Бесплатный фрагмент - Винтаж и рисунки на тему любви

Герои этих двух романов без тени смущения ходят из одного произведения в другое. И только время может их изменить. В жизни и в книгах.

В этот сборник вошли:

«Ты так хотел, как я боялась. Интим. Безвиз. Ревю»

«Сварщик и сольфеджио. Эротическая драма с элементами продакт-плейсмента»

ТЫ ТАК ХОТЕЛ, КАК Я БОЯЛАСЬ
Интим. Безвиз. Ревю

«А принцессу мне и даром не надо.

Чуду-юду я и так победю…»

В. Высоцкий

Пролог. Наши дни

Режиссер нашумевшего веб-сериала Олег Полонский сидел в своем кабинете и лениво просматривал сценарии. Его помощник Веня Поливанов распечатывал очередное творение и еле сдерживал себя, чтобы не покрутить пальцем у виска. Полонский явно перегибал палку.

Ну сколько же можно? Уже было все: драйв, экшн, сопли-вопли, ужасы-кошмары, попаданцы и возвращенцы, легкая ирония и многозначительный подтекст, рваные диалоги, которые хорошо вписывались в любой интерьер, и батальные сцены, которые были неуместны в веб-сериалах, так как стоили сумасшедших денег

Было уже все.

Драматургия страдала. Во всех отношениях. Она вообще имела склонность страдать, эта драматургия. И Полонский прекрасно об этом знал. Но продолжал «трепать нервы» Вене, откладывая в отдельную стопку все, что «не подходит». При этом, «не подходит» звучало, разумеется не так интеллигентно. Полонский не выбирал выражений, когда излагал свое мнение по поводу следующего опуса. Веня давно уже перестал вздрагивать от каждой оценки и, в настоящий момент, тренировал в себе умение убеждать себя в том, что вся ругань Полонского лично к нему, Вене, не относится.

Одним словом, Веня, ничего личного, но ты подсунул мне очередную ерунду, которую ты можешь засунуть себе в одно место. При этом «ерунда» и «одно место» звучали, разумеется, тоже по-другому.

— Это выбросить? — спросил Веня, забирая со стола гения стопку листов.

— Это, как раз, оставь, — ответил Полонский, не поворачивая головы. Веня посмотрел на заголовок.

— Так это же 96-й год! Кому это интересно?

— Мне, — коротко бросил Полонский, — Ты сам это читал?

— Просматривал.

— Значит прочитай.

— Так это же даже не сценарий, а повесть какая-то. Или роман. Текст неплохой, но… никакого куража. Просто жизнь нескольких людей.

— Вот я и хочу показать просто жизнь нескольких людей. В то время.

Несмотря на то, что Полонский доминировал во всем, Веня оставлял за собой право в некоторых случаях хотя бы попытаться донести свою точку зрения до маэстро. Все-таки сериал — это вам не подкаст, не ролик, не короткое видео, которое можно переснять. Если в самом начале принять ошибочное решение, то потом… все и будет строиться на этой ошибке, и вся твоя гениальность, дорогой Полонский, будет засунута в то место, куда ты мне предлагал поместить сценарий.

— Ты думаешь, тем, кто смотрит веб-сериалы сегодня, будет интересно наблюдать за героями, у которых не было даже мобильных телефонов, не говоря уже об интернете? — спросил Веня, — И потом… Слишком чувствуются отголоски Советского Союза. Заграница — как великое чудо… Стационарные телефоны. Бизнес в зародыше. Компьютер только для распечатки договора. Дефицит. Странный курс валют… Секс, который, как известно, только начал появляться тогда в нашей стране. Я еще понимаю, если бы мы снимали боевик о том времени, какую-нибудь эротическую драму или детектив… А тут…

— Ты не понимаешь! — У Полонского загорелись глаза. Добрым блеском. Веня хорошо отличал блеск глаз Полонского. Иногда глаза загорались недобрым блеском, и Веня знал, что нужно молчать. А такой блеск, как сейчас, говорил о том, что… маэстро захватывала та одержимость, которая и сделала «нашумевшим» предыдущий сериал. И, несмотря на всестороннюю эрудицию, Веня верил, что блеск в глазах Полонского может сделать чудо.

— Ты не понимаешь! — повторил Полонский, — В том-то, как раз, и фокус: я хочу снимать чувства. Я лучше, чем кто-то другой, знаю, что веб-сериал — это, прежде всего, действие, динамика, движение. Но… люди-то остались прежними, несмотря на все девайсы и гаджеты. Отношения между людьми остались прежними: люди также врут и любят, страдают и обижаются, мечтают и завидуют, несмотря на все ваши тренинги личностного роста.

Веня опустил глаза. Полонский знал о его пристрастии ко всяким обучающим программам в этой области, и подсмеивался над этим.

— Вот я и хочу показать, что чувства и ощущения людей — вне времени, какие бы перестройки ни устраивала нам родина. Понимаешь? Любое настоящее, рано или поздно, становится прошлым. И в этом ничего изменить нельзя. Через двадцать лет кто-то будет смотреть на нашу жизнь и думать «фу, как старомодно и примитивно». Это закон природы!

— Ты хочешь снимать веб-сериал о законах природы? Ты думаешь, его кто-то будет смотреть?

— Я буду снимать сериал о людях. Просто кусочек жизни нескольких людей. В антураже середины 90-х. Я покажу из-за чего они трепали себе нервы тогда, и все увидят, что с этим ничего не изменилось и теперь. Непонимание разных поколений, отцы и дети… Смотри: что тогда, что теперь, никакой разницы! Отношения между мужчиной и женщиной… Что, думаешь, ваши тренинги по развитию женственности или по навыкам пикапа что-то изменили в этом?

Ну и, в конце концов, я покажу, что секс и любовь были в нашей стране и тогда. И есть теперь. И будут, надеюсь потом. После нас. И никакой курс валют, твою мать, на любовь и секс не повлияет.

«Твою мать» было лишним в этом монологе, — подумал Веня, забирая стопку листов со стола маэстро, — Ну-ну, посмотрим, что у тебя получится. И чем ты будешь платить зарплату съемочной группе, когда у этого шедевра будет только два зрителя — ты и я…»

— А название? — спросил Веня, — Что это за название? 1996-й год?

Полонский сидел за столом с довольным видом и играл мускулами, которые, как известно, у гениев размещаются в голове.

— А названье, Вень, названье?

Ну куда оно годится?

Ты придумаешь другое.

Без проблем найдет нас Гуггл…

«Ну все, — подумал Веня, — раз заговорил белым стихом, бедствие неотвратимо».

— Могу я снять что-то не для коммерции, а для самовыражения? А, чувак? — подмигнул Полонский, продолжая издеваться, но уже с вдохновением, — Вас же этому учат на тренингах личностного роста? И как только люди жили, тогда, в 90-х, без ваших тренингов? Не представляю! А название… Ну возьми что-нибудь, что хорошо откликается в поисковиках. Порно. Эротика. Интим не предлагать… Или что-то из политики. О, сейчас много пишут про безвизовый режим. Чем не название? Кстати…

Глаза Полонского загорелись еще более бешеным блеском.

— Задумывался ли ты когда-нибудь, Веня, о том, что такое безвизовый режим? В широком смысле, Веня, это… пересечение границ без ограничений.

— В широком смысле — да, — пробурчал Поливанов.

— Именно в широком смысле. Мы ведь с тобой мыслим глобально? Правда, Веня? Так нас учат мыслить на курсах по развитию бизнеса, привлечению денежного потока и приобретению счастья в особо крупных размерах? Так вот… мы будем снимать сериал о безвизовом режиме в человеческих отношениях. О границах и препятствиях, которые мы ставим себе вне времени, преодолеваем по мере возможностей и… просто живем. И тогда, и сейчас. Вот посмотри, занятная статейка. Кстати, автора знаю лично… Это из твоей оперы, Поливанов… О роли секса в личностном развитии. О средствах и способах, в которые ты веришь…

Веня взял в руки несколько страниц.

«…Сегодня мы с вами будем говорить о средствах и способах, с помощью которых можно убедить человека сделать что-то или привлечь на свою сторону. А также, о том, в каких случаях эти средства не работают. От слова «совсем», ни разу.

Как вы увидите, есть средства просто великолепные и работающие в большинстве случаев и ситуаций, но ни одно из них не является и не может являться универсальным…

Когда мы говорим о чем-то, что представляет для нас интерес, мы часто боимся, что нас заподозрят в предвзятости. И это естественно. Каждый знает, что продавец всегда будет хвалить свой товар, о чем бы ни шла речь. Даже если предмет вашего разговора — не товар, а вы — не продавец.

Хотя… Мы уже много говорили о том, что, если воспринимать слово «продавать» в широком значении, то станет понятно, что мы продаем не только товары, но и свои мысли, убеждения, суждения и аргументы. Торговля — это обмен. Следовательно, все, что мы делаем и говорим, можно назвать «продажами».

Но… Вернемся к средствам и способам, которые помогут нам выгодно, не вызывая подозрений, продать то, что мы хотим продать.

Одним из хороших способов отвести от себя подозрения в предвзятости и корысти, является следующий: вы не высказываете прямо свое мнение по поводу предмета вашего разговора или сделки, а ссылаетесь на мнения, слова и суждения других людей. Иногда этот прием называется «Мой друг Джо…» или, по-нашему УБС (умная бабушка сказала) — не путать с ОБС (одна бабушка сказала), — это совсем другой прием.

Одним словом, используем примеры, как только можем.

Вместо того, чтобы убеждать кого-то, что эта модель телефона проста и удобна в использовании, просто скажите, что ваша дочка-первоклассница уже два года пользуется именно этой моделью. С учетом того, как другие вещи у нее в руках просто «горят», это — вполне достойный аргумент в пользу прочности и простоты данной модели.

Если вы — страховой агент, то вы отлично знаете кто из ваших родственников, знакомых, а также известных людей, вовремя «не побеспокоился» или, наоборот, вовремя «побеспокоился» о страховке и что из этого вышло.

Использование мнений, слов и действий таких «незаинтересованных» людей, в принципе, вызывает доверие больше, чем вы думаете.

Вы встречали продавцов кроссовок, которые показывали вам свою ногу и говорили при этом — третий год ношу не снимая, они просто неубиваемые. И все. Вы — в ловушке. Даже если этот продавец не является для вас авторитетом. Даже если до этого вы считали, что эти кроссовки «из последней коллекции». Вот она — нога, продавец и железный аргумент.

Вам кажется, что я смешала в одну кучу сразу несколько приемов? Да, именно так я и сделала. Пример. Наглядность. Непредвзятая оценка. Вот и все. Составьте коктейль из этих трех способов и будет вам счастье.

Счастье?

Помните, в начале статьи я сказала вам, что ни один прием не является универсальным? И, поскольку все самое прекрасное сегодня рождается на стыке разных, порой очень далеких друг от друга, отраслей и областей, то разрешите немного углубиться в область, которая, казалось бы, не имеет ничего общего с продажами и примерами.

Секс!

Да-да, я именно такой автор! Я привлекаю ваше внимание такими способами! А куда же без него?

Вот несколько признаков того, что в сексе у вас не все в порядке.

— Признак №1: у вас просто нет секса. Здесь, кажется все понятно. Это, действительно, непорядок.

— Признак №2: Вам страшно или вы считаете, что должны делать вид, что вам страшно. На этот счет есть очень хороший анекдот, который я, с удовольствием здесь приведу. Интересная интеллигентная женщина приехала отдыхать в шикарный отель. В первый же день у лифта ее встречает шикарный грузинский мужчина и говорит: «О, какая ты красивая! Я тебя хочу!». Что делают в таких случаях интересные интеллигентные женщины? Да-да, вы правы, именно так. Она подняла глазки к небу и пролепетала: «Ах, что вы себе позволяете? Ах, оставьте! Ах, я вас боюсь!». На следующий день история повторилась. Грузин встретил ее и воскликнул: «Я тебя хочу!», на что она ответила «Ах, я вас боюсь!». Так продолжалось все две недели. В последний день своего пребывания на отдыхе, интересная интеллигентная женщина, неся свой чемодан к лифту, опять встретила этого грузина. Он, увидев ее с чемоданом, воскликнул: «Как? Ты уже уезжаешь? А я тебя так хотел!». Интеллигентная женщина поставила чемодан, поправила очки и вежливо сказала: «Пошел ты на ***, если ты меня так хотел, как я тебя боялась!». Мне кажется, что эта история четко передает всю суть отношений между мужчиной и женщиной. Как вы думаете?

— Признак №3: Вы боитесь или стесняетесь отказать в сексе. Боитесь, стесняетесь, не хотите обидеть, опасаетесь, что «в другой раз не позовут», беспокоитесь, что вам «найдут замену».

— Признак №4: Для вас является страшным оскорблением, если вам отказывают. Как? Ты меня не хочешь? Да не рехнулся же ты в самом деле! Для многих дам страшнее преступления и придумать нельзя.

— Признак №5: «Хочу», «могу» и «давай» могут не совпадать. А вы этого не понимаете…

— Признак №6: В одной из статей я уже предлагала вам задать себе вопрос: «А женилась ли я бы на себе?». Так вот, в этой статье я предлагаю вам спросить себя «А захотел (захотела) бы я заняться сексом с собой?» Это не значит, что нужно тут же зафиксировать все свои недостатки и начать их исправлять. Это значит, что, любя себя и свое тело, нужно понимать и принимать несовершенство партнера. Коль скоро уж вы с ним зашли в своих отношениях так далеко.

Так вот: принимая во внимание все вышесказанное, давайте примем как аксиому: приемы «пример», «наглядность» и «непредвзятая оценка» НЕ РАБОТАЮТ В СЕКСЕ, хоть сами по себе и являются очень действенными приемами.

Даже не пробуйте сослаться на вашего друга Джо или подругу Мери…»

— Ты серьезно? — спросил Веня, — Про безвиз?

— Да, я — серьезно. Пройдет время, и это слово перестанет быть таким популярным в поисковиках. А слово — хорошее. Зудит и звенит. Так пусть же останется в нашем времени, как символ той свободы, к которой мы все всегда стремились и продолжаем стремиться, но которая так навсегда и останется недостижимой по одной простой причине: мы — люди.

После матов и окриков Полонского, последняя фраза звучала несколько высокопарно. Веня поморщился так, чтобы маэстро этого не заметил. Однако мысль о безвизовом режиме в человеческих отношениях, запомнилась.

Глава 1. Середина 90-х. «Ничего у нас с тобой не выйдет, милая»

«Вот и пришло время любви, — с тоскливой иронией подумала Ира, положив трубку на рычаг, — Пора, наконец, прекратить строить из себя примадонну. Будь, как все. Мужчина пригласил тебя поужинать. Не отказывай ему. Ты, практически, одна. Ты, практически, свободна. Будь женщиной. Будь, как все.»

Она устало опустилась в кресло. То, что в мыслях два раза промелькнуло «практически», ничего не меняло. Да, именно, «практически». Несмотря на наличие не совсем смягчающих, но немного смущающих обстоятельств в виде мужа Эдика. Практически, уже и не мужа…

Могу я хоть на один вечер выбросить из головы все — работу, родителей, Марину с ее проблемами, Эдика с его занудством? Может быть, из таких вечеров и состоит вся жизнь? В конце концов, кто знает, что именно будешь вспоминать потом. Как улыбался твой ребенок? Как гладил тебя по голове отец? Или как ты засыпала в объятиях мужчины, не думая ни о чем?

И, хотя мужчина, который пригласил ее сегодня в ресторан не был ни любимым, ни молодым, ни красивым, ни привлекательным, он был мужчиной, а ей сейчас до боли хотелось остановиться, перестать воевать, перестать чувствовать себя умнее всех, хотелось быть женщиной. Сидеть в прохладном зале. Пить дорогое вино. Хмелеть и слушать пустой непринужденный разговор. А потом — оказаться в его постели… И чтобы он испытывал чувство благодарности к ней… А она… Она бы чувствовала себя просто женщиной.

Так и случилось.

На столике в ресторане горели две свечи так, что она видела лицо Антона в полумраке — доброе симпатичное лицо, слегка тронутое усталостью, полное внимания и симпатии к ней. Она отвыкла от такого внимания — когда мужчина обращается только к ней, когда все его шутки обращены к ее настроению, когда каждое его слово предполагает подтекст.

Им обоим было ясно, чем закончится этот вечер. И они, хотя и по-разному, но оба хотели этого. Возможно Антон был бы так же мягок и внимателен к любой другой женщине, оказавшейся сейчас с ним за одним столиком, но она отметала от себя такие мысли. Недалеко от них — за другими столиками сидели более молодые, более красивые, наверное, более богатые мужчины со своими спутницами — тоже красивыми, нарядными и смелыми, привыкшими к мужскому вниманию.

Ира не смотрела по сторонам. «Получай удовольствие», — говорила она себе. Со стороны они выглядели на редкость гармоничной парой: седеющий мужчина, который гладил и ласкал взглядом свою спутницу, и красивая женщина с голыми плечами, с замысловатой прической, тонкими смуглыми руками.

— Тебе здесь нравится? — спросил Антон, дотрагиваясь до ее руки.

— Да, очень, — рассеянно проговорила Ира.

— Ты любишь бывать в таких местах?

— Не знаю. Я не часто бываю в таких местах.

— Почему?

Ира улыбнулась. Ей не пришло в голову сказать, что деньги, которые он заплатит за ужин, равнялись ее месячной зарплате.

— Я уверен, что у тебя много поклонников.

Провокационное утверждение. Она не соглашалась и не возражала. Просто смотрела на него. Улыбалась и молчала.

— Или я не прав?

— Тебя это действительно интересует?

— Конечно!

— Почему?

— Или, может, тебя мучает какая-нибудь неразделенная любовь?

Ира опять улыбнулась.

— Какая-нибудь? Нет, наоборот.

— Как это?

— Меня мучает отсутствие неразделенной любви.

— Наверное, ты не знаешь, как это страшно.

— Не знаю.

— Конечно, с твоей красотой тебя все любят.

— За красоту никто не любит… Все хотят, но не любит никто.

— А ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Я вообще в любовь не верю.

Антон поднял бокал.

— Давай выпьем за то, чтобы ты поверила… Сколько мы с тобой знаем друг друга? Никогда не говорили откровенно. Я — за полную откровенность. Часто люди хотят одного и того же, но женщина считает своим долгом сказать «нет». Да еще в такой форме, что потом не знаешь, как к ней подступиться. Отшивает, одним словом. Мне кажется, ты — не такая.

— А какая?

— Я тебе сейчас расскажу. А ты меня поправишь, если я буду неправ. Какие мужчины тебе нравятся?

— Ты хочешь, чтобы я сказала — похожие на тебя?

— Я хочу, чтоб ты сказала правду.

— Это прозвучит слишком самоуверенно.

— Тебе не помешает немного самоуверенности.

— Хорошо. Умные. Намного умнее меня.

— Хороший ответ.

— Ты — один из них.

— Правда?

— Да…

Помолчали.

— Что еще ты хочешь узнать? Ты, кажется, хотел мне рассказать обо мне? О том, что ты обо мне думаешь?

— Я думаю, что, если бы сейчас я стал признаваться тебе в любви, ты подняла бы меня на смех.

— Правильно.

— Ты предпочитаешь, чтобы тебе прямо говорили, что от тебя хотят. И боишься этого. И когда тебя приглашают в постель, ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем речь.

— Откуда ты знаешь? Ты же еще не приглашал меня в постель?

— До сегодняшнего вечера я был уверен, что ты поведешь себя именно так, как я описал.

— Пока еще не знаю. Но к концу вечера все должно проясниться, правда?

— Наверное. Еще я могу сказать, что тебе с мужчинами не везло. Им нужно было что-то попроще. Я удивляюсь, что ты, при таком опасном сочетании необычной красоты и необычного ума, вообще вышла замуж.

— Я вышла замуж за человека, который не видит ни того, ни другого.

— Почему же он женился на тебе?

— Наверное думал, что влюбился. А оказалось, что внутри у него — только он сам, собственной персоной, и его проблемы.

— А почему ты вышла за него?

— А я всегда нравилась мужчинам намного старше себя. Когда мне было 17, за мной ухаживали тридцатилетние. Когда мне было 20, на меня смотрели те, кому за 30. Я была очень скучная и серьезная.

Ира засмеялась.

— В компании сверстников я чувствовала себя, как белая ворона. Мне приходилось дурочкой прикидываться, чтобы кому-то понравиться. Вместе с тем, я знала, что всю жизнь так ломать себя не смогу. Встретила Эдика и поняла — вот человек, с которым мне не нужно притворяться.

— Это уже много.

— Это много, но недостаточно для счастливого брака. Сейчас я почти уверена, что женщины, которых считают счастливыми, всю жизнь притворяются и ломают себя. Я очень долго хотела отдать ему больше, чем он мог взять. А потом мне стало все равно.

— Но мужчин у тебя было мало.

— Да.

— Сколько?

Ира рассмеялась.

— Думаю, гораздо меньше, чем у тебя женщин.

— Ну о моих женщинах мы поговорим потом. И все-таки?

— С мужем — трое.

Антон улыбнулся. Ее прямота и откровенность подкупала. И вместе с тем… Женщина не делает таких признаний, если собирается провести ночь с мужчиной. Или делает?

— Ты никого из них не любила?

— Никого.

— Зачем же тогда…

— Хотела узнать, как это бывает с другими.

— Ну и как?

— Да никак. Поняла, что это не для меня — переспать с кем-то, чтобы поставить галочку. Загнуть палец?

Антон замолчал. Разговор вышел за рамки, определенные им для себя. Теперь он уже не хотел сильно углубляться в эту тему, чтобы к концу ужина она не сделала вывод, что ей нет смысла загибать еще один палец и присоединить его четвертым к списку мужчин, которых она не любила.

Ира с интересом посмотрела на него. По дороге сюда она давала себе слово быть глупенькой, покладистой, легкомысленной и очаровательной. Такой, какой должна быть девушка на случайном свидании со старым приятелем. И не смогла. Вот и он уже не знает что делать, как продолжить разговор.

— Ну что ж, выпьем за твоего четвертого мужчину? — Антон поднял бокал и посмотрел ей в глаза.

— За тебя, — просто ответила она.

— Ты поражаешь меня, — Антон покачал головой, — Что я должен сейчас сделать?

— Вот это — по-мужски, — Ира насмешливо окинула его взглядом, — Окей. Ты должен посмотреть на часы и сказать, что мы уже очень долго здесь сидим, что ты купил эскиз кисти Ренуара и повесил у себя в спальне. И очень хочешь его мне показать.

Антон смотрел на нее ласково, но настороженно. Ни одна женщина не соблазняла его так странно и красиво. Или она смеется над ним?

Он решил подыграть. Посмотрел на часы.

— Мы действительно здесь засиделись.

Потом он рассмеялся.

— Только я не купил Ренуара. И у меня нет спальни. Одна комната — в роли столовой, гостиной, спальни и так далее…

Ира продолжала игру.

— Но ты же не можешь просто пригласить меня на чашку кофе или послушать музыку. Это было бы так банально. Придумай что-нибудь… Чтобы я до последнего момента была уверена, что ты пригласил меня полюбоваться видом из окна твоей столовой и гостиной.

Антон шутливо хлопнул себя по лбу.

— Придумал! Я покажу тебе свою новую кофеварку.

— Это, конечно, похуже, чем Ренуар, но… годится…

Когда они сели в машину, Антон, не зажигая света, погладил ее по колену. Ира тихо вздрогнула и замерла, откинувшись на сиденье. Он провел рукой выше, внимательно наблюдая за выражением ее лица. Она ждала чего-то, и он ждал чего-то. Они смотрели друг на друга, он — боясь показаться смешным, она — боясь показаться недотрогой или наоборот.

— Тебе нравится? — спросил он, поглаживая ее ноги.

— Нравилось, пока ты не спросил, — ответила она.

«Кажется, мне лучше молчать», — подумал Антон, но не остановился. Поцеловал ее и ощутил аромат ее духов, вкус помады, теплое дыхание… Не ощутил только ответа на свой поцелуй.

Антон завел мотор и нажал на газ. Теперь они ехали молча. Он смотрел на дорогу, изредка поглядывая на женщину, которая сидела рядом и, казалось, боялась пошевелиться.

Вот то, о чем ты мечтала. Мечтала? Да, именно мечтала.

Ты едешь по ночному городу, и вокруг тебя — тысячи огней, и машин, и реклам, и людей. Ты — избранница. Вот она — жизнь, которой ты ждала. Богатый мужчина, красивая дорогая машина, галантное обхождение, легкий флирт, многозначительные фразы… Мужчина, который пытается угадать тебя. И ты понимаешь, что он это делает не для тебя. И странно было бы ждать другого. Он все делает для себя, и это естественно. Расслабься. Дыши легко…

— Куда мы едем? — спросила она.

— Ко мне, — коротко бросил он.

Отлично! Не нужно принимать решений. Он все решил сам. Не нужно мучительно ломать голову над вопросом — соглашаться или отказываться. Он сделал выбор за нее. И она была благодарна ему. Не дал понять, что она ему нравится, а потом занял выжидательную позицию, как это делали многие другие, а просто все решил за них. Именно это ей было и нужно.

Именно это?

Да, именно это.

Чему быть, того не миновать. И не сопротивляйся.

Ира погладила его по руке. Антон удивленно посмотрел на нее, и, когда она положила руку рядом с рычагом ручного тормоза, он просто накрыл ее руку своей, и так они ехали, молча, держась за руки, думая каждый о своем.

— Ну и где же твоя кофеварка? — шутливо спросила Ира, заходя в комнату.

Антон обнял ее и прижал к себе. Сквозь плотную ткань пиджака он чувствовал ее мягкое тепло и ток, который шел от нее, независимо от того, что она делала или говорила.

Он раздевал ее медленно, наслаждаясь каждым прикосновением. Она не помогала ему, просто обнимала за шею, пряча лицо у него на плече. Умным речам и глубокомысленным замечаниям не было места в этой сцене.

В первые мгновения ему показалось, что она отстраняется от него, пытается отодвинуться, выскользнуть из его рук. Он чувствовал какую-то настроенную гармонию между ними, и этот скрытый протест удивил его.

— Что с тобой? — спросил Антон, боясь показаться грубым.

— Подожди, — прошептала она отстраняясь.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, все хорошо.

Заглядывая ей в лицо, Антон попытался поцеловать ее, но она отвернулась, и он только коснулся губами щеки.

— Что с тобой? — спросил он уже спокойнее, — Ты устала?

— Нет, я не устала…

«В конце концов, — подумал он, — она пришла сюда не говорить о смысле жизни. Могла отказаться в любой момент. Я не насильник. А сейчас лежит со мной в постели… Что за комедия?»

— Ты меня не хочешь? — спросил он, когда Ира села на кровати. Он видел только ее бледную спину и провел по ней рукой.

— Не знаю…

— К чему тогда были все эти разговоры? Зачем ты сюда приехала?

— Не знала, что так будет

— Я что-то сделал не так?

— Ты все делал просто замечательно. Дело во мне. Я сама себе не рада.

— Ирка, — он сел рядом с ней, — Женщина должна уметь отдаваться эмоциям. Не думай сейчас ни о чем. Есть только ты и я.

Она устало посмотрела на него и опустила глаза.

— Тебе сейчас нужна просто женщина, да?

— Ира, не время сейчас выяснять. Зачем ты так все усложняешь? Мне нужна ты.

Чувствуя, что желание пропадает, он встал с кровати, но понимая, что выглядит слегка нелепо, расхаживая голым перед женщиной, которая вдруг решила выяснить, насколько она ему нужна, он снова сел на кровать так, чтобы не касаться ее.

— А зачем все так упрощать? — спросила она.

Антон разозлился.

— Ты помнишь, что ты говорила в ресторане?

— Я болтала Бог знает что… Просто болтала.

— Ну значит я не понял… И что теперь?

— От тебя зависит, — тихо прошептала она.

— О, Господи, — простонал он, закрывая ей рот поцелуем, практически, только для того, чтобы она не сказала больше ничего, что могло бы его остановить. Хватит, в конце концов, так уж заботиться о том, что ей нравится, а что — нет. Сроду не угадаешь. Довольно! Он обрушился на нее всей силой своего желания, они сплелись в приятной борьбе и… быстро скатились вниз с этой блаженной вершины. Обессиленные и опустошенные.

Потом наступила реакция. Ира сидела на краю постели, обхватив голову руками. «Как будто девственность потеряла», — раздраженно подумал он.

— Сделать тебе кофе? — спросил Антон.

— Нет, спасибо… Ты отвезешь меня домой?

— Хорошо.

Он взял свою одежду и вышел из комнаты. Когда он вернулся, Ира была уже одета. Красивая женщина. Как с картины художника. Смотрит виновато…

— Я не хотела все испортить…

— Не думай об этом. Все было прекрасно.

В машине они молчали.

— Я позвоню тебе, хорошо? — спросила Ира, когда они остановились у ее дома.

— Конечно, я буду ждать, — ответил он, целуя ее на прощанье.

«Загни еще один палец, милая, — думал он с горечью, проезжая по ночному городу, — Хорошо хоть обошлось без истерики. А ведь могла бы обжечь… Но не обожгла. И не согрела. Нет, милая, ничего у нас с тобой не выйдет. Тебе не мужчина нужен, а статуя. Или словарь фразеологизмов. А с живым мужиком тебе делать нечего…»

«Еще один вечер, о котором я не буду вспоминать на старости лет, думала Ира, засыпая, — Еще один мужчина, который ни в чем не виноват. Так что тебе, милая, нужно?»

На этот вопрос она так и не ответила.

Следующий день начался с раздумий на тему о чувствительности.

«Человек, который крепко спит, никогда не поймет человека, который спит чутко. Он может принимать этот факт головой, разумом, считаться с этим: не шуметь, не разговаривать громко, не включать свет — одним словом, уважать чувства другого, но он никогда не поймет его на 100%, потому что он чувствует по-другому. И тогда возникает искреннее: «Да что ж я такого сделал? Я и так говорил шепотом!». И получается — то, что для одного — шепот и ущемление прав, для другого — грохот и бессонница.

То же самое можно сказать о фразе «не делай из мухи слона». Для начала, определимся что для вас муха, а что — слон…»

Размышляя об этом, и, конечно же, в своих размышлениях имея в виду своего мужа, симпатичная молодая женщина шла по любимой улице своего родного города, но ни яркие плакаты, ни звенящие фонтаны, ни разноцветные витрины, ни шумный людской поток, не могли оторвать ее от невеселых мыслей.

Есть люди, который любую рану считают царапиной. Их называют бесчувственными или терпеливыми, холодными или самоотверженными — все в зависимости от ситуации. И, нужно сказать, что иметь с ними дело гораздо удобнее и приятнее, чем с теми, кто думает наоборот. То есть любую царапину считает раной.

Особенно это заметно в мужчинах. Им сама природа приказала быть сильными и мужественными, в то время как в реальной жизни они, как и женщины, как и любые другие живые существа, бывают всякими: слабыми и капризными, мелочными и ханжами, трусливыми и злыми. И, как правило (подчиняясь общим законам рода человеческого), свои царапины они часто считают ранами, а чужие раны кажутся им — ах, какая ерунда — царапинами.

Именно так: вот с таким дамско-жеманно-манерным «ах!».

Мужчины оглядывались на нее, но она знала, что этим все и закончится — с ней не знакомились на улице. Для этого она была слишком серьезной и, пожалуй, слишком красивой.

Ира зашла в кафе, чтобы выпить чашку кофе. В очередной раз удивилась тому, что чашка кофе сегодня стоит столько, сколько стоило пять автомобилей шесть лет назад — в буквальных цифрах. И… не отказала себе в удовольствии посидеть в тишине и прохладе и поговорить с собой, единственной собеседницей, которой были интересны ее взгляды на жизнь.

Ей хотелось посидеть в одиночестве и подумать о себе, но не пожалеть себя, а просто все разложить по полочкам. «Реши, в конце концов, — говорила она себе, — муж он тебе или не муж».

«Если бы он сам решил в конце концов, — думала Ира, — муж он мне или не муж».

Если бы он решил это для себя, и твердо сказал ей о своем решении, если бы он предпринял что-то сближающее их или, наоборот, разделяющее, ей было бы легче: тяжесть принятия окончательного решения не ложилась бы только на нее. Но он ждал чего-то. Звонил. Приходил. Молчал. Пытался лечь с ней в постель, и, получая отказ, уходил обиженный, а на следующий день снова находил повод позвонить.

Если бы не эти проклятые деньги, которые в их семейной жизни приходилось ставить во главу угла! Если бы можно было думать о нем, возможно даже оценить его, не учитывая того факта, что все держится только на ней и, если бы она не работала, то им просто нечего было бы есть. Если бы можно было закрыть глаза на его медлительность и равнодушие, и видеть только положительные качества — неприхотливость в быту, мягкость, готовность помочь!

Но так не получалось. Память услужливо подсказывала эпизоды из нескольких лет совместной жизни, когда в самые трудные моменты его не было рядом, а если он и был рядом, то… беспомощно разводил руками и ничего не мог предпринять.

А еще эта его противная черта: делать что-то для себя, но выставлять это таким образом, как будто он старается для других. В частности, для нее.

Ира закурила.

Когда-то давно, лет десять назад, один из бывших приятелей сказал ей: «Тебе это не идет. Курить — это занятие или (если хочешь) порок деловых или роковых женщин. А ты — женщина милая». Тогда ей нравилось считать его своим возлюбленным, хотя до постели у них так и не дошло. «Я была такая юная и гордая», — думала Ира, вспоминая этого парня. А на самом деле, наверное, она была тогда просто трусливая и глупая. Он настаивал ровно столько времени, сколько ему хватило понять — тут он ничего не получит, все так и кончится умными разговорами и глубокомысленными взглядами.

Сейчас она курила много и небрежно, уже не думая о том, соответствует ли это ее имиджу. Окружающие мужчины относились к этому спокойно: такая женщина имела право на прихоти, на капризы, на пороки, на возможность быть собой. И только некоторые из них понимали, что сама она не признает за собой этих прав и только мучается от того, что не может ими воспользоваться.

И лучше об этом не думать, не копаться в себе, не искать причин, почему ты такая, а не другая. Счастливы те, кто не роется в себе?

Как там у Колин Маккалоу? Как там у тех, кто поет в своем терновнике? Каждый поет свою песню? Хорошо, прожив эдак лет девяносто, сказать себе — я отлично исполнил весь репертуар, не сбился, не сфальшивил, не перепутал слова и музыкальные знаки. А в молодости ты и сам не знаешь что тебе петь, о чем петь, кто будет тебе аккомпанировать и где она твоя песня и есть ли она — твоя — вообще.

А что делать, если молодость (и, соответственно, как говорят умные люди, глупость тоже) затянулась, и до тридцати лет ты так и не решила, что именно тебе нужно в жизни? Что делать, если муж пожимает плечами на твои вопросы о дальнейшей жизни и стремится перевести разговор на другую тему, чтобы не «нарваться» в очередной раз на буйное выяснение отношений? И он даже не понимает, что слезы и скандалы давно уже закончились, и это… намного страшнее, чем самые нелепые ссоры и выяснения…

Безалаберный, бестолковый и амбициозный… Ужасный коктейль!

Если знакомые считают тебя красивой и неприступной и спрашивают тебя «Как дела?», а потом, не дождавшись ответа, начинают говорить о другом, если мужчина, который пытается ухаживать за тобой, не решается прямо сказать, чего же он хочет, если родные жалеют тебя, считая, что при твоей внешности и уме, ты могла бы блистать, но вместо этого жизнь тебя сломала, если ты вынуждена работать с утра до вечера, чтобы прокормить… семью, которой у тебя, как будто, уже и нет,.. то, рано или поздно, ты все равно задумаешься, кто еще виноват во всем этом и, наверняка, найдешь кого обвинить.

Но главное для тебя — найти и свое место на скамье подсудимых, определить степень своей вины и исправить хотя бы то, что можно исправить и что зависит от тебя.

Кофе оказался густым и обжигающе горячим.

За соседним столиком сидели две подруги — молодые, нарядные, веселые. И Ира уже без боли, без сожаления, без досады, но с какой-то ироничной грустью, подумала о том, что так и не воспользовалась ни своей молодостью, ни своей красотой, ни своим умом, чтобы взять что-то от жизни, что-то лежащее совсем рядом. Что-то… известное вот этим двум девчонкам — не очень красивым, не очень умным (судя по некоторым словам), и даже не очень воспитанным (судя по громкому смеху).

Ира встала и пошла к выходу. Солнце блестело на крышах домов, не просохших еще от ночной росы, и, глядя на сверкающее вокруг великолепие, она с надеждой сказала себе: «Все еще может быть хорошо. Все самое лучшее должно быть впереди. Нужно только подождать! Вон как все легко у Маринки, у Оли… Как все легко! Так и у меня должно быть.».

Глава 2. Середина 90-х. «А может, мне просто все надоело?»

Когда у мужчины двое детей и достаточно денег, ему необязательно оставлять семью, если вдруг красивая и весела жена ему наскучила. «Не пытайся убедить себя, что идешь туда только за новыми ощущениями», — говорил себе Виктор, шагая к Анжеле, — новые ощущения можно получить и с женой — только свистни. Она готова заниматься любовью, едва уложив детей спать. В ванной, на кухне, на столе…»

А Анжела… Ах, Анжела…

Анджела!

Да, что-то попахивает итальянской мелодрамой, как в «Браке по-итальянски». Даже имя то же. Теже волосы — густые прямые длинные. И та же любовь: «Ах, если узнает отец, он убьёт меня!».

«Но пока ее родители в отъезде, она приглашает меня домой и принимает как… Как кого? Похоже, она влюбилась не на шутку. Эта застенчивость, лукавство, милое кокетство, неопытность… Восемнадцать лет — это не тридцать. Забавно: то, чего многим мужчинам не хватает в браке — авантюры, бесстыдства, кокетства — у меня навалом в семейной жизни. Как там Лена признавалась после третьего бокала шампанского? Жена должна быть шлюхой в постели, иначе муж потянется к другим…»

Она исповедовала именно это и каждую ночь, каждый вечер и каждое утро пыталась быть для него не только женой, но и любовницей. Она умела все делать красиво и разнообразно. Как могло это умещаться в одной женщине? Всего десять минут назад она стонала и извивалась в его объятиях, вслух описывая что он делает и что она хотела бы почувствовать, но вот десять минут прошло, и она будит детей: «Быстренько встали, умылись, бегом завтракать… Не размазывай кашу по тарелке. Не встанешь из-за стола пока все не съешь!»

Лена подмигивала мужу во время завтрака, а под столом ее рука гладила его.

Днем она звонила мужу на работу и, если была одна в комнате начинала фривольно шутить.

— Ленка, ты что, пьяная? — возмущался Виктор, — У нас параллельный телефон.

— Пусть слушают и завидуют, — смеялась она, — Ты же с женой говоришь!

Иногда ночью, когда она начинала его ласкать, а он чувствовал себя уже выпотрошенным и опустошенным, она не обижалась, не насмехалась, а говорила: «Ладно, спи, неотразимый мужчина», целовала ласково и позволяла уснуть.

Идеальная жена!

Наверное, если бы у Виктора было желание поговорить с кем-то о своей интимной жизни, многие позавидовали бы ему. Как завидовали их дружной семье, уютному дому и беспроблемным характерам. Ленка была именно такой: «Проблема? Ну и фиг с ней! Решим!» Но у Виктора не было ни малейшего желания говорить с кем-то о постели или хвастаться талантами Лены. У большинства друзей личная жизнь была не устроена, и он хорошо знал, что именно нужно беречь.

«Если ты заведешь любовницу, я тебя прощу, — Лена внимательно присматривалась к нему, — Но лучше не заводи. Скажи просто, что именно тебе не хватает, и все получишь!»

«Мне всего хватает, милая, — шепнул тогда он, а мысленно добавил: — Некоторых вещей даже в избытке».

Лена была хорошей женой и — главное — настоящим другом. Все женщины, которых он знал до Лены, так или иначе, мучали его, и в молодости у него начал складываться своеобразный комплекс страдальца. От каждой новой любви он ждал: вот еще немного и она начнет меня обманывать, еще немного и будет унижать, еще чуть-чуть и ей станет скучно со мной.

Встреча с Леной развязала этот комплекс. «Мы с тобой очень подходим друг другу, — говорила Лена, — Ты — лучше всех, и я — лучше всех. Что еще нужно?» Она, конечно, шутила, но была и правда в ее утверждениях. Они даже были немного похожи друг на друга — светловолосые, темноглазые, спортивные.

Говорят, что, если мужчина и женщина долго и счастливо живут вместе, они становятся похожими друг на друга. А Виктор с Леной начали с этого — следовательно собирались жить долго и счастливо.

Когда маленькой Леночке было два года, Лена забеременела во второй раз. «Вы что, с ума сошли? — говорили хором родители, знакомые и родственники — все, кто, так или иначе, знал об их скромных доходах и предчувствовал последствия бушующей в стране перестройки.

Виктор был в растерянности, но Лена — трезво и спокойно, как и все, что она делала в жизни, сказала: «Мне плевать на их нытье. Мы с тобой должны решить, как быть. Я считаю — справимся. Леночка не должна расти эгоисткой. Кому ж и рожать, как не нам с тобой? Посмотри вокруг — одни разводы и разлады. Я считаю, что продержимся. Но вообще — как ты скажешь, так я и сделаю».

О, как он восхищался ею в тот момент! Через несколько недель все, кто обвинял их в сумасшествии и легкомыслии, начали говорить друг другу спокойно и даже с завистью: «Серовы решили еще одного завести. Наверное, могут себе позволить».

Как оказалось, все зависит от того, как представить.

Легко и весело, как все делала Лена в жизни, она родила дочку Женю, и также просто и почти без обычных в этих случаях проблем, они растили двух малышек, не стесняясь того, что Женя донашивает Леночкины колготки и пижамы.

Как-то незаметно, преодолев мелкие неприятности и сохранив доброе отношение друг к другу, они «стали на ноги», как говорится, выправились и превратились в достаточно обеспеченную современную семью — Леночка ходила уже в первый класс (в семье, чтобы не путать, дочку звали всегда Леночкой, даже когда ругали), Женя — в детский сад. Все они были хорошо одеты, вполне здоровы, умели отдохнуть и развлечься, и со стороны казалось, что это абсолютно благополучная семья. А может ли семья быть абсолютно благополучной?

То, что почувствовал Виктор примерно год назад, а Лена начинала видеть сейчас, какую-то пресыщенность, обыденность своего стандартного счастья — еще не чувствовали их знакомые и друзья.

«Может, мне просто все надоело? — спрашивал себя Виктор, — Все просто надоело. Имею право? Еще месяц, и я, кажется, завою. Мне тридцать два года, а впереди… Неужели только эта квартира, стандартный отпуск, школьные задания и одна женщина… Пусть самая лучшая, но… одна.»

Виктор вспомнил, как кто-то из друзей шутил: «Когда мне говорят, что любовь должна быть одна на всю жизнь, мне всегда хочется спросить: на всю жизнь — пожалуйста, но почему одна?»

Однажды позволив себе провести в гостинице пару часов с сестрой друга, которая три месяца не видела своего мужа, Виктор успокоился. Никому хуже не стало. Он никого не заставил страдать. Никому не сделал больно. Женщина ни на что не претендовала, только попросила позвонить еще как-нибудь, потому что ей все понравилось.

Лена ни о чем не знала. Друг, сестра которого, была непосредственной участницей событий, не вспоминал о происшествии. А, может быть, тоже не знал.

И все было прекрасно. И денег, и сил, и времени хватало. И совесть не мучала.

И всем было хорошо — и Виктору, и Лене, и тем женщинам, которые были у Виктора в тот момент. Всем было хорошо. Одним — от своего неведения, другим — наоборот, от осознания своих поступков, риска и безнаказанности.

Анжела появилась в его жизни почти случайно. Как-то прогуливаясь с другом по парку, они пристали к двум зеленым девчонкам, даже не думая о каких-то отношениях, — просто пошутить, позубоскалить, похихикать, поесть мороженого. Девчонки оказались смешными и смышлеными — одно удовольствие. Не строили из себя чопорных недотрог, но и не вешались на шею. Друг положил глаз на ту, которая была побойчее, поразговорчивее, А Виктору досталась Анжела, более серьезная, с опущенными глазами и детским голосом.

Девчонки пробродили с ними до темноты и попрощались. И всем казалось, что на этом все и закончится, но ровно через неделю они опять случайно встретились в том же парке — то ли Виктор с другом зашли туда в надежде подцепить какую-нибудь болтливую компанию, то ли девчонкам льстило внимание взрослых парней, но встреча состоялась и они начали гулять все вместе. Сначала — вчетвером, а потом — по парам.

Процеловавшись с Анжелой — такой пылкой и юной — в каком-нибудь подъезде, Виктор шел домой, где Лена заканчивала удовольствие, используя весь свой опыт и фантазию. И, возможно, встречи с Анжелой в скором времени и прекратились бы, так как Лена по-прежнему была и близкой, и желанной, но, неожиданно, Виктор поймал себя на мысли о том, что, лаская Лену, он продолжает думать об Анжеле. Он просто делился на две половины. Объятия Лены приносили удовольствие, но где-то внутри ему хотелось, чтобы то же самое сейчас делала другая. Причем, не просто новая женщина, с отличным от Лениного темпераментом, а его новая подруга Анжела, которую он целовал пару часов назад и с которой дальше поцелуев пока дело не доходило.

Анжела волновала его. Как будто маленький ребенок очутился у него в руках. Лаская ее, он иногда думал, что хорошо было бы затащить ее куда-нибудь в темное место, поставить так, как ему удобно, и сделать все, чего он хотел. Но Виктор тут же обрывал себя: пусть сама захочет быть со мной — время придет, и все будет в лучшем виде.

Так и получилось. Время пришло?

Теперь он приходил к ней домой и чувствовал себя героем Марчелло Мастрояни из того же «Брака по-итальянски».

— Солнышко, ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил Виктор, заходя в квартиру и прикрывая за собой дверь.

— Нет. О чем ты? — Анжела широко открыла глаза. Она принарядилась к его приходу. Нарядная, ароматная, теплая прижалась к нему.

— А почему ты так строго разговаривала со мной днем, когда я звонил?

— Родители были дома. Я вообще не могла говорить. Они, кажется, догадываются, что ты ко мне приходишь.

— Я?

— Ну я сказала, что ко мне приходили ребята из группы.

— Вряд ли я сойду за студента.

— Ну нужно же было что-то сказать?

— Может мне не нужно приходить? Давай встречаться где-то еще?

— Где? — простодушно спросила она.

Вот именно, где? Для регулярных встреч в гостинице нужны деньги, которых у него не было в данный момент. В фильмах в такой ситуации тут же появляется какой-нибудь друг, уезжающий за границу и предоставляющий парочке ключи от своей квартиры. У Виктора такого друга не было. Да и он сомневался в том, что домашняя избалованная инфантильная Анжела пойдет в гостиницу или чужую квартиру для того, чтобы мимоходом переспать с ним и вернуться домой.

— Я придумаю что-нибудь, хорошо? — ласково сказал Виктор, обнимая ее, — Смотри лучше, что я тебе принес.

Он достал из дипломата бумажный пакет и с гордостью Деда Мороза высыпал его содержимое на стол. Рассыпались сладости, воспетые телерекламой — Mars, Snickers, M&Ms. Анжела любила сладости, и он с радостью дарил ей модные конфеты. Ее желания так легко было осуществить!

— Ой, какая прелесть! — Анжела повисла у него на шее, — Ты снисходишь ко всем моим слабостям? Это из Мопассана, кажется «Милый друг».

— Там были, кажется, бисквиты, — прошептал Виктор, начиная ее раздевать. Родители должны были вернуться через несколько часов, а Анжела позволяла себя любить неторопливо.

С тех пор, как он впервые пришел в эту комнату, прошло несколько месяцев. Он уже смутно помнил их первую близость. Помнил только, что после всего в нем бурлила радость от того, что Анжела отдалась именно ему — первому мужчине в своей жизни. И небольшое разочарование. Она была такой неопытной! Стеснялась, вздрагивала не по делу и закрывала руками пылающее лицо.

— Я хочу, чтобы та меня всему научил. Я хочу, чтобы ты любил только меня. И для этого ты должен мне все показать, — шептала Анжела, кокетничая с ним во время второй встречи. Она старательно выполняла все, что он хотел, и с серьезным видом спрашивала: «Вот так? Или так?» Глаза ее при этом загорались каким-то лукавым блеском и в сочетании с детским ртом и младенческим румянцем, ее обольстительное бесстыдство возбуждали его едва она расстегивала одежду.

Виктор был готов просто съесть ее. Грудь у Анжелы была маленькая и упругая, талия и бедра — стройные, но не худые. Некоторые повадки выдавали в ней вчерашнего подростка, но стоило ей раздеться, как движения приобретали плавность и женственность, она теряла свою скованность, и Виктор чувствовала, что женщина переполняет в ней все остальные сущности.

К своему удивлению, Виктор открыл в ней еще одну истину: она была доброй. Анжела не только не желала и не причиняла зла никому, но еще и не могла спокойно слышать о каких-то злодействах или преступлениях.

Привыкнув в молодые годы бороться с женщинами, считая, что чем больше она тебя мучает, предает и капризничает, тем полнее потом удовлетворяет, Виктор неожиданно понял, что Анжела, не стремясь к лидерству ни в чем, заставляет его прислушиваться к себе.

— Ну как мой малыш сегодня учился? — спросил Виктор, опускаясь к ней на кровать и медленно стягивая с нее платье.

— Хорошее начало, — засмеялась Анжела, — Вам как? Тезисно или с подробностями?

Виктор тоже засмеялся.

— Я хочу тебя.

— Я — твоя, — шепнула Анжела.

Зазвонил телефон.

— Не вставай, — шепнул Виктор, не в силах оторваться от нее.

— Ну как же? Ты что? — легко выскользнув из его рук, и уже не как неискушенная девушка, а как женщина, стремящаяся понравиться еще больше, покачивая стройными бедрами, Анжела подошла к телефону и взяла трубку.

— Я слушаю.

Виктор вытянулся на кровати. Напряжение не проходило, и он еще больше растравлял себя, наблюдая за ней и прислушиваясь к тому, что она говорит.

Анжела говорила вежливо, но лицо ее пылало.

— Да, папа, хорошо. Не волнуйся и не спеши. Задержишься — ну что ж… Ко мне девочки из группы придут. Даже хорошо, что вас нет дома. Ну папулечка не обижайся. Я же уже взрослая…

— Мамочка и папочка задерживаются, — рассмеялась Анжела, подходя к Виктору.

— Наконец-то ты вспомнила, что тут тебя ждет голодный, как волк, мужчина.

— А я и не забывала. Я специально хотела, чтобы он еще больше проголодался.

Виктор притянул ее к себе, и Анжела с тихим стоном упала на него.

Через полчаса они, уже вполне успокоившиеся, лежали рядом и перебрасывались ничего не значащими фразами.

Виктор давно заметил, что любое слово, сказанное до близости с женщиной, всегда воспринимается многозначно. Начинаешь анализировать: «А что она имела в виду?». Слова или приближали приятные моменты или отдаляли их, но были связаны с ними неразрывно.

Вместе с тем, все слова, которые ему говорили женщины после секса, проходили мимо его ушей — будь то заверения в неземной страсти, или упреки, или даже слезы — все это было по важности на уровне разговоров о погоде.

Иногда он даже думал, анализируя некоторые фразы: «А если бы она сказала мне это до того, как легла со мной? Что бы я сделал? Сразу же взорвался? Не успела бы и вздрогнуть? А сейчас — просто слова, слова, слова…»

Анжела что-то шептала ему на ухо. Что-то о своей любви. Он почти не слышал ее, лениво поглаживая по бедру, когда смысл отдельных фраз начал доходить до него.

— Витя, послушай, а твоя жена знает, что я у тебя есть?

Он повернулся к ней.

— Зачем ты об этом спрашиваешь?

— Ну я, например, знаю, что у тебя есть жена, есть дети, и это… Понимаешь, я не могу быть к этому безразличной. Я не могу не принимать это в расчет. Ты же никогда их не оставишь?

Виктор молчал. Не хотел врать.

— Никогда? — еще раз спросила Анжела.

— Пока не подрастут Леночка и Женя. Не смогу. Мы же с тобой об этом говорили! Ты же знала, что это так!

— Да, знала. Знала, что ни на что не могу претендовать. Но… Мне так хорошо с тобой, что даже страшно иногда. Я сама себя боюсь.

— Почему?

— Ты ее не любишь? — Казалось, что Анжела приподнялась над кроватью — столько надежды было в ее вопросе.

Не люблю?

Что значат слова?

Два слова, сказанные в постели…

Кто в такой ситуации может разобраться, кого он любит, а кого –нет?

Но, если женщина, лежащая с тобой в одной постели, спрашивает любишь ли ты свою жену, ответ выбирать не приходится.

— Я буду ждать тебя, сколько ты захочешь. Хоть до сорока лет, — шепнула Анжела, — Только не бросай меня, ладно?

— Я никогда тебя не брошу, сказал Виктор вслух, прижимая ее к себе.

Но, в то же время, подумал: «Через год-два ты захочешь замуж и начнешь ставить условия — или я или она. А выбора-то и нет, если хочешь выбрать и то, и другое. Если бы с Леной связывал только долг, то… Бог с ним, с долгом. Всех долгов все равно не выплатишь. Но… Не заслужила Лена, чтобы ее бросали. Да и я не хочу уходить от нее. А уж Леночка с Женей…»

О, Господи, лучше не думать об этом. Может, как-то все само собой решится? Главное — не торопить события. Жизнь — она мудрая, она сама расставит все по своим местам.

Виктор повторил вслух свои мысли о жизни, немного боясь, что Анжела сочтет его безвольным и бескрылым, но она не слушала его, водила языком по его губам.

Глава 3. Середина 90-х. «Там ничего серьезного»

Женя, наконец, уснула.

Виктор посмотрел на Лену, и сердце его сжалось от жалости, которой он никогда к Лене не испытывал. Она всегда казалась ему достаточно сильной и уверенной в себе. Сейчас темные круги под глазами придавали ее лицу какое-то затравленное выражение, и она казалась старше своих лет.

В полурасстегнутом халате, из-под которого выглядывала сорочка, она стояла над детской кроваткой, боясь снять прохладную руку с горячего лобика Жени.

— Присядь, отдохни немного, — сказал Виктор, обнимая ее и отводя от кроватки, — А лучше — приляг. Она, может еще проснется, будет тебя звать. Я разбужу.

— Я не засну, — устало проговорила Лена, но послушалась. Села на край дивана, безжизненно сложив руки на коленях. Непонятное, неизведанное ранее чувство к ней — не к женщине, которая спала с ним, а к матери его детей — абсолютно без намека на какую-то сексуальность — поднялось в нем к Лене, к ее усталым рукам, потухшим глазам и безвольному лицу.

— Леночка, приляг, — он положил ей под спину подушку, — все будет хорошо. Это же просто грипп. Он по всему городу ходит, у всех температура по несколько дней… Нужно просто время.

Ему даже страшно было слышать свои слова, обращенные к жене, которая всегда говорила: «У всех дети болеют… Ничего страшного, перерастет…» или «Сопли — это не болезнь. Ничего, акклиматизируется». Ему всегда казалось, что эти рассуждения говорят о том, что Лена прохладно относится к детям — без лишнего «визга» — и это даже нравилось ему. Но сейчас он заметил, что те ее слова были лишь частью того, что было у нее внутри на самом деле. И вот настал момент, когда, говори-не говори, а по лицу твоему видно, как ты переживаешь.

— О, Господи, — Лена уронила голову на руки.

— Леночка, я же с тобой, я же рядом, мы все переживем, — успокаивал он ее, гладя по голове.

— Спасибо тебе, — неожиданно взяв себя в руки, Лена тяжело вздохнула.

— О чем ты говоришь? — он опустился перед ней на колени, — Это же наши дети. Твои и мои. Не мучайся так, завтра температура спадет, и все станет на свои места. Пять дней, как в горячке… Ты устала. Любому дурно станет.

Лена встала и подошла к окну.

— Скажи мне, Витя, а ты где займешь свое место, когда Женька, даст Бог, выздоровеет?

— Я не понял, — Виктор удивленно посмотрел на нее.

— Вить, спасибо тебе за то, что ты был тут все эти пять дней. Я бы не выдержала.

— Ну что ты опять «спасибо»? Как я мог не быть здесь? Где я мог быть?

Лена устало подняла глаза и, теребя пояс халата, посмотрела ему прямо в лицо.

— У тебя есть где быть. Я знаю. Неужели ты даже не догадывался о том, что я все знаю?

— Что ты знаешь? О чем ты?

Лена усмехнулась.

— Не притворяйся. Мы с тобой восемь лет женаты. Я тебя очень хорошо знаю. И вижу, когда ты притворяешься.

Они помолчали.

— У тебя кто-то был?

Виктор вздохнул.

— Или и сейчас есть?

Почти непроизвольно он отрицательно мотнул головой. Ему самому было противно ощущать в себе желание подленько спихнуть все на далекое прошлое, и забыть все «за давностью лет».

— Лен, там ничего серьезного. Даже говорить не о чем.

Лена еще раз усмехнулась.

— Если бы ты знал себя год назад и теперь, ты бы так не говорил, милый. И следа не осталось от прежнего мужа…

— Разве?

— Ни капельки не осталось. Иногда думаю: где мой Витенька? Нету! Исчез. Испарился. Трется рядом совсем чужой мужик. И как звать не знаю.

— Ну что ты, Лена, — Виктор хотел как-то шумно и многословно убедить ее в том, что история, якобы известная ей, ничего не стоит, и все это сплетни, и он уже и думать забыл о том, что было, и вообще все это неправда. Но, вместо этого, спросил:

— Ты давно знала?

— Давно.

Как пойманный на месте преступления вор, страстно желающий срочно, сейчас, свалить на кого-то свою вину, и от этого теряющий чувство реальности, Виктор вдруг неожиданно резко спросил:

— Ну и что же ты молчала?

Лена с интересом подняла на него глаза.

— А о чем нужно было говорить?

— Значит, ты просто наблюдала за мной? Ждала, чем все закончится?

— Я и до сих пор жду, чем все это закончится. Ведь, как я понимаю, ничего еще не закончилось, да? И это просто перерыв из-за болезни Женьки, да? Я же все вижу. Я же сама женщина, и все понимаю. Я бы и сама так сделала. Это она тебя послала, да?

— Куда послала?

— Ну сказала: иди домой, ты там нужен, там дети, да? Ей же нужно перед тобой ангелом казаться. Представляю, как любой мужчина оценил бы такой жест.

Тут Лена ошибалась, и Виктор так обрадовался тому, что она хоть в чем-то думает о нем хуже, чем есть на самом деле, что с неожиданной искренностью он начал убеждать ее:

— Вот тут ты в корне ошибаешься. Что бы там ни было, а вы были для меня всегда на первом месте. Да, Лена, было. Я не скрываю. Раньше скрывал… — Его опять что-то подталкивало к спасительному вранью, и он опять начала запинаться и сбиваться.

— Да, раньше скрывал. Тебя расстраивать не хотел. Но знал, что это несерьезно. А теперь уже все. Так о чем говорить?

— И давно уже все? — недоверчиво спросила Лена.

— Нет, недавно, — решительно закончил Виктор.

Лена подняла голову, собираясь сказать что-то язвительное (как ему показалось), но в это время Женя зашевелилась, и они вместе, стараясь не шуметь, бросились к кроватке.

— Тшшш, — прошептала Лена, трогая рукой лоб девочки, — Кажется, падает температура. Вся мокрая, вспотела, смотри…

Виктор дотронулся до воротника детской пижамы и почувствовал неприятную влажность.

— Вот и хорошо, — прошептал он.

— Ее нужно переодеть, а то она сейчас остынет в мокрой рубашке, — Лена кивнула на шкаф с одежками.

Без лишних вопросов, Виктор подошел к шкафу, вытащил сухую мягкую пижамку, пахнущую чем-то чистым и детским, и они вместе, тихо, «в четыре руки», стараясь не толкать друг друга, начали переодевать Женю, осторожно вставляя слабые сонные ручки в рукава.

— Все хорошо, все хорошо, — повторял Виктор, чтобы не молчать и продлить мгновения, когда они переодевали дочку.

— Тише, Вить, — шепнула Лена ласково и с благодарностью посмотрела на него.

И от того, что она испытывала в этот момент чувство благодарности к нему, в то время, когда он еще, на самом деле, ничего не решил и ничего не сделал для того, чтобы позволить себе принять ее прощение, Виктор почувствовал себя последней свиньей.

Девочка несколько раз вздохнула, закашлялась, но не проснулась.

Лена молча смотрела на ребенка.

— Ленка, — чуть громче прошептал Виктор, — послушай…

— Витя, ложись спать. Поговорили, и все. Всё — значит всё.

Он понял, к чему относились ее последние слова, и сжал ее руку.

— Иди спать, — сказала Лена еще раз, — я тут рядом с ней прилягу.

— Нет, ты или, а я останусь. Я буду следить, чтобы она не раскрывалась. Не волнуйся.

Лена хотела что-то возразить, но только покачала головой, погладила его по руке и, подхватив мокрую пижаму, вышла в другую комнату.

«В конце концов, я сам все затеял, сам должен и исправлять, — думал Виктор, — никто не придет и не разберется в моей жизни. Я сам должен все решить и исправить. Первая фаза решения любой проблемы — это формулировка самой проблемы… Сейчас, как будто, все разложено по полочкам, и мне все ясно. Проблема поставлена, а значит и решение найдется».

Глава 4. Середина 90-х. «Нужно быть полным идиотом»

Утром Женя проснулась с нормальной температурой. Слабенькая и капризная, она сидела в кроватке и жалобно хныкала, в то время как Виктор, под какие-то прибаутки, пытался ее накормить.

Лена на кухне провожала в школу Леночку. Слышно было, как она обычным энергичным голосом командовала:

— Бутерброды съешь после второго урока. Нине Павловне скажешь, что я не приду на собрание, может быть папа придет, или на следующей неделе зайдем. Скажешь, что у нас Женечка болеет. Из школы — сразу домой. Через дорогу переходи осторожно, поняла? Нет, ты все-таки, допей чай.

— Ну как вы тут? — спросила Лена, заходя в комнату к Виктору и Жене, — Еле выпроводила эту красавицу.

— Шесть ложек съела, — доложил Виктор, отставляя тарелку.

— Ну и хватит пока. Это понятно — после такой температуры — у нее нет аппетита.

— Ну вот мы уже и улыбаемся, — Виктор наклонился к Жене.

— Витя, ты сходишь к Леночке на собрание сегодня в шесть? — спросила Лена, как ему показалось, нарочито нейтральным голосом.

— Да, конечно, — торопливо согласился он, — я с работы пораньше уйду, забегу домой, куплю по дороге все, что нужно, и — в школу. Без проблем.

— Окей, ну собирайся, а то опоздаешь.

Прощаясь с ним в коридоре, Лена, как будто нарочно, держалась от него в двух-трех шагах, словно ожидая — как же он сегодня уйдет. Как обычно, чмокнет в щеку? Или махнет рукой? Или просто бросит «пока»? Она пытливо смотрела на него, а Виктор, боясь что-то испортить каким-нибудь одним жестом или словом, топтался на пороге и не мог уйти.

Видя, что он не знает, что ему предпринять, Лена смущенно засмеялась и сказала:

— Ну ладно, я разрешаю меня поцеловать.

С радостью он прижал ее к себе и почувствовал, как она льнет к нему каждой частичкой своего тела, а рот жадно ищет его губы. Когда они поцеловались, он, испытывая резкое желание остаться, торопливо одной рукой начал гладить голую спину под халатом, и почувствовал, как она задрожала от его прикосновения.

— Ты опоздаешь, — прошептала Лена.

— Не опоздаю.

Они любили друг друга, стоя в тесном темном коридоре, среди вешалок и детской одежды и Лена изо всех сил стискивала зубы, чтобы не вскрикнуть.

— Я приду сегодня пораньше, — шепнул он, — уложим девчонок и…

Он целовал ее на прощание десятками маленьких легких поцелуев- в нос, в щеки, в глаза, а жена, радостная и с новым блеском в глазах, выпроваживала его на работу:

— Про собрание не забудь, неотразимый мужчина…

Проходя мимо главной площади города, которая совсем недавно из площади Октябрьской революции превратилась в Майдан Независимости, глядя на залитый солнцем Крещатик и слушая хрустальны звон фонтанов, Виктор решил, что проблемы, как таковой, не существует. Наверное, он и в самом деле изменился, если Лена это почувствовала. Ведь и до Анжелы у него были другие женщины, но Лена никогда об этом не говорила.

Он вспомнил, как неделю назад, еще до болезни Жени, они с Леной предавались любви, вспомнил, как она ласкала его, и поразился — неужели она уже и тогда что-то знала? Ни разу за последние четыре месяца ему не показалось, что Лена хоть о чем-то догадывается. Или она узнала что-то совсем недавно? Или до какого-то момента ей было все равно? Или терпела?

Его желание, слава Богу, не иссякало, и, возвращаясь от Анжелы, он честно выполнял свой супружеский долг, не считая это долгом, а просто испытывая совершенно естественное в его случае желание — спать с собственной женой. Где-то подсознательно он чувствовал, что Лена не может без мужчины, и, если он будет ссылаться на занятость или усталость, она, с ее темпераментом, будет искать ему замену. Как минимум, именно так ему казалось. Он понимал, что для Лены семья имеет огромное значение, но чисто биологическое желание тоже никто не отменял. Прощая себе свои интрижки, он допускал, что Лена тоже может найти кого-то — хотя бы для забавы.

«Нет-нет, я не могу отпустить от себя такую женщину. Мы счастливы — и днем, и ночью. Что я ищу? Что мне нужно? Я же обожаю ее!» Перед глазами у него всплывала сцена их стремительной любви в коридоре. Руки у него вспотели, как будто он опять резко захотел прижать ее к себе.

«Нужно быть полным идиотом, чтобы искать что-то новое. Анжела влюблена в меня, но… это же несерьезно! Она должна справиться! Я сам должен ее оттолкнуть, чтобы не мучать. В ее возрасте, с ее внешностью, она не затоскует. А нам с Ленкой детей растить нужно, да и… Чего нам не хватает?»

Жмурясь от яркого солнца, Виктор шагал по яркой улице, и те, кто видел его со стороны, могли думать, что идет вполне преуспевающий и вполне удовлетворенный мужчина. Красивый. Молодой. Стройный.

Девушки поглядывали на него, но он, вия эти заинтересованные взгляд, не думал с досадой «поздно, девочки, на меня смотреть», а рассуждал вполне спокойно, убеждая, прежде всего себя: «Нет уж, милые, мне всего хватает. С такой женой, как у меня, мне уже не нужны ваши раздевающие взгляды и манящие улыбки. Мне всего хватает. Даже с избытком…»

Войдя в офис, который фирма арендовала на время, пока сделают ремонт в специально купленной «под офис» квартире, Виктор привычным взглядом окинул скромную обстановку нескольких небольших комнат. Среди потертых шкафов, деревянных стульев, конторских столов новая оргтехника слегка резала глаз.

Молоденькая помощница директора заученным привычным движением делала копии на Ксероксе, который был гордостью офиса.

— Morning, — поприветствовал Виктор Олю и подмигнул ей.

— Морнинг-морнинг, — Оля произнесла это с интонацией, с которой ворчливые люди говорят «доброе то оно доброе, но…», и кивнула головой в сторону кабинета шефа.

— Спрашивал?

— Нет еще. Но уже у себя. В плохом настроении сегодня. Вожжа под хвост.

Все сотрудники всегда удивлялись Олиной болтливости. «Ты пойми, — учил ее Виктор, — Секретарь должен обо всем знать, но помалкивать».

«Не учите меня жить, — снисходительно отзывалась она, — Вы тут все — с бору по сосенке, неизвестно откуда пришли, а я — по специальности»

Она, действительно заканчивала техникум по делопроизводству.

Виктор не переставал удивляться, из каких разных областей люди пришли в бизнес. Куда ни повернись, в любой фирме можно было встретить сотрудников, ранее связанных и с педагогикой, и с медициной, и со спортом, и с инженерным делом. Бизнесу нигде не учили, поэтому каждый осваивал азы как мог, опираясь только на собственную настоящую или мнимую предприимчивость.

Все занимались, в принципе, одним и тем ж: покупали по низкой цене, продавали — по более высокой. Разница была лишь в том, что одни продавали жевательную резинку и сигареты, а другие — паровозы и самолеты. Некоторые, при этом, прикрывались спасительными фразами, типа «без наших поставок завод бы уже остановился», а другие прямолинейно заявляли: «При наших законах деньги валяются просто под ногами, нужно только нагнуться и взять»

И нагибались. И брали довольно успешно.

— Олечка, вы можете удовлетворить мой зуд?

Из своего кабинета вышел директор фирмы. Главный босс.

— Это смотря в каком месте зудит, Дмитрий Николаевич, — ответила Оля, не отрываясь от своей работы.

«Ну и язык, — подумал Виктор, кивая шефу.

— Позвони в любой банк, в валютный отдел, и узнай курс на последних торгах.

— Газеты читать нужно, Дмитрий Николаевич. Сто тридцать шесть ровно.

— Умница! Падает?

— Да.

— Это хорошо для нас, — Шеф удалился назад в свой кабинет, потирая руки.

Виктор «сел на телефон» и не отрывался почти до трех часов дня. Его работа, в основном, была на телефоне и факсе- найти продавца, найти покупателя, найти товар, проанализировать цену, провести предварительные переговоры. Инженерное образование Виктора вполне позволяло ему хорошо справляться с такими обязанностями.

Прижимая к щеке телефонную трубку, Виктор с удовольствием наблюдал за Олей — рыженькая, хорошенькая, с ямочками на щеках, в короткой белой юбке и открытой блузке, она была классическим секретарем — даже ее походка была игриво-деловитой, а с лица не сходила улыбка.

Глядя на ее туго обтянутые юбкой бедра, Виктор с досадой подумал: «Сколько бы у тебя ни было женщин, всегда найдется еще одна, способная тебя взволновать»

Оля волновала всех, но без эксцессов. Ей говорили: «Тебя все хотят». Она смеялась, покачивая бедрами: «Это полезно!».

Пытаясь поставить папку с бумагами на полку, висящую над головой Виктора, она случайно толкнула его бедром.

— Ой, извини,

— Ничего-ничего, мне приятно, — рассмеялся Виктор.

— Приятно? Ну тогда сядь как сидел. Я сейчас снова туда полезу. Еще раз будет приятно.

«Ну и язык, — второй раз за день подумал Виктор.

Впрочем… Оля много и бойко говорила, но подробности ее жизни мало кто знал. Иногда за ней заезжал на весьма неновом «Москвиче» какой-то приятель — гораздо старше ее. Но это было нечасто.

Чаще ее подвозил домой кто-нибудь из сотрудников, и на шутливые просьбы пригласить на чашку кофе, она весело отвечала: «А мне мама не велит… Мужиков водить домой…»

Несмотря на кажущееся легкомыслие, Оля была очень смышленой, быстро всему училась и входила в курс дела. Она могла часами хихикать и шутить, но, когда доходило до каких-то серьезных заданий, на нее можно было положиться.

У Виктора с ней сложились веселые дружеские отношения с привкусом легкого флирта. Он иногда приносил ей какой-нибудь мелкий подарочек — шоколадку, авторучку — она шутя целовала его, а когда он пытался обнять ее или прижать к себе, Оля делала круглые глаза — «Я шефу пожалуюсь!»

Никто не знал наверняка, есть ли у нее какие-то отношения с шефом. Директор заигрывал с ней так же, как и все. Она так же шутливо отбивалась от его ухаживаний при всех, и ходили самые противоречивые мнения насчет их отношений наедине. Одни говорили: «Оля ни одних „штанов“ не пропускает. Хорошая девушка. Жаль только, что никому не отказывает».

Другие, наоборот, махали рукой — «да тут больше болтовни, чем реальных отношений».

Она шутливо соглашалась и с тем, и с другим.

— Олечка, я сегодня чуть раньше уйду, — сказал Виктор, — если позвонят из Челябинска, запиши все, что скажут, и напомни, что мы работаем только с валютой. То есть цены пусть сразу же говорят в валюте. Поняла?

— За ранний уход — пять долларов, — пошутила Оля.

— Рассчитаемся! — Виктор махнул рукой и вышел на улицу.

В середине дня его утреннее спокойствие пошатнулось. Мысли об Анжеле постоянно приходили в голову. «В конце концов, если я могу любить одновременно двух женщин, то… почему бы и нет? Лена не будет ничего знать. Я буду осторожнее. Анжелу все устраивает. Зачем что-то менять?»

Но внутренний голос шептал ему, что долго так не протянется. Он не видел Анжелу неделю — с тех пор, как заболела Женя. Как-то все просто получилось. Лена позвонила ему в офис и сказала, что заболела дочка. Он позвонил Анжеле, обрисовал ситуацию, и она все поняла правильно. За неделю она только один раз позвонила ему на работу и спросила, как Женя себя чувствует.

Сейчас, когда Женьке стало лучше, он, казалось бы, должен был бегом бежать к Анжеле. Но вместо этого он ходил по магазину и поглядывал на часы, чтобы не опоздать на собрание. «Может она уже и не позвонит, — думал Виктор, — тогда все само собой сойдет на нет. Хочу я этого? Наверное, хочу, чтобы все решилось без меня». Он чувствовал себя очень неуютно.

Однако, сидя на родительском собрании и рассеянно слушая речи учительницы об учебе и поведении тридцати двух первоклассников, в надежде услышать хоть что-то конкретное о Леночке, он то и дело мысленно возвращался к Анжеле. «Прямо какое-то затмение на меня нашло, — думал Виктор, — Я же люблю ее. Я жить без нее не могу.»

— Извините, я выйду позвонить на пять минут.

Стараясь не производить шума, Виктор вышел в школьный коридор, и почти бегом сбежал по лестнице вниз.

Телефонная будка стояла возле дороги, и он почти не слышал зуммера.

— Анжела! — крикнул он, когда на противоположном конце провода, взяли трубку.

— Да, я слушаю, — тихим шепотом ответила она.

— Как у тебя дела? Почему та не звонишь?

— Вы ошиблись, — Анжела положила трубку.

Виктор снова набрал номер.

— Анжела, что происходит?

— Послушай, — зашептала она, — не звони мне пока. Соседи нажаловались отцу, что ты ко мне приходил. Он чуть не убил меня.

— Как?

— Ну не в прямом смысле, конечно. Витя, он на меня так орал. Я хотела из дома уйти. Послушай, не звони мне пару дней. Я сама позвоню.

«Каменный век, — злобно скрепя зубами, Виктор вышел из телефонной будки, — Неужели она в восемнадцать лет должна кого-то спрашивать, с кем ей спать?»

Виктор говорил, как бы, не себе, а воображаемому собеседнику, стараясь убедить его в своей правоте, но внутри он чувствовал, что ни одному отцу, даже самому современному и незакомплексованному, не понравится, что женатый мужчина спит с его дочерью у него же в доме. «Бедная девочка».

Как же хотелось ему сейчас все бросить и бежать за Анжелой, забрать ее с собой и больше никогда не расставаться!

Но куда идти?

Как быть с Леной?

А дети?

На что жить? Здесь — работа, квартира, друзья…

Виктор даже вздрогнул.

Идет по улице человек. И руки его свободны. Но опутан он такими цепями, так накрепко связан, что не вырвешься. Не вырвешься из этого плена условностей, долга, жалости…

Когда Виктор подошел к школе, чтобы вернуться на собрание, он увидел, что родители уже расходятся.

Глава 5. Середина 90-х. «Ниже пояса бывает не только удар»

Оставшись в офисе вдвоем с шефом, Оля вздохнула свободнее. Она уставала за день от бесконечных звонков и беготни, факсов, бумаг мелькающих лиц и однообразных шуток. «Скорее бы в новый офис переехать, — Думала она. Там шеф обещал нормальную приемную… Еще полчасика посидит и тоже смоется. А там уж и я…»

Бессмысленное (как ей казалось) решение сидеть в офисе до шести часов, независимо от того, есть работа или нет, Оле приходилось выполнять. Но когда шеф задерживался в офисе, ей приходилось сидеть до его ухода.

— Олечка, зайди ко мне, — послышался голос шефа, и она, привычно на ходу подхватив ручку и блокнот, мимоходом оценив себя в зеркале, двинулась в кабинет.

Дмитрий Николаевич сидел без пиджака на маленьком диванчике, перебирая в руках папки с бумагами.

— Ну садись, — он похлопал по кожаной обивке дивана, показывая ей место рядом с собой.

Оля села, стараясь натянуть юбку на колени — больше по привычке, чем от стеснения. Но юбка была очень короткой и узкой, и ее плотно сжатые колени все равно были выставлены напоказ. Оля прикрыла их блокнотом.

— Я слушаю, Дмитрий Николаевич.

— Я сейчас тебе продиктую письмо. Если успеешь — сегодня. Или завтра с утра.

Строго выпрямившись, Оля приготовилась писать.

— Какие же у тебя коленки аппетитные, — шеф жадно-плотоядно осматривал ее ноги.

Оля улыбнулась.

— Я пишу.

— Да подожди. Ты знаешь, про нас с тобой уже такое говорят…

— Кто говорит? Что?

— Это не ты слухи распускаешь?

— Да что вы, Дмитрий Николаевич!

— А я думаю: уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.

Шеф, видно, хотел козырнуть своим знанием цитат из Шекспира, но Оля этого не заметила.

— Так что? Давай?

— Да что вы говорите такое?!

Оля вскочила. Блокнот упал на пол. Нагибаясь за ним, она уронила ручку. Шеф тоже поднялся и сделал шаг в ее сторону.

— Я серьезно тебе говорю. Я целый день вот сюда смотрю, — он заглянул ей за вырез блузки, — Почему ты не хочешь?

Оля попятилась к двери.

— У вас что-то не в порядке, Дмитрий Николаевич?

— Мне, Олечка, ухаживать некогда. Говори время и место, где я буду тебя любить.

Не понимая до конца, шутит он или говорит серьезно, Оля решила попытаться превратить все в шутку.

— Время я, конечно, назвать могу. А вот место — это не мои проблемы…

— Конечно, зайчик мой, — он приблизил к ней свои маленькие глазки, — но мне и здесь хорошо.

Дмитрий Николаевич дотронулся до ее груди и начал расстегивать пуговицы на блузке.

— Я не могу, — Оля вырвалась и торопливо начала застегиваться, — Вы с ума сошли.

— Олечка, не надо, не порти все. Тебе работа нужна. Деньги нужны. Я могу тебе дать и то, и другое. Через месяц в Болгарию собираюсь. Будешь слушаться — возьму с собой. Не дури. Решай сама, как тебе быть. Если согласна, сто долларов к зарплате прибавляю уже сегодня.

Оля остановилась. Перестала застегивать пуговицы. Деньги, конечно, были нужны.

После того, как она рассталась с Олегом, который пробудил в ней спавшую до сих пор чувственность, у нее не было мужчин, но она хотела близости. Разумеется, не с этим откормленным боровом с дряблым пузом, что было заметно даже под рубашкой, а с другим — более подходящим по возрасту и более симпатичным. Но то, что шеф сказал про зарплату, приостановило ее желание хлопнуть дверью и уйти. Работа для Оли значила очень много.

Работу секретарем найти было несложно, но все хотели иметь в одном лице и секретаря, и переводчика, и оператора ЭВМ, а Олю в техникуме учили только стучать на машинке, да подшивать бумаги. Обращаться с компьютером она только училась. И вот за эту работу он был готов платить ей столько, сколько получает референт со знанием иностранного языка.

А кроме того… Все равно кто-то был нужен…

Дмитрий Николаевич будто прочитал ее мысли.

— И ходить далеко не нужно… Соглашайся, Олечка, — Он обнял ее за талию и прижал к своему животу, — Заскочила ко мне на минутку. Раз-два — и всем хорошо.

Видя, что она засомневалась, Дмитрий Николаевич с довольной улыбкой стал снимать галстук.

— Вот это лишнее, — сказал он, дотрагиваясь до ее трусиков.

«Он, кажется, выживает из ума», — со страхом подумала Оля.

Шеф добавил:

— Я, видишь ли, обманывать не люблю. Честно тебе говорю: плачу сполна за все…

«А, черт с тобой, — подумала Оля, — Не так, так иначе… Все равно с кем-то придется… Не худший вариант. Тем более, с Олегом все уже в прошлом. Ну что, показать шефу, что такое есть я?»

Она расстегнула молнию на юбке, стянула колготки и бросила все на диван.

Дмитрий Николаевич подошел к двери, закрыл ее изнутри и сказал:

— Сегодня разрешаю тебе раздеться полностью, а в следующий раз одевайся поудобнее. Чтобы время не тратить.

Когда она, голая, подошла к нему, она увидела, что Дмитрий Николаевич, еще полураздетый, не готов ее любить.

«Ну ладно, сейчас ты у меня визжать будешь», — подумала Оля, наклоняясь…

Зазвонил телефон.

Как примерная ассистентка, Оля оторвалась от него и хотела взять трубку, но Дмитрий Николаевич сам ответил на звонок, а ей знаками приказал продолжать. Занимаясь своим делом, Оля слышала, как он отвечает по телефону — коротко и властно.

— Да. Нет. Перезвоню, как только станет известно.

Потом для Оли все превратилось в какой-то вихрь. Руки, губы, кожаный диван, ручка на полу, которую она видела краем глаза, его тяжелое дыхание, его попытки повернуть ее в нужном направлении, то ускоряющиеся, то медленные движения, конвульсивные толчки, паутинка на цветке, папки с бумагами…

Через четверть часа все было позади.

«Хорошо хоть никто не вошел, — спокойно подумала Оля, одеваясь.

«В конце концов, девяносто процентов секретарей живет со своими шефами, думала она, шагая по улице, — Даже анекдоты такие есть И ему невыгодно рассказывать об этом никому. Жена есть. Я тоже болтать не буду. Он мне не противен. Попадется что-то получше — уйду. А пока — нечего прыгать… Откуда я узнала про девяносто процентов?»

Пятьдесят долларов, которые шеф торопливо сунул ей при прощании «за то, что ты такая умница», приятно жгли сумочку.

«Одеваться, и правда, нужно теперь поудобнее, а то чуть юбку не порвала», — рассуждала Оля, думая, что купить на эти деньги. Сумку? Туфли? Платье? Или отложить до отпуска и тогда уже спустить все подчистую?

«Что он там говорил про Болгарию? Вот был бы класс — поехать с ним за границу! В конце концов… Нужно брать от жизни все, что она дает. Работая здесь, я всему научусь. А потом уже найду себе работу, где будут платить не за короткую юбку.

Настроение ее улучшилось, и, подходя к дому, Оля уже знала, как вести себя дальше.

А Олег?

А что, Олег?

Где ты, Олег?

— Я уже стар… А ты — такая красивая.

— Ты? Стар?

— Да, Оля… Двадцать лет между нами. Мне страшно быть рядом с тобой.

— Почему?

— Потому что ты — это волшебство. Ты опутываешь меня своим очарованием. Где ты была, когда мне было 25?

— Наверное, в детском саду…

Олег рассмеялся.

— Вот за что я тебя люблю!

Он медленно погладил ее по плечу, стараясь коснуться голого, незащищенного тканью, тела.

— А ты правда меня любишь? — спросила Оля.

Олег резко встал и подошел к окну.

Оля потянулась за ним. Как виноватый ребенок.

— Послушай, я не так хотела спросить…

Олег взял пачку сигарет и зажигалку, закурил, не глядя на нее.

— Ну послушай, — торопилась она, — Не обижайся, я тебе верю. Просто так всегда говорят…

— Кто так говорит?

— Ну… все.

Он опять резко повернулся к ней.

— Кто тебе так говорил?

— Мне? Мне об этом так никто не говорил. Но… понимаешь… не обижайся…

Мужчина потушил сигарету, подошел к девушке, присел на корточки возле ее колен, сжал руки, которые она не знала куда деть.

— Никогда не спрашивай, правда это или не правда. Не подвергай сомнению то, что я тебе говорю. Я не клянусь любить тебя всю жизнь… Но сейчас, в данную минуту в моем мире существуешь только ты. От одного твоего голоса — даже по телефону — у меня мурашки бегут…

Она не подумала «ну зачем же столько пафоса, как в театре». Она не могла так подумать. Его слова не казались ей пафосными.

— О, что ты делаешь со мной, — прошептал он.

Ниже пояса бывает не только удар. Если посмотреть ниже пояса в такую минуту… Ну, вы понимаете…

Оля почувствовала, что что-то нарастает в ней от прикосновения его торопливых рук…

Город просыпался… И в разных его концах просыпалась настоящая и не совсем настоящая любовь.

Где ты, Олег?

Мать открыла дверь и, пропуская Олю в комнату, шепнула:

— Тебя Ира ждет. Что-то у нее случилось.

— Какая Ира, — Оля повернулась к матери, с трудом отрываясь от своих мыслей.

— Маринкина сестра.

— А…

Оля зашла в свою комнату и увидела Иру. И, как всегда, подумала — ну зачем быть такой умной и серьезной? Лицо Иры казалось нарисованным: она была красива какой-то редкой египетской красотой. И была очень похожа внешне на сестру.

Ира сидела, вытянув стройные ноги и откинув голову на спинку кресла. На ней было длинное свободное платье странного изумрудного оттенка. Черные волосы, собранные в узел, открывали бледное смуглое лицо.

— Привет, — Оля бросила сумку на стол и присела на ручку другого кресла.

— Привет, — Ира подняла голову, — твоя мама разрешила мне подождать тебя здесь.

— А как ты меня нашла? Маринка сказала, где я живу?

— Нет, — Ира начала нервно теребить край платья. Как-то не вязалось ее поведение с ее обликом, — Мне нужно с тобой посоветоваться.

Ира никогда не была дома у Оли. Они несколько раз встречались на каких-то днях рождений общих знакомых, но разговаривали и общались редко. Ира казалась Оле слишком аристократичной и «не от мира сего», а такие, по ее понятиям, рано или поздно погибают и тянут за собой все свое окружение.

Сестры были очень похожи внешне — обе красивые, смуглые, темноволосые, высокие, — но отличались друг от друга во всех остальных отношениях настолько сильно, что люди, знающие их близко, переставали замечать их внешнее сходство.

— А Маринка где? — спросила Оля, видя, что Ира не знает, с чего начать разговор.

— В том-то и дело… Понимаешь, родители уехали три дня назад, — Ира говорила быстро и как-то заученно, — Я сегодня утром приехала к Маринке. Родители просили заезжать к ней, чтобы не сидела на бутербродах и мусор выносила вовремя. Вчера вечером позвонила — она была дома. Ну я ей сказала, что утром заеду. Она говорит: как хочешь. Мы с ней поссорились недавно — так, по мелочам — ну я и хотела помириться, да и посмотреть, чтоб квартиру не сильно запускала. Ты ж ее знаешь…

— Ну ясно, — перебила Оля.

— Короче говоря, приезжаю я утром к ней, звоню — не открывает. Думаю, может в институт поехала, но договаривались же… У меня есть ключ от квартиры родителей, захожу, а там — записка. Вот она…

Ира протянула лист бумаги, неровно вырванный их блокнота, на котором торопливыми каракулями было написано:

«Ирка! Надеюсь эту записку первой увидишь ты, а не предки. Не хотелось бы их расстраивать, так что ты их — будь настоящей сестрой — подготовь. Я ухожу. Искать меня не нужно, я позвоню сама. Я знаю, что ты у нас умница и красавица, и не будешь поднимать шум, объяснишь все родителям. Я буду тебе и им звонить и сообщать, как у меня дела.

Мамочке и папочке передай, что я буду жить отдельно, и что у меня все в порядке. Адреса не оставляю, потому что не хочу, чтобы вы сбежались сюда, и опять начали меня воспитывать. Целую, пока, не ищи меня, я сама позвоню. Марина».

Оля положила листок на стол.

— Ты что-нибудь знаешь об этом? — Ира пытливо посмотрела ей в глаза.

— Откуда?

— Ну вы же подруги!

— Мы с ней две недели не виделись. А чего ты так волнуешься? Ее же не похитили. Ну встретила, может, мужчину…

— Конечно, не похитили. Но где она?

— Откуда я знаю?

— Но вы же дружите!

— А вы — сестры. И что?

— Я должна ее найти.

— Зачем? Она же ясно написала.

— Как зачем? У тебя что, родителей нет? Ты представляешь, что для них это… Даже не знаю. Просто смерть.

— Ну прям смерть… Ей же не двенадцать лет! С мужиком, наверное, с каким-то сошлась. Что в этом такого?

— С каким мужиком?

— Да откуда я знаю?

Оля пожала плечами. Ира продолжала:

— Но ты же знаешь круг ее знакомых, друзей. Где она может быть? С кем?

— Да где угодно и с кем угодно. У нее десятки знакомых. Я не все знаю о них. Ты же ее сестра!

— Оля, мы как-то с тобой странно говорим.

— Да что же странного? Извини, но я, действительно, ничего не знаю. Она мне не говорила, что собирается куда-то ехать. Первый раз слышу.

— С кем она встречалась в последнее время?

— Да у нас много знакомых. И мы почти всегда в компании.

— В какой компании?

— Ммм… В разных. Ты не подумай, что я тебя запутываю, но мы, действительно, не виделись уже недели две. Тогда, когда виделись, пили кофе в «Колбасе».

— Где?

— Ну это кофейня в магазине с мясным отделом под вывеской «Колбаса». Если идти по Свердлова вверх.

— А кто с вами был еще?

— Ира, тебе бы следователем работать. Вдвоем мы были.

— О чем говорили?

— О мужиках! Я ей еще про работу рассказывала…

Вспомнив о сегодняшнем эпизоде с шефом, Оля усмехнулась — тогда ее ничего и не предвещало…

— О каких мужиках?

— У нас много общих знакомых.

— Ну, может, с кем-то она была более близка? Может, ты назовешь имена? Телефоны?

— Слушай, — возмущенно покачала головой Оля, — Я не знаю, где она. Но, по-видимому, она не хочет, чтобы вы об этом знали тоже, иначе бы так не ушла. Понятно?

— Я должна ее найти до приезда родителей. Даже раньше. Они позвонят домой, потом мне… И начнется…

— Отключи телефон. Или скажи, что она где-нибудь на практике, в командировке.

— Из командировок обычно возвращаются.

— Но ты же видишь, что она не хочет? — Оля опять начала приводить свои доводы, но вдруг заметила, что у Иры дрожат губы, — Что я-то могу сделать?

— Помоги мне. Может у нас и не совсем нормальная семья, но я представляю, что будет с родителями. Для них это, знаешь, и удар, и позор и все, что угодно. У нас с родителями очень близкая связь, несмотря на то, что мы уже взрослые, несмотря на то, что мне — тридцать, а ей — двадцать. Мы всегда рассказывали дома о своих проблемах, парнях и так далее. Ты думаешь, что, если я скажу, что она в командировке, они успокоятся? И потом — какие командировки у студентки?. Последуют вопросы — где, на какой срок, когда вернется, зачем поехала, взяла ли с собой трусы лишние… И так далее…

— Не нужно было так баловать родителей, — заметила Оля, закуривая и думая про себя. Уж ее-то матери хватило бы чьего-то ответа, что она где-то в командировке. Уже года три, как они обменивались с матерью не более, чем тремя-четырьмя фразами в день. И это вполне устраивало и ту, и другую.

— Моя мать, наверное, обрадовалась бы, если бы я ушла к кому-то, — сказала Оля, — она бы себе тогда мужичонку сюда привела. Или с отчимом бы сошлась снова. Я не понимаю, чего ты трясешься? Я со своей почти не разговариваю. И не думаю, что Марина так уж все вам рассказывала…

Семья Иры и Марины для Оли всегда была костью в горле. Сама она никогда не видела таких отношений. Где-то глубоко в детстве осталась мечта пройтись по улице, держа за руку маму и папу и рассказать кому-то «а вот мы ходили с мамой и папой…» У матери уже давно было своя жизнь. В школе это Олю еще задевало, а потом… А потом даже стало удобно — вот так… Как чужие… Оля искренне не понимала, зачем родители могут интересоваться передвижениями совершенно взрослого самостоятельного человека. Делать им что ли нечего?

— Да, в последнее время она отдалилась от всех нас, — сказала Ира, — Постоянно говорила «это мои дела» или «у меня своя жизнь». Родителей это обижало, но мы думали, что это просто бравада. Все девчонки это переживают.

— Ничего себе — девчонка!

— Ну для них она всегда будет девчонкой. И для меня тоже. Младшей сестрой. Младшей!

— Вот потому, наверное, она и ушла. Ей надоело быть для них девчонкой, а для тебя — младшей. Надоели ваши нотации и вопросы…

— Почему ты так думаешь? Она говорила об этом?

— Немного. Я ее не понимала, потому что моя мать в мою жизнь не лезет. Хоть и живем в одной квартире. Видишь, я даже не могу сказать «живем вместе»? Просто в одной квартире. На одной жилплощади. Но я могу себе представить, каково было Марине, когда ее все время спрашивали — где была, с кем была, почему вернулась поздно.

— Не так уж ее и притесняли. Марина живет с родителями, а когда люди живут вместе, разве у них может быть у каждого абсолютно своя жизнь? Тем более, что это — родители?

— Бывает и по-другому, — грустно заметила Оля, закуривая очередную сигарету, — Ира, я не знаю, чем тебе помочь. Я к тебе и к вашим старикам хорошо отношусь, но я правда не знаю, что можно сделать.

— Может в милицию?

— Делать больше нечего нашей милиции, кроме как выяснять кто с кем живет! Ты что? Кроме того, Марина тебе никогда этого не простит. Она же все понятно написала! А потом… Ты же не знаешь, с кем она. Может, ее мужчине с милицией дел иметь нельзя. И ты всех только подставишь. Она же совершеннолетняя…

— Послушай, — Ира встала и тоже вытащила сигареты. Было видно, что ей как-то неловко курить прямо в комнате. Она посмотрела на Олю, та кивнула головой, затягиваясь и давая понять «здесь, у меня в комнате — все можно».

— Может, ты можешь вспомнить что-нибудь, что мне поможет… Вот, например, был ли кто-то, кто хотя бы считался ее парнем? С кем она может поддерживать связь? А вдруг ее заставили написать эту записку?

— Ира, не играй в детектива.

— И все-так?

— Позвони Игорю. Он за ней ухаживал где-то месяц назад.

— У тебя есть телефон?

— Откуда?

— А фамилия его?

— Что-то типа Соколов… Или Соколовский… Или Соболев…

— Или Соболевский, — печально закончила Ира.

— Ну я правда не знаю. Я его что, по фамилии называла?

— А где он работает?

— Заканчивает КПИ.

— Какой факультет?

— Понятия не имею.

Ира встала.

— Вы же были близкими подругами?

— Мы и сейчас близкие подруги, — Медленно проговорила Оля. И от того, что они обе подумали об одном и том же при слове «были», они посмотрели друг га друга со страхом.

— Ирка, послушай, — Оля обняла ее за плечи, — Я ничего не знаю, но волноваться рано. Она сама так захотела, но, если она позвонит мне, я сразу же тебе все расскажу. Хорошо?

Видя, как Ира не может зажечь спичку оттого, что дрожат руки, Оля еще раз обняла ее и участливо спросила:

— Кофе выпьешь?

— Да.

— А может чего-нибудь покрепче? У меня водка есть.

— Нет, только кофе. Спасибо!

Когда Оля принесла в комнату чашки, Ира уже сумела взять себя в руки.

— Кроме Игоря из КПИ, кто-то еще за ней ухаживал?

— Ну она же девка красивая, за ней многие таскались.

— Кто?

— Сергей Витер, например. Он на Левом берегу живет. Мы его звали Сквозняк Заднепровский. Этого и я хорошо знаю.

— Они встречались?

— Да, какое-то время.

— Когда?

— Боже, как на допросе! Когда мы с Мариной пили кофе в последний раз, она говорила, что с Сережей они помирились.

— Они ссорились?

— Да, он ревновал ее к кому-то. Она так рассказывала.

— К кому?

— Ко всем. Даже ко мне. Он все время хотел, чтобы она была при нет. На этой почве и ссорились. Ты же понимаешь — такие отношения не для Марины.

— Что из себя представляет этот Сергей?

— Крутой. У папочки фирма большая. Он работает в одном из филиалов.

— Какая фирма?

— Вот юридического адреса я как-то не удосужилась спросить.

— А филиал где находится?

— Возле Левобережной.

— Ты была там?

— Да, заходили к нему с Маринкой.

— Ты его хорошо знаешь?

— Не очень. Больше по Маринкиным рассказам. Я ему тоже понравилась, и Маринка не хотела, чтобы мы виделись.

— Ты же сказала, что он ее ревнует!

— А что, ты думаешь так не бывает? Ее ревнует, а сам — за другими бегает. Марина мне сказала, что я ему понравилась, и с тех пор она старалась, чтобы мы даже случайно не встречались.

— У тебя его телефон есть?

— Был.

— А теперь?

— Когда Марина нас познакомила, он дал мне свою визитку, но, как только мы вышли от него, она залезла ко мне в сумку и забрала ее.

— Почему?

— Потому! Сказала, что мне это не пригодится.

— Как же его найти?

— Не знаю. Он квартиру снимает. Мы как-то были у него, но нас у метро на машине встретили и привезли к дому. Я не запомнила. А потом я уже пьяная была — ничего вокруг не видела.

— У какого метро?

— Дарница. Ир, ты что вокруг метро ходить будешь?

— А кто вас встречал? На какой машине?

— Господи! На иномарке какой-то. Я не разбираюсь. Кажется, Вольво или БМВ. Но это не его машина. Это его друга. У Сергея — Мерс.

— А что за друг?

— Причем тут друг?

— Я не знаю, за что зацепиться. Ты знаешь друга?

— Да это было полгода назад.

— Так что за друг-то?

— Он старше нас.

— Марина его знала?

— Нет. Его для меня пригласили.

— И что?

— И ничего. Потом мы с Олегом поехали к нему, а Сергей провожал Марину. Но я была пьяная и ничего не помню.

— Так ты этого друга видела с тех пор?

— Да, видела. Он тр***л меня у себя дома, как хотел. Тебе еще что-нибудь интересно?

— Извини.

— Причем тут Олег? Не понимаю.

— А Сергей с Мариной часто встречался?

— Не знаю. Она не была в него влюблена. Но и не хотела его терять. У него — машина, деньги, папа при должности. Она бы, наверное, и замуж за него вышла, если бы позвал.

— А он не звал?

— Нет.

— А как найти Олега?

— Зачем?

— Ну если Сергей его приглашал «для тебя», то я могла бы у него узнать, где он обитает. У тебя же есть его телефон?

— У меня есть телефон его старой квартиры. Но там уже дней десять не берут трубку.

— Почему?

— Не знаю.

— Вы не встречаетесь уже?

— А вот это тебя не касается. Могу дать телефон, если хочешь. Если кто-то там возьмет трубку, передашь от меня привет.

— Хорошо.

— Да нет, я пошутила. Не говори обо мне ничего.

— А где же я тогда взяла телефон?

— У Марины в записной книжке.

— У нее был телефон Олега?

— Был. Я не такая наглая, как твоя Марина, чтобы из ее записной книжки листы вырывать. Пиши.

Ира торопливо достала ручку и записала номер.

— Если на квартире не отвечают, то… Где еще он может быть?

— Кто?

— Олег.

— Может, за границу поехал. Он туда часто мотается по делам.

— Может, еще какие-нибудь имена вспомнишь?

— Нет. Это все, — Воспоминания об Олеге окончательно испортили Оле настроение.

— Ой, уже десять часов! — Ира встала, — спасибо тебе. Я очень прошу, если она позвонит…

— Ладно.

— Родители не переживут, если с ней что-то случится.

— А где они сейчас?

— На даче

— Приехать могут?

— Не думаю. У нас дача далеко. Если уж заезжают туда, то сидят почти до конца лета. Но звонят регулярно. Так что я очень прошу тебя…

— Да-да, хорошо.

Оля закрыла дверь за Ирой, вышла на балкон, закурила и стала провожать глазами высокую стройную фигуру в свободном зеленом платье.

Глава 6. Середина 90-х. «Мы создадим свой мир. Только ты и я»

Виктор стоял на выходе из метро и, сжимая в руках стебелек темно-пурпурной розы, ждал Анжелу. Место, безусловно, было опасным с точки зрения «видимости и узнавания». Но в данную минуту Виктора это волновало меньше всего.

Анжела заметила его издалека и ускорила шаг. Почти побежала. Виктор тоже торопливо пошел ей навстречу, и они, глядя друг на друга через головы прохожих, прорывались сквозь толпу.

Встретились.

Виктор протянул ей обе руки, и когда Анжела посмотрела ему в глаза, он понял, что все муки и переживания последних дней, не стоят одной такой минуты.

— Почему ты так долго не звонил? — спросила Анжела, жалобно глядя на него и, в то же время, обволакивая, поглощая его своим взглядом.

Виктор тоже смотрел на нее. Он не мог вслух сказать, что за несколько последних дней, он много раз бросал ее, расставался навсегда, что сегодня он позвонил ей, скорее, из интереса — проверить себя.

И вот — проверил.

Оказывается, ничего не забыто и не изжито. Ему все также мучительно хочется быть с ней. Все также хочется сжимать ее в объятиях, обладать ею, слушать ее — одним словом, жить…

— Посидим где-нибудь? — спросил он, увлекая Анжелу за собой, подальше от толпы.

— Да, конечно, — кивнула она, опять заглядывая ему в лицо.

Они сидели за белым столиком в летнем кафе и смотрели друг на друга. Виктор понимал, что любит ее по-прежнему. Даже сильнее. Но если раньше, общаясь с любовницей, он не думал о будущем, рассчитывая, что, так или иначе, все как-то утрясется и будет хорошо, то теперь он мучительно-остро видел, что впереди ничего нет. Не будет даже постельных встреч у нее дома. Из-за скандала с отцом, из-за Лены, из-за Леночки и Жени, из-за всех этих нитей, которые накрепко связывают их с миром, к которому они не хотели принадлежать. «Мы создадим свой мир. Только ты и я», — сказала когда-то Анжела. Как оказалось, те, старые миры, не хотели их отпускать. Виктор отчетливо понимал, что у него уже есть свой мир, но Анжела ему не принадлежит, этому миру.

— Как у тебя дома дела? — тихо спросил он.

— Плохо, — прошептала она.

— Отец?

— Да.

— Кто ему сказал?

— Вроде бы соседи.

— Так что ему сказали? В чем дело?

— Ему сказали, что, когда я одна дома, ко мне постоянно приходит мужчина и остается допоздна.

— Что ты ему ответила?

— Лучше бы я ничего не отвечала. Молчала бы — было бы лучше, — Анжела посмотрела куда-то в сторону.

— Эй, послушай, не вздумай плакать, — Виктор повернул к себе ее лицо, — Я никому не дам тебя обижать.

Анжела вздохнула.

— Если бы я промолчала, он, наверное, поворчал бы и успокоился. А я, конечно, не сдержалась, начала доказывать, что у меня могут быть свои дела. А у него — сердце. Он выпил какие-то капли и стал кричать на меня. Ты бы слышал, как он меня называл!

Виктор взял руками ее лицо, поцеловал.

— Бедная моя, девочка.

— Но это было самое лучшее, что могло случиться. Я повернулась, ушла в свою комнату и закрылась. На ключ… Я люблю тебя…

О, эти грустные импульсы счастья, которые переполнили его сердце… Ее глаза говорили без слов.

Виктор сильно сжал ее руки. С языка готовы были слететь какие-то обнадеживающие слова, но говорить вслух какие-то банальные фразы ему не хотелось А утешить ее было нечем. Что он мог ей пообещать? Номер в гостинице? Уикенд за городом? Новую сумочку?

— Витя, послушай, — Анжела вытерла слезы, я, когда шла к тебе сегодня, хотела, чтобы мы перестали мучать друг друга. А увидела тебя — и все… Лучше уж мучиться, чем совсем не видеть.

«Надолго ли нас хватит, — подумал Виктор, но ради какого долга, ради каких обязанностей можно оттолкнуть от себя человека, любящее тебя существо, которое ты приручил, воспитал по своему вкусу, которое дорого тебе так же, как дороги дети и жена?»

— Как твоя дочка себя чувствует? — спросила Анжела.

— Спасибо. Уже хорошо.

— Ты устал?

— Немного.

— Ты проводишь меня?

— Конечно!

— Только не до подъезда, хорошо?

— Как скажешь.

— Ты не обиделся?

— Ну что ты? Я хочу, чтобы тебе было легче. Как ты скажешь, так и сделаю.

Анжела покачала головой.

Она принадлежала к числу женщин, которым нужно было говорить: «Сделай так и так, и не спорь». А Виктор всегда давал ей право иметь свое мнение, когда она его не имела, право решать, — когда решение было за ним. Хотел разделить ответственность?

Он давал ей право поступать по своему усмотрению, когда решения не было. Но он ей нужен был именно таким — все его слабости и недостатки были ей тем ближе, чем глубже она их понимала.

— Ты позвонишь мне завтра? — спросил Виктор, когда они прощались на трамвайной остановке.

— Хорошо. Да. Обязательно.

— Я буду ждать.

«А что, собственно говоря, ждать? Встретиться и ходить по улицам? Надо срочно что-то придумывать. Мы же не школьники, — думал Виктор, шагая домой по темным улицам. Неутоленное желание отзывалось в нем мучительной тупой болью. К физическому дискомфорту прибавлялась боль моральная. Все было плохо.

Лена обняла его на пороге, ища губы.

— Извини, мне что-то плохо, — Виктор разжал ее руки и прошел в ванную. Лена спокойно пожала плечами. Нечасто Виктор отвергал ее заигрывания, но она знала, что, со временем, острота чувств проходит. Наверное, пришло и их время. Грустно…

Лена прошла на кухню разогреть ужин, а Виктор в это время смотрел на льющуюся воду и, в очередной раз, принимал решение. «Я сам выпутаюсь из этого клубка».

В это время на другом конце города удивительно красивая женщина сидела за столом на кухне и смотрела в одну точку. Одна за другой сигареты сминались в пепельнице, и дым от них рассеивался вокруг, образуя стойкий душный запах. Ира хотела забыться. Рядом на столе стояла откупоренная бутылка вина и бокал. С одной мыслью «куда я качусь», она наливала вино и пила маленькими глотками, с каждым глотком надеясь, что вот сейчас, сейчас, стресс, наконец, отпустит, напряжение улетучится и какая-нибудь спасительная мысль придет в голову.

Она хотела напиться до беспамятства, но сладковатое вино, только туманило взгляд, заставляло дрожать руки, а мозг работал ясно и четко. Ни одного желания или намерения, которые помогли бы ей встряхнуться и сбросить с себя окутавшее ее оцепенение, не приходило.

Ира курила, втягивая в себя едкий дым, и с каждой затяжкой надеялась, что вот сейчас, после этого вздоха, наконец, придет расслабление — ноги станут ватными, голова поплывет куда-то, и все мучительные мысли, стучащие в висках, улетучатся, и, наконец, придет одно спасительное решение, которое поможет не вслух, напоказ, а внутри себя, сказать: «А пошли вы все подальше… Все еще будет нормально…»

Но напряжение не спадало. То одна, то другая обида или унижение последних дней всплывали в голове и снова тупой болью долбили мозг, который, если давление ослабевало на мгновение, услужливо-предательски подсказывал: «А еще вот это… Ты забыла?». И снова все обрушивалось не нее и некуда было деться от себя.

Она никогда никому не жаловалась и ненавидела, когда ее жалели или даже сочувствовали. Потребность делиться с кем-то своими волнениями или неприятностями, давно уже покинула ее, оставив после себя осознание одного: чужим нет дела до твоей боли, а родным она болит вдвойне. А это значит, что никому нельзя говорить о своей боли. Первым — потому что, в лучшем случае, услышишь в ответ равнодушное «да, понимаю тебя». А вторым — потому что самой потом станет еще хуже от осознания того, что близкий человек думает о тебе и мучается вместе с тобой.

Одним твои неприятности покажутся мелкими и незначительными, другие сразу же попытаются найти виноватого, третьи будут причитать «ах, акая же ты несчастная», и это было еще хуже, чем осознание чьей-то вины или равнодушие.

Когда Ира выходила замуж, кто-то из родственниц сказал, глядя на жениха, который часназад стал ее мужем: «Не знаю, будешь ли ты с ним счастлива, но несчастна ты с ним не будешь!»

Так и получилось. А кто сказал «ты не несчастная, ты — несчастливая»?. Хотя… Что такое счастье для женщины? Семья? Дети? Работа? Муж? И как может быть счастливой женщина, если самой природой в ней заложено быть не всегда счастливой и вечно стоять перед выбором? Ведь возраст от 20 до 30 лет, самый плодотворный для карьеры, когда она уже и умна достаточно и не совсем неопытна, этот же возраст является лучшим для деторождения — сам Бог сотворил ее такой — мятущейся, терзающей себя.

Домашние хозяйки, сотворившие себе кумира из мужа, только потому, что он кормит ее и детей, или деловые женщины, презирающие борщи и пропускающие первый зуб своего ребенка… Кто из них может быть счастлив?

Но мысль о том, что у всех жизнь не лучше, а у некоторых даже хуже, — не утешала.

«Я должна взять себя в руки, — говорила Ира себе, чувствуя, что слезы катятся по щекам, — Я переборю себя. Я стану на ноги. Я докажу себе, что у меня все будет хорошо. Господи, я все перенесу! Помоги мне сделать счастливыми людей, которых я люблю. Господи, дай мне мужчину, который любил бы нас и мог хорошо обеспечить! Прости меня, Господи!»

Слезы текли у нее по щекам, а сигаретный дым се гуще и гуще наполнял маленькую кухню, все меньше и меньше оставалось вина, на которое она возлагала такие надежды, все тяжелее и тяжелее становились руки, сжимающие сигарету… А облегчение все не приходило.

«Слишком легко тебе живется, милая, — подумала она о себе. Ты стремилась к свободе — вот она, держи, ты ее получила. Никто не виноват, что ты теперь не знаешь, что с ней делать. Пожалуйста, иди на все четыре стороны, ты не связана, никому не надо отчитываться — делай, что хочешь. Никто не стоит над тобой и не связывает, если уж не чувствами, от которых не избавиться, то долгами…

Ты победила. Собственно говоря, это и не было борьбой: мужу с первого дня нужно было одно — чтобы его оставили в покое, и он не понимал, когда от него что-то требовали или просто ждали.

Ты всем доказала, что можешь быть самостоятельной и тебе не нужны советы. Ты можешь себе позволить жить по принципу, который объясняет все твои поступки: «Умные и так поймут, а перед дураками, тем более, не имеет смысла раскланиваться…»

Ты боролась за право никому ничего не объяснять и принимать решения — вот оно, твое право, как флаг у тебя в руках. Только вырвавшись вперед с этим флагом, ты и не заметила, что уже давно тебя никто ни о чем не спрашивает и ничего тебе не запрещает.

Кухня погрузилась в сумерки. Дождь кончился, и небо, очищаясь от облаков, темнело спокойно и мирно.

Женщина хотела, чтобы весь мир — и за окном в том числе — соответствовал ее настроению. Еще одно женское заблуждение — пусть будет дождь и град, и снег, и слякоть. Но сумерки опускались на омытую дождем землю и предвещали, что завтрашний день будет погожим.

Восемь лет было вычеркнуто из жизни. Восемь лет она пыталась объяснить этому безразличному человеку, этому самовлюбленному меланхолику, этому бессовестному… она уже даже не знала — кому… Посмотри, у тебя есть семья, у тебя есть сын. Поверни голову, посмотри — мы рядом. Опомнись, мы рядом с тобой!

Потом скандалы и слезы закончились, и на смену им пришло безразличие. Хочешь после работы встречаться с друзьями? Встречайся. Хочешь проводить время на даче без нас? Проводи. Хочешь принести домой работу и сидеть за столом всю ночь? Пожалуйста! Это нормально, когда наш сын живет у моих родителей, а я мотаюсь туда-сюда? Нормально?

Сначала она делала над собой усилие, чтобы не замечать всего этого. Муж воспринял это как неудачный воспитательный маневр, и не пришел со словами «я все понял, давай начнем с начала…» Не пришел.

Потом делать над собой усилие вошло в привычку, и уже не воспринималось как насилие над собой — ей действительно стало все равно.

Это принесло облегчение, но ненадолго.

Ты освободилась от своих чувств: и любви, и ненависти, и жалости, и презрения, и связана ты с ним только записью в паспорте, да и та никому не мешает. Ты свободна!

Но почему же тебе так плохо, если ты получила то, к чему стремилась? И когда же придет настоящее освобождение?

Ира вылила в бокал остатки вина и посмотрела на две оставшиеся сигареты. Еще несколько глотков, еще несколько затяжек, и останется надеяться только на себя.

Ира зашла в комнату и начала стелить постель. Она знала, что не уснет, и делала все машинально, думая при этом: «А зачем вообще ее стелить? Можно лечь прямо на покрывало, накрыться пледом… Все равно не уснешь…»

Потом она вернулась на кухню, поморщилась от запаха сигарет, который, казалось пропитал собой, казалось, даже посуду и мебель, и стала варить кофе. В голове пронеслась слабоутешительная мыслишка: «А как живут те, у кого те же мысли и чувства, что и у меня, да еще, например, двое или трое детей, которых сейчас еще нужно было бы накормить, искупать, уложить спать, вымыть посуду, постирать, прибрать квартиру, валясь с ног от всего этого, лечь в постель и отдаться мужу?»

Ира окинула взглядом запущенную кухню, грязную посуду, покрытую пеплом от сигарет, пыльный подоконник. Она взялась за тряпку, но тут же отложила ее — сил прибираться все равно не было.

«Ничего, ничего, — уговаривала она себя, — скоро все станет на свои места. Так не может продолжаться вечно. Что-то изменится. Появится что-то или кто-то, и мои мозги повернутся в другую сторону. И уже не так страшно будет идти домой после работы в пустую квартиру, чтобы в очередной раз включить телевизор и тупо подряд смотреть все программы, и ждать неизвестно чьего звонка или неизвестно чьего прихода, пока не закончатся все программы и не нужно будет, делая над собой усилие, идти спать одной, зная, что час или два будешь ворочаться с боку на бок в ожидании, когда же придет спасительный сон… Так где же все-таки Марина?»

Глава 7. Середина 90-х. «Нужно немного отпустить поводок»

Если бы лет пять назад кто-то сказал Лене, что через несколько дней после того, как муж, практически, признался ей в измене, она спокойно будет не только ложиться с ним в постель, но и получать от этого удовольствие, она рассмеялась бы и не поверила.

Но время шло, и обида утихала, тем более, Лена ничего не знала наверняка. Кто-то говорил, что видел его с молодой девушкой в кафе совсем недавно, другие знакомые видели его спешащего куда-то с цветами. Сам Виктор стал немного прохладнее и рассеяннее, чем обычно — и по всему этому она догадалась, что она у Виктора не одна. Но их разговор у постели больной Женьки многое изменил.

Лена сказала себе, что нужно быть умной женщиной и трезво смотреть на вещи. Он любит детей и заботится о них. Он любит ее, Лену, иначе… кто бы заставил мужчину, увлеченного другой, каждый вечер демонстрировать жене не только добрые чувства за ужином, но и истинную страсть в постели.

«Ничего, погулял, выпустил из себя всю дурь — и успокоился, — думала Лена, — нужно мириться с тем, что есть. Да, он влюбчивый и сентиментальный. Да, он скорее ласковый, чем страстный. Да, он изменял мне, и, наверное, не один раз… Но вернулся он не только к Леночке и Жене, но и ко мне, к своей семье, к своему дому, где ему, наверное, было хорошо».

Если послушать, что говорят другие женщины о своих мужьях — об их пьянстве, безденежье, скандалах — то Виктор с его мимолетными увлечениями, не так уж и плох. А кроме того, чего греха таить, он обеспечивает семью и «кормит» их всех. Лена, конечно, тоже зарабатывала, но одной без Виктора, ей пришлось бы еле-еле сводить концы с концами.

Лена отмела от себя все переживания. А, может быть, ей казалось, что отмела… Но она ни словом, ни жестом не показывала Виктору, что что-то затаила. Если каждый день упрекать его в чем-то, то он поневоле, в конце концов, не захочет идти домой. Если каждый день вспоминать об этой девушке, то можно сойти с ума, можно изгрызть себя и его… Тем более, что, судя по всему, там все закончено.

«Это бывает в жизни почти каждой женщины, — успокаивала себя Лена, — это нужно пережить и все забудется. Девчонки не должны ничего знать. Особенно Леночка… Ему тоже трудно: две дочки, жена — всех надо красиво одеть, вкусно накормить, развлечь… Нет ничего страшного в том, что на какое-то время ему захотелось оторваться от всего этого. Передохнуть.»

«Нужно вести себя по-другому, — думала Лена, — не давать ему повода думать, что я считаю его своей собственностью, что мир для него заканчивается нашей квартирой. Нужно немного отпустить поводок, которым он привязан… И… Никуда ты, Витюша, от нас не денешься».

Виктор тоже ничем не показывал, что что-то изменилось. Он вовремя приходил домой, возился с девчонками, помогал жене, «висел» на телефоне, разговаривал с друзьями, шутил, дурачился –словом, вел себя так, как будто ничего не произошло.

«Если бы он по-настоящему был ею увлечен, если бы разрыв с ней мучал его, — думала Лена, — он никогда не смог бы так притворяться. Я же его знаю. Он не смог бы улыбаться мне каждый вечер, спать со мной, он должен был бы чувствовать свою вину перед девчонками… Конечно, там не было ничего серьезного.»

Лена успокаивала себя, и Виктор своим обычным ласковым поведением помогал ей в этом. Он приходил с работы и, если Лена еще не привела Женю из садика, кормил Леночку, проверял уроки и они вместе шли встречать маму с сестрой. После спокойного и уютного семейного вечера, когда девчонок, наконец, удавалось уложить, они раскладывали свой диван и ложились спать. И, по-прежнему, Лена не ждала, пока он первым начнет ласкать ее. Пусть он знает, что я его люблю даже после всего, что произошло. Главное — не показывать, что я его за что-то прощала. Он не виноват. Я тоже, наверное, могла бы увлечься кем-то на месяц-другой, и, возможно, когда-нибудь это случится. А с ним — вот — уже случилось. Но все уже прошло.

Вероятно, именно эта потенциальная возможность поступить так же, как он, в основном, и помогали Лене пережить эту ситуацию. Причем, это не были мысли о мести. Так сложилось… Волшебная фраза, на самом деле.

«Я не делаю так, потому что не хочу. Могу теоретически, но просто не хочу». Мысль о такого рода мести мелькнула у нее и прошла. Зачем заставлять себя делать то, что тебе не нужно? «Бабы — как кошки: ко всему приспособятся», — думала Лена, смеясь, про себя.

Она стала особенно тщательно следить за собой. Она и раньше прикладывала достаточно усилий для того, чтобы всегда хорошо выглядеть. Это позволял и их семейный бюджет, и ее природная «симпатичность». Сейчас, глядя на себя в зеркало, она с грустью думала, что уже вот-вот появятся морщинки. Да это и не удивительно. Кожа стала чуть менее упругой, и уже не хочется покупать туфли на шпильках, потому что знаешь точно, что они будут стоять в шкафу, а носиться только по праздникам…

Хорошо, что в ее светлых волосах нет ни одного седого волоска, а фигура — как у девушки. Если немного поправиться, чего, конечно, не хотелось бы, то будешь выглядеть еще моложе. Но и так хорошо.

Лена сделала новую, почти мальчишескую стрижку и каждое утро почти полчаса (вместо обычных десяти минут) отдавала себе… Сидела перед зеркалом, тщательно подводила глаза, укладывала волосы — все это под восторженные взгляды дочек.

Они выходили из дома всей семьей, вместе доходили до угла дома и расходились в разные стороны — молодой красивый папа вел в школу старшую дочь, а тоненькая симпатичная мама вела в детский сад младшую. И со стороны казалось, что эта семья — просто идеальная, как будто она появилась из мира, где нет проблем, где все друг друга любят и ни о чем не беспокоятся. Никому и в голову не приходило, что Виктор, рассеянно слушая по дороге Леночку, думал о своем, совершенно не связанном с семьей, и в очередной раз пытался убедить себя, что сделал окончательный выбор. А Лена тащила за руку Женьку и думала иногда: «На этот раз я его простила. Но я не становлюсь моложе и интереснее. Что будет через год, два, пять? Что будет, если он встретит еще одну молодую и беззаботную барышню? Что будет, если он опять встретится с той, с которой был роман? Что будет, если он заметит мои появляющиеся морщины, незаметные чужому глазу? Ведь он смотрит на меня с очень близкого расстояния? Что делать тогда?»

Но «день нанизывался на день», время шло, и Лена немного успокоилась. В конце концов… то, чему суждено случиться, случится независимо от того, грызешь себя или нет.

Чтобы как-то встряхнуться (и — по мнению Лены — отметить тот факт, что все в их семье стало на свои места), они решили устроить вечеринку для друзей.

Гости к ним приходили часто и большими компаниями. Лена никогда не пыталась накрыть такой стол, чтобы кого-то удивить. «В гости ходят не поесть, а пообщаться», — смеялась она, и они с Виктором «в четыре руки» делали бутерброды, легкие салаты, иногда что-нибудь горячее — и побольше выпивки.

К приходу гостей готовили не только еду. Виктор записывал новую музыку, настраивал фотоаппарат, готовил какие-нибудь сюрпризы для детей. И застолье превращалось в веселый «капустник».

Друзья были старые и новые, веселые и унылые, богатые и не очень — и всем у них было хорошо. Лена охотно позволяла помогать себе на кухне, и все подруги знали, где у нее соль, горчица, перец — и хозяйничали как у себя дома. Если кто-то из друзей приходил прямо после работы, он мог сделать себе яичницу, если кто-то приносил с собой какие-то угощения, Лена говорила: «Вали все на стол — съедим!» И друзья, уставшие от семейных конфликтов и неприятностей на работе, от интриг начальства и вообще — от давления жизни — оживали, веселились, пели, танцевали, вели пустые разговоры, а уходя, с завистью говорили: «Счастливые вы, Ленка…»

Когда Лена решила пригласить друзей на ближайшую субботу, Виктор с радостью согласился — это должно было положить конец всем переживаниям, вернуть жизнь в прежнее русло и все расставить по своим местам.

— Давай посчитаем, сколько человек придет, — сказала Лена, озабоченная тем, хватит ли мест за обеденным столом или нужно тащить еще один стол из кухни.

— Ты же знаешь, это бесполезно, — засмеялся Виктор, — кто-то придет без приглашения, кто-то вообще не придет, а кто-то притащит с собой друга или подругу. Ты же знаешь! Ты уже всем позвонила?

— Да. Я еще и Ирке позвонила. У нее с мужем полный разлад.

— Ее можно понять, — улыбнулся Виктор, вспоминая заумного, исполненного собственного созерцания, мужа Иры.

— Она сейчас одна. Он нянчится со своей бабушкой. Малой — на даче с родителями. Позовем ее?

— Конечно, если ты хочешь, — сразу же согласился Виктор, считая, что это ничего не изменитв их вечеринке. Ира… Женщина, красивая красотой статуи, картины, иконы. Она внимательно слушала, что ей говорили и отвечала одной фразой — до того глубокой, что… женщины переглядывались, а мужчины пытались заговорить о другом.

Лена с Ирой дружили давно. Точнее, они знали друг друга давно, еще со студенческих лет, перезванивались время от времени, говорили о детях, о мужьях, о работах, при этом, Лена чувствовала, что Ире всегда не хватает чего-то возвышенного, неземного и она делает над собой усилие, чтобы говорить на бытовые темы.

— Она давно не была у нас, — проговорил Виктор, просто чтобы что-то сказать. Он стал замечать в общении с Леной — иногда, чтобы пауза не затягивалась, нужно было сказать хоть что-нибудь…

«У нас давно никого не было», — хотела произнести Лена, но промолчала. Потом добавила вслух:

— Она до сих пор себя ищет. Ей другой мужчина нужен. Точнее, ей просто нужен мужик, я считаю. Чтобы пил, лапал, дурой называл. А она — вся такая оранжерейная, да еще мужа себе нашла — такого же зануду — все к маме с папой бегает, советуется, денег не зарабатывает ни гроша…

— Да, конечно, — поддакнул Виктор, боясь, что разговор на семейные темы перекинется на их с Леной отношения. Но он боялся напрасно — Лена говорила только об Ире и Эдике, не намекая ни на что.

— При теперешней жизни, — болтала Лена, нарезая колбасу, — по-моему, если уж ты женился и родил ребенка, и не можешь заработать денег своим умом — будь ты хоть семи пядей во лбу — иди в коммерцию. Профессора и академики на базарах сидят, тапочками торгуют — и ничего, ни с одного еще корона не упала. Кушать всем нужно… А он, видите ли, слишком умный, чтобы сигаретами торговать. Он, видите ли, не может…

— Ну… Человек предан своему делу. Науке, — отчасти из мужской солидарности, отчасти — для того, чтобы поддержать разговор, проговорил Виктор.

— Это слишком большая роскошь для нашего времени — любить свою работу, быть преданным науке, да еще получать за это деньги, — возразила Лена, — Дай мне, пожалуйста, масло, и пора уже выключать духовку. А если ты хочешь творить — твори, конечно… Но при чем тут тогда жена и ребенок?

— У них так все плохо?

— Им просто лень разводиться. Они живут, как соседи. Переспят вместе иногда, потому что Ира слишком чистоплотная для того, чтобы по мужикам бегать, а Эдик… слишком ленивый, чтобы искать кого-то, когда рядом есть женщина. Да и денег у него нет на других…

— Да, конечно, — опять торопливо согласился Виктор, начиная волноваться, — А откуда ты все так хорошо знаешь о них? Ира сама тебе все это рассказывала?

— Да, кое-что…

— Не могу себе представить, чтобы Ира с кем-то обсуждала свои дела. Она ведь вся в себе. С ней трудно.

— Это только внешне так. Она очень ранимая. Она мне как-то говорила, что ей травятся мужчины умные… Умнее ее… Да только таких очень мало…

— Ну уж…

— Да-да, это только вам кажется, что вы все — гении… Выключай духовку, но не открывай. Пусть дойдет.

Гости были приглашены на шесть часов, но сходиться, как обычно, все начали раньше. Лена знала, что это будет длиться почти до семи, и поэтому приглашала всех в комнату девочек, которых на выходные забрала бабушка, и из маленькой детской слышался смех и громкие голоса.

Ира пришла ровно в шесть. Как всегда, бледная, красивая и загадочная. Она распустила тяжелые волосы, надела темно-оранжевое платье, которое ей шло необыкновенно. Платье было облегающее, зауженное к низу, очень простого покроя, где ни одна складочка не была лишней. Оно подчеркивало тонкую талию, тяжелую грудь, аккуратные бедра.

Как обычно, все мужчины обратили на нее внимание, но в их взглядах не было обычного мужского интереса, который, как ни странно в этом признаваться, радует женщину. Особенно на вечеринке.

В мужских взглядах было уважение, восхищение, любование ее картинной красотой, удивление от того, что она пришла одна, без спутника, без друга. И хотя среди гостей было несколько мужчин разведенных, холостых или просто без жен — одним словом, — свободных, они охотнее ухаживали за чужими женами, чем за этой холодной одинокой красавицей.

За столом Ира пыталась поддерживать разговор и казаться проще, чем она есть на самом деле, но ей это плохо удавалось. «Странная женщина», — подумал Виктор, подсаживаясь к ней. «Что-то ее гложет», — подумала Лена, надеясь, что Виктор как-то развлечет подругу, которая в шумной свободной компании чувствовала себя не в своей тарелке.

— Вы сегодня особенно очаровательны, — шутливо заметил Виктор, — но очень печальны, мадам.

— Есть причина, — улыбнулась Ира.

— Поведайте мне ее, и вам станет легче, — продолжал он, — Только не понимаю, какие проблемы могут быть у дамы с вашими данными.

— Ах, оставьте, я это слышала много раз, — откликнулась Ира, переходя на его шутливый тон.

— Простите, что говорю банальные вещи, но ваши печальные глаза не дают мне веселиться от души.

— Не обращай на меня внимание, Витя, — тихо сказала Ира, чувствуя тебя неловко.

— Не могу, — ответил Виктор, — Как можно на тебя не обращать внимание? Ты здесь — самая красивая и заметная.

— А Лена?

— Вы с Леной здесь самые красивые и заметные! Вот! Наконец-то мы улыбнулись! Сейчас я тебе налью водочки, и все проблемы рассеются, как дым.

— Лучше вина.

— Нет, — строго сказал Виктор, забирая ее бокал, — Я сам знаю, как лучше.

— Откуда?

— Я — семейный человек. И все женские проблемы изучил в деталях. Если мужчине плохо, он знаешь, что должен сделать?

— Что?

— Напиться!

— А если женщине плохо?

— О, женщины — они сложнее. Женщина в этом случае должна не только напиться, но и отдаться. Простите за грубость.

— Хорошо, я попробую, — насмешливо согласилась Ира.

— Что, никогда не пробовала?

— Ты имеешь в виду свой метод?

— Это не мой метод. Я не присваиваю себе чужих методов. Это научно доказанная теория. Алкоголь облегчает мозг, а секс облегчает тело. Я имею в виду качественный алкоголь и качественный секс. Только не рассказывай мне, что это для тебя новость.

— Теоретически, наверное, это так и есть.

— Я точно знаю. И, поскольку я здесь с женой, я могу тебе помочь с первым. А именно, — напиться.

— Видишь ли… Проблема как раз со вторым…, — Ира подыгрывала ему, но глаза оставались грустными.

— Ты свистеть умеешь?

— Не знаю, нет…

— Тебе нужно просто свистнуть, и желающих помочь со вторым будет более, чем достаточно. Иногда для этого годится и собственный муж.

— Мой не годится, — улыбнулась Ира.

— Ну конечно, — продолжал Виктор, — для любой женщины ее муж –самое страшное чудовище — ах, какой он выпивоха и бабник, транжира и болтун, грубиян и хам… А вы такие милые и красивые, и вас жизнь просто заставляет иметь дело с таким извергом… Как там дела у Эдика?

— Витя, — серьезно улыбнулась Ира, — если бы Эдик был бабником и пьяницей, я была бы рада. Хоть что-то живое. А у него на первом месте мировая архитектура, на втором — безригельные каркасы, на третьем — собственная персона, на четвертом — мамуля с папулей, а на пятом — я. А для женщины быть на пятом месте… Сам понимаешь…

— Может, тебе только так кажется? — спросил Виктор, не желая переходить на серьезный разговор. Он слегка захмелел, и ему хотелось шутить и дурачиться, развлекать гостей, болтать ни о чем… А Ира говорила о вещах, над которыми не хотелось подшучивать.

Она заметила его настроение, улыбнулась, дотронулась до руки.

— Мне кажется, ты мне очень помог. Я теперь знаю, что мне делать.

— Ну вот и славненько, — Виктор опрокинул в рот еще одну рюмку, — Пойду к Ленке на кухню. Помогу.

— Лучше я пойду, — предложила Ира, — А ты побудь с гостями.

— Нет-нет, сиди, сейчас танцевать будем.

— Вить, я с Ленкой поболтать хочу. Хорошо?

— Ну хорошо. Но если вы там не справитесь, то — зовите меня.

— Окей.

Ира осторожно вышла из-за стола.

— Потанцуем? — услышала Ира чей-то хмельной голос. Компания веселилась во всю — каждый делал что хотел, кто-то танцевал, кто-то дожевывал бутерброд, подпевая магнитофону, кто-то просто болтал.

— Я сейчас вернусь, — снисходительно ответила Ира на приглашение.

— Понимаю, — ответил хмельной голос и тут же обратился к другой женщине.

— Потанцуем?

— Лен, я к тебе, — проговорила Ира, заходя на кухню.

— Отлично! Надень передник и порежь зелень, — пропела Лена, жуя что-то на ходу и пританцовывая в такт музыке, доносившейся из комнаты, — А твой-то где?

— Что?

— Эдик где сейчас?

— Не знаю. У своих родителей, наверное.

— Как он тебя отпустил?

Ира рассмеялась.

— Он уже давно отказался от права меня куда-то отпускать.

Лена посмотрела на подругу, махнула рукой.

— Ну и дурак. Не обращай внимания. Потом локти себе кусать будет.

— У него уже столько причин было кусать себе локти, — вздохнула Ира.

— Да выкинь из головы…, — Лена помахала бумажной салфеткой, как веером, возле своего раскрасневшегося лица, — плюнь и забудь. Иди потанцуй, я тоже скоро приду.

— Я поговорить с тобой хотела.

— Давай!

— С Маринкой беда.

— Забеременела? — серьезно спросила Лена, не представляя, какая более серьезная беда может случиться у девушки.

— Нет. Не знаю. Не в этом дело. Она уехала куда-то и написала записку, чтобы ее не искали.

— Как?

— Вот так, — Ира рассказала о записке. Лена, сразу протрезвев, начала расспрашивать.

— А у нее парень был?

— Да не знаю я толком. Она все уши нам прожужжала о том, что у нее может быть личная жизнь. Я от нее как-то отстала в последнее время. И вот итог. Понятия не имею, где и с кем она может быть.

— Ты в институте была?

— Нет пока. Там сейчас сессия, не найдешь никого.

— Я тебе советую в институте шума не поднимать. Ты можешь ей этим навредить.

— В том-то и дело. Я в милицию хотела…

— Ерунда! Причем тут милиция? Взрослая девка, совершеннолетняя… Не украли же, слава Богу, записку написала. Милиция не ищет даже тех, кто, действительно, исчез неизвестно куда. А тут — она просто ушла. Над тобой просто посмеются. Ей же не 13 лет!

— Не знаю, что делать. Никакой зацепки. Оля сказала про какого-то Сергея.

— Какая Оля?

— Ну с твоим Виктором работает. Пигалица такая, зеленая, хвостом крутит. Это Маринка попросила Виктора взять ее на работу.

— А, понятно, — Любое упоминание о пигалицах в связи с Виктором на Лену производило неприятное впечатление, — Вроде она и не такая уж безголовая. Шеф доволен. Витька говорит — со всем справляется.

— Они с Маринкой дружили. Но, как выяснилось, Она тоже ничего не знает…

Виктор зашел в кухню.

— Так, девушки, кажется я сейчас вас обеих перенесу в комнату. Имейте совесть: мужчины пришли сюда посмотреть на самых красивых дам СНГ, а вы — в передниках и на кухне.

Продолжая нести какую-то чепуху, Виктор увлек их в комнату, и им не удалось договорить.

Виктор пьянел медленно. Сначала он пил много и охотно, стараясь развеселить себя, а потом… Потом все стало безразлично.

Лена посмеивалась над ним, так как знала, что он пьет редко, почти не пьянеет и становится только смелее и обаятельнее.

Но сейчас он не притворялся. Действительно, шумело в голове, и он, чувствуя, что на этот раз пьянеет по-настоящему, говорил себе: «Помолчи немного. Пожуй лимон. Сейчас тебя понесет…»

Гости понемногу начинали расходиться. Лена с подругами мыла посуду — они предложили свою помощь, она не отказалась. Мужья подруг в ожидании сидели в комнате, курили, разговаривали. Всем было хорошо. Виктор, после того, как его вытолкали из кухни со словами «иди-иди, мы без тебя справимся», решил выйти на балкон. Проветриться.

Там стояла Ира и курила.

— Ты хочешь побыть одна? — спросил Виктор с трудом формулируя вопрос.

— Нет, ты не мешаешь, — торопливо ответила она.

— Я не знал, что ты куришь.

— Следую твоей методике. Покурю. Напьюсь.

— Какой методике? — Виктор помотал головой.

— Витюша, — Ира ласково потрепала его по волосам, — Иди спать.

— Я тебя провожу.

— Нет, не нужно. Мне недалеко.

— Тогда оставайся у нас. Места хватит. Мы с Ленкой уступим тебе свой диван.

— Нет-нет, спасибо.

Виктор оперся двумя руками о перила балкона и наклонился вниз. Ира смотрела в темную пустоту, и он видел только ее блестящие глаза.

— Ирка, я могу как-то помочь?

— Нет, спасибо.

— Ты объясни, в чем дело. Он же не гуляет, не пьет, за бабами не бегает.

— На этом и кончаются все его достоинства.

— Я не понимаю, — Виктор опять помотал головой, — В чем дело?

— Ты и не поймешь.

— Не такой уж я дурак.

— Да я совсем не это хотела сказать. Просто, слава Богу, у вас с Леной все хорошо. И тебе трудно будет понять, что у кого-то — по-другому. Это сидит где-то внутри. Я не могу объяснить. Просто пришел момент, когда он стал мне не нужен, и я ему не нужна. Но мы еще не созрели для того, чтобы разъехаться окончательно. Сидим, стережем квартиру. Я не хочу к родителям идти. И он не хочет. Тремся бок о бок днем и ночью, и знаем, что вместе нам не быть.

— Ты думаешь, я не понимаю?

— У тебя есть семья. Ты детей своих любишь. И Ленка у тебя такая славная…

Виктор расстегнул рубашку и стал растирать себе грудь, стараясь унять колотившееся сердце.

— Если бы ты знала, — начал он говорить с пьяной злостью, — Если бы ты все знала… Это жизнь? Это ты называешь жизнью? Ты знаешь, от какой женщины я отказался ради этой жизни? Я люблю ее, поняла? И всегда буду любить. Пусть только дети подрастут! Клянусь, у меня все будет вот так, — он показал большой палец, — А эта… — Виктор кивнул в сторону кухни, — Она меня связала по рукам и ногам. Я — как в клетке!

— Да что ж она такого сделала? — со страхом спросила Ира, с трудом осознавая услышанное.

— Лучше бы она что-нибудь мне сделала, — прошипел Виктор, останавливаясь на каждом слове, — Лучше бы она меня выгнала. Я бы пошел к Анжеле и был бы с ней.

— Виктор, что ты говоришь! — Ира отшатнулась от него, испугавшись какой-то чувственно-животной интонации его голоса. Ей показалось, что в какой-то момент он мог бы ее ударить или броситься вниз, такая боль и тоска слышались в его словах.

Увидев страх в ее глазах, Виктор, несмотря на все выпитое, хотел исправить ситуацию и сказать: «да, я что-то не то говорю», но буйная обида на всех переполнила его, и он молча ушел с балкона.

Ира осталась одна. Небо было затянуто тучами, и ни одна звездочка не пробивалась сквозь них. Ира не знала, как ей поступить — уйти тихонько, чтобы ни с кем не прощаться, или позвать Лену и все ей рассказать. Рассказать, что ее спокойному счастью угрожает беда? А может быть Ленино счастье — быть в неведении? Скажи — и только нарушишь это слабое спокойствие такого благополучного внешне дома. А может быть Лена все знает? А может быть это просто пьяный бред?

Нет, не может быть…

Ира вошла в комнату. Гости прощались с Леной, целовались-обнимались, хвалили угощение, говорили, что им было очень весело. Лена, раскрасневшаяся и счастливая, тоже обнимала всех. Увидев Иру, она сказала:

— Мы с Витькой тебя проводим.

— Нет-нет, не нужно. Вы на метро? — обратилась Ира к кому-то, — Вот и хорошо. Леночка, не беспокойся. Я с Наташей и Костей до метро доеду. Так лучше. Все было просто прекрасно.

— Мы с тобой толком и не поговорили, — Лена посмотрела на нее растерянно.

— Я позвоню тебе, — Ира торопливо схватила сумку, — Ну, пока…

Лена с Виктором остались одни. Он лежал на диване с полузакрытыми глазами, когда Лена присела рядом.

— Тебе плохо?

— Нет, Леночка, мне хорошо.

— Ирку нужно было проводить.

— Она доедет с Максимовыми. Я ждал тебя, — прошептал Виктор. Лена обняла его.

— Я сейчас приду.

— Не уходи, — Виктор начал ее раздевать, и по тому, с какой готовностью она помогала ему, он понял, что Лена тоже его ждала.

— Ты — моя собственная женщина, — шептал он… И когда спасительная волна стыдливо-мучительного облегчения нахлынула на него, он открыл глаза и увидел, что Лена счастливо улыбается.

Глава 8. Середина 90-х. «Мне, милая, сложности не нужны»

Оля не видела ничего страшного в своих новых отношениях с шефом. Всю жизнь, сколько она себя помнила, ей всегда нужны были деньги, но, видно, вней самой чего-то не хватало, что позволяло бы выуживать их у мужчин, которые за ней ухаживали. Или мужчины за свои деньги и подарки хотели поучить от нее то, чего она дать не могла, или у нее самой не хватало ума и изобретательности, чтобы получать от них блага жизни, но… факт оставался фактом: из всех мужчин, с которыми она «дошла до конца», по-настоящему ее волновал только Олег. И его неожиданное равнодушие к ней научило ее многому. Она понимала, что потеряла его навсегда, что он к ней не вернется, и старалась как можно скорее вычеркнуть его из своих воспоминаний.

Так было проще — ничего не чувствовать, не мучиться, не страдать.

Дмитрий Николаевич, как и Олег, был старше ее, и намного. Но если Олег, хоть в минуты близости давал ей понять, что ему нужна только она, то Дмитрий Николаевич не притворялся: он использовал ее для своих удовольствий, считая, что платит сполна.

С первого дня их, скажем так, неслужебных отношений, Оля поняла, что, будь на ее месте любая другая девушка, он вел бы тебя точно так же. Он никого не обманывал, он честно платил за свои удовольствия, и (как думала Оля), попадись ему на глаза какая-нибудь наивная дурочка, которая делала бы круглые глаза и возмущалась в ожидании настоящей любви, он просто не стал бы иметь с ней дела.

«Опытная» Оля считала, что он вел себя честно по отношению к ней. Дмитрий Николаевич ничего не обещал, а у нее хватало сообразительности не строить иллюзий. Он захотел прожить свои последние «золотые» денечки, ни в чем себе не отказывая. Пятидесятилетняя жена, конечно же, не могла проявлять столько прыткости в постели, на постоянную любовницу у него не было времени, случайные женщины удовлетворения не приносили, а Оля была всегда под рукой — можно было не выкраивать время среди заполненного до предела дня. Стоило только выглянуть в приемную и позвать:

— Олечка, зайди ко мне.

Оля брала блокнот и ручку и никогда точно не знала, для чего ее зовут. Так было удобно. Сотрудники, как им казалось, ни о чем не догадывались. А если и догадывались, то удивлялись, скорее, не тому, что происходит, а тому, что это началось недавно. Многие подозревали об их отношениях и раньше.

Попросив кого-нибудь «присмотреть за телефоном», Оля заходила в кабинет шефа и вопросительно смотрела на него — что на этот раз? Письмо? Задание? Или секс?

Если речь шла о деле, Дмитрий Николаевич кивал ей на стул (на почтительном расстоянии от себя) и говорил то, что нужно по делу. Записав или запомнив все, Оля выходила из кабинета.

Если Дмитрий Николаевич был настроен на любовный лад, то она торопливо шептал ей:

— Давай сюда, быстренько. Зачем ты опять в этой юбке? Через час придет человек из министерства.

Оля пыталась закрыть верь кабинета изнутри на ключ, но Дмитрий Николаевич отрицательно качал головой.

— Не запирай. Запертая дверь вызывает больше подозрений. Кто-нибудь сунется, и начнутся разговоры.

— А если кто-нибудь сунется и увидит?

— Не увидит. Вот почему я тебе говорю: надевай удобную одежду.

— Может мне сюда халат принести?

— Не шути, я тебе серьезно говорю.

Глаза у Дмитрия Николаевича становились масляными, а интонации — схожими с интонациями человека, который сидит в ресторане и говорит: «О, как вкусно!». Лицо его во время секса становилось отрешенным и злым, и, едва закончив свое дело, он быстро одергивал юбку на Оле, а потом неторопливо застегивал свои брюки, шептал что-то типа «хорошо, молодец» (при это, Оля не была уверена к кому или к чему обращено это его «молодец»), и, берясь за трубку телефона, удовлетворенно кивал ей на дверь.

Оля быстро приводила себя в порядок и выходила из кабинета.

«Оказывается, можно и так, — думала она, садясь за свой стол, — главное — не ждать, что тебе дадут больше, чем ты рассчитывала».

Иногда их занятия сексом прерывал «важный» звонок, и тогда Дмитрий Николаевич находил занятие для ее рук и губ, брал трубку и нарочито равнодушным голосом говорил по телефону. Случалось и так, что после разговора ему было уже не до нее.

Если им приходилось оставаться в офисе вдвоем после рабочего дня, на Дмитрия Николаевича после секса нападала болтливость. После того, как Оля (уже почти профессионально) выполняла свою «работу», он, как будто ничего не было, начинал рассуждать о текущих делах, о планах, о предстоящей поездке в Болгарию, о том, как ему нравится Оля и как ему с ней повезло.

Часто случалось так, что у Дмитрия Николаевича не было времени приглашать ее в кабинет в течение дня, и тогда он в краткие промежутки между деловыми встречами, выходил из кабинета и… не замечал ее вообще. Оля понимала, что это тоже — одно из правил игры. Он мог прикрикнуть на нее, сделать резкое замечание — одним словом делал все точно также, как до их сближения.

Однажды он спросил:

— Ты сейчас живешь еще с кем-то, кроме меня?

— Ну что ты! — Удивилась Оля. Наедине она говорила с ним на «ты».

— Только не сочиняй, пожалуйста. Знай, я — не против.

— Да?

— Лишь бы это нам не мешало. Подрастешь, кое-чему научишься, выдадим тебя замуж.

Оля скривилась.

— А ты что будешь тогда делать?

— Буду искать другую. А, впрочем, твой муж нам помехой не будет. Будешь зарабатывать хорошо. А чем ты тут занимаешься в рабочее время, его не коснется.

— Ты уверен?

— А ты себе умного мужа выбирай. Чтобы не брал дурного в голову. Чтобы не ревновал. Ты уже многому научилась. Да и тебе самой это нравится. Я же вижу.

— Да?

— Конечно! Это же всегда видно, когда женщине нравится, а когда она повинность отбывает.

«Ох, какие мы самоуверенные и самовлюбленные», — подумала Оля, но вслух сказала:

— И что тебе видно?

— Видно, что я тебе нравлюсь. Что ты всегда готова прийти ко мне. Ты же это делаешь не только из-за денег, правда?

— Конечно, — сказала Оля, ласкаясь к нему, — я так к тебе привязалась! Не знаю, как я раньше жила без тебя.

— Только не сочиняй, — оборвал ее Дмитрий Николаевич, — Мне твои сказки не нужны. Только об одном тебя предупреждаю — ни с кем из наших не связывайся. Спи с кем хочешь и где хочешь, только не здесь. Узнаю — вылетишь с работы, да так, что тебя уже никуда вообще не возьмут.

— Да я и не собиралась.

— А я не буду ждать, пока ты соберешься. Поняла? Не хватало еще, чтобы эти пацаны мне вслед из-за тебя хихикали.

— Ну что ты?

— Заруби себе на носу. Узнаю — потеряешь все.

— Да никогда. Поверь. Мне никто не нужен, кроме тебя.

— Не болтай.

Дмитрий встал и подошел к окну.

— Я хочу еще одного секретаря взять. Девочку, чтобы тебе помогала.

— Зачем?

— Ну, когда ты занята со мной, приемная не работает. На звонки никто не отвечает. Попросишь кого-то, у них своих дел хватает. Пусть придет девчонка, выучит телефоны, будет чашки мыть.

— Не надо.

— Что такое?

— Я справляюсь.

— Я решил и мнения твоего не спрашиваю. Хочу тебя разгрузить. Я уже сказал ребятам, чтобы искали кого-то.

— Я прошу тебя, не надо.

Дмитрий Николаевич удивленно приподнял ее подбородок.

— Чего ты боишься?

— Вот еще! — Оля отвернулась, — Мне бояться нечего. Хочешь — бери. Только…

— Что? Говори конкретно.

— Ты сам говорил, что штат расширять не надо. Ты сам говорил, что случайных людей мы не берем. Только по рекомендации. Ты сам нас учил, что информация утекает быстрее, чем кадры.

— Я и не собираюсь брать кого-то с улицы. Я сказал ребятам, чтобы привели кого-то из знакомых.

— Тем более.

— Боишься, что будет твоей соперницей?

— Я соперниц не боюсь.

— Правильно. Я и не собираюсь брать умную, чтобы тебя вытесняла. Возьмем молоденькую, чтобы не побегушках у тебя была. Ты же занята постоянно! На меня посмотреть некогда.

— Ты и с ней будешь в кабинете тр*****?

— А это от тебя будет зависеть. Если будешь меня сильно любить — не буду. Я, кстати, хотел тебя спросить, почему ты сама никогда не начинаешь. Не предлагаешь. Мне иногда хочется, чтобы ты сама зашла в кабинет, проявила инициативу.

— Это чтобы была возможность мне отказать?

— Я — не садист.

— Слушай, я тебя прошу. Если наши отношения хоть что-то для тебя значат, не бери еще одного секретаря.

— Ревнуешь?

— Безумно ревную.

— Это хорошо, — Дмитрий Николаевич обнял ее за талию, — Я, милая, не хочу никаких сложностей. У меня и так проблем достаточно. Не нужно предъявлять на меня свои права. Их нет. Тебя никто не неволил. Я не в десять лет тебя совратил.

— Я знаю.

— Ну так что же еще? Мне жена таких сцен не устраивает.

— Ты это называешь сценой? Не видел ты, видно, сцен.

— И не собираюсь видеть, — повысил голос Дмитрий Николаевич, — Ну послушай, чего ты упрямишься? Если бы мне нужна была еще одна женщина, чтобы спать с ней, я бы нашел ее без проблем.

— Можно подумать, ты эту девчонку возьмешь, не глядя.

— Мы с тобой вместе на нее посмотрим, хорошо?

Внутренний голос подсказывал Оле, что нужно прекратить спор. Но что-то взыграло в ней, и она решила настаивать на своем.

— Я тебя прошу последний раз. Не делай этого. Ради меня. Ради себя. Ты же не любишь проблем?

— Это угроза?

— Предупреждение! Как только она выйдет на работу, в тот же день меня здесь не будет.

— Будешь!

— Нет, я уйду в тот же день.

— Я тебе трудовую книжку не отдам.

Оля рассмеялась.

— Я же тебе безразлична. Я же тебе только проблемы создаю. Уволь меня — возьми девочку, пусть она с тобой… Хочешь — на столе, хочешь — под столом.

— Ты будешь здесь пока я этого хочу.

Оля встала.

— Напрасно ты так думаешь.

— Если ты не хочешь нажить себе неприятностей — не делай резких движений.

— Я все сказала.

Оля встала, подхватила свою сумку и плащ, переложила бумаги на столе в надежде, что он ее остановит. Но Дмитрий Николаевич, изрядно обозленный, отвернулся от нее и стал кому-то звонить.

Во дворе офиса, проходя мимо машины шефа, возле которой возился личный водитель Дмитрия Николаевича, Оля услышала вопрос:

— Олечка, а шеф скоро освободится?

— Не знаю, — отмахнулась она.

— А тебя сегодня не подвозим?

— Я ножками дойду, — отмахнулась Оля и пошла к трамвайной остановке.

Как назло, ждать трамвая пришлось долго. Издалека она увидела, как вышел из здания Дмитрий Николаевич, сел в машину, кивнул водителю, чтобы трогался с места. Они проехали мимо остановки, не заметив Олю, и скрылись за углом.

На следующее утро Оля проснулась в плохом настроении. На лице возле носа вскочил неприятный прыщик (первый признак того, что скоро начнутся месячные, что ее, в принципе, обрадовало). Стараясь хорошо припудрить это место, она содрала его, и на щеке образовалось красное пятно. Кроме того, тушь попала в глаз, и в квартире не было электричества, чтобы погладить платье.

И все это прибавлялось к постоянным мыслям о работе. Она заявила вчера о своем уходе, не думая и не собираясь уходить — и от того, как она поведет себя сегодня, многое будет зависеть в будущем. Как бы там ни было, она — не проститутка, не подстилка для первого встречного… Зачем в офисе нужна еще одна молодая девчонка, которая может оказаться привлекательнее? Что это за прихоть шефа, когда она, Оля, по полдня сидит без дела? Он хочет платить еще одну зарплату, чтобы она была свободна какие-то 15 минут пару раз в неделю? Оля никогда бы этому не поверила.

«Все будет зависеть только от него, — думала она, подходя к офису, — Посмотрим, что он скажет».

Дмитрий Николаевич вошел в офис, когда Оля, уже сидя на своем рабочем месте, прихорашивалась, опять пытаясь запудрить красное пятно, разговаривала с Виктором.

— Доброе утро, — Дмитрий Николаевич кивнул ей, пожимая руку Виктору, — Как успехи?

Он вел себя, как обычно, посматривал на нее внимательно, словно вчерашней ссоры и не было. Оля тоже настороженно присматривалась к нему.

— Какая у нас Оля сегодня красивая, правда, Виктор? — спросил шеф, отрывая свой кабинет.

— Она у нас всегда красивая, — отозвался Виктор, подмигивая ей.

— Загляни ко мне, Олечка, пока нет звонков.

Оля взяла блокнот и прошла в кабинет, оставив дверь открытой. Дмитрий Николаевич, казалось, не заметил этого.

— Позвони на завод и спроси, готовы ли они дать цистерны. Поставщики сказали, что своих у них нет сейчас. Это первое. Второе: передай Дергачеву, что «процесс идет». Скажешь ключевую фразу: «с Орловским все утряслось», он поймет. После обеда набери мне Терещенко, а сейчас распечатай договор на покупку слябов. Все понятно?

— Да, — ответила Оля.

— Действуй!

Она вышла в приемную, ничего не понимая. Он согласился с ее доводами или считает, что его решение вообще не обсуждается и обжалованию не подлежит?

Ответ на свои вопросы она получила несколько минут спустя, когда, отыскивая в компьютере файл с договором, услышала, как Дмитрий Николаевич вышел из кабинета и спросил Виктора:

— Ну что, Виктор, нашел кого-то на место второго секретаря?

Сказано это было громко, явно в расчете на то, что она услышит.

— Нет еще, — ответил Виктор, — Никто в голову не приходит. Может, по газетам поискать?

— По газетам не надо. Не будем покупать кошек в мешке. Скажи всем ребятам, пусть приводят знакомых девочек, я буду подбирать. А то наша Оля очень сильно загружена.

Оля делала вид, что не слышит, нервно нажимая клавиши компьютера.

Виктор удивленно переводил взгляд с нее на шефа, не совсем понимая, что кроется за этим молчаливым диалогом. Вполне понятно, что шеф хочет взять новенькую — это его право. Почему Олю это волнует? Если даже правда то, что о них поговаривают, неужели Оле не все равно? А впрочем… каждый боится потерять источник своих доходов…

«Ничего, я отомщу тебе по-другому, — думала Оля, — Я не уйду. Это было бы глупо. Ты просто будешь бегать за мной, когда захочешь с кем-то переспать, а я скажу — нет. Пусть попробует выгнать — вся фирма узнает, как он со мной поступает. Воевать, так воевать».

— Ты не хочешь, чтобы он кого-то брал? — спросил Виктор, когда они остались одни.

— Да мне все равно, пусть делает, что хочет, — грустно вздохнула Оля.

— Не волнуйся, мы подыщем старую и некрасивую. Ты будешь ею командовать.

Оля улыбнулась.

— Мне все равно.

— Есть еще вариант: приведи кого-то из подруг. По крайней мере будешь знать, что от нее ожидать.

— Я подумаю.

— Это будет самое лучшее. Вам же придется работать в одной комнате.

— Наверное, ты прав, — не желая больше говорить об этом, Оля закончила разговор.

В середине дня наступило затишье. Все разошлись по своим делам. Оля подняла трубку внутреннего телефона.

— Можно мне выйти на полчаса?

— Нет.

— Я нужна вам сейчас?

— Зайди ко мне.

Когда она вошла, Дмитрий Николаевич обнял ее и стал торопливо расстегивать молнию на ее юбке. Оля отстранилась.

— Я не понял, в чем дело? — резко спросил он.

— Ты не понял? — переспросила она.

— Что еще за новости?

— Вы что-то хотели мне сказать, — Дмитрий Николаевич?

— Слушай, не валяй дурака, будь умницей.

— Я вас не понимаю, — Оля пожала плечами.

— Сейчас поймешь, — ответил шеф, закрывая дверь. Оля торопливо поправила одежду.

— Выпусти меня отсюда.

— Немного позже, — шеф резво повернулся к ней.

— Что ты собираешься делать? — Оля отодвинулась подальше.

— То же, что и обычно, — спокойно ответил он.

— А если я не хочу?

— Это не имеет значения.

— Я хочу отсюда выйти, ты понимаешь?

— А я хочу, чтобы ты была здесь.

— Я буду кричать.

— Нет, кричать ты не будешь.

Дмитрий подошел к ней, взял за руку и потянул к дивану. Оля вырвалась.

— Ты не можешь меня заставить.

— Я и не хочу заставлять. Тебе просто нужно понять: я делаю все, что считаю целесообразным. Сейчас я хочу, чтобы ты была со мной и не сопротивлялась. Когда я захочу, чтобы ты сопротивлялась, я тебе скажу.

— Нет.

— Ты же знаешь, что будет по-моему. Только тебе будет хуже.

— Нет.

— Олечка, — он ласково обнял ее, — Ну не сердись. Давай помиримся? Все же было так хорошо!

На какое-то мгновение она прижалась к нему в безумной мысли его раздразнить. Прижалась. Поцеловала. Погладила. Шеф потянулся поцеловать ее еще раз, но Оля отошла от него на несколько шагов, заправила блузку и сказала:

— А теперь я уйду. Открой дверь.

В эту минуту Оля впервые в жизни увидела, что такое настоящая ярость. Шеф схватил ее и бросил на диван. Он задыхался, и, хотя Оля понимала, что борьба была неравной, все равно пыталась сопротивляться.

— Отпусти меня, — крикнула она, впервые стараясь, чтобы ее услышал кто-нибудь в офисе.

— Не ори, — сквозь зубы прошипел он, — Никто сюда не войдет. Не дергайся.

Оля не могла сказать, сколько это продолжалось. Под конец она закрыла глаза, чтобы не видеть этого безумного лица и дергающегося тела.

Когда он встал тяжело дыша, на какой-то миг она почувствовала только облегчение от того, что можно пошевелиться, повернуть голову, вздохнуть, наконец. Сквозь слезы она видела, как Дмитрий Николаевич, приведя в порядок свои брюки, поднял ее юбку и колготки, бросил к ней на ноги и коротко приказал:

— Оденься.

Она с трудом встала, подошла к нему и залепила пощечину.

Шеф смотрел холодно и спокойно.

— Ударь еще раз, если тебе от этого легче.

Оля подошла к дивану, натянула на себя одежду, еще раз приблизилась к нему.

— Запомни этот день, скотина, — проговорила она, задыхаясь от злости, — Я тебе обещаю. Ты его запомнишь.

Когда Оля выходила из кабинета, вслед ей слышался его злобный смех.

Первой мыслью было собрать свои вещи и просто уйти. Оля уже схватила сумку и плащ, когда увидела себя в стеклянной дверце шкафа с бумагами. Волосы были растрепаны, помада размазана, на щеках — полоски от слез.

Оля подошла к графину с водой, налила немного в руку и попыталась умыться над столом. Идти через весь коридор к туалету в таком виде не хотелось. Она вытерла лицо носовым платком и устало опустилась на стул.

Мысли ее путались. «Олег, где ты? — вертелось в голове, — Это ты во всем виноват. Ты растоптал все. Ты сделал меня безразличной ко всему. Ко всему, что со мной происходит… И все-таки… Где ты?»

Оля опустила голову на руки. «Если бы ты не ушел тогда, после всех своих красивых речей, спокойно объяснив, что тебе нужна другая, я бы никогда не согласилась на эту мерзость. Если бы хоть кто-то помог мне в жизни, никогда бы этого не произошло…»

Не поднимая головы, она услышала, как шеф прошел мимо нее.

Она не знала сколько времени прошло с тех пор, как она спрятала лицо, для того, чтобы ничего не видеть и не слышать. Ей казалось, что время остановилось, и прошло несколько часов. В комнату никто не заходил. Зазвонил телефон, Оля подняла трубку и нажала на рычаг. После этого положила трубку на стол. И отключила все телефоны.

В комнату зашли Виктор и Андрей, один из юристов.

— Ты плакала? — спросил Виктор, всматриваясь в ее лицо.

— Нет, у меня просто голова раскалывается.

— Так, может, скажи шефу и иди домой?

Андрей искал в шкафу какие-то документы.

— Витя, я нашел, пошли, мы опаздываем.

Виктор обернулся к ней еще раз.

— Оля, тебе правда ничего не нужно?

— Нет.

Они вышли.

Она смотрела в пространство, не шевелясь, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. В приемную зашел Дмитрий Николаевич.

— Сделай мне кофе и зайди ко мне, — сказал он неожиданно спокойным и даже участливым голосом.

— Оставь меня в покое, — сказала Оля, поднимая на него глаза.

— Я привык к тебе. Я не хотел.

Оля молчала.

— Я привык к тебе. Я не хочу, чтобы ты уходила. Останься. Но если ты останешься, ты должна понять: все будет всегда так, как я хочу. Не нужно меня дразнить.

Оля молчала.

— Ты сама меня спровоцировала. Я зверею, когда мне перечат.

— Я видела.

— Я думал, ты для меня просто так… игрушка. Но нет. Я привык к тебе. Мне хорошо с тобой. Это ведь у всех по-разному. Кто-то под луной вздыхает. А кому-то вот так, на столе приходится любить.

— Любить?

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила?

— Простила?

— Да… Ты не понимаешь, что между нами есть гармония.

— Я видела.

— Не злись. Ты просто разозлила меня. Что мне сделать, чтобы ты забыла о сегодняшнем дне?

— Я не забуду.

— Постарайся. Я не тороплю. Подумай.

Он вытащил портмоне, достал какие-то деньги и положил на стол рядом с ней.

— Это твоя зарплата. Можешь взять и уйти. Но знай, что я этого не хочу.

Дмитрий Николаевич вошел к себе в кабинет. Оля посмотрела на деньги. Четыреста долларов. Больше, чем три ее зарплаты. Они лежали перед ней. Такие новенькие. Такие зелененькие. Четыре сотенные бумажки.

В комнате она была одна. Оля спокойно собрала деньги, положила в сумку, достала косметичку, посмотрела в зеркальце и решительно вошла в кабинет шефа.

— Я остаюсь, — медленно проговорила Оля, глядя ему прямо в глаза, — но если еще хоть раз в жизни…

— Никогда, — Дмитрий Николаевич протянул к ней руки, — Никогда в жизни. Просить будешь — не соглашусь…

— Руки убери, — сердито буркнула Оля.

— Уже убрал, — рассмеялся шеф и по-дружески поцеловал ее в щеку.

Глава 9. Середина 90-х. «Я звоню по поручению Марины»

Ира ходила по квартире взад-вперед и не могла собраться с мыслями. В ситуации, в которой она оказалась, нужны были преданные друзья, хорошо знакомые люди. Люди, которые знали бы Марину и могли помочь ее разыскать.

В десятый раз уже она перекладывала вещи в комнате, перечитывала записку, открывала и закрывала шкаф с одеждой, рылась в столе, потом снова бессильно опускалась на стул и начинала думать, что предпринять.

Ира листала какой-то конспект Марины, опять возвращаясь к мысли о том, что на экзамен она тоже не пришла.

Однокурсники пожимали плечами.

— Ну осенью сдаст. Ничего страшного. А где она?

— Уехала, — отвечала Ира, не желая говорить о подробностях при большом скоплении народа. В конце концов Марина могла вернуться со дня на деньи лишние разговоры были не нужны.

Перелистывая конспект, Ира вспоминала, как подруга Марины по институту Жанна подошла к ней и весело спросила:

— А что с Маринкой?