Бесплатный фрагмент - Вертикаль миров

Моим дедушкам и бабушкам. Моей замечательной семье, настоящей сверхспособностью которой есть чувство юмора

Предисловие

Теперь, когда вы налили чай в большую кружку и готовы проникнуться этой историей, я начну. (Если на этом моменте вы всё ещё не налили чай, очень рекомендую, вкус этой истории значительно лучше раскрывается под чашечку горячего).

Я не хочу подробно описывать о чём эта книга, чтобы не предопределять ваше видение. Она многослойная, каждый читатель найдёт в ней своё.

Лишь немного сориентирую на месте. Первые пять глав описывают семью главной героини — Риты. Я любезно поделилась с ней своими родственниками, историями из семьи, а также лучшими чертами своей внешности и характера. В остальном — Рита самостоятельный персонаж, проживающий уникальную, ни на чью не похожую жизнь.

С главы, которая обозначена цифрой «1» (но, фактически, таковой не является, я всегда испытывала трудности с математикой), начинается фантастическая история путешествия Риты по Вертикали миров.

Спасибо всем читателям, которые решились отправиться по Вертикали вместе с Ритой. Больше не смею задерживать и передаю слово ей.

P.S А, нет, задержу. Жду вас на своей странице в Инстаграм @july.creative. Во-первых, это красиво…

Дедушка

У меня нос с горбинкой. Ну, как с горбинкой, иногда смотрю на свою тень в профиль и кажется, что мой нос — это целая гора. Над ней бы вполне разместился огромный лес, в котором белки могли бы поселиться в дуплах, а рыси охотиться на зайцев.

Глядя на меня, дедушка вспоминал одного известного сказочного персонажа, с похожей анатомией лица. Дедушка был слишком несдержан, чтобы молчать об этом вовсе, но достаточно мягок, чтобы называть меня просто — Рита-Маленькая Колдунья. Ну, чаще Колдуша. Примерно как с котами, долгие прозвища выговаривать неудобно. Ещё, он часто говорил, что у меня волшебные глаза: один голубой, второй — зелёный.

О, мой дедушка сам волшебник. Правда, без бороды и острого колпака. Настоящие волшебники очень хорошо умеют притворяться обычными дедушками. А обычные дедушки иногда притворяются настоящими волшебниками, например, чтобы поучаствовать в телешоу.

Мой точно волшебник. Разве может обычный человек доставать конфеты из люстры? Он поднимал руку, просовывал её между хрустальными серёжками и — оп, в руке «Школьная». Но это так, для самых маленьких. Настоящая магия была в его кабинете, на втором этаже.

Я так любила проводить время в этом месте. Всё дело в книжных стеллажах, доходящих до самого потолка. И в выходе на балкон, увитый виноградными лозами. Он идеален для мечтаний, чтения книг и таинственных ночных перешёптываний с мерцающими вдали звёздами.

Книг в коллекции было очень много. О культуре, истории, классические художественные произведения, книги по народной медицине, учебники по рисованию, словари — от русского толкового до эсперанто. Свободную от стеллажей с книгами стену украшали странные деревянные маски, которые дедушка вырезал сам. Эти лица пугали меня, но, как и всё тайное, влекли.

В его кабинете стоял большой чёрный шкаф, на котором висел замок. Дедушка никогда не показывал мне, что там лежит, а если я спрашивала, то говорил, что я узнаю, когда придёт время.

Однажды я услышала поговорку, что у каждого есть свой скелет в шкафу. Тогда предположила, что у дедушки там скелет и меня это не на шутку пугало. Ещё больше пугало то, что согласно поговорке, скелет есть в шкафу у каждого, а, значит, когда-то появится и у меня. Бррр. Уже тогда я подумала, что взрослеть — скверная затея.

Шкаф в моей комнате тоже был для меня чём-то сакральным. Наверное, это семейное. Когда было грустно, я запиралась в нём и плакала. Немая темнота слушала детские всхлипывания, обнимала огромными мягкими лапами и безмолвно утешала.

Папа

Самая короткая глава в моей жизни и в этой книге. Он не был ни лётчиком-космонавтом, ни исследователем Антарктиды. Мама его называла иначе, предварительно плотно прижимая свои ладони к моим ушам. Поэтому я не скажу, как именно. А когда не прижимала — я слышала, что он радиомеханик и телемастер. Он оставил нас с мамой, ушёл вслед за роковой мадам-патологоанатомом, которая, ввиду своей профессии, знала точный путь к сердцу мужчины.

Мама

Мама пахнет сливочным маслом и ванилью. У мамы под ногтями тесто, а в третьем ящике на кухне — разные формочки для выпечки, ситечка, мешочки. А один из кухонных шкафов тоже хранит тайну. Я уже говорила, что тайны в шкафах — семейное?

Но мамина тайна — не совсем тайна. Мама не такая жадина как дедушка. Она делится сокровенным. У мамы там кулинарная книга с рецептами бархатных булочек, песочных звёздочек и сладкой желатиновой ёлки, которая однажды отрикошетила мне по лицу, едва я её укусила. Всё потому, что мама добавила слишком много желатина и ёлка получилась тугой.

Она тоже волшебница, потому что умеет ткать из мгновений повседневности длинное полотно уюта. Она умеет заговорить огонь в печке, чтобы он выплясывал свои причудливые огненные па и согревал нас суровой зимой. Она умеет наполнить еду любовью, которая придаёт сил. Она умеет рассказать историю, над которой все будут хохотать, а потом крепко спать. Она настоящая волшебная мама.

Сестра

Моя настоящая волшебная мама — не только моя. Так уж устроен мир, волшебством нужно делиться, тогда его становится больше.

На мою долю волшебства положила красивый карий глаз и пухлую детскую ладошку некая Настенька. Мы начали дружить ещё в те времена, когда она облюбовала мамин живот. Я передавала ей половники шоколадных конфет и просила маму пошире открыть рот, чтобы сказать сестричке «Привет!». Это странно, но я больше не могу скрывать этот факт.

У нас разные глаза. У меня голубые, а у неё — карие.

У нас разные отчества, потому что её папа — не телемастер, как у меня, а затянувшийся на двадцать лет мамин курортный Роман.

У нас разные волосы: у неё тёмное каре, а у меня светлые и длинные.

Волосы — это важно. Каждой из нас от мамы досталась магическая сила. Я переняла таинство приготовления сахарных булочек, а сестра — таинство плетения кос. Она парикмахер. У нас троих очень густые, блестящие и сильные волосы. Мама говорит, что это особенность, определяющая внутреннюю силу.

Дядя

Это моё первое слово, «дядя». Дядю дядей называют все. Соседи, друзья, родственники. Когда появилась я, а, тем более, когда произнесла первое слово, ему по душе пришёлся этот статус и он утвердился в нём. У меня есть подозрение, что он считает это самым большим достижением в жизни.

Мама называет его «буддист», потому что на вопрос «Водку будешь?» он всегда отвечает «буду». Кроме шуток, в этом больше глубины, чем кажется. Дядю не беспокоят никакие мирские заботы. Ни деньги, ни комфортные условия, ни одежда. Он может спать на сырой земле и есть толчёную яичную скорлупу для удобрения огорода, думая, что это овсяные хлопья. Жаль, его тибетский храм начинается в огороде пьяного соседа и там же заканчивается.

Глава 1

Теперь, когда вы знакомы со средой моего обитания, я перейду к истории, которая со мной приключилась. Это началось, когда мне было семнадцать. Первая любовь, первые слёзы, первый экзистенциальный кризис. Да, именно он, потому что Родион (не лучшее имя для первой любви, но радует, что у судьбы есть чувство юмора) всякий раз колол меня вопросом о смысле и целях моего существования. Он учился на втором курсе факультета философии и, скорее всего, проходил на мне практику. Это всё равно, что ходить на айкидо и на свиданиях отрабатывать удары. Меня эти ментальные оплеухи шибко задевали.

Мне семнадцать, я только недавно отдала сестре куклу Барби и прекратила пересматривать «Короля Льва», а он хочет, чтобы я осознала суть бытия и своё предназначение. Меня давило чувство вины, собственной глупости и неполноценности. Ведь я не могла ответить на эти простенькие вопросы. Однажды Родион бросил меня. Это произошло в очереди к кассам Макдональдс.

Что-то вроде: «Я хочу чизбургер, колу, фри, соус барбекю и остаться с тобой друзьями, Рита».

Сначала я хотела шоколадный маффин. После его слов — исчезнуть. Меню предлагало лишь маффин.

Разгневанная и обиженная, выбежала на улицу. Я как вода: когда закипаю, тут же хочу испариться.

Мне кажется, чтобы оправиться от нелепого расставания, нужно совершить нелепость. Поэтому я пошла в парк аттракционов и купила билет на американские горки, чтобы как следует прокричаться. Может быть, мои вопли и были неудачно замаскированы под страх, но другого способа избавиться боли без лишнего внимания я не нашла.

Когда я вышла из кабинки, оператор аттракциона посмотрел на моё заплаканное лицо и спросил:

— Испугались? Первый раз?

Я кивнула. И правда ведь, первый раз. Первый раз я влюбилась и первый раз так жжёт в груди и давит в горле. Кричать больше не хотелось. Теперь окутала безбрежная меланхолия. Будь я героиней фильма, режиссёр бы попросил приглушить свет и запустить дождь. Как будто режиссёры не знают, что в такие тёплые и солнечные дни как сегодня люди тоже плачут.

Я начала плакать от того, что мир такой обманчивый. Такой многообещающий и такой малодающий. Мне снова понадобился шкаф, чтобы закрыться от мира и как следует предаться унынию.

Дома мама. При ней предаваться внутришкафным уныниям не хотелось. Я решила подняться на второй этаж, в дедушкин кабинет, чтобы погрустить красиво, хотя бы на балконе.

Поднялась вверх по скрипучим деревянным ступенькам. Попробовала открыть балкон — дверь не поддавалась. Я схватила с окна подушку, бросила на пол и села, опершись на шкаф. Смотрела на застеклённую полку, в которой, отражая лучи солнца, сверкали камешки оранжевого кварца, зеленого с лёгкими разводами нефрита, голубого аквамарина. Помню, как впервые увидела их. Мне было семь и я засовывала свой чуткий нос в каждый шкафчик, чтобы вынюхать чего-нибудь сладкого. Нос не почуял, но глаза заметили две коробки конфет. Невиданное сокровище! Я стала на носочки, отворила стеклянную дверцу и аккуратно потащила коробку на себя, оставляя квадратный островок чистоты на пыльной полке. Коробка оказалась слишком тяжёлой. Когда я её открыла, то и правда увидела сокровище: в каждой ячейке сверкал цветной камень. Одни были круглые и блестящие, другие пористые и многогранные. Тогда меня охватили разные чувства: с одной стороны, я нашла клад. С другой стороны, он не шоколадный. Можно ли считать истинным кладом то, что не шоколадно? При условии, что ты искал шоколад? Видимо, философский интерес во мне есть, просто не хотелось разделять его с…. Не хочу назвать с кем. На то есть, как минимум, техническая причина: у меня закончились бумажные платочки, я не могу больше плакать.

Дедушка увлекался геммологией, ездил на месторождения полудрагоценных камней, находил их, шлифовал и делал украшения. Особенно ценными для меня были его украшения ручной работы потому, что делались они одной рукой. Вторую дедушка потерял на войне, будучи двухлетним ребёнком. Немцы жили в доме его семьи. Однажды, один из незваных гостей решил пошутить над ребёнком, предложив положить гранату в раскалённую печь. Так дедушка лишился правой кисти. Он редко снимал перчатку с этой руки, а когда снимал, виднелись лишь два кругляшка кости.

Рядом с коробками из-под конфет лежали другие артефакты: наконечники турецких стрел, маленькие кусочки казацкой кольчуги, скифская печатка. Это были трофеи из археологических раскопок древних стоянок. Я просила деда вновь и вновь рассказать мне о тех временах и людях, которые тогда жили. То, что мой дедушка прикасался к далёкому прошлому казалось мне большим таинством и пахло чем-то магическим.

Я прислонилась головой к шкафу. Сзади послышался тоненький скрип. Повернулась. Не может быть! Дверь шкафа не заперта, она открылась! Мне всю жизнь было интересно, что там. И всю жизнь страшно. Что победит: страх или любопытство? Я не знала. Вдох, выдох. Не помогает. Вдох, выдох. Не работает. «В конце концов, не Нарния же там, будь взрослой, Ри!», — сказала я себе, встала и отважно дёрнула ручку шкафа. Там лежала огромная, несуразная, немного странная пустота. И висел лениво покачивающийся тремпель. То есть, дедушка запирал пустой шкаф? Никаких скелетов и драгоценностей? Голова кругом. Я перестаю понимать, что происходит. День-дурдень какой-то. По привычке, я села в шкаф и закрылась. Может, моя странная, но эффективная шкафная терапия сработает и в этот раз.

Глава 2

Я проснулась от того, что было тяжело дышать. Похоже, что шкафы — и впрямь не лучшее место для сна. Толкнула дверцу. Она возмутилась протяжным скрипом, но поддалась. Я тоже часто так делаю: возмущаюсь, но делаю то, чего от меня ждут.

И, видимо, я ошиблась дверью. Это только кажется, что когда выходишь из шкафа, нельзя перепутать дверь. А я… я вышла не туда.

Дело в том, что я рассчитывала стать на тёплый паркет дедушкиного кабинета. Вместо этого почувствовала под носками россыпи щебёнки.

Таки Нарния. Меня сковал дикий холод. Я всё ещё не понимала, что не так, но как только полностью вылезла из шкафа, едва не упала с крыши. Всего один шаг, всего несколько серых бугорков шифера отделяли меня от близкого знакомства асфальтом. Когда повернулась назад, шкафа уже не было.

Окей, я в осознанном сне. Это нормально, это бывает. Расправила руки и полетела неожиданно вниз. Странные дела. Обычно, в осознанных снах я летаю над городом. В течение пары секунд поняла, что встречи с асфальтом не миновать, срочно нужно переключить сон в другое русло.

«Так, Ри, представляй мягкий морской песок. Морское побережье Тенерифе, морское побережье, морск…»

Меня подхватили чьи-то руки. Совсем не то, чего я ожидала, сон перестал быть контролируемым.

— Чего сигаешь? — спросил грубый мужской голос.

— Полетать хотела.

— Дурная, что ли?

— Эй, попрошу в моём сне быть более тактичным!

— Чегооо? Ты что несешь?

— Ничего, — я показала парню пустые ладони, — А почему так холодно?

— Как всегда здесь.

— Где здесь?

— В аду.

— Странно, где же тогда мой бывший, — оглянулась я.

Парень недоумевающе смотрел. Мне с трудом удавалось говорить. Воздух какой-то вязкий и тяжёлый, как будто его можно сжать в руках.

— Если так холодно, то это Хельхейм. Ладно, спасибо, что спас жизнь, — я попыталась завести светский диалог.

— В смысле? Что это значит?

— Что «что значит»?

— О чем ты говоришь?

— Благодарю тебя.

Парень пристально посмотрел на меня. Время тянулось долго. Как-то непривычно для сна, где сцены мелькают, сменяют одна другую.

— Ты чуть не зашибла меня.

— Извини.

— Послушай, я не знаю, откуда ты и не всегда понимаю, что говоришь.

— Всё просто: я сплю, ты мне снишься. Так что, потерпи немного, сейчас сон меня куда-то перенесёт, — я расправила руки и изобразила полёт.

— Точно больная.

— Я уже поняла, что ты не джентльмен, можешь перестать доказывать, — улыбнулась парню.

Он прищурил глаз, а его губа поползла чуть в сторону.

— Зачем ты так скривила рот?

— Как? — я не поняла, что он имеет в виду.

— Ну, вот так, — он растянул уголки губ пальцами.

— Улыбнулась. А что?

— Зачем?

— Послушай, беседа становится слишком скучной. Пожалуй, я попробую представить котов на велосипеде, парящий в небе аквариум или ещё какой-нибудь сюжет своего сна.

Парень пожал плечами и пошёл. Я закрыла глаза и стала представлять зеленую лужайку, усеянную цветами. Ничего не выходило.

Огляделась вокруг. Крыша, с которой я летела, укрывала от ветра и холода многоэтажный обветшалый дом. Он был узким и высоким. Я решила подойти поближе. Странно, идти трудно. Когда делаешь шаг, будто прорываешься сквозь полиэтилен. Подошла к дому и присмотрелась к стёклам: издалека казалось, что они целые, а на самом деле оконные рамы полностью заплетены плотной белой паутиной, а сами стекла выбиты. Никогда не видела такой паутины. Как только я прикоснулась к ней пальцем, сверху скатился огромный, размером с теннисный мяч, гладкий чёрный паук. Я вскрикнула и отскочила. Дерево рядом зашевелилось и раздался звук, что-то среднее между пением птиц и собачьим лаем.

Посмотрела вверх. С макушки дерева, и правда, сорвалось несколько крупных птиц, и они издавали этот странный, басистый птичий распев.

Жуткое место. Похоже на кошмарный сон, но почему время так долго тянется?

К мурашкам от холода добавились мурашки от страха. И пока на моем теле происходила мурашечья вечеринка, я решила идти, куда глаза глядят. Внимание привлёк листок на дороге. Он был не похож на обычные листья, серый и слишком толстый. Я подобрала и положила его в карман кофты.

Абрикосы. Я услышала запах тех самых, крупных и сочных, наших с дедушкой любимых абрикос. Через секунду я открыла глаза в темноте. Привстала и ударилась головой о полку, надо полагать, дедушкиного шкафа. На этом приключения в шкафу не закончились, так как от удара я плюхнулась вниз, угодив пятой точкой во что-то мягкое и липкое. Абрикосы. Крупные и сочные, наши с дедушкой любимые.

— Ну, наконец-то! Ты чего в шкаф залезла? — дедушка открыл дверцу шкафа.

— Ну, я…, — я всё ещё не отошла от сна, поэтому не придумала более ли менее разумный ответ.

— Я хотела посмотреть, что там и уснула, нечаянно.

Он улыбнулся.

— Вот те на! И как? Посмотрела?

— Я думала, у тебя там камни драгоценные или ещё что интересное. А там вешалка только. Сон такой странный снился.

— Пойдём, чаю с мамой попьём, расскажешь свой сон.

Шурша подошвой тапок, дедушка пошёл на кухню, взял три пучка какой-то травы, отломил от каждого по несколько веточек и стал ждать, пока закипит вода.

Глава 3

Я дрожала. Отчего-то пульсировало в висках, разболелась голова. Мама укрыла меня пледом.

— Деда, а как в шкафу оказались абрикосы?

— Абрикосы — это код. Помнишь, я тебя однажды вёл в садик. То летнее утро решило одурачить всех и притвориться осенью. Сговорившись с облаками, оно послало земле проливной дождь. Ореховое дерево, поддаваясь порывам ветра, стучало ветками по крыше и окну. Капельки воды стекали по окну веранды и с шумом разбивались о железную будку. Я сорвал тебе больших абрикосов, чтобы ты взяла их с собой.

— Да, я помню этот момент. Он был какой-то особенный, насквозь пропитанный ясностью и полнотой мира. Я тогда как будто была включена на всю мощность, на всю громкость души.

— Э, это неспроста, — улыбнулся дедушка. Я тебя тогда ввёл в гипноз и абрикосы стали маяком. На случай, если бы вдруг мне пришлось тебя выручать, вот, как сегодня.

— Выручать? А разве сон — это беда?

— В этом я и хочу разобраться. Давай поговорим о твоём сне. Что там было?

— Я оказалась на крыше какого-то здания. Было тяжело дышать, наверное, потому что я спала в шкафу и воздуха не хватало. Я спрыгнула вниз, потому что поняла, что это осознанный сон и можно полетать. Но полет не задался, я падала вниз, а потом меня поймал странный парень. Он был грубый, не понимал меня. Он ушёл, а я стала разглядывать всё вокруг. Там был большущий паук, птицы пели басом. Бррр. Мурашечное место. Ещё воздух плотный тяжёлый, будто в воде идёшь.

Мама с дедушкой переглянулись.

— Ну и всё, сон закончился.

— Нет, Рита, не закончился. И это не сон, — дедушка потёр подбородок рукой.

— Сон во сне? Я всё ещё сплю?

— Посмотри на энергометр.

Я переключила часы в режим сканирования энергии.

— В смысле, пять? А как же… А почему я… здесь?

— Ты была там.

Мама достала из духовки яблочный пирог и поставила на стол. Я смотрела на плывущую вверх дымку. Бестактная боль в голове не давала мне понять, что имеет в виду дедушка. Мама тоже не спешила объяснить, но по её виду было ясно, что она что-то знает.

— Мааам, дееед, что происходит?

Дедушка громко отхлебнул чай. Сейчас меня это смутило немного больше, чем всегда, потому что раздражающим был не только звук, но и запах резины, которую он растягивал.

— Ты была в Нижнем Мире, потому что энергия резко упала. Несмотря на это, смогла вернуться, как только я тебя позвал.

— Что это значит?

— Ты отличаешься от большинства людей. Нам нужно кое-что тебе рассказать.

— По вашим лицам я ожидаю завязки не менее, чем история о том, что меня подкинули инопланетяне в круг на капустном поле, принадлежащем снежному человеку.

— Что-то вроде того. Колдуш, ты же знаешь, что мир — как мамин Наполеон, многослойный, но при этом, единый и существующий неспроста. Как заварным кремом, он насквозь пропитан любовью Бога, создавшего его.

— Это я знаю, — мне нравится говорить с дедушкой, но иногда он чересчур поэтичен, — Почему я вернулась? Почему у меня пять единиц, а я сижу здесь и попиваю чаёк? Я, конечно, рада, что не там. Но, всё же?

— В течение пары дней энергия придёт в норму, если не будешь скакать вниз по эмоциям. Ты вернулась, потому что ты — единственная, по крайней мере, на сегодня, кто может путешествовать по Вертикали.

— Избранная? Прикольно, конечно. А почему я?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Так вышло, что у тебя есть этот дар. Люди всю жизнь могут зарабатывать «билет» в Высший или настрадать на билет в Нижний. А ты по щелчку пальцев окажешься там, где хочешь.

— Сегодня в моём ежедневнике не было путешествия в ад.

— Да, нам интересно, что произошло сегодня? Расскажи, как ты чувствовала себя перед тем, как попала туда? — спросила мама.

— Я поссорилась с Родионом. Мне было грустно…

— Тебе важно понять механизм путешествия, как это происходит у тебя.

— Зачем? — Я немного перестала понимать происходящее. У меня часто бывали сны во снах. Когда я видела сон, потом, будто бы, просыпалась, рассказывала предыдущий сон и оказывалось, что я всё ещё сплю. Может и сейчас происходит нечто подобное? Итак, Рита, просыпайся!

— Па, ты уверен, что уже время? — мама с волнением посмотрела на дедушку.

— Ты же видишь, переход случился сам собой. Значит, пора. Рита, нам нужна твоя помощь.

— Вам с мамой?

— Нам, посланникам Благого.

— Деда, я спать хочу, — боль так стучала в висках, что я больше не могла ничего соображать. Может, это всё галлюцинации. Мне и правда лучше распластаться на прохладной простыне и затеряться в недрах одеяла. Сегодня был очень тяжёлый и неоднозначный день. Не намерена его терпеть ни секундной больше.

Глава 4

— Ну что, Ри, кажется, пришло время каре!

Я услышала, как угрожающе в воздухе щёлкнули ножницы. Резко подскочила. Сестра сидела рядом с кроватью.

— Э, нет, нет, я не готова!

— Ты же рассталась с Родионом?

— Да, а с волосами пока не планирую.

— Жаль. Давай хоть косу заплету.

— Давай, — согласилась я.

Голова больше не болела.

— Почему вы расстались? — Настя держала зубами резинку.

— Мы как будто из разных миров. Не понимаем друг друга.

— Ты из Нейтрала, а он из Лихого? Так смотайся в Благой, подыщи нового.

Я насторожилась.

— Ты о чём?

— Ри, у меня разрядились наушники и я была вынуждена слушать ваш разговор на кухне, вчера вечером.

Выходит, это был не сон.

— Знаешь, я сама не сильно поняла, о чём говорил дедушка. Но нет, что касается Родиона, я не это имела в виду. Просто у меня ощущение, что мы с ним стоим на одной лестнице, но на разных ступеньках и пытаемся докричаться друг до друга. А доходит только эхо и обрывки фраз. Я устала. Он, видимо, тоже.

— Это, наверное, прикольно, путешествовать по разным мирам, — сестра аккуратно переплетала пряди волос.

— Да я бы просто по странам не отказалась поездить. А это… То место, где я была — отвратительно. И монетку на возвращение я там не оставила.

Дверь в комнату приоткрыла мама.

— Завтрак готов! О чём вы тут шепчетесь?

— О Ритиных похождениях. Мам, а ты знала, что у неё есть такая функция?

— Могла только догадываться.

— А я так могу?

— Догадываться?

— Перемещаться!

— Не знаю, время покажет.

— Ри, ты научишь меня? — она капризно выпятила нижнюю губу.

— Да я сама не понимаю, как это случилось. Мне до сих пор кажется, что я просто проспала весь вчерашний день.

— Девочки, завтрак стынет! Рита, Настя, положите в корзину вещи для стирки, — мама закинула полотенце на плечо.

Настя туго перевязала мою косу резинкой, мы собрали одежду, как просила мама и пошли завтракать.

Перед глазами мелькнул кадр сна, который я видела этой ночью. На меня смотрел тот парень, из Нижнего, что поймал меня. Он странный. Может быть, это был вовсе не сон, а я снова упала вниз?

— Мам, а как понять, во сне я или в каком-то мире?

— Перевести часы в режим энергометра. Если по нулям — то ты внизу, в Лихом. Если зашкаливает за пятьдесят — в Благом. Ну, а когда за семьдесят — вышла в Высший. Но я не уверена, что туда вообще кто-то попадает. Из нас, живущих в Нейтрале. Разве что великие учителя вроде Будды, Иисуса, Мухаммеда.

— Да, это вряд ли. Я и в Благой не знаю как попасть. Меня же вынесло вниз из-за того, что я была расстроена. Следуя этой логике, вверх я смогу попасть только если произойдёт что-то хорошее.

— Да. Люди часто попадают в Благой, когда преисполнены благодарности или искренне любят.

— На моих радарах ничего такого не предвидится. Я преисполнена раздражением и разбита.

— Я надеюсь, это не из-за Родиона? — Настя была похожа на белку, спрятавшую орехи за обеими щеками.

— Не только. Я просто не хочу ничего. Или нет, чтоб меня никто не трогал, спокойствия.

— Рита, ещё чаю?

— Да, так точнее: спокойствия и чаю. Мам, а что дедушка имел ввиду, когда говорил про посланников Благого?

— Может, подождём его для этого разговора?

— Ну, в двух словах, пожалуйста.

— Наш дедушка давно посланник Благого. Это человек, который долгое время жил там, а потом решил спуститься на ступень ниже, сюда, в Нейтральный мир.

— Э, зачем? — Настя округлила глаза.

— Чтобы помочь людям подняться вверх. Он несёт в себе свет, который освещает путь другим.

— И ты? — я была удивлена.

— И я.

— И как там, в Благом? — Настя щедро смазывала блин мёдом.

— Я уже давно там не была. Не могу подняться. Иногда энергия остаётся едва ли в пределах Нейтрала, — мама вздохнула и опустила голову вниз.

Мне стало страшно, что я могу так просто её потерять навсегда. Из Лихого вроде никто не возвращался. Ну, кроме меня.

— А то, что ты посланник не даёт бонусов? Например, если ты кого-то привела в Благой?

— Рит, ну это же не Орифлайм. Правила для всех одинаковы: если ты унываешь, не можешь разобраться в себе и жизни — иди в ад. Если гармонизировал себя — Благой ждёт. Всем по показаниям энергометра их.

— А чисто технически как происходит переход? Человек исчезает полностью? Или тело здесь, а душа там? Это смерть? Или как вообще? — Настя нервно теребила скатерть.

— Это сложный процесс, Насть. Ты же замечала, что показания энергометра скачут?

— Мам, ей это должно быть заметно как никому другому, она так часто плачет.

— Рита, не задевай сестру.

Настя смотрела на меня, угрожающе прищурив глаза.

— Замечала. У меня ниже сорока не опускалось.

— Как бы так попроще объяснить… Мы одновременно существуем во всех четырёх мирах. Для каждого из нас в любом из миров есть ячейка или, проще сказать — костюм, тело. Когда энергия опускается ниже десяти единиц, частички души постепенно улетают в «костюм» в Нижнем мире. Поэтому в печали мы произносим слово «опустошён». Такой человек физически, вроде бы, с нами, но душой уже почти ушёл. Это состояние может затянуться на годы. Бывает и так, что переход происходит за считанные секунды. Зависит от того, насколько низкая частота, на которой человек ощущает себя.

— А что происходит с телом здесь? — спросила Настя.

— Оно исчезает. Для нас это может выглядеть так, что человек без вести пропал. Есть случаи, когда память о нём стирается. Но я вам об этом не говорила, — мама приложила палец к губам.

— А там? Человек просто однажды просыпается в другом мире и что дальше?

— Точно не знаю, Рита. Дедушка хочет, чтобы ты помогла нам в этом разобраться. Но… я не уверена, что хочу тебя отпускать туда. Не такой ценой.

— В смысле, я помогла разобраться? Он хочет, чтобы я снова опустилась в Лихой?

— Он сам расскажет. Я и так много наговорила.

— А дедушка как давно был в Благом?

— Всего несколько лет назад нашёл в себе силы вновь подниматься туда. Воспоминания о бабушке долго держали его в пределах Нейтрала, он никак не мог выйти. Пока не начал осваивать духовные практики и повышать единицы энергии.

— Он никогда не говорил о ней. Как они вообще познакомились?

— Однажды дедушка пошёл в поход с группой, которая слушала его курс лекций по украинскому языку. Они разбили палатки и остановились на поляне. У ручья он обратил внимание на девушку, которая набрала ведро воды и силилась его поднять. Это была красивая девушка с белыми вьющимися кудрями, упрямо спадающими на лицо всякий раз, когда она наклонялась к ведру. Он подбежал, чтобы помочь ей. Она лишь улыбнулась в ответ, этой улыбки этой было достаточно, чтобы сердце молодого лектора встрепенулось. От её манкой лёгкости, от её детской застенчивости, от того, как она игриво, слегка прищурившись склоняла голову набок в душе рождались стихи.

Вскоре они обменялись кольцами и обещанием любить друг друга вечность. После родилась я, потом ваш дядя.

Жаль, вечность оказалась лишь красивым словом. Людям не стоит прибегать к таким выражениям, они рождают напрасные ожидания. В каждой встрече заложено расставание и это стоит учитывать каждому. Вашей бабушке было двадцать три года, когда однажды на работе в химической лаборатории она внезапно почувствовала себя плохо.

А мне было пять, когда мама навсегда сменила родительскую кровать на больничную койку в отделении онкологии.

Я помню, что она так хотела клубники, а на улице была зима. А потом мамы не стало. В тот день я смеялась. Это был глубинный хохот ужаса, горечи, дикой несправедливости мира к маленькой и беззащитной мне. Врач сделал мне укол и я уснула, — Мамин голос дрожал, а по щекам текли слёзы. Она пыталась смахнуть их с лица, как бы, не придавая значения. Мы с Настей видели, как глубоко и сильно она переживала эту утрату. Мы видели не совсем нашу взрослую маму, а ту печальную маленькую девочку с белыми бантами, которая искренне не понимала, почему это произошло с ней.

— Папа тяжело переживал эту боль и больше не мог подняться в Благой. Он много работал, писал стихи, воспитывал нас, ездил на раскопки древних стоянок. Брался за всё, лишь бы в его жизни не осталось свободной секунды на мысли о потере. По ночам, когда не мог уснуть, он садился на кухне и разыгрывал партию в шахматы с самим собой.

— А как ты в первый раз попала в Благой?

— О, это произошло в горах. Мы с отцом и братом забрались так высоко, что можно было ладошкой потрогать облако. Я запустила в него руку, а когда достала — увидела мелкую россыпь капелек воды. Это было настоящим чудом! Отец посмотрел на меня, взял за руку и мы оказались на побережье розово-золотистого моря. Это было всего лишь мгновение, спустя которое мы вернулись назад, на вершину горы. Ударила гроза и мы поспешили вниз.

— А брат что? Вы оставили его одного?

— Он мастерил рогатку, ему было не до нас. На самом деле, это произошло так быстро, что он не заметил.

Я сидела за столом, нервно дёргая ногой и думала о том, зачем всё это свалилось на мою голову? У меня вечно всё идёт наперекосяк: я вляпываюсь в разной степени неприятные истории. Одно радует, что мне есть что рассказать друзьям вечером у костра. Или в кафе, где нет вай-фая. В кафе, где нет вай-фая вообще ценятся люди, имеющие багаж историй.

Я невезучая. Хоть мама и старалась не родить меня в понедельник, но что-то пошло не так. Её привезли со схватками в понедельник вечером. Терпела до вторника. Когда я родилась, её первый вопрос был не о поле ребёнка, а «который час?». Когда ей сказали 2:00, она расслабилась. Вторник ведь, чего бы и не расслабиться.

— Рита, а это что? — мама вывернула мою кофту наизнанку и достала что-то из кармана. Я присмотрелась.

— Это лист… Оттуда.

Глава 5

Пару дней избегала встречи с дедушкой, под благовидным предлогом подготовки к сессии. Надеюсь, это достаточно красноречивый намёк, чтобы мой любимый дедушка перестал желать моего скорейшего прибытия в ад.

На самом деле, я давно не хочу учиться. Мне неинтересна журналистика и я не знаю, смогу ли я обеспечивать себя хотя бы едой с её помощью. Мне чуждо навязываться людям, чуждо искать свежие темы вокруг. Даже если бы рядом со мной проезжала английская королева и в этот момент с неба посыпались золотые монеты, я бы вряд ли быстро сообразила, как из этого на ходу смастерить сенсацию. Я несколько медленная и неповоротливая, мне не нравится хватать горячие события, обжигая пальцы. Я люблю сидеть и думать, а не бегать и думать.

Журналист неминуемо должен кого-то поймать, уличить, бесцеремонно ткнуть пальцем и крикнуть что-то вроде «А король-то голый!» А я так не хочу. Мне нет дела до чужого эксгибиционизма, даже если он королевский.

Когда поступала, мне казалось, что я буду расследовать что-то интересное и затейливо описывать. На практике выяснилось, что этот процесс ничуть не радует. Сейчас третий курс, а я уже всё. Выдохлась.

Дедушка подловил меня в пятницу вечером. У меня в планах было романтическое свидание с собой, килограммовой колбаской мороженного и драматическим сериалом. И всё бы пошло по плану, если бы не гирлянда. В моём случае это обязательный атрибут уютного романтического вечера, вне зависимости от времени года.

Возможно, моя золотистая гирлянда имела что-то против сериалов или мороженого. Или конкретно меня. Она сломалась.

Не оставалось ничего иного, кроме как подняться на второй этаж и попросить дедушку достать паяльник. Тут он и предложил мне отправится в поход на море.

И это нечестно. Я лишь просила достать паяльник, а он сразу козырь из рукава. Снова его эти волшебнические проделки. Он знал, что отказаться от моря я не смогу. И пусть долго ехать на автобусе, пусть идти с рюкзаком, натирающим лямками плечи, пусть потеть в спальном мешке — мы с морем одного бассейна водоёмы. Я тоже вечно волнуюсь и бьюсь о прибрежные скалы человеческого непонимания. И мне ой как нужна эта встреча с родственной лазурной душой.

Мороженое заняло законное место в морозилке, а вместо сериала я загружаю рюкзак и ложусь спать. Мама не едет, у неё свои заботы в пекарне. Сестра не хочет, не готова терпеть рюкзаки и ночевку в палатке.

Утро началось неприлично рано. Вернее, у меня оно началось раньше, чем об этом сообщил соседский петух.

Первые полчаса после пробуждения я немного сбита с толку собственным существованием и слоняюсь в поисках небытия. Подглядывая сквозь щёлочки опухших глаз нахожу лишь чайник. И то хорошо. Опускаю вниз рычажок и чувствую, как под звук закипания воды просыпается предвкушение тёплого завтрака. Мысли о небытии рассеиваются, как утренний туман с первыми лучами солнца. Вот ещё чуть-чуть и я смирюсь, а затем, может быть, и обрадуюсь, что живу.

К автобусной остановке шли молча. Дедушка иногда погружался в глубокие раздумья и его было сложно вернуть в этот слой мира. Когда пришли, он разложил на скамейке карту и сосредоточенно водил пальцем. Я рассматривала надписи на красных кирпичах и думала о том, что же за план вынашивает хитрый отец моей матери. Он ещё ни разу не заикнулся о междумирных путешествиях, а его цель явно не просто свозить меня к морям.

— Дедуль, а что ты высматриваешь там? — я пытаюсь понять, что же он задумал.

— Смотрю, как лучше пройти к морю.

— Это какая-то очень старая карта. Почему ты не пользуешься навигатором?

— Э, не доверяю я им. Моя карта уже тысячу раз проверена, никогда не подводила.

Скрипя и немного возмущаясь к нам подъехал автобус. Я с трудом засунула рюкзак под сиденье и достала наушники. Дедушка даже не пытался увлечь меня какой-нибудь познавательной беседой. Это странно. Может, мы действительно едем просто подышать морским воздухом?

Прошло полтора часа и мне стало скучно. Я полезла за бутылкой воды в рюкзак, а потом начала донимать деда вопросом: «А море скоро?»

Он лишь задумчиво ответил: «Скоро». И не обманул. Примерно через сорок минут мы уже шли через поле, которое явно настаивало, чтобы я задержалась у него в гостях. Я поняла это по круглым колючим шарикам, которые жадно впивались в обувь и цеплялись за одежду. Трава была повсюду, едва ли не опоясывала. Она почти не давала шанса выбраться. Щедро одарённые репяхами, мы, наконец-то вышли на песок. Потянуло прохладной свежестью и монотонной болтовнёй чаек.

Я помню эту дорогу из бетонных плит, которая вела к морю. Раскалённых полуденным солнцем плит, о стыки которых я сбивала ноги, когда босая бежала обниматься с морем. Я так любила, так спешила, что мне совсем не было больно. Прошло двенадцать лет, но мои ноги до сих пор помнят тепло того бетона. Помнят то особенное ощущение мира, о котором знают только дети. Помню того особенного волка из «Ну, погоди!», нарисованного на стене клуба развлечений, помню решетчатую, местами поржавевшую желтую дверь в номер пансионата. Всё было волшебным, везде был вход в другую плоскость, более глубокую и многогранную, чем кажется на первый взгляд. Мой преподаватель культурологии сказал бы о мифологическом мировоззрении, архетипическом мышлении детей, а как по мне — это нечто большее. Дети правда способны считывать реальность иначе. Слой за слоем.

— Колдуша! Пришли! — дедушка свернул карту и указал вперёд.

— Ну, здравствуй, море! — прошептала я и глубоко вдохнула прохладный соленый воздух.

Я бросила рюкзак на песок, на ходу откинула обувь и побежала к берегу. Волны кинулись щекотать мои ноги и игриво убегать назад.

Я не знаю, что так волнует в море: его цвет, масштабы, легкий воздух, нежная свежесть… От присутствия здесь внутри всё переворачивается, вдохи становятся глубже, а сердце счастливее. Едва я успела выдохнуть, как дедушка закрыл мне глаза.

Кажется, я потеряла сознание. Голова закружилась, а ноги подкосились. Я уцепилась за краешек мысли, что умираю.

Передо мной предстало чёрное ничего. Задыхалась. Через миг я снова увидела море. Оно было совсем другим. В нежных розовых волнах сверкали золотистые лучи.

— Вот ты и дома, — услышала я голос дедушки за спиной.

— Где я?

Окружающий мир был нереалистичным. В воздухе мерцали светящиеся частички, всё яркое, цветное, как будто кто-то выкрутил насыщенность на максимум.

— А сама-то как думаешь?

Взглянула на энергометр. «Не может быть!» — подумала я.

— Благой? Как тебе это удалось?

— Иногда для того, чтобы человеку стало хорошо, нужно сделать для него что-то хорошее.

— И не поспоришь… А как же шкаф? Разве он не нужен для перемещения?

— Шкаф обычный, платяной. Никакой магии в нём нет. Разве что в случае, когда ты наделяешь его таким свойством в своём представлении. На первых порах он поможет тебе перемещаться по Вертикали, но это скорее символ, чем магический лифт.

— А почему вы его запирали?

— Там дверца отвисла.

— А я-то думала, магия.

— Тебе нужно учиться перемещаться без шкафа.

— Как это сделать?

— С помощью контроля эмоций.

— А море? Зачем ты искал именно то место на карте?

— Потому что то место у тебя связано с приятными детскими переживаниями. Так легче переместиться.

Мы вышли из воды. Издали к нам приближалась какая-то странная фигура. Я пыталась навести резкость, чтобы понять, кто это, но зрение упрямо не поддавалось.

— Дедуль, со мной что-то не так или к нам бежит нечто с кроличьей головой?

Дедушка приложил ладонь ко лбу и посмотрел вдаль.

— А, да это же старина Криззер! Побежали к нему!

Он сорвался и резво побежал. Никогда не видела, чтобы дед двигался на таких скоростях. Я побежала за ним. Точнее сказать, не побежала, а поскакала как попрыгунчик. Или, даже нет, полетела как ветерок. Бежать было легко, ноги едва касались земли. Такое приятное, щекочущее в солнечном сплетении чувство. Я точно мяч. Лёгкий, беззаботный, звонко отскакивающий мяч.

Перед нами стоял большой, почти двухметровый кролик. На нем был синий пиджак и парусиновые салатовые шорты.

Они с дедушкой приветственно обнялись.

— Криззи, это Рита, Рита — это Криззи.

— Приятно познакомиться, дивное создание, — кролик протянул мохнатую лапу.

— Или Колдуша, если сокращённо, — добавил дедушка.

— Сокращённо… Что ж, пройдёмте в мою бутербродную капусту, — он развернулся и игриво вильнул хвостом.

Я посмотрела на деда.

— Колдуша, просто пойдём. Сейчас всё поймёшь.

Мы прошли по пляжу и свернули в сторону, на зелёную поляну. Неподалёку от нас возвышался гигантский кочан капусты. Криззер приподнял один из листьев и прошмыгнул внутрь капустной юрты. Мы с дедом последовали за ним.

Помещение напоминало небольшое кафе. Под потолком висели морковные гирлянды, а пол укрыт сочной зелёной травой. Криззер подошёл к высокому барному столу и принялся готовить.

Через пару минут он принёс треугольнички хлеба. Я сразу узнала их! Влажные посередине, с хрустящей корочкой, с подтаявшим сыром, листом салата и помидором. Это были те самые бутерброды от Зайчика, которые мне часто приносил дедушка. Я посмотрела на него.

— Нуу, что скажешь? — спросил дедушка.

— Привет от Зайчика?

— Догадалась! Догадалась! — кроличьи глаза заискрились счастьем.

— Я же говорил, она помнит! — воскликнул дедушка.

— Я же говорил, что я — кролик, — шепнул Криззер на ухо дедушке так, что все услышали. И только дедушка сделал вид, что не услышал совсем.

Криззера окликнул кто-то из кухни. Он сказал, что вынужден отлучиться на пару минут.

— Дедуль, я так непривычно хорошо себя чувствую. У меня так ясно в голове… И, знаешь, я какая-то… целая, что ли. Я чувствую себя проявленной, четко очерченной, настоящей. Как будто до этого и не было меня вовсе, как будто я была карандашным эскизом, а тут меня разрисовали цветными красками.

— Э, это всё влияние Благого. Здесь люди собраны, полны сил и счастливы. Жители этого мира взаимно любимы, здоровы, успешны в делах, счастливы в отношениях с окружающими и миром в целом.

— Это как будто мир, в который должны попадать все, кто получил пожелания на Новый год.

Дедушка засмеялся.

— Не все так просто. Человек должен почувствовать себя внутри так, как будто он уже здесь. Поймать, как это у вас говорят? Вайб?

— Ага.

— Вот, поймать вайб любви, благодарности, доброты и сияния.

— Всё ещё звучит по-сектантски, но так как я здесь, верится всё больше, что такое возможно. Слушай, дед, ну допустим, человек из Нейтрала поднялся сюда. А как же его родные и любимые? Они же там остаются? Разве может ему тут без них быть хорошо? А им без него?

— Главные люди в нашей жизни примерно на одной с нами волне. Люди одинакового внутреннего света перемещаются одновременно и истинно не нуждаются в других, тех, кто пока на другой волне. Для этого и нужны мы — вытягивать тех, кто не дотягивает, — ответил дедушка.

Находясь здесь это легче понять. Переживания и болезненные зависимости больше свойственны Нейтралу. Тут всё честнее и прозрачнее.

— А вниз тоже так спускаются?

— А про Низ никто здесь толком не знает. Поэтому мы нуждаемся в тебе, моя Маленькая Колдунья.

— Мама рассказывала, что человек уходит в Нижний постепенно. Его телесный сосуд освобождается, душа по частичкам уходит туда. Взгляд становится пустым и обречённым. Как происходит переход наверх?

— Стремительно. Человек расцветает и переходит. Он как воздушный шарик, который наполняют гелием и отпускают.

— А что там, ещё выше? В Высшем мире?

— Ходят легенды, что там и тела нет. Ты становишься светом или бабочкой. Из нас, посланников, никто точно не знает. Слухи, только слухи.

— И где эти посланники? Кто они?

— Не торопись, скоро будут.

— Мне было так легко бежать по пляжу, я почти не касалась земли. Это как в моих снах, где я летала над городом.

— Во снах твоя душа путешествовала здесь. Ей больше известно, она свободна

Криззи вернулся за стол. Надо признать, что его бутерброды всё так же божественны, как и в моём детстве.

Лист капусты на входе шелохнулся. Прогнувшись, внутрь зашёл некто желтый и продолговатый. За ним поспешили двое маленьких существ, отдаленно похожих на… даже не знаю… гвозди…?

— День добрый! — широко улыбаясь сказал Жёлтый.

— Добро дневное! — писклявыми голосами пропели гвозди.

Дедушка привстал и радостно обнял Жёлтого и погладил по шляпкам его маленьких сопровождающих.

— Кто это? — спросила я.

— Я скажу, только пообещай, что будешь смеяться, — сказал Жёлтый.

— Буду сдерживаться, — улыбнулась я.

— Человек-Банан, — он протянул мне руку.

— Ээээ, человек-Рита, — замешкалась я.

— Приятно познакомиться.

— Знакомо поприятничать! — снова запищали в один голос гвозди.

— Как зовут ваших милых друзей? — спросила я у Банана.

— Это братья Турноверы. Ты, заметила, наверное, что они необычно говорят.

— Да, они точно особенные, — сказала я так, будто Человек-Банан для меня обыденность.

— Турноверы переворачивают слова и мысли, как бы представляют всё наоборот.

— Это их суперспособность?

— Что-то вроде того.

С ума сойти… Или я уже сошла? Может, это одна из тех историй, когда на самом деле ты лежишь в психушке, а тебе всякое мерещится? Хотите анекдот? Заходит как-то в бар в форме кочана капусты Человек-Банан и двое гвоздеобразных существ, которые переворачивают слова. А бутерброды им подаёт гигантский кролик по имени Криззер. Можете не смеяться, конца у этого анекдота нет. По крайней мере, пока что.

Лист капусты захрустел и в дверях появился мужчина в рукавицах. Это было немного неожиданно, учитывая, что здесь тепло. Впрочем, ничего особенного, по сравнению с предыдущими персонажами.

— Здравствуйте, друзья! — он протянул руку в рукавице и, не снимая, поздоровался со всеми.

— Здравствуй, Хландо, — ответили присутствующие.

— А ты, должно быть, Рита?

— Да, — ответила я, — а почему вы в рукавицах?

— У меня ледяные руки.

— Оу, сочувствую. Проблемы с кровообращением?

Все дружно рассмеялись.

— Нет, Рита, только с рукопожатиями и сенсорными экранами, — улыбнулся Хландо.

Я немного смутилась и, кажется, покраснела. Хорошо, что в дверях появилась миниатюрная женщина в клетчатой твидовой юбке и белом свитере со слоником и все забыли про меня. Банан встал и подозвал её к столу.

— А это — Света, — заботливо придерживая её за острые плечики сказал он.

Я внимательно осмотрела её с ног до головы. Странно, но никаких странностей у неё нет. Кролик-великан, загадочные Турноверы, Человек-Банан, Человек-Ледяные Руки и, внезапно, просто Света. Удивительная компания.

Женщина присела, деликатно поправив салфетку на столе.

— Кажется, все в сборе, — дедушка придвинулся ближе к столу.

— Я за чаем! — Криззер побежал на кухню.

— Рита, наверное, ты уже поняла, что все собрались ради тебя. Тебе достался особенный дар — перемещаться по всей Вертикали Миров. Мы, посланники Благого, можем скользить только из Благого в Нейтрал и обратно. Мы можем делать лучше только жизнь людей из Нейтрала, вход в Нижний мир для нас закрыт, — продолжил дедушка.

— Вы хотите, чтобы я поднимала людей в Нейтрал?

— Пока стоит другая задача, — Криззер поставил большой золотистый поднос с чаем, — Нам нужен разведчик. Мы плохо знаем, как устроен Лихой, лишь в общих чертах. Нам нужно знать больше.

— Но зачем? Зачем вообще вмешиваться в жизнь людей? Всё может идти своим чередом, люди ведь и так могут попадать в Благой, а затем и в Высший.

— Не всё так просто, — продолжил Хландо, — Нижний мир борется на каждую душу, чтобы она принадлежала ему. Они пытаются увести каждого на дно.

— Так это разве не норма? Вы хотите людей на свою сторону, они на свою. Всё по классике. Или они сильно побеждают?

— Побеждают. Уже давно что-то не так и мы не понимаем, что именно. Борьба добра со злом извечна, ты права. Раньше распределение было более ли менее равномерным, а сейчас всё будто сломалось. Поэтому нам важно понять, в чём дело, а затем и перетащить вверх как можно больше людей. У посланников Лихого свои ограничения, они не могут попасть сюда, в Благой.

— А что в итоге? Ну, допустим, перенесли вы всех сюда. И?

— Колдуша, в итоге все души переместятся в Высший и будут плыть в потоке вечного блага и сияющего спокойствия. А если нет, то человечество обречено на муки и страдания.

— Какое клише… Чувствую себя героиней средней руки блокбастера. Не хватает высосанной из пальца любовной линии.

Дедушка кинул косой взгляд, который я расценила как намёк на немного некультурное поведение. Ну, а что они хотят? Мне, конечно, любопытно происходящее, но наша мама достаточно любит своих детей. У нас нет настойчивого желания спасать мир ради всеобщего одобрения.

— Интересно, а что конкретно вы делаете для того, чтобы люди попадали в Благой? — я решила чуть перевести разговор.

— Я остужаю гнев, — Хландо снял одну рукавицу и показал, как из его ледяной руки идёт пар.

— Айс ти, Бани, как ты любишь, — он сунул палец в чашку с чаем Банана.

— О, это так мило, спасибо! — Банан добродушно улыбнулся.

— Когда человек гневается, я кладу ладони на его голову. В порыве гнева люди горячие, а когда прихожу я — у них немеет затылок, гнев замерзает.

— Оставь номерок, я наберу тебя в июле, — подмигнула я Хландо.

Банан засмеялся.

— А я учу самоиронии. Кто научит самоиронии лучше, чем Человек-Банан?

— Да уж, это точно, — я снова смерила его взглядом, — Как это происходит?

— Ну, в Нейтрал я не спускаюсь. В отличие от Хландо, Светы и Турноверов навыка быть прозрачным у меня нет. Я занимаюсь юмором. Воспитываю комедиантов, которые потом отправляются к вам в Нейтрал, шутки шутить.

— А чёрный юмор продюсируют из Нижнего мира, я так понимаю?

— Нет, нет, конечно нет! Чёрный юмор — моя любимая часть работы! Нет лучше способа нивелировать страх смерти, беды, неудачи, чем чёрным юмором! Смеяться над болью — обессиливать её!

Однако, здравствуйте. Я считала, что чёрный юмор идёт от злости и несчастной души.

— А самоирония снимает всякую важность, помогает лучше узнать самого себя и порождает удивительно красивую честность, — Криззер держал пушистой лапой чашку, изящно оттопырив мизинец.

— Ну, а вы, ребята, как спасаете души? — Я повернулась к Турноверам.

— Мысли переворачивают меня, сказал тот, что сидел слева от Банана.

— Мыслим переворачиванием, — сказал тот, что сидел справа от Банана.

— Ребята умеют внедряться в мысли человека и менять их образ. Например, из мысли «Мне не везёт, ничего хорошего в этом мире со мной не случится» они могут сделать что-то вроде «Миру повезло, с ним случился я», — Банан взял ситуацию в крепкие жёлтые руки и объяснил мне, как работают эти Турноверы. И я почти поняла. Или понимание постигло меня. О, кажется кто-то из них прямо сейчас ломится в мою головушку.

Я посмотрела на Свету. На миг, вокруг перестало существовать всё, кроме бесчисленных колечек её светлых голубых глаз. Я купалась в их чистом сиянии. Света легонько улыбалась и молчала.

— Если перевести Свету в слова, то получится «Всё хорошо». Она заполняет пустоты в душе и включает свет, где темно, — начал дедушка.

— Штукатур-осветитель души, — широко улыбнулся Банан.

— Света появляется, когда человек растерян и обнимает его невидимыми руками. Она помогает принять то, на что не способен влиять человек. Чаще всего Света приходит после Хландо, перед Турноверами: она даёт ощущение спокойствия, а они позволяют посмотреть на неизбежное совсем по-другому.

— Команда супергероев? Не хватает только человека, который с лёгкостью и грацией засовывал бы одеяло в пододеяльник.

— Рита, мы нуждаемся в тебе. Всё становится хуже, людям труднее попасть к нам, в Благой, — Криззер смотрел мне прямо в глаза. Казалось, ещё немного — и он пустит голубую кроличью слезу.

— Неужели за все времена, во всём огромном мире я единственная, кто может это сделать?

— Не совсем. Был человек, но там не срослось.

— А вы уверены, что у меня срастется?

Криззер посмотрел на дедушку, дедушка на меня.

— Я поняла. Дайте время.

Мы вышли из капусты снова на пляж. Воздух наполнился оранжево-розовыми сиянием закатного солнца. Последний раз такое умиротворение ощущала в детстве. Воздух был лёгкий, сладкий сам по себе и немного солёный от моря. Кажется, здесь родился вкус солёной карамели.

Глава 6

Проснулась в своей кровати. Пахло мелиссой, лавандой и чабрецом. Похоже, дедушка заварил чай.

Я попыталась соскрести со стен памяти остатки сна. Снова видела того парня из Нижнего, он долго смотрел на меня, а затем протянул руку и раскрыл ладонь. Из неё вылетела мошка.

Мне было сложно понять, где сон, а где реальность. В моей жизни столько всего произошло, столько нереального, что всё спуталось.

Дома никого не было, кроме деда. Я села на кухне пить чай.

— Колдуш, как ты себя чувствуешь после путешествия?

— Странно. Мне было так хорошо там, что не верится, что это реально. Здесь как-то по-другому, Не то, чтобы плохо, просто иначе. Короче, мне сложно привести мысли в порядок.

— Это ничего, первые разы путешествия всегда сумбурные.

— Ага, наверное.

— Ты думала насчёт того, о чём мы там говорили?

— Да, но я не знаю, что делать.

— Что тебя останавливает?

— Мне… мне страшно. Я не знаю, как там, в Нижнем, себя вести, я боюсь, что меня поймают, боюсь находиться там, боюсь, что не выберусь.

— Колдуша, похоже, ты боишься жить.

— Не похоже. Так и есть.

— Может, потому ты и получила этот вызов?

— С удовольствием оставила бы его пропущенным. Дед, я не по вызовам. Правда, я не про борьбу и бунт, я другая. Мне не интересно показывать силу, воевать, соперничать. Не знаю, как действовать в опасности. Я ни разу не героиня, ни на йоту не принцесса-воин.

— У каждого в жизни есть свой вызов. Не принять его — умереть задолго до смерти.

— Ты вообще за меня не беспокоишься? Ты не был там, ты не видел как там ужасно, как там тяжело! Неужели, тебе всё равно? — я вскипела так, что пара ледяных рук Хландо пришлись бы очень кстати.

Мелкой дрожью загремели входные ворота. Это значит, что мама с сестрой пришли с рынка. Люблю, когда кто-то приходит с рынка, верная примета, что скоро будет вкусно.

— Рита, я беспокоюсь за тебя, но также знаю, что ты сильнее, чем думаешь. Я с детства вкладывал в тебя знания, которые помогут тебе в сложных ситуациях. Они откроются, когда придёт время.

— Знаешь, а меня ведь никто не защищал. А я и не хотела. Мне было страшно, что тот, кто пойдёт меня защищать, пострадает. Мне всегда страшно. За всех. И за себя.

Мама с Настей зашли в дом.

— О, вы уже чаи гоняете? — мама поставила пакеты на пол.

— Ага, присоединяйся, — сказала я.

Она присела к нам за стол, я налила ей чай. Мама взяла чашку дрожащими руками.

— Что-то случилось?

— Да, так, дядя пропал…

— А что тут необычного? Как всегда, под забором где-то спит.

— Его уже третий день нет. И собутыльники его спрашивали о том, где он. Что-то волнуюсь.

Настя вышла из комнаты, завязывая на ходу халат. Подошла к умывальнику, чтобы помыть руки.

— Он странный какой-то был последнее время. Молчаливый, не шутил почти. Не настолько странный, чтобы приходить трезвым и не называть кота Кошмаром, но всё же.

— Может, он… — мама указала пальцем вниз, — … там?

— Вдруг, он влюбился? Или преисполнился искренней благодарностью за бутылку водки, которую ему дали за чей-то перекопанный огород? И уже разгуливает по Благому? — Настя вытерла руки полотенцем и села за стол.

— Напомню, что перед перемещением в Благой во всех сферах подъём, любовь и благодарность лишь дают рывок вверх, — уточнил дедушка.

— А и правда, как понять, что человек Внизу, а не пропал в дебрях нашего Нейтрала? — спросила я.

— А никак.

— Ри, может, ты посмотришь? — спросила Настя.

— Я? Ну, не знаю…

— Каким бы он ни был, он наш дядя, нужно его найти!

— Может, ты и права. Просто я не знаю, что дальше. Из Нижнего ему нет обратного пути.

— Ты трусиха, вот что.

— Ну, конечно, все вокруг молодцы, одна Рита такое себе явление. Прекрасно!

Я встала из-за стола и вышла на улицу, громко хлопнув дверью. В груди всё сжалось, воздуха не хватало, в горле ком. Подошла к громоотводу и начала карабкаться вверх на крышу. Меня окликнула соседка, но я не придумала ничего умнее, чем показать ей средний палец. Все вокруг знают, что для меня лучше и в чём я не права.

На крыше всё было как всегда: ржавчина, смола и прекрасный вид на утопающие в зелени дома и фонарные столбы. Мой дом стоит на берегу реки. На берегу несколько сотен лет назад высохшей реки. Поэтому здесь особенно высоко и особенно красиво наблюдать за миром. Я часто поднималась сюда, чтобы побыть наедине с небом и успокоиться.

Накатывал сон. Глаза закрывались сами собой. Я сладко зевнула и свернулась клубочком на тёплом листе ржавого металла.

Кто-то толкнул меня в бок. Открыла глаза. Сморщенная, серая, в лохмотьях, на меня смотрела старушка.

— Ты помешаешь поезду.

— Что?

— Ты помешаешь поезду.

— Какому..? Что..? Какому поезду? Вы кто? Где я?

Старушка молча покачивала головой. Я посмотрела на свои руки. Они были в ржавчине.

— Да уйди ты уже с рельсов, юродивая! — она замахнулась палкой.

Я вдруг ощутила, что мне в спину упираются рельсы. Попыталась подскочить, но всё, что мне удалось — это перевернуться на бок и скатиться вниз по небольшому склону.

Земля задрожала. В облаке чёрной пыли с рёвом пронёсся поезд. Старушка исчезла.

Судя по антуражу, я в Нижнем. Вариант «А»: плакать, нервничать, сокрушаться по поводу несправедливости судьбы и бремени человеческого существования, попутно вспоминая запах абрикос. Вариант «Б»: вытереть пыль с лица и отправится на поиски более ли менее адекватного человека, который поможет мне понять что здесь к чему и, как следствие, разыскать дядю. Вспоминать запах абрикос.

Если бы я смотрела фильм со мной, то ожидала бы от героини вариант «б», более взрослый и мудрый. Но, чур, право вволю наплакаться я себе оставлю, просто использую его попозже. Как некоторые оставляют сертификат в спа до более подходящего времени.

Поднялась с земли. Признаюсь, поднять своё тело не так просто, здесь оно кажется особенно тяжёлым. Примерно как в дождливый понедельник. Осенью. После каникул. Только ещё тяжелее.

Трава под ногами гнулась и хрустела, как дешевый пластик, из которого в моём детстве делали заводные игрушки для ванной.

Для пущей драмы и мрачного настроения архитекторы этого мира напустили тумана, чтобы совсем жизнь хорошей не казалась.

Шла наощупь. Видимость — в пределах пары вытянутых рук. Впрочем, своё будущее я видела тоже примерно так же: смутно и на пару дней вперёд.

Зубы невольно выстукивали марш холодного дня. «Вернусь в Нейтрал — запишу ноты и оформлю авторское право» — думала я. Цвет пальцев из красного превращался в модный в этом сезоне синий, что в данный момент вообще не преимущество. Стоп. Я начала думать как дедушка: всюду художественные образы. Значило ли это, что я стареющий поэт? Утешила себя тем, что это беспокойный ум ищет занятие, лишь бы не дать телу замерзнуть и впасть в отчаяние.

Я увидела небольшое здание, похожее на кафе. Вернее, похоже, что когда-то тут было кафе. Подозрительное место. Зашла внутрь. Холод без моего вмешательства переборол страх. Люблю определённость.

В помещении пусто. На барной стойке лежал кусок ржаного хлеба и чеснок на блюдце. Решила полакомиться угощением и, взяв блюдце, присела на когда-то красный и тогда же обитый кожей диван.

Послышался механический скрежет. Я перестала жевать чёрствый кусок хлеба, натёртый чесноком.

— Ты что такое? — металлическим голосом отчеканила женщина, въехавшая в комнату в инвалидной коляске. К ручке была привязана щетка для мытья пола.

— Я… погреться зашла.

— Ужас. Почему так легко одета?

— Ну, лето, — промямлила я и тут же сообразила, что нынешнюю погоду здесь вряд ли можно назвать летом.

Она недовольно пожевала воздух.

— Что ищешь здесь?

— Дядю.

— Странно, я же сняла вывеску «Ареал обитания дядь».

— Юмор? Как неожиданно для этого места.

— Не понимаю, о чем ты, но мне и не сильно интересно. Проваливай.

По затылку прошёл холодок.

— Послушайте, мне некуда идти, правда. Могу ли я остаться здесь? Может, вам помощь какая нужна?

Она внимательно посмотрела на меня. Её тусклые зелёные глаза прожигали меня сквозь толстое стекло линз очков.

— Мне полы трудно мыть, — она указала на щётку, волочившуюся за колесом, — И вообще убираться. Платить за это я не буду. Можешь жить здесь и немного есть.

— Спасибо!

Женщина недовольно хмыкнула и поехала в другую сторону зала. Я набралась смелости, чтобы снова обратиться к ней.

— Может, вы, всё же, видели дядю? — сказала я чуть громче.

— Может и видела.

— Он высокий, худой. У него немного вьющиеся волосы, серые глаза и подушек пальцев на левой руке нет.

— Ужас, сплошной кошмар. Нет, такого дядю я не видела.

— А у кого можно поспрашивать?

— Не знаю я.

— А где я могу поспать?

Она посмотрела на меня с лёгким недоумением.

— Диваны видишь? Выбирай любой.

Ну, хотя бы не на улице.

До самого вечера в кафе было пусто. У меня сводило желудок от голода и голову от непонимания, как мне поступать дальше. Женщина периодически выезжала из комнаты, окидывала гостевой зал взглядом, недоверчиво смотрела на меня и уезжала назад.

Окей, Рита, нужно сконцентрироваться на поисках дяди. Можно выходить на улицу, в свободное время и спрашивать прохожих. Может, сделать набросок его портрета? Дурья Ритина башка! Я только сейчас поняла, что даже не спросила, как зовут мою новую леди-босс и не представилась сама. Кричать протяжное троллейбусное «женщинаааа» мне показалось нетактичным, поэтому я встала и пошла в ту комнату, откуда она выезжала.

Это кухня. Она сплошь заставлена керамическими бочками с пузырящейся желто-серой жидкостью. В прошлом белые шкафы покрыты толстым слоем жира, на который прилипла пыль. Лампочка на трижды обёрнутом изолентой проводе немного подёргивалась от сквозняка. Обречённая муха-эквилибристка показывала последний в своей однодневной жизни номер под куполом кухни, покачиваясь на нитке паутины.

Женщина в коляске задремала и немного посапывала. От сигареты, выпавшей из её рта на пол, шёл тонкий дымок.

Я осторожно похлопала её по плечу.

— Ужас! — дёрнулась она, — Ты что здесь делаешь?

— Я хотела спросить, нет ли у вас ручки и бумаги? И ещё, как вас зовут?

— Жанна. Поищи там, в ящике.

— Спасибо.

Она никак не отреагировала и, развернувшись, снова поскрипела в зал.

В ящике я нашла клочок бумаги и ничего, чем можно было бы нарисовать дядю. Я вспомнила, что по пути сюда я везде видела много угольков. Что, если нарисовать портрет углём?

Я выбежала на улицу, быстро схватила небольшой уголёк и, поглаживая встревожившихся мурашек, забежала обратно.

Съежившись на диванчике, начала аккуратно выводить на бумаге дядины острые черты. Его большие глаза, впалые скулы, горбинку на носу. Получалось не очень, но я надеялась, что это хоть как-то поможет. Хоть и вообще не было гарантии, что он в Нижнем.

В 23:00 Жанна молча выключила единственную тусклую лампу и я легла спать. Ну, как спать, ворочаться с боку на бок и переживать о том, как жить дальше. Типичная моя ночь, в любом из миров, пожалуй.

Глава 7

Проснулась от странного ощущения чьего-то присутствия. И оно меня не обмануло. Жанна пристально смотрела на меня и не двигалась.

Скорее всего, первый рабочий день уже начался. Мда, до сих пор не верю, что моя первая работа именно такая. Не официантка, не промоутер, не кассирша в Маке. Уборщица в аду. Прекрасная запись была бы в трудовой. И огненные перспективы.

Перевела часы в режим энергометра. Стабильные ноли. Есть хотелось больше, чем когда бы то ни было.

В голове и желудке появилась неприятная тяжесть. Из всех пережитых мною утр это было самое гадкое. Жанна поставила на стол передо мной кружку со странной жидкостью из бочки и какую-то кашу.

Резко захотелось домой к маминым сахарным звёздочкам и грибному пастушьему пирогу с сыром. Я с опаской отхлебнула жидкость.

— Это похоже на пиво, в котором вымачивали половую тряпку.

— Ты никогда не пила ларкос? — удивилась Жанна.

— Эээ, нет.

— Я называю его обезболивающим от жизни.

— А из чего его делают?

— Из коры ларка. Её замачивают в речной воде, а потом неделю греют на тлеющих углях, там, в Конце.

— В Конце?

— В Конце. Ты откуда вообще?

Ага. Ну, здравствуй, Рита-Без-Легенды.

— С центра.

— А, контуженая, значит, ясно всё.

Жанна серьезно облегчила мне задачу.

— Пей быстрее и за работу. Открываемся через пятнадцать минут.

— Я тут нарисовала портрет дяди. Может, видели, всё-таки?

— Отстань со своим родственником. Не дитя, найдётся.

К ларкосу я не притронулась. Подавляя отвращение, съела кашу. Жанна поставила в углу ржавое ведро, швабру и тряпку.

— А есть порошок или кусок мыла, на худой конец?

— Какого ещё мыла?

— Тротилового, — оглянувшись вокруг, сказала я, — но если нет, подойдёт любое.

— Сейчас, — она скрипнула колёсами и развернулась.

Спустя пару минут она вернулась с пыльной трехлитровой банкой соды.

— Мыла никакого нет. Нашла только это.

Итак, прямой репортаж из ада. Я избранная, способная перемещаться по Вертикали миров и первое зло, с которым я борюсь, это влипшая в жирный пол пыль и остатки еды. Есть желающие написать героический эпос? Хотя, пока хвастаться нечем. Как и двадцать минут назад, лучшим способом решить проблему я считаю использование взрывчатого вещества.

— Как вы мыли пол до сегодняшнего дня?

— Привязывала швабру к коляске и наматывала круги.

— Чтобы навести порядок, нужно закрыть кафе на день, хотя бы.

— Чтобы перестать умничать, тебе просто нужно закрыть рот.

Дядя начинает обходиться мне всё дороже. Проглотила скользкое недовольство и продолжила оттирать пол.

Дверь скрипнула. Раздался топот. Я повернулась.

— Жанна, лярва старая, поезжай сюда, — рявкнул высокий полный мужчина с чёрной бородой.

— Еду, Артур.

Она выехала с двумя большими стаканами ларкоса и поставила их на стол.

— Что нового?

— Паджону снесли голову. Снаряд в центре повредил линию электропередач. Так что, половина домов обесточена.

— Ужас, понятно, — равнодушно сказала Жанна.

Я оставила швабру и подошла к его столику, сжав в кармане свой листочек.

— Извините, вы не видели этого человека? — я развернула листочек и показала угольные наброски дядиной физиономии.

Мужчина молча продолжал пить своё обезболивающие от жизни, даже не посмотрев на меня. Может, у меня прорезался ещё дар невидимки?

— Артур, — громче сказала я, — вы не видели этого человека?

Он резко повернулся и злобно посмотрел. Несколько прядей моих волос свисали прямо над столом. Ладонью он вмиг больно прижал пряди к столу.

— Не ори мне на ухо, лярва мелкая!

Я не поняла, что произошло и почему он это делает. Тело задрожало. Я схватила его за бороду. Мы пилили друг друга взглядами и ждали, кто сдастся первым.

Первой оказалась я. Разжала ладонь и отпустила его бороду. Он отпустил мои волосы.

— Не видел.

— Спасибо, — ответила я, выделяя каждую букву.

Артур вопросительно посмотрел на меня и снова увлёкся содержимым стакана.

Меня трусило ещё несколько минут. Я не понимала, почему кто-то может просто взять и причинить мне боль, а я в этот момент беспомощна.

Целый день в бар заходили разные люди и никто из них не видел дядю. По крайней мере, из тех, кто отвечал на мой вопрос.

Перед сном я усиленно представляла приятные пейзажи и даже попыталась провести медитацию безусловной любви и доброты. По технике медитации нужно представить солнце, которое наполняет тебя своим светом, а потом начинает светить в твоей грудной клетке. Моё солнце превращалось в огонь, сколько бы раз я не начинала заново. Ничего светлого и доброго не приключилось, я не вернулась домой. Утром так же, как и вчера, проснулась в Нижнем мире.

Семь утр подряд я открывала глаза, в надежде увидеть маму, сестру, дедушку… да хоть ржавую крышу, с которой я переместилась сюда, лишь бы дома быть. Семь утр подряд я представляла запах абрикос. Здесь невыносимо. Я ни разу не видела солнца, я ни разу не видела улыбки, ни разу не видела, чтобы люди приветливо касались друг друга. Мрачно, сонно, злобно. Как на первой паре промозглым февралем, только хуже.

Никто из посетителей кафе не видел моего дядю. Сколько дней, месяцев, лет мне нужно ждать, пока сюда зайдёт случайный прохожий, который его видел? А если дядя вообще не здесь, а спокойненько пьёт пиво в Нейтрале? Похоже, настало время плана «С». План «С», будь добр, пройди в мою голову.

— Как ты это сделала? — позади раздался голос Жанны. Я напряглась.

— Что сделала?

— Вот это! — она указала на окна.

— Отмыла.

— За… зачем?

— Ну, так лучше же.

— Нас теперь не узнают.

— Жанна, им нужен ларкос. Они на запах придут.

— Ты больная на голову.

— Я хотела как лучше.

— Вот я и говорю, больная. Ты мне кого-то напоминаешь. Но я никак не пойму кого.

— Жанна, а как вы себя чувствуете?

Жанна вопросительно посмотрела на меня.

— Болит всё. Здесь, здесь, здесь, здесь, — она перекладывала руку с живота на сердце, с сердца на макушку головы, с макушки на затылок.

— Ты знаешь, а так и правда лучше, — после долгой паузы сказала Жанна, глядя в окно. — Как с самого начала было.

Я улыбнулась. Она прищурила глаза и уехала. Я поймала в её выражении лица что-то вроде смущения и замешательства.

В обед пришла компания из трёх мужчин и двух женщин. Как всегда, я подошла спросить, не видели ли они человека, углём нарисованного на бумаге. Все отмахнулись, кроме одной дамы, которая с трудом разлепила склеенные эффектом ларкоса глаза.

— Видела такого, — перебивая себя собственным иканием сказала она, — На площади Несправедливости, у блюющего памятника, спал в мокрых штанах.

Я оживилась. Это точно дядя.

— Оу, а как туда пройти?

— Ногами, как ещё.

Грудь этой женщины начала вздыматься вверх, рот широко открылся и она стала издавать громкие низкие звуки, это напоминало и смех и следствие отравления протухшими креветками одновременно. Для смеха не хватало улыбки, для отравления — креветок. Но в целом, похоже на подавленный, извращённый хохот. Переждав её всплеск наслаждения собственным остроумием, я ответила:

— Ну, это способ, а не направление.

Она озадаченно посмотрела на меня. Выждав пару секунд, хлопнула ладонью по столу, прижав пряди моих волос. Как я поняла, это один из немногих способов донести недовольство в этом мире. Ну, окей, я тоже недовольна, поэтому схватила её за волосы и потянула. Она отпустила прядь, я тоже.

— Я сегодня иду туда, можешь идти за мной, — сказала она.

— Спасибо!

Женщина посмотрела на меня, будто не расслышала. Я отпросилась у Жанны сходить в центр и пошла за этой женщиной. Разговаривать она со мной не хотела, да и после нескольких литров ларкоса вряд ли могла. Она скорее не шла, а выписывала замысловатые зигзаги, несколько раз резко приседала прямо на дороге, чтобы справить нужду. Дважды мне пришлось поднимать мадам с земли. В конце-концов, она указала пальцем в сторону и сказала, что когда я пройду в арку, увижу площадь.

Смеркалось. Оригинальности мне не занимать, но действительно наступал вечер и один вид тягучей мрачной темноты сменял другой, ещё более мрачный и тягучий.

Я прошла в арку и увидела площадь. В центре стоял памятник мужчины, которого тошнит, внизу был пустой бассейн. Похоже на фонтан. И… это похоже на Сартра. Они сделали памятник Сартру!

Опершись на борт бассейна лежали два пьяных человека, но ни один из них не походил на моего дядю. Я решила обойти площадь.

Здание справа украшали горгульи. Вместо глаз у них проделаны отверстия, в которых горел огонь. У некоторых огонь вырывался прямо из клыкастой пасти.

Здание слева выглядело так, будто его облили кровью. С крыши до основания нарисована широкая алая полоса, разбрызгивающаяся к низу мелкими каплями.

Площадь выглядела пустой. Шатались, от силы, десять человек. За моей спиной что-то резко упало. Поднялась пыль, я чихнула. Повернувшись, увидела лежащего мужчину.

— С вами всё в порядке? — я наклонилась к нему.

— Ай, да, — человек с трудом встал на ноги

— Ты? Как ты здесь оказался?

— Упал с этой крыши, — он показал пальцем на крышу здания с огненными горгульями.

— Заметь, я не сказала, что ты больной. С крыши каждый может упасть.

Это был тот самый парень, которому я недавно свалилась на голову.

— Значит, мы в расчёте, — ответил он.

— Прости, я не смогла тебя поймать. Ты в этом деле куда более ловкий.

— Я Леон.

— Лёнька, что ли?

— Леон, — сжав зубы повторил он.

— Я Рита. Слушай, а ты не видел этого человека, случайно? — Я развернула перед ним свой потёртый листок.

Он долго вглядывался в рисунок.

— Нет. Не припомню такого. Хотя, может и видел. А кто это?

— Да, дядя мой. А ты что на крыше делал?

— Да, там… антенну одну поправить надо было.

— Ты здесь работаешь?

— Ну, можно и так сказать. В каком-то смысле, мы все работаем на это здание, одно из правительственных, как-никак.

— Воу.

— А ты где работаешь?

— Пол в баре мою. Вчера окна до блеска натёрла.

— Я понял. Ты куда идёшь сейчас?

Только сейчас я поняла, что совсем не запоминала дорогу.

— … Не знаю…, — проблеяла я.

— В смысле, не знаешь?

— Не помню дорогу.

— Как ты сюда попала? Здесь небезопасно.

— Ага, парни с крыш падают.

— Да, а ещё снаряды пролетают, мины взрываются и не было и двух часов без поножовщины.

Мне внезапно пострашнело.

— Слушай, мне нужно попасть в бар. Ну, такой, с большими стеклянными окнами. Там недалеко поезда ездят и много угля. И ларкос подают.

— В какой из семидесяти подходящих под это описание?

— В тот, в котором я убираюсь.

— Думаю, тебе нужно идти на блеск стёкол.

— А ты сегодня разговорчивее.

— А ты не разговариваешь так, будто я персонаж твоего сна. Давай я схожу с тобой, — он решительно двинулся вперёд.

Так-так-так. А не опаснее ли идти с ним, чем без него? И как мне себя защитить, если что? Я знаю пару захватов и мама говорит, что у меня тяжелая рука. Ещё, могу начать петь. Вряд ли кто выдержит. Если бы Дисней решил снять мультфильм обо мне, он бы точно был бы без песен.

Вдохнула, выдохнула. Вроде, мне с ним не страшно…

— Ты с какой стороны пришла? — он прервал мою разработку стратегии по самозащите.

— Там, где арка.

— Кто в баре за главную?

— Жанна.

— Кажется, понял. Идём.

Мы прошли под аркой и повернули на узкую улочку.

— Ты откуда такая?

— Какая такая?

— Такая не местная.

Я немного съёжилась.

— Ну, я… не отсюда, короче.

— А, а я-то думал…

Мне стало смешно. Может, нервное, но я позволила себе всхохотнуть.

— Вот это, что ты сейчас делала, оно мне что-то напоминает. Или кого-то. Ты очень странная. И рот у тебя необычный.

— Комплимент, который я заслужила. А ты откуда? Чем занимаешься?

— Не могу об этом рассказывать. Я оттуда.

Я ожидала, что сейчас он, хотя бы, пальцем укажет, откуда он. Но никакого жеста не последовало.

— Откуда же, Лёнчик?

— Ну, оттуда же… в Конце…, — он посмотрел на меня приподняв бровь, — Ты правда не понимаешь?

— Неа.

Ещё несколько минут мы шли молча. Я начала узнавать окрестности. Стало спокойно. Мы подошли к кафе.

— Ну, пока, странная девушка со странным ртом.

— Пока, парень оттуда! — я подмигнула ему и открыла тяжеленную дверь бара. Лёнчик не стал мне помогать. То ли он узрел во мне радикальную феминистку, то ли тут помощь не особо в моде. Склоняюсь ко второму.

Жанна сидела в коляске прямо напротив входа, будто ждала меня.

— Нашла дядю?

— Нет, на площади его не было.

— Ты наврала. Ты не из центра.

Я присела на диван.

— Послушай, Жанна, я… Я вообще не из этого мира.

— Ужас, что за чушь ты несёшь?

— Смотри, — я перевела часы в режим энергометра, — Видишь нули? Это значит, что я на низких частотах энергии. А те, у кого энергии мало, живут вот в плохом мире.

— Чушь. Ты точно контуженая и поэтому не помнишь дорогу в центр.

— Жанна, дайте руку, — я сняла часы и потянулась к ней. Взяв её руку в свою я заметила, какая плотная у неё кожа. Как панцирь.

— Сплошной ужас. Что ты делаешь?

— Вот, видите, у вас ниже нуля показатели.

— Я уже где-то видела такое. И что это должно значить? — Жанна достала из кармана толстую желтую сигарету закурила. Облако плотного дыма неприятно врезалось мне в лицо.

— Что вы переживаете много негативных эмоций и поэтому не можете проживать жизнь более приятно.

— Да? А, может, наоборот? Жизнь — дерьмо и именно поэтому я переживаю негативные эмоции?

— Это как с курицей и яйцом, знаете. Неважно, что было первым, важно, что в ваших силах остановиться и всё изменить.

— Мне плевать на твои фермерские метафоры. Живут те, у кого есть связи в Конце. Кто умеет подмаслить, тот и подъедет. Кто умеет урвать и наворовать. Живут они, а мы просто пытаемся не сдохнуть в течение нескольких лет. Что не у всех, кстати, получается, — она выдохнула новое неприятное облако. Я пересела на другой диван.

— Не только так, поверьте.

— Кто ты такая, чтобы жизни меня учить? Тряпку давно из рук выпустила?

— Есть мир, в котором дела обстоят лучше, чем здесь. А есть такой, где всё легко и чудесно. И обезболивающее от жизни не нужно.

— Я не понимаю тебя. И мне пора спать, — Жанна бросила на пол сигарету и, развернувшись, проехала по ней колесом.

Глава 8