Бесплатный фрагмент - Вестсайдская история

ВЕСТСАЙДСКАЯ ИСТОРИЯ

Быляндия и небылизмы

Есть только один гениальный постановщик — Творец. В его пьесе играют миллиарды людей, и каждый уверен, что он — в главной роли. Пьеса запутана, никто не читал сценария, никто не репетировал, все импровизируют и пытаются понять смысл роли и замысел пьесы.

Клод Делюш. Французский кинорежиссер, сценарист

От автора

Эмиграция подобна реинкарнации — тебе дается шанс прожить жизнь с чистого листа. Когда ты не молод и за плечами груз прожитых лет, сделать первый шаг не так то просто. Но, если шаг сделан, живи не оглядываясь.

Ветер времени уносит и печали и радости, оставляя нам опыт и воспоминания.

Герои моей повести реальные люди, их имена изменены, но их истории правдивы. Или правдоподобны. Возможно, кто -то узнает себя, возможно, кто-то скажет, что так не бывает. Но в жизни бывает все. Чужие истории кажутся нам банальными до тех пор, пока не случаются с нами. Какой бы ни была ваша личная история, она пишется для одного читателя.

ГЛАВА 1. Накануне

Москва 1990

Конец апреля в Москве выдался солнечным и пригожим. Длинная очередь к американскму посольству медленно продвигалась к окошку выдачи виз, открытому на боковом фасаде величественного здания. Стояли уже больше часа, солнце припекало и, привыкшие к очередям советские граждане, выстроившиеся гуськом вдоль металического ограждения, уже начали потихоньку рисовать себе в воображении картины своего американского будущего.

Никакого американского будущего Майка себе не представляла. Она ехала в отпуск знакомиться с сестрой отца, неожиданно объявившейся в ее жизни в первые дни горбачевской оттепели. Письмо от тети из Америки было полной неожиданностью потому, что ни о каких родственниках отца она ничего не знала. Да и образ отца, умершего почти 30 лет тому назад, постепенно стиралась из памяти. Когда-то в детстве она слышала, что все отцовские родственники выехали в Палестину еще «при царе Горохе». Отец уехал из местечка учиться в университет и остался в России один из всей большой семьи.

Письмо, обращенное к отцу, было написано по-русски и не оставляло сомнений в подлинности. И все-таки оставалось ощущение запредельной нереальности свалившейся на нее возможности. Завязалась переписка и вот она здесь, в этой очереди мечтателей вырваться за бугор.

— Первый раз обращаетесь за американской визой? — из раздумий ее вывел голос мужчины, стоящего впереди. До этого она видела только его спину, а теперь он развернулся и уставился на нее, что называется, глаза в глаза.

— Да, первый — сказала она и чуть попятилась, насколько это было возможно. Серые глаза, светлая челка над вспотевшим лбом, легкая куртка, сумка через плечо, лет тридцать пять навскидку.

— А почему вы спрашиваете? Хотите поделиться опытом?

— Да просто так… опыта никакого, потому и нервничаю… Скучно так стоять, давайте хоть познакомимся, что ли… Меня Миша зовут.

— Майя — не привыкшая к случайным знакомствам, Майка смущенно улыбнулась.

На самом деле дорожку за бугор она протоптала еще в прошлом году, когда слетала в Канаду к маминому брату, познакомилась с кузинами и вкусила запретный яд тлетворного Запада. К счастью виза тогда не понадобилась и все расходы дядя взял на себя. Но не рассказывать же первому встречному свою автобиографию…

Что-то в нем было располагающее и, правда, ей самой хотелось с кем-то поговорить. Он был какой-то не опасный, не панк, не экстремал, а нормальный, интеллигентный парень. Само собой получилось, что они разговорились и перешли на ты. Все, что происходило потом, уже было для нее новой реальностью, в которую она вступила не без участия Провидения. Никакого другого объяснения новому повороту судьбы она не находила.

Выяснилось, что оба летят в Нью Йорк в один и тот же день с той лишь разницей, что у Майки был прямой полет в аэропорт Кеннеди, а у него с пересадкой в Канаде. Оба летят по приглашению родственницы, которую никогда не видели, и оба летят в отпуск, не увольняясь от работы.

У Миши в Днепропетровске оставалась жена, дочка и мама, а у Майки только мама.

Тем временем очередь приближалась к окошку выдачи виз. Подойдя к белой линии, за которой начиналась Америка, Миша шагнул вперед и бросил ей через плечо:

— Я тебя подожду. Удачи.

И вот она уже стоит готовая шагнуть в новый мир, а Миша, счастливый обладатель американской туристической визы, улыбаясь, машет ей рукой.

— Вам нужно побеседовать с консулом, — говорит ей американец за стеклом, а она не понимает почему, и что не так?

— Вам нужно обойти здание и зайти с центрального входа. Там вам все объяснят…

— Не жди меня, кажется, я уже никуда не лечу — говорит она обескураженному Мише. — Не с моим счастьем…

— Я подожду.

Пропускной пункт с металоискателем и проверкой сумок она видела впервые. Подозрительнось, вызванная недавним скандалом с жучками, встроенными в бетон строящегося здания американского посольства в Москве, ужесточила меры безопасности. Ей показали куда пройти и сесть в ожидании вызова. Публика, которой было отказано после первой проверки апликационной формы, насторожила ее, вечно боящююся подвоха. Что опять со мной не так? Слева сидит провокативного вида девица, которой отказывают четвертый раз. Справа — женщина из Карабаха, добивающаяся статуса беженца.

Волнуясь, она подходит к застекленному окошку.

— К кому вы едете в США?

— К родной тете

— У вас есть ее адрес и телефон?

— Да, конечно.

Кто остается у вас на родине?

— Мать

— Вы еврейка?

— Да

Человек за окошком пролистал ее паспорт, остановился на странице, где стояла канадская виза, еще раз взглянул на нее и шлепнул визу на соседней странице.

— Ты хотя бы поняла в чем было дело? — Миша уже казался ей соучастником приключения.

— Кажется, да. Все дело в том, что я не замужем, это минус. Теоретически могу в США выйти замуж и требовать гражданства. А то, что я еврейка, это плюс. Еврейская община в беде не оставит, случись что недоброе. Задача этих американских чиновников предотвратить бесконтрольную эмиграцию. — А почему ты улыбаешься?

— Потому что радуюсь твоим минусам и плюсам!

Потом они гуляли по Москве, серой, голодной, обезумевшей от нахлынувшей неразберихи, и говорили, говорили… Палатки у Кремля, очереди за водкой и едой и тысячная толпа у МакДональдса. Курс доллара подскочил на порядок… меняют только 300 долларов, много ли это? и что на них можно купить в Америке? Еще в прошлом году доллар стоил 63 копейки, а теперь 6 рублей…

— Может встретимся у МакДональдса в Нью Йорке?

— Может быть…

Миша

Поездка в Америку была настоящей авантюрой. Советский инженер-проектировщик, живущий в типовой хрущевке в окружении женщин трех поколений, он сам себе казался заурядным, пока не узнал тайну своего рождения.

Отец его, Мишель Липшиц, был бельгийский коммунист из Антверпена. Родители отца эмигрировали в Бельгию из Польши, спасаясь от погромов. В 1935 году Мишель отправился в Россию учится марксизму-ленинизму, получив приглашение на заседание Седьмого Коминтерна. Дома оставались жена и маленькая дочь. Учеба затянулась, премудрости ленинизма он постигал в сталинских лагерях. Освободившись по амнистии после смерти «отца народов», он уже и не помышлял о семье. Идти ему было некуда. Отпущенный на свободу товарищ по лагерю отправился искать свою семью, и Мишель увязался с ним.

Мама Миши Колесникова, Вера Семеновна Колесникова, была из семьи репрессированых. Когда родителей арестовали, их с сестрой взяла к себе бабушка, Фаина Ильинична Фейгина, вдова раскулаченного сахарозаводчика. Перед самой войной Верочка Фейгина вышла замуж за влюбленного в нее Митю Колесникова, курсанта танкового училища, который в первом же бою погиб смертью храбрых.

После эвакуации обе сестры с бабушкой вернулись в разоренный войной родной город и, по счастью, в свою квартиру. Здесь их и нашел отец сестер, а вместе с ним и будущий отец Миши Колесникова, Мишель Липщиц.

Миша ни отца, ни деда не помнил. Измученные лагерной пыткой, оба они умерли, едва успев увидеть внука и сына. Миша вырос как сын без вести пропавшего красноармейца, окруженный любовью матери, бездетной тетушки и бабушки. Старый дом снесли, и мама, как вдова погибшего, получила на всех трехкомнатную хрущевскую «распашенку». После смерти бабушки, тетя Дора, узнав, что Миша собирается жениться, неожиданно для всех подала документы на выезд в Израиль и там вышла замуж, поселившись в каком то киббуце.

Единственный мужчина в семье, Миша всегда тосковал по отцу, которого никогда не знал. Мамино признание пришлось на годы его возмужания, когда он осознал свое мужское начало и свою ответственность за семью. На первой девушке, которая от него «залетела» он женился, а когда родилась дочка, жизнь надежно сдвинула семейный баланс в пользу матриархата.

Отчасти поэтому, а возможно и потому, что жизнь в стране стремительно менялась, поиски корней превратилась для него в «идею фикс». Он запоем читал эмигрантскую и самиздатовскую литературу, открывшиеся материалы и воспоминания узников сталинских лагерей. Пытался учить языки и завести бельгийских друзей по переписке. Обивал пороги еврейских организаций, помогающих в розыске родных, которые настоятельно рекомендовали и предлагали вызов в Израиль.

В Израиль он ехать не хотел. Закадычный друг Игорь рвался в Америку, заполучив израильскую визу. На собрании, исключающем его из комсомола и, фактически, лишающем гражданства, Миша был единственным, кто голосовал против, хотя фактически, был «за». Провожая Игоря в аэропорт, пообещел ему, что они встретятся в Америке, сам тому не веря. Потом его таскали на допросы в КГБ, пугали и склоняли к сиксотству, но как-то он отвертелся, и перепуганной маме и жене пообещал, что никуда они не уедут. И вдруг…

Подсуетилась тетя Дора, живой свидетель Мишиного появления на свет. Через израильский музей Яд ва Шем она узнала историю атаки на поезд №ХХ, который перевозил антверпенских евреев из транзитного лагеря в Мехелене прямиком в Освенцим. Атака, которую предприняли бойцы бельгийского сопротивления, частично увенчалась успехом и многим евреям удалось спастись.

Среди спасенных она обнаружила имя девочки, Норы Липшиц. Редкая фамилия среди антверпенских сефардов не вызывала сомнений. А дальнейшее уже было делом техники, Нора нашлась в Нью Йорке.

Обложившись словарями, он накатал ей длинное письмо на своем школьном английском и попросил вызов в США, чтобы познакомиться. И, если все сложится удачно, можно будет подумать о воссоединении семей…

Конечно, он понимал, что это авантюра. Мама плакала, Ирина злилась, да он и сам не верил в успех этого безнадежного дела. Письмо с вызовом пришло на помощь его неверью.

Глава 2. Поиски смыслов

Шагая по жизни, мы слышим не то, видим не так, и понимаем по-своему лишь для того, чтобы истории, которые мы себе рассказываем, имели смысл.

Джанет Малькольм, американская писательница, журналист

Нью Йорк

В самолете у него началась паника. Какая она, эта единокровная сестра, и что он ей скажет… Она, наверное по возрасту ему в матери годится… И, если честно себе признаться, целью была вовсе не она, хотя и она тоже… Он хотел присмотреться, почувствовать себя в этой стране, в этом незнакомом мире. Почему- то вспомнилась та женщина, с которой он познакомился в Москве.

Собственно, он и не забывал о ней. Красивая, длинноногая, по всем параметрам тянет на модель, но держится как- то скованно, слегка сутулится и улыбается лишь слегка растягивая губы. А глаза грустные, еврейские. Ей наверное тоже будет страшновато одной среди незнакомцев.

Он достал записную книжку с ньюйоркскими телефонами и адресами, которыми они обменялись при прощанье. Как же им не затеряться в этом огромном городе, где нет ни одной по настоящему родной души, и где сами они как пришельцы с далекой ойкумены?

Вся надежда была на Игоря. Перед отъездом он нашел телефон старого друга и позвонил, чудом застав того на месте.

— Привет, старик, рад тебя слышать, как ты? — бодрый голос Игоря его воодушевил, и он выложил ему свою историю как на духу…

— Эмайзин стори… И что думаешь делать? Да что тут думать, приезжай! Времена изменились, тут полно наших, может сумеешь зацепиться…

— Игорь, без тебя никак… Можешь меня встретить? Денег всего 300 долларов разрешили поменять…

— Брось, старик, не парься, встречу и отвезу тебя к твоей Норе.

В аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди, минуя рукав самолета, он вынырнул в огромный зал перед самой кабинкой иммиграционной службы.

Недружелюбного вида таможенник поинтересовался целью его визита в Нью Йорк. Напустив на себя важный вид он ответил, что приехал по приглашению сестры, поручившейся за его платежеспособность. Таможенник захотел увидеть приглашение. Внимательно изучив его, напомнил о соблюдении сроков пребывания в стране и шлепнул штамп в его паспорт. Миновав таможню, Миша забрал с транспотера свой чемодан и вышел в огромный зал встречающих.

Игоря он узнал сразу. Тот держал табличку с его именем. Пообнимавшись, они стали пробираться к выходу.

— Слушай, старик, хочу внести ясность — тон у Игоря был несколько смущенным. — Машины у меня нет. Была да сплыла… Как ты понял, я не мильонэр… Но у меня есть подружка, ничего такого, что ты подумал, просто коллега по работе. Живем мы в Гарлеме, а работаем в Вест Энде, я с ней тремпую на работу и обратно. Аня, добрая душа, чистый ангел, сам убедишься… Вот она нас сейчас и возьмет на борт.

Видавшая виды Тайота ждала их на стоянке. Аня, тоже не молоденькая, была само гостеприимство.

— Велкам ту Амэрика! Ду ю спик инглиш?

— А литл бит…

— Мэй би идиш?

— Нот ат ол

— Аня, кончай прикалываться, мы все тут из одной песочницы — и все трое дружно рассмеялись. — . Напряжение первых минут немного спало, Аня нажала на газ и машина тронулась.

— Куда едем?

— У меня есть адрес — Миша протянул Игорю свою записную книжку.

— Вест Энд, это круто, Манхеттен, это наше всё! А второй адрес чей?

— Одной знакомой… она тоже в гостях.

— Ну ты даешь, чувак.. Не успел приехать, уже завёл связи на Манхеттене!

— Хорошо бы, но нет… просто случайное знакомство. А что, адрес тоже на Манхеттене?

— Не то слово! Крутяк! В самом центре.

— Знаете что — Аня включила дворники, чтобы очистить запыленное лобовое стекло. — Надо сделать нашему гостю прививку Большого Яблока.

В дороге Аня что-то рассказывала и показывала, а он ехал как пришибленный этим огромным городом, частоколом башен, панорамой, как будто сошедшей с чужих, когда-то виденных фотографий. Проезжая по Бруклинскому мосту, Игорь толкнул его в плечо:

— Эй парень, вэйк ап! Проснись! Это Яблочко не такое уж сладкое на вкус. Если захочешь сюициднуть — тебе сюда. Самое для этого популярное местечко.

— Ну зачем так мрачно, с божьей помощью все будет хорошо — сказала Аня и нажала кнопку магнитофона. Салон заполнили звуки каких- то странных песнопений.

— Это псалмы — предваряя немой вопрос пояснил ему Игорь — Аня у нас мессианская еврейка. Что это такое она сама тебе объяснит. С нашей пятеркой по научному атеизму этого не понять, но поскольку я отчасти в теме, объясняю для непонятливых: это помесь христианства с иудаизмом, дескать, вот придет Мессия и всех нас спасет.

— Шат ап! Заткнись!

— Молчу, молчу, молчу…

Тем временем они уже рулили по Бродвею.

— Стоять возле дома не могу. Взойдешь на крыльцо, позвони в домофон, тебе откроют. Удачи! Будут проблемы — звони.

Он нажал на кнопку с фамилией Norа Lipchitz и сердце его замерло.

— Who is…

— Michael

— Second floor…

Дверь была на цепочке, через узкую щель он увидел старуху с всклокоченными волосами и безумным взглядом слезящихся глаз. Дверь закрылась, за ней послышались какие-то шорохи, затем отворилась, и он вошел в плохо освещенную комнату.

Она была не такая уж старая, со следами былой красоты. Одета в просторный халат, опиралась на палку, и он заметил, что правая нога у нее в гипсе. Жестом свободной руки пригласила его войти и указала на просторный диван, стоящий как-то некстати посреди комнаты.

— Do you want to drink something?

— No, thanks

— I do — Сказала она и налила себе полстакана бурбона.

Ему вдруг показалось, что он сидит в кинотеатре, в первом ряду, и смотрит какой то зарубежный фильм. Желудок свело, хотелось спать, хотелось на воздух, хотелось домой…

— I’ll take you to your room. We’ll talk tomorrow.

Нора

Родители Мишеля Липшица эмигрировали в Германию из Польши, спасаясь от еврейских погромов. Юный Мишель попал под влияние социалистов, среди которых было немало евреев. После поражения социалистической революции в Германии, разгрома в Первой мировой войне и возросшего антисемитизма, он нашел себя в Бельгии. Победа революции в России обещала, что «большевизм» покончит с несправедливостью богатства и бедности, антисемитизмом, неравенством полов и т. д. и т. п. И он примкнул к коммунистам.

Женился он на девушке из Вильно, скромной, работящей, далекой от политики. Нора родилась в семье, где все крутилось вокруг отца, мать обожала его и девочке невольно передавалось это обожание.

Когда он уехал в Россию учиться коммунизму, мать зачитывалась его письмами, где он восхищался Москвой и «товарищами». Когда письма внезапно прекратились, она все никак не могла это осмыслить и считала, что он увлекся какой то большевичкой, которые по слухам, отличались свободными нравами.

Нора отца плохо помнила, своего еврейства не осознавала, но разговоры о справедливости и всеобщем равенстве прочно застряли в ее детской головке.

Когда немцы оккупировали Бельгию, ей было десять, и для нее ничего не изменилось, но когда мать нашила на ее пальтишко желтую звезду, тревожные мысли о несправедливости уже прочно ею овладели.

Офицер в гестапо, куда их с матерью вызвали повесткой, объяснил, что их отправляют в трудовой лагерь, разрешив взять с собой ценные вещи. Трудовой лагерь Мехелин на территории Бельгии был на самом деле пересыльным лагерем для концентрации евреев и цыган, отправляемых в Освенцим. Мгновенно повзрослевшая Нора уже понимала, что справедливость — химера, свобода и равенство — брехня.

Насмешкой судьбы оказалось и то, что они с матерью попали в тот самый поезд, на который была совершена атака бойцов бельгийского сопротивления. Под названием «Конвой поезда №ХХ» эта атака вошла в историю Холокоста.

19 апреля 1943 года, «Двадцатый конвой» покинул транзитный лагерь Мехелен, везя 1631 еврейских мужчин, женщин и детей. Впервые вагоны третьего класса были заменены грузовыми вагонами с колючей проволокой, оплетающей маленькие окна. Поезд на небольшой скорости шел в Освенцим через территорию, оккупированную немцами. Условия содержания были ужасающими, многие умирали в пути. На каком-то этапе бойцам Сопротивления удалось остановить поезд и открыть вагон, в котором находилась Нора с матерью. Заключенные бросились бежать. Многим удалось скрыться, многие погибли при падении с поезда, многие были застреляны, остальные пойманы и отправлены в Освенцим следующим поездом.

Нора была из тех, кого поймали, а маму застрелили.

В Освенциме ей повезло. Она попала в бригаду женщин, разбирающих вещи, отобранные у прибывающих. Ей было почти четырнадцать. Несмотря на весь ужас существования она превратилась в красивую молодую девушку. Так на сломанной ветке дерева зацветает напрягшийся бутон. Светлые волосы отросли и закудрявились, зубы, кожа, крепкое молодое тело, все это хотело жить несмотря ни на что. Таких юных красавиц немцы выставляли встречать прибывающий транспорт, создавая у измученных дорогой людей успокаивающий эффект. Часто кто-то находил в толпе своих близких, знакомых. Нора никого не искала, у нее никого из близких не осталось.

Однажды, разбирая вещи умерших, предназначенных к отправке в Германию, Нора увидела золотой медальон своей матери. Пропустила два удара сердца, открыла и замерла. Внутри была фотография отца, каким она его помнила перед отъездом в Москву… или не помнила, но узнала. Теперь медальон будет носить какая-то фрау, а ее сожгут, как других, если найдут у нее медальон… ну и пусть! И она спрятала медальон в трусах.

Воровство в лагере каралось смертью. На утреннем шмоне медалон обнаружил у нее начальник склада одежды. Удар в ухо был такой силы, что упав лицом в грязь, она потеряла сознание. Позже она обнаружила себя в своем бараке, оглохшей на одно ухо, с отекшим глазом и повязкой на голове. Товарки по бараку уговорили начальника пожалеть девочку, ведь она нашла медальон матери… гер офицер… ведь у вас тоже есть мать и дети… она еще ребенок… сжальтесь.

В это трудно было поверить, но через короткое время он позвал ее в свою конторку и велел прибраться. На разборку вещей она не вернулась. В коморке было тепло, иногда ей доставался ломоть хлеба, иногда крошки шоколада. Она часто оставалась в коморке одна и как-то заглянула в приоткрытый ящик стола. Там лежал мамин медальон, выставленный как нарочно напоказ. Она в ужасе закрыла ящик. Что он себе думал, этот Курт или Ганс, как его там… может, хотел поймать ее на горячем, может, вспомнил свою дочь или жену… пожалел обреченную на смерть сиротку… А вскоре и его самого отправили на Восточный фронт и Нора вернулась к разборке, заменив умершую товарку.

Когда русские освободили Освенцим, она хотела уйти с ними. Мысль, что отец жив и где-то воюет с фашистами не покидала ее все последние годы. Бомбежки начались еще до освобождения и немцы понимали, что война проиграна, а заключенные еще не понимали ничего.

Самое ужасное началось в лагере после его освобождения, когда русские ушли. Изголодавшиеся люди бросились к складам, где хранились мясные консервы для собак, камнями разбивали жестянки, запихивали в рот липкую жижу и падали замертво. Немцы разбежались, прихватив с собой все продовольствие. Бывшие заключенные не знали куда идти и опять попали под конвой. Их гнали на запад, по снегу, пешком, по дороге добивали ослабевших. Иногда их заталкивали в вагоны, окаченевшие от холода трупы бросали на рельсы.

Так Нора попала в Берлин, но не в русскую зону, как хотела, а в американскую. Уцелевших в неравной схватке со смертью, американцы осыпали благодеяниями. К ним были приставлены врачи, их отмыли, кормили отличной и правильной едой, их одели в приличную одежду и разместили в удобном жилье. Бывшие лагерные конвоиры теперь находились в заключении под охраной и чистили туалеты, скребли полы и скудно питались. В этом Нора увидела справедливость, но забыть и простить не могла.

Постепенно жизнь и молодость возвращалась к ней.

В американской зоне жизнь отдаленно напоминала довоенную. В Американском информационном центре открылись библиотеки, кинотеатры, курсы английского языка, проводились вечеринки.

На одной из таких вечеринок Нора познакомилась с сержантом американской армии Джеком Маккартаном. Это была любовь, а как же иначе?! Оба были молоды, была весна, война закончилась и впереди была жизнь, полная надежд на счастье.

Джек был ньюйоркцем. Отец ирланлец, мать еврейка, оба были лидерами профсоюзного движения и антифашистами. Поэтому, когда часть, где служил Джек, отправили в Японию для прохождения дальнейшей службы, он решил отправить Нору к своим родителям и запросил у них афидевид. Перед самой отправкой в Японию он посадил ее на пароход, отплывающий из Бременхафена в Нью Йорк и написал родителям, что собирается на ней женится.

В регистрационной карте, которую выдали ей в Лонг Айленде, в графе родители, она написала: мать — погибла на территории Германии, отец находится в СССР.

Долгое путешествие на пароходе и тяжелые месяцы беременности в конец измотали ее не окрепшее после лагерных испытаний тело. Родители Джека отнеслись к ней с пониманием, и все же она чувствовала себя чужой в новой стране и новой семье. Ребенок, мальчик, родился мертвым. Это случилось перед самым приездом Джека из далекой Японии. Встреча не была радостной, а подарки малышу только усугубили боль утраты.

Джек, герой войны, сразу нашел работу на государственном предприятии. Мать Джека держала книжную лавку, пользующуюся популярностью у рабочих и феминисток. Нора пыталась ей помогать, но вскоре нашла работу в библиотеке. Она быстро освоила десятичную систему Дьюи, классификатор библиотечных книг, и получила должность старшего библиотекаря.

Со годами отношения с Джеком стали осложняться, он мрачнел, молчал и замыкался в себе. Однажды, разбирая почту, вышел из себя держа в руках конверт со штампом из России. В адресе было указано имя: Нора Липшиц.

— Что это такое? С кем ты переписываешься в России?

— Я разыскивала отца, возможно он жив…

— Ты что, не понимаешь, что происходит в стране? Ты всех нас поставила под удар!

— А что происходит?

— Что происходит?! Охота на коммунистов, вот что происходит… Меня уже вызывали в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

— И это опасно?

— Ещё как опасно! Мы все можем лишиться работы. И, кстати, не только для нас, но и для твоего отца, если он жив, это опасно…

— Джек… я не решалась сказать… я беременна

— Не во время… — сказал Джек

Все пошло прахом. Джека уволили и никуда на работу не брали. Политика Маккартни насаждала дух доносительства и «охоты на ведьм». Лавку матери разгромили и подожгли. Сама она с ожогами попала в больницу и вскоре умерла. Отца обвинили в мошенничестве и посадили в тюрьму. А Джек… герой войны, здоровяк и красавец… таял на глазах. Какая- то мука точила его изнутри. Рождение дочери ненадолго его оживило, но вскоре у него диагносцировали лейкемию. От лечения он отказался, так как страховки у него не было. Ушел он быстро, унеся с собой свою греховную тайну.

Нора теперь была молодой вдовой с ребенком на руках. Кэйт росла здоровым, живым ребенком, даже слишком живым. Норе часто приходилось брать ее с собой на работу, потому что денег на бебиситеров не хватало. Ее понизили в должности и денег стало еще меньше. К тому же она пристрастилась к выпивке и к ней зачастили социальные службы. Кончилось тем, что Кэти отдали в приемную семью, а сама она попала в психушку.

К счастью, Джек позаботился о них. Он оставил завещание, что после смерти его отца за Норой закрепляется право собственности квартиры и какие то акции. Отец Джека умер, а акции сказочно поднялись в цене. Нора жила на проценты с этих акций, которые уходили на коммунальные услуги, лекарства от депрессии и выпивку.

Несколько раз она пыталась видется с дочерью и даже вернуть ее, но Кэти, выросшая в приличной любящей семье, не хотела общаться с матерью. Не раз Нора пыталась резать вены, но находила себя в психушке с перевязанными руками.

Письмо от Миши Колесникова она нашла в почтовом яшике, когда вернулась из больницы с загипсованной ногой. Она не помнила, как упала с лестницы и что с ней случилось.

Последнее время к ней стали приходить призраки. По ночам в своей спальне она видела то конвоиров из поезда, идущего в Освенцим, то погромщиков маккартистов, то, как ни странно, отца, лица которого не помнила. Письмо от Миши казалось ей призраком из прошлого и, поэтому, нисколько не удивило. Наутро, когда она увидела своего гостя, то не знала о чем с ним говорить. О чем говорят с призраками? И она спросила:

— Are you communist?

Ханна

Здание, куда Майя вошла со своими новыми родственниками, всем своим видом сообщало о солидном статусе жильцов. В центре просторного лобби красовался огромный букет цветов, окруженный мягкими диванами и зеркалами. Справа от входа за низкой стойкой сидел консьерж, почтительно приветствующий входящих. За его спиной клетками мерцали десятки телевизоров, транслирующих пространство длинных коридоров на этажах высотного здания.

Лифт поднял их на 30- й этаж, по дороге впуская и выпуская улыбчивых и хорошо пахнущих людей. Они прошли по ковровой дорожке вдоль вереницы дверей, на многих она заметила мезузы.