Бесплатный фрагмент - Весь спектр любви

Весь спектр любви

Алена Воронина

Потому что любить кого-то — это значит помогать ему, когда он попал в беду, заботиться о нем и говорить ему правду. «Загадочное ночное убийство собаки» Марк Хэддон.

Пролог

Коридор длинный, настолько длинный, что свет с лестничной площадки не в силах был прогнать чернильный мрак дальше, чем на шаг от порога. Шорохи, далекие голоса, удары капель о неведомую металлическую поверхность, размеренные, неотвратимые. Сквозняк, его ледяные прикосновения заставляют мурашки пробегать по спине. С каждым вздохом тьма будто движется тебе навстречу, поглощая само пространство, не оставляя ничего… Даже надежды…

— Шикарная квартира! — хмыкнула за спиной Оля, и, отодвинув меня в сторону моим же баулом с подушками и одеялами, утянутыми, между прочим, новой простынкой с серыми лилиями, помчалась по этому самому коридору в ту самую тьму. — Конечно, кредит на десяточек с лишним лет — то еще удовольствие! Хотя тетя Вера — везунчик! Процент отличный! Не то, что нам с Вовкой предлагают! В любом случае, кажется, тебе повезло с жильем!

Сестра умудрилась зацепить выключатель, о котором я пока знать не знала, и зарисовка из фильма ужасов обратилась вполне себе достойно выглядящим помещением общего пользования, в котором имелись полочки для обуви, огромный шкаф-купе и даже коврик с надписью: «Добро пожаловать».

Стены прихожей, а это была именно она, были аккуратно выкрашены в матовый бежевый, на полу лежал поблескивающий чистотой линолеум, не ведавший, что такое дырки, и даже, не поверите, плинтуса в тон с напольным покрытием на месте!

Единственное, что выбивалось из пристойного образа, это лампочка на длинном шнуре. Не таком, знаете, дизайнерском, которые принято сейчас развешивать в лофтах, точно паутину, а те, из советских времен, с изолентой, перебинтовавшей стыки. Похожая на грушу лампа накаливания свисала с потолка над самым шкафом, далеко не низким, кстати, но даже ему удалось дотянуться едва ли на две трети до потолка. Да, не мешало бы повесить что-то с большим количеством патронов, но тут, полагаю, виной была не жадность собственников до оплаты киловатт, а высота потолков: бегать за стремянкой каждый раз никому не нравилось, а жильцами этой четырехкомнатной коммуналки были исключительно женщины, по крайней мере, по всем документам. Ольга затормозила возле светло-бежевой с фигурными черными вставками двери в самом конце коридора, дальше, если свернуть налево, окажешься в раздельном санузле с маленьким предбанничком. Что удивительно, проходя мимо дверей моих новых соседей, я еще в тот раз, когда осматривала квартиру, заметила, все они одной модели, купленные в одном из строительных гипермаркетов. А вот бывшая хозяйка моей комнаты удивила: дверь в ее комнату была металлическая, но отделана была под двери соседей, не выбиваясь из общей концепции. Внутренности замка под действием толстого, как карандаш, ключа пришли в движение, послышался щелчок, и я… не удержалась, зажмурилась крепко-крепко, но всего лишь на мгновение. Пропустить начало новой жизни совсем не хотелось. Из открытой двери на нас с Олей хлынул мрак, прохлада и тот особый запах, что оставляет после себя человек, долгое время обитая в одном и том же месте. Запах у всех разный, у кого-то с горчинкой, у кого-то приторный, у кого-то тяжелый, где-то кислый, как сквашенная капуста, а где-то носящий оттенки дерева, смешанного с клеем, когда только-только оклеили обои или завезли новую мебель.

Выбирать себе первый настоящий дом пришлось и по запаху тоже, ведь с трудом можно представить себе, что я заселюсь в новое жилье с прищепкой на носу. А значит…

Собственница вывезла вещи еще неделю назад, оставив крохотную щелку в окне для проветривания, и всю эту «одинокую» для самодельной студии неделю Северную столицу заливали сентябрьские дожди. Вот и повеяло с порога на нас влажностью и, что удивительно, новизной. А ведь дом был 1898 года постройки. А точнее перестройки. Да-да. Все, что нашла в Интернете о нем, я прочитала. «Дом» на самом деле оказался гораздо старше той даты, что указана в техническом паспорте, как дата окончания строительства. Хозяева до революции видели его каждый по-своему, достраивая и перестраивая. Одно время здесь даже были типография и литография. Многие искусствоведы и ценители считали, что хозяева портили творение, нагромождая различные архитектурные стили. Но все же больше всего дом пострадал от тех, кто, начиная с революции, безжалостно делил огромные залы на крохотные комнатушки — соты, уничтожал лепнину, заколачивал парадные, разбивал витражи.

Бывшая хозяйка рассказала (а даже показала фото, которые произвели на меня впечатление, надо заметить), что когда-то это было сильно убитая временем, но больше людьми, коммуналка, которая в своих скромных четырех комнатах насчитывала аж восемнадцать жильцов. Пол и потолок были в дырах, через которые виднелась дранка, стены укрывали слои газет, дешевых обоев и той самой краски, которую, кажется, выбирал для своего детища последний перестраивавший его для купца первой гильдии известный архитектор на рубеже 19—20 веков. В общем, это было царство запустения, плесени, грызунов и тараканов. Весьма грустная картина.

Но в какой-то момент, а тому стали причиной вполне естественные обстоятельства, такие, как смерть, экономика и политическая ситуация, жильцы сменились, большинство комнат отошло местной администрации, которая, по слухам, порог квартиры не переступала, а сразу же раздала комнаты очередникам. Те в свою очередь быстренько приватизировали «старые стены», получили субсидии по программе расселения коммуналок и продали комнаты тем, кто готов был заплатить. И ничего бы не изменилось, если бы не собственница первой от входа комнаты, Галина Тимофеевна Волкова, которая в советскую бытность была замом зама главы местного исполкома, имела педагогическое образование и была крайне инициативна.

По словам продавца, еще в начале девяностых, когда связи соседки плавно перетекли из партийных в административно — бандитские, Галина Тимофеевна «получила» комнату с зазором на будущее «отжатие» всей квартиры, лелея мечту заполучить лучший вид из окон, жить-поживать на старости лет, попивая облепиховый чай в стометровом «дворце» в историческом центре. Но к сожалению, жизнь была к предприимчивой женщине крайне сурова. Девяностые лишили многих на то время власть придержавших титулов и регалий, единственного сына — надежду на будущее, убила где-то в девяносто шестом собственная глупость: выпив, на спор с братками в Неву прыгнул, сердце отказало. Пока вытащили, спасать было уже некого.

Сноха со свекровью с тех пор общались очень натянуто. Каждая считала себя правой, а противницу виновной в несложившемся семейном счастье. Но бабушка всячески стремилась задобрить озлобившуюся на жизнь молодую женщину, и отдала ей и любимому внуку свою квартиру где-то в районе Лесного проспекта, сама же перебралась сюда, в комнату площадью с ее кухню в отданной жилплощади. И в итоге, лет через десять, вдова, продав ту саму квартиру на Лесном, вышла замуж то ли за поляка, то ли за румына и укатила в Европу, отрезав все нити, связывающие ее с исторической родиной, лишив бабушку общения с единственным внуком.

В какой-то момент, по словам моей весьма словоохотливой продавщицы, женщина сдалась, бросила все, и даже выпивать пристрастилась, но сумела взять себя в руки и построить здесь скромный ненавязчивый, но, что удивительно, принятый всеми, если не коммунизм, то социализм точно.

Может, оттого и дыр в линолеуме не было, и шкаф с зеркалом, длинный, сделанный определенно на заказ, с четырьмя секциями, по одной на каждого из жильцов, царствовал в прихожей. Ломанной формы кухня с квадратной бежевой плиткой по стенам и полу, и с большим столом у окна радовала глаз чистотой, и общие ванная с туалетом имели вид вполне пристойный (особенно, если сравнивать с тем, что мне пришлось повидать).

Саму «руководительницу» коммуналки на набережной канала Грибоедова я не видела, когда приходила осматривать комнату. Но от нее в пачке документов на мою приобретенную в кредит (оформленный мамой) первую недвижимость, лежал ею собственноручно подписанный отказ от права преимущественной покупки с витиеватой росписью, и, как сказала Настя, бывшая собственница, чтобы его получить, ей пришлось в красках расписать, что новая владелица, молодая женщина, без вредных привычек, фармацевт, и, как водится, комсомолка, отличница и просто красавица. Хотя думаю, неведомая пока мне Галина Тимофеевна, позволила появиться новому жильцу в своих владениях исключительно из-за того, что, как и всякий педагог, полагала — меня можно перевоспитать. И у нее были все основания в этом не сомневаться, судя по проделанной работе. Но вернусь-ка я к новизне…

Оля нырнула в темноту, и, опять воспользовавшись своей удивительной способностью находить выключатели, зажгла свет, а потом отдернула толстую серую штору, впустив в комнату солнечные лучики. Глубоко вдохнув, я отпустила ручку большого чемодана, запустила руки в карманы курточки, в одном из которых лежала привычная салфетка, и окинула взглядом мое жилье. Пол устилал светлый ламинат, пластиковое окно, украшенное толстыми серыми шторами, нанизанными на хромированный багет, серый маленький кухонный гарнитур со встроенной электроплитой о двух конфорках. Бежевато-сероватые флизелиновые обои на стенах «под штукатурку». Вполне приличного размера кухонный стол с двумя высокими стульями. Небольшой шкаф с пристроенной столешницей под компьютер или телевизор. И самое главное, что сильно увеличивало площадь почти двадцатиметровой комнаты — второй уровень с ведущей наверх лестницей — шкафом для книг и мелочей. Высота потолков здесь составляла почти три с половиной метра.

Да… потолок — это единственное, что не посмела тронуть моя предшественница. Но и заморачиваться она не стала, и объект культурного наследия с элементами лепнины в виде ангелов с расправленными крыльями спрятался за натяжным полотном потолка искусственного. Среди документов на комнату у меня имелись справка и опись сохранившихся элементов декора. Кусок жизни из 19 века, точно вырезка из дневника, где события записаны каллиграфическим почерком с завитушками, толстыми плавно переходящими в тонкие линиями. Чудо, которое скрыли за толстой пластиковой белой простыней, оставив только фотографию. Даже сама хозяйка уже на подписании договора вспомнила, что там, наверху, под самой крышей живут ангелы.

Глава 1 «Хорошая квартира»

Первые дни в моем новом доме прошли просто замечательно. Я тщательно убралась, заглядывая в каждую щелочку, расставила, развесила и разложила свои вещи, придумав и продумав для каждой своё место. Чуть поменяла расстановку мебели, оставленной мне хозяйкой, состоящей собственно (если не считать корпусной и пары стульев) из дивана: мне, не нравилось, что он стоит у окна и мешает в любой момент подойти с той же чашкой кофе и, оперевшись на подоконник, разглядывать дома и небо.

Пришлось немного помудрить и даже разориться на ткань, которую я прикрепила к потолку второго уровня с помощью лески и длинных саморезов, теперь у меня имелась собственная своеобразная ширма-шторка, скрывавшая небольшую душевую кабину — несмотря на то, что я живу одна, мне так было гораздо комфортнее.

Да, я не выбрала бы эту комнату, не будь она практически автономна от остальной коммуналки. Единственное, что не позволяло мою новую жилплощадь назвать отдельной квартирой в квартире — отсутствие туалета. Но это я решила стоически переносить, даже не стоически, на самом деле это был зарок — не оставить коммунальное сообщество без своего внимания.

Удивительно, как много вложила в комнату бывшая хозяйка, которая моими комплексами не страдала, но сделала из жилплощади настоящее убежище.

И ведь не жаль было столько денег тратить!

Хотя, почему жаль? Она ведь делала это для своего удобства.

На самом деле траты наверняка были большими. Та же замена деревянных окон на пластиковые с учетом всяких городских правил требовала огромных (по моим меркам) усилий и денег. Но бывшая собственница очень любила этот город и хотела жить в его центре, видеть грязновато-синие воды канала, катера с экскурсиями, туристов, спускаться по длинной с огромными пролетами лестнице с чугунным витыми перилами и со странным орнаментом на потолке в форме песочных часов, и оказываться в гуще толпы.

Мне тоже это нравится. Несмотря на то, кем я являюсь по своей природе. Это и вызов, и необходимость. Во-первых, в толпе ты никому не нужен, это я давно усвоила, а во-вторых, если вдруг… стоит свернуть за угол, и ты окажешься там, где людей на самом деле бывает очень мало. Этим и прекрасен этот город. А в-третьих, я должна была выгонять себя на улицу достаточно часто, это одно из условий существования на этой планете лично для меня.

Я специально переехала под вечер четверга, взяв отгулы на работе до субботы, чем моя сменщица была более чем довольна: рвение сотрудника к работе в выходные в разгар завершения дачного сезона позволило ей укатить от городского шума на приусадебный участок вместе с семьей.

Туалет ранним утром субботы был не занят. И, к слову, пресловутые стульчаки, которые любили развешивать по иерархии владельцы комнат в коммуналке, здесь стену не украшали. Наоборот. Все было предельно аккуратно. Пол был чуть приподнят и на нем лежал слой нового линолеума, стены оклеены моющимися обоями в бежево-коричневых тонах. Хороший новый унитаз. На стене напротив двери четыре полочки по количеству комнат. Одна пустовала — определенно моя. А на самой верхней занял место в горшочке декоративный плющ. У каждого своя упаковка туалетной бумаги, но, что удивительно, одна хромированная подставка под нее, а на ней пусть и не целый, но моток. Здесь было принято делиться и не ходить со своим рулоном. На двери висел график уборки. И, кажется, мне надлежало сделать это завтра.

В общем коридоре было пусто, лишь с кухни слышались звуки. Кто-то, методично мешая что-то в кружке, постукивал по керамическим бокам ложечкой. Определенно так и было. И, этот кто-то явно был один. Разговора слышно не было.

Что же, пора познакомиться хотя бы с одной из проживающих здесь собственниц поближе. Пусть даже повода у меня и нет, но игнорировать, значит, прослыть невеждой, и подкормить свои комплексы, которым толстеть совершенно не полагалось.

— Здравст… вуйте… — я слегка запнулась, когда, уже начав произносить приветствие, завернула за угол и увидела сидевшего ко мне спиной… мужчину.

Он был в белой располосованной синими линиями рубашке, в мягких полуспортивных серых штанах и большущих тапках. Седые длинные неухоженные волосы лежали на плечах.

Это, пожалуй, все, что я успела заметить, прежде чем меня накрыло, что соседом, а это был явно жилец, судя по одежде и обуви, он быть не должен, но таковым является.

Мужчина же, услышав мой голос, замер, выпрямился, потому что до этого склонился над столом и обернулся ко мне.

Лицо его покрывала густая растительность немного темнее шевелюры, но тоже с проседью. Ему похоже было сильно за сорок. И только приблизившись к нему, я заметила, что, даже сидя, он был почти одного роста со мной.

Мама и прочие близкие нежно любившие меня родственники ласково называли меня «Карлушей». Да и при росте в 155 сантиметров глупо пыжиться. Хотя, лично меня это совершенно не беспокоило.

— Здрасьте, — выдал он удивленно, голос у него был скрипучий и низкий. То ли возраст сказывался, то ли курил много.

Перед ним на столе действительно стояла гигантская, с небольшой цветочный горшок, кружка с чаем, и лежала книга, старая и потрепанная, судя по цвету страниц и множестве заломов, отчего боковина выглядела так, будто побывала под гусеницами трактора. Книга, похоже, и была причиной задумчивого постукивания ложки о края чашки.

Однако, же речь была заготовлена и разговор начат, и следовало его завершить.

— Меня зовут Татьяна, я — новый жилец. А вы?

— А… — он вдруг встал и, мама родная, я, кажется, была ему приблизительно по грудь, — Олег. Снимаю комнату. Третью. От входа.

— Да?! — удивилась я. — А мне сказали, что хозяйки тут сами живут.

Вот ведь лгуны эти агенты, и продавщица хороша. А это, значит, мой застеночный сожитель. Так-так…

— Раиса Сергеевна — хозяйка комнаты, моя родственница, — он пожал плечами, — живет за городом с семьей.

Он опустился обратно на стул, чем очень меня порадовал, весьма неудобно наблюдать за башенным краном.

— А… ясно. Рада познакомиться, Олег… А сама Раиса Сергеевна здесь бывает?

— Крайне редко, — «проскрипел» он.

Меня слегка передернуло.

— Ясно, ну, не буду вам мешать…

Он что-то промычал, потерял ко мне всякий интерес и вновь уткнулся в книгу.

На самом деле, открытие, что в квартире проживают не только женщины-хозяйки, но и те, кто может комнаты снимать, меня неприятно задело. Пожалуй, предыдущая собственница была весьма благоразумной, хоть и расточительной особой. Понятно, что очень многие покупают такого рода объекты исключительно под сдачу, предпочитая жить в отдельной квартире. Но и агент, и продавец заверяли меня, что тут обитают только женщины. К чему было давать ложную информацию, если в первый день все раскроется?

А кухня все же неплоха для коммуналки, а при более детальном осмотре оказалась даже лучше, чем запомнилась в первый визит: не было уродливых старых шкафов с оторванными дверцами, кусков от разных наборов мебели, раскиданных вещей. Три одинаковых навесных шкафа и три тумбы в ряд, три разномастных, но ухоженных холодильника, две стиральные машины. Все стояло в определённом порядке, с намеком на некую гармонию. Даже полотенца на крючках у раковины были ярким и новеньким. Единственное, кухню освещал ровно клон той самой лампочки из коридора, странно, несмотря на довольно-таки ухоженный вид, со светом в этой квартире были явно проблемы.

Что там мог в таком мраке видеть мой сосед в книге, непонятно.

В моей комнате было свежо. Окно, выходившее прямиком на канал Грибоедова, было открыто в целях проветривания, и по помещению гулял холодный и влажный питерский ветерок. Здорово все же быть тут, иметь силы на все это. Я собой немного горжусь даже.

Сборы на работу были, как всегда, быстрыми, но с соблюдением всех установленных правил. В каком-то смысле процедура эта для меня жизненно важна, потому оттачивалась годами, только совершенства не достичь, а любой шаг назад может стать серьезным откатом. А я этого совсем не хотела. Как и мама… Ведь она одна из того небольшого числа людей, кто сыграл основную роль в связи меня с миром, который в каком-то смысле не является моим.

— Доброе утро, — худощавая высокого роста женщина сдвинула очки ближе к кончику носа и окинула меня взглядом. Похоже, она следовала из ванной в свою комнату, на сгибе локтя белым флагом обвисло влажное полотенце. Столкнулись мы с ней у входной двери, когда я пыталась попасть ногой в правый кроссовок и при этом удержать равновесие.

— Здравствуйте!

— Татьяна? — женщина протянула мне руку в приветственном жесте, что было неожиданно, если учитывать возраст и образование… привычный стереотип немного ломался, однако, я мало знала о ней, а значит, не могла учитывать огромное количество факторов. Тонкую суховатую кисть пожала быстрее, чем принято.

— Галина Тимофеевна! — кивнула моя, как оказалось, соседка.

Недурно, если уже утром она выглядит так, что готова хоть сейчас в приемную комиссию. На голове пучок седых, уложенных без единого петуха волос, из-под темного халата выглядывал жесткий белый воротничок.

— Как вам у нас?

— Обживаюсь.

— У нас хорошая квартира! — владелица первой комнаты от кухни окинула взглядом коридор, и кажется, я понимаю, что значил этот взгляд — гордость. — Но все это требует труда и заботливого отношения. Я полагаю, Настасья вас ознакомила с тем, что у нас имеет место быть определенный распорядок дня и действует график уборки? Причем, все, кто проживает здесь, относятся к своим обязанностям весьма ответственно!

Это вопрос или утверждение?!

— Да, конечно! — кивнула я на всякий случай.

— График уборки туалета вы уже видели? В ванной-то вы не нуждаетесь, как я понимаю.

— Да, — мне только и оставалось, что соглашаться, и уповать на то, что я делаю все правильно, и украдкой бросать взгляд на часы, потому что опоздать на работу мне совсем не хотелось.

Она мне напомнила владелиц доходных домов из книжек. Наверняка собственница по натуре, она скорее всего являлась еще и очень строгим человеком, но не только к окружающим, а и к себе. У меня даже сложилось впечатление, будто свою комнату в этой квартире я снимаю. Хотя, по сути, так оно и есть. Только снимаю я ее у банка.

Что же, еще раз спасибо бывшей владелице, она не зря сделала так, чтобы сократить общение с соседями до минимума — похода в туалет. Настя намекнула, что хотела и его поставить, но это потребовало бы огромных согласований и поднятия пола, а тогда у меня не получилось бы того самого уютного второго яруса, на котором разместился огромный матрас, комод, низкие книжные полки, и две красивые лампы в виде капелек, дарившие приятный белый свет.

— Что же, это хорошо, — кивнула моя властная собеседница. — Тогда мы с вами, Татьяна, обязательно подружимся. Настасья сказала, что вы фармацевт.

Утверждение…?

— Э, я работаю в аптеке на Вознесенском, недалеко отсюда, в десяти минутах ходьбы.

— Отлично, нам везде свои люди нужны, — губы ее тронула улыбка. — Что же, не буду вас задерживать. Не забудьте про график.

Я кивнула и, как девчонка, которую мама только что отпустила заниматься любимым делом, вылетела из квартиры.

Политика проживания в коммуналке мне теперь была ясна, как и то, что я немного просчиталась с представлениями о тех, с кем собиралась проживать весьма долгое время. Коммунизм явно был насильственным.

До работы надо было «проскакать», как говорит Оля, два квартала. И в этот раз при подборе выражений моя родственница была недалека от истины. Хотя мы определенно не пользуемся гужевым транспортом уже полвека, и сами не являемся непарнокопытными.

Я бежала по хорошо изученному маршруту сквозь толпу спешащих по делам и на работу людей по Вознесенскому проспекту, вдыхая ароматы кофе и свежей выпечки, а заодно выхлопных газов от скопившихся в пробке машин, духов, резины почему-то жженой.

Несмотря на утреннее построение от председателя квартиры, как я негласно называла теперь Галину Тимофеевну, день у меня выдался на славу. Может потому, что я бегу на работу по улице, на которой жили и по которой наверняка прогуливались Пушкин и Достоевский, а может потому, что у меня получалось удивительно хорошо лавировать в толпе, не касаясь людей, или потому, что впервые за долгое время с утра на рабочем столе лежало распоряжение директора небольшой сети аптек о том, что заведение наше сегодня никого не обслуживает, ибо у нас учет.

Не суббота, а праздник.

Пока в небольшом холле орудовала наша весьма говорливая уборщица-санитарка Мария Потаповна, я выскочила за кофе и так дразнившими меня всю дорогу ароматом плюшками.

— Ох, милая, — возле запертых дверей аптеки на обратном пути меня встретила, тяжело опираясь на палочку, старушка в легком осеннем темно-синем пальто, берете и вымазанных грязью полусапожках. — Помоги, что-то никак открыть не могу, сил нет, — одна дернула за толстую белую ручку стеклянную дверь.

— Простите, пожалуйста, но мы сегодня не работаем. Чуть подальше есть аптека…

— Милая, — она вдруг схватилась за мою руку, — не дойду. Сердце…

Пожилую женщину мучила сильная одышка, при бледном цвете лица щеки были красными, да и говорила она с большим трудом…

Отказать тем, кто просит помощи, не самая хорошая идея, хотя крайне неприятно, когда меня касаются, но это уже вопрос навыка — умения справляться с нахлынувшими ощущениями. Это не больно, не неприятно в вашем понимании, это просто неправильно.

— Пойдемте, — я распахнула перед ней дверь, подхватив бабушку под локоток, помогла переступить через невысокий порожек и оказаться в залитом светом, чистом холле, где недалеко от входа стоял столик с тонометром и два стула.

— Вот! Садитесь. Сейчас воды принесу, измерим вам давление.

— С-спасибо, милая, — на стульчик она почти упала, хотя старики стараются обычно беречься и резких движений избегать.

Кулер булькнул и наполнил прохладной водой пластиковый стаканчик.

— Так, ваше предплечье, — я аккуратно поставила воду на столик и помогла старушке стянуть рукав пальто, под ним оказалась толстая шерстяная кофта с вытянутыми карманами и тонкая водолазка, когда-то определенно белая, сейчас серая от времени и стирок, пахнуло старостью, совсем немного мочой и какой-то несвежестью. Похоже, за ней никто не ухаживал. И все, что она могла делать — делала сама.

— Так, 100 на 170. Сейчас вернусь, погодите

У нас для таких случаев была отдельная аптечка, старикам много не надо, чтобы давление себе повысить, иногда достаточно ценник увидеть.

— Спасибо, милая, — твердила она, глаза ее были закрыты, руки сжаты в кулаки.

— Сердце ноет?

— Да, но вот села, и вроде бы чуть отпустило.

— Под язык, — я протянула ей лекарство.

Старушка зажмурилась на мгновение, так делают дети, когда получают конфету, только сейчас вместо сладкого леденца была таблетка.

— Ох, вот хорошо, вздохнуть могу, — тихо сообщила мне нечаянная посетительница спустя пять минут. — Уж думала, ехать мне в больницу, помирать.

— Чтобы помирать, в больницу ехать не обязательно, — заметила я. — Погода сейчас не приветливая для гипертоников. Вам нужно лекарства пить вовремя, гулять тоже надо, но вы похоже переусердствовали.

— Ой, милая, ты и не представляешь, из каких далеких далей пришлось домой добираться, — махнула рукой бабушка. — Молода была, так казалось, чего это в Павловск съездить проблема разве? А теперь будто с того света вернулась.

— Танюш, я все домыла, — из подсобного помещения показалась уборщица и, окинув взглядом нас с бабушкой и следы на полу, вздохнула и хотела было пойти за тряпкой.

— Вы не волнуйтесь, теть Маш, я все уберу.

— Вот спасибо, — всплеснула руками наша ответственная за чистоту. — А то мне уже у следующих надо быть.

— Я за вами закроюсь.

— Вас Таня зовут, — улыбнулась бабушка, едва я вернулась к ней, закрыв входную дверь. — И меня тоже. Татьяна Петровна. Тезки, значит.

— Тезки. У вас есть телефон родных? Вам будет сложно добраться до дома самой.

Она вдруг заплакала, что, однако, не помешало ей говорить. Мама считает, что слезы помогают порой высказать то, что гнетет, они, как смазка. Это хорошо, что она была погружена в свое горе, не все понимают, что я слышу и сопереживаю, просто внешне это отражается не так, как вам привычно.

— Вот и надеюсь, что еще все исправлю, все верну. И она тоже, все поймет и вернется… Должна же быть на свете справедливость?! — она потерла рукой грудь в области сердца. — Как же хорошо отпустило то, сто лет такого не было. Вроде бы и отжила свое, а помирать страшно.

— И не помирайте, — кивнула я.

— Ох, не хочется, да и некогда! Пока все не решу! А там… дочь приедет…

Разговор наш имел бы продолжение, но зазвонил телефон, а потом опять и опять. Заведующая обзванивала, желая удостовериться в наличии тех или иных лекарств, проверяла артикулы и номера, которые с ошибкой выдавала программа, и я уже не могла уделять внимание старушке.

— Конечно, я понимаю, работа есть работа, — она с трудом втиснула руку обратно в рукав пальто, поправила берет и поднялась на ноги тяжело, но без хриплой отдышки.

— Татьяна Петровна, скорую точно не надо? — спросила я.

— Точно, Танюша, точно. А ты вот что, приходи ко мне. Я в этом доме живу, в первой парадной, на самом верху. Квартира 17. Хорошая ты. В наше время упадешь и не подойдут. Или того хуже. Уж я-то знаю. Приходи ко мне, Танечка.

— Как смогу, — уклончиво ответила я. — Вот, возьмите таблетки.

— А я заплачу… — она потянулась к старенькой потрёпанной черной сумке.

— Они копеечные, — махнула я рукой. — Через три с половиной часа выпейте, а если вдруг хуже станет в это время, сразу скорую вызывайте, не ждите. Может, как-то можно связаться, чтобы дочь ваша прилетела?

— Далеко… она. Визы, бумажки. Это время. — опустила голову старушка, — а мне бы разобраться со всем… Самой… Как она меня простит, если я сама себя простить не могу.

Едва за ней закрылась дверь, я бросилась исполнять свои должностные обязанности, и, конечно, думать забыла о бабушке, пока уже вечером, перед самым уходом не достала швабру и ведро, чтобы вымыть пол в холле и не заметила, что посещения старушки мне не избежать — под столиком, тем самым, что с тонометром, лежала бордовая книжечка.

Паспорт.

Стручкова Татьяна Петровна, 1926 года рождения, место рождения — Ленинград. И адрес, и правда, этот, только имелся еще и штамп о снятии с регистрационного учета, датированный июлем.

Мне стало не по себе, особенно после того, как вспомнился наш с ней разговор. Может, я ошиблась, а старушка хорошо исполнила то, что диктовало ей воспаленное сознание. Часто в таком возрасте старики уже в глубоком детстве, порожденном деменцией, но так хорошо говорить?!

В десять вечера я прошла сквозь арку недалеко от входа в аптеку и оказалась во дворе — колодце. Первая парадная в самом углу была, как ни странно, открыта, хотя домофон имелся, и работал вполне исправно. Но вызов 17 квартиры сбрасывал, будто там передатчика не стояло. Внутри парадной было темновато, в трехэтажном здании лифт предусмотрен не был, и я пошла наверх по широким каменным ступеням,

Дверь 17 квартиры была хороша. Даже и не скажешь, что тут живет старушка такого вида и в такой ситуации. Дорогое дерево, за которым наверняка прятался толстенный металл. Видимо, дочка, живя за границей, матери все-таки квартиру обустроила и помогала. Хотя лучше бы наняла сиделку, иначе почему бабушка ходит по городу в одиночестве, без должного ухода и опеки.

Рука потянулась к звонку.

Только где-то внизу кто-то открыл дверь, послышались голоса и смех, но не они привлекли мое внимание, а створка двери в квартиру Татьяны Петровны. От сквозняка она плотнее прижалась к косяку, а потом нехотя оттолкнулась, и на меня хлынули запахи клея, дерева, штукатурки, в общем все составляющие большого ремонта.

— Татьяна Петровна, — в этот раз я постучала в створку и громко окрикнула хозяйку.

Ответа не последовало, но это и неудивительно, слышала старушка не особо хорошо, еще в аптеке часто переспрашивала меня.

— Татьяна Петровна! — я шагнула в большую прихожую, погруженную в темноту, лишь вдали, в конце коридора горел свет. Там наверняка кухня, потому что слышался шум воды.

Полы были залиты новой стяжкой, пахло влагой и бетоном, рядом со входом лежали огромные упаковки паркетной доски. Стояли короба с непонятными вещами, я лишь успела разглядеть лампы, которым предстояло занять место на потолке.

Квартира была огромной. В стороны разбегались комнаты, высокие проемы, были пока лишены дверей. Высокие потолки. Настоящий дворец. Мою коммуналку, наверное, тоже можно было превратить в нечто подобное. Если иметь деньги и силы.

— Татьяна Петровна!

Я завернула за угол, желая поприветствовать хозяйку и… едва сдержала крик.

Яркая белая лампочка на шнуре свисала с потолка, освещая белым светом огромную комнату с готовыми под обои или под покраску белыми стенами и серый цементный пол. На полу возле самой раковины, такой, знаете для строителей, из крана которой хлестала вода, подсыхала огромная кровавая лужа, уж поверьте на фармацевтическом учат отличать кровь от водицы, и это определенно была она. И несмотря на то, что цемент неплохо впитывает, её было много… И запах. Его не спутаешь. С ним смешался еще и запах мочи. Но более всего напугал полуботинок с подсохшей грязью.

Я так и стояла в шоке, пытаясь осмыслить увиденное, не в силах пошевелиться.

Что может быть страшнее заполонивших голову мыслей?

Но, как оказалось, может…

Дверь так и осталась приоткрытой, и на лестничной площадке послышались мужские голоса.

— Дебил, ты даже дверь не запер! Семе звони! Скажи, есть проблемы.

— Ннет, я, я, я не могу. Ты… звони…

Замок щелкнул.

— Сам звони! Ты не мог без этого обойтись?!

— Я… я правда… Она орала, как свинья! Я даже не подумал, что вот так… Кинулась на меня с этой палкой своей!

— Бабку скрутить не мог? Зачем до крайности было доходить?!

— Я не виноват! Я не виноват! Она сама!

Они явно двигались в сторону кухни.

А я… я заметалась в ужасе. У самого окна стояли коробки с техникой и, наверное, будущей кухней в разобранном пока виде, я бросилась к ним. И едва успела скрыться, когда они вошли в помещение.

— Тут пероксид нужен. Башмак выкинь в другом районе! — зашуршал пакет.

Кран один из пришедших перекрыл. И я зажала рот рукой, боясь, что мое свистящее от страха дыхание будет слышно.

— Поехали. Я тебя отвезу. И заодно от башмака избавимся.

— А кровь?!

— Вот и съездим за химией! Вот дурак ты, отвезли бы ее назад и все.

— А она, знаешь, как орала, что у нее квартиру отжали эту проклятую! Ты же помнишь! Тут с самого начала не шло дело, все из рук валилось, к соседям часть потолка рухнула, крыша почти просела, трубы гудели, как в преисподней, — взвыл невидимый мне мужчина. — Господи, призрак теперь точно являться будет всем нам в страшных снах.

— Только тебе если. Мне точно нет. А тем, кто такие бабки отваливает за квартиры, страшные сны только о разорении снятся. Пошли.

— Проклятое место!

— В жизни ничего без проблем не бывает. Пошли. Я приеду, все ототру. У меня дома пероксид есть. Будет все, как новенькое. Проклятое… Проклятое… Это ты дебил, а квартирка-то прелесть. Хорошая квартирка.

Свет на кухне погас. Двое направились к выходу, оставив меня в тишине, в темноте наедине с кровью и страхом в очень хорошей квартире.

Я не знаю, почему так сделала, что заставило меня приподняться на дрожащих ногах и, пригибаясь, выглянуть в окно кухни, выходившей в тот самый чистенький, несмотря на проливной дождь, ухоженный дворик-колодец. Свет фонарей выхватил спустя пару минут две мужские фигуры, исчезнувшие в арке через несколько мгновений. Вместе ними пропало и ощущение, что на этой планете есть кто-то иной кроме меня и призрака, о котором они говорили.

Глава 2 «Это был Элвис»

Я упала обратно на пол и прижалась спиной к оштукатуренной стене. Пальцы рук совершали привычные движения, только салфеточки не было…

Было очень страшно, так страшно, что дышалось с трудом, казалось, что, если я поверну голову и чуть приподнимусь, выглянув из-за коробок, они все будут стоять там, даже та, которая с утра в аптеке сжимала в сухоньких пальцах стаканчик с водой.

Я принялась с остервенением рыться в сумке, в темноте это было сложновато, но я смогла — нащупала среди своих блокнотов, мелочей, ключей, бумажек, ту самую книжечку, из-за которой тут и оказалась.

Темно, не зги не видно, и как же страшно подняться с пола. И все же пересилив себя, я встала, не глядя в ту сторону, где подсыхало пятно, смотря только на документ, который из темного пятна по мере приближения к окну обретал содержание. Стручкова Татьяна Петровна была прописана здесь. До июля месяца. Пятьдесят лет и до июля.

Все оказалось гораздо сложнее… Чем просто деменция. Все гораздо сложнее…

И что делать?

Что мне делать?

Полицию вызывать?

Да!

Рассказать все…

Разве есть другие варианты?

Где-то на другом конце квартиры послышался шорох, и я упала на пол, прижавшись щекой к шершавой пыльной поверхности. Ночь слилась с ужасом, перемешалась с запахом крови, я понимаю, это все на уровне подсознания, не может ТАК пахнуть кровью, но пахло, пахло ТАК, что тошнило. Желудок скрутило.

Превозмогая страх, я вскочила и распахнула тяжелую створку, впустив в кухню холодный и влажный воздух, шорохи и шелесты, автомобильный гул и ощущение свободы и жизни, до которых не дотянуться.

Надо звонить в полицию!

Телефон!

Телефон!

Телеф…

А вдруг они мне скажут, что это я, вдруг не поверят, вдруг рассмеются и бросят трубку.

Те самые страхи быть не принятым и непонятым, те самые, доводившие редко, но все же, до истерики, проломили тонкие стенки воли и обрушились на меня с такой силой, что почти невозможно сделать вдох. Мир почернел, сузился до крохотного кружка.

С улицы донесся скрежет, прокатившийся по всему двору, он провел по нервам, как железкой по стеклу, заставил сердце бешено забиться, оно вот-вот выдохнется и остановится. А может и хорошо. Ладони и лоб покрылись липкой испариной.

Скрежет со двора все шел и шел, сводя с ума, я с грохотом закрыла створку, оказавшись в еще более оглушающей тишине. И в этой тишине, прерываемой только гулким бегом крови в ушах, послышался щелчок замка, а ведь входная дверь была жутко далеко от того места, где стояла я.

Пришлось зажать рот рукой, стараясь справиться с дыханием. Опуститься за коробки я уже не могла. Тело не слушалось.

Кто-то вошел в квартиру. Замок щелкнул. Послышались шаги. Но вошедший не пошел на кухню. Шаги смолкли в одной из комнат. Шорох и возня. Что-то упало, что-то гремело, двигалось. При каждом звуке я сжималась все больше и больше. Хотелось зажать уши, отключиться, исчезнуть. И руки потянулись к голове. Пришлось закусить до крови губу.

Больше не было сил…

Но вдруг послышалась… музыка. Долго, целую вечность, кто-то неизвестный играл на гитаре сложные переливы. Звук до меня доходил каким-то искаженным, хотя дело не в расстоянии. Я все ждала, когда он зайдет. Когда поймет, что я здесь. Мой слух обращал тягучую мелодию в похоронный марш.

Музыка оборвалась.

Тишина. Она длилась всего секунду.

И вновь зазвучала музыка.

Это было что-то… что-то из американской классики. Да, точно. Это Пресли! Его одна из самых известных песен.

Река непременно впадет в море…

Я опустилась на карачки и поползла, ничего не чувствуя, ни о чем не думая, слушая и двигаясь вместе с гитарными струнами на звук. Если хоть на мгновение включилось бы сознание, я умерла бы, умерла прямо там.

Длинный коридор перечеркивала узкая полоска света. Некто был в комнате, часть прохода в которую загораживали коробки.

Когда я пересекала эту полоску, она обожгла мне спину. Но в тот миг, когда огненная полоса прошлась по спине, включились и все остальные чувства, благополучно до этого дремавшие.

В замок входной двери опять вставили ключ.

Назад не успею, в комнату с музыкой нельзя. А ничего другого не было, кроме этого коридора.

Знаете, вот варите вы суп, там внутри он кипит булькает, а снаружи крышка лежит, стоит кастрюля и тот, кто не был с вами на кухне с самого начала, зайдя, может и не подумать, что внутри происходят настоящие химические и биологические метаморфозы. Просто кастрюля. Стоит себе на плите никого не трогает.

Вот и я была сейчас такая.

Я просто встала и прижалась лицом и грудью, все телом к стене рядом с дверью, скрытая лишь выступом, и то, не увидеть меня можно было только лишь в тот момент, когда ты заходишь в квартиру.

А потом все…

Входная дверь распахнулась, жидкий свет из коридора растекся по полу, будто масло. Хотя это невозможно, свет не может течь.

Силуэт.

Он заполнил собой весь пролет. Отбросил тень на «лужу с маслом». В руках у него была какая-то поклажа. Он замер, да так и с полминуты простоял, прислушиваясь, а потом осторожно опустил сумку на пол. И вошел в квартиру.

Я зажмурилась, перестала дышать.

Ему достаточно повернуть голову. Просто повернуть голову. Да что там… просто скосить глаза.

Но шаги прошелестели в сторону комнаты, из которой доносилась музыка. Я приоткрыла глаз. Мне было так страшно, что голову я повернуть боялась, лишь краем глаза видела, как огромный силуэт перехватил что-то блеснувшее серебром в руке и шагнул в дверной проем.

— Эй… — послышался окрик.

Для меня он стал сигналом.

Цепляясь за стену, я сделала несколько шагов и оказалась возле входной двери, едва не споткнувшись о сумку, оставленную в проходе пришедшим, все же выбежала из квартиры и, понеслась вниз по лестнице. Холодный воздух улицы резанул по легким, лишь еще больше ускорив.

Я бежала, не замечая ничего: машин, дорог, людей, фонарных столбов. Как в таком состоянии нашла свой дом, не знаю. На последний этаж практически взлетела и судорожно стала рыться в сумке. Только ключи никак не находились, и вдруг… Хлопнула дверь парадной внизу, послышались шаги быстрые-быстрые. Верх…

Я забарабанила руками в толстое, старое, дверное полотно. И, что удивительно, замок щелкнул практически мгновенно, я рванулась вперед, споткнувшись о порог, с грохотом растянулась на полу в прихожей прямо у ног Галины Тимофеевны.

— Господи боже, Танюша, что случилось?!

Я не могла отдышаться, а потому и говорить, хотя говорить не поэтому. Я забыла все слова, их звучание, даже то, что говорила женщина, я в полной мере не осознавала, это был иностранный язык, который я учила безмерно давно, и лишь хорошая память помогла распознать смысл услышанного. Единственное, что могла — судорожно замахала руками, указывая на дверь, в ужасе и не в силах оторвать взгляда от проема, готовая вот-вот увидеть огромный силуэт без лица.

Женщина поспешила закрыть дверь и включила свет в прихожей.

— Что с тобой? О Господи, ты ранена? У тебя кровь, — всплеснула руками женщина.

Я сначала не могла понять, о чем она, а потом посмотрела на свои руки, мявшие край светлой курточки, вместо салфетки, оставляя бурые разводы.

Сердце замерло.

Руки были в крови. Липкой, отвратительно тягучей, почти застывшей, ставшей похожей на пластилин. Чьей-то крови. Крови старушки, которая пришла в аптеку. Или крови того, кто слушал Элвиса… Или моей?

Кожа на подбородке зачесалась.

Как река непременно впадает в море,

Любимая, некоторым вещам суждено быть…

Слова звучали и звучали по кругу в голове, сохраняя интонацию и тембр. Мама любит эту песню. Я ее часто слышала.

— Там… Там… Муж… — прошептала я едва слышно. Сказать было так тяжело, а самое главное, я не знала, как.

— Господи боже, Олежа! — бросилась председатель квартиры к двери комнаты, располагавшейся рядом с моей, и застучала кулаком. — Олежа!

Потребовалось несколько секунд, чтобы дверь распахнулась, на нас пахнуло теплом и… деревом, а на пороге, заслонив собой все пространство, показался давешний мужчина с бородой до груди и с всклокоченными волосами. Его образ, так напоминал мне тот, что напугал меня вечность назад, что я шарахнулась к стене.

— Что такое, теть Галь?!

Я сжалась, его скрипучий голос царапал слух, как скрежет, из-за которого, я захлопнула окно. Он ведь… он меня спас… Этот скрежет…

— За Танюшей какой-то маньяк шел!

Мужчина перевел взгляд на меня, перешагнул и резко распахнул входную дверь, по полу пробежал сквозняк, в парадной стояла тишина. Олег вышел на общую площадку и исчез из поля зрения. Только его тень, замершая возле самых перил отброшенная лампочкой с лестничного пролета, говорила о том, что он еще здесь.

— Вставай, простудишься! — Галина Тимофеевна протянула мне руку, но я затрясла головой и поднялась сама. Касаться кого-то такими руками… Нет! И не хотелось, чтобы касались меня. Сердце гулко билось у самого горла.

— По…

Я почувствовала, как подкатывает паника, хорошо забытая и такая знакомая одновременно, когда нет сил поднять голову, вдохнуть, сказать.

— По… помогите… ключи, — я протянула женщине свою сумку.

Она окинула меня странным взглядом, но решила помочь. И вскоре в ее руке зазвенела связка ключей. Замок металлической двери убежища щелкнул, потянуло запахом дома.

— Может скорую вызвать? — Галина Тимофеевна протянула ключи и мою сумку.

Это точно был вопрос, я сама его задавала сегодня. Только не себе… Или себе… Это было сегодня?

Я замотала головой и с трудом, опираясь на локти поднялась с пола. В этот момент в прихожую шагнул Олег.

— Никого, тишина. Он скорее всего сбежал.

— До чего же противный голос.

Я сказала это вслух. Они оба стали походить на статуи, первой из которых ожила Галина Тимофеевна.

— Чего и следовало ожидать! Только этого нам не хватало! А потому, что всем наплевать, что внизу наркоманы пасутся, и двери парадной уже сто лет как не закрываются, домофон вырван с корнем. Вот и получаем проходной двор и прибежище для маньяков, — сдвинула брови председатель квартиры. — Спасибо, Олеженька. Но ты, и правда, свое горло бы полечил, это ж невозможно вторую неделю болеть.

Он промолчал, проследовал мимо меня в свою комнату, обдав запахом свежего дерева.

— Пойдем, посмотрю, что с руками, — властно сообщила мне женщина.

— Я сама, — это было сказано чересчур громко, знаю, потому что даже начавший закрывать дверь Олег замер, но по-другому я сейчас не умела, этому надо научиться. Снова. Контроль испарился в тот миг, когда в той хорошей квартире заиграла музыка.

Я выдернула сумку из рук женщины и практически перед самым ее носом захлопнула дверь, оказавшись в своей комнате. В своем убежище. Рухнула на пол. Зажала уши руками в непонятно чьей крови, зажмурила глаза. И представила то, что всегда успокаивало.

Мне надо было справиться с нынешним состоянием, которое готово было оставить от меня лишь пепел. И надо было научиться заново слышать и чувствовать. Я очень быстро учусь, но все же мне требуется время. Не так, как вам… В чем-то вам легче.

Есть среди людей те, кто считает, что причина «болезни» в том, что ребенка не любили, есть те, кто думают, что виной тому прививка от кори или родовая травма. Есть те, кто называют это проклятием, а есть те, кто считают это даром. И то и другое глупо.

Это не дар, не проклятие, и уж тем более не болезнь.

Мир для меня гораздо более громок, чем для вас, и наполнен запахами, которые вы по большей части не заметите. Это здорово, скажите вы. Может быть, но не всегда!

Но это лишь часть, крохотный кусочек.

Ведь нам… мне приходится жить в вашем мире. Но если я вижу и чувствую его немного иначе, вы называете это болезнью.

Проблемы, связанные с невозможностью влиться в социум, у меня более всего проявились в начальной школе. Я не запоминала лиц учителей и одноклассников, не запоминала их имен. Мне это было неинтересно, а для них катастрофически важно. Более того, я боялась вплоть до паники обратиться с чем бы то ни было к преподавателю, продавцу, врачу, новыми соседям по лестничной площадке, которыми к слову была приятная пара в возрасте. Да, я боялась спросить у прохожего, который сейчас час, или как мне пройти на такую-то улицу. Я не всегда могла понять (да и сейчас порой ошибаюсь), отношение человека ко мне, к ситуации, к миру, не умела считывать полутона. Раньше я вообще мало что умела. Но упрямства мама в меня вложила дай бог каждому. А самое главное и она, и тетя, и бабушка помогали мне. И хоть они понимали, что это ломка в самом прямом смысле, но, если я хочу выжить в этом мире, мне она необходима. И я стала клещами из себя вырывать стеснительность и застенчивость. Я училась изо дня в день смотреть на людей, подходить к ним, говорить с ними. Именно так, через мало кому понятную пытку, я проходила почти все время учебы и в школе, и в колледже. Да, влияние оказали и кружки и знакомый психолог. И однажды я вдруг осознала, что могу! Я научилась, пусть и с некоторыми оговорками, жить в вашем мире. Это не заложено природой, это навык, именно навык, он, как костер, которому, чтобы продолжать гореть, нужно топливо.

И я, и мама, и бабушка, и тетя, и Оля, все помогали мне. Как итог — жизнь социума, казавшаяся мне странной игрой, в правила которой меня никак не хотели посвящать, стала обретать очертания. Границы, рамки, огромное количество условностей. Так необходимых вам, совершенно чуждых мне. И то, что вы делаете на уровне подсознания, в моей голове выглядит, как четкий план, в некоторых случаях бесполезных, но таких важных для вас действий. Поклон, расшаркивание, уважение. Уважение к кому? Зачем расшаркиваться, если это трата времени и ресурса. А если нет, то это грубость. Правда, сказанная в лицо — грубость. Зачем спрашивать, если не хочешь услышать ответ? Зачем просить, если не хочешь слушать правду?

В старшей школе, как ни странно, я не была парией, хотя мало с кем общалась из класса. Я прекрасно понимаю, что виной тому была Оля, моя двоюродная сестра, ставшая настоящим лидером класса, и никому меня в обиду не дававшая. К тому же я так хорошо училась, что всем было выгоднее относиться ко мне хорошо.

Хотя, как-то раз даже Оля сделала меня чужой, она, возможно, уже и забыла, но я помню этот случай. В пятнадцать девушка решила резко изменить свой образ жизни и круг друзей. И вот ноябрь наступил… Я купила подарок, готовясь к ее дню рождения, даже отменила поездку с театральным кружком в Тверь на постановку, хотя мне нравился «Мой бедный Марат». Спектакль любимый и близкий мне.

Тетя с бабушкой шептались, что сестра планирует пригласить мальчиков. Что, собственно, она и сделала, правда, меня она звать не стала. Зато потом показала яркие фотографии с праздника, где она, пара мальчиков из нашего класса и еще две девушки все весело улыбались и строили рожицы на камеру.

Обиду мою вряд ли возможно было передать словами. И дело было совсем не в мальчиках. И даже не столько в предательстве, сколько в ощущении брошенности. В общем, с учетом моей необщительности, я осталась будто в стороне от ее жизни, решив, что являюсь для сестры обузой, потому до самого поступления в колледж мы общались с ней мало. Мама узнала о случившемся, но ничего не сказала, тетя, услышав от бабушки, Олю наказывать не стала. Этим самым, она спасла отношения между сестрами. Потому что на первом курсе колледжа Оля ворвалась в мою жизнь ярким фейерверком и больше из нее не уходила.

Я нуждаюсь, кто бы что ни говорил, в друзьях, но кроме сестры и еще одной девушки с похожей проблемой, с людьми несмотря на стремление, я общего не находила. Мама, бабушка, сестра, кружки, тетя, все они многому научили меня, прежде всего считывать ту информацию, которую люди понимают без лишних слов, но которая с трудом дается большинству из нас.

Оля сразу после школы поступила в ВУЗ и не куда-нибудь, а в Петербурге. Как ни странно, она пошла на детского психолога. Здесь она познакомилась с Владимиром, своим будущим мужем, с которым они долго встречались, но поженились лишь чуть больше года назад, когда увидели две полоски тесте.

Я частенько к ней приезжала на праздники, а с учетом того, что ее Вова работал на Финской таможне, и рабочий график его был сутки через двое, а он часто менялся, оттого с Владимиром я почти не сталкивалась, он либо работал, либо спал.

Но именно в Питере я, жительница небольшого города в Тверской области, поняла, что это мое место. Ведь где лучше всего спрятаться от людей — поселиться там, где их очень много.

И вот я тут.

Правда, для первого взноса маме пришлось продать в нашем городе большую светлую двушку и переехать в однушку. Но зато почти четверть этого моего жилья оплачена. Полагаю, мама пошла на это исключительно от большой любви и в надежде, что я смогу обзавестись семьей.

С ее светлыми мечтами мне не справится, а вот с остальным… С остальным справлюсь. Благо у меня отличная работа, где платят достаточно, чтобы перекрывать ипотечный взнос, покупать продукты и одежду, оплачивать коммуналку и иногда шиковать походом в театр. На ней меня отделяет от людей толстый слой прозрачного пластика, белый цвет халата. На работе люди, как скучные вводные главы из книг по медицине и химии, их просто надо прочесть, и забыть. Хотя иногда можно вынести что-то крайне полезное для себя.

И все бы хорошо, но я планирую совершить невозможное. Высшее образование в сфере «Фармация». Лекарства. Их производство, тестирование, это огромное поле работы, и огромный мир. В который у меня уже есть допуск, но в который хотелось бы войти с высоко поднятой головой. У меня есть для этого все.

В том числе и умение принимать себя, не копируя поведение других, находить свои ответы на вопросы, свои мечты, среди сотен чужих, и знать, что на самом деле я могу очень многое. Пускай это требует адского труда. Только для этого надо учиться, постоянно учиться. И даже сейчас, когда я лежу на полу, зажав руками уши и закрыв глаза — я учусь. Будто заново прохожу программу. Вспоминаю. Отбрасываю ненужное. Только все это происходит в Моем Мире, доступа в который нет никому.

Глава 3 «Шишки»

— Ужас какой-то. Ты только послушай, Галь! «Сегодняшнее утро преподнесло петербуржцам еще две страшные находки. На севере города в мусорном баке был обнаружен труп пожилой женщины с признаками насильственной смерти, а чуть позже, в районе промзоны Уткиной Заводи был обнаружен труп мужчины также с признаками насильственной смерти. Правоохранительные органы пока отказываются от комментариев.» Это же кошмар! То ли в наше время было… — голос был мне не знаком и доносился он из кухни.

— Все тоже самое и было. Хотя, может боялись чуть больше, но психопатов и сейчас и тогда хватало, особенно у нас, — заявила председатель квартиры. — Пей — пей, для тебя все утро готовила, — повысила она голос. — Вон вчера, за нашей новой соседкой какой-то мужик шел, уж явно не с благими намерениями. На девчонке лица не было, она в дверь колотила так, что у меня аж сердце остановилось.

— Батюшки святы! Только этого не хватало! Она в порядке? — в голосе собеседника послышалось сочувствие

— Белая была, как полотно, убежала в комнату. Наверняка, туалет за собой убирать не будет на почве стресса.

— Шут с тобой, Тимофевна, тут от страха бы не помереть, а ты про туалет!

— Лучше всего от стресса и депрессии помогают дисциплина и дела.

— Ну да, ты то у нас знаток!

Найти в себе силы поговорить с теми, кто сидел на кухне у меня не нашлось, и я проскользнула в туалет, прикрыв дверь своей комнаты, и надо заметить, что я его даже вымыла, и только после этого, скинув перчатки и губку в пакет, глубоко вздохнув, проследовала на кухню. Да, в этом не было нужды, даже наоборот, там сидел кто-то чужой. А мне сейчас чужие совсем не нужны. Но…

Первым, кого я увидела, был Олег. Он сидел на том же месте, что и в первую нашу встречу, но повернувшись боком к столу. При ярком солнечном свете я с удивлением обнаружила, что он совсем не сед и наверняка моложе, чем мне показалось в первое наше знакомство. Волосы хоть и были неопрятными и чрезмерно длинными, но чистыми и имели странные оттенок — мешанина из серебра и пепла, надо сказать, это было заметно только сверху головы, потому что все что ниже плеч и борода были распущенными и торчали в разные стороны, как у священников с картинок 19 века.

Мужчина в одной руке держал книгу, а вторая огромная ладонь обхватила чашку, но на этот раз в ней был далеко не кофе. Отвар. Определенно. Запах. Знакомый… Я точно его где-то до этого ощущала. Точно… Где же?

Раньше было сложно не зацикливаться, потом я научилась переключаться, особенно на людях, но на фоне произошедшего со мной, эта «антиспособность» вернулась. В итоге я заставила себя «очнуться» только почти уткнувшись носом в его чашку. Слава богу, рядом у самого входа на кухню и стояло большое ведро для мусора, в которое я скинула пакетик с перчатками и губкой.

На кухне, к слову, чужих уже не было. Только Олег и председатель квартиры.

— Доброе утро, — это было хорошо отрепетированное представление. — Я вчера была не в себе от испуга, и возможно, была грубовата, прошу прощения. Галина Тимофеевна, Олег…

— Не за что извиняться, — после полминуты молчания кивнула мне женщина, стоявшая возле окна с газетой в одной руке и сигаретой в другой. — Сильно поранились?

Она внимательно посмотрела на мои ладони, которые сразу захотелось спрятать за спину. На них не было ни царапины. Зато они были прямыми свидетелями того, что произошло в квартире номер 17.

— А… Нет, — махнула я рукой. Надо сменить тему, сердце забилось, как сумасшедшее. — Я соблюла график уборки туалета, и хотела спросить по поводу ванной комнаты?

Галина Тимофеевна приподняла бровь.

— Вы ее не пользуетесь, так и не вам ее убирать.

— Хорошо!

Сконцентрироваться было сложнее, чем обычно. Да еще этот запах! Он не давал мне покоя, и я… наклонилась буквально к самой чашке Олега, втянув носом воздух.

— Такой знакомый, а никак не могу вспомнить, что это!

Олег, оторвавшийся от книги, и Галина Тимофеевна переглянулись.

— Шишки… — проскрипел мужчина.

Точно, конечно же! Бабушка заваривала мне в детстве от ангины, да и в аптеке есть сбор. Как же я могла забыть. Я не должна забывать такие вещи. Не должна… Не должна забывать очень много вещей!

— И, правда.

Я поспешила в свою комнату, и, закрывшись, смогла вздохнуть. То, что произошло, не давало мне спать всю ночь, и лишь под утро тело сдалось, и я уснула на диванчике. Утром долго смотрела на дождь, бившийся в стекло, который, будто так и не сумев победить, сдался и уступил место ясному небу и солнцу. Слава богу, не надо идти на работу. Мне просто повезло. Повезло, потому что воскресенье — рабочий день. Но его выбрали для установки новых стеллажей и мелкого ремонта. А так… Я бы не смогла. А если бы смогла дойти, у меня вряд ли получилось бы работать. В этом минус. Обычным людям, мне кажется, легче, а я все переваривала и пересматривала, вновь и вновь, без остановки. Мне надо было привыкнуть к этому, чтобы хотя бы начать анализировать и понять, что нужно сделать.

Сумка так и лежала на полу, раскрыв «пасть» и вывалив на ламинат предметы гигиены, несколько тонких записных книжек, ручки, леденцы, салфетки и бордовую книжечку.

Я осторожно подняла ее с пола и пролистала. Видимо, я не помню, чтобы я касалась ее испачканными пальцами, но на некоторых страницах красовались бурые мазки и явные отпечатки.

Стручкова Татьяна Петровна…

«Тело пожилой женщины…»

Чтобы понять, что это мне не послышалось, достаточно было залезть в Интернет.

«Тело мужчины…»

Я выпала, наверное, на час из жизни, пальцы перебирали салфетку, медленно, но верно обращая ее в труху.

Неужели и правда…

Холодный блеск молотка.

Стук в дверь заставил меня вскочить в панике и прижать руки к груди.

— Татьяна, это Олег! Я вам ключи хочу передать.

Я переступила через сумку и щелкнула замком. Он почти упирался лбом в косяк на огромной ладони лежал длинный золотистый ключ с ежиком зубчиков на конце.

— Замок был старый, Галина Тимофеевна попросила еще один поставить, ниже. Извините, пришлось пошуметь. Вот, возьмите, это ваш экземпляр.

Я смахнула с лица упавшую прядь и взяла с его ладони теплый ключ.

— С… спасибо.

В полумраке коридорной лампочки было заметно, что его глаза сощурились.

— Вы точно в порядке?

— А… Не знаю.

Он постоял с минуту, рассматривая меня, но ничего не сказал, и вскоре направился ко входной двери, где были разложены инструменты, включая большую дрель и даже, кажется, маленькую болгарку.

— Уже закончил! Ты — наше золото! — из кухни показалась Галина Тимофеевна, моего присутствия даже не заметившая. — Чтобы мы без тебя делали, Олеж! И смотри, как хорошо, даже дверь не поцарапал. Красота!

— Обижаете, теть Галь, — пробормотал мужчина, складывая инструменты и доставая веник.

— Ой, сама все уберу! Я тебе там отвар заварила и блинов. Иди покушай!

Это был больше приказ, чем приглашение.

Дверь отделила меня от жильцов дружелюбной квартиры, оставив наедине с тем, что случилось вчера. Я положила ключ и книжечку, которую так и продолжала сжимать в руке, на столик напротив, села на диванчик, сложила руки на коленях и уставилась на два этих предмета.

По правилам социума и придуманных им законов, я должна пойти в полицию. Да, я могу, не хочу, но могу. Но это нечто большее. Ведь я не смогу встать и уйти, когда мне будет надо, я не смогу понять, обвиняют ли они меня, не припишут ли мне чего, они будут касаться меня, тогда, когда я этого не хочу! Многие из них принимают нас за сумасшедших, они не разбираются и не хотят понять. А все это может привести к срыву.

Татьяну Петровну ничто не вернет, и того мужчину, если это он, разумеется.

Но, есть справедливость и правда.

И есть я.

Мама всегда учила меня быть правильной, этому учили и школа, и колледж, и родственники, и друзья.

Родственники!

Оля!

«Мне надо поговорить с твоей Вовой об очень важной вещи!»

Телефон тренькнул, отправив сообщение, и я стала ждать, когда цвет значка сменится, это будет означать, что сестра прочитала информацию. Слава богу, она — любительница этого девайса и даже в туалет с ним ходит.

«Привет, сестрица. Вова на смене. Будет завтра. Срочно?»

«До завтра терпит»

Я положила телефон на столик и занялась уборкой. Куртку решила не стирать, а упаковала ее в больший чистый пакет, который купила под мусор. Туда же я положила и паспорт. В нем кроме отметки о ранее выданных паспортах была отметка и о регистрации браке с неким Стручковым В. С. в далеком 1946 году.

У Татьяны Петровны есть дочь за границей, ей будет очень плохо от того, что случилось с ее матерью. Что же, это еще один аргумент. Но основной все же в том, чтобы наказать того, кто это сделал.

Уже вечером, когда комната была прибрана, на город опустилась по осеннему холодная и внезапная ночь, и даже, кажется, сам старый дом угомонился, я сидела за столом и смотрела фильм с экрана старенького ноутбука.

Шум в квартире отвлек меня от просмотра не сразу, фильм был про больницу, это вполне могло идти специально созданным режиссером фоном. Что-то большое рухнуло на пол, до этого успев уронить что-то поменьше, что с грохотом встретилось с полом. Но даже не это заставило меня удивленно замереть, а то, что в мою дверь, прямо как я не далее, как вчера, забарабанили.

— Таня, Таня помоги! — глухой голос мог принадлежать только председателю квартиры.

Я боюсь таких ситуаций, теряюсь в них. Раньше так было, сейчас стало гораздо легче. Работа в аптеке много научила и психологически, и социально подготовив, например, к тому, что людям легче дойти до нас и попытаться умереть среди лекарств, нежели вызвать врача.

Я распахнула дверь.

— Олежка, он задыхается!

Волосы Галины Тимофеевны длинные с яркими серебристыми прядями, коих в копне оказалось гораздо больше, чем виделось в пучке, рассыпались по плечам, халатик на груди распахнут, а под ним ночная рубашка с воротничком под самое горло.

Дверь в комнату моего соседа была распахнута настежь, сам он лежал на полу, сжавшись комок, и со свистом дышал.

Мама многому меня научила, но самое главное, она просила меня никогда не ставить диагнозы. Это не обязанность фармацевта или провизора, понимать, что у вас болит, и что вам назначать. Мама боялась, что с учетом моей хорошей памяти, и умения быстро находить в своем «внутреннем» каталоге то, что надо, я могу начать этим баловаться, чем сделаю только хуже.

Но здесь, у меня не было выбора. Самое главное, понять сердце ли это или нечто другое?

Но понять, что это не сердце, можно было едва приблизившись к мужчине.

— Аллергическая реакция. Нужен гистамин. Вы вызвали скорую?

— Да! Тоня! — смутно понимание обратилось в озарение, и женщина рванулась ко входной двери, вылетела на площадку и забарабанила в дверь коммуналки напротив.

Пока она долбилась в соседскую дверь, я подбежала к окну в комнате Олега и распахнула его, впуская сырой холодный воздух в комнату, которая оказалась узенькой, как ниточка, но удивительно чистенькой. С высокой этажеркой с книгами, небольшой планкой-вешалкой для одежды и тумбой под ней для мелочи, кроватью и столом у самого окна. Вот и все, что тут помещалось.

На полу валялись осколки той самой огромной кружки, из которой сосед пил отвар, судя по запаху…

Вполне возможно, что именно он виной тому, что лицо мужчины опухло так, что тот едва мог открыть глаза, кожа покрылась красными пятнами — точками.

Я схватила с кровати плед и укрыла им скорчившегося мужчину, чтоб его не продуло.

— Олег, расслабьтесь, вы делаете хуже. Сконцентрируйтесь на моем голосе и дышите, через нос старайтесь вдыхать.

Лишь спустя некоторое время мой голос проник в его объятое паникой сознание. Он попытался задышать, получалось не ахти, из груди шел свист. Но по крайней мере было понятно, что полностью просвет не закрыт, тут скорее паника.

В этот момент послышался топот, и в комнату ввалилась тучная женщина с целой охапкой лекарств в пакете, за ней следовала бледная Галина Тимофеевна.

— Что?! Что надо-то?!

— Преднизолон бы или хотя бы гистамин какой-нибудь?

Женщина захлопала глазами, а потом закивала, как китайский болванчик.

— Да-да!

Она принялась рыться в огромном пакете, но безуспешно. А потом просто плюнула и высыпала лекарства на пол.

— Вот!

Это были таблетки. Не ампула. Черт!

Я схватила лекарство и поспешила к себе, где, растерев в ложке таблетку и смочив ее водой, которая обратила твердое в некое подобие раствора.

— Олег, вам надо попытаться это сглотнуть, слышите меня!

Лоб у мужчины побледнел и покрылся испариной, когда я поднесла ложку к его рту, он с трудом заставил себя разомкнуть челюсти, сведенные страхом, но сглотнуть у него никак не получалось. Лишь спустя целую минуту ему удалось сделать глоток. После чего оставалось только ждать. И действия гистамина и скорую. И молиться, последним активно занималась совсем не набожная на первый взгляд соседка из первой от входа комнаты. Ведь, похоже, именно ее отвар и стал причиной отека Квинке.

Глава 4 «Красная на белом»

Олега скорая забрала в больницу. Между принятием лекарства и их приездом прошло где-то минут пятнадцать, но результат был, как говорится, на лицо. Где-то минут через семь дышать Олегу стало чуть легче. Мне кажется, виной тому был не столько препарат, сколько то, что рядом с ним люди.

Мужчина своим состоянием крайне порадовал двух небольшого росточка женщин, врача и фельдшера скорой, до машины смог дойти сам.

Галина Тимофеевна конечно же пошла провожать Олега до автомобиля, а я закрыла окно в его комнате, встряхнула и аккуратно сложила плед, но, подумав, взяла к себе и засунула в стиральную машину, он все-таки на полу лежал. Не люблю укрываться или надевать вещи, которые побывали на полу, пусть и на самом чистом.

Вернувшаяся председатель коммуналки хлопнула входной дверью, ее шаркающие шаги, замерли в районе кухни.

— Галина Тимофеевна, дверь в комнату Олега закрыть?

Женщина стояла посреди кухни в темноте, в том же накинутом на плечи пуховом платке, и смотрела в окно, подоконник которого был заставлен горшками с растениями. Она не заметила, кажется, моего появления. И только спустя минуту вышла из ступора, прижала ладонь ко рту и тихо всхлипнула.

— Чуть парня не угробила, дурища! Полезла со своими советами, — она казнила себя за произошедшее.

— Вы не могли предугадать результат, — я, до этого стоявшая на пороге, вошла в кухню, свет включать не стала, мне уже достаточно было тусклой желтой лампочки в коридоре. — Он отвар пил долго, накопительный эффект.

Она махнула рукой и вновь отвернулась ко окну, чтобы не показывать своей слабости.

— Спасибо, Танюш. Если бы не ты, не знаю, успела бы скорая.

— Успела, он больше испугался, мне кажется.

Она медленно кивала моим словам.

— Бедный парень, и так у него не все хорошо в жизни, так я еще и подсобила, — вздохнула женщина.

— А почему вы называете Олега парнем? — выдала я.

Галина Тимофеевна даже забыла на мгновение про произошедшее и удивленно посмотрела на меня.

— Потому что он парень и есть, — так, как она сейчас смотрела на меня, мне кажется, смотрят на сумасшедших. — Ему едва тридцать исполнилось. В этом году в мае.

— А да… А мне показалось, что ему за сорок хорошо.

— Все из-за его бороды. Парень был бы загляденье. А он… Эх, плохо, когда жизнь так сурово к молодым относится, — махнула рукой Галина Тимофеевна, подошла к окну, открыла форточку и закурила тонкую безумно приторную по запаху сигарету.

К дальнейшим пояснениям о том, что же такого произошло в жизни Олега, она переходить не собиралась, а я не стала настаивать, ибо права на вмешательство в чужую жизнь не имела. Да у меня и своих проблем было по горло… И самое главное — в этот момент из приоткрытой в мою комнату двери послышалась трель телефона.

Это была мелодия сестры.

— Привет, сестренка, — поздоровалась Оля, и зная мою особенность, сразу же продолжила. — Слушай, ты звонила Вове, но у него на работе аврал. У них там ЧП финско-русского масштаба. Он звонил полчаса назад, уточнял, насколько он тебе нужен. И в конце концов, есть я, может, я смогу помочь?

Рассказывать все и пугать Олю, которая сидит дома с полугодовалым малышом и совсем не готова к проблемам других, не хотелось.

— Нет, сестренка, ты не сможешь. Это не по твоей части. Ничего страшного. Я подожду, — эта новость меня огорчила. Завтра мне надо на работу и хотелось бы какой-то определенности.

Я опять села на диванчик и уставилась в пространство, размышляя.

Все, хотя нет, не так, многие считают нас неспособными сопереживать, но это совсем не соответствует истине. Я пугаюсь и испытываю жалость наравне со всеми. Хотя, опять же, многое от «функционала» зависит. Просто я понимаю, что есть более важные задачи, чем сопереживание. Хотя для некоторых людей оно имеет больший приоритет, чем конкретные действия по решению проблемы.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что поступаю правильно, и попытаюсь сделать так, чтобы человека, сотворившего зло, осудили. Но без Владимира или хотя бы его совета, я не могла найти в себе силы пойти в полицию. Если там что-то пойдет не так, это может отбросить меня в каменный век.

Спать я решила лечь пораньше, семь вечера для глухой тьмы за окном вполне подходит для отхода ко сну. Мне надо набраться сил, а мое уютное гнездышко на втором ярусе, очень тому способствует

Утро прошло вполне себе обычно.

Кофе, печенье с сыром, толстый свитер, высокие сапоги, тонкая куртка, рассчитанная, правда, градусов на пять, но никак не на минус один. Конец сентября в этом году выдался холодным.

И те же десять минут до работы.

Это еще одна моя маленькая особенность, то, почему я искала жилье именно здесь — отсутствие транспорта по дороге между домом и работой.

Общественный транспорт для меня весьма неприятен. Особенно в час пик. Хотя, о чем я?! Он для все неприятен! Но лично для меня особо. Причин тому много. Например, жуткий запах, причем, он не обязательно связан с потом или грязью, бывает, люди настолько сильно злоупотребляют духами и туалетной водой, что единственный способ избежать контакта с «этим» ароматом — грохнуться в обморок. Еще причины? Легко! Спертый воздух. Толкучка, в которой ты — резиновая кукла, а не индивид. Грохот. Подчас невыносимый шум, особенно в подземке. Даже не знаю, что будет, если мне вдруг откажут от места, и придется искать новую работу. Разве что сдавать свою и снимать где-то рядом с тем местом, где устроюсь. Хотя, скитаться по чужим коммуналкам также неприятно, как ездить ежедневно в набитом автобусе или метро.

Холодный, почти ледяной дождь поливал Вознесенский проспект, лужи пузырились от мчащихся с небес капель, кое-где это был уже снег, и он застывал отвратительной грязной кашей. Многие пешеходы вообще шли по проезжей части, потому что иной раз разминуться в огромной толпе со встречным было сложно. Да и машинам не помешаешь, они намертво застряли между двумя мостами.

Перемигивались бегущие строки реклам и неоновых вывесок. Серое небо над головой можно было проткнуть пальцем, так низко оно упало.

А вот и двери аптеки. С разноцветными объявлениями, рекламами и акциями. Мигающий маячок сигнализации над входом. Коврик для того, чтобы не скользить по единственной ступеньке…

То, что произошло дальше, случилось настолько быстро, что мне даже показалось… что это показалось.

Он схватил меня за руку, резко дернул на себя, дернул так, что заныло плечо и сумка слетела и повисла на локте.

— Что вам надо? — возмутилась я.

Но мужчина передо мной молчал. Он смотрел, прожигая во мне дыру. Сердце забилось, кровь прилила к лицу.

Он отпустил также резко, как схватил, и, поправив свой капюшон, растворился в толпе.

Я испуганно смотрела туда, где он только что стоял, прямо-таки ощущая его горячую сильную ладонь, странно, что она не прожгла крутку.

А потом я пошла. Я всеми силами старалась идти ровно, не бежать, не упасть. Я… прошла мимо аптеки и отпустило меня, только когда я завернула за угол.

Неужели это он? Но как? Как такое возможно?

Но если он почему ушел? Почему ничего не сказал? Не угрожал?

Или это и была угроза?!

Руки дрожали, так всегда, когда не готов, когда нет плана, нет ответа. Стрелки часов неумолимо выстраивались в прямой угол.

Мне надо открывать аптеку! Лишиться работы для меня страшнее всего сейчас.

Я глубоко вдохнула влажный воздух, полный шума, мельтешения теней на асфальте и страха и пошла обратно.

Как не всматривалась в толпу, похоже одетого мужчины так и не увидела. Темная куртка с синими вставками. Темная куртка с синими… Память услужливо воспроизвела картинку с темным коридором, разрезанным пополам полосой света, блеск молотка и песня Элвиса. Темная куртка…

Руки дрожали все сильнее. Я едва смогла попасть ключом в замочную скважину. А потом со мной случилась паника. Я забыла код от сигнализации… Я, которая прекрасно запоминала номера телефонов, кредитный и скидочных карт, своих и частых клиентов аптеки. Я стояла и смотрела на тикающий вот — вот готовый запищать приборчик, когда тренькнул колокольчик над дверью. Вскинув голову, я отпрянула к стене. Это был он, натянув кепку до самого носа, подняв воротник темной куртки с синими вставками. В полутьме вестибюля, где еще не включены были лампы общего освещения, сияли лишь его глаза.

Мир замер. Время остановилось и даже не подумало начать двигаться, когда страшный силуэт сделал шаг в мою сторону, медленно вынимая руку из кармана. Я же, будто муха в смоле, не могла пошевелиться.

Вдохнуть. Закричать… Это приказ, Таня! Вдохнуть. Закричать…

За меня это сдала сигнализация. Оглушительный звук сирены ударил по ушам, разбил тишину и темному вдребезги. Мужчина резко замер, готовый все же продолжить движение в мою сторону, но давящие звуки сломили его волю: он рванулся к двери и вылетел из аптеки. Я же осела на стул, тот самый на котором сидела Татьяна Петровна, не в силах пошевелиться и лениво, как сквозь патоку, перелистывала в памяти набор кодов.

Представители охранного агентства приехали, наверное, минут через пять. И собственно застали ту самую картину — сидевшую на стульчике невменяемую дамочку. В вестибюле аптеки стояла камера видеонаблюдения, кусок записи с утренним происшествием был записан и опечатан. Лица того, кто готов был либо обокрасть, либо… что-то другое, конечно же видно не было.

Позвонил управляющий, позвонила заведующая, позвонила сменщица. Все очень порадовались тому, что я не успела снять сигнализацию, и все так удачно получилось (для аптеки особенно, у которой с позавчера не забрали выручку) и для меня, разумеется.

В остальном день прошел нормально, если не считать того, что каждая трель звоночка, говорящая о том, что в аптеку заглянул посетитель, вызывала неконтролируемую дрожь. Выходить на улицу вечером было практически шагом в пасть крокодила. Но его пришлось совершить. Как раз, в тот момент, когда я закрыла аптеку, мимо проходили пара девушек и молодой человек, видимо, студенты, о чем — то болтая. И двигались они в нужную мне сторону — к каналу Грибоедова. Потому, быстро кинув ключи в сумку, я пошла за ними. Конечно, требовалось еще преодолеть расстояние от угла до глухого дворика, и от первого этажа до последнего. Для этого пришлось собрать всю свою волю в кулак.

Мне повезло и прогуливающиеся молодые люди свернули и довели меня до самой арки, да и сзади, судя по моим косым взглядам за спину, никто не шел. До дверей коммуналки я добралась тоже без приключений, хотя тут надо отдать должное уже двум мужчинам со второго этажа, которые, стоя у дверей своей квартиры, курили, что-то громко обсуждали, активно жестикулируя и периодически скидывая пепел в банку из-под огурцов.

В квартире царила тишина. Из «живых» была только разве что неизменная коридорная лампочка. Двери — клоны были плотно закрыты, хотя, как оказалось, одна из них притворялась. Дверь в комнату Олега. Она словно была игрушкой привидения, которыми, как многие считают, полны старые дома. То приоткрывалась… то закрывалась.

Из образовывающейся периодически щели шел холодный воздух.

Странно, я вчера закрыла окно…

Не знаю зачем, за мной обычно не водилось такое, но я взялась за хромированную ручку и потянула дверь на себя.

В комнате было темно. Створка окна была открыта, с улицы шел осенний холод, гул машин и луна, круглая и красивая, она зависла над городом в полной безоблачности, сменившей утренний погодный беспорядок, желтоватая красавица заглядывала в окно комнаты, готовая вкатиться, в так приветливо распахнутые ставни.

На рюмочку…

На столе у самого окна стояла пустая бутылка водки, лежал кусочек хлеба и огрызок огурца. А на кровати, судя по тому, что можно было разглядеть во мраке, спал, сжавшись в комочек в одежде Олег.

Дышал он часто, но так всегда, когда выпьешь больше нормы.

Я приблизилась к нему и… задела ногой парочку бутылок, выстроившихся вдоль кровати. Они с глухим звуком опрокинулись и, покатавшись, встретились с ножкой стола.

Мужчина даже не пошевелился, дыхание не сбилось.

Я тихо выскользнула в коридор и открыла дверь в свою комнату. Плед, который я выстирала вчера, высох рядом с батарей, и я, кинув сумку на диван, подхватила его, надежно укрывшего спящего мужчину через полминуты. Окно в его комнате было поставлено на микропроветривание, рама была старая, так, что пришлось помудрить.

Странные люди все же. Вчера едва не попрощался с этим светом, а сегодня, только его опустили, как тут же принялся выпивать.

Завтра не на работу, а страх хоть и спрятался за двумя металлическими преградами, но едва ли разжал холодные пальцы.

Тяжелые шторы, оставшиеся в наследие от прошлой собственницы, отъехали в сторону и выключив свет, я замерла у окна, любуясь луной.

Я давно не пила никаких лекарств из «моего набора» Но сегодня, видимо, придется. Мне надо выспаться. Надо выспаться так, чтобы ничего не снилось, ничто не беспокоило. Иначе завтра я могу лишиться половину посуды и техники. Все будет сыпаться, это будет огорчать еще сильнее и еще больше будут угнетать неопределенность и собственное бессилие.

Хорошо, когда ты фармацевт (жаль еще не психиатр), мне не надо было ничего перечитывать, чтобы разделить несколько разномастных белых кругляшков на нужную мне дозу.

Есть не хотелось. Хотя следовало, пусть и поздно. Я приняла душ, заварила мятный чай и уселась у окна.

Черная ребристая речная лента стелилась от одного откоса окна до другого. Но в этом узком зажатом мирке тоже было интересно. Блики фонарей рисовали узоры, завораживали, как и луна, которая пряталась иногда за быстро летящими осенними облаками, спешившим по делам и не готовым притормозить, чтобы болтать с древней хранительницей земных небес, музой поэтов и владычицей приливов.

Я просмотрела до того, как наткнуться на это предложение, комнаты на Канонерском острове, том самом, где совсем над головами теперь грохочет Западный скоростной диаметр. Там воды залива подходят почти к порогу. Это здорово, и одновременно мне почему-то было страшно… Завораживающе страшно.

Но там, наверное, луна необыкновенно хороша.

Голова стала тяжелой, она не болела, нет, ей хотелось упасть на мягкую подушку, и я, послушная воле организма, пошла наверх в свое уютное гнездышко, где не было видно луны, зато было до удивительного тепло и не страшно.

Утро началось со звонка мамы, полной радостных новостей о ремонте, работе, знакомых и родственниках.

Я же лежала под толстым тяжелым одеялом, смотрела на матово-белый потолок и с удовольствием слушала родной голос.

— А тетя Люда купила дачу на старости лет, делать ей нечего… А Саня выиграла городскую олимпиаду по алгебре… А Надя хочет к вам съездить на новогодние праздники… Василич опять ногу подвернул, в гипсе лежит… А как там Оля?