Бесплатный фрагмент - Верный

Отчего так предан Пес

И в любви своей бескраен?

Но в глазах всегда вопрос,

Любит ли его хозяин.

Оттого, что кто-то сек,

Оттого, что в прошлом клетка!

Оттого, что человек

Предавал его нередко.

Я по улицам брожу,

Людям вглядываюсь в лица,

Я теперь за всем слежу,

Чтоб, как Пес, не ошибиться.

В. Гафт

Глава I. Хозяин трактира ссорится с сыном

Твердой тяжелой походкой по пустой улице шагал Федор Константинович Крушин. Темно-синие злые глаза, прямой, чуть заостренный нос, плотно сжатые губы. Если вы не знали Крушина до сей поры, то вы точно сказали бы про него: «Что за ужасный старик?!» К тому же на щеке мужчины красовался косой рубец, и при солнечном свете могло показаться, что шрам начинал кровить. Добавить еще старое пальто, зонт тростью да черный цилиндр (так, для собственного удовольствия), и вы получите Федора Крушина, владельца местного трактира «Синие ели». Необходимо также знать о нем, что всю испорченность его характера на себе ощущал сын Виктор. Об отце он говорил так: «Мне иногда кажется, что Бог создал черта во плоти. Где же еще батюшка мог взять для своей душонки столько пошлости, цинизма и дурного тона? На него только взглянешь, а он уже высказал тебе пару ласковых». Но пока мы попусту сотрясаем воздух, «черт во плоти» уже дошагал до старого ветхого моста, переброшенного через грязную мелкую речушку. А за мостом как раз и располагался трактир Крушина. Это была крепкая деревянная постройка с выцветшими буквами «Синие ели» на уже давно проржавевшей пластине.

— Верка! Где эта сколопендра?! — только войдя в свои владения, пробасил Крушин.

— Федор Константинович, вы же сами Верку послали за водкой на местный рынок, — напомнил хозяину плотный немолодой бармен Швырягин.

— Без тебя знаю, толстяк! — прикрикнул на мужчину Крушин, но Швырягин только устало посмотрел на пришедшего. За столько лет он уже привык к нескончаемому гневу Крушина. — Верка давно водку купила, видал я на улице, в ящиках стоит. Я спрашиваю, где сейчас она шляется?!

Бармен только пожал плечами. Крушин тяжело вздохнул и прошипел:

— Если эта шлында опять опоздает к ужину, то я ни капли не удивлюсь.

Он скрылся в своем кабинете, где его ждала кипа бумаг: счетов, договоров и прочее. Документы на меня навевают скуку, поэтому оставим Федора Константиновича одного и переместимся на другой конец города, где вышеупомянутая Верка прогуливалась с молодым человеком.

Вера была девушкой не совсем того поведения, которого бы ей самой хотелось, но не будем оскорблять ее грязными словами. Просто заметим, что добрая половина мужчин наведывалась в «Синие ели» не для того, чтобы поесть и выпить. Верке было чуть больше двадцати лет. Ясные зеленые глаза, пышные русые волосы и, конечно, роскошная фигура буквально пленили мужчин. И их совсем не смущал ее довольно скудный гардероб: широкая длинная юбка из плотной ткани темно-серого цвета, старые башмаки, прохудившиеся в нескольких местах, зато аккуратно заправленная клетчатая рубашка да шаль, черная крупной вязки.

— Вера Антоновна, как вам нынче погода? — поинтересовался молодой человек, по внешности которого сразу было понятно, что он иностранец.

— Погода, как кот мартовский, все воет и воет, — нехотя ответила Вера.– Давайте лучше за вашего батю поболтаем или за еду вашу заморскую.

— А чем, Вера Антоновна, вам…

— Ой, да прекратите! — вспылила девушка. — Будет вам известно, дорогой мистер гость, что для здешних я — Верка. Все меня так кличут, и вы будете, коль не считаете себя исключительным.

— Но это же некультурно… — вновь начал иностранец, но был перебит.

— Со своей культурой ты тут быстро окочуришься. Или научись вести себя по-человечески, или проваливай — плакать никто не будет.

Тут Верка как бы невзначай заприметила того, ради кого, собственно, и пришла сюда под предлогом прогулки с гостем. Она довольно грубо приказала иностранцу ждать ее, а сама поспешила к другому со словами:

— Что, Витя, мамку навещал?

Виктор Крушин поднял свои красные от слез глаза на девушку, но голос его был тверд и равнодушен:

— Тебе-то что? Я погляжу, ты, Верка, сегодня занята? — Виктор слегка кивнул в сторону гостя.

— Не ревнуй, Витенька. До вечера я всегда твоя, не забывай.

— Насколько я знаю, сейчас утро, а ты уже с клиентом.

Верка оставила это без внимания. Она начала поправлять ему галстук, который не нуждался в уточнениях.

— Заказ главы. Личный, — тихо сказала Вера и отошла от мужчины.

— Ты там поаккуратнее, Верка, иностранцы — чужаки, от них не знаешь, чего ждать.

— Неужели я слышу заботу в твоем голосе, Вить? — спросила девушка и растерянно посмотрела на него.

— Думаешь, мне приятно будет узнать, что ты слегла с позорной болезнью, а потом выслушивать от отца, что нам срочно нужна официантка?

Верка погрустнела. Она поняла, что Виктор просто потешается над ней. «Легко смеяться над подстилкой, когда сам и образование имеет, и работу приличную», — подумала девушка и уже собиралась вернуться к «заказу», но вдруг почувствовала на своих плечах крепкие мужские руки.

— Конечно, я за тебя переживаю, дурочка, — прошептал Витя ей на ухо, слегка приобняв, и уже громко добавил: — Увидимся в трактире, Верка.

Мужчина проводил взглядом уходящую парочку. Что до Верки, то она, конечно же, была влюблена в Крушина-младшего, а вот Виктор не питал к ней взаимных чувств. Он лишь безумно был к ней привязан, не представляя и дня без нее. Как же можно прожить без этой чудной хамки, которая всегда рядом… Безответная любовь или безграничная привязанность: какая из историй в итоге принесет больше боли, покажет время.

Виктор не спешил идти в трактир. «Не стоит отцу видеть мои слезы», — подумал он и направился к старухе Грильяж, получившей свое прозвище не за любовь к конфетам, а за твердость и принципиальность. Для этой бабушки не существовало разных точек зрения, широты мысли и прочей философии. Грильяж жила на чердаке у местных богачей, которые свято верили ее гаданиям, а она этим пользовалась. Виктор часто навещал старую женщину, ведь она была другом отца.

Пыльное и ужасно захламленное жилище в полумраке казалось чем-то таинственным и, несомненно, притягивало. Грильяж, седая, с дряблыми руками и морщинистым лицом, сидела на полу в каких-то обносках и раскладывала карты.

— Доброе утро, Грильяж! — с улыбкой поприветствовал Виктор старуху.

— И тебе, Витенька, и тебе. К мамке захаживал?

— Захаживал. Могилку прибрал немного, а то всю перекосило.

— Как там она? — старуха явно пропустила все сказанное мимо ушей, но Крушин не обиделся, потому что знал: Грильяж не способна сосредоточиться на всем сразу. Она продолжала заниматься раскладом.

— Знаешь, на жизнь не жалуется, — ответил Виктор.

— О, узнаю в тебе Феденьку. Сарказм здесь лишний, мальчик мой.

— Кстати, насчет отца: люди говорят, что он собрался уезжать.

— Люди все равно что голуби, ворковать только умеют. Или ты обучился птичьему языку?

— Обучишься тут, как же. Погадаешь мне? — Виктор не верил в это, но подобная глупость помогла бы ему расслабиться перед встречей с отцом.

— Бери-ка ты ноги в руки, Витюш, и проваливай побыстрее. Я не гадаю неверующим, — старуха зло посмотрела на него и окончательно потеряла к молодому человеку интерес.

— Грубая ты, Грильяж, хотя у отца гонору побольше будет, — напоследок сказал Виктор и покинул чердак.

Как бы он ни тянул время, но пришла пора идти в «Синие ели». И снова пустая улица, снова ветхий мостик и речушка. Виктор зашел в деревянную постройку, перебросился парой фраз со Швырягиным, грустно посмотрел на осиротелый стул Верки (она всегда сидит тут утром) и немного помедлил, прежде чем постучать в дверь и войти. Каждая встреча с отцом давалась ему тяжело.

— Здравствуй, пап. Как дела? — Виктор сел на обшарпанный стул возле выхода.

— Так разве себя ведут приличные люди? Не видишь, отец работает! Нечего так голосить! Молча вошел и молча сел, — жестко произнес Крушин, не отрываясь от своих бумаг.

— Не обучен манерам по вашей милости, папа, — съязвил сын.

— Ты мне еще поговори! — Федор Константинович посмотрел на него с ненавистью и громко стукнул кулаком по столу.

Виктор был невозмутим, даже позволил себе закинуть ногу на ногу и закурить.

— Не смотри так. На меня уже бросали такой взгляд. Заходил сейчас к Грильяж.

— Как там старуха? — немного смягчился Крушин. Когда разговор заходил о его друзьях, он откладывал все свои дела.

— Ничего. Руки трясутся, голос, как у больной.

— Жива еще, и ладно, — отозвался Федор Константинович. — Чего расселся?! Кто работать будет?! Живо!

— Ты меня жизни не учи. Уже ученый, — тоже повысил голос Виктор. Он медленно поднялся и, играя трубкой, начал ходить из угла в угол. — Ты лучше скажи: к маме ходил?

Для хозяина трактира будто время остановилось с этой фразой. Он машинально посмотрел на фотографию в рамке, что стояла на столе. На снимке молоденькая девушка: доброе лицо, мягкие черты, но грустные глаза. Когда было сделано это фото, Федор уже знал, что будет с его женой. Он перевел взгляд на сына и в тысячный раз убедился, как же Виктор похож на мать.

— Я спрашиваю: ты к маме ходил? — голос юнца вернул мужчину из тяжелых воспоминаний.

— Нет, — просто ответил Крушин.

— И, похоже, не собирался. Люди поговаривают, ты спутался с «миловидной девчонкой» Усатого барона. Конечно, тебе не до своей жены. Позабыл ее точно! — раздраженно бросил Виктор.

— Ополоумел совсем, стервец?! Нинка мне в дочки годится. Я и отношусь к ней как к родной. Барон — мой друг. Хватит об этом!

Крушин-младший вдруг резко остановился и с издевкой произнес:

— Жаль Нинель, раз она тебе родная.

Федор Константинович медленно отложил очередной договор. Его щеки побледнели, проступили напряженные скулы, челюсть сжалась; он откинулся на спинку кресла и, прожигая взглядом Виктора, спросил:

— Ты намекаешь, что жалеешь о своей причастности ко мне?

Сын в два шага преодолел расстояние до стола, перегнулся через него, затянулся и выпустил кольцо дыма прямо перед лицом отца:

— Я не намекаю. Я прямо говорю.

— Ты — безмозглый паршивец! — за криком последовала пощечина.

Виктор не ожидал такого поворота событий. Он, конечно, знал о вспыльчивости Федора Константиновича, но до рукоприкладства еще не доходило.

— Ты меня никогда не любил, — прошептал парень, глядя в пол. — Хорошо, что это взаимно. Нет ничего лучше взаимности.

С этими словами отец и сын, навсегда потерянные друг для друга, встретились глазами. Оскорбленный Виктор ушел, хлопнув дверью. Крушин-старший, совершенно опустошенный, обратился к фотографии жены:

— Как же, Иришка, так вышло? Я виноват перед тобой.

В кабинете воцарилась тишина. Через некоторое время часы на стене пробили полдень. В этот момент владелец трактира уже купил в цветочной лавке желтые хризантемы и стоял у входа на кладбище.

Глава II. Пес и обитатели «Синих елей»

Это было единственным местом, где Крушину было легко. Он еще был слишком молод для личных трагедий, но именно тогда умерла молодая и горячо любимая жена Ирина. Виктор с двух лет рос без материнской ласки. Крушину не раз говорили друзья: «Женился бы ты, Федор. Пацану мамка нужна», но в ответ всегда получали одно и то же. Не мог Федор Константинович предать свое сердце. Хотя жена и лежала уже в земле, не мог он пойти на измену. Федор Константинович, еще будучи ребенком, считал это кладбище нищенским: никаких оградок, надгробные плиты в окружении заботливого общества сорняков давно помечены птицами. Поэтому Крушин похоронил жену в отдалении. Ее могила располагалась между двумя разросшимися ясенями. Тут и невысокий заборчик, и лавочка своя, и могилка прибрана, правда, весной ее немного перекашивает. Каждый год второго апреля Федор Константинович приходит сюда с букетом желтых хризантем. Он знает, жене они всегда нравились. Цветы мягко коснулись могилки, а лицо Крушина слегка осветила слабая улыбка.

— Здравствуй, родная. — Мужчина огляделся: рядом никого не было, лишь вдалеке виднелись фигуры человека с собакой. — Зря я с ним так, — вспомнил Крушин ссору с сыном. — Зря ведь?

Глядя на надгробие жены, он всегда спрашивал совета, зная, что Ирина обязательно подаст знак хоть каким-нибудь способом.

— Ох, Ириша, — продолжил Крушин. — Витя стал таким невыносимым. Наверное, в этом есть моя вина. Он злится, потому что я с ним груб. Нет, а с кем я не груб?! Скажи мне, Ириш, с кем я не груб сегодня? Сейчас так сложно найти кого-то по душе, на всю жизнь… Нет, нет, родная, я не про женщин думаю. Ты для меня одна и навсегда, помнишь? Витя, конечно, для меня всё в этом мире, но вот я для него чужой. Зеленый ведь еще стервец, а уже жизни учит… Трудно мне без тебя, Ириша. Трудно и тяжко. Перегорело уже все внутри. Никому не нужен здесь. Может, я к тебе переберусь, Ириша? Как ты на это смотришь?

Речь Крушина прервал порыв ветра, от которого цветы бросило на землю. Федор Константинович молниеносно упал на колени и стал собирать хризантемы, успокаивающе бормоча:

— Ладно, ладно, Ириша. Ты не ругайся. Знаешь ведь, что я от скуки смертной по тебе это говорю. — Положив букет на могилу и поправив пару раз, еле дотрагиваясь до нежных лепестков, Крушин поднял голову и увидел прохожего с собакой.

Это был взрослый статный мужчина, и хотя в его глазах читалось высокомерие, рваная и застиранная одежда говорила о нищете и безысходности. Про обувку и говорить нечего, просто потому, что ее не наблюдалось. Лицо его изрезано так, словно незнакомец поддался грубой шлифовке, причем оттесал его явный новичок, а не мастер.

— Жена? — простужено прохрипел нежданный гость.

— Сколько? — вопросом на вопрос ответил Крушин.

— Что «сколько»? — мужчина в недоумении выпучил глаза.

— Так, оборванец, давай сразу договоримся. Не дави на жалость. По тебе понятно, что на водку клянчишь. Зачем же обмениваться ненужными любезностями? Просто скажи, сколько тебе для счастья надо, и разойдемся без войны и мира.

Незнакомец обошел могилу и встал за спиной Крушина. Он долго изучал надгробную надпись, потом вернулся на прежнее место и сказал:

— Мне для счастья… надо даром.

Федор Константинович счел оборванца психом и решил не продолжать разговор. Когда тишина уже стала давить на обоих, проходимец вновь заговорил:

— Молчание никогда не вознаграждается.

Крушин тяжело вздохнул и с непринужденным видом ответил:

— Как можно перечить человеку, который молчит?

— Еще как можно, — рассмеялся незнакомец.

— Молчание — золото, — не отступал Крушин. Он неотрывно глядел вдаль, а собеседника слушал не так уж внимательно.

— Да что вы? Правда? Никогда не замечал. Если только то золото, которое люди бросают в море или фонтаны, чтобы вернуться.

— Возможно, — устало сказал Федор Константинович и поднялся.

— Нет, подождите, — пробормотал прохожий, выставляя руки в протесте. — Вы же не услышали моей просьбы.

— Так говори или проваливай! — закричал Крушин. — Мне осточертело с тобой беседы беседовать.

— Я хочу, чтобы вы взяли мою собаку, — спокойно сказал незнакомец.

— Жалкое отрепье! — Федор Константинович терял терпение. — Ты хочешь, чтобы я взял твою собаку?!

— Да, — спокойно подтвердил мужчина.

Взгляд хозяина трактира обратился к предмету разговора: собака поскуливала и терлась о ноги прохожего. Величественный вид: густая коричнево-рыжая шерсть, кожа свисает на голове и шее глубокими складками, большие карие глаза чуть отливают краснотой, висячие уши, покрытые короткой бархатистой шерстью, длинный толстый хвост, крепкие лапы.

— Породистая псина, — заметил Крушин.

— Чистая линия.

— Откуда у бродяги такая роскошь? Тебе бы с дворнягой хлеб делить, а тут такой король на привязи.

— Он сменил тысячу хозяев, — отвечал прохожий, — кстати, пес не на привязи.

Крушин еще раз посмотрел на пса и еле заметно кивнул. Поводка не было.

— Веревка не нужна. Пес, который верен своему хозяину, никогда не покинет его по собственной воле, — сказал незнакомец, обращаясь к мыслям Крушина.

— Зачем он мне?

— Вам же нужно существо для души.

Федор Константинович взорвался:

— Не смей! Не смей приплетать сюда Иришу, подлец! Мне твоя псина, как ослу очки. Катись!

Мужчина даже не шелохнулся. Он опустился на колени и что-то прошептал на ухо собаке, потом потрепал ее по голове и со словами «тогда я подарю его твоей жене» ушел. Крушин от увиденного не мог сдвинуться с места. Через какое-то время волнение прошло, зато разболелась голова. Он медленно опустился на лавочку. Пес смирно сидел возле могилы Ирины и воспаленными глазами смотрел на Крушина. Еще через мгновение собака заскулила, привлекая внимание, тогда мужчина и заметил на хризантемах сложенный вдвое листок. Выгоревшая бумага, выцветшие чернила, ужасно неразборчивый почерк, но Крушин смог разобрать: «Я совсем один. Чувствую, смерть близко. Надо хорошо позаботиться о собаке. Пес понимающий и верный. Привязывать без надобности».

— Давно же бродяга тебя отдать хотел, — сказал Федор Константинович, убирая записку в карман. — Ишь ты, а ведь и правда: он тебя без всякой веревки приволок. Хэх, смерть его близка, — усмехнулся Крушин. — Да этой бумажке столько времени, сто раз помер бы. — Он обратил свой взор на пса и продолжил: — Если ты такой верный, то и звать тебя буду — Верный. Пошли, скотина беспомощная, сдам тебя Швырягину.

Бладхаунда действительно не нужно было уговаривать или тянуть за собой. Он тихо трусил позади, то отставая, то догоняя Крушина. Федор Константинович никого ждать не собирался. Он спешил в трактир, решив: сдам пса бармену, а если потеряется по дороге, то и черт с ним. Но черт сегодня остался один, потому как Крушин и пес без проблем добрались до «Синих елей». Дверь трактира с грохотом открылась. Бармен протирал очередной стакан, небрежно беседуя с Веркой, которая, сидя на своем стуле, постукивала вилкой по барной стойке. Оба синхронно повернулись на источник шума, но, увидев хозяина, вернулись к разговору.

— Так что, Верка, клиент остался доволен? — спросил Швырягин, искоса поглядывая на Крушина и придумывая: откуда могла взяться собака. — Что-то быстро ты с ним справилась.

— Что ты за шило, Илюша? Конечно, клиент доволен, когда по-другому было. Зануда только ужасный.

— Хм, иностранцы такие. Рот откроют и все. Через пару часов ты уже интеллигент.

Швырягин с Веркой начали смеяться, но их прервали:

— О, лярва, быстро же ты вернулась. Чужаки, поди, послаще наших распущенных мужиков, да? А ты, Швырягин, пес блудливый, слыхал фразу «каждой твари по паре»? Вот тебе и пара, — Федор Константинович указал на бладхаунда, а потом сунул в руки бармену записку. — Инструкция по использованию прилагается. Зовут Верный. Верка, быстро по номерам пройдись, насчет ужина узнай.

— Машкина же очередь! — возмутилась девушка.

— Машка с таким брюхом ходит, что один неверный шаг — и пузо лопнет. Сама же знаешь, какая лестница крутая! Сходишь, не обломишься.

Крушин скрылся за дверью своего кабинета и не показывался до вечера. Верка поднялась на второй этаж, где находились спальни. Первый номер принадлежал мадам Жазель. Конечно, это было прозвище, просто женщина стеснялась своего настоящего имени. «Смородина Таня Яковлевна — что это за жалкий набор букв?! — причитала гостья. — Лучше зовите меня мадам Жазель, так поприятней». Таня Яковлевна не имела ни детей, ни мужа, ни даже кошки. Она жила одна в огромном особняке в соседнем городе. В первый раз женщина посетила трактир пять лет назад. Как-то за ужином мадам сильно напилась и в полном беспамятстве ввалилась в кабинет хозяина, а тот по доброте душевной проводил ее до номера, покинув его через пару минут. Однако на следующее утро мадам Жазель заявила, что влюбилась в своего спасителя. С тех пор каждые два месяца женщина поселяется в одном и том же номере «Синих елей» в неугасаемой надежде завладеть сердцем Крушина.

Верка довольно громко постучалась:

— Мадам Жазель, выйдите на момент, поболтаем.

Дверь открылась, и на пороге появилась Таня Яковлевна в длинном черном платье и в перьях. Дополнял картину томный взгляд, в котором читалось желание.

— Что хотела, милочка?

— Честно? Все мечтаю свести вас с Подвыпившим, да парня жалко, — огрызнулась Верка.

— Вот когда я выйду замуж за Феденьку, — приторно улыбнулась Жазель, — ты у меня попляшешь, курва.

— Плясать я и без тебя умею, а о Крушине забудь. Он, конечно, то еще хамло, но отдавать его в лапы разукрашенной куницы я не собираюсь!

Верка толкнула мадам Жазель в номер и хлопнула дверью. Они невзлюбили друг друга с самого начала. Девушка с отвращением плюнула и направилась ко второму номеру. Здесь жил картежник Брусков Вася Андреевич. У него не было дома с того момента, как он проиграл его. Крушин устроил Брускова дворником по соседству. Зарплаты хватало только на проживание в трактире, но Вася не жаловался. Верка постучалась. Из комнаты показался плечистый крепкий мужик в растянутой майке, широких штанах, давно не бритый.

— Здорово, Брус. Что нового? — задорно начала официантка.

— Потрите мне манжет, кто это к нам пожаловал? Ежевичка моя пришла.

— Как видишь. Что на ужин желаешь?

— Приходи ко мне вечером, можешь без еды, — кокетливо подмигивая, произнес Брусков.

— Ох, Вася Андреевич, боюсь, что даже на поцелуй монеток у тебя не хватит. Могу предложить заплесневелый хлеб, подойдет? — улыбнулась Верка.

— Оставь его себе, наглая леди, — притворно обиделся Брус и театрально отвернулся.

Верка залилась смехом:

— Ладно, ловелас, пожарим тебе курочку под сто грамм с огурчиком. Согласен?

Вася Андреевич моментально согласился и проводил девушку взглядом до следующей двери. Самый большой номер занимала семья местных аристократов. Суровый, но на удивление спокойный Леонид Семенович Клячин обитал в трактире со своей не слишком обожаемой женой Людой, довольно страшненькой и совершенно невыразительной. У них был сын — маленький мальчик, который унаследовал внешность и капризный характер матери и жесткий нрав отца. Верка недолюбливала Клячиных, но, если бы пришлось выбирать, Клячины или мадам Жазель, она бы отдала предпочтение аристократам. После стука в дверь в коридор вышел глава семейства.

— Я слушаю, — без нотки нежности сказал Клячин.

Хорошо, что Верка изучила такой тип людей. В разговоре с ними надо быть краткими, четкими и почему-то вежливыми.

— Уважаемый Леонид Семенович, я пришла к вам, чтобы узнать, что вы и ваша замечательная семья будут кушать на ужин.

— Мы спустимся вечером в ресторан и что-нибудь закажем там. Людмила хочет выгулять Самуила, — доложил Клячин и скрылся за дверью, не увидев, как Верка его передразнивает.

— Самуил, надо ж так назвать, — строила гримасы и демонстративно кланялась девушка. — Людмила хочет его выгулять, ха-ха! Этой дамочке никакая прогулка не поможет.

Последний номер принадлежал Подвыпившему. Никто не помнил его имени и происхождения, попытка отыскать документы с треском провалилась. Кличку ему дал Швырягин, и она отлично прижилась, ведь, по сути, его никогда не видели трезвым. Верку встретил рыжий кудрявый парень в мятой серой рубашке, в семейных трусах и тапках.

— Крошечка… моя… ты чего… тут? — Подвыпившего качало. Он схватил Верку за руку, и та, поеживаясь от холодных мерзких пальцев, не стала церемониться:

— Ты откуда такой красивый, мальчик? Смотри, Клячин тебе предъявит за неподобающий вид. Хозяин прислал узнать, что на ужин изволишь.

Парень был сильно пьян, и Верку это напугало. Обычно в такие моменты рядом оказывался Швырягин или Брус, чтобы отвести Подвыпившего в номер освежиться. Сейчас она одна, а рыжий уже схватил ее и зарылся лицом в ее волосы.

— На ужин? Ты знаешь, что я хочу и на завтрак, и на обед, и на ужин, — выдохнул Подвыпивший. — А я слышу только отказы.

— На другое и не надейся, — раздался твердый властный голос. Верка оглянулась и увидела Виктора Крушина. Он стоял в коридоре, покуривая трубку, а глаза метали молнии. — Иди-ка ты, Подвыпивший, в номер. Не зли меня.

На последнем слове Крушин вплотную подошел к жильцу и силой втащил его в комнату, выслушивая богатый словарный запас ругани пьяницы. Верка стояла, прислонившись к перилам лестницы, бледная и, на удивление, тихая.

— Верка, — окликнул ее Виктор. — Ты чего без охраны к нему пошла? Совсем с ума сошла?