Бесплатный фрагмент - Воин Перуна

Глава первая

Рысь спрыгнула с дерева и прижалась телом к земле. Глубокие вмятины на поверхности снежного покрова уходили в сторону открытого пространства и тянулись дальше, пропадая за белыми мохнатыми кустами. Бежать по заснеженному полю было рискованно, но голод гнал лесную кошку вперед. Где-то там ее ждала добыча, которую она преследовала вот уже третьи сутки. Рысь подняла морду и понюхала морозный воздух, прислушалась к лесным звукам. На ушах затрепетали длинные и красивые кисточки. Сразу последовало низкое прерывистое урчание.

Да, лесной исполин был близко. Еще немного и она настигнет его, обессиленного, неспособного к сопротивлению. Судя по всему, он с большим трудом выбирался из глубоких сугробов, несмотря на свои длинные и крепкие ноги, и все чаще лежал в снегу, отдыхая и набираясь сил, перед очередным прыжком. Но все было тщетно. Он был обречен. И он это знал наверняка, но сдаваться не хотел.

Рысь опустила голову; вместе с едким запахом мочи на снегу пришел страх жертвы, загнанной в ледяную ловушку, но к нему добавилось еще что-то, тревожное и опасное. Зверь был опытен и зря не рисковал, но голод был сильнее. Наконец решившись, она неторопливо пошла вдоль цепочки следов.

Едва рысь преодолела середину заснеженной поляны, как резкая боль в боку отбросила ее в сторону. Она попыталась встать, но не смогла: мешала длинная стрела, которая впилась между ребер.

Лесная кошка еще дышала, когда к ней подошли два охотника. Они легко переставляли ноги, обутые в снегоступы, сделанные из гибких прутьев и кожаных ремешков. Они постояли над ней некоторое время, наблюдая за агонией.

— Отличный выстрел! — сказал первый. — Ты делаешь успехи!

Он ткнул голову зверя палкой, на которую опирался при ходьбе, снял рукавицу и загрубевшей ладонью вытер лицо, смахивая с черной бороды иней и сосульки налипшего льда. Рысь не отреагировала. Зверь умер. Теплая кровь из раны смешалась со снегом и тут же замерзла комьями в меховой шкуре.

— Хороший будет подарок хозяину! — сказал второй — ростом много ниже первого и уже его в плечах.

Он блеснул из-под мохнатой шапки черными миндалинами глаз и забросил за спину лук. Голос его был тонок и по-детски бодро звенел на воздухе.

— Ты слишком много думаешь о хозяине, — проговорил первый с грустью. — Не твоего поля ягода!

Он поник головой и смотрел себе под ноги.

— О, Хасан, да ты уже совсем обрусел. Заговорил поговорками. Скоро и веру поменяешь.

— Не говори ерунды, Самира! Аллах единственный на небе и на земле. И всегда так будет!

— Хорошо, не злись. А к хозяину не ревнуй. Я тебе уже говорила: я люблю его, правда безответно, но не теряю надежды, а с тобой — мы просто друзья!

Самира толкнула его в плечо и заулыбалась, обнажив ровный ряд белых крепких зубов.

— Да вижу и сам. Могла и не говорить. Что мне сделать, чтобы ты изменила мнение обо мне?

— Бедный Хасан. Ну, ничего тебе делать не нужно, говорю тебе, мое сердце занято навсегда. И этого не изменить.

— Но он женат. И жена его на сносях.

— Ничего! Закон не запрещает ему иметь несколько жен.

— Но он христианин. А они не могут жениться вторично при живой жене! — возразил спутник.

— Он только крещеный, а веры придерживается старой.

— Это грех служить нескольким богам сразу. Боги такого не прощают и когда-нибудь отомстят ему за это.

— Сплюнь, дурень, и не смей говорить так о хозяине. Нехорошие мысли бродят в твоей голове. Боги мудры и зря никого не наказывают, если служишь им верой и правдой!

Девушка гневно свела брови и сжала губы.

— Прости, Самира. Я и в мыслях не держал зла на хозяина. Вырвалось… — оправдывался Хасан.

Он обошел зверя, просунул сквозь лапы палку и стал затягивать кожаные ремни.

— То-то. Чтобы я больше не слышала от тебя таких речей, иначе поссоримся, — оттаяла Самира.

Она принялась помогать ему, делая узлы споро и умело. Затем они погрузили зверя на плечи и понесли, возвращаясь по своим же следам обратно.

Они не видели, как из леса вышел крупный лось и тряхнул горбоносой головой. Рога он скинул в первой половине зимы. Теперь ему было легко пробираться через тайгу. Он проводил своих спасителей мутным взглядом. Последний час его еще не настал.

Унылый зимний рассвет с трудом проникал в опочивальню сквозь слюдяное оконце. Маня проснулась и лежала в кровати, ощупывая пальцами тугой живот. Ночью ей не спалось — необъяснимая тревога не давала покоя — удалось задремать лишь под утро, но и тогда кошмары преследовали ее неотвязно.

«Так бывает», — успокаивала она сама себя.

Свекровь говорила ей то же самое, повторяя, что первенец всегда дается с трудом и вечный страх за него — это всего лишь новые ощущения, связанные с вынашиванием ребенка. Бабьи страхи. Но она беспокоилась не только из-за этого. Вохма. Его давно не было. Уже несколько недель, как он уехал по делам и пропал. Даже весточки не прислал. После того как он поступил на княжескую службу, они виделись редко. Он появлялся, уставший и хмурый, но оттаивал при виде беременной жены, целовал ее в губы, прижимался ухом к животу и слушал, пытаясь уловить любое движение у нее в утробе. В этот момент Маня смотрела на него, замирая от счастья, моля бога, чтобы младенец зашевелился, признавая отца.

Пару раз у них гостил Симеон Кобыла. Он приезжал всегда один и всегда ночью, как тать. Она боялась его. Он долго смотрел на нее, чему-то улыбался про себя; ей всегда было страшно, словно он прожигал ее взглядом насквозь. Они с Вохмой долго о чем-то говорили. Затем под утро исчезали без предупреждения — бывало на несколько дней, а то и дольше. Куда? Зачем? Не объясняли. Маня пробовала подслушать через закрытую дверь. Они говорили тихо, разобрать было трудно, но и так было понятно — скоро война. Опять перед глазами вставал сгоревший в огне город, убитые родители, ужас и смерть вокруг. Она не хотела повторения пережитого и, незаметно для себя, застонала от горя. Сразу в живот толкнули в ответ. Ребенку не понравилось настроение матери, и он дал ей это понять, работая то ножкой, то ручкой. Маня положила на живот ладонь и стала гладить, улыбаясь в темноту, отгоняя от себя мрачные мысли.

В доме уже давно встали. Скрипели половицы, хлопали двери, громко переговаривалась челядь. Дом жил своей жизнью. Бесшумно открылась дверь и в опочивальню вошла свекровь. Она постояла на пороге, определяя, проснулась ли невестка, затем подошла ближе, заглянула под кровать, достала ночной горшок.

— Доброе утро, дочка, — поздоровалась она, не обращая внимания на закрытые глаза невестки.

Маня улыбнулась в ответ и приподнялась на подушках.

— Сколько раз ходила ночью? — спросила мать.

— Четыре или пять — не помню.

— Хорошо. Давит?

— Шевелится. Бьет — спасу нет.

— Это в отца. Тот тоже боевой был.

Она присела на кровать и положила руку ей на живот, пощупала снизу.

— Что там? — спросила обеспокоенная Маня.

— Все хорошо, не тревожься! Завтракать будешь или сюда принести?

— Встану!

Мать кивнула, поднялась, взяла ночной горшок и понесла на двор.

Прошло уже больше полугода, после той знаменательной встречи с князем в урочище отца Сергия. Маня быстро привыкла к своему новому положению. Боярыня. Кто бы мог подумать? Вот позавидовали бы подружки, будь они живы. Из всех из них осталась только Слугава, но она так и не пришла в себя. Теперь она жила с ними. Вохма забрал всех из Нового Торга. Отец с матерью, правда, упирались, но после того, как сын убедил их, что требуется присмотр за женой и свалившимся с небес хозяйством, они согласились погостить некоторое время, но только до рождения ребенка, не дольше. Маня ревниво наблюдала, как свекровь вошла во вкус, управляя домом и вотчиной. Выбрала нового управляющего. Строго разговаривала со старостами весей. Те, сначала недоверчиво, с высокомерием встретили «новую метлу», но потом, чувствуя за ней силу и правду, прониклись к ней уважением и подчинялись безропотно. Кроме того, новый хозяин был для них загадкой. Кто он и откуда? Никто раньше про него ничего не слышал. Да и сам он был как будто нездешний. Ходил под разными личинами. Часто исчезал, затем появлялся вновь. Водил дружбу с начальником тайной службы, который, в свою очередь, был глазами и ушами самого князя и, по слухам, общался с дьяволом. Все были потрясены. Слишком быстро случилась замена одного боярского рода на другой. Никто не успел даже глазом моргнуть, как приехали вооруженные люди с княжеским указом об измене Трушаты, погрузили на подводы все его семя и увезли в неизвестном направлении. И хотя убиенного никто не любил за его алчность и жестокость, но домашних, особенно деток, было жаль. Доходили слухи, что вдову постригли в монахини, старших детей убили или продали в рабство, а младших отдали по крестьянским семьям. Но никто в точности ничего не знал. Упоминание о них было небезопасным.

Маня вышла на двор, придерживая рукой спину, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня. Навстречу ей попалась Калинка. Девчонка принарядилась в меховую душегрею, украшенную цветной вышивкой.

— Видела, какого зверя Самира с Хасаном принесли из леса? — спросила она, разводя в стороны руки, показывая размеры.

Глаза ее горели от возбуждения; она торопилась так, что едва не сбила Маню с ног.

— Самира? Где она?

Маня поморщилась. Одно упоминание о девушке, которую Вохма взял к себе в услужение, приводило ее в состояние близкое к бешенству. Она терпеть ее не могла, чувствуя в ней соперницу. Уж больно вызывающе Самира вела себя в присутствии Вохмы. Мане все время казалось, что та слишком часто крутится подле, старается угодить ему, вешается на шею, всячески игнорирует ее — законную жену, словно той и вовсе нет рядом. Долго так продолжаться не могло. Она несколько раз пыталась поговорить с мужем, но он только отшучивался или отмалчивался, не возражая. Между тем, их встречи становились чаще и чаще. Вохма обучал Самиру воинскому искусству. Они бились на мечах, стреляли из лука, боролись в поединке, все время куда-то уезжали на лошадях. Вохма готовил из нее воина равного мужчине, и Маня видела, как горели у той глаза от азарта борьбы, а может, и от близости к своему наставнику. Не зная, что делать, как повлиять на ситуацию, она кинулась за помощью к свекрови.

— Успокойся, — ответила та. — Тебе ничего не угрожает. Просто ты считаешь, что беременность тебя уродует, и от этого пропадает уверенность. Все пройдет. Вот родишь, сразу все изменится. А муж… ему сейчас не до глупостей.

— Ему-то, быть может, и нет, а вот она спит и видит, как забрать его у меня. Посмотри, как она на него смотрит, когда они рядом.

— Ничего не случится, он тебя любит. Уж поверь, а ты не доставай его своей ревностью, будь умней. Мужчина тянется туда, где ему удобно и привычно.

После таких слов Маня и впрямь успокоилась, но неприязнь к Самире осталась.

Рысь лежала на земле. Люди с удивлением рассматривали лесную кошку, обступив ее кругом.

— А-а-а! — вдруг завыла Слугава.

Она тоже вышла посмотреть, расталкивая народ руками. Они с Маней должны были родить в одно время, на Ярило, после Комоедицы. Народ расступился, пропуская безумную.

— Кровь! — запричитала та и упала перед зверем на колени, стала хватать с земли снег и пригоршнями бросать на заиндевевшую рану. — Кровь, везде кровь!

Ее подхватили под руки и увели. Она пыталась вырываться, но ее держали крепко.

— Спаси ее господь! — перекрестилась сердобольная баба, глядя ей в след.

Маня кивнула с благодарностью.

— Ее недуг скоро пройдет. Вы все знаете, что с ней случилось! — проговорила она, обращаясь к народу.

Люди промолчали, пряча глаза, только заносчивый дружинник почесал бороду и зло бросил:

— Кто из нас смерти не видел? Может, ты? Или ты? Не из-за чего так убиваться. Костлявая всех нас ждет за порогом. А коль дура получила, что суждено, должна смириться с потерей, а не сходить с ума.

Маня едва сдержалась. Она ненавидела его за эти слова. Это был дружинник старого боярина. Вохма взял его на службу, оценив силу и сноровку, не вникая в характер. Он был из таких же злобных воев, что надругались над Слугавой. Все они одинаковые. Наемники. От крови свирепеют, не разбирая в кого вонзить меч.

— Ты геройствуешь только с бабами? А? Дай тебе волю, так ты всех нас снасильничаешь или убьешь? — послышался язвительный женский голос.

Маня обернулась. Самира стояла поодаль и указывала пальцем на дружинника.

— Уж тебя, сладкая, вниманием бы не обидел! — ответил тот и нагло ухмыльнулся.

— Ну, так возьми, попробуй. Одолеешь — твоя награда! Если нет — отправишься кормить червей!

— Самира, не дури! Тебе с ним не совладать! — услышала Маня шепот Хасана, но та даже бровью не повела.

Люди расступились, образовав круг, в центре которого остались два соперника. Самира выглядела, как взъерошенный воробушек, по сравнению с долговязым мужланом. Силы явно были неравны, но девушка не отступала, а, наоборот, с вызовом смерила соперника взглядом с ног до головы, затем сплюнула на снег, как заправский поединщик.

— Ой, что сейчас будет?!

Калинка поймала руку Мани и вцепилась в нее горячими пальцами.

— Как будем биться? — спросил гридень.

— Все равно.

Самира пожала плечами, выказывая полное равнодушие к выбору оружия.

— Ох, молодка, с огнем играешь. Я тебя жалеть не стану.

— Уж сделай милость, вижу: тебе не привыкать?

Она встала в бойцовскую стойку и вытащила легкую кривую саблю. Для ее женских рук обычное оружие не годилось. Нужно было что-то среднее между боевой саблей и ножом, что-то легкое и смертоносное. Вохма специально попросил изготовить такое своего отца. И тот с азартом взялся за дело. Кузнечное ремесло он знал до тонкости. Пришлось испробовать несколько образцов, пока не родилось то, что идеально подошло Самире. Сейчас она забавно смотрелась в меховой охотничьей одежде с клинком в руках. Гридень достал тяжелый обоюдоострый меч с длинной рукоятью, на тот случай, если придется держать его двумя руками.

— Что же, готовься к смерти, курица! Я буду убивать тебя медленно! — подбадривал себя он.

— Подтяни штаны, тумак, ты первый в очереди!

Самира пошла по кругу, пробуя поверхность площадки ногой. Гридень внимательно следил за ее движением. Вдруг он выбросил вперед руку, сделал обманный маневр и тут же замахнулся мечом. Тяжелый меч рассек воздух. Самира отпрыгнула в сторону, но напоролась на его ногу. Он ударил ее в живот. Она упала. Народ ахнул. Гридень набросился на нее, как коршун на куропатку, но она вывернулась и через мгновение вновь стояла на ногах.

— Не так быстро, дорогой! Твой поцелуй слишком горяч!

Неудовольствие на лице воя сменилось жестокой гримасой. Первая попытка оказалась безуспешной, хотя он вложил в нее все свое умение: в битве нет времени для игр с противником, нужно разить с первого удара. А эта девчонка заслуживает наказания, она осмелилась бросить вызов ему, опытному, прошедшему не одну войну. Он снова кинулся в атаку, опять предпринял знакомую тактику, но Самира уже ждала его, легко увернулась от удара ногой, подцепила ее снизу и оттолкнула обратно. Гридень потерял равновесие, зашатался, ловя руками воздух, и упал навзничь под общий хохот публики.

— Да он пьяный! — смеялись бабы.

— Да ему портки мешают, видишь, как ноги задирает! — вторили мужики.

Гридень подскочил, как ужаленный, весь красный от стыда. У него появилось желание растоптать дерзкую девчонку сейчас же, но он сдержался. Теперь он действовал осмотрительней. На полусогнутых ногах, выставив вперед оружие, он ждал нападения противника. Девушка несколько раз ударила саблей по мечу, пробуя его сопротивление, затем прыгнула вперед и сделала выпад. Рука, державшая тяжелый меч, вмиг окрасилась кровью.

— Ах ты, тварь! Ну, берегись теперь!

И вновь Самира ушла от удара. Но гридня уже было не остановить. Бес вселился в него. Он напирал всей своей мощью. Махал оружием без оглядки. Народ отшатнулся, опасаясь угодить под горячую руку. Девушка едва успевала ускользать от грозной стали. Мужлан сопел, брызгал слюной. Клинок со свистом рассекал воздух, но все напрасно — он не находил своей жертвы. Самира, как кошка, прыгала из стороны в сторону, отбивала удары, не давая сопернику даже приблизиться к заветному результату. Ее сабля бабочкой порхала в воздухе. Вдруг она вновь сделала выпад и несколько раз стремительно ткнула ею в руку, грудь и шею. Кровь теперь уже щедро брызнула на одежду. Гридень, в пылу поединка, не заметил повреждения, лишь заорал по-звериному. Он был бессилен перед ловкой соперницей и не понимал, как такое возможно? Зрители, которые в начале веселились, теперь примолкли и уже в напряжении ждали развязки. И она вскоре наступила. Самира совершила очередной прыжок, оказалась за спиной противника и подрезала ему под коленями, отчего он подломился в ногах и устремился к земле. Но не успел он упасть, как безжалостный клинок полоснул по горлу. Все — это был конец. Гридень рухнул на колени, затем повалился на грудь, несколько раз дрогнул в предсмертных конвульсиях и замер. Темная лужа растеклась под его головой, смешалась с мерзлой землей, соломой и снегом. Легкий пар поднялся к небу. Может, это было последнее дыхание умирающего человека, может, остывающая на холоде кровь, а может, чистая душа покинула грешное тело и устремилась ввысь. Люди, как завороженные, смотрели на мертвеца, и только Маня глядела на Самиру. Ее пугало выражение лица девушки. На нем не было жалости, на нем играло торжество.

Бабы завыли в голос. Из боярского терема вышла мать. Она постояла на высоком крыльце, затем спустилась вниз, осмотрела место поединка и перекрестилась.

— Что здесь случилось? — спросила она у невестки.

— Самира вступилась за Слугаву, — ответила та и отвернулась.

— Что сделала? — не расслышала мать.

— Он прилюдно оскорбил безумную. Самира вступилась, вызвала его на поединок и победила! — гордо добавила Калинка.

— Самира победила его в поединке? — не поверила свекровь.

Она переводила взгляд с огромного тела вооруженного и сильного мужчины, который вытянулся на земле и от этого казался еще больше, на маленькую и хрупкую фигурку девушки, не в силах поверить в реальность происходящего.

— Что мы скажем Вохме? — вновь обратилась она к невестке.

— Не знаю!

— Ничего не нужно говорить! — послышался мужской голос.

Вохма стоял невдалеке и наблюдал со стороны. Никто не заметил, как он появился во дворе. Вместе с Али они прошли в ворота, пока все были увлечены зрелищем. Маня рванулась к нему, но он остановил ее движением руки.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил он Али на арабском.

— Думаю, что обидчик получил по заслугам! — ответил тот.

— Я тоже так думаю! Но Самира какова. А? Такого медведя завалить!

— Да, господин, Аллах свидетель! Значит, Самира оправдала твои надежды, хозяин?

— С лихвой!

Люди молча взирали на боярина, не спешили расходиться. Им не нравилось, что Вохма разговаривает со своим слугой на басурманском наречии, вместо того, чтобы правильно рассудить последствия поединка. Тогда ордынец вступил в круг.

— Люди! — обратился он к собравшимся, — достойно ли вел себя убиенный?

Народ молчал, но потом кто-то выкрикнул:

— Нет, недостойно!

— Он оскорбил полоумную!

— Она не виновата в своем несчастии, а он глумился!

Бабы начали шмыгать носами, пускать слезы, утирать их платками. Дружинники закивали головами, хмурились.

— Скажите, поединок был честным? — повысил голос Вохма.

— Да, честным!

— Правильно ли сделала Самира, вызвав его на поединок?

— Да, правильно. Чего уж тут….

— Не было ли какого изъяна или подлости?

— Нет, не было.

— Я знаю, хорошим воином был убиенный! Значит, и похоронить его нужно с честью! — Вохма вытащил саблю из ножен и коснулся плеча воя. — Да будет так!

Затем убрал оружие обратно. Люди с одобрением загомонили. Боярин рассудил верно. По справедливости. Труп подхватили и унесли в темницу, туда, где в былое время Вохма провел ночь перед допросом, и откуда он так благополучно выбрался. После этого, он велел построиться дружине и встал перед ней, насупив брови, грозный и мрачный. Глядя на него, воины замерли, не ожидая ничего хорошего. В основном это были молодые парни, набранные из крестьянских общин. Прошлую дружину бывшего боярина Вохма распустил, усомнившись в ее надежности. Оставил только нескольких из них, показавшихся ему. Остальных набрал из верви. Следуя приказу князя, он принялся создавать сотню, готовую в любой момент выступить под его десницей.

Вохма принялся за дело рьяно. Обозначив перед собой задачу, он захотел обучить всех крестьянских отпрысков. Для этого он стал осуществлять набор в несколько этапов, дабы не нанести ущерб крестьянской общине, забрав у нее весь трудовой ресурс. Общину же обязал обеспечить дружинников всем необходимым арсеналом и поддерживать их довольствие, ибо «страдать за русскую землю» было сподручнее при полной амуниции и на сытый желудок. Старосты, принимая его чаяния в защите державы и собственной безопасности, согласились с условиями нового боярина. На Копе постановили: во всем следовать его советам и помогать в организации нового дела.

Без перебоя заработали кузни. Вооружить дружину было делом чрезвычайной важности. Недостаток железа ощущался повсюду, но Вохма решил и эту проблему, обратившись за помощью к Симеону Кобыле, а тот — напрямую к князю. Богатая Московия не жалела денег на войну, и к кузнечным дворам потянулись подводы с болотной рудой.

За полгода Вохма сумел создать боеспособную дружину по образу и подобию небольших пеших ордынских отрядов. Сначала он выбрал из общей массы наиболее способных к ратному делу молодцев, уделил им особое внимание, не жалея времени на их обучение. Затем, назначив их десятниками и помощниками, он сформировал боевое ядро, которое впоследствии заменило его во время отсутствия. Построив лагерь недалеко от боярского острога, в лесу, люди день и ночь учились ратному делу, отдаваясь ему со всем желанием и умением. Каждый понимал, что от его стараний зависит будущее его рода, его земли. Оттуда без конца слышался звон металла, громкие военные команды и крики азартных бойцов. Каждые сутки десяток дружинников, сменяя друг друга, несли караульную службу в остроге, оберегая покой домочадцев.

Время было неспокойное, лихое. Того и гляди, что какой-нибудь вольный отряд, промышляющий разбоем, или банда ушкуйников проберется в хоромы, ограбит или, того хуже, поубивает всех обитателей. Этого нельзя было допустить. Ничто не должно было ускользнуть от бдительного взгляда караульного, а тут такое…

Совершенно беспрепятственно Вохма и Али прошли через открытые ворота, и никто их даже не остановил. Все были увлечены поединком.

— Кто старший караула? — спросил Вохма грозно.

— Я! — отозвался невысокий, но чрезвычайно широкий в плечах и груди мужик, лет тридцати.

Доспех, под наброшенной на него волчьей шкурой, расплывался на кожаных ремешках и был мал ему. Длинные волосы выбились из-под мохнатой шапки заплетенными косами: две — сбоку, одна — сзади.

Кончики бороды также были перехвачены узелками. Он смело взирал на боярина, что со стороны могло показаться дерзким и вызывающим.

— Колын! — назвал его Вохма. — Как ты объяснишь, что я прошел внутрь незаметно от всех?

Колын опустил глаза и покорно понурил голову. Ему нечего было ответить.

— Десять ударов кнутом! — приказал ордынец и кивнул Али. — Выполняй!

Затем повернулся и пошел в дом. Он уже не смотрел, как провинившегося дружинника схватили и привязали к столбу, сняли с него одежду и приступили к наказанию.

Кнут со свистом описывал дугу и со щелчком опускался на белую спину. Вмиг кожа покрывалась рваными рубцами и кровью. Колын не издал ни звука, лишь вздрагивал при очередном ударе и еще крепче обнимал столб. Просить пощады было не в его правилах. Каждый понимал, что наказание, как старший, он получал за промахи своих подчиненных. Это было уроком для всех.

Маня шла следом за мужем и не приставала к нему, видя, что он не в духе.

— Не слишком ли жестоко ты обошелся с ним? — наконец спросила она, когда Вохма опустился на лавку в светлице, принялся снимать сапоги и меховые онучи.

Она помогла ему разуться, присела рядом у ног, обняла за колени.

— Не лезь, не бабьего это ума дело! — грубо ответил он, оттолкнул ее и поставил босые ступни на пол, разминая замерзшие пальцы.

— Что-то случилось?

— Случилось. А если бы это был не я с Али, а вражеский отряд? Ты понимаешь, что беды не миновать? С такой дружиной можно легко уйти к праотцам.

— Ты преувеличиваешь. Дружина не виновата. Это все Самира. Она сделала так, чтобы отвлечь их внимание. Я тебе давно про нее говорила, но ты и слушать не хочешь. Ты всегда за нее горой. И всегда оправдываешь ее. Она для тебя дороже, чем я?

— Ты опять за старое? — в раздражении отмахнулся он.

— Это не старое, просто ты разлюбил меня!

Маня встала перед ним и нарочно выставила вперед живот, чтобы муж скорее обратил на него внимание и, как раньше, прижался к нему, слушая новую жизнь внутри. Но Вохма будто не замечал попыток жены, он только хмурил чело и устало валился на лавку.

— Не говори ерунды. Мне сейчас не до ссор. Я устал и хочу отдохнуть. Оставь меня.

— Может, затопить баню? Усталость как рукой снимет! — сделала она последнюю попытку.

— Потом. Принеси воды.

— Ты очень изменился, — сказала Маня, вставая.

— Угомонись, жена! — прикрикнул ордынец.

У женщины выступили слезы. Она смахнула их рукавом. Громко шмыгнула носом.

— Ну, что случилось? — голос Вохмы смягчился.

Он нехотя поднялся и подошел к ней, взял за плечи и притянул к себе. Маня упала ему на грудь и задрожала, всхлипывая.

— Конечно, я вон какая толстая, а она….

— Ну и что? Ты не толстая, ты — красавица!

— Ага, красавица, то-то ты и бежишь от меня за тридевять земель, даже весточки не пришлешь!

Маня пискнула и замолкла, посчитав это уже лишним. Вохма и так был с ней.

— Не мог. Дела были далеко отсюда.

— Так ты любишь меня?

— Люблю, конечно, люблю! — погладил он ее по плечам крепкой ладонью.

Женщина подняла голову и мокрыми глазами посмотрела ему в лицо, проверяя, не лжет ли он ей?

— Дьявол, я дождусь воду в собственном доме или нет? — в сердцах прикрикнул он, отстраняясь.

— Сейчас! — Маня бросилась вон.

Когда она вернулась назад с полным ковшом воды, Вохма уже спал, развалившись на лавке, укрывшись собственной накидкой из шкур, по-походному, словно на земле. Дыхание было глубоким и ровным. Маня постояла, затем вышла, плотно прикрыв за собой дверь. После наказала домашним не шуметь и не беспокоить хозяина без нужды.

Во дворе было пусто. Битого кнутом воя уже отвязали от столба и унесли в конюшни. Народ разошелся по делам. Али поигрывал ножом и прохаживался возле мертвой рыси, цокая языком. Самира что-то рассказывала ему, возбужденно размахивала руками, поминутно оборачиваясь к Хасану, требуя от него поддержки, и тот согласно кивал головой, поддакивая ей, во всем соглашаясь. Маня перестала наблюдать за ними. Задумалась. Столько событий за одно утро. Главное — появился муж, но почему-то тревога не проходила. Она обхватила тугой живот, зябко передернула плечами и вернулась в дом, в тепло.

Глава вторая

— Ну, что встал, дальняк закрой!

Плотный чернявый мужик, лет сорока, с наколками на пальцах, хмуро взглянул на меня, затянулся сигаретой и выпустил дым в приоткрытое окно.

— Здесь вроде не курят, — сказал я и громко хлопнул дверью туалета.

— И не пьют, — продолжил он, обнажив золотую фиксу.

Я пожал плечами и прошел на свое место. Морячок-первогодок ехал со мной на боковушке. В отпуск. Везунчик. Это как нужно постараться, чтобы на первом году службы заработать отпуск? Он был молчалив, пугливый, как пташка. На все обращения улыбался белозубой улыбкой и отмалчивался, как партизан, храня военную тайну. В обычный вояж я бы его и не заметил, но тут собрат по несчастью, служивый, как и я. Где еще можно удариться в воспоминания о ратном долге, как не в поезде, болтая с коллегой?

— Ну, что, пехота, бухнем?

Чернявый вернулся после перекура и занял место напротив. Хотя я был в гражданке, но его наметанный глаз сразу отличил военного.

— Я не буду, — отказался морячек и снова улыбнулся. От него исходила такая беззащитность, что любая романтическая девушка сразу решила бы взять над ним шефство. Девушка — да, но не ушлый урка. Он скривился, как-то по-особенному цикнул, словно всосал в себя слюну сквозь губу.

— Что, слабо? Я от чистого сердца предлагаю, нельзя отказывать старшим, можно смертельно обидеть человека!

Полуобида, полуугроза. Морячок стушевался и поддался вперед, соглашаясь на все. Вот где его сильная сторона — безотказность. Действительно, командование всегда любило таких исполнительных «воинов». Нужно драить туалет — пожалуйста. Выносить дерьмо, стоя в нем по колено, — тоже пожалуйста, но и не забываем «постукивать» на товарищей. Невинно так, с улыбкой праведника на устах, подмахивать и подмахивать без стеснения всем, кто настойчивей и сильнее. Каптерщики, хлеборезы, банщики — вот неполный перечень блатных профессий, где сидели исполнительные «трудяги», постигающие суровые армейские будни.

— Ну, а ты? — тогда обратился он ко мне и ударил ногтем по горлышку бутылки, как по волшебству, возникшей откуда-то из рукава.

Он мне не нравился. Бывает такое. Дело даже не в том, что он вел себя хамовато и вызывающе. Нет. Таких «кадров» я насмотрелся достаточно. Единственное их желание — завоевать внимание через отрицание общественной морали, да и вообще любых норм, демонстрируя этакую бесшабашность. Вот, мол, ничего не боюсь. Равняйся на меня.

Здесь было нечто другое, здесь был интерес. Какой? Я и сам не мог объяснить, но чувствовал его, чувствовал спинным мозгом.

— Не положено! — твердо сказал я и чудаковато вперил в него взгляд.

— В смысле? — не понял он. — На «не положено», знаешь, что положено?

— Не знаю и знать не хочу!

— Зачем грубишь старшим? Я же к тебе со всем уважением. Нехорошо!

— Плевать! Говорю, не положено, значит, не положено!

— Кем не положено?

— Уставом!

— Каким уставом? Родной. Расслабься, ты не в армии! Снял сапоги, считай, откинулся. Давай, подсаживайся!

— Не положено! — упрямо твердил я, концентрируя в себе изрядную тупость.

— Ты че, не мужик? Не хочешь отпраздновать дембель? Выпей за святое!

— Не положено!

— Значит, не мужик!

— Значит, так.

— Петух, стало быть? — оскалился тот, затронув любимую тему.

— От петуха слышу! Будешь продолжать? — угрожающе подтянулся я, разворачиваясь к нему всем телом.

— Во, блин, повезло с «чертями»! — спасовал чернявый. — Точно не будешь?

— Нет!

Он притворно вздохнул, забрал бутылку и пошел дальше, по вагону, в поисках заблудшей души.

Я лег на полку и закрыл глаза. Разговаривать больше ни с кем не хотелось. Морячка я больше в расчет не брал.

Незаметно потекли мысли, сначала вяло, но потом быстрее и быстрее, раскручиваясь по спирали. Мир закачался, пришел в движение. Замелькали лица, обрывки событий, боль, смерть. Опять перед глазами возникла деревенская площадь и пьяные мужики. Удар. Мрак. Пробуждение. Лена, Иван Матвеевич, тетка Лиза с прострелянной грудью. Затем все смешалось: появился ротный, его жестокая улыбка и холодный свинцовый взгляд; потом Марго, голая и похотливая; рядом — мертвый Богданов, лежащий в луже крови; папаша-генерал в спортивном костюме и тот странный полковник, сначала — в кителе без морщин, а потом — в разбитом автомобиле. Память, словно пронзенная иглами, возвращала меня обратно туда, откуда я так торопился выбраться. Я вздрогнул и… проснулся — весь в холодном поту. Колеса вагона мерно отбивали ритм. За окном стонала ночь, с завыванием проносились встречные поезда. Я провел рукой по лицу и постепенно успокоился.

На перроне вокзала родного города возникло некоторое замешательство. Забегали менты. В поезде грабанули пассажира, но сначала опоили порченой водкой. Потерпевший поздно пришел в себя, когда ворюги и след простыл. Я припомнил навязчивого попутчика и лишний раз поздравил себя за излишнюю предусмотрительность, ощупывая в руках ценную барсетку, доставшуюся в наследство от полковника.

Дом. Стандартная кирпичная пятиэтажка, каких сотни. Но почему-то эта — особенная. Обычный двор. Песочница. Ржавые качели. Э-э, нет, уже не ржавые. Железные стойки, выкрашенные в кричащие, яркие цвета. Четвертый этаж. Та же дверь. Ничего не изменилось за два года, словно и не уезжал никуда. С трудом перевел дух. Эмоции зашкаливали. Сердце готово выскочить из груди. Звонок. Из-за двери:

— Кто там?

— Мам, это я!

— Ой!

Остальное как в тумане. Слезы, объятия, расспросы, разговоры — разговоры без конца. Батя, как всегда, навеселе. Все по-старому. Только стало меньше. Квартира раньше казалась огромной, теперь тесные стены давили на плечи, мешали пройти. И запах дома, он мне снился по ночам, там, в казарме, в «кубрике», где кроме потных носков не воняло ни чем иным.

Первый выход в город. Знакомые соседки встречали на лестничной клетке — специально вышли навстречу. Любопытство — не порок… Тетя Люба, тетя Нина знали меня с детства.

— Здравствуй, Игорь. Вернулся. Молодец.

— Возмужал. Теперь женись. У меня вот есть на примете…

— Да оставь ты его, пусть парень нагуляется. Не женись, успеешь еще. Сейчас такие девки пошли: курят, пьют, матерятся. Упаси господь, связаться с такой. Не торопись! Выбери себе хорошую, скромную, главное — хозяйственную. За красотой не гонись. Красивые — они блудливые!

Я посмеивался, благодарил за заботу, ценные наставления и бежал дальше.

— Вот радость-то матери, — неслось следом, — хороший какой парень, вежливый.

Друзья. Странно, но друзья куда-то испарились. Сделал несколько заходов по знакомым адресам.

— Игорь, здравствуй, а Володи нет. Уехал на заработки. Миша сел на пять лет. Сергей — в армии, через год за тобой. Павел женился. Теперь живет в другом городе!

Вот так-так. Родной город встретил неласково. Разделить радость было не с кем. Жизнь шла своим чередом. Правильно говорят, что в одну и ту же реку….

— Гражданин! Почему переходите в неположенном месте?

Сержант. Милиционер. Останавливает, смотрит с укором. Одним взглядом хочет перевоспитать нарушителя на месте.

— Виноват! Саня? Ты? Блин, ты че, в ментуре?

— Опа, Игореха! Дембильнулся? А я, прикинь, полгода назад.

— Ну да, ты же раньше ушел!

— Слушай, это надо отметить! Ты как?

— Еще спрашиваешь?

— Все, заметано. Вечером в нашем кабаке.

Душный сигаретный дым висел над столами. Лабухи переигрывали всю современную эстраду. Подвыпивший народ расслаблялся — кто как умел, хотя все умение сводилось к количеству выпитого спиртного. Тетки бальзаковского возраста трясли телами на пятачке перед оркестрантами, которые не скрывали скуки на лицах. Сбор «бабла» еще не наступил. Подогрев публики только начинался.

— В каких войсках служил? — допытывался Саня, приняв на грудь несколько рюмок без остановки.

— В обычных!

— А я в ВДВ, прикинь? Двенадцать прыжков.

— С парашютом или без?

— Обижаешь! Если хочешь, я могу вот эту бутылку разбить о голову, и мне ничего не будет!

— Ладно, не горячись, я верю. В танке горел, и броня на грудь капала?

— Не-е, врать не буду, в танке не горел. Это «мазута» горит. А я — элита! — слегка подумав, мотнул головой Саня.

Правду сказать, эти разговоры дембилей всегда были на один лад. Каждый пытался доказать, что его род войск особенный — круче не бывает. Ну и, соответственно, самые крутые они, послужившие и хлебнувшие лихо. Я вполуха слушал приятеля, наблюдая за публикой, особенно за одной. Она сидела отдельно, в углу, много курила и очень мне кого-то напоминала. На выходе из зала маячил громила. К ней не приближался, но бдительно осматривал входящих и выходящих.

— На кого ты там все время пялишься? Снять кого хочешь?

Саня проследил за моим взглядом.

— Вон, видишь дамочка за угловым столиком. Вроде, я ее знаю! — ответил я.

— Ну, ты, брат, хватил. Даже не советую. У нее муж, знаешь кто? Местный воротила. Не пойму, что она здесь забыла? Этот кабак — не ее уровень.

— Что за воротила?

— Ты точно от жизни отстал! Ладно, даю справку! Отар Кипиани — очень интересный персонаж. Уроженец Кутаиси. К нам приехал учиться, видимо, на тамошние ВУЗы «капусты» не хватило. Окончил институт, прямо скажем, со скрипом. Знаниями не блистал, но рано проявил организаторские способности. Говорят, не обошлось без криминала. Стоянки, рынки, теперь и заправки, магазины, кафешки — в общем, куда ни кинь, везде оставил свой след предприимчивый хачик, даже ритуальные услуги и те — под ним. Но в один прекрасный момент этого ему показалось мало. Каким-то образом подлез под ректора института, который закончил, и сразу стал его правой рукой. Организовывал ему заграничные поездки, покупал недвижимость… и так далее и тому подобное. За бабки ему написали диссертацию, которую он успешно защитил. Сразу выбился в проректоры по вопросам бизнеса. Прикинь, даже должность такую выдумали. Сразу в студенческих столовых возникли ночные клубы с рулетками и игральными столами. Из общежитий — гостиницы для приезжих бизнесменов с Кавказа. Деньги потекли рекой. Ректор был на седьмом небе от счастья. Но вскоре он умер в очередной заграничной поездке. Сам — не сам, не знаю. Похороны были пышными. Много хороших слов. И вскоре место ректора занял… кто бы ты думал?

— Наш Отари!

— Как ты догадался? Теперь он уважаемый человек. Профессор, ректор института и решала всех вопросов в городе. Сам Мэр идет к нему на поклон. Вот такое научное светило выродилось в наших пенатах!

Саня сплюнул в патриотическом негодовании. Было странным наблюдать такую реакцию за милицейским сержантом.

— А это его жена? И как ее величать? — спросил я.

— Наталья Николаевна! Дама ниоткуда, но местная!

Ничего себе ниоткуда. Сомнений больше не было. Это была она. Первая моя наставница. Педагог по сексуальному воспитанию подрастающего поколения. Сравниться с ней могла разве только Марго. Я дождался, когда тетки перестали скакать под веселое «все будет хорошо» и, наконец, заиграл медляк.

— Позвольте вас пригласить?

Натали подняла взгляд, некоторое время всматривалась сквозь сигаретный дым, не узнавая в полумраке. Она чем-то была расстроена. Затем положила сигарету в пепельницу и поднялась. Бычок на выходе занервничал и кинулся на помощь, но она остановила его жестом руки.

Да, годы ее потрепали, она уже не казалась столь свежей и желанной, как тогда, в дни моей доармейской юности. А может, просто спали розовые очки, ведь тогда любая женщина была для меня небожителем. Она танцевала легко. В глаза не смотрела, словно отбывала некую повинность. Стройное тело, измученное фитнесом и массажем, скользило в моих руках как змея. Под легким свитерком прощупывалось обнаженное тело. В голове зашумело. Я спустил руку ниже талии.

— Эй, молодец, не так активно! — хлопнула она по руке в возмущении.

— Да брось ты, Наташка, не узнаешь, что ли?

Я специально не назвался, давая ей почувствовать интригу. Она снова смотрела мне в глаза.

— Игорь?

— Ну да. Вот, вернулся после армии, можно сказать, вчера.

— Боже, Игорь! Как ты возмужал, да тебя не узнать. Встретила бы раньше, никогда бы не подумала, что это ты. Так, очередной красавчик!

Она прижалась всем телом, теперь уже без стеснения. Сексуальная энергия пошла от нее во все стороны.

— Давай уйдем отсюда, — прошептала она на ухо.

— А как же твой секьюрити?

— Плевать! Уйду через служебный вход. Это ресторан мужа. Жду тебя в машине, номер — три семерки.

Она отстранилась, подошла к столику, взяла сумочку и вышла. Я для вида потоптался, простился с приятелем, поймав его удивленный и завистливый взгляд.

— Ты куда?

— Ты тут сам, ладно? Мне нужно!

— Покидаешь? Не по-дружески как-то… — обиделся он.

— Не грызи себя! Должен понимать! — буркнул я в ответ, бросил денег, не считая.

— Зря ты это затеял. Опасная она, я тебе говорю. Ищешь на свою задницу приключений?

— Разберемся! Знал бы ты, Саня, что такое настоящие приключения!

На улице морозец тронул лицо. После неожиданного возбуждения и горячительного, он оказался как нельзя кстати. Захотелось даже умыться чистым снегом, но чистый снег в городе — это нонсенс. Машину отыскал сразу. Красная БМВ, три семерки на номере. Даже не интересуясь, кто внутри, я бесцеремонно завалился на переднее сидение и тут же поймал мягкие женские губы. Натали целовала меня неистово, словно истомилась без секса за все эти годы. Ошеломленный напором, я ответил ей не менее страстно, отчего она взвилась еще сильнее. Тут же рванула ремень на моих джинсах…

Не знаю, как выглядело это со стороны, с улицы? Тачка раскачивалась, словно преодолевала глубокие рытвины на дороге. Женщина скакала на мне, как заправский наездник, подгоняя меня стонами. Вдруг в закрытое окно постучали. Охранник, он не видел сквозь тонированное стекло, что творилось внутри.

— Наталья Николаевна, у вас все в порядке? — тактично осведомился он.

— Пошел в жопу, идиот! — крикнула она, но быстро соскочила с меня, натянула колготки и одернула юбку, завела двигатель, и поехала со стоянки в ночную пелену уличных фонарей.

— Едем ко мне. У меня недалеко квартирка. Я ее недавно сняла втайне от мужа. Как знала, что ты появишься.

— Не боишься, что узнает?

— Да пошел он, импотент долбанный!

С завидным постоянством она посылала всех вокруг, поэтому казалось, что она делает это на последнем издыхании. Видимо, все ее достало настолько, что осторожности практически не оставалось.

Ночь пролетела стремительно. Маленькие передышки заканчивались неутомимой страстью. Невозможно было выдержать такой темп, я готов был сдаться, но она с таким упорством подходила к делу, применив все свое мастерство, граничащее с искусством, что я вновь и вновь ощущал в себе силы неукротимого жеребца.

— Я тебя изнасилую до смерти, — шептала она, припав к моей груди, спускаясь губами все ниже и ниже.

Наконец она выдохлась сама, упала на подушку и уснула без одеяла, бесстыже раскинув ноги. Как ни странно, но сон ко мне не шел. Усталости не было. Я поднялся, сходил в ванную, затем оделся, последний раз окинул взглядом обнаженное тело на измятой постели и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Едва я пересек двор и зашел в подворотню, как в арку брызнул свет автомобильных фар из припаркованного черного джипа, и четыре фигуры преградили мне путь.

— Этот? — спросил один.

— Он самый, — ответил другой.

— Мочи его!

Парни были очень уверенны в своих силах, мускулистые, половину жизни отдавшие железу в качалках. Кто для них был незнакомый «дрыщ»? Букашка между двумя стальными пальцами.

Первый согнулся, получив приличный удар в пах, и присел на ледяную крошку, над которой потрудился местный дворник. Второй размахнулся, норовя зацепить мою печень, но почему-то смешно дернул головой и замертво рухнул со сломанными шейными позвонками. Горло третьего рванулось кадыком наружу и заляпало кровью снег. Оставался последний — тот самый секьюрити, неугомонный бычок, так ласково посланный Наташкой в альковное место. Мой указательный палец воткнулся ему прямо в левый глаз и проводил падающее тело до самой земли. Он громко заорал, норовил схватить меня за руку и освободиться. Пришлось успокоить его ударом в горло. Все случилось за несколько секунд. Неискушенному зрителю должно было показаться, что молодые люди сами вдруг умылись кровью без чьей либо помощи. Я вернулся к первому. Он еще не успел оправиться от боли и с замиранием сердца наблюдал за своими товарищами.

— Привет! — мило улыбнулся я. — Как дела?

— М-м!

— Понятно! Я слышал, у тебя ко мне вопросы?

— Ты кто? — спросил он.

— А ты? Согласись, мой вопрос более уместный.

— Я, Корней.

— Очень приятно, Корней! Чей ты, Корней? И что делаешь здесь, в столь позднее время и в столь нелепой позе?

— Я?

— Ну не я же? Хотя, справедливости ради, отмечу, что меня это волнует мало. Меня больше интересует, кто тебя послал?

— Да пошел ты…

— Ответ неправильный, твои друзья его бы не одобрили. Не хочешь попросить у них совета?

— Да пошел ты…

— Ну, что с тобой делать? Очевидно, я повредил твой мозг? Не могу добиться разумного ответа. Отними руку от своего мыслительно центра и дай ее мне.

— Че? — не понял тот.

— Не че, дебил, руку мне протяни! — прикрикнул я на него.

Он выполнил приказание. Я обтер кровь со своей ладони, особенно постарался над его указательным пальцем. Затем сильно ударил его в висок и пережал дыхательные пути. Он задохнулся, не приходя в сознание. Осмотрелся. Обыскал трупы и машину, не оставляя отпечатков. Кроме денег, ничего существенного не нашел. Смеха ради положил руку второго на горло третьего и пошел прочь. Пусть местные сыщики поломают голову над ночным инцидентом.

Дома мать встретила меня с покрасневшими глазами. Барсетка стояла в центре стола. Пачки денег лежали рядом.

— Откуда это, Игорь, ты кого-то ограбил?

Она, с надеждой на вразумительный ответ, переводила взгляд от денег ко мне. Ей было все равно, лишь бы ответ оказался правдой. И я рискнул.

— Да как ты могла такое подумать? Разве я похож на грабителя? Меня попросили передать эти деньги семье погибшего товарища. Командование и ребята собирали их, можно сказать, поделились последним.

— Ни хрена себе последнее! Здесь пара миллионов по сегодняшнему курсу! — изумился отец. — Я никогда не слышал, чтобы в армии платили валютой.

— Ты не понимаешь. Это контрактные деньги. Их выплачивают за секретные операции, — не мигая, соврал я.

— О Господи! — мать села. — Ты тоже там был?

Ее больше интересовало, подвергался ли я опасности, как другие, или нет?

— Не могу об этом говорить. Нельзя, понимаешь?

— Что у тебя за служба была, сынок? Ты ничего не писал в письмах и не говорил по телефону!

— Мама, пойми, это секретная информация. Военная тайна!

— Не лезь к нему, мать, — неожиданно поддержал меня отец. — Раз ребенок говорит нельзя, значит, нельзя и точка!

Маленький патриархальный город встряхнуло известие о четырех трупах, найденных в центре, в одной из подворотен. Местные телеканалы в подробностях освещали данное событие. Но от комментариев отказывались, ссылаясь на закрытые источники в правоохранительных органах. Пострадавшие, странным образом, поубивали друг друга голыми руками. Почему? А главное, за что?

Я позвонил Саньку, предложил ему встретиться и продолжить мое возвращение на гражданку. Голос его показался мне безрадостным, но он согласился, назначив встречу на старом месте. Вечером, в кабаке, я сидел за заказным столиком и ждал приятеля. Он появился взмыленный. Накатил несколько рюмок сразу.

— Ты не представляешь, что у нас твориться. Все, буквально, на ушах!

— Что-то случилось? — невинно поинтересовался я.

— А ты не знаешь?

— Да мне как-то не до того! Я же только прибыл!

— Четверо сотрудников охранного предприятия «Вымпел» были найдены сегодня утром в подворотне одного дома. Прикинь?

— И что такого странного?

— А то, что этот «Вымпел» — структура непростая. И ребята там далеко не лохи. А тут такое!

— И чем занимается этот «Вымпел»?

— Ну, я сам до конца не знаю, наверное, выполняют разные поручения: охрана объектов, сопровождение грузов. Ну, все то, что делает любое охранное предприятие, а ты, почему спрашиваешь?

— Пытаюсь осмыслить твою информацию. Что они там забыли в этой подворотне? Ты-то сам, что думаешь?

— Мне, зачем думать? Пусть начальство за меня думает.

— Вот то-то и оно!

— Что ты имеешь в виду?

— Не быть тебе, Саня, генералом. Наливай.

— Нет возражений. Кстати, как у тебя все прошло? — подмигнул он, намекая на вчерашние обстоятельства.

— Никак.

— Почему?

— Сбежала она. Пока я собирался, она свинтила. Короче — динамо.

— А я тебя предупреждал, не нашего полета пташка, — неожиданно повеселел он, — таких, как мы, у нее вагон и маленькая тележка.

— Да, ты прав, старик. Вагон и тележка. Давай за нас и за спецназ, обычных ребят, которые костьми лягут за нашу родину.

— Отлично сказано. Пьем стоя! — поддержал Санек и подскочил, по-гусарски оттопырив локоть.

Выпили, закусили. Вечер набирал обороты. Знакомая программа не баловала разнообразием. Казалось — те же тетки трясли телесами посреди пятачка перед эстрадой. Звон посуды, пьяные выкрики — все, как вчера, как всякий вечер подряд.

— Ты машину водишь? — спросил я Санька.

— Конечно, у меня своя «десятка»! — пояснил он, проглотив кусок нарезки, — машина — зверь!

— Круто. Хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Проси все, что хочешь. Нормальным пацанам Саня не отказывает.

— Научи меня водить машину!

— Тебя? А ты не умеешь?

— И на старуху бывает проруха! Научи, за плату, конечно!

— За плату? — задумался он. — А сколько?

— Договоримся!

— Тогда заметано! Моя «десяточка» — зверь-машина. Это я тебе говорю! А вообще, чем думаешь заниматься по жизни?

— Не знаю, не решил еще!

— А давай к нам! Я с майором потолкую. Он — мужик свойский, мне не откажет. Я знаешь, на каком там счету? Саня, говорит он, мы без тебя, как без рук. Саня — туда, Саня — сюда. И права получишь без напряга. Это — я тебе говорю.

Саня сыпал обещаниями, расширив собственную компетенцию до фантазийных размеров. Помню, в детстве его тоже заносило, но с возрастом он поутих, теперь, видимо, градус собственной значимости опять проявился и напрямую был связан с градусом выпитого.

— Я подумаю, — проговорил я и краем глаза отметил, как на выходе замаячили люди в черном.

Это не было движением обычной подвыпившей публики, вышедшей подышать свежим воздухом. Нет, это были крепкие ребята, одетые в черную кожу зимних курток — этакую визитную карточку местных «мафиков». Они, не раздеваясь, стояли у гардероба, явно кого-то высматривали. Белесый официант суетился перед ними, отвечал, стараясь незаметно показывать в зал. У меня даже не возникло вопросов, что же они здесь делали? И дураку было понятно, кого они здесь искали. Глупо было возвращаться в одно и то же место дважды. Наверняка не прошло без внимания мое дерзкое поведение по отношению к жене их босса. Мою физиономию уже срисовали и позвонили кому надо. И вот, надежный эскорт уже ждал меня снаружи. Их было трое. Большим числом они не работали. Вероятно, вся система была заточена на боевые тройки. Да и зачем отвлекать большие силы на какого-то заезжего Казанову?

— Саня! Ты видишь троих бандосов в черных куртках? — спросил я подвыпившего товарища.

— Где? — он обернулся к выходу.

— Знаешь их?

— Знаю ли я? Да это те, про которых я тебе и толкую. Вымпеловцы! Собственной персоной. И че они здесь забыли?

— Думаю не че, а кого!

— И кого?

— Думаю — нас!

— Нас? — до него доходило медленно. — А-а, так они по нашу душу? Понятно! Не боись, братишка, сейчас я с ними разберусь, — попытался он бодро встать из-за стола.

Но ничего не получилось. Он чуть не опрокинул стул.

— Сиди уже, блин, гроза криминала! — притормозил я его.

— А че, я такой. Сказал — сделал.

— Я знаю! — притянул я его за шею и резко надавил в нервную точку.

Он отключился. Я аккуратно положил его голову на стол. Ни дать ни взять пьяный клиент, решивший неожиданно вздремнуть. Затем встал и нетрезвой походкой поплелся в туалет мимо поджидавших охранников.

Да, умом они явно не блистали. Двое тут же последовали за мной, словно без них мне было не справиться. Третий остался "на стреме". Трудно сказать, что можно делать двум здоровым мужикам в одном тесном помещении, не говоря уже о троих. Но стоило им подойти ко мне со спины и по-дурацки завести разговор, как один уже лежал на полу, нечаянно поскользнувшись на сером кафеле, неловко пробив головой острый угол перегородки. Второй выхватил пистолет и направил на меня. Как уж у него получилось? Только вдруг его оружие оказалось у меня в руках, и черный зрачок уставился прямо промеж округлившихся глаз.

— Зашел отлить или еще что-нибудь? — спросил я безмятежно.

— А? Да, да — отлить! — спохватился он.

— Ну, так вперед, что встал?

Я подождал, пока он опасливо повернулся к писсуару, сделал шаг назад и выстрелил ему в затылок. Красные сгустки брызнули на кафель стены и разводами потекли вниз. Дальше все, как по нотам. Третий недолго оставался без внимания и тут же заскочил внутрь, привлеченный шумом.

— Какого хрена? — проговорил он от неожиданности, глядя на приятелей, и быстро успокоился рядом с простреленной грудью.

Я напоследок еще раз убедился, что троица мертва, быстро вышел из туалета, прихватив с собой ствол и пристроив его за поясом, тут же натолкнулся на белесого официанта. Рыбьи бесцветные глаза уставились на меня. Шальная мысль мелькнула в голове. Я поманил его к себе, показывая рукой на дверь, в беспомощности разводя руками и пожимая плечами. Как я и предполагал: пройдоха заинтересовался моими ужимками. Он подошел с вопросом:

— Что случилось?

— Глянь сюда!

Я открыл перед ним дверь и толкнул его внутрь. Он ошарашено выпучил глаза.

— Спокойно! Все хорошо! — сказал я, сунул ему ствол в рот…

Протер пистолет и вложил ему в руку. Выстрел потонул в общем гвалте очередных скачек под музыку. Мне повезло — никому не приспичило заглянуть в туалет раньше. Я оглядел себя в зеркало, вытер с лица несколько нечаянных капелек крови и вернулся за столик. Через секунду уже приводил товарища в чувство.

— Саня, эй! Давай, просыпайся!

— Я че, блин, вырубился? — тряс он головой, приходя в себя.

— Ну, наверное, хватил лишку!

— Сколько я был в отключке?

— Да пару секунд всего.

Со стороны выхода послышался крик, оркестр замолк, забегали люди.

— Что там такое? — спросил Саня, с трудом собирая глаза в кучу.

— Кто их разберет? Наверное, драка. Давай по маленькой. За нас!

— Нет возражений, — опять поддержал меня приятель.

Все шло своим чередом. Через несколько минут нарисовались менты во главе с майором. Мой приятель встал из-за стола и направился к нему. Я пошел следом.

— Борисыч! Товарищ майор. Вы, как здесь?

— Да я-то по делу, а ты, что здесь забыл?

— А я вот с другом отмечаю его дембиль! А что случилось? — икнул Саня и повел по сторонам взглядом.

— Убийство!

— Какое? Я ничего не слышал, — язык у него заплетался.

— Немудрено! Ладно! Давайте, двигайте отсюда по-тихому. Пока не понаехали. Завтра мне показания на стол. Ты понял? — разрешил майор, обращаясь к Сане. — И друга своего не забудь.

— Так точно. Завтра буду, как стекло.

Мы вышли на воздух. После духоты и сигаретного дыма, перемешанного с запахом пота, воздух казался благоухающим.

— Видел Борисыча? Вот такой мужик! — Саня показал большой палец.

— Посмотрим! — с сомнением проговорил я.

Глава третья

Сон моментально слетел, едва Вохма размежил веки. Тихое женское пение доносилось снизу. Красивый высокий голос рассказывал о трудной жизни молодухи, проводившей на войну своего суженного. Ей подпевали другие, раскладывая песню на разные голоса. Как всегда, зимними вечерами, бабы собирались на свои посиделки и пряли, попутно делились последними новостями, пели песни или рассказывали страшные истории. В детстве, забравшись на печь или на полати с другими детьми, Вохме нравилось наблюдать за женщинами. Они собирались у них в избе, как самой просторной из всех. Жгли лучины и неспешно работали. Он не любил слушать пустой бабий треп и ждал, когда бабушка начнет рассказывать истории о былинных богатырях — защитниках родной стороны или о дальних странах и неведомых диковинах. Но больше всего он любил песни. Соседка, жена бондаря, имела красивый грудной голос, и от него Вохма всегда испытывал благоговейный трепет. Стоило ей запеть, как у него сразу перехватывало дух. Она нравилась ему, веселая, задорная. От нее всегда пахло хлебом, молоком и теплым домом. Она любила угощать чем-нибудь вкусным. Поднимала его на руки и целовала непременно в губы, всегда отмечая:

— Какой красивенький, аж сердце ноет. Беда девкам будет, когда подрастет!

Он смущался и норовил убежать, но потом издали следил за ней, не понимая, что по-детски влюбился в нее. Встретившись на улице, когда она шла в лавку или по воду, он прятал глаза и старался прошмыгнуть мимо, но она всякий раз останавливала его, брала за руку или гладила по голове, всегда находя предмет для разговора. Он отвечал невпопад, голова кружилась, сердечко билось, как испуганная пташка.

Вохма заслушался, вставать не хотелось. Нахлынувшие воспоминания заставили его улыбнуться. Вернулись забытые запахи родного дома. Он попытался вспомнить лицо соседки и не смог. Только голос и больше ничего.

Саднило плечо от неудобной позы, рука затекла. Он пошевелился на твердых досках и, кряхтя, поднялся. Босиком спустился по скрипучей лестнице и встал перед дверью, ведущей в горницу. Пенье стало громче. Он толкнул дверь и вошел. Печь пылала жаром. Было тепло и уютно. Бабы пряли, расположившись на скамьях, подкручивая в руках веретено. Пламя лучины задрожало от движения воздуха и едва не потухло. Пенье прекратилось. Все посмотрели на хозяина. В полумраке он не различал лиц.

— Ничего. Я здесь сяду. Пойте. Я послушаю.

Он опустился на лавку перед дверью и замер, устремив взгляд на огонь. Вновь полилась песня. Самира. Это она выводила тоскливую мелодию, забирая голосом сердце безутешной девы, страдающей от разлуки со своим суженным. Вохма никогда раньше не слышал, чтобы Самира пела. Да еще так красиво. При его появлении она подалась вперед, выпрямила спину. Так и сверкала глазищами в его сторону. Вохма задумался о ее судьбе, вспомнил, как вызволял ее из рук Салтычихи. Но тут мысли его прервались. Открылась дверь, и на пороге возник Али. Он наклонился к Вохме и негромко проговорил:

— Беда, хозяин! На лагерь напали!

Вохма вопросительно посмотрел на слугу, стремительно встал. Самира проводила их тревожным взглядом, не прерывая пения.

— Давно это случилось? — спросил ордынец, когда они вышли в подклет.

— Дозорный доложил, что со стороны лагеря слышны крики.

— Принеси сапоги! — нахмурился ордынец.

На стене дозорный вглядывался в ночь. В лесу, сквозь деревья, мелькали скачущие огни факелов и смутные тени. Оттуда доносились громкие крики и лязг метала. Их перекрывали гулкие удары барабана.

— Что видишь? — спросил Вохма дозорного, когда они поднялись на стену вместе со слугой.

— Кто-то напал на наших! — ответил тот и еще внимательнее стал всматриваться в пугающую темноту.

Ветер взметнул мелкий колючий снег и бросил его в лицо. Вместе с ним из мрака прилетела стрела и впилась в глаз дружиннику, прямо под отделанную бобровым мехом шапку. Он охнул и тут же скатился вниз. Вохма рванул Али за плечо. Они присели за частоколом, переводя дух.

— Что будем делать? — спросил слуга.

Вместо ответа еще несколько стрел ударили в стену.

— Плохо, что мы не знаем, сколько их. Передай остальным — следить за лесом, огня не зажигать.

Али кивнул и пропал в темноте, но через несколько минут возник вновь. Со стороны лагеря звуки борьбы стихли. Вдруг сквозь облака протиснулся лунный свет, и черные фигуры проступили на белом снегу. Они приближались к острогу, прикрываясь щитами. Из леса по ним стреляли. Стрелы бились в деревянные щиты и оставались там, менее удачливых разили наповал.

— Это наши! — сказал Али, рассматривая отступающих поверх стены, — они пробираются к нам.

— Что же они делают?! — в сердцах крикнул Вохма. — Их перебьют поодиночке.

Он вскочил на ноги и кинулся к воротам.

— Открывай! — бросил он охраннику.

Тот безмолвно подчинился. Вохма вытащил саблю и скользнул в образовавшуюся щель. Он стоял перед воротами один, зажав в руке клинок.

— Все ко мне! Быстрее! — крикнул он в темноту.

Услышав команду и узнав боярина, разобщенные и растерянные дружинники, выжившие в ночной бойне, бросились к нему. Черный лес ожил и ощетинился. Вмиг стрелы нашли новую цель. Непонятно каким образом, но ордынец саблей отбивал их от себя, словно отмахивался от назойливых мух. Серебристая молния клинка мелькала над ним в отблесках лунного света.

— Становись в ряд! — командовал Вохма. — Поднять щиты!

Уверенный голос воеводы заставил людей подчиниться. Они образовали непробиваемую линию из щитов. Нападавшие враги это поняли и прекратили стрелять. Они выходили из леса группами и строились в боевой порядок.

— Али! — крикнул ордынец, не сомневаясь, что слуга его услышит со стены.

— Я здесь! — ответил тот.

— Подойдут ближе — бейте наверняка! Хасан!

— Я здесь.

— Самира!

— Я здесь!

Вохма спрятал улыбку в бороду. Он еще раз поздравил себя за правильный выбор ратников. Конечно, если бы при нем были его ордынские войны, но и с этими надежными людьми он готов был принять бой. Враги все выходили и выходили. Они выстраивались на участке, освобожденном от леса, перед острогом. Их было много больше, чем защитников. Своих Вохма насчитал около двадцати да на стенах — с дюжину. Враги же стояли черной стеной. Теперь им незачем было скрываться, и они тешили себя, громко выкрикивая угрозы и оскорбления. Кто они и что им здесь надо? Вохма не мог понять, чья сила оказалась под его стенами?

Опять послышался бой барабанов, и враги двинулись вперед. Со стен ответили стрелами. Они разили точно в цель. Ни единого выстрела не пропало впустую. Вохма снова одобрительно покачал головой. Вражеский строй замешкался. При свете луны можно было видеть, как павшие из первой линии, мешали идти задним. Те спотыкались, барахтались в снегу, пока очередная стрела не гвоздила их к земле. Барабаны забили быстрее, ритм ударов нарастал. Враги кинулись вперед, ломая строй, крича и улюлюкая десятками глоток. Дружинники покосились на своего командира. Количество врагов приводило их в трепет. Но Вохма словно не замечал испуганных взглядов. Торжество граничащее с дикой радостью играло на его лице, и оно наполнило храбростью сердца воинов. Они еще плотнее сдвинули щиты, приготовились к встрече с противником. Но вдруг боярин вышел вперед и оказался один на один перед несущейся на него ордой. Как нож в масло, он вошел в самую гущу. Полетели отрубленные головы. Али и Хасан, которые раньше видели своего хозяина в деле, с превосходством взирали на изумленные лица соратников.

Вражеская волна накатила на защитников и остановилась. Ударной силы не получилось: ордынец нарушил эту силу. Он двинулся вперед, оставляя за собой полосу из трупов. Невозможно было уследить за его действиями. Это было за пределами человеческого разума. Едва вражеская рука поднимала меч, как уже отрубленная оказывалась на земле, а изумленный хозяин провожал ее взглядом, если при этом успевал сохранить на плечах голову. Люди на стене зачарованно смотрели на открывшееся перед ними чудо, иначе назвать это было нельзя. Защитники под стеной, сдерживая напор неприятеля, медленно пошли вслед за своим предводителем. Копья и мечи из-за щитов разили врага. Выучка не прошла даром. Бывшие крестьянские дети худо-бедно превратились в истинных воинов.

Опять забили барабаны и враг отступил. Снова его разили стрелы со стены. Он отходил, оставляя на снегу кровавые следы, увеличивая количество убитых. Ровно половина из тех, что начала бой, лежала перед защитниками; остальные скрылись в лесу. Победный клич несся им вслед. Защитники, еще не веря в удачу, обнимались друг с другом. Они не чаяли остаться в живых. Подходили к боярину, кланялись в ноги, выказывая восхищение. Вохма с улыбкой принимал их внимание. Вдруг они подхватили его на руки и занесли в ворота. Ворота закрылись.

— Радоваться рано! — Вохма освободился от объятий и сошел на землю. — Враг еще не повержен, и числом он все также велик. Дозорным оставаться на стене и продолжать следить за лесом! Остальным отдыхать! Раненых лечить!

Все жители острога стояли пред ним, радостные и уставшие. Отец, мать, сестры, слуги, даже Слугава была здесь — они все помогали в защите. Не было только жены. Скорее всего, она побереглась и не вышла. Правильно сделала, но все же это было странно.

— Пожар! — крикнул кто-то.

Внутри терема, по окнам, заплясали языки пламени.

— Где Маня? — с тревогой спросил Вохма.

Ему никто не ответил. Люди с замиранием сердца наблюдали, как пламя охватило все строение. Податливое дерево занялось с треском и в нескольких местах сразу. Из дома никто не вышел. Ветер способствовал буйству пламени. Он трепал его, стремительно раздувая. Стало светло, как днем. Жар бил в лицо. Тушить было бесполезно. Люди обреченно смотрели на пылающий костер. Завыла Слугава, за ней стали вторить другие бабы. Заржали лошади. Пламя перекинулось на конюшни. Нужно было спасать то немногое, что еще можно было спасти. И люди встряхнулись от спячки.

— Что стоим?! — крикнула мать. — Живо за работу!

— Где Маня? — опять спросил Вохма, но теперь уже самого себя.

И снова не получил ответа. Сердце сжалось от боли. В груди стало пусто и зябко, словно снизу, от земли, дохнуло могильным холодом. Все завертелось. Лошади выбегали из конюшни и, не находя простора, в страхе жались друг к другу, пока не прибились к стене, пойманные ловкими руками. Карачур увидел хозяина и устремился к нему. Ткнулся мордой ему в плечо и успокоено замер.

Вновь из леса забили барабаны. Враг в очередной раз бросился на штурм.

— На стены! — крикнул ордынец.

Теперь они били их стрелами, не выходя в открытое поле. Нападавшие изменили тактику, они шли строем, плотно сдвинув щиты, и пробить их стоило большого труда — ни щели, ни лазейки. Но меткие лучники все же находили брешь. Враги падали на снег, на смену одним вставали другие. Щиты сжимались еще теснее. В ответ тоже полетели стрелы. Рядом вскрикнул дружинник, схватившись за плечо — стрела пробила его насквозь. Следующему вонзилась в самое сердце. Враги уже подошли вплотную к стене и принялись забрасывать на нее веревки с железными крюками. В ворота застучали топоры. Дерево задрожало готовое рассыпаться.

— Рубите веревки! — кричал Вохма, разя головы врагов, показавшиеся над стеной.

Но враги все прибывали и прибывали. Что за дьявол, сколько же их? На смену поверженным, из леса выступали новые. Им, казалось, не было числа.

Занимался рассвет. В пылу битвы ордынец не заметил, как прошла ночь и наступило утро. Враги уже праздновали победу, видя слабеющее сопротивление защитников. Вохма с горечью наблюдал, как его товарищей становилось меньше и меньше. Чуда не произошло. Силы были неравны, и даже великое мастерство одного человека не смогло переломить ход сражения. Еще немного и крепость падет. То тут, то там враги преодолевали стену и оказывались внутри крепости, но их все же продолжали встречать дружным отпором. Вохма метался от одного края к другому. Он старался поспевать везде, но его усилия были тщетны.

Вдруг ордынец увидел, как из леса показался черный всадник. Он наблюдал за боем, коротко отдавая приказания своему окружению. Те послушно суетились рядом, то убегая в лес, то возвращаясь обратно. Вохма прикинул расстояние.

— Али, Самира!

— Да, хозяин! — отозвались слуги.

— Видите конного?

— Да, хозяин!

— Сможете достать?

— Нет ничего легче! — крикнул Али и натянул тетиву.

— Давай вместе! — поддержала его девушка.

Луки заскрипели в напряжении, одновременно сорвались стрелы, преследуя одну цель. Всадник пошатнулся и выпал из седла. Сразу к нему бросились помощники.

— Добавь! — приказал ордынец.

И вновь запели стрелы, поражая врагов одного за другим. Конного уволокли подальше от смертоносных выстрелов.

— Отменно! — похвалил Вохма.

Вскоре атака захлебнулась; вновь забили барабаны; и враг отошел, укрывшись в лесу. Вохма оглядел товарищей. Они стояли перед ним, уставшие, почерневшие от копоти и крови, но несломленные.

— Братья. Следующей атаки нам не выдержать! — сказал он. — Мы и так сделали больше, чем смогли.

— Умрем достойно! — поддержал его Добрава.

Он подошел к сыну и обнял его.

— Кто видел Маню? — спросил Вохма.

Отец склонил голову.

— Прими, сынок, печальную весть. Маня не выходила! Боюсь, она погибла в огне!

Мать всхлипнула и перекрестилась. Девочки заплакали навзрыд. Люди молчали. Терем догорал, обугленные бревна переливались яркими всполохами. Огромная печь высилась посреди пожарища. Где-то там, внутри, под пеплом и углями, покоилась жена с нерожденным ребенком. Вохма упрямо смотрел на угли не в силах отвести взгляд. Его глаза блестели в отблесках пламени, наполняясь слезой. Он смахнул ее рукавом и отвернулся. Отец положил руку ему на плечо.

— Смирись! Боги позаботятся о ней! — сказал он.

Но сын уже выпрямился и оглядел присутствующих. Вернулись воля и власть.

— Разберите пожарище! Найдите останки! — приказал он.

Сам поспешил на стену. Погруженный в свои мысли, он не замечал, как на него смотрела Самира.

— Господин!

Али несмело поднялся к нему. Он склонился в поклоне, прижав ладонь к груди.

— Говори! — не глядя на него, приказал Вохма.

— Среди пожарища никого не нашли.

— Что это значит?

— Огонь был настолько силен, что не оставил никаких следов.

— Совсем ничего?

— Ничего!

— Что еще?

— Колын исчез!

— Как это понимать? Убили?

— Нет! Во время битвы его никто не видел. И сейчас его тоже нет ни среди живых, ни среди мертвых.

— И куда он пропал? — спросил ордынец.

Слуга пожал плечами.

— После наказания он находился в конюшне. Затем исчез.

— Ворота были закрыты. Как он сумел сбежать?

— Возможно, в суматохе спустился по веревке, — сделал предположение Али.

— Возможно? Ладно, не до него сейчас!

Вохма в раздражении отвернулся.

— Это еще не все, — несмело продолжал слуга.

— Нет? Говори.

— Это он поджег терем!

— Ты в этом уверен?

— Люди вспомнили, как он бросился внутрь с факелом.

— Так, может, он и сам сгорел в пожаре?

— Отомстил ценой своей жизни? Нет, на него не похоже!

Али уверенно помотал головой.

— Согласен! На него не похоже! Не того корня человек, чтобы впустую расставаться с жизнью. Возможно, мы чего-то не доглядели?

— Если господин позволит, то я выскажу собственное предположение. — Али опять склонился в поклоне.

— Да говори уже, не тяни. Какие сомнения терзают твое сердце?

— Господин правильно заметил — мы чего-то не доглядели. И, хвала Аллаху, он даровал господину ясность и трезвость ума.

— Али, давай ближе к делу, без этих своих восточных уловок.

— У нас на родине, если строят крепость, то всегда вместе с нею копают подземный ход.

— Ты хочешь сказать, что здесь есть подземный ход, о котором мы ничего не знаем?

— Я всего лишь сделал предположение.

— Что же, разумно. Нужно лишь его найти.

— Нужно быстрее разобрать завал.

— Хорошо, действуй!

— Да, господин!

Солнце уже поднялось к верхней точке, когда пожарище, наконец, было разобрано. На месте башни, в самом низу, образовался провал, ранее скрытый под мешками с зерном. Теперь зерно сгорело, и под золой чернела дыра. Каменные ступени уводили под землю.

— Выходит, ты прав! — сказал Вохма слуге. — Кто еще знал о подземном ходе?

— Получается, только Колын! Он единственный остался от старого хозяина. Остальных всех прогнали.

Вохма задумался. Если дружинник сбежал и попал к врагам, значит, он может привести их сюда, а если избежал плена, то его, в любом случае, нужно догнать. Смутная надежда, что Маня не сгорела, а осталась жива и была похищена бывшим дружинником, крепла с каждой секундой.

— Вперед! — воскликнул он и решительно бросился в провал подземелья.

— Хозяин, возьми факел! — кинулся вслед за ним Али, Хасан и Самира тоже не заставили себя ждать.

Уже находясь в узком подземном туннеле, Вохма понял, что не был здесь первым. Паутина и пыль, а также земля под ногами, были нарушены внезапным вторжением до него. Низкий потолок, укрепленный неоструганным лесом, заставлял согнуться в три погибели. Сухая пыль щекотала горло. Оборванная клочьями паутина колыхалась под действием сквозного потока воздуха и потрескивала, попадая в пламя огня.

Подземный ход вывел к реке. Со стороны он выглядел, как обычная звериная нора. Им давно не пользовались, поэтому он зарос мелким кустарником, да к тому же густой снег полностью скрыл его от постороннего глаза.

Теперь же снег по краям лаза был сбит. Глубокие следы уводили от подземелья к берегу и терялись на ледяном панцире реки.

— Оставайтесь здесь, я осмотрюсь! — сказал Вохма слугам.

Отверстие в земле выпустило ордынца, как из чрева. Он сделал несколько шагов и сел в сугроб, едва не подвернув ногу на коряге, скрытой под снегом. Огляделся. За кривыми, высохшими кустами почудилось движение, показалась чья-то мохнатая шапка. Затем другая и еще… Его обходили с разных сторон, скрываясь за сугробами. Враг подползал, таясь неумело. Вохма быстро приблизился к тому, что был ближе всех. Перед ним возник мужичонка в овечьем тулупе и вязаной шапке с облезлой заячьей опушкой. Он держал впереди себя меч, который перевешивал и тянул к земле. Горе-воин запинался об него, тихо чертыхаясь. Увидев Вохму, он, от неожиданности, попытался вскочить, но тут же оказался лицом в снегу придавленный чужим сапогом. Вмиг лезвие сабли опустилось ему на шею. Другие, увидев, что уловка не удалась, теперь уже открыто двинулись навстречу, боязливо озираясь по сторонам. Глубокий снег мешал движению, они высоко задирали ноги, едва не падали. Ордынец с улыбкой наблюдал за ними. Наконец вояки остановились поодаль и, не зная, что предпринять, смотрели друг на друга. Их было шестеро.

— Ну? Почему встали? Идите сюда. Не бойтесь. Посмотрите, как я отрублю ему голову! — грозно потребовал Вохма.

После этих слов, голова, на которой стоял сапог, вздрогнула. Вохма с силой надавил ей на затылок. Мужичонка под ногой начал задыхаться. Он забил руками, хватая пальцами ледяную корку. Ордынец смилостивился и убрал ногу. Тот вынырнул из снега, захлебываясь в кашле. Он перевернулся на спину, вращая выпученными глазами. Холодная сталь кольнула горло.

На умелых бойцов эти мужики не походили. Вероятно, набранные из крестьян, едва освоившись с оружием, они встали в отряд ополченцами. Теперь, находясь в смятении, они с ужасом взирали на ордынца, как на дьявола из преисподней. Да и было от чего пугаться. Черный, весь в крови и саже, с прилипшей к бороде и лицу паутине, он выглядел страшнее самого страшного сна.

— Откуда вы? — спросил Вохма, придавая голосу звон металла.

— Смоленские мы! — ответил самый неробкий из них.

— Что забыли здесь?

— Шли к Москве, завернули сюда. Должны были отбить местную крепость.

— И как?

— Никак. Побили нас нещадно. Вероятно, все здесь и поляжем.

— Так вы беглые? Трусы? С поля боя бежите?

Голос Вохмы пробирал до костей. Он был грозен и ужасен, заставлял трепетать и без того испуганные сердца.

— Не губи, воевода! — те упали на колени и кинули оружие на снег. — Мы не по своей воле пришли, нас заставили. Мы — не княжеские дружинники, а мастеровые люди. Кузьма вот — бондарь, я — гончар, Фирс, так тот — молочник, — он кивнул на распластанное тело. — Куда нам воевать? Не с руки нам это занятие. А дома детишки ждут. Без нас они по миру пойдут. Пощади, не губи, прошу тебя. Все мы просим!

Остальные послушно закивали в ответ и загомонили разом, подтверждая сказанное.

— К Москве шли, зачем? — спросил Вохма смягчившись.

— Не знаю, какая обида у нашего князя, но собирали рать большую. Это точно. Забирали всех, как метлой мели.

— Значит, к Москве шли?

— К ней!

— А старший, кто?

— Богуслав. Сотник княжеский!

— Богуслав, говоришь? Уж не тот ли Богуслав, что участвовал летом в поединке с арабом на кулачных боях и был бит?

— Он самый! Неужели и в Залесских землях прослышали о сем позоре?

Горе-воины повесили головы.

— Почему же о позоре? — не согласился Вохма. — Он бился со славным воином, известным своими ратными подвигами. И совсем непозорно было уступить ему. Тем более, насколько я слышал, он справедливо обошелся с Богуславом?

— О да, удивительный чужестранец. Говорят — из купцов. Но я не верю, что среди купцов найдутся такие.

— И где сейчас Богуслав?

— После того, как его ранили, он лежит в своей палатке.

— Его ранили?

— Двумя стрелами разом. Одна попала в ногу, другая — в плечо.

— Значит, пока ваш воевода ранен, вы решили в суматохе сбежать?

Голос ордынца опять зазвенел на холоде, нагоняя страх на мужиков. Те вновь присели в снегу, склонив головы.

— Не суди нас, боярин! Не воины мы.

— Как вы, дурни, не понимаете, что бежать вам некуда. Домой вы уже не вернетесь. А вернетесь, так вас вздернут на ближайшем суку, как изменников. И дети ваши останутся сиротами.

Мужики недоверчиво переглянулись. Затем загомонили, перебивая друг друга:

— Авось пронесет? И никто в сумятице о нас и не вспомнит?

— Нет, вы точно дурни. Да вы до дома не доберетесь, на первой же заставе вас и повесят.

Неробкий почесал озадачено бороду, затем от усердия икнул.

— Что же нам теперь делать? — спросил он, хватая ртом воздух.

Вохма смерил его взглядом, отпихнул сапогом распластанное тело, убрал в ножны саблю.

— Возвращаться обратно.

— Но как, мы же беглые?

— Нестрашно. Я пойду с вами, скажите — перехватили в лесу.

— С нами? А ты кто, мил человек? И зачем тебе идти к нам?

— К вам я не пойду. А вот с вашим сотником мне нужно потолковать!

— С нашим сотником? Зачем?

— Ну, братцы, вы слишком любопытны. Друг он мне. И очень будет рад встрече.

— Будет рад? Это точно?

— Богом клянусь!

— Ну, тогда другое дело! Как думаете, ребята? Верно предлагает этот боярин?

Ребята оживились, согласно закивали в ответ. Страх на лицах прошел, и они уже без опаски смотрели на Вохму.

— Только это… как его… — замялся неробкий мужик, — ты уж позволь нам тебя в полон взять. Ну, мы, как бы, тебя споймали!

— Думаю, это лишнее. Богуслав вам все равно не поверит!

— Не поверит?

— Нет. Не поверит, что вы смогли меня полонить! Кишка тонка! Он меня слишком хорошо знает!

Мужики опять озадаченно переглянулись. Уж очень им захотелось вернуться в лагерь не с пустыми руками, а с пойманным лазутчиком.

— А ты нас не выдашь, если так близко знаком с сотником? — тогда осторожно спросил старший.

— Не боись! Это не в моих интересах. Гораздо выгоднее, если вы останетесь живыми и поможете мне.

Вохма покосился на отверстие подземного лаза. Там все было тихо. Слуги ничем не выдавали своего присутствия.

— Ты правду говоришь, боярин? — не совсем понимая, о чем идет речь, спросил неробкий.

— Правду, правду! Все, хватит лясы точить, поднимайтесь и пошли.

Мужики, молча, поднялись с колен и поплелись впереди, поминутно оглядываясь на ордынца. Они шли вереницей, протаптывая тропинку для Вохмы в глубоком снегу.

— Что он задумал? — спросил Али, провожая хозяина взглядом.

— Не знаю. — ответил Хасан. — У него всегда какая-нибудь хитрость в голове.

— Как вы думаете, ему ничего не угрожает? — с тревогой проговорила Самира.

Никто ей не ответил.

— Что будем делать? — опять спросил Али.

— Вернемся в крепость и будем ждать!

Лагерь противника располагался в лесу, на месте лагеря, который построил Вохма для своей дружины. Трупы убитых оттащили подальше и присыпали снегом.

— Эй, кто идет? — спросил караульный, завидев группу людей, выходящих со стороны реки.

— Бельмы разуй, своих не признал? — крикнул ему в ответ неробкий и оглянулся на ордынца, безмолвно спрашивая, что делать дальше?

Вохма махнул ему рукавицей, приказывая следовать вперед.

— Первуша, это ты, что ль?

— Я, кто еще?

— А с тобой кто?

— Тебе, зачем знать? К Богуславу тут, с вестью?

— От князя?

— От него!

— Сколько нам еще тут торчать? — спросил караульный, не обращаясь к кому-то конкретно.

— Ты пошто меня пытаешь, я откуда знаю? — ответил ему Первуша.

— Ладно, проходите! — протянул недовольно тот.

Палатка сотника охранялась двумя дружинниками. Они со скукой смотрели поверх голов, замерев перед входом. На приближение незнакомца первый выставил вперед свободную от оружия руку.

— Стой где стоишь! — потребовал он.

— Стою. — сказал Вохма.

— По какой надобности к воеводе?

— Передай Богуславу, что его хочет видеть Саид ибн Давуд аль Хорезми. Он поймет.

— Кто? — не понял караульный.

— Саид ибн Давуд аль Хорезми! — раздельно повторил Вохма и добавил: — По очень важному для него делу.

Караульный высокомерно смерил незнакомца взглядом, но повернулся и молча прошел в палатку. Не прошло и минуты, как из нее, хромая, выскочил Богуслав. Раненая рука висела на кожаном ремешке, повязанном вокруг шеи. Он взволнованно бросил взгляд вокруг в поиске названного лица, затем остановился на фигуре ордынца. Невозможно было узнать богатого и холеного восточного купца в этом человеке, сплошь покрытом грязью.

— Ты кто? — спросил он. — Где Саид, где мой кровный брат? Ты от него?

— Хвала Аллаху, ты жив, Богуслав — брат мой. Неужели ты не признал меня?

Вохма поклонился и прижал руку к груди. Сотник прищурился, всматриваясь в незнакомца.

— Не может быть! Саид, неужели это ты?

— Слава Аллаху, это я.

Вохма улыбнулся белой костью зубов.

— Но, откуда ты здесь? — недоумевал Богуслав.

— Это долгий разговор. Я все тебе расскажу.

— Заходи скорее. — пригласил он ордынца внутрь и отвернул здоровой рукой полог палатки.

Они обнялись, затем уселись за походный стол, придвинув к нему широкие лавки, друг напротив друга. За этим столом недавно собирался военный совет. Пустые кружки с остатками медовухи сгрудились на краю. Богуслав выбрал пару глиняных посудин, плеснул в них жидкость из кувшина, одну придвинул Вохме.

— Давай, за встречу. Не побрезгуй.

Они выпили. Утерлись. При свете коптящего светильника, стоявшего посреди стола, Богуслав некоторое время рассматривал Вохму более пристально, чем на улице. Помолчали. Ордынец не спешил.

— Сказать, что я потрясен, значит, ничего не сказать! — наконец произнес сотник.

— Понимаю. Я бы и сам удивился, встретив тебя при схожих обстоятельствах.

— И все же, как ты оказался здесь?

— Позволь, я задам тебе тот же вопрос. Литовская земля далеко отсюда.

— Что мне сказать? Я — воин князя, куда послали — там и воюю. А почему да зачем — не моего ума дело!

— Не преуменьшай свою значимость. Я могу в тебе усомниться, если говоришь неправду.

— Только не кровному брату. Кому угодно, даже князю, которому служу, но только не тебе.

— Налей еще, — сказал ордынец, отставив от себя пустую кружку.

Он наблюдал, как Богуслав справлялся одной рукой, наполняя свою и его посудину.

— Верю. Но и ты поверь мне.

— Охотно. Однако ты мне ничего не объясняешь.

— Если требуешь — отвечу. Много горя ты принес на эту землю. Зачем?

— Почему спрашиваешь? И так все знаешь! Повеление князя. Война. Она отнимает безвинные жизни. Если бы можно было обойтись без жертв, я бы отрубил себе правую руку без колебаний.

— Готов за него отдать жизнь?

— Если придется. Отдам, не задумываясь.

— Другого ответа я не ждал. Иначе ты не был бы Богуславом. Но интересы твоего князя противоречат моим интересам. И в этом вся загвоздка.

— И чем Великий князь Литовский тебе не угодил? Хорезм далеко, а наша война тебя не касается.

— Если бы так….

— Поясни. Не понимаю.

— Ты сейчас — на моей земле!

— Как это?

— Московский князь даровал мне эту вотчину. И последние сутки ты бился со мной, с моими людьми.

Богуслав посерел лицом и отшатнулся. Скулы его напряглись. Он с минуту молчал, изучая сучковатый узор на столе.

— Вот, значит, как? А я все думаю, кто так изрядно потрепал мое войско? Я не ждал встретить здесь такого сопротивления!

— Ждал быстрой победы?

— А кто бы смог мне противостоять?

— Самоуверенность тебя однажды подвела.

— Будешь всегда об этом напоминать?

Богуслав помотал головой и недовольно нахмурился.

— Зачем разорил мои земли, убил невинных мужей? — тогда задал вопрос Вохма.

— Я не убиваю без причины.

— Ты убил обычных крестьян, которые работают на земле и вреда не несут. Без них земля оскудеет. Они — истинные кормильцы.

— Каких крестьян я убивал? — удивился Богуслав.

— Люди в лесу — это крестьянские мужи. Я набрал их из общин. Они — не воины.

— Соболезную тебе. Война — есть война. Не я придумал эти законы. Они были вооружены. Как я мог знать, что они обычные пахари? Я не воюю с безоружными, — сотник опустил на крышку стола громадную ладонь с черными грязными ногтями, — не лью понапрасну кровь. Потому как сегодня крестьяне — ваши, завтра — наши. Кто будет работать на земле? Простому люду нет нужды до господских распрей. Мы — один народ. Я тоже не из господ, сын коваля, не знаю про тебя, но вижу, что и ты даром никого не обидишь!

Вохма улыбнулся про себя. Как, оказывается, много общего было у него с Богуславом. Тот тоже был сыном кузнеца и добился всего собственным умением и трезвой головой.

— Что же, честь и хвала тебе, Богуслав. Я не ошибся, называя тебя братом! — с чувством проговорил он.

— Спаси бог! Как нам теперь быть? У меня приказ! Я не могу его нарушить. Я должен взять твою крепость любой ценой, иначе мне не сносить головы! — сказал Богуслав растерянно.

— Почему такое внимание ко мне? Зачем тебе моя земля? Столько сил — ради чего? Вижу, и воинов у тебя не осталось. Если думаешь, что мы просто сдадимся, то ты ошибаешься. Уж поверь, ты меня знаешь!

Вохма старался быть спокойным и говорил с иронией, давая понять, что сила на его стороне. Богуслав кивал в ответ, соглашаясь и думая о своем.

— Знаю, поэтому не могу принять решения. Если бы не ты сейчас сидел передо мной, то у меня не было бы сомнений. Теперь я не знаю, что делать? Давеча я послал за подкреплением, и завтра оно будет здесь. Тогда тебе точно не устоять. По моим сведениям защитников осталось не более дюжины. Еще бабы и дети.

— Отступись!

— Не могу!

— Почему?

Богуслав помялся, провел здоровой рукой по затылку и решительно бросил, словно снял тяжесть с души:

— У тебя в крепости наш лазутчик. Он должен похитить беременную женщину и доставить ее князю. Я отвлекаю внимание от него. Оттягиваю все силы на себя. Затем должен стереть острог с лица земли и уничтожить следы.

Вохма слушал его с огромным потрясением и не мог поверить в его слова.

— Маня? Он украл мою жену? — в изумлении спросил он.

— Твою жену? — как эхо повторил сотник.

Он вскочил с места и, хромая, не замечая боли, заходил по палатке в возбуждении. Его огромная фигура вмиг заполнила все пространство.

— О, Саид, брат, поверь, я ничего об этом не знал! Я лишь выполнил приказ!

— Где она? Куда он ее повез?

— Думаю, к князю!

— Зачем, черт возьми, она нужна князю?

Богуслав растерянно пожал плечами.

— Я не знаю!

Повисло молчание. Вохма размышлял, но ни одна здравая мысль не лезла в голову. От напряжения стало трудно дышать, захотелось на воздух.

— Что будем делать? — спросил Богуслав.

— Тебе нужно уничтожить острог?

— Нужно!

— Ты его уничтожишь. Но перед этим дашь беспрепятственно уйти всем моим людям. Я отдам тебе его, отдам без боя. Ты и воинов сбережешь и приказ выполнишь.

— Да, Саид, это, пожалуй, единственное разумное решение. Я согласен. Это ведет к обоюдной выгоде.

С улицы послышался шум, громкие голоса и бряцание железа.

— Что там такое? — спросил Вохма.

Они вышли из палатки. Прямо перед входом стояла вооруженная толпа с обнаженными мечами и копьями. Они подняли щиты.

— Богуслав!

Вохма узнал охранника, который встретил его у входа. Теперь он нагло ухмылялся и уверенно вышагивал перед строем.

— Что здесь происходит? — грозно спросил сотник.

Он нахмурил брови и потянулся здоровой рукой к оружию.

— Богуслав! — повторил тот. — По велению князя ты обвиняешься в измене!

— Что? — лицо у сотника вытянулось. — Да в своем ли ты уме?

— Ты обвиняешься в сговоре с врагом, — продолжал тот и указал на ордынца. — За это достоин смерти. Сейчас тебя закуют в железо и отправят на княжеский суд. Не советую оказывать сопротивление. Не поможет.

— Да ты на кого пасть раскрыл, пес, на меня, на своего воеводу?

— Был воевода, да весь вышел. По княжьему приказу я должен был следить за тобой, а при малейшем подозрении на измену — схватить!

Богуслав глубоко задышал. Его лицо от негодования покрылось пятнами. Старый шрам на лбу побогравел. Меч вынырнул из ножен с быстротой молнии. Щиты сдвинулись плотнее. Суровые бородатые лица скрылись за ними.

— Поздравляю! — приободрился ордынец, обращаясь к другу. — Кажется, тебя ждет достойная награда!

— Как смеешь ты, пес, говорить от имени князя? — не сдавался Богуслав, направляя меч на соперника.

— Смею! Вот!

Бывший охранник достал из-за пояса грамоту и потряс ею в воздухе, демонстрируя печати, обратился ко всем присутствующим:

— Этот ярлык написан собственной рукой князя Ягайлы. Он наделяет меня всеми правами и дозволяет любые действия от его имени, поэтому мне решать, что с тобой делать. Ты давно у князя на подозрении. Он перестал доверять тебе уже тогда, когда ты опозорил его на летних состязаниях.

— И это вспомнил? На место мое метишь?

— А как ты думал? Князь не прощает чужих промахов, тем паче своего позора. Спрячь оружие, Богуслав, и отдайся на справедливый суд своего господина. А будешь глупо упорствовать — расстанешься с жизнью.

Повисла напряженная тишина. Люди молчали, молчал и Богуслав. Где-то крикнул ворон, заскрипело дерево, принимая на себя порыв ветра. Трещали костры, поднимая в небо сухой пепел. Княжеский доверенный опять прошелся перед строем, гордо выпятив грудь. Затянувшаяся пауза его тяготила.

— Богуслав, ты…. — он, не договорив, схватился за горло.

Кровь брызнула сквозь пальцы и через рот, на бороду. Он упал на колени, затем повалился набок. Через минуту все было кончено. Люди оторопели. Никто не увидел, как Вохма вытащил из рукава узкую заточенную пластину и быстрым движением кисти бросил ее вперед.

Богуслав справился с волнением, убрал оружие.

— Унесите эту падаль подальше, да оставьте зверью на съедение! — властно сказал он, обращаясь ко всем сразу, беря инициативу в свои руки. — Зрелище окончено.

Войны потоптались и начали расходиться. Богуслав поманил пальцем ближайшего к нему дружинника.

— Подай грамоту!

Тот послушно подошел к мертвецу, разжал ему пальцы и вытащил пергамент.

— Иди! — сказал ему сотник, принимая грамоту и пряча ее за пазуху.

— Что скажешь? — спросил его ордынец.

— Опять ты меня спас, только надолго ли? — ответил Богуслав и покачал головой. — Княжескую милость не вернуть.

— Нужна ли она тебе сейчас?

Чуть позже оставшиеся защитники острога вереницей шли мимо врага, стоявшего по обе стороны дороги. Он пропускал их, не препятствуя. Карачур замыкал шествие. Вохма специально отстал, чтобы напоследок еще раз окинуть взглядом разоренный острог, так нежданно дарованный ему князем. Поравнявшись с Богуславом, он протянул ему руку и по-братски простился с ним, что не укрылось от окружающих.

— Даст бог свидимся еще? — проговорил тот и ответил крепким рукопожатием.

— Как думаешь, где мне искать жену? — спросил ордынец.

— Я ничего от тебя не скрыл. Можешь не сомневаться.

— Верю. Прощай.

— Прощай, Саид. Подожди.

Вохма помедлил. Богуслав достал из-за пазухи перетянутый шнурком свиток с весомой княжеской печатью и протянул ее ордынцу.

— Я знаю, ты не успокоишься, пока ее не отыщешь. Если она у нас, то этот ярлык позволит тебе преодолеть любую заставу. Бери, не отказывайся. Да поможет тебе господь!

— Спасибо тебе, брат! — ответил Вохма, принимая подарок.

— Теперь, прощай. Уезжайте быстрее.

— Разоришь?

— Я должен.

— А сам как же? Может, с нами? Князь не простит!

— Не могу. Чтобы не случилось — я присягал князю. Ему решать.

Богуслав не обманул. Деревни, мимо которых следовала вереница бывших защитников крепости, оставались нетронутыми. Крестьяне выходили на дорогу и приветствовали военный отряд выкриками. Матери искали своих сыновей в надежде увидеть их живыми, хватали за руки каждого, вглядывались в лица. Воины прятали глаза. Грубо отталкивали баб и шли дальше. Те закрывали лица руками в горестном рыдании и отходили в сторону.

Вскоре отряд удалился настолько, что оказался в густом лесу. На мгновение Вохме показалось, что ничего не было. Не было ночной битвы и похищения жены, не было усталости и запаха кострища, а был лишь дурной сон, который вот-вот сгинет, и он проснется у себя в доме в окружении близких. Он покинул седло, схватил пригоршню снега и начал растирать им лицо. Колючие иглы таяли в ладонях, мокрыми струями стекали на бороду.

— Сын. — услышал он голос отца.

Добрава подошел к нему и положил руку на плечо. Изможденное лицо, черное от сажи, и борода, некогда седая, теперь торчала грязными рыжими клочьями.

— Хотим с матерью вернуться домой в Новый Торг. Ты уж не обижайся, но не с руки нам менять жизнь. Не до боярства, сам понимаешь.

Вохма промолчал, сейчас он не смог бы предложить им лучшей доли. Призрачное будущее, сопряженное с опасностью, было уготовлено ему судьбой, и он не мог разделить его со стариками и малолетними детьми.

— Слугаву возьмите с собой. Помните предсказание Светозара?

— Конечно, она нам как дочь. Мы позаботимся о ней.

— Хорошо. Я провожу вас.

— Нет нужды. Сами доберемся.

— Куда вы сами? Посмотри, что вокруг твориться.

— Не беда. Боги помогут нам. Ну, а коль суждено, значит, так тому и быть. Слишком часто мы избегали смерти, выходит, еще не ее час. А у тебя и без нас забот хватает. Что думаешь делать? Где искать Маню?

— Не знаю! Сначала разберусь, кто и почему похитил ее? Потом — накажу!

— Боги помогут тебе! Но дозволь сказать свое стариковское слово.

Отец вытер покрасневшие глаза грязной ладонью.

— Говори, тату.

— Возвращайся ты домой, когда все сладится. Поверь, не боярская твоя доля, ой, не боярская.

— Хорошо, я подумаю, — ушел ордынец от прямого ответа и повернулся к людям.

Они собрались вокруг и смотрели на него в волнении.

— Расходитесь по своим домам. Отныне я вам не защита. Идите к родным, а там, бог даст, все наладится! — громко сказал он.

Люди зароптали. Уходить никто не хотел, но все понимали, что хозяину не до них сейчас.

— Мы, конечно, пойдем, — сказала баба, она была кухаркой, — но только до твоего возвращения, — и оглянулась к другим, ища у них поддержки.

— Нам другого господина не нужно! — подтвердили люди, согласно кивая. — Люб ты нам!

— Возвращайся быстрее! А хоромы построим новые, ты не сомневайся, краше прежних будут.

— Спаси вас бог! — поклонился им ордынец.

Затем подозвал дружинника.

— Возьми троих. Проводишь моих до места, а там — сам решай, что делать. Смотри, чтобы волос с их головы не упал, иначе спрошу.

— Все сделаю, не сомневайся, боярин.

— Да, вот, возьми, раздай людям, — он махнул рукой Али: тот с недавнего времени был хозяйским казначеем.

Али с готовностью вытащил из-за пояса кошель и передал его дружиннику. Тот принял деньги и с поклоном отошел. Затем последовало прощание с родными. Оно было недолгим. Вохма подошел к матери. Та взяла лицо сына в ладони и молча посмотрела в глаза. Затем поцеловала его в лоб. Сестренки встали по бокам, обхватив за пояс.

Вохма оглядел слуг. Али, Хасан, Самира — они находились поодаль, сдерживая лошадей и ожидая приказа. Арабы глядели кротко, как и подобает восточным людям. Самира — смело, даже с вызовом. Щеки ее горели на морозе.

— По коням! — крикнул ордынец.

Лихая четверка взлетела в седла и неторопливо растворилась в морозном тумане. Люди со слезами на глазах проводили их взглядами.

— Храни вас господь! — сказала мать и трижды осенила ратников крестным знамением.

Ветер подхватил ее слова, поднял со снежного покрова ледяную поземку и бросил ее в след удаляющимся всадникам.

Понадобилось не больше часа, прежде чем они вышли к реке. Лед трещал под копытами лошадей. Ветер бил в лицо. Карачур хрипел под наездником. Пар из ноздрей валил в стороны. Как известно, самая удобная дорога зимой была по замершей реке.

Глава четвертая

Последующие три дня Саня вживался в роль инструктора. Он ревностно следил за моими успехами и поведением своей «десятки». Зверь, как он говорил о машине, и в самом деле был неплох. Хотя мне, честно говоря, сравнивать было не с чем. Он нервничал и матерился, когда я делал ошибки, и готов был прекратить учебу, но после обещаний прибавить оплату за вредность, он ворчливо соглашался, и мы продолжали. К третьему разу у меня что-то стало получаться. Я почувствовал себя уверенно, легко плыл в городском потоке, умело перестраиваясь из ряда в ряд, уходил на опережение при зеленом сигнале светофора, давая волю азарту. В общем, вел себя, как водитель со стажем, чем невероятно бесил своего инструктора. О событиях в ресторане не вспоминали, пока Саня сам не заикнулся о них.

— Борисыч тобой интересовался, — проговорился он на стоянке, когда я лихо припарковал автомобиль.

— Тот майор? Почему?

— Все выспрашивал меня: кто ты, да откуда? Где служил? Что делал в кабаке. Куда отлучался?

— Так ты, наверное, напомнил ему обо мне? Ну, насчет трудоустройства, вот он и интересуется.

— Да понимаешь, еще не успел.

Санек озадаченно почесал бровь.

— Что тебя тогда смущает?

— Да как-то странно он выспрашивал. Слишком заинтересованно, что ли! Видел тебя один раз, а вопросов задал много.

— И что ты сказал?

— А что я мог сказать? Учились вместе, дружили с детства. Знаю тебя сто лет. Отличный парень. Вот и все.

— Правильно. Почему тогда беспокоишься?

— Не знаю. Осадок какой-то.

— Не бери в голову, все образуется.

Моя уверенность несколько сгладила его тревожность, и он улыбнулся.

— А про тех, что говорят? — спросил я, намекая на бандосов.

— Про вымпеловцев? Странно все. Похоже, официант убил их всех, а потом сам застрелился.

— Зачем? Дурак, что ли?

— Не знаю, говорят, он им был должен. Вот и рассчитался, а сам потом, с испугу, того… Но вот что интересно, пистолет-то был одного из «чоповцев». Короче — муть полная.

— Да, нелегкая у вас служба! — со скрытым пафосом проговорил я.

— А то! — Санек расправил плечи.

Вечером того же дня мать позвала к телефону.

— Женский голос, — тихонько добавила она, передавая трубку.

Жар чуть не обжег пальцы. Трубка дышала адским пламенем.

— Игорь!

Это была Натали. Голос ее срывался на плач.

— Что случилось? — спросил я.

Воздух вокруг телефонной трубки раскалялся. Опасность была нешуточной.

— Ты мне нужен! Приезжай сейчас в наше гнездышко! — молила она.

— Говори, что случилось? — спрашивал я, но мысль неотвязно сверлила мозг: «Как она узнала мой номер? Хотя, что я, в самом деле, за идиот. Это же номер родителей, он наверняка есть в справочнике».

— Я не могу по телефону, расскажу при встрече.

— Извини. Я сейчас занят. Давай в другой раз.

Голос на той стороне помертвел.

— Ты… занят?

— Да. Сейчас не могу. В другой раз, пожалуйста.

— Ты мне не поможешь? И это после всего, что между нами было?

— Не гони. Что между нами было? Ну, обменялись парой фраз. Ты подвезла меня до дома. И все.

— Игорь, как ты можешь? — она заплакала.

— Извини. Пока. Позвони в другой раз.

— Подожди…

Я бросил горячую трубку и быстро начал собираться. Сунул в карман нож — самопальная финка, красивая, с наборной ручкой и алюминиевой головкой в виде львиной морды. Когда-то мастеровитый сосед подарил ее отцу после распития нескольких бутылок водки. Сосед давно умер, а память о нем осталась.

— Ты куда на ночь глядя?

Мать спросила из кухни сквозь шум льющейся из крана воды и стук посуды.

— Надо, скоро буду! — бросил я и вышел из квартиры.

Прежде чем покинуть подъезд, я постоял на этаже, рассматривая двор через окно. Вот он, внедорожник с потухшими фарами припарковался поодаль. Да, я уже проходил это в прошлой жизни. Так просто. Даже не потрудились отъехать дальше. Я поднялся на пыльный чердак и прошел по нему до другого выхода. Спустился вниз, вышел из крайнего подъезда и тут же завернул за угол. Обошел дом. Тачка теперь стояла передо мной. Двигатель урчал низким басом. Тонированные стекла были закрыты. Сколько человек находилось внутри, было неясно. Я подкрался так, чтобы не попасть в обзор зеркал заднего вида и слепил комок из снега. Запечатал им выхлопную трубу. Вскоре двигатель чихнул и замолк. Несколько попыток водителя завести его вновь ни к чему не привели, тогда он вышел из машины, матерясь. Сомнений не было: униформа — черная куртка «чоповца». Он поднял капот и со знанием дела уставился на двигатель. Он не заметил, как за ним ящерицей прокралась тень, только услышал хриплый, нетерпеливый голос своего подельника.

— Что там такое? — спросил тот, опустив стекло.

— ХЗ. Вроде все на месте! — ответил водила.

Больше ничего добавить не успел. Лезвие вошло ему сзади, под самый череп. Он без звука повалился на двигатель, вздрогнул пару раз и замер. С минуту никто его не звал.

— Эй. Что там? — вновь послышался голос.

Хлопнула дверца. Второй неохотно вышел на помощь. И зря. Нож пробил ему правый глаз и погрузился в мозг. Я придержал его от падения и положил сверху на первого. Как и следовало ожидать, поднятый капот скрывал все, что творилось перед машиной. Я пригнулся и вновь прокрался назад. Будет третий или их только двое? Вскоре в машине послышалось движение. Есть. Машина покачалась, открылась правая задняя дверца и вышел третий. Финка полоснула по горлу. С хрипом тело повалилось вперед. Но я уже заталкивал его обратно на заднее сидение. Затем с трудом запихнул туда остальных. Обыскать троицу было делом минуты, и теперь передо мной лежала законная добыча: деньги, сотовые телефоны, документы, три ствола, один глушитель, ключи и исписанные листки бумаги. Я занял место водителя и рассматривал улов. Вдруг один из телефонов зазвонил.

— М-м! — ответил я, стараясь понизить голос.

— Снимайтесь. Езжайте на адрес, подсобите парням!

Больше трубка не произнесла ничего. Двигатель завелся с полтычка, очевидно, снег в выхлопной трубе растаял. До дома Натали добрался быстро. Бросил тачку за два квартала, дальше пошел пешком. Свет в окнах ее квартиры горел, значит, хозяйка была на месте. Я осмотрелся. Ничего подозрительного не увидел, но когда взялся за ручку входной двери, жар пахнул в лицо. Я отпрянул и спрятался в тени цементной ограды, украшенной витиеватым железным орнаментом. Из подъезда вышли трое. Опять те же неизменные куртки. Они прошли до подворотни и скрылись из глаз.

Я провожал их до машины, которая так же, как и моя, была припаркована поодаль. Они шли уверенно, не оглядываясь. Дорожные фонари освещали проезжую часть, едва касаясь безлюдного тротуара. На одинокого прохожего — в десятке метров позади троицы — никто бы не обратил внимания. Пискнула сигналка, и в этот момент три глухих выстрела свалили «чоповцев» наземь. Я спрятал пистолет и повернул обратно. Поднялся на знакомый этаж. Дверь квартиры, где жила Натали, была приоткрыта. Изнутри проникал холод. Я вошел.

В квартире торжественно горел свет. Иллюминация — по полной. Через открытые форточки пробивался морозный воздух. Натали лежала в ванной полной воды и… крови. Она была мертва, пожалуй, около часа. Вскрытые вены должны были убедить всех, что она покончила жизнь самоубийством. И в это можно было поверить, если бы не маленький кровоподтек на подбородке и сломанный ноготь на указательном пальце правой руки. Уж кто-кто, а она следила за собой, и такою оплошность себе никогда бы не позволила. Я некоторое время потоптался рядом с телом и не нашел ничего лучше, как удалиться, оставив все на своих местах.

Дойдя до машины, я упал за руль и посмотрел в зеркало заднего вида. Лица мертвецов на заднем сидении скрывала тень, но я отчетливо различал их бледные маски. Вдруг стало нехорошо. До тошноты.

— Черт! — выругался я вслух. — Нужно поскорее от них избавиться.

Я завел двигатель и поехал по городским улицам к окраине, подальше от посторонних глаз, к небольшому озеру, в котором, по слухам, топили расстрелянных «врагов народа» во времена сталинского террора. Говорили, что после — рыба в озере, вскормленная на мертвечине, стала жирной, отчего рыбаки долгие годы обходили жуткий водоем стороной. Но это было очень давно и, возможно, неправда, но дурная слава за ним закрепилась надолго.

Там, возле озера, на крутом косогоре, я остановил машину. Перетащил одного из бывших «чоповцев» на водительское место. Отпустил ручной тормоз и наблюдал, как машина тронулась вниз под уклон, а потом сорвалась с обрыва, ударилась об лед и с треском развалилась. Я наивно ждал взрыва или, хотя бы, на худой конец, вспышки пламени, как показывают в кино, но ничего не произошло. Еще один стереотип рассыпался на глазах.

Незаметно пошел снег. Крупные хлопья падали на голову и плечи, таяли на лице и стекали теплыми струями. Городские огни то пропадали за снежной пеленой, то вспыхивали вновь, словно огни таинственного мира, подманивая к себе заплутавшего путника.

Я вернулся домой под утро, когда усталость буквально валила с ног. Ноги гудели до боли в коленях. Спина и поясница отваливались, требуя отдыха. Но все же я нашел в себе силы подняться на чердак. Там спрятал пистолет и запасные обоймы в старый тайник под кирпичной кладкой, в котором еще пацаном прятал свои мальчишеские сокровища подальше от любопытных глаз товарищей.

Зайдя к себе в комнату, я, не раздеваясь, повалился на кровать и в мгновение ока уснул. Спал без сновидений, словно провалился в небытие, без желаний, без мыслей. Разбудила мать. Она трясла меня за плечо и тревожно вглядывалась в лицо.

— Игорь, за тобой пришла милиция! — говорила она. — Ты не скажешь, что случилось?

— Милиция? Странно. Чего хотят? — спросонья спрашивал я.

— Не знаю. Один из милиционеров — твой приятель, кажется Александр.

Я вышел в коридор, протирая глаза. Саня и другой его сослуживец с погонами прапорщика ждали меня с автоматами наизготовку. Усатый прапорщик подозрительно и, как мне показалось, зло разглядывал мою заспанную физиономию. Санек же прятал глаза и всем своим видом давал понять, что он здесь не по своей воле.

— Какие проблемы? — спросил я, безмятежно позевывая.

— Собирайся, поедешь с нами! — грубо рыкнул прапорщик и повел стволом автомата, пресекая всякое двоемыслие.

— Сань, что за фигня? — воззрился я на приятеля.

— Да, в самом деле, что происходит? По какому праву?

Из комнаты показался отец. Он на ходу застегивал рубашку. Сразу пахнуло свежим перегаром.

— Собирайся, там все объяснят! А вас, папаша, прошу не вмешиваться! — едва взглянув на отца, бросил усатый.

— Как вы со мной разговариваете? Вы хоть знаете, с кем говорите? — пытался сопротивляться отец, вспомнив о роли главы семьи.

Прапорщик даже не повернулся к нему, всецело сосредоточившись на мне.

— Все нормально, батя, не лезь, — успокоил я отца. — А если не поеду?

— Упакуем в багажник, лучше — по-хорошему! — хмыкнул милиционер и уверенно расправил плечи.

— Кто упакует? Ты, что ли? — с вызовом поинтересовался я, оглядывая его с головы до ног.

— Я не понял? Хочешь оказать сопротивление органам? Давай попробуй. Мигом заработаешь статью!

Прапорщик набычился и вновь крепко сжал в руках автомат.

— Ладно! — смирился я. — Вы хотя бы объясните, что за дела?

— Тебе все объяснят, пошли!

— Игорь, не сопротивляйся, во всем разберемся, не ссы, — добавил Санек.

Борисыч сидел за столом и внимательно изучал свои ногти. Заточенным грифелем карандаша он старательно выковыривал из-под них грязь. Лицо его было усталым и отекшим. Он молчал. Последние несколько суток давались ему с трудом. Начальство наседало со всех сторон. Такого количества убийств, случившихся всего за несколько дней, он не мог припомнить за всю службу в органах. Да не простых убийств, а изощренных, замаскированных под самоубийство или бандитскую разборку между сотрудниками хорошо известного частного охранного предприятия. Кто хозяин этого предприятия в городе знали все, и от этого становилось вдвойне несладко. Совпадение или нет? Вот вопрос, на который он должен был ответить сейчас. С десяток подготовленных бойцов и тут вдруг «накрылись рваной пилоткой». Очень странно. И все замыкается на этом пацане? Он навел о нем справки. Обычный парень, из обычной семьи, оболтус, каких много, без стремлений делать карьеру или как-то организовывать собственную жизнь. Правда, папаша его несколько лет назад занимал руководящие должности в государственном аппарате, но его время давно прошло и обратной дороги нет. Спившийся чиновник, с треском выгнанный со всех должностей. Не он первый, не он последний.

Я сидел напротив и, казалось, читал его мысли, спокойно наблюдая за его молчаливым занятием Да, ему было трудно принять непростое для себя решение: что же делать со мной?

— Ты знаком с Натальей Николаевной Кипиани? — наконец спросил он, отбросив карандаш в сторону.

— Знаком, — не стал отрицать я, — только тогда она носила другую фамилию, сейчас уже не вспомню какую.

— Стало быть, ты знаешь ее давно?

— Да, наверное, года три.

— Как вы с ней познакомились?

— Случайно, в одном из ночных клубов. Это было еще до армии, уже и не припомню всех подробностей! Она просто меня сняла, а я не сопротивлялся. Вот, собственно, и все знакомство.

— А дальше?

— А дальше она пропала, я слышал — вышла замуж. Больше с ней не виделись.

— Не виделись? Это точно?

— Точно. До армии больше не виделись.

— А после армии?

— Вот буквально несколько дней назад. Мы с моим другом Саней, да вы его знаете, отмечали в ресторане мой дембиль, и я ее снова увидел. Мы потанцевали, вспомнили прошлое, потом она ушла.

— И что было потом?

— Это все.

— И даже не пригласила к себе?

— Да я намекал, но она сказала, что замужем и я ее больше не интересую!

— Вот так прямо и сказала?

— Ну, не дословно, конечно, но как-то так.

— А ты?

— А что я?

— И ты даже не заглянул к ней?

— Зачем?

— Ну, ведь она тебя отшила, а ты вот так просто сдался?

— Она взрослая женщина, сама решает, с кем ей быть. Мне, собственно, глубоко безразлично. Что было, то прошло.

— И она не говорила, где живет? Не приглашала зайти в гости?

— Нет, она как-то быстро свинтила, простите, убежала, я даже не успел нормально попрощаться.

— Как тогда ты объяснишь наличие своих отпечатков пальцев у нее в машине и в квартире, если, как ты говоришь, ее больше не видел?

Майор, не мигая, уставился на меня. Вот это был пападос. Не ожидал я такой оперативности от провинциального УВД. Вот же блин, как я не учел, что со смертью Натали весь ее дом и все вещи начнут изучать более пристально, чем это было положено.

— Как объяснить? — стушевался я, — Очень просто объяснить. Не хотел я говорить всего, чтобы не бросать тень на честь замужней женщины. Она очень опасалась, что дознается муж. В общем так. Мы снова увиделись на следующий день. Она подобрала меня в городе и привезла к себе домой. Старая любовь, оказывается, не ржавеет.

— Это все?

— Теперь все.

— И ты никого не встретил возле ее дома?

— Из знакомых? Никого.

— А ее охранника?

— Про охранника она мне ничего не говорила.

— А сам ты не видел?

— Нет!

— Ладно, хорошо! Придется тебе посидеть у нас некоторое время.

Майор скучающей улыбкой проводил меня до двери, из-за которой вынырнул Саня.

— Давай в КПЗ его!

— Раскололся? — панибратски спросил он майора.

— Поговори у меня! — прикрикнул на него тот.

Мы вышли из кабинета в облезлый коридор, на стенах которого висели пестрые стенды с наглядной агитацией, прикрывающие изъяны штукатурки.

— Да, Саня, предупреждал ты меня, а я не послушал, — попробовал я найти поддержку у товарища.

Он промолчал и лишь перед тем, как с шумом закрыть за мной стальную дверь камеры, покровительственно выдал:

— Игорь, все серьезнее, чем ты думаешь! Вляпался ты по самое не могу!

Он так раздувался от собственной значимости, что невольно вызвал у меня улыбку.

— Серьезно? А ты, друг, чему радуешься? Бандита поймал? Не ожидал я от тебя!

— Да пошел ты! — обиделся он и сразу сдулся.

Я осмотрелся. Деревянный настил служил нарами и занимал половину камеры. При желании на нем могло уместиться человек десять. Такие нары были в караульном помещении части, где мы коротали сон в перерывах между разводами на посты. Я забрался на настил с ногами и растянулся на твердых досках, уставившись в потолок, изрытый паутиной трещин. Подумать было о чем; но мысли текли медленно, как сладкий сироп. Незаметно задремал, путая сон с явью. Разбудили громкие звуки; опять звякнули запоры; и теперь уже другой сержант вывел меня вон, предварительно замкнув наручники за спиной.

В кабинете майора сидел цивильный мужчина кавказской внешности в дорогом коричневом пальто, небрежно наброшенном на плечи, дорогом костюме, лоснящемся при люминесцентном свете, лакированных туфлях, несмотря на зиму. На мизинце поблескивал золотой перстень с бриллиантом. Его будто только что вынули из какого-то великосветского приема и засунули в городские нечистоты. Такой разительный контраст между рекламной картинкой и действительностью вызывал когнитивный диссонанс. Парфюм источал свежесть летнего леса и вместе с тем беспредельную уверенность его обладателя. Правда, помятое лицо, истерзанное возлияниями, портили впечатление, но мне было не до того. Черные глаза недобро вонзились в меня, потом скользнули на майора.

— Это он? — высокомерно спросил мужчина с явным разочарованием.

— Получается, что так.

Уж не знаю, кого он надеялся увидеть, но его неприкрытая спесь вызвала во мне справедливое негодование.

— Вот этот щенок спал с моей женой? — продолжал допытываться он.

— Выходит, что так, — тусклым голосом повторял майор.

— Как узнали?

— Он сам по глупости признался, я развел его на отпечатках пальцев, которые якобы обнаружили в машине и квартире.

— А что, их там не было?

— Может и были, только нам зачем, если квалифицировали самоубийство?

— Хорошо!

— Стараемся!

— Значит, это он посмел перейти мне дорогу? — не то убеждая самого себя, не то свыкаясь с крамольной мыслью, заключил кавказец.

Майор молча кивнул головой и отхлебнул из стакана чай. Напиток был горячий, майор болезненно поморщился. Кавказец снова уставился на меня. Его надутые губы сложились в змеиную улыбку, не предвещавшую ничего хорошего. На лице играло мстительное выражение. Между тем, он явно не понимал предпочтений своей жены, но смертельный приговор мне подписал.

— Дура-баба! — сказал он. — Кончайте с ним, чтобы я больше о нем не слышал. Ты понял, майор?

— Так точно, Отари Михайлович.

— Действуй. А что с моими ребятами? Кто их?

— Ищем!

— Плохо ищешь, смотри, рискуешь погонами! Даю тебе три дня, понял?

— Как не понять, Не беспокойтесь, все сделаем в лучшем виде!

Кавказец поднялся и, не глядя в мою сторону, словно меня уже не существовало в его жизни, вышел из кабинета. Теперь мне все стало ясно. Жизнь моя висела на волоске и причиной всему был вот этот самодовольный ублюдок — негласный хозяин моего родного города.

— Что, майор, лег под черножопого? Теперь он трахает твою задницу? Смотри, как распирает тебя от удовольствия, пойди съешь лимон.

Я стоял перед ним со скованными за спиной руками, пытаясь, либо пробиться к его совести, либо вывести из себя.

Борисыч чуть не поперхнулся чаем. Глаза его, и без того выпуклые, округлились еще больше.

— Да ты… как посмел? Да я тебя за оскорбление представителя власти…!

— А что мне терять? Сдал ты меня, майор. Какой ты после этого представитель? Проститутка ты в погонах. Где твоя офицерская честь? Ладно, этот проходимец повелся из-за бабы, но тебе-то, что за дело? Готов стелиться перед ним, как продажная девка. Когда это случилось, что в моем родном городе хозяйничают мрази, подобные ему? А ты, майор, крутишь задом, подмахивая им направо и налево. Знаешь ведь — не я ее убил. Он ее убил! Конечно, чужими руками: исполнители всегда найдутся. Теперь-то мне понятно: почему она сбежала. Жаль ее — погибла зря!

Майор слушал, не прерывая. Рука нервно вновь схватила карандаш, и тот заплясал между пальцами.

— Все сказал? — наконец спокойно спросил он.

— Мало? Могу еще! — с вызовом бросил я.

— Не трать силы.

Он взял телефонную трубку и ударил тупым концом карандаша по кнопкам.

— Зайди.

Через минуту в дверях возник знакомый прапорщик. Он все не расставался с автоматом.

— Забирай его, — сказал майор, затем помедлил: — Да, и Санька захвати.

Милицейский УАЗик выехал за город и припустил по трассе в направлении заброшенной лесопилки. Саня сидел за рулем, прапорщик — рядом, я — позади, в наручниках.

— Можно поинтересоваться, куда вы меня везете? — беззаботно спросил я.

— Узнаешь! — мстительно ответил прапорщик.

Он ухмылялся, словно знал нечто такое, что моему разуму было недоступно, чем окончательно спровоцировал меня на решительные действия.

— Саня, ну ладно этот придурок не отвечает, потому что мозгов нет, но ты-то должен знать! — обратился я к своему бывшему приятелю.

Саня промолчал, упорно глядя на дорогу.

— Кто придурок? — не понял прапорщик. — Ты меня назвал придурком?

Он повернулся ко мне в пол оборота. Ему было неудобно говорить, и он приблизил лицо. Я тут же воспользовался представленной возможностью, ударил головой ему в нос.

— Ах ты, тварь! — заорал он и закрыл руками брызнувшую кровь.

— Но-но без оскорблений, иначе все подумают, что ты получил плохое воспитание.

— Да я тебя сейчас здесь, без суда и следствия…! — продолжал надрываться он, поправляя автомат и передергивая затвор.

— О-о, как страшно! Правда, что ли, прямо здесь? Фильмов насмотрелся? Откуда эти замечательные фразы? Ты же тупой как пробка. Хочешь все залить кровью, а потом отмывать? Точно дебил! Вытри сопли сначала и подумай, а потом будешь угрожать!

Я сознательно нарывался, выказывая веселье, словно меня абсолютно не волновало его оружие, которое он мог применить в любую секунду.

— Останови! — скомандовал он водителю. — Я пристрелю его здесь!

Саня не отвечал. Он вел машину с каменным лицом, не участвуя в подтасовке.

— Останови, я сказал! Не понял, что ли?

— Давай доедем, Борисыч сказал — на лесопилке!

Прапорщик замолчал, утирая нос.

— Что, Саня, убивать меня везешь? Своего друга детства? Нестрашно? Как потом будешь смотреть в глаза моей матери? Что ей скажешь? Мол, убил вашего сына, не знаю, за что? Просто один приблудный, но богатый ублюдок приревновал свою жену к вашему сыну и отомстил моими руками? А я, бывший десантник, так люблю свою родину и нормальных пацанов, что готов подлизывать ему зад и мочить этих пацанов по его приказу. Так, что ли? А, Саня? Готов убивать своих друзей? Мы ведь росли вместе, строили планы на будущее. Я знаю, ты сам не любишь этих мерзавцев и все же готов им прислуживать?

— Я ему точно сейчас хавальник закрою! — вновь взвился прапорщик.

— Да-а, Саня! — глумился я над ним. — Как низко ты пал. Не ожидал я от тебя. Вот оно, твое братство десанта. Ваш майор — продажная тварь, но и ты — не лучше.

Между тем мы въехали на территорию старой лесопилки. Сгнившие деревянные сооружения, разрушенный барак. История ее уходила в далекое прошлое, во времена, когда здесь трудились узники сталинских лагерей, а потом и обычные советские люди. Была ли она окончательно заброшенной, не знаю, но утрамбованная колея вела прямо на площадку перед бывшим зданием администрации. УАЗик сделал крутой разворот в неглубоком снегу и остановился. Прапорщик в нетерпении выскочил из машины. Заждался маленький. Наконец-то он отведет душу.

— Все, мразь, приехали, выходи! — радостно крикнул он, открывая передо мной дверцу.

— Слушай, отойди, от тебя так дерьмом разит — мне интеллигентному человеку неприятно!

— Выходи, я сказал!

Его трясло. Автомат плясал в руках.

— Не могу, мне и здесь хорошо, к тому же у меня руки заняты.

Он схватил меня за куртку и попытался применить силу, но тут же отлетел в снег, получив удар ногой в грудь.

— Ну все, тварь, ты меня достал! — утираясь, поднялся он на ноги и навел на меня оружие.

— Слышь, погоди, — послышался голос Сани.

— Я не понял?

— Давай отпустим его, ты же сам понимаешь, что это незаконно. Мы поступаем, как обычные бандиты, а не милиция.

— Ты что, дебил? — прапорщик в изумлении уставился на своего напарника. — У нас приказ!

— Да какой это приказ? Игорь ни в чем не виноват, а майор выполняет заказ Отари.

— Я опять не понял, боец, тебе не заплатили, что ли?

— Мне — нет. А тебе?

— Ну, значит, заплатят потом. Ты не переживай. А этого борзого нужно тормознуть, понимаешь, сопляк? Если ты не готов, я тебе помогу. У меня просто руки чешутся, как я хочу тебе помочь!

Он не договорил. Я выпрыгнул из машины, сделал кувырок, в подкате ударил ему по ногам, одновременно перехватил ствол автомата, направив его в сторону. Сделать это было непросто — руки оставались за спиной, но я изловчился. Запоздалая очередь ушла в воздух. Падая на землю, он успел нажать на курок. Я быстро вскочил на ноги и носком ботинка ударил ему в висок. Он вырубился. Я отбросил оружие подальше, подошел к приятелю и толкнул его в плечо.

— Отстегни! — я повернулся к нему спиной.

— А? Что? У меня нет ключа, — проговорил тот безжизненным голосом.

Лицо его побледнело.

— Значит, ключ у него?

— Да!

— Ну, не стой, иди и возьми!

— Да, конечно.

Санек подошел к прапорщику, пошарил в карманах, нашел ключ и отстегнул мне браслеты.

— Значит, Борисыч был прав, — пробубнил он себе под нос.

— Прав, ты о чем? — не понял я.

— Так, ни о чем! Что теперь?

— Будем жить! — бодро ответил я, разминая кисти рук.

Затем поднял брошенный в снег автомат и проверил магазин.

— Еще патроны есть?

— Не знаю.

— Тогда давай свои.

— Зачем?

— Сделаем так! Я вырвался и обезоружил вас обоих. Понял?

— И что дальше?

— Дальше ты скажешь, что слышал, как я говорил о зимовье. Помнишь, куда мы до армии ходили на охоту? Ну, где еще отмечали твою днюху, когда все перепились и стреляли по бутылкам.

— Ну, помню, это же километров пятьдесят будет.

— Очень хорошо. Значит, намекнешь, что я, скорее всего, спрятался там, больше мне идти некуда.

— Так тебя там искать и будут.

— Пусть ищут, но сам туда не суйся. Понял?

— Почему?

— По кочану. Не суйся и все. Что у тебя есть из оружия?

— В машине, кажется, топорик и охотничий нож.

— Спички, зажигалка, давай что есть. Штаны у тебя теплые?

— Нет, но в машине есть ватные!

— Отлично.

Я смотрел на его безрадостную физиономию и мне захотелось его поддержать.

— Сань, ты главное не кисни. Ты сделал все правильно, как настоящий мужик, как друг, наконец. Этого шакаленка не жалей. Он давно сделал свой выбор. За то и получил. Об остальном не волнуйся, я разберусь с этой кодлой, а ты мне поможешь. Верно? Теперь мы на одной стороне?

— Да мне плевать на него. Как ты с ними разберешься, их вон сколько, а ты один?

— Ничего, опыт имеется. Правда, сейчас нас только двое, но поверь, найдутся еще люди, которые ценят дом, в котором живут!

— Ага. — Саня покачал головой.

— Скажи — я не прав?

— Опыт! Откуда у тебя опыт?

— Кто-то же должен закончить этот беспредел в моем родном городе? — пропустил я его вопрос мимо ушей. — Менты куплены, администрация — тоже. Остались только мы, отступать нам некуда.

— Блин, задолбал, ты же не на собрании! — раздраженно проворчал он, но я увидел, как маленькая искра надежды засветилась в его глазах. Моя убежденность действовала на него, как глоток воды на обезвоженный организм.

— Я пойду с тобой! — решительно проговорил приятель.

— Не глупи. Лучше позаботься о моих предках. Наверняка им захотят отомстить. Ударить меня по больному и незащищенному месту. У тебя есть сотовый?

— Есть, но он здесь не берет.

— Тогда напишу записку, есть чем написать?

Саня порылся в карманах, достал маленький блокнот и ручку.

— Вот смотри, я пишу, чтобы они доверились тебе, ты им объяснишь. Они поймут.

— Странный ты. Я тебя просто не узнаю, ты будто другой человек.

— Я сам себя не узнаю. Дай приложусь для правдоподобия, а то тебе не поверят, — потребовал я и с размаху припечатал ему глаз.

Саня от неожиданности упал, но быстро поднялся, кровь сочилась из поврежденной брови.

— Теперь, прощай!

Мы обнялись напоследок. Я прихватил с собой все, что было необходимым для дальнего похода. Закинул за спину автомат и пустился в путь. Саня стоял возле УАЗика и провожал меня взглядом до тех пор, пока не потерял из виду.

Глава пятая

— Дай монетку! Дай монетку!

Грязный горбун, в рваной мешковине, с проделанной в ней дырой для головы, сидел на циновке перед входом на рынок и держал перед собой деревянную кружку. Ноги — замотанные в тряпки, перетянутые пенькой, обутые в лапти. Он поджимал их под себя, но поминутно поднимался на колени при виде богатого горожанина и усердно молился, отбивая поклоны. Покрытое коростами лицо, опухшее и скрытое под клочковатой бородой, казалось равнодушным и безумным, если бы не внимательные пытливые глаза, цепко следящие за каждым прохожим. Сердобольные бабы кидали ему в кружку медяки и жалостливо добавляли доброе слово. Кружка постепенно наполнялась, но нищего как будто это не волновало. Он даже не прятал деньги, показывая всем, что успел наработать за сегодняшний день. Его собратья по промыслу сидели по бокам и алчно косились на него. Калеки и убогие. Им везло меньше — они были сонные и ленивые и не молились так усердно. Вся эта свора преграждала узкий проход, ведущий к торговым лавкам, и пройти мимо них, не задев кого-нибудь платьем, было непросто. Они тянулись к горожанам обрубками рук, улыбались беззубыми ртами, демонстрируя миру шрамы и кровавые язвы на телах.

Удачливый нищий, наконец, поднялся, спрятал под мешковиной кружку с деньгами, взял с земли суковатый посох, кивнул соседу и, хромая, заваливаясь набок и покачивая горбом, двинулся на рынок. Сосед открыл рот, зашевелил обрубком языка, издал гортанный звук и занял его место, удобно расположившись на циновке.

На рынке было шумно и многолюдно. Слышались громкие голоса зазывал. То тут, то там сновали коробейники, предлагая товар на выбор: от бус и других украшений, до пирогов с зайчатиной и капустой. Сытные запахи кружили голову. Торговля шла полным ходом. Конец весны был теплым, даже жарким. Народ нехотя расставался с зимними мехами и переодевался по погоде в пестрое и яркое. Бабы из зажиточных семей, в цветастых летниках, степенно прохаживались вдоль торговых рядов беспечными раззявами, с сопровождающими, проглядывая воришек, которые сновали между ними, как рыба между камнями в быстрых потоках воды. Вот кого-то поймали и с руганью вели к тиуну. Воришка вырывался, сучил ногами, но его держали крепко. Участь его была незавидна. Ему или поставят клеймо вора и вырвут ноздри, или отхватят ухо, а то и отрубят кисть руки — все на усмотрения тиуна.

Нищий прошел мимо мясных лавок, где на крючьях висели свежие разделанные туши, а на прилавках лежали отрезанные свиные головы с черными языками и мохнатыми пятаками. Мухи роем носились над ними, ползали, засиживали впадины глаз. Щетина с голов считалась самой дорогой и заботливо срезалась для нужд богомазов.

Нищий подошел к одному из коробейников, о чем-то с ним пошептался, взял несколько пирогов и пошел прочь, съедая по дороге один за другим. Коробейник посмотрел ему вслед, задумчиво покивал головой и побежал дальше, громко, на все лады расхваливая свой товар. Нищий долго шел по кривым улицам вдоль высоких заборов. Деревянные мостки скрипели и прогибались под ногами. Несколько раз его обгоняли верховые, прижимая его к стенам. Наконец он дошел до дальнего дома и, озираясь по сторонам, несколько раз стукнул в ворота. Те бесшумно отворились и запустили его внутрь.

— Что скажешь, Вязга?

— Даже не знаю!

— Не кажется он тебе подозрительным?

— Думаешь, пора доложиться?

— Всемил будет доволен. Если поймаем лазутчика, Всемил хорошо заплатит.

— А если обманет?

— Тогда не знаю. Не должен.

— Говорят, он жадный до денег и баб.

— Кто ж до баб не жадный, если охотка есть?

— Это точно.

— Что делать будем? Пойдем и донесем?

— А если ошиблись?

— Смотри, куда он зашел, разве горбун может там жить?

— Пожалуй, ты прав. Каждый раз он заходит в избу вечером, а выходит утром.

— И что это значит?

— Это значит, что он не нищий. Да и Выглядко — коробейник, говорит, что он странный. Вопросы непростые задает — знать, выведать чего-то хочет!

— А если окажется пустое? Тогда нас не помилуют, а уж если до князя дойдет — точно батогов не избежать?

— А если непустое? То и награда будет, ручаюсь!

Двое мужиков спрятались за углом и наблюдали, как нищий вошел в ворота. Они следили за ним уже несколько дней, но никак не могли решить, что им делать? Тот, кто назывался Вязга, в сомнении чесал темя.

— Ладно, убедил, идем к Всемилу, — наконец сказал он.

Мужики развернулись и пошли по направлению к княжеским палатам, продолжая о чем-то спорить, взволнованно взмахивая руками при ходьбе.

Вечером того же дня вооруженные люди обступили ворота таинственного дома. Возглавлял отряд советник и правая рука князя Ягайлы. Очень уж он хотел выслужиться перед господином и самолично, что делал весьма редко, решил возглавить поимку лазутчика. Личность горбуна очень его заинтересовала, а самое главное — риска не было никакого. Чем мог навредить калека дружине самого князя? На стук из ворот никто не вышел.

— Это здесь? — высокомерно спросил Всемил у Вязги.

Он всеми силами старался показать мужикам, что награда, которую те запросили, была слишком высока за голову обыкновенного нищего.

Вязга с усердием закивал головой.

— Здесь, здесь! Мы сами видели, он сюда заходил.

— Ну, гляди, если соврал и донос окажется ложным — не сносить тебе головы вместо награды!

— Да мы ж понимаем. Не сомневайся, боярин. Он это — горбун. Точно.

— Ломайте! — приказал боярин.

Дружинники с легкостью вынесли ворота. Старое дерево, как труха, развалилось при первом ударе. В доме было пусто. Он был нежилой и давно заброшен, что казалось довольно странным в перенаселенном городе, где каждая крыша над головой имела высокую цену.

— Что это значит? — спросил Всемил.

Он грозно возвышался над оторопевшими доносчиками. Те, оба, тут же рухнули на колени и кинули шапки на землю.

— Не губи, боярин! Нам самим невдомек! Он сюда входил! Мы видели его, как видим тебя!

— Ну, и где он?

— Не знаем. Пропал. Дьявольское семя, не иначе.

Мужики закрестились, тревожно озираясь по сторонам. Вдруг под крыльцом зашевелилась куча тряпья, и послышался надрывный кашель.

— Вот же он.

Вязга обрадованно затряс вытянутой рукой, указывая на невесть откуда возникшего нищего. Тряпье действительно превратилось в лохматое и грязное существо с горбом на спине. Всемил поморщился.

— Это он?

— Он, не сомневайся, боярин.

— И что? Это и есть лазутчик? Ты, дурень, смеешься надо мной?

— Помилуй, боярин, разве мы осмелились бы? Это он, точно.

— Нет, вы оба — недоноски. Я велю вас выпороть на главной площади прилюдно. Сраму будет вам на всю жизнь! Пошли вон, псы, пока я не передумал.

— А как же награда? — попытался напомнить Вязга.

— Что? — грозно сдвинул брови боярин.

Мужики, бочком, под общий смех, быстро ретировались со двора, получив у ворот по увесистому пинку от одного из дружинников, и бегом припустили по улице.

— Я же тебе говорил, что обманет. — сказал один другому, с трудом переводя дух.

— Кто ж знал, — в сердцах сплюнул второй. — Хорошо хоть легко отделались.

— Знал, знал, — ворчал первый. — Я ведь тебя предупреждал, что он удавится, а не заплатит.

— Ты меня предупреждал? Это я тебе говорил, а не ты.

— Кто говорил, ты?

Первый размахнулся и ударил второго в ухо. Тот пошатнулся и ответил ему тем же. Вскоре оба уже катались по земле, отвешивая друг другу тумаки, на потеху случайной публике. Наконец они опомнились и прекратили драку, задыхаясь от возбуждения, сидя в грязи и грозно посматривая друг на друга.

— Ладно, Вязга, пошли домой. — сказал первый, утираясь и размазывая грязь по лицу.

— Пошли.

Вязга, кряхтя, поднялся с земли. И незадачливые доносчики отправились восвояси, несолоно хлебавши.

— Ты кто? — спросил боярин горбуна.

Тот замычал что-то нечленораздельное, указывая пальцем себе в грудь и разводя руки в стороны.

— Ты немой? — догадался Всемил.

— А-а-а! — заорал нищий и начал приседать, танцуя и выкидывая коленца.

Дружинники заулыбались.

— Да он сумасшедший.

— Час от часу не легче! — проворчал боярин в раздражении.

Поимка лазутчика не сулила ничего хорошего. Ему было жаль впустую потраченного времени, но все же он был последователен до конца.

— Взять его! — брезгливо бросил Всемил дружинникам и с высоко поднятой головой пошел прочь со двора, у ворот обернулся и еще раз оценивающе осмотрел дом.

— Ты! — ткнул он пальцем в одного. — Останешься здесь, пока я не решу: чья это собственность и что с ней делать. Понял?

Едва он произнес это, как в небе тягуче грохнуло, и через минуту полил косой дождь, сбиваемый налетевшим порывом ветра.

— Ах, ты ж…..! — выругался Всемил.

Раздражение на себя и на собственную глупость вырвалось крепким словцом. Он очень был зол на всех и на природу в том числе. Мокнуть под дождем он не хотел, поэтому заторопился вперед, закутавшись в плащ.

Воняло в темнице изрядно: испражнениями и тленом. Железные толстые прутья перегораживали темницу надвое. Люди сидели и лежали на земляном полу и в гнилой соломе. Некоторые из них были закованы в цепи. Слабый свет из отверстия под потолком едва освещал центр темницы.

Горбуна толкнули внутрь и со скрежетом захлопнули за ним дверь. После дневного света, он ничего не увидел, пока глаза не начали привыкать к темноте. Он медленно прошел вдоль стены, напряженно вглядываясь в лицо каждому, пока не остановился напротив крепкого мужика, прикованного за руку и за ногу к каменной стене.

— Будь здрав, боярин! — сказал горбун и присел рядом, расположившись на скользком полу.

Тот открыл глаза, повернул голову и посмотрел на незнакомца, но промолчал.

— Не надоело прохлаждаться здесь? — опять заговорил горбун.

Человек, которого назвали боярином, снова промолчал, но в темноте глаза его поймали скудный свет и заблестели.

— Тебе чего надо? — спросил он горбуна.

— Да мне ничего, тебе надо!

— Мне? Ты кто такой?

— Вижу, плохо с тобой обошлись. За что?

— О чем это ты?

Горбун негромко кашлянул, затем потянул скользкую цепь, которой был прикован собеседник и взвесил ее на руке.

— Однако плата высока. Прямо — на вес золота!

— Ты откуда меня знаешь, старик? — невольник приподнялся.

— За что ты здесь, служивый?

— Да ни за что. Здесь все сидят безвинно. Почему спрашиваешь? Ты меня все-таки откуда-то знаешь? Мне кажется, я тебя раньше видел, только не могу вспомнить, где?

— Мне все равно. Так поинтересовался.

— Не темни, старик. Говори, пока я не придушил тебя вот этой самой цепью.

— Уж больно ты грозен, я, пожалуй, пойду от греха подальше, а то и в самом деле придушишь ненароком.

Горбун захотел встать, но невольник рванулся к нему и схватил за руку.

— Стой, говорю. Ты ведь неслучайно заговорил со мной? Верно? Чего хотел?

— Ничего. Я же говорю, так просто спросил.

— Старик, я никогда ничего не путаю. Память у меня хорошая и я тебя откуда-то знаю и зрю: тебе от меня что-то надо.

— Может быть, но только это уже в прошлом.

— В прошлом? Ах да, в прошлом. Значит, ты — из моего прошлого?

Пленник вцепился в нищего, словно клещами.

— Отпусти — больно! — нищий рванулся, но хватка только усилилась.

— Отпусти, говорю. Сломаешь руку-то!

Невольник постарался притянуть горбуна к себе, но это ему не удалось. Тот сопротивлялся. Наконец он отпустил нищего.

— Силен, дьявол! — проворчал горбун, потирая запястье.

— Что, не нравится? — пленник откинулся на стену, теряя к старику интерес.

Повисло молчание. Никто его не нарушал. Лишь зашевелились привлеченные шумом другие арестанты. Нищий опять приблизился к пленнику.

— Хочешь на свободу? — спросил он его.

— Кто ж не хочет?

— Расскажи, как попал сюда, и я, может, помогу тебе выйти!

— Ты поможешь мне выйти? Да в своем ли ты уме? Аллах свидетель, ты — сумасшедший!

— Тогда оставайся здесь гнить до конца жизни.

— А ты? Ты сам скоро отсюда выйдешь?

— Да кому я нужен? Калека, нищий. Я здесь по навету завистников.

— Неужели и у тебя есть завистники?

— А как же! Мой промысел — лакомый кусок! Ты не думай, охотников на мое место хоть отбавляй. Мы тоже соперничаем между собой. Но мой хлеб не такой горький, как твой, поэтому я здесь ненадолго, а вот ты — не знаю.

— И чем это ты можешь мне помочь, если я тебе все расскажу?

— А ты расскажи, а я подумаю.

— Аллах свидетель, ничего не пойму из того, что ты говоришь, но готов за тобой идти, старик, а там видно будет!

Невольник усмехнулся, в голосе послышалось злорадство.

— Ну, вот и славно, — ответил горбун, не замечая настроения пленника.

— Славно, говоришь, но как ты сам выйдешь отсюда? Да еще и меня вызволишь? Цепь видишь?

— Это не твоя забота. Рассказывай.

Пленник откашлялся, утерся свободной от оков рукой и хлопнул ею себе по ляжке.

— Да особо и рассказывать-то нечего, — задумчиво и неторопливо начал он свой сказ. — Украл я у одного знатного человека безделушку и попробовал продать. Тут меня и схватили. Вот и все.

— Значит, украл?

— Точно.

— Безделушку?

— Ну да.

— Не смогу я тебе помочь! Оставайся здесь! — решительно ответил горбун и вновь отстранился от невольника.

— Это почему? — удивился тот.

— Врешь ты все. Не верю я тебе.

— Не веришь?

— Не верю.

— Ладно. Аллах тебе судья. Но знай, что услышав правду, ты уже вряд ли выйдешь отсюда. Слишком влиятельные люди стоят за моей правдой. И они не простят тебе лишнего. Не понимаю, старик, почему я тебе поверил, видимо, выхода у меня нет. Вдруг ты и в самом деле не простой нищий, а посланник самого всевышнего. А?

— Говори не таясь, а потом решим, чей я посланник.

— Тогда слушай. Было так. Затаил я обиду на своего господина. До этого у меня был другой, но он вдруг исчез и нашли его в лесу с переломанной шеей. Как да почему — я и сам не знаю, но вот на его место пришел другой. Покровительствовал ему сам князь. И уж очень непростой был этот новый господин: водил дружбу с демоном. Страшный был человек. Все его боялись, но и уважали. Сила за ним была нечеловеческая. Не было равных ему ни в чем. И звали его всегда по-разному. Для одних он назывался так, для других — иначе. Окружил он себя слугами — демонами, хотя и выдавали себя за праведников. И верны они были ему как собаки, и по его указке горло любому могли перегрызть. Особенно злая была его девка. Я, было, пытался к ней подкатить, на она чуть кишки мои не намотала на копье. Дьяволица еще та. И вот изгалялся он над нами, как хотел. Кого просто жизни лишил, кому кожу на лоскуты порезал, кого проклял, и те ударились в бега, больше я их не видел, говорили, не своей смертью они умерли. Но особенно он не пощадил жену и детей бывшего хозяина. Сгинули они в лесу. Люди слышали, как кричали они, пока доедали их дикие звери.

— Прямо изверг какой! Как его земля носит? — перебил его горбун.

— Вот-вот, но слушай дальше. Я и сам пострадал от него. Смертным боем он бил меня. Едва жизни не лишил. И вот однажды, в одном питейном доме, подсели ко мне двое, взяли меня на измене и подговорили нанести господину и его семье урон: выкрасть его бабу, которая, кстати, была на сносях, и привести ее в тайное место. Тут случилась осада неприятелем, во время которой я и сотворил это лихое дело. А для того чтобы замести следы, я поджег его терем, а сам ушел.

— И что было дальше? — скрывая нетерпение, подобрался к нему нищий.

— Я все сделал, как было велено. Передал бабу людям, ожидавшим меня в условленном месте. Потом ничего не помню. Очнулся уже здесь.

— Вот те на! Как так, ничего не помнишь? И кто это был?

— По повадкам это были люди князя Ягайлы.

— И зачем им нужна была твоя госпожа?

— Аллах свидетель, не знаю! Но думаю, что причина в ее муже.

— А он, чем насолил князю?

— Вот этого я не знаю.

— А как ты думаешь, кто может знать?

Невольник задумался, но потом вдруг зашептал, поблескивая в полумраке белками глаз.

— Кто ты такой? Непростые вопросы ты задаешь, старик? Кто тебя послал ко мне?

— Я знаю, кто его послал!

В углу зашевелилось тряпье, и низкий хриплый голос проговорил: