Бесплатный фрагмент - Влюблённые в Туркестан

ВЛЮБЛЁННЫЕ В ТУРКЕСТАН

Повесть первая

Николай Северцов — первый исследователь Туркестанского края

В своей, — давно ставшей библиографической редкостью, — книге «По дорогам неведомого Туркестана», Розалия Львовна Золотницкая пишет: «Путешественники того периода (19 века, прим. В.Ф.) были горячие русские патриоты. Это были истинные пионеры русской географической науки. Им обязаны мы первыми картами, на которых мощные водные артерии, массивы горных хребтов, труднопроходимые снега и знойные пустыни нашей родины нанесены в те места планшетов, где прежде белели огромными пятнами неведомые пространства. Ради изучения и расцвета страны они с большим мужеством, безграничной любовью к науке и глубокой верой в прогресс научной мысли добровольно обрекали себя на страдания и опасности походной жизни в неведомых странах».

Первым в этом ряду подвижников, безусловно, следует назвать Николая Алексеевича Северцова — выдающегося путешественника и зоолога, первопроходца «неведомого Туркестана».

Глава первая
Выбор цели

Жизненный путь Николая Алексеевича больше похож на приключенческий роман, нежели на привычную стезю учёного-натуралиста. Недолгая, по нынешним меркам — всего-то 58 лет — жизнь учёного и путешественника вместила в себя очень много: военные походы и битвы, плен и счастливое избавление от него, знакомство и дружба с Чарльзом Дарвином, путешествия и научные открытия. Имя Северцова навсегда осталось в названиях географических объектов, а также представителей животного мира и мира растений. Его именем назван пик и ледник на Памиро-Алае — у истоков реки Кашкадарьи, ледник в Заилийском Алатау. Именем учёного назван ряд животных и растений: тушканчик Северцова, рябчик Северцова, тёмная мышовка, лютик Северцова, в латинские названия которых прочно вбита его фамилия.

Представители древнего рода Северцовых издавна, со второй половины XVII века, проживали в Воронежской губернии. Здесь, в селе Хвощеватово 27 октября 1827 года и родился будущий исследователь Туркестана. Он стал первенцем в семье Алексея Петровича Северцова, вышедшего в отставку полковника, героя Бородина, потерявшего там руку и получившего золотую шпагу за храбрость. Алексей Петрович был весьма неординарной фигурой, ярко выделяясь на фоне местных помещиков. Цельная натура, человек твёрдого, властного нрава, он был строг, но справедлив и по тому времени достаточно демократичен. «Спины не гнул, прямым ходил» споёт через столетия о таком характере Владимир Высоцкий. Он не стеснялся говорить правду в глаза любому, не считаясь с его положением и званием. За эту прямоту его уважали как друзья, так и недруги, и жизнь свою Северцов-старший завершил в должности предводителя дворянства Землянского уезда Воронежской губернии.

Алексею Петровичу принадлежал известный всей России конный завод и несколько крупных имений в Воронежской губернии. В одном из них, селе Петровском, и прошло детство Коли Северцова.

Любовь к природе обнаружилась у маленького Коли уже в раннем детстве. Ещё не разбирая букв он с огромным интересом перелистывал страницы книг, рассматривая рисунки птиц и зверей, жадно слушал рассказы взрослых о жизни и повадках животных. А когда научился читать, его любимой книгой на долгие годы стала «История природы» французского натуралиста Жоржа–Луи Бюффона. С детства Николай полюбил и охоту. Один из его гувернеров был страстным охотником и часто брал мальчика в лес, где учил его распознавать разные виды птиц не только по внешнему виду, но и по особенностям полета и по голосу. Охота стала для Николая Алексеевича страстью на всю жизнь, и именно она способствовала развитию у него таких качеств как решительность, мужественность, целеустремлённость. В результате такого опыта Северцов не стал лабораторным учёным в привычном понимании этого слова — поле, лес, природа для него были и домом, и лабораторией, и кабинетом исследователя. В то же время он не был из числа тех горе-охотников, что бьют дичь почём зря. Прекрасно понимая роль охоты в научном исследовании, он в этом отношении был последователем знаменитого русского охотника и писателя Сергея Тимофеевича Аксакова.

Как и все дворянские дети того времени начальное образование Николай Алексеевич получил дома и, надо заметить, образование это было очень высокого качества. Ко времени поступления в университет он свободно владел четырьмя языками: немецким, французским, английским и латынью; хорошо знал не только русскую, но и европейскую литературу, сочинял стихи и весьма неплохо рисовал.

Шестнадцатилетним юношей Николай покидает отчий дом, и уезжает в Москву, где поступает на физико-математический факультет университета.

В Москве Николай проживает в небольшом деревянном флигеле, расположенном в одном из арбатских переулков. Проживает вместе со своим «дядькой» Федором Григорьевичем, который заведовал бытом юного студента — утром провожал на лекции в университет, а по субботам водил в баню.

Лес по-прежнему оставался для Николая магнитом, куда его неудержимо влекло. Часто поднимаясь вместе с первыми петухами, он отправлялся в поход, возвращаясь домой только к ночи. Балкон в этом случае он нарочно оставлял открытым, чтобы залезать в дом, никого не беспокоя.

В университете юноша начинает заниматься зоологией под руководством выдающегося русского учёного Карла Францевича Рулье. Уроженец Нижнего Новгорода, сын сапожника и повитухи, Рулье упорством и талантом сделал головокружительную карьеру в научном мире, став профессором медицины и зоологии Московского университета и зачинателем так называемого экологического направления в зоогеографии, которое в дальнейшем будет блистательно разработано его учеником Николаем Северцовым.

Рулье был абсолютно неприхотлив и безалаберен в быту, страшно рассеян и забывчив — типичный Паганель из жюльверновских «Детей капитана Гранта». Но, учёным и лектором он был блестящим, правда о своих лекциях частенько забывал. Студентов на естественном факультете было немного и случалось, придя на лекцию, они не находили лектора в аудитории. Но, в этом случае они уже знали, что делать. Всей ватагой устремлялись в знаменитую кофейню Печкина, где обычно и находили своего преподавателя за кружкой пива и с неизменной трубкой в зубах. В этом случае Рулье, ничуть не смущаясь, объявлял, что поскольку все студенты в сборе, то незачем возвращаться в аудиторию и читал лекцию тут же, в кофейне.

От своего учителя Северцов взял главное умение для учёного — наблюдать и критически делать выводы из тщательно собранных фактов.

Ещё одним человеком, оказавшим влияние на Северцова и определившим направление его научной деятельности, стал Григорий Силыч Карелин, известный путешественник, прадед великого русского поэта Александра Блока, с которым Северцов познакомился в 1845 году. Умнейший человек своего времени, чрезвычайно остроумный, лёгкий в общении, Карелин очаровал Николая рассказами о Семиречье, из путешествия по которому он недавно вернулся.

Благодаря живому повествованию Григория Силыча, перед глазами Северцова проносились картины богатой природы далёкой земли — пустынная и субтропическая растительность, жаркие равнины и снеговые горные хребты, летний нестерпимый зной и зимние суровые холода.

После услышанных рассказов поездка в Среднюю Азию стало для Николая Алексеевича целью и смыслом жизни. Однако, до первого путешествия в неведомый и такой манящий край пройдёт ещё двенадцать лет. За это время Северцов оканчивает университет, и в 1854 году завершает работу над монографией «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гадов Воронежской губернии». Защита её осенью 1855 года в качестве магистерской стала событием в научном мире. Оппонентом на диспуте был наставник диссертанта Рулье, а официальный отзыв дал академик Александр Фёдорович Миддендорф, оценивший работу Северцова чрезвычайно высоко. Он даже предложил учёным-зоологам Германии издать ее немецкий перевод.

Спустя десятилетия Сергей Иванович Огнев, выдающийся советский биолог, назвал диссертацию Северцова «первой настоящей экологической работой в России», а один из крупнейших мировых зоологов Георгий Петрович Дементьев писал, что она «была выдающимся явлением в научной жизни нашей страны» и «представляла собой первое детальное экологическое исследование в мировой зоологической литературе».

За диссертацию 28-летнему учёному присудили Демидовскую премию — самую почётную неправительственную награду того времени. В денежном выражении она составляла двадцать тысяч рублей.

После своего триумфа Северцов обращается в совет университета с просьбой о допущении его к чтению лекций на правах приват-доцента. Просьба, однако, удовлетворена не была — по какой-то причине соратники усомнились в педагогических способностях кандидата. Сохранился прелюбопытный документ того времени, который привожу полностью:

«Постановление совета физико-математического факультета Московского университета»

(По делу об определении магистра Северцова преподавателем в звании доцента при Московском университете)

«Члены факультета, принимая в соображение, с одной стороны, существующие постановления о доцентах, а с другой — личность г. Северцова, известного всем им с самого поступления в университет, прежде всего единодушно изъявили своё убеждение относительно учёных достоинств г. Северцова, заключающихся в следующем:

Г. Северцов всегда отличался необыкновенным трудолюбием и наклонностью к глубокому и подробному изучению избранного им предмета; члены факультета всегда ожидали от него весьма полезного деятеля в области естественных наук, как относительно исследования частных вопросов теоретических, подлежащих кабинетным соображениям, так и относительно указаний отдельных характеристических явлений при собственном его наблюдении в определённой сфере естествознания.

Относительно же педагогических его способностей, необходимых для публичного преподавания, члены факультета изъявили некоторые сомнения: не находя в его предшествовавшей деятельности достаточных ручательств, на основании которых можно было бы ожидать от него, как от преподавателя, больших успехов.

Представляя на благоусмотрение Совета и высшего начальства вышеизложенные свои соображения, факультет имеет честь изъяснить, что в настоящее время он не может ещё постановить окончательного заключения об этом, потому, что г. Северцов не представил ещё новой диссертации provenialegend (право на чтение лекций, В. Ф.), которая требуется постановлением об определении особых преподавателей в звании доцентов.

При сём прилагается и прошение г. Северцова. 25 ноября 1855.

Декан Михаил Спасский».

Тогда Николай Алексеевич обращается к академику Миддендорфу, высказав желание совершить с исследовательской целью путешествие в Среднюю Азию. После ходатайства академика желание молодого учёного было удовлетворено — он был командирован в киргизские степи.

Летом 1857 года воодушевлённый Северцов отправляется к Аральскому морю. С этого и начался двадцатилетний период путешествий Северцова по Центральной Азии — полный опасных приключений и необыкновенных открытий.

Глава вторая
Туркестан

К середине 19 века Туркестан был практически — terra incognita, то есть неизведанной землёй. Его исследование только начиналось, и часто сопровождалось стычками между местным населением и русскими отрядами. Существовала и межплеменная вражда, доходившая иногда до кровопролитных столкновений. Бесчинствовали разбойничьи шайки грабившие, а то и убивавшие проезжих торговцев и путешественников. Поэтому, несмотря на мирный характер экспедиции, работать Николаю Алексеевичу приходилось в экстремальных условиях.

Первая экспедиция была снаряжена по поручению и на средства российской Академии наук. Руководство ею было поручено Северцову, а задачи, которые она должна была решить, были весьма разнообразны. К примеру, академик Рупрехт просил выяснить вопрос о происхождении некоторых лекарственных растений, ежегодно, в большом количестве привозимых из Бухары на Нижегородскую ярмарку. Растения эти — мускатный корень, гальбанум, ферула и некоторые другие, довольно широко использовались в русской медицине того времени. В письме к Северцову Рупрехт, в частности, пишет — «Дело чести образованного государства и обязанность Академии рассеять мрак, покрывающий вопрос о происхождении этих продуктов царства растений».

Академия наук, в свою очередь, просила собрать сведения «о подразделении киргизов Оренбургского ведомства на роды, отделения и подъотделения… и постараться определить, по личным наблюдениям, количество душ обоего пола, какое средним счётом можно при статистических соображениях полагать на 100 киргизских кибиток».

Председатель Географического общества, обращаясь к главе экспедиции писал, что «…с особенной благодарностью примет всякие сведения из области физической географии или этнографии, которые угодно будет господину Северцову сообщить Обществу во время его путешествия».

В экспедицию, кроме Северцова, входили: молодой, но уже достаточно известный талантливый учёный — ботаник Илья Григорьевич Борщов, препаратор Иван Гурьянов, а также: топограф, охотник и небольшой отряд казаков.

18 мая 1857 года Николай Северцов со своим небольшим отрядом, напутствуемый учёными собратьями, выехал из Петербурга в Оренбург. Обоз, состоящий из двух тяжело нагруженных экипажей, добирался до крайней точки империи ровно месяц. Здесь экспедиции пришлось задержаться — ждали отставший в пути груз. Времени, однако, не теряли. Борщов производил ботанические, а Северцов — зоологические сборы. Так было положено начало большим зоологическим коллекциям Северцова и ботаническим Борщова. Через некоторое время к экспедиции присоединился топограф Алексеев и несколько препараторов.

3 августа, после необходимой подготовки, Северцов выступил из Оренбурга во главе своего небольшого отряда, сопровождаемого караваном верблюдов. Впереди его ждали два года странствий в диких, почти неведомых киргизских степях.

Открытия начались сразу. В долине реки Аксу были обнаружены залежи угля, на сопках Мугоджар (южный отрог Уральских гор) выходы нефти (в 1892 году здесь была основана первая нефтяная контора «Леман и Ко»).

«Чёрное золото» была обнаружена ещё в нескольких местах: в низовьях реки Эмба, в районах Кандарала, Манайли и некоторых других. Ныне Эмбинская нефть известна во всём мире.

Бегло осмотрев плато Усть-Урт, отряд двинулся к северному берегу Аральского морю, а оттуда к устью Сырдарьи.

К концу октября, оставив за спиной почти три тысячи километров, экспедиция добралась до форта Казалинск. Форт №1, — как тогда называли один из первых форпостов Российской империи в Туркестане, — Казалинск, являл собой типичное для Средней Азии селение. Низкие домики с плоскими земляными крышами, практически без окон, базар с длинными рядами прилавков за которыми длиннобородые торговцы, зазывая покупателей, громко расхваливают свои товары. Медленно шагающие по узким улочкам навьюченные верблюды и ослики, едва видимые под огромными тюками. Пёстрая толпа ярко одетого, кричащего и жестикулирующего восточного люда.

В Казалинске задержались почти на месяц, — ждали морозов, чтобы сырдарьинский лёд смог выдержать вес нагруженных верблюдов. Пятого ноября решили — можно, и, отправив топографа Гурьянова с транспортом и собранным материалом назад в форт Перовский, Северцов, Борщов и Алексеев с небольшим отрядом направились к югу, в неведомые и таинственные Кызыл-Кумы. Это была первая научная экспедиция, проникнувшая в самое сердце Красных песков.

«Обширные безводные пространства, которые нам пришлось пройти, были доступны только зимой, при снеге, — писал Северцов в своём отчёте Академии наук — во всякое другое время пришлось бы раздробить это исследование на несколько поездок из форта №1 и форта Перовский».

Осмотрев развалины Джанкента — древней столицы огузов — экспедиция направилась к побережью Аральского моря туда, где еще не ступала нога ни одного европейца.

Здесь исследователи сделали важное открытие — море усыхало. Об этом говорили, ещё не потерявшие своего естественного цвета раковины, разбросанные по прибрежному песку, да многочисленные солёные озёрца, оставленные ушедшим от берега морем.

Исследовав побережье и сделав топографическую съёмку местности, Северцов со своими спутниками возвратился к началу своего пути — форту Перовский. Случилось это 12 декабря 1857 года.

Оставшиеся зимние месяцы исследователи занимались изготовлением чучел, маркировали и описывали коллекции, изредка совершали вылазки в окрестности форта.

Наступившая ранняя весна ошеломила Северцова буйством цветения и красок степного края. Ботаническая и зоологическая коллекции стала существенно пополняться, в основном за счёт пернатых. Николай Алексеевич, будучи метким стрелком, умел как никто, одним выстрелом, достать труднейшую птицу. Каждый день он проводил в поле. Даже приступы тяжелой тропической лихорадки не могли заставить учёного лежать. Превозмогая боль, а это случалось часто, садился он в седло со своим неизменным ружьем, чтобы добыть очередной, неизвестный науке экземпляр.

В середине апреля Северцов решает присоединиться к отряду, посланному рубить джидовый и тополевый лес в районе озера Джарты-Куль — цель продолжение исследования края, наблюдение за птицами и животными Туркестана в природе и дальнейшее пополнение зоологической коллекции. А ещё учёный мечтал исследовать горный массив Каратау — отрог Тянь-Шанских гор. Однако, к несчастью, неотложные дела задержали Николая Алексеевича, и отряд отправился без него. Только три дня спустя, в сопровождении десяти казаков, он двинулся вдогонку и через три дня догнал основной отряд. Встреча произошла в урочище Кумсуат. Именно в этом месте в 1853 году случилась битва отряда русских войск с кокандцами. Триста русских солдат столкнулись с многотысячным войском противника. Несмотря на явное превосходство кокандцы были разбиты наголову, потеряв все пушки. Об этой схватке Северцову рассказал участник сражения, командир казачьего отряда.

На следующий день, пройдя ещё несколько десяток километров, расположились лагерем. Солдаты стали заготавливать дрова, а Северцов, несмотря на участившиеся приступы лихорадки, занялся своим любимым занятием — охотой.

Болезнь не отступала, 26 апреля он почувствовал себя особенно нездоровым и провалялся полдня. Потом всё-таки поднялся, и, как он объяснил, — «желая стряхнуть с себя хворость», отправился на охоту, сопровождаемый тремя казаками и двумя киргизами. Если б он только знал, какая беда ждёт его впереди.

Глава третья
В плену

Был жаркий день, ярко светило весеннее азиатское солнце. Отряд, состоящий из семи человек, неторопливо продвигался среди зарослей джиды. Вскоре пейзаж сменился, показались песчаные барханы, переходящие в отдалении в голые пески — начало Голодной степи. Надежды охотников на эту местность, вскоре начали оправдываться. Едва они выехали из зарослей, как тотчас спугнули дикую козу, а неподалёку в кустах, нашли пару маленьких козлят. Здесь Северцов спешился и привязав козлят, спрятался в зарослях дожидаясь, когда вернётся их мать.

Киргизы-проводники, между тем, ускакали за барханы, и через некоторое время вернулись с тревожной вестью — поблизости рыскал вооружённый отряд кокандцев. К несчастью те тоже заметили охотников. Поднявшись на холм и увидев небольшую группу чужеземцев, они решили напасть.

В этой непростой ситуации хладнокровие не изменило Северцову. Послав двух киргизов в лагерь за подмогой, он приказал казакам собрать лошадей и спрятаться в кустах. К сожалению, никакого военного опыта у Николая Алексеевича в ту пору не было, иначе нападение, вероятнее всего, он бы отбил. Казаки подчиняться гражданскому чину не стали и заявили, что сопротивляться бессмысленно и нужно отступить. Северцов не счёл себя вправе распоряжаться чужими жизнями и отряд, пришпорив лошадей, пустился в бегство.

Кокандские воины

Враги выстрелили по убегавшему отряду, и когда дым рассеялся, Северцов увидел, что настигший их один из кокандцев ударил пикой скакавшего рядом препаратора. Бедняга от удара свалился с лошади, и стал молить о помощи. «Укройтесь в колючках», — успел крикнуть бедняге Северцов, но тут развернувшийся кокандец, нанёс удар пикой и ему. Ярость, обложенного со всех сторон волка, охватила Николая Алексеевича, прицелившись в ранившего его кокандца он спустил курок и лошадь противника ускакала дальше без ездока, насмерть сражённого пулей. Но врагов было намного больше, ещё трое всадников настигли Северцова и один из них сбил его пикой с лошади. Уже лёжа на земле учёный выстрелил во врага со второго ствола, но патрон, слишком туго забитый заклинило и ружьё разорвало. Взбешенный кокандец выхватил саблю, и стал наносить поверженному удар за ударом по шее, и скорее всего отрубил бы ему голову, но двое других, оттащили опьянённого кровью воина от Северцова. Живой русский представлял бо́льшую ценность чем мёртвый — за него можно было взять хороший выкуп. Привязав истекающего кровью пленника к лошади, отряд поскакал в неизвестном направлении. Через некоторое время к ним присоединился ещё один всадник. Судя по тому, как он разговаривал с остальными, в нём угадывался начальник. Позже Северцов узнал, что это был брат предводителя шайки, которая взяла его в плен.

Между тем из русского лагеря к месту стычки прибыл отряд, посланный на помощь, попавшим в беду охотникам. К сожалению, пока седлали стреноженных лошадей, время было упущено. Нашли только окровавленный приклад разорванного ружья, да следы крови, цепочкой тянувшиеся в степь. По ним организовали погоню, но проскакав километров тридцать, вернулись обратно — следы были погребены песками.

День склонялся к вечеру, когда отряд с русским пленником подъехал к месту, называемому Охчу. Когда-то здесь был большой город Отрар, сейчас же взору Северцова предстали лишь разрушенные могилы и земляные жилища, в которых обитали отшельники. В одну из землянок и внесли вконец обессилевшего Николая Алексеевича. Там его встретила старуха, зажёгшая примитивный светильник — глиняное блюдце с салом и тряпкой вместо фитиля.

Северцов в изнеможении растянулся на полу и уже стал засыпать, когда неожиданно в землянку вошёл молодой мужчина в богатом халате перехваченным кожаным ремнём с серебряной чеканкой. Узкие глаза на красивом лице, смотрели властно и требовательно. Это и был атаман разбойников по имени Дашан. Он недавно присоединился к своей шайке и решил немедля поговорить с пленником. Обратившись к нему на чистейшем русском языке — когда-то служил в русском отряде — Дашан стал расспрашивать о численности и расположении русских отрядов. Но Северцов, сославшись на слабость отвечать отказался. Дашан, велев старухе принести пленнику кислого молока вышел. Через час разбойники, вновь привязав русского пленного к лошади, двинулись дальше. Проехали километров двадцать, затем спешились и расположились на ночлег. Спали, однако, недолго — через три часа Северцова разбудили и путешествие к неизвестности продолжилось. На этот раз привязывать пленника не стали и тот смог сам править лошадью. Дашан скакал рядом и беспрестанно донимал Северцова вопросами. Вопросы были разнообразны, и отвечать на них нужно было весьма осмотрительно. К счастью Николай Алексеевич чувствовал себя уже достаточно бодро, чтобы не допустить ошибки. Улучшив момент, словно мимоходом Северцов сказал Дашану, что взятие его в плен навлечёт неминуемый гнев русских и расплата последует незамедлительно. Угроза подействовала, Дашан подъехал к брату и стал с ним совещаться. Затем вернувшись к пленнику спросил какой выкуп даст за него русское правительство.

— Ни гроша не даст — отвечал Северцов — напротив, прибегнет к военной силе, чтобы меня освободить. Вам надобно со мной договариваться. Пошлите гонца с письмом, тот привезёт задаток, а остальное я выплачу тому, кто доставит меня в форт Перовский.

— И сколько вы предлагаете?

— Двести золотых.

— Хорошо, но немного прибавьте. Я должен учесть интерес Яны-Курганского бека. Без него вопрос не решить.

На том и порешили.

Между тем путешествие подошло к концу — показались глинобитные крепостные стены Яны-Кургана.

Дашан, очевидно желая похвастать столь знатной добычей, гордо гарцевал на своём гнедом рядом с пленником.

Въехав в Яны-Курган, Дашан поспешил представить пленника коменданту крепости малорослому, худому человеку с жиденькой бородкой и чрезвычайно неприятным выражением лица. Северцова встретили со всеми полагающемуся ему почестями — пригласили сесть, а затем, заметив, что сидеть ему тяжело, подложили под локоть подушку. Подали чай с изюмом, и комендант стал задавать Николаю Алексеевичу вопросы, которые мало отличались от вопросов, которые задавал ему предводитель разбойников. Удовлетворившись ответами, комендант стал беседовать с Дашаном, а Северцов, практически мгновенно отключился. Уснул сном человека, за спиной которого 250 километров тяжёлого пути, пройденного за сутки.

Было уже темно, когда его разбудили и отвели в кибитку внутри крепости. На следующий день, Дашан зайдя к Северцову, сказал ему, что уезжает на два дня по своим делам, а заботу о нём поручает своему младшему брату. И действительно ровно через два дня Дашан вернулся и тут же повёл своего пленника к коменданту, чтобы поговорить о выкупе. Торговались долго, и в конце концов сошлись на 500 золотых.

— Северцов написал два письма — одно начальнику Сыр-Дарьинской линии, другое своим родным. Впоследствии оказалось, что ни одно из них не было отправлено.

После переговоров, Дашан объявил, что отправляется в свой родной аул и берёт заложника с собой, где тот и будет жить до получения выкупа. Выехали в тот же час, небольшим отрядом, состоящим из Дашана с двумя братьями, старика-киргиза. которому был поручен надзор за пленником и жены Дашана.

Женщину эту, как вспоминал впоследствии Николай Алексеевич, черноглазую, с правильными чертами лица, можно было назвать привлекательной даже по европейским стандартам. Одета она была в халат и шаровары, а на голове было намотано белое полотенце в виде высокого цилиндра.

Киргизская женщина

Путешествие до аула длилось пять часов, едва выехали, начался дождь и можно только восхититься выносливостью Николая Алексеевича, который превозмогая боль от ещё не заживших ран, промокший до нитки мужественно, без единой жалобы выдержал этот нелёгкий путь.

Наконец прибыли на место и Дашан повёл Северцова в свою, роскошно убранную коврами юрту. Вдоль стен стояли сундуки, набитые добром, говорящие о богатстве хозяина. К Северцову Дашан отнёсся как к дорогому гостю. Усадил на ковёр и вместе с ним пил чай, который разливала его супруга.

Ночевать пленника повели в жилище старшего брата хозяина, тоже весьма роскошное по местным понятиям. Наконец-то я высплюсь, подумал Николай Алексеевич, но не тут-то было. Солнце ещё не взошло, когда Северцова разбудили, объявив, что нужно немедленно выезжать к Туркестанскому губернатору — датхе.

— Как же так, — воскликнул заложник — ты же говорил, что до возвращения гонца, я буду жить здесь, у тебя в ауле.

— Я и сам так думал, — отвечал Дащан, но датха, узнав о тебе, прислал нарочного с приказом доставить тебя к нему, а ослушаться я не могу.

— А как он узнал?

— Думаю, Яны-Курганский комендант поспешил доложить. Но ты не беспокойся, потом мы вернёмся сюда.

И опять скрипит седло под путником поневоле, и опять долгая, нелёгкая дорога. Но, даже это вынужденное путешествие, дало учёному-натуралисту немало пищи для размышлений. Выехали затемно, перед глазами Северцова проходила степь, покрытая разнотравьем, пересекаемая горными ручьями и небольшими речками. Проехали мимо большого аула, раскинувшегося у зелёного холма. Аул ещё спал, догорали ночные костры, верблюды, даже во сне, пережёвывали жвачку, спали овцы, лишь собаки, почуяв чужаков, огласили окрестности свирепым лаем. Эта картина навсегда врезалась в память Николая Алексеевича.

Расстояние до Туркестана около трёхсот километров, тяжёлое испытание для человека, не оправившего от ран, и не успевшего как следует отдохнуть. Только наблюдения окружающего мира отвлекали внимание естествоиспытателя от тягот пути.

На привал останавливались в попадавшихся на пути аулах, где путников встречали с неизменным радушием и гостеприимством. Путешествие закончилось для Северцова тяжело. Непривычный к кокандскому седлу он натёр себе ноги, и на них образовалась сплошная рана, не заживавшая до конца июня. Но, всё когда-нибудь кончается, закончилась и эта поездка.

Въехав на четвёртый день пути на холм, путники увидели город, тёмно-зелёной полосой раскинувшейся по берегу реки Карачан. Вдали явственно виднелся огромный купол мечети Азрет-Султана.

Глава четвёртая

Вызволение

Туркестан, расположенный на пересечении караванных путей из Самарканда, Бухары и Хивы, один из самых древних городов Средней Азии. Первые сведения о нём появились ещё в VI веке нашей эры. В XII веке здесь жил поэт и мыслитель Ходжа Ахмед Ясави. В 63 года, в возрасте пророка Мухаммеда, он заточил себя в келью до конца своих дней, ибо считал, что никто не может быть выше пророка Мухаммеда и, соответственно, он, как человек преданный учению ислама, не может больше видеть солнце. После смерти был канонизирован как национальный святой всех тюркских народов, населяющих Центральную Азию. По приказу Тамерлана в 1396—1398 годах рядом с мавзолеем Ясави построили мечеть, которая приобрела широкую известность в мусульманском мире как религиозный центр Азрет Султан — под этим именем Ясави был известен в народе.

Отмечу, что первое подробное описание этого памятника было сделано именно Северцовым.

Ко времени появления в Туркестане Николая Алексеевича, значение города для Шёлкового пути уже было утрачено, однако десятки караванов всё еще продолжали свой ежедневный неспешный круговорот. Тысячи паломников со всего света стекались сюда, чтобы причаститься к святому месту.

Миновав городские ворота путешественники, узкими улочками, подъехали к базару, заполненному разношерстной толпой: мужчины, одетые в яркие, расшитые птицами и цветами халаты, женщины в длинных тёмных одеждах с волосяными сетками, закрывавшими лицо, босоногие мальчишки, бежавшие за путниками с криками — «урус, урус». Миновав базар, опять углубились в переулки, и, наконец, подъехали к крепости, где находилась резиденция губернатора. Спустя какое-то время, потребовавшееся на бюрократические церемонии, Дашан с пленником были сопровождены на главный двор — некое подобие приёмной. В этот день был мусульманский праздник и датха принимал кокандских гостей, которые расположились на коврах, уложенных на полу.

Сам датха Мурза Нисау, восседал под навесом в глубине двора, окруженный наиболее почётными гостями. Вновь прибывших усадили неподалёку от правителя и подали плов. Как только с угощеньем было покончено, началась беседа. Переводчиком служил Дашан.

— Зачем оренбургский генерал-губернатор едет в степь? — спросил датха Северцова.

— Затем, чтобы посмотреть, хорошо ли живётся подвластным нам киргизам.

— Точно ли у него мирные намерения?

— Пока самые мирные. Если вы освободите меня, то вам нечего беспокоиться; если же нет, то генерал изменит своё к вам отношение. На Сыр-Дарье у нас столько войска, что его хватит для разгрома всего ханства.

Беседа закончилась и датха, что-то приказал рядом стоящему слуге. Тотчас принесли богато расшитый шёлковый халат. Губернатор надел его, затем снял и подал Дашану.

Мавзолей Ходжи Ахмеда Ясави. Рисунок из «Военного сборника». 1866 г.

Это означало награду за удачный набег. Кроме того, Дашан получил повышение — чин юзбаши, то есть сотника. Аудиенция закончилась и, выйдя во двор, Северцов вслед за своими спутниками хотел сесть на лошадь, но Дашан, смущаясь, заявил, что Северцов должен остаться и последовать за человеком датхи.

— Как же так, — возмутился Николай Алексеевич, — ведь ты говорил, что после представления правителю мы возвратимся в твой аул.

— Что я могу поделать, датха решил по-другому — отвечал Дашан, и вместе со своими людьми стремительно покинул обескураженного пленника.

С поникшей головой и тяжестью в душе Северцов отправился за своим новым надзирателем. Им оказался кокандский артиллерийский юзбаши Абселям — русский пленный принявший мусульманство и поступивший на службу к кокандцам. Пройдя несколько дворов они, через низкую дверь, вошли в маленькую комнатушку с глиняными стенами, земляным полом и дырой под самым потолком, служившей окном. Принесли кошму и сосуд с водой, после чего надзиратель вышел и запер за собой дверь — Северцов оказался, по сути, в тюрьме. А впереди его ждали новые испытания.

Кокандцы решили, что если склонить пленника к принятию мусульманства, то русские от него откажутся и инцидент с пленением, грозящей виновникам неприятностями, будет исчерпан.

Северцова стал навещать некто Мамаджан. Это был тоже русский принявший ислам, только, в отличие от Абселяма, не пленный, а дезертир. Вот, что вспоминал впоследствии Николай Алексеевич об этих беседах. Мамаджан увещевая пленника, говорил: «вот ещё один русский поселится в Кокане, то есть я, что возврату мне нет, но что, впрочем, здесь жить хорошо, живет же он — и доволен судьбой и Коканом, русские тут в ходу: только нужно принять мусульманство и коканское подданство, и пришел он с этим советом, земляку добра желая… слова были довольно учтивы, но голос груб и неприятен. Я спросил: «Что мне будет, коли откажусь и от мусульманства, и от коканского подданства?» — «Тяжелый плен, — отвечал, — а, пожалуй, и убьют, как держать надоест»; и мне стали мерещиться азиатские мучительные казни, особенно кол. На смерть я, впрочем, смотрел равнодушно, за одно быть добитым, благо меня уже в стычке начали убивать, но мысль об коле обдавала меня холодом; я вспоминал, что посаженные на кол мучатся по целым суткам. Он разыгрывал разные варианты на эту тему, то грозя смертью, то говоря, но весьма общими местами, что в Кокане жить хорошо, и моя участь от меня зависит; я слушал молча, а более мимо ушей пропускал; смутно мне представлялась безотрадная будущность неволи, тоски, может быть мучительной смерти, — а не мучительную я начинал уже считать за освобождение. И более и более подавляло меня чувство своей слабости и беспомощности. Однако на прямые вопросы, на что же я решаюсь, я все отвечал отказами от мусульманства и коканства, а на запугиванье заметил, что хорош же я буду мусульманин со страха, что это подлость. Тут мой собеседник вспыхнул: «Не страх, — сказал он, — а благоразумие, расчет», — и себя привел в пример, что, когда делать нечего, так не покориться обстоятельствам есть бессмысленное упрямство. «Сам я, — продолжал он с озлоблением, — не хуже тебя благородный, хоть и казачью лямку тянул, да вот хмельной пришиб офицера (или товарища, не помню), так не пошел же под шпицрутены, а живу здесь вольным коканцем».

Ничего не добившись Мамаджан отступил, но тут сменил его Абселям, усиленно уговаривая пленника сменить веру. В отличие от Мамаджана он казался Северцову более симпатичным и отзывчивым. Думаю, ещё и потому, что в плен попал поневоле, а не дезертировал.

Общаясь с Абселямом, Николай Алексеевич узнал его удивительную историю, будто сошедшую со страниц салонного романа. Абселям, — русское имя Северцов не запомнил, — происходил из сибирских казаков. С молодости он посвятил себя ратному труду. В одной из стычек с отрядами султана Кенисоя Касимова попал в плен и был передан кокандскому хану. Тот всеми правдами и неправдами добывал себе пленных русских, для обучения своего войска военному делу. Так молодой казак попал на службу к кокандцам. Но на все попытки убедить его принять ислам отчаянно сопротивлялся, надеясь на побег. Это продолжалось четыре года, и, возможно так и остался бы казак христианином, если бы не вмешалась её Величество Любовь. Влюбился парень без памяти в кокандскую девушку, а та ответила взаимностью. И, как пелось в одной популярной песне, — «Всё бы шло прекрасно и забавно, если б миром правили поэты». Но, увы, страсть восточных Ромео и Джульетты вскрылась, и, по приговору шариатского суда, влюблённых ожидала мучительная смерть — русский должен был закончить жизнь на колу, а девушка на дне водоёма. Могла их спасти только женитьба, но за неверного мусульманка выходить не имела права, и пришлось казаку стать правоверным по имени Абселям.

Между тем здоровье Николая Алексеевича ухудшилось, раны стали гноиться, и Абселям стал лечить его своеобразными туркестанскими методами. Он промывал раны кипячёной водой, затем прикладывал к ним мясо свежезарезанного барана, а потом присыпал порошком изготовленным, главным образом, из толчёных черепашьих яиц. Не знаю, помогло ли экзотическое лечение, или, что, скорее всего, справился богатырский организм Северцова, но его здоровье стало медленно восстанавливаться.

От попыток уговорить пленника принять мусульманство, однако, не отказались, и вскоре предложение поступило от самого датхи. Северцову, если он согласится, была обещана свобода и разрешение съездить домой, чтобы устроить дела и вернуться навсегда в Кокандское ханство. Но Николай Алексеевич вновь отказался и стал ждать самого худшего. Однако, никакого наказания не последовало, более того уважение к Северцову только усилилось.

Тем временем, власти Сырдарьинской линии принимали решительные шаги для освобождения учёного. Узнали же они местоположение пленника из письма Яны-Курганского бека. Тот не отправил письма Северцова, а написал своё. Очевидно, опасаясь навлечь на себя неприятности, он в своём послании перевернул всё с ног на голову. Выходило, что это кокандцы подверглись нападению русских разбойников. При этом нападение было отбито, а атаман разбойничьей шайки взят плен. Прочитав письмо, начальник Сырдарьинской линии генерал-майор Данзас приказал задержать посланника, и, поручив написать ответ, во главе отряда из трёхсот человек, при двух пушках, немедленно выдвинулся к укреплению Джулек на границе с Кокандским ханством.

Эти решительные действия, а также ответное письмо, в котором отвергались доводы о нападении со стороны русских, указывалось, что Северцов является мирным учёным, и в ультимативной форме звучало требование немедленного освобождения пленника, возымело своё действие.

В ночь с 10 на 11 мая Северцев был разбужен толпой кокандцев, которые, что-то возбуждённо ему говорили. Ничего не понимая, он поднялся с кошмы и попытался жестами и немногими словами, выученными за время плена, узнать, что хотят от него эти люди. По счастью на шум прибежал Абселям. Он объяснил пленнику, что датха получил письмо от властей Сырдарьинской линии, с требованием освободить Николая Алексеевича и кокандцы поспешили к нему с этим известием. Вскоре Северцова вызвали к датхе. Мурза Нисау сообщил пленнику, что тот свободен и попытался через него передать требование к русским освободить Ак-мечеть, или хотя бы исправить границу на Сыр-Дарье, но Николай Алексеевич от этой миссии отказался. На прощание правитель Туркестана подарил Северцову халат со своего плеча и просил приезжать уже в качестве гостя. По иронии судьбы сопровождал Николая Алексеевича в русские пределы захвативший его в плен Дашан. 27 мая Северцов въехал в форт Перовский — месяц тяжёлых испытаний остался позади.

Глава пятая
Навстречу мечте

После счастливого избавления из плена у Северцова мелькнула мысль отказаться от дальнейших путешествий по Средней Азии и вернуться на родину, но, к счастью, тяга к исследованию неведомой земли пересилила. Николай Алексеевич влюбился в этот край, став навеки «туркестанским пленником». Едва оправившись от ран, он совершает несколько экскурсий. В начале августа отправляется вверх по Сырдарье, выезжает в Голодную степь, исследует ряд озер, затем возвращается к берегам Аральского моря, где продолжает свои орнитологические и ботанические исследования, присоединив к ним наблюдения по геологическим особенностям местности. Здесь им было сделано важное открытие — Аральское море и озеро Балхаш были когда-то единым водоёмом. Кроме того, немало интереснейших наблюдений было сделано над птицами пустынь и степей. Это стало основой его капитальной работы о фауне Туркестана.

В конце октября 1858 года он возвращается в Петербург и сразу становится героем дня. История его злоключений в плену дошла и до столицы. Все желают с ним познакомиться. Его ждут во всех модных салонах Петербурга. Особенно часто бывает Северцов в доме Толстых, где общается с известными художниками, поэтами и писателями того времени Львом Меем, Аполлоном Майковым, Яковом Полонским, Тарасом Шевченко. Последний написал небольшой портрет Северцова. Прекрасно выполненный, он затем всегда висел у Николая Алексеевича над письменным столом.

Нужно сказать, внешность и несколько странные манеры Николая Алексеевича поразили окружающих. Многочисленные шрамы, оставшиеся от ран, полученных им при пленении, выделялись на лице. Голову он держал вниз, смотрел через очки — это хорошо видно на портрете. Говорил очень громко и отрывисто, вставляя в речь азиатские словечки. Но рассказчиком Северцов был блистательным, память и эрудиция у него были феноменальными и перед слушателями, словно наяву, проносились картины природы и быта далёкого края.

Портрет Н. А. Северцова работы Т. Г. Шевченко

В 1860 году Николай Алексеевич был назначен членом комитета по устройству Уральского войска. В этой должности он пробыл три года, и за это время сделал очень много. Несколько раз ездил в Уральскую область и подолгу жил там. Бывал в Оренбурге, Уфе, Уральске, Гурьеве, где постоянно встречался с Григорием Карелиным, тем самым, который заразил его любовью к Туркестану. Не забывал Северцов и о науке. За это время он обследовал течение реки Урал и ее притоков, нашёл залежи каменного угля, работал на Каспии, изучал отступление моря и наблюдал за поведением птиц и животных. Собрал огромный материал по биологии рыб, особенно красных. Обдумывал меры по сохранению рыбного запаса страны. Изучал перспективы экономического развития Уральского края и торговли со Средней Азии. Его работы, появившиеся в результате этой деятельности — «Жизнь красной рыбы в уральских водах» и «Звери Приуральского края» были чрезвычайно высоко оценены научной общественностью России.

Здесь же, в Приуралье, произошло ещё одно значительное событие в жизни Николая Алексеевича — он встретил Софью Александровну Полторацкую, которая стала его женой, верным другом и помощником.

В начале 1863 года Северцов получает предложение от Киевского университета возглавить там кафедру. Вначале он соглашается, но внезапно появляется возможность осуществления его давней мечты — поехать на Тянь-Шань, и он отказывается от университета. Впервые увидев эти удивительные горы Николай Алексеевич не оставлял надежды увидеть их вновь и изучить как можно глубже. Вот, что он писал: «А вдали, на горизонте, тянулась туманная, воздушная, нежно-синеватая полоса, и между ней и сверкающей синевой среднеазиатского неба с поразительной ясностью выделялись легкие, изящные очертания снеговых вершин Алатау, с золотистым отблеском восходящего солнца. Многие месяцы потом я подвигался к юго-западу, и все видел влево снеговые хребты, один за другим…»

Северцов, по предложению Российского географического общества, был прикомандирован к армии генерала Черняева, отправлявшегося в Среднюю Азию.

Вместе с Северцевым поехала в Туркестан и его молодая жена. Не сразу учёный решился на этот шаг. В письме к отцу, он пишет: «Каково ей, бедняжке, будет соперничать с моими птицами?» Но Софья была под стать своему мужу — умна, образованна, и, хоть к женщине не слишком подходит это определение — мужественна. Она сама с детства мечтала о неведомых странах и решительно настояла на своём участии в экспедиции. В походе Софья Александровна деятельно помогала мужу в сборах энтомологических и орнитологических материалов, и, обладая незаурядным даром рисовальщицы, делала необходимые зарисовки. Правда, недолго продлилось её путешествие, — всего год. Летом 1866 года она возвращается в Москву, где 11 сентября, по старому стилю, рожает сына Алексея, будущего выдающегося биолога, академика, чьё имя ныне носит Институт проблем экологии и эволюции в Москве.

В апреле 1864 года, несмотря на неблагоприятную погоду и бездорожье, Николай Алексеевич уже был в городе Верном (нынешняя Алма Ата), где сосредотачивался отряд Черняева. Город этот вырос из военного укрепления «Верное», основанное в 1855 году на берегу речки Алматинки. Ко времени прибытия туда Северцова там проживало четыре тысячи жителей — казаки, крестьяне и купцы.

Здесь учёный пробыл недолго, снарядившись он двинулся на запад, вслед отрядам Черняева. Сопровождал его офицер генштаба российской армии Чокан Валиханов — выдающийся сын казахского народа — историк, этнограф, фольклорист, дипломат, разведчик, путешественник и просветитель. Меньше чем через год, в возрасте 30 лет он погибнет от неизлечимой тогда чахотки.

Путь пролегал через Кастекское ущелье, соединяющее долину реки Или и котловину озера Иссык Куль. Была весна, и глазам исследователя открылась совершенно волшебная картина — ущелье пестрило распустившимися красными, жёлтыми и оранжевыми тюльпанами. Слева величественно, гряда за грядой, проплывали хребты с вершинами, спрятавшимися за облаками, справа бурлила река Чу, раздробляясь на тысячи серебристых потоков. Мечта Северцова была рядом.

Две недели Николай Алексеевич исследовал Заилийское Алатау, ежедневно поднимаясь и спускаясь по ущельям горных речек, делая геологические разрезы и наблюдая за местной живностью. В этой экспедиции Николаю Алексеевичу удалось сделать интереснейшие находки. Он отыскал следы древних ледников в северной части Тянь-Шаня, а в горах Каратау обнаружил залежи каменного угля.

Затем Северцов повернул к кокандским владениям, городкам Аули Ота и Чимкенту, и, по пути продолжая исследования, встретился, наконец, с войском генерала Черняева.

Научная экспедиция, приданная военному отряду, была довольно внушительной и состояла из двух подразделений — математического и физического. На первое возлагались топографические и картографические работы, а на второе, во главе которого стоял Северцев, исследования фауны, флоры, геологические изыскания, а также вопросы этнографии. Однако, кроме чисто научной деятельности Николаю Алексеевичу приходилось выполнять самые разнообразные обязанности, нехарактерные для человека штатского. Авантюрный характер учёного проявился во время похода в полной мере. Приходилось Северцову водить на приступ военные отряды, — он даже был награжден военным орденом Владимира с мечами и бантами за взятие Чимкента. Случилось ему выполнять обязанности начальника штаба. А однажды Николай Алексеевич был парламентёром на переговорах с Якуб-ханом. Весьма опасная миссия, учитывая, что грозный правитель двух предшествующих посланников посадил на кол. Николаю Алексеевичу эта смертельно опасная миссия удалась, он добился перемирия, благодаря чему генералу Черняеву удалось без потерь отвести свои войска на более выгодные позиции.

В этом походе Николаю Алексеевичу удалось сделать интереснейшие находки. Так, например, он отыскал следы древних ледников в северной части Тянь-Шаня. Кроме того, ему удалось обнаружить залежи каменного угля в горах Каратау. Это заставило его организовать следующую экспедицию на Тянь-Шань, которая состоялась весной 1866 г. В Каратау Николай Алексеевич обнаружил не только богатейшие месторождения каменного угля, но и месторождения железной руды. А на реке Куркуреу (одном из притоков Терсы), он открыл целую систему золотоносных россыпей.

Когда в конце 1866 года Николай Алексеевич вернулся в Москву, его ждало радостное событие — 11 сентября. у него родился сын. А в январе 1867 года Географическое общество присудило ему первую золотую медаль за открытия, сделанные на северном и западном Тянь-Шане.

Зиму Николай Алексеевич с семьей провел в Москве, а весной переехал в деревню к отцу в Воронежскую губернию. Но Туркестан не отпускал, и, оставив жену и сына в имении отца, он вновь отправляется в Среднюю Азию. На этот раз экспедиция была организована военным министерством.

Впереди его ждали не исследованная им до конца, огромная, загадочная страна Тянь Шань и только, что присоединённый к России неведомый Ташкент.

Глава шестая
Постижение Востока

Итак, ненасытная жажда исследований, не давала Северцову сидеть на месте. Как для героя Жюль Верна, капитана Гаттераса, притяжением был Северный полюс, куда его влекло с непреодолимой силой, так Николая Алексеевича манил Тянь Шань.

Западная часть этого горного края, была практически не исследована. В 1856 году, туда проник первый русский учёный-исследователь Пётр Петрович Семёнов (между прочим родственник Северцова по материнской линии). Однако, ему удалось познакомиться только с северной частью этой страны, и то, лишь в самых общих чертах.

Южная же часть — истоки Сыр Дарьи, — реки Нарын и Аксай, высокогорные плато, к югу от озера Иссык Куль, оставались совершенно неизведанными.

Репутация Северцова, как крупного учёного-исследователя, к тому времени была уже весьма солидной, и ему, без особых трудов, удалось организовать новую экспедицию.

Осенью 1867 года Северцов прибывает в Верный, откуда 14 сентября, вместе со своим помощником Скорняковым, двумя препараторами и отрядом казаков, выступает на восток, к Заилийскому Алатау. Это была, пожалуй, самая тяжёлая экспедиция из всех совершённых учёным. Погода стояла отвратительная, шли проливные дожди, а в горах, занесённых снегами температура опускалась до минус двадцати градусов.

В октябре отряд поднялся высоко в горы. Из-за холода писать было практически невозможно, но Николай Алексеевич продолжал вести метеорологические, астрономические, геологические и зоологические наблюдения, делал зарисовки.

Спустившись к озеру Иссык Куль, путешественники были очарованы его красотой. Затем, Северцов со своим отрядом, первым из европейцев совершил путешествие вокруг озера по маршруту Талгар — Алатау — долина Джаланаш — горы Кызыл-Кия — Кара Кол — перевал Барскоун — Чакыр Тау — Аксайское нагорье — укрепление Нарынское на реке Нарын — Карагоджур — горы Кызыл Амбал — Буам — Токмак.

Экспедиция дала исключительные по богатству научные результаты и материалы. Было привезено 25 замечательных рисунков, 300 образцов камней, 260 видов птиц, около 30 видов млекопитающих.

В Токмак, ставший к этому времени административным центром Токмакского уезда Семиреченской области, Северцов прибыл 6 ноября. Здесь он задержался на две недели. Нужно было привести в порядок собранные материалы и отправить их в Верное. В дальнейшем, часть этой коллекции была подарена Зоологическому музею Московского университета.

В горах Алатау. Из книги М. А. Лялиной «Путешествия по Туркестану»

14 ноября Николай Алексеевич выезжает в Чимкент, откуда, в начале декабря, переезжает в Ташкент, где остаётся до конца лета 1868 года.

В журнале «Новое обозрение» за ноябрь 1890 года были опубликованы мемуары Софьи Владимировны Энгельгардт, урождённой Новосильцевой. Произведения этой писательницы 19-го века ныне напрочь забыты, однако воспоминания её необычайно ценны, с исторической точки зрения. С Северцовым Энгельгардт была хорошо знакома и, в своих записках, даёт ему весьма лестную характеристику. Приведу отрывок, где речь идёт о случае, произошедшем с Николаем Алексеевичем во время пребывания его в Ташкенте. Одно из действующих лиц эпизода ещё один замечательный учёный, — о котором я расскажу в следующей повести — Василий Фёдорович Ошанин.

Итак, слово Софье Владимировне:

«Красноречиво признание зоолога Василия Ошанина, чьим рассказом мы воспользуемся и процитируем, чтобы воссоздать один из эпизодов в жизни ученого и его характеристику как исследователя.

— Не только революционеры фанатики. И среди ученых они есть. Кто знает фанатиков среди ученых?

— Знаем, знаем… Это Василий Федорович Ошанин!

Ошанин весело рассмеялся.

— Ошибаетесь. Настоящий фанатик — это всеми уважаемый натуралист-исследователь Николай Алексеевич Северцов. Слышали о нем?

— Ну, кто же не знает Мушкетова, Северцова, Федченко — гордость нашей науки.

Хомутов показал на фотографии этих ученых, висевшие на стене.

— Так вот, ученый с мировым именем — Северцов — кушал тигра. А это можно только при фанатической преданности науке.

— Как? Северцов? Тигра? — посыпались вопросы.

— Да, да, он самый. Наш любезный Николай Алексеевич.

— Расскажите! Очень интересно.

Посмотрев на слушателей смеющимися глазами, Ошанин приступил к рассказу:

— Несколько лет тому назад охотники привезли из Чиназа огромного тигра. Куда его девать? Разумеется, отдать натуралистам. Это народ любопытный, до всего охоч. Вот и доставили мне на квартиру эту огромную тушу. Северцов как раз гостил у нас. Увидя тигра, пришел в восторг: «Вот это экземпляр! Глядите, шкура-то какая!»

Рассказывая, Ошанин слегка гнусавил, подражая Северцову.

— Ну, обмерили мы зверя, описали детально, Северцов скинул пиджак, засучив рукава, стал снимать шкуру. Справился блестяще. Однако стоит над тушей, не уходит.

Пошли, Николай Алексеевич, — говорю ему, а он глубокомысленно изрекает:

— Мы с вами, Василий Федорович, натуралисты, следовательно, должны попробовать тигрятины, какова она на вкус.

Я и так и эдак отказываюсь. Где там! Во имя науки… Согласился. Вырезали две громадные отбивные котлеты, и пошли на кухню жарить. Жена сковороды никак не дает. «Не буду поганить посуду». Мы уговаривать. Ссылаемся на важность исследования. Уговорили. Стала кухарка жарить, не вытерпела, выскочила наружу. Вырвало бедняжку. Отдышалась, подошла к плите, опять рвёт. А Северцов гундосит: «Брезгливость, предрассудки» … Наконец сели за стол. Подали нам наши зарумяненные «отбивные». Для храбрости хватили по рюмке водки и приступили к «исследованию» вкусовых качеств тигрятины. Разжевал я кусок, проглотил, а он, подлец, поперек горла встал — ни туда, ни сюда! Чуть не выскочил из-за стола, но удержался, усидел. А Николай Алексеевич решительно кромсает «отбивную». Съел треть котлеты — не выдержал, оттолкнул тарелку.

Ошанин опять прогнусавил:

— Черт с ним, гадость! И чем он, подлец, воняет…»

Команда охотников 5-го Туркестанского линейного батальона с добытым тигром

Весной 1868 года Северцов становится свидетелем сильнейшего землетрясения, произошедшего в Ташкенте. Случилось это 4 апреля. Тряхнуло сильно, около восьми баллов. Были и жертвы — более 50 человек. Но, даже во время стихийного бедствия выдержка не изменила учёному. Хладнокровно и методично он отмечает направление качания барометра, висящего в комнате, выходит со свечой в прихожую, чтобы измерить размах качающегося там термометра.

Исследует Николай Алексеевич и окрестности города. Здесь он собирает огромный зоологический и ботанический материал, находит залежи бирюзы, выходы медных и железных руд. Только осенью 1868 года учёный возвращается домой.

Так закончился четырехлетний цикл первых экспедиций Северцова по Тянь- Шаню, который он пересек с севера на юг и с запада на восток. Богатейший материал, собранный за это время, требовал обработки, и Николай Алексеевич меняет риск и неуют путешествий на тишь и комфорт кабинета.

Шесть лет, с 1868 по 1874 год, ушло у него на приведение в порядок и классификацию собранных материалов. Для тщательного определения образцов учёный долгие месяцы проводит в библиотеках и музеях России и Западной Европы. Результатом этой многолетней и кропотливой работы стали три большие книги: «Путешествия по Туркестанскому краю и исследование горной страны Тянь-Шань», монография об архарах и «Вертикальное и горизонтальное распределение туркестанских животных». Последняя была великолепно иллюстрирована акварельными рисунками, сделанными самим Северцовым. За эти труды Московский университет присудил Николаю Алексеевичу звание доктора зоологии honoris causae.

Все эти шесть лет Николай Алексеевич проживает с женой и сыном в Москве, лишь изредка посещая Петербург по своим научным делам.

Но Туркестан, по-прежнему не отпускает исследователя, притягивает словно магнит. И в 1874 году Северцов присоединяется к экспедиции отправляющуюся на Аму-Дарью.

Вот, что писал журнал «Нива» в №18 за 1874 год.

«В скором времени назначен, как сообщают в „Русс. Инв.“ выезд из С.-Петербурга некоторых членов командируемой в Аму-Дарьинский Край ученой экспедиции, именно Генерального Штаба полковника Столетова, доктора Морева, художника Каразина и других. Главнейшая задача ученой экспедиции заключается: в определении количества вод и степени судоходства Аму-Дарьи в ее дельте и вверх по течению, до крайнего нашего пограничного пункта с Бухарою; в исследовании сухих русел, прилегающих к низовьям реки Аму и направляющихся в сторону Сыр-Дарьи; в изысканиях условий высыхания степных водоемов и распространения песков в пределах наших владений; в производстве метеорологических, а в случае возможности и астрономических наблюдений, и в разных топографических, статистических и естественно-исторических исследованиях в нашем Аму-Дарьинском Крае. Для сопровождения экспедиции при ее экскурсиях полагается отрядить в распоряжение начальника оной особый конвой, примерно из одной казачьей сотни и 25 человек стрелков, которые могли бы распределяться по каюкам или шлюпкам, при посылке таковых для измерений по рукавам дельты Аму-Дарьи. Экспедиция отправляется из С.-Петербурга прямо в Казалинск, откуда и направится в Аму-дарьинский Край. В распоряжение ее будет назначен один из пароходов Аральской флотилии с баржею. Время, потребное для исполнения возложенных на Аму-дарьинскую ученую экспедицию задач, рассчитано примерно на шесть месяцев».

Глава седьмая

Право на бессмертие

Целью Амударьинской экспедиции было подробное изучение прикаспийской местности. Какое огромное значение придавалось этому научному походу, говорит то, что на расходы было выделено 20 000 рублей, огромные деньги для того времени. А возглавить его должен был Великий князь Николай Константинович. Однако из-за болезни последнего, начальником экспедиции становится полковник Николай Григорьевич Столетов.

Старший брат выдающегося физика Александра Столетова, Николай Григорьевич был не только воином. В 1854 году после окончания физического факультета Московского университета добровольцем отправляется на Крымскую войну. Туркестан он знал не понаслышке — в 1867 был правителем канцелярии военно-народного управления Туркестанской области. Участник Туркестанских походов, он, в 1869 году, основал город Красноводск (ныне Туркменбаши).

Начальником этнографо–статистического отдела экспедиции был учёный и солдат, полковник Леонид Николаевич Соболев, будущий премьер-министр Болгарии, герой русско-турецкой войны. Ко времени описываемых событий, он уже был известен своими статистическими исследованиями Туркестана и большой работой по географии и статистике Зеравшанского округа.

Фотография в то время была в зачаточном состоянии, поэтому в состав экспедиции обязательно должен был входить рисовальщик. Им стал художник и писатель Николай Николаевич Каразин. Картины Каразина из Туркестанской серии, по своим мотивам и направленности живо перекликаются с картинами Верещагина, с которым Николай Николаевич был в дружеских отношениях.

Среди остальных участников похода следует назвать преподавателя оренбургской военной гимназии Александрова и штабс-ротмистра Риза Кули Мирза Каджара, свободно владевшего практически всеми языками Туркестана.

Все задачи, поставленные перед экспедицией, были успешно выполнены. Составлены топографические, географические и геологические карты территории в три тысячи квадратных километров. Северцовым был положительно решён вопрос о возможности водного соединения Аму и Сыр — Дарьи, через Джаны-Дарью.

Были основаны две метеорологические станции: в Нукусе и в Петроалександровске (ныне город Турткуль). Благодаря работе этих станций Русское географическое общество получило ценнейшие сведения о климате далёкого края.

Кроме того, было собрано и задокументировано огромное количество информации об экономике края, о его населении, исторических памятниках, населенных пунктах. Художником Каразиным был составлен большой альбом рисунков, талантливо изображающих природу и население края.

С полным основанием экспедицию по Аму-Дарье можно назвать самым замечательным исследованием южной части Средней Азии.

Только поздней осенью 1875 года Николай Алексеевич возвращается домой. Ненадолго. Уже в следующем году у него состоялась насыщенная поездка в Западную Европу. В Париже на Международном географическом конгрессе, Северцов делает доклад о найденных на Тянь-Шане следах ледникового периода, после чего уезжает в Англию, где в Дауне посещает Чарльза Дарвина.

Вернувшись в Россию, Северцов начинает подготовку к следующей поездке в Туркестан, и, в 1877 году, едет на Памир, куда давно стремился попасть.

Результаты Фергано-Памирской экспедиции произвели подлинный переворот в существовавших представлениях о Памире. Ранее Памир считали прямым продолжением Тянь-Шаня. Северцов впервые доказал, что это независимая, самостоятельная горная система.

В результате исследования Памира, число неисследованных мест Крыши мира — как называют этот горный край — сократилось вдвое. Не нанесенной на карту осталась лишь область в 50 квадратных километров расположенная между территориями, подробно исследованными русскими и английскими путешественниками. Что касается зоологии, то Северцов открыл там около 60 видов млекопитающих, 350 видов птиц, 20 видов рыб.

Поздней осенью Николай Алексеевич возвращается в Москву, а в мае 1879 года снаряжает новую экспедицию на свои собственные средства. В Семиреченской области он проводит около полугода, а в декабре, на VI Съезде естествоиспытателей и врачей делает замечательный доклад «Об орографическом образовании Высокой Азии и его значении для распространения животных». В этом докладе Северцов подводит итоги своим 20-летним изысканиям в Центральной Азии.

Это была последняя экспедиция в жизни учёного. С 1880 года он проживает то в Москве, то у себя в имении, занимаясь разбором коллекций, подготовкой к печати своих научных трудов, воспитанием единственного сына.

В октябре 1885 года Николаю Алексеевичу должно было исполнится 58 лет, расцвет для научного творчества, и вот именно зимой этого года Северцов внезапно и нелепо погибает. Смерть на взлёте.

27 января учёный собирался вернуться из деревни в Москву. Со своим соседом, генералом Стрижевским, он отправляется на станцию Лиски, чтобы сесть в поезд. На переправе через Дон сани неожиданно перевернулись. Все пассажиры скатились с крутого берега и, пробив тонкий лёд полыньи, рухнули в ледяную воду. Кучер и Стрижевский успели выскочить на твёрдый лед, а Николай Алексеевич, плотно закутанный в шубу, не смог и стал уходить на дно. Попутчики сумели его вытащить, но он так ослабел, что, сделав несколько шагов сел на землю сказав, что дальше идти не может. Стрижевский стал его увещевать, что так делать нельзя, можно схватить воспаление легких и погибнуть. На что Николай Алексеевич с трудом ответил: «Ну что же, погибать, так погибать…», — это были его последние слова. Он потерял сознание и, не приходя в себя, скончался.

Так завершился жизненный путь выдающегося ученого, великого путешественника и исследователя Николая Алексеевича Северцова.

В заключении хочу привести отрывок из воспоминаний уже известной нам Софьи Владимировны Энгельгардт, ярчайше характеризующий Николая Алексеевича.

«Нельзя не сказать несколько слов об этой замечательной личности (Северцове, прим. В.Ф.). Это был тип специалиста, или, вернее сказать, человек одержимый бесом специальности. Личность его стушевывалась за специалистом. Он весь ушёл в науку, жил в особенном мире, и как будто случайно попадал в наш мир. Ему надо было от чего-то освободиться, чтобы наконец сказался человек, и то не такой, как другие. Он говорил сквозь зубы, словно пережёвывал слова, и когда говорил с кем-нибудь, смотрел в сторону, часто думая о другом. Ему случалось отвечать на вопрос через два дня, когда вы уже о нём совершенно забыли. Странности его истекали из одного источника, из господствующей мысли, которая отделяла его ото всего окружающего. Эти странности смешили, но он сам был слишком оригинален, чтобы казаться смешным. Они обуславливали его личность, выдвигали её, как и всё остальное, из ряда обыкновенных людей. О животных он говорил, как о мыслящих и близких ему существах.

Раз в зоологическом саду тигрица оцарапала ему руку; я спросила у него, как это случилось.

— Да я, — отвечал он, — к ней подошёл, да просунул руку в клетку, хотел тигрёнка погладить, а она, не поразобрав, в чём дело, меня и царапнула. Чуть было, паскудница, руку не оторвала.

Его можно причислить к тем героям науки, которые для неё жертвуют собой. Много было таких случаев в его жизни. Кафедра была его прямым назначением, но он от неё отказался. Она бы стеснила его свободу; ему не сиделось на месте. Он мечтал неусыпно о новых открытиях, о новых приобретениях для науки. В Туркестане Якуб-хан сажал на кол русских парламентеров, но Северцов пошёл на опасность, имея только в виду исследование края. Никогда не служив в военной службе, ему пришлось водить отряд на приступ и взять на себя эту роль парламентёра, за которую уже двое наших погибли лютою смертью. Северцеву первому обязаны географическою картой Туркестанского края. Когда его командировали в учёную экспедицию для исследования Закаспийских степей, забыв, что он находился между дикими племенами, он зашёл к ним вглубь этих степей, был взят в плен, изрублен, изувечен и страдал целый месяц и от ран, и от всякого рода лишений. Освободившись наконец, он остался ещё несколько месяцев в крае, чтоб опять приняться за дело. И эти подвиги совершались с такою простотой, с таким отсутствием самолюбия, что я о них большею частью узнала случайно.

Не нам, людям тёмным, следовать за этим неутомимым деятелем в разные части Европы и Азии, куда его влекло страстное призвание, и откуда он возвращался с массой новых сведений и приобретений. На других лежит обязанность почтить его память и заставить уважать его имя даже тех, кто не способен оценить его значение. Скажу только, что те из его книг, которые были переведены на немецкий и английский язык, читались всею учёною Европой. В Париже Левальян, Жофруа С.-Илер оценили его по достоинству.

Дарвин, прочитав в переводе его книгу о возрастных изменениях птиц, сказал: «Вот мой преемник!» В Берлине старый Гумбольдт навестил молодого учёного.

Северцов стоял в гостинице, где ему отвели, по его просьбе, самый дешёвый нумер. Раз после прогулки он возвратился домой, и кёльнер с низкими поклонами объявил ему, что пожитки его перенесли в другой нумер, из самых лучших, так как в его отсутствие «Herr Geheimrath» Гумбольдт спрашивал приезжего и оставил ему свою карточку.

Я знала коротко Северцова в частной жизни, и могу ознакомить с ним читателя только с этой стороны. Сердце у него было доброе, мягкое; он был горячо привязан к своему семейству, где его любили и ценили вполне. Одна из его сестёр с ранних лет держала в порядке его коллекции, отмечала ежедневно метеорологические наблюдения, словом, по мере сил старалась быть ему полезною.

Брат его Александр настолько ознакомился с его деятельностью, что, уезжая в экспедицию, Северцов поручал ему свои записки с просьбой их издать на случай смерти; только добрый старик отец роптал иногда на науку, которая чуть было не отняла у него сына. Он носил на груди портрет любимой сестры; таковы были его семейные отношения. Но если бы нашему чудаку пришлось возвращаться к своим, даже после долгой разлуки, я не ручаюсь, что пролётная птица не заставила бы его свернуть с дороги и не завлекла бы его на целые месяцы за тридевять земель. Но всё это было понято и не вменялось ему в грех. Рассеянность его доходила до невероятности, и трудно было её согласовать с верностью, ясностью и сжатостью, которыми, по словам знающих людей, отличалось его научное изложение. Однажды, возвращаясь домой, он зашёл в чужую квартиру и, не замечая своей ошибки, расположился в первой комнате и принялся за рисунок. Хозяин дома его застал полураздетым и принял за сумасшедшего, а Северцов посмотрел на него преспокойно и спросил, что ему нужно.

— Я вас не знаю, — отвечал тот, — по какому случаю застаю вас как у себя?

Северцов оглянулся и, опомнясь наконец, но нисколько не смущаясь, стал объяснять, что начал рисовать птицу у приятеля, но не успел её кончить, да вошёл нечаянно к незнакомому и присел за рисунок. Это странное объяснение не удовлетворило хозяина, который поспешил его проводить на улицу.

Северцов влюбился в мою сестру. Он бывал у нас ежедневно, иногда даже приходил утром, приносил с собой бумагу и краски, и рисовал прелестных птиц и зверей. Мы с ним не стеснялись; он, бывало, сидит один, если мы куда уедем, и ждёт нашего возвращения. Ему был дорог радушный уголок; сестра очень его полюбила, и он, по-видимому, был вполне доволен. Происходили иногда комические сцены: раз сёстрам нездоровилось, они ушли в свою комнату раньше обыкновенного, и наши гости стали разъезжаться; один Северцов не трогался с места и продолжал рисовать. Я поняла, что он добровольно не уйдёт так рано, и просила Николая Филипповича Павлова (русский писатель, прим. В.Ф.) и Щербину (Николай Фёдорович Щербина, известный, в то время поэт и литератор, прим. В.Ф.) его увести.

— Николай Алексеевич, — начал Щербина, — собирайте-ка рисунки, пора, мы уйдём вместе.

— Подождите, лосёнка дорисую, — отвечал сквозь зубы Северцов, не поднимая глаз с работы.

— Чего ж ждать? Хозяйки нездоровы, им надо отдохнуть.

Северцов не отозвался.

— Николай Алексеевич, хотите, я вас довезу? — предложил Павлов.

— Сам дойду, — отвечал Северцов. — Вот только лосёнка дорисую.

Мы переглянулись, не зная, что делать.

— Николай Алексеевич, — заговорил опять Щербина, слегка заикаясь, — к-к-клянусь моим Богом, я без вас не уйду.

— Да что вы пристали? Я никому не мешаю! Ведь я вам не мешаю? — обратился он ко мне.

— Мне, конечно, не мешаете, но сёстры перемогались целый день, их спальня за этою стеной, и малейший шум не даёт им заснуть.

— Ну, молчать будем!

Я начинала терять терпение. Павлов стоял пред ним и смотрел на него, с трудом воздерживаясь от смеха. Нервное подёргивание его лица усилилось (у него был тик). «Il faudra en venir aux voies de fait» (Он прибегнет к рукоприкладству, прим. В.Ф.), — шепнул он, наклонясь ко мне.

— Николай Филиппович, — воскликнул Щербина, — нам придётся похитить Северцова, как Юпитер похитил Ганимеда. Помогите.

Он бросился в переднюю, принёс пальто, калоши и шапку и вдвоём с Павловым так быстро отодвинул от стола кресло, на котором сидел Северцов, что тот не успел опомниться; затем он схватил ногу нашего чудака и начал надевать на неё калошу, приговаривая: «Пальто напяливайте, Николай Филиппович, пальто».

Пока Павлов проворно напяливал пальто, Северцов попробовал протестовать против насилия.

— Сейчас, сейчас, Николай Алексеевич, — увещал его Щербина, — завтра дорисуете лосёнка; вот и готовы, — окончил он, нахлобучив на него шапку. Северцов, наконец, сам рассмеялся».

Во время работы над этой документальной повестью я всё время ловил себя на мысли, что Северцов кого-то мне напоминает, причём откуда-то из детства. Через некоторое время понял — героев Жюль Верна. В первую очередь капитана Гаттераса и учёного чудака Паганеля.

Жизнью, без остатка отданной науке, Николай Алексеевич заслужил безусловное право на бессмертие.

Научный материал, добытый учёным бесценен: одна коллекция птиц составляет около 12 000 экземпляров.

Именем Северцова названы:

Пик на Памиро-Алае, ледник на Памире — в истоках реки Кашкадарьи. Есть ледник имени ученого и в Заилийском Алатау. Именем Северцова назван ряд животных и растений, — тушканчик Северцова, рябчик Северцова, тёмная мышовка, лютик Северцова.

Вот и всё, что я хотел рассказать о Николае Алексеевиче Северцове, путешественике, учёном, воине. Он прожил недолгую, но яркую жизнь полную открытий и приключений. Жизнь, которой можно только позавидовать.

Повесть вторая

Путь к вершине

Есть во Франции городок Шамони, расположенный у подножия самой высокой вершины Европы, горы Монблан. Там, на площади, стоит памятник русскому путешественнику и исследователю Алексею Павловичу Федченко. На глыбе неотделанного гранита мраморная доска, на которой надпись по-русски: «Ты спишь, но труды твои не будут забыты».

Ему было всего 29 лет, когда он погиб в альпийских горах, за тысячи километров от России, где родился, и от Памира, где осталось его сердце, и куда он хотел, но не смог вернуться.

В 1971 году Шамони посетили альпинисты из Узбекистана. Прибыли они сюда, чтобы поклониться могиле человека, столь много сделавшего для исследования Туркестана. В память об этом событии была установлена памятная доска, на которой выбито: «Алексею Павловичу в память посещения его могилы от альпинистов Узбекистана. Камень доставлен с ледника Федченко (Памир). Август 1971 г.»

Многие, думаю, слышали о леднике Федченко, но мало кто знает, кем был человек, именем которого назван один из крупнейших горных ледников земного шара. Сам Алексей Павлович на леднике этом никогда не был и не знал о его существовании.

В сентябре 1878 году двигаясь по долине реки Сель-су, русский путешественник и учёный Василий Фёдорович Ошанин увидел перед собой огромный валун, преградивший речную долину. «Каким образом река не размыла этого, по-видимому ничтожного, препятствия?» подумал Ошанин. Когда подъехали ближе, увидели на темной поверхности валуна белые блестящие пятна. Что это? Лед? Темный валун, оказался оконечностью ледника.

На следующий день Ошанин сделал попытку подняться туда. Путешественник определил на глаз, что «открытый им ледник не короче пятнадцати-двадцати верст, а по сведениям одного охотника-киргиза, тянется верст на тридцать-сорок».

Поняв, что сделал важное открытие, Ошанин, не колеблясь, назвал ледник именем своего друга. «Я посвятил его (ледник) памяти Алексея Павловича Федченко, — писал Василий Фёдорович. — Я желал этим выразить, хотя в слабой степени, мое глубокое уважение к замечательным трудам моего незабвенного товарища, которому мы обязаны разъяснением стольких темных вопросов в географии и естественной истории Средней Азии. Я желал, чтобы имя его навсегда осталось связано с одним из грандиознейших глетчеров среднеазиатского нагорья, — желал этого потому, что изучение ледниковых явлений особенно занимало Алексея Павловича. Пусть „Федченковский ледник“ и в далеком будущем напоминает путешественникам имя одного из даровитейших и усерднейших исследователей Средней Азии!».

Вот об этом человеке, о его короткой, но яркой жизни и рассказывается в этом очерке.

Глава первая
В Туркестан

Родился Алексей Федченко 7 февраля (19 февраля по новому стилю) 1844 года. А вот место рождения точно неизвестно, — не то в Иркутске, не то в Барнауле. Достоверно только то, что детство и отрочество будущего путешественника прошло в Иркутске. Отец его владел золотоносным прииском, однако предпринимателем оказался неудачным, разорился и умер, когда юноша заканчивал иркутскую гимназию.

Оставшись вдовой мать Алексея, распродала вещи и переехала в Москву, чтобы сын смог продолжить обучение там.

В 16 лет, Федченко поступает в Московский университет, на естественное отделение физико-математического факультета. Мечтая стать в будущем зоологом, он тем не менее серьёзно занимается и смежными науками: ботаникой, геологией и антропологией. В этом он был похож на своего близкого товарища и однокурсника Василия Ошанина.

Наукой Федченко начинает заниматься ещё студентом, совершает экскурсии в Подмосковье, где собирает ценнейший гербарий Московcкой губернии, участвует в экспедиции на солёные озёра Эльтон и Баскунчак в Царицынской губернии.

Окончив университет со званием кандидата Алексей остаётся на кафедре преподавателем.

Но не только наукой живёт молодой учёный и педагог. Познакомившись с дочерью своего коллеги, профессора Московского университета Александра Осиповича Армфельдта, Ольгой, Алексей без памяти влюбляется.

Выпускница Николаевского института, отвечает взаимностью, и, 2 июля 1867 года, меняет свою шведскую фамилию на фамилию мужа. Ольга Александровна становится не просто женой, она сопровождает супруга во всех путешествиях, разделяя с ним тяготы и неудобства кочевой жизни, а после гибели Алексея Павловича становится достойным продолжателем его дела.

В свои 24 года — Алексей уже зрелый и достаточно опытный исследователь. Перед ним встаёт вопрос чем заниматься, куда направить свои познания и кипучую энергию.

И цель была найдена. В те годы перед русскими учеными открывался новый, неизведанный, а потому манящий край — огромные территории Средней Азии.

В 1868 году Московское общество любителей естествознания, по инициативе туркестанского генерал-губернатора Фон Кауфмана, снаряжает научную экспедицию для исследования природы и населения Туркестана. Алексею Павловичу, несмотря на молодость уже известному в научных кругах, было поручено её возглавить.

Поздней осенью 1868 года экспедиция выехала из Москвы. Время было выбрано не совсем удачно, началась распутица, а затем и холода. Приходилось менять колёса на сани, а багажа было много, — всё оборудование пришлось везти с собой. За укреплением Кара-Булак начались пески Кара-Кумов, и лошадей пришлось сменить на верблюдов. Наконец, спустя почти два месяца, показался Ташкент.

«14 декабря, после 53-дневного, почти безостановочного путешествия, мы въехали в Ташкент, — писал Федченко. — Но здесь еще не кончался наш путь. По полученным мною инструкциям я должен был отправиться в Самарканд и начать свои исследования с Зеравшанской долины».

Именно, Зерафшанский округ, лишь несколько месяцев назад включённый в состав Российской империи, наметил для первоочередных исследований туркестанский генерал-губернатор.

Через две недели, отдохнув и запасшись провизией, Федченко и его спутники выехали в Самарканд. Миновав Джизак, путешественники были поражены открывшимся перед ними величественным ущельем Джелануты разделённым небольшой быстрой речкой Санзар.

Горные стены ущелья словно дышали древней историей. Здесь в достопамятные времена проходили воины Александра Македонского и Тамерлана, возвращался из похода в 1425 году Мирзо Улугбек.

В этом месте в 1571 году Абдулла-Хан II ибн Искандер Шейбанид одержал победу над врагами, о чём путникам рассказала табличка на персидском языке, прибитая к скале: «Да ведают проходящие пустыни и путешествующие по пристанищам на суше и воде, что в 979 году происходило сражение между отрядом вместилища калифатства, тени Всевышнего великого хакана Абдулла-хана, сына Искандер-хана, в 30 тысяч человек боевого народа и отрядом Дервиш-хана и Баба-хана и прочих сыновей. Сказанного отряда (было) всего родичей султанов до 50 тысяч человек и служащих людей до 400 тысяч из Туркестана, Ташкента, Ферганы и Дешта-Кипчака. Отряд обладателя счастливого сочетания звезд одержал победу. Победив упомянутых султанов, он из того войска предал стольких смерти, что от людей, убитых в сражении и в плену, в течение одного месяца в реке Джизакской (речка Джелон-ута или Санзар) на поверхности воды текла кровь. Да будет это известно!»

3 января 1869 года, на шестой день пути путешественники въехали в ворота Самарканда.

Здесь участники экспедиции провели всю зиму и начало весны, с удовольствием знакомясь с историческими памятниками и бытом древнего города, а 24 апреля отправились в дальнейший путь. Территории, которые предстояло посетить исследователям, были абсолютно неизведанными, поэтому начальник Зерафшанского округа генерал Александр Константинович Абрамов прикомандировал к отряду Федченко поручика Куцея и топографа Новоселова. Для охраны экспедиции была выделена сотня казаков с артиллерией под командованием штаб-ротмистра Михаила Дмитриевича Скобелева, будущего «Белого генерала», героя русско-турецкой войны.

Ворота Тамерлана, в ущелье Джелануты. Картина В. Верещагина

Добравшись до города Каттакургана обосновали там базу, своеобразный отправной пункт, откуда совершали экскурсии в окрестные горы. Первый маршрут был в сторону гор Актау (часть Нуратинского хребта). В небольшом селении Пейшамбе путешественникам был оказан на удивление тёплый и радушный прием.

9 мая экспедиция двинулась на юго-запад и через три дня достигла кишлака Джам. «Международным рынком» назвал его Федченко, поскольку сюда съезжались торговцы из бухарских, шахрисабзских и русских областей. Здесь остановились на ночь, проведя её в мечети в большом тенистом саду, где по преданию останавливался бухарский эмир.

На следующий день, крутыми тропами, через Аксайское ущелье поднялись на гребень, откуда Федченко удалось обозреть Шахрисабзскую долину и разглядеть две зеленеющие внизу массы садов — селения Шахрисабз и Китаб. Но путь туда для путешественников был закрыт, это были бухарские владения. Через Агалыкское ущелье вышли к Ургуту, а затем двинулись по долине Зерафшана к Пенджикенту. По дороге путешественников встретил мулла Пенджикента Карим Ата. Жители Пенджикента прослышав, что русский ученый более всего интересуется дикими животными края, поднесли Федченко в подарок горного барана, которого добыли лучшие охотники. Алексей Павлович был весьма обрадован таким подарком и даже попросил достать еще один экземпляр. Просьба была выполнена и через месяц в Самарканд был доставлен великолепный экземпляр животного.

Из Пенджикента путешественники, проехав вверх по долине Зеравшана до кишлака Даштыказы, правым берегом реки вернулись в Самарканд.

Горы Аксай Тау к югу от Самарканда. Рисунок О. А. Федченко

Этим завершился первый этап научных исследований Федченко в Туркестанском крае.

Московский университет за результаты этой экспедиции присудил Алексею Павловичу Федченко премию Щуровского — дорогой микроскоп. Ольга Федченко была награждена Обществом любителей естествознания золотой медалью за туркестанский гербарий и альбом рисунков. Препаратору Скорнякову была присуждена серебряная медаль, юнкеру Вельцену, сопровождавшему Федченко в поездке по долине в качестве коллектора, — бронзовая.

Но супруги недолго почивали на лаврах. Туркестан вновь манил к себе.

Глава вторая
И вновь Туркестан

Зиму супруги провели в Москве, занимаясь обработкой собранных материалов. За это время Алексей Павлович написал несколько научных статей. В самый разгар работы в Москву пришло известие — из Самарканда, к истокам Зеравшана, должен выступить военный отряд под командованием генерала Абрамова. Федченко такую возможность упустить не мог. Спешно подготовившись, он, вместе с женой выехал в Ташкент. Как ни торопились, но прибыв на место в начале мая, супруги с огорчением узнали, что отряд ещё 25 апреля отправился в поход.

Не теряя ни минуты, путешественники пустились вдогонку. Решили срезать путь и двинулись верхом к Туркестанскому хребту, чтобы через перевал Оббурдон спуститься к селению того же названия, где должен был в это время находиться экспедиционный отряд Абрамова.

Дорога оказалась тяжёлой, лошади спотыкались и скользили на узкой тропе. Двух навьюченных лошадей потеряли, — не устояв они скатились вниз по обледенелому склону. Люди, по счастью, остались невредимы и второго июня исследователи уже въезжали в село, где расположился на отдых русский отряд.

С огромным вниманием выслушал Алексей Павлович рассказ Абрамова, о том, что уже сделано за это время. А сделано было немало, в частности полковник Алексей Романович Деннет (будущий начальник военной миссии в Персии и генеральный консул в Турции) прошёл вверх по леднику и поднялся на перевал Матч-Ходжент, а топограф Август Иванович Скасси нанес на карту всё верхнее течение реки Зеравшан и точные контуры двух хребтов, «обнимающих» реку, — Туркестанского и Зеравшанского.

Через три дня экспедиция двинулась вниз по реке Матчи (Верхнего Зеравшана) и затем через левый приток Зеравшана — Фандарью, вышли к озеру неописуемой красоты. Это был Искандеркуль.