх, чтобы не тревожить царапины.

Ренат молча поднялся, я заметила, как сомкнул губы недовольно и отвернулся с бесстрастным выражением на лице. Кровать слегка качнулась, выдавая мягкость матраса, и мне снова захотелось облегченно выдохнуть. Когда Волгин слишком близко, я будто задыхалась, тонула и захлебывалась странными эмоциями, смешанными со страхом, предвкушением и надеждой.

Надежды было, вопреки всему, больше. Хотелось увидеть в муже нормального человека, которого я буду в силах полюбить. Или хотя бы смогу привыкнуть и не дергаться.

Я очень не хочу притворяться. Актриса из меня никакая, даже в колледже никогда не участвовала в сценках, потому что недостоверно играла. Надо мной только смеялись.

Тишина разорвалась мощным щелчком, окна подсветились молнией, я зябко поежилась и чуть не обняла себя руками, в последний момент опустила ладони снова на колени. Не хватает снова дернуть царапины, мне только легче стало.

Я вспомнила, как бегала по саду в новом голубом платье, которое сшила бабушка Есения, тогда еще живая — моя любимая нянечка, и неуклюже перецепилась через хмель. Лоза так сильно дернула нежную кожу, обвив лодыжку, что до сих пор остался витиеватый шрам.

Но больше всего я тогда плакала из-за испорченного платья. Все, что дарила мне бабушка, было каким-то волшебным и теплым. Наверное, придумывать открытки, лепить сувениры, вышивать шкатулки и кошельки, клеить камушки и бусинки на панно и картины — мне от нее передалось. Не благородное дело — говорила мама. Слишком пустое и дешевое — подтверждал отец, но все-таки поддерживал и даже привозил из поездок наборы бисера и лент.

После десяти лет я перестала хвастаться и творила тайком, а поделки, когда накопились, продавала за копейки через интернет.

Некоторые творения, игрушки и детские развивающие мягкие книжки, я относила в приюты. Оставляла в окошке и уходила. Для меня это была настоящая отдушина. Да и отец безмолвно, но все же поддерживал. Однажды даже подвез меня к детскому дому, улыбнулся мягко, когда я вернулась в машину, а потом снова умчал на работу, оставив меня на крыльце универа.

Из-за свадьбы и неопределенности пришлось на этот год взять академ. Но, если честно, мне претило там учиться, не менеджер я, ну никак. Поступила туда, только потому что папа настоял.

Снова грохнуло. Самолет летел ровно, но все равно стало страшно. Затрещало, защелкало, и, показалось, что гроза намного ближе, чем раньше.

Я оцепенела, и мысли разлетелись, как ворох мошкары. Детство, папа, бабушка — все отступило в темень.

Не шевелясь и замерев, как моль, которую чудом не поймали и не раздавили между пальцами, я осторожно посмотрела в другую сторону комнаты, куда ушел муж.

Почему я чувствую дребезжащую под ребрами надежду, что смогу быть счастливой? Надежду вопреки.

Ренат стоял ко мне спиной. Широкий, крепкий и сильный, как викинг. Увидев такого крупного человека где-то на улице, я бы бежала сломя голову, чтобы спрятаться за ближайшим углом, а сейчас бежать некуда. Мы в самолете. Вокруг только ночное небо в кучевых облаках. И надвигающаяся гроза.

Ренат, будто почувствовал, что я наблюдаю. Натянулся и опустил голову, отчего мышцы на спине налились буграми, руки согнулись в локтях.

Через долгие восемь секунд, я невольно посчитала, муж выпрямил некоторую сутулость, а потом как-то слишком нервно приспустил рубашку с плеч. Словно позволяя его рассмотреть.

Я чуть не охнула. Под ребрами с правой стороны, под крупными лопатками, у Рената было несколько рваных шрамов длиной в локоть, не меньше. Будто дикая лоза вьющейся розы заползла ему под кожу, ткнулась в клеть груди и, распоров мягкие ткани, выбилась около поясницы кривым и уродливым соцветием. Грубые длинные узлы старых ран горели синевато-бурым, набухали от напряжения мышц.

Никто бы не выжил после такого — мелькнуло в голове.

Никто бы не встал.

Но Ренат живой и невредимый. Дышит, говорит и нагоняет на меня ужас своей загадочностью и мрачностью. Он даже стоял так, что я тряслась и боялась неизвестно чего.

А как он смотрел украдкой через плечо… Сердце замирало от его холодного и пронзительного взгляда. Никогда не встречала таких. Да что там — я вообще подобных не встречала, а опасных с виду мужчин всегда сторонилась. Это было неосознанно, и казалось правильным, а сейчас, сидя в одной комнате с нагоняющим на меня ужас человеком, в объятиях непогоды, в кольчуге железной машины с крыльями, я чувствовала себя в ловушке.

Чтобы не выдать нелепые переживания, которые уже не имели смысла, прикрыла сжатым кулаком рот. Ладони защипало с новой силой, и я не сдержала стон.

Муж вдруг повернулся, а я от испуга отклонилась на кровать. Хотелось забиться поближе к подголовнику и спрятаться под одеяло.

— Я дам тебе немного времени ко мне привыкнуть, — заговорил Волгин с ноткой холодности. Сбросив рубашку с рук, швырнул ее, будто тряпку, в стену. — Но близость между нами случится. Ты понимаешь это, Есения?

Я еще немного отползла, забралась с ногами на спасительный плот в виде кровати, все-таки уткнулась затылком в подголовник. Самолет немного тряхнуло, и между нами с мужем внезапно словно пролетели невидимые кинжалы. Напряжение и накал разбился, осколки полетели в мою сторону, разрезая мышцы и проникая в грудь.

— Сколько времени? — сипло выдохнула я, сжавшись от неприятного холода, что заполз под одежду.

Я мечтала бы оттянуть этот момент максимально далеко и надолго, но вслух побоялась сказать.

— Что? — Ренат ступил ближе, согнулся, как кот, который собирается прыгнуть на мышь. Самолет сильно тряхнуло, отчего муж обеспокоенно обернулся на дверь и перевел взгляд на мигающий сигнал пристегнуть ремни.

В динамике что-то говорил командир воздушного корабля, но я, из-за стучащего в ушах пульса, ничего не разобрала.

Кто-то настойчиво постучал.

— Да! — тут же отреагировал Ренат, зло зыркнув на меня.

В проеме распахнувшейся двери появился молодой стюард. Весь с иголочки, в белоснежной рубашке, что сверкала выглаженным воротником, и черных узких брюках. Парень был идеально ровно подстрижен, с золотой серьгой-гвоздиком в ухе. Он учтиво кивнул Волгину, показал на два кожаных кресла, что приютились в другой стороне нашей огромной комнаты, и спокойно попросил:

— Господин Волгин, — перевел на меня светлый взгляд. — Госпожа, — кивнул и мне, приложив ладонь к груди, — пожалуйста, пристегните ремни. Пролетаем край грозового фронта. Немного потрясет.

Ренат с видом сонного кота отступил к вешалке с одеждой, слишком спокойно набросил на обнаженные плечи новую темную рубашку и, оставив ее не застегнутой, подошел ко мне. За окном, кажется, наступил конец света, пугающий меня не меньше, чем близость с мужем, а ему словно все равно. Он даже не моргнул, когда небо снова разрезало молнией.

— Выпьешь вина для храбрости? — протянув мне ладонь, Ренат пригласил пройти к креслу.

Я мотнула головой. Боюсь, что сейчас любая жидкость пойдет из меня назад.

— Ничего не хочу, — ответила, осторожно подавшись вперед и спустив ноги на пол.

Если бы не непогода, вряд ли бы осмелилась на такие прикосновения, но я с детства до паники боюсь грозу, поэтому готова броситься в объятия даже монстру. Он все равно покажется добрее, чем разрывающееся ядовитым светом пузо черного неба, запускающее холодные стрелы дождя в землю.

Муж хотел взять меня за ладонь, но вдруг переместил руку выше и поддержал за локоть, пока я вставала. Довел до кресла, пристегнул, обжигая щеку теплым дыханием, непроизвольно касаясь губами волос, а потом вернулся к кровати, чтобы взять плед, и только тогда обратился к стюарду, что все еще мялся у выхода:

— Через сколько мы прилетим?

— Из-за крюка на пару часов дольше получится, но точнее командир корабля позже сообщит. — Только после кивка Волгина парень быстро ушел, оставив нас одних.

Ренат какое-то время смотрел на запертую дверь, затем на мерцающие за окном электрические разряды, а когда свет в комнате приглушился, сел на соседнее кресло и, повернувшись, укрыл меня пледом.

— Пристегнись, пожалуйста, — прошептала я, когда самолет снова сотрясло от воздушной ямы.

— Играть в беспокойную жену не обязательно, — грубо вякнул Ренат и, щелкнув пряжкой, откинулся на спинку кресла.

Глава 11

Ренат

— А в кого играть обязательно? В шлюху? Или вещь, которую купили? — Есения внезапно ощерилась, заискрила взглядом, не хуже, чем беснующиеся молнии в иллюминаторе.

— В ту, которая продалась, — не знаю, зачем так сказал, но слово вылетело — не поймаешь.

Лицо девушки покрылось пятнами, губы плотно сомкнулись, выдавая гнев и ярость в некрасивой кривизне.

Она не Валери, не моя стройная и дикая пантера, покойная любимая, способная скрывать в себе бездну загадок и быть простой и понятной одновременно. Брагина никогда не заменит мою любовь, и в этом не ее вина, но я почему-то хочу уколоть, наказать, сделать больнее.

Ей. И себе.

— Доволен приобретением? — съязвила Есения и посмотрела на свои сжатые руки, что лежали на худеньких и угловатых коленях. Наверное, без одежды она покажется мне слишком тощей. Хотя грудь налитая, полная, ложится в ладонь, еще в гараже почувствовал, но девчонка не та, с которой хотелось бы кувыркаться в постели.

Жена часто заморгала, будто прогоняя слезы.

Самолет хорошо тряхнуло, выбив дух. Я, сильный мужик, задохнулся страхом, а девчонка, совсем сжалась, затряслась, и кулачки, раненые и в царапинах, побелели, губы столкнулись друг с дружкой и перечеркнули побледневшее лицо ровной полоской.

— Посмотрим, — отрезал я и откинулся затылком на спинку кожаного стула.

— На что?! — вспыхнула жена. В ее голосе чувствовался неукротимый и праведный гнев, хотя призвуки дрожи явно указывали на страх перед стихией. — На что посмотрим?! — взвизгнула Есения. — Как я буду притворяться хорошей женой? Ноги расставлять, чтобы ты не выгнал моих родителей на улицу? Приятно осознавать себя властелином чьей-то жизни?

— Заметь, ты пошла на это сама. Добровольно. — Я выгнул бровь, рассматривая, как покрывается пятнами нежная кожа на бледных щеках. — Сеня, — почему-то она дрогнула, когда я назвал ее так, — я ведь не принуждал тебя. Всего лишь дал выбор.

Девушка скрипнула зубами, отвернулась, затем снова повернулась, резко, словно вспомнила что-то важное, и буквально вгрызлась глазами в мое лицо.

— У меня выхода не оставалось, — как-то жалко пролепетала и судорожно сглотнула. — Но тебе этого не понять.

— Почему же? Прекрасно понимаю. Я знал, что покупаю бездушную, но очень красивую куклу.

Есения распахнула светлые глаза, будто ей в лицо ударило потоком холодного воздуха, вдруг закашлялась, дернулась в кресле, но, когда небо озарилось новой молнией, упала обратно на сидение и прикрыла вспухшие веки. Светлые волнистые волосы перекрыли ее румяные щеки и в бликах грозы красиво засияли золотом.

— Какая же идиотка… — она что-то еще прошептала, но разобрать слова в грохоте непогоды не получилось. Да и мне все равно, что она чувствует и что думает.

Ради Валери я бы переплыл океан, научился бы заново дышать, ходить, жить… А ради этой надушенной пигалицы и пальцем не пошевелю.

Хватит с меня счастья, поиграл уже. И проиграл.

Я изучал невинное и чистое лицо Есении, пока она молчала и дышала, часто вздымая грудь.

Незнакомка, чужая, нелюбимая.

Как ее целовать, чтобы возбуждаться, чтобы хоть немного хотеть ее? Как обнимать, чтобы люди не заметили, что наш брак — вранье? Как ей доверить самое ценное? Не понимаю и никогда не пойму. Как отдаваться ей, чтобы ребенка зачать? А потом, как быть? Не знаю. И знать не хочу. У меня есть немного времени свыкнуться с мыслью, а пока нужно просто вытерпеть, трахнуть ее банально, без чувств. Думал, что это будет просто, а как представлю… чернота застилает глаза и злоба душит горло. С проститутками и то полегче.

Все это болезненно и неприятно. Так сильно, что я готов ее ненавидеть всем сердцем, обижать, давить, как букашку, только чтобы убежала, скрылась, не заставляла меня делать то, что обязан.

— Ладно я — согласилась ради отца, чтобы семье помочь, — заговорила яростно Есения, все еще не открывая глаз, — а тебе, Ренат, зачем этот цирк? — Она вдруг махнула пышными ресницами и взглядом просверлила невидимую дыру в моей гудящей башке.

Мне бы молчать, но губы разлепились и выпустили:

— Я столько миллионов заплатил, что могу не отвечать на твои вопросы. — Не разорвал наши взгляды, а напротив, подался ближе, чтобы увидеть в светлом бушующем море крошечные точки мрака.

— Как и я, — фыркнула девушка, — могу не говорить с тобой, не пытаться понять, не пытаться привыкнуть. Ноги расставить? Да пожалуйста! — она что-то еще пискнула еле слышное, отвернулась и, укусив кулак, замолчала.

За стеклом хряпнуло вереницей молний, ребра сдавило ремнями, и железную машину повело вниз. Резко и быстро. Словно мы в свободном полете.

Есения сипло закричала и, впившись пальцами в мою руку, зажмурилась.

Глава 12

Есения

Если бы не гроза и страх умереть здесь и сейчас, я бы никогда к нему не прикоснулась. Даже по принуждению, даже если бы Волгин пообещал свернуть шею за непослушание… Но гром и свободный полет — душа ушла в затылок, норовя выскочить из тела, мысли сплющились, звуки скомкались — и я подалась к мужу, схватила его за руку, словно он моя последняя ниточка, способная вытащить на свет.

Затошнило. К горлу поднялась кислота и крик. Я сжалась в кресле так, что затрещали ребра, а губы стиснула до отчаянной боли, чтобы не выплеснуть ужас, что накопился внутри.

— Сеня, посмотри на меня! — кто-то настойчиво звал. Перед глазами болтались кислородные маски, в ушах шумело и кряхтело.

Я замотала головой, слепила губы, чувствуя, как они быстро немеют. Лицо стянуло жаром, холод сковал плечи, ноги и руки окаменели, и от очередного толчка сильно дернуло позвоночник. До хруста. Я ахнула и расцепила онемевшие от напряжения пальцы, но кто-то снова взял мои ладони в свои, сжав их крепко, но бережно.

— Есения!

Я перевела на Рената туманный взгляд, разглядела его жесткие черты лица, блеск в глазах, прочитала в неразборчивых словах на крупных губах нужную в тот миг поддержку.

Ни слова не разобрала, но в этом не было необходимости.

Время словно скопилось в одной точке. Шум грозы ушел вглубь, замер, как застывшая от столкновения с водой горячая лава. Я больше не видела яркие вспышки и не чувствовала, как железная крылатая машина несет нас все ближе и ближе к финалу.

Никакой пролетающей перед глазами жизни. Только…

Я видела только его губы. Полные, красиво очерченные, приоткрытые. Муж подался ко мне, преодолевая натяжение ремней, сунул в лицо маску, но я отбила ее ладонью и откашлялась в сторону. Тело стало тяжелым, а воздух в груди набух до ощущения, что ребра сейчас раздадутся, и я разорвусь на куски.

— Неплохая была попытка воспользоваться бонусом… правда? — перекрывая грохот и треск низким голосом, горько усмехнулся Ренат.

Он неожиданно коснулся моих губ подушечками пальцев, будто запечатывая ответ.

Словно ожог, но отвернуться я не смогла, потому что напротив потянулась за ощущениями. Острыми и яркими, сильнее грозы снаружи.

— Зато все закончится быстрее, — прошептал Ренат, — чем должно было. И ты не успеешь влюбиться.

— Хорошо, что я успею тебя возненавидеть, чтобы там… — я показала в дрожащий потолок, но смотреть в окно не осмелилась, — мы никогда не встретились.

Муж неопределенно кивнул, отстранился, потер лицо широкой ладонью, а потом добавил:

— Меня там уже ждут, не обольщайся.

— И не собиралась, — глупая обида сорвалась с губ.

Я отвернулась, чтобы не смотреть больше на жесткого мужчину, с которым приходится разделять последние минуты.

Ренат прямо говорил, что не собирается меня любить. Так зачем я тогда ему вообще нужна?

Самолет тряхнуло снова, но уже слабее, нас выровняло, чтобы снова обрушить вниз. Ненадолго. И потом снова вернуть равновесие. Остатки трепещущего света бросились в глаза, заставив зажмуриться. Давление с груди ушло, и мы плавно качнулись, чтобы снова набрать высоту.

В полном молчании пролетели, как мне показалось, несколько часов. За окном все реже и реже мелькали молнии, и на смену темным грозовым тучам выступили мягкие кудрявые барашки, среди которых пряталась полная луна.

За время полета я успела не только продрогнуть до кости, плед не спасал, но и разодрать руки до глубоких ран. В крови все еще бурлили негодование и ужас, успокоиться не получалось. Я могла лишь сжимать кулаки, не обращая внимания на боль, и кусать губы, пряча лицо от беззаботно спящего в соседнем кресле мужа.

Взгляд неосознанно тянулся к нему, хотелось его рассмотреть, изучить, но я лишь пугалась сильнее, осознавая, какой он большой и… жутко красивый.

— Не судьба… — недовольно проворчал Ренат, пошевелившись в кресле. Будто почувствовал мою слежку.

Я испуганно отвернулась, сжалась в комочек и натянула на себя плед.

— Придется еще помучиться, Се-ня… — Он будто в насмешку сокращал мое имя в детскую форму.

Так называла меня только бабушка. Вот честно, за это хотелось по-настоящему ударить его. Чурбан жестокий! Не купит он меня своими миллионами, не подчинит властью, силой. И красотой так точно. Я встречала красивых парней, которые были настоящими мудаками. Со мной такое обольщение не сработает. Не заставит Волгин, выпячивая свои физические достоинства, взглянуть на него, как на мужчину.

Я найду способ уйти от этого брака, слово даю!

Не стану жить с тем, кто ко мне относится, как к коврику, о который удобно вытереть ноги.

Я внезапно и остро пожалела, что согласилась на брак по расчету ради отца. Лучше быть бедной и нищей, чем просыпаться каждый день в постели чужака, принадлежащего другой, пусть и покойной, женщине, терпеть его выходки и прикосновения, смиряться с приказами и понимать, что ты для него — невидимка, пустышка, продажная сука. И ради чего? Не признается же.

Я его полюблю? Какой самонадеянный придурок! Да никогда! Лучше уборщицей туалетов пойду работать, но он никогда не услышит мое «люблю». В этом мы даже похожи.

— Ты еще пожалеешь, — шевельнула губами.

— Что? — Ренат вдруг отстегнулся и, несмотря на остатки бури за окном, придвинулся ко мне. Прислушался, положил на плечо руку, требуя повернуться, а я притворилась спящей. Не хочу и не буду с ним говорить.

— Есения? Ты как? — спросил почти ласково, будто по-настоящему тревожится, но я не стану обманываться.

Папа приучил меня никому не доверять. Говорил, что это закон бизнеса — выживает тот, кто лучше врет.

Видимо, у отца это получалось плохо, вот дело и прогорело.

Над головой скрипнул динамик, а потом в комнату влился мягкий голос капитана:

— Благополучно пролетели грозовой фронт, чета Волгиных. Надеюсь, вы не сильно испугались. Пришлось немного обогнуть, задержимся с посадкой в Париже еще на тридцать минут.

Стало тихо.

Я невольно выдохнула, и Ренат, заглянув в лицо, заметил, что не сплю.

— Что ты сказала?

Муж оказался слишком близко. До мурашек и желания отстраниться. Пришлось вжаться в спинку и увести голову в сторону. Но Брагин настаивал и дышал в лицо назойливым теплом:

— Хочу услышать еще раз. О чем же я пожалею?

И меня внезапно осенило. Я — хозяйка своей жизни, души и тела. Никто не смеет указывать, что делать и как себя вести.

Купил меня? Наслаждайся тем, что есть, муженек.

Я сделаю так, что ты, Ренат Волгин, с ума от меня будешь сходить. Забудешь о той, кто ждет тебя на небесах. Забудешь, что обещал себе никогда не любить! И когда ты дышать без меня не сможешь, я разотру тебя в порошок.

В пыль.

В прах.

Между пальцами. Жестоко и беспощадно.

Этому меня научила моя бессовестная мама. Никого не щадить, когда речь идет о твоей жизни и касается принципов. И здесь я с ней соглашусь, значит, растекаться лужицей перед богачом не буду. В конце концов, теперь имею право диктовать свои условия, вертеть мужем, как настоящая гидра, и жить так, как Я ХОЧУ.

У меня есть сила воли противостоять, а еще красивое тело, которое я умело использую для краха врага. Шантажировать меня жизнью и комфортном родителей никто не посмеет. Клянусь, Волгин, ты все до копейки отдашь ради моей взаимности, богатенький ублюдок.

Хотел птицу в клетке получить, но купил молодую и расчетливую стерву…

Ерунда, конечно, какая из меня стерва, но можно хоть немного себя пообманывать?

Ренат молча разглядывал меня, скользил блестящим взглядом по разгоряченным щекам, замер на губах. Я нарочно приоткрыла их и выдохнула в его лицо легкий стон, словно его близость меня волнует. Не отстранилась, напротив, придвинулась, чтобы он вкусил сполна моих женских чар.

Ренат порывисто отклонился, приподнял бровь, недоверчиво сощурился.

Не по вкусу перемены?

— Ладони сильно горят, — я опустила взгляд, закусила губу, ойкнула, попала зубами прямо в ранку, и посмотрела на мужа сквозь ресницы.

Улыбка коснулась уголка его крупных губ и тут же погасла.

— Поможешь с этим? Муж? — протянув руки, я шевельнула опухшими пальцами и поморщилась от неприятной жгучей боли.

Волгин дрогнул, поднялся и взял из сумки бинты. Сжал их в руке, будто пытаясь выдавить воду.

Если я ему так противна, зачем требовать секс со мной? Настаивать на поцелуях? Странный тип. Неужели Волгин мечтает о первенце? Купил меня для продолжения рода? Наверное, и медицинскую карту поэтому проверил, чтобы была здоровая и детородная. Будто я ему скотина…

Не получит мерзавец этого. Или он думает, что я ему детей доверю?

Глянула на свои руки и захотелось плакать. Царапины от хмеля вспучились, покраснели, растрескались. Не скоро смогу вышивать и рукодельничать.

Я успела во время грозы сильно разодрать ожоги, и не обманула мужа, когда пожаловалась о жжении, но никогда бы не попросила помощи у такого, как он.

Только теперь у меня появилась цель, и я своего добьюсь. Такой неотесанный мужлан не будет терпеть непослушание, прогонит быстро, если пойдет не по его задумке, что мне очень выгодно.

Чего ты еще не любишь, Ренат, признавайся?

Он сел в кресло и повернул меня к себе. Молча обработал раны пеной от ожогов. Растер немного, едва прикасаясь, а потом осторожно приложил бинт. Он обматывал ладони и нет-нет смотрел перед собой, лавируя между моими ключицами, спускаясь к груди и возвращаясь на шею. Жаль я не надела халат, чтобы в нужный момент горловина приоткрылась, искушая голодного мужчину.

А что он голоден, я поняла по беглому взгляду вниз — к моему животу, а потом капитуляцию вверх, к тугим напряженным от прохлады соскам, что четко просматривались сквозь тонкую вязку пуловера.

Муж нахмурился и, завязав покрепче бинт, вернул мое кресло в прежнее положение.

Он странно молчал, а у меня было время подумать и рассмотреть его точеный профиль с тяжелым подбородком.

Я должна изучить его бывшую. Это была жена, скорее всего, потому что на пальце левой руки у мужчины был отчетливый след загара от кольца, которое он носил в знак памяти. Вряд ли развод. Обычно после развода кольца не сохраняют, а выбрасывают. Или продают. Но точно не носят.

Теперь другое кольцо появилось на правой руке, как знак нашей с ним связи, а прежнее он гарантированно спрятал, чтобы избежать лишних вопросов.

Чем она его так задела, что он дал себе слово не увлекаться никем больше? Что она в нем сломала, что такой видный мужчина решил, что имеет право разрушать чужую судьбу, покупать себе жену для утех и говорить гадости тому, кого совсем не знает?

Глава 13

Ренат

После грозы Есения все время молчала и отворачивалась, а перед посадкой задремала. Сиплое и мерное дыхание жены странно-непривычно меня волновало, щекотало под ложечкой, заставляло откидываться затылком на спинку и сжимать кулаки.

Она так смотрела, когда я перематывал ей руки. Будто насквозь. Как стрела, что вошла в грудную клетку. Навылет.

Что-то поменялось во время нашего падения, неуловимо, но поменялось. Девушка смотрела на меня иначе. Не загнано, как пару часов назад у алтаря и в машине по пути в аэропорт, а загадочно и коварно, будто что-то задумала. Сбежать? А смысл? Не подставит она отца, не так воспитана, да и Брагин говорил, что его дочь очень ответственная и понимает, что ее ждет.

Смирилась? Непохоже. Такие, как ивовая лоза, гибкие, крепкие, несломленные и никогда не станут другими. Нельзя за день вербу сделать шиповником. И наоборот.

Я больше не пытался заговорить с ней, мне было тошно. Хотелось все отменить, отказаться от штампа в паспорте и мерзкого плана, но мысль о том, что все потеряю, мучила до озноба. Я должен идти до конца. Или хотя бы попытаться.

Понимаю, что колкие фразы на счет постели и нашего замужества адресовал не ей, а себе. Ведь и мне придется со всем этим мириться. Но наверное хотелось убедиться, что Есения — хорошая и сильная, что сможет потащить ношу, которую я на нее внезапно свалил.

Когда мы приземлились, небо над Парижем нахохлилось, потемнело еще гуще, угрожая разродиться здесь и сейчас массивным ливнем. Мы убежали от грозы, но она нас догнала. Словно судьба, от которой я пытаюсь отмахнуться, а она все равно настигает.

Я ждал жену внизу, у трапа. Она попросила пять минут, чтобы переодеться. Я спокойно вышел, лишь оглянулся на пороге, заметив, как Есения втянула шею и согнула спину. Держалась ровно, когда я был рядом, притворялась сильной, а стоило отвернуться — увяла, как цветок без воды. Стала собой?

Не делаю ли я хуже, пытаясь продавить ее волю? Пусть бы сама выбирала, как ей быть дальше, как себя вести со мной и что ждать от брака. Но время играет против меня, придется поднажать, даже если я не особо хочу.

Достав из кармана мобильный, я набрал ближайший в списке номер.

— Привет.

— Все в порядке, Ренат? — голос деда скрипел сильнее, чем пару часов назад, в машине, будто мой старичок уже отдыхал. Он слишком тревожился последние дни, а в его возрасте это не только чревато, но и опасно.

— Все отлично. Ты уже спал?

— Еще чего. Я в такую рань не ложусь, мне вредно.

Я заулыбался. Хорохорится, хотя врачи строго сказали ему соблюдать режим, ведь сердце шалит.

— Как полет прошел? Сейчас по всей Европе грозы и ливни, вас не задело?

— Поболтало немного, но терпимо, — соврал я.

— Ты никогда не умел брехать, Рен, — фыркнул дед, после чего добавил жестче: — Люди на грани смерти обычно ведут себя несколько… бодрее, что ли. Адреналин и все такое, а тебе хоть бы хны. Ты меня пугаешь.

— Не сильнее, чем я сам себя, поверь. Жив, и прекрасно, — я сменил холодный тон на более теплый: — Ты сам как?

— Валяюсь, катаюсь, читаю всякую ерунду и раздаю нелепые указания моим мучителям. А что старому бездельнику еще делать? Лучше расскажи, как свадьба прошла? — старик с напряжением усмехнулся. Помолчал, ожидая моей реакции, а у меня не было желания отвечать. Я устал от переживаний, и упоминание свадьбы разворошило осиное гнездо в груди — стало жарко и неприятно от мысли, во что ввязался.

Я все еще считаю, что эта затея с женитьбой — голый номер, ничего не получится, но процесс запустился. Не отказываться же от призрачного шанса все сохранить?

— Внук, ты тут? — дед хрустяще откашлялся.

— Да. Куда я денусь?

— Сбежишь. Мне ли тебя не знать.

— Интересная мысль. — Я посмотрел на вычурное сверкающее новизной кольцо на пальце — сжал руку в кулак. — Да только от себя не сбежать. — Я засунул руку в карман, вытащил ее и раскрыл ладонь. Тонкое золотое колечко, исцарапанное и в одном месте примятое, мягко блеснуло в темноте. — Так ведь?

Чтобы не взвыть от боли, поспешно спрятал кольцо обратно.

Оглянулся на самолет — Есении все не было.

Охранник топтался наверху ступенек и показал мне, что все в порядке.

Ладно, пусть жена прихорашивается, сколько пожелает. Сегодня я позволю ей больше, чем она заслуживает.

— Чувствуешь себя, как? — зашелестело в трубке.

— Бодро, хотя… — я отмахнулся и, отвернувшись от самолета, запрокинул голову, чтобы позволить ночному небу Франции пролить на себя мрак. — Не важно, переживу.

— Как она тебе? Есения. Красивая, правда?

— Дед… перестань, это ведь не имеет значения.

— Еще как имеет. И я не просто так тебе предложил именно эту семью. Есения тебя покорит, уверен. Только выключи хоть на время своего внутреннего дровосека, Рен. И прошлое придется оставить прошлому.

— Прекрати. Ты ведь знаешь, что я… — налетевший ветер ударил в грудь, распахнул полы черного пальто и пустил по телу колючий холод.

— Валери… опять она, да? — разочарованно выдохнул дед. — Никак не даст покоя. Сколько можно, Рен? Ее ведь не вернешь, а тебе нужно жить дальше. Придется.

Деду Валери никогда не нравилась, но он мирился.

— Не придется, — буркнул я.

— Ренат, что ты мелешь? У тебя новая жена, новая жизнь. Очнись, наконец, хватит терзаться. Мы для чего все затеяли, чтобы ты сейчас на попятную? А дальше, что? Все похеришь?

— Дед, я позвонил тебе не для того, чтобы выслушивать нотации. Да и никто не собирается бросать начатое, просто я еще не осознал, что все уже случилось, и не отступить назад. Мне нужно пару дней привыкнуть.

Дедушка вдруг закашлялся, гортанно, страшно. Я выждал время, пока он снова сможет меня слушать, только потом продолжил:

— Напомни, пожалуйста, Славке, чтобы собрал документы к нашему возвращению. Я уже не буду ему звонить сегодня, а завтра он будет занят. И проследи, чтобы конюшни подготовили к зимовке. Там много работы.

— Да Слава твой и сам ничего не забудет, меня хоть в это не впутывай. Своих забот хватает. Вот приедешь и сам все сделаешь, вместе с Есенией. Никуда твои кони и поля не разбегутся. Ты просил жену тебе выбрать — я сделал это, теперь бери и наслаждайся. Отдыхай, попробуй жить заново. Рен, влюбись, в конце концов! Один раз живем на белом свете.

— Ты всегда говорил, что любить по-настоящему можно лишь раз в жизни. Не думаю, что я далеко от этой мысли укатился.

— Не путай, — дед засмеялся. — Мы с бабулей пятьдесят лет вместе душа в душу, а вы с Валери сколько лет прожили? Парочку? Пф… ерунда! Пройдет, другое чувство выместит.

— Я уже это слышал: любовь крепнет с годами, за пару лет можно разве что привыкнуть друг к другу…

— Так и есть. Ты привык к мысли, что она всегда будет рядом, но жизнь быстротечна, переменчива, у нее на каждого свои планы. И мы не представляем, что шаг сегодня — обязательно влияет на нашу жизнь в будущем. Сейчас я вижу, что ты заживо себя закапываешь, вместо того, чтобы жить одним днем. Борешься за то, что не имеет значения, но бросаешь на самотек самое важное.

Я горько рассмеялся, сдавив пальцами переносицу. В голове гудело, справа пульсировал болезненный ток, захотелось присесть и отдышаться, но я взял себя в руки и, выпрямившись, сказал деду:

— Я и так живу одним днем. И ради будущего, — хотел добавить «только не моего», но промолчал.

— Вот и славно, — отозвался дед с благодушием. — Знаю, что сложно, но ты справишься. Я после смерти бабули тоже думал, что никогда не посмотрю на другую, но все раны заживают, даже самые глубокие. Если они, конечно, не приводят к смерти.

— Тебе не хотелось тогда… — я запнулся, а дед все понял.

— Умереть? Еще как. Я думал в гроб с ней лягу, усну и очнусь в обнимку со своей старушкой на небесах, а оно вон как… еще десять лет без нее прожил. Тебя поднял на ноги. Разве это не стоило того, чтобы жить дальше?

Я задумался. Если бы не дед, неизвестно, что было бы со мной. Да и смерть бабушки ударила по мне тоже — она маму заменила, которой у меня никогда не было. Если бы не ответственность за больного деда, который таял на глазах, я бы тоже тогда сломался, но это дало пинка под зад. Я научился терпеть боль и идти вперед.

Вот только гибель Валери буквально умертвила во мне все живое…

— Я вряд ли проживу такую долгую и качественную жизнь, как ты, — зря это сказал. Я сжал губы и поменял положение тела — спина затекла, а под ребрами заныли старые раны. — Свадьба с Брагиной — просто выгодный проект. Ты прекрасно это знаешь. На любовь и счастье я давно не рассчитываю.

— Что-то ты не договариваешь, Рен, — голос деда понизился.

— Мы все что-то скрываем.

— Согласен, — он снова откашлялся, не так долго, как в первый раз, но я успел несколько раз глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Дед продолжал: — Значит, дай девочке то, что нужно любой женщине, а она подарит тебе то, что принесет тебе облегчение.

— Дед! Хватит! Сам знаю, что делать.

Он сухо рассмеялся в трубку.

— Не натвори дел, Ренат. Не вздумай Есению силой брать, а то по голосу чувствую, что ты напряжен и что-то задумал. Мы с тобой договаривались, что все будет по-правде. Слышишь меня?

Я жевал губы и молчал, давясь своей никчемностью и беспомощностью. Знал бы он, что времени у меня почти нет, не топтался бы по самому больному.

— Слышу, — протянул я и, услышав наверху голоса, повернулся.

Есения замерла около охранника, будто боялась идти вниз. Она окинула медленным взглядом ночное небо, задержала взгляд на городских щедрых огнях, приглушенных сейчас непогодой и, заметно дернув плечом, стала осторожно спускаться.

Девушка переоделась в белое пальто до колен. Высокие сапожки из темно-коричневой кожи подчеркивали ее стройные ноги. Порывистый ветер подхватил светлые кудри, что выглядывали из-под голубого берета.

Пока она спускалась, я, кажется, не дышал. Выглядела жена потрясающе. Будто с картинки сошла. Нежная, рослая, не приторно разодетая, а скромная — глаз не отвести. А зная, что под изысканной одеждой прячется идеальное тело, я судорожно сглотнул.

— Рен?

— Дед, мне пора. Завтра перезвоню. — Я быстро отключил связь и подошел ближе к трапу. Есения как раз почти спустилась. Она смотрела под ноги, а когда ступила на последнюю ступеньку, подняла голову и столкнулась с моим взглядом.

— Извини, что заставила ждать, — прошептала и, соприкоснувшись с моей протянутой ладонью перебинтованной рукой, слабо улыбнулась.

Я старался не сжимать, но девушка все равно поморщилась от боли.

— Не могла второй чулок найти в чемодане.

Находясь выше меня, Есения немного выставила ногу и приоткрыла пальто, показывая, какой именно чулок искала. Платье-футляр сочного бордового цвета обнимало и подчеркивало узкую талию и приподнимало налитую грудь. Жена отодвинула край юбки свободной рукой и немного потянула его вверх. Показался кружевной край черных чулок, а меня качнуло назад.

Такие же чулочки носила Валери. Я их срывал зубами в порыве страсти, чтобы после хорошего секса, заехать в магазин и купить с десяток новых.

Глава 14

Есения

— Андрэ, помоги.

Я встала подальше от окон и приложила на всякий случай ладонь к трубке. Не хотела, чтобы меня слушал весь самолет, если в нем кто-то еще остался. Говорила на французском, так как мой друг русского не знает. Разве что пару матов и несколько услышанных от меня ярких выражений.

— Эния, что случилось? — он произносил мое имя на западный манер, почти как мама, но из его уст звучало приятнее.

Наверное, это предвзятость к матери за измену, ведь последнее время я почти не могла ее выдерживать рядом. Хорошо, что сейчас она далеко и не раздражает.

— Пожалуйста, мне нужна твоя помощь. Вернее, совет, — протараторила я. — Не разбудила?

— Я не ложусь в такую рань, ты что, всего-то полночь. — Андрэ тепло засмеялся. — Что-то нужно, лань моя ненаглядная?

— Ты только при моем муже так не говори, — хмыкнула я и, выглянув в окно, убедилась, что Ренат стоит на улице под лапой фонаря, отвернулся и смотрит в небо.

Я не думала, что усну рядом с ним, но после грозы буквально выключилась. Это что-то очень личное — спать в присутствии человека, который вызывает в тебе злость и даже легкую ненависть — будто спать на тлеющих углях.

— Ты все-таки сделала это? Вышла замуж за того, кого никогда в живую не видела? — Андрэ умолк, но после натянуто и мрачно добавил: — Не закончится это добром, zadnicey чувствую.

— Давай не будем это обсуждать сейчас?

Я вернулась к кровати и присела на край. Эти несколько минут без Рената и его пристального взгляда позволили мне выдохнуть. Хоть немножечко. И сердце после жуткого полета больше не колотилось, не мешало дышать, разве что глухо билось в ребра, предчувствуя, что ночь еще не закончилась.

— У меня выбора не было, Андрэ. Расскажу при встрече, если захочешь, сейчас у меня нет сил на подробности.

— Да когда я тебя увижу теперь! — Андрэ порывисто выдохнул в трубку, а я заулыбалась. Он лучший не только в моде и нарядах от кутюр, но и в умении понимать меня.

— Как насчет завтра? — предложила.

— Ты в Париже? Серьезно? — голос друга изменился. Посветлел, раскрылся в высоких обертонах.

— Да.

— Так бы сразу говорила! Может, сегодня? Соскучился ujasnah!

Я искренне и широко заулыбалась, сдавила трубку, но боль в руке отрезвила, и я ослабила хватку, а потом вспомнила, что жизнь моя поменялась, и придется с этим считаться.

— Сегодня у меня муж по графику, а завтра я попытаюсь вырваться из его медвежьих лап. — Украдкой обернулась, снова встала к окну, но смотрела наискось, чтобы меня никто не заметил. — Андрэ мне нужно соблазнить его. Так, чтобы ползал на коленках и слюни пускал. Но я же… совсем в этом профан. Я не сумею. Что делать?

— Что бы я тебе помог мужа совратить? С ума сошла?! Я же спать не смогу, ты же знаешь, что тащусь от тебя.