Бесплатный фрагмент - Вкус вечной ночи

Увы, нам жизнь дана не вечно.

Придет мгновению конец —

На склоне жизни быстротечной

Пойдем со смертью под венец.

Лишь состоится обрученье,

Войдем мы сразу в мир иной.

Душа получит облегченье,

А тело обретет покой.

Уйдут в небытие страданья,

Замрут секунды, дни, года

И наши грешные желанья

Не посетят нас никогда.

Никто нас больше не обманет,

Никто не станет больше лгать,

И для души усталой станет

Святым приютом благодать.

Итог всех жизненных желаний

И смысл земного бытия —

Достичь блаженства высших знаний,

Лишаясь собственного «Я».

Э. Венц

Тамбов, глазами поэта

Тамбов на карте генеральной

Кружком означен не всегда;

Он прежде город был опальный,

Теперь же, право, хоть куда.

Там есть три улицы прямые,

И фонари и мостовые,

Там два трактира есть, один

Московский, а другой Берлин.

Там есть еще четыре будки,

При них два будочника есть;

По форме отдают вам честь,

И смена им два раза в сутки;

— — — — — — — — — —

Короче, славный городок.

И там есть чопорные франты,

Неумолимые педанты,

И там нет средства от глупцов

И музыкальных вечеров;

И там есть дамы — просто чудо!

Дианы строгие в чепцах,

С отказом вечным на устах.

При них нельзя подумать худо:

В глазах греховное прочтут,

И вас осудят, проклянут.

М. Ю. Лермонтов

От автора, читателям

Посвящаю эту книгу моим друзьям детства, бывшим одноклассникам и родному Тамбову. Все события и персонажи вымышлены. Любые совпадения между персонажами и реальными людьми, живыми или мертвыми, абсолютно случайны.

Выражаю сердечную благодарность за помощь в создании произведения: Смирновой Любови Олеговне, Дорофеевой Яне Владимировне Лысенко Николаю Дмитриевичу, Манафовой Аделии Ринатовне, Щербакову Алексею Михайловичу и, конечно же, Жуковой Анастасии Георгиевне. Искренне Ваш,

А. С. Черемисин

Глава первая: дела давно минувших дней

Она лежала на земле и беспомощно вжималась в забор. Еще никогда она не чувствовала себя настолько беспомощной, как сейчас. Беспомощной и одинокой.

Каждая клеточка ее холодного древнего тела отзывалась острой болью в его нервных окончаниях, и всегда чистый разум сейчас подсказывал девушке, что, по-видимому, ее жизни на земле пришел конец.

Он стоял перед нею и цинично улыбался. Мерзкий убийца и восставший мертвец, что своим возрождением в мире попрал все возможные и незыблемые законы вселенной. Она лично видела его смерть и даже, чего уж греха таить, с удовольствием приложила к ней руку, но впервые за долгие столетия жизни ей пришлось повстречаться с восставшим из ада и могильного сумрака мертвецом.

Его торжествующие глаза полыхали красным, и он уже чувствовал, что победил, но не спешил слишком рано отбирать у Насти жизнь, самодовольно оттягивая от нее столь ужасающий конец весьма прискорбного и траурного, но приятного садисту и маньяку момента.

Джафар занес уже над ней, было, кулак, собираясь продолжить избиение, когда за спиной у него вдруг раздался полный решимости и слепого отчаяния, чей-то дикий и пронзительный тонкий визг.

Маньяк обернулся и увидел, что на него бежит кучерявый высокий парень, одетый в обтягивающие голубые джинсы и цветастую нежно-розовую рубашку. В руках он с силой сжимал оторванный прямо от забора заостренный и длинный деревянный кол.

«Ах, Сашка…» — подумала Настя: «Ты даже не знаешь, с кем связался, но все же поступок твой весьма отважен. Спасибо тебе, что на доли секунды оттянул от меня неизбежно-мучительный предстоящий конец. Скорее всего — ценою собственной и совсем еще недлинной молодой жизни».

Движения Джафара были молниеносны и неуловимы глазу. Поймав кол за острый его конец, и вцепившись в него двумя руками, он с силой шмякнул самоотверженного парня об забор, одним мощным ударом напрочь выбив из Сашки дух. Как грузный мешок, тот осел на землю и больше уже с нее не вставал.

— Спасибо! — бросил ему маньяк, после чего подкинул кол в воздух, залихватски его поймал и последним, что увидела Настя, был заостренный его конец, что летел ей прямо в грудь.

Тело девушки пронзила острая боль, после чего ей показалось, будто всю ее мощным взрывом буквально разорвало на молекулы. Появилось ощущение эйфоричного взлета, а потом — не менее ужасающего падения.

Все окружающее пространство сначала застлалось непроглядной мглой, обдало кожу холодом, а потом вдруг полыхнуло нестерпимо яркими и обжигающими тело языками пламени. После этого, заглушая даже боль от пекла, уши девушки едва не лопнули от раздавшихся разом диких криков, визга и стонов вокруг нее.

— Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! — услышала Настя чей-то глумливый голос.

В следующий момент она поняла, что лежит ничком на раскаленной вулканической поверхности, покрытой глубокими трещинами и похожей по цвету на покрытый непонятной копотью темно-серый кирпич.

Подняв голову, Настя увидела, что в ее сторону уверенно направляются три огромных и гориллоподобных мохнатых черта, чьи головы венчали изогнутые острые рога, а физиономии нехорошо, паскудно ухмылялись.

Покрывающая их тело шерсть была настолько густая, что девушка невольно задумалась о возможном родстве последних с загадочными йети, которых толком на земле так никто еще никогда и не видел.

Отчасти черти напоминали также одетых в шкуры животных первобытных дикарей или даже легендарного любителя лабиринтов — минотавра. Если бы не поросячьи пятаки вместо носа, а также массивные кабаньи клыки у некоторых из них, то данное сходство, пожалуй, можно было бы считать самым верным и точным из всех.

Полыхающее плато казалось безграничным и, насколько хватало Насте взгляда, повсюду огромные и черные создания мучительно и бесчеловечно истязали людей. Кое-где каменистую его поверхность прорезали ручьи, а то и реки раскаленной магмы.

Иные жертвы варились в котлах и с дикими криками пытались из них удрать, но всякий раз их грубо возвращали обратно дежурившие неподалеку огромные черти. При помощи изогнутых вил они протыкали людей словно куски мяса и безапелляционно окунали их с головой в кипяток.

Были люди, что, стиснув зубы, смиренно принимали наказание и не пытались сбежать, но и слепая покорность не спасала их от ухмыляющихся рядом циничных изуверов-мучителей. Несчастных то и дело хлестали плетями, на концах которых были сочащиеся кровью и раскаленные добела опасно изогнутые острые крючья.

Единственное, что могли сделать грешники, дабы спастись от плетей — это уйти с головой в адское варево, но лишь единицы из грешников были способны выдерживать это мучение.

Некоторых насаживали на кол, иных, уже насаженных, поджаривали в огне. Были и такие счастливцы, что, закованные в цепи, сидели в сковородах, и повсюду стоял удушающий смрад обгоревшего мяса, а крики грешников сопровождались противным шипением подгорающей на углях и источающей жир человеческой плоти.

Иные несчастные торчали прямо из земли, зарытые в нее по грудь или по пояс, а иные были закопаны по самую голову, и их тоже не обходили вниманием трудолюбиво корпящие над грешниками мучители-черти. Они кололи людей вилами, колотили палками, били копытами, а то и попросту испражнялись на них или со смехом мочились.

В раскаленных докрасна небесах, кое-где покрытых свинцовыми черными тучами, с истошным карканьем кружились гарпии. То были мерзкие мохнатые создания с перекошенными от ярости человеческими лицами, своими чертами напоминающими лица ведьм из страшных сказок.

Их немытые косматые волосы развевались на ветру словно змеи, а острые когти, похожие на когти жадных до падали грифов, то и дело терзали и без того сходящих с ума от боли грешников.

Истязаемые кричали на всех возможных языках и наречиях, взывали к святым о помощи, проклинали небеса и Создателя, а то и родителей, что произвели их на свет. Все вместе ужасающее плато было похоже на ревущее в ужасающем шторме первобытное грозное море, готовое поглотить как песчинку любого, кто в нем окажется.

Сие было настолько ужасно в своей непостижимой жестокости, что у всякого, кто увидел бы подобную картину, могли помутиться рассудок и начаться мандраж с прострацией. Впервые в жизни Настя искренне пожалела, что не родилась на свет глухой. Что угодно — лишь бы не слышать эти внушающие ужас рев и жуткий гул.

— Добро пожаловать в ад, молодая леди! — произнес один из чертей и неторопливо почесал свою покрытую жесткой шерстью хвостатую задницу. — Погрешили вы достаточно, много лет уж живя на земле, ну а теперь, не обессудьте уж, и мы над вами погрешим!

Настя закричала, вскочила на ноги и попыталась бежать, когда неожиданно поняла вдруг сразу две вещи. Во-первых, ее тело потеряло столь присущие всем вампирам проворство и легкость, а во-вторых, на ней почему-то совершенно не было ровным счетом никакой одежды.

Непонятно откуда появились еще несколько чертей, и в считаные мгновения они сцапали Настю своими когтистыми, безобразными лапами. Та кричала, но они всей ватагой издевательски улюлюкали и целенаправленно тащили ее в сторону бурлящего неподалеку и наполненным какой-то странной жидкостью котла.

— Добро пожаловать в джакузи, мисс! — сообщил ей еще один, уже стоящий у котла на дежурстве черт. — Исключительно для вас и в честь восхищения теми заслугами, что вы добились на земле, сей котел наполнен кровью тех людей, что вы когда-то имели честь бесчеловечно замочить. Ввиду невероятного масштаба исполненных вами подвигов мы использовали всего лишь по чайной ложке с каждой жертвы, и то — пришлось искать для этого совершенно особенный и крупный по размерам котел. Извольте чувствовать в нем себя как дома!

Черти почти уже подтащили Настю к посудине, и она уже почувствовала на лице опаляющий идущий от него жар, когда скрутивших девушку чертей раскидало в стороны, а с пылающих небес раздался рокочущий мощный голос.

— Приветствую тебя в своих владениях, охотница!

Настя почувствовала, как у нее задрожали поджилки, ибо голос был ей знаком. В последний раз она слышала его века назад, в той жизни, что давно считала прошлой, но силы этого голоса не дано забыть никому, кто хоть раз и когда-либо его бы услышал.

— Я думаю, что с котлом можно пока повременить, господа. Для начала я приглашаю эту леди к себе на разговор.

В глазах у Насти потемнело, и она почувствовала, что теряет сознание.

* * *

Над окраиной провинциального Тамбова уже сгустились сумерки, когда к одиноко стоящему добротному дому подъехал на коне красивый бравый офицер.

Его мундир из зеленого сукна, отделанный двумя рядами посеребренных пуговиц и фалдами красного цвета, с высоким бирюзовым воротником, белые лосины с высокими сапогами и каска с плюмажем, притороченная к седлу, были покрыты довольно толстым слоем придорожной серой пыли.

Офицер имел весьма высокий рост, поджарое телосложение и густые черные брови, из-под которых смотрели на мир обычно уверенные в себе глаза, поражавшие людей плескавшимися в них незапятнанными честью и отвагой. Но сегодня эти глаза были исполнены какой-то странной задумчивости и, пожалуй, даже можно было сказать — растерянности.

Откинув за спину густые и длинные волосы цвета воронова крыла, он устало окинул взглядом свои владения и поправил седельную сумку, в которой скрывалось нечто объемное и явно громоздкое.

Это был командир драгунского эскадрона, ротмистр Георгий Жуковский, и если бы кто-то из друзей или знакомых увидел бы его в данный момент, то он сказал бы, что бравый офицер, которому всегда сам черт не брат, совершенно не имеет на себе лица.

Полк ротмистра был дислоцирован в одном из городков Воронежской губернии, но, тем не менее он имел за плечами значительное боевое прошлое, от войны с Наполеоном до одной из турецких компаний и подавления восстания в Польше.

В последних двух компаниях довелось принять участие и Жуковскому, а потому офицер имел уже необходимый опыт, когда в один из дней его направили со своим эскадроном в соседнюю губернию, для усиления Тамбовского гарнизона.

Времена были неспокойные, и власти имели основание полагать, что в губернии возможны крестьянские волнения, а кто, как не опытные кавалеристы могут разогнать поднявшую голову взбунтовавшуюся толпу.

Волнений по итогу так и не случилось, и офицер с семьей уже несколько лет наслаждался спокойной жизнью в полюбившемся ему внезапно городе.

Издалека Тамбов казался лесом, из сосновых крон которого торчали купола церквей и колоколен. Последние, к слову, считались одними из самых высоких и величественных в империи. В остальном же город представлял собою скопище одноэтажных деревянных домов, практически каждый из которых утопал в садах.

Каменных построек здесь было немного, а тех из них, что занимали несколько этажей — и того меньше: городской суд, дом губернатора, ряд средних учебных заведений да некоторое количество богатых частных домов.

Расположенный вдалеке от столичной суеты, Тамбов являл собою олицетворение мира и покоя, и именно это так понравилось случайно попавшему в него ротмистру Жуковскому.

Сдружившись с другими офицерами Тамбовщины, главным образом — пехотными, ротмистр твердо решил для себя, что оставит службу в кавалерии, как только получит приказ на возвращение в полк, и останется в полюбившемся городе, продолжать военную карьеру уже без коня, на земле. Комендант гарнизона непременно обещал тому поспособствовать, и нисколько не сомневался в гарантированной успешности задуманного предприятия.

Как только конь офицера остановился перед воротами дома, тотчас из калитки выбежала маленькая девочка и стремительно кинулась навстречу всаднику.

Одета она была в прелестное атласное платье голубого цвета, в украшении которого родители не поскупились ни на кружево, ни на ленты.

Ее глубокие глаза цвета ночи с детской радостью смотрели на высокого драгуна, а густые черные волосы, что были убраны в изящную прическу с бантом, развевались по ветру, пока детские каблучки стучали по покрытой грубым камнем тамбовской мостовой.

— Папенька приехал! — закричала девочка, и в порыве нежности она кинулась на шею к офицеру, как только тот, увидев дочку, поспешно соскочил с коня.

— Здравствуй, Настенька! — сказал ротмистр, приобняв прелестную девочку и целуя ее запыленными губами в щеку.

— Приветствую вас, Георгий Валентинович! — обратился к офицеру вышедший из дома слуга, старый немец, уже много лет живущий в России, по имени Густав. — Не прикажете ли подать вам ванну, а затем накрыть и ужин?

— Извольте! — согласился офицер. — У меня сегодня был тяжелый день! Заодно — обслужите-ка моего коня. Бедному Цезарю пришлось сегодня немногим лучше, чем мне.

— Не прикажете ли разобрать заодно и седельные сумки? — осведомился слуга.

— Нет! — неожиданно резко вскричал Жуковский, чем немало напугал свою девочку, которой редко приходилось слышать крики от своего холодного обычно и до крайности уверенного в себе отца.

Почувствовав, как сжалась в его руке беспомощно прекрасная, родная и маленькая детская ладошка, ротмистр понял, что погорячился, после чего черты лица его, до этого превратившиеся в суровую маску, смягчились, и он еще раз нежно приобнял свою дочурку.

— Ничего не бойся, Настенька! Знай, что никто и никогда тебя не обидит! Я обещаю тебе это как отец!

Сдернув седельную сумку и повесив ее на плечо, Жуковский бросил поводья немного ошарашенному Густаву и размашистым шагом бывалого кавалериста, продолжая сжимать в ладони маленькую детскую ручку, направился в сторону дома.

Насте было всего семь лет и в своем возрасте она уже подавала надежды, что станет в будущем замечательной женой для какого-нибудь хорошего и достойного ее руки обеспеченного человека. В отличие от своих сверстниц, она никогда не была замечена в каких-либо детских шалостях, зарекомендовав себя со всех сторон исключительно как тихий, скромный и на удивление вдумчивый ребенок.

Родители не жалели ни денег, ни сил, чтобы привить в ней интерес к этикету, арифметике, письму, а также танцам и иностранным языкам. Несмотря на свой ранний возраст, девочка не хуже послушника богословской школы умела уже и читать, и писать, и даже слагала иногда какие-то незатейливые и наивные, по-детски простые и исполненные добродетели несложные стишки.

Всем успехам Насти немало способствовала одна интересная и полученная, видимо, еще с рождением характерная ее черта, а именно: неумное и совершенно неистребимое, волнующее ко всему сущему непомерное любопытство.

Не было в мире ничего, что не было бы интересно девочке. Ей было любопытно, почему по утрам встает солнце, а по ночам зажигаются на небе звезды. Почему каждое лето сменяется осенью, а потом листопад постепенно покрывается снегом. Почему гуси с утками, в изобилии живущие в камышах прудов и рек, улетают зимовать на юга, а стоит сойти снегу и появиться цветам — возвращаются обратно.

Все это было до ужаса любопытно девочке, и все это она очень любила познавать, очень часто надоедая взрослым своими наивными и глупыми вопросами, но более всего драгунская дочка обожала сказки.

Иногда ей читала их мама, иногда — бабушка, но всякий раз потом девочке снились волшебные сны, в которых ее окружали и гномы, и эльфы, и обязательно появлялся в конце некий прекрасный, романтичный принц. Он танцевал с ней вальс и непременно обещал, что возьмет ее замуж, когда Настя станет чуть больше и можно будет попросить у папеньки ее руки.

Изучая окружающий мир во всех его невероятных проявлениях, и слушая перед сном прекрасные сказки, Настя искренне верила в магию и чудеса и была уверена, что есть на свете некий волшебник, которого нужно только позвать, и он обязательно исполнит все желания. Именно встреча с волшебником превратилась постепенно в ее глубочайшую и сокровенную, ожидаемую с трепетом прекрасную детскую мечту.

В этот вечер она утащила за ужином кусочек сыра, надела его на прутик и уселась на колени перед обнаруженной еще днем крохотной мышиной норкой. Настя очень любила животных и очень хотела накормить сегодня мышку, когда, притаившись в ожидании животного, она услышала неожиданно весьма интересный родительский разговор.

— Всякое видел и со всякими дело имел, — говорил ее отец, совершенно несвойственно для себя опрокидывая один за другим стаканы березовой водки, и даже и не думая закусывать их заботливо пододвинутыми женой малосольными огурцами. — И турок, и поляков, и кочевников степных — со всеми приходилось биться в поле. И смерть я видел с кровью, война она и есть война. Но что сегодня мне открылось, в наше мирное-то время, так то уму совсем непостижимо!

— Да что ж там было-то такое? — допытывалась до него мама Насти, голубоглазая и златовласая женщина по имени Наталья.

— Пришли на днях к губернатору беженцы из деревушки, в полднях пути что от Тамбова. И поведали, что будто поп их новый, настоятель церкви, стал чернокнижник да колдун. Черную проповедь распространяет мол и к ритуалам сатанинским приобщает.

— Да ну, не может быть! — отмахнулась женщина.

— Ну вот и губернатор хотел их поначалу гнать взашей, да епископ наш, владыка Арсений, припомнил вдруг, что в краях тех, по слухам, внезапно люди пропадать начали. Незамужние девки да дети в основном. А ведь владыка известный борец с ересью и интуиция у него одна из лучших в этом деле. Подумал отче, а не причастно ли к пропажам этим то село. Да и название-то у села какое-то недоброе было, «Угрюмовкою» звали.

— Владыка Арсений может в каждом увидеть еретика, чем раздражает, по слухам, уже Святейший Синод. Не удивительно, что сплетни у него вызвали интерес.

— Вот и решил владыка проверить, о чем там беженцы глаголят, да отправить с инспекцией в село то своего помощника, отца Никифора. А губернатора просил лично, чтобы священника солдаты на пути сопровождали. Тот дал добро, а потому, взяв с нами отца святого, поднял с утра я эскадрон, и поехали мы рысью с деревушкой ознакомиться. О, если б знал я, что увижу…

— И что вы обнаружили в селе? — с живейшим любопытством спросила мама Насти, а вместе с ней и девочка навострила ушки.

— Деревня та стояла на поляне, окруженная со всех сторон лесами. Дома добротные, богатые. Скот мычит, куры кудахчут, мужики да бабы с детишками… На нас все удивленно смотрят. Ну, вроде б, честь по чести все. Собрался было развернуться, а отец Никифор возьми да и войди в храм местный! С инспекцией церковной, значит. Выбежал оттуда в диком ужасе и кричит во все горло! Вот уж воистину, что более богомерзкого быть места на свете не может!

— И что ж было в храме? — с еще более неуемным любопытством воскликнула женщина.

— Да помилует нас Спаситель! — перекрестился ротмистр. — Ведь это ж надо — за иконостасом огромная гора из мелких детских черепов! И это все как пирамидка в центре круга дьявольского выложено было! Икон на стенах там будто бы и отродясь не было, а вместо них там мужики да бабы, на колья, что из стен торчали, грудью насажены! И кровь их прямо к алтарю сатанинскому в центре церкви той стекала. Это уж потом отец Никифор рассказал.

— Ужас какой! — побледнела Наталья. — Ну а дальше что?

— В общем, стоило отцу лишь выбежать из храма, как похватали тут же жители Угрюмовки топоры да лопаты с вилами, и на солдат моих набросились. Семь человек в бою мы потеряли, но нечисть все же палашами перебили. Потом приказал я солдатам врываться в дома, чтобы понять до конца, что в селе том происходит, а там в каждой хате человеческое мясо в погребах заготовлено! Солонина вроде как. И мясом этим нелюди уже давно, видать, питались! В итоге, по велению священника, мы жителей оставшихся согнали дружно в церковь, да и сожгли ее, ко всем чертям! Такой стоял на всю округу вой — как будто бесы преисподней оплакивали гибель своей паствы! А кто из церкви выбраться пытался — уж тех мы палашами с пистолетами… Одно неясно — куда их главный колдун пропал. Как ни искали его — так и не нашли.

— Свят, свят… — перекрестилась мама Насти, не забыв поцеловать нательный крест. — Да неужто ж эти ироды совсем так близко к нам, в Тамбовской-то губернии, бесчинства творили?

— Да что бесчинства… — устало произнес Жуковский. — Как церковь прогорела — зашел я внутрь, чтоб проверить, не осталось ли кого в живых. Живых-то там, конечно, не осталось… Да вот прошел когда я за иконостас, да пнул ногой по детским черепам — рассыпались те по полу, а под ними обнаружил я книгу черную, в переплете кожаном. И ведь не взял ее совсем огонь. А в книге той — тайны магии черной да ритуалы страшные, как нечисть всякую к себе призвать. На латыни написана, я сам там ничего не понял. Хорошо хоть — отец Никифор в этой грамоте супостатской хоть немного разумеет. Мало что он прочел нам, но и того хватило. На редкость богомерзкая книга! Ведь это ж надо — чтоб самого Люцифера там архангелом именовать?

— Порой жалею я, что нет у нас инквизиции, а надо бы, чтобы людей от бесов защищать! — передернулась женщина. — Ну и что ты с книгой с этой сделал?

— Да ничего пока, домой привез. Хотел отцу Никифору ее отдать — да не место, говорит, в святой церкви тем дьявольским письменам. Пытались сжечь ее — так не горит же, сволочь! Видимо, чары на ней какие-то наложены уж дюже сильные…

— А дома нам она зачем? Чтоб черти в гости к нам в сортир ходили? — всполошилась Настина мама, когда поняла, что за громоздкий предмет ее муж притащил на плече в седельной сумке.

— Успокойся ты! — усталым голосом попросил ее муж и накатил на грудь еще один стакан водчары. — С ближайшим вестовым мы переправим ее в синод, а уж там святые отцы разберутся, что делать с этим гримуаром!

— Смотри, чтоб утром и духа ее здесь не было! — пригрозила ему жена и сама с великих нервов опрокинула стаканчик горячительного. — А если оставишь — то на клочки ее порву!

Настя в это время уже целенаправленно пробиралась в сени, где, как она была уверена, отец и оставил сумку с волшебной книгой.

Волшебная книга… Ведь именно об этом она мечтала каждую ночь в своих наивных детских грезах. Девочка чувствовала, что именно она должна взять книгу в руки прежде, чем ее уничтожат бородатые священники.

Настя до колик в животе хотела позвать к себе на чай очень доброго волшебника, что исполняет желания, а в этой книге, она была уверена, есть ключ к тому, как его позвать.

* * *

Над просторами Тамбовской губернии уже давно распростерла крылья ночь. Тишина ночного города нарушалась иногда пустопорожним лаем собак, незатейливым перекликанием ночных птиц, а также мелодичным стрекотанием достаточно назойливых и невидимых глазу вездесущих сверчков.

Стояла знойная летняя жара, поэтому люди, уставшие за день от работы, в большинстве своем уже мирно спали. Исключение составляли лишь завсегдатаи ночных таверн, а также поклонники открытого недавно в городе, но уже ставшим популярным, небольшого игорного дома.

Естественно, определенный шум доносился и из публичного дома, в который ходили, в основном, имеющие деньги солдаты гарнизона, но толстые стены этого храма жриц любви пропускало намного меньше шума, чем заведения, описанные выше.

В просторном крепком доме ротмистра Жуковского уже давно все предавались сну, и только слабый шум, что доносился из детской дочери ротмистра Насти говорил о том, что чарам Морфея покорились все же не все.

Уж несколько недель прошло с тех пор, как девочка добралась-таки до вожделенной ей волшебной книги. Отец тогда изрядно поднабрался водки и был весьма обязан помощи, в коем, по долгу супружескому, ему не было отказано женой его Натальей. Верная женщина помогла ему добраться до кровати и, понимая, сколь тяжела была у мужа нынче служба, так и осталась у изголовья, поглаживая ласково густые и черные волосы бывалого драгунского офицера.

Челядь тоже занималась исключительно своими должностными обязанностями, а потому никто не видел, как маленькая девочка без проблем добралась до лежащей на лавке тяжелой седельной сумки и с замирающим сердцем расстегнула ремни.

В недрах сумки лежала огромная и толстая книга в очень толстом кожаном переплете, который был настолько черным, что только глаза девочки могли бы сравниться с ним в изысканности данного цвета. И глаза эти в данный момент даже искрились от возбуждения!

С некоторым трудом, ибо книга эта была размерами едва не в половину Насти, девочка вытащила гримуар из сумки и раскрыла его наугад где-то в середине.

С интересом поднеся к книге унесенную из горницы свечу, Настя поняла разочарованно, что язык письма ей совершенно незнаком. Она знала толк и во французском, и в английском языках. Кое-что разумела и в немецком, но тарабарщина, на которой была написана книга, не могла пролить и лучик света ни на один из описанных в ней секретов магии, равно как и прочих чудес.

Разочарованная девочка уже хотела было захлопнуть книгу, когда в сенях, как будто, пробежал ветерок, и бордового цвета письмена вдруг пришли в движение.

Прошло мгновение, и пораженная Настя поняла, что теперь перед нею была самая настоящая, что ни на есть, знакомая ей с малых лет родная русская грамота!

Усилившийся ветер перелистнул несколько страниц, а потом он исчез.

Настя снова наклонилась над книгой и, внимательно хмуря свои прелестные брови, ткнула пальчиком в заглавие и прочитала:

— Вызов архангела Несущего Свет.

Свет в голове у Насти ассоциировался всегда с чем-то добрым и теплым, а потому она даже не сомневалась сейчас в том, что именно эта страница содержит тайну того, как призвать к себе исполняющего желания волшебника.

Она углубилась было в чтение, когда со двора послышался какой-то шум, а потом раздался голос явно несколько подвыпившего немца Густава. Он шел по направлению к дому из конюшни, где у него всегда был припрятан штоф какого-то мутного хмельного напитка, и офицерскому слуге сейчас явно было хорошо.

— А я монашку пресвятуя положил за образа! А палкой стукнул по затылку — она вылупила глаза! — распевал довольный немец, и Настя поняла, что времени изучать книгу у нее совсем не осталось.

Она вырвала из книги необходимые страницы с заклинанием, сунула их в кармашек своего красивого атласного платья и поспешно затолкала фолиант обратно в отцовскую сумку.

Уже утром приехал конный караул из отцовских драгун, и таинственный черный гримуар был поспешно отправлен в Святейший Правительствующий Синод.

Судьба книги Настю больше не волновала, ибо она знала, что самым главным заклинанием она уже завладела, и что добрый волшебник Несущий Свет наверняка по доброте душевной откроет ей и прочие тайны из увезенной рукописи.

На подготовку к вызову доброго волшебника ей потребовались целых две недели, ибо заклинание это оказалось непростым и требовало достаточно много предметов, достать которые маленькой девочке оказалось достаточно тяжело.

В детской комнате немного возбужденной Насти сидел, кроме нее, еще и маленький мальчик шести лет, сын поварихи Парашки, Иван. Он тоже очень хотел увидеть Несущего Свет волшебника, а для претворения заклинания в жизнь, как оказалось, нужно было минимум два человека.

Как и положено, проводить волшебный ритуал дети спланировали в ночь с понедельника на вторник, и достаточно расторопный Иван даже сумел утащить у гробовщика довольно крупный кусок погребального сукна черного цвета. Разрезав его на несколько меньших по размеру частей, одной из них дети укрыли небольшой деревянный столик, а оставшуюся ткань набросили поверх своей верхней одежды на манер какого-нибудь дождевого плаща.

Столик был ориентирован своею длинной частью на восток, и один уголок черной ткани укрывал сейчас лежащие на нем вырванные Настей из гримуара страницы. Помимо пергамента, на нем лежала четверть каравая украденного с кухни черного хлеба.

Часы в доме пробили полночь, и именно бой их возвестил о том, что пора начинать.

Первым делом Настя зажгла довольно толстую восковую свечу красного цвета и сняла покров ткани, укрывающий мрачную рукопись. Потом она положила поверх страниц железный циркуль, что выпросила давеча у отца, и наугольник, наподобие того, как положено класть церковную утварь на священные писания.

На дощатом полу раздобытым из камина углем дети нарисовали разомкнутую гексограмму, как и указано было в рукописи — тоже в виде циркуля и наугольника.

Подняв над головою блестящий отцовский кинжал, Настя начала читать заученное наизусть заранее заклинание.

— Закрыты ли двери и нет ли здесь непричастных?

Немного съёжившись, Ваня послушно ей ответил:

— Двери закрыты и причастны все присутствующие.

— Тогда к востоку.

— Истинно так.

Опустив кинжал на алтарь, Настя прочитала:

— Благословен ты, Несущий Свет, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший зажигать свечу!

Подпалив от красной свечи кусочек ладана, Настя продолжила:

— Благословен ты, Несущий Свет, Царь Вселенной, творящий ароматные вещества!

Наполнив хрустальный кубок, что утащил с кухни Ваня, сладким соком из винограда, девочка зачитала:

— Благословен ты, Несущий Свет, Царь Вселенной, творящий плод из виноградной лозы!

Затем оба ребенка, встав лицом в сторону, где находился, как полагали они, Иерусалим (направление по доброте душевной указал им один из служек отца Никифора), сделали три шага вперед, взялись за руки, обхватив при этом кубок, и хором проскандировали:

— Благословен ты, Несущий Свет наш и Царь братьев наших, господина Асмодея, господина Азаэля, господина Самаэля, Несущий Свет великий, грозный и могучий, Всевышний, творящий милости, владеющий всем, помнящий благие дела отцов наших, с любовью приводящий избавителя к сыновьям их сыновей ради Своего имени. Царь, помогающий, спасающий и защищающий. Благословен ты, Несущий Свет, щит Правды, меч Достоинства.

Далее дети подняли вместе кубок со словами:

— Благословен ты, Несущий Свет, Царь наш, Царь вселенной! Мир тебе, о Царь царей святой, благословенный Солнцем! Приди к нам с миром, Царь царей святой, что был Землей благословенный! Благослови нас миром, Царь царей святой, благословленный Ветром! Внемли посланцам мира, Царь царей святой, благословленный Морем!

Прочитав заклинание, Настя подошла к начерченной на полу фигуре циркуля и наугольника, расставила в каждом углу его по церковной свече и зажгла их, приговаривая у каждой:

— Благословен ты, Люцифер, наш Архангел, творящий великое сияние огня!

Затем девочка прошла к алтарю, взяла в руки кинжал и, подняв его над головой, спросила:

— Который час?

— Полночь, — ответил Ваня то, что должен был ответить согласно рукописи.

— Что это значит?

— Значит, время помянуть Хирама.

— Кто убил Хирама?

— Посланники Соломона.

— За что убили Хирама?

— Он поклонялся лжеидолу Молоху вместо Великого Князя Мира Сего.

— Состоит ли Князь Мира Сего в числе слуг Молоха?

— Нет, Князь Мира Сего почитает своим Господином лишь Великого Архитектора Вселенной.

Произнеся последнюю фразу, Ваня передал Насте чашу с соком, что держал до этого в руках, со словами:

— Так возрадуемся Князю Мира Сего.

В ритуале, что описан был в рукописи, вместо сока должно было быть вино, но, несмотря на все свои старания, раздобыть его дети так и не смогли. Решив, что вкусный сок понравится волшебнику не меньше, Настя, не особенно задумываясь, осуществила подмену.

— Звезда Света освещает наш путь! — произнесла девочка, после чего выпила сок и поставила кубок в центр фигуры наугольника и циркуля.

Разрезав кинжалом кончик мизинца на левой руке, она нарисовала на черном хлебе фигуру циркуля, а Ваня, повторив за нею те же манипуляции, наугольника.

Преломив вместе хлеб, дети съели по кусочку и хором проскандировали:

— Так приди же к нам, Несущий Свет, и да восславится же имя твое во веки веков, затмив собою Архитектора Вселенной!

Закончив ритуал, Настя с Ваней замерли в ожидании чуда, но чуда так и не случилось. Ночная тишина по-прежнему нарушалась лишь криками полночных птиц, далеким лаяньем собак и бесконечным стрекотом сверчков в кустах.

— Ну и что? Ради этого я разрезал свой палец? — разочарованно спросил у девочки Ваня.

— Видимо, добрый волшебник уже спит или занят какими-то другими своими делами, — развела руками Настя.

— Я-то думал — ты знаешь, что делаешь, а получается, что зря я целую неделю занимался воровством, — проворчал мальчик.

— Мы можем подождать еще немного, или повторить ритуал через неделю, — предложила девочка.

— Ну уж нет! Поищи-ка еще какого-нибудь дурака! — насупился Ваня, после чего добавил: — Если хочешь — то хоть до утра ты можешь ждать тут своего волшебника, а я иду спать! До свидания! — и тихо затворив дверь, мальчик вышел из комнаты.

За окном протяжно и грустно прокричал козодой. Настя спрятала все предметы, что использовала для ритуала и неторопливо улеглась в кровать.

Закрывая глаза, она размышляла о том, почему же так и не явился к ней Несущий Свет волшебник, и даже не подозревала о том, что Ваню никто больше никогда не увидит, ни живым, ни мертвым.

Когда наутро мать хватилась сына, в коридоре, перед дверью мальчика, витал едва уловимый запах серы, а на полу был обнаружен странный след от раздвоенного копыта. Тамбовские следователи пытались найти Ваню и приложили к этому все усилия, но дело оказалось безнадежным и, в конце концов, его закрыли, решив, что мальчик попросту сбежал из дома.

Повариха не смогла пережить пропажу сына и оказалась вскоре в доме для душевнобольных, а Настя продолжила жить в своих мечтаниях, что добрый волшебник к ней когда-то все же обязательно придет.

* * *

Над плотным зноем летней губернии уже давно сгустила сумерки ночь. То здесь, то там слышались стрекот сверчков в кустах, в камышах тамбовской реки неторопливо покрякивали утки, а также заводили дружный хор вездесущие невозмутимые лягушки.

В двухэтажном каменном здании, окруженным решетчатым чугунным забором, что расположено было на Дворцовой улице, ярко горели огни, а также слышались звуки оркестра.

Забор огораживал достаточно крупную территорию, от самого здания и вплоть до реки Цны, и территория эта представляла собою роскошный сад с деревянными тротуарами для прогулок и купания на берегу реки.

В описанном здании располагался Александрийский институт благородных девиц, и он давал сегодня бал в честь очередного выпуска своих дебютанток. В прошлом оно было известно как воспитательное общество, и до сих пор еще многие называли заведение именно так. Сложно было иначе и правильнее назвать те условия и жизнь в коллективе, в которых оказывались при поступлении своем молодые и милые институтки.

Девушкам, что обучались в институте, не разрешалось во время обучения покидать его территорию, и только раз в неделю им дозволялось под строжайшим надзором видеться с ближайшими родственниками. Неудивительно, что на устроенный бал не только прибыл весь мужской свет тамбовской знати, но также и люди из других губерний, и даже столицы.

Принимались в институт девочки десяти-двенадцати лет, уже знающие основы теологии, обученные грамоте французского и русского языков, а также умеющие решать задачи на сложение и вычитание.

В течение долгих шести лет, в условиях едва ли не казарменной строгости, девочек обучали благородным манерам, танцам, музыке и пению, рисованию и чистописанию, и даже таким важнейшим наукам, как история, география, арифметика и даже физика. Выпускницы института в совершенстве владели французским и немецким языками, были прилежны в рукоделии и совершенно изумительно были приспособлены к ведению домашнего хозяйства.

Взять в жены выпускницу заведения считалось большой удачей, ибо мало где в империи можно было найти девушку со столь незаурядным образованием, но исполненную при этом скромности, добродетели, изысканных манер и благородства с мудростью.

Лучшие выпускницы института традиционно получали место фрейлин при императорском дворе, а прочие девушки имели гарантии о выгодном замужестве.

Для набора фрейлин в блистательный Петербург обязательно приезжал представитель от самого императора, и именно его сегодня с нетерпением ожидали молодые благонравные девушки, среди которых была и дочка подполковника Жуковского, Анастасия.

Одетая в традиционное белоснежное платье дебютантки, с прикрепленной на груди бутоньеркой из алой розы, великолепная в юной красоте, она была собрана, холодна и настроена очень решительно.

Уже давно она мечтала покинуть родной город и сменить его на вечно праздничную иллюминацию далекой северной столицы, и сегодня этот шанс был близок к девушке как никогда.

По мнению начальницы института, Анастасия была одной из самых блистательных выпускниц за всю историю заведения, и дело оставалось лишь за малым, а именно — понравиться императорскому представителю.

В отличие от других выпускниц, восемнадцатилетняя Настя обладала какой-то совершенно изумительной холодной красотой. Ее длинные черные волосы, забранные в высокую прическу, открывающую шею, невероятно привлекательно оттеняли белоснежную кожу девушки, а еще более черные, нежели волосы, и совершенно бездонные глаза втягивали в себя мужские взгляды, словно опасные колдовские омуты.

Чувственные скулы и алые губы дебютантки еще более добавляли ей неповторимого тонкого шарма, и каждый из приглашенных на бал литераторов решил для себя сегодня, что обязательно потом напишет об этой девушке стихи.

Затянутая в корсет, что неповторимо подчеркивал ее полную наливную грудь, Настя двигалась легко, изящно, и совершенные ее манеры давали основание полагать, что именно она сегодня будет королевой бала.

Всей внешностью своею дочка подполковника напоминала прекрасную статую, что вышла из-под рук самых лучших итальянских мастеров, и было совершенно неудивительно, что именно на нее сегодня в изумлении смотрели все прибывшие на бал мужчины.

Было очень оживленно. Великолепный зал освещался множеством восковых свечей, что наполняли собою подвешенную к потолку хрустальную люстру. По лакированному дубовому паркету скользили в танцах пары, сменяя полонез венским вальсом, а его — лансье и котильоном.

Кто не желал танцевать — тот развлекался, играя в шахматы, карты, попивая вино из кубков, сплетничая и ведя философские беседы о последних событиях в свете общества.

Как и у прочих дам, у Насти на запястье, расположенная поверх тонкой перчатки, была специальная книжечка, куда она заносила имена приглашающих ее на определенный танец кавалеров. От последних не было отбоя, но один из вальсов девушка оставила для него. Для императорского посланника. Но тот отчего-то не спешил прибывать.

К ярко освещенному подъезду то и дело подъезжали кареты. Новоприбывших гостей встречали роскошно разодетые лакеи. Зал продолжал наполняться нарядными мужчинами во фраках, мундирах с орденами, лентами и звездами, а также сверкающими украшениями и игриво сияющими улыбками дамами. Но ни один из гостей не был вожделенным гостем из столицы.

Наконец, когда часы пробили полночь, в зал вошел высокий незнакомец, одетый в плотно сидящий на теле белый мундир-колет, выдававший принадлежность его владельца к кавалергардскому полку лейб-гвардии Его Императорского Величества. Поверх мундира привлекательно смотрелись красная кираса с голубым кантом и прикрепленная к ней на ленте очень крупная серебряная звезда.

На ногах мужчины были туго обтягивающие белые лосины и начищенные до блеска средневековые ботфорты, а на плечах — погоны поручика. На руках кавалергард носил белоснежные замшевые перчатки.

Длинные черные волосы офицера были откинуты ему за плечи, открывая благородное бледное лицо с ярко выраженными скулами, густыми бровями и немного тонкими, соблазнительно очерченными чувственными губами.

Посмотрев в глаза гостя, Настя поняла, что ее словно парализовало. В его глазах она увидела ночь. Они не были черными, как у нее, цвет их был скорее карий, но с каким-то интересным, похожим на цвет венозной крови, тонким оттенком. И они были абсолютно непроницаемы.

Ни единая из эмоций не отражалась в этих глазах. А потом он совершенно неожиданно посмотрел прямо в глаза Насти, словно уловив ее взгляд из сотни окружающих людей, и она почувствовала, что будто погружается в пучину чего-то жаркого, первозданно дикого, и, отчего-то, невероятно опасного и даже хищного.

«Вот это мужчина!» — подумала девушка, застыв на месте и достаточно неприкрыто наблюдая за величавым, грациозным красавцем. В том, что это гость из Петербурга она уже не сомневалась.

Кавалергард меж тем подошел к начальнице института и, поклонившись изящно, поприветствовал ее, не забыв поцеловать при этом женщине руку. Вскоре мужчина был объявлен распорядителем как представитель императорского двора, князь Алексей Оболенский.

«Еще и князь! Однако, невероятно интересный образчик мужчины из высшего света. Наверняка ему не чужд интерес до женского внимания. Даже любопытно, много ли потребуется сил, чтобы заинтересовать его и подтолкнуть к правильному выбору императорской фрейлины», — решила Настя и, готовая пойти в исполненный манерами коварный бой с конкурентками, решила выйти на веранду. Ей захотелось вдруг глотнуть свежего воздуха и привести свои мысли в порядок.

Взгляд офицера настолько выбил ее из колеи, что девушка лишилась вдруг столь присущих ей холодности и сдержанности, это ей не нравилось, и, находясь в одиночестве, она намеревалась прийти в себя и вполне себе расчетливо очаровать интересного столичного гостя.

На веранде было свежо и даже прохладно. В темноту уходили ряды садовых деревьев, играли свою музыку сверчки и иногда кричали птицы. Откуда-то издалека, со стороны реки Цны, слышался дружный лягушачий хор.

Вздохнув и внутренне собравшись, Настя собралась уже было вернуться на бал, когда неожиданно сознание ее померкло. Потом девушку охватило странное ощущение, будто кто-то ворвался ей буквально в душу, и она почувствовала запах серы.

В груди у нее появилось ощущение тяжести, а потом Настя почувствовала странное, распирающее саму человеческую суть девушки, ощущение некой первозданной и неповторимой в своей мощи, сверхъестественной и безграничной силы.

Настя почувствовала его сзади. Она не спешила оборачиваться, она не знала, откуда у нее возникла эта уверенность, но в том, кто именно стоит позади нее, она отчего-то не сомневалась.

Глубокий и приятный бархатистый голос зазвучал у нее прямо в голове.

— Ты знаешь, кто я, — сказал пришелец. — Я хочу показать тебе, что ты можешь иметь. Продемонстрировать, что ты можешь добиться.

Настя все же развернулась лицом к незнакомцу.

Перед ней стоял высокий мужчина. Девушка сама имела достаточно немаленький рост, но таинственный пришелец был выше ее почти на голову. Длинные черные волосы незнакомца были убраны за плечи и, несмотря на то, что на веранде гулял несильный ветер, ни один даже легкий волосок не шевельнулся на голове мужчины.

Кожа незнакомца имела странный сероватый оттенок, а фигура его бугрилась жилистыми, но не объемными мышцами. Из одежды на мужчине была только плотная набедренная повязка из белого цвета сукна.

На лице пришельца особенно выделялись массивная, но не грубая челюсть, благородно очерченный и породистый римский нос, а также невероятного изумрудного цвета пронзительно смотрящие на девушку глаза. Казалось, что этот взгляд проникает девушке в самую душу, но при этом он был вовсе не жуткий, а скорее мудрый, отчего-то печальный и изучающий.

За спиною незнакомца были два огромных, темного цвета, костистых кожаных крыла, до ужаса похожих на крылья летучей мыши или птеродактиля. В настоящий момент они были сложены, и только кончики их как будто обнимали обнаженные массивные стопы мужчины.

— Прошу прощения за несколько запоздалый визит, — опять услышала в голове дебютантка. — Очевидно, ты ждала меня намного раньше, еще девять лет назад, но только я решаю, когда и к кому мне следует являться в гости.

— Ты демон? — спросила Настя.

— У меня много имен, девочка, — ответил ей незнакомец уже обычным способом, посредством губ, языка и рта. — Для кого-то — демон, для иных — падший ангел, для большинства я Люцифер, но для тебя могу быть добрым волшебником.

Воспоминания о прошлом словно вихрь пронеслись в голове у девушки, и она вдруг вспомнила все. Как вырвала страницу с заклинанием из гримуара, как долго они с Ваней готовились к ритуалу, и как мальчик после этого необъяснимо пропал.

— Я была ребенком и не понимала тогда, кого пытаюсь вызвать.

— Вот и я так подумал, — усмехнулся Люцифер. — О чем я мог тогда разговаривать с семилетней малышкой. Но я не мог не воздать должное твоим детским желаниям, стараниям, и добрый волшебник к тебе все же явился. Выбрав весьма символичный для этого день твоего дебюта.

— А куда же делся Ваня? — спросила Настя.

— Попрошу прощения за мой французский, но на нем черти в сортир уехали. Такие непослушные бывают создания, особенно когда детишки пытаются играться с черной магией…

— А почему они не забрали меня?

— Тебя я решил им не отдавать, ибо в тебе я заподозрил интересный для себя потенциал. Собственно, для того, чтобы его раскрыть, я сегодня и пришел.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не боишься высоты? — ответил ей вопросом на вопрос падший ангел.

— Нет, — удивилась девушка. — А что?

— Тогда я покажу тебе, что ты сможешь позволить себе, если согласишься на одно предложение…

Волшебным образом оказавшись за спиною Насти, Люцифер обхватил ее крепко своими мускулистыми руками. Потом девушка увидела, как раскрылись его крылья и не смогла удержать в себе вздох удивления, поразившись тому, какими огромными они оказались на самом деле. С одним их мощным взмахом Настя и демон взмыли в небо.

Настя с восторгом увидела как уменьшаются, оставаясь где-то внизу, территория института, дом губернатора, здания гауптвахты, гимназии, присутственных мест, широкая крыша Гостиного двора и величественные золотые купола Спасо-Преображенского кафедрального собора.

Набрав высоту, Люцифер полетел над Широкой улицей. Справа от себя с высоты птичьего полета Настя видела огни крупной Сенной площади с расположенными на ней торговыми рядами, питейными домами, палатой мер и весов и частным полицейским зданием.

Далее, пролетев мимо оружейной гарнизонного батальона, миновав огороды и лесные ряды, расположенные уже за пределами Тамбова, Люцифер сделал вираж над ветряными мельницами и вернулся в основную часть города. Теперь он мимо садов, каретных мастерских и маслобойни направлялся на проложенную вдоль речки Студенец Гостиную улицу, известную торговыми банями и зданием волостного правления.

Чудесным образом девушка могла видеть людей сквозь стены домов и даже слышала все, о чем они думают. Она знала, что может влиять на них. Ощущала, что одним своим желанием она может подчинять их себе. То было невероятное чувство неистово волнующего полета, полной вседозволенности, безграничной свободы и опьяняющей власти.

Ощущение было настолько неповторимым в своей распущенной безнаказанности, что у дочери подполковника буквально захватывало дух! А потом Настя снова услышала телепатический голос Люцифера у себя в голове.

— Если тебе нравятся ощущения и ты хочешь всего этого — да будет так, ты только согласись!

Настя почти уже дала утвердительный ответ, когда вдруг поняла, что демон не озвучил, на что именно она должна согласиться. Воскресив в памяти уроки теологии, а сей предмет был самым основным в Александрийском институте, девушка вспомнила, что любой договор с нечистым оборачивается обманом для заключившего его человека, и она отказалась.

Слишком туманными и пугающими показались Насте возможные последствия ее согласия. Девушка боялась за свою бессмертную душу и вовсе не хотела своими же руками отдавать ее в бессовестные когти бессердечного демона.

Сделав вираж, Люцифер молча развернулся к Дворцовой улице и неторопливо сделал несколько небольших кругов над институтом.

По-прежнему в здании продолжался бал. Все это время Настя видела своих друзей, гостей, видела прислугу и воспитателей. Читала их мысли как книгу и до глубины души поражалась той порочности, темноте и червоточине, что гнилыми пятнами наполняли каждую из них.

Показное благородство и манеры были лишь масками, что скрывали собою истинные лица животных, считающих себя людьми. На самом деле они шли по жизни, ведомые лишь алчущими первобытными инстинктами, коварством и тщеславием, грехом обмана, жадности и похоти.

С огромным прискорбием Настя осознала, что все те добродетели, которым на протяжении шести лет обучали ее в институте, были насквозь фальшивыми и не имеющими за собою никакого реального жизненного смысла, и она вдруг твердо решила, что в своей душе она их все же сохранит. Сохранит именно теми, какими чистыми они казались когда-то в устах священников с преподавателями.

Лишь мысли одного человека не смогла прочитать тогда девушка, и это были мысли императорского гвардейца-кавалергарда, поручика князя Оболенского.

Он ходил между танцующими, пил шампанское и сухое вино из институтских запасов, любезничал с дебютантками и приглашал иных на танец, но для Насти было скрыто то, что находится у поручика в голове.

Закончив круг, Люцифер опустил девушку на веранду, развернул ее к себе лицом, и, внимательно глядя ей в глаза, уточнил:

— Ты уверена в своем решении?

— Да, демон. — ответила Настя.

— Хорошо. Но запомни, девочка. Мне никогда и никто просто так не отказывает. Я уверен, что мы еще встретимся!

И демон исчез. В воздухе остался едва уловимый запах серы, и мир словно ожил.

Пропало давящее чувство в молодой девичьей груди, и дебютантка не преминула этим воспользоваться, начав наконец-то глубоко и спокойно дышать.

Поправив прическу, Настя проверила, не помялось ли платье, гордо выпрямилась и изящными шагами заскользила обратно в бальный зал. Встреча с демоном никак не повлияла на ее желание стать фрейлиной при императорском дворе.

* * *

Танцевальная часть бала постепенно приближалась к концу. Большая часть гостей уже утомилась и пресытилась танцами и находилась в предвкушении предстоящего торжественного ужина.

Настя только что вернулась в зал, окинула взглядом освободившуюся танцевальную площадку, и именно тогда у нее случилось то, что на балах изящно называют «ангажемент».

Оркестр только-только начал играть вальс, когда, появившись, как из ниоткуда, перед Настей возник величавый и статный, просто светящийся благородством и доблестью столичный гость.

Изящно поклонившись, князь протянул ей руку, обтянутую замшевой перчаткой, и приятным голосом проговорил:

— Поручик кавалергардского полка лейб-гвардии Его Императорского Величества, князь Оболенский. Позвольте мне иметь удовольствие пригласить вас на вальс, мадемуазель.

И опять при взгляде в его глубокие гипнотические глаза дебютантка почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног.

«Ну надо же, удача сама идет мне навстречу!» — обрадовалась Настя и, сраженная направленным на нее неким хищным, чувственным взглядом, в лучших традициях изысканных манер подала кавалергарду свою левую руку.

— С удовольствием! — ответила девушка и, встав от князя с левой стороны, позволила сопроводить себя на середину танцевального зала.

Конечно, не совсем прилично было приглашать на танец девушку, не будучи представленным ей кем-то из знакомых, но поручик был на балу по указанию императора, а потому не было удивительного в том, что некоторые условности совершенно его не волновали.

В данном случае, соблюдая хоть какие-то правила приличия, офицер решил представиться сам. Не волновали условности и честолюбивую, идущую к своей цели обворожительную Настю.

Еще раз поклонившись девушке, князь положил свою ладонь под левую лопатку дебютантки, а та одновременно опустила свою левую руку чуть ниже правого плеча кавалергарда. Приготовившись начать движение, пара повернула головы влево, направив взгляды через левое плечо своего визави.

— Вы так прекрасны сегодня, что любоваться вами — одно удовольствие. Надеюсь, вы подарите мне счастье полюбоваться вами и по окончании танца! — произнес Оболенский и плавным движением, исполненным изящества, начал вальс.

Танцам Настю обучали с глубокого детства, и ей приходилось иметь дело с самыми разными в этом деле партнерами. Но сегодня у нее появилось ощущение, что она танцует с самим дьяволом.

В каждом движении его уверенного стройного тела скрывалась многообещающая страсть, и девушка, влекомая руками офицера, все чаще и чаще ловила себя на мысли, что вот-вот рискует потерять голову и сбиться с ритма. Как известно, после подобного позора и речи не могло бы быть об императорском дворе и блистательном во славе Петербурге.

Поистине, то был дьявольский вальс, который вызвал неприкрытое любопытство у присутствующих на балу гостей. Красивый молодой офицер в парадной форме с красной кирасой, невинная изящная дебютантка в белом платье и кружащая их по залу обезумевшая романтичная стихия.

Иные литераторы, наблюдая за откинувшейся в сильных руках Настей, сочли бы, что алая роза на ее груди очень сильно напоминает кровавое пятно, а сама дебютантка — беззащитную жертву в руках неторопливого хищника, но бал был настолько блистателен, что подвыпившие писаки старались гнать от себя настолько неуместные на празднике нехорошие мысли.

Настя с князем были единственной парой на площадке, и вальс сейчас выглядел каким-то мистическим, опасным и даже зловещим.

Ритм постепенно ускорялся, и девушка не на шутку встревожилась, когда почувствовала, что у нее ужасно закружилась голова. Воспользовавшись правом приглашенной дамы, она стрельнула глазами на лицо своего партнера и вдруг встретилась с направленным на нее каким-то хищным, жадным и изголодавшимся взглядом торжествующего зверя.

— Я вижу, вы устали, юная леди, и, очевидно, вам нехорошо. Позвольте проводить вас туда, куда вам будет угодно. К примеру, в институтский сад.

— Вы правы, князь, — ответила Настя, растворяясь в гипнотических глазах величавого кавалергарда. — Не изволите ли вы проявить благосклонность и сопроводить меня туда, мне правда нужен свежий воздух.

— Почту за честь, мадемуазель! — поклонился гвардеец и, подав Насте руку, направился к выходу на институтскую территорию.

То было грубое нарушение всех мыслимых благородных понятий, но Настю словно околдовали манеры, голос и глаза кавалергарда. Она шла как в тумане, и только Господу известно, каким чудесным образом ни один из гостей бала, преподавателей института или обслуживающей челяди не заметил, что она покинула здание в сопровождении присланного императором почетного столичного гостя.

Многими часами позже, когда дознаватели начали проводить расследование, все в голос твердили, что Оболенский проводил девушку до столика с фруктами, а сам после этого продолжил беседу с дебютантками и преподавателями, во исполнение воли императора стремясь определить самых лучших из выпускниц.

На самом же деле пара шла в это время по деревянным тротуарам по направлению к реке.

Посвятив обучению долгих шесть лет, в течение которых Настя ни разу не покидала стен института, девушка с уверенностью и даже в темноте ориентировалась на прилегающей к нему территории. Она очень любила некое место на берегу реки Цны, у аллеи высоких тополей, и именно к этому месту она сейчас целенаправленно направлялась.

Офицер шел молча, чему-то улыбался, стройный, как все кавалеристы, но отчего-то холодный и откровенно окидывающий взглядом привлекательное тело своей невинной спутницы.

Только сейчас и даже через перчатки Настя почувствовала, что у спутника невероятно ледяные руки, но то ли из-за усталости, то ли из-за слабых познаний в медицине она решила не придавать тому значения.

Вскоре пара вышла на берег реки. В темной воде неторопливого неширокого русла отражались мириады созвездий и прохладная, спокойная луна. Все утки давно уже устроились на ночлег, и только лягушачий хор исправно выдавал многоголосые трели из дремучих зарослей растущего вдоль берега невысокого камыша.

Совсем близко к воде росли раскидистые плакучие ивы, кончики ветвей которых касались сияющей в свете звезд и лунного мерцания зеркальной речной глади. В густых зеленых кронах копошились и кричали занятые своими важными делами невидимые глазу лесные птицы, и крики их отчего-то показались сейчас Насте невероятно печальными.

«Как по покойнику!» — подумалось вдруг девушке, и ее даже передернуло от охватившей внезапно непонятной, необъяснимой и сжимающей сердце тоскливой грусти.

— Простите, князь, мою бестактность, сама не знаю почему, но мне очень нужно было оказаться здесь. Мне уже лучше и не смею вас больше задерживать своею назойливостью.

— Ну что вы, леди! Очень хорошо, что вы привели меня сюда! — произнес князь и до неприличия и хруста в пальцах вдруг с силой сжал тонкую руку девушки.

Только сейчас она посмотрела в воду, где, в свете луны, словно бледное пятно отражалось ее платье, но вот белоснежного парадного мундира спутника там почему-то не было!

Сраженная ужасом, она присмотрелась внимательнее и поняла, что вода и вправду отражает только ее, стоящую с поднятой левой рукой, обтянутою лайковой перчаткой, как если бы рядом стоял поддерживающий ее мужчина-кавалер. Но кавалера в воде не было!

— О, как ты прекрасна! — произнес Оболенский, бесцеремонно разворачивая девушку к себе лицом. — Наконец-то мы одни, в том месте, где никто нам ничем не помешает!

— Что? Что вы хотите? — пролепетала перепуганная Настя, совершенно беспомощная в железных руках своего спутника.

— А ты как думаешь? — усмехнулся офицер, облизывая свои чувственные благородные губы.

— Хотите украсть у меня поцелуй? — спросила девушка, заранее решив для себя, что готова пойти на эту жертву, лишь бы князь довел ее невредимой до здания института.

— Нет, мадемуазель, — покачал головою гвардеец.

— Если вы хотите обесчестить меня, то знайте — мой отец, подполковник Жуковский, обязательно отомстит за меня на дуэли! А если вы сразите его, то вам придется стреляться со всеми офицерами Тамбовского гарнизона!

— Мне не нужна твоя честь! — рассмеялся Оболенский каким-то гадким и неприятным смехом. — О, моя бедная, невинная овечка, что попала в лапы к волку! Как же ты дразнила меня собой весь вечер!

Настя не говорила больше ни слова и только тихо дрожала, прикидывая, что сделает с ней ее страшный спутник, если она начнет кричать. Пожалуй, помощь может к ней и не успеть.

— Ты и понятия не имеешь, как вскружил мне голову твой аппетитный запах! Какая чувственность! Какая скрытая в сердце страсть! Невероятный в первозданной дикости изысканный и дурманящий потенциал! — продолжал кавалергард, словно садист любуясь побледневшей и с мольбою смотрящей на него дебютанткой. — Но ты не бойся. Я не стану тебя убивать. Не могу лишить этот мир столь прекрасного и неповторимого в совершенстве создания. Когда мы закончим — ты поймешь, что стала лучше и забудешь о глупых мыслях быть императорской фрейлиной. Ты станешь выше этого, о восхищающая сердце моя наивная и черноглазая мечта поэтов! Они веками будут слагать о тебе стихи!

Только сейчас Настя увидела невероятно удлинившиеся и сверкающие в лунном свете, совершенно неестественные для человека и похожие на звериные белоснежные клыки. Глаза Оболенского горели торжеством и непонятной Насте жуткой жаждой, и он все ближе наклонялся к беззащитной жертве, чтобы сотворить над ней какое-то мерзкое и противное небесам, непередаваемое в дикости и непомерно страшное, бессердечное богохульство.

Лишь сейчас Настя поняла, что пора кричать, но, взглянув в гипнотические глаза кавалергарда, осознала, что воля ее ей больше не принадлежит.

— Не стоило даже пытаться! — словно хищник усмехнулся князь, после чего бесцеремонно прижал тело девушки к себе, заломил ей голову и с силою вонзил в ее горло клыки!

Настя почувствовала жгучую боль, но странные чары, что навеял на нее вампир, лишали ее возможности оказать убийце хоть какое-то сопротивление.

Кровь очень быстро уходила из глубоко прокушенной артерии, а злорадствующий дьявол прижимался к ране губами и с противными чавканьем жадно пил из нее, осушая девушку, словно бутылку вина.

Она чувствовала каждый его глоток, чувствовала каждый удар своего сердца и готова была вопить от ужаса, а потом вдруг осознала, что сердце ее бьется все тише и медленнее, буквально с каждой секундой.

Когда оно совсем уже почти затихло, Оболенский прекратил свое страшное пиршество, оторвался от раны и с наслаждением окинул взглядом безвольно распростертую в его руках добродетельно невинную девушку.

Сорвавшись с губ его, на бутоньерку Насти упало несколько темных капель крови, что скатились с розы на платье и грустно впитались в белоснежную ткань, прямо напротив затихающего, совсем недавно столь мечтательного девичьего сердца.

— Мадемуазель, должен признаться, что впервые за пятьсот лет долгой жизни я получил столь незабываемое удовольствие от человеческой крови, — произнес вампир, задумчиво глядя на умирающую жертву. — Примите искреннюю благодарность за столь изящный поздний ужин. Как говорил уже вам ранее, я не могу себе позволить, чтобы мир лишился столь прелестного создания, ибо такие, как ты должны жить в нем вечно.

Настя дышала из последних сил, ее грудь вздымалась все реже и тяжелее, а взгляд постепенно затягивала тяжелая предсмертная пелена.

Понимая, что времени осталось немного, Оболенский прокусил насквозь свою губу и долгим поцелуем прильнул к губам пребывающей в агонии девушки.

Кровь его обжигающей соленой струей стекла на язык бедной Насти, а оттуда устремилась в горло. Уже переставая осознавать происходящее, девушка рефлекторно сглотнула, и тело ее, находящееся в мощных руках вампира, резко выгнулось от нестерпимо ударившей по нему невыносимой, пламенной боли.

Кровь носферату словно скверна обволакивала пищевод и желудок, впитывалась в ткани, а оттуда проникала в вены, покоряла по пути сосуды, оставляя за собою только адский, необузданный и обжигающий огонь.

Настя билась в страшных муках и терзании, боль была настолько дикая, что не было силы даже мысленно молиться небесам о смерти. Она проникала в самые маленькие клеточки тела, отравляя сначала молекулы, а потом даже атомы и их составляющие. Убивая человеческую суть, душу девушки постепенно заполняла тьма.

Вампир упорно продолжал держать тело Насти в смертельных объятиях и с вожделением и со страстью ее целовал.

Постепенно боль начала отпускать тело Насти, а тело ее прямо на глазах стало меняться. И без того бледная кожа девушки стала похожей по цвету на холодный мрамор, а непроницаемые черные глаза дебютантки, показалось, вобрали в себя саму окружающую пару густую летнюю ночь. Как и у мучителя, они приобрели при этом легчайший оттенок венозной темной крови и налет утонченной, томной чувственности.

Сердце ее билось все тише, кожа становилась холоднее, а изящные руки Насти поднялись, обхватили вампира, и девушка с невообразимой дикой страстью вдруг ответила ему на поцелуй.

Ей никогда до этого не приходилось целовать мужчину, но ей ужасно нравилось ощущение его языка у себя во рту, чувствовать запах этого опасного животного и слизывать стекающую с прокушенной губы солоноватую густую кровь.

То был неведомый ей ранее фонтан эмоций, взрыв страстей, безумной похоти и самых низменных в грехе желаний. А потом… Сердце девушки остановилось окончательно, и вампир бережно положил ее обессиленно поникшее тело на влажную густую травку у реки.

Последним, что услышала Настя, перед тем, как погрузиться во тьму, был раздавшийся где-то вдалеке издевательский и заливистый смех Люцифера.

Глядя на распростертую фигурку в белом платье, офицер вытер губы и произнес:

— Вот теперь я верю, что не ошибся в своем выборе. Я дарую тебе вечную молодость и бессмертие, и пусть же твоя красота теперь станет украшать собой лишь ночь!

И поручик кавалергардского полка лейб-гвардии Его Императорского Величества, князь Оболенский отправился на бал, чтобы исполнить-таки поручение государя и выбрать из оставшихся выпускниц будущих фрейлин для императорского двора.

Труп девушки обнаружил поутру садовник и горе друзей ее, однокашниц и родителей поистине не знало границ.

В положенный срок ее похоронили на кладбище в белом платье невесты, с заупокойными молитвами и с надеждою на то, что душа ее на белых крыльях уже вовсю поет на небесах.

Отец Насти, подполковник Жуковский, задействовал все связи, чтобы найти убийцу дочери, но тщательное расследование по горячим следам так ни к чему в итоге не привело.

Кто-то видел, как ночью вдоль институтского забора ошивался живущий при храме местный юродивый Сашка, который не раз уже попадался в этом месте, занятый грехом рукоблудия и не единожды битый за это народом.

Жандармы скрутили юродивого, суд признал его виновным, и в миг, когда душевнобольной был повешен на площади, дело институтки Жуковской посчитали закрытым.

Из оставшихся одиннадцати выпускниц воспитательного общества князь Оболенский отобрал трех самых достойных кандидаток и, сетуя, что нет среди них той лучшей, что таинственно погибла у реки, в скором времени самолично сопроводил указанных девушек в Петербург.

* * *

Когда мрак в глазах рассеялся и голова опять начала соображать, Настя поняла, что находится в огромном помещении, похожим на подобие какого-то странного готического бара.

Пол под ногами был каменный, сложенный из крупных кусков черного мрамора с серебристыми прожилками. Стены бара не везде были различимы взгляду, местами их окутывал странный колыхающийся туман, но та их часть, что разглядела Настя, была отделана дубовыми панелями, оббитыми кое-где старинной темно-синей тканью с витиеватыми венецианскими узорами.

У одной из таких стен, прикованный к ней пыльными кандалами, сидел скелет в саване, на коленях которого покоилась зазубренная ржавая сабля. Иные из стен были покрыты толстым слоем мерцающей паутины, и из глубины ее на Настю смотрели огромные и сверкающие красными глазами мохнатые черные пауки.

Неподалеку от девушки находилась, собственно, и сама барная стойка, окутанная непроглядной мрачной мглой. За старинными массивными витринами стояли потускневшие темные бутылки, кувшины, различные кубки и человеческие черепа, чьи глазницы горели синим, а верхняя часть была отпилена (очевидно, для того, чтобы можно было употреблять из них напитки).

Роль бармена исполняла мрачная черная тень, при взгляде на которую Настю пробила откровенная дрожь. Она стояла как вкопанная, в струящемся тумане, но все же было ясно при этом, что тень эта более чем осязаема и на уровне инстинктов ощущалась исходящая от нее опасность.

Еще большую дрожь девушки вызвал внезапно раздавшийся за ее спиной знакомый голос из прошлого. Голос, который она уже слышала сегодня, когда черти намеревались усадить ее в кипящий кровью котел.

— Должен признать, дорогая, что годы совершенно тебя не изменили. Несмотря на прошедшие эпохи, ты по-прежнему юна, восхитительна, свежа и хороша собой!

Потом перед Настей появился он. Тот самый демон из прошлого. Но сейчас он выглядел иначе.

Люцифер был одет в черный смокинг и белоснежную рубашку с такого же цвета бабочкой. На ногах его сверкали начищенные до блеска элегантные туфли, а на руках падшего ангела плотно сидели безукоризненные белые перчатки из тонкого шелка.

Темные волосы демона были зачесаны назад, а на лицо он надел черного цвета венецианскую ажурную маску, из-под которой на Настю торжествующе смотрели невероятного цвета излучающие мощь изумрудные глаза.

Всем своим видом Люцифер напоминал сейчас итальянского мафиози, одного из таких, что описывал в изобилии Марио Пьюзо в «Крестном отце», и только мощные черные крылья цвета воронова крыла придавали ему какое-то сходство с исконно каноническим библейским персонажем.

Только потом, случайно окинув себя взглядом, девушка увидела, что на ней надето точно такое же платье, какое было на ней когда-то на том злополучном балу. Когда присланный государем гвардеец-вампир лишил ее света и превратил Настю в такую же, как он, безжалостную убийцу. Но в этот раз оно было не белоснежным, а темно-красного, почти бордового, цвета густой венозной крови.

На руках девушки были надеты атласные черные перчатки до локтя, а на среднем пальце левой руки она увидела изящное золотое кольцо со вставленным в него необычайно крупным гранатом. На ногах она почувствовала до боли знакомые еще с детства ей бальные туфли.

— Это платье было когда-то белым… — прошептала Настя, обескураженно разглядывая немного изменившийся привет из далекого прошлого.

— Тогда и ты была невинной девушкой, достойной белоснежного одеяния. Теперь оно по праву окрашено кровью тех людей, что ты проливала за долгие годы своей жизни на земле. Но не сказал бы я, что это слишком уж неприятный цвет.

— Крови было много…

— О да, ты даже не представляешь сколько! Кровавые ванны Елизаветы Батори показались бы детской забавой в сравнении с теми реками, что проливала ты.

— Зачем я здесь? — спросила Настя.

— А где еще тебе быть, после всех твои художеств и последующей смерти? — удивился Люцифер. — Уж не на райских ли облаках, средь ангелов?

— Почему я именно здесь, с тобой, а не в наполненном кровью котле?

— Котел ждал тебя много лет и мог прождать еще века. Я думаю, не случится ничего страшного, если он подождет еще немного, пока ты находишься здесь и со мной.

— Что ты хочешь от меня, демон?

— Для начала — пригласить тебя на танец!

— Танец? — удивилась Настя. — Какой еще танец?

— Ну уж точно не на скромный вальс! –усмехнулся падший. — Предпочитаю танго. Этот жгучий танец чувственности, томный страстным предвкушением и пылающий, словно пожар в сердцах, полных похоти… Говорят, иные женщины даже испытывают от него оргазм.

Сняв с руки белоснежную перчатку, демон бросил ее в сторону. В том месте, где она упала, полыхнуло пламя, и перед изумленной Настей возник самый что ни на есть настоящий потусторонний дьявольский оркестр.

Позеленевшие мертвецы во фраках и с отброшенными назад полуистлевшими волосами держали в руках итальянские скрипки. Какое-то чудовище с тремя когтистыми пальцами, напоминающее огромную мохнатую обезьяну и медведя одновременно, расположилось за роялем.

Светящийся бледно-голубым угрюмый призрак, похожий на всклоченного старика с бородой, повис в воздухе с бандонеоном в руках. Удивительно, но он совершенно не обращал внимания на то, что, кроме тяжелого инструмента, на запястьях его были обрывки старинных ржавых кандалов.

Чуть поодаль от оркестра, сжав костяшками потресканный контрабас, сидел на стуле скелет, одетый в потрепанные лохмотья плаща в заплатках и напяливший на голову широкополую шляпу с обвисшими полями и дырками везде, где можно.

Вместо родной черепушки у него почему-то была тыква, на которой кто-то вырезал страшную рожу, и более всего сей персонаж походил на пугало, чем на скелет. Дополняя сходство с чучелом, на плече музыканта сидела ворона, а из рукавов плаща торчали ветки и солома, то и дело задевающие струны на контрабасе.

Улыбнувшись Насте клыкастой пастью, внутри которой, как и в глазницах, полыхало пламя, скелет исполнил на пробу несколько простых и негромких вступительных аккордов.

Перед оркестром стоял довольно мрачный дирижер. Настя не видела его лица, но все же подсознательно поняла, кто стоит перед ней, и всем естеством ее передернуло ужаса, что пронзил ее душу от макушки и до пяток.

На худощавую фигуру был накинут длинный черный балахон до земли, с низко надвинутым на лицо капюшоном. Ни единой черты лица не выглядывало из-под него наружу, и, казалось, что под капюшоном скрывается жуткая и безграничная, замогильная ледяная тьма.

В одной руке, костлявой и бледной, фигура сжимала сучковатую ржавую косу, уперев один конец ее в пол, а другой, что высоко была над головой, она готовилась дирижировать.

— Ты правильно догадалась, милая, — улыбнулся Насте Люцифер. — Это смерть, одно из мрачных ее воплощений. Не мог не пригласить ее дирижером, ибо многие считают танго ее собственным и фееричным танцем.

— Мы правда будем танцевать танго? — переспросила ошеломленная происходящим Настя.

— Один момент, дорогая! — произнес демон и негромко щелкнул пальцами.

В ту же секунду напротив сердца девушки, приколотая к платью, появилась бутоньерка из прекрасной алой розы. Залюбовавшись красотой бутона, вампирша прикоснулась к лепесткам рукой, и роза тут же стала кровоточить. Струйки крови неторопливыми дорожками стекали на платье и тихо впитывались в него, не оставляя совершенно никаких следов.

— Ну вот теперь — все как надо! — удовлетворенно сказал падший ангел и подал знак оркестру.

Смерть взмахнула косой, музыканты взяли аккорд, и раздалась тягучая в томности музыка несравненного танго Por Una Cabeza.

— Танго это грязный танец. Так нарушим же все правила! — произнес Люцифер и протянул Насте руку, ту самую, на которой не было перчатки.

Во времена ее юности такое приглашение могли бы счесть за оскорбление. Даже самым близким людям было не позволено приглашать дам без перчаток, но те времена, как и их условности, к сожалению, безвозвратно прошли. К тому же, если честно, Насте ужасно льстило, что ее пригласил на танец сам Люцифер. Она давно уже была не девочка, а потому терять ей тоже было нечего.

— Ну так что же, нарушаем все! — воскликнула девушка и, сорвав с руки длинную перчатку, вложила изящную кисть в широкую и сильную ладонь падшего ангела.

Стоило Насте коснуться кожи демона, как в ту же секунду ее пронзил невероятный чувственный пожар, сладострастный и похотливый, необузданный в вожделении и мучительный в желании. Она вдруг резко поняла, что именно сейчас, как никогда, ей захотелось самого низменного, жгучего и животного секса.

Глаза Люцифера за маской полыхнули огнем, и он резко прижал к себе девушку, начав танец.

На счастье Насти, ей приходилось иметь дело с танго. Она всегда любила открывать для себя что-то новое, а потому, еще во время первой мировой войны ее обучил движениям танца пребывающий в Европе молодой американский офицер. Обучил, совершенно не подозревая, что после танца с вампиршей его жизнь трагически и резко оборвется. Тем не менее, Настя навсегда запомнила тот урок и теперь, как умела, старалась не отставать в ритме от падшего ангела.

Воистину, тот оказался невероятный танцор. В каждом движении его сквозили и предвкушение, и страсть, и наслаждение, и искушение было настолько велико, что, начав постанывать, Настя закусила до крови губу и стала подумывать даже о том, а не отдаться ли ей демону прямо на мраморном полу.

Люцифер же, словно погрузившись внутрь себя, закрыл глаза, тесно прижался к Насте и, бережно держа ее за холодную руку, изящно вел вампиршу по залу, иногда — переступая с ноги на ногу, а иногда — переходя на быстрый шаг и после резко замирая.

Девушка так же изящно шла за искусителем, мечтая лишь о том, чтобы он не отпускал ее из рук. Его невероятный запах словно сонмы феромонов буквально взрывал мозг вампирши, и все, о чем она могла сейчас думать — был только секс.

Падший ангел, словно развлекаясь, то отталкивал Настю от себя и полностью раскрывался, то снова прижимал вампиршу к телу и начинал ее кружить. Потом он снова вел ее по залу, переступая в ритме танго и пылко обнимая партнершу за талию. Создавалось впечатление, что вампирша заложница танца — настолько уверенно вел ее демон.

Настя поняла, что нужно действовать самой, и она потянулась к падшему ангелу своими окровавленными губами. Не раскрывая глаз, Люцифер полностью оттолкнул ее от себя, исполнил несколько быстрых па, после чего снова взял девушку за руку.

В каждом движении падшего ангела сквозило столько гордости и величия, сколько ни приходилось Насте видеть ни в одном из офицеров и князей. Он словно чувствовал себя хозяином положения и прекрасно понимал, что торопиться ему некуда. Предаваясь танцу, демон был словно кот, неторопливо забавляющийся с мышью.

Настя полностью растворилась в музыке и превратилась в вихрь страсти, когда услышала над ухом голос Люцифера.

— А ведь пока мы кружим вместе в танго, в твоем мире минуло уже двадцать лет…

— Как так? Ведь я здесь точно меньше часа! — удивилась Настя.

— В моем царстве время течет немного иначе, чем на земле.

— То есть я как та крестьянка, что попала ночью в ведьмин круг из мухоморов в лесу? Куда эльфы заманивают путников, предлагая им танец?

— Проказники эльфы… — снисходительно прошептал Люцифер. — Они знатные мастера поколдовать над временем. Те люди и не знали, что часы, проведенные ими в круге, на самом деле являли порою целые столетия. Когда путники выходили из леса, они обнаруживали, что нет у них больше ни дома, ни родственников, и хорошо, если удавалось хотя бы найти их могилы. Но те несчастные, все же, всегда возвращались в мир людей, из моего же царства тебе выхода нет.

Голос демона тек как ручей, околдовывая и завораживая не хуже эльфийской музыки, и девушка почувствовала, что она уже стала совершенно мокрая.

— То есть вашей милостью я получила год отсрочки от котла? — с вожделением глядя на падшего, спросила у него вампирша.

— Воистину так, дитя мое. Считай то небольшим подарком. К слову, я был расстроен, когда ты отказала мне в моем предложении в прошлом… — произнес Люцифер, подхватывая девушку на руки и неистово кружа ее на месте, прижимая к груди как ребенка. — Но я говорил тебе, что мы еще встретимся и оказался прав.

— Это ты послал ко мне Оболенского? — поинтересовалась Настя и позволила себе вцепиться ногтями в сильное плечо владыки преисподней.

— Еще при рождении судьба уготовила тебе темное будущее, — ответил демон, ставя девушку на землю и открыв-таки наконец свои изумрудные глаза.

Посмотрев в них, Настя поняла, что окончательно себе не принадлежит. Раскрыв свои губы, она потянулась к губам демона, но неведомая сила не дала ей довести дело до конца и девушка замерла в считаных миллиметрах от вожделенной цели, чувствуя дыхание и невероятную глубину мощи ее адски играющего страстями партнера по танцам.

— Не торопись, девочка. У нас еще много времени. — задумчиво произнес падший ангел, глядя в направленные на него и пылающие восторгом глаза черноокой вампирши. — Лучше скажи мне. Отказав мне тогда ради света, неужели ты не восхитилась потом убаюкавшей тебя и спокойной, тихой тьмой?

— Тьмой… — прошептала девушка, и снова мозг ее взорвался от нахлынувших воспоминаний.

* * *

Настя очнулась во тьме.

Поначалу ей показалось, что все дело лишь в плотно задернутых ставнях и шторах на окнах, но потом она попробовала потянуться и поняла, что находится в каком-то довольно узком ящике, закрытом со всех сторон и оббитом какой-то плотной, мягкой тканью.

В первые секунды девушка не поняла, что происходит. Руки ее были связаны на груди веревкой, а рот стянут под подбородком платком. В ладонях и на лбу она почувствовала жжение, как если бы там находился некий очень горячий и причиняющий боль ее коже предмет.

Растерянная и от этого всего напуганная, Настя решила уже списать все происходящее на дурной сон, когда, как стрелой, в ее мозгу мелькнули воспоминания.

Поручик лейб-гвардии, Алексей Оболенский. Жуткий вальс на балу дебютанток. Прогулка к ночной реке и жуткие руки на своих плечах. Страшные речи, похожие на сумасшедшие, боль в горле и жуткая слабость. Затухание сердца. И огненный глоток.

Дальнейшее Настя уже не помнила. Не помнила, как отвечала на кровавый поцелуй. Не помнила, как ее нашли поутру у реки. Как горько оплакивали девушку родственники и друзья. Как обряжали к погребению и отпевали у батюшки. Как опускали гроб в могилу и каждый бросил горсть земли…

Словно будучи погруженной в глубочайший сон, Настя не помнила ничего из описанного.

В следующую минуту она поняла, где находится, и девушку сковал невыразимый, леденящий ужас. Будучи высокообразованной, она понимала, что воздуха ей надолго не хватит, и что девушку ждет самая жуткая в мире и страшная мучительная смерть.

Она закричала, разорвала ногтями обивку гроба, стучала в нее кулаками, но все было бесполезно. Огромная толща земли между девушкой и миром живых людей не оставляла никакого шанса, что кто-нибудь ее услышит.

Поняв, что криками она только быстрее израсходует кислород, бывшая дебютантка перестала кричать и обессиленно откинулась на подушку.

Настю окружала непроглядная тьма, и только слово «летаргия» теперь пульсировало у нее в висках. Очевидно, что после укуса она потеряла много крови и впала в кому, а родственники не смогли это опознать и закопали ее в могилу живой. Иных объяснений для создавшегося положения у Насти не было.

Напрягши силы, девушка с необычайной легкостью разорвала веревки на запястьях и только тогда поняла, что причиняло ей жжение. Это оказалось небольшое деревянное распятие, которое Настя швырнула с остервенением себе куда-то в ноги.

Боль на голове ей причинял освященный венчик, который немедленно последовал туда же, вслед за распятием.

Вздохнув более свободно, девушка поняла, что у нее еще есть время на размышления. Есть время на воспоминания, хоть и немного, и Настя целиком погрузилась в свои далекие детские грезы. О причинах, по которым ее обжигали распятие с венчиком, она тогда, будучи в шоке, решила не задумываться.

Время шло, а смерть все не наступала. Несмотря на то, что грудь девушки исправно вздымалась, а сердце тихо стучало, недостатка в кислороде она не ощущала.

Решив, что, видимо, земля вокруг еще рыхлая, еще не успела утрамбоваться, и именно поэтому в гроб поступает воздух, девушка поняла, что, скорее всего, она умрет от голода, и уже даже безучастно приготовилась принять свою участь.

Рассудив философски, что так, видимо, было угодно Господу, девушка искренне ждала, когда он заберет ее душу в свои объятия, но тот отчего-то все никак не забирал.

Постепенно у Насти обострился слух. Она чутко слышала, как за пределами деревянного ящика ползают насекомые, ведя какую-то странную, и только им известную, довольно громкую подземную жизнь.

Иногда совсем рядом с гробом проползали кроты, а иногда, нагло пользуясь кротовьими ходами, пробегали крысы.

Настя не знала, как она отличает крыс от кротов, но отчего-то совершенно не сомневалась в своей правоте. Возможно, это было лишь наваждением, но тогда ей казалось, что все дело в запахе. У крыс он был всегда куда как более аппетитным…

Аппетит. Вслед за размышлениями в окружающую тьму постепенно вступили голод и жажда. Пожалуй, жажда была куда как даже сильнее, чем голод, ибо тело девушки словно сводило теперь от невероятной, нечеловеческой и дикой жажды.

До помутнения рассудка ей хотелось чего-то горячего, хотя бы глоток, хотя бы единственный… Настолько горячий, чтобы подарить хоть толику тепла ее одеревеневшему и лежащему в земле обессиленному, хладному телу.

Ей было жутко холодно, но тоненький саван совершенно не мог ее согреть. Настя куталась в него и даже умудрялась переворачиваться с боку на бок, но холод становился постепенно все более настойчивым и более пронзительным.

Время от времени девушка словно впадала в забытье. Она не знала, был ли это глубокий сон, или по-прежнему периодически брала свое кома, но всякий раз она просыпалась и понимала, что желудок ее сводит от голода.

Проснувшись в очередной раз, Настя поняла, что она в гробу не одна. По ее телу ползало нечто крупное, нечто горячее и что-то очень мохнатое. Огромная и откормленная жирная крыса.

Привыкнув к тому, что покойники вовсе не против, когда от них отгрызают кусок, крыса незатейливо заявилась в гроб, чтобы поужинать похороненной девушкой, и совершенно не ожидала, что рука Насти выстрелит и схватит ее за извивающееся длинное тело.

Заверещав пронзительно, крыса изогнулась, чтобы укусить руку, но все же Настя оказалась проворнее.

Странно зарычав, она откусила крысе голову, отбросила ее в сторону, и жадно, словно боясь, что тельце в руках вдруг исчезнет, стала выдавливать кровь крысы в свой сведенный от судороги с жаждой рот.

Девушка выдавливала крысу, словно вышедший из пустыни путник поданный ему сострадальцами свежий мех с водой.

Нажав еще сильнее, Настя поняла, что тельце крысы превратилось в ее руках в бесформенный и обескровленный, похожий на мохнатый фарш комок.

По телу девушки разлилась наконец-то малая толика столь вожделенного ею тепла и, осознав, что крысу есть ей совсем не хочется, Настя отправила останки в тот же угол, где уже давно лежали распятие и венчик.

Сколько так проходило времени, Настя не знала, ведь в непроглядной тьме и в замкнутом пространстве время течет иначе, чем в жизни под солнцем.

Периодически она засыпала, потом просыпалась, размышляла и слушала, и снова после погружалась в сон. Иногда она обнаруживала рядом новых крыс, и те моменты пробуждения становились для нее весьма приятным кулинарным праздником.

Отчего-то Настя совершенно не хотела есть, и постепенно она осознала, что съедающий ее изнутри голод — это вовсе не голод. Это страшная в сути своей и богомерзкая кровавая жажда. Но — оказавшись во тьме и в отчаянном положении, церковные заповеди постепенно начинают отходить на второй план.

Однажды, во время одного из пробуждений, Настю посетило целое семейство крыс, и в этот раз она устроила себе настоящий пир, и впервые с момента своего существования в гробу она почувствовала, как к ней начинают возвращаться давно покинувшие тело силы. И силы эти вскоре ей потребовались.

Это произошло совсем скоро после того, как к Насте заглянуло в гости описанное выше семейство. Девушка снова пришла в себя после сна, и чуткий слух ее уловил странные звуки, что раздавались, у нее над головой.

Слышался странный скрежет, скрежет ритмичный, и последующие удары, похожие на то, как будто комья земли ударяются об землю. Создавалось стойкое впечатление, что кто-то целенаправленно откапывает могилу, и этот кто-то, судя по звукам, был уже очень и очень близко!

Настя тихо втянула носом воздух и едва не подавилась от охватившего ноздри непередаваемого тонкого и аппетитного сладковатого аромата! Всякие блюда приходилось ей пробовать в жизни, но столь изысканный неповторимый букет похороненная заживо ощутила впервые.

Запах был настолько прекрасен, что у изголодавшейся Насти совершенно отказал человеческий разум, и она превратилась в затаившегося хищника, выжидающего, когда его жертва подберется поближе.

Меж тем человек сверху, похоже, совершенно не чувствовал никакой опасности и, очевидно, пребывал в благодушном и даже радостном своем настроении.

— Мои подружки молчаливы, они не стонут, не кряхтят, они совсем неприхотливы — как положу, так и лежат! — распевал человек странно знакомым голосом и вовсю орудовал лопатой. — Э-эх, красотища! Я один, а их тыща!

В конце концов, лопата стукнула об крышку гроба, человек отставил инструмент в сторону и взялся за монтировку.

Когда крышка откинулась в сторону, Настя жадно вдохнула свежий воздух и увидела уходящие вверх высокие земляные стенки. Выше них, в прямоугольном окошке, необычайно похожем на ворота в рай, сияли своим мерцанием молчаливые и холодные, окружающие месяц, звезды.

Потом она разглядела своего освободителя и была необычайно удивлена, когда поняла, что перед ней стоит не кто иной, как родительский слуга, немец Густав.

Слуга вспотел от работы и льняная светлая рубашка прилипала к его мокрому, разгоряченному телу. На ногах его были перепачканные грязью сапоги, а потом Настя осознала, что, кроме сапог с рубашкой, на Густаве ничего больше и не было! И состояние его детородного органа не оставляло сомнения в том, с какими целями он откопал похороненную заживо несчастную девушку. Впрочем, о последнем, видимо, немец еще не знал.

— Надеюсь, прошло достаточно времени для того, чтобы ты начала подванивать! — проворчал старый слуга, встав над Настей во весь рост и взяв в руки тускло горящий, проржавевший фонарь. — Страсть как люблю, когда несвежие тела разрывает от газов!

Наклонившись над девушкой и поднеся к ней фонарь, седовласый извращенец с вожделением присмотрелся ей к лицу.

Уже в следующую секунду глаза его расширились от ужаса и он решил закричать, но резко взметенная рука с острыми ногтями с силою вцепилась ему в горло и смяла его, как кусок бисквита, превратив несостоявшийся крик слуги в неразборчивое, хриплое бульканье.

Вцепившись в Густава словно кошка и обхватив его ногами, Настя с урчанием дотянулась до изувеченного горла и разорвала его своими острыми как бритва зубами.

Аппетитный запах человеческого тела был настолько неповторим и сводил с ума, что бывшая институтка даже не почувствовала, как у нее перед укусом невероятно удлинились клыки.

Немец хрипел и пытался отбиваться, но кровь его быстро уходила из тела. Словно горячий живой поток, оно обагряло собой белоснежное платье невесты.

Та не обращала на это никакого внимания и только жадно глотала всю ту драгоценную плазму, что фонтанирующими струйками успевала попадать ей в рот.

Наконец-то она чувствовала, как отступает столь ставший ненавистным ей промозглый холод. Ее члены тела приобретали гибкость, а вместе с гибкостью в них возрождалась жизнь.

Поток постепенно начинал сходить на нет, немного раньше затих в руках у Насти старый немец. Теперь уже девушка высасывала из бывшего слуги все те остатки крови, что еще оставались у него в теле.

Впервые за много дней Настя почувствовала, как постепенно отступает причиняющая боль столько времени жажда, как разум ее успокаивается и постепенно возвращаются былые уверенность в себе и покой.

Только сейчас она поняла, что натворила и в кого превратилась по воле Оболенского. Но покой был настолько сладок и приятен, что о совершенном убийстве Настя решила подумать позже. А пока — она оставила слугу лежать в могиле, а сама поднялась из ямы и пошла среди надгробий и покосившихся деревьев в сторону выхода из кладбища.

Шагая между оградок и кустов по узеньким дорожкам погоста, она была похожа на привидение в платье невесты, чья незапятнанная ранее белоснежная ткань была залита от подола до подбородка девушки сверкающей в свете луны и быстро загустевающей соленой липкой кровью.

Длинные волосы ее растрепались и развевались за спиной как у ведьмы, а в глазах царили холод, величавость и загадочная, томная задумчивость.

К сожалению для Насти, уже у выхода с кладбища ее увидел пьяный сторож и, побледневший от ужаса, старик схватился за сердце и повалился в кусты. К счастью для сторожа, девушка его не заметила.

Уже утром тот собрал людей, и те отправились обследовать кладбище. Люди было немало удивлены, когда обнаружили разрытую могилу погибшей дочери подполковника Жуковского, а в ней, лежащего на окровавленном саване, развратника Густава, с разорванным горлом и без штанов.

По городу немедленно разнесся слух о нечистой силе, но власти тем же днем допросили сторожа, установили, что он был в стельку пьян, и связали его видение девушки с некачественной жженкой. Чтобы тот больше не будоражил народ, старика, недолго думая, незатейливо отправили в психушку.

Пропажу тела мертвой девушки списали на незаконные медицинские эксперименты, коими грешили в те времена в изобилии врачи, но это было только днем. Уже следующей ночью власти поняли несостоятельность своих гипотез.

* * *

Следующей ночью Настя проснулась в пещере, куда догадалась забраться перед восходом солнца.

Покинув кладбище, она решила не ходить ночью в город и углубилась в лес, поскольку чувствовала, что перед тем, как возвращаться домой, ей необходимо побыть одной, хорошенько все обдумать, да и просто — привести свои мысли в порядок.

Как только голод отступил, и голова девушки пришла в себя после безумия, Настя снова начала мыслить аналитически и смогла здраво рассуждать о том, что ей делать дальше.

Несмотря на жестокое убийство развратного слуги, в ней все еще теплились заложенные родителями чистота и непорочность, и она вовсе не хотела жить в ночи, убивая ради крови людей, и быть гонимой ими, словно животное. Но и умирать при этом ей тоже не хотелось.

Можно ли взять и просто отказаться от всех своих детских мечтаний? Ведь девушка очень хотела увидеть мир, хотела побывать при императорском дворе и даже добиться расположения к себе императрицы.

Настя мечтала влюбиться в хорошего человека и выйти замуж, нарожать кучу детей… Умереть в глубокой старости, окруженная детьми, внуками и правнуками. В общем — прожить именно такую жизнь, к которой с самого детства готовили ее родители, и которую она считала самой правильной и единственной из всех.

Совсем недавно, еще перед выпуском из института, все это казалось так близко — лишь протяни к своим мечтам только руку и просто возьми себе все то, что ты хочешь. И все бы так, наверное, и было, если бы не этот Оболенский…

«Треклятый гвардеец. Почему ты попросту не убил меня в ту ночь» — думала Настя, шагая через лес и вцепившись до крови ногтями в свои ладони.

Несмотря на то, что вокруг было хоть глаз коли, и обычный человек уже давно скатился бы в овраг или утоп в болоте, девушка чувствовала темноту, и каким-то сверхъестественным образом она видела все то, что в ней происходит.

Вот пролетела бесшумно над головою сова. Вот беличье дупло. Девушка слышала, как мама-белка, почуяв сову, поспешно прижала к себе своих беспомощных и маленьких, наивных и слепых бельчат.

Где-то вдалеке, где не услышало бы простое человеческое ухо, неторопливо похрюкивало кабанье семейство, а совсем неподалеку от девушки величаво прошествовал к болоту самоуверенный рогатый лось.

На соседнем дереве, в самом центре паутины, вальяжный черный паук деловито направлялся к жужжащей от ужаса мухе, что попала в ловушку, а еще вокруг Насти роились вездесущие и истошно пищащие комары.

Твари были очень голодны, но отчего-то не воспринимали плывущую по лесу девушку в белом платье как потенциальный для себя источник пищи.

«Чуют родственную душу!» — подумала про себя девушка и угрюмо усмехнулась.

То здесь, то там, комаров подхватывали небольшие и юркие летучие мыши, и Настя тоже ощущала себя именно такой же юркой, незаметной, и полной опасности, несущей внезапную смерть стремительной хищницей.

Шутка ли — играючи убить очень сильного и здорового мужика, тем более что, зная Густава, в иное время, в прошлом, Настя никогда бы с ним не справилась.

Слуга всегда отличался недюжинной силой, за что и был любим отцом Насти, и даже удивлял всегда тамбовский люд, когда, побившись с мужиками об заклад, он на руках носил телят и даже крупных жеребят.

Помня по легендам, что солнце для нее губительно, Настя решила найти для себя убежище на день, а следующей ночью она намеревалась отправиться в город и раскрыть свою тайну одному из священников. Родителям в своем нынешнем состоянии бывшая институтка решила не показываться.

Отец Николай учил ее закону божьему с десяти лет, он был мудр и начитан, и девушка была уверена, что только он поможет ей в беде и придумает, как снять с души проклятие носферату.

Как и подозревала Настя, едва солнце осветило верхушки деревьев, девушка тут же погрузилась в сон и пришла в себя лишь тогда, когда последние его лучи уже укрылись за горизонтом.

Первое, что почувствовала девушка, очнувшись в убежище — она была в нем не одна. Прямо в упор на нее неотрывно смотрели сверкающие желтые глаза, а потом раздался низкий, угрожающий глухой рык.

Волк-одиночка, что пришел сюда на запах человека, был матерым, опытным и очень сильным хищником. С посеребренной сединою шкурой, уже давно не молодой, он не раз убивал лосей, имел дело с кабанами, не испугался бы смелый хищник даже схватки и с медведем.

Лежащую перед ним в пещере девушку он совершенно за опасность не считал, и, облизывая мохнатую морду, уже приготовился к плотному ужину, с последующей лежкой в пещере, и утомительному перевариванию человеческого мяса в брюхе.

Он понимал, что Настя женщина, и знал, что человеческие самки слабые. К тому же — он видел, что девушка спит без оружия. Охотников зверь тоже не боялся, и не один уже из них таинственно исчез в лесу.

Молниеносный прыжок, и волк был уверен, что он не промахнется мимо горла жертвы. Ему не раз случалось совершать подобное, и он не сомневался, что в считаные секунды разорвет жертве глотку и раздробит потом шею. После этого ему оставалось бы лишь съесть ее, и зверя не могло сие не радовать. Не понаслышке знал он, в каких частях человек наиболее аппетитен и был уверен, что черноглазая добыча тех ожиданий не подведет.

Но — грациозный прыжок навстречу хищнику, и удивленный волк вдруг оказался на земле, придавленный к ней сильной, цепкой жертвой. Что-то явно пошло не так.

Он зарычал от ярости и начал бить ее мощными лапами. Ревел, пытаясь дотянуться клыками, но потом почувствовал резкую боль в горле, ощутил, как рвутся мышцы, и странным волчьим чутьем хищник понял, что проиграл.

Неистовый рев его сменился на вой, потом — на щенячий скулеж. Сопротивляясь все слабее, матерый, грозный зверь затих.

Опустошив волка до дна, Настя встала на ноги и стерла ладонью кровь со своих губ. Пришедший к ней зверь оказался как нельзя кстати, ибо она переживала в душе, как не убить бы ради пищи ей достопочтенного отца Николая. Теперь же, подкрепив свои силы жизнью хищника, девушка могла явиться в храм к священнику и не опасаться при этом за здоровье и за жизнь последнего.

Несмотря на то, что Настя находилась посреди совершенно незнакомой ей лесной чащи, совершенно точно она знала, куда ей следует идти. Город манил ее тоннами аппетитных дивных запахов, и Настя шла на аромат людей, как волки крадутся на пастбище, почуяв там телят или овец.

Несмотря на поздний час, Тамбов был достаточно оживлен. Прогуливались перед сном старушки, бродили женщины с детьми, доносился шум веселья и кутежа из борделя, торговых, а также питейных и игорных домов.

Фонари горели большей частью на Широкой и Дворцовой улицах, но их было настолько мало, что тусклый свет не мог окончательно разогнать захватившую город умиротворенную ночную тьму.

Неожиданно из темноты навстречу Насте шагнул какой-то парень, одетый в холщовые штаны, льняную косоворотку и старенькие армейские сапоги.

Он был достаточно молод, но паскудная его ухмылка открывала полное отсутствие зубов, а опасно поигрывающий кинжал в руках не оставлял сомнений в криминальных намерениях незнакомца.

— А что это за красотки тут ходят по ночным улицам? — криво ухмыляясь, спросил у Насти парень. — А не проводить ли мне вас до кустов, мадам?

— Вообще-то, мадемуазель, и до кустов ходить с тобой мне не по чину.

— Такая гордая, да? — осклабился незнакомец. — А если я тебе кишки сейчас выпущу? Кому сказал — пошли в кусты!

— Ну что ж, пошли… — пожала плечами Настя.

— Только смотри — не вздумай кричать! — угрожающе взмахнул кинжалом парень. — А то я живо тебя щас как свинью располосую!

Пройдя с незнакомцем подальше от дороги и забравшись в густые заросли орешника, девушка подождала, пока парень приспустит штаны и в момент, когда он с победоносной улыбкой направился в ее сторону, резко схватила его за руку с кинжалом и с силой сжала ее, да так, что затрещали кости!

Парень удивленно вытаращил глаза и выронил оружие.

Оно не успело долететь до земли, когда Настя схватила клинок и воткнула его по самую рукоятку прямо в пах насильнику.

Тот удивленно издал сиплый вздох, схватился за промежность, а глаза его покраснели, надулись от боли, и тонкими струйками из них потекла кровь.

В следующую долю секунды Настя вырвала кинжал из паха, одним его взмахом вскрыла живот бандиту, вонзила в рану руку и, нащупав ногтями сердце насильника, вырвала его из тела, вместе с какими-то крупными сосудами.

— Ну и кто из нас свинья? — задумчиво глядя на незнакомца, тихо спросила у него девушка.

Парень мешком повалился на землю, а Настя откусила от сердца кусок, как если бы это было какое-нибудь крупное и сочное хрустящее яблоко.

Прожевав, сглотнув и осознав, что этот вкус ей нравится, она сожрала сердце целиком, после чего опустилась на колени и вонзила насильнику клыки в горло.

Вдоволь насытившись, девушка встала, отряхнулась, и решила-таки добраться наконец до кельи отца Николая.

Отец Николай проживал при Спасо-Преображенском кафедральном соборе, и в столь поздний час Настя не сомневалась, что он наверняка должен был быть в своей угрюмой, одинокой, аскетичной келье.

Будучи представителем черного духовенства, святой отец никогда не имел детей, отличался редкостным благочестием и как никто знал в городе слово Божие. Именно за его чистоту батюшку и приглашали учителем богословия в Александрийский институт благородных девиц, тем более, что он имел в этом предмете ученую и почетную степень магистра.

Речи священника не оставляли сомнения в истинности православных канонов и все воспитанницы любили его как собственного родного отца. Среди прочих же священнослужителей отец Николай снискал непререкаемый авторитет выдающегося богослова Черноземья и многие из них полагали, что в будущем проповедника ждет достойное место в Святейшем Правительствующем синоде.

Насте не составило труда увидеть в темноте величаво возвышающиеся над городом золотые шпили монументального собора, чьи каменные стены были отделаны светло-зеленым тонким слоем шероховатой, старой штукатурки. Частично архитектура храма напоминала ранневизантийскую, но в общих чертах это был пятикупольный храм с декором в стиле позднего барокко. Устремляясь ввысь, неподалеку от него стояла каменная, более чем пятидесятиметровая колокольня.

В одном из домиков, что окружали собор, горел лишь тусклый свет церковной лампадки, и именно в этом домике, как знала Настя, и проживал уже много лет достопочтенный и известный своим благонравием в городе отец Николай.

Святой отец, одетый в рясу с золотым крестом, благочестиво причащался в своей келье кагором, смиренно закусывая его висящими на шее, на связке, баранками. Крошки от последних постоянно застревали в его длинной и окладистой бороде, и отец Николай неистово крестился всякий раз, как, стряхивая крошки, его ладонь случайно задевала висящий на шее пудовый крест.

Его скользящий масленый взгляд глубокомысленно блуждал по комнате, а седые волосы святого отца были растрепаны и давно уже нуждались в услугах цирюльника.

Священник имел солидный вес, и церковная табуретка, на которой покоился жирный зад, жалобно скрипела всякий раз, когда, усугубив кагору, проповедник тянулся за очередной висящей на шее сладкой баранкой.

Причащался он очень усердно и был уже изрядно близок к небесам, когда, скрипнув дверью, в помещение тонкой тенью проникла Настя.

Обернувшись на скрип, священник разглядел, кто перед ним стоит, раскрыл от изумления рот, после чего влил в него остатки кагора из стакана и начал бессовестным образом орать благим матом на все дворы.

Схватив лежащую перед ним библию, священник забился в угол и выставил святую книгу перед собой.

— Изыди, Сатана! — заголосил святой отец, подумав, видимо, что за грехи его явился сам дьявол, дабы забрать к себе душу богослова.

Действительно, подумать так было с чего. Стоящая перед ним бледная как покойник девушка, одетая в окровавленное белое платье, с растрепанными черными волосами до пояса и непроницаемыми, черными глазами, дружелюбно сверкающая клыками в свете лампадки, к дружеской беседе отчего-то отнюдь не располагала.

— Я вовсе не Сатана, святой отец, — немного обиженно пояснила батюшке Настя.

— Изыди… Черт помойный! — немного подумав, выдал очередное предположение священник и, не дожидаясь ответа девушки, начал молиться, истово крестя ее библией. — Изгоняю тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный, всякий легион, всякое собрание и секта дьявольская, именем и добродетелью Господа нашего Иисуса Христа!

— Я вовсе и не дух и я не сила сатанинская! Я лишь заблудшая душа! — упав на колени, простерла к нему руки девушка. — Умоляю вас, помогите мне, ибо я в беде и мне некуда больше обратиться! Ведь именно вы учили меня с сестрами добродетели и смирению, а теперь вы пытаетесь отбиваться от меня святой библией?!

— Точно не злой дух? — приподняв густую бровь, недоверчиво уточнил священник.

— Вот вам крест! — подтвердила девушка, но, понятным соображениям, накладывать крест на себя она благоразумно не стала.

— Но я же лично видел тебя мертвой и даже отпевал тебя на похоронах! Как же сие возможно?!

— Позвольте покаяться вам, батюшка, после чего готова я пойти под суд Божий!

И Настя рассказала священнику все то, что с ней произошло на балу и после него. Не утаила и про убийство Густава и незнакомца с кинжалом.

Пораженный священник сидел, поглаживая бороду, а потом, приняв какое-то решение, вылил в стакан остатки кагора, разбавил водкой, что стояла под столом, выпил все это без закуски и занюхал выпитое рукавом сутаны.

Далее, поцеловав висящий на шее крест, святой отец перекрестился и произнес:

— Лишь один я вижу путь к спасению твоему, дочь моя! Зримо мне, что поселился в теле твоем дух нечистый, и надобно изгнать его древним, страшным ритуалом экзорцизма. Один я это сделать не могу, ибо надобна в том помощь и поддержка братии моей мне. О том договорюсь я завтра. А сегодня я под утро укрою тебя в подвале храма нашего, и будешь ты там в безопасности!

Доверившись священнику, Настя позволила ему проводить себя в собор, и с первыми лучами солнца она погрузилась в свой глубокий и мистический сон.

Батюшка же времени не терял и, проспав до обеда после «причастия», он сходил в торговые ряды, хорошенько там опохмелился и направился прямиком в полицию, где и выложил как есть, какой убийца спит в подвале храма. В качестве доказательства он указал служивым людям, где им найти растерзанный труп ночного насильника.

Перекрестившись с чувством выполненного долга, он понял вдруг, что хочет до заката еще кое-что успеть, и, путаясь ногами в рясе, немного пошатываясь, поспешил в собор.

Доверившись святому отцу, Настя и не знала, что это вовсе не святой отец, а самый настоящий предатель истинной православной церкви, чьи добродетели невероятно лживы и циничны.

Будучи двуличным актером, уже много лет сей нечестивый священник водил за нос все Черноземье, притворяясь истовым богословом, но на самом же деле этот человек продал когда-то душу Белиалу за долгую и сытную жизнь, помноженную на карьеру и всеобщее глубокое уважение.

Обманывая прихожан и настоящих, искренних служителей веры, отец Николай имел изрядное пристрастие к алкоголю, гедонизму и ко всяческим развратным, богомерзким развлечениям.

Постоянный завсегдатай публичного дома, он оставлял там львиную долю собранных с прихода средств, а остальную же часть денег он просаживал в домах игорных.

Чтобы об этом не стало известно горожанам, высокопоставленный поп снимал там ложу и играл исключительно с приезжими. Никогда не выигрывал и всегда на это злился, изрыгая потом хулу с проклятьями на небеса и церковь.

Всякий раз, когда вышестоящее духовенство интересовалось тратой денег, отец Николай клялся на кресте, что отдал их на благотворительность, чем с каждым днем он все больше и больше загонял свою несчастную гнилую душу в ад.

Благочестивая Настя, дитя добродетели, не могла знать, что, будучи допущенным до воспитанниц Александрийского института, поп не одну воспитанницу в нем обесчестил, и только искренне верующая дочь подполковника Жуковского не замечала никогда его скользких и непрозрачных намеков. И если знала бы она, зачем бежит сейчас сей нечестивец в церковь, она бы, конечно же, проснулась и дала бы ему отпор. Но это только — если бы могла…

* * *

Очнувшись ото сна, Настя почувствовала острую боль между ног, а потом — странную тяжесть на теле и чье-то усердное, сосредоточенное пыхтение в ухо.

В следующий момент она поняла, что на ней лежит благочестивый отец Николай, полы его рясы задраны, как и платье девушки, и, раздвинув ноги Насти, он совершает над ней циничное и богохульственное непотребное насилие!

Поп был толстый, потный и тяжелый. Его до ужаса мохнатое тело терлось о нежную кожу девушки, а висящее на груди распятие больно обжигало ей грудь. Не передать словами ту волну отвратительного омерзения, что охватила Настю.

Девушке показалось, что мир ее рухнул. До настоящего момента она еще верила в то, что может попасть на небеса, но теперь же она почувствовала, как перед нею распахнулись двери в ад. Все то, чему учили Настю родители, все то, что прививали ей в институте, оказалось ложью. Ложью, от которой очень явственно и неприкрыто теперь подванивало гнильцой.

Дико заревев, одним движением руки Настя отбросила от себя священника. Ударившись об каменную кладку подвала, тот грузно осел на пол и выставил перед собою массивное золотое распятие, что висело у него на груди.

— Что вы наделали? — закричала девушка от бессильной боли в душе. — Ведь я же вам доверилась! Ведь вы же прививали мне все эти добродетели, которыми я хотела жить! Как вы, бессовестный, могли лишить меня чести во сне?!

— Не скажу, что это было трудно! — облизнув губы, очень гадко хихикнул священник. — Еще ведь в институте уже я давно к тебе присматривался, да только ты все скромницу из себя да недотрогу корчила!

— Но зачем? Зачем так со мной поступать? Да еще и в храме святом! Как же можно?!

— Ну а что добру пропадать? — развел руками наглый поп. — Тебе все равно помирать, а тут — хоть мне какая-то услада.

— Что значит помирать? — насторожилась Настя.

— Неужели ты и правда думала, что экзорцизм снова сделает тебя человеком? Наивное дитя. С носферату может быть лишь один разговор — осиновый кол в сердце, да на костер! И думается что-то мне, что очень скоро ты на нем окажешься!

— За что? Ведь я не сделала же ничего плохого! — закричала Настя. — Я мечтала быть фрейлиной при императоре. Да я же замуж мечтала выйти! И жизни я лишила только тех, кто это искренне заслуживал!

— Такой как ты не место среди людей! — поднявшись на ноги, наставительно сказал священник. — Я лично избавлю светлый мир от такой богомерзкой твари, как ты! Очень жаль, что ты проснулась слишком рано, и кончил я в тебя всего два раза! Один раз, третий, случайно мимо получился…

Только сейчас, присмотревшись к платью, Настя увидела, что испачкано оно теперь не только кровью, и даже взвыла от унижения и ярости.

— Да будь ты проклят, дьявол в рясе! — воскликнула девушка, понимая, что разум покидает ее.

— О нет, поганая нечисть клыкастая! Я не дьявол! Но все же скоро ты передашь от меня Белиалу привет!

Выставив перед собою крест, поп отважно пошел на Настю. Увы, он не знал, что кресты не так уж и губительны для вампиров, как писал о том аббат Кальме.

Закричав от раздирающей ее изнутри душевной боли, Настя стремительной молнией налетела на священника и как тростинку переломила его руку с крестом.

Поп закричал и понял, что надо бежать, но было поздно.

Швырнув священника об стену, Настя подхватила выпавший у того из недр рясы молитвенник и с силой вбила его в широко раскрытый рот от ужаса нечестивца.

Щеки святого отца сначала треснули, а потом разорвались, и окладистая борода его окрасилась кровью. Не обращая внимания на крики священника, осатаневшая девушка с остервенением продолжала вбивать ему святую книгу прямо в глотку, совершенно потеряв от горя все человеческое, что было ей присуще.

Поп как умел, пытался отбиваться от нее уцелевшей рукой, но пребывающая в ярости вампирша вывернула ее, словно окорочок у вареной курицы, и с диким воем вцепилась ему клыками в горло.

Священник орал, как революционный матрос на расстреле, но Настя вырвала ему гортань, и кровь нечестивого служителя церкви теперь двумя фонтами била ей прямо в лицо, орошая и без того уже оскверненное батюшкой свадебное платье невесты.

Прижавшись губами к зияющей ране, она неистово пила кровь человека, что совершенным над нею насилием в один краткий миг безжалостно разрушил в ней все хорошее, все грезы прошлого, а с ними — детские мечты. Священник бился в ее руках и пытался оттолкнуть, но недолго.

С остервенением свернув еще у живого батюшки голову, Настя схватила грузный, толстый труп, взвалила его на плечи и потащила наверх. Убийство священника ей показалось недостаточной местью, и надругательство над мертвецом она считала сейчас делом более чем необходимым.

Поднявшись в главное помещение храма, ее насторожили сразу две вещи. Во-первых, в храме было слишком тихо. В нем не было ни одного человека, хотя подобного на памяти Насти не случалось еще ни разу. Во-вторых, ее чуткие уши уловили странную возню за пределами собора.

Поскольку смотровые окна были в храме только на втором этаже, Настя решила подняться туда и посмотреть, что происходит.

На улице было уже темно, но, тем не менее, со всех концов города к собору стягивался бранящийся матом и держащий факелы в руках отчего-то очень злой и вооруженный вилами народ.

То здесь, то там среди простых городских жителей мелькали черные рясы монахов из Казанского мужского монастыря, а также темно-зеленые мундиры полицейских и пехотинцев Тамбовского гарнизона. Последние с помощью ружей с примкнутыми штыками очень слаженно и грамотно оттесняли от храма горожан.

Настя почувствовала, что запахло жареным и поняла, что, пока она спала, ренегат в рясе предал ее и сдал властям. А ведь она всего лишь избавила мир от развратника, а также от насильника и, возможно, убийцы! Правда — теперь еще и от обманщика, который под эгидой церкви скрывал свои постыдные и низменные богомерзкие дела.

— Значит, смерти моей хотите… — прошептала девушка. — Не уверена, что у вас это получится. А если и получится — то ужасно дорогой ценой!

Меж тем солдаты оцепили храм, толпа махала в его сторону кулаками и что-то яростно кричала. Потом вдали послышался бой барабана, и девушка увидела, как в сторону собора направляется широкий строй солдат в пехотных мундирах.

Из оружия у них были гладкоствольные ружья со штыками, как и у оцепления, а также однолезвийные пехотные тесаки, носимые на перевязи через правое плечо.

Девушка узнала в них солдат двадцать седьмого Витебского полка, постоянно дислоцированного в городе, во главе которых, ступая твердо и размашисто, шел высокий офицер с поднятым перед собою драгунским палашом.

По плечам его были рассыпаны густые седые волосы, а глубокие черные глаза, уже покрытые паутиной морщинок, смотрели перед собою грозно, властно и уверенно.

Сердце девушки забилось часто-часто, ибо она узнала в нем отца.

Подойдя к храму, он скомандовал что-то солдатам, и строй остановился. Судя по количеству пехотинцев, их было здесь не меньше роты.

Когда-то в прошлом он все-таки оставил службу в кавалерии, чтобы жить в Тамбове, и, перейдя в пехоту, дослужился в ней до подполковника. Многие полагали, что это не последнее его звание, так как в губернии он заслуженно пользовался всеобщим уважением и авторитетом, и честь его с достоинством по-прежнему оставались чисты и незапятнанны.

Настя не знала о том, что отец не поверил в ее ужасное воскрешение вампиром, но после доноса священника решил лично разобраться в ситуации, дабы очистить благородное имя своей любимой дочери. Солдат же он привел для того, чтобы не позволить народу совершить самосуд над убийцей (или убийцами) его слуги, Густава.

Подполковник был очень привязан к немцу и совершенно не подозревал о его развратных тайных пристрастиях. Даже тот факт, что Густава нашли в могиле Насти без штанов не смог раскрыть офицеру глаза, и он был уверен, что все происходящее есть не что иное, как попытка недоброжелателей лишить его семью заслуженной офицерской чести.

Помимо убийства Густава, была еще одна причина, куда как более важная, по которой Жуковский привел сегодня к храму солдат. Самосуд он собирался устроить сам, чтобы лично отомстить за разорение могилы своей безвременно ушедшей и единственной родной наследницы.

Пройдя сквозь строй окруживших собор пехотинцев, он вышел на площадку перед входом и прокричал:

— Выходите, выходите, кто бы вы ни были! Именем Его Императорского Величества, вы арестованы!

В ответ на его слова разбилось окно храма на втором этаже, и прямо под ноги достойного офицера оттуда выпало до жути изуродованное тело, в котором Жуковский вскоре узнал добросердечного и почтенного, благочестивого отца Николая.

Народ зароптал и начал размахивать факелами, и оцепившим храм солдатам пришлось прикладывать все усилия, чтобы оттеснить толпу от собора.

— Нечистая! — кричали люди. — Ведьма! На костер ее! На костер!

Увидев, что в горло священника вбит православный молитвенник, побледнел даже бывалый подполковник.

— Проклятые богохульники! — прошептал он и, подав знак двум пехотинцам и ефрейтору, велел им пробраться в храм.

— Со слов отца Николая там всего одна женщина. — Найти, поймать, арестовать и доставить ко мне!

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — козырнул ефрейтор и, выставив перед собою ружья со штыками, топая сапогами, военные вошли внутрь храма.

Некоторое время было тихо, а потом раздались истошные крики, звон штыков, прогремел выстрел, и снова наступила тишина.

Спустя несколько мгновений, не дав подполковнику опомниться, из разбитого окна собора, прямо ему под ноги, были выброшены три оторванные от тела головы. В том, что их именно оторвали, Жуковскому сомневаться не приходилось.

Не раз оказавшись в своей жизни в самом пылу военных действий, офицеру случалось видеть всякое, но с подобной страшной жутью ему пришлось столкнуться впервые.

Он и представить не мог, что за страшная сила могла вырвать человеческие головы прямо из тел. На одной из них осталась даже выдранная с мясом и сочащаяся кровью верхняя часть позвоночника с обломками ребер! И понять, как это сделано, подполковнику было не в силах.

— Слепухин! — позвал Жуковский.

Из строя вышел молодой и мускулистый обер-офицер со светлыми волосами, голубыми глазами и в мундире поручика. Отважный взор его, смотрящий на то, что выкинули из храма, был спокоен, уверен и даже чуточку насмешлив.

— Да, ваше высокоблагородие?

— Говорят, что в этом храме пирует то ли ведьма, то ль вампир.

— И верите вы в это?

— Да не сильно что-то верится… — задумчиво проговорил Жуковский, разглядывая лежащие перед ним оторванные головы.

— Вот и я не поверю, пока той нечисти сам хвост не оторву.

— Вот и славно! Возьми-ка первый взвод, и разберись, брат, что да как.

— Слушаюсь! — козырнул Слепухин и оголил свою шпагу.

Обернувшись к солдатам, офицер прокричал:

— Взвод! Ружье наперевес! В атаку, вперед! — и самым первым, скорым шагом, он ворвался в храм.

Прямо в середине зала он увидел лежащие вповалку растерзанные тела вояк-пехотинцев. Краем глаза заметил, как храм наполняется солдатами, держащими перед собою наготове ружья со штыками.

— Батюшки-светы! — успел перекреститься один из служивых, а потом…

Потом на пехотинцев набросилась смерть.

— Ура! — прокричал поручик взводу, отчего-то чувствуя, что с этой командой он опоздал.

Слепухин всю жизнь был отважным бойцом, отчего и дослужился в свои молодые годы уже до поручика. Не дрогнул он и сейчас. Но видеть, как между солдатами мечется тень, сметая все на своем пути, как мимо него летят оторванные конечности, какие-то внутренности, бьются об стены тела и только крики возносятся под купол храма… То было выше его понимания.

Для Насти в этот момент мир воспринимался как в замедленной съемке. Вот один солдат заносит над нею тесак, но медленно, очень медленно… Хватая его за руку, она с усилием отрывает ее от тела. Солдат кричит и хватается за обрубок, но вот другой боец уже направляет на нее ружье.

Метнувшись в сторону, Настя видит, как пуля поражает другого пехотинца и тут же подскакивает к тому, кто стрелял. Повалив его на пол, хватает за подбородок. Еще движение, и голова стрелка оторвана, спазмирует мышцами у нее в руках. Она швыряет ее в очередного нападающего, тот падает от удара и, конечно же, становится для Насти очень легкой добычей.

Потом вдруг боль в боку. Очень резкая боль. Она оборачивается и видит Слепухина. Все-таки не зря он прослыл самым бравым офицером во всем Тамбовском гарнизоне. Улучив момент, когда тень проносилась мимо, он успел-таки достать ее своей пехотной шпагой.

Конец клинка он догадался опустить в святую воду, и у Насти теперь глубокая рваная рана на боку.

Вампирша зажимает ее руками и долю секунды они с поручиком смотрят в глаза друг другу. Потом Слепухин снова окунает шпагу в чан с водой, а Настя с ревом несется на него…

Слушая крики, выстрелы и звон, доносящиеся из храма, подполковнику Жуковскому очень сильно пришлось призадуматься над некоторыми совершенно непонятными ему вещами. Бандитов там явно не один и не два, если целый взвод обученных солдат, да еще со Слепухиным во главе, до сих пор не могут взять над ними верх.

Теоретически — да будь там целая толпа крестьян с топорами да вилами, одного пехотного отделения вполне хватило бы, чтобы их усмирить. А тут такое ощущение, что в храме засела целая рота каких-то разбойников, да еще и неплохо до кучи вооруженных.

Потом, под затихающий шум бойни, в проеме храмовой двери появился истекающий кровью и весь изодранный, как если бы сцепился с медведем, тяжело дышащий и быстро слабеющий Слепухин.

В одной руке он сжимал уже разряженный пистолет, а в другой — обломанную с конца шпагу, на которую опирался при ходьбе. Острый конец шпаги торчал у обер-офицера из груди.

— Сколько их? — кинулся к поручику Жуковский, взвалив мужчину на плечо и оттаскивая его от входа в собор.

— Одна… — прохрипел Слепухин. — Девка молодая. Страсть как на дочку вашу похожа.

До строя солдат Жуковский так его и не донес. Бравый поручик отдал Богу душу раньше.

— Агапкин! — позвал подполковник.

Из строя вышел высокий поджарый ефрейтор и встал перед командиром, залихватски щелкнув каблуками.

— Беги срочно в полк и по тревоге его сюда! — приказал Жуковский. — Командиру скажешь — под мою ответственность.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — козырнул солдат и, стуча сапогами, убежал выполнять приказ.

— Внимание, рота! — закричал Жуковский. — Слушай мою команду! Ружье наперевес! В атаку, вперед!

Резко выбросив цевье ружей со штыками перед собой, солдаты мужественно бросились вслед за командиром в злополучный храм. Их сердца горели от ярости за безвинную смерть товарищей, и вояки жаждали мести.

Ворвавшись в собор, их взору предстали сваленные в кучу тела бойцов, а пол под ногами буквально скользил от пролитой повсюду крови. Все трупы были жутко изувечены, но, не поддаваясь панике, солдаты рассредоточились по храму и, прикрывая друг другу спины, встали на месте, хрипло дыша и готовые к сражению.

Прорвав-таки оцепление, ворвался в храм и жаждущий крови вампирши тамбовский народ. Впрочем — люди благоразумно старались держаться подальше от солдат.

— Ну что? Где ты, тварь? — закричал Жуковский. — Выходи и покажись мне, и поверь, что не дожить тебе теперь до справедливого суда!

— Прости меня, папа… — раздался вдруг до боли знакомый ему голос из-под купола.

Посмотрев наверх, подполковник почувствовал, что ему стало дурно, и он обессиленно опустился на окровавленный пол. Ужасные слухи оказались правдой.

Схватившись за стену и вися вниз головой, словно летучая мышь, на него удрученно смотрело виноватое лицо его погибшей дочери. Это не был мираж или зыбкое видение, и старый командир был готов поклясться, что это именно она. Она, но очень сильно изменившаяся.

— Рота, вверх! Пали! — прохрипел из последних сил подполковник, и, схватившись за сердце, обессиленно опрокинулся навзничь.

Кто-то успел поднять ружье, а кто-то даже и стрельнуть, но, быстрая, как ветер, черная тень метнулась к окну храма, выбила его словно молния и, подобно призраку, летящему по крышам, стремительно исчезла в ночи.

Все, что осталось от вампирши — лишь клочок белоснежного платья невесты, что, обильно сдобренный чьей-то кровью, зацепился за осколок окна.

Полковые лекари очень долго выхаживали Жуковского и, благодаря лишь их стараниям, он все-таки остался жив. До конца своих дней он грустил, будучи замкнут в себе и старался держаться от людей особняком.

Лишь иногда он доставал шкатулку с обрывком платья — все, что осталось ему от дочери, и твердый взор подполковника затуманивался слезами.

Из Петербурга приезжали следователи от государева двора под предводительством поручика Оболенского, провел свое расследование и Святейший Правительствующий Синод, но должных причин, чтобы объяснить гибель целого взвода пехоты, никто из них так и не нашел.

Смерть солдат в итоге списали на стычку с разбойниками, дело было засекречено, и даже говорить об истинных причинах гибели служивых было князем запрещено.

Губернатор лично взял странное дело под свой контроль, городские власти хватали всех, кто открывал об этом рот, и о бойне в храме, как и об осквернении его, с течением времени постепенно забыли.

Неизвестным науке чудом оказался жив отец Николай, и уж совсем был удивлен народ, когда он наскоро оправился от полученных увечий и продолжил заниматься духовно-просветительскими делами города.

Никто и не догадывался, что это демон Белиал исполнил свои обязательства по договору с грешником, и верующие люди посчитали, что это ангелы небесные оставили жизнь священнику, чтобы и дальше благочестивый отец нес слово Божие всем искренне нуждающимся в том людям на благословенной и чистой, православной тамбовской земле.

Спустя несколько лет добрый батюшка открыл в одном из собственных загородных домов епархиальное училище для девиц духовного звания, и даже лично, как умел, всеми силами способствовал их блаженному вознесению к небесам.

Год спустя, обвиненный воспитанницами в срамных делах и распутстве, безвинно оклеветанный отец Николай был вызван в стольный Петербург, для присутствия в Святейшем Правительствующем Синоде, а училище было закрыто.

Веря в беспочвенность тех обвинений, его друзья, сподвижники и ученики сделали все, чтобы это заведение осталось в истории лишь как проект на бумагах, дабы очистить от грязи и лжи непорочное имя благочестивого и светлого достопочтенного пастора. Они же помогли предателю и оказаться в высшем свете духовенства российского, дабы известный своей душевной чистотой священник нес слово Божие и заповеди на благо всей уже, погрязшей во тьме и власти греха, великой империи.

Бесчестно попирая втайне все каноны православной веры, церковный ренегат умер в глубокой старости от рака печени в одном из закрытых монастырей для мужчин, и душа его, предназначенная нечистому, как и положено, на муки вечные отлетела в ад.

Юная девушка в платье невесты, что восстала из могилы и пила кровь людей вошла в число тамбовских городских легенд, и многие потом считали, что данная история есть не что иное, как плагиат куда как более известной истории о Кармилле. Больше о Насте в городе не вспоминали.

Глава вторая: недалекое прошлое

— Насколько мне известно, сбежав из Тамбова, более сотни лет ты путешествовала? — спросил у Насти Люцифер, прекращая танец.

В ту же секунду исчез мертвый оркестр, и откуда-то, словно из стен адского бара, послышалась музыка куда как более спокойная и даже лиричная, очень напоминающая по звучанию французскую средневековую.

— О, так и хочется заговорить верлибром! Да, это так. В родной город мне путь был заказан, поэтому я объездила практически весь мир. Гуляла по руинам несокрушимых прежде древних городов. И Карфаген, и Мемфис, и Афины. И Вавилон, и Фивы, Аркаим… Везде гуляла я ночами. Виджаянагар, что был когда-то сердцем Индии. Спускалась в катакомбы пирамид Египта. Пила кровь в центре Стоунхенджа, жила в Тинтагеле, где был рожден король Артур. Тристан с Изольдой тоже там ходили, мне нравилось то чувствовать, тот древний дух, что окружал их замок. Романтика и рыцарская честь. Я видела архитектуру древних эльфов, в Ирландии и Скандинавии особенно их много. Хоть и минули сотни лет, но те руины, как и прежде, утонченны. Возвышенны и сказочны, и удивительно прекрасны. Гармония всегда их окружает. Я плавала в ночи в Лох-Нессе, с шотландским лордом, очень романтичным. Пропажа лорда списана была на динозавра… Не обошла вниманием и пирамиды майя, останки Трои и великих римских городов. Бывала и в Тибете, в Исфахане и в Медине. К стене я плача прикасалась, и к земле Голгофы тоже. Константинополь и Алеппо, Эль-Фаюм, Дамаск, Иерихон… Бродила по пустыне в поисках Ирема, мне интересен был тот город тысячи столбов. И со стены китайской на луну смотрела, ныряла в океане к пирамиде Р’льех… А в Арктике была среди руин Гипербореи, истоков русских я там видела следы. Невиданный по силе дух в них магии древнейшей, потом Аркону я решила посетить, чтоб духа Святовита приобщиться. А в Африке я среди джунглей видела развалины, что строили совсем другие расы, но не человек. Цивилизации, что древностью неимоверной просто мозг взрывали людям, даже и бессмертной мне. Я видела останки Стигии, где люди-змеи прежде жили. Запретный храм Дамбалы, где лежал скелет дракона. И великанов видела останки, что йотунами викинги прозвали, пещеры гномов, и в Аид вход легендарный. И реку Стикс, и черных магов капища, друидов, где в жертву даже в наши дни людей приносят. Конечно же, объездила я всю Европу, была во всех ее крупнейших городах. И Новый Свет мне открывал объятья, Австралия и пирамида Антарктиды — была везде я, скрашивая вечность.

— И везде ты оставляла за собою кровь, — дополнил падший ангел, подавая девушке руку и подводя ее к барной стойке.

— Что уж поделать. Такова моя природа. — пожала плечами Настя.

Тень бармена по-прежнему стояла за ней, словно в ожидании, молчаливая, таинственная и по-прежнему жутковатая.

— Позвольте представить — Ньярлатотеп, — указал на тень Люцифер. — Один из древних воплощений хаоса, который любезно согласился подавать нам сегодня напитки.

— Тот самый, которого описывал в «Некрономиконе» Альхазред? — удивилась Настя. — Тот самый черный пожиратель душ, вбирающий в себя весь жар и свет, и никогда их не освобождающий?

После этих слов там, где должны быть у человека глаза, у мрачной тени зажглись серебристые звездочки, а Люцифер при этом самодовольно улыбнулся.

— Вижу — годы путешествий действительно пошли тебе на пользу, дитя мое. Не могу не отметить твое действительно незаурядное и любопытное образование.

— Благодарю, — слегка поклонилась древнему демону Настя.

Тот шок, что испытала она поначалу, оказавшись в царстве преисподней, постепенно начинал сходить на нет, и она все больше превращалась в ту женщину, какой была до своей гибели на земле: уверенную и чувственную, холодную и задумчивую, обворожительную принцессу ночи.

Несмотря на то что внешне ей по-прежнему было не более восемнадцати лет, один взгляд ее бездонных черных глаз мог покорить любое мужское сердце, разжечь в нем пламя и потом уйти, оставив за собой лишь пепелище.

— Итак, что ты будешь сегодня пить? — спросил Люцифер, сам между делом указывая тени на бурбон Jack Danie’ls.

— Текилу! — бросила Настя, грациозно усаживаясь на невысокий барный стул. — С кровью и серебряную, пожалуйста!

— Не в каждом баре найдется такой ингредиент! — оценил выбор демон, так и оставшись стоять, положив свои локти на столешницу. — Не в каждом, но только не в баре владыки преисподней. Ньярлатотеп, будь так добр, уважь леди первой.

По-прежнему не проронив ни слова, мрачная тень открыла бутылку холодной Olmeca, поставила перед Настей высокую стопку, обильно сдобренную по краям солью, и наполнил ее на две трети полученным из агавы напитком.

Ловко выхватив из-под бара древнего вида бутылку с замшелым стеклом, Ньярлатотеп откупорил ее, и ноздри девушки почувствовали, как по огромному залу разлился неповторимый и божественно дивный аромат свежевыжатой явно у девственника восхитительной «четверки».

«Четверкой» она и ей подобные именовали самую редкую в мире четвертую группу крови, и не имело значения, положительный у нее резус, или нет. Несмотря на чуточку разный вкус, что придавал крови резус-фактор, «четверка» во все времена оставалась «четверкой», и Настя любила ее больше всего на свете.

Наполнив стопку практически до краев, посланник хаоса украсил ее аппетитным кусочком лайма и подал сей шедевр оживившейся вампирше. Потом он так же быстро наполнил широкий хрустальный бокал ароматным бурбоном, приправил его льдом и поставил напиток перед задумавшимся о чем-то Люцифером.

— Благодарю за гостеприимство! — сказала Настя, поднимая текилу, словно обозначая тост.

— Всегда пожалуйста! — улыбнулся демон, стукнув легонько бокалом по стопке девушки, и со вкусом пригубив свой напиток.

Непередаваемо чарующе облизнув с края соль и с недвусмысленным намеком продемонстрировав свой влажный язычок, Настя одним глотком опрокинула текилу и поставила опустевшую стопку на стойку. Подцепив коготками кусочек лайма, девушка откусила от него половинку, а то, что осталось, эротично протянула Люциферу.

Ей все еще до дрожи в конечностях хотелось соблазнить демона, и мало что в настоящий момент могло бы сбить ее с намеченного пути.

Глядя вампирше в глаза, падший ангел принял угощение, не менее эротично облизнув потом пальчики девушки и даже обхватил один из них своим ртом.

Сделал он это настолько многообещающе и возбуждающе, что Настя снова почувствовала, как разум ее поплыл куда-то вдаль, оставляя в теле только плотские и граничащие с животными инстинктами сладострастные желания.

— Так вот какой ты стала, Настенька… — услышала она издалека задумчивый голос Люцифера и, поняв, что тот продолжает ее дразнить, усилием воли вернулась к реальности.

Усевшись на стул рядом с Настей, демон сделал еще глоток бурбона и уставился на девушку своими проницательными, мудрыми и глубокими изумрудными глазами.

— Скажи мне, девочка. Какой ты себя запомнила? Я говорю о том времени, когда ты могла бы еще посмотреть на себя в зеркало.

— Я помню себя… Хм… Пожалуй, милой, юной, весьма дружелюбной и даже наивной. Не чуждой амбиций и считающей себя хитрой. Лишь многим позже поняла, что хитрость мне несвойственное чувство. Уж слишком я во всем прямолинейна. Но это лишь воспоминания и очень старые. Давно я не смотрелась в зеркало…

— Действительно, несмотря на возможности, что сулит вампирам темный дар, огромным минусом такового является неспособность когда-либо увидеть себя в зеркале, во веки вечные.

— Я скучала по своей внешности, — призналась девушка. — Но жизнь заставляет привыкать ко всему, привыкла и я. Я запомнила себя в том виде, в котором пошла на последний свой бал, совсем еще юной девушкой, и именно с этим образом в сердце я все эти годы, из века в век, жила.

Люцифер опустил свои веки, и одна из окутанных туманом стен вдруг волшебным образом превратилась в зеркало. В нем отражалось все: и барная стойка с разномастными бутылками в витринах, и Люцифер в элегантном костюме и с прекрасными черными крыльями, и пауки, и дубовые панели, и даже сияющая звездами вместо глаз жутковатая, мрачная тень за стойкой. Не отражалась только Настя.

Не понимая, к чему клонит падший ангел, вампирша сделала тени знак повторить напиток и, вопросительно глядя на Люцифера, театральным жестом показательно опрокинула окровавленную текилу в себя.

Зеркало показало лишь то, что сам по себе напиток поднялся в воздух, потом мистическим образом словно бы растворился, вылившись в никуда, и опустевшая стопочка потом изящно опустилась на стол.

— Многие считают, что зеркала не отражают вампиров по причине того, что в составе отражающего материала используется серебро, — задумчиво глядя на Настю, проговорил Люцифер. — Красивая легенда, но в корне неправильная. Давно уже серебро не используется в зеркальном производстве, да и вода и прочие отражающие поверхности не показывают вампирам их мертвый облик. В чем истинная причина — знал кардинал Сикуэрос: вампиры не отражаются в зеркале потому, что образ их является оскорблением Господа.

— Мне приходилось об этом слышать, — согласилась с демоном Настя.

— Это жестоко. Лишить кого-либо возможности увидеть себя и оставить лишь лживые воспоминания о том, каким его же творение, что признает Создателя отцом, уже, по сути, не является.

Помолчав немного, Люцифер добавил:

— Твой образ действительно оскорбляет великого Создателя Вселенной. По крайней мере, он так искренне считает. Но сейчас ты находишься в моем царстве, а потому — я дарую тебе этот скромный подарок…

И в зеркале, сидя на стуле рядом с Люцифером, отразилась непередаваемо прекрасная черноволосая женщина.

Настя была настолько шокирована этим чудом, что в первые секунды она почувствовала ком в горле, чего с ней не случалось уже очень и очень давно.

— Не стесняйся, дитя мое. Подойди посмотри на себя! — посоветовал демон и Настя, соскользнув с барного стула, очень медленно и не веря глазам своим, зашагала к отражающей блестящей поверхности.

Люцифер был совершенно прав, когда говорил, сколь лживы ее воспоминания. Та девушка, что увидела Настя, являлась девушкой лишь внешне. Она много лет уже не была той наивной дебютанткой, какой запомнила ее вампирша перед балом.

Та женщина, что отражалась в зеркале, пылала страстью, в каждом движении ее был многообещающий эротизм, но при этом чувствовалась какая-то отстраненность, недосягаемость и тихая, томная грустинка. Не было той теплоты, что исходит от девушек восемнадцати лет. Да и вообще возникало ощущение, что подобная женщина, отраженная в зеркале, попросту не может существовать на земле.

Ее и прежде сравнивали со статуями древних античных богинь, что являли в прошлом идеальное воплощение красоты, но ныне совершенно белоснежная, дивная кожа вампирши самым точным образом удивительно подчеркивала те утверждения.

Волосы Насти были черны и блестящи, и, роскошною волной струящиеся по плечам, они ничем не напоминали сейчас былую скромную прическу на балу из прошлого.

Лицо отражения имело абсолютно совершенные черты, что особенно подчеркивали эпикурейские изящные скулы. Они непередаваемо тонко дополняли аккуратные пологие брови и похожие на омут черные глаза, с тонким налетом оттенка крови, что обрамлялись очень длинными и густыми, похожими на крылья бабочки, ресницами.

Глаза эти были на редкость глубоки и волнующи, но Настю поразило то, какая в них таилась многовековая грусть, а также опыт, мудрость и исключительная проницательность. Это не могли быть глаза молодой дебютантки. То были очи уставшей отчасти, но все же полной желания жить и любящей себя уверенной женщины. Очи женщины, знающей себе цену и умеющей себя соответственно подать.

Помимо глаз, бровей и ресниц бледность лица изумительно оттеняли очень чувственные, нежные губы алого цвета. Губы, за нежностью которых уже много лет скрывалась лютая смерть.

Впервые за столетия на глазах у Насти навернулись слезы. Только сейчас она осознала, насколько прав был Люцифер, когда обрядил ее именно в это, кровавого цвета, бальное платье. Носить платье белого цвета она уже больше была недостойна.

— Спасибо тебе, падший ангел, — прошептала она, поднеся руку к лицу и недоверчиво погладив себя по щеке.

— Называй меня лучше добрым волшебником, — допив одним глотком бурбон, попросил девушку Люцифер. — Ты единственный человек за всю ужасную историю вечности, который был столь трогателен в своем подобном убеждении. Не скрою, что я часто вспоминаю тот момент с какой-то грустной теплотой.

— Ты так и не ответил. Оболенский был твоим посланником? Ты оскорбился на меня за мой отказ принять твой дар и решил отомстить так, сделав вампиром?

— Ну вот к чему мне такая мелочность! — поморщился демон и, встав со стула, он подошел к Насте и положил ей руки на плечи. — Оболенский был совершенной случайностью, капризом судьбы, и только она виновна в том, что он подарил тебе тогда темный дар.

— Много лет, освоившись в новой жизни, я потратила на его поиски… — опустив руки падшего к себе на талию, произнесла девушка. — Не передать словами, насколько сильно я хотела отомстить ему. И ему, и всем его возможным потомкам. Но месть моя в итоге так и не свершилась.

— У тебя была возможность отомстить потомкам! — хитро прищурился Люцифер. — Но в тебе тогда взыграла жалость.

— Что толку мстить невиновным, если убийца о том не узнает?

— Убийца ничего уже не узнает, ибо князь Оболенский пал смертью храбрых на поле боя. Это случилось во время Второй мировой войны.

— Пал смертью храбрых? Не слишком ли громкие слова для убийцы?

— Как бы ни кипела в тебе твоя заслуженная ярость, увы, девочка, но это так. После революции поручик гвардии залег на дно и много лет скитался по Ленинградским лесам, питаясь теми, кто случайно забредал в них за грибами или на охоту. Оставив пышность Петербурга, он стал отшельником и вел тихую жизнь убийцы, но все же истинный Оболенский был в душе древним русским офицером и дворянином, для которого слова честь и отечество никогда не являлись пустым звуком. Он был ярым патриотом и с большой любовью относился к русскому народу, несмотря на то, что ему приходилось периодически употреблять его представителей в пищу.

— Не очень-то вяжется с былым портретом этого франта! — хохотнула Настя. — Ну и как же он погиб?

— Произошло это за две недели до начала Ленинградской блокады. Железнодорожное сообщение было прервано, и Советская власть эвакуировала население Ленинграда, используя для этого автомобильный и водный транспорт. То была одна из последних автомобильных колонн, наполненная ужасно перепуганными и совершенно одинокими маленькими детьми. Некоторые из них лишь только-только научились ходить. Отцы их и деды были призваны в Красную армию, а матери и бабушки занимались строительством защитных укреплений в городе. Эта колонна попала тогда в немецкое окружение, детей выгнали из грузовиков и собрали в кучу, чтобы расстрелять.

— Беспощадные нелюди… — прошептала вампирша.

— Вовсю осуществлялся тогда план «Барбаросса», а он предусматривал практически полное истребление русского, украинского и белорусского народов. Когда на детей уже были направлены пулеметы, а пальцы фашистов лежали на курках, на них неожиданно набросился Оболенский. Князь понимал, что он погибнет, но он не мог безучастно смотреть на то, что собирались сделать немцы с зареванными и трясущимися детьми. Те малыши, что успели его рассмотреть, потом рассказывали, что сам Бог послал к ним ангела на помощь, ибо древний офицер был облачен в свой белоснежный парадный гвардейский мундир. Немцы тогда так и не поняли, с чем же на самом деле им пришлось в ту ночь столкнуться.

— Неужели несколько немецких солдат смогли остановить могучего вампира древности? — спросила Настя.

— Пулеметчики успели подать сигнал бедствия, и Оболенский, отправив детей в леса под руководством водителей колонны, отважно остался на месте бойни, отвлекая внимание фашистов на себя. Немцы потеряли в ту ночь около трети одного из полков, и лишь когда нацисты догадались задействовать артиллерию, этот бой был прекращен. Несмотря на то что традиционно вампиров убивают осиновыми кольями, светом солнца, серебром и святой водой, попадание под прямой артиллерийский обстрел не оставляет им никаких шансов на спасение точно так же, как и простым смертным людям.

— И все же убийца мой должен был быть наказан! — продолжала настаивать на своем Настя.

— Уже много десятилетий поручик Оболенский находится в преисподней и ежесекундно принимает полагающееся ему наказание. Правда — он оказался кремень, и, несмотря на все наши старания, князь так и не издал ни звука. Ни крика, ни мольбы, ни плача, ни стенаний.

— Я хочу его видеть, — попросила девушка. — Если ты и правда сегодня мой добрый волшебник, то дай мне его увидеть и подари хотя бы час!

— Хочешь добиться того, что не смогли добиться опытные в пытках черти? — усмехнулся демон.

— Хочу и добьюсь!

— Ну что ж. Сегодня я буду особенно щедр и вместо часа я дарю тебе целых три!

С этими словами зеркало растворилось в воздухе, и Настя увидела скалистую узкую дорогу, что уходила в небеса. По обе стороны от нее простиралась бездна, пылающая яркими всполохами огня, а где-то высоко наверху девушка увидела крест с висящей на нем обессиленно поникшей человеческой фигурой.

Фигура показалась Насте до ужаса знакомой и, гордо вскинув изящный подбородок, девушка медленно направилась к возвышающемуся над нею деревянному кресту.

Она шла нарочито неторопливо, чтобы дать Оболенскому прочувствовать, что к нему приближается боль. Сам Люцифер ужаснулся бы, если бы смог узнать, какие мысли наполняют сейчас черноволосую голову прекрасной вампирши.

Она шла величаво и царственно, и в этот раз она точно знала, что является королевой происходящего вокруг неистово беснующегося адским пламенем бала. Ее личного бала. Ее не пугали ни всполохи огня, ни дикий вой ветра, ни рев бушующей по обеим сторонам дороги преисподней, это все воспринималось ей как праздничная легкая иллюминация.

Оболенский был прикован серебром к кресту из осины. Помимо гвоздей, которыми были прибиты к дереву запястья и стопы офицера, их, для верности, опоясывали еще и толстые цепи из того же металла, обильно сдобренные по всей длине своей многочисленными шипами.

Несмотря на то, что серебро является мягким металлом, подручные Люцифера сумели придать ему необходимые свойства, и кровь поручика, шипя, как в огне, стекала вниз к подножию креста и далее — тонкими струйками бежала по скале навстречу Насте.

Из одежды на поручике были только белые военные кальсоны, и обнаженное тело его терзали с жадностью и визгом три огромных и кружащихся вокруг креста мохнатых, черных нетопыря.

Их клыки вновь и вновь вырывали куски мяса из тела князя, но раны сразу заживали, как у мифического Прометея, и страшная пытка продолжалась вновь и вновь, как бег воды по кругу.

На голове имперского гвардейца был шипастый серебряный венец. Он очень сильно впивался в кожу, и стекающая из-под него густая кровь каким-то чудом превращалась постепенно в святую воду, что заливала собою лицо поручика и причиняла тому неимоверные страдания.

В правом боку Оболенского, всаженный в тело едва не по рукоятку, торчал отесанный грубо осиновый кол, и было удивительно, как, чувствуя осину, пронзившую внутренности, поручик исхитрялся не издавать при этом ни звука.

Завершая великолепие, на шее вампира висела добротная связка ароматного и ядреного чеснока, и даже Настя поморщилась от того, насколько удушливым был тот ненавистный всем вампирам тошнотворный аромат.

Несмотря на все причиняемые мучения, взгляд кавалергарда был полон гордости, спокойствия и странного, какого-то мудрого и печального смирения.

Настя подошла к кресту и задумчивым томным взглядом окинула тело своего убийцы. Взглянула изучающе, неторопливо и как будто бы примериваясь.

Взгляд Оболенского прояснился, и он даже криво улыбнулся девушке.

— Приветствую вас, мадемуазель! Я так и знал, что мы еще встретимся, но не думал, правда, что при таких вот грустных обстоятельствах.

— Я очень долго не могла тебя найти… — совершенно бесцветным голосом сообщила ему Настя.

— Судя по тому, что ты нашла меня здесь, у тебя у самой сейчас дела не очень. Хотя не скрою, что ты выглядишь сейчас лучше меня.

— Спасибо одному очень доброму и крайне щедрому, могущественному волшебнику!

— Да уж, мои-то дела совсем паршивые! — кивнул поручик.

Окинув снова взглядом князя, Настя медленно и с опасной, хищной грацией подошла к нему вплотную.

Взглянув в глаза вампирши, князь понял, зачем она здесь, и низким голосом произнес:

— Я надеюсь, ты по достоинству оценила мой темный дар и та овечка, что я встретил на балу, превратилась в хищницу, над которой не властно время.

— О да. Времени было достаточно. Чтобы я научилась многому… — многообещающе ласково подтвердила вампирша и медленно провела ногтем по напрягшемуся животу истязаемого кавалергарда.

Нажав чуть сильнее, она оставила на коже Оболенского глубокую и длинную окровавленную полосу, которая буквально на глазах очень быстро начала заживать.

— Пока я искала тебя — я встретила одного из твоих потомков. Внешне он очень похож на тебя. Такие же брови и такие же глаза…

— Надеюсь, он еще жив? — хрипло спросил Оболенский, наблюдая за девушкой.

— Жив. Самой на удивление.

— Еще до того, как я стал вампиром, у меня родился сын, а у него после внуки. То было многие сотни лет назад. Все эти годы я не забывал о потомках и внимательно наблюдал всегда за своим родом. Увы, к моей кончине остался лишь один мальчик, ибо все мое колено извели репрессии. Я рад, что он выжил и продолжил мой род. Спасибо тебе, что принесла мне в ад благую весть.

— Не за что… — прошептала Настя, и глаза ее вдруг, несмотря на пламя, совершенно стали черными.

Черными, жуткими и страшными.

— Не передать словами, как ты прекрасна… — восхищенно сказал ей убийца. — Я очень горд, что создал тебя, мое кровавое творение. Моя холодная, изящная и мистическая королева теней…

— Нам подарили всего лишь три часа. Не будем терять время попусту…

И над пылающею бездной преисподней, устремляясь ввысь Геенны Огненной, впервые послышались дикие крики поручика лейб-гвардии, истязаемого кавалергарда князя Оболенского.

* * *

Прошло уже пять лет с тех пор, как Настя вернулась в Тамбов. Полтора столетия нескончаемых путешествий ужасно ее утомили, и вампирша вдруг почувствовала тоску по родине.

Будучи уверенной, что о ней уже давно забыли, что было истинной правдой, она вернулась на родную землю и обосновалась жить на заброшенном кладбище, что находилось в лесу, совсем неподалеку от города.

Город сильно изменился за это время, и мало что теперь напоминало о произошедших здесь когда-то драматических событиях. Разве что — несколько храмов, включая оскверненный в прошлом собор, да бывшее здание альма-матер девушки, в котором располагался теперь один из медицинских институтов страны.

Тамбов стал современным, полным светящихся огней по ночам, шумных улиц, веселой молодежи и в любое время дня и ночи его увеселительные заведения были полны людей, которые напивались, танцевали, куролесили, а после всего вызывали такси и добирались с божьей помощью домой.

Очень сильно поредели сады, несмотря на то, что даже в центре до сих пор было немало обветшалых одноэтажных домов, зато в изобилии выросли теперь дома другие, высотные, и очень многие из них, ввиду длительного отсутствия Насти, были уже совсем далеко не новостройками.

В центральном парке было множество аттракционов, что светились всеми цветами радуги, молодые семьи катали на них детей, а бедные студенты сидели по лавочкам, играя на гитарах и попивая пиво. Продавались хот-доги, сладкая вата и попкорн, и вся атмосфера была наполнена бесшабашным счастьем, безудержной радостью и всеобщим добродушным весельем.

Несмотря на цивилизацию и современность, по-прежнему здесь протекала речка Цна, росли вдоль нее плакучие ивы, и по-прежнему пахла цветами плодородная и щедрая тамбовская земля.

За годы скитаний Настя совершенно отвыкла от домашнего комфорта, комфорт всегда был связан с риском разоблачения, а потому она обычно сторонилась людей, общаясь с ними только в случае крайней необходимости. Как правило, обычно это была необходимость поужинать или рано позавтракать перед тем, как погрузиться в сон.

Сердце девушки ожесточилось, и ныне она была расчетливой и совершенно не знающей жалости холодной убийцей.

Уже давно Настя сбилась со счета, сколько людей она отправила на тот свет, и если бы всю кровь, что выпила девушка на своем веку, вылить в тамбовскую речку, то ее течение стало бы красным, как воды Нила во время первой египетской казни.

На кладбище, что обнаружила Настя в лесу, оказался довольно уютный и комфортабельный склеп, и девушка немедленно занялась обустройством в нем своего нового жилища.

Обчистив карманы во время ужина у нескольких богатых тамбовских жертв, Настя приобрела и лично доставила в склеп кровать, довольно уютное кресло, комод, несколько тумбочек, телевизор, спутниковую тарелку с холодильником и даже вместительный платяной шкаф.

Конечно же, для телевизора с холодильником требовалось электропитание, но и эта проблема, не мудрствуя долго, была успешно вампиршей решена.

Найдя по объявлениям одинокого пьяницу-электрика, она пообещала ему астрономическую сумму за то, что он сделает в склепе проводку, запитав ее от проходящей по лесу линии электропередач. Стоит ли говорить, что важнейшим условием найма было соблюдение строжайшей и безоговорочной чрезвычайной конфиденциальности.

Когда все работы были выполнены, несчастный электрик куда-то без вести пропал, а Насте в ту ночь не пришлось выходить из дома, чтобы тащиться в Тамбов и искать себе там ужин.

Подумав еще немного, Настя заказала в погребальной конторе роскошный гроб, обитый мягкой черной тканью, и теперь она спала по большей части преимущественно в нем.

Конечно же, кровать была удобнее, но девушка всегда опасалась появления на кладбище каких-нибудь бродяг, и она понимала, что сон в гробу намного безопасней, чем в кровати.

Далеко не каждый человек решится сунуться в гроб, хоть и новый, а вот обнаружить беззащитную девушку в кровати и что-то сделать с ней — на это смелости особенной не надо. В лучшем случае — просто изнасиловать, а в худшем — забить ей кол в грудь и отрезать голову.

Был теплый июнь начала двадцать первого века, вторая половина еще первого его десятилетия. Стояла ночь.

Одетая в легкий плащ черного цвета и строгие черные туфли, Настя шла по освещенной фонарями улице, пробираясь вдоль забора войсковой части, где располагалось когда-то известное своими женихами и различными дурными причудами довольно блатное и продвинутое химическое училище.

Училища здесь несколько лет уже как не было, и обширную территорию части занимала теперь бригада какого-то серьезного и элитного крутого спецназа. Обычные шишиги и уазики за забором сменились на десантные вертолеты, и день и ночь теперь с закрытой территории слышались выстрелы, взрывы и звуки мордобоя.

Занимаясь исключительно боевой подготовкой, военные совершенно не заботились о территории, и некогда блестящий голубыми красками забор обветшал, потрескался, а кое-где, на радость солдатам, даже попросту обвалился, открывая тем самым ставший нехитрым, особенно для спецназа, свободный путь в самоволку.

Несколько раз Насте приходилось лакомиться спецназовцами, и всегда ее восхищало, как обученные бойцы до последнего боролись за свою жизнь, совершенно не показывая какого-либо страха в глазах.

Вместе с тем, этот последний факт в то же время и не нравился девушке, которая любила видеть расширенные от ужаса зрачки, раскрывшийся в немом крике рот и чувствовать слабеющие руки, что безуспешно отбиваются от смерти. Это было одно из простых нехитрых развлечений Насти, а потому и жертв она предпочитала подбирать для себя соответствующих, то есть пугливых.

Пройдя вдоль забора и миновав потом несколько частных двухэтажных домов, девушка свернула на улицу, на которой никогда не горели фонари. Выщербленный асфальт с растущими вдоль дороги гигантскими кленами, был окутан по ночам густой и непроглядной, умиротворенной, тихой тьмой.