Бесплатный фрагмент - Внутреннее восстание

ПРЕМЬЕРА

Лифт был точной копией сотен других, в которых он оказывался за последние десять лет: хромированная сталь, приглушенный свет, беззвучное движение. Воздух был густым от смешения дорогих парфюмов — «Терре д'Эрмес», «Блю де Шанель», улавливаемый им женский аромат, который он когда-то подарил Ольге. Он стоял в центре, зажатый между плечом в брионизированном кашемире и спиной в пиджаке от Китсона. В отражении матовых дверей он ловил собственный взгляд. Усталый. Гладкий, будто отполированный. Идеально подобранный под ситуацию, как и его заказной костюм.

Арсений Петров. Управляющий партнер. Человек-успех.

В кармане брюк мягко вздохнул телефон. Не назойливая трель, а тактильная вибрация, похожая на прикосновение мотылька. Он извлек его, не глядя.

Оля: Не забудь забрать рецепт у доктора Иванова. И договорись о визите к учителю Алисы. У нее снова тройка по физике. Я записала на 18:30, подтверди.

Он почувствовал знакомое сжатие в висках. Список дел. Инструкция. Его жизнь была расписана в календаре Outlook с цветными метками: красные для работы, синие для семьи, зеленые для врачей.

Большими пальцами, отточенными на бесчисленных мессенджерах и письмах, он ответил:

Арсений: Уяснил. Завершаю встречу, буду к ужину.

«Уяснил». Его коронное слово. Оно не означало «я понял» или «я согласен». Оно означало: «Информация принята к исполнению. Я — механизм. Вы — оператор».

Ding. Двери лифта разъехались беззвучно, и на него обрушился звук. Не просто гул, а плотная, густая стена из смеха, звона хрустальных бокалов, приглушенной джазовой композиции и гомона десятков голосов. Фойе на тридцатом этаже башни «Меркурий» было залито светом заходящего солнца, который отражался в панорамных окнах, открывая вид на Москву-реку и бесконечное море огней.

Все обернулись. Десятки лиц. Улыбки, отточенные на тренировках по самопрезентации. Взгляды, оценивающие его костюм, его позу, его успех.

— Арсений! Браво!

— Феноменально провели сделку!

— Родился для этого!

К нему пробивался через толпу его партнер, Марк, с двумя бокалами шампанского. Лицо Марка сияло триумфом.

— Сеня, ты видел лица этих азиатов, когда мы поставили свою подпись? Они поняли, что имеют дело не с мальчиками, а с игроками! — он протянул бокал. — Выпьем за нас! За «Альфа-Аналитику»!

Арсений взял бокал, автоматически улыбаясь. Он чокнулся, произнес что-то подобающее о командной работе, чувствуя, как его губы растягиваются в нужной гримасе. Он был главным актером в пьесе, премьера которой состоялась. Зрители рукоплескали. Критики были в восторге.

Но где-то глубоко, под слоями корпоративного пафоса, усталости и дорогого алкоголя, в том самом месте, которое он когда-то называл «собой», пошевелилось что-то маленькое и несогласное. Не голос, а скорее ощущение. Ощущение фальши.

Он подошел к окну, оставив Марка раздавать интервью. Москва лежала у его ног, игрушечная, сверкающая. Он поставил бокал на парапет, не допив. И задал себе вопрос, который не задавал много лет. Тихий, почти беззвучный, как вибрация телефона:

«А кто автор этой пьесы? И почему я никогда не читал финала?»

ДАННОСТЬ

Утренний ритуал

6:30. Будильник не звонил. Он ненавидел резкие звуки. Его Phone вибрировал, издавая нежный, обволакивающий звук, похожий на жужжание шмеля. Он был частью системы «Умный дом», которая в эту же секунду плавно, как в театре, поднимала жалюзи, позволяя утреннему свету залить спальню в стиле «сканди-минимализм».

Арсений открыл глаза. Не потянулся, не зевнул. Первым делом его пальцы нашли холодный стеклянный прямоугольник телефона. Проверил уведомления. Курс доллара прыгал. Сводка новостей от его же агрегатора «InfoStream» — слияния, банкротства, политические кризисы. Сообщение от Елены, его секретарши: «Арсений Владимирович, доброе утро. Вас ждет машина в 7:45. В 9:00 — планерка по проекту „Феникс“. В 11:30 — звонок с юристами из Цюриха. Обед с инвесторами в „Саффрене“ в 13:00. Все подтверждено».

Он встал, не глядя на Ольгу. Она спала, повернувшись к нему спиной, ее светлые волны растрепались на белой подушке. Когда-то, в первые годы брака, он просыпался раньше, чтобы просто смотреть, как она спит. Следить за биением пульса на ее тонкой шее. Теперь он смотрел на индикатор заряда батареи. 100%. Как и он сам. Всегда готов к работе.

На кухне пахло кофе и чистотой. Домработница Катя, невидимый дух их дома, уже разложила все по контейнерам. Для него — безглютеновые гранола и свежевыжатый сок. Для Алисы — ланч-бокс с бутербродами на бездрожжевом хлебе и нарезанными соломкой овощами.

Алиса, двенадцать лет, щурясь от сна, уткнулась в экран iPad, доедая безвкусную овсянку с ягодами годжи.

— Пап, — сказала она, не отрываясь от мультика, — а ты придешь на школьный концерт в четверг? Я там в хоре.

Арсений, листая ленту Bloomberg на планшете, нахмурился.

— В четверг? Рыбка, у меня в четверг подписание контракта с сингапурцами. Очень важное. Не смогу.

— У всех пап «очень важное», — буркнула она, все так же глядя в экран. — У Степы папа — пилот, он в небе. У Кати папа — хирург, он оперирует. А ты что делаешь? Сидишь в стекляшке.

Его будто слегка током ударило. Не от дерзости, а от простой, детской правды. «Сидишь в стекляшке». Так оно и было.

— Я создаю ценность, Алиса, — попытался он объяснить, но понял, что звучит как корпоративный буклет. — Я обеспечиваю нас.

— Ладно, — она отодвинула тарелку и потянулась за рюкзаком. — Как хочешь.

По дороге в офир, в глухой, звенящей тишине салона Mercedes S-класса, он смотрел на мелькающие улицы. Москва была декорацией, которая не менялась годами. Бетон, стекло, неон. Рекламные щиты с его собственным агрегатором «InfoStream». Все предсказуемо. Все по плану. План был его щитом от хаоса и его саркофагом.

Отец-режиссер

Квартира отца пахла так, как будто время здесь остановилось в девяностых. Запах старых книг, заварного чая, воска для паркета и чего-то неуловимого, но вечного — запах бедности и достоинства.

Владимир Петрович, седой, сухопарый, в растянутом свитере, сидел в своем вольтеровском кресле и правил студенческие работы. На столе, заваленном бумагами, стоял ноутбук — его единственная уступка веку, подарок Арсения.

— Ну что, полководец? — отец смотрел на него поверх очков, в его глазах светилась привычная ирония. — Завоевал новые финансовые рубежи?

Арсений, чувствуя, как съеживается в своем дорогом пиджаке, поставил на стол коробку дорогих конфет и бутылку коньяка, которую отец, он знал, будет пить месяцами.

— Работаем, пап. Ничего нового.

— Слушай, Ольга звонила вчера. Беспокоится. Говорит, ты совсем дома не появляешься. Дочь растет без отца. А это, между прочим, самая важная твоя должность.

Раздражение, знакомое и горькое, как желчь, подкатило к горлу.

— У меня нет выбора, — отрезал Арсений, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула. — Я обеспечиваю семью. Создаю то, чего у нас с тобой не было. Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне.

— У нас с тобой было другое, — тихо сказал отец, откладывая красную ручку. — У нас были разговоры. Мы читали вслух. Мы спорили до хрипоты о Булгакове и Набокове. Помнишь, как мы «Войну и мир» целиком за одно лето одолели? Ты тогда Толстого чуть ли не наизусть знал.

Арсений помнил. Смутно. Как сквозь толстое стекло. Жаркая московская ночь, раскрытая книга на коленях, голос отца, размеренный и глубокий. И свое собственное волнение, сопереживание князю Андрею, ненависть к Элен. Куда все это делось?

— Это не имеет цены в современном мире, пап, — сказал он, и его собственный голос показался ему чужим и плоским. — Сейчас ценятся скорость, эффективность, результат. Мир изменился.

— Мир всегда меняется, Сеня, — вздохнул отец. — А человек — нет. Все так же ищет любви, признания, смысла. А ты, я смотрю, ищешь только эффективности. Эффективный менеджер собственной жизни. Жалко, что жизнь — не бизнес-процесс.

Этот разговор был частью их сценария. Отец — мудрый, но непрактичный философ. Сын — прагматичный творец реальности. Они отыгрывали его безупречно, как два старых, заезженных актера.

Трещина

Вечером, разбирая почту, отложенную Еленой в папку «Личное», он наткнулся на конверт из плотной желтой бумаги. Логотип его старой, физико-математической школы. Приглашение на двадцатилетний выпускной.

«Дорогой выпускник! Приглашаем тебя окунуться в атмосферу юности…»

Он усмехнулся. Юность. Какая юность? Бесконечные задачи, олимпиады, давление учителей и отца, ожидающего только пятерок. Он собрался выбросить конверт в мусорное ведро под столом, но рука не повиновалась. Вместо этого он запустил браузер и зашел в Одноклассники, в закрытую группу «Выпускники-2003».

Лента была как ярмарка тщеславия. Улыбки на фоне Мальдив, фото детей в дорогих школах, отчеты о карьерных взлетах. Все играли. Успешные адвокаты, топ-менеджеры, владельцы бизнесов. Все были на своих, предписанных когда-то кем-то, местах.

И тут он увидел ее.

Лика Сомова.

Та самая. С филфака, с которой он пересекся на межфакультетском КВНе. С гитарой, с вечно разлетающимися рыжими кудрями, с безумными идеями и смехом, от которого у него перехватывало дыхание и хотелось бросить все и уехать с ней на край света.

Ее профиль был аскетичным. Всего несколько фото. Никаких геотегов, никаких статусов о семейном положении. На последней фотографии она стояла на фоне покрытых лесом гор, залитых ослепительным солнцем. Лицо ее было иссечено морщинками у глаз, кожа покрыта загаром, волосы, теперь более темные, были собраны в небрежный пучок. Но взгляд… взгляд был тот самый. Прямой, ясный, бесстрашный и до боли живой. Под фото была подпись: «Вермонт. Пишу новую книгу. Ищу тишины и нахожу целый оркестр в шелесте листьев. Счастье — это когда не надо никуда спешить, кроме как к самому себе».

Он закрыл вкладку. В ушах зазвенело. Сердце застучало глухо, настойчиво и громко, как молоток по наковальне, выбивая один и тот же ритм: «Она-жи-вет. Она-жи-вет. Она-жи-вет».

А он… он лишь исполнял. Отмечал галочками пункты в чужом сценарии.

Трещина в идеальном фасаде его жизни прошла негромко, с тихим, ледяным хрустом внутри.